Осада

От автора

В этой документальной повести все, вплоть до мелких деталей, достоверно. Вымысел — только имя главного действующего лица. Теплов — герой моего неопубликованного романа, и все, что пережито мной, я отдал ему в одной из глав.

В декабре 1991 года я, в качестве специального и парламентского корреспондента журнала «Аврора», вылетел в очередную командировку на Кавказ для встречи с недавно избранным президентом Чечни Дудаевым и председателем Верховного Совета Северной Осетии Галазовым. Помимо этого, я должен был отправиться на территорию сопредельного государства, то есть суверенной Грузии, для проверки письма, полученного редакцией из Цхинвали, столицы Южной Осетии. Еще весной из этого региона приходили тревожные сообщения о начавшейся между грузинами и осетинами гражданской войне, которую комментаторы дипломатично называли «вооруженным конфликтом». Житель Цхинвали, взывая к ленинградцам о помощи, с болью рассказывал, что из себя представляет «конфликт». Его письмо вызвало в редакции шок, и решено было послать туда корреспондента. Это было в таком недавнем и таком далеком 1991-м. С тех пор понятие «межнациональный конфликт» не раз вторгалось в нашу жизнь, и урок, полученный мною в той командировке, заставляет оценивать такие события по-иному, чем раньше.

Из Джавы Василий Теплов ехал в «Икарусе» с зашторенными окнами под охраной БТРа^{1}. Начальник райотдела милиции объяснил ему, что все Рокское ущелье населено осетинами и находится под их контролем, но за Джавой дорога на Цхинвали проходит через четыре грузинских села, а там осетинские машины расстреливают. Накануне, взяв интервью у Галазова, Теплов спросил, нельзя ли ему попасть на территорию соседей. Глава Северной Осетии вызвал к себе генерала, министра внутренних дел республики, и утром следующего дня Теплов в сопровождении капитана и сержанта уже ехал на милицейском «уазике» по направлению к Транскавказской автомагистрали, или проще — Транскаму.

Милиционеры оказались словоохотливыми, всю дорогу расспрашивали о Ленинграде, упорно называя город именно так, хоть и знали о переименовании его в Петербург, и сравнивали ленинградскую блокаду с цхинвальской.

— У наших тоже Дорога Жизни есть, — рассказывал капитан, — через горы. В Джаву приходят обмороженными. С детьми, с женами идут. А что делать — жить все хотят.

На посту ГАИ машина остановилась. Капитан ушел в дежурку, но скоро вернулся, неся в руках автомат и подсумок. За постом дорога начала медленный подъем вдоль склона ущелья, на дне которого пенила волны река.

— Уран здесь добываем, — сказал капитан, указывая на штольню в противоположном склоне.

Теплов проводил любопытным взглядом черный отверстый зев круглого тоннеля, быстро проплывший мимо. Временами горы немного раздвигались, создавая крошечные отлогие пространства для селений. В других местах дома карабкались по склону, вызывая в памяти птичьи гнезда на отвесных кручах. Каменистые тропинки сбегали к шоссе, по ним спускались с портфелями и ранцами в поселковую школу дети. Иногда узкие дороги ответвлялись от шоссе и круто уходили в горы. Отара овец преградила путь машине, вынудив остановиться. Громадные лохматые собаки яростно кинулись на «уазик». Двое чабанов в бараньих шапках и бурках, размерами под стать своим овчаркам, неторопливо прошествовали мимо, закинув руки на палки, лежавшие на плечах. Они сдержанно кивнули в ответ на приветствие милиционеров. И снова гудение машины заменило собой отсутствующие звуки — вокруг лежала тишина.

На небольшой площадке у дороги Теплов заметил несколько машин и группу людей возле обломка скалы, размером с легковой автомобиль. На камне сидели три человека в косматых шапках. «Уазик» затормозил, милиционеры вышли, и Теплов поспешил следом. Перед сидевшими на камне стояла большая консервная банка, милиционеры бросили в нее по монете.

— И ты брось, — сказал Теплову капитан, — все равно сколько.

В машине Теплов спросил, что все это значит.

— Горцы, — сказал капитан так, словно одного этого было достаточно; но, помедлив, все же добавил: — Собирают деньги, покупают на них барана и на этом камне приносят его в жертву своим богам.

Чем выше поднимались, тем реже встречалось человеческое жилье, и наконец лишь горы, уходившие вниз — в пропасть и вверх — в небо, остались вокруг. Склоны их здесь уже были выбелены снегом. На подъездах к Рокскому перевалу начали попадаться зенитки, они стояли у самого обрыва и целились в сверкающие вершины. Около одной из пушек «уазик» остановился. Сразу же к машине подошел какой-то человек, должно быть, артиллерист. На вопрос капитана, как дела, он ответил раздраженно и кивнул в сторону массивных снежных козырьков, нависших над ущельем:

— Сам видишь. Здесь мы справимся, а дальше стрелять не из чего, пушки увезли.

— Кто? — спросил капитан, впрочем, без особого волнения.

— Ребята с юга, вчера две штуки забрали.

Капитан вышел из машины:

— Ладно, пошли, обмозгуем, что делать.

Они вдвоем направились вверх по дороге, на ходу разглядывая снежную макушку ближайшей горы. Сержант-водитель опустил голову на руль и, казалось, задремал, но вдруг спросил:

— У тебя «Беломор» ленинградский?

Теплов протянул ему пачку. Закурили. Водитель открыл форточку и выпустил дым в морозный воздух. Сизая струя изогнулась, словно бумажная лента, и улетела вертикально вверх.

— Из-за чего началась война? — спросил Теплов.

Сержант ответил не сразу. Он еще разок затянулся и проводил взглядом следующую дымную свечку.

— Не хотят от России отделяться, — сказал наконец он. — Гамсахурдиа объявил Грузию отдельным государством, а в Южной Осетии не согласились, решили к нам присоединяться.

Теплов подождал, думая, что сержант еще что-нибудь скажет, но тот замолчал. Теплов опять спросил:

— А вы это присоединение как, приветствуете?

Реакция была вялая: сержант пробормотал что-то вроде «конечно», но при этом пожал плечами. Теплов удивился:

— Но это же ваши братья, — с упором на «братья» сказал он.

В этот раз сержант произнес «конечно» четко и поспешно. 3атем помолчал и добавил:

— Братья-то братья, но такие деньги лупят во Владикавказе за свои яблоки — без штанов уйдешь.

Рокский перевал охраняли БТРы с эмблемой МВД СССР на броне. Владикавказских милиционеров здесь хорошо знали: офицеры здоровались с капитаном по-приятельски, о чем-то разговаривали, смеялись. Когда выехали из тоннеля, сцена повторилась: там стояли такие же БТРы и такие же солдаты грелись у костра.

— Вот и переехали границу, — сказал капитан грустно, — теперь это чужое государство.

Милиционеры вели себя здесь так же, как и по ту сторону от перевала: машина тормозила у редких селений, капитан здоровался с местными жителями, как с хорошими знакомыми, выслушивал то ли жалобы, то ли просьбы. У сошедшего на дорогу оползня пришлось задержаться в ожидании, когда небольшой тракторок с бульдозером очистит полосу. К «уазику» подошел человек в плаще и резиновых сапогах, должно быть, дорожный мастер. Капитан из машины выходить не стал: дорогу покрывал слой жирной, лоснящейся под солнцем грязи.

— Опять? — спросил капитан, открывая дверку навстречу мастеру.

Тот горестно махнул рукой и сказал:

— Прислал бы трактор помощнее, не справляемся.

Капитан пообещал, а затем спросил:

— Пушки-то как прошли?

— Успели проскочить, гора ночью сползла.

Когда поехали дальше, капитан, словно бы прочитав мысли Теплова, сказал, не поворачивая к нему головы:

— Если не мы, пропадут они совсем: Тбилиси ничего не хочет делать. В мае такое сильное землетрясение было, в Джаве люди до сих пор в палатках живут, все дома разрушило. Грузины свои села уже восстановили, а в осетинские ни одной доски не прислали.

«А ведь они разговаривали по-русски, — вдруг ни с того ни с сего подумал Теплов, — странно: капитан осетин, и мастер из местных. Почему по-русски?»

В Джаве, состоявшей из груд кирпича вперемешку с ломаными досками, Теплов был с рук на руки передан начальнику райотдела милиции. Расставаясь, капитан сказал Теплову:

— Ждем вашу передачу. Постарайтесь, чтоб всю правду!

Теплов решился огорчить его:

— Наша радиостанция только на Северо-Запад вещает, вы не услышите.

— Вот и хорошо, — неожиданно одобрил капитан, забираясь в машину, — пусть ленинградцы слушают про наши беды. А нам-то зачем, мы и так знаем.

…Районное управление внутренних дел помещалось в двух вагончиках без колес, поставленных прямо на землю. Один вагончик занимал начальник, здесь был и кабинет его, и дом — в углу стояла заправленная армейская коечка. Познакомившись с гостем, хозяин налил водой алюминиевый электрический чайник и вставил вилку в розетку.

— Скоро закипит, — сказал он, пододвигая Теплову стул.

Затем достал с нижней полки канцелярского шкафа хлеб, сахар и банку тушенки. Намазав бутерброды, аккуратно, как это обычно делают холостяки, разложил их на тарелке. Затем он сурово посмотрел на чайник. Этот человек вообще на все смотрел сурово, но беззлобно. Вода закипать не собиралась. Тогда начальник сказал Теплову:

— Закипит — выдерните. — И ушел.

Он вернулся, когда чайник уже вновь остыл.

— Рация у меня села, — буркнул хозяин, ставя чайник заново, — пришлось ждать, когда в кэгэбэ освободится. Вызвал для вас б?тэр^I из Цхинвали. Сказал им, что генерал Кантемиров лично распорядился, так что быстро пришлют.

Теплову стало неловко, как бывает неловко человеку, осознавшему, что его принимают не за того. Несколько минут провели в молчании, по очереди взглядывая на чайник. Первым не выдержал Теплов:

— У нас про вашу войну рассказывают страшные вещи. Неужели и правда грузины так зверствуют?

Начальник не ответил. Он посмотрел Теплову в глаза, словно пытался удостовериться, что гостя действительно интересует то, о чем он спросил, потом опустил голову и, казалось, задумался о своем. Внезапно крышка на чайнике требовательно забренчала, выпуская из-под себя струи пара. Начальник вытащил вилку из розетки, неторопливо заварил чай, разлил его по кружкам и, протянув одну из них Теплову, неожиданно заговорил:

— На свете не было двух таких дружных народов, как мы с грузинами. И кто здесь грузин, кто осетин? Кругом поглядеть — отец грузин, мать осетинка, или наоборот. И что произошло? Как такое могло произойти? Ну подумаешь, Гамсахурдиа с речью выступил. Мало, что ли, до него таких выступающих было? Почему в этот раз люди озлобились? Почему стали глядеть, кто тут грузин, кто осетин? Почему начались митинги, у грузин свои, у осетин свои? Сотни лет жили душа в душу. Что же получается — один человек может разрушить то, что столетиями народы собирали и складывали? Разве такое может быть?

Теплов ничего не успел ответить: издалека донесся характерный звук спаренных моторов.

— Бэoэр, — сказал начальник, поднимаясь со стула, — не тот, ваш с другой стороны должен быть.

Он поспешил на улицу. Теплов кинулся следом. По шоссе от Рокского ущелья двигался БТР. За ним осторожно, словно нащупывая передними колесами дорогу, катился интуристовский «Икарус» с наглухо зашторенными окнами. Начальник пропустил бронемашину, а перед автобусом поднял руку. «Икарус» мягко затормозил у самых его ног, дверь с шипением отъехала в сторону, и шофер вопросительно посмотрел на человека в милицейской фуражке. Теплов отметил про себя его напряженное лицо. Начальник представился, а затем спросил:

— Кого везешь?

Шофер оглянулся за спину. Из сумеречного нутра автобуса вышел тучный седовласый мужчина в форме полковника милиции.

— Смена сога, — сказал он, — что случилось?

— Все в порядке, товарищ полковник, — успокоил его начальник. — Передайте бэтэру — около рощи пусть ребята на броню сядут. Вчера оттуда стреляли.

Полковник сказал:

— Они знают. Еще что-нибудь?

— Журналиста захватите, Кантемиров прислал.

На это полковник ничего говорить не стал, молча кивнул и вернулся в салон. Начальник протянул Теплову руку и впервые за вечер улыбнулся.

— Ну, счастливо, — сказал он, — за Джавой наша территория заканчивается, дальше — грузинские села. В автобусе возле окна не садитесь. Если стрелять начнут, падайте на пол. — И неожиданно добавил: — Спасибо вам!

Теплов удивился:

— За что?

— Жизнью ради нас рискуете.

Цхинвальская гостиница «Интурист» выходила фасадом на небольшую круглую площадь в центре города. Гостиница была заполнена военными — видимо, ее приспособили под офицерское общежитие. Тем не менее Теплова безропотно разместили и даже выделили отдельный номер. Оставив там сумку, Теплов пошел представляться командиру опергруппы МВД.

Войсковой опергруппой командовал полковник внутренней службы по имени Виталий Олегович — так назвался он Теплову, внимательно прочитав его служебное и командировочное удостоверения.

— Понадобится помощь — обращайтесь, — сказал полковник, возвращая документы.

— Так я бы уже и хотел обратиться, — быстро ответил Теплов, — мне с обстановкой нужно познакомиться, нельзя ли с вашими людьми поездить по округе?

В этот момент дверь в комнату отворилась, и через порог перешагнул молодой человек в полевой форме, сбитой на затылок фуражке и с десантным автоматом, висевшим на плече стволом вниз. Одна рука молодого человека была засунута в карман штанов, другая лежала на ручке двери. Увидев штатского, молодой человек мгновенно вынул руку из кармана, прикрыл дверь и только потом спросил:

— Разрешите, товарищ полковник?

Полковник ответил с ворчливыми интонациями в голосе:

— Присутствуйте. Ну что, можно ехать?

Он со вздохом поднялся из-за стола и взял в руки «дембельскую» фуражку. Одеваться полковнику не требовалось: он сидел в зимней офицерской куртке с меховым воротником. В штабе было так же, как на улице — чуть выше нуля.

— Познакомься с журналистом, — сказал полковник, — будешь ему трое суток родной матерью.

Затем, поворачиваясь к Теплову, спросил утверждающим тоном:

— Ведь трех дней хватит? — И, не ожидая ответа, продолжил: — Вы с обстановкой хотели познакомиться, я на переговоры с грузинской стороной еду, если хотите…

Выражение лица Теплова было красноречивее слов.

В машине полковник вкратце рассказал Теплову, в чем состоит предмет встречи. Переговоры ожидались тяжелые, так как обстановка в районе изменилась: за неделю до приезда Теплова к Цхинвали подошли из Тбилиси и Кутаиси два свежих батальона национальных гвардейцев. В тот же день кончилось затишье, город вновь начали обстреливать и похищать жителей.

Встреча была назначена в штабе вертолетного полка, располагавшегося на окраине Цхинвали еще со времен Советского Союза. Полк принадлежал Минобороны России и в состав опергруппы не входил. Когда машина полковника остановилась возле одноэтажного здания с крашенными белой краской бетонными вазами-клумбами при входе и кумачовым транспарантом «Все силы на защиту Родины!», подходы к нему уже занимали солдаты в малиновых беретах и с автоматами наизготовку. Приехавшие сразу же прошли внутрь здания и устроились в Ленкомнате по одну сторону длинного ряда канцелярских столов, приставленных торцами друг к другу. Противоположную сторону «барьера» заняла грузинская делегация. Следом за ними в комнату вошли двое лейтенантов в беретах и с засученными рукавами гимнастерок. Каждый из них держал в правой руке автомат стволом вверх, опирая его прикладом о плечо. Лейтенанты заперли дверь на ключ, оставив ключ в замочной скважине, а потом заняли позицию против крайнего стола, широко расставив ноги. Переговоры начались.

Главным из «гостей», судя по всему, был чернобородый молодой красавец, словно бы сошедший с книжных иллюстраций к грузинскому эпосу. Он был одет в новенький полушубок с белоснежным мехом. Как выяснилось, красавец командовал тбилисским батальоном.

— Познакомьте с гостем, — вежливо, но сухо произнес он, опередив полковника, который было уже собрался говорить.

Полковник нахмурился и, чуть помедлив, повернул голову к Теплову. Василий представился. Красавец неторопливо рассмотрел его, после чего представился сам, а также назвал сидевшего рядом с ним командира кутаисского батальона. Оба несомненно в недавнем прошлом были офицерами Советской армии, но теперь лишь армейская выправка, аккуратная короткая стрижка да что-то узнаваемое, но неуловимое в лицах роднило их с теми, кто сидел против них. Все члены грузинской делегации, включая гвардейцев, были одеты в штатское и, кроме этих двух, к армии в прошлом никакого отношения не имели.

— Другие командиры вам знакомы, — продолжал красавец на безукоризненном русском, — еще должен подъехать председатель местного колхоза.

Едва он это произнес, как в дверь постучали. Лейтенанты скинули с плеч автоматы, один отпрянул к стене, упал на колено и нацелил ствол на дверь. Другой прыжком достиг двери, встал сбоку от нее, повернул ключ и тут же отскочил в сторону, вскидывая автомат.

Дверь отворилась, в комнату бочком протиснулся невысокий человек с всклокоченными волосами. Под мышкой человек держал меховую шапку, а свободной рукой намеревался пригладить вихры. Так и замер он с поднятой к голове рукой при виде нацеленных на него автоматов.

— Это председатель колхоза! — поспешно выкрикнул красавец.

Лейтенант, тот, что держался ближе к входу, довольно бесцеремонно отпихнул председателя от двери и быстро запер ее. После этого оба лейтенанта встали на свои прежние места и в прежних позах. Разве что напряжение в них ощущалось значительно сильнее, чем раньше.

Только теперь до Теплова стало доходить, где он находится.

— Нечего опаздывать, — проворчал полковник, — ладно, начнем, благословясь. Последний раз мы встречались две недели назад. Вы обещали, что обстрелов города больше не будет. Продержались всего неделю. Что скажете?

— Наши люди вынуждены отвечать, — сказал красавец, — первыми начинают стрелять из города.

Офицеры опергруппы заговорили разом и так же разом умолкли, как только командирская ладонь опустилась на стол.

— Мы первыми не стреляем, — сказал он.

— Кто же начинает?

— Вы.

— Нет, вы!

— А вчера вечером, скажете, мы? — Полковнику изменила выдержка, он повысил тон: — Я как раз на позициях был. Граната метрах в пятидесяти от меня разорвалась. Что тут началось! Едва ноги из-под обстрела унес. Конечно, мои огнем прикрыли.

— Это где окопы на нейтральной полосе? — уточнил красавец. — Тогда это моя граната была.

Полковник возмутился:

— Ну вот, сам командир показывает личному составу пример!

— А вы не стали бы стрелять? — возразил красавец с чувством оскорбленного достоинства. — Мне долoжили, что какие-то негодяи из этих окопов обзываются. Я проверил, и правда — грязная ругань. Пришлось выстрелить туда из подствольника. Вы предупредите там у себя — мы терпеть ругань не будем.

Полковник сопнул носом и выразительно посмотрел на сидящих подле него. Затем сказал:

— Хорошо, с этим инцидентом выяснили. А позавчера?

— Позавчера первыми начали стрелять из города.

— Нет, первыми начали вы.

Красавец предложил:

— Отпустите к нам журналиста, вечером он убедится, что трассы идут из города.

Теплов сразу отреагировал:

— Я согласен!

— Это мой гость! — твердо сказал полковник. — Мне решать, я за него в ответе.

— Чего вы боитесь, — немножко переигрывая, удивился красавец, — отпустите, товарищ полковник. Гарантирую безопасность.

— Чем? — быстро спросил тот.

Красавец патетически воскликнул:

— Мамой клянусь!

Полковник смотрел на командира гвардейцев, и лицо его при этом было совершенно неподвижно. Теплов догадался, что он из последних сил удерживает смех. Должно быть, о том же подумал и красавец, потому что вдруг сильно покраснел и взглянул на полковника с такой ненавистью, что Теплову стало жутковато. Впрочем, на полковника этот взгляд не произвел ни малейшего впечатления.

— Чем гарантируете? — повторил он тихо и даже как будто угрожающе.

— Брата могу прислать, — ответил красавец тоже тихо и не менее грозно.

— Как я узнаю, что это ваш брат? — усмехнулся полковник.

Красавец вскинул голову: глаза бешеные, губы кривятся. Наконец взял себя в руки.

— Чему вы поверите? — спросил он с вызовом.

— Ничему. — Полковник провел взглядом по лицам грузинской делегации и, снизив тон, добавил:

— Вам я не верю ни в чем. Научен.

Над столом нависло молчание. Когда оно сгустилось до предгрозового, полковник предложил миролюбивым тоном:

— Давайте лучше съедемся на «Горке», оттуда все видно. Журналиста я возьму с собой. Согласны? Вот и хорошо. Теперь о заложниках.

Майор, сидевший слева от него, протянул через стол какую-то бумагу.

— Это список пропавших жителей за последние две недели, — разъяснил полковник.

— Будем искать, — сказал красавец, принимая список.

Полковник хмуро процедил:

— Каждый раз ищете, а что в результате?

— Я отвечаю только за своих солдат. Но вокруг много местных жителей, мы не можем приказывать им. Если человек решит отомстить за брата, как я удержу его?

В разговор поспешно вмешался председатель колхоза:

— Нет-нет, наши колхозники не крадут людей. Зачем так говоришь? Наши люди мирно хотят жить. Им не нужно войны.

— Кто же заложников берет? — спросил у него полковник.

— Бандиты, — ответил председатель, — много бандитов вокруг появилось. Мы сами от них переживаем.

Красавец поддержал его:

— Да, уголовные элементы сюда со всей Грузии собираются.

Майор не удержался:

— Так вы-то власть или кто? Можете у себя порядок навести?

— Наводим, — бодро ответил красавец, — не все сразу, мы здесь всего неделю.

— Вот-вот, — воскликнул офицер, сидевший справа от Теплова, — пока вас не было, мы жили спокойно. Стоило вашим батальонам появиться, как снова обстрелы, снова нападения!

Красавец обернулся к председателю колхоза и что-то по-грузински сказал ему. Тот суетливо достал из-за пазухи сложенный пополам листок бумаги; красавец передал его через стол.

— Что это? — неприязненно спросил полковник.

— А это наш список.

Полковник, не разворачивая, передал его майору и громко спросил:

— Вопросы есть? Если нет, будем заканчивать.

Теплов быстро сказал:

— У меня! Разрешите, товарищ полковник?

Он дождался благосклонного кивка и обратился к гвардейцу в белоснежном полушубке:

— Скажите, почему вы так возненавидели осетин? За то, что они решили выйти из состава Грузии? Но ведь когда вы сами захотели выйти из состава Советского Союза, вас никто за это не расстреливал, и в блокаду вас не брали.

Красавец ответил с яростью, словно Теплов покусился на самое святое:

— Мы на своей земле живем!

Теплов решил, что тот его не понял.

— А как же осетины? — спросил он.

— Осетины в гостях у нас. Не хотят больше с нами жить, пусть уходят к своим за перевал, мы их не тронем. Но если живут в чужом доме, пусть выполняют законы хозяев.

Теплов совершенно растерялся:

— Почему в гостях?..

— Потому что приютили мы осетин, когда сарматы их начали истреблять. Они, неблагодарные, за добро злом платят.

Грузинская делегация загудела в поддержку красавца. Теплов спросил в изумлении:

— Сарматы? Это про какоe же время вы говорите?

Красавец укоризненно покачал головой:

— Грузинской истории не знаете, а приехали разбираться. Про четвертый век я говорю, когда алан из северокавказских долин в горы загнали. Если б Грузия не спасла их тогда, не было бы сейчас осетин. Пусть уходят обратно в свои долины!

На этом переговоры закончились.

Первыми Ленкомнату покинули члены грузинской делегации. Офицеры опергруппы дождались, когда за окнами взревели автомобильные моторы, и лишь тогда стали выходить в коридор. К Теплову подошел один из тех лейтенантов, что стояли со вскинутыми на плечи автоматами.

— Вам неймется, да? — спросил он, не скрывая своей неприязни. — Чего вы напрашивались к грузинам? Захотели геройской смертью погибнуть?

Теплов мобилизовал все свое добродушие:

— Напрасно вы боитесь, ничего бы со мной не случилось. Я был бы там в качестве парламентера.

— В качестве заложника, — оборвал его лейтенант, — а боюсь я не за вас, а за ребят своих. Вы за приключениями приехали, а вытаскивать вас мне придется. Бойцов своих класть ради вашей жизни придется, ясно вам? Сидите и помалкивайте, если не понимаете ни черта!

На выручку Теплову поспешил офицер, который был назначен ему в родные матери.

— Не горячись, не горячись, — сказал он лейтенанту, — парень только что приехал, еще не разобрался в наших делах.

Вместо успокоения его слова только подлили масла в огонь:

— Не с тобой разговаривают, — огрызнулся лейтенант, — ты-то почему не смотришь за ними? В прошлый раз кто за твоей журналисткой ездил?

— Сам и ездил, — ответил «родная мать».

— В моем бэтэре. А на броне я сидел!

Лейтенант в сердцах закинул автомат за плечо и вышел из комнаты, громко стуча каблуками. «Родная мать» проводил его улыбающимися глазами и сказал, когда лейтенант скрылся в коридоре:

— Молодой еще, нервы не выдерживают. — Он вынул руку из кармана и протянул Теплову: — Давайте знакомиться. Капитан Сергуненко.

Только сейчас Теплов разглядел на погонах его куртки четыре зеленые капитанские звездочки. Он пожал Сергуненке руку, назвался сам, а затем попросил:

— Нельзя ли по имени? И на «ты», если можно.

— Можно, — согласился Сергуненко, — Виктором меня зовут.

На пригорке за городской чертой стоял КПП: типовое бетонное здание «гаишного» поста с большим окном, глядящим на дорогу. К нему был добавлен шлагбаум и стенка из мешков с песком. В амбразуре этой стенки был установлен ручной пулемет, рядом с ним дремал, привалившись спиной к мешкам, солдат в каске и шинели, надетой поверх бронежилета. Окно поста, в котором стекол уже не было, сверху донизу закрывали мешки. Поблизости темным пятном громоздился БТР. Яркий луч прожектора светил с крыши КПП на шоссе, уходившее в непроглядную темень южной ночи. Вокруг стояла такая тишина, что далекий лай собак долетал сюда словно бы из другой галактики.

— Спишь! — гаркнул полковник.

Пулеметчик встрепенулся и ответил испуганно и громко:

— Никак нет, товарищ полковник!

Последнее слово он прокричал. Тут же хлопнула дверь и на улицу из КПП выскочил офицер и с ним еще один солдат.

— Ни хрена службы не вижу, — грубо сказал ему полковник.

Офицер крикнул:

— Смир-рна! — Сам вытянулся перед командиром и коротко отрапортовал.

— Вольно, — сказал полковник, быстро вскидывая руку к фуражке, — доложи обстановку.

— Пока тихо, — ответил офицер, поглядывая на Теплова.

Полковник ворчливо передразнил его, но уже без прежней гневливости:

— Когда шумно станет, вы уже не услышите. Этот вон спит на посту. Пять нарядов вне очереди! Отставить. Для него теперь наряды вроде увольнительной будут.

Полковник заложил руки за спину и крупным шагом вышел за укрытие. Пулеметчик метнулся к амбразуре, а офицер со вторым солдатом поспешили вслед за командиром. Теплов неуверенно топтался на месте.

Сзади донесся колыхающийся звук мотора — автомобиль преодолевал дорожные валы. Вскоре свет фар полоснул Теплова по лицу и возле командирского затормозил еще один «уазик». Этот был не военный, а милицейский — характерно раскрашенный в желто-голубые цвета и с глухим металлическим кузовом вместо брезентового верха.

— Где командир? — спросил Сергуненко Теплова, выбираясь из милицейского «уазика».

Теплов глазами указал на стену из мешков. Сергуненко кивнул, но туда не пошел, а стал дожидаться рядом с Тепловым. Полковник появился неожиданно: на этот раз он говорил негромко, и семенивший на полшага сзади офицер что-то так же негромко отвечал ему. 3аметив Сергуненку, полковник вопросительно посмотрел на капитана.

— Так ведь… — Сергуненко красноречиво пресекся.

— Ах да! — сказал полковник. — Ну-ну…

Помолчал и обратился к Теплову:

— Как я и говорил вам, никто из грузин не приехал. Наверняка уже перепились и дрыхнут. Все тихо, не стреляют. Что и требовалось доказать. Эта ночь, будем надеяться, пройдет спокойно. Можно возвращаться.

Он было двинулся к машине, но Теплов попросил:

— Товарищ полковник, разрешите остаться с товарищем капитаном?

Полковник остановился и поглядел на Сергуненку. Тот пожал плечами:

— Так а чего? Пусть остается, парень свой.

— За его жизнь, капитан, отвечаете головой.

Сказав это, полковник неожиданно крикнул в сторону своей машины:

— Где мой спецназ?! Черт бы вас подрал, я уже полчаса здесь болтаюсь, а моя охрана дрыхнет в машине!

От «уазика» долетел откровенно заспанный голос:

— Никак нет, товарищ полковник, не дрыхнем! Местность на прицеле держим, из темноты виднее, чем со света!

— Вот сукины дети, научились врать, — добродушно буркнул полковник. — Ладно, поехали домой!

Сергуненко отправился проводить командира до машины, и Теплов, чтобы занять время, подошел к постовому. Пулеметчик дисциплинированно всматривался через амбразуру в освещенный прожектором сектор шоссе.

— Когда дембель? — спросил Теплов и протянул солдату папиросы. Тот с достоинством кивнул в знак благодарности, но папирос брать не стал, а вынул из кармана пачку дорогих импортных сигарет.

— Уже вышел дембель, — сказал пулеметчик, прикуривая от тепловской зажигалки, — я с ноябрьского призыва.

— Провинился, значит, если задерживают?..

Пулеметчик ответил с такой внезапной злостью, что Теплова словно холодной водой окатило:

— Кой там провинился? Две благодарности от имени комдива, отпуск тоже. Не удалось поехать: война эта проклятущая свалилась. А теперь командир говорит: подготовишь смену, тогда отпущу. Когда готовить-то? Я через день на ремень. Не сегодня завтра штурм будет, вот и задерживают. Штурма боятся.

— Думаешь, пойдут на город?

Пулеметчик ответил угрюмо:

— Чего тут думать, зря, что ли, гвардейцев нагнали. Как они появились, ни одной ночи спокойной не было. Сегодня только тихо, говорят, из-за вас. Взводный сказал, что радио было про какого-то важного корреспондента. Это вы?

Теплов смущенно подтвердил.

— Но при чем здесь грузины?

Солдат ответил с коротким смешком:

— Тоже ведь эфир слушают. Вот вы уедете, тогда начнется, это уж точно.

Он задавил сапогом окурок и сказал, глядя себе под ноги:

— Всех бы этих грузинов-осетинов…

Из темноты к мешкам заграждения вышел Сергуненко. Поверх офицерского бушлата теперь на нем был бронежилет, а в руках — милицейская портативная рация. Он с кем-то на ходу разговаривал. Теплов поначалу решил, что капитан говорит в микрофон, но тут из-за спины Сергуненки показались две женщины, зябко ежась в лайковых демисезонных пальто с меховыми воротниками, они робко поглядывали на дорогу.

Внезапно пулеметчик, наблюдавший за дорогой через свою амбразуру, сказал громко:

— Едет!

Женщины заволновались и стали напряженно вглядываться в темноту. Теплов поддался общему возбуждению и тоже не без тревоги принялся выискивать в ночи признаки движения. Вдруг синяя точка мигнула вдали, точно светляк в лесу, потом снова, и замигала часто и ясно. Милицейский маяк, догадался Теплов. Сергуненко щелкнул тумблером рации. Ночная пустота заполнилась множеством звуков радиоэфира. Сквозь шорохи и потрескивания донесся мужской голос:

— Кэпэ «Горка», кэпэ «Горка», вызываю кэпэ «Горка»!

Сергуненко поднес выносной микрофон ко рту:

— Я кэпэ «Горка», слышу вас. Все в порядке, можете подъезжать.

— К вам не поеду, — ответил голос из рации, сейчас в его речи проступил грузинский акцент, — буду ждать здесь.

— Что за новости? — ошарашенно спросил Сергуненко.

— В прошлый раз вы обстреляли парламентеров, — ответила рация.

— Вранье! Никто не стрелял! — закричал в микрофон Сергуненко. — Я не пойду к вам, со мной гражданские!

Рация молчала, только треск и шипение вылетали из динамика. Наконец снова заговорила:

— Давайте встретимся посередине. Или посередине, или уезжаю.

Сергуненко сказал:

— Хорошо! Я вижу тополь у дороги, слева от вас. Встречаемся там, конец связи.

Он прицепил микрофон к ремешку, повесил рацию через левое плечо и сказал пулеметчику задумчиво:

— Может, пакость какую готовят? С чего он вдруг отказался?

Капитан поднял автомат стволом вперед, оставляя ремень на правом плече. Затем подошел к бронетранспортеру и, подхватив с земли кусок щебня, постучал им по броне. Люк механика-водителя приподнялся.

— Капустин, ты? — спросил Сергуненко. — Хорош спать. Заводи родного и свети во все глаза.

БТР взревел, тут же включились фары и прожектор бронемашины. Сергуненко тем временем инструктировал женщин:

— Ждите здесь. Если все пойдет нормально, я передам на пост и вас проводят ко мне. — И добавил мягко: — Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Теплов отчеканил громко и совершенно по-солдатски:

— Товарищ капитан, разрешите с вами?

Он был уверен в отказе, но Сергуненко неожиданно разрешил:

— Давай, — сказал он, — вдвоем веселее.

Они подошли к выходу за вал. Сергуненко спросил пулеметчика:

— Готов?

— Как пионер!

Сергуненко снял автомат с предохранителя и передернул затвор.

— Ну, тогда с Богом!

Они шагали по светлой полосе асфальта, и длинные черные тени, выбегая из-под их ног, проверяли дорогу впереди. Сергуненко заметил как бы между прочим:

— А вы, журналисты, смелые.

У Теплова подкатила под горло щекотная волна.

— Профессия такая!

Сергуненко словно бы этого и ждал:

— Вот-вот, все журналисты говорят это. Весной здесь уличные бои шли, телевизионщики приехали, снимали. Была там одна с телекамерой, Машкой звали. Не баба — огнемет. Я с ней замучился. Однажды захотела грузинскую баррикаду поближе снять, дым ей, видишь ли, мешал. А бой такой шел, хоть в землю зарывайся. Говорю ей — выкинь эту глупость из головы. Присел за укрытие рожки перевернуть, а эта стерва уже рванула. Я хотел за ней, да тут как начали долбать, носа не высунуть. Смотрю в щель между плит — грузины с баррикады спрыгнули, понимают, что мы стрелять не будем, и только ее ноги в воздухе мелькнули. Как мячик, закинули к себе.

Сергуненко умолк. За время, пока они шагали по этой ночной дороге, капитан ни разу не повернулся к Теплову — не мигая смотрел вперед, и палец его то и дело поглаживал защитную скобу спускового крючка.

— А дальше? — нетерпеливо напомнил Теплов.

— Ах, это… Отбили девушку. В село ее увезли. А мы с Ильиным, это лейтенант из спецназа, ты его видел, на двух бэтэрах врываемся, и как раз вовремя. Ну, в общем, вытащили.

Теплов спросил подрагивающим голосом:

— С ней могли что-нибудь сделать?

Сергуненко усмехнулся и ничего не ответил. После долгой паузы он повторил:

— Так что вы, журналисты, народ смелый.

Теплов сказал:

— Здесь-то боя нет. И с такой защитой можно не бояться.

— Ты про кэпэ, что ли? Так эта защита для поддержки штанов — авось противник испугается. Если не испугается, бэтэр нам уже не поможет. Мы вот идем с тобой по светлой дороге, как по ладошке Аллаха у всего мира на виду, а где-то здесь в темноте автоматчики залегли и нас на мушке держат. Приказа стрелять у них, конечно, нету, захватывать тоже навряд ли станут. Но каждый накурился дури, и теперь ему на все приказы плевать. Вот и гадай, что в его одуревшей башке сработает через секунду.

Теплову нестерпимо захотелось оглядеться. А Сергуненко спросил с некоторой ехидцей в голосе:

— Не страшно?

— Нет, — соврал Теплов.

За разговорами дошли до намеченного тополя. Вокруг было тихо и пусто. Сюда прожекторный свет долетал значительно ослабевшим, и на сумеречном фоне уже не так резко выделялись черные тени.

— Ну и что? — спросил Сергуненко у пространства. — И где этот парламентер, в рот ему дышло?

Словно в ответ раздался голос из включенной рации:

— Вас вижу, скоро подойду.

Сергуненко отпустил по адресу говорившего длинное ругательство, а потом вынул сигареты и как ни в чем не бывало закурил. Его примеру последовал Теплов. С минуту они молча пускали дым в звездное небо. Оттуда к ним слетел приглушенный стрекочущий звук, и вслед за этим Теплов увидел, как несколько звезд стали быстро перемещаться по орбите, при этом некоторые из них были ярко-красные и часто мигали.

— Вертолетчики, — пояснил Сергуненко, не дожидаясь вопроса, — ночные полеты отрабатывают.

— С такой силой никакой штурм не опасен, — сказал Теплов.

— Была бы она, эта сила, — вздохнул Сергуненко. — Мы у командира полка спрашивали. У него приказ в конфликт не вмешиваться. Мы ему говорим: «А когда нас крошить будут, и тогда не вмешаетесь?» А он говорит: «Приказ дадут — вмешаюсь». Его понять можно: если вооруженные силы за границей стрелять начнут, Тбилиси сразу же объявит о нападении на суверенную Грузию. А мы из эмвэдэ, можно сказать, милиционеры, защищаем гражданское население от бандитов. Считается, что убивают тут бандиты. Ведь Тбилиси как говорит: мы послали части национальной гвардии для борьбы с преступниками, чтобы в Цхинвальском районе наступил мир. Мы, говорят, сами наведем порядок, можете возвращаться в Россию.

— А вы?

— Да нам только разреши — бегом побежим. Но если русские отсюда уйдут, грузины всех осетин вырежут.

— Может быть, наоборот — без вас они скорее между собой договорятся?

Сергуненко посмотрел на Теплова как-то по-новому, но когда заговорил, тон его был прежний, дружески-покровительственный:

— Ты хоть знаешь, что здесь творится? Сегодня, к примеру, зачем сюда приехали? Те женщины, что на кэпэ остались, — жены двух пропавших цхинвальцев. В сентябре дело было, поехали на огород и не вернулись. Мы грузинскую сторону запрашивали, говорят — ищем. Других находят, а этих все никак не могли. Наконец сообщили, что готовы к переговорам. Так что, может быть, вернут.

— Ну вот, — сказал Теплов, внезапно воодушевившись, — официальная власть пытается навести порядок — находят пропавших. Ну и в Цхинвали они занимались бы тем же самым. Только с большим успехом.

Сергуненко едва рот не раскрыл от удивления.

— Ты чего, и правда такой наивный? Еще бы их не находить, а зачем тогда воровать?

Настал черед удивляться Теплову.

— Ты сам-то понял, что сказал? — спросил он капитана.

Сергуненко не обиделся. Он щелкнул в темноту красный огонек окурка, проследил за его полетом, а затем ответил:

— Людей крадут ради выкупа, это самый выгодный бизнес. Нынче труп стоит сто пятьдесят тысяч рублей.

Теплов ахнул. Его месячный оклад равнялся пятиста рублям, с гонорарами доходило до семисот. Это считалось очень хорошим заработком, потому что средний уровень по стране колебался около четырехсот пятидесяти. Сумма в триста месячных окладов была для Теплова космически недостижима.

— Сколько же тогда просят за живого?

Сергуненко ждал этого вопроса, он громко сказал:

— Не бывает живых, в том-то и дело! Убивают грузины заложников.

— За что?

— А черт их разберет. Ненавидят — вот за что. Ладно бы просто убивали. Думаешь, стрельнут и все? Паяльной лампой заживо сжигают, начинают с ног и медленно ведут к голове. Чтобы смерть как божий дар принял. Ты говоришь — власти… Их сюда допусти… Они сейчас только как посредники, а там все к рукам приберут.

— Не понял.

— Что тут непонятного? За передачу тела двадцать процентов посредникам — десять грузинским, десять нашим. Неофициально, конечно. С нашей стороны этими делами соговцы занимаются: следственная опергруппа из Москвы. Сегодня им не удалось: смена приехала, дела передают, пришлось нас попросить. А так они к этой кормушке никого не подпускают. Ну что ты — деньжищи такие!

Теплов передернул плечами, то ли от ночной сырости, то ли от сергуненковского рассказа.

— Откуда только деньги здесь берутся? — произнес он, недобро глядя в темноту.

Сергуненко ответил равнодушно:

— Кавказ. Здесь у всех денег полно. Скажем, сейчас Цхинвали: в блокаде, обложили кругом, так что мышь не проскользнет. Электричества нет, газа нет, топлива нет, подвоза продуктов нет, а в какой дом ни войди — столы аж прогибаются от жратвы. На яблоках, наверное, зарабатывают. Летом ведь они не воюют: некогда, в садах работают. Вот как урожай отвезут, грузины в Тбилиси, осетины во Владик, так и начинается охотничий сезон. До следующей весны.

Его прервал голос из темноты:

— Не стреляйте, я подхожу!

Сергуненко крикнул в ответ:

— Идите, я давно слышу вас!

В город возвращались под утро. Сперва развезли по домам женщин. Те не скрывали радости от поездки: парламентер назначил день передачи. С журналистом он отказался разговаривать наотрез.

— Не хочет с тобой встречаться, — сказал Теплову Сергуненко, проводив женщин к парламентеру. — А знаешь, кто посредник? Заместитель прокурора Южной Осетии. А ты говоришь — власти…

Рядом с Тепловым стоял солдат в бронежилете, сопровождавший женщин от КПП. Он так же, как Сергуненко, держал автомат стволом вперед, перекинув ремень через правое плечо, и палец у него лежал на спусковом крючке. Когда возвращались, солдат замыкал строй, причем двигался спиной вперед. Точно так же, лицом назад во главе строя, шел Сергуненко. Оба напряженно вглядывались в темноту.

По дороге в гостиницу Сергуненко велел своему водителю остановиться возле какого-то дома. По-хозяйски загромыхал кулаком в дверь. Вскоре оттуда донеслась фраза на незнакомом Теплову языке, должно быть, по-осетински.

— Свои, открывай! — распорядился Сергуненко.

Дверь приоткрылась было на узкую щелку, но Сергуненко властно распахнул ее настежь. На пороге стоял заспанный мужчина в майке и тренировочных брюках. В руках он держал ружье.

— Витенька! — обрадовался хозяин капитану. — Заходи, дорогой! — и поспешно отодвинулся в сторону, освобождая проход. Но Сергуненко сказал:

— Некогда нам. Водки дай. И зажевать чего-нибудь.

…В гостинице, где капитан занимал двухкомнатный полулюкс, он первым делом разлил бутылку по стаканам, чокнулся с Тепловым и со словами: «Будем живы!» — выпил свой громкими большими глотками. Затем запихнул в рот кусок сыра и только после этого принялся расстегивать бронежилет.

— Слушай, а почему ты сказал: «По ладошке Аллаха»? Ты что, мусульманин? — спросил Теплов.

Сергуненко фыркнул:

— Ага! Правоверный наследник Исмаила. До Цхинвали я в Карабахе был, только и всего.

Первую половину следующего дня Теплов провел в цхинвальском обкоме комсомола. Ему требовалось лишь отметить командировку, но как только он вошел в приемную первого секретаря, ему навстречу поднялась молодая женщина.

— Вы из Ленинграда? — спросила она. — Идемте скорее, я жду вас.

Вскоре они уже сидели в небольшой комнате перед японским телевизором с видеомагнитофоном. Кроме них в комнате было еще несколько человек. Женщина вынула из коробки с видеокассетами одну и вставила в магнитофон.

— Это — эксгумация захоронений местных жителей в сожженных селах, — прокомментировала она появившееся на экране изображение. Теплов увидел, как из раскрытой ямы какие-то люди извлекают большие полиэтиленовые свертки, разворачивают пленку. Камера наехала и показала крупным планом обугленные куски человеческих тел: наполовину сожженную голову, кости с лоскутами кожи и мяса. Кадры менялись, женщина называла места захоронений, даты, число погибших. Посредине сеанса открылась дверь. Женщина приветливо сказала вошедшему:

— Андрюша, проходи скорей!

Тот, кого назвали Андрюшей, был маленький, тщедушный человечек в дешевом, задубевшем от времени коричневом плаще и брюках не по размеру — слишком коротких, так что худые, костлявые щиколотки торчали из грязных ботинок. Когда Андрюша проходил мимо Теплова к свободному стулу, от него пахнуло таким густым перегаром, что Теплов едва не поморщился. Лицо хозяина «дубового» плаща было синюшное, оплывшее от пьянства, небритое, а темно-русые волосы торчали клоками во все стороны. Теплова пронзил острый стыд за собственную нацию. Демонстрация между тем продолжалась. На экране появилось двухэтажное здание с разбитыми окнами и ломаным шифером на крыше.

— Это детский садик, — пояснила комментатор, — его обстрелял из пулемета грузинский вертолет.

Кадр сменился.

— Это — городская школа номер пять. Здесь во дворе мы хороним наших убитых. Кладбище простреливается грузинскими снайперами, там давно уже не хоронят.

Женщина сменила кассету.

— Сейчас вы увидите расследование убийства лейтенанта Веклича. Это наш русский брат, он сопровождал в осажденный Цхинвали два рефрижератора с мясом. Его расстреляли грузины перед самым городом месяц назад.

В кадре появились столы в морге с двумя обнаженными мужскими телами.

— Это — водители рефрижераторов, армяне, отец и сын. Их тоже тогда убили.

Остальная часть кассеты была посвящена похоронам лейтенанта, проводить которого собрался весь город. На траурном митинге выступавшие с трибуны говорили что-то горячо, взмахивали сжатыми кулаками, и толпа отвечала им дружным взмахиванием рук. Что говорили ораторы, Теплов не слышал, звука на пленке не было…

Теплов вышел из обкома, когда небо над домами светилось предвечерними красками. О том, чтобы отправиться в столовую, куда его поставили на довольствие по распоряжению командира опергруппы, не могло быть и речи: перед глазами все еще мелькали сцены с видеокассет. Теплов немного побродил по городу, но далеко от центра не уходил, боясь заблудиться. Сумерки сгущались по-южному быстро. Скоро уже только асфальт мостовой серел под слабым свечением неба. Улицы опустели. «В деревне хоть собаки по ночам лают», — подумал Теплов, застегивая молнию демисезонной куртки до подбородка. С еще большей яркостью вспомнились кадры видеозаписи, и холод прополз по спине от лопаток к пояснице, ноги сами собой зашагали в сторону штаба.

Комната, где накануне Теплов представлялся полковнику, освещалась двумя голыми лампочками. Со двора долетало тарахтение дизеля. За длинным столом сидели офицеры. Командир, должно быть, только что гневался: лицо его раскраснелось, а на щеках обозначились желваки. Он повернул рассерженное лицо на стук в дверь и тепловское «разрешите?».

Полковник ответил сурово, но не сердито:

— Присутствуйте.

Совещание продолжилось. Командиры докладывали положение дел в подразделениях, прибавляя к этому, сколько продержатся в случае штурма. Картина складывалась неутешительная: по грубым прикидкам, силы, обступившие город, численностью превосходили опергруппу раз в десять, имея в виду не только два свежих батальона гвардейцев, но и прежние батальоны, расквартированные в округе с весны, а также все мужское население окрестных сел, значительно увеличившееся за счет сбежавшихся сюда со всей Грузии уголовников. В голосах командиров слышалась нервозность. Командир разведроты доложил, что днем в село, где располагался штаб гвардейцев, прибыло несколько крытых КамАЗов. Что они привезли, разведчик не знал: днем машины разгружать не стали.

— Наверняка «Алазань», — хмуро сказал командир артдивизиона, — готовятся.

Сергуненко пояснил Теплову на ухо:

— Ракеты противоградовые, грузины ими город обстреливают.

Полковник перевел взгляд на него:

— Сергуненко, что местные говорят?

— Не знаю, товарищ полковник, сегодня еще не ездил.

— Так чего ты здесь греешься?

Сергуненко неторопливо поднялся, взял со стула бронежилет и автомат. Когда открывал дверь, спросил:

— Журналисту разрешите со мной?

— Не возражаю.

В машине было холоднее, чем снаружи. Сергуненко долго костерил водителя за то, что не работает печка. Сержант отмалчивался и крутил баранку. Лишь когда Сергуненко выдохся, он проронил:

— Вы же знаете, товарищ капитан, печек на складе нету.

Тем временем они выехали на окраину, недолго попетляли по узким улочкам, пока вдруг впереди не увидели шапку света, подобную той, что прошлой ночью окружала контрольный пункт на «Горке».

— Здесь два поста, — сказал Сергуненко, выбираясь из машины, — один осетинский, а другой наш. Самое опасное направление.

Сперва они направились к осетинскому посту. Возле деревянной будки стоял бронетранспортер, на его матовом боку плясали отсветы костра. У огня грелись два человека в милицейских шинелях и в касках, надетых на ушанки. Автоматы висели у них, как у Сергуненки, за правым плечом стволом вниз. Часовые поздоровались с приехавшими за руку без лишних слов.

— Как у вас? Тихо? — задал капитан сакраментальный вопрос и, дождавшись подтверждения, спросил: — Что там за «камазы» пришли?

— «Алазань».

— Так мы и думали. Значит, правда — готовятся.

— Теперь пошли к нашим, — сказал Сергуненко Теплову.

До КПП внутренних войск было метров сто, в него упиралась асфальтированная дорога, по которой они приехали. Словно нимбом, КПП был окружен заревом электрического света.

— А что это за люди? — спросил Теплов, когда они отошли от костра.

— Мафия, — коротко пояснил Сергуненко. Он скосил глаза на Теплова, оценивая его реакцию. Вид у того был обескураженный.

— До войны тут заправляли три мафиозные группировки, — начал Сергуненко, но неожиданно сменил тему: — Постой, а ты знаешь, что такое «мафия»?

Теплов ответил с досадой:

— Ты уж меня совсем за валенка держишь. Мафия — это организованная преступная группа, все участники которой состоят между собой в родственной связи.

— Точно, — подтвердил Сергуненко, — проще говоря — род. Оттого и бороться с ними трудно: законы рода для них страшнее, чем уголовные. Ну вот, когда война началась, здешние мафиози стали вместе с нами защищать город. Тбилиси тогда заявил, что русские вооружают бандитов. Осетины быстренько объявили свою автономную область отдельным государством и начали создавать национальную гвардию. Все мафиози тут же записались, получили удостоверения гвардейцев вместе с правом на ношение оружия. Так что теперь это не мафия, а регулярная армия. Там, где мы сейчас были, охраняет дорогу самая мощная группировка, даже бэтэр смогли себе купить. Все у них в камуфляже, вооружены автоматами, пулеметами. К ним и здешние милиционеры присоединились. Вторая группировка пожиже. А третья и вовсе мелкая. Раньше эти группы занимались каждая своим бизнесом, друг другу не мешали. А теперь у них одно дело — город отстоять.

За разговором подошли к КПП. Здесь все напоминало пост на «Горке»: стенка из мешков с песком возле здания контрольно-пропускного пункта ГАИ, где окна были тоже заложены мешками; два бронетранспортера нацелили свои пулеметы вдоль освещенного шоссе; из темноты доносился звук работающего дизеля, наверное, армейской передвижной электростанции. Внутри КПП было дымно и жарко. Самодельная буржуйка гудела возле окна. На конфорке шипела закопченная кастрюля. Возле печки сидел парень в офицерских яловых сапогах, пестрых камуфляжных брюках и меховой безрукавке, надетой поверх шерстяного свитера. Двое солдат дремали, сидя на деревянном топчане, еще один офицер, старший лейтенант, спал за столом, положив голову на руки.

Сергуненко вошел и шумно потянул носом аппетитный запах.

— Картошечка! — радостно констатировал он и вытащил из-за пазухи бутылку водки. Старший лейтенант тут же поднял голову и, не говоря ни слова, принялся выставлять на стол стаканы, извлекая их из солдатской тумбочки. Следом за стаканами на столе появились алюминиевые миски, хлеб, тушенка и целая груда яблок. Покончив с этим, офицер со значением посмотрел на солдат. Проснувшиеся от разговора, они нехотя вышли на улицу. Парень в безрукавке с порога слил из кастрюльки воду, вывалил туда тушенку и принялся азартно перемешивать, покрякивая и причмокивая. Старший лейтенант, который уже плеснул в стаканы из бутылки, сказал нетерпеливо:

— Давай! Уже готово.

Сергуненко поднял стакан и сказал:

— Знакомьтесь — Василий Теплов, журналист из Ленинграда.

Парень в безрукавке широко улыбнулся:

— Так это ж совсем другое дело! А то сказали — из Москвы. Меня Юрой зовут.

Старший лейтенант оборвал его:

— Хватит вам балаболить, водка стынет. Ну, будем живы!

— Будем! — ответили все дружно и выпили.

Разговор затеялся сразу же. Поначалу Теплова расспрашивали о Ленинграде. Он говорил охотно, не без гордости ощущая себя равным среди этих людей. После того как выпили по второй, заговорили о местных делах:

— А помните вагончик на развилке? — возбужденно спросил Юра и тут же переключился на Теплова: — Весной как-то бой шел здесь неподалеку. А на развилке у нас пост был. Степан Федорыч, — он указал глазами на старшего лейтенанта, — посылает меня к ним на выручку. Я, это, с двумя бойцами подползаю к вагончику, гляжу — все стены в дырах, можно лапшу откидывать. И стрельба такая стоит — шуба заворачивается. Но делать нечего, командую ребятам, чтоб прикрыли, и мышкой в этот вагончик. А там — храп стоит.

— Панчук! — со смехом прокричал Сергуненко.

— Ага, капитан Панчук. Спит на полке и хоть бы хны. Вся стена над ним изрешечена. Я его бужу, говорю, мол, товарищ капитан, как же это — стреляют ведь. А он мне отвечает…

— Здесь всегда стреляют! — подхватил Сергуненко.

Когда отсмеялись, старший лейтенант сказал Сергуненке:

— Пойдем, покурим на воздухе.

Они вышли. Теплов старательно выскабливал свою миску. Поступок старшего лейтенанта остудил его, напомнив, кто здесь свой, а кто гость. Юра с благодушной улыбкой сидел, откинувшись к стене и заложив руки за голову. Теплов спросил:

— Скажи, а правда, что грузины всегда заложников убивают?

— Ага, — просто ответил Юра.

— А вот осетины — похищают грузин?

— Ну, а как же! Они здесь только тем и занимаются — грузины осетин крадут, осетины грузин.

Теплова несколько смутило, что, говоря об этом, Юра не утратил своего благодушия.

— И тоже убивают?

— Ага. Нет, не всегда, иногда живыми возвращают, искалечат только. Живой заложник стоит дороже, убивать невыгодно. Если, конечно, родственники заплатить могут.

— Сколько?

— Полмиллиона.

Неожиданно Юра посерьезнел.

— Я все понимаю, — сказал он, доставая из лежащей на столе пачки сигарету, — и грузин понимаю, и осетин. Одного не могу понять — чего мы-то здесь делаем, я и мои бойцы? Какие-то козлы в Москве придумали сделать Грузию самостоятельной, но не совсем. А чтобы грузины во вкус не вошли и взаправду не рванули, подкинули им Абхазию с Осетией. Мало будет — Аджарию подожгут. Это тоже понятно. Ну так пусть эти корифеи своих сыночков сюда воевать и посылали бы. Куда там! Они детишек своих в Военный институт отправят, чтобы потом военными атташе сделать или юристами. А людей убивать они меня пошлют. В общем, неглупо придумано. Мне другое непонятно: что я за идиот за растакой? Все понимаю, и все равно сижу здесь. Холодаю, голодаю, от страха трясусь, под пулями что ни день бегаю. Ради чего, спросить? Не знаю… Не знаю!

Теплов после небольшой паузы заговорил и сам почувствовал напряжение в собственном голосе:

— Сегодня днем в обкоме комсомола я смотрел видеозаписи. Если бы ты видел эти пленки, ты бы знал ответ на свой вопрос. Там такое! У меня до сих пор волосы на голове шевелятся. Фильмы ужасов рядом с этими записями детскими сказочками покажутся.

Юра ответил с вызовом:

— Я это все в натуре видел, а не по телевизору!

Посмотрел Теплову в глаза и тут же смягчился:

— Тебе в диковинку, а мы нагляделись. В обкоме не дураки сидят, правильно делают — всюду со следователями сога ездят и снимают. А потом журналистам показывают, в Москву возят, за границу. Молодцы, ничего не скажешь. А про Веклича смотрел?

Теплов кивнул. Юра вновь поглядел ему в глаза, помедлил, то ли с мыслями собираясь, то ли решая, говорить или нет. Наконец сказал:

— Есть подозрение, что Веклича расстреляли осетины.

Теплов не разинул рот лишь потому, что губами держал папиросу.

— Да, да, — подтвердил свои слова Юра, — осетины. По маркировке на гильзах мы узнали, что патроны были из нашего склада. Понимаешь, конечно, солдаты патроны продают, что тут скрывать, об этом все знают. Но продают только осетинам. Они ведь понимают, что грузины их той же пулей и убьют, поэтому грузинам ничего не продают, это точно. Так что по Векличу стреляли осетины.

Теплов запротестовал:

— Абсурд! Зачем это им? Веклич сопровождал в город транспорт с мясом.

— Который исчез после расстрела, — подхватил Юра. — Они проехали четыре грузинских села, если б грузины захотели забрать это мясо, то могли десять раз выгрузить машины, никого не убивая. А потом списали бы все на бесконтрольных партизан, как они всегда и делают. Машины же расстреляли на самом въезде в город, в двух шагах от кэпэ. Грузины никогда там ничего не устраивали, чтоб своих не подводить, которые живут поблизости. И гильзы — главное! Нет у грузин патронов этой серии.

Теплов спросил:

— Разве не могли грузины захватить какого-нибудь осетина с оружием?

Юра согласился сразу же, но без энтузиазма и явно без веры.

— Да, — сказал он, — соговцы это и записали.

Теплов сказал:

— Сергуненко думает — если вы отсюда уйдете, грузины всех осетин перебьют.

Юра кивнул:

— Конечно, перебьют. А так они сначала перебьют нас, а потом осетин.

Теплову расхотелось продолжать разговор. Юра тоже приумолк, он глядел на мигающие жгучим светом дырочки в дверце буржуйки, и к нему на лицо возвращалось добродушное выражение. Угли в печке громко щелкали, выпитая водка разлилась по телу ласковым теплом, в ресницах начала скапливаться сонливость. Мысли замедлили свой бег.

Вдруг не слишком далеко раздалась автоматная очередь, еще одна. Благостное состояние Юры мгновенно улетучилось. Он вскочил и принялся спешно надевать бронежилет. В комнату вошел старший лейтенант. Он сказал не то чтобы взволнованно, а как-то чуть менее спокойно, чем прежде:

— Юрка, вспомнили про развилку. Давай, слетай, посмотри, что там.

— Слышу, — сказал Юра, натягивая зимний меховой шлемофон и вешая на грудь автомат. Он подошел к Теплову:

— Бывай, — сказал весело, крепко пожимая руку, — Питеру поклон.

…Следующий пост, у которого Сергуненко остановил машину, проехав для этого с четверть часа по городским окраинам, был осетинский. Под старыми, раскидистыми деревьями стояла избушка, а в ней группа разновозрастных мужчин предавалась беззаботному пьянству. Они встретили вошедшего капитана радостными возгласами. Из-за стола вскочил небольшого роста мужичок с быстрыми глазками и поднес гостям по стакану вина.

— Витенька, здравствуй, дорогой! — частил мужичок словами.

Сергуненко поздоровался, выпил, но за стол садиться не стал, а по-хозяйски взял с блюда две жареные куриные ноги, передал одну Теплову, закусил вторую и, жуя, сказал угрюмо:

— Часовые, как всегда, не выставлены, ходи кто хочешь, караулу не до пустяков. Грузины колонной пройдут, вы и не услышите. А расхлебывать кто будет, мы?!

Эти слова возымели действие: приумолкшие было караульные поднялись и, разбирая сваленное в углу оружие, со смущенными лицами повалили из дома. Вскоре в избушке остались только Сергуненко, Теплов и шустрый мужичок.

— Кто это с тобой, Витенька? — спросил мужичок, заряжая семизарядный армейский карабин.

— Мой гость, — ответил Сергуненко.

Они с Тепловым вышли на низкое в одну ступеньку крыльцо. Вокруг было тихо и ни души. Из-за спины вывернулся мужичок. Он сунул Теплову в руки карабин:

— Хочешь пострелять? Вон, где огоньки — грузинское село.

Теплов отшатнулся от него в испуге. Сергуненко раздраженно гаркнул:

— Сколько раз говорить — никакой стрельбы!

Мужичок, нисколько не смутившись его сердитым тоном, покладисто сказал:

— Не буду, Витенька, не буду. Я думал, может, гость твой пострелять захочет?

Сергуненко шагнул с крыльца в темноту и пошел вперед, каким-то образом различая дорогу. Теплов следовал за ним. Шустрый мужичок семенил сбоку.

— Доложи обстановку, — приказал Сергуненко, все так же не поворачивая к нему головы.

Мужичок с готовностью ответил:

— Все тихо, Витенька, все тихо. Грузины какие-то вагончики привезли.

Сергуненко остановился и впервые посмотрел на мужичка.

— Что за вагончики?

— Не знаю, дорогой. Мы вечером ходили посмотреть, никого нет, на дверях замки. Один замок открыли, а внутри пусто. В засаде посидели и вернулись.

Сергуненко сказал со злобой:

— Зачем в засаде? Я же говорил — ходить только на разведку, никакого поиска.

Мужичок виновато моргал. Сергуненко в крайнем раздражении отвернулся, снова двинулся вперед и, отведя рукой выплывшую из тьмы ветку, буркнул Теплову:

— Осторожно.

Пройдя между деревьев, они вышли на край невысокого косогора. Судя по светящимся окнам недалекого села, долина лежала чуть ниже того места, где они стояли. Огоньки эти отделялись от небесных широкой черной полосой невидимых теперь гор. От ночного неба веяло холодом.

Сергуненко поежился:

— Сейчас, поди, градуса три, не больше, к утру до нуля упадет.

Он еще что-то хотел сказать, но тут слева и совсем близко от них громыхнуло, и эхо понеслось над долиной. Сергуненко с руганью бросился на звук. За кустами стоял довольный мужичок, у него в руках дымился карабин.

С этого поста они уезжали в расстроенных чувствах. Сергуненко курил и молчал. Теплов не решался заговорить первым. В машине была включена рация, наполнявшая салон «уазика» обрывками гортанной речи, свистом и треском. Внезапно сквозь помехи донеслось по-русски:

— Дэшэка бьет по батальону, дэшэка бьет по батальону! Разрешите подавить?

И на это короткий приказ:

— Нет!

Теплов удивленно посмотрел на Сергуненку. Тот ответил, не дожидаясь вопроса:

— Нельзя раскрываться. Гвардейцы специально провоцируют, чтобы огневые точки засечь. — И в который раз произнес пугающее Теплова слово: — Готовятся.

Машина опять долго кружила окраинными улочками, освещая фарами глухие заборы с широкими металлическими воротами. Наконец водитель без команды сбросил газ и затормозил у перекрестка, обрамленного старыми кирпичными домами казенного вида без палисадников и заборов.

— Здесь немножко пройдем, — сказал Сергуненко, — близко подъезжать опасно, за постом грузинские села начинаются.

Они свернули за угол и зашагали по старой, мощенной камнем улице на свет огня.

— Там, — Сергуненко кивнул в сторону светлого пятна впереди, — лейтенанта одного с Рокского перевала осенью убили.

— Веклича, — подсказал Теплов.

Сергуненко покосился на него.

— Слышал уже, — сказал он и вполголоса добавил: — Темная история.

Вокруг большого жаркого костра сидело человек пятнадцать. Все были вооружены кто чем — от десантного автомата до берданки. Выходя из темноты на свет, уже изрядно захмелевший Сергуненко крикнул со злобной веселостью:

— Здорово, бандиты!

Сидевшие дружно повернулись на голос, и кто-то из них сказал:

— Витя, дорогой, зачем обижаешь? Какие мы бандиты, мы — национальные гвардейцы, защитники города!

Сергуненко пробурчал себе под нос:

— Да уж… — И громко продолжил: — Кто здесь за старшего? Веди к главному.

На какое-то мгновение взгляды постовых сошлись на лице человека, сидевшего спиной к Теплову. Этот человек немного помедлил, а затем кивнул. Тут же от костра поднялся высокий парень в белоснежной бурке и молча направился к ближайшему дому. Сергуненко и Теплов последовали за ним. Проводник свернул в узкий проулок, где в кромешной тьме от него осталось только смутно различимое пятно белой бурки. Это пятно юркнуло в какую-то щель. Сергуненко, а за ним Теплов на ощупь пробрались следом и натолкнулись на поджидавшего провожатого.

— Рядом идите, — тихо сказал он, после чего стал медленно подниматься по скрипучей деревянной лестнице с перилами на второй этаж.

Открылась дверь, и на Теплова пахнуло запахами жилья. В глубине комнаты произошло мимолетное движение. Парень бросил короткое слово и такое же короткое получил в ответ. Они прошли через эту комнату, и парень открыл следующую дверь.

То, что предстало глазам Теплова, напомнило ему многочисленные кинофильмы о «лесных братьях», столь популярные в годы его детства. Длинную и узкую комнату, как потом стало ясно — веранду, занимал такой же длинный стол, уставленный бутылками и разнообразной посудой. В блюдах горками лежали красные помидоры, между ними на тарелках возвышались стопки толстых ломтей белого хлеба, отдельными кучками, там и сям, были разбросаны золотистые луковые головки. Большую часть стола занимали широченные плоские сковороды с кусками жареного мяса. Его сытный запах заворожил Теплова. Комната освещалась керосиновыми лампами, их неяркий свет покрывал головы и плечи сидевших за столом на деревянных скамьях мужчин, чье разноголосье сливалось в характерный гул многочасового пиршества. Никто на вошедших не обратил внимания. Во главе стола за его дальним торцом восседал еще довольно молодой человек с крупной коротко стриженной головой. К нему начал протискиваться парень в белой бурке. Но, прежде чем он достиг противоположного конца веранды, вожак разглядел сквозь завесу табачного дыма Сергуненку, и его сипловатый голос перекрыл все прочие звуки комнаты:

— Витя! Гость дорогой!

На веранде стало тихо. Сидевшие за столом разом обратили свои лица к вожаку, а затем по направлению его взгляда ко входной двери. Тут же все наперебой стали здороваться с офицером, как с хорошим знакомым.

— Ты сегодня не один? — вновь заговорил вожак.

Сергуненко сморщил нос и помахал перед ним ладонью, разгоняя дым.

— Накурили, — сказал он, — не продохнуть. Здорово, главарь! Со мной журналист из Ленинграда, зовут Василием. Он мой друг!

Вожак ответил хвастливо:

— У нас тоже есть журналист.

А затем скомандовал:

— Место гостям! Посадите Василия рядом с Андрюшей.

Тут же в середине стола поднялись двое, уступая свои места Сергуненке и Теплову. Капитан протискался туда первым. Он угрюмо посмотрел на сидевшего рядом человека. Теплов также взглянул и узнал в нем того пропитого субъекта, которого видел днем в обкоме комсомола. На субъекте был все тот же древний заношенный плащ, а лицо, кажется, еще больше оплыло от водки.

— Кто такой? — спросил Сергуненко грозным и пьяным голосом.

Субъект в плаще поглядел на него кротко, но безо всякой робости. Это еще больше разозлило Сергуненку.

— Документы! — рявкнул он.

Субъект не спеша полез в недра своего плаща. Но тут вмешался вожак:

— Витенька, — сказал он ласково и при этом твердо, — здесь все мои друзья. Садись, дорогой, выпей, покушай, отдохни. Не надо шуметь. Этот человек приехал из далекого города Нижний Новгород, чтобы написать про наши беды. Он — журналист, неделю уже с нами, я тебе за него ручаюсь.

Сергуненко, как видно, в полной мере оценил скрытую интонацию вожака, однако просто так отступать не хотел:

— Неделю уже в городе, — сказал он ворчливо, но постепенно снижая тон, — почему я про него только что узнал?

— Не в городе, дорогой, а с нами, — ответил вожак. — Он по району с моими людьми ездил, сегодня только вернулся. Прошу тебя — садись, отдохни.

На этот раз капитан позволил себя уговорить. Он перебрался через скамью и, усаживаясь, со стуком положил перед собой на стол гранату. В комнате вновь прервались возобновившиеся было разговоры. Но вожак с добродушной улыбкой развел руками, и люди тоже заулыбались. Уселся, наконец, и Теплов. Тут же чьи-то руки поставили перед ним тарелку, хрустальный стаканчик, положили нож и вилку. И вновь раздался недовольный голос Сергуненки:

— А почему шашлык холодный?

На этот раз вожак сдвинул брови и посмотрел куда-то поверх головы Теплова. В тот же миг вдоль противоположного края стола протискались две женщины, одна подхватила сковороду, что стояла перед Сергуненкой, а вторая поставила другую — со шкворчащим шашлыком. Сергуненко наложил Теплову и себе по целой тарелке и захрустел пережаренной корочкой. Вожак с полуулыбкой наблюдал за ним. Когда с лица капитана исчезли остатки суровости, вожак провозгласил тост:

— Я хочу, чтобы мы все выпили за наших дорогих и многоуважаемых гостей. За дорогого Виктора, который пойдет в бой защищать наш родной город. За дорогого Василия, — человек приехал из далекого Ленинграда к нам на помощь. И, конечно, за нашего дорогого Андрюшу. Дай Бог вам столько счастья и богатства, сколько капель в ваших стаканах. Будьте здоровы, дорогие!

Теплов поглядел на свой стаканчик и увидел, что он полон до краев.

После дружных приветствий в адрес гостей в комнату вернулась прежняя атмосфера уютного домашнего застолья. Люди переговаривались между собой, подкладывали себе на тарелки мяса, чокались друг с другом и вновь наливали в стаканчики водку. Периодически из-за стола поднималось по двое мужчин, брали от стены оружие и уходили, а им на смену через несколько минут появлялись другие, и женщины быстро, но не суетливо ставили перед ними тарелки и сковороды.

Эта веранда жила каким-то своим замкнутым жизненным циклом с ритмичностью часового механизма. Лишь один человек оставался недвижим — вожак, который следил со своего места за происходящим с отцовским благодушием на лице, какое бывает у главы большого семейства во время доброй попойки. Сам он пил мало, почти не ел и редко вступал в разговор, но, как показалось Теплову, прислушивался и слышал всех. Иногда вожак произносил очередной тост, что также принадлежало общему ритму с равными периодами одних и тех же действий. После очередного тоста Теплов услышал обращенный к нему шепот:

— Не могу больше.

Это был Андрюша. Он держал в руках полный стаканчик и глядел на него с отвращением.

— Я ведь непьющий, — сказал он, точно оправдываясь, — по праздникам люблю рюмочку сухого вина, не больше. А здесь они меня поят уже целую неделю. Я водку на дух не переношу, но приходится пить. Сил моих больше нет.

Теплов сказал ему, показывая на свой почти полный стаканчик:

— А вы делайте как я — губы обмакиваю и ставлю на место.

Андрюша вздохнул:

— Как я только не пробовал. Все равно к утру накачают этой гадостью до потери чувств.

Он вдруг встрепенулся:

— Простите, я до сих пор не представился. Андрей…

В это время соседи через стол громко рассмеялись, и Теплов не расслышал ни фамилии своего нового знакомого, ни названия газеты, которую тот представлял. Но переспрашивать не стал: закрепившаяся при первой встрече неприязнь к этому человеку еще не до конца исчезла. Кроме того, упоминание безвестной газеты не произвело на него впечатления. С тех пор как Теплов получил удостоверение спецкорра пресс-службы Белого Дома, он стал поглядывать на непарламентских коллег с некоторым снобизмом.

— Василий Теплов, радио «Свободная Россия», — сдержанно ответил он.

И получил ожидаемую реакцию: у Андрюши в лице появилось нечто вроде почтения.

— Это фирма серьезная, — уважительно произнес он.

Теплову захотелось сделать ему в ответ что-нибудь приятное. Ничего другого не придумав, он с заинтересованностью в голосе спросил:

— А по какому это вы району ездили с местными башибузуками?

Андрюша охотно ответил:

— По селам.

Теплов как раз в этот момент отправлял себе в рот кусок шашлыка. Отправить-то отправил, но жевать уже не смог.

— Как по селам? — спросил Теплов с надеждой, что ослышался: укол профессиональной ревности был слишком силен. — Город ведь в блокаде. Вас что, на бэтэре провозили?

— Нет, что вы, — все так же просто ответил Андрюша, — на «жигулях». Рискованно, правда, меня предупредили, что можно попасться. Но, как видите, Бог миловал. В нашей профессии без риска материала не соберешь, к сожалению. Вы-то знаете это получше других.

Теплов испытал жгучий стыд. Уже не поддельно, а по-настоящему заинтересованно столичный журналист спросил своего провинциального коллегу:

— Расскажите, что там в селах.

Вдруг до него дошла двусмысленность ситуации. Он поспешил объяснить:

— Я, понимаете ли, здесь несколько по другому поводу — письмо проверяю. Мне материал не нужен. О селах я просто так спросил, для себя.

Но Андрюше этого не требовалось. Он сделал круглые глаза и совершенно по-женски замахал на Теплова розовыми ладошками.

— Да что вы, что вы, конечно, это понятно и так. Извольте, я все вам подробно расскажу. Ну вот хотя бы про сегодняшнее село. Мы там двое суток пробыли. Днем приехали из другого села с человеком, у которого в этом живут родственники. Днем, как ни странно, ездить менее опасно, чем ночью. Село наполовину состоит из осетин, а наполовину из грузин. Живут они вместе с незапамятных времен, всегда были очень дружны. Вообще никакой демаркации между этими народами не существовало. Теперь все изменилось. Но днем они сохраняют видимость прежних отношений и, будто ничего не произошло, работают вместе, здороваются при встрече, все вроде как всегда. Но только стемнеет, как во всех домах наглухо закрываются ставни, двери заваливают настоящей баррикадой, и хозяева ложатся спать с оружием. Ночью в доме остаются женщины, дети и старики. Мужчины и парни охраняют двор. Всю ночь по селу раздается стрельба. Утром снова все спокойно.

— Почему так? — удивленно спросил Теплов.

— А кровной мести боятся, — охотно пояснил Андрюша.

Он собрался было продолжить, но тут Сергуненко тронул Теплова за плечо.

— Пора нам, — сказал он совершенно пьяным голосом и начал выбираться из-за скамьи, что для него оказалось совсем не простым делом.

— Задержимся еще немного, а? — попросил его Теплов.

— Нет, пойдем! — с хмельным упрямством повторил Сергуненко. — У нас дела в городе. И что такое «задержимся»? Мы на службе!

Наконец у него получилось переступить второй ногой через скамью, и, держась левой рукой за стену, а правой опираясь на плечи сидящих, Сергуненко двинулся к выходу. Автомат он еще загодя предусмотрительно закинул за спину, а гранату держал в руке, ею на людей и опирался.

— Должен идти, — не скрывая вздоха сожаления, сказал Теплов. Он горячо попрощался с Андрюшей, поднялся со своего места и только тогда догадался предложить:

— Давайте днем встретимся и спокойно поговорим. Вы где остановились?

Андрюша сказал:

— Еще не знаю. Думаю, хозяева где-нибудь разместят.

— Тогда приходите ко мне в гостиницу. Номера я не помню, но просто найти — третий этаж, сразу напротив лестницы.

Андрюша откликнулся с готовностью:

— Непременно приду. Часам к пяти вас устроит? Боюсь, что раньше мне будет не очухаться после этого обеда.

Андрюша схватил протянутую Тепловым руку и пожал ее с большим чувством.

На улице Сергуненко пришел в себя и если и не протрезвел, то во всяком случае мог идти самостоятельно, во что поначалу не верилось.

— Эй, военный! — крикнул капитан своему водителю через стекло в самое ухо. — Кому спим? — И, усаживаясь на свое место, продолжил: — Сколько раз тебе, идиоту, повторять: не спи в машине на выезде. Ляг под куст в сторонке и спи там.

Сержант в это время тщетно пытался завести мотор. Тот глухо, тяжело ворчал, все тяжелее и глуше, пока и вовсе не умолк.

— Да, под куст, — сказал водитель, вытаскивая из-под сиденья заводную ручку, — здесь, может, и обойдется, а там уж точно околеешь.

В этот раз они поехали не на очередной пост, а в глубь городских кварталов: взамен глухих заборов появились скверы с детскими площадками и крупноблочные дома. Возле одной девятиэтажки Сергуненко велел остановиться.

— Гляди, — сказал он Теплову, показывая на освещенную фарами стену дома; в одной из панелей четвертого этажа чернела круглая дыра.

— След от «Алазани», — объяснил Сергуненко, — здесь таких много.

Капитан взял с заднего сиденья солдатский вещмешок и направился к «раненому» дому. Теплов следовал за ним.

Они долго поднимались по темной лестнице, пока Сергуненко не остановился и не принялся выстукивать по двери чьей-то квартиры барабанную дробь. Но долго музицировать ему не пришлось, потому что дверь почти сразу отворилась. Сергуненко испуганно сказал:

— Нина Александровна, почему не спросили, кто?

В открывшемся проеме двери тускло светился привернутый фитилек «летучей мыши», которую держала над головой пожилая женщина в офицерском бушлате.

— Я видела, как ты подъехал, — сказала она, — проходи скорей, не студи квартиру.

Женщина отвела руку с лампой чуть в сторону, чтобы осветить стоявшего за Сергуненкой Теплова.

— Журналист, — пояснил Сергуненко, — из Ленинграда.

Хозяйка провела гостей на кухню, сказав, что там — единственное теплое место. На кухне действительно было тепло от маленькой буржуйки. Нина Александровна перехватила взгляд Теплова и пояснила:

— Спасибо ребятам, смастерили чудесную печку.

Говоря это, она по-матерински смотрела на капитана. Тот неожиданно смутился и начал с преувеличенной деловитостью развязывать вещмешок. Оттуда он извлек несколько банок тушенки, сгущенного молока и целую охапку брикетов горохового концентрата. Нина Александровна охала и благодарила отдельно за каждую банку.

— Раздевайтесь, — сказала она, когда содержимое сергуненковского вещмешка было убрано в шкаф, — буду кормить вас.

Сергуненко взмолился:

— Мы с Василием целую ночь только и делаем, что едим, невмоготу уже. Вы бы нам своего компотика.

Хозяйка заулыбалась, а Сергуненко по-мальчишески шмыгнул носом. Он с видимым облегчением снял бронежилет и бушлат, скинул шапку, повалился на стул и вытянул ноги. В лице его, в позе, в которой он сидел теперь у стола, и во всех движениях чувствовалась такая расслабленность, какая бывает лишь у человека, возвратившегося после тяжелого и долгого пути домой. Капитан прикрыл глаза, и было видно, что он наслаждается этой минутой. Нина Александровна принесла из комнаты трехлитровую банку компота, налила две большие чашки и протянула одну Теплову.

— Попробуйте моего.

Сергуненко уже пил, жадно, большими глотками. Потом стал пальцами доставать из чашки вареные фрукты и набивать ими рот. Нина Александровна сидела напротив, положив локти на стол, и умильно глядела на жующих мужчин, по возрасту годившихся ей в сыновья.

— Говорят, еще гвардейцев пригнали? — спросила Нина Александровна. — Неужели они снова в город войдут? Не приведи Господь!

Теплов заинтересовался не на шутку. Нина Александровна махнула рукой:

— И не спрашивайте, натерпелись мы в мае. Подошла их целая колонна к городу. Комендант приказал пропустить.

Сергуненко вставил:

— Он теперь объявлен врагом осетинского народа.

— Ну и глупо, — сказала Нина Александровна, — что ему оставалось делать, если из Москвы приказали? Разместились они в нашем театре. Если б вы только видели этих гвардейцев. Одеты кто во что. Кто в милицейской форме, кто в камуфляжной. Однажды я домой возвращалась, уже в подъезд вошла, как меня вдруг окликают. Гляжу — стоят двое. Один молодой, в милицейском кителе, на правом плече — капитанский погон, на левом — старшего лейтенанта. А другой уже в годах, седой весь, а сам одет в форму курсанта школы милиции. «Не дадите ли вы нам хлеба?» — спрашивает который постарше, и глаза у него при этом как у бездомной собаки. Короче говоря, я их привела обедать.

— Вот это зря, зря! — не удержался Сергуненко.

— Наверное, неосторожно, — согласилась Нина Александровна, — да только жалко мне их стало. Поели и ушли, благодарили долго. Я их немножко порасспрашивала: кто они, откуда. Видно же, что не военные. Оказалось, никто из них и не думал идти воевать. Гамсахурдиа объявил набор в отряды национальной гвардии для отправки в Осетию. Добровольцев не нашлось. Тогда стали забирать прямо на улице, грузин отпускали, а тех, кто другой национальности, переодевали, совали в руки оружие и — сюда. Тот, что с курсантскими погонами, азербайджанец, сам коренной тбилисец, на заводе Димитрова работал. А второй — армянин с Авлабара.

Сергуненко вздохнул:

— Когда их вышибли отсюда, в театре весь пол был усеян шприцами. Сплошная наркота.

Нина Александровна подтвердила:

— Театр за месяц в хлев превратили. Но это были еще цветочки.

— Да, цветочки, — сказал Сергуненко и качнул головой, — а яблочки потом, когда сваны пришли. Ох и натворили дел… Я раньше не думал, что сваны такие жестокие. У них в Сванетии перенаселение, видишь ли. Гамсахурдиа пообещал им земли в Южной Осетии, вот они и старались. Тогда-то и началась бойня. Мы уже здесь были, так что хлебнули. Сваны вояки хорошие, ничего не скажу, но осетины не хуже. А лучше всех дерутся чеченцы.

Этот переход к чеченцам был настолько неожиданным, что Теплов опешил:

— При чем здесь чеченцы?

Сергуненко смотрел ему прямо в глаза и сказал чрезвычайно серьезно:

— При том, что если только в Чечне начнется, Цхинвали санаторием покажется. Так что передай там вашим — пусть десять раз подумают, хорошенько подумают. Не то я слыхал — чеченцам оружие пошло. Глядите, ребята, доиграетесь.

Теплов хотел сказать, что его не за того здесь принимают. Но почему-то сказал совершенно другое — тихо буркнул, потупив глаза:

— Хорошо, передам.

Теплова разбудил громкий стук в дверь. Часы показывали без четверти девять. Из ночной поездки по городу они возвратились с Сергуненкой в начале пятого, и потому эта побудка была слишком ранняя. Оттягивая момент, когда придется вылезти из-под одеяла и куртки в ледяную комнату, Теплов спросил, кто стучит. В ответ услышал голос Сергуненки:

— Свои!

Капитан вошел с видом озабоченным, от него пахло «Шипром» и мятной зубной пастой.

— Быстро одевайся, — сказал он почти командным голосом, — после завтрака уезжаешь, бэтэр под парами. Жду тебя в столовой.

Сказав это, Сергуненко тут же ушел, так что Теплов не успел даже слова вымолвить.

Когда он прощался с полковником, штабная комната была пуста и чиста, что немало удивило Теплова: они с Сергуненкой заходили сюда, возвратившись под утро из города. За столом, где вечером совещались командиры подразделений, сидели несколько солдат из караула в полном боевом облачении и смотрели по небольшому телевизору с встроенным видеомагнитофоном порнографический фильм. В комнате было натоптано, на стол из консервных банок, набитых окурками, просыпался пепел, всюду валялись обрывки бумаги, мелкий мусор. Теперь вокруг не было ни пылинки.

— Будьте здоровы, счастливо вам, — сказал Виталий Олегович, протягивая Теплову руку. И вдруг добавил: — Передайте там наверху, что мы, конечно, сделаем, что сможем, но долго нам не продержаться.

Теплов растерянно пробормотал:

— Конечно… Я все передам.

Возле БТРа стоял Сергуненко и нервно курил. В сторонке человек десять солдат в малиновых беретах о чем-то весело болтали. При появлении Теплова капитан кивнул им, те побросали недокуренные сигареты и полезли на броню.

— Слушай, — сказал Теплов, — если хочешь что-нибудь семье передать, то пожалуйста — я по стране мотаюсь, могу завернуть куда угодно. Для бешеной собаки сто верст не крюк.

Реакция Сергуненки на его предложение ошарашила Теплова: тот быстро и без дружелюбия взглянул и отвернулся.

— Ты чего? — спросил Теплов. — У тебя нет никого? Так я не знал, извини.

Сергуненко медлил с ответом. Но все же заговорил:

— Есть семья, почему нет. Только передавать им ничего не нужно. Ты здесь ни при чем, не обижайся. Просто дашнаки поклялись убить всех русских офицеров, кто был в Карабахе.

Теплов с пониманием кивнул и произнес успокаивающим тоном:

— Это пустые угрозы. На испуг берут.

Сергуненко сказал:

— Мы тоже сперва так думали. Но двоих наших уже застрелили, одного в Краснодаре, а другого на Дальнем Востоке. Не шутят они, по всей стране выискивают. Так что про семью лучше помалкивать. Я тебя не опасаюсь, не подумай. Просто в привычку вошло.

Попрощались они спешно. Теплов хотел обняться, но Сергуненко взял его за плечи, развернул лицом к БТРу и со словами:

— Давай, давай, времени нет, — подтолкнул к боковому люку.

Года через два с половиной Теплов случайно услышал по «Маяку» о гибели в Карабахе сотрудника нижегородской газеты. Он вновь прозевал ее название и фамилию корреспондента, но встрепенулся при имени «Андрей». Год от года накапливая профессиональный опыт, Теплов все больше убеждался, что из большого числа встреченных им за это время коллег лишь немногих он может назвать журналистами, и первым из них — скукоженного заморыша в допотопном плаще, кого все ласково называли Андрюшей.