Ошибка в объекте

— Захар Петрович, — раздалось из селектора, — с вами хочет говорить врач санатория имени Семашко товарищ Воропаев.

— Соедините.

В трубку ворвался до крайности взволнованный голос:

— Товарищ Измайлов! У нас несчастье! Несчастье у нас… Погибли двое отдыхающих! Третий — без сознания… Делаем все, чтобы спасти…

— Причина смерти? — спросил я.

— По-видимому, пищевое отравление…

Я попросил коротко рассказать, где произошло несчастье. Воропаев, немного успокоившись, сказал:

— Трупы обнаружены в палате номер тринадцать, там они и находятся.

— Третьего, который без сознания, немедленно отправьте в больницу, сказал я.

— «Скорую» уже вызвали.

— Проследите, пожалуйста, чтобы в тринадцатую палату никто не входил. Столовую опечатайте… Скоро будем у вас…

По селектору я попросил секретаря выяснить, кто из следователей прокуратуры на месте, и тут же позвонил в горуправление внутренних дел, чтобы в санаторий имени Семашко срочно выслали двух-трех инспекторов уголовного розыска и дежурного судмедэксперта.

Зашла секретарь.

— В прокуратуре Агеев и Косырева. Позвать?

— Сам позвоню…

Косырева сидела над обвинительным заключением по очень сложному делу. Значит — Агеев…

Я набрал его номер по внутреннему телефону.

— Виктор Сергеевич, едем на происшествие. Два трупа…

К машине мы вышли почти одновременно.

В пути я рассказал следователю то, что услышал от врача… В санатории имени Семашко я не бывал, хотя не раз проезжал мимо. Место здесь тихое. Ворота, обычно запер — тые, сейчас распахнуты настежь. Возле них — безмолвная тревожная толпа. Отдыхающие и работники санатория. Завидев машину, к ней бросился мужчина в белом халате.

— Товарищ Измайлов? Я — Воропаев… Ватутину увезла «скорая».

— Какую Ватутину? — спросил Агеев.

— Третью… Которая отравилась… Не успели мы выйти из машины, как сзади послышалась сирена. К нашей «Волге» подлетел фургончик с мигалкой и надписью: «Милиция». Из него выскочили несколько человек.

— Запаздываете, — беззлобно заметил Агеев молодой черноволосой женщине в форме старшего лейтенанта.

Начальник уголовного розыска города подполковник Вдовин поздоровался со мной и представил прибывших.

Женщина оказалась старшим инспектором, Карапетян Кармия Тиграновна. Полный мужчина средних лет — судмедэксперт Леониди. В прибывшей группе были также ещё один инспектор, младший лейтенант и фотограф.

Мы направились в здание.

У дверей с цифрой 13 застыли две женщины в белых халатах. Видимо, охраняли, хотя коридор был пуст.

Один покойник лежал на диванчике, другой — на застеленной покрывалом широкой деревянной кровати.

Посреди комнаты стоял овальный стол, накрытый скатертью. На нем — закуски, фрукты, бутылки и четыре тонких чайных стакана.

Закуски, скорее всего, были домашними. Разломанная на куски жареная индейка, слоеные лепешки, пирожки, здоровенные — с кулак — котлеты. С вазы свисали кисти черного винограда, поверх которого лежали персики.

Из спиртного — открытая и едва начатая бутылка шампанского, две четырехгранные бутылки с ярко-красной этикеткой и надписью по-украински: «Горилка з перцем». Обе перцовки тоже были открыты. Одна — полная, другая наполовину опорожненная. В золотистой жидкости плавали стручки перца. Была на столе и пепси-кола.

— Виктор Сергеевич, приступайте, — сказал я.

Началась работа, и мне не хотелось смущать никого своим присутствием. Единственно, я спросил у Агеева, нужен ли ему Воропаев.

— Пока нет, — ответил следователь. — Впрочем… Скажите, пожалуйста, обратился он к врачу, — положение трупов не изменено?

— Как, как? — не понял тот.

— Трупы обнаружены на этих местах, где сейчас находятся? — уточнил Виктор Сергеевич.

— Нет. Мы же пытались спасти… — ответил врач. — Надо было положить удобнее…

— Ладно, — кивнул следователь. — Я потом побеседую с вами…

Мы с Воропаевым вышли из палаты и направились в его кабинет.

— Как вам стало известно о происшествии? — задал я вопрос.

— Понимаете, я как раз осматривал отдыхающую…

— В котором часу это было?

— Точно помню. В половине второго… Так вот, вбегает дежурная по корпусу и говорит: в тринадцатой палате несчастье! Не помню, как оказался на втором этаже… Дверь в палату настежь. На полу возле стола лежит Ватутина. Без сознания. До этого её вырвало… У окна, свернувшись калачиком, лежит Иванов.

— Это кто из них? — спросил я, имея в виду погибших.

— Ну, тот, с усами, который теперь на диванчике…

Я вспомнил перехваченное судорогой синюшное лицо покойного. Ему было не более сорока лет. Бросались в глаза щеголеватые, аккуратно подстриженные усы.

— Вачнадзе мы обнаружили в туалете, — продолжал Воропаев. — Наверное, когда ему стало плохо, он зашел в туалет и упал…

Вачнадзе теперь лежал на кровати. Чуть полноватое лицо с маской муки, густые брови, черные пряди волнистых волос прилипли ко лбу. Ему было лет сорок пять.

— Мы, естественно, бросились оказывать помощь… — Воропаев судорожно вздохнул. — Но мужчины уже не проявляли признаков жизни…

Он замолчал. В это время в коридоре послышались быстрые шаги, и в комнату стремительно и властно вошла женщина в строгом костюме. Я понял, что передо мной главный врач санатория. Мы представились друг другу.

— Понимаете, ездила в аэропорт провожать товарищей из Узбекистана, сказала мне Белла Григорьевна. — Перенимали у нас опыт… И нате вам — такое ЧП! Представляете, если бы это х случилось при них? По её просьбе Воропаев рассказал обо всем подробнее. В отличие от него, который, казалось, потерял голову от свалившегося несчастья, Беллу Григорьевну в первую очередь интересовало, что нужно делать в создавшейся ситуации.

— Прежде всего необходимо позаботиться, чтобы вся эта история как можно меньше травмировала наших отдыхающих, — сказала она Воропаеву. — Не забывайте, у нас неврологический санаторий! Поменьше разговоров! Я соберу весь персонал. Никаких шушуканий и сплетен. Ясно?

— Разумеется, разумеется! — откликнулся врач.

— Захар Петрович, — обратилась ко мне главврач, — как долго будет опечатана столовая?

— Не знаю, — ответил я. — Зависит от следствия…

— А мне что делать? — строго спросила Белла Григорьевна. — Да-да, что делать мне? Как кормить семьсот пятьдесят отдыхающих? Ведь скоро полдник! Она постучала по своим наручным часам. — У нас режим! Строгий и неукоснительный!

Это был очень серьезный вопрос, и я сказал, что если нужна помощь позвонить в горком, горисполком, — то готов сделать это сейчас же.

— Сначала попытаемся уладить своими силами, — сказала главврач, — в случае необходимости подключу вас… Я нужна?

— Пока нет.

— Буду у себя.

Белла Григорьевна энергично поднялась и вышла.

Признаться, мне понравилось её поведение. Не растерялась, не опустила руки. А ведь она отлично понимала, что положение её ох какое незавидное. Из-за таких ЧП, бывает, лишаются не только занимаемой должности.

— Да, — сказал Воропаев, как-то обреченно качая головой, — не знаешь, где поджидает беда… А ведь буквально неделю назад о нас говорили на Всесоюзном совещании. Отовсюду едут перенимать опыт. Из Грузии, Прибалтики, Молдавии… Только сегодня, как вы слышали, проводили узбекских товарищей. Наше направление горячо поддерживают в Минздраве!.. И вот, одним махом… — Он тяжело вздохнул.

— А какое именно направление? — поинтересовался я.

— Понимаете, чуть человек заболел, он сразу хватается за лекарства. По нашему убеждению, вместо того, чтобы глотать тройчатку при головной боли, проветри помещение, сделай несколько легких физических упражнений. Переутомился — не глотай транквилизаторы, а пройдись по воздуху или же просто расслабься…

— Аутотренинг? — улыбнулся я.

— Зря вы относитесь к этому скептически, — заметил Воропаев. — На Одиннадцатом Всемирном конгрессе кардиологов совершенно серьезно обсуждались вопросы нелекарственной профилактики болезней сердца. Это в первую очередь аутотренинг и психотерапия.

В дверь постучали. Это была Карапетян.

— Товарищ прокурор, мы закончили, — сказала она.

— Хорошо, иду, — откликнулся я, поднимаясь.

Когда мы вошли в тринадцатую палату, Агеев и понятые подписывали протокол осмотра места происшествия. Фотограф делал последние снимки. Понятых отпустили, и я спросил у судмедэксперта, когда, по его мнению, наступила смерть Иванова и Вачнадзе.

— Приблизительно от тринадцати часов до тринадцати тридцати.

Значит, Воропаеву сообщили тут же…

— Обед у них с двенадцати. Помещение столовой небольшое, кормят в две смены, — дал справку Агеев. — Так что застолье состоялось вскоре после обеда.

— Ясно, — кивнул я и снова обратился к судмедэксперту: — Причина смерти?

— Типичное отравление, — сказал Леониди.

— Как вы думаете, чем?

— Возможно, пищевыми продуктами…

— Недоброкачественная пища в столовой?

— Почему обязательно в столовой, — пожал плечами судмедэксперт. Пострадавшие ели и домашнюю стряпню… Индейка, котлеты, пирожки, хачапури…

— Хачапури — это те слоеные лепешки? — спросил я.

— Да. Их делают с сыром или творогом, — ответил Леониди. — Представляете, когда все это было приготовлено? Потом находилось в дороге, да еще, наверное, в целлофановом пакете. И у нас жара… Мы изъяли всю еду для исследования. И водку.

— Горилку, — поправил Агеев.

— Ну да, горилку, — кивнул Леониди. — Так что подождем результатов анализов. А также продуктов и пищи с кухни и со склада. Мы уже там побывали…

Трупы были отправлены в морг, комната опечатана. Я, Агеев и старший лейтенант угрозыска Карапетян спустились к Воропаеву.

— Кто занимал тринадцатую палату? — спросил у него Агеев. — Ведь она одноместная, не так ли?

— Одноместная, — подтвердил врач. — Но занимал её совсем другой человек… Лещенко.

— Как? — невольно вырвалось у следователя. — А где же был он сам?

Воропаев не знал. Во всей этой суматохе он не успел это выяснить.

— А где находится Лещенко сейчас? — задал вопрос Агеев.

— Мне что-то говорили, — потер лоб врач. — Кажется, у него нервный срыв. Я могу узнать…

— Будьте так любезны, — попросил Виктор Сергеевич.

Воропаев быстро вышел из комнаты.

— Вот так, значит, работаете, Кармия Тиграновна? — пустил шутливую шпильку следователь в сторону Карапетян. — Оказывается, существует четвертый… Где же вы были, угрозыск?

— Писала вам протокол и, по-моему, очень разборчиво и толково, парировала старший лейтенант, потом серьезно добавила: — А можно ли сейчас допрашивать этого Лещенко? Нервы…

— Насколько я понял, это у него хроническое, — сказал Агеев. — Сюда со здоровыми нервами не едут. Но мне очень любопытно, почему в отсутствие хозяина в его палате пировали посторонние…

Вернулся Воропаев и сообщил, что у Лещенко действительно был нервный срыв. Ему дал и успокоительное.

— Как вы считаете, можем мы его допросить? — спросил я.

— Думаю, можете, — осторожно ответил Воропаев. — Только прошу как-нибудь помягче с ним… Понимаете?

— Конечно, понимаем, — сказал Агеев. — И учтем.

Пригласили Лещенко. Он был среднего роста, лет тридцати. Высокий бледный лоб, мягкие светло-русые во — лосы, круглый безвольный подбородок.

Самым примечательным на его лице были глаза. Глубоко посаженные, серые, они таили в себе какую-то боль и печаль.

Звали его Лев Митрофанович. И когда он назвал свое имя, я невольно переглянулся со следователем и инспектором.

В Южноморске как раз начались гастроли его тезки, известного эстрадного певца, солиста Центрального телевидения. Об этом кричали афиши по всему городу. Но этот Лещенко даже отдаленно не походил на своего знаменитого однофамильца.

— Лев Митрофанович, — обратился к отдыхающему Агеев, — когда вы приехали в санаторий?

— Как все, вчера, — спокойно ответил Лещенко. — Началась новая смена…

— Ну приехали, а дальше?

— Меня поселили в очень хороший номер, то есть палату… Сегодня проснулся, посмотрел в окно — вид божественно красивый. Я много слышал об этом санатории… Новая методика лечения, грязевые ванны. Радон…

— Понравилось, значит? — спросил Виктор Сергеевич.

— Не то слово! Думал, вот здесь отдохну, подлечусь… И вдруг такое жуткое событие…

— О том, что произошло, — осторожно начал следователь, — вы можете рассказать?

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Почему собрались те люди у вас, где вы были в это время?

— Понимаете, у меня с Вахтангом Багратионовичем утром произошла небольшая ссора…

— Как фамилия Вахтанга Багратионовича?

— Он называл, но я не запомнил…

— Не Вачнадзе?

— Да-да, Вачнадзе!

— Из-за чего произошла ссора? — продолжал Агеев.

— Так, пустяк. Недоразумение. Все быстро выяснилось. Он оказался милым, добрым человеком. Работал в торговле, вроде директором комиссионки. Познакомились, разговорились. Он предложил посидеть. Как это принято у грузин. После обеда Вахтанг Багратионович зашел ко мне с соседом по палате Николаем. Фамилии не знаю. Почему-то все звали его капитаном… А я Олю пригласил. Ватутину. Каждый принес с собой домашней еды, что брали в дорогу. А у меня была горилка с перцем. Решили отметить знакомство, выпить напоследок перед «сухим законом».

— В каком смысле? — не понял Агеев.

— Так здесь же запрещается. Особенно когда начнешь проходить курс лечения. И вообще… Только сели — стук в дверь. Открываю — медсестра. Вас, говорит, Лещенко, срочно вызывает врач. Я сказал гостям, что они могут начинать без меня. А сам иду к врачу и радуюсь, что не успел выпить. Почует спиртное неприятностей не оберешься. Выгонят — ещё полбеды. Не дай Бог, сообщат на работу…

— Когда вас вызвали?

— Приблизительно в час.

— Дальше.

— Воропаев посмотрел мою санаторную карту, стал расспрашивать, а я все невпопад отвечаю. Мыслями там, в палате, где гости сидят… Врач назначил мне процедуры, и я бегом к себе…

— Долго вы были у врача?

— Да нет, минут пятнадцать… Так… Возвращаюсь, дергаю — дверь закрыта. Странно, думаю, может, шутят? Стучу — никакого ответа. Я сильнее. Ни звука. Знаете, даже нехорошее подумал…

— А что именно? — спросил Агеев.

— Ну, мужчины приехали без жен… Выпили… Симпатичная женщина, разведенка… — Лещенко смущенно кашлянул. — Короче, сами понимаете… Но о все-таки я опять постучал. Затем спустился вниз, позвонил в свою палату по телефону. Молчок. Думаю: что-то не то… И мужики вроде приличные. Вахтанг Багратионович и этот капитан… Тут уж я не на шутку забеспокоился. Побежал к дежурной, попросил запасной ключ. Открываю…

Господи, никогда такого кошмара не видел. Оля на полу. Капитан тоже… Я выскочил, закричал… А сам как в тумане: все поплыло… Смутно помню: меня куда-то отвели, дали лекарство, положили на кровать…

Лещенко замолчал. На протяжении всего разговора он вертел в руках сверкающий золотистый камень, величиной и формой с голубиное яйцо. Камень был отполирован и казался прозрачным. В его глубине мерцали, переливались золотые блестки. Словно все звездное небо сжали до таких малых размеров, и оно хотело отдать миру свое сияние…

— Вы раньше были знакомы с кем-нибудь из тех троих? — спросил следователь.

— Я же говорю: с Вахтангом Багратионовичем и Николаем познакомился только сегодня.

— А с Ольгой Ватутиной до санатория были знакомы?

Лещенко не то растерялся, не то смутился. И тихо ответил:

— Был. Ехал с ней в одном поезде в Южноморск…

Неожиданно резко зазвонил телефон. Трубку взяла Карапетян.

— Захар Петрович, вас, — сказала она.

Звонили из прокуратуры, просили срочно связаться с первым секретарем горкома. До него дошли сведения о происшествии в санатории.

Я сказал секретарю, что сейчас выезжаю. Допрос Лещенко заканчивали без меня.

На следующий день с утра у меня уже были следователь Агеев и старший инспектор угрозыска Карапетян. Первая новость была утешительной: Ольга Ватутина, как уверяли врачи, находилась уже вне опасности. Правда, состояние её было ещё тяжелое, но прямая угроза жизни миновала.

Решено было (о чем следователь предупредил лечащих врачей) не говорить пока Ватутиной, что Иванов и Вачнадзе погибли. Чтобы не травмировать психику больной женщины. Затем мы переключились на погибших.

— Какое заключение дал судмедэксперт после вскрытия? — спросил я Виктора Сергеевича.

— Леониди подтвердил свое предварительное мнение. Отравление ядом.

— Каким?

— Это станет известно после анализов. Сейчас в лаборатории проводят исследование.

— Как попал яд в организм погибших?

— Леониди считает, что вместе с пищей. Ее тоже исследуют. Ту, которая была на столе у компании, и ту, которую взяли в столовой. Но уже можно строить кое-какие предположения. Обратите внимание, Захар Петрович, кроме этой троицы, в санатории никто от отравления не пострадал. Так что скорее всего причиной послужила еда, принятая в номере Лещенко. Резонно?

— Не совсем, — сказала Кармия Тиграновна. — Приведу пример из личного опыта. Как-то отравилась моя сестра Асмик. Врачи выяснили — сливочным маслом. Дома за завтраком его ели все. И я, и родители, и дедушка… Просто был испорчен край масла, который и съела Асмик. Остальное было съедобно.

Инспектор говорила с чуть заметным акцентом. И это ей шло.

— Личный опыт — серьезная штука, — улыбнулся Агеев. — И все же, дорогой товарищ инспектор, я настаиваю на своей версии.

— Поживем — увидим, — ответила ему с улыбкой Карапетян. — Тем более ждать осталось недолго.

— Да, результаты анализов обещали сообщить не позже завтрашнего дня, сказал Виктор Сергеевич.

— Что удалось выяснить об этой четверке? — спросил я. — О пострадавших и хозяине палаты Лещенко?

На этот вопрос ответила Кармия Тиграновна:

— Народ, как сами понимаете, разный. Приехали из разных городов. Начну с Лещенко. Живет в Шостке, работает химиком-технологом на знаменитом комбинате, где выпускают кино — и фотопленку. Женат. Имеет дочку восьми лет. Приехал лечиться от истощения нервной системы. Так объясняет его недуг Воропаев.

— Сколько же Лещенко лет? — спросил я.

— Тридцать один год.

— И уже нервное истощение, — покачал головой Агеев.

— Воропаев намекал, что Лещенко, кажется, выпивает. Печень сильно увеличена, и другие признаки…

— Тогда понятно, — кивнул следователь.

— Вачнадзе, — продолжала Карапетян, — из Чиатуры. Сорок три года. Женат, четверо детей…

— Столько сирот! — вырвалось у меня.

— Да, — сочувственно вздохнула инспектор. — Горе в семье, конечно, огромное…

— Родственникам сообщили? — спросил я.

— Я звонила вчера коллегам в Чиатуру. Вачнадзе в их райотделе знают очень хорошо. Говорят, отличный был мужик, спортсмен. Он там даже вроде героя…

— По какому случаю? — поинтересовался Агеев.

— О, эта история прогремела на всю республику, — сказала Кармия Тиграновна. — Прямо диву даешься, на что способен человек! Понимаете, с дамбы в водохранилище сорвался микроавтобус. А в нем — семь человек. Включая двоих детей. Чистая случайность, что этот самый Вачнадзе оказался рядом. Ну и, не раздумывая, бросился спасать людей. Глубина — больше десяти метров…

— Ничего себе! — воскликнул Агеев. — Это же только спортсмену под силу, тренированному…

— Вот именно, — кивнула Карапетян. — Будто сам Бог послал Вачнадзе. Он был в свое время чемпионом республики по подводному плаванию… Дело было зимой, вода ледяная, дверцы в микроавтобусе заклинило. Пришлось выбить стекло. Представляете, как ему было тяжело! Но справился. Всех вытащил. Сам получил серьезные порезы, подхватил двустороннее воспаление легких. Еле-еле врачи выцарапали его. А семь человек спас!

— Какое горе будет для них узнать о его смерти, — сказал Агеев.

— Несомненно! Эти семь человек и все их близкие считают его, я уверена, своим родственником!

— А что, он действительно директор комиссионного магазина? — спросил я.

— Да. И довольно крупного. Коллеги из Чиатуры говорят, что он честнейший человек. До него трех директоров сняли за всякие махинации. Одного посадили. Вачнадзе уже пять лет работал, и все отзывались о нем только хорошо.

— Да, деляга и хапуга не полез бы спасать других, рискуя собственной жизнью, — заметил следователь. — От чего он приехал лечиться?

— Радикулит, — ответила Карапетян. — После той спасательной операции заработал…

— Следующий там кто? — спросил я.

— Николай Иванов, — продолжила Карапетян. — Из Омского речного пароходства. Капитан буксира. Холост.

— Выходит, капитан не прозвище, а должность, — сказал Агеев.

— Да. Несколько лет назад переболел энцефалитом, клещ в тайге укусил. Остаточные явления и так далее. В санаторий приезжает второй год подряд. Воропаев говорит, что в прошлом году помогли Иванову здорово…

— Теперь уже ничем не поможешь, — вздохнул следователь.

— Сколько ему было лет?

— Тридцать восемь, — ответила Карапетян. — Компанейский мужчина. Веселый, заводной, на аккордеоне играл… Очень к нему бабенки липли… Пойдем дальше. Ольга Ватутина, двадцать семь лет, из Москвы. Работает в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени Ленина.

— О, в знаменитой Ленинке! — сказал с уважением следователь.

— Да, — кивнула инспектор. — Семейное положение непонятно. По паспорту замужем. Лещенко говорит — разведенка…

— Может, в Москве она замужем, а в санатории — разведенная, — заметил следователь.

— Кто знает, — пожала плечами Карапетян. — Но возможно, что действительно не живет с мужем, а развод ещё не оформила. Такое сплошь и рядом…

— А у неё какой диагноз? — поинтересовался я.

— Нервное переутомление, — ответила Кармия Тиграновна. — Ну вот пока и все, что удалось установить о пострадавших и Лещенко, — закончила Карапетян, словно закрыла блокнот с записями. Но никаких бумаг в руках у инспектора не было, говорила она по памяти.

— Что ж, — сказал Агеев, — будем ждать ответа из лаборатории.

Мы обсудили, чем ещё нужно было заняться следователю и инспектору по делу, и я отпустил их.

Позвонил Белле Григорьевне. На этот раз в её голосе уже не было того спокойствия и властности. Проскальзывала хрипотца, которая бывает после плача.

— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил я.

— В санатории, слава Богу, все тихо, — ответила она. — Только что были родственники Вачнадзе. Прилетели утренним рейсом… При них ещё как-то крепилась, а ушли — не выдержала, разревелась… У него четверо детей, два почти взрослых паренька — двойняшки. Вы бы видели их глаза!..

— Да, вполне понимаю ваше состояние, — сказал я. — Понимаю и сочувствую…

— Знаете, я ожидала бурных сцен. На Кавказе ведь люди эмоциональные… Но они проявили столько достоинства и выдержки. И сколько скорби было в их молчании…

Не успели мы закончить разговор с Беллой Григорьевной, как секретарь доложила, что меня ждет шеф-повар столовой санатория имени Семашко.

Так повелось, что при одном лишь слове «шеф-повар» в воображении нашем возникает полный розовощекий мужчина или женщина. И обязательно солидного возраста.

Черпаков, как отрекомендовался мужчина, был совсем ещё молодой, не больше двадцати пяти лет, среднего роста, сухощавый. Одет по самой последней моде — в джинсах и рубашке сафари.

— Товарищ прокурор, — заявил шеф-повар неестественно громко, хотя было видно, что он с трудом скрывает волнение, — я ни в чем не виноват!

— А разве вас кто-нибудь обвиняет? — спросил я.

— Что я, без ушей? Или ничего не понимаю? — продолжал Черпаков. — Воропаев на меня напустился, высказался… Надо, мол, лучше следить за санитарным состоянием… Да и не только он. Няни за моей спиной шушукаются, отдыхающие. Спросите любого повара, раздатчицу, посудомойку в столовой… За чистоту-то я всех гоняю беспощадно каждый день, каждый час! Ни одного замечания от санитарного надзора!

Чернаков все больше и больше горячился.

— И за продукты ручаюсь! У нас они И содержатся в холодильнике! Если и было что испорченное, так это, значит, доставили с базы!

Я пытался как мог успокоить его, ч сказал, что следствие разберется. Кажется, мне это удалось.

— Я очень, очень надеюсь на вас, — о произнес он прочувственно. И спросил:

— Неужели мне придется уйти из санатория?

— Если у вас в столовой все окажется в порядке, зачем же уходить? — в свою очередь задал я вопрос.

— Конечно, в порядке! — воскликнул Черпаков. — Понимаете, меня приглашают в «Прибой», в «Маяк», но я хочу остаться в санатории. С Беллой Григорьевной…

Рестораны «Прибой» и «Маяк» были самыми престижными в городе.

Шеф-повар рассказал мне о своей жизни. В детстве он, неудачно нырнув в море с волнореза, повредил себе позвоночник. И быть бы ему инвалидом всю жизнь, если бы не Белла Григорьевна. Как он выразился, она сделала его полноценным человеком.

Черпаков окончил ПТУ, стал поваром. И тут же пошел в санаторий мастером по вторым блюдам. Мастер, насколько я понял, он был хороший. Занимал первые места на конкурсах поваров, городском и областном. В прошлом году ушел на пенсию прежний шеф-повар, и Белла Григорьевна назначила Чернако-ва на его место.

После нашей беседы Чернаков ушел из прокуратуры в куда более хорошем настроении, чем пришел.

В конце того же дня у меня опять побывал следователь Агеев.

— Я ещё беседовал с Лещенко, — сказал Виктор Сергеевич. — Странный он человек. То мрачный, как вчера, помните? То вдруг оживился, прочел мне лекцию о минералах, вернее — о драгоценных камнях. Одни, говорит, отнимают у человека рассудок — алмазы, например, изумруды. Другие — гранаты, обладают даром предвидения, охраняют от насильственной смерти… Куприна цитировал. Прямо помешан на самоцветах. И не выпускает из рук то сверкающее яичко… Уж не псих ли?

Я вспомнил, как этот камень буквально завораживал всех на допросе в кабинете Воропаева.

— Может, хобби? — сказал я. — Одни увлекаются марками, другие — морскими раковинами… А чем хуже минералогия?.. По делу что-нибудь новенькое установили?

— Он рассказал, как познакомился с Ватутиной. И о ссоре с Вачнадзе… По словам Лещенко, в купе с Ольгой они оказались случайно. Он купил билет на проходящий поезд Москва — Южноморск… Разговорились, оказалось, что едут в один санаторий. В купе, помимо Ольги, был ещё мужчина. Фамилия его Карасик. Администратор вокально-инструментального ансамбля. Говорит, этот Карасик пригласил их с Ватутиной на концерт. Прямо с вокзала. Ватутина не могла: её кто-то встречал, кажется тетка. А Лещенко поехал. И ещё якобы помог администратору погрузить в такси радиоусилительную аппаратуру… После концерта Лещенко приехал в санаторий.

— Какие взаимоотношения сложились у Лещенко и Ватутиной в поезде?

— Вот здесь он, кажется, темнит. То говорит, что никаких взаимоотношений не было, то вдруг проговорился, что пили шампанское… Но раз доходит до шампанского…

— А какая кошка пробежала между ним и Вачнадзе?

— Оказывается, первым палату номер тринадцать занял Вачнадзе. Он приехал утром и расположился в этой злополучной комнате. А вечером его перевели в другую палату, двухместную, к Иванову… Лещенко говорит, что ничего об этом не знал…

— Почему так произошло? — Фамилия! Понимаете, фамилия и имя! Дежурная говорит: часов в семь вечера прибежал к ней Воропаев и сообщил, что звонил Лев Лещенко, предупредил — сейчас он на концерт, а потом в санаторий… Путевка у него. Представляете, какой переполох поднялся? Сам Лев Лещенко будет отдыхать в санатории!

— Подумали, что певец?

— Ну да! Афиши по всему городу! И главное, он сказал, что с вокзала отправляется на концерт… Стали соображать, как бы перед знаменитым артистом не ударить лицом в грязь. Лучшая палата в санатории — тринадцатая…

— Да, но вот номер, — заметил я. — Для суеверного человека — страсть Божья!

— Воропаев говорит, специально сделали эту комнату под номером тринадцать. В порядке борьбы с суевериями. Ведь сама палата отличная! Какой вид из окна, телефон, отдельная туалетная комната…

— И каким же образом они спровадили Вачнадзе?

— Якобы в палате что-то испортилось, нужен ремонт… Вачнадзе оказался покладистым человеком. И предположить не мог, что его переселяют из-за московского певца.?

— Конечно, администрация поступила не очень-то красиво, — заметил я. Неэтично.

— Какая уж там этика! — усмехнулся следователь. — Просто безобразие… Вообще, я понял, там есть один нюансик… Помните, как охал и ахал Воропаев? Тот ещё деятель! Как я узнал, его больше всего во вчерашней истории волновало, как бы это ЧП не помешало защите. Кандидатскую он написал. Один раз уже прокатили… И вообще, спит и видит, как бы занять место главврача.

— Ну, по-моему, Воропаеву с Беллой Григорьевной не совладать.

— Как сказать. Такие действуют исподтишка. Угождают кому следует, создают в коллективе соответствующую обстановочку. Своих привечают, других зажимают… Ждут момента. И кто-то, говорят, поддерживает Воропаева в Минздраве.

— Господи! — вырвалось у меня. — Врачи ведь! И туда же, интригуют…

Я вспомнил визит Чернакова. Выходит, Воропаев копает под парня, потому что шеф-повар — человек Беллы Григорьевны.

— А мне показалось, что Воропаева интересуют лишь новые прогрессивные методы лечения, — сказал я. — Он так увлеченно говорил об этом…

— Насчет прогрессивных методов, научного поиска — это все Белла Григорьевна. А остальные врачи греются в лучах её достижений и славы… Впрочем, Захар Петрович, мы, кажется, отвлеклись, — спохватился Агеев. Вернемся к Вачнадзе и Лещенко… Значит, Вачнадзе перебрался в двухместную палату, к Иванову. А утром обнаружил, что оставил в тринадцатой палате бритвенный прибор и зубную щетку. Знаете, как бывает впопыхах… Он пошел в тринадцатую палату, думал, там ремонт, и открыл ему Лещенко. Ну, Вачнадзе и не сдержался: мол, по знакомству эту комнату занял. Лещенко, конечно, в недоумении. Вачнадзе говорит, что, наверное, взятку дал… Лещенко возьми и ляпни, что это, мол, может, у них там привыкли всех покупать. Ну, слово за слово, пошло-поехало. Крепко сцепились, чуть ли не до драки дело дошло. Дежурная их разняла…

— И как же помирились?

— Лещенко говорит, что недоразумение уладила Ватутина… По этому случаю и решили устроить в тринадцатой палате посиделки…

— Что, Ватутина была знакома с Вачнадзе?

— Нет, она знала Иванова.

— Откуда?

— В санатории существует обычай.

В первый день, когда приезжает новая смена, устраивается нечто похожее на бал. Для того, чтобы отдыхающие познакомились друг с другом. На танцплощадке играет музыка. Сначала кавалеры приглашают дам, потом — белый танец… Идея Беллы Григорьевны. Чтобы сразу создать обстановку отдыха, курорта… Кто помоложе, танцует. Пожилым тоже приятно… Так вот, Иванов весь вечер танцевал с Ватутиной.

— Понятно, — кивнул я.

— Тут, Захар Петрович, обращаю ваше внимание, тоже нюансик, — задумчиво произнес Агеев. — Лещенко застал самое окончание бала… Кажется, у него произошла стычка с Ивановым.

— Из-за Ватутиной?

— Похоже…

— Это сам Лещенко сказал?

— Нет, отдыхающие, Карапетян выяснила.

— И что вас насторожило?

— Лещенко этот факт посчитал нужным почему-то скрыть.

— Какой вывод?

Виктор Сергеевич пожал плечами.

— Жизнь есть жизнь. У кого-то к кому-то возникает симпатия. Ревность. Мелкие или крупные обиды. Недоразумения. Все это естественно, когда кончается спокойно. Без трагедий и трупов. — Агеев серьезно посмотрел на меня. — А тут их два.

— А если несчастный случай?

— То есть пищевое отравление?

— Ну да. Ведь мы пока не знаем точной причины смерти Иванова и Вачнадзе, сказал я.

— Пока не знаем. — Агеев глянул на часы. — Сегодня уже вряд ли позвонят из лаборатории. Признаюсь честно, Захар Петрович, очень не терпится узнать…

Когда я вечером, после работы, устроился на балконе в шезлонге с номером «Огонька», который принесли с последней почтой, жена позвала меня к телефону.

— Захар Петрович! — буквально прокричал Агеев. — Дело совсем не в продуктах! Анализы показали, что еда со и стола Лещенко и в столовой абсолютно «ч доброкачественная! Я звоню из лаборатории…

— А что же? — нетерпеливо спросил я.

— В начатой бутылке горилки с перцем обнаружен сильнейший яд — цианистый калий! Этот же яд обнаружен в о трех стаканах, там, где были остатки горилки. Причем в одном из стаканов, помимо горилки, были обнаружены остатки пепси-колы.

— В другой бутылке горилки, не начатой, тоже яд?

— Нет.

— А в шампанском?

— И в шампанском яда нет. Ни в бутылке, ни в стакане.

Возникли вопросы. Но по телефону их не обсудишь. А Виктор Сергеевич продолжал:

— Эксперты заканчивают свою писанину. — Видимо, рядом кто-то был, потому что Агеев шутливо сказал кому-то: — Ладно, ладно, за мной не пропадет, бутылку поставлю. Пепси-колы, разумеется. Нет, нормальную, без яда. — И уже мне: — Тут требуют магарыч за сверхурочную работу.

Шутит — значит, на деловой волне.

— Буду через полчаса в прокуратуре, — сказал я.

— А может, сразу в санаторий? — предложил следователь. — Горилку выставил Лещенко. Понимаете?

— Считаете, его необходимо срочно допросить?

— Возможно, не только допросить…

— Хорошо, я сейчас заеду за вами. Я вызвал машину.

Когда Агеев подсел ко мне в пути, я сказал шоферу, чтобы он ехал в санаторий имени Семашко. И спросил Виктора Сергеевича:

— Не слишком ли вы гоните лошадей?

— Черт знает, что у этих психов на уме! — ответил следователь.

— Допрашивать на ночь глядя… — покачал я головой.

— Закон разрешает. Случай исключительный. И потом, мне не нравится поведение Лещенко. Нервничает. Мрачен…

— Кармия Тиграновна работает?

— Она, — кивнул Агеев. — Попросила нянечек присматривать за этим химиком… Я знаете о чем жалею? Что не произвел обыск у него в палате. А надо было!

— Думаете, хранит яд?

— Может быть! Ведь цианистый калий попал в горилку не из воздуха! Его туда подмешала человеческая рука. И скорее всего — заранее…

— Но почему именно заранее? Это могли сделать, когда горилку уже разлили. Сыпанули в стаканы и в саму бутылку, — сказал я. — И, между прочим, в отсутствии Лещенко… Я бы пока не делал категорических выводов, Виктор Сергеевич. Лучше вспомните, какую картину мы застали на столе…

— Отлично помню. Три стакана с остатками горилки и один, наполненный шампанским.

— Кто из какого стакана пил, не знаете?

— Нет.

— Почему не притронулись к шампанскому, тоже ведь неизвестно, — продолжал я. — И кому оно было налито…

— Все верно, — со вздохом согласился Агеев. — Каждую деталь нужно исследовать. Скрупулезно и точно.

— Еще один невыясненный вопрос: почему в двух стаканах с горилкой не было пепси-колы, а в третьем была…

— Да, да, об этом я тоже думал, — сказал Агеев. — Кто-то, видимо, выпил горилку, а запил пепси-колой. Или же разбавил… Черт! Действительно, каждая мелочь важна… Почему мы вчера обо всем этом не спросили у Лещенко?

— Стереотипное мышление… Воропаев, кажется, первый высказался на счет пищевого отравления. И пошло. Каждый из нас думал только в этом направлении.

— Да просто было трудно предположить злодейский умысел! Встретились за столом четверо почти незнакомых людей. Какие могут быть между ними роковые страсти? — усмехнулся следователь. — Вы знаете, даже невольно закрадывается мысль: а что, если один из них просто ненормальный? Маньяк…

— Как одна из версий эта мысль годится. Впрочем, как и десяток других… Например, яд в горилку попал случайно.

— Случайно?! — воскликнул Агеев. — Но это невероятно!

— Так же, как и то, что один из компании — убийца-маньяк…

Машина свернула к воротам санатория. Виктор Сергеевич пошел распорядиться, чтобы их открыли. А когда снова сел в машину, я предупредил его:

— Надо постараться поменьше обращать на себя внимание отдыхающих. И так нашумели.

Белла Григорьевна была в своем кабинете. За эти два дня она осунулась, как-то постарела. Видимо, сильно переживала.

— У вас в столовой все в порядке, — сказал я после взаимных приветствий. Пища и продукты доброкачественны.

— Слава Богу! — облегченно вырвалось у главврача. — Выходит, они своими отравились… Я всегда всем прибывшим отдыхающим твержу: выбросьте то, что привезли с собой! Наглядный пример! Впредь надо строже…

— Нет, Белла Григорьевна, — мягко перебил я её, — дело не в домашней снеди… В горилке, которую выпили Иванов и Вачнадзе, был сильный яд.

Главврач так и застыла, глядя на меня расширенными глазами.

— Значит… Значит… — вымолвила она наконец, — убийство?

— Вот этого мы пока не знаем, — сказал я.

— А что мне сказать персоналу? Люди должны успокоиться. Да и отдыхающие волнуются. Одна пожилая женщина собралась уезжать. Боится у нас есть. Еле отговорили… Может быть, все-таки преподнести это событие как отравление домашней стряпней? И в порядке предостережения…

— Кто-то очень хорошо сказал: если не можешь выдумать ничего лучше правды, говори правду… Разъясните людям, что с случай с Вачнадзе и Ивановым — не ваша компетенция. Этим занимаются следственные органы. А про-J» дукты на кухне проверяли, потому что х не знали еще, в чем дело… Хотите, для убедительности ознакомим персонал с заключением экспертизы пищи и продуктов из столовой?

Белла Григорьевна задумалась.

— Думаю, это излишне. Мне поверят и так.

Я попросил пригласить Лещенко. Его перевели в другую палату, так как тринадцатая стояла ещё опечатанная. Пока его искали, мы с Агеевым обговорили план допроса.

Лещенко зашел в кабинет главврача разгоряченный, потный — резался в пинг-понг. И как только сел на предложенный стул, тут же достал и начал вертеть в руках сверкающий камешек.

Пока Агеев переписывал с его паспорта данные в бланк протокола допроса, я поинтересовался, что это за камень.

— Авантюрин, — ответил Лещенко, перекатывая золотистое яичко на ладони.

— Дорогой?

— Вот такие, природные, считаются довольно дорогими. Но в последнее столетие их почти не используют. Парадокс — искусственные авантюрины забили естественные.

— Почему? — удивился я.

— Потому что искусственные красивее. — Лещенко чуть отвел от себя руку, любуясь искорками, вспыхивающими в глубине камня. — Эффект мерцания создают кусочки слюды, вкрапленные в прозрачный кварцит. Видите?

— Прямо завораживает, — признался я. — Хочется смотреть и смотреть.

— Этот камень ещё называют «собрание любви»… В начале прошлого века итальянец Бибилия выплавил стекло с включением в него медных опилок. Получилось ещё более эффектно… А потом искусственный дешевый авантюрин вытеснил с рынка природный.

— Я вижу, вы не расстаетесь с этим камнем…

— Никогда! Мой талисман, — с каким-то благоговением произнес Лещенко, поглаживая сверкающее яичко. — Семейный. С отцом был всю войну. Мать считает, что это он уберег отца от пули… Вот теперь по наследству перешел ко мне.

Агеев кончил писать, отложил авторучку.

— А вам когда-нибудь талисман помогал? — спросил он. — Ну, спасал?

— О, не раз! — воскликнул Лещенко. — Однажды я тонул. Чудом остался жив… На мотоцикле врезался в грузовик. Мой «ижок» превратился в металлолом, а я отделался царапинами… Ну а по мелочи — и не вспомнить всего…

— А позавчера?

— Что позавчера? — с испугом спросил Лещенко.

— Три человека, которые сидели с вами за одним столом, отравились, а вы нет…

— Я не успел ничего съесть, — пожал плечами Лещенко и мрачно добавил: Что, сожалеете? По-вашему, надо было и мне?..

— Не нужно придумывать то, чего нет, — буркнул Агеев: кажется, поначалу он выбрал не тот тон. — Давайте лучше, Лев Митрофанович, вспомним, как вы сели за стол, что делали… Постарайтесь не пропустить ни одной подробности.

— Попробую. — Лещенко вытер лоб. — Но, собственно, мы ещё и не успели посидеть. Только расположились, стали разливать горилку…

— Об этом, пожалуйста, и расскажите, — попросил Агеев.

— Вахтанг Багратионович открыл шампанское. Я откупорил горилку с перцем… Разлили…

— Постойте, — перебил следователь. — Горилку разливали вы?

— Я.

— Кому?

— Мужчинам.

— А себе?

— Не хотелось. Попросил Вахтанга Багратионовича плеснуть мне шампанского.

— Что, горилку не уважаете?

— Да нет, просто не хотелось заводиться…

— И кто что пил?

— Не знаю. Меня вызвали к врачу.

— Горилку привезли вы?

— Ну, я.

— Привезли, а сами пить не захотели… Не кажется ли вам это странным? строго спросил следователь у Лещенко.

— Ничего нет странного, — начиная злиться, ответил Лещенко.

— Так для чего же вы её брали?

— Думал, в поезде выпью.

— И не выпи ли…

— В поезде меня угощали.

— Кто?

— Этот администратор, Карасик.

Ответы выглядели пока вполне логично. И следователь понимал это. Мне почему-то казалось, что Виктор Сергеевич начал не с того конца. Но вмешиваться я пока не хотел.

— Вот вы химик, Лев Митрофанович, — сказал Агеев. — Имеете дело с ядовитыми веществами?

— С ядовитыми? Это как считать. Скорее уж с вредными. Но у нас техника безопасности. И молоко дают за вредность… Простите, товарищ следователь, я не могу понять, к чему вы об этом спрашиваете?

— А к тому, что в бутылке горилки с перцем, которую вы выставили для гостей, был яд, — спокойно сказал Агеев.

— Яд?! Откуда? Как он мог туда попасть? — Лещенко переводил недоуменный взгляд с Агеева на меня. — Я же сам открывал бутылки… Заводская пробка… Сургуч… Не может быть!

— Вот, ознакомьтесь, — подал ему бумагу следователь.

Лещенко прочитал заключение экспертизы и медленно, словно боясь, что листок рассыплется в прах, положил на стол. Некоторое время он сидел в оцепенении и вдруг тихо спросил:

— Выходит, и Оля выпила горилку?

— Выходит, — кивнул Агеев.

— Значит, Вахтанг Багратионович и капитан умерли от нее? — ещё тише спросил Лещенко.

— После вскрытия провели анализы содержимого желудков… Вот, — протянул следователь ещё одно заключение экспертизы.

— Нет, не надо! Не надо! — отшатнулся в испуге Лещенко. — Не хочу читать! — Он неожиданно вскочил со стула и зло бросил Агееву: — Хотите приписать это мне?

— Сядьте, пожалуйста, — мягко, но настойчиво попросил Виктор Сергеевич. Вот так. Успокойтесь. И давайте разберемся…

— Неужели вы думаете, что я мог бы… И у меня не дрогнула бы рука?! — с отчаянием произнес Лещенко.

— Я ничего ещё не думал, — сказал Агеев. — Скажите, как, по-вашему, попал в горилку цианистый калий?

— Клянусь чем угодно, не знаю! Дочкой клянусь! Майечкой! — словно в молитве, сложил он обе руки на груди.

Авантюрин со стуком упал на пол и покатился в угол. Лещенко бросился догонять его. Подобрал, зажал в кулаке и вернулся на свое место.

— Где вы взяли горилку с перцем? — спросил Агеев.

— Купил в магазине.

— В каком?

— Рядом с моим домом.

— Когда?

— Накануне отъезда. В ту пятницу.

— И где она находилась?

— В холодильнике, где же еще! Но почему… Какое это имеет значение? Умер Вахтанг Багратионович! Он мне фотографию жены и детей показывал! А капитан? Он за что? — Лещенко сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Нет! Это не я! Что хотите делайте, не я… Не я… Не я это… — бормотал он все тише и тише.

Наверное, у него началась истерика.

Агеев вышел и вернулся с главврачом. Та предложила прервать допрос.

Лещенко дали лекарство. Посоветовавшись, мы решили его больше сегодня не беспокоить.

Я поехал домой, а Виктор Сергеевич остался, чтобы произвести обыск в тринадцатой палате.

Горе и скорбь матери… Я буквально ощущал их физически, слушая пожилую женщину.

Иванова прилетела в Южноморск, как только узнала о гибели единственного сына. И вот пришла в прокуратуру, чтобы выяснить, как все случилось.

У неё были сухие воспаленные глаза, спекшиеся губы. Наверное, наплакалась дома и в самолете.

— Что же не уберегли моего Колю? — с упреком обратилась ко мне Иванова. И от этого упрека я чувствовал себя так, словно был виноват сам. — Не война ведь… А человека сгубили… Провожала его, радовалась: выздоровеет сын-то, в себя придет… А оно вон как обернулось! Да лучше бы он дома сидел…

Я понимал, что ей сейчас хочется говорить о Николае. Рассказывая о нем, мать как бы отодвигала, гнала прочь страшную мысль, с которой она не может смириться, — сына нет, нет сына…

Какие слова утешения мог я найти? Да если бы и попытался, вряд ли они помогли бы. Оставалось только слушать.

Иванова поведала о влюбленности сына в свою профессию речника. Как он сокрушался, что подрастающие мальчишки увлекаются теперь другим — авиацией, космосом, кибернетикой, а романтика плавания уходит в прошлое. В речных училищах, курсанты которых щеголяют в клешах, тельняшках и форменках с бело-синими воротниками — мечта пацанов послевоенного времени, — недобор.

Вот он и решил организовать у себя в городе что-то вроде пионерского пароходства, чтобы приобщать ребят к речному делу с детского возраста. По мнению капитана, мальчишки должны «заболеть» рекой как можно раньше. Нашлись друзья-энтузиасты, которые взялись помогать Иванову. При одной из школ Омска был организован клуб «Буревестник». Будущим речникам выделили списанный теплоход, он и стал базой для обучения.

Конечно, одного энтузиазма оказалось мало. Кто-то посчитал клуб обузой, нестоящей затеей. Но появились у Николая и сторонники. А главное, капитан Иванов сумел увлечь детские сердца. В первый же год в клуб изъявили желание вступить около семисот школьников. И не только из города, но и из близлежащих поселков.

Идеей Николая заинтересовались в облоно, в местном пароходстве и даже в обкоме комсомола. Весной капитан Иванов добился того, что им для занятий выделили помещение, мебель, инвентарь. Пионерское пароходство вставало на прочный фундамент. И вот — трагический случай — один из его основателей погиб.

Когда мальчишки узнали о смерти Иванова, на теплоходе, отремонтированном самими ребятами, подняли траурный флаг…

То, что рассказала о своем сыне Иванова, нам было уже частично известно: Карапетян связывалась с Омском. Но только теперь, выслушав женщину, я понял, что Николай был незаурядным человеком. Наверное, очень добрым, увлекающимся, умеющим делать увлеченными других. Он думал о тех, кто придет нам на смену…

Мне хотелось чем-нибудь помочь Ивановой. Но чем? Единственное, что мог сделать для нее, это устроить в гостиницу.

— Захар Петрович, — заглянул в кабинет Агеев, — я разыскал Карасика, администратора, с кем ехали в поезде Лещенко и Ватутина. Хотите присутствовать на допросе?

— Когда?

— Он уже в прокуратуре.

…Вениамин Осипович Карасик выглядел прямо-таки щеголем в свои шестьдесят лет. Фирменные вельветовые джинсы, лаковые туфли, светло-голубая рубашка с отложным воротником и небрежно повязанный шейный платок. Жидкие волосы слишком уж подозрительно черного цвета самым аккуратным образом были разделены на пробор. Щеточка усов. И сеть предательских склеротических жилок на тугих щечках. Этот старческий румянец Карасик не мог скрыть ничем. А моложавым ему хотелось казаться, видимо, во что бы то ни стало.

— Как же, как же, отлично помню Леву и Олю, — акая и растягивая слова по-старомосковски, произнес администратор, когда следователь попросил его рассказать о своих соседях по купе. — И беру на себя смелость утверждать, что они вполне интеллигентные молодые люди… До Шостки с нами в купе ехала одна тетя… — Карасик поморщился. — Типичная мешочница. Знаете, есть такой тип, увы, весьма нынче распространенный… Когда она вышла, мы с Ольгой буквально вздохнули. Облегченно, разумеется… В Шостке подсел Лева…

— А кто был четвертым? — спросил Агеев.

— Четвертое место было куплено мною. Понимаете, вез дорогую аппаратуру для оркестра. Материальная ценность. И ещё какая! — причмокнул администратор.

— Импорт. На валюту… Разве можно кому-нибудь доверить?

— Понятно, — кивнул следователь, чувствуя, что словоохотливого администратора необходимо направлять. — Какие, по вашему мнению, были отношения между Лещенко и Ватутиной?

Знали они друг друга до того, как оказались в одном купе?

— Беру на себя смелость утверждать, что знакомство произошло в поезде, немного подумав, ответил Вениамин Осипович. — А через час Лева предложил выпить. Для сближения, так сказать…

— Что именно предложил выпить? — спросил Агеев.

— Водку, разумеется. Да-да, горилку с перцем. Выставил две бутылки. Карасик выразительным жестом показал, как Лещенко вынул откуда-то снизу бутылки и водрузил на столик.

— Ну а вы с Ватутиной?

— Боже мой, в компании с молодой приятной дамой хлестать водку… Фэ! снова поморщился Карасик. — Впрочем, сейчас почему-то в почете крепкие напитки… Вот вы объясните мне: что, у людей нет времени, надо непременно поскорее забалдеть? А душевная беседа? А общение, так сказать?

— Короче, вы отказались? — уточнил Агеев.

— То есть категорически! А Оля ещё таких страхов наговорила насчет сана-тория, куда они ехали! Там якобы толь-ко за один запах спиртного могут вы-гнать… Я настоял на шампанском… Но, по-моему, Оля не очень-то к нему расположена… Для таких случаев у меня всегда есть НЗ — бутылочка шартреза. Карасик произнес это слово через «ё». — Рюмочка божественного напитка, кофе, хорошая сигарета… Интеллигентно…

— А горилка?

— Лева спрятал бутылки.

— И как развивались их взаимоотношения с Ватутиной?

Администратор мечтательно поднял глаза, вздохнул.

— Молодость… Мягкий свет в купе… А впереди — море, отдых. И свобода. Карасик перевел взгляд на меня, потом на Агеева. — Все мы были молоды и попадали в подобные ситуации… Я думаю, в этом случае немного приударить за женщиной не грех…

— И Лещенко приударил? — спросил Агеев.

— Скорее — Оля. Впрочем, беру на себя смелость утверждать, тяга была взаимной… — Вениамин Осипович, вы не заметили ничего необычного в поведении своих спутников? — спросил Агеев.

— Необычного? — Карасик задумался. — А что именно вас интересует?

— Ну, настроение, какие-нибудь о странности…

— Вроде бы нет… Может быть, меланхолия… Впрочем, нынче у молодежи нет того задора, радости, беспечности. Не знаю, откуда это? Вообще-то, Лева действительно показался мне несколько странным. Говорим, понимаете ли, об искусстве, спорте и других приятных вещах, а он ни с того ни с сего мрачнеет, замыкается. Больше всего раздражали его разговоры о спорте. Как только речь заходила о фигурном катании или гимнастике, он тут же покидал купе…

В заключение допроса Агеев попросил Карасика рассказать, как они расстались по прибытии в Южноморск.

Вениамин Осипович подтвердил то, что было уже известно от Лещенко. Действительно, администратор пригласил химика из Шостки и Ольгу на концерт своего вокально-инструментального ансамбля. По контрамаркам, естественно. Ватутина, к сожалению, не могла: её встречала тетя. А Лев Митрофанович был настолько любезен, что принял приглашение и помог Карасику доставить звукоусилительную аппаратуру в концертный зал.

Больше администратор своих попутчиков не видел.

После допроса Карасика мы обменялись с Агеевым впечатлениями.

— Из всего того, что «смел утверждать» Карасик, меня заинтересовало поведение парочки в поезде, — сказал Виктор Сергеевич. — Понимаете, Лещенко утверждает, что между ним и Ватутиной ничего не было… А как же взаимная тяга, о которой говорил Карасик? С чего бы ему сочинять, а?

— Не знаю, кому и верить, — признался я. — Лично мне показалось, что этот администратор любит позу. И говорит нарочито манерно. Возможно, не считает за грех немного и приукрасить… А с другой стороны, может, Лещенко не хочет признаваться, что флиртовал…

— Вот именно, — подхватил Агеев, — не хочет. Если у него возникло чувство к Ватутиной, то он мог приревновать к Иванову. Лещенко — тип неуравновешенный. Затаил злобу, решил отомстить…

— Все может быть куда проще, — возразил я. — Не забывайте, он женат, имеет дочь. Допустим, он на самом деле приударил за Ватутиной. А кому охота, чтобы это дошло до семьи? По-моему, наиболее интересно, что Лещенко предложил распить горилку ещё в поезде.

И возникает вопрос: когда в бутылку с перцовой горилкой попал яд? Ваше мнение?

— Я склонен думать, что цианистый калий подсыпали уже в Южноморске, ответил следователь. — И сделал это сам Лещенко.

— Но ведь при обыске в его палате вы ничего не обнаружили! — сказал я. Ни пузырька, ни ампул.

— Сосуд из-под яда он мог выбросить.

— Да, кстати, что представляет из себя цианистый калий? — поинтересовался я. — Насколько я помню, это порошок белого цвета?

— Да. Легко растворяется. Действует очень быстро. Да это видно на примере Иванова и Вачнадзе.

— Ну а если доза не смертельна, как с Ватутиной? Осложнения тяжелые?

— Вы знаете, нет. Если повезет, как повезло Ватутиной, никаких последствий…

— Значит, Ватутину можно будет скоро допросить?

— Врачи обещают завтра.

— Очень хорошо, — кивнул я. — Надеюсь, она многое прояснит.

— Дай-то Бог, — задумчиво произнес Виктор Сергеевич.

Когда мы с Агеевым заглянули в больничную палату к Ватутиной (она лежала в отдельной) и представились, та попросила подождать в коридоре.

Через несколько минут она пригласила нас войти. Ватутина была уже причесана, напудрена, подкрашена.

— О, — с улыбкой протянул Агеев, — раз вы, Ольга Семеновна, думаете о внешности, значит, здоровье отличное!

— Вполне, — ответила тоже с улыбкой. — По-моему, женщина без косметики все равно что небритый мужчина.

— Молодость может обходиться и без нее, — продолжал Виктор Сергеевич в том же непринужденном тоне. — Мне кажется, в наше время слишком уж увлекаются разными там лаками, тушью и прочим…

— Между прочим, — подхватила Ватутина, — и две тысячи лет назад представительницы нашего пола не могли обходиться без косметики…

— Да? — недоверчиво посмотрел на Ватутину следователь.

— Представьте себе, — кивнула она. — В Перу при раскопках возле мумифицированного тела девушки нашли сумочку с пудрой и пуховкой, тушь для ресниц и бровей, блеск для губ. Заметьте, та модница жила двадцать веков назад…

Во время этого «светского» разговора я незаметно приглядывался к пострадавшей. Лицо у неё было не очень выразительное, и я не мог понять, почему все говорили, что она милая и симпатичная. Разве что умные, пытливые глаза? Да ещё манера держаться — непринужденная, раскованная. Словом, «столичная штучка», как любили когда-то выражаться беллетристы.

Агеев сказал Ватутиной, что главврач санатория хочет продлить срок её путевки на то время, что ей пришлось проваляться в больнице.

— Спасибо ей, конечно, за заботу, — сказала Ватутина. — Но — увы! Не могу задержаться даже на день…

— Если дело в вашем начальстве, мы можем помочь, — сказал Агеев.

— Нет, начальство ни при чем. Как раз должен будет вернуться из Франции мой непосредственный руководитель, а это значит, что предстоит интересная работа. Охота, как известно, пуще неволи, — улыбнулась Ольга Семеновна. — Шеф звонил из Парижа. Кажется, он напал на неизвестный автограф Пушкина. Представляете, самого Пушкина!

— Неужели такие находки возможны до сих пор? — удивился следователь.

— Редко, но бывают.

— А почему именно в Париже? — заинтересовался Агеев.

— Что вы! Франция по числу находок, связанных с поисками русских рукописей и картин, до сих пор занимает первое место! Автографы Тургенева, Достоевского, Пушкина, Вяземского, Баратынского, Бунина, Блока… Да разве перечислишь всех! Но поиски ведутся не только во Франции, а и во многих других странах тоже. И сколько ещё предстоит найти!

По словам Ватутиной, мало отыскать ту или иную рукопись или автограф писателя. Дальше следует эвристика или атрибуция рукописи, то есть установление подлинности и авторства находки. А это самое интересное в её работе…

Ольга Семеновна говорила увлеченно, слушать её было интересно. Но пора было переходить к тому, ради чего мы пришли в больницу. И Ватутина, словно разгадав наши с Агеевым мысли, спохватилась:

— Совсем я вас заговорила. Так? Вы, наверное, в связи с отравлением?

— Совершенно верно, Ольга Семеновна, — следователь перешел на серьезный лад.

— И что мы такое съели? — спросила Ватутина. — Как себя чувствуют Николай и Вахтанг Багратионович? Мне показалось, что им тоже стало плохо…

— О них потом, — сказал Виктор Сергеевич. — Вспомните, пожалуйста, как вы сели за стол, кто, что и кому наливал, как вы пили? Подробнее, не пропуская никаких деталей…

— Что ж, попробую, — сказала Ватутина. — Если запамятую какую-либо мелочь, уж вы не обессудьте.

— Разумеется, — кивнул Агеев.

— Значит, так. Бутылку шампанского принес Вахтанг Багратионович, Лева две бутылки горилки с перцем и сам их открыл. — Она на минуту задумалась. Первому он налил Николаю. Тот ещё сказал, что, может быть, не стоит, в санатории ведь. Но Лева уговорил… Затем он налил Вахтангу Багратионовичу. Тот в это время откупоривал шампанское. Без шума. Не люблю, когда стреляют пробкой, в этом есть что-то купеческое… — Ватутина замолчала.

— Что было дальше?

— Вахтанг Багратионович хотел налить шампанского мне. Я отказалась.

— Почему?

— Честно признаться, не люблю игристые вина. Голова потом тяжелая, изжога. Простите за откровенность. Лучше уж рюмочку водки или коньяку… А Лева попросил, чтобы ему налили шампанского…

— Странно, — заметил Агеев, — молодой, крепкий мужчина…

— По-моему, он боялся, что не удержится, загуляет… Впрочем, Лева именно так и объяснил. Мол, не хочу заводиться. Тут стук в дверь. Медсестра. Говорит: Лещенко вызывает врач. Лева сразу вышел.

— Ничего не сказав?

— Сказал. Не то «начинайте без меня», не то «пейте, не ждите»… Мы на всякий случай закрылись на ключ. Чтобы не застал нас кто-нибудь из персонала.

— А вам кто и что налил? — спросил Агеев.

— Сама себе налила, когда Лева вышел. Чуть-чуть горилки и сильно разбавила пепси-колой… Мужчинам это не доверяю, потому что они в любой компании считают своим долгом напоить женщину. И если льют, непременно до самого края…

— Налили, — сказал следователь. — А потом?

— Вахтанг Багратионович произнес за меня тост. Мы выпили. Я сразу почувствовала что-то не то. Схватило здесь, — она показала на солнечное сплетение. — И тут же словно провалилась куда-то. — Ольга Семеновна на мгновение замолчала, потом встрепенулась: — Да, последнее, что помню… Вахтанг Багратионович встал со стула, зашатался и двинулся к туалету… Дальше не помню ничего. Очнулась уже в больнице, в этой палате.

Мы с Агеевым переглянулись.

Показания Ватутиной подтверждали то, что рассказывал Лещенко.

Теперь пришло время вступить в разговор и мне.

— Ольга Семеновна, позвольте задать вам один вопрос. Нескромный, но что поделаешь… Решайте сами, будете вы отвечать на него или нет…

— Какое вступление, — открыто улыбнулась Ватутина. — Задавайте уж, задавайте.

— В поезде между вами и Лещенко… — начал было я.

Но она меня перебила.

— Поняла, поняла. Ничего не было. Да и что могло быть?.. Просто встретились два одиночества… — грустно произнесла она.

— Что-что? — переспросил Агеев.

— Есть такая песня, — вздохнула Ватутина. — Я ведь сразу почувствовала, что у Левы семейная драма. Он не очень откровенничал. Только пару раз обмолвился: вот если бы его жена была такой же, как я…

— Что ещё он говорил о семье? — спросил я.

— По-моему, больше говорила я, — как-то нервно засмеялась Ватутина. Почувствовала родственную душу…

— Значит, все-таки у него возникла симпатия к вам? — продолжал я.

— Рыбак рыбака видит издалека, — невесело улыбнулась Ватутина и серьезно добавила: — Поверьте, даже никакого флирта не было… Уж кто и флиртовал, так это администратор…

— А что произошло между Ивановым и Лещенко? Когда Лев Митрофанович пришел на танцплощадку и увидел вас с Николаем?

— Сказали друг другу пару ласковых слов, — ответила Ватутина. — Я уже устала, а Николай все просит: ещё один танец да ещё один… Тут появился Лева, подумал, наверное, что капитан пристает. Вот и решил меня выручить. Не знаю почему, но Лева подумал, что Николай спортсмен. Прошелся насчет того, что у всех спортсменов есть, мол, лишь тут, — она показала на бицепсы. — А тут пусто, — Ватутина постучала себя пальцем по лбу.

— А Иванов? — спросил я.

— Ты что, говорит, чокнутый? В психичку надо, мол, а не в санаторий… Я тут же увела Лещенко.

— Понятно.

— Товарищи, — вдруг усмехнулась Ватутина, — можете вы объяснить, к чему все эти вопросы? Наверное, дело серьезное?

— Очень, — ответил я. — В горилке с перцем, которую вы пили, был цианистый калий… Иванов и Вачнадзе умерли. Вам повезло, потому что налили себе немножко и сильно разбавили.

Ольга Семеновна долго, не мигая, смотрела мне в глаза.

— Дайте сигарету, — наконец хрипло произнесла Ватутина. — С утра не курила…

— А вам можно? — Агеев нерешительно достал пачку.

— Если уж от цианистого калия не окочурилась… — сердито отмахнулась Ватутина.

Затягивалась она жадно. Мы молчали, пока Ольга Семеновна не выкурила всю сигарету, до фильтра.

— Это Лева? — спросила Ватутина, как мне показалось, с усмешкой.

— Не знаем, — ответил я.

— А я думала, что подобное бывает только в пошлых романах да кинофильмах, — покачала головой Ольга Семеновна.

И потянулась за новой сигаретой.

— Да, сдаем мы позиции, — сказал Виктор Сергеевич. — Нынче женщины и пьют не хуже мужчин, и курят.

— И в угрозыске работают, — поддакнула с улыбкой Карапетян.

Мы сидели у меня в кабинете, обсуждая ход следствия по делу об отравлении в санатории имени Семашко.

Вопреки ожиданиям, допрос Вату-тиной ничего существенного не прибавил к тому, что мы уже знали. Надо было искать, думать, чтобы двигаться дальше. Перед серьезным разговором происходила как бы разминка. Виктор Сергеевич называл это «настройкой мозгов».

— Кармия Тиграновна, — обратился я к инспектору, — все хочу спросить. Был я несколько раз в Армении, имею друзей армян… Что-то ни разу не встречал имени, как у вас…

— И не встретите, — серьезно ответила Карапетян.

— Какое-нибудь очень древнее?

— Да нет, из недавнего прошлого, — засмеялась она. — Ладно уж, открою секрет… Кармия — это сокращенно Красная Армия.

— Странно, — сказал Агеев. — Такими именами увлекались до войны… Моего дядю родители в то время назвали Осоавиахимом… Но вы родились, когда эта мода уже прошла.

— Имя придумал мне дед. У нас из поколения в поколение обязательно кто-то был военным. А все пошло ещё со времен Отечественной войны восемьсот двенадцатого года. Предок мой служил под началом Кутузова… И, представляете, у моих родителей — одни девочки. Старшая — Ашхен, вторая — Асмик… Рождаюсь я. Все, — решили мать с отцом, — больше детей не надо! А кто же будет военным? Дедушка Ашот сказал: если уж не дал Бог служивого, так хоть внучку назовите в честь Красной Армии… И назвали.

Карапетян озорно сверкнула глазами.

— Как-никак, при погонах, — засмеялся Агеев.

— Вах! — воскликнула по-восточному Кармия Тиграновна. — У меня ни одной куклы не было — презирала! Водилась только с мальчишками. Хотела в военное училище поступить — не взяли. Я написала самому маршалу Баграмяну. Дед надоумил. Он лично знал Баграмяна, говорил, очень душевный, простой… Самое удивительное, Баграмян мне ответил. Пишет: не тужи, девочка, если хочешь честно и хорошо служить, иди в милицию, там женщины большие дела делают. С подростками работают… Между прочим, Баграмян помог мне поступить в высшую школу милиции…

— Не послушались Баграмяна, — шутливо поддел Агеев Кармию Тиграновну, — в инспекцию по делам несовершеннолетних не пошли…

— Угрозыск лучше, — ответила Карапетян.

— Ну да, как в разведке на войне, — заметил я с улыбкой.

— Надо же оправдывать имя, — весело сказала старший лейтенант.

— Насчет разведки… — посерьезнел Виктор Сергеевич. — Наш бесценный о инспектор сумела кое-что выяснить у своих коллег в Шостке о личности Лещенко.

«Настройка» кончилась. Мы перешли к делу.

— Так, отдельные штрихи, — поправила следователя Кармия Тиграновна. Во-первых, у него бывают запои. Во-вторых, злопамятный… УЛещенко в подчинении работал молоденький лаборант, что-то натворил. Так Лещенко не успокоился, пока этого лаборанта не перевели в другую лабораторию. Его не остановило даже то, что родная тетя лаборанта работает в Москве, в их главке…

Карапетян замолчала.

— Штришок существенный, — сказал Агеев.

— О запоях или о злопамятстве? — уточнил я.

— Второе, — ответил Виктор Сергеевич, — лишний раз подтверждает версию о том, что Лещенко отравил Иванова и Вачнадзе… Смотрите, что получается. И Николай, и Вахтанг Багратионович его обидели. Капитан накануне, а Вачнадзе в день происшествия. Помните показания Ватутиной? Лещенко налил отравленной горилки первому именно Николаю. Причем тот отказывался, но Лещенко уговорил. Затем налил Вачнадзе. Сам же предпочел шампанское… Заметьте, Лещенко вышел из комнаты, чтобы не присутствовать, когда Иванов и Вачнадзе выпьют.

— Его ведь вызвал Воропаев, — возразил я. — Срочно.

— Ничего подобного! — сказал Агеев. — Срочности не было. Я допрашивал Воропаева. Он показал, что просил медсестру только передать Лещенко, чтобы тот заглянул к нему в любое подходящее для Льва Митрофановича время! Это очень важный момент… Ну а дальше — известно.

— Возникают неувязки. Во-первых, зачем было Лещенко покушаться на жизнь Ватутиной? — спросил я.

— Он не думал, что Ольга все-таки решится пить горилку с перцем, — ответил следователь. — Первый раз с малознакомыми мужчинами и притом в санатории… Нет, нет, Захар Петрович, расчет был точный. Он выйдет, а Вачнадзе уговорит Ватутину пить шампанское…

— Если он хотел отправить на тот свет обидчиков, а Ольге не желал зла, то наверняка не вышел бы из комнаты до тех пор, пока не убедился бы, что Ватутина выпьет шампанское, — возразил я. — И потом, не убедителен мотив покушения на Иванова и Вачнадзе. В основе ссор Лещенко с тем и другим лежали недоразумения. В конце концов они прояснились для обеих сторон. В знак примирения и были организованы посиделки.

— У Лещенко есть идея фикс. Помните, что сказал Карасик? Ненависть к спорту, вернее — к спортсменам. Кто-то, видимо, из спортсменов крепко насолил нашему химику. Возможно, смертельно обидел. Сильную злобу затаил на них Лещенко. Недаром он накинулся на Иванова, когда тот танцевал с Ольгой. Принял за атлета… Между прочим, Вачнадзе тоже спортсмен. Вот Лещенко и решил выместить на них свою ненависть.

— Ошибка, так сказать, в объекте?

— Вот именно! — горячо произнес Виктор Сергеевич. — Вчера я снова допросил Лещенко. Преднамеренно заговорил о спорте. Он прямо слинял с лица.

— Но что тому причиной, вернее — кто?

— Вот этого я так и не смог добиться от него. Что касается Ватутиной — она случайная жертва. Почему — я уже объяснил. А трюк с шампанским, уход к врачу это Лещенко специально…

Агеев замолчал.

— Еще вопрос, — сказал я. — Когда, по-вашему, он подсыпал яд в горилку с перцем?

— Пока не знаю, — признался следователь.

— Это очень важно, — подчеркнул я. — Вспомните, он и в поезде предлагал своим попутчикам выпить горилки. Если она была уже отравленная, то ваша версия не выдерживает никакой критики. Карасик — далеко не спортсмен, — усмехнулся я. — Не говоря уже о Ватутиной.

— Понимаю, Захар Петрович, — согласился следователь. — Этот момент самый слабый.

Я видел, что Карапетян не терпится вставить свое слово, и попросил высказать свои соображения.

— Не могу опровергать или поддерживать Виктора Сергеевича… Замечу по поводу того, почему Лещенко решил пить шампанское. Понимаете, он — пьяница! Вернее, страдает запоями. Для такого человека самое страшное — начать. Потом невозможно остановиться… Лещенко прекрасно знает эту свою 5 слабость. В поезде он тоже пил только о шампанское.

— Для чего же тогда взял горилку с перцем, а? — спросил следователь.

— По привычке, — сказала старший лейтенант. — Чтобы в поезде не скучать…

— Но ведь две бутылки! — подчеркнул Агеев. — Если запойный — загудит надолго…

— Он купил одну. Другую купила ему жена, — напомнила инспектор.

— Тоже мало логики, — вздохнул следователь. — Берет с собой водку и не пьет… Знаете, Захар Петрович, я вот думаю: может, он приготовил яд для себя? Помните, Ватутина сказала, что у него семейная драма.

— А убил других. Непонятно. И для чего ехать к морю, когда можно и дома?

— Сразу не решался. А уж в санатории, после стычки с Ивановым и Вачнадзе, использовал припасенное для себя. В порыве гнева.

— Семейная драма, — повторил я. — А не могла ли подсыпать яд в горилку его жена?

— На месте, в Шостке, отравить мужа было вернее, — сказал следователь. — А тут риск убить ещё и других людей, совершенно неповинных…

— А что, если яд в бутылку попал на винно-водочном заводе? — подала голос Карапетян, внимательно следившая за нашей беседой.

— Ну, это уж совсем невероятно! — развел руками Агеев.

— Я только в качестве предположения, — сказала Кармия Тиграновна. Вспомнила, в «Литературной газете» статья была… Один оператор на ЭВМ специально ввел в машину программу с ошибкой… Многим попортил нервы да и урон большой нанес.

— Зачем ему это было надо? — удивился следователь.

— Посчитал, что обидели его на службе. Отомстил.

— Ну что ж, — как бы подытожил я наше совещание, — сейчас самая важная задача — проследить путь этих двух бутылок с горилкой. В каких местах и руках они побывали. Вы со мной согласны?

— Если наш дорогой инспектор возьмет на себя труд отправиться в Шостку, сказал Агеев.

— Выеду сегодня же, — с готовностью ответила Карапетян.

— А я хотел бы ещё раз допросить Лещенко и Ватутину, — поднялся следователь.

Есть семейные драмы тайные. Их скрывают от друзей, близких. Даже ухитряются держать в неведении соседей. И всем кажется: живут любя в благодати и согласии.

Неустроенность в семье Лещенко не была секретом для окружающих. В этом Кармия Тиграновна Карапетян убедилась с первых своих шагов в Шостке. Даже участковый инспектор знал, что Лев Митрофанович и его жена Лариса не живут одной семьей, а только сосуществуют.

Более определенно по этому поводу высказался старший брат Лещенко Дмитрий, которого в первый же день разыскала Карапетян.

Они встретились в больнице, где Лещенко-старший работал анестезиологом.

Инспектор угрозыска и Дмитрий Митрофанович расположились на скамейке в укромном уголке больничного двора, похожего на парк.

— Лева помешался на Ларисе, когда ещё учился в институте, — рассказывал врач. — Не пропускал ни одного соревнования, на котором она выступала. По ночам торчал под окнами её дома…

— Каким видом спорта она занималась? — спросила Карапетян.

— Плаванием… Когда брат окончил институт и поступил работать, он сделал ей предложение. Лариса отказалась. И все-таки он продолжал ходить к ним домой. Кажется, только на третий раз она согласилась стать его женой. Короче, добился своего. Как говорят, не мытьем, так катаньем. Через семь месяцев у них родилась Майечка. Девочка славная, ничего не скажешь. Лева в ней души не чает… Года три Лев и Лариса прожили вроде спокойно. А потом началось.

Лещенко замолчал: воспоминания, видимо, были не из приятных.

— Разлад в семье? — осторожно спросила Кармия Тиграновна.

— А лада, по-моему, никогда и не было, — грустно ответил Дмитрий Митрофанович. — Мне до сих пор непонятно, почему Лариса вышла за брата? Ведь знала, что не любит его…

— Из чего вы это заключили?

— Я врач, Кармия Тиграновна. И то, что рассказывал мне Лева, указывало на это.

— Брат был с вами откровенен?

— Мы очень дружили. И дружим. Понимаете, однажды Лев признался, что как женщина Лариса к нему холодна. Он страдал, начал пить, но любил её по-прежнему…

— Может, у неё такая конституция? Встречаются ведь женщины такого типа. Фригидные.

— Это вопрос спорный, — сказал Дмитрий Митрофанович. — Хотя действительно есть женщины, равнодушные к половой близости по отношению к любимому мужчине… Но к Ларисе, я уверен, это не относится. Два раза она уходила от Левы. Жила с другим…

— Кто он?

— Ее бывший тренер.

— Может, у Ларисы к нему, так сказать, только духовное влечение?

— Если бы, — печально усмехнулся Лещенко-старший. — У меня есть сведения, — не буду говорить, кому Лариса признавалась, — тот тренер для неё самый лучший мужчина на свете во всех отношениях…

— И Лев Митрофанович знает об этом?

— Догадывается. Я тоже намекал ему, говорить прямо не решился: щажу его чувства…

— Почему же Лариса не уйдет к тренеру совсем?

— Он женат. Я как-то задал ей такой вопрос. Она попросила меня не вмешиваться.

— Что за человек Лариса?

— Самое удивительное — её нельзя назвать корыстной, подлой. Немного безвольная, немного самолюбивая…

— А этот тренер… Вы его знаете?

— Знаю.

— Что он из себя представляет?

— Не могу быть по отношению к нему беспристрастным, — мрачно произнес Лещенко.

— Понимаю. И все-таки?

— Послушайте, Кармия Тигранов-на, какая совесть может быть у человека, когда у него роман с замужней женщиной, а он к тому же ещё имеет наглость бывать у неё в доме, встречаться с её мужем, играть с их дочерью! — не сдержался анестезиолог.

— Простите, Дмитрий Митрофанович, здесь вина и вашего брата, — заметила Карапетян. — Что он, тоже без-вольный?

— Лева — тряпка лишь по отношению к Ларисе. Любовь, понимаете! Ослепленный и оглушенный своей страстью! Это уже похоже на мазохизм. Может, ему нравится истязать себя…

— В каком смысле?

— Брат почти все время находится в состоянии стресса! Но такая жизнь хорошим не кончается. Лева сопьется или в конце концов что-нибудь сделает с собой. Если не сойдет до этого времени с ума!..

После разговора с братом Лещенко было над чем поразмыслить. Ничего не скажешь, узел в семейных отношениях химика был завязан туго. И за какой конец надо потянуть ниточку этого узелка, чтобы докопаться до истинных желаний и намерений двух сторон, неизвестно.

Впрочем, сторон было три: Лев Митрофанович, Лариса и её бывший тренер.

Дмитрию Лещенко, естественно, Ка-рапетян сразу не открылась, кто она. Сказала, что в группе психологов производила исследования на Шосткинском комбинате (такое действительно недавно имело место). И её якобы, как психолога, заинтересовал Лев Лещенко. Вернее, причина его пристрастия к алкоголю.

В винном же магазине, куда Кармия Тиграновна зашла перед самым закрытием, она не стала маскироваться. Просто предъявила служебное удостоверение. Чем весьма встревожила заведующую, которая стала уверять инспектора, что водку в вверенной ей торговой точке продают строго по закону: с одиннадцати до семи.

Карапетян успокоила заведующую: её интересует совершенно другое. С какой базы магазин получил горилку с перцем, которой торговали в прошлую пятницу. Второе — кто торговал в тот день.

Продавщица была тут же, в магазине. Ею оказалась молодая разбитная женщина по имени Ванда.

Пока заведующая рылась в накладных, Кармия Тиграновна допросила Ванду. Та называла Лещенко уважительно-ласково — Левушка.

— Живет через дорогу, всегда здороваемся. В прошлую пятницу он приходил. Хорошо помню. Перед самым перерывом. Поболтали с ним. Радовался, что едет к морю, в санаторий. Я ещё спросила: без жены? Он сказал, что один. А я ему правильно! Зачем ехать в Тулу с самоваром? На курорте девицами весь берег усыпан. Левушка смеется: мне лечиться надо, а не гулять. Я говорю: одно другому не мешает…

— Что он купил и сколько бутылок? — спросила Карапетян.

— Спросил горилку с перцем. Я смотрю — кончилась горилка. Нам её давно завезли, уже всю продали. Говорю, возьми «Казачок». На разных травках настоянный… Тут Левушка показывает на витрину: вон горилка. Смотрю действительно, одна бутылка осталась. Ну я ему отпустила. Он поблагодарил и побежал. Сказал, на работу опаздывает… А после перерыва нам этой самой горилки с перцем целую машину подвезли… И, как назло, никто не брал… Смотрю, часов в пять заходит в магазин Левушкина благоверная и тоже просит бутылку горилки с перцем. Я отпустила. Еще она взяла две бутылки минералки…

После допроса продавщицы Кармия Тиграновна получила у завмага сведения, откуда им поставляли горилку с перцем.

— Ну вот видите, Захар Петрович, — торжествующе заключил следователь Агеев, ознакомив меня с сообщениями Карапетян, — есть и спортсмен. Я имею в виду тренера Ларисы.

— Кармия Тиграновна узнала его фамилию?

— Да. Некто Юрий Васильевич Лебедев. Сорок два года, женат… Можете себе представить, сколько ненависти к нему накопилось у Лещенко. Сознательно и подсознательно. Имеется также и комплекс самоубийства. На это намекал брат нашего Лещенко. Между прочим, врач.

— Словом, классический треугольник — он, она и третий… Ну а что на ликеро-водочном заводе, где производят горилку с перцем?

— Паника. Временно приостановили производство этого продукта, проверяют технологию. А также выясняют по своей линии, в какие магазины поступала для продажи партия горилки, из которой купил бутылку Лещенко. Предупредили торговые организации, чтобы те приостановили продажу горилки, а товар вернули на завод. Для проверки.

— У них есть какие-нибудь сигналы о случаях отравления?

— Нет. Я думаю, зря наша горячая разведчица так перепугала их.

— Лучше перестраховаться, — сказал я. — Ведь версию о том, что яд попал в горилку на заводе, вы ещё окончательно не опровергли, так?

— В принципе — так. Но в свете запутанных отношений супругов Лещенко она отодвигается на дальний план. По-моему, разгадку надо искать в семье Льва Митрофановича.

— Возможно, вы правы, — сказал я. — Вы не пытались установить, каким образом подмешали яд в горилку? Насколько нам известно, обе бутылки с горилкой, которые Лещенко выставил на пирушке в своей палате, были запечатаны.

— Я думал об этом, — ответил Агеев. — Чтобы высыпать яд в содержимое бутылки, надо её открыть. А затем каким — то образом снова закупорить.

— Пробка, кажется, там не хлорвиниловая.

— Да, — кивнул Виктор Сергеевич. — Добротная пробка. Да ещё сверху залита сургучом.

— Вот видите! Такую вынуть и снова засунуть в горлышко, не разрушив сургуча, невозможно. А Ватутина утверждает, что обе бутылки с горилкой были запечатаны и впервые открыты за столом в тринадцатой палате.

— Ватутина могла и не обратить особого внимания на целость сургуча.

— А вы ещё раз допросите её. И получше исследуйте пробки. Может, там двойной след от штопора или ещё какие отметины… — Бутылку с такой пробкой можно открыть и без каких-либо приспособлений или инструментов… Например, кулаком по донышку. Пробка выходит целехонькая, и сургуч не крошится, а просто ломается по окружности горлышка. Если, конечно, делать все очень аккуратно.

— Ну, в общем, посмотрите, поэкспериментируйте, — посоветовал я Агееву.

Виктор Сергеевич последовал моему совету. Снова допросил Ватутину. Действительно, Ольга Семеновна не запомнила, как выглядели бутылки с горилкой на столе в тринадцатой палате, открывали их до этого или же нет. А вот насчет пробки…

— Как же это я сразу не догадался провести такое исследование! сокрушался Агеев, кладя на мой стол снимки, сделанные в лаборатории судебных экспертиз.

На них было изображено несколько срезов пробки из бутылки с отравленной горилкой в сильно увеличенном виде.

— Смотрите, Захар Петрович, — объяснял мне следователь. — Это след штопора. Причем он совпадает со штопором, который лежит в тумбочке тринадцатой палаты А этот тонкий прямой канал — скорее всего след от иглы Ну, которой делают инъекции больным.

— Таким образом?.. — посмотрел я на Агеева.

— Можно с уверенностью сказать, что яд впрыснули при помощи шприца Через пробку.

— С Лещенко вы говорили?

— Да. Он опять уверяет, что ничего не знает, кто, когда и как мог отравить горилку.

— Что думаете делать дальше?

— Выезжаю в Шостку. Назрела необходимость встретиться с женой Льва Митрофановича.

В Шостке разговор Агеева и Карапетян начался, конечно же, с Ларисы.

— Работает на том предприятии, где и муж. Инженером, — докладывала Кармия Тиграновна. — В отделе кадров её характеризуют положительно. А вернее, особых, ярких успехов не проявляет, но и прогулов, склок с сослуживцами тоже нет. В общественной жизни предприятия участвует не очень-то ретиво…

— А дома? Что говорят соседи?

— Разное. Одни, кто помоложе, от-носятся к Ларисе Лещенко с симпатией. Она и с ребенком соседским не откажется посидеть, и рецептом пирога поделится, и десяткой выручит до получки… Старшее поколение, женская половина, Ларису осуждает. Где это видано, говорят, чтобы при живом муже полюбовника в дом водить…

— Лебедева, что ли?

— Да, своего бывшего тренера, — подтвердила инспектор угрозыска.

— А как насчет других мужчин?

— В данном случае, — улыбнулась Кармия Тиграновна, — она однолюбка. Лебедев, и только Лебедев.

— Один муж и один любовник, — покачал головой Агеев. — Смотрите-ка, какое постоянство… Сколько же лет Ларисе?

— Двадцать девять.

— А Лебедеву — сорок два. Разница в возрасте тринадцать лет, — отметил следователь. — Интересный мужчина?

— Был, наверное, очень. Высокий, отлично сложен. Впрочем, фигура у него и теперь спортивная. Видимо, держит форму. А посмотришь на лицо — дашь на десять лет больше.

— Дети у него есть?

— Нет. Хотя живет с женой уже семь лет.

— Где работает?

— В детской спортивной школе. Как специалиста его ценят. Подготовил немало хороших пловцов. В масштабе города, разумеется…

— Часто ли бывают скандалы в семье Лещенко?

— Не больше, чем у других, — ответила Карапетян.

— Кто зачинщик — муж или жена?

— Лев Митрофанович. И, как утверждают соседи, после этого сам же плачет.

— Плачет? — несколько удивился следователь.

— Да, было замечено за ним такое.

— Неужели на виду у всех? — ещё больше удивился Агеев.

— Конечно, нет. Теперь дома такие строят, что все слышно. А у Лещенко одна очень любопытствующая соседка. Одинокая…

— Ясно, Кармия Тиграновна, — кивнул следователь. — Конкретных угроз с той или другой стороны эта соседка не слышала?

— Если Лев Митрофанович слишком уж сильно стыдил за что-то Ларису, она грозилась уйти и забрать дочь…

— А рукоприкладства не наблюдалось?

— Было. Не так давно. Лев Митрофанович крепенько отходил жену. Даже соседи вмешались, хотели вызвать милицию. Лариса умоляла их не делать этого. А на другой день исчезла с дочерью из дома. Не появлялась месяца два. Лещенко запил. Едва не заработал белую горячку…

— Где жила Лариса?

— У матери. Соседи говорят, Лева ходил чуть ли не каждый день, умолял Ларису простить его и вернуться. Просил мать посодействовать в этом…

— Лариса тогда встречалась с Лебедевым?

— Их иногда видели вместе в городе.

— А как относится к этому жена Лебедева? — спросил Агеев.

— О ней почти ничего не удалось выяснить. Вроде бы любит мужа.

— О его связи с Ларисой знает?

— Не исключено. Город не очень большой, утаить трудно. Но, возможно, и не знает. Такое случается. Друзья, близкие в курсе, а вот муж или жена даже ведать не ведают. Или делают вид. Из горд ости…

— Верно, — кивнул Агеев. — Как сказал Пушкин: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»… Но вернемся к Ларисе Лещенко… Основания избавиться от мужа у неё были. Так?

— Скажем лучше — личные отношения сложные, — более мягко выразилась Карапетян.

— Скорее всего яд впрыснула именно она.

— Может быть, — осторожно согласилась инспектор. — Хотя…

— Я почти уверен, — убежденно произнес Агеев. — Понимаете, Кармия Тиграновна, есть одна деталь… На последнем допросе я задал Лещенко такой вопрос: просил ли он свою жену купить ему в дорогу выпивку? Лев Митрофанович сказал, что нет, не просил. По его словам, Лариса не то что водки или вина, даже бутылки пива никогда не покупала ему. Пристрастие мужа к зеленому змию очень болезненный для неё пункт… А тут сама пошла в магазин.

— Может, в знак уважения, доверия, что ли?

— Уважения, — усмехнулся следователь. — Понимаю, принесла бы бутылку, открыла — давай, мол, дорогой муженек, выпьем по рюмочке за твой отъезд… А Лариса отдала Лещенко горилку чуть ли не в самый последний момент… Чтобы он выпил уже в поезде, далеко от дома… Только не могла она предположить, что ему попадется такой попутчик, как Карасик, который выставит шампанское… Я убежден, что Лариса будет отпираться. Пока у нас нет прямых улик, что яд впрыснула именно она. Так что вам придется пройтись по её знакомствам. Кто мог бы из них достать Ларисе цианистый калий…

Отправляясь на допрос домой к Ларисе Лещенко, следователь Агеев попросил у местного прокурора Шеремета санкцию на проведение обыска в её квартире.

Было около семи часов вечера. Как Агеев и ожидал, Лариса уже давно вернулась с работы. Сидела с вязаньем. Во всяком случае, когда Виктор Сергеевич вошел в комнату, на кушетке лежала незаконченная детская шапочка на спицах.

Квартира была двухкомнатная, в блочном многоэтажном доме.

Лариса встретила следователя в легком тренировочном костюме. Типично спортивная фигура — узкие бедра, креп — кие икры и широкие плечи. Лицо у неё о было довольно привлекательное. Смуглая бархатистая кожа, большие карие глаза и копна мелких кудряшек.

«Как у эстрадного певца Леонтьева», — отметил про себя Агеев.

Он предъявил служебное удостоверение.

— Из Южноморска?! — взволнованно произнесла Лариса. — Неужели Лева что-нибудь натворил? Выпивши, да?

— А что, с ним такое случается? — в свою очередь спросил следователь.

— Еще бы! В прошлом году сел под хмельком на мотоцикл и врезался в грузовик! Просто чудом остался жив.

— Талисман, видимо, помог, — заметил Агеев.

— Авантюрин? Вы знаете? Видели? Лева рассказывал?

— Рассказывал, — кивнул следователь.

Напряжение Ларисы возрастало. Именно напряжение, а не тревога. Так, во всяком случае, показалось Агееву.

— Умоляю, скажите, с ним что-нибудь серьезное?

— Для вас это было бы неожиданностью? — опять вопросом на вопрос ответил Виктор Сергеевич, изучающе глядя на молодую женщину.

— Господи, от Левы можно ждать всего! — вырвалось у нее. — Он уехал в жутком нервном состоянии…

— Причина?

Лариса вздохнула. Взяла зачем-то в руки вязанье, попыталась сделать несколько петель, сбилась и тут же отложила шапочку.

— Сложный вопрос, — ответила наконец она. — В двух словах не расскажешь…

— Можете подробно.

— Неинтересно это. Да и не хочется. В общем, сугубо личные дела…

— И все-таки я прошу вас рассказать, — настаивал следователь.

— Это касается только нас двоих, — нахмурилась Лариса.

— Ладно, — миролюбиво сказал Агеев. — Пока оставим это… Теперь постарайтесь припомнить, что ваш муж взял в дорогу?

— Из одежды?

— Нет. Из еды.

— Он у меня в этом смысле непритязательный. Еле уговорила положить вареную курицу. Ну, ещё десяток яиц, овощи. Помидоры, малосольные огурчики…

— К чему?

— Как к чему? — не поняла Лариса.

— Хорошая закуска, — с улыбкой сказал Агеев.

— Он может и без закуски, — вздохнула Лариса. — Я всегда с ним ругаюсь: если уж выпиваешь, так хоть ешь хорошо…

— А выпивку он взял?

— Да, бутылку водки с перцем.

— Горилку? — уточнил следователь.

— Ее. Все-таки не очень крепкая. Тридцать градусов…

— Покупал Лев Митрофанович?

— Нет, я.

— Редкая вы жена… — усмехнулся Виктор Сергеевич.

— Борюсь с этой его дурной привычкой как могу!

— И все-таки купили, — покачал головой следователь.

— А что, — пожала она плечами, — взял бы на ближайшей станции какого-нибудь портвейна. Или в ресторан бы зашел. А это лишние расходы… Вот я и подумала: лучше уж сама куплю… Нашу горилку с перцем все хвалят…

— Помимо вашей бутылки, Лев Митрофанович больше ничего не брал? Из спиртного?

— Взял ещё одну такую же бутылку.

— Зачем же вы дали ещё и свою?

— Когда я покупала, то не знала, что у него уже есть… А потом подумала, может, захочет кого угостить… Одному пить как-то неудобно. А в вагоне попутчики…

Вдруг в коридоре щелкнул замок. Лариса бросила растерянный взгляд на Агеева, привстала, но тут же снова села.

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился высокий широкоплечий мужчина в джинсах и короткой нейлоновой курточке, обтягивающей его мускулистый торс. Он держал за руку девочку лет восьми, в шортах и белой маечке с рисунком Микки Мауса натруди.

— Принимай олимпийскую чемпионку! — радостно провозгласил вошедший, но, увидя незнакомого мужчину, умолк, переводя вопросительный взгляд с Ларисы на Агеева.

«Лебедев», — мелькнуло в голове у следователя.

— Да, мамочка, я сегодня в заплыве была первая! — весело запрыгала девочка, хлопая в ладоши.

Она подбежала к матери, забралась на колени и стала с любопытством разглядывать незнакомого гостя.

В комнате на мгновение воцарилась напряженная тишина.

Лебедев хмуро стоял в дверях, ожидая, видимо, объяснений от Ларисы. Агеев был в штатском. И то, что он находился наедине с хозяйкой, наверное, озадачило Лебедева. В его взгляде сквозила явная неприязнь.

«Ревнует, что ли?» — подумал следователь.

— Иди, Майечка, погуляй, — спохватилась наконец Лариса, снимая дочь с колен. — Дядя пришел по делам…

— По каким делам? — невинно заинтересовалась девочка.

— Важным… Нам надо с ним ещё поговорить, — ответила мать.

Но ответ этот, как понял Агеев, предназначался Лебедеву.

Тот, очевидно, не был им удовлетворен и сухо произнес:

— Ваше чадо, Лариса Клементьевна, я доставил в целости и сохранности… А засим удаляюсь…

Он двинулся к входной двери. Хозяйка вскочила со стула, намереваясь броситься вслед, но следователь негромко произнес:

— Останьтесь, пожалуйста.

Лариса села. Лебедев резко обернулся, смерил Виктора Сергеевича злым взглядом, хотел что-то сказать, но Лариса поспешно произнесла:

— До свидания, Юрий Васильевич! Я вам позвоню.

Лебедев мрачно хмыкнул и вышел. Майя, так и не поняв, что произошло, тоже выбежала.

— Кто это был? — спросил Агеев, когда они с Ларисой снова остались один на один.

— Тренер дочери… По плаванию… Он столько делает для Майечки! — быстро заговорила хозяйка. — Майечка больна… Бронхиальная астма… Какими только лекарствами её не лечили! Вывозили в горы, к морю. Все впустую! Вот решили попробовать плавание…

— Помогает? — спросил Виктор Сергеевич.

— Стало лучше. Это, конечно, не радикальное лечение, но легкие укрепляет, — ответила Лариса.

Виктор Сергеевич хотел было спросить, почему у тренера дочери имеется и ключ от квартиры, но передумал.

Спросила на этот раз Лариса:

— Вы все-таки объясните мне наконец, зачем этот допрос?

— Объясню, Лариса Клементьевна, — строго сказал Агеев. — Умерли два человека. Как говорится, ни за что ни про что…

— Лева?! — У Ларисы от ужаса расширились глаза.

— Понимаете, — жестко продолжал Агеев, — убиты два прекрасных человека! Осталось четверо сирот, вдова и убитая горем мать!..

— Как убили?.. — Лещенко не сводила со следователя застывшего взгляда.

— Ядом. Который был в бутылке с горилкой. Да, да, в той самой, что ваш муж взял с собой в дорогу.

Лариса вцепилась побелевшими руками в боковую спинку дивана.

— А Лева?.. Лева… — прошептала она.

— К счастью, жив, — ответил Агеев. Он стал говорить об Иванове и Вачнадзе, о горе, которое принесла их смерть родным и близким.

— Зачем вы мне рассказываете об этом? — перебила следователя Лариса.

3-зачем?

От потрясения она стала заикаться.

— А затем, что хочу выяснить, как в горилку попал цианистый калий, ответил следователь.

— Откуда я могу знать! — неожиданно успокоившись, зло произнесла Лариса.

— Давайте рассмотрим факты, Лариса Клементьевна, — продолжал Агеев. — Вот вы уверяли меня, что боретесь с дурной привычкой мужа. Не хотите, чтобы он выпивал. Так?

— Ну…

— А сами покупаете ему в дорогу горилку… Где же логика?

— Я ведь объяснила! Неужели не понятно? — пристукнула кулачком по кушетке хозяйка.

— Но вы же знаете, Лев Митрофанович мог запить! Мало того что он сам взял бутылку, так ещё вы дали ему… Вам ведь известно: стоит ему только начать… А это значит — горит санаторий. Выгнали бы за милую душу да ещё на работу сообщили… Так?

Лариса молчала. Долго и мрачно. Смотрела в пол.

— Вам, я вижу, нечего сказать в свое оправдание, — сказал следователь. Давайте лучше начистоту…

— Чушь! — почти выкрикнула Лариса. — Е-ерунда! Слышите! Не сыпала и я никакого яда! Откуда он у меня! И зачем мне убивать Леву?!

— Вот зачем — об этом стоит поговорить… Вы расскажите, пожалуйста, какие у вас взаимоотношения с Лебедевым?

— При чем тут Лебедев?! — выпалила Лариса. И замолчала, словно споткнувшись обо что-то.

Фамилия тренера прозвучала в комнате впервые. Это, видимо, её насторожило.

— Насколько мне показалось, — произнес Виктор Сергеевич, — он не чувствует себя посторонним в вашем доме.

— А вот это вас уже не касается, — сухо заметила хозяйка, зачем-то пересаживаясь с дивана на стул, оказавшись, таким образом, лицом к лицу с Агеевым. Их разделял только стол. — Выдумываете Бог знает что!

— Так вы будете отвечать?

— Нет, — твердо произнесла Лариса.

Следователь стал оформлять протокол допроса, намеренно тянул время, пока не раздался звонок в дверь.

Это была Карапетян с участковым инспектором и понятыми.

Агеев приступил к обыску. Начал он с комнаты, где допрашивал Ларису.

Осматривая мебель, Агеев наткнулся в одном из шкафов на картонную коробку с массой баночек, пузырьков, флакончиков, наполненных химическими реактивами. На каждом сосуде была этикетка с названием.

— Сама составляю проявитель и закрепитель, — пояснила хозяйка. — Для слайдов.

Действительно, в тумбочке под телевизором хранился проектор и ящичек со слайдами. В серванте лежал фотоаппарат.

Виктор Сергеевич изъял все склянки с реактивами.

Больше в этой комнате следователя ничего не заинтересовало. Так же как и в другой, поменьше, служившей супругам Лещенко спальней.

Зато на кухне Агеев обнаружил шприц с набором игл. Они находились в настенной аптечке. Тут же хранились и различные лекарства. Виктор Сергеевич поинтересовался, зачем Лариса держит дома шприц.

— Я же говорила, что у дочери астма… Бывают такие приступы… Не вызывать же по каждому случаю «Скорую помощь». Вот я и делаю уколы сама…

— Когда последний раз пользовались шприцем? — спросил Агеев.

— Недели три назад, — ответила Лариса.

Виктор Сергеевич изъял шприц, иголки, а также все лекарства из аптечки.

Когда Агеев доставил в бюро судебных экспертиз ящик с реактивами, лекарства и шприц с иголками, изъятые у о Лещенко, и попросил произвести исследование как можно скорее, эксперт-химик только всплеснула руками:

— Да тут провозишься не меньше месяца!

Но пообещала ускорить дело. Инспектор угрозыска Карапетян тоже не сидела сложа руки.

— Не знаю, тот это кончик, который нам нужен, или нет, — сообщила она вскоре следователю. — У Ларисы Лещенко одна из ближайших подруг работает на базе центральной аптеки. Некто Оксана Назаренко.

— Так-так! — загорелся Агеев. — На базе имеется в наличии цианистый калий?

— Есть. Понимаете, я беседовала с сестрой Оксаны. Приблизительно за неделю до поездки Льва Митрофановича в санаторий домой к Назаренко приходила Лариса и просила подругу что-то достать. Сестра, правда, не расслышала, что именно. Она сидела в другой комнате, смотрела телевизор…

— Но суть разговора уловила?

— Конечно. Говорит: Лариса все время повторяла, что очень нужно и никто ничего, мол, не узнает… Оксана на её просьбы отвечала, что это средство на особом учете и взять его с базы почти невозможно. И вообще, могут быть крупные неприятности…

— Я должен срочно допросить Оксану Назаренко, — заволновался Виктор Сергеевич.

— Срочно не получится, — вздохнула Кармия Тиграновна.

— Почему? — удивился Агеев.

— Уехала в отпуск.

— Когда, куда?

— Неделю назад. С мужем. А вот куда… Понимаете, они заядлые туристы…

— Их маршрут можно установить в бюро по туризму, — сказал Виктор Сергеевич.

— Назаренко из племени вольных путешественников, — объяснила инспектор. Каждый год — новые места. Нынче они отправились в Грузию. Сначала в Тбилиси, а там уже должны были решить, куда дальше. В Гурию, Сване-тию или к морю… Причем пешком, на попутных машинах по системе автостопа… Останавливаются там, где захотят. Палатка, спальные мешки — с собой…

— Носит же людей по свету! — сокрушенно произнес следователь. — Неужели это то, что мы ищем?

— Трудно сказать, — ответила задумчиво Карапетян. — И яд ли просила Лариса? Втягивать ближайшую подругу в опасную авантюру… — инспектор покачала головой. — Ведь та легко может сознаться…

— А вот это неправильно! — горячо возразил Агеев. — Взять с базы цианистый калий — штука очень серьезная. Соучастие в преступлении… Тут уж человек будет дрожать за свою шкуру и, естественно, отрицать, что передал преступнику яд. По-моему, так, а?

— Скорее всего так, — согласилась Кармия Тиграновна. — Но для того, чтобы пойти на такое дело, Назаренко должна быть чем-то очень обязана Ларисе. Мне пока ничего не удалось установить…

— Вовсе необязательно, — возразил Агеев. — Преданная подруга. Лариса могла так расписать ей свое положение, что та согласилась… И потом, нам неизвестно, какие взаимоотношения у Льва Митрофановича с Оксаной Назаренко. Может, он смертельно обидел ее?

— А я думаю о том, чем же он мог так насолить своей жене? — сказала инспектор.

— Здесь ясно. Стоит на пути. Мешает ей соединиться с Лебедевым. Одного не понимаю: серьезно ли у тренера и Ларисы или так, интрижка?

— Вы затронули серьезный вопрос, Виктор Сергеевич. Если они захотят встретиться, проблем не существует. У Лебедева есть приятель, холостяк. Он дает ключ, и Лебедев с Ларисой проводят время в его квартире… Насколько я понимаю, Лев Митрофанович не был серьезной помехой для их свиданий. Между прочим, один из сослуживцев Лещенко попытался открыть ему глаза на измену жены. Лев Митрофанович влепил доносчику оплеуху. Он не желает ничего ни знать, ни слышать…

— А может, тут все проще, заземленнее? — высказал предположение следователь. — Если бы Лариса задумала порвать со Львом Митрофановичем и выйти замуж за Лебедева, то ведь нужна квартира? Кстати, тренер живет на чьей жилплощади? Своей или жены?

— Жены.

— Вот видите! Я думаю, нет ли тут сговора между Ларисой и Лебедевым? И идея отравить Лещенко принадлежит обоим?

— Вы сами знаете, что пока нельзя сказать ничего определенного, — ответила Карапетян. — Удивительно, Виктор Сергеевич, но я убеждена, что в спорт идут люди честные…

— Рыцари? — усмехнулся Агеев. — Заблуждаетесь, Кармия Тиграновна. Там тоже есть и подножки, и удары ниже пояса… — Следователь улыбнулся. — Вспомнился случай, описанный в сборнике, подготовленном к одной из Олимпиад. Произошло это на Третьих Олимпийских играх, в Сент-Луисе. Шел марафонский забег. Трасса пролегала по пересеченной местности, по холмам и бездорожью. У американца Фреда Лорца через двенадцать километров после старта судорогой свело ногу, не мог бежать дальше. А тут едет на автомобиле один из болельщиков. Ну и посадил бегуна в свое авто. Поехали по направлению к финишу. Когда до финиша осталось восемь километров, Лорц заявил, что ему лучше, вылез из машины и пешком отправился к стадиону, где ждали участников забега… Появление Лорца зрители встретили бурей восторга: он ведь добрался первым! Овации, щелкают фотокамеры, оркестр грянул гимн Соединенных Штатов. Дочь президента Америки Алиса Рузвельт вручила Лор-цу золотую медаль, сфотографировалась с ним на память… Пока весь стадион рукоплескал липовому победителю, появился официальный наблюдатель за марафоном… Скандал!

— И чем кончилось? — поинтересовалась инспектор.

— Лорца, естественно, лишили золотой медали, вручив её подлинному победителю, да ещё вдобавок дисквалифицировали. Пожизненно.

— Бедняга, — посочувствовала Карапетян.

— Но он таки сумел выпросить прощение и на следующий год, в Бостоне, выиграл марафонский забег. На этот раз честно… А вы говорите: рыцари… Так что присмотритесь, пожалуйста, к Лебедеву повнимательней…

Юрий Васильевич Лебедев возвышался над своими питомцами, как Гулливер над жителями Лилипутии.

Занятия с юными пловцами проводились в крытом плавательном бассейне. На скамеечках для зрителей сидело несколько человек — родители будущих чемпионов. Находилась здесь и Карапетян.

Под сводами зала гулко звучали детские голоса.

Инспектор угрозыска приходила сюда уже второй раз. Заводила разговор с мамашами и папашами воспитанников школы. Под видом того, что хочет определить в секцию своего ребенка.

Все родители отзывались о тренере прекрасно: дети его очень любят, на тренировки ходят с удовольствием.

Кармии Тиграновне удалось побеседовать и с коллегами Юрия Васильевича. Те, конечно, были более сдержанны в оценке достоинств Лебедева, но в общем говорили о нем хорошо. Опытный, внимательный…

Так что получить интересные сведения для следствия инспектору угрозыска пока не удавалось. Примечательно, что в обоих случаях посещения спортшколы Карапетян не видела среди воспитанников Лебедева дочери Ларисы Лещенко. Карапетян терялась в догадках, почему та пропускала занятия. Заболела? Или Лариса после допроса и обыска по каким-то соображениям решила не пускать дочку в спортшколу?

Кармию Тиграновну заинтересовала одна деталь. Мальчики были только в плавках, девочки — в купальниках и резиновых шапочках. А вот у их тренера, помимо плавок, на ногах были ещё резиновые тапочки.

«Для чего? — подумала Карапетян. — Может, у Лебедева больные ноги? Грибковое заболевание?» Но эту мысль она отбросила: в таком случае ему не разрешили бы проводить тренировки. Грибок — заболевание инфекционное.

Не найдя достоверного объяснения, Карапетян забыла об этом и вспомнила лишь тогда, когда беседовала с директором спортшколы.

Директор тоже был доволен Лебедевым. Сказал, что Юрий Васильевич помимо их школы работает по совместительству на комбинате, производящем кино — и фотопленку. Насчет личной жизни тренера директор ничего не знал. Уже прощаясь с ним, Кармия Тиграновна спросила:

— Странно, все ваши тренеры и воспитанники плавают без тапочек, а Лебедев почему-то всегда в них…

— Стесняться начал, — улыбнулся директор.

— Чего? — удивилась инспектор.

— У него шестипалость. Редкая вещь. Сколько знаю его — а Юрий Васильевич работает у нас больше десяти лет, — всегда обходился без тапочек. И только года два как стал надевать их… Вероятно, стыдится, хотя уже и не молодой…

Наконец Агеев получил заключение экспертизы об исследовании химикалиев, лекарств и шприца, изъятых на квартире у Лещенко. Содержимое всех баночек, пузырьков, склянок и порошков соответствовало названиям на этикетках. Цианистого калия в них не было. В шприце с иглами тоже не удалось обнаружить даже микроскопических остатков яда. В результате дактилоскопической экспертизы шприца выяснилось, что на его поверхности имелись отпечатки пальцев Ларисы и Льва Митрофановича.

— Выходит, отравить горилку мог и тот и другой, — со вздохом констатировал Агеев.

— Но ведь цианистого калия в шприце нет! — заметила Карапетян.

— Могли тщательно промыть водой…

Чтобы лучше разобраться во взаимоотношениях Ларисы с мужем и Лебедевым, Виктор Сергеевич решил допросить тещу Льва Митрофановича.

Вера Павловна Максимова, мать Ларисы, жила в общей квартире. Как только Агеев завел разговор о личной жизни её дочери, Вера Павловна тут же обрушилась на Лебедева.

— Что надо этому прощелыге от моей дочери, не знаю! — гневно говорила она. — Зачем он преследует её, коверкает жизнь? Ведь на нем, простите, печати негде ставить, а он хочет отбить у законного мужа жену! Да ещё дочку отнять! Разве это по-людски?

— Лебедев предлагает Ларисе Клементьевне развестись со Львом Митрофановичем и выйти замуж за него? — спросил следователь.

— Предлагает! — воскликнула Максимова. — Умоляет! Прохода не дает!

— А как относится к этому Лариса?

— Не понимаю её, — тяжело вздохнула мать. — Лева в ней и Майечке души не чает. Не надышится на них… И какого рожна надо Ларисе?

— Лев Митрофанович того… прикладывается, — осторожно заметил Виктор Сергеевич.

— Через Ларискины фокусы все началось, — сердито произнесла Вера Павловна. — Кабы она не взбрыкивала, Лева не стал бы пить… Может, вы подумаете, с чего бы матери родную дочь хаять? А если это правда? Поверите, иной раз так тошно на душе. Она у меня единственная, а радости от неё мало… Мы в свое время ценили мужиков, оберегали, семью сохранить старались.

— А Ларка наоборот! И вертит обоими как хочет!

— Кем обоими? — уточнил Агеев.

— Лебедевым и Левой…

— Что вы имеете в виду?

Вера Павловна горько усмехнулась:

— До белого каления доводит… Уж лучше бы определилась за Лебедевым, если Леву не любит… Я ей говорю: смотри, меж двух стульев окажешься — мужа потеряешь, и второй плюнет, развяжется с тобой. Останешься одна… Но, если честно, я бы не хотела, чтобы она развелась с Левой и ушла совсем к Лебедеву. Мстит она ему…

— Кому? За что? — поинтересовался Виктор Сергеевич.

— Лебедеву. Испортил он её.

— То есть… как? — не сразу понял следователь.

— А как девок портят? — хмуро произнесла Максимова. — Ларка была влюблена в Юрия Васильевича по уши, вот он и воспользовался. А потом бросил. Думаете, она одна такая? Кобель он, ваш Лебедев! Сколько девчат обманул!

— Когда это случилось? — спросил Агеев.

— Перед самым её замужеством. Переживала — страсть! Думаю, с отчаяния и за Леву пошла… Я надеялась, образуется у них, Лариса забудет Лебедева. И нате вам! Вдруг опять с ним за-крутила…

— Давно?

— Года два назад. Лебедев голову потерял. Жену согласен бросить, удочерить Майечку… Лариса говорит: я теперь могу из него веревки вить… А я не знаю, как людям в глаза смотреть. Стыдно! Дочь, прости Господи, шалава…

— Но почему Лебедев после стольких лет снова воспылал любовью к вашей дочери? — спросил следователь.

— Откуда я знаю? — пожала плечами Вера Павловна. — Одно скажу: ничего путного из этого не получится. Разбитый горшок не склеить. А если даже и склеишь, что в нем удержится?..

На следующий день Карапетян возбужденно сообщила Агееву:

— Виктор Сергеевич, кажется, кое-что прояснилось! Насчет Лебедева, Ларисы и Майечки…

— Майечки? — удивился следователь.

— В ней все дело! Понимаете, вчера я опять пошла в спортшколу. На этот раз дочь Лещенко была на тренировке. И стоило ей раздеться… — Кармия Тиграновна хлопнула себя по лбу. — Можно было раньше догадаться!

— Ну не тяните! — взмолился Агеев.

— У девочки тоже шестипалая ножка!

Следователь сразу понял.

— Она дочь Юрия Васильевича?

— Вот именно!

— Определить отцовство довольно трудно, — покачал головой Агеев. — Я знаю, что одно из доказательств — тождество группы крови…

— Сходится! — торжествующе произнесла инспектор. — Я была у участковых врачей Лебедева и Майечки. У обоих первая группа… Одна мысль не давала покоя: почему Лебедев на тренировках ходит в резиновых тапочках. И стал он их надевать всего два года назад… Теперь смотрите, что получается. Лариса отдала Майю в спортшколу два года назад… Просто совпадение?

— Не похоже, — согласился следователь. — Тренер начал скрывать свою шестипалость, чтобы другие не заметили этого сходства между ним и девочкой.

— Именно так!

— Ну что ж, — задумчиво произнес Виктор Сергеевич, — если Майя действительно дочь Лебедева, многое становится на свои места…

На очередном допросе Агеев спросил Ларису Лещенко: была ли она у своей подруги Оксаны Назаренко за неделю до отъезда мужа в Южноморск.

— У Оксаны? — удивленно переспросила Лариса. — Кажется, была. Но при чем тут Оксана?

— Вы просили её о чем-нибудь? — продолжал следователь.

Лариса молча уставилась в пол.

— Я жду от вас ответа, — настойчиво сказал Виктор Сергеевич.

Ему показалось, что Лещенко растерялась и лихорадочно думает, как бы выкрутиться.

— Ну… Я просила её достать одно лекарство…

— Какое?

— Эуспиран… Для дочери… От астмы…

— А почему вы так смутились? — Агеев внимательно смотрел на Лещенко.

— Как будто сами не понимаете, — буркнула Лариса.

— Просить для больной дочери лекарство — что в этом нехорошего?

— Так ведь с базы нельзя! Указ недавно такой вышел… У них в прошлом месяце ОБХСС арестовал кладовщика. Марлю налево продавал. Говорят, судить будут…

— А что, этот самый эуспиран в аптеке не достать?

— Что вы! — округлила глаза Лариса. — Импортное лекарство…

— Больше вы ничего не просили у Назаренко?

— Нет.

— Ну хорошо… Теперь о другом. Хотите вы того или нет, придется вернуться к вашим взаимоотношениям с Лебедевым…

— Зачем?! — взмолилась Лещен-ко. — Ну почему вам обязательно хочется покопаться в моей личной жизни?