Орлиная гора

Никто не помнил, почему назвали эту гору Орлиной.

Редко кто бывает в этих местах – нужды нет: дрова вывозить сложно, траву на каменистых лугах у подножия косить неудобно, ягоды можно и ближе собирать. И уж тем более незачем взбираться наверх, к краю пропасти, разбивающей кряж.

А ураган, много лет назад бушевавший в этих местах, еще помнят старики. Но и они не видели, как разгулялся ветер на вершине, не слышали стона вековой сосны, когда качнулась она – и упала. Корни вздыбились на одной стороне ущелья, вершина легла на другую: вот и мост для тех, кто не побоится рискнуть.

Нужно пройти над пропастью, выбрать место на краю обрыва и оглянуться. Отвесная стена напротив изрезана ветрами, покрыта паутинкой трещинок. Кажется, присмотрись повнимательней – и поймешь замысел Создателя. Но только когда восходящее солнце сделает резче тени и вспыхнет огоньками на слюдяных каплях, сложится картина. Чернью и золотом нарисуются два огромных крыла, точно птица ударилась грудью в скалу. Станет видна гордая орлиная голова, запрокинутая к небу. Окаменели перья, вплавились в гранит когти, навечно обрекая на каменный плен. И такое отчаяние в изломанных крыльях, что даже солнце торопится уйти из ущелья. Поднимется – и погаснут огни, расплывутся тени. Орел исчезнет.

Глава 1

Душа княжича Артемия Торна ликовала и кувыркалась, кажется, высоко под сводчатым потолком, плавала в разноцветных лучах из витражных окон. Распахнулись высокие позолоченные двери, в Малый тронный зал вступили король Эдвин с королевой Виктолией, рядом с матерью шла принцесса Анхелина. Темкина душа неожиданно оказалась под ребрами, щекотнула сладко-тревожно. Села королевская чета, опустилась на ступеньки трона принцесса. Склонили перед королем четыре штандарта, перевитых лентами: один – бронзовой, один – серебряной и два – золотыми. Целых два! Темка вытянулся в струнку, вскинул голову. Пусть их род не столь известен и знатен, тем лучше. Быть может, именно он, Артемий Торн, примет из рук короля золотую ленту!

Умолкли голоса, и только легкий шум, рождаемый шелестом ткани, взмахами вееров и взволнованным дыханием, напоминал о том, что Малый тронный зал полон. Четверо наследников знатных родов встали перед королевским троном. Лицо Эдвина серьезно, как и подобает, но под темными усами прячется улыбка. Виктолия мнет тонкими пальцами тяжелые кружева и, кажется, волнуется вместе с мальчишками. В глазах Анхелины – любопытство.

– Княжич Фалький Ледней из рода бронзового Льва!

Стоявший слева вышел вперед, склонил в приветствии голову. Темка отвел глаза: не хотел он смотреть на ритуал, пусть для него все будет в первый раз. Обежал взглядом гостей. Ух, какая зависть на лице парня! Того и гляди, сожрет четырнадцатилетних мальчишек. Темка взглянул на герб: род Быка. Просто – род Быка. Известный, прославленный, но так и не заслуживший даже бронзовой ленты. А раз так, то честь испытания прошла мимо наследника. Быть может, через несколько лет они и встанут рядом, будут присягать Эдвину как воины Его Величества. Но сегодня – только наследникам геральдических родов дано право принять из рук короля меч.

– …крепость Десницы… – услышал Темка и продолжил мысленно: «…в Топском крае».

За прошедший месяц они с Александером протерли карту до дыр, пытаясь угадать, какая же крепость достанется княжичу в управление на два года. Та, что стоит на мирной границе? Или брошенная из-за Черных песков? А может, любая другая из ненужных короне, в которых не держат солдат – расточительно. Но можно отправить туда княжичей, подальше от властных родителей в суровые условия гарнизона. Или утонут, или научатся плавать. Темка тонуть не собирался – и еще выше вскинул упрямый подбородок.

Крепость Десницы не плоха и не хороша – граница уже лет двести как отступила от нее. Там тепло, растет виноград. Но Темка предпочел бы орешек покрепче. Он покажет, на что способен!

– Княжич Артемий Торн из рода серебряного Оленя!

Темка украдкой вытер вспотевшие ладони о праздничные бархатные штаны. Шагнул вперед по отполированным до зеркального блеска плитам, склонился перед королем.

– Прими же из рук моих родовой меч Торнов. А вместе с ним – право на двухлетнее владение крепостью Северный Зуб, что на границе с Даррским королевством.

Меч тяжело лег в ладони. Темкины пальцы стиснули ножны. Княжич не видел сейчас ничего, даже лицо короля расплылось за смутной дымкой. Только червленое серебро на темно-бордовой коже: узкий, летящий силуэт оленя.

– Мой король! – голос звенит от волнения. – Из рук ваших принимаю родовой меч и клянусь им служить вам до последнего мига своей жизни!

Конечно, это не настоящая служба. Просто учеба под присмотром капитана. Но Темка вкладывает в слова ритуальной клятвы весь свой пыл: мой король, я сделаю гарнизон Северного Зуба лучшим гарнизоном! Княжич нашел взглядом отца: тебе не придется краснеть за наследника!

Меч повис на поясе. Теперь придержать рукоять, четко развернуться и шагнуть на место. Чтобы сразу было видно – воин, не мальчишка.

– Княжич Маркий Крох из рода золотого Лиса!

Темка скривился про себя: «Марик!» Уж ему-то найдут теплое местечко. Ну конечно – Семь Башен на границе с Ладдаром. Хоть и в стороне от основных торговых путей, но все-таки многолюднее, чем рядом с умирающим Даррским королевством.

– Княжич Эмитрий Дин из рода золотого Орла!

Темка проводил взглядом светловолосого веснушчатого мальчишку. Последний. Самый знатный род. Княгиня – северянка, родом из тех же мест, что и королева. Король Эдвин – частый гость у Динов, а княжич чувствует себя во дворце так же вольно, как в собственном замке. Он зовет принцессу Анхелину просто Анной и часто сопровождает ее на прогулках. Эмитрию наверняка достанется что-нибудь полегче, если уж Марику Кроху такая «честь»!

– …владение крепостью Южный Зуб, что на границе с Даррским королевством.

У Темки чуть рот от изумления не приоткрылся. Вовремя стиснул губы: воин должен уметь владеть собой. Даже когда происходят столь удивительные вещи.

Ритуал свершился. Заключительное слово коннетабля точно взломало лед на бурном ручье – в зале сразу стало шумно. Темка горделиво положил руку на оголовье меча: все, теперь он уже не мальчик – воин. И тут же оказался стиснут, погребен под грудой сладко пахнущих кружев – мама прижала к себе, прикрыла, словно птица, длинными рукавами.

– Ну что ты меня, как маленького! – недовольно пробурчал Темка, но помедлил на мгновение, прежде чем отстраниться.

У княгини в карих глазах – тревога и печаль. Отец из-за ее плеча моргнул сыну: будь мужчиной, успокой маму, она же волнуется. Княжич еле заметно вздохнул, прижался к расшитому бусинами платью и, как в детстве, потерся носом, прижался щекой.

Обжег насмешливый взгляд – Марик стоял неподалеку, рядом с отцом, княгини Крох не было, и никто не гладил княжича по макушке, точно малыша. Темка независимо повел плечом и ухмыльнулся в ответ: его-то отец на тепленькое местечко не пристраивал!

– Пойдем, найдем князя Дина.

Темка с сомнением глянул на будущего соседа. Жаль, что не так уж много знает об Эмитрии. Князь Торн редко берет с собой сына в Турлин, а Дин-младший вместе с матерью большую часть года проводят в столице.

Пока шли к приветливо улыбавшемуся князю, Темка украдкой рассматривал Эмитрия. Пышные светлые волосы аккуратно причесаны, новенький зеленый мундир с золотыми аксельбантами сидит как влитой. Да вот только меч наследник придерживает не очень уверенно. Конечно, родовое оружие скорее символ, и княжичей больше учат владению шпагой и пистолетом, но Темка все равно высокомерно хмыкнул про себя. Честно говоря, Дин-младший не произвел на него впечатления. Тихий больно, вон, рожа какая светлая, сразу видно – у мамочкиного подола в замке сидит, а не по степи на лошадях носится. То ли дело Темка: загорелый, обветренный, с коротко обрезанными темными волосами.

Княгиня Дин погладила сына по затылку, слегка толкнула в спину: знакомиться с Торном-младшим. Темка наклонил голову в положенном приветствии и снова хмыкнул: да уж, кажется, с соседом не повезло. Ну и шакал с ним. Главное – скоро в дорогу.

«И эта дорога ведет в другую сторону от Марика», – подумал княжич, глядя в спины уходящим золотым Лисам. Крох-младший неожиданно оглянулся. Темка отвел глаза. А ведь еще прошлой осенью…

Да, прошлой осенью, в первых числах Орешника.

В то утро в замке Торнов творилось что-то невообразимое. Темка с негодованием осмотрел пустую столовую и двинулся в сторону кухни. Суета суетой, но где завтрак? И что вообще происходит? Княжича то и дело обгоняли слуги – кто тащил свернутые дорожки, кто нес в охапке кувшины, а двое так и вовсе надрывались под тяжестью статуи. Пробегали и с пустыми руками, но их Темка тоже не стал останавливать. Не дело наследнику у слуг новости выпытывать, особенно когда уже весь замок в курсе.

На кухне стоял такой тарарам, что Темка замялся на пороге. Но толкнула не особенно почтительно дебелая девка, волокущая корзину с овощами – волей-неволей пришлось посторониться. Посреди бедлама стояла мама, перед ней застыли повар и две его главные помощницы. Княгиня была похожа на капитана перед смотром, так властно она раздавала приказы, обводя руками кухонные фронты.

– Мам?

Полина Торн повернулась к сыну, морщинка на лбу на мгновение разгладилась:

– Через два дня приезжают золотые Лисы – князь Крох с сыном. Маркий Крох, между прочим, твой ровесник…

– Я помню! – возмущенно перебил Темка. Уж золотые-то рода княжич обязан знать, а мама все считает его маленьким.

– Очень хорошо. Тогда ты должен понимать, что Крох-младший целиком на твоей совести.

Темка хмыкнул, почесал бровь:

– Можно подумать, у меня и без него на совести мало. А поесть-то дадут?

Настроение подскочило. Отец редко берет с собой в поездки, и Темке еще не выпадал шанс познакомиться близко с кем-нибудь из княжичей. Торн-младший принимал активное – а порой даже слишком активное – участие в жизни мальчишек из отцовского гарнизона и деревенской ребятни. Но они всегда видели в нем наследника, хоть и не потворствовали ни в игре, ни в драке, случись такая оказия. Темка, если нужно было, решительно стаскивал камзол и выходил в центр круга. Поддаться ему из-за страха перед титулом считалось делом шакальим, и княжич нередко оставался с синяками. Но стоило драчунам разойтись, как Темку снова окружала невидимая стена.

А Марк Крох – это совсем другое дело!

Княжич стянул с накрытого полотенцем блюда еще теплый пирог с грибами и быстро выскочил из кухни. Первым делом на конюшню: его любимая Дега к приезду гостей должна быть просто красавицей.

Волнение у Темки не утихало, словно перед Именованием Матери-заступницы. Да и в замке суетились не меньше, чем перед праздником, а доносившиеся из кухни запахи тревожили даже самый полный желудок. Для полного сходства не хватало одного – ожидания подарков. Но порой Темка ловил себя на мысли, что дружба – пока только вымечтанная – долгожданнее и нужнее любых других даров.

Княжич, вопреки обыкновению, даже просидел полдня в замковой библиотеке, листая плотные страницы хроники золотых родов королевства. Марк Крох носил геральдическую ленту уже в шестом поколении. Дарована она была его предку за доблесть и честь, за ратные заслуги перед короной. Не было в роду Лиса королевской крови, славился он делами – воинскими, и только воинскими. Предки Марка выигрывали труднейшие сражения, а если перевес врага оказывался слишком велик и поражение неизбежно – спасали солдат, отводили войска и готовили их к новой битве. Не было среди Крохов ни трусов, ни дураков.

У Темки холодели щеки, когда он зачитывал длинный список побед дедов и прадедов Кроха. На долю отца Марка пришлось их много меньше, но что делать – король Эдвин не воюет.

Княжич смотрел невидящим взглядом в книгу и мечтал, как поскачут вдвоем с Марком в бой, прикрывая друг друга. Или как ударят с двух флангов, сминая вражескую армию. А может, возьмут неприступную крепость. И пойдет по королевству слава о друзьях… Тут Темка мысленно осекался. Как ни хотелось ему верной дружбы, понимал: сначала нужно хотя бы увидеть Кроха-младшего.

Золотые Лисы приехали под вечер. Осень уже укоротила день, и во дворе зажгли факелы – много, обычно столько не горело. Темка стоял на широком крыльце по правую руку от отца, по левую же место отводилось княгине. Жесткий ворот нового камзола натирал шею, и все время хотелось покрутить головой. Но нельзя, широкие ворота уже распахнуты, скоро появятся гости.

Первым въехал паренек с княжеским штандартом, следом – Дарий Крох с сыном, за ними – солдаты. Единственная телега пылила позади отряда и тут же стыдливо свернула, покатила на задний двор.

Отец чуть откашлялся и гулким басом поздоровался с гостями. Княжич вскинул повыше подбородок: он тоже из знатного рода!

На Кроха-страшего Темка глянул мельком – пусть и прославленный воин, все равно Марк интересует больше. Темноволосый мальчик в строгом темно-коричневом камзоле свободно держался в седле – казалось, длинный путь его не утомил. Темка прикинул на глаз: они должны быть одного роста. Гость повернулся, посмотрел на него в упор. Узкое лицо с темными глазами, освещенное подрагивающим пламенем факелов, мало походило на те портреты, которые Темка видел в летописи. У предков Марка жесткие лица грубой лепки, с широкими скулами и тяжелыми подбородками, а наследника словно из тонкой кости выточили. Марк легко соскочил с коня, передал повод солдату и подошел вместе с отцом крыльцу. Действительно, одного роста.

Темка вытянулся в струнку, наклонил голову перед Дарием Крохом:

– Артемий Торн, князь.

Светлые, цвета осенней воды, глаза равнодушно глянули на мальчика.

Поздний ужин тянулся дольше самого нудного урока. Темка, так и не избавившись от неудобного камзола, без аппетита ковырялся в запеченной щуке. Не очень понятный разговор катился над головой, князья продолжали какой-то старый спор.

– Королева Виктолия должна радеть за Илларское королевство, – жаркий голос князя Кроха не вязался с холодом его глаз.

Маркий прислушивался к разговору ненавязчиво. Его манеры были безупречны, Темка уже ревниво перехватил восхищенный мамин взгляд. Тоже, нашла принца!

– Это прекрасно понимают и в Ладдаре, – сказал отец. Он почти не ел и, кажется, был чем-то недоволен. – Им выгоден этот союз.

– Выгода не столь велика, чтобы не осложнять отношения с Илларом.

– Простите меня, князь, вы отменный полководец, но недооцениваете тот доход, что идет с наших караванов.

– Вот именно! Наши деньги, которые оседают в казне соседей. Соседей, которые в любой момент могут перекрыть дорогу – и что тогда?

– Ну, это вряд ли. Им-то зачем терять доход? И потом, Дарий, сравните войска Иллара и Ладдара – не думаю, что король Далид захочет осложнять с нами отношения.

– Войска, – кажется, гость из вежливости проглотил ругательства. – Чего стоят войска, которые не знают, что такое война? А Далид жаден, если завтра он захочет иметь больше, то никто ему не помешает повысить пошлину. Мы зависимы от северного короля, приласкай его Морра!

– То, что вы называете зависимостью, в королевском договоре значилось как «дружеские отношения».

Досада наполнила Темку от пяток до макушки – ну ведь ничего же не понимает в разговоре! Знает, конечно, что королева Виктолия – дочь короля ладдарского Далида, что идут через соседнее государство караваны в портовые города, но суть спора ускользала. А Марк понимает, вон как внимательно слушает. Эта досада и неудобный камзол – а главное, ну не такой настоящий Маркий Крох, не похож на придуманного! – сделали княжича раздражительным и окончательно испортили вечер.

Да, так все начиналось прошлой осенью.

Трава выгорела под солнцем, пожелтела. Только по обочине дороги, там, где все лето не просыхала грязь, осталась густо-зеленой. Иногда мелькали нежно-кремовые метелки дарт-цветка да попадались островки клеверных головок. За телегами тянулся пыльный шлейф. Возницы ругались и норовили отстать от ехавших впереди, обоз все больше растягивался. Пришлось поставить в арьергарде солдат.

Ближе к реке потянулись заливные луга. Повис густой дух от свежескошенной травы и от ягодников. Припрятанные в лопухах туеса раздувались от земляники, сочились красными подтеками. Крестьяне торопливо кланялись в пояс, посверкивая на солнце остриями кос. Мужики казались Темке точно такими же, как и встретившиеся вчера. Или позавчера? Дни похожи один на другой. Но вовсе не так безмятежны, как могли показаться.

– Александер, мы будем соседями. Я должен знать о Германе больше.

Темка вовсе не собирался подражать отцу, но почесал бровь точь-в-точь его жестом. Капитан улыбнулся.

– Ладно. Я и правда с ним уже сталкивался. Картежник – душу готов шакалу заложить, если в масть не идет. Дуэлянт. Да это ладно, с кем не бывает. Вот только слухи ходят, что за некоторые ссоры заплачено золотом. Какое убийство может показаться невиннее, чем на дуэли? Последний противник Германа был из рода золотого Буйвола. Они очень не любят прощать обиды. Думаю, капитан решил переждать бурю в тихой норе. Вот только странно, зачем князь Дин выбрал для сына такого наставника.

Темка бросил вперед недовольный взгляд: зря отец договорился о совместном путешествии. Конечно, между Южным и Северным Зубом – полдня неторопливым шагом, надо налаживать отношения. Но Темка с удовольствием отложил бы это на более поздние времена. Эх, путешествовать бы сейчас только со своими людьми! Спокойно беседовал бы с Александером, хвастался бы – что уж греха таить! – родовым мечом перед двенадцатилетним Шуркой, капитановым сыном, фехтовал бы, не оглядываясь на любопытных, упражнялся в стрельбе.

А тут только и думай, как бы два отряда не передрались. Набрал же князь Дин солдат! Или специально выслал подальше весь сброд? Темка может и не забивать себе этим голову, но он решил: с первой же минуты, как только возьмет в руки меч, будет пытаться стать настоящим командиром. Вот и едет целый день бок о бок с Александером.

Эмитрия Дина, как видно, эти проблемы не волнуют. Темка его рядом с капитаном Германом и не видел. Околачивается княжич в середине обоза и голоса не подает. Слабак! Даже когда его люди начали кидать сальные шуточки, только глаза опустил. В обозе княжича Дина нет ни одной женщины. Темка сам слышал, как Герман презрительно прохаживался насчет воинов, не способных отцепиться от бабской юбки. А Темка согласен с Александером: если кто хочет, пусть едет вместе с мужем. В замке всем место найдется. Тем более, случись война – и куда побегут женщины? Правильно, под охрану крепостных стен.

Темка рад, что с ними семья капитана. Шурка – отличный парень! Жаль только, что маленький. Но шустрый – везде нос сунет. Дарика уже отчаялась искать его по всему обозу. И давно прекратила ежевечерние попытки отмыть чадо. Грозится, что, как доберутся до крепости, засунет Шурку в чан и будет целый день кипятить. Даже против его сестры-двойняшки Элинки Темка ничего не имеет. Совсем не вредная девчонка. Хитра только до ужаса; за это, да еще за пышную рыжую косу к ней намертво приклеилось прозвище Лисена. Едет в обозе бабка Фекла, мать одного из солдат. Старая уже, не бросишь в деревне. Историй знает – слушать не переслушать. Да все страшные, о призраках да колдунах. Как начнет вечером у костра сказывать, так Темка и дышать перестает. Мурашки по спине целыми гарнизонами маршируют, страшно в темноту до кустиков сбегать.

Дорогу преградила река. Течение слабое, и не так уж тут глубоко. Но слишком широко раздались берега. Паром занят: два мужика на телеге, бабка с тощей козой да нахохленный дедок. Малец на отмели побросал удочки, уставился на богатый обоз, засунув в рот грязный палец.

Герман повелительно махнул рукой: убирайтесь, мол. Темка почесал бровь. Вмешаться? Нет, без поддержки Александера ничего не получится, а тот не полезет в свару из-за пустяка. Эмитрий торопливо подъехал к своему капитану, сказал что-то негромко. Герман отмахнулся раздраженно, словно не княжич с ним говорил, а сопляк безродный. Темка тронул оголовье родового меча: неужто Дин-младший спустит? Презрительно ухмыльнулся: спустил. Слабак!

Переправлялись долго. Старенький паром поскрипывал, и уставшего колченогого мужика сменили у колеса солдаты. Солнце припекало, Темка уже взмок в мундире, но снимать не стал. Он – княжич! Хотя, если честно, не будь тут Эмитрия, давно бы остался в одной рубахе.

Все, его черед, – отряд Дина на том берегу, да и Темкин почти весь переправился. Маленький рыбак, не отрывавший глаз от переправы, надул губы – развлечение заканчивалось. Да, редко бывают княжеские наследники в этих краях. Темка нашарил в сумке кожаный мешочек, выудил медную монетку и швырнул мальцу. Тот ловко поймал в кулак, изумленно захлопал ресницами.

Зеленоватая, пропахшая тиной вода плеснула в низкий бортик, когда княжич ступил на паром, ведя за собой кобылку. Дега потянулась мордой к воде. Темка придержал повод: чуть позже, когда остынет. Карий глаз глянул с укором, но хозяин не смягчился. Чавкнуло у кромки, выпуская мутное облако ила, и паром отошел от берега.

Рядом с Темкой остановился Александер:

– Артемий, тебе с княжичем Эмитрием два года соседями быть.

Темка чуть повел плечом: ну и что? Больно нужен ему этот слабак!

– А ты не хотел бы с ним пофехтовать?

Княжич презрительно фыркнул. Его учил сражаться отец! Да и сам Александер хвалит.

– Я – не хочу. Но если ты считаешь, что это нужно, то могу.

Александер серьезно кивнул, но Темка все равно заметил легкую усмешку в глазах. Зато Шурка, ненавязчиво болтавшийся тут же, смотрел на княжича с неприкрытым восхищением и заранее радовался победе.

Княжичи поснимали мундиры. Темка протянул свой Шурке, и гордый доверием мальчишка принял в охапку синюю ткань. Эмитрий же свой кинул попрек седла. Подтянулись любопытные, встали кругом небольшого холма, заросшего клевером. Дин махнул шпагой, отдавая честь. Лицо его было серьезно, азарта Темка не заметил, и это снова напомнило о Марке, нет, Марике Крохе. Досада шевельнула в душе крысиным хвостом, и княжич рассердился на себя: не отвлекайся!

С навинченным защитным колпачком на острие шпага похожа на боевую. Вот только совсем нет волнения, когда готовишь ее к бою. Все-таки игрушка. Конечно, можно и затупленной железякой получить увечье, но Темка не собирается близко подпускать Эмитрия.

И не подпускал, но сам не заметил, как перешел от нападения к обороне. Кажется, победа будет не такой уж легкой. Тем лучше – больше чести. А школа у Эмитрия слабовата. Нет той четкости движений, которая достигается постоянными многочасовыми тренировками. Не чисто работает. Похоже, что княжич брал фехтовальную премудрость наскоками и без должного усердия. Темка выдохнул сквозь стиснутые зубы. Зато с интуицией у противника очень хорошо. И с фантазией. Слишком хорошо! А ведь Темка – не новичок, отец зря хвалить не будет.

Темка уже не пытался нападать, только защищался, все больше выдыхаясь. Трава на пригорке примята, земля взрыта каблуками сапог. Шпага Эмитрия вскользь коснулась плеча – сражайся они боевыми, у Темки бы набухла кровью царапина. Ничего, вот и княжич Дин начал уставать, все чаще уходит в оборону, не рискует опрометчиво. Фантазия – это великолепно, но против мастерства ее мало. Только на миг расслабился Темка, и шпага Эмитрия легко обошла ложный выпад и остановилась, почти коснувшись бока. Все.

Герман ухмыльнулся: рад, что княжич из рода серебряного Оленя проиграл. Совсем не удивился Александер. А у Шурки на физиономии обида и огорчение. Темка хотел было с досадой отшвырнуть шпагу, но глянул в чуть виноватые светлые глаза Эмитрия – и сдержался. Все-таки его победили по-честному. Сам лопухнулся, как последняя бестолочь.

Капитаны отправились по делам, разбрелись любопытные. Даже Шурка ушел переживать поражение кумира в одиночестве. Эмитрий задержался, неторопливо застегивая мундир. Темка почесал бровь и спросил:

– Почему ты позволяешь своему капитану так командовать?

Темка ждал – и, честно говоря, надеялся, – что Эмитрий захлопает глазами, состроит непонимающую рожу. Тогда все вернется на свои места, можно будет скривить губы: все равно слабак!

Но княжич Дин закаменел лицом.

Глава 2

Ветер с реки прохладный. К вечеру соберется гроза, небо на горизонте уже потемнело. Интересно, что быстрее: отряд, обремененный телегами и фургонами, или грозовые тучи?

Вспомнилось: рассказывает выписанный из столицы учитель, как рождаются ветра, какие имена принимают, как разносят по королевству тучи и как умирают. В витражное стекло холодный ветер Коолед бросает крупинки снега, точно стучится: пустите, мол, и меня послушать. Потрескивают дрова в камине. Княгиня, как обычно, устроилась в развернутом к огню кресле и тоже слушает, низко склонившись к вышивке. Темка редко видел, чтобы мама сидела просто так, без иголки в пальцах. Кажется, в их родовом замке не осталось ни одной не расшитой тряпицы, кроме мундиров отца и новеньких, еще ненадеванных, княжича. Из-за неплотно прикрытой двери тянет вкусным запахом свежевыпеченной к ужину сдобы. Рассказ учителя интересен, но голос журчит так монотонно, что к исходу второго часа начинают слипаться глаза. Мама укоризненно качает головой, а ведь Темке казалось, что она ничего, кроме вышивания, не видит.

Княжич провел пальцем по расшитому поясу, тронул монограмму. Эх, ну чего он, как девчонка! Еще в крепость не приехали, а уже соскучился по дому. Темка мотнул головой, возвращаясь к вечерним проблемам.

Судя по карте, вблизи ни одной захудалой деревушки, придется ночевать в поле. Темка-то с удовольствием, но женщины с ребятишками… Княжич вытянул шею, пытаясь разглядеть Александера. Неожиданная досада куснула, как осенняя муха: капитан ехал в арьергарде рядом с Эмитрием. Темка сжал коленями бока Деги.

– Да не могли они! – горячился Эмитрий. – В те года Ржавые болота заходили слишком далеко. На лошадях бы они не проехали.

Темка даже удивился: вот уж не ждал от всегда спокойного княжича! Шурка пристроился сбоку, уши развесил, Эмитрию в лицо заглядывает. Того и гляди, с седла сверзится.

– Но князь Павел ждал подкрепление, и из-за этого вовремя не атаковал.

– Думать надо было князю! Какое, к шакалам, там подкрепление?

– А брод?

Эмитрий глянул на Александера с сожалением:

– Весной-то? Калуга разлилась. Паром уничтожили в первый же день, лодки сожгли. Плоты сразу сносило течением.

Темка сообразил наконец: это они про сражение у реки Калуги, на западной границе. Когда-то там было неспокойно.

– Они просто не успевали. Если бы князь Павел понял сразу!

– Откуда ты это знаешь? – не выдержал Темка. Вон как Александер внимательно слушает, ясно, что и капитан не знаком с такими подробностями.

– Читал, спрашивал, – Эмитрий сморщил обгоревший нос. Его бледная кожа, наследие матери-северянки, плохо переносила солнце. – Мне это интересно.

– Так что же, никак-никак не могло подойти подкрепление? – перебил Шурка, ойкнул, виновато глянул на княжича. Но Темка тоже смотрел на Дина-младшего вопросительно.

– Считайте сами: в степи они как на ладони, на западе есть лощина…

Темка и не заметил, как отъехал капитан, как все ближе становились темные, набухающие грозой тучи. До того ли было, когда они вдвоем с Митькой переигрывали сражение у Калуги.

И только когда въехали в небольшой лесок, Темка вынырнул из гущи боя, выдохнул пороховую гарь. Предгрозовой воздух показался вкусен, точно и в самом деле княжич надышался дымом сражения.

– Нужно устраиваться на ночлег, – с сожалением оглянулся Темка. – Давай чуть позже? Все-таки если бы Павел не поставил засаду в той лощине!

Митька кивнул. Он тоже был там, скакал под пулями, пригибаясь к лошадиной гриве, стремясь атаковать с левого фланга. У Шурки затуманились глаза, он нехотя сполз с седла и повел лошадь к семейному фургону. Первые капли дождя ударили по листьям, расплылись пятнами на мундире.

– Митька, но почему твоим отрядом командует капитан? Он же тебя… – Темка хотел сказать: «…и в грош не ставит», но смущенно прикусил язык.

Княжич Дин угрюмо глянул туда, где слышался голос Германа:

– Я обещал.

Дождь стучал по крыше фургона, как надоедливый барабанщик. В углу протекало, и по стене бежал ручеек, собирался в лужицу и утекал между досками. Давно затих лагерь, и даже шагов караульного не слышно. Наверное, забрался под навес из веток, туда, где из последних сил пускает белый дым костерок, и клянет солдатскую судьбу.

Княжич сначала не понимал – ну как можно так гневить Росса-покровителя? Александер же рассмеялся на его негодование. Сказал, что тот же солдат еще будет хвастаться сноровкой и умением, гордо задирать бороду: мол, я не просто мужик, я из гарнизона Торна. Вот кончится дождь, запахнет поутру кашей, и все увидится в другом свете. «Не стоит судить о доброте человека, когда тому попал в сапог камушек, и не надо задирать всех рыжих, если один меднобородый начистил тебе морду», – наставительно сказал капитан. И тут же сбил весь пафос, вспомнив, что именно это услышал он в бытность первогодком, когда его с приятелем притащили к капитану после хмельной драки в трактире.

Темка ухмыльнулся: ну никак он не мог представить серьезного Александера подгулявшим. Усмешка быстро погасла. На самом деле, эти слова вспомнились совсем по другому поводу. Княжич Эмитрий. Не все просто в его отношениях с капитаном Германом. А что Темка сразу начал к соседу шакалий хвост примерять, и вовсе не Митькина вина. Дин-то при чем, если Марик Крох оказался таким индюком. А как все было здорово еще прошлой осенью!

Да, в начале Орешника прошлой осенью.

На следующий день после приезда Крохов Темка открыл глаза, проследил, как луч ползет к углу подоконника – до завтрака еще далеко, и гости наверняка дрыхнут. Ну и шакал с ними. Досада, притупившаяся за ночь, снова шевельнулась в душе крысой.

Княжич решительно облачился в выгоревшую рубаху: камзол он будет гостям демонстрировать, а не Деге. Идти коридорами не хотелось, мама наверняка уже встала. Темка распахнул окно, выбрался на небольшую каменную приступку. Третий этаж, но внизу мощенный булыжниками двор. Прижимаясь лопатками к стене, перебрался к углу дома. Скользнул вниз, уцепился руками за камень. Повисел мгновение и мягко спрыгнул на крышу опоясывающей второй и первый этажи галереи. А здесь по резным столбикам легко спуститься вниз. Главное – не запутаться в плюще и не своротить вазон. Оказавшись на земле, Темка вытер ладони и неторопливо пошел к конюшням.

Тут уже было шумно, и привычные звуки раннего утра перекрывал раскатистый бас старшего конюха – на чью-то голову сыпались громы и молнии. Темка даже заслушался. Ох, умеет Карим ругаться! Страстно, всю душу вкладывает. За лошадьми ходит – как за сыновьями своими не следит, и малейшей провинности работникам не спускает. От загибает!

Княжич свернул за угол и чуть сам не выругался. На тропинке стоял Марк – в камзоле, причесанный – и тоже с интересом слушал конюха. Можно было уйти, пока не заметил, но Темка почесал бровь и решительно шагнул вперед. Все-таки он тут хозяин, а Крох-младший – гость.

– Я думал, вы еще спите. Если хочешь, можем прогуляться.

Марк кивнул, словно и не удивился внезапному появлению княжича.

Дега добродушно ткнулась мордой, выпрашивая лакомство. Темка погладил кобылку, пропустил сквозь пальцы гриву. В предвкушении скачки радостно тренькнуло под ребрами, и даже стало неловко перед Марком: разве гость виноват, что Темка напридумывал себе всякой ерунды? Впрочем, к Орлиной горе все-таки свозит, подумал княжич с веселым азартом. Предки предками, но очень уж интересно, чего стоит сам Маркий Крох. А к солнцу можно и опоздать.

Распахнули ворота. Легла дорога, стрелой уходящая на восток, туда, где поднималось солнце. В прозрачном осеннем небе темнел клин – улетали за теплом птицы.

Темка украдкой глянул на гостя – отличная посадка! И тут же поймал ответный изучающий взгляд, как в зеркало посмотрелся. Чуть смущенно почесал бровь и внезапно развеселился. Прищелкнул языком:

– Конь у тебя отличный. Красавец!

Марк улыбнулся, польщенный.

К вершине Орлиной горы добрались вовремя. Впрочем, Темка был бы не против продлить дорогу. Казалось, его оставили в самой большой оружейной лавке королевства и разрешили выбирать все что душе угодно. И сразу хочется вот эту шпагу, нет, та лучше; и удобный, безотказный пистолет; ух, какой мушкет, а дальше еще больше и еще заманчивее. Разговор с Марком напоминал вот такое посещение лавки. Мальчишки перепрыгивали с темы на тему, недосказывая, пытаясь ухватить все сразу. Так схожи были их стремления, радости и горести, что не нужно пускаться в долгие объяснения.

Когда выехали на поляну, Темка засомневался – стоит ли дальше? Но азарт кусал за пятки шкодливым щенком.

– Лошадей оставим тут. Не бойся, сюда никто не ходит.

Темка накинул повод на старую осину, умница Дега не тронется с места. Марк привязал своего Санти рядом.

– Пошли, – княжич шагнул к кустам, выводя на неприметную тропинку.

Почти сразу за зарослями склон обрывался вертикально вниз. Поперек широкого – в полтора раза шире крепостного рва – провала лежала вывороченная ветром сосна. Темное даже в самый солнечный день дно ущелья не просматривалось, скрывалось в тени.

– Нам туда, – Темка махнул рукой на противоположную сторону. Тот край был ниже, и сосна лежала под наклоном.

Он привычно взобрался на ствол, чуть придерживаясь за корни. Через несколько шагов опоры больше не будет, нижний венец рос слишком высоко. Княжич раскинул руки, балансируя, и быстро пошел вперед.

Высоты он никогда не страшился. Темка вообще не понимал, как тут можно бояться: валяйся сосна на земле, по ней легко прошла бы и маленькая Лисена. Однако, как ни тянуло похвастаться, княжич сюда никого не водил – вряд ли отец одобрит подобные трюки. Да и не хотелось, чтобы это место стало известно многим.

Темка выбрался на противоположный склон, обернулся – и в предчувствии чуда перехватило дыхание. Успели, только подождать немного.

– Марк! – эхо было слабое и почти не расслоило звуки.

Гость медлил. Темка сощурился, подался вперед. Марк ступил на ствол, сделал пару осторожных шагов и остановился. Широкая в комле сосна постепенно сужалась, и по сравнению с открывавшейся под ней пропастью казалась тонкой и ненадежной.

Темка испугался: а если Крох не пойдет дальше? Если струсит? Как тогда быть?

Марк раскинул руки – предстоял самый трудный участок по голому, без веток, стволу. Шаг, чуть качнулся. Сердце у Темки подскочило. «Стой!» – крик почти вырвался, но гость шагнул вперед, и княжич замолчал, не рискуя пугать неожиданным возгласом. Еще шаг, уже увереннее. Ну давай! Ногти впились в ладонь, а сердце раскачивалось, как неумеха в седле. Матерь-заступница, прости дурака! Пусть Марк пройдет!

Крох дернулся чуть раньше, чем мог дотянуться до ветки. Качнулся, замахал руками. Темка вскочил на ствол, понимая, что все равно не успеет. Олень-покровитель! Марк устоял. Ухватился за сучья и отправился дальше.

Стыд царапнул в горле, Темка впервые пожалел, что не боится высоты. Это же как здоровому с раненым в поединок вступать! Прости, Матерь-заступница! Помоги ему!

Марк осторожно, цепляясь за ветки, приблизился. Темка спрыгнул, давая ему дорогу. Крох торопливо сошел на землю, отряхнул чешуйки коры с рук. Его темные волосы слиплись на лбу сосульками, лицо точно сметаной выкрасили – белое до синевы. Марк расстегнул ворот камзола, судорожно выдохнул.

– Ты теперь будешь считать меня трусом, – гость не спрашивал, утверждал.

Темка почувствовал, как запылали уши. Разве Марк – трус? Совсем наоборот! А вот он – дурак! Слова не шли с языка, прилипли к небу.

Марк плотно сжал губы, аккуратно застегнул камзол под горлом. Темка понял: если сейчас не скажет правду, не бывать его дружбе с Крохом!

– Знаешь, о чем я больше всего жалею? Что высоты не боюсь. Ты-то смог, а я… И вообще, это было нечестно, вот! Ты не думай, что я только из-за этого сюда тащил, – княжич повернулся, глянул на солнце, торопя его взглядом. Еще чуть-чуть, и свет упадет на стену ущелья… – Смотри, – показал он за спину Марка.

Поднималось солнце. И хоть видел это Темка десятки раз, все равно перехватило дыхание, когда возникли изломанные орлиные крылья, сложились из теней и отблесков. Марк охнул и, забыв о страхе, шагнул к краю. Показалась запрокинутая птичья голова, и так горестно было прощание с небом, что у Темки каждый раз комок подкатывал к горлу. Он сглотнул и сейчас, сказал чуть хрипловато:

– Он не захотел сдаваться. Видишь?

Разбившийся орел все тянулся вверх, понимая, что никогда уже не поднимут его изломанные крылья.

Крох кивнул, не поворачиваясь. Солнце незаметно, но неумолимо двигалось – и орел исчезал, растворяясь в камне… Когда истаяло последнее перо, Марк еще какое-то время стоял, глядя на стену.

Солнце ушло, так и не осветив дно ущелья. Помолчали. Потом Марк чуть отодвинулся от края, и Темка сказал:

– Другой дороги я не знаю. Можно поискать на той стороне, но даже если получится – пока спустимся, обойдем да вернемся за конями… Дома паника начнется.

Крох резанул взглядом.

Марк – на шаг впереди. Темка затаил дыхание и почти не смотрел себе под ноги. Сучья привычно ложились под руку, ствол был знаком, как лестница в доме. Вот шакал, ну что стоило захватить веревку? Он глянул на напряженную спину гостя. Впрочем, Марк все равно бы не согласился обвязаться. Единственная поблажка, которую он себе позволил, – скинул жесткий камзол и отдал Темке. Видно, как под тонкой рубашкой напряженно ходят лопатки.

Ветки кончились. Крох осторожно разжал пальцы и медленно раскинул руки. Матерь-заступница! Ссохшаяся кора посыпалась из-под сапог.

– Не смотри вниз! – негромко сказал Темка. – Только перед собой.

Марк послушно вскинул голову. Трава на склоне стала неожиданно близкой, каждую былинку разглядеть можно. Но сколько еще до нее шагов! Один, второй, третий… Все!

Темка неловко протянул камзол. Гость неторопливо накинул, глянул на ущелье:

– Мы прогостим четыре дня. Давай перед отъездом еще раз посмотрим на орла?

Дни, пока гостили Крохи, для Темки слились в один. Они с Марком толком не спали, жаль было тратить часы на такую ерунду. И за все это время, пожалуй, только раз пощекотал душу крысиный хвост.

Фехтовали с Марком во дворе замка. Что это был за бой! Равные по силам соперники стремились не просто выиграть. Захлестывал азарт – не злой, подстегивающий быть первым любой ценой, а тот, что заставляет порадоваться победе друга, когда он придумывает комбинацию лучше. Шпаги мелькали в воздухе, скользили, отводя удары в стороны, сталкивались. И так же скрещивались взгляды: ах, ты так? А попробуй, ответь на это! Ух, почти достал! Вот тебе!

На тихом дворе Темке слышались звон клинков, стук копыт, сигнальные рожки и гулкие команды коннетабля. Фехтовал с Марком, но казалось – бьются плечом к плечу в одной армии. Не удивительно, что не сразу заметили князей, наблюдавших за сыновьями. Остановились, опустили клинки. Отец одобрительно улыбнулся. А Крох бросил недовольно:

– Мальчишки! Бой – это не игра. Даже на тренировке надо думать только о своей победе. Оружие дано мужчине, чтобы убивать.

Радость как корова языком слизнула. Темка покосился на Кроха-младшего. Тот неловко отвел шпагу за спину и опустил голову перед отцом. Больше за оружие он не брался.

Про Орлиную гору Марк напомнил сам. И Темке снова пришлось идти на шаг позади него, обмирая от страха. Впрочем, двигался гость куда увереннее.

А когда погасло последнее перо, Марк вытащил нож. На отличном клинке у самой рукояти стлался в погоне Лис. Нож с гербом-Оленем давно согрелся в Темкиной ладони. Родовое оружие перешло из рук в руки в молчании.

Счастливый был месяц Орешник прошлой осенью.

Поутру вкусно пахло прошедшим дождем, самозабвенно орали птицы и пищала Лисена, намочившая в луже подол. Темка соскочил на землю, причесался пятерней. Хорошо! Мутная тоска, поднятая в душе воспоминанием о Марике, съедалась, точно туман под солнцем. А в золотом рассеянном свете восходящего солнца почудился орел. Огромные крылья охватывали горизонт, и казалось, что свежий утренний ветер поднимают именно они.

Хорошее настроение у Темки держалось весь день. Тем более бой у Калуги они с Митькой переиграли и вволю надышались дымом сражения.

Дорога шла местами глухими, деревня встретилась всего одна, но удачно – ближе к полудню. Подзакупились, перековали двух лошадей. Правда, стоило оставить деревню далеко позади, как в обозе Дина треснуло днище у одной из телег. Темка с любопытством посмотрел, как сокрушается возничий, удивленно пожал плечами, когда Герман почему-то велел не разгружать, а тянуть в арьергарде. Ладно, их дело!

К вечеру совсем распогодилось, растаяли последние облачка. Когда небо начало темнеть, остановились в небольшом леске, с одной стороны – обоз Торна, с другой – Дина. Подальше от дороги нашли родник, прикрытый лопухами. Дарика с Лисеной убежали с туесками на опушку, собирать землянику.

Поужинали под яркой круглой луной. Потом загасили лишние костры, подбросили хвороста в общий. Вспыхнуло пламя, высветило любопытные лица, повернутые к бабке Фекле. Та усмехнулась, пожевала выцветшими губами. Старуха устроилась на валежнике почти у самого огня, она и в теплые вечера мерзла. Солдаты за ее спиной выжидающе сопели.

Подошел Герман. Темка хмуро глянул на капитана, почувствовал, как напряглось плечо сидевшего рядом Митьки. Но Герман чуть опустил голову, приветствуя старшую у костра – бабку Феклу:

– Разрешите ли к вашему огню?

– Никак и ты байки послушать желаешь? – удивилась бабка. – А про что сказывать-то?

– Про Пески! – крикнул кто-то из-за Темкиной спины.

Все согласно зашумели.

Фекла посильнее затянула узел платка, уронила на колени руки с набрякшими венами. Помолчала, глядя в огонь. Она никогда не начинала сразу, точно тасовала невидимые картинки, выбирая нужные.

– Давно это было, так давно, что никто уже и не помнит, чем прогневала Создателя Дарра, дух-покровитель Даррского королевства. Прогневала сильно, и наказал Создатель: высохло прекрасное Синь-озеро, и из чрева его родились Пески, – бабка помолчала, поглядела вокруг – все ли слушают, всем ли интересно – и продолжила: – Красоты неописуемой те Пески, точно в пыль измолотое золото. А по нему ниткой бронзовой узоры выложены, сверху серебром присыпаны. Красиво… да только бед от них больше, чем красоты. Двинулись Пески на города и деревни, погребая под золотом своим все живое. Высыхали реки, истощались колодцы, и там, где раньше вода текла, накатывали волны сухие. И столько людей умерло под теми Песками, что назвали их Черными, – рассказывала Фекла так, словно сама повидала, горестно пришептывая и покачивая головой. – Спохватилась Дарра, бросилась Создателю в ноги. Молила, плакала, косами пол мела. И вымолила. Остановились Пески. Да только не поверил Создатель, что Дарра в ум вошла, и оставил памятку. Мол, не будет Пескам вечного покою. Не угадает никто, не почует, а придут они в движение, пойдут новой волной. Пойдут… да и схлынут. Милость Создателя в том, что земли потом оживут, реки вернутся, растения поднимутся. Пожалел Создатель создания неразумные. А людям поблажки не дал. Плакала Дарра, на мучения людские глядя. Слезы ее пречистые собирались в источник, что посреди Песков бьет. И вот сказывают, что только и можно в Черных песках выжить, если найдешь тот источник. Не каждому путь откроется. Дивом дивным заворожит, голосами заманит, видениями закружит – и заплутает смельчак. А стоит с тропки бронзовой в сторону шагнуть – так не от жажды погибель примет, а от золота сухого. Зыбучие Пески, хоть вроде и невысоконько заносит, а засосет – и следов не сыщешь. Как уйдут, так останутся на земле косточки, белые, точно век под солнцем лежали. Много смертей приняли Пески. Потому страшнее дня жаркого ночь темная. Не успели кого из погибших отмолить, или просто некому было покровителю поклониться – семьями же умирали, – так те не могут найти тропку в Сад Матери-заступницы. Вот ночью и придут души усопших к заблудшему. Жаловаться и плакать будут, такую тоску с собой приведут, что либо тронется умом путник, либо сам бросится в зыбучие пески. И будет так до тех пор, пока Дарра вину свою не отмолит.

Бабка Фекла замолчала неожиданно, и несколько мгновений стояла тишина, а потом все разом вздохнули, зашевелились. Темка недоуменно почесал бровь. Этот рассказ мало походил на обычные вечерние сказки, и княжич был сильно разочарован.

– Байки! – зевнул Герман.

Фекла поджала бесцветные губы.

– Может, и байки, – задумчиво сказал Александер. – Только при короле Семионе стоял в Северном Зубе гарнизон. Когда Пески двинулись, уйти не успели. Жажда, видно, совсем за горло схватила, пытались найти источник. Действительно, Пески зыбучие. И правда, говорят, где отливает по золоту бронзой, там плотнее и можно пройти. Четверо в песках сгинуло. Один вернулся, да умом тронулся – кстати, в Песках ему как раз ночевать выпало. А шестой, говорят, нашел источник. Тем и выжили. Потом волна сошла, земли ожили. Но гарнизон там уже больше полутора веков не держат. Зачем рядом с мертвым краем? Хотя на самом деле граница чуть дальше, ее только по карте отследить и можно.

– А Пески снова прийти не могут? – в голосе Шурки опаски было пополам с надеждой на приключения.

– Не думаю. Не только у нас, в Дарре уже почти два века не двигаются.

Темка проснулся среди ночи. Полог на фургоне был задернут, и только узкая полоска лунного света серебрилась в темноте. Чуть слышно похрапывал у противоположной стенки Александер, шумел ветер, раскачивая ветки деревьев. Княжич, как был – босиком, в тонких штанах, – выбрался наружу.

Лагерь спал. В соседнем фургоне ночевала семья капитана, дальше стояли еще четыре повозки, в них тоже расположились семейные. Солдаты же устроились на телегах и под телегами; сержант Омеля, славившийся басовитым храпом, расположился на краю опушки. Чуть в стороне за деревьями горел костер, фигура часового на его фоне казалась вырезанной из черной бумаги. Еще дальше проглядывались отблески пламени – там стоял отряд Дина.

Темка переступил босыми ногами, уколол сучком пятку. Вернуться, найти сапоги? Лень, да и Александера разбудит. А главное – терпения уже нет. Княжич торопливо потрусил в глубь леса, как раз между обозами. Ветки нагло цепляли за штаны, норовили хлестнуть по глазам. Хорошо еще – не совсем темно. Луна низко висела над деревьями, превращая мир в черно-серебристый слепок.

Когда Темка вылез из чащи, возвращаться в духоту фургона уже не хотелось. Он чуть поежился, скорее для проформы – теплый воздух мягко облегал тело, – и пошел обратно кружным путем, все больше приближаясь к соседнему лагерю. Там тоже спали, и только часовой сидел перед костром, что-то строгал, сдувая мелкие стружки в огонь. Темка постоял немного в темноте и двинулся дальше, ловя ночные шорохи. Было интересно угадывать, что же стоит за звуками, как лес живет сам по себе, когда суетливые люди ушли на покой. И только редкое позвякивание Темка никак не мог распознать. Звук не подходил этой ночи, напоминал совсем про другое – мощеный двор в родном замке. Княжич двинулся в сторону шума, пригибаясь и прячась за деревьями. Мелькнули отблески огня, точно там ходили с факелом. Темка чуть помедлил, почесал бровь. Бродить в темноте по лесу не совсем приятно, но любопытство тащило вперед.

Деревья разошлись, открывая поляну. У самого края стояла телега, та самая, с треснувшим днищем. Бок о бок притулилась вторая, и на нее что-то грузили трое солдат. Герман стоял тут же, подсвечивая факелом. Темка прищурился и, раньше чем разглядел, вспомнил, на что похожи звуки. Перегружали оружие, княжич угадал мушкеты. Он недоуменно пожал плечами: что за ерунда, одной такой телеги хватило бы вооружить полгарнизона. И это не считая того, что при солдатах. Темка снова почесал бровь. Кажется, ему лучше отсюда убраться, пока не заметили, недаром Герман занялся ремонтом ночью. Интересно, зачем им столько? Спросить у Митьки? Ох и заскребли на душе крысы! Что Темка знает о княжиче Дине? Еще вопрос, стоит ли ему доверять. Он еле слышно отступил в глубь леса.

Уже устроившись в повозке, все перебирал: спросить или нет Эмитрия о странном грузе? Глаза слипались, все-таки устал дорогой, и Темка уснул, ничего не решив.

Беспокойство подняло на рассвете. Княжич полежал, вслушиваясь в звуки просыпающегося лагеря. На минуту показалось, что все увиденное ночью – всего лишь сон. Но тут же слабым жжением отозвался ободранный в кустах локоть. Александер еще дремал тем зыбким предутренним сном, который может спугнуть любой шум. Темка прихватил одежду и выбрался из фургона.

По лагерю неспешно передвигались дежурные, полуголый босой солдат тащил от родника котелок с водой. Княжич шагнул на тропинку – и тут же вымок в росе. Оделся, в сапоги влезать не стал, а наоборот, повыше закатал штанины и пошел к воде, стараясь выбирать дорогу поближе к соседям.

Там тоже уже поднимались, и молодой солдат, стоя на четвереньках перед костром, дул на слабый огонек, смешно раздувая щеки. Темка оглядел повозки. Трава выпрямилась, но вот у куста сбита ветка, а тут выворочен ком земли. Явно отсюда отогнали телегу. У дальнего конца втиснулась лишняя, слишком близко к деревьям. Возле одной из повозок возился солдат, перетягивая веревками укрывавшую груз промасленную тряпку. Бережет от влаги зерно? Парадную одежду Дина? А может быть – порох? Солдат хмуро покосился на княжича, и тот принял беззаботный вид.

Мелькнул между деревьями капитан Герман. Вот уж кто как огурчик, и не скажешь, что не спал ночью. Честно говоря, связываться с ним не хотелось, уж больно противный тип. С таким общаться, что в трясине мыться. И у Митьки ничего спрашивать не будет. А то еще решит Дин-младший, что за ними следят. В конце концов, это дело князя, как и с чем сына отправлять. Вспомнилось, как Митька уронил: «Я обещал». Не сказал – кому, но Темка и так уверен, что отцу. Все-таки странные дела творятся у этих Динов!

Митька тосковал. В этом походе он чувствовал себя ненужным, точно и не по слову королю ехал служить, а навязали его Герману. Княжич когда-то представлял, как увидит на горизонте старую крепость, вступит под свод башни, выйдет на мощеный двор. Как прикоснется к камням, помнящим такое давнее прошлое. А сейчас приближающийся Южный Зуб заставлял нервничать, и все чаще Митька вспоминал Турлин.

Дом в столице у рода Орла огромен. Когда-то Дины славились плодовитыми матерями, и под одной крышей жило несколько семей. Но больше ста лет назад будто что подточило фамильное древо, и сейчас здесь обитали трое – князь с княгиней и наследник. Правда, Дин-старший появлялся дома очень редко. Князь то в разъездах, то наведывается в родовой замок Диннер. Княгиня же – подруга королевы, и предпочитает жить в Турлине. Митьке иногда кажется, что он знает отца больше по рассказам мамы, чем по редким встречам. Он предпочел бы ездить вместе с ним в Диннер, но родители против. Хорошо еще, что есть королевская библиотека и Дину-младшему позволено проводить там дни напролет.

Митька не понимал, почему мама не распорядится закрыть одно крыло особняка. Давно опустевшее, оно нагнетало тоску. А раньше еще и пугало, пока в пятилетнем возрасте княжич не предпринял свое первое «путешествие». Ночью, когда все уснули, прихватил свечу и отправился навстречу страху.

Шаги были так легки, что заглушались стуком собственного сердца. Темные коридоры казались пещерами. Огонек свечи скользил по стенам, и Митька обмер, когда увидел чей-то внимательный взгляд. Но это оказалась всего лишь картина. Род золотого Орла был так стар, что все портреты не поместились в Родовом зале. Митька приблизился, поднял свечу повыше: пожилой мужчина в старинном темном дублете внимательно смотрел на перепуганного потомка. Княжич упрямо поджал губы, расправил плечи. Повернулся к портрету спиной – с усилием, точно из стены могла вытянуться рука и ухватить за ночную сорочку.

Коридоры уводили все дальше от обжитой половины. Митька пытался подглядеть в щель между ставнями, куда завел его дом, но за окном густела темнота. Тишина, только скрипят под ногами доски и где-то далеко лениво брешет собака – звуки еле доносятся сквозь стены. Капнул на руку растопленный воск, свеча уменьшалась.

Лестница подняла на второй этаж, с площадки налево уходил коридор, направо высились огромные резные двери. Митька тронул тяжелое кольцо, провел пальцем по пыльному дереву – кажется, сюда давно никто не заглядывал. Нажал – не заперто. Открылась длинная комната с узкими высокими окнами, на половине из них не было портьер, и в лунном свете Митька огляделся. Да это же фехтовальный зал! Пустой, оружие вынесли. Но княжичу почудились отголоски давних тренировочных боев. Он вышел на середину. Когда-то его предки учили тут своих сыновей, тут его прадед впервые взял в руки меч.

Мальчик сел на пол. Казалось, стоит подождать – и воздух шевельнут забытые голоса, скрипнут доски под ногами, запахнет горячим потом выигравших свою первую битву княжичей. Митька так явственно представил это, что страх пропал. Он – княжич рода золотого Орла! Наследник. Потомок тех, кто жил когда-то в этом доме.

Об этом чувстве Митька вспоминал каждый раз, когда подходил к дубовым дверям отцовского кабинета. Стоит толкнуть створки, как первое, что увидишь, – щит с гербом рода Динов. Два поля: сверху золото, внизу – лазурь. Парящий орел раскинул крылья, в крепких лапах зажат меч.

В кабинете обычно густится полумрак. Задернуты тяжелые портьеры, притушены лампы. Только когда отец работает с бумагами, шторы подвязывают широкими бархатными лентами. Сегодня золото на гербе отражало солнце – отец был дома.

Княжич сел в любимое кресло, широко раскинул руки, положил ладони на подлокотники. Да, гигантский должен быть у гостя зад, чтобы сиденье пришлось впору. Когда хозяин кабинета в разъездах, Митька часто приходит, садится в это кресло и представляет беседу с отцом. Неторопливую, и князь отвечает на все накопившиеся вопросы. Чтобы скрыть легкий вздох сожаления, мальчик потерся подбородком о плечо. Отец всегда торопится, редко когда выпадает время спокойно побыть с сыном.

Князь молча ждал, пока Митька не прекратит ерзать. Потом уронил без предисловий:

– Поедешь с капитаном Германом.

– С кем?! Нет, я с ним не хочу!

– Поедешь! – Князь хлопнул ладонью по столу.

Митька сморгнул недоуменно: отец очень редко повышает голос. Что он такого сказал?

– Поедешь с ним. И будешь во всем его слушаться. Понятно?

– Но король посылает туда не для этого! – Митька спрыгнул на пол, шагнул к столу. – Капитан Герман не лучший наставник, ты сам знаешь.

Отец обогнул стол, присел на край. Твердые пальцы ухватили княжича за плечо, подтянули ближе:

– Митя, так надо. Я не могу сейчас все объяснить. Но так – надо. Пообещай мне.

Сын упрямо сжал губы.

– Ну не думаешь же ты, что я желаю тебе зла? Мне нужно, чтобы капитан Герман был подальше отсюда и с тобой. Обещай, что будешь слушаться его во всем. Он знает, что делать.

Митька вдохнул родной запах: от мундира пахло лошадьми, солдатскими казармами, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.

– Обещаю.

От Митькиного мундира сейчас тоже пахнет дымом и лошадьми. А еще смолой – вляпался на привале, никак не счищается. А запах маминых духов можно представить.

…На стене – длинная тень руки. Митька рассеянно шевелит пальцами, заставляя ее помахать в ответ. Огонек свечи горит неровно, пора снимать нагар. Значит – скоро придет мама. Этим вечером она дома, а не во дворце. Он закрыл глаза и прислушался: скребет в окно ветка яблони, скрипит в щели сверчок. А потом осторожно стукнула дверь. Шорох парчи и запах – ваниль и розовая вода – накатывают волной, окутывают княжича. Митька распахивает глаза: мама склонилась над столиком и длинными щипчиками снимает нагар со свечи. Потом она сядет рядом с кроватью, и можно будет попросить:

– Расскажи про папу.

Княжичу не нужны легенды и сказки. Он часами готов слушать, как отец и принц Эдвин сватали королеву Виктолию; как князь Дин служил в горной крепости; как ловил знаменитого разбойника Адвара, как привез принцу Эдвину траурную ленту – весть о смерти короля Гория. В маминых рассказах князь – герой и благородный воин. Засыпая, Митька мечтает быть похожим на отца.

Шуршащий запах ванили и роз еще долго чувствуется в комнате…

Но в последние дни Митьке не нравится запах мундира – он напоминает о данном обещании. Зачем отец взял с него слово? Разве не знает, что за человек – капитан Герман? Княжич поморщился, как от зубной боли. Все отец знает и понимает. Иначе не стал бы связывать наследника словом.

Почему-то вспомнилось, что в последний год у мамы стали находиться сотни предлогов, лишь бы не повторять рассказы об отце. А редкие истории звучали заученно-гладко, словно пересказ жития какого-нибудь героя древности.

Митька тряхнул головой: невеселое вышло воспоминание о доме. Подхватил повод, повел коня с опушки. Обоз Торна уже выехал на дорогу, пора. Поль недоуменно глянул на хозяина: ну и чего ты не садишься? Митька погладил теплый лошадиный бок. Шакалье племя! Как обидно, что все это происходит на глазах у Артемия!

Глава 3

Подняли синий штандарт на Северном Зубе, зеленый – на Южном. Местные так и стали называть: зеленый гарнизон, синий гарнизон. По молчаливой договоренности солдаты ходили в разные деревни. Разве что на торги и большие празднества к соседям выбирались, а на посиделки строго только к своим. Оно и правильно: к концу пути слишком уж возросло напряжение. А в деревнях дело до кулачных драк, а не то и до стрельбы дойти может. И если раньше на общих базарах рядились, у кого поля урожайнее, мужики сильнее да девки краше, так теперь еще и солдатами похвалялись. Мол, наши как начнут пулять, уши от грохота закладывает. А у наших кони так кони! Всем коням кони!

Пока обживали замок, притирались друг к другу, привыкали к новым порядкам – и лето прошло. В деревнях сжали Последний сноп и загуляли – да так, что Темка не знал, то ли гневаться, то ли плакать, глядя поутру на солдат.

Подкатила пора свадеб. Тут уж самому княжичу не отвертеться: приходили в крепость отцы женихов, кланялись, звали гостем быть. Откажешься – всю деревню обидишь.

По обычаю несли в подарок молодым вино для хмельной любви, сахарную голову или пряник – для сладкой жизни, шляпку подсолнуха, чтоб дом детьми богат был, да монетку, хоть мелкую, – для достатка. Вино и сладости шли к столу, подсолнухи вылузгивала ребятня, а монетки собирались молодым на обживу. Местным-то хорошо – почти в каждом доме настойку яблочную или ягодную ставят, а Темке что делать? С собой много не везли, а покупать на подарок в самой деревне считалось невежливым. Выкручивались, как могли. А вот на монетки княжич не скупился.

Больше всех понравилось бывать на свадьбах Лисене. Хоть и качала головой Дарика – мала еще, – девочка по-отцовски сводила бровки и добивалась своего. Доставали нарядное платье, укладывали коронкой на голове рыжую косу. Пока княжич Торн поздравлял молодых, гордая Лисена стояла чуть сбоку, на полшага сзади, держала расшитое полотно с дарами. А вот с Митькой она поздравлять отказывалась. Дичилась, решительно мотала головой. Но в какой бы деревне ни гуляла свадьба, отправить девочку домой до темноты не удавалось. Она пряталась от матери, и только когда первый хоровод вставал вокруг костра, выныривала из укрытия. Дарика, сама заядлая плясунья, прощала упрямую дочь.

Темка же свадебный костер ждал с тягучим замиранием. Деревенские девчонки, рано созревшие под горячими даррскими ветрами, бросали на княжича жаркие взгляды, поводили плечиками под расшитыми рубашками и, словно бы от духоты, распускали шнуровку на вырезе поглубже. Лисена, почти ровесница этих кокеток, наблюдала исподтишка, жадно вбирая премудрости. Дальше якобы случайно оголенных плечиков дело не шло – матери блюли дочерей зорко, но Темка все равно краснел, а после видел такие сны, что никому и не расскажешь, так стыдно и сладко. Одно утешало – Митька так же заливался краской.

Вот уж не думал княжич, что судьба делает подарки, когда о них и мечтать уже не смеешь. Темка каждое утро был готов благодарить Матерь-заступницу, что выбрали для Дина-младшего крепость Южного Зуба.

Готов был, но обычно забывал. Оно и понятно: дел у княжича, что блох у бродячей собаки. Одни закончил, уже и другие навалились. И сколько всего нужно помнить! Иногда казалось, что у Александера в одном из сундуков хранится запасная голова. Ну не может же один человек столько знать и уметь! Темка изо всех сил тянулся за капитаном, и к вечеру выматывался так, что бревном падал на кровать. Сон почти сразу начинал покачивать на широких ладонях, его не вспугивали даже вопли, несущиеся со двора, – Дарика запихивала в корыто Шурку.

Короток день, а ведь надо обязательно выбраться на встречу с соседом. Хочется и шпагой помахать, и наперегонки на другой берег сплавать, и по степи на лошадях промчаться. Митьку его дядя, брат матери-северянки, таким штукам научил, Шурка аж повизгивает каждый раз от восторга. Да и Темка еле сдерживал восхищение, когда друг на полном скаку пролезал у Поля под брюхом, почти падал, чудом удерживаясь в стременах, снова оказывался в седле – и через мгновение вскакивал на спину коня. Темка уже все бока ободрал, но все равно не бросал тренировки. Да и Митька наверстывал упущенное: в столице-то негде развернуться.

Когда тень закрывала мощеные крепостные дворы, княжич выбирался к реке Красавке. Тень от приметной ивы дотягивалась до отмели, значит, время ловить зеркальцем солнце. Метнул отраженный луч в сторону Южного Зуба – и жди ответа, Митька в это время должен стоять на смотровой башне. Вспыхнет над каменными зубцами звездочка. Закрутится в Темкиных пальцах зеркальце, то поворачиваясь к солнцу, то прячась: «Приходи». Три коротких вспышки с Южного. Значит – скоро прискачет. Не все же в библиотеке торчать! Забьется, как крот в нору, и сидит часами. Темка бы уже сдох от скуки. Сначала он думал, что Митька просто не хочет лишний раз пересекаться с капитаном, но потом с удивлением понял – княжичу Дину исписанные листочки интереснее многих других развлечений.

Свадебная пора была в разгаре, когда Александер не выдержал и сказал, что оставшееся вино крестьянам дарить, что шакалу львиную гриву пристегивать. Пришлось ехать в ближайший город. Капитан остался в крепости, отрядив в помощь княжичу двух солдат, а Герману так и вовсе – чем дольше Митьки не будет, тем лучше.

Дорога неторопливо ложилась под копыта. На хороших лошадях меньше двух суток пути, если не делать днем привалов и вставать с рассветом. Но с телегой, которую неторопливо тащила меланхоличная кобыла, раньше чем к утру третьего дня не поспевали.

Нежаркое осеннее солнце катилось к горизонту. Митька, до того оживленно рассказывавший об осаде Дунея, примолк и о чем-то рассеянно думал. Темка с вопросами не приставал, гонял в душе крысу, вспоминая разговор с Александером.

…Три дня назад княжич мучительно краснел, стоя в оружейке. Хорошо, что окон в комнате нет, и лампу поставили на стол, ближе к злополучному мушкету. Уши горели, того и гляди вспыхнут волосы. Александер же намекал, нет чтобы внимательно слушать! Только хмыкнул высокомерно: подлавливает капитан! Все по правилам: окон нет, дверь надежная, даже полки сохранились для оружия. Не доглядел, что слив разрушился. Вот и отсырели после первых же осенних дождей каменные стены. Позорище…

Под укоризненным взглядом Александера голова мотнулась вниз, Темка уставился на плитки пола. Лучше бы капитан отругал, чем вот так смотрел. Хорошо еще, что влага только взялась за свое ржавое дело – Александер преподал урок, но все-таки сберег оружие.

– Твой отец считает, что нет чести родовому мечу, если солдаты останутся безоружными.

Жар с ушей переполз на щеки.

Новую оружейку княжич выбирал тщательно. Глаза непроизвольно косили на капитана, но Темка упрямо отводил взгляд. Он должен найти сам, а там пусть судит.

– Тут, – Темка взглянул в лицо наставнику. Капитан не пощадит самолюбия княжича, тем более если за него будет заплачено оружием. Александер одобрительно кивнул, и Темке удалось скрыть ликование.

Позже, когда княжич собственноручно чистил мушкеты, капитан присел рядом и неторопливо рассказывал обо всех оружейных складах, которые ему приходилось видеть, – удачных и не очень. Тогда-то леший за язык Темку и дернул высказать сожаление:

– А тут оружейки как раз под обоз Дина, нашего и на четверть не хватит заполнить.

Александер глянул недоуменно. Княжич мысленно дал себе по уху: вот дурак! Дважды дурак: сначала – потому что подсмотрел и не сказал, а потом – проболтался. Теперь уж надо выкладывать все.

Капитан чуть нахмурился, выслушав. Спросил:

– А княжич Эмитрий?

Темка помотал головой. У Митьки он так и не спросил. Судя по отношениям с капитаном Германом – вряд ли княжич в курсе. А признаваться, что шпионил за их обозом, ой как не хочется!

Вот и вез теперь Темка запечатанный перстнем с Оленем пакет – отцу отправить с нарочным. Большую часть писал Александер, сверяясь с Темкиным рассказом и требуя почти стертых из памяти деталей. Княжич тронул хрустнувшую бумагу, и сразу крысы на душе заскребли с новой силой. Как ни крути, а про Митькин гарнизон донесение.

Неторопливо падающее с вершины небосвода солнце, пустынная дорога, редкие лесочки с едва начавшей желтеть листвой напоминали Митьке другое путешествие. Пять лет назад княжич Дин впервые отправился в путь без опеки родителей, с туром Весем.

…Княгиня Лада похожа на старшего брата разве что волосами – желтовато-белыми, как древесина березы. Наверное, и у гостя кожа когда-то была цвета снега, но походная жизнь закрасила ее крепко въевшимся загаром. А вот глаза – такие же серые, как у мамы, думал Митька, глядя на громадного мужчину. Княжичу велели звать его туром Весенеем или просто туром Весем. Мама пояснила, что так принято у нее на родине обращаться к мужчинам-родственникам. Человек-гора покивал, с любопытством глядя на племянника. Митьке захотелось обойти вокруг гостя, чтобы рассмотреть все-все. И жилет из черной кожи, прошитый узкими железными полосами, и широкий пояс – оружия на нем хватило бы паре солдат, и огромные сапоги – по два княжича могли бы поместиться в каждом, и короткую косу, перехваченную черным же шнурком. Мама рассказывала, что на этот шнурок по обычаю привязывают кольцо из кольчуги предка.

Каково же было Митькино изумление, когда выяснилось, что дядя служит королю не на воинском поприще. Вот уже несколько лет тур ездит по отдаленным провинциям родного Ладдара, выискивая неизвестные свитки. Какие покупает, какие – если монастырь ценит бумаги больше золота или наследники чтят память рода – переписывает. Князь Весеней Наш из рода Совы был королевским летописцем.

Каждый раз, когда Митька вспоминал об этом, поднималась в душе надежда: вот ведь, смог князь. И не только в том дело, что больших трудов стоит эта должность, а вера должна быть летописцу непогрешимая. Умение редкое найти крупицы правды в прошлом, не обмануть в настоящем, не приукрасить, даже ненароком, для будущего. Дерзкой кажется Митьке его мечта, но нет ее заветнее – стать королевским летописцем Иллара.

…Городские ворота давно остались позади, и Весь свернул на тропу, уводящую в сторону от торговых путей. Ехали в монастырь Матери-заступницы, что на берегу Искеры.

– Малыш, воины часто пьют за доблесть и храбрость в бою. Хмелеют больше не от вина, а от воспоминаний. Это хорошее чувство, малыш. Но есть еще храбрость, за которую можно пить только молча. Ты слышал о летописце Неране?

Князь называл малышом, но это вовсе не обидно. Подле могучего тура Митька ощущал себя щенком рядом с боевым конем. Виновато помотал головой.

– Больше двухсот лет назад мы воевали с соседями, с королевством Ваддар. И был тогда коннетаблем Клод Лежан из рода золотого Буревестника. Мстительный, жестокий, власть казалась ему хмельнее вина и слаще женщин, – Весь осекся, неловко глянул на маленького племянника, но все-таки продолжил: – Самым большим достоинством и удачей Клода Лежана была сестра-королева, нежно любящая брата. А больше ничего и не было, недаром он умудрился завести собственную армию в болото. Противнику хватило двух десятков человек, чтобы перекрыть гати. Прорывались страшно, не столько от железа погибло, сколько в вонючем чреве болотном сгинуло. А ближайших соратников Клод сам… Понимаешь, малыш, есть люди, которым проще убить, чем признать свои ошибки. Будь в войске другой летописец, поосторожнее, да что осторожнее! – тур махнул рукой. – Неран не лгал ни в одном слове. Клод дурной полководец, но о своей шкуре заботиться умел. В общем, как добрались до твердой земли, так и обвинили Нерана в предательстве. Мол, чернит благородного коннетабля для услады противника. Летописца сожгли на костре, а на растопку пошли, вестимо, свитки. После этого желающих говорить правду о воинском таланте Клода не нашлось. Потом уже оказалось, что некоторые языки можно укоротить лишь вместе с головой. А только до того доблестный коннетабль Клод загнал полторы сотни человек в лощину, из которой вернулось меньше десятка.

– Это был долг Нерана – говорить правду.

– Малыш, если бы каждый понимал – или желал понимать – слова так, как произнес их Создатель. Что есть долг, и что есть храбрость? Что безрассудство героя, а что – просто глупость?

Митька хотел возразить, но взгляд тура был столь тяжел, что княжич осекся. Может, и правда, стоит хорошенько обдумать, прежде чем бросать слова?

Монастырь стоит на высоком берегу Искеры. Из-за побеленных стен видны купола цвета неба, расписанные ветками чудных деревьев. По краю стены орнамент: темные фигурки зверей, покровителей родов. Говорят, в храме есть фреска: Матерь-заступница распахивает калитку Сада.

Четыре дня, проведенные в монастыре, открыли для Митьки больше, чем все предыдущие годы. Нет, княжич и раньше интересовался старыми свитками и книгами, но ему не приходило в голову искать что-то за строчками текста.

…Тур Весь разгладил широкими ладонями свиток.

– Прочитал?

Митька кивнул. Голодные годы. Пришедшие умирать под стены монастыря люди. Святые отцы и матери, истомленные бессонницей и трудами. Выхаживали, кого могли. Хоронили, кого было поздно спасать. Привечали сирот и искали женихов молодым девушкам и вдовам.

– А теперь вот этот, – тур Весь переложил лист ближе к племяннику.

Княжич с трудом разбирал выцветшие, неровные строчки. Писал один из тех, кто пришел из столицы. О том, как гоняли от монастырских стен. Как продавали оставшихся сиротами детей в «опеку» -рабство. Как долго торговались святой отец и купец с маслеными глазами из-за оставшейся без заступников девушкой. Как собаки приходили обгладывать незахороненные трупы.

Митька поднял глаза, немея от ужаса. Как же так? Чему верить?

– Этот лист, – тур указал на первый, – хранился в монастыре. Другой я привез с собой.

– А в каком – правда?

– Думаю, малыш, что полной нет ни в одном, и она есть в каждом.

Ворота открыл слуга в поношенном кафтане. Темке показалось, что и от него пахнет приторным настоем трав. У барона болело поврежденное в сражении колено, и он постоянно мазал его вонючей травяной массой. Это княжич запомнил еще с прошлого лета, когда останавливались тут на пути к границе. Слуга их узнал и потянул тяжелую створку, пропуская гостей.

Лошадей увели на задний двор, туда же вместе с телегой отправились солдаты – присмотреть, как да что. Темка проводил мальчика-конюшего ревнивым взглядом – лучше бы сам расседлал Дегу, но барон обидится такому недоверию.

Пришлось ждать в небольшой гостиной, пока хозяин приоденется и спустится. Старик скучал в глуши, и даже приезд мальчишек был для него событием. Темка неторопливо водил взглядом: ничего не изменилось. Впрочем, княжич больше удивился бы обратному – такой сонной казалась жизнь в этом доме. Хозяин был не из родовитых – удачливый солдат, дослуживший до капитана. А потом, по протекции князя Кроха – Темка, вспомнив об этом, чуть поморщился, – король Горий пожаловал ненаследным титулом барона. Судьба точно спохватилась и отмерила бед – в первом же бою под новоявленным бароном убили лошадь, упал неудачно – под копыта своего же наступающего отряда. А кому нужен хромой вояка? Положили пенсию, оделили княжьей милостью. В глуши на такие деньги прожить можно, разумно отмеряя дни и монеты, развесив по стенам оружие – все исправное, вычищенное – и маленький сосновый щит с гербом своего князя, как символ вассальной клятвы.

Митька отошел к окну, тронул портьеру – такую старую, что первоначальный цвет ее невозможно было разобрать. Солнечный луч ворвался в комнату, точно в застоявшийся пруд, уперся в стену над каминной полкой. Точнее – в край деревянного щита. «А вот это что-то новенькое!» – поразился Темка и шагнул ближе. Неумело нарисованный герб – вроде бы ласка на задних лапах, передними опирается на меч – перечеркивала траурная лента. Темка сначала не понял, ведь в знак траура перевязывали только угол щита. Но тут прерывисто выдохнул Митька, и вспомнилось: перечеркнутый герб означал, что умер последний из рода. Умер род.

– Да, – проскрипели за спиной. – Не успела княгиня третьего сына родить.

– Третьего? – оглянулся Митька.

Барон подковылял ближе:

– Это старая традиция. Если княгиня – последняя, то она должна родить двух сыновей в род мужа и только третьего просить принять имя своего рода. А Маркий у нее был единственный.

Луч качнулся, ярче высветив ленту. Княгиня из рода Ласки! Жена князя Кроха, мать Марка.

За ужином все казалось Темке безвкусным. Митька был молчалив. Хорошо, что барон говорил не умолкая. Можно просто заинтересованно кивать, почти не вслушиваясь в старческие речи.

Мама! Как давно ее не видел Темка. Вспомнилось, как царапали щеку бусины, нашитые на платье, как мялись с тихим хрустом кружева. И как посмотрел Маркий… Княгини Крох в тот день – когда сын принял из рук короля меч! – не было.

Слуга налил мальчишкам вино с крепким сивушным духом. Темка даже не осмелился такое попробовать – кто его знает, что туда намешали. У барона вон уже помутнели глаза. Как неудачно, нужно же еще договориться насчет курьера.

Скрипнул рядом отодвигаемый стул.

– Простите, нас в городе ждут неотложные дела. Если хозяин будет милостив, то мы с удовольствием разделим с ним вечернюю трапезу, но сейчас нам нужно уйти, – сказал Митька.

Темка торопливо покивал. Но когда друг сделал шаг к двери, задержался. Хотел соврать – пуговицу, мол, обронил, да и мало ли что еще можно было придумать! – но в последнее мгновение просто попросил взглядом: «Иди. Я тебя догоню».

Дверь за Митькой закрылась. Измятый пакет лег на край стола.

– Барон, мне нужен курьер. Письмо должно быть доставлено князю Торну как можно быстрее.

В старческих глазах мелькнула растерянность:

– Но… я могу послать слугу только до Мерока, оттуда уже с курьером.

– Хорошо. Но прошу вас – пусть выезжают как можно скорее. Это за хлопоты и на Мерок, – поверх конверта лег предусмотрительно приготовленный Александером мешочек.

Городишко был похож на жилище барона – такой же сонный и запущенный. Княжичи неторопливо ехали главной улицей; за ними, отстав на пару шагов, пристроился солдат. Темка не стал спорить, когда пожилой ратник сказал: «Капитан велел рядом быть». Пусть, не мешает же. Тем более Темка намеревался выехать из центра куда подальше – может, там найдется что интересное. Особой цели у мальчишек не было, вино уже оплачено, и его доставят на двор к барону. Чем торчать в пропахших травами комнатах, лучше уж болтаться по городу, тем более моросивший с утра дождь истончился и вот-вот закончится.

Редкие прохожие глядели на княжичей с любопытством. Нищий бросился чуть ли не под копыта лошадей и, получив монетку, долго благодарил гнусавым голосом. Мелькали лавчонки – такие убогие, что заходить в них не хотелось. Старые вывески потускнели, наверное, жителям они без надобности, и так помнят, к кому в случае какой нужды идти. А посторонних тут почти не бывает – далеко от крупных городов, в стороне от караванных путей. И потому Темка удивился, увидев яркий полог, висевший над дверью. Расшитый странными символами, он напоминал о ярмарочном шатре гадалки. Дверь в лавку была приоткрыта, и на кожаном шнурке у притолоки висели гроздью фигурки зверей, деревянное оружие и совсем незнакомые амулеты. Намокший полог прогибался, роняя на крыльцо капли.

– Зайдем? – кивнул Темка.

Лавка оказалась крохотной, еле троим вдоль прилавка встать. Солдат, придирчиво оглядев помещение, остался за порогом. Щуплый мужчина поклонился посетителям, сложив ладони и прижав их к груди. Плечи купца закрывала широкая накидка, расшитая теми же рунами, что и полог у входа. Выходец из Дарра, понял Темка. Он слышал о них – лучших мастерах амулетов.

Торговец молчал, не расхваливал товар, которого было множество, и за день все фигурки не переберешь. Темка растерянно обвел взглядом связки амулетов. Митька отступил на шаг и рассматривал вырезанные на деревянных стенах руны.

– Разве тебе нужен амулет? – негромко спросил купец, когда Темка тронул пальцем крохотный меч.

Смуглая ладонь возникла у княжича перед глазами, качнулась, потом выгнулась лодочкой, точно змея надула капюшон, – и снова опустилась на прилавок.

– Мальчик из рода Оленя.

Темка окинул себя взглядом: нет, под дорожным плащом не видно шевронов.

– Ты веришь в себя и в свою удачу. В моей лавке ты не найдешь ничего нужного.

Княжич оторопел: странный способ торговли.

Хозяин перевел взгляд на Митьку. Раскрытая ладонь качнулась к лицу друга, замерла… Мгновения истекали, и на лице торговца все яснее проступало недоумение. Меж бровей легла горькая складка.

– Я ничем не смогу помочь тебе, молодой господин, – купец уронил руку. – У тебя нет покровителя.

– Мой род – золотого Орла! – вскинул голову Митька.

– Значит, у твоего рода нет покровителя.

Митька зло сощурился, распахнул плащ. Золотые аксельбанты и вышитый на груди герб показались из-под намокшей ткани. Торговец еле заметно вздохнул, с сочувствием глянул на мальчика. Княжич готов был достойно ответить на любую дерзость, но под мягким взглядом карих глаз отступил к двери, толкнул солдата и вывалился из лавки на улицу. Плеснула под ногами лужа, лизнула грязным языком крыльцо.

Темка замешкался, и когда выскочил – друг торопливо уходил, ведя в поводу Поля.

– Подожди! – догнал, пошел рядом. – Ну чего ты! Он просто решил попугать, цену набивал! – Темка сам не верил в то, что говорил.

Митька все ежился, точно стряхивал взгляд купца.

…Это предание каждый знает с детства. Много веков назад, когда даже горы и моря были другими, глянул Создатель – и не понравилось ему собственное творение. Очень уж показались люди дерзкими да жестокими. Протянулась рука уничтожить мир, как сминает ребенок неудачную поделку из глины.

Но дочь Создателя пожалела людей. Просила за них отца ласковой горлицей, спорила и гневалась зимней волчицей. Не выпросила, не отстояла – упрям Создатель. Собрался он послать на землю дожди огненные, воды высокие.

Вздохнула дочь: все живое-то разве виновато? Говорит: есть у меня сад, но пусто в нем. Деревья стоят ни живые, ни мертвые. Тихо, даже листва не шелестит. Разреши пустить в него зверей и птиц. Чтобы сад не увядал – духов земли. А еще духов воды, которые не дадут пересохнуть ручьям, прольются дождями и вспыхнут радугами. И духов железа, чтобы было чем обрабатывать землю, и духов битвы, защищать сад. А еще… Тут махнул рукой Создатель: бери всех, кого пожелаешь, только если увижу хоть одного человека в саду твоем – весь выкорчую. Опустила глаза хитрая дочь. Не знал Создатель, что в каждом – даже в самой маленькой птице, даже в духе камней – спрятала искусница души людские.

Королей приняли духи их стран. Нищих и бродяг – дух дороги. Дух земли сберег крестьян. Оторванных от корней солдат – дух битвы. Пришли кузнецы к духу огня, и рыбаки к духу воды. Всем нашелся свой покровитель. Темкиным предкам – олень. Митькиным – орел.

Только закрылась калитка чудесного сада за последним из зверей, как хлынули на землю потоки огненной воды, ударили в берега высоченные волны, затряслись горы. И не было никому спасения.

Глянул Создатель на пустой мир и остался доволен. Но шли дни, складывались в годы – и тоска смертная навалилась. Нет людей, нет жизни. Долго тосковал Создатель и выжидала дочь. А потом привела отца в сад и открыла ему тайну свою. Смеялся Создатель, называл искусницу Матерью-заступницей людишек недостойных.

С тех пор ожила земля, и у каждого есть свой хранитель – тот, кто принял души его предков и сберег в дивном саду. Даже подлецам и предателям, от которых отворачивались духи, нашелся свой покровитель – шакал.

Если кто желал сменить судьбу, то просил прощения у своего хранителя и кланялся другому. Шли в солдатчину – значит, на милость Россу. Хотели плавать по морям – дарили жизнь Нельпе.

Проходили века, на смену одним духам приходили другие – те, кто и после смерти готов был помогать людям. Одно оставалось неизменным: у каждого есть свой покровитель.

Расписной полог лавки остался позади, затерялся в переплетении улочек. Тучки разбежались, вынырнувшее солнце прокалило воздух. Княжичи скинули плащи, но даже в мундирах уже становилось жарко.

Через центр города выехали к шумному базару. Долго бродили по рядам. Пробовали мед и густую сметану, жевали местные пряники в виде улыбчивого солнышка. Азартно торговали новые сапоги – просто так, все равно мальчишкам они были велики, но очень уж понравился узор на голенище. Придирчиво осмотрели лошадей, перебрали седла, ощупали уздечки. Поспорили – яростно, до хрипоты, – нужно ли подрезать лошадям гривы. От пряного кваса пощипывало в носу, в пустых с утра желудках слиплось сладкое тесто. Под ногами носились тощие коты, потрескивала шелуха семечек. Перекликались на полных возах голосистые крестьянки. Над торжищем висел крепкий дух: пота – человеческого и лошадиного, – яблок, свежей выпечки, медовухи, кожи, переспелых ягод, сыра, подсыхающей земли и всего того, чем обычно пахнет на базарах.

Княжичи шли по гончарному ряду, когда Темке вдруг почудилось – мелькнул в толпе кто-то знакомый. Но тут же человека загородил разносчик с корзиной яблок.

– Подожди тут, – Темка бросил повод солдату, ухватил друга за мундир.

Обогнули прилавок, проскользнули между зло спорящими мужиками. Людской водоворот закружил, отбросил к дальнему концу ряда. Тут было потише, и Темка высмотрел знакомую фигуру. Вдоль прилавков, заставленных расписными кувшинами и тарелками, шел высокий мужчина в дорожном плаще. Он выделялся в толпе выправкой воина и люди торопились убраться с его дороги.

– Шакал паленый! – выдохнул Митька.

Темке не показалось: это действительно был капитан Герман.

Гудели в предвечернем воздухе пчелы, стремясь успеть до заката; коварные слепни атаковали молча. По холмистому берегу мелкой речушки прогнали стадо коров. Последней брела жалобно мычавшая буренка с раздутым выменем. За ней, поворотив голову в сторону проезжих, брел пастушонок; длинный кнут волочился следом, точно хвост.

Солдаты привязали лошадей к обрешетке и устроились на телеге. Пожилой задремал, надвинув шапку на глаза. Молодой лузгал семечки, бросив свободно вожжи на колени. За их спинами притулились в сене бочонки с вином. Там же, под расшитым полотенцем, приткнулась корзина с пряниками-солнышками – Темка решил побаловать маленькую Лисену, да и сам был не прочь еще раз отведать сладкой выпечки. В плотном берестяном коробе лежала стопка бумаги – Митькино приобретение.

Княжичи приотстали.

– Он не хотел, чтобы я знал про его отъезд, потому и отпустил, – сказал Митька.

Темка чуть шевельнул плечом. Неловко напоминать другу, что капитану наплевать на княжича. Мог придумать сотню причин и спокойно покинуть крепость. Митька понял, засопел.

– Ты знаешь, сколько у вас в гарнизоне оружия? – резко спросил Темка.

– Да как у всех, – удивился друг.

– У всех – меньше, – отрубил Темка. – Я видел.

Рассказал все, и про отправленный отцу пакет – тоже. Митька потемнел лицом, сжал губы. Ну вот, обиделся, Темка так и знал! Но друг выкрикнул шепотом:

– Какой из меня княжич, если я даже вооружение собственного гарнизона не знаю!!!

Темка не стал утешать – что тут скажешь, если Митька в общем-то прав?

– Я думаю, он хотел скрыть отъезд от вас, – голос у друга был спокоен, точно и не захлестывало его только что отчаяние. – От капитана Александера.

Вечером, у костра, Темка несколько раз прикасался к ножу с серебряным Оленем на рукояти. Но то солдаты мешали, то разговор уходил в сторону – княжич так и не решился протянуть Митьке родовое оружие. А может быть, мешали воспоминания о весне, о втором приезде Марика.

После отъезда из Торнхэла князя Кроха с сыном текли дни, сливались в месяцы. Закончился последний теплый – Рябиновый. Кленовый заставил вытащить из сундуков подбитые мехом плащи. Вместе с Пихтовым пришли холодные ветра и снег. Буковый, хоть и пугал ночными заморозками, все равно поворотил на весну.

В первый день Ясеня ранним утром пастух шел по деревне, призывно щелкая кнутом. В замке тоже следовали традиции и отправляли скот на выпас. Темка стоял на крепостной стене и смотрел, как идут табуны Торнов. Сильные жеребцы, кокетливые кобылки, резвые жеребята – лучшие лошади в округе! Красиво идут табуны, и это – лучше празднование окончания зимы.

Долгожданная весна кружила голову: скоро, совсем скоро княжич поедет в Турлин и примет из рук короля родовой меч. Была еще причина радоваться поездке: все ближе новая встреча с Марком. Вот повезло бы им служить рядом!

Ясеневый месяц не перевалил и за середину, когда гонец принес известие: приезжают золотые Лисы.

Торопил княжич солнце – быстрее бы закатывалось к вечеру, вставало утром. Быстрее бы разматывались дни! И вот дождался: еще затемно застучали в ворота: едут! Скоро будут! Выходите встречать!

Сердце бухало в груди, как барабан. Дай Темке волю – выскочил бы за ворота встречать гостей. Но нельзя, непозволительно; стой смирно на крыльце по правую руку от отца. Княжич запрокинул голову, посмотрел на розовые от утреннего солнца облачка. Легкий ветер тянул их навстречу Крохам. Как медленно движется время!

Нарастают звуки приближающегося отряда – музыка, в которой Темка знает каждую ноту. Штандарт – как знаком зверь, вышитый на нем! Точно такой же на ноже, с которым княжич не расставался всю зиму.

Гости приблизились к крыльцу, спешились. Марк вежливо склонил голову, слушая приветствие князя Торна. Темка позавидовал такой сдержанности и постарался приглушить радость, что заходилась в груди щенячьим лаем, срывалась на визг.

Маленький островок посреди реки, единственный во всей округе, где росла маальва, грустно топорщился голыми ветками. Оборвали уже. Темно-багряные цветы распускались первыми, только взламывался лед, и берега захлестывала холодная вода. Подбросить на крыльцо девушке душистый букет считалось делом чести каждого жениха, и деревенские парни, разгоряченные весенним солнцем, лезли в реку уже в конце Букового месяца.

Сейчас вода прогрелась, даже самые осторожные ныряли в неспешные волны. Темка направил Дегу к берегу, мимо зарослей кипрея к песчаной отмели. Выше по течению сидел, уныло опустив плечи, маленький рыбак. Ивовая удочка без толку полоскала лесу из конского волоса. Рыбак почесал изжаленные комарами ноги и хмуро глянул на приехавших. Княжич узнал сына трактирщика и понял его печаль: давно пора вернуться в деревню и помогать отцу. Но сидеть на берегу намного приятнее, а наказание так и так неминуемо.

Солнце дробилось на воде, слепило глаза. Затянувшееся молчание заставляло ежиться, точно под рубаху натолкали крапиву. Разговор не складывался. С той самой минуты, когда Марк отвернулся от князя и Темка увидел в глазах гостя сдержанное приветствие – не больше.

– Искупаемся? – предложил Темка.

Марк помедлил, прежде чем ответить.

– Тут? – в голосе сквозило высокомерное удивление.

Плеснула обида за любимое место:

– А чем тебе не нравится?

Крох-младший посмотрел, как река обмывает илистый берег островка, взбивая легкую муть, и скривился:

– Вот уж достойно княжича – в грязи барахтаться.

Темка сжал губы, тронул бока Деги коленями, направляя кобылку дальше, к заливным лугам, где пасли лучших лошадей Торнов.

– Ты стал… не такой.

Марк не удивился:

– Повзрослел. Не все же детскими игрушками забавляться. Видишь ли, если хочешь чего-то добиться, то нужно быть сильным, жестким. Ты, наверное, этого еще не понимаешь.

Ехали неторопливо. Гость с умеренным любопытством поглядывал по сторонам, казалось, его совсем не тяготит молчание.

От берега свернули в сторону, поднялись на склон. Шум воды сменился азартными мальчишескими криками: на плоском глинистом холме подпаски играли в «осаду». Рыжий Колька опять выигрывал. Его «замок», сооруженный из веточек и кусков коры, разросся вширь и вверх. Вечно простуженный Михась зря сопел, примериваясь к «главной башне», – все равно не сможет развалить. Вот Темке никогда не удавалось выстроить такое сооружение. А Колькины «замки» часто простаивали до вечера, вызывая зависть и почтение.

Княжичей заметили, поздоровались вразнобой. Темка остановил коня. Марк глянул с недоумением, но все же пристроился в полушаге. Михась засопел громче, поплевал на плоский камушек-биту. Громко хмыкнул ему под руку Колька. Бросок! Хитро положенные перекрытия срикошетили, отводя «снаряд» в сторону. Рыжий горделиво повел плечами, спросил:

– Княжич Артемий, не желаете бросить?

Темка фыркнул: нашел дурака!

– Ну уж нет! Опять под щелбаны лоб подставлять!

– Ты играешь с ними? – в голосе Марка плавали холодные льдинки недоумения.

Подпаски примолкли, встали. Уже как положено, склонили головы перед княжичами.

– Да, – Темка постарался ответить сдержанно.

Губы Кроха презрительно скривились:

– Разве это достойно княжича серебряного рода?

– А ты у себя дома, что – букой ходишь?

– Я? – приподнялись темные брови. – Я? – уже с насмешкой повторил Марк. Развернул коня и неторопливо въехал на пригорок. Жеребец легко снес «замок», переламывая копытами ветки и втаптывая в землю кору.

Колька быстро глянул исподлобья и уставился на свои босые ноги. Крох бросил Темке, напоминая, словно неразумному:

– Я княжич золотого рода.

Темка соскочил с Деги, присел у разрушенного замка. Колька опустился рядом. Нет, даже такой мастер не восстановит.

– Ты бы выиграл, – сказал княжич расстроенному подпаску.

– Если ты желаешь утешить, то нужно так, – вмешался Марк. Нашарил в широком поясе мелкую монету, кинул в разоренную игрушку. – Мы и дальше будем торчать тут?

Темка встал, чувствуя, как набухает в нем ярость. Но княжич справился с собой, учтиво наклонил голову:

– Отчего же, поедем. Желание гостя – закон.

…А потом был ужин, вспоминать про который Темка вообще не хотел.

Глава 4

Зима в этих краях оказалась теплая. Горячие ветра, часто дующие с Черных песков, превратили снега Букового месяца в затяжные дожди. Уже в первых числах Ясеня дороги начали подсыхать, а в речке Красавке заплескались мальчишки. Самые тенистые овраги обнажили илистое дно, когда засверкали молнии Яблоневых гроз. Первая пришлась как раз на тот день, когда Матерь-заступница отмерила пятнадцатый Темкин год.

Дожди сменила жара. Сначала радовались солнцу, но потом земля начала трескаться, и от зноя стало трудно укрыться даже в подвалах крепости. В деревнях священники отслужили молебны Матери-заступнице, прося отвести стороной засуху. А в один из дней вся ребятня лазила по подсыхающим болотистым лугам, собирая лягушек. Утром, с первым лучом солнца, многодетные матери зарыли тварей на общинных землях и в своих огородах. Но дожди так и не вернулись.

Теперь деды на посиделках говорили только о Черных песках. Им эти рассказы от прадедов достались, но ни дети, ни внуки верить не желали – байки, мол, Пески давно не двигаются. Темка тоже не верил старикам. Да, жарко, но пока еще не стоит над полями маревом предвестие погибшего урожая. А о чем еще говорить в этих краях, как не о Черных песках? Но сказки слушал с интересом. Деды пристраивались на завалинках, в тени. Водили в воздухе коричневыми, скрюченными за трудовой век пальцами и предостерегали: только проглянулось дно у реки, не молись Матери-заступнице, поздно. А кидай вещички на телегу да мотай подальше. Лошадей не жалей, погоняй, сколько сил хватит, – лишь бы уйти.

В крепости солдаты неохотно выходили на плац. Темка их понимал, но вставал на сторону Александера. Тот говорил, что при такой мирной жизни стоит чуть ослабить вожжи – и гарнизон превратится в деревню. Глядя на подтянутого капитана, и княжич застегивал мундир под самое горло, и солдатам небрежность не спускал.

В эти дни реже получалось встречаться с Митькой – не дело самому себе поблажку давать. Темка отчаянно скучал, но каждое утро упрямо занимался наравне с солдатами. Мундир быстро выгорел на солнце, соленый пот разъел краску, превращая густую грозовую синь в легкую синеву безоблачного неба. Княжич тайком гордился своим мундиром. Все остальное – и окрепшие мускулы, и успехи в фехтовании, и меткая стрельба, и твердость в голосе – пришло постепенно, и сам Темка не мог этого заметить. Он осознал только, что сильно прибавил в росте, когда Дарика занялась его гардеробом. Пришлось подпороть все штаны снизу, рукава и подолы мундиров, рубах, выпуская запас ткани.

Если встретиться с Митькой не получалось, Темка отправлял с Шуркой записки в соседний гарнизон. Мальчишка точно не чувствовал жары, с удовольствием мчался на конюшню седлать меланхоличного Булана. В ответ на исписанные корявым Темкиным почерком бумажки капитанов сын привозил листы, расчерченные четкими строками. Друга обошла солдатская доля, не по его вине или воле – подмял Герман гарнизон, княжича как бы и нет в Южном Зубе. Митька укрывался от ненавистного капитана за толстой дверью библиотеки. Судя по запискам, он далеко продвинулся в разборе свитков. Оно и понятно, чуть ли не год прошел с того разговора у реки…

…Дега отошла в сторону, выбирая траву по вкусу. Темка скинул рубашку, растянулся на берегу. Замотался, в голове гудит. Митька уже отсигналил в ответ, скоро появится. Эх, здорово было бы жить в одной крепости! Но Темка никогда этого не предложит – Дин клятву королю давал.

Заржала Дега, приветствуя Поля. Княжич плюхнулся рядом на живот, заговорил торопливо:

– Я тут читал… Знаешь, в летописях много сказаний о героических воинах, сражавшихся до последнего. О публично казненных героях. Пишут… так пишут, что кровью со страниц пахнет.

Темка чуть прижмурился. Это он тоже читал. Кто же из мальчишек такое пропустит: битвы, подвиги, клятвы чести. Но, зная Митьку, можно поспорить, что его взволновало нечто другое.

– И совсем нет о тех, кто погиб безвестно. Ну, ясно, почему нет. А мне кажется – им было труднее. Одно дело, умирать на плахе, когда смотрят. Совсем другое – погибать под пытками где-нибудь в темнице. Понимая: закопают, и костей твоих не найдут, не узнают – выдержал ты или предал. Когда грозят, что оболгут после смерти. Вот так – страшнее.

Темка опустил веки и попытался представить: вот он в плену, и враги грозят муками смертными, если не выдаст своих. Неужто бы не выдержал? Да быть такого не может! Он – серебряного рода.

Княжич открыл глаза, посмотрел в небо. Светлое, почти невидимое облако еле движется. Кажется, дни застыли так же, как это облако.

– В скучное время мы живем, – вздохнул он. Сорвал одуванчик, дунул – белая шапка облетела наполовину. – Вот так вернемся ко двору – и что? Не то что войны, про разбойников настоящих не слышно. Тоска… Право слово!

Митька виновато улыбнулся. Темка подумал, что друга это нисколько не расстраивает, и добавил злорадно:

– О чем писать будешь, летописец?

Облако чуть сдвинулось, истончилось еще сильнее.

Митька накрыл нерасторопного кузнечика рукой. Послушал, как тот трепыхается под ладонью.

– Я нашел записки времен осады Южного Зуба. Там одного… ну, по-нашему будет сержанта, обвинили в том, что он подавал врагам сигналы с башни. Летописец, по-моему, в военном деле ни уха ни рыла. Что за сигналы, зачем подавал! – Митька раздраженно махнул рукой, освобожденный кузнечик торопливо отпрыгнул в сторону. – Приговор – повесить.

Темка поморщился. Позорная казнь. Для военного – пятно на всем роду.

– Угу. А летописец, между прочим, сомневался, того ли назвали предателем. Ну, меж строк чувствуется. Сомневался, а писал! Потом-то его записки внесут в книги, вымарают ненужные, как покажется, слова. Никто даже не усомнится в том, что сволочи по заслугам досталось. Я так не хочу. Знаешь, решил: все свитки переберу. Может, еще что про осаду найдется. Я хочу знать правду.

Солнце почти не проникает через узкое оконце. Замковая библиотека встроена внутрь башни, только углом выходит наружу – там-то и пробили узкую щель. Но это и к лучшему: все свитки сохранились. Тур Весь научил племянника правильно обращаться со старыми листами, и княжич надеялся перевезти домой древние записи в целости и сохранности. Эти бумаги должны заинтересовать королевского летописца – хотя тот так стар, что с трудом разбирает даже крупные буквы.

Да и Митька почувствует пользу от сидения в крепости. При мысли об этом рот наполнился кислой слюной, точно лизнул мокрое железо.

Нет, нельзя дальше искать оправданий! Отец знал, что будет именно так. Князь Дин все понимал про капитана Германа и про сына, иначе бы не связал Митьку словом. Зачем?! Но хоть голову сломай – не понять. Княжич совершенно не знает отца. Даже с туром Весем, раз в год навещавшим сестру, он разговаривал больше. А уж с королем Эдвином – тем более.

Когда Митька впервые попал ко двору, он уже и не помнил. Мама говорит, что принцессе Анхелине было чуть больше года и ей понадобился товарищ для игр. Подруга королевы и прихватила с собой полуторагодовалого малыша.

Запутанные дворцовые коридоры скоро стали знакомыми, как дома. Королева Виктолия превратилась просто в госпожу Вику. Король Эдвин полюбил неторопливые разговоры с серьезным княжичем и старался выкроить для них время. Митька скучал по королевской семье не меньше, чем по своей собственной. И вечера во дворце вспоминались с таким же мягким замиранием сердца.

…Дрова в камине почти прогорели. Митька положил сверху полешко – березовая кора скрутилась от жара. Сверху пристроил еще парочку и снова сел на пышный даррский ковер. Тепло камина приятно обволокло спину. Отсветы пламени окрасили резные деревянные стены в цвет восхода, отразились в большом медном блюде с яблоками.

Анна пристроилась на маленькой скамеечке у ног отца, сматывает золотистую нитку в аккуратный клубок. Мама и госпожа Вика утонули в глубоких креслах. У княгини в руках вышивка, королева перебирает спутанные Анниным котенком нитки. Виновник безобразия лежит тут же, щурит на камин желтые глаза. Митьке очень хочется дернуть его за пушистый хвост, но тогда обидится принцесса, да и не следует отвлекаться от разговора. Король Эдвин серьезен, словно перед ним не восьмилетний мальчик, а взрослый мужчина. Княжич старается вести себя достойно.

За окном давно стемнело, но гости пока не торопятся домой. Князь снова в отъезде, и в огромном доме их никто не ждет. Анна отдала матери клубок и присела рядом с Дином, погладила котенка. Безобразник лениво мурлыкнул и перебрался к принцессе на колени. Королева строго покачала головой, но все-таки позволила дочери остаться сидеть на полу.

Когда догорают свечи и приходит пора зажигать новые, княгиня решительно складывает вышивание в корзинку. Королева Вика предлагает остаться на ночь, но мама пристально смотрит на короля и качает головой. Княжич разочарован: он бы с удовольствием еще побыл в этой комнате. Очень не хочется выходить на заснеженные улицы, под холодные ветра Пихтового месяца. И королю жаль комкать разговор – на самом деле жаль, Митька чувствует, – но и он не спорит с княгиней. Анна печально смотрит светлыми, как у матери, глазами: кроме княжича Дина, у нее нет больше друзей…

Митька с сожалением вернулся из прохладного дворца в душную библиотеку крепости. Подошел к оконцу, глянул на пустой плац. В полдень жизнь в гарнизоне затихала, солдаты расползались в поисках прохлады. Только двое часовых мучались на стене, вжимаясь в тень башни.

Тоска по дому стала так сильна, что Митька отшатнулся в сторону, прижался лбом к каменной кладке. Слезы скребли где-то в горле, и княжич сжал губы.

Ему и прежде приходилось скучать по матери, которая пропадала целыми днями во дворце. Сам же Митька, если княгиня брала его с собой, проводил время с принцессой Анной или в королевской библиотеке. Но когда княжич оставался дома один, то пробирался в гардеробную и бродил между платьями, хранящими запах маминых духов. Можно было перебирать ленты на рукаве и представлять, что княгиня рядом и никуда не торопится. Митьке казалось, что мама похожа на яркую птицу, которая не может надолго складывать крылья. И мальчик был благодарен Орлу-покровителю за те редкие вечера, в которые княгиня не улетала из дома.

Соленый комок наконец-то сглотнулся. Митька развернулся, привалился к камням спиной. Он еще не скоро окажется дома, нужно с этим смириться. Хотя, если бы не Темка, сил бы уже не осталось.

Темка не верил в байки о Песках, но, когда ночью ударили в землю долгожданные капли дождя, поблагодарил Матерь-заступницу за милость. Горячий ветер унес тучи до рассвета, но теперь верилось, что они, брюхатые ливнями, вернутся.

Утром во дворе блестели лужи. Дарика кричала, что не пустит сына в дом, пока тот не вымоет ноги. Шурка закатал штаны выше колен и босиком шлепал по воде. Солдаты посмеивались и предлагали капитанову сыну убежище в казарме. Лисена, сама еще недавно не отстававшая от брата в шалостях, укоризненно поджимала губы. Лужи она обходила чинно, приподнимая подол.

Темка сбросил мундир на перила крыльца, с удовольствием глотнул сырой воздух. Ну что же, сегодня Митька дождется пойманного зеркальцем солнца.

– Шурка-а-а-а! Седлай Булана, айда в степь!

…А на следующее утро на крепостной двор влетела Лисена, закричала, захлебываясь от возбуждения. Следом за быстроногой девчонкой торопились Дарика с бабкой Феклой, тащили корыто с нестиранным бельем. Жена капитана испуганно оглядела высыпавших солдат, бросилась к Александеру:

– Воды нет! – страх метался за судорожно стиснутыми губами, рвался вопросом: – А если Черные пески?!

По руслу с тихим шелестом ползли песчаные струйки. Обнажившиеся берега подсыхали на солнце, шли глубокими трещинами. В оставшихся мелких лужицах, полных жидкого ила, трепыхались рыбины. Дега недоуменно пряданула ушами.

– Матерь-заступница! – охнул кто-то за Темкиной спиной.

Княжич недовольно повел лопатками. И так страшно, еще и вопят. Но этого же не может быть! Черные пески двигаются только в легендах. Темка не верит в дедовские сказки… Толстый карась шлепнул хвостом по грязи, дернулся и замер. Золотистый песок накатил, прилипая к чешуе – и уже через мгновение на месте рыбы получился сухой холмик. Тихий шорох – и вот он уже сгладился, покатились сыпучие волны дальше. Княжич с трудом оторвался от этого зрелища, глянул растерянно на капитана. Ну не может этого быть!

Александер подергал себя за ус, решил:

– В деревню.

Горячий ветер подталкивал в спины, подхлестывал крупинками песка. Поле на глазах желтело, скручивалась трава, точно полыхал рядом лесной пожар. Дорога вела мимо рощицы, Темка глянул мельком: на опушке березы уже тронуло дыхание Песков, подсушив листья. Сержант Омеля вдруг свернул, поскакал к деревьям. Княжич придержал Дегу, но Александер крикнул:

– Догонит!

Еще не показался поворот к деревне, как Омеля нагнал, пристроился рядом. Выдохнул:

– Пусто! Птиц не слыхать. Да и вообще – мертвый лес. Не охотник я буду, если не почую. Мертвый, видит Создатель!

«Мертвый!» – отозвалось у Темки где-то под ребрами, сбило дыхание. Неужели все, чем пугали старики, – правда?!

У околицы стояла, покосившись, телега со сбитым колесом. Хоть и груженная добром, а хозяина не видно. Не выскочили на дорогу брехливые собаки, не глянула из-за плетня любопытная старуха. Тихо. Слепо смотрят закрытыми ставнями дома, некоторые дворы щерятся распахнутыми воротами. У пересохшего до дна колодца валяются коромысло и ведра, одно откатилось прямо к старостиному забору. Богато жил староста: за солидными воротами, в доме на высоком фундаменте. Сейчас одна створка наполовину открыта. Темка направил коня во двор.

Горячий ветер разносил раструшенное сено – похоже, грузились второпях. Темнел распахнутый лаз в погреб, рядом с ним валялся разбитый глиняный кувшин, выпустивший лужу молока. Кот пристроился у края и быстро работал язычком. Глянул недовольно на пришельцев: успел почувствовать себя хозяином в опустевшем доме, а тут явились! Дернул хвостом, но от молока не оторвался.

– Торопились, – процедил Александер.

Темка соскочил с коня, осторожно шагнул к коту. Тот глянул диковато, в один прыжок долетел до погреба и скрылся в провале. Княжич направился было туда, но капитан крикнул недовольно:

– Артемий, некогда!

Когда вернулись в Северный Зуб, Пески уже были видны со сторожевой башни. Самый упрямый мог убедиться: древняя легенда ожила. Вон как сверкает золотом, аж глаза слепит. Темка прищурился, придержал бившуюся на ветру карту. Да, Пески уже вот тут. Если волна пойдет по руслу Красавки, то быстро продвинется, захлестнет брошенную деревню. Новый порыв ветра кольнул песчинками лицо. Затрепетала в руках бумага, точно и она стремилась как можно быстрее улететь из крепости.

Во дворе стихла перебранка, успокоилось метавшееся в каменном мешке эхо. Последняя телега, душераздирающе скрипнув, выползала за ворота.

– Пора и нам, – Александер тронул княжича за плечо.

– А может, заедем?

– Южный дальше, к нему Пески дойдут нескоро. А нам кругаля давать некогда. Да успеют они.

Оседланная Дега пританцовывала во дворе, ей не терпелось убраться отсюда.

Телеги догнали быстро. Тем более они не двигались – дальше не проехать: навстречу другой обоз. Беженцы из Северного Зуба зло щерились, готовясь скинуть с дороги. Встречные казались похоронной процессией.

Три телеги: на двух скарб, на третьей дедок с трясущейся от старости головой, ребятишки и молодуха на сносях – свела брови, сгорбилась. Еще одна женщина придерживалась за обрешетку, рядом стояли два парня, угрюмо смотрели в сторону Песков. Вперед вышел коренастый мужчина в летах, с ним и разговаривал солдат. Заметив княжича и капитана, торопливо бросил что-то деревенскому, начал проталкиваться к всадникам.

– Говори, – велел Александер.

– Не успели мы, Пески кругом. Эти вон из Южной Выпи. Баба у них скоро родит, вот и прособирались. Пока затылки чесали: то ли ехать, то ли оставаться, за соседями уже и пыль осела. Теперь вот куда ни развернутся – нету дороги. А Пески уже к деревне подошли. Решили в крепости спасаться, а капитан Герман не пустил.

– Вышлем разведку, – поймал Александер Темкин взгляд.

К вечеру Пески чуть успокоились, но даже в окно уже было видно светящееся золото. Багровым закатом полыхало небо, казалось, что его подожгли горячие ветра. Жар прокалил воздух; с мольбой к Создателю ждали ночной прохлады.

Темка задумчиво смотрел на карту и оттирал измазанные чернилами пальцы. Северному Зубу приходилось тяжело – заносило со всех сторон. Основная волна накатила от юго-восточной границы с Дарром, поперла вперед, не разбирая. Еще одна обогнула по высохшему руслу Красавки, прошла дальше в глубь страны, извернулась и соединилась со старыми Песками. Южным соседям повезло немного больше: они хоть и тоже отрезаны от мира, но волны выдохлись на подступах к крепости.

Фонарь почти угас, в жаркой комнате густо пахло нагревшимся железом и маслом. Княжич расстегнул мундир, не отрывая глаз от карты. Да, не повезло им. Сильно не повезло. Он встал, аккуратно свернул широкий лист, с бумаги посыпался песок. Когда только успело надуть! Темка провел ладонью по скатерти, ощутил мелкие крупинки.

Вошел Александер:

– Деревенских разместили. Возле запасов я поставил караул. Ключ только у меня.

«Спасибо, Матерь-заступница!» – пронеслось у Темки в голове. Хотя благодарить нужно капитана: это он соблюдал давний закон – в крепости должна храниться вода. В Северном и Южном Зубе к этому относились серьезно: с давних пор стояли в подвале огромные дубовые бочки, всегда полные. Но на сколько их хватит? Тем более – с беженцами.

Пески видны и из окон замка, но Темка каждое утро взбирается на башню и выходит на смотровую площадку. Горячий воздух наваливается, принося с собой проникающие всюду песчинки. Это мало похоже на ветер, скорее на жаркое сухое дыхание гигантского зверя.

Княжич подошел к самому ограждению. Солнце едва взошло, а каменные зубцы уже нагрелись. Снова будет жара, от которой спекаются губы. Темка сглотнул; царапнуло в пересохшем горле. Тронул фляжку. Там вода. С трудом отлепил пальцы. Норма – две кружки, а день только начинается. Лошадей вон уже вторые сутки почти не поят. А животные ведь не понимают, за что такие мучения. Темка постоянно бегает на конюшню, гладит Деге шею, шепчет на ухо разные глупости, но разве этим утолишь жажду?..

Прошуршало под ногами. Песок всюду. Стоит запустить пятерню в волосы, и он с тихим шорохом сыплется из-под пальцев. Забивается в складки одежды, в сапоги. Даже когда Темка провел шершавым языком по губам, то наткнулся на песчинки, скрипнул ими на зубах. Кажется, что горло забито сухими крупинками, а в желудке и вовсе целые барханы. В первый же день пришлось зачехлить пушки, а то не прочистить потом. Так и стоят, накаляясь. Бесполезные.

Восходящее солнце медленно вырастало из светящихся Песков. Темка отвернулся от рассвета. Нельзя смотреть долго, глаза начинают болеть. А если опустить веки, то на мгновение резанет болью, как будто и под них надуло песок. В темноте вспышки все тех же надоевших цветов: золотого, серебряного, бронзового. Как барханы: сами золотистые, медовые, в тени – густо-бронзовые, а кромки отливают серебром. Меж песчаных складок вьются бронзовые тропки, словно кто расшил пустыню дорогими нитками. Темка уже наизусть помнит узор этой вышивки.

Ночью пески продолжают светиться. Бронзовые тропки теряются, растворяются. Серебра, наполненного лунным светом, становится больше. В общем-то, это красиво – хоть днем, хоть ночью. И напоминает геральдические цвета. Золотой, серебряный, бронзовый – как ленты на штандартах год назад, в Малом тронном зале.

Темка нащупал в кармане зеркальце в деревянной рамке. Скрипнул под пальцами песок. Аккуратно стряхнул, протер серебристую гладь. Отразилось смуглое до черноты лицо с потрескавшимися губами, красными воспаленными глазами. Впрочем, княжич мало интересовался собственным отражением. Рука с зажатым в ладони зеркальцем повисла. Ну почему, почему отсюда не видно Южного Зуба?! Хоть бы штандарт разглядеть! Но только три цвета, и раскаленный восход над ними.

Солнце оторвалось от горизонта и поплыло в небо. Пора, капитан ждет.

Деревянная дверь, ведущая со смотровой башни, в мелких зарубках. Это они с Митькой метанием ножей развлекались. На косяке Темка ведет календарь, отмечает каждое новое утро в Черных песках. Дни сливаются, ночь давно перестала быть границей между ними, потому что жажда мучает даже во сне, не дает толком забыться. Каждый вечер Темка надеется, что привидится река, вечерняя прохлада, пусть даже с надоедливым звоном комаров. Но снятся Пески. А как-то – умирающий от жажды Митька. Лежит в башне на каменном полу и еле шевелит потрескавшимися губами: «Воды…»

Ладонь привычно скользнула по зарубкам. Стукнула за спиной дверь.

Спустившись, Темка свернул в дальний коридор. Можно пройти хозяйственными дворами, но вчера там резали скот – поить больше нечем. Стиснутый высокими стенами пятачок кажется полем проигранной битвы: небо помнит отчаянные стоны животных в предчувствии смерти; тяжелый удушливый запах до сих пор висит над залитыми кровью камнями; вялится на солнце, свисает лентами мясо – как штандарты побежденных. Вчера тут пьянила чужая смерть, словно ею можно откупиться от своей собственной.

Многие рискнули отведать крови, хоть этим жажду утолить. Темка не смог.

Надвигающаяся жара выдавила обитателей крепости со двора, заставила искать укрытие за толстыми стенами. Только Лисена стояла, запрокинув голову – растрепанная рыжая коса свесилась почти до земли – и широко открыв рот. Даже Темку не заметила.

– Ты чего?

– Я тренируюсь. Вот пойдет дождик, встану, и мне водичка будет в рот капать.

Вышел хмурый капитан, обремененный фонарями и мотками веревки.

– А вы куда? – тут же прицепилась девочка.

– Куда надо. – Александер не одобрял Темкину затею. – Иди, тебя мать ищет.

Сразу за дверью оказался тонкий слой песка. Потом его стало больше, Темка уже мог коснуться потолка вытянутой рукой. Александер пригнул голову, поправил на плече моток веревки. Ноги разъезжались, вязли. Темка запыхался, но старался не показывать виду и не сбавлять шаг. То, что песка так много, вселяло надежду: значит, наружная дверь осталась открытой.

Крепость оказалась в центре огромной воронки: снаружи занесена песком до верхней балки ворот, а внутри, во дворах – тонкий слой песчинок. Точно волна ударила в стены и остановилась. Створки не распахнуть – придавленные массой песка, они не желали двигаться. Пытались спуститься со стены на веревках, но сплошное золото затягивало, стоило коснуться его ногами. Бронза темнела слишком далеко, и путь к ней был только ходом – когда-то тайным, а после, в мирные для крепости годы, обычным, расширенным и укрепленным.

Дальше пришлось пригнуться и Темке. Капитан опустился на четвереньки, прихватил дужку фонаря зубами. Княжич не сдержался, хихикнул.

Долго ползли, отплевываясь от песка. Фонарь раскалился, сделал и без того застоявшийся воздух душным. Темка был уже мокрый, как мышь после купания. И нестерпимо хотелось почесать спину в налипших медных крупинках. Хоть как медведь о стену скребись! Жарко, даже сквозь штаны припекает коленки, а уж ладони и вовсе покраснели. Но иначе не пройти, капитан и вовсе ползет, отдав фонарь Темке. Из-за железной дужки в зубах даже не отплеваться толком, песка наглотался – обеда не надо. Потолок царапнул спину. Все, привал! Поставить фонарь и перевернуться, только чтобы не лицом в песок. Уф!

– Уже близко, – Темкин голос ударился в низко нависший над лицом камень. Дальше капитану не пролезть – узко. – Я протиснусь, тут всего ничего!

– Ладно. Но дай я тебя обвяжу, если что – дергай.

Просмоленная веревка обхватила княжича под мышками, петлей завернулась на груди, обмотала ниже и спустилась по ноге. Темка ухмыльнулся: капитан вяжет его, как шустрого зайца.

– Ну, помоги Олень-покровитель!

Княжич распластался ящеркой, скользнул в проход. Потолок уже так низко, что головы не поднять. Даже толком не почесаться! А песок, кажется, проникает даже сквозь одежду. Темка вытянул руку с фонарем, ловя медный отлив. Если попадутся зыбучие – утянет. Коридор-то – конный спокойно проедет. Но так обидно возвращаться! Темка подтянул веревку, чтобы не мешала. Ерунда это все: начнет засасывать, Александер все равно не вытянет. Посветлело. Темка рванулся, выбросил руку вперед – только бы не напороться на решетку! Повел из стороны в сторону и чуть не взвыл от досады: пальцы ткнулись в горячее железо.

Но все-таки подобрался поближе, постарался отгрести песок. Кованые ворота скруглялись небольшой аркой. А ведь Темка сможет пролезть! Как раз протиснется. Спасибо, Олень-покровитель!

Княжич высунул голову, огляделся. Ага, и дальше песок плотный. Вон бронзовая тропинка вьется. Темка втянулся обратно в лаз. Капитану он скажет, что не пролез. А то ведь Александер не пустит, и сам не протиснется.

В окне призрачно светились Пески, и узкий серпик месяца казался тусклым в их свете. Темка распластался на горячей постели. Песчинки кололи влажную от пота спину. К ночи жара спадала, но все равно было душно.

Сон не приходил, крыса в душе металась все сильнее. Чтобы успокоиться, княжич старался думать о чем-нибудь хорошем. Но перед глазами вставало совсем другое.

Да, прошел уже год с того памятного ужина в Торнхэле. Темка тогда выскочил из зала, как только Крох-старший отодвинул кубок в центр стола. Неучтиво, даже не простившись с гостями. Но невозможно дальше смотреть на Марка!

…Князья вошли в обеденный зал, продолжая какой-то разговор. Не прервали они его и за столом. Впрочем, говорил больше гость:

– Честь – только для знати. Нам есть по кому мерить свои поступки, перед чьей памятью держать ответ, о чьей доблести помнить. Наша жизнь составляет славу или бесчестие всего нашего рода.

– Я все же думаю, что для чести не нужны подпорки, – заметил отец.

Крох недовольно двинул кубок, сказал строго:

– Это не подпорки. Это – род, уважаемый князь. То, чего нет у других. Спросите землепашца, сколько колен он помнит. Чем славен его прадед или дед? Не ответит. Да ему этого и не надо.

– Ну не хотите же вы сказать, что все остальные бесчестны? – слегка удивился отец.

– А почему бы и нет? Вы думаете, честь не дает простонародью красть, обманывать, трусить, лжесвидетельствовать? Нет. Есть только одна вещь, которую они признают и согласно которой живут, – власть. Чем крепче держишь, тем меньше погани. Только власть.

Темке стало неприятно. Он внимательно глянул на Александера, перевел взгляд на старого капитана, его отца. Это что же – у них нет чести?! У них?! Да как можно нести такой бред, и шакал язык не откусит?!

– Вспомните, хоть один байстрюк прославился благородством или ратной доблестью? Только те, кого из милости оставили в семьях и держали вот так, – Крох смял лепешку в бесформенную массу. – А остальные плохо кончили. А все почему? Рода за ними не было, а власть применять не стали.

Марк проводил взглядом отброшенный хлебный комок и снова вскинул глаза на отца.

– Кстати, Маркий сказал, что ваш сын якшается с крестьянскими щенками, – продолжил Крох.

Темка возмущенно взглянул на гостя. Нет, он не скрывал от отца свои игры с деревенскими мальчишками, но в этом поспешном докладе было что-то мерзкое.

– Эти мальчики – люди князя Торна, – вмешался старый капитан Алекс. – Те, кто должен быть ему верен и кого он должен защищать – не приведи Создатель! – в случае войны.

Крох повернулся к князю:

– У вас странный капитан. Воин не должен бояться войны. А защищать в первую очередь нужно свой род и своего сюзерена. Власть, только власть! Страх перед сильным – вот залог спокойствия. И я воспитаю Маркия правильно, – гость одарил нелюбезным взглядом Торна-младшего.

Темка со злостью сжал под столом кулаки.

– Не так ли, Маркий? – повернулся Крох к сыну. – Ты ведь уже знаешь цену власти и страху?

Тот аккуратно наклонил голову:

– Да.

Темке показалось, что он весь ужин вместо слабенького вина хлебал болотную жижу. Мерзость какая!

К счастью, гость отодвинул кубок в центр стола.

Слуги испуганно прижались к стене, пропуская бегущего наследника. И только на боковой лестнице кто-то оказался не столь проворен. Мазнуло по лицу косой.

– Лисена? – княжич подхватил девочку. – Ты чего тут?

Капитанская дочь неторопливо пригладила косу, притворно вздохнула. Ну конечно, тут же есть выход к комнате стольника! Когда-то было принято, чтобы слуга скрытно наблюдал за княжеским ужином, не маяча весь вечер в зале, а сейчас про каморку забыли. Вот любопытная Лисена и подсматривала. Если Александер узнает, девчонке мало не покажется. Темка зло помянул шакала.

– Ладно, пошли, отведу к Дарике. Только быстро.

Лисена не успевала, путаясь в длинной, на вырост, юбке. Пришлось ухватить ее за теплую ладошку и тащить за собой. Задыхаясь от бега, малышка все-таки восхищенно высказалась:

– А какой он красивый! Этот приезжий княжич. Как принц!

– Вот скажу Дарике, где тебя нашел!

В глазах девочки блеснули слезы, но губы она поджала точь-в-точь как капитан.

– Да не скажу, не скажу!

«Тоже, нашла красавца», – ядовито подумал Темка. Марик Крох – надутый индюк. Нужно успеть его перехватить. Быстро сдать Лисену матери, и назад.

– …Подожди!

Марк, уже тронувший дверь, повернулся. Подсвечник в его руке чуть дрогнул, капнул расплавленным воском. Темка неразрывно сказал, точно проталкивая через горло длинную змею:

– Маркий Крох, я возвращаю тебе оружие твоего рода и прошу вернуть мне нож с Оленем.

Отсвет блеснул на лезвии. Темка показал Лиса, спрятал в ножны и рукоятью вперед подал гостю.

Снова капнул воск. Марк не протянул руку:

– К сожалению, я не могу вернуть твой. Он случайно затерялся.

Родовое оружие?! Темке показалось, что ему дали пощечину. Он разжал пальцы, и нож Кроха упал на каменные плиты между бывшими побратимами.

Тень от свечей послушно легла под ноги, когда Темка развернулся. Но свет за спиной горел недолго: Марик ушел в комнату и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Темка с досадой перевернулся на спину. Вот леший! Никак не уснуть! А ведь уже вставать скоро. Нужно уйти до рассвета, чтобы не заметил капитан. А то как пить дать не пустит… Княжич осекся. Свесил голову с кровати, провел языком по потрескавшимся губам. В последние дни появилось много запрещенных слов: пить, вода, река, дождь.

Надо идти. Иначе гарнизон не выживет. Жажда сводит с ума, позавчера напали на караул у запасов воды. Пока трое дубинками загоняли товарищей в угол, четвертый пытался взломать замок. Хорошо, что услышали шум. Караулы увеличили, а чтобы не было сговора, Александер назначает солдат в последние минуты. Шурка старается держаться поближе к отцу, ведь все знают, что ключ от подвала есть только у капитана.

Вспомнилось: залитая солнцем комната. Александер дергает себя за ус и неприязненно смотрит на четверых, стоящих у двери. Один зол, и не скрывает этого; Темка видит, как колыхается в его глазах ненависть. Другой угрюмо отвернулся. Третий просто испуган. А у четвертого – непереносимая тоска в изломе губ; солдату плевать, что с ним будет дальше, главное – не смог добраться до воды. Княжич снова посмотрел на первого. Выяснять, кто зачинщик, не надо. И раньше солдат был строптив без меры, заводила на посиделках, репейник под рубахой для всех деревенских парней. Но не думал Темка, что пойдет он на своих товарищей. Ломает жажда, ох ломает!

– Это – бунт, – заговорил Александер. – Вы знаете, что делают с бунтовщиками.

Ворот мундира сдавил горло. Темка тоже знает: вешают. На что они надеялись?! Или жажда так иссушила мозги?

– Будь моя воля, болтались бы уже на балке. Но вы – люди князя Торна, и решать будет княжич Артемий.

Капитан предупредил Темку, но все равно ослабли колени, а родовой меч неподъемной тяжестью повис на поясе. Княжич постарался сказать твердо:

– До вечера запереть этих троих. Зачинщика в колодки. Вечером – всем кнут.

Расковать пришлось раньше, солдат не выдержал бы по такой жаре. Но больше никакой милости не было. Темка стоял во дворе, когда кнут оставлял на спинах приговоренных багровые отметины, сочившиеся кровью. Раны почти сразу забивались песком, и промыть их не было возможности. Норма – две кружки в день.

Надо идти.

Чернильные пятна так и остались на скатерти с того дня, как пришли Пески. Темка бросил поверх карту, повернулся к капитану:

– Сам же видел: я еле прополз!

– Шурка пройдет.

Темка попытался заглянуть в лицо Александеру, но тот отвернулся к окну. Заходящее солнце резче высветило черты, спрятало в тени глаза. Капитан так и не переоделся, просоленная потом рубаха морщилась на спине. Исчезновение княжича обнаружили утром, и весь день пытались отгрести песок в том проходе. Добраться до засова, отомкнуть железные створки – больше-то некуда было деться Артемию. Но точно какая-то гигантская ладонь все толкала и толкала новые массы, грозя окончательно засыпать ход. К вечеру во дворе выросла внушительная гора, но только и расширили, что капитан смог добраться до решетки. Дальше уже не протиснулся бы и самый худой солдат из гарнизона. Там Александер и встретил княжича. Хриплую ругань капитана Темка услышал издалека. Улыбнулся: победителей не судят! А теперь увяз в дурацком споре.

– Ты еще Лисену предложи, – буркнул княжич. – Это мой гарнизон. И отвечаю за него я!

– Тема, – капитан впервые назвал его так, – это не игры.

– А я, когда клятву королю давал, не играл!

Вскинул упрямо подбородок, тоже демонстративно уставился в окно. На закате песок переплавил цвета, притворился бронзой. Темка подумал, что возвращаться нужно обязательно до того, как начнет опускаться солнце. А то не найдешь тропку, засосет. Как ни бесполезен спор, в одном капитан прав: не дело, когда дорогу знает только один.

– Ты на карте сможешь путь нарисовать? – Александер не поворачивался. Голос у него спокойный, точно про дорогу на ярмарку спрашивает.

– Я Шурке еще и на словах объясню, – хмуро ответил Темка.

– Лучше запиши.

– А что там карта… Все по-другому. Я по солнцу запомнил. И то так… направление.

– Все равно. Хотя, конечно, лучше бы ему с тобой хоть раз сходить.

– Не завтра. Я сам еще плохо ориентируюсь.

Отметки легли на карту. Не так уж далеко, а бродил целый день. Думал, уже все: наступит ночь, явятся мороки из рассказа бабки Феклы. Аж мороз по коже пробрал, в такую-то жару. Ох, спасибо, Олень-покровитель, вывел.

– Можно со стороны Южного Зуба идти, там пески плотнее. Но тогда почти день на дорогу, воды набрать не успею. Может, переночевать там, у источника? – Темка предложил это, стараясь отогнать воспоминания о надтреснутом старческом голосе: «… и придут души погибших».

– Я, конечно, не слишком верю в легенды, но проверять еще и эту – не надо.

– Не веришь? – Темка усмехнулся потрескавшимися губами, зажмурился.

…Радуга над источником виднелась издалека. Среди трехцветных песков – настоящее чудо. Вода такая холодная, что ломило зубы. Темка упал лицом в родник и принялся жадно, взахлеб, глотать. Обожженная солнцем кожа наконец-то перестала зудеть. Княжичу казалось, что у него внутри все ссохлось, как старое дерево, и вода мгновенно проскальзывает в трещинки. Он пил лежа, взрывая руками песок вокруг родника. И только когда пальцы провалились во влажное месиво, испуганно отшатнулся. Родник не копил воду – драгоценная влага растекалась и мгновенно уходила в песок. Темка торопливо отвязал флягу, подставил под струю. Кожаные бока стали холодными, слегка влажными. Но наполняться будет несколько часов, слишком уж слабый ручеек. Слишком слабый.

Темка почесал бровь: в крепости так много людей! Почти полсотни человек, а запасов осталось на несколько дней, не больше. Радуга издевательски переливалась над головой. Обманка – от такого родника не загораются цветные полосы. Княжич упал лицом в мокрый песок. Почудилось – или это кровь шумела в ушах, – кто-то издевательски хмыкнул…

Воспоминания ушли, оставив обманчивый вкус воды на губах. Темка качнул стоявшую на столе кружку: осталось на донышке. Это – перед сном. Чтобы не крутиться в постели, не вставать каждые полчаса и вытряхивать из-под себя песчинки. Хотя на самом деле уснуть мешают не столько они.

Закатное солнце скрылось из виду, Пески скоро из бронзы обернутся серебром. Княжич опустил веки. Глаза болят. Надо что-то придумать, от золотого блеска и ослепнуть можно. Он почесал бровь, открыл глаза и глянул на Александера. Спор окончен, но один вопрос остался без ответа.

– У него – только солдаты, – уронил капитан.

Свечи так и не зажгли, и фигура Александера за противоположным концом стола была почти неразличима. Да, в Южном Зубе только солдаты. И Митька.

– На два гарнизона не хватит. А с их стороны пройти легче. Выставит охрану, и ты больше не возьмешь там ни капли.

Александер не договаривал, княжич чувствовал это. Вон как тянет за ус. Но можно догадаться и самому:

– Он будет убивать, да? – Перед глазами возникло лицо капитана Германа. Да, будет. Но там Митька… Если он еще жив. Ну почему, почему не разглядеть штандарт на башне Южного Зуба!

Капитан чуть шевельнулся. А Темке вдруг вспомнились старые весы на хозяйственном дворе: огромные, на каждую чашу можно положить несколько мешков. Получается, что сейчас на одной – Митька и его гарнизон. А на другой – обитатели Северного Зуба.

– Александер, а разве так может быть? Решаешь вроде бы правильно, а все равно получается, что предаешь. Там же Митька!!! Может, ему уже ни глотка, ни полглотка воды не осталось!

Темка думал, что он уже мужчина и никогда не заплачет; что засуха просушила до кристалликов песка в венах. Но брызнули слезы, слиплись ресницы.

Во дворе седлали лошадей. Митька не выдержал, подошел:

– Куда-то собрались, капитан?

В голосе не было уважения ни на голубиное перо. Митька слишком хорошо помнил, как капитан расхохотался ему в лицо на приказ открыть ворота беженцам. Стыд перед брошенными в Песках людьми был так силен, что и сейчас Митьку затошнило.

Герман еле заметно хмыкнул, но ответил достаточно вежливо:

– В Пески, княжич. Говорят, источник дается тем, кто ищет. Запасы кончаются.

Митька остановил взгляд на притороченных к седлам бурдюках.

– Надеетесь проехать верхом?

– Где не проедем, там на брюхе проползем.

«А ведь он не трус», – подумал Митька. Впрочем, и на дуэли стреляться – даже самому меткому стрелку – опасно. Рисковый способ заработать деньги.

– Я с вами.

Он развернулся и пошел седлать Поля. Митька был уверен, что эту просьбу капитан уважит. Действительно, его дождались у ворот Герман и двое солдат.

Лошади нехотя ступили на песок. Темно-рыжие барханы сминали горизонт, дышали жарой. Горячий ветер зализывал цепочку следов. Первым ехал капитан, за ним Митька, следом солдаты. Княжич не узнавал степи, где они носились с Темкой. Стерлись берега Красавки. Пропала рощица, обычно видная издалека. К ней проехать не удалось, бронза почти истончилась, сменилась золотом. Зыбучие пески. Капитан спешился, кинул повод одному из солдат:

– Останешься тут.

Тот с облегчением закивал. Впереди стлалось золото, перечеркнутое узенькими тропками, страшно было идти между зыбучими песками. Да и солнце, поднимаясь, все сильнее давило горячими ладонями. Митька погладил уставшего Поля, жалея, что нет и малейшей тени, чтобы спрятать коня.

Герман первым шагнул на бронзовую дорожку…

Потом, в замке, у Митьки золотые круги плавали перед глазами и продирало ужасом, когда он вспоминал тот путь.

Почти сразу сбились с дороги: капитан и солдат видели разные тропки, совсем не те, которые открывались княжичу. Герман пожелал верить своим глазам – и еле выполз на четвереньках. Отплевывался от песка, ругался и карабкался на тропу. Не слышал еще Создатель подобной хулы, какую изрыгал капитан! Потом встал на горизонте мираж: родник, рассыпающий веер брызг. Митька ясно видел, как сквозь призрачную воду просвечивает все то же золото. Но солдат кинулся туда, хватанул песок в горсть, ткнулся губами. Пока по бедра не засосало, все не желал верить, что это обман. Спасти его не смогли. Стоило сойти с тропы, как ноги тут же увязали по щиколотку. Митька яростно рванул пояс из штанов, пополз к дико кричавшему мужчине, но Герман в последний момент ухватил княжича за ногу. Митька лягнул, да разве из таких тисков вырвешься. Солдат выл, запрокидывая голову, и только когда сухое золото хлынуло в рот, крик замолк. Прошуршали песчаные струи, сглаживая воронку. Как и не было человека.

Если бы не вешки, обратно бы не вернулись.

Глава 5

Не нравится, когда смотрят в спину. Но не запрещать же. Все равно будут таиться в коридорах, комнатах и украдкой пялиться на уходящего. Один помолится Матери-заступнице за княжича, другой – за себя. Может, просто пожелают удачи. А кто-нибудь скрипнет зубами: ну, уж этот-то пьет вволю там, у источника. И ведь не докажешь, что Темка разве две кружки лишних и выпивает: когда приходит и когда уходит. Пока доберешься до источника, все внутри спечется. Сверху солнце шпарит, снизу пески накалившиеся жгут. А больше княжич воды не возьмет: слишком слаб ручеек, еле-еле за день бурдюки набираются. На ночь бы оставить какую посудину, но родник к вечеру иссыхает, прячется. И только с восходом набухают первые капли. Каждый утро, торопясь к источнику, Темка боится: а вдруг уже закончилось чудо.

Александер тоже смотрит вслед. Он думает, что самое страшное – идти по еле заметной тропке. Темка бы усмехнулся, но больно пересохшим губам. Самое страшное – целый день лежать на раскаленных песках, распластавшись под солнцем. Все время кажется, что лучи тяжелые и давят, давят, все плотнее прижимая к бронзовой сковородке. Не помогает даже самодельный навес из плотной ткани, солнце прошивает его насквозь. А под самым ухом журчит родник. У Темки от жары кружится голова, в первый день его вырвало. Самое главное – пережить полдень, когда даже собственная тень поджимается, уходя от раскаленного светила. Над песками встает марево, в котором порой чудятся странные картины: замки, уходящие караваны, воины на отменных жеребцах, тенистый берег речушки, красивая девушка, стирающая на мостках. Порой даже слышны стук копыт, голоса, плеск волн. И какой-то бесплотный голос вздыхает над ухом: «Не тот…» Темка боится полудня: ему кажется, что можно сойти с ума. Княжич дорывается до влажного песка, прижимает его к лицу и так ждет, когда солнце начнет заваливаться к горизонту.

А вот возвращаться домой уже не страшно. Волочишь тяжеленные бурдюки, ноги не держат и перед глазами плавают ярко-желтые пятна. Пот разъедает кожу, и сколько ни вытирай – все равно щиплет глаза, а ведь нужно следить за тропой. На страх сил уже просто не остается.

Но сегодня Темка уйдет от источника чуть раньше. Он и вышел-то, когда солнце едва позволило разглядеть дорогу.

Южному Зубу повезло. Пески чуть присыпали стены и почти сплошь отливают бронзой. Темка поднял голову, прикрываясь козырьком ладони. Перед глазами мельтешили солнечные блики, мешая рассмотреть. Княжич сморгнул, проклиная безветренную погоду. Есть! Уф-ф-ф, спасибо, Матерь-заступница. Штандарт не приспущен – значит, жив Митька. Если, конечно, в крепости есть кому следить за ритуалом – тут же ошпарило новым страхом.

Темка торопливо сбросил бурдюки, достал зеркальце. Конечно, глупо подниматься на башню, точно зная: к тебе не придут. Карабкаться по жаре, подставляться горячему дыханию Черных песков. Но княжич поймал солнце, послал три коротких блика: «Приходи немедленно». Если Митька откликнется, то Темка сделает подлость: принесет в крепость мало воды. Снова вспомнились старые весы. А не подлость: самому пить, а друг там от жажды умирает?! Но нет ответа, только чуть дрожит в горячем мареве кромка башни.

Дерьмо шакалье! А если у Митьки сил уже нет по лестницам таскаться? «Приходи немедленно!» Горячий ветер бросил в лицо песок, обжег пересохшие губы. «Приходи немедленно!» Темка прикусил пальцы, чтобы не расплакаться. Создатель, ты не можешь так поступить! Княжич опустился на горячий песок, зеркальце выскользнуло из руки. Если хотят покарать его неизвестностью – пусть! Лишь бы Митька просто не поднялся сегодня не башню. Лишь бы не сбылся тот сон, в котором видел Темка умирающего от жажды друга. Олень-покровитель, помоги!

С башни сверкнула вспышка. У Темки словно пружинка внутри разжалась, он вскочил. Глупо торчать там и вглядываться в ослепляющие пески, точно зная, что друг заперт в крепости. Но Митька все равно стоял. Темка приподнялся на цыпочки, замахал руками. Увидит – в этих песках как на ладони. Пятки зудят – так и хочется побежать навстречу. Но нельзя, Герман может заметить. Капитан Южного Зуба – последний человек, с кем желал бы сейчас встретиться Темка.

Наконец длинная предвечерняя тень легла на пески. Митька! Темка подпрыгнул на месте, но ближе подойти так и не решился. Уже можно рассмотреть лицо друга – осунувшееся, дочерна загорелое, с еще больше облупившимся носом. Волосы выгорели и стали почти белыми. Но, несмотря на жару, Митька был в зеленом мундире. Темке даже сделалось неудобно за свой вид: мятую, пропотевшую, выгоревшую на солнце рубаху и плотные деревенские штаны.

Всадники вылетели неожиданно, песок ударил из-под копыт. Митька оглянулся, но не отпрыгнул с дороги, а бросился наперерез. Герман, шакал его побери!

Темка подхватил бурдюки. Некогда путаться в ремнях, но воду тут оставлять нельзя. В крепости ждут – и считают глотки. Успеть в пески, туда на лошадях не сунутся, а тропки с непривычки сразу не разглядят. Быстрее! Темка оглянулся. Всадники уже близко, Митька, отплевываясь, поднимается с взрыхленного копытами песка. Еще немного! Горячий воздух затопил горло, к лицу точно придавили нагретую подушку. Ноги зарывались в песок, бурдюки оттягивали руки. Сбоку мелькнул всадник, рывок – и Темке преградили путь. Княжич метнулся в сторону – но солдаты в зеленых мундирах были и там.

Горячая бронза толкнулась Темке в лицо; он упал, перекатился на спину и сел.

– Княжич Артемий! А вас и не узнать, – усмехнулся Герман. – Что же вы так испугались? Мы всего лишь хотели поинтересоваться делами наших соседей.

Бесцеремонные руки солдата отодрали Темкины пальцы от бурдюка.

– Капитан, это вода! – на осунувшемся лице засветилась такая радость, что княжичу стало страшно. – Вода, капитан!

Кадык заходил на шее, когда солдат присосался к бурдюку. Рванулись к нему товарищи, спешно слезая с коней.

– Отойти! – хлестнул по ушам крик Германа. – Прочь! – Выстрел ударил в безоблачное небо. Но оторвать от воды невозможно. Капитан выхватил еще один пистолет, выстрелил уже прицельно.

Солдат мягко подломился в коленях, его товарищи еле успели подхватить падающий бурдюк. Струйка крови плеснула по мундиру, капнула в песок. Темка отрешенно подумал, что красный цвет вполне вписался в общую гамму.

Подбежал запыхавшийся Митька:

– В чем дело, капитан?

Темка вскинул удивленные глаза. Раньше друг скрывал отношение к Герману, сейчас же ненависть звучала открыто.

– Ничего такого, Эмитрий, что требовало бы вашего внимания, – нагло ответил капитан. – Мы просто приглашаем княжича Артемия в гости.

Темка встал, тряхнул волосами – за шиворот посыпался песок, но княжич лишь слегка повел лопатками. К крепости шли плечом к плечу с Митькой. Молча, при капитане говорить не хотели.

Бурдюки с водой вез сам Герман.

Прежде чем сесть, капитан махнул рукавом по сиденью. Со знакомым шорохом песчинки осыпались на каменный пол. Темка остался стоять, холодно глядя на Германа. Тот закинул ногу на ногу, качнул носком сапога. У Митьки дернулся уголок губ, но княжич смолчал.

– Артемий, так, значит, вы нашли источник? – с довольным видом спросил капитан.

Темка готов был поклясться, что, прежде чем прийти сюда, Герман приложился к бурдюку. И теперь жмурится довольно, оглядывая княжича Торна от растрепанной макушки до вытянувшихся на коленях пузырями штанов.

– Принесите карту.

Плотная бумага с шелестом легла на стол.

– Где? – Герман подтолкнул к Темке перо.

– В песках, – усмехнулся тот.

Капитан не возмутился, понимающе кивнул. Темка от омерзения выгнул губы: Герман-то решил, что Северный гарнизон просто не желает делиться, вот и все. Так же, как не пожелал бы сам Герман.

– Ай-яй-яй! Как же так, княжич Артемий? Мы тоже люди короля. Вон, ваш друг от жажды помирает. А вы поделиться не хотите. Стыдно, княжич, стыдно! – капитан насмехался, корча преувеличенно-серьезную рожу.

Темка повернулся к Митьке:

– Там не хватит на всех. За день набегает, сколько я принес. А у нас семейные и беженцы.

«А теперь смотри! – прикрикнул на себя Темка. – Если в лицо говоришь, что предаешь, так смотри!» Митькины серые глаза остались спокойны; друг только облизнул сухие губы.

– Я спасаю своих людей, – пробормотал Темка.

Герман вскочил – тяжелое кресло ударило под колени и чуть не опрокинуло капитана обратно. Шагнул ближе, дохнул в лицо:

– Ах ты… Людей он своих спасает! А что вот этот подохнет, тебе как? – Герман ухватил княжича Дина за плечо, дернул ближе.

– Прекратите, капитан! – вырвался Митька. – Это право княжича Артемия!

– Право?! – ноздри Германа раздулись, даже сквозь плотный слой загара было видно, как побелело его лицо. – Ну что же. Боюсь, княжич, вам придется погостить у нас. В Песках, знаете ли, опасно, мы не можем вас отпустить. Вот только воды для гостей у нас нет, уж не обессудьте! А желаете напиться – добро пожаловать в путь.

– Чтобы вы расставили по моим следам вешки, капитан? – смешок вышел хриплый.

«Хорошо, что Шурка со мной разок сходил», – подумал Темка, глядя на захлопнувшуюся дверь. Громыхнул навесной замок.

Княжич опустился в кресло, в котором недавно нагло восседал капитан. Пить хотелось – как будто в желудке песок горячий перекатывается. Говорят, без воды человек может прожить не больше пяти дней. Герман придет раньше.

Темка скрестил на столешнице руки, уронил на них голову. В общем-то, от него ничего такого не требуется. Молчать, и все. А в крепость воду принесет Шурка. Только бы Герман для острастки не лишил Митьку воды! Эта сволочь может…

Каждое утро Митька ждет чуда: проглянутся проплешины в песках, раздует барханы. Поднимется на башню глянуть окрест – и ослепнет на мгновения от вспыхнувшего под рассветным солнцем золота. Но никогда еще он не молился так жарко, спеша вверх по стертым ступеням. Кружит от недосыпа голову, и княжич бережно придерживает на боку фляжку. За тонкой стенкой плещется вода. Почти полная фляжка. Отхлебнет еще пару раз, и довольно. Остальное нужно оставить. Княжич с досадой ударил кулаком по каменной стене. А передать-то Темке как?! Герман выставил охрану, в тот коридор не пускают.

Бронза. Золото. Просверки серебра. Ничего не изменилось за ночь.

Восходящее солнце не слишком жаркое, но Митька все-таки спрятался в тень. Щелкнуло внутри: «Сутки и ночь». Столько уже Темка заперт без воды. Сутки – это длинный вечер, душная бесконечная ночь, медленно расцветающее утро и раскаленный день. И снова – вечер, бессонная ночь. Без воды. Да Темка, наверное, уже готов собственный язык жевать!

Капитан ходил к пленнику четырежды и возвращался все более озлобленным. Страшно попадаться ему на пути. Но Митька все равно караулил. Они сталкивались ненавидящими взглядами – и молча расходились.

Если бы Герман не подмял под себя гарнизон! «Раньше надо было думать», – укорил себя Митька. И тут же шевельнулось воспоминание – родной запах отцовского мундира, собственный голос: «Обещаю». Нет, отец не мог знать, что так выйдет!

Все, больше никаких необдуманных обещаний. Он – наследник, княжич Дин. А отец учил: князь себе не принадлежит. Ну зачем, зачем он взял с Митьки слово! Пятнадцать лет – уже не ребенок. Отец должен был это понимать. Но все-таки отправил под власть капитана. И нашел же в наставники такую сволочь!

Когда-то нянька рассказывала маленькому Митьке сказку про грызунов. Мол, бродят такие по свету, места себе не находят, маются. Но если повезет кому из них, то вселится в человека и начинает вить там гнездо, выгрызать душу и сердце. Митька долго боялся, по ночам снилось, как окутывает людей черная пелена, впитывается через кожу – и вот уже не человек перед тобой, а нелюдь бездушный. Княжич давно не верит в сказки. Но сейчас ему кажется, что в Германе сидит такой грызун. И точит, точит, вся душа капитанова уже как решето. Глаза пустые, только злоба и ненависть в них плавятся. Митьке страшно думать о том, что случится, когда душу капитана пожрут окончательно. Понимает ли Темка, что ему тогда грозит?

Княжич уперся затылком в теплый камень, прикрыл глаза. Как пить-то хочется… «Терпи! Темке еще хуже!» – прикрикнул на себя. Вокруг тяжелой головы плавали обрывки снов, на ресницы как пудовые замки навесили. Митька две ночи болтался в окрестностях коридора, спал только днем, урывками. Но никак не мог подобраться к часовому, все на просвет видать! Голова мотнулась вниз, Митька испуганно распахнул глаза. Не хватало еще задремать!

Солнечный диск показался над краем зубца. Пора. Скоро смена караула, по жребию черед Глеба, а он мужик рассеянный.

– Глеб! – голос прокатился по коридору, Митька еле успел нырнуть в нишу. – Глеб! Капитан зовет!

– А пост? – резонно спросил солдат.

– Да кому твой пост нужен. Вон замок какой! Пошли.

Глеб нерешительно переминался. Митька попросил мысленно: «Матерь-заступница, пусть он уйдет!»

– Ну Глеб!

– Да иду я, иду. Вот ведь…

Митька вжался в стену. Мелькнула мимо тень, дверь глухо проехала по полу. Не рваться, подождать хоть чуть-чуть, вдруг вернется. Все! Вперед!

Запасные ключи оттягивают пояс. Какая удача, что капитан забыл про них! Как вовремя отозвал Глеба! Видит Матерь-заступница, что творят, и на их стороне – Митьки с Темкой. Помоги еще немного!

Ключ с тихим щелчком провернулся, отвалился замок, повис на дужке. Митька рванул дверь, шагнул в душный полумрак. В комнате без окон догорала на столе свеча, роняя капли воска на засыпанную песком скатерть. В углу шевельнулся пленник.

– Темка! – Митька стукнулся коленями об пол.

Видно, обозлился капитан. Руки у Темки заломлены за спину, связаны. Вот шакал паленый! Но прежде чем развязать путы, Митька поднес к губам друга фляжку. С жадностью тот обхватил пересохшими губами горлышко. Булькнула вода. Митька сглотнул сухой комок.

С узлами возиться некогда, ножом их. Осторожно, чтобы не порезать опухшие запястья.

– Идти можешь?

– Голова… кружится, – онемевшие руки плетьми повисли вдоль тела.

Ох, как болят сейчас у друга плечи! Митька тряхнул флягой: пусто.

– Чего он тебя связал?

– Я пистолет хотел забрать. Этот дурак положил на стол и угрожал.

Темку шатнуло в сторону, он уцепился за стену. Осунулся княжич, дочерна загорелое лицо как из базальта высечено. Припомнит это Митька капитану!

В коридоре – ни души. Однако лучше обходной дорогой, пусть и дольше. И не через ворота, а неприметным ходом в стене. Быстрее! Но Темка еле ноги передвигает, морщится от боли в руках.

Звякнул замок на кованых воротцах. Деревянная дверь за ними сдерживает ветер, шуршит осыпающимся песком. Ничего, Митька проверял – можно открыть. Лишь бы Темка до своих дошел, не заплутал, не рухнул без сил. Помоги ему Олень-покровитель.

– А зеркальце я потерял, – вспомнил Митька. – Когда наперерез лошадям бросился, видно, выпало.

– Да и шакал с ним! Пошли! – У Темки лихорадочно блестели глаза.

Ну вот, он все-таки предложил это. Митька чуть поежился, выдохнул:

– Я не могу.

– Почему?!

– Тем, если ты мне покажешь источник, я не смогу вернуться в крепость. Ты сам не пустишь. А тут – мои люди. Солдаты князя Дина. Солдаты рода золотого Орла.

– Ну и чем ты им поможешь, если останешься?

Митька повел плечом. В тонком луче света, пробивавшемся через щель, сверкнул золотой галун. У Темки брови сошлись на переносице:

– Пойдем, пожалуйста! У вас же почти нет воды!!! Я не могу тебя тут бросить… ты же погибнешь.

– Нет.

Митька не верит в собственную смерть. Но как трудно одним словом перекрыть путь к воде! Каждая буква колючим комком царапнула пересохшее горло, растянула потрескавшиеся губы до сукровицы. Как же хочется пить! Кажется, все на свете бы отдал, а вот невозможно уйти.

– Ну не могу я сказать Герману, где источник. А ты… Ты же не солдат, Митька. Ну не солдат ты! Тебе летописи писать нужно. Ты правду видишь.

Да, Митька не изменит судьбу гарнизона. Глупо сходить с ума от жажды, когда можно спастись. Лежат в замковой библиотеке старые свитки, и только княжич знает, что осудили невинного. Как хочется согласиться с Темкой! Так много аргументов – за. И так мало – против.

– Думаешь, об осажденной крепости пишут те, кто отсиживался в соседней деревне? Нельзя, понимаешь? Нельзя. Летописцу нельзя, так же, как и воину. Он лгать не имеет права! И ты не приходи больше, слышишь? Выследят. Уходи же!

Темка набычился, уперся кулаками в стену. Где-то там, за толстой каменной кладкой, через тысячи шагов по золотой пустыне бьет источник. Холодная, свежая, чистая вода поит воздух влагой. Подставить бы ладони горстью, ткнуться губами… Митька мотнул головой:

– Я клятву королю давал.

Дверь открывается наружу, на нее нанесло столько песка, что не сразу и сдвинешь, но Митька должен это сделать. Темка, наваливаясь на створку, вкладывал всю свою злость, точно она виновата. На сапоги просыпалась бронза, ударило по глазам солнце. Все, Темка протиснется.

– Ты в крепость? Или к… источнику? – на последнем слове у Митьки сорвался голос, он облизнул губы.

Темка глянул на восход:

– Домой. Шурку перехватить, пока не ушел. Нечего ему по Пескам шляться. Митька… Ну… Пошли, а? Сразу к источнику. Там вода. Ты же мне свою отдал. Пошли!

Мотнул головой:

– Нет. Топай давай, а то хватятся.

Трудно прощаться, если не уверены, увидятся ли еще. Митьке – оставаться в умирающей от жажды крепости. Темке – дорога в Черные пески, из которых можно не вернуться.

– Иди, – повторил Митька.

– Дурак! – голос Германа накрыл мальчишек. Темка рванулся к двери, но ему заломили руки за спину. – Дурак! – повторил капитан и с размаху ударил Митьку – брызнула кровь из разбитого носа. – Мы же за вами следили! Он бы привел нас к источнику!!! Дерьмо шакалье!

Княжич отер кровь с лица, рывком поднялся. Ярость полыхнула алым огнем перед глазами:

– Как ты смеешь?!

Удар сбил с ног, заставил хлебнуть горячего, колючего воздуха. Герман наклонился, схватил Митьку за грудки. Глаза капитана светились ненавистью:

– Игры кончились, сопляки. Я из-за вашей дурости подыхать не собираюсь. Я твоего дружка на кусочки порежу, кожу сдеру, но он расскажет! Сам виноват, княжич, надо было соглашаться с ним идти.

Митька вскинул голову, встретился глазами с Темкой.

– Он не скажет.

Матерь-заступница, он не скажет!

– Скажет. Все скажет!

Помоги ему…

Темка выгнулся, рванулся из пут. Сквозь оглушающую боль послышался голос Митьки. Чудак, разве их можно сейчас в чем-то убедить? Бесполезно, подумал Темка. Бесполезно.

Боль снова покатилась вдоль позвоночника, вырвалась криком сквозь стиснутые зубы. Будь ты проклят, сволочь! Закусить губу до солоноватого привкуса. Больно! Как больно, мамочка! Скручивается мир перед глазами, как кора в жарком огне, тонет в багровом пламени. Сил нет, как больно!

Краснота перед глазами темнеет и рассеивается. Снова Митькин голос. Темка чуть шевельнул губами, умоляя беззвучно: Митька, ты только не смотри! Не надо! Больно, Митька… Как больно! Не смотри, отвернись. Не туда, там раздувают жаровню, наливаются алым угли… Митька, я же не выдержу – закричу… Больно!!! Мама! Не смотри… Они поймут, что ничего не добьются. И будут вымещать на мне зло… Не надо! Хватит! Я не могу больше! Олень-покровитель, ну нет сил терпеть! За что, Создатель?! Не смотри, Митька, пожалуйста… Мне же от этого только хуже. Отвернись, прошу тебя! Я не могу больше…

Капитан придвинулся близко-близко, он точно обнюхивает Темку. Боль в плечах стала сильнее – пленника поставили на ноги, придерживая под локти выкрученных за спину рук. Выругался палач, испачкавшись в крови. А потом рожу Германа сменило пепельно-белое лицо княжича Дина.

– Эй! Слышишь меня? – голос капитана шуршал, точно песок по каменным плитам. – Еще соображаешь?

Тычок в спину заставил Митьку упасть на колени. Герман ухватил княжича за волосы, запрокинул ему голову. Нож уперся в горло.

– Подохнет без воды-то. Так, может, чтобы не мучился, а?

В серых Митькиных глазах ни тени страха. Темка понимает, что у того внутри все воет и корчится. Капитан не в себе, прирезать может запросто. А все-таки страха нет. Темка – дурак; думал, что высшая доблесть, это со шпагой в самую сечу. Там-то на волне вынесет, ярость и жажда победы вытеснят все прочее. Попробуй вот так постоять, с ножом у горла. Сволочь у тебя капитан, Митька! Ну и сволочь!

– Ну? – нож дрожит в руках Германа.

– Идиот, – Темка старался говорить твердо. – Наследника князя… Это мятеж, капитан! – На самом деле от страха мутилось в голове, не выкрути ему руки – так бы и рухнул под ноги палачу.

– Так я из милости! Из милости, чтобы не мучился, – жарко дохнул Герман.

Но в глазах солдат затрепыхалась нерешительность. Только добровольный палач поскреб заросшую щеку и ехидно сощурился.

– Предпочту подохнуть сам и в свой черед, – нож заставил Митьку еще сильнее запрокинуть голову. – Не дело княжичей добивать, – он словно бы не понимал, что на самом деле шантажируют Темку.

Кто-то из солдат закряхтел осуждающе. Самый молодой торопливо отступил к дверям. Нож в пальцах Германа задрожал сильнее, того гляди – ненароком полоснет. Темка сжал зубы, чтобы не заорать: «Отпусти! Скажу!!!» Создатель, не приведи такую цену платить! Помилуй, Создатель!

Капитан опустил руку: чужого княжича можно и на куски разорвать. А вот своего – не поддержат. Бунт – озлобленный, подогретый жаждой, – страшен. Герману его не сдержать.

Митька лягнул капитана, попытался выхватить нож, но мальчишку тут же скрутили. Примотали к столбу-колонне напротив Темки. Вот сейчас в серых глазах друга – страх. Потому что капитан так смотрит на Темку, как и волки не глядят на добычу в голодную зиму. Герман метнулся к жаровне, плюнул в алые, слегка подернутые пеплом угли. Гад! Еще слюны хватает. Темка не может даже губы облизать.

Веревка захлестнула руки, поползла через балку. Княжич не сдержал стон, когда путы впились в пульсирующие болью запястья. Вытянулся, еле касаясь ногами пола. Митькины глаза распахнулись от ужаса. Капитан все ворошил угли ножом. Темка отвернулся от жаровни: Митька, не смотри! Не надо! Олень-покровитель, дай мне стойкости, выпей слабость мою, да не будет… Больно!!! Мама!

Не смотри, Митька…

Песок вмялся в щеку, присох к искусанным в кровь губам, забился в рану на запястье – когда Герман уходил, то полоснул по веревке так, что рассек кожу. Митька на ногах не устоял, рухнул мешком на пол.

Фонари унесли, но сквозь узкую бойницу падают косые лучи. Закат или рассвет? Голова кружится, нет сил разбираться. Какая, впрочем, разница? Митька попытался встать, но ноги не держали, снова ударил по коленям пол. Княжич поднялся на четвереньки и пополз, стараясь смотреть прямо перед собой. Все качалось перед глазами, точно не в башне он был, а на плоту посреди бурной реки.

Темка лежал у стены, почти касаясь ногами погасшей жаровни. Песок рядом с ним потемнел от крови. Митька нерешительно тронул друга за плечо. Перевернуть? Да ведь вся спина изрезана! Но так – наверняка больнее. Вон, обожженные кисти прижаты к груди, вывернуты неловко. Сволочи! Княжичу – руки калечить!

Митька все-таки перекатил Темку на бок. Зубами разодрал остатки пут на запястьях. Аккуратно прикрыл спину своей рубахой, обрывками Темкиной обмотал ему руки, сдув налипшие песчинки. Мундир пристроил другу под голову. Пальцы стали липкими от крови Торна, Митька вытер ладонь о стену. За это Герман тоже ответит!

Воды бы – хоть немного. Хоть глоток, разбитые губы Темке смочить. Что же он в себя не приходит? Жилка на шее еле слышно пульсирует под пальцем. Нужна вода! Но дверь – толстая, сбитая из потемневших досок – заперта. Стучи не стучи, не откроют. Да хоть сорви тут Митька горло – никто не придет. Не поделится с княжичем ни глотком. Подыхай тут с дружком упрямым. Прямой вины не будет, а что не досмотрели – так с капитана спрос, не с солдат.

Митька стиснул кулаки, болью отозвался порез на запястье, выпустил тягучую каплю. Княжич поднял руку – кровь скользнула к локтю. Кажется, это единственная жидкость, которая еще осталась. Единственное, чем можно напоить Темку. Или не стоит? Он лизнул порез – рот наполнился солоноватым вкусом. Ведь глотал во время допроса, слизывая с искусанных губ. Но сейчас при мысли, что вот это – пить, замутило. Желудок отозвался спазмами, и Митьку вырвало желчью. Будь ты проклят, капитан! Будь прокляты эти Пески!

Княжич растянулся на каменных плитах рядом с другом. Долго будет тянуться время… Солнечный луч переполз на стену. Вот-вот уйдет из башни. Митька чуть тронул пальцем жилку на Темкином горле – бьется.

Шершавый язык перестал помещаться во рту. Казалось, в темном углу шевелится кто-то большой и лохматый. Княжич понимал, что это бред, такой же, как послышавшийся перестук капель – весенний, так с длинных сосулек срываются на деревянное крыльцо. Можно постараться заснуть, хоть так спрятаться от жажды. Но Митька боялся, точно во сне мог прокараулить Темкину смерть, позволить ей добраться до друга. Жилка успокаивающе толкнулась под пальцами. Жив. Пока жив.

Митька уставился в каменный потолок. Почудилось: оттуда сыпется песок, ложится на грудь, давит, не дает вздохнуть. Шелест песчинок перерос в журчание призрачного ручья, но не заглушил собственное тяжелое дыхание. А Темкиного не слышно. Митька протянул руку, коснулся вены.

Нет!

Темка, нет!!!

Сколько ни ищи – нет биения жилки. Подглазная чернота разливается по лицу, истончается в желтый цвет. Нет, Создатель! Темка не может умереть вот так! Он не может!

Митька тряхнул друга за плечи, тут же испуганно выпустил: ему же больно! Темкина голова мотнулась безвольно. Жизни в измученном теле не больше, чем в порванной тряпичной кукле.

– Те-е-емка-а-а!!! – Княжич не кричал так, даже когда пленника жгли раскаленным железом. – Будьте вы прокляты! Чтоб ты смертью шакала издох, Герман! Будьте вы прокляты, эти Пески! – Слез не было, сухие рыдания заставляли корчиться на темном от крови полу. – Темка, пожалуйста! Ну Темка, не умирай! Будьте вы прокляты!

Ненависть сдавила горло, потемнело в глазах. И прозвучавший в комнате голос показался бредом. «Я могу вернуть, – тихий голос, шелестящий. – В нем есть сила моего источника».

– Что? Что вернуть? – Митька смахнул песок с Темкиных волос, осторожно, стараясь не задеть ссадину на лбу.

«Жизнь».

Жизнь?! Создатель, если хочешь свести с ума – ты вправе. Но не дай умереть Темке!

– Так верни! – Митька тронул пальцем жилку.

«Обещай мне».

– Что? Да говори же! Создатель ты или дух шакала – говори!

«Обещай, что вернешься, когда позову. Не бойся, это будет не скоро».

…теплые камни башни, восходящее солнце. Князь себе не принадлежит. Больше никаких обещаний…

На Темкиных ресницах – песок. На губах – песок. В волосах – песок. В ямочке над ключицей. Темный от крови.

– Я обещаю.

Толкнулась под пальцем жилка.

Во дворе все еще лежит песок, скрипит под ногами. Через несколько дней и его сдует, обнажится земля, покроется травой, если будет на то милость Матери-заступницы. Александер спешился, снял бурдюк. Подскочил сержант Омеля, бережно помог: воды много, реки вернулись, но к ее изобилию никак не могли привыкнуть. Отряд втянулся в ворота; солдаты недоуменно поглядывали вокруг.

Никто не выходит. И почему так тихо? Александер обвел взглядом окна. Пески не сильно захлестнули Южный Зуб, людей тут много меньше, а воды в подвалах столько же, как и в Северном. Почему же такая тишина? Капитан запрокинул голову: штандарт Эмитрия Дина на месте. Тупой иглой ткнуло в сердце – Александер сам, своими руками приспустил Темкин, обвязал его лентой. Черной! А так мечтал княжич когда-нибудь принять золотую. Золотой ему стала могила. До чего же отчаянный мальчишка был. Кому только ни молилась Дарика, но прошел бронзовый вечер, кончилась серебряная ночь – и даже золотым днем не вернулся Артемий. Шурка ходил к источнику, но по возвращении отвел воспалившиеся глаза… Хоть бы тело наследника найти. Не уедет отсюда, пока не объездит все земли, что были под Песками. А как княгине об этом сказать? Ох и мальчишка был! Не он – так и неизвестно, выжил ли бы гарнизон. Создатель, что ж ты наделал?

Александер опустил руку, так и не коснувшись груди. Все равно не выдернуть эту иглу из сердца. Он решительно вышел на середину двора.

– Э-э-эй! – крик ударил в стены, взметнулся вверх. В ответ послышался шорох, словно кто тайком глядит в щель. Может, они тут все с ума посходили?

Скрипнула дверь. Тощий, грязный солдатик испуганно зыркнул на Александера и прикипел взглядом к бурдюкам.

– Что стоишь? Пей, – осторожно, словно подманивая жеребенка, позвал Омеля. Полилась в котелок вода.

Парень бросился к сержанту, ухватил посудину двумя руками. Следом во двор выскочили еще трое, за ними рванули и остальные. Александер выдохнул с облегчением: жив гарнизон Южного Зуба.

– Где княжич? – ухватил он за плечо солдатика.

Тот выкатил в ужасе глаза, затряс головой

– Ваш капитан?

Солдатик бестолково замахал руками:

– Там! Там! В Рыжей башне!

Рыжей в башне была только кладка понизу; и на том спасибо – сориентировался. Александер торопливо шел по коридору, распахивая двери.

– Капитан Герман! Княжич Эмитрий!

Еще одна створка ударила в стену. Небольшая комната, посредине круглый стол, покрывавшая его грязная скатерть наполовину сползла на пол. У стола в кресле сидел Герман; перед ним лежал пистолет. Александер остановился на пороге.

– Что Пески? – Герман глянул куда-то вверх.

– Ушли. И река вернулась.

Капитан Южного Зуба нервно одернул рукава мундира. Темно-зеленая форменная ткань заляпана, и Александеру показалось, что – кровью.

– Давно ушли? – в голосе сквозила непонятная просьба.

– Вчера вечером тронулись.

– Вчера… Вчера! – Герман засмеялся, как-то нервно, захлебываясь. Александер даже подумал, что тот пьян; шагнул ближе, втянул ноздрями воздух. – Де не-е-еет. Не пьян я, капитан. Мы вино в первые же дни…

– Ваши все целы? – мелькнула страшная догадка.

Ответ Германа прозвучал равнодушно:

– Троих нет. Один в песках сгинул, другой повесился. Двое перестрелялись по пьяни, одного насмерть. А у вас? – взгляд капитана остановился на траурной повязке на плече Александера.

В горле запершило, прокашлял:

– Княжич Артемий пропал в Песках.

Герман чуть усмехнулся. Неторопливо потянулся через стол – упал пистолет, сбитый локтем. Звякнула связка ключей.

– Вот этот, капитан, – Герман отделил один, с узорчатой головой. – Комната над нами. Может, еще успеете.

Александер непонимающе взял ключ.

– Я бы на вашем месте не задерживался, – ухмылка не сходила с губ, а глаза были – как у беспробудно пьянствовавшего.

– Эмитрий, вы бы легли нормально, – над Митькой склонилась Дарика. – Вторую ночь в кресле, ну разве так можно!

Княжич потянулся, разминая затекшее тело. Он задремал только под утро. Плохая была ночь для Темки: то впадал в забытье, то стонал, а то хрипел сквозь зубы, метался по кровати – видно, снилось страшное. Митька сам чуть не плакал, не зная, как помочь. Обтирал Темке лицо, осторожно, стараясь не задеть раны. Клал на лоб влажную тряпицу – но тот почти сразу сбрасывал. Долго тянулась ночь.

Сейчас сквозь плотные шторы виднелось поднявшееся над крепостной стеной солнце. На столе под полотенцем угадывался пирог, рядом стояла кружка с молоком. Видно, Дарика уже заходила, но будить не стала. Время-то к обеду, с удивлением понял Митька. В два шага оказался у Темкиной постели, присел на корточки. Друг спал – и спал спокойно, лицо порозовело, судорожно сжатые губы приоткрылись. Хорошо, ожоги начали подживать. Митька передернул плечами: до сих пор перед глазами стоит…

…Нож накалился так, что Герман ухватился только за кончик деревянной рукояти. Митька рванулся – путы с силой врезались в запястья. Да разве вырвешься… Темка уже не стоит, висит, прихваченный под мышками веревкой. Создатель, да за что же ему такие муки?

– Герман, ты не капитан! Дерьмо шакалье! Сволочь! – Митька никогда в жизни так не ругался. Отвлечь, чтобы нож хоть немного остыл. Рассердить – пусть оставит Темку в покое, сорвет злость на княжиче Дине. Но Герман лишь повел налитыми кровью глазами. Митька снова рванулся, выкручивая руки.

Раскаленное лезвие пляшет перед Темкиным лицом.

– Где источник?

Пленник закрыл глаза. Из прикушенной губы выступила тягучая капля крови.

– Где источник?!

– Да человек ты или нет?! – Митька срывает голос в крике. А у Темки – так давно уже только хрип. Лезвие замирает, как змея перед броском, и резко впечатывается в щеку Торна…

– Что вы так побледнели? Спит он, спит! – Дарика тряхнула княжича за плечо. – И все хорошо, просто чудо как хорошо. Не оставила Матерь-заступница, заживает чисто, быстро, как покровители ворожат.

Может, и покровители. А может… Вспомнился бесплотный шелестящий голос: «Я могу вернуть»

– А где капитан Александер?

– Вроде на конюшню пошел.

Дега фыркнула в лицо. Кобылка обижалась, что хозяин все не приходил.

– Ну что ты, он пока не может, – Митька погладил лошадь по шее. Дега пренебрежительно дернула головой.

Александер вышел из соседнего стойла. На переносице еще не разошлась морщинка: кони плохо перенесли жажду.

– Капитан, я вас ищу.

Дега переступила, глухо ударив подкованными копытами. Как там Поль? Герман хоть и сволочь, но за лошадьми смотрит. Все должно быть нормально.

Митька глянул в упор на капитана:

– По праву княжича золотого рода я могу вершить суд.

Александер тоже погладил Дегу, пропустил сквозь пальцы жесткие прядки гривы.

– Да. Это ваше право, княжич Эмитрий.

– Герман должен быть повешен, – Митька стиснул пальцы на досках стойла. Он решил давно, но как нелегко такое выговорить.

– Капитанов не вешают.

– Значит, он будет лишен звания!

– А солдаты?

Митька растерялся. О них он как-то не подумал.

– Отцу напишу. Пусть решает. Только одного, – княжич скрипнул зубами, – вместе с капитаном в петлю.

Шакал раздери, как жаль, что родовой меч остался в Южном Зубе! Но не до того Александеру было, спешил увезти княжичей. Митька-то в себя пришел только в соседней крепости, Темка до сих пор встать не может. И мундир Дарика не смогла отчистить. Пришлось ехать в Темкиной рубашке. Только чуть выше локтя повязал зеленый лоскут с пущенным поверху золотым шнуром. Он – княжич золотого рода! Митька повторял это про себя всю дорогу. Готовился. Трудно сказать в лицо человеку, рядом с которым год прожил бок о бок: «Повесить!» Пусть даже от ненависти холодеют щеки. Но надо, Митька точно это знает. И готов принять все до конца: сам огласит позорный приговор и не отвернется, когда тело Германа закачается на балке.

Как странно: за спиной солдаты чужого князя. А свои, те, кто присягал на верность роду Динов, – в крепости. Кажется, что все это бред, видения, пригрезившиеся под палящим солнцем. Митьке хочется замотать головой, закричать: не может такого быть!

Песка у ворот уже не осталось, пробивалась куцая трава. Княжич вскинул голову: штандарт обвис без ветра, никто даже не удосужился снять. Створки тяжело подались, распахнулись. Митька въехал во двор.

Пусто.

Солдаты Северного Зуба спешились, настороженно поглядывая на донжон и смотровые башни. «Они не посмеют стрелять! – Митька нашел взглядом окно капитанова кабинета. – Это будет мятеж». Пусть Герману терять нечего, но солдаты не решатся.

– Оцепить двор. Проверить входы, – Александер остановил коня рядом с Митькой.

Тишина. Какая непривычная тишина.

– Пусть проверят конюшни, – повернулся княжич. По знаку капитана несколько человек сорвались, бросились в боковой проход.

Очень тихо. И ворота не заперты. Не похоже на капитана Германа, уж он-то должен был ожидать возвращение княжича. «Бывшего капитана!» – зло поправил себя Митька. Спрыгнул с коня, достал из седельной сумки пистолет.

Солдат выбежал из прохода, глянул нерешительно: кому докладывать? Выбрал все-таки капитана:

– Конюшни пусты.

Александер – выдержанный Александер! – площадно выругался:

– Сбежал! Слизняк трусливый! Обыскать крепость! Все прочесать! Посмотрим, княжич, сколько в гарнизоне верных вам людей.

Шаги глухо разнеслись в каменных коридорах. Пусто. Коней угнали, оружие увезли, продовольствие – все до последнего зернышка – выгребли. С обозом едут. Можно попробовать догнать. Но побег – слишком решительный шаг. Без стрельбы, ясное дело, не обойтись. А это уже война между князьями, королевский суд.

Сошлись с поисковым отрядом в круглом зале.

– Никого, капитан.

Митька развернулся, пошел в библиотеку. Дверь плотно закрыта. Ручка привычно легла в ладонь, потянул. Взгляду открылись закопченные стены, остовы обуглившихся стеллажей. На полу – груда искореженных книг: черные переплеты, сгоревшие страницы. И не побоялся же в крепости пожар устроить! Хотя что Герману Южный Зуб? Митька тронул пепел. Треснуло, мазнуло подушечки пальцев. Сволочь. Осторожно, словно комнату с усопшим закрывал, потянул ручку.

Перед дверью в свои покои Митька помедлил. Если капитан сжег библиотеку, то чего ждать здесь? Толкнул сворку – солнце, льющееся в окно, показалось ослепительным из полутемного коридора. Странно, все осталось как прежде, словно и не заходил никто. Митька торопливо прошел к гардеробной. Есть! Мундиры на месте, и все так же золотятся аксельбанты. Орел-покровитель, не обмани в надежде! Княжич пересек комнату, повернул тяжелое кованое кольцо на узкой дверце. Спасибо, хранитель рода! Меч на месте, капитан не решился его тронуть. Митька вытащил клинок – и словно отмершая частичка души ожила, когда увидел распахнувшего крылья Орла. Что же, есть и у Германа какие-то понятия о чести. Только уж больно куцые. Или нельзя так говорить? Разве может быть честь – кусочками?

– Княжич! – долетел крик. – Княжич Эмитрий! Вас капитан зовут!

Митька повесил меч на пояс, поправил шнур на рукаве. Что-то слышалось в голосе солдата, заставляющее напомнить себе: «Я княжич золотого рода».

Верных оказалось четверо. Не похоронили, просто сбросили в холодный погреб. Кого застрелили, кому по горлу полоснули ножом. Митька каждому заглянул в лицо, шепотом повторил все четыре имени.

– Распорядитесь насчет похорон, – повернулся он к Александеру. – Пусть из деревни священника позовут.

Капитан не выдержал, бросил яростно:

– Надо было тогда задержаться! Его счастье, шакалье, что на дороге мне не попался. Я бы его на дуэль!..

– Нет! Много чести для него на дуэли биться. Вы тоже так думаете. Потому и не вернулись после.

Александер коротко кивнул.