Как свойственно поэту

Ночной дозор

Сосны в ночную жуть

Шепчут былину-небыль.

Кони за лесом ржут.

Ты далека, как небо.

Поздний закат сгорел

Над межевым затесом.

В су́теми град Саркел

Взглядом грозит раскосым.

Белой росой блестит

Яд колдовских испарин.

Где-то мосты мостит

Через Донец хазарин.

Стали славянской крыж.

Отблеск огня спокоен.

Что ж ты опять грустишь,

Дней позабытых воин?

Или тебе невмочь

Двинуть свою десницу?

Или об эту ночь

Вспомнил красу-девицу?

Ночи совиный крест

Кружится на аркане.

«Счастье, конечно, есть

Где-то в Тмутаракани».

Вспомнилось, нету сил,

В лю́бых глазах ненастье.

«Я бы тебя простил,

Да не воротишь счастье».

Ветер – в лицо и злей.

Крепче сомкнитесь, губы!

Вновь с боевых полей

Кличут на подвиг трубы.

Над Русью осень

Любимая, в твоих родных глазах

Я вновь обрел все то, что знал дотоле:

Широкое нетоптанное поле,

Кресты церквушек, стены в образах

И сенокос, что в росах, как в слезах,

И ветер, что свистит о славной доле.

Так что еще сказать тебе одной?

Какие прошептать с любовью сказки?

О том, как ярче вспыхивают краски

Осенних рощ под алою луной.

Но кони ржут за сизой пеленой.

И закружились сабли в дикой пляске.

Земля была распластана щитом,

А рыжий лес звенел листвы кольчугой,

И князь, прощаясь с верною подругой,

В броне застыв на береге крутом,

Все забывал и помнил лишь о том:

Костер любви горит под листьев

вьюгой.

Была ладонь шершава и груба,

Когда ее девичьи руки жали.

Лишь жемчугами две слезы дрожали.

А князь шептал: «Прощай, моя судьба!

Упершись в небо, голосит труба,

И в бой зовут веков былых скрижали».

Любимая, я в облике твоем

Увидел то, что скрыла сказок синька:

Осенний лес, вдали твоя косынка.

И чистым полем в неба окоем

Несется витязь, сросшийся с конем.

Не забывай его, моя осинка.

Казанский эскиз

Небо басурманское белесо,

Азиатским зноем опален

Низкий берег, русские березы,

Кем-то приведенные в полон.

Полумесяц мусульманской веры

Вперил в Мекку раскаленный взгляд,

Западу из вотчин Едигера

Минареты стрелами грозят.

Было все: от ярмарки до драки,

От орды до царственных особ.

Таяло минувшее во мраке,

Уходило прошлое в песок.

Но ломилась от товаров пристань

И бурлак надсаживал плечо,

И ломился яростно на приступ

Матушки-Казани Пугачев.

И достались мне в двадцатом веке

Отголоском позадавних дней

Башня легендарной Сююмбеки

Да Коран прабабушки моей.

И один ответ на все вопросы —

Тот, что заучился наизусть,

Отчего в глазах своих раскосых

Я навек укрыл степную грусть.

Проводы зимы (вальс декабристов)

Весна – ты близко! Ощущаю

Твою загадочную синь.

Друзья, ко мне, на чашку чая,

Поручик, троньте клавесин!

Сыграйте что-нибудь такое,

Хотя б старинный мадригал.

И переполненный бокал

Я двигал звукам в такт рукою.

Гас вечер, стаи черных птиц

Вещали сумерек истому.

Меж аксельбантов и петлиц

Ты шла, ступая невесомо.

Присела около меня:

«Мой друг, темно, зажгите свечи…»

И вот на худенькие плечи

Упал тяжелый сноп огня.

Я звякнул шпорами, и мы

Плывем тихонько по гостиной.

На про́водах своей зимы

Танцуем этот вальс старинный.

И с заалевшего лица

Не сходит странная улыбка.

Все в мире призрачно и зыбко,

Лишь отбивают такт сердца.

Трубач тревогу протрубил,

И суета на коновязи.

«Здраст!.. Ваш!» – фельдъегерь

отрубил,

А сапоги в дорожной грязи.

Растает полк в объятьях тьмы.

Мой друг, наш след залижет заметь,

Но пусть твою тревожит память

Печаль о проводах зимы.

Звезда декабриста (монолог поручика Анненкова)

Французская шляпка, вуаль,

Фигура, обвитая флером…

Гори же, моя этуаль,

Гори над острожным забором.

За Нерчинском – только Восток.

А мысли уносят на Запад,

Где в прошлом – шампани глоток,

Где в прошлом – волос твоих запах.

Но Бог не услышит молитв.

Отплясана жизни мазурка.

Он крепок пока – монолит

Гранитных столпов Петербурга.

Штыков ощетиненных сталь,

Халат арестантский, куртина.

Гори же, моя этуаль,

Звезда декабриста – Полина!

До самой последней черты

Не будет лукавей кошмара:

Острог предвесенней Читы,

Венчание в церкови старой.

Кольцо из чугунной цепи.

Взахлеб поцелуй на морозе.

Конвойного оклик: «Не спи!»

И сани невесту увозят.

Я клятву свободе сдержал.

Имперская служба постыла.

Всеобщего счастья желал,

А счастья себе не хватило.

Кандальная злая печаль.

Набухшая почками верба…

Гори же, моя этуаль,

Даруй вдохновенье, Эвтерпа!

Уездный роман

Как нежен свет ушедшей осени,

Но остывает тверди пазуха.

Все больше стай в линялой просини.

Антракт. Природа держит паузу.

Купецкий город сладко почивал.

(Здесь в пятницу гуляла ярмарка.)

В рядах обжорных ели сочиво

И пили хмель казенный чарками.

И были горожанки в панике

От удалых гусарских выстрелов.

И продавали мед и пряники

Засевшие в лабазах выкресты.

И в бричке бегали каурые

По бездорожной грязи с топотом.

И были плечики понурые

Покрыты ситцевою лопотью.

Но были руки – алебастровы.

А очи были – аметистовы.

И инвалиды с алебардами

Нам в след в кулак себе посвистывали.

И улыбалась по-бедовому

С пустым ведром соседка встречная,

Как ты, смущаясь чувству новому,

Клонила голову доверчиво

На эполет, покрытый порохом

Еще недавнего сражения…

И на пути стояло Дорохово —

Предтеча нашего сближения.

Зима над Россией

Когда над Россией сгущается тьма

И льдом затянулись затоны,

Когда колесит издалече зима

И в такт громыхают вагоны,

Когда бесконечны унылые дни

И после «Прощанья славянки» —

Огни, полустанки и снова огни,

И снова в огнях полустанки

Мелькают виденьем в морозном бреду

И тонут в объятиях ночи,—

Россия, ты словно в двадцатом году

Не прячешь разбойные очи.

И снова с надеждой, что все впереди,

Что там – веселее и лучше,

С размаху рванешь на широкой груди

Степной пугачевский тулупчик.

И снова ломаешь коленца, присев

В похмелье бездумного пляса…

Сокрытый веками Батыев посев

Дождался урочного часа.

Россия, молись за уделы свои —

Крамола в полуночном стане.

Пусть каждый акафист, как Спас на Крови

Над дымной воронкою встанет!

Ни Гришка Распутин, ни Тушинский вор

Тобой не управят вовеки.

И птицы весной возвратятся на двор,

И тронутся стылые реки.

На этой земле

На Сретенье – лужи, на Пасху – пурга.

То степи, то чащи лесные.

Что скажешь? – «Россия —

и вся недолга́!»

Что сделаешь? Это – Россия.

Здесь нет колыбелей. Качают пращи

Каме́ния судеб бедовых.

И здесь не дают на разжив палачи

Отступникам тридцать целковых.

На этой земле, где сражаясь, не ждут,

Что к смерти состарится тело,

Доносчику первый достанется кнут

За слово его и за дело.

И дешева пусть подъяремная месть,

И нету для катов Мессии,

Но в этой земле Благовещенье есть,

Чтоб верила в завтра Россия.

Чтоб знала: в черед зацветет краснотал

Церковный от солнечной ласки.

Но будут погосты по свежим крестам

Считать не доживших до Пасхи,

И, в свиток свернувшись, чернеть небеса,

Кричать заплутавшая стая…

Что скажешь? – «Россия – кругом

чудеса!»

Что сделаешь? Участь такая.

Плач по российским поэтам

В небеса пошлет прощальный глас

Колокол людского покаянья.

Скольких нас не стало? Сколько нас

За чертой признанья и призванья?


Скольких нас не стало! Сколько нас

Приняла российская равнина.

Ждал на Черной речке алый наст,

Эшафот в утробе равелина.


Скольких целовала вьюга в лоб!

Скольким вслед струился шип змеиный!

Положи, Елабуга, на гроб

Асфодель Кавказа для Марины.

А душа – зегзицей со стены,


Мысью с древа грянется на травы.

Мы еще вернемся с той войны,

Где стихи – горящий край державы.

И пройдем по россыпи листов

Пасквилей, доносов и наветов.

И не хватит Родине крестов —

Как наград посмертных для поэтов.

Реквием по юности (Леониду Колганову)

На годах-камнях семидесятых

Наше поколенье полегло…

Л. Колганов

А юность все-таки была,

Как некогда была Россия.

Зимою – снег, земля бела,

Под осень – грязь, дожди косые.

Нас нежно пе́стовали те,

Те – гимназистки и славянки,

Чьих под Сморгонью в немоте

Отцов покоятся останки.

Изящность бабушкиных рук

Мне вспоминать всю жизнь

с любовью.

Плыл электричек ближних стук.

Средь сосняка, по Подмосковью.

И знать откуда было мне,

Что оборотни взгляды вперили

В то, что любил в своей стране —

Великой и больной империи.

Наверное, я верил зря

В то, что сейчас зовут застоем.

Но были книги и друзья,

А остальное все – пустое.

Лишь: «Русь за нами!» – ратей клик

В дали мерещился туманной,

Лишь «Незнакомки» Блока лик

Манил в былое неустанно.

Бабушке

Рудневой Зое Владимировне – рожденной 6 февраля, упокоенной 16 февраля и день ангела имеющей 26 февраля

Юная бабушка, кто целовал

Ваши надменные губы?..

М. Цветаева

Бабушка, в мире уснувших страстей,

Где не заботят печали и толки,

Ждешь ли на Пасху желанных гостей,

Шьешь ли костюмы для праздничной елки?

Снимешь ли добрыми пальцами воск

Свечек, стекающих в жерла кануна?

Внук твой матер, поседел, словно волк,

Только душа неприкаянно-юна.

Только на памяти – осени дым,

В лужах стоит босоногое детство.

Только во взгляде с прищуром твоим

Крови степной иссякает наследство.

Бабушка, дождиком с горних высот,

Белой метелью с хвостом горностая,

Выпади, пусть, как упрямый осот,

Правнуки в небо твое прорастают.

Пластырем туч застилает глаза.

Смутен покой под Ваганьковской сенью.

Бабушка, где ты? Молчат образа.

Вещие сны не приносят забвенья.

Воспоминание детства

М. Г.

Дорога в Ильинку открыта,

Ворота – Казанский вокзал.

Как в детстве, колеса-копыта

Гарцуют по лестнице шпал.

Гудок оглушительно-четкий

К отправке сигнал подает,

И станций бесчисленных четки

Отщелкает поезда ход.

Куда мне деваться от лета?

Куда мне избыть эту грусть?

На улице солнечной где-то

Цветет по утру майский куст.

Мои полудетские были

Сквозь колкий шиповник бредут.

Отростки его на могиле

У бабушек наших растут.

Пока еще сердцем не поздно

Избыть суету бытия:

Я с вами – ильинские сосны,

Я помню вас – детства друзья.

Дорога в Ильинку открыта,

Ворота – Казанский вокзал.

Как в детстве, колеса-копыта

Гарцуют по лестнице шпал.

Март

Брызжет даль белизною и паром.

Свежий воздух пьянит, как первач.

По поляне блестящим гусаром

Проскакал одуревший косач.

Громким писком шальные синицы

Нас приветствуют в чащах сосны.

Мы на лыжах стоим – у границы,

У границы зимы и весны.

И в капельном разбуженном шуме

В синеве высоко-высоко

Облаков боевые ушкуи

Мчат под звонкие гусли Садко.

Незабвенные детские были,

Заповедного счастья миры…

Что ж вы голову так забелили,

Сорок зазимков, с этой поры?

Где вы, тонкие пальчики-спички,

Растопившие лед без следа?

Но несутся звеня электрички

В те родные места и года,

Где жилось с ощущеньем азарта,

Где дышалось легко на бегу

В первых днях долгожданного марта

По последней лыжне на снегу.

* * *
Загрузка...