Орел и Джованни

В Барселоне

— Эй, Нун, мне снова приснилась мама! — говорит маленькая Рамена.

Но ее брат Нунес молчит и делает вид, что торопится на работу.

— Слышишь, Нун, мама…

— Ладно, помолчи! — говорит Нунес сердито. Он не любит, когда говорят о матери, которая вот уже скоро год как оставила Барселону.

Но разве можно приказать Рамене молчать?

Стараясь не глядеть на сестру, Нунес открывает двери. Немного серого света просачивается в подвальную комнату, где никогда не бывает солнца.

А Рамена продолжает весело кричать:

— Нунес, там, в Риачуэлле, мы не будем жить под землей! Над нашими окнами будут пролетать птицы!

— Не кричи, Рамена! — просит Нунес. — Ну, пожалуйста, не кричи!

Он быстро съедает кусок хлеба, выпивает кружку воды и выходит на улицу.

В небе — ни облачка. Над кораблями почти неподвижны черные столбы дыма. Завод, где работает Нунес, далеко: нужно пройти всю гавань.

— Постой, не торопись, твой сеньор Коллона подождет! — вдруг раздается голос позади Нунеса.

Это кричит Маноло. Он тоже идет на работу, в механические мастерские порта; идет не торопясь, с завтраком подмышкой.

— Ну, что тебе?

— Новости о Пабло…

Нунес останавливается. Он срывает с головы берет и с силой сжимает его в кулаке, так что шерсть сразу становится теплой.

— Новости о Пабло?.. Его убили, да? — тяжело дыша, спрашивает он. — Убили?.. Так же, как убили Карлоса?

Маноло, в свою очередь, снимает с головы берет, высоко подбрасывает его вверх и смеется.

— Успокойся, Нунес, — говорит он тихо. — Вчера ночью Пабло бежал из тюрьмы… Он хочет с тобой повидаться…

От радости Нунес не может говорить. Молчит и Маноло. Мальчики, один черноглазый, худой, немного длиннорукий, в голубой куртке с заплатами на локтях — Нунес, другой в зеленой рубахе, широкоплечий, с красивым, умным лбом — Маноло, глядят друг на друга. «Пабло на воле… О, теперь берегись, сеньоры!» — говорят их глаза.

Так проходят две-три минуты. Наконец Нунес обнимает своего товарища и весело говорит:

— Маноло, давай крикнем: браво!

— Ладно, давай!

— Браво-о-о! — изо всех сил кричат друзья.

Полицейский, который стоит у винного склада, подозрительно глядит на мальчиков:

— Ну, чего там, бездельники, разорались?

Маноло церемонно кланяется полицейскому:

— Хорошая погода, сеньор!

— Проваливайте, бродяги! — грубо приказывает полицейский.

Мальчики уходят. Свернув за угол, они останавливаются. Здесь их пути расходятся: одному — налево, другому — направо.

— Вечером я приду, жди, — говорит Маноло. — Эй, смотри… Снова…

В ворота гавани входит судно под чужим флагом. Глаза Нунеса темнеют.

— Иностранцы, — говорит он. — Куда ни плюнь — иностранцы…

Да, верно, в Барселоне много иностранцев. Слишком много.

А море спокойно, не шелохнется.

Расставшись с Маноло, Нунес продолжает свой путь бегом и останавливается лишь у кирпичной бурой стены, на которой выведено зеленой краской:

На самом деле это обыкновенное кустарное производство. Цилиндры с газированной водой доставляет заказчикам шофер Эмилио на старой автомашине. Бутылки с лимонадом развозятся на тележках во все концы Барселоны. В тележки запряжены мальчики.

Жара. Пыль. Едкий пот струится по лицу. Скрипят колеса ручной тележки. От скрипа в ушах колючая боль. Хочется пить. Хорошо бы выпить бутылку лимонада… Но это слишком дорого обойдется. А колеса скрипят. Чтобы заглушить их ненавистный скрип, Нунес как можно громче орет:

Нет, — не заглушить скрипа тележки! Но вот приходит заря. Преображается и заметно хорошеет гавань, темная от корабельного дыма. Рыбацкие парусники вдали похожи на распустившиеся маки. Скоро домой, к Рамене.

Она сидит на улице и ждет возвращения Нунеса. Сегодня Рамена крепко потрудилась. Выбелила известью потолок и заштопала рубашку Нунеса. За ворота выходит и ее друг Хоселито, сын дворника, со своим белым лохматым псом Бандолеро.

Мальчик приказывает собаке лечь, и та покорно ложится у ног Рамены. Это большая, умная собака. У нее золотые глаза, пушистый, как у лисы, хвост и сильные, мускулистые лапы. Она — гордость Хоселито. Предложите за нее все сокровища мира — он не отдаст вам Бандолеро. Даже Рамене он не позволяет гладить ее. Но Рамена хитрая. Как только Хоселито отвернется куда-нибудь в сторону, она ласково, торопливо гладит собаку:

«Бандолеро, мой славный Бандолеро…»

Что же, и у нее в Риачуэлле будет такой пес, и ей не придется выпрашивать для него костей у соседей, как это делает Хоселито. Ее дядя Антонио — богатый. У него вдоволь еды. Пусть Хоселито не задается!

Он присаживается к Рамене и спрашивает, не глядя на нее:

— Ну, скоро ты поедешь на корабле?

— Скоро, скоро, Хоселито, — незаметно гладя Бандолеро ногой, отвечает Рамена.

— Скоро?.. А что ты там делаешь ногой?

— Ничего плохого, видит мадонна… Ничего…

— Значит, едешь?

— Ну да!

— Что-то не видать, — насмешливо заявляет Хоселито.

— Не беспокойся — увидишь. Ведь мама без нас не может…

— Выдумала!

Это слово возмущает Рамену.

— Не веришь? — поднявшись и тряхнув головой так, что ее волосы взлетают черной волной, спрашивает Рамена. — Не веришь?

— Нет, не верю.

— Ладно, я прочту тебе последнее мамино письмо.

Рамена сбегает в подвал и возвращается, держа в руке письмо.

— Не вертись, слушай, Хоселито! — говорит она. — «Нунес, Рамена, дорогие! Вы знаете, вот уже скоро год, как я живу в Риачуэлле, дочерней гавани Буэнос-Айреса, у дядюшки Антонио. Он богатый. У него собственное кафе. Называется „Каталония“. Я служу у него кассиршей и коплю деньги вам на дорогу через океан. Скоро пришлю. Как хочется мне быть вместе с вами, мой Нунес, моя Рамена! Я не могу без вас, родные!»

— Не может? Отчего же она уехала? — удивляется Хоселито.

— У нее не было здесь счастья, — с грустью отвечает Рамена.

— Не было? А там оно есть?

— Ну да. Там Антонио, он богатый.

— Отчего же он сразу не даст матери денег, если он богатый? — Хоселито — одиннадцать лет, он на два года старше Рамены. — Да, отчего? — настойчиво спрашивает он подругу.

Рамена молчит: она не может ответить. Ведь Хоселито прав. Отчего Антонио, в самом деле, не даст для них денег на дорогу?

— Значит, он злой, — взяв письмо в руки и пытливо разглядывая его, решает Хоселито. — Нет, твоя мама не нашла счастья.

— Откуда это ты взял?

— «Откуда, откуда»! Гляди, на бумаге пятна. Она плакала. А когда находят счастье, не плачут. Такие самые письма писала моя сестра, я знаю… Возьми письмо!

— Это не слезы. Это такие водяные знаки, — решительно говорит Рамена. — А вот и Нун…

Устало, с трудом передвигая ноги, Нунес подходит к дому, кладет руку на плечо сестренки и спускается с ней в подвал. Там Рамена зажигает лампочку и ставит на стол миску с гороховым супом.

Нунес берется за ложку, молча ест, о чем-то напряженно думая. А Рамена сидит на кровати, болтает ногами и смотрит на брата. Как он похудел и обносился…

— Нун, — говорит она, — мы скоро будем в Риачуэлле.

Нунес, так же как и утром, делает вид, что не слышит Рамену.

— Отчего ты не любишь, когда я говорю о маме? Я вижу, ты разлюбил ее. — В глазах девочки вот-вот блеснут слезы.

— Нет, я не забыл маму… — Это все, что он говорит ей в утешение.

Неожиданно за дверью слышится свист. Это свистит Маноло. Нунес сейчас же поднимается, усталости в нем как не бывало.

— Я вернусь поздно, будь умницей, — говорит он сестре.

— А я не хочу быть одна, не хочу, не хочу! — крикливо протестует Рамена. — Не хочу! Ты всегда уходишь… Разве ты еще служишь ночью?

Что же, пожалуй, она права… Да, он, Нунес, служит, служит Испании. Ей служат и Маноло, и храбрец коммунист Пабло, и юноши Лопес и Гарсия, его друзья. Будь Рамена постарше, и она бы боролась за счастье Испании и не мечтала бы о чужой, далекой Риачуэлле.

Но Рамена — маленькая…

Убрав со стола посуду, она спешит за ворота. С моря несет прохладой. В гавани много огней, и они все отражаются в воде.

«Один… два… десять…» — считает Рамена. Нет, их не сосчитать. Лучше глядеть на звезды — глаза ночного барселонского неба. Может быть, они видят и ее маму там, в Риачуэлле? Ну конечно, видят, зоркие, золотые…

— Ну, вот ты… — выбрав самую яркую звезду, говорит Рамена, — ты скажи моей маме, что я хочу к ней скорее. Скажи ей, что я теперь умница, сама варю и стираю и не дерусь больше с Хоселито… Но где же он скрывается?

Хоселито во дворе. Он лежит на коврике перед дворницкой, и рядом с ним дремлет его белый лохматый пес Бандолеро.

— Слушай, Хоселито, — подойдя к мальчику, говорит Рамена. — Я каждый день буду писать тебе письма из Риачуэллы.

Хоселито молчит. Ему жалко расставаться с Раменой.

— Я знаю, что ты будешь скучать, верно? — словно угадав его мысли, продолжает Рамена.

Это правда. Но Хоселито не хочет в этом признаться.

— И не подумаю! — говорит он сердито. — Вот если бы мой Бандолеро уехал за океан, тогда бы я здорово скучал.

— Значит, он для тебя дороже, чем я? — возмущается Рамена.

— Угу… дороже… Мой Бандолеро не променял бы меня и на сто Антонио, таких, как твой дядюшка!

— А мне наплевать на твоего Бандолеро! — с обидой в голосе произносит девочка. — Он блохастый!

— Блохастый? Это твой Антонио блохастый!

Еще миг — и руки Рамены вцепятся в волосы Хоселито. Но тут она вспоминает, что говорила звезде… Она уйдет и не станет драться с Хоселито. Только странно, отчего это все не любят ее дядюшку? И Нунес и Хоселито. И даже их сосед, старый моряк Грегорио Энсина, хмурится, слыша имя Антонио из Риачуэллы…

— Хоселито, нам нельзя ссориться, ведь я скоро уеду, — опустив голову, говорит она. — Хочешь, пойдем погуляем?

— Так и быть, — смягчается Хоселито. — Пусть Бандолеро останется. Идем. Но если ты еще раз скажешь «Риачуэлла»…

В этот час на их улице много прохожих, особенно юношей и девушек. Это сардинщики. Они возвращаются домой с консервного завода, держа в руках клеенчатые пакеты. В них рыбьи головки — отходы производства, из которых бедняки варят уху.

На углу слышатся смех и веселые шутки. Ну конечно, это идут сестры Фернанда и Росита, живущие в том же доме, где и Рамена. Сестры живут плохо, жалованья едва хватает на хлеб, но они не хотят грустить, всегда веселые, озорные.

Идет и лавочница Агата — богатая сеньора, похожая на ящерицу в своем зеленом шелковом платье. За ней плетется ее муж, таможенный чиновник, злой кривоногий пьяница.

Вечер теплый и тихий, порой с моря повеет свежим ветерком, и снова тепло и тихо. В такой вечер хорошо прокатиться на моторной лодке с разноцветными фонариками. Неплохо полакомиться и гранатовым мороженым в саду. А еще лучше пойти в кино. Но в карманах Рамены и Хоселито пусто. Они бредут дальше и выходят на оживленную портовую площадь. Здесь находится знаменитая таверна, прозванная «Кулебра», где собираются иностранные моряки. Это красивое светлозеленое здание с высокой, в виде бочонка, вышкой.

Неожиданно Хоселито крепко сжимает руку Рамены. Он глядит вверх и кому-то одобрительно кивает головой. В тот же миг в толпу летят легкие белые листовки. В них гневные, на двух языках, слова: «Наша родина не продается!»

Возникает шум. Кто-то весело кричит: «Браво!»

— Идем, идем, Рамена, сейчас здесь будет полиция… — говорит Хоселито.

— Хорошо, пойдем, но сначала скажи: кому ты кивал головой? — спрашивает Рамена.

— Тебе показалось…

— Говори!

Хоселито молчит. Он видел на башне ее брата. Подними Рамена голову выше, и она увидела бы Нунеса. Но раз не видела — это хорошо: ведь девчонки болтливые.

А Рамена все продолжает допытываться:

— Хоселито, я должна знать, слышишь?

Хоселито решительно тянет Рамену в сторону и говорит:

— Будешь много знать — вырастут уши, как у мула… Ну ладно, ладно, не злись, я пошутил… Это был один мой знакомый юнга, Перес Ривера, большой храбрец.

— Храбрец? Сбросить с башни бумажки — храбрец? Это могу и я…

— Молчи! Если этого Переса схватят полицейские, его свяжут и будут топтать ногами. Он долго не проживет…

— Что же такое пишется на бумажке?

— Пишется такое, что как огонь жжет всех подлых сеньоров… Этот… Перес ловкий… Он ничего не боится.

— А мой Нунес тихий. Он не храбрец, — с сожалением говорит Рамена. — Он даже боится ехать на корабле в Риачуэллу…

Хоселито, лукаво глядя на подругу, весело и долго смеется, а потом вдруг хмурится:

— Ты снова сказала — Риачуэлла?

— Да, сказала, я туда и поеду!

— Ну, тогда ты не испанка. Ты сеньора гусеница: где листьев больше, туда ползешь. Только твой Антонио — горький лист. Как бы не пожалела!

— А ты глупый! Глупей тебя не найдешь!

Рамена оставляет Хоселито и перебегает на другую сторону улицы.

Она идет одна. Ее глаза полны слез, из-за них она не видит, что и Хоселито перешел на другую сторону и неслышно идет позади. Отчего в последнее время все пристают к ней с Антонио? И Нунес, и Хоселито, и даже девчонки во дворе стали дразнить ее: «Богачка из Риачуэллы». Ну что ж, пускай! Это, наверно, они от зависти. Она все равно поедет в Риачуэллу, к маме.

Серой дымкой затянуто небо, темнеет море, и торопливо, как журавли, отбивающиеся от стаи, пролетают над Барселоной белые облака. Осень. Льют дожди, долгие, проливные. Производство Э. Коллона сократилось наполовину. Нунес — безработный. Работы нет ни в городе, ни в порту. Дожди льют, клубится туман над бухтой, и вечерами, надрывая душу, орет портовая сирена.

Она слышна и в подвале Нунеса. Прислушиваясь к ее тревожному реву, Нунес шагает из угла в угол и глядит на спящую Рамену. Конечно, как и всегда, ей снится мама… А мама — далеко, работает кассиршей у скряги Антонио. Она, наверно, еще моет посуду и убирает помещение, как юнга на паруснике. Она напрасно оставила Барселону. Но мать упряма…

«Нунес, — прощаясь, сказала она, — дядя Антонио старый… Все может случиться…»

Бедная женщина надеется, что скряга Антонио оставит ей наследство. Тогда ее дети будут учиться. Она отдаст долг сеньору домовладельцу и поставит красивый памятник на могиле их отца, грузчика…

«Только напрасно она оставила Барселону», — думает Нунес, и на его худом, темном лице появляются суровые складки. Но потом он вспоминает кроткие, нежные глаза матери, и ему становится жалко ее.

А Рамена спит с разметавшимися волосами. Она тяжело дышит: воздух в подвале сырой, мокрые ноздреватые стены пахнут плесенью. Бедная Рамена, маленькая, крикливая чайка! За весь день она съела тарелку мучной похлебки. А девчонка растет: ей нужны свежие овощи, мясо и молоко…

Поправив сбившееся в ногах Рамены одеяло, Нунес надевает куртку. Надо идти к Маноло. Он живет на парусной набережной, напротив склада, похожего на старинную крепость.

А ночь темна. Безлюдно. Спит ветер. Спит волна. Спит Барселона. Но так только кажется. Вот там, вдали, на портовом спуске, вдруг раздается песня. Это «Эстрелля де либертад»[1]. Ее поют моряки, возвращающиеся на судно.

И Нунес гордо поднимает голову. Придет день, народ победит, и здесь, а не в Риачуэлле, над окном Рамены будут пролетать птицы…

Пусть хлещет дождь, ему не загасить народного гнева! Пусть конные патрули с шашками наголо мчатся по мостовой — народ станет стеной, и клинки их рассыплются, как стекло!

Нунес улыбается. У него черные глаза, спокойные, добрые. Никто из полицейских, взглянув на него, не скажет, что сердце мальчика звенит от ненависти к ним, как твердая сталь. Да, надо быть осторожным.

В полночь Нунес приходит к Маноло.

— Маноло, — спрашивает он, — что мне делать с Раменой?

— Она хочет к маме?

— Да, к ней, в Риачуэллу. Но она не может ехать одна за океан.

Маноло молчит. Он ничего не может посоветовать Нунесу.

— Говори, — просит Нунес.

— Что ж, Рамене тяжело без мамы… — говорит Маноло.

— Вставай, Нун, вставай! Уже утро! Нунес, ты снова куда-то уходил ночью? Ну да, твоя куртка мокрая!

Нунес открывает глаза. Рамена, приплясывая, кружится вокруг стола.

— Эй, Нун, поднимайся!

Такого радостного крика еще не слыхал Нунес из уст Рамены.

— Что случилось?

— Приходил почтальон Новаро, он сказал — пусть Нунес придет завтра на почту, к сеньору директору.

— Мама прислала деньги?

— Да! Много песет! Нун, что же ты лежишь?

Нунес молча поднимается. Какой-то щемящий ком подкатывается к горлу, стесняет дыхание. Он угрюмо глядит на Рамену.

А весть, что дети сеньоры Фернаны собираются в дальний путь, уже облетела двор от подвалов до чердака.

Все, все побывали у Нунеса и Рамены. И дворник Филипп с Хоселито, и тетушка Консепсион, и грузчик Гарсия.

Последним приходит прощаться старый бородатый моряк Григорио Энсина, рулевой «Картахены».

— Значит, в путь, а? — говорит он, не вынимая изо рта трубки. Глаза старика, обычно добрые, веселые, сейчас почему-то суровы. — Так, так… — покашливая, продолжает он, — так… Только трусы бегут с тонущего корабля. Но они часто ошибаются, Нунес… Моряк грудью заткнет пробоину — и корабль живой! Летит по волнам, ребятки! Но вы — дети: тебе, Нунес, пятнадцать, а Рамене — девять. Пусть будет вам счастье в Риачуэлле! Там я бываю… Нет слов, прекрасно небо над океаном! Только оно чужое…

Нунес с благодарностью глядит на Григорио Энсина. Старый моряк говорит правду.

Нунесу не сидится дома. Но куда пойти? И Нунес идет в гавань и долго глядит на рябые от дождя, зеленые волны. Неужели ему и Рамене придется оставить Барселону? Нет, он останется. Он, Нунес, нужен здесь. Но что будет тогда с Раменой? Найди он работу, он не отпустил бы сестренку за океан. И она, Рамена, нужна здесь.

Нунес весь промок, вода стекает за воротник и струится по спине. Но что он сидит под дождем, как ласточка, которой сломали крылья? Может быть, он еще и сегодня найдет работу?

Он направляется в портовую контору. Там, развалившись на диване, сидит сеньор Сагрера, агент грузовой компании. Но грузчики не требуются. Сеньор Сагрера дремлет на своем диване, держа в руке окурок потухшей сигары.

Нунес снова возвращается к воде. Взглядом, полным отчаяния, он глядит в серую даль.

— Ну, вот и ты! — вдруг слышит он голос Маноло.

Но на этот раз Маноло не один. С ним еще четверо юношей. Это Гарсия — столяр, машинист Лопес, лодочник Карлос и машинист Сальвадор, держащий в руках большую жестяную коробку из-под табака.

— Нунес, — говорит Маноло, — пусть твоя Рамена будет и нам сестренкой. Мы так решили… Вот, возьми у Сальвадора первую коробку для Рамены, в ней хлеб и масло.

Нунес взволнованно пожимает руки друзьям и спрашивает:

— Значит, я не скажу «Прощай, родина»?

— Нет, Нунес!

Вдоль Барселонской набережной идет мальчик в синем берете, стоптанных башмаках и рваной голубой куртке. Он шатается из стороны в сторону и смеется. Может быть, он выпил бутылку крепкого вина? Нет, он не пьян. Он шатается от счастья. Имя мальчика — Нунес.

Он останавливается возле портального крана, громко свистит, и сейчас же возле него появляется маленький Хоселито. Вид у него веселый и таинственный.

— Не забыл ли ты, что тебе надо делать? — спрашивает Нунес.

— Не беспокойся! — отвечает Хоселито. — Я знаю, тебе нельзя показываться на корабле.

— Ну, ступай.

Хоселито подходит к борту огромного белого корабля, поднимается по трапу и с самым независимым видом, какой только бывает у мальчиков, просит вахтенного матроса вызвать к нему бородача Энсина.

Старый моряк выходит с кривой трубкой в зубах и удивленно глядит на мальчика.

— Нунес остается, — чуть слышно говорит Хоселито.

— Остается? Ну, тогда передай ему, что он славный мальчишка! — Энсина улыбается.

— Я так и скажу, дядюшка Грегорио. А это вот письмо к его маме. Вы бываете в тех краях… И письмо можно почитать — так сказал Нунес.

— Ладно, Хоселито… Скажи, а что делает Рамена?

— Уже не плачет и ждет маму. Я подарил Рамене Бандолеро!

— Ого, видно, ты молодец! Ну, иди, иди, а то у нашего штурмана длинный нос. Видишь, вертится на спардеке… Счастливо оставаться!

Все еще улыбаясь, Грегорио Энсина поднимается на корму и там, прислонившись к борту, читает письмо.

«Мама, мы твои деньги получили. Только я не поеду в Риачуэллу, нет, мама! И Рамену не жди. Я не пущу ее. Плюнь на Антонио! Вернись. Я сильный! Я найду работу. Из-за тебя, мама, я не могу смотреть товарищам в глаза. Мать Лопеса сражается за народное счастье. Мать Филиппа рисует белых голубей. Мать Санчеса — коммунистка, храбрая женщина…

Деньги я отсылаю назад. Они пригодятся тебе на дорогу к нам, в Барселону. Мама, мы живем плохо. Но знай: это не навечно… Вернись же, мама, ты нужна Рамене!»

Грегорио Энсина теребит свою бороду и, задумавшись, возвращается к трапу.

— Бентос, у меня есть бутылка вина, — говорит он вахтенному матросу. — Приходи после вахты — выпьем за Нунеса. Мальчишка настоящий испанец!

Скоро вечер, дождя уже нет, и свежий морской ветер гонит прочь дождевые тучи.