Осенний поход лягушек

МОЯ СВИНЬЯ ^{(рассказ)}

Когда все расходились на работу и начинало светлеть, во дворе появлялась старуха Марина. В правой руке у нее было ведро, под мышкой лист картона, левой рукой она тащила на короткой веревке спаниеля.

Не выпуская поводка из рук, она расстилала картон на снегу, разминала содержимое ведра и высыпала его на картон. Голуби, которые давно уже ходили около, принимались за корм, спаниель, с необрубленным хвостом, нервничал, старуха его уговаривала, но он рвался с поводка на голубей, и тогда она била его по жирной спине.

— Галочкам холодно, — вдруг повернулась она ко мне. Я попятился. — Галочки, галочки, — звала она осторожных галок, сидящих на крыше соседнего дома. — Видишь, а подлететь боятся.

Я испугался, потому что у нас во дворе все знали, что она ненормальная. Она принялась рассказывать мне, что корки она выпрашивает в столовой и за это ей пришлось подарить судомойке новые штиблеты, хлеб она трет на терке, а то если дать размоченные сухари, то в зобу у голубей они почему-то замерзнут и они все помрут. Я представил себе, как они в один прекрасный день все бы скопытились, и подошел поближе.

Ее проклятый пес вцепился мне в штанину, а старуха принялась расспрашивать как ни в чем не бывало, где я живу и как меня звать. Я наврал ей, что меня зовут Вася, а на свои окна на девятом показал правильно: пусть знает, что я на нее смотрю по утрам.

Пес отошел от моих штанов.

Мне надо было делать уроки, и я пошел домой.

Мать сидела за столом и писала передачу для телевизора. Дверь на балкон была полуоткрыта, мокрые следы валенок вели к столу.

— Опять курила на балконе, — сказал я, закрывая дверь и опуская шторы, чтобы мать не отвлекалась. Она подняла голову, вынула из машинки исписанный лист и подмигнула мне.

Я пошел на кухню. Там я включил погромче радио, чтобы не слышать треска машинки, и стал искать съестное. Полную кастрюлю вареной картошки я нашел сразу, но свежего хлеба не было, пришлось лезть в корзинку с черствыми кусками. Опять мать забыла пойти в магазин, и меня что-то не посылает, а я не пойду, надоело каждый день ходить. От засохшей полбуханки было не отрезать, не откусить, пришлось размачивать ее под краном.

Наконец я принялся за еду. Сбоку у меня лежала салфетка, нос упирался в кастрюлю с неочищенной картошкой, размякший хлеб я мазал аджикой — грузинской острой едой из банки, перед собой я положил ботанику, а по радио передавали историю про мальчика, который все хотел поехать в Сиверскую. Когда кончилась передача и я наелся, я пошел к зеркалу посмотреть на себя.

Я пощупал скулы, оттянул двумя пальцами щеки, надул их и быстро-быстро зажевал, как хомячок.

«Хомяку хорошо, — думал я, — у него мешки для еды за щеками, а с моей матерью запасу не сделаешь, совсем отощаешь».

Я надел маску совы, которая висела над зеркалом, и стал думать, как прокормиться, чтобы быть сильным и всех побеждать. Нос у совы свисал крючком мне до зубов, глаза были круглые. Вот бы напугать тетю Таню. Или завести бы настоящую сову, пусть живет на верхней полке в кладовой, днем спит, а по ночам, как вылетит, только с головой укрывайся, — крыльями машет. Только надо двери в комнаты оставлять открытыми, чтобы страшнее. Хорошо бы, чтоб в квартире были всякие темные углы, а то все давно известно, а ночью хорошо бы, чтобы никто не знал, куда забралась сова сейчас, и потому попробуй-ка сунься в угол.

Мама тогда не будет ночью работать, а ляжет спать, а если испугается, то, может, придет ко мне в комнату, чтобы не так страшно, а если мама уж очень будет бояться этой совы, то можно сову перевоспитать, изменить ей режим дня, пускай по ночам спит.

Интересно, чем ее кормить, у нас ей поживиться нечем будет, живо станет облезлая и нестрашная.

— Иди в школу, выключи радио и вынеси, пожалуйста, мусор. — Я пошел на кухню, вытряхнул коробку из-под торта с картофельными очистками на газету, завернул все, взял портфель и потащился в школу.

На каждом этаже у нас была дыра мусоропровода, а рядом стояли цинковые баки для объедков: такого добра было полно везде.

Тут-то мне и пришла в голову эта идея, с этого то все и началось.

Я выкинул свои дурацкие очистки, кроме моих там было еще много всякого пропащего добра: сухари, объедки торта, кожура от яблок, макароны, остатки супа и много чего, не разберешь. И с чего это я стал разглядывать всю эту мерзость, но это была еще не очень мерзость, потому что все было только что выброшено и на холоде сохраняло бодрый вид.

На всех уроках я думал о своей идее, но нужно было достать деньги. Когда я пришел из школы, у моей мамы сидела подруга Таня. Она первая меня увидела и закричала как дикая: «Твой Митяй из школы пришел!»

— Привет, кролик! — выскочила она.

— Я не кролик, а хомяк, надо разбираться, — сказал я, — а еще учительница.

— Как ты разговариваешь со взрослыми! — вступилась моя мама. — Иди мой руки, тебе тетя Таня сок манго принесла.

Я вымыл в ванной руки, нашел на кухне банку сока, провертел в ней гвоздем дырку, достал из ящика пачку новеньких соломинок для коктейля и живо вытянул желтый сок через зеленую соломинку.

Потом я опять пошел к зеркалу, щеки мои надулись сами собой, я немного поиграл в хомяка и задумался, где же мне достать много денег.

— Смотри, какие рыбы! — закричала мне тетя Таня.

Я пошел к ней на кухню. Она гордо вываливала на стол жестких рыбин, по клеенке от них посыпался сухой снег.

— Во, — хвасталась она, — какая посылка из Келий. — И тут же принялась рассказывать про этого келейного Сережу. Я все уже знал, но она каждый раз старалась рассказать подробнее и начинала издалека.

Тут и моя мама вошла, села у окошка и следила, как тетя Таня эту рыбу жарит. Мама вместе с ней там была этой осенью, но она больше рассказывала не про Сережу, а как ловят семгу, как они одни ночевали в пустой рыбацкой избушке, а всю ночь кто-то ходил за стенкой, как она подстрелила утку и спасала тетю Таню из болота. А тетя Таня не любила про это вспоминать и говорила, что она нарочно там увязла, чтобы посмотреть, что моя мама будет делать.

Тетя Таня жарила рыбу и все мечтала, как бы мы с Сережей подружились и как бы я его всему научил.

Этот Сережа был сын охотника, и жили они в тайге. Чтобы к ним добраться, моя мама и тетя Таня плыли на лодке из деревни три дня. Река впадала в море, там и стояла эта деревня, а вытекала из озера. Когда они приплыли к озеру, то сразу увидели этого Сережу, но он их испугался и спрятался.

Кругом был лес, а у озера поляна, где и стоял их дом. Потом мама и тетя Таня пошли мыться в баню, а этот Сережа ходил кругом, выл как зверь и хотел их испугать. Потом их там стали поить и кормить, а тетя Таня села с этим Сережей рисовать — дала ему карандаш и бумагу, но он рисовать не умел, и она стала его учить.

— Точка-точка-запятая — вышла рожица кривая, — развлекала она его, но он сидел безразлично.

Тут моя мама вступилась, чтобы ему стало понятнее:

— Точка-точка-огуречик — вот и вышел человечек.

Но он не знал ни про точку, ни про запятую, ни про огурец. На огороде у себя он мог видеть только лук и репу, а все другое у них вымерзало.

Тогда тетя Таня взялась за сказку: «Смотри, Сережа, вот избушка на курьих ножках, вот это старуха — Баба Яга». А он спросил: «Что такое на курьих?» Кур у них тоже не водилось.

Тут моя мама догадалась и говорит: «На птичьих, на птичьих!»

Батарейки от приемника у них кончились, никто ему сказок не читал, ничего он еще не видел.

Потом тетя Таня всем рассказывала про этого необыкновенного Сережу, купила ему красную трубу и еще всякого добра, послала и батареек, чтоб им слушать радио и знать точное время, а то, когда мама с тетей Таней туда приплыли, их сразу спросили, сколько времени на их часах, и завели все свои ходики.

Зимой к ним на оленях приезжают ненцы, а сами они редко ездят в деревню. Привезут муки, пороха, соли, два мешка спичек и живут целый год. Раньше там жило много народу, они все от чего-то скрывались, я не понял, бежали из Москвы от какой-то щепоти триста лет назад. А теперь там остался один дом. Зимой ненцы к ним приедут на оленях, свезут в деревню, летом можно плыть на лодке. С весны у них в погребах битая дичь: утки, гуси, глухари, соленая рыба из озера, соленые грибы в двух бочках мокнут, сохраняется в бадьях морошка, сушатся куничьи шкурки, дышит во дворе корова, по ночам лает собака Шейка.

Тут я спросил маму, видела ли она волков.

— Мы тоже спросили у хозяйки про волков, наверное, они к ним приходят, — начала рассказывать тетя Таня. — А хозяйка ответила: «Придет волк из лесу, подойдет к окошку, станет ЛАПАМЫ на окошко и воет».

— А они что? — спросил я.

— А они занавески задернут и спать лягут.

Я обиделся и замолчал.

Пока вспоминали, тетя Таня поджарила рыбу и я наелся. Потом я пошел в комнату и стал смотреть в окно. Я бы тоже ходил ловить рыбу и приносил маме, а мама бы чистила ее, солила и клала в погреб. Я бы тоже иногда спускался в погреб со свечкой и наедался бы там варенья и соленых грибов, а потом бы уходил на охоту, а мама бы сидела у окошка, шила бы мне шапку из зайца и меня дожидалась.

Я вздохнул.

Вошла тетя Таня, тоже принялась смотреть в окно. С высоты девятого этажа было видно далеко. Из стеклянного кино «Ладога» повалил народ. Разбегались друг за другом цепочками. На снегу каждый человек был темный и скучный.

— Скоро тридцать первое, — сказала тетя Таня. — Что тебе подарить?

— Мне надо денег, — мрачно сказал я.

В воскресенье они собрались ехать в Комарово. Я с ними ехать отказался, сказав, что у меня нога болит. Они сначала не поверили, но я им наплел, что как бы было хорошо, чтобы вместо этой ушибленной ноги у меня была чугунная, вот бы с ней играть в футбол, все от тебя разбегаются.

— И гладить хорошо, — ходил я за мамой, пока она собиралась, искала носки, мазала лыжи, грела утюг. — Мам, посмотри! — донимал я ее. — Поднимаешь чугунную ногу, греешь над газом, расстилаешь брюки на полу и ходишь тяжелой ногой. Давай я тебе поглажу!

Мама опаздывала и начала сердиться. Наконец они уехали. Я посмотрел в окно, пока их не стало видно, быстро собрался, достал свои деньги из-под чугунной собаки на столе, взял мамин рюкзак и поехал. На вокзале я прошел со стороны паровоза под стеклом, чтобы не встретиться с ними, вдруг их поезд еще не ушел, взял билет до Всеволожской и пошел к поезду. По дороге я чуть не купил вафельную трубочку, но подумал, вдруг не хватит денег на него. Во Всеволожскую мы с мамой часто ездили, и я сразу нашел нужный поезд.

Я стоял на площадке вагона, в маленькие щелочки выше меня ничего видно не было, зато из них дуло. Я эту дорогу и так знал.

Сейчас шли домики с участками, такие, какой стоял у нас во дворе детского сада. В таком облезлом помещении никто никогда не играл, потому что там в углу не переводилась куча.

Потом поезд загремел по мосту и я понял, что это широкая река Охта. Когда летом проезжаешь тут и смотришь из окна, то всегда у берега кто-нибудь стоит по пояс в воде не шевелясь и сомневается.

Потянулась колючая проволока и роща за ней, а на вышке стоят часовые в белых тулупах.

Наконец поезд подошел ко Всеволожской. Я первый выскочил на платформу и через пять минут уже входил в ворота рынка. Летом мы с мамой покупали здесь землянику, горох, первую морковку.

Сегодня здесь почти никого не было. Только три торговки неподвижно стояли плечом к плечу перед своими кучами семечек. Воробьи то и дело влетали к ним под навес и, не снижая скорости, выхватывали добычу. Только иногда какая-нибудь из теток равнодушно принималась махать рукавицей перед своей кучей, как будто отгоняя мух.

Я было остановился поглазеть на воробьев, какие они предпочитают семечки — жареные или нежареные, но решил не отвлекаться и пошел дальше. Но того, чего мне было надо, я не видел. У мебельного магазина разгружали машину с диваном. Я подошел поближе, и тут-то я их услышал.

Тихо сопел один, второй без остановки визжал, а третий всхлипывал. Я увидел дядьку с мешком и тетку с корзинами. Из мешка визжало, в корзинках, прикрытых мешковиной, копошилось. Все, кто слонялся по базару, особенно городские с последней электрички, глазели на поросят, спрашивали для интересу, сколько стоит.

Тут из одной корзины вылезло рыло с двумя розовыми дырками на пятачке. Тетка в плюшевой кофте огрела его по уху и закрыла тряпкой. Он обиженно заскрипел.

Я еще долго стоял и прислушивался к разговору. Из него я понял, что денег на покупку у меня хватит.

Я подошел к дядьке и попросил показать из мешка. Но дядька и ухом на меня не повел. Тут подошел черный тулуп, и дядька по плечо засунул руку в мешок и выгреб за нижнюю ногу этого поросенка. Поросенок так мерзко засопел, что на него смотреть не хотелось.

Я подошел к теткиной корзине. Тряпка над одним то округлялась, то проваливалась, а он все старался высунуться.

— Почем? — спросил я хрипло хозяйку, хотя уже знал, сколько он стоит, и держал руку с деньгами в кармане.

Василий спал под газовой плитой, его корма стояли тут же, во сне он тяжело дышал, потому что охрип в рюкзаке, пока я его вез.

К осени у нас будет много мяса и сала, и мы заживем с мамой сытно и весело.