Сия безпримерная история, став предметом чрезвычайного внимания и изучения следственно-карательных и партийных органов, не сделалась, однако, общеизвестной. Встревоженные власти, опасаясь позорной огласки, предприняли все, чтобы истина была тщательно скрыта от населения.
Минас Симонян, после мучительно-долгого и безцельного „следствия“, был расстрелян. На строго-закрытых партийных собраниях было объявлено, что он арестован за связь с „врагами народа“27. Погибнув сам, Минас невольно навлек дальнейшие беды на своих несчастных земляков. Волна нового террора и репрессий накрыла весь округ. Вечером того же дня, когда разыгралось выше описанное событие, приехали за братом Минаса — Карпо и за всей их родней, исчисленной до седьмого колена, причем 78-летняя полуслепая старуха-мать умерла, не доехав до ворот тюрьмы. Была арестована вся сельская партячейка попозднее, районная партийная головка. Многие из односельчан парторга-неудачника обрели свой конец в гиблых местах Турухансна и Караганды...
Но этим дело не кончилось. Достоверно известно, что все без исключения участники и свидетели происшедшей в горном ущельи трагикомедии были признаны в той или иной мере виновными и понесли наказание. Те из действующих лиц столь плачевно закончившейся киносъемки, кои, по несчастью находясь в первых рядах колонны (считая и простых статистов-драгун), были ближайшими очевидцами всего эпизода, исчезли из жизни, будучи арестованными под различными предлогами: в интересах сохранения всего в тайне, их поспешили убрать.
Актеры „Мосфильма“, исполнявшие роли генерала, полковника, капельмейстера, адъютанта, священника и др. были обвинены в „сочувствии и симпатии к старому режиму“,что „доказывалось“ их черезчур (по авторитетному мнению меценатов из НКВД) натуральной игрой. В результате вспышки эпидемии взаимных доносов и весьма плодотворной деятельности „осведомителей“28, в числе репрессированных очутились и многие из статистов, бывших лишь немыми свидетелями происшествия: на лице одних была, якобы, замечена злорадная и сочувственная улыбка, иные обменивались „особыми“ взглядами, в которых проскваживало „то-то“ и „то то“, и т. д.
Все остальные, находившиеся в тот момент в самых дальних рядах и даже незнавшие толком, что случилось, были приглашены на дружеское собеседование в некое прославленное и сугубо почтенное учреждение, после чего каждому в отдельности, в тиши уютного кабинета, пришлось прослушать краткую, но внушительную лекцию о вреде многоглаголания и пользе молчания, и уйти, оставив свою фамилию в длиннейшем списке „политически неблагонадежных“.
Общая цифра казненных и сосланных по этому случаю, значившемуся в номенклатуре дел следственного отдела НКВД под названием „Ошибка парторга“, достигала нескольких сот человек, включая и членов семей главных обвиняемых, без различия пола, возраста и физического состояния.
Так бесславно для ее участников закончилась столь успешно начатая большая кино-экспедиция, которой было суждено вызвать к жизни „Случай в горах Кавказа“, легший в основу этого повествования.
Как позже выяснилось, это было еще не все. Однажды, в числе очередного планового пополнения, в острог прибыл матерой враг народа — 97-летний и колченогий колхозный чобан29), вместе с народным вражененком — сыном своей праправнучки, закоренелым в грехах 9-месячным мальчуганом, с ярко выраженными на личике контрреволюционными наклонностями. Оба они, со своими овцами, в то знаменательное утро находились вблизи того рокового места и, ввиду этого, получили по 10 лет каторги, признав себя виновными „в организации вооруженного восстания с целью ниспровержений существующего строя, террористических актах и связи с заграницей“. Удивительный же пацан, кроме всего, пред лицом неопровержимых улик, вынужден был сознаться и „в подпольном издании антисоветской литературы, шпионаже и службе в Белой армии...“
Старик громко сетовал на судьбу зато, что арест прервал его учебу в ликбезе30,) и с горя в первый же день попросил старосту камеры записать его в МОПР31 и Осоавиахим32) и стал усиленно готовиться к сдаче норм на значок ГТО33) второй степени.
Все утешали его, как могли, и он успокоился лишь взяв на себя (в присутствии надзирателя) торжественное обязательство: по окончании срока, вернувшись в колхоз, поступить на курсы повышения квалификации и выучить наизусть весь „Краткий курс истории ВКП(б)“34.
Сей, по уши погрязший в крамоле опаснейший из государственных преступников нашей эры, оказавшийся, кстати, большим оптимистом и остряком, рассказал новые интересные подробности вышеописанного дела, о коих я считаю не лишним здесь упомянуть. Как уверял всех старый бунтарь, в процессе длящегося следствия все занятые в киносъемке лошади, будь то даже беспартийные и жеребые, были, на всякий случай, заодно с артистами, объявлены социально-опасными, немедленно изъяты из общих конюшен и, после внеочередной маллеинизации и удвоенной противосапной прививки, переданы в распоряжение Автодора35) для использования на подмосковных работах по вытаскиванию из грязи застрявших в ухабах шоссейных дорог тракторов СТЗ36) и автомобилей М—137). Те же из этих мятежных животных, кои, глядя на крамольную сцену, отбивались от мух, необдуманно помахивая головами, как бы одобряя, и хвостами, как бы приветствуя,— были заочно тройкой38) НКВД осуждены на заклание, причем мясо и кости наиболее тощих из них, после тщательного обезжиривания, пошли, якобы, на первомайское премирование рабочих-стахановцев39) и колхознинов-ударников40).
Обо всем этом поведал, шамкая беззубым ртом и часто мигая мутными от слез глазами, длиннобородый колхозный чобан, но, хотя все это и сильно походит на правду, однако, за достоверность сего я не ручаюсь, ибо допускаю, что полуглухой и полуслепой старец, являющийся, к тому же, явно чуждым элементом, мог несколько извратить действительность.
Пусть лучше об этом судит каждый сам, прочитавший эти строки.