Осколки неба, или Подлинная история `Битлз`

1

1948 год. Небольшой двухэтажный дом на Менлав-авеню в ливерпульском районе Вултон. Утро. Джону Уинстону Леннону – восемь лет.

– Мим! Скорее! Опоздаем! – кричит он, заслышав бравурные звуки духового оркестра за окном.

– Что случилось? – спрашивает тетя Мими, хотя прекрасно знает, чему он так рад. Просто ей приятно наблюдать восторг обожаемого племянника, и она продлевает удовольствие.

– Праздничная ярмарка! – выкрикнул Джон и принялся лихорадочно натягивать куртку. – Быстрее! Ну, Мим!..

Своих детей у Мэри Элизабет Смит не было, и всю свою любовь она и ее муж молочник, владелец небольшой сыроварни Джордж дарили юному Джону. Его мать Джулия – сестра Мими – любила своего сына и нередко навещала его, но жить семейной жизнью не умела.

Минут через пятнадцать тетя и Джон были в саду приюта «Строуберри Филд». Армия Спасения регулярно устраивала тут концерты, сборы от которых шли в фонд этого приюта.

Здороваясь со знакомыми, они, под звуки оркестра, чинно прошлись по саду, купили лимонад и мороженое… Неожиданно наступила тишина. Посетители потянулись к сцене, где выстроился детский хор.

Седенький священник-дирижер взмахнул рукой, и ребята запели: «Боже, благослови Англию…» Их высокие голоса звучали так ясно и звонко, что Джон остолбенел и почувствовал комок в горле. Он во все глаза смотрел на чистеньких хористов и даже открывал вместе с ними рот, эхом повторяя слова гимна. И не он один был в восторге от этих звуков. Взрослые, в умилении, даже перестали жевать и болтать друг с другом.

Пение закончилось, и сироты были вознаграждены искренними аплодисментами. Джон был потрясен. Многих из этих ребят он хорошо знал, но до сей поры относился к ним с пренебрежением. Теперь же ему захотелось показать свою причастность к происходящему:

– Мим, а вон тому рыжему я в прошлом году фингал под глаз поставил! А вот этого жирного зовут Боров, ему в обед дают сразу две порции, а он все равно у других ворует…

– Ты говоришь ужасные вещи, Джон. Они так прекрасно поют…

– Подумаешь! Вон ту девчонку мы один раз заперли в сарае, вот там она орала так орала. А я, между прочим, тоже неплохо пою. Лучше их всех!

– Тогда почему же ты бросил занятия в хоре церкви святого Петра?

– Глупо петь в хоре! Там тебя никто не замечает! Если уж петь, то одному. Я буду знаменитым певцом!

– Самоуверенность, Джон, еще никого ни до чего хорошего не доводила… – чопорно поджала губы тетя.

– Хотя нет, – рассудил Джон. – Лучше я буду епископом. Он главнее.

Дома Джон заперся в своей комнате, надел очки, которых на людях страшно стеснялся, и принялся было за рисование акварелью в альбоме, но это занятие ему быстро наскучило. Тогда он достал из-под кровати заветную тетрадку, подписанную «Редактор и оформитель Дж. У. Леннон», ручку и чернильницу.

Ему было только пять лет, когда тетя Мими определила его в начальную школу «Давдейл Праймэри Скул», и ей казалось, что слава вундеркинда ему обеспечена. Во всяком случае, учителя говорили, что он – мальчик одаренный. Уже через пять месяцев он свободно читал и писал, и с той поры дядя Джордж стал то и дело находить под своей подушкой маленькие записочки иногда конкретного, а иногда и довольно абстрактного содержания: «Дорогой дядя, не хочешь ли Ты пойти со мной в „Вултон-синема“?», «Дорогой Джордж, слышишь ли Ты голоса вокруг себя?», «Дорогой Джордж, не мог бы сегодня вечером меня помыть Ты, а не тетя Мими?» или «Не бойся, Джордж»…

В канун Рождества дядя водил Джона на представление в «Ливерпул Эмпайр», и посещение театра чрезвычайно волновало мальчика. Под впечатлением увиденного он писал маленькие рассказы, четверостишия и рисовал картинки. Особенно гордилась тетя Мими его притчей под названием «Кто сильнее?»

Ну, а сегодняшний свой рассказ он назвал «Город болтунов-хвастунов»:

Может быть рассказ этот был бы и длиннее, но Джона позвали обедать.

За столом дядя Джордж не без иронии спросил его:

– Итак, говорят, ты решил стать епископом?

Джон укоризненно покосился на тетю и решительно заявил:

– Нет. Я буду Иисусом Христом. Он главнее.

Коротышка Смит растерянно посмотрел на жену. С мальчиком явно что-то не ладно.

Половина ливерпульцев – ирландцы. Славятся они своим задиристым нравом и смешным акцентом. Именно в Ливерпуле были построены первые в истории мореплавания доки. Возвращаясь домой, моряки везли сюда табак, наркотики, проституток всех национальностей, крепкие словечки, а в последнее время и блюзовые пластинки. Здесь же, между прочим, был построен и печально знаменитый «Титаник».

Это грубый мир. И Джон становился истинным сыном своего города. Дома, в атмосфере любви, он бывал «мягким и пушистым». Но стоило ему в одиночку переступить родной порог, как он тотчас же ощетинивался прочными злыми иглами.

Два года спустя.

Джон отправляется в гости к своему школьному другу Питу Шоттону. Не менее дерзкому и свободолюбивому. Хулиганили они только вместе. «Одна голова – плохо, а две хуже», – со знанием дела говорил Пит. Тетя Мими считала, что он дурно влияет на Джона. Родители Пита считали, что это Джон дурно влияет на их сынка. И они действительно дурно влияли друг на друга, причем, с превеликим удовольствием.

Двигаясь в сторону дома Пита, Джон внимательно смотрел под ноги. Без очков он не видел на расстоянии и двух ярдов. Возможно, как раз этот физический недостаток и делал его таким раздражительным и заносчивым со сверстниками. А может быть, дело было в том, что в каждом случайном взгляде, в каждом нечаянно брошенном слове он читал презрительное или, что еще хуже, жалостливое определение «безотцовщина».

Многие его сверстники потеряли отцов на войне, но его-то родители были живы и здоровы, они просто «бросили» его. Как ни любил Джон тетю Мими и дядю Джорджа, о последнем обстоятельстве он не забывал никогда. Он часто дрался – по поводу и без повода, а если чувствовал, что противник сильнее его, он, умело блефуя, цедил сквозь зубы: «Ну, теперь-то тебе конец…» И ему верили на слово.

Иногда ему становилось даже страшно за свои выходки, он боялся, что Мими что-нибудь проведает. Но как раз она-то считала его воплощением добродетели, и не верила тому, что говорили ей о племяннике соседи.

Неторопливое шествие Джона по Пенни-Лейн прервал незнакомый взрослый голос:

– Эй, мальчуган!

Джон увидел нищего, сидящего у облезлой стены. Лицо старика показалось Джону знакомым, он уверенно подошел, но, убедившись, что видит этого человека впервые, надменно спросил:

– Ну? Чего тебе? – именно так он всегда разговаривал с теми, кого считал ниже себя.

– Первый, – глядя сквозь мальчика, непонятно сказал нищий.

– Что «первый»? – Джону отчего-то стало не по себе.

– Ты – первый.

– А ты – последний, – съязвил Джон, преодолевая смущение. – Оригинально ты просишь милостыню! Я дам тебе монету. Если конечно ты встанешь на колени и попросишь: «Дядя, дай денежку».

Нищий молча опустил голову. Тут за спиной Джона раздался звук проезжающего «Кадиллака», и он на миг отвлекся, провожая восхищенным взглядом роскошную машину. А когда обернулся, старика уже не было. Джон огляделся по сторонам. Нищий исчез.

Это странное событие напугало Джона, он попятился, развернулся и со всех ног кинулся к дому Пита.

Зрение вновь подвело его. На углу он нос к носу столкнулся с грозой Вултона, верзилой Джимми Тарбуком. Со словами – «Куда прёшь, щенок!» – тот одной рукой схватил его за галстук, а другую занес над головой для удара. Но его остановил невесть откуда взявшийся Пит:

– Джимми, он нечаянно! Он же слепой! Он своего пупа не видит!

– Это правда? – строго спросил Джимми.

Джон молча достал из нагрудного кармана очки с толстыми стеклами, и посадил их на нос.

– Гуляйте, мистер профессор, – презрительно процедил Тарбук и, отпустив Джона, вразвалку двинулся дальше.

Пит был не один. С ним были одноклассники Айвен Воган и Найджел Уолли.

– Чуть не влипли, – облегченно прошептал Айвен.

– Да, – поддержал Найджел, – если бы Джимми решил поразмяться, он бы нас точно покалечил.

– Еще не известно, – глядя на товарищей свысока, заявил Джон, сунув очки обратно в карман и поправляя галстук. – А если ты еще кому-нибудь когда-нибудь вякнешь, будто бы я слепой, я тебе такую трепку задам!..

– Вот и выручай его после этого! – возмутился Пит.

– А кто тебя просил лезть не в свое дело?! – угрожающе шагнул к нему Джон.

– Ладно, ладно, – пошел на попятные Пит. – Идем-ка с нами.

– Куда это?

– Как обычно. В кондитерскую, – подмигнул тот. – Нас на сладенькое потянуло.

– И вы что, без меня собрались?

Пацаны растерянно переглянулись. Действительно, до сих пор они воровали пирожные только под предводительством Джона.

– Мы тебя искали, – нашелся Айвен.

– Тогда поехали. – И четверка двинулась к бакалейной лавке «Бублик с дыркой. Снотгарс и сын». (Из-за этого названия Билла Снотгарса, сына хозяина, прозвали «Дыркой».)

Там всегда было полно народу и, имея определенный навык, можно было стащить все что угодно. Не то чтобы ребятам чего-то не хватало дома (хотя шарлотками, безе и эклерами их и не баловали). Нет. Просто, азарт – блюдо самое изысканное.

На двери кондитерской висел замок.

– Лавочка закрыта, – констатировал Айвен. – Айда обратно.

Джон огляделся по сторонам.

– Подождите. Давайте, зайдем со двора, я знаю как пробраться внутрь. – (Однажды Джон уже был на чердаке этого дома и кое-что там приметил.)

– Мы так не договаривались, – опасливо отозвался Найджел, отец которого был полицейским.

– Так давай договоримся, – не унимался Джон. – Не посадят же тебя в тюрьму за пару пирожных. А если что, тебя-то как раз папаша отмажет.

– Идем, идем, – поддержал друга Пит.

Со двора они по пожарной лестнице забрались на чердак. Распугав голубей, Джон, с помощью товарищей, отодвинул большой ящик с цементом и разгреб усыпанные пометом опилки. Пит присвистнул. Люк! Кто бы мог подумать?!

– Башку надо на плечах иметь, – словно прочитав его мысли, заявил Джон. Оскалившись от напряжения, он приподнял крышку… И чуть было не отпустил ее с перепугу, когда услышал раздающиеся снизу голоса. В кондитерской разговаривали двое.

– Ну ты… Ну я не знаю, – жеманно прозвучал женский голос.

– Не волнуйся, крошка, – басил мужской. – Отец уехал в Лондон, и магазин в нашем распоряжении… Всю ночь. – Джон узнал его. Голос принадлежал Биллу-«Дырке» – неказистому семнадцатилетнему переростку.

Айвен тем временем подсунул под край люка какую-то чурку, и несостоявшиеся грабители, бесшумно упав на четвереньки, уставились в щель. Джон, забыв стеснение, даже нацепил очки.

Прямо под ними, на прилавке, сидела полная крашенная блондинка, с лицом перемазанным сливочным кремом, а Дырка, одной рукой пихая ей в рот пирожное, другой неуклюже пытался залезть под кофточку.

Хихикая, та прикончила лакомство, затем отпихнула дыркину руку и заявила:

– Не лезь, глупый. Я сама.

Расстегнув блузку, она задернула бюстгальтер на шею, освободив необъятную рыхлую грудь, задрала юбку, под которой не оказалось больше ничего, с профессиональным безразличием легла на спину и скомандовала:

– Начинай!.. – Глаза ее были закрыты.

– Во даёт! – не выдержав, зашептал Айвен, то и дело сглатывая слюну. Пит показал ему кулак и тихо, почти беззвучно, прошипел:

– Заткнись!

Джону вдруг стало невыносимо противно, и он брезгливо отвел взгляд в угол чердака. Снизу послышалось натужное пыхтение и томные постанывания…

– Даc ист фантастиш! Махен аллес гут![1] – снова не удержавшись, зашептал Айвен почему-то по-немецки. Сказывалось несметное количество просмотренных им трофейных кинолент. На сей раз слух блондинки уловил этот шепот.

Она подняла веки и увидела в потолке, над собой, квадратное отверстие, а в нем – четыре ухмыляющиеся мальчишеские рожи…

– Билл! Билл!!! – завизжала она, тыча пальцем в потолок. Впервые за все время она проявила истинное возбуждение, и эффект не заставил себя ждать:

– Да! – закричал Дырка ей в ответ. – Кончаю! М-м-м…

Пит, Айвен и Найджел вскочили на ноги и кинулись к слуховому окну. А Джон, задержавшись на несколько секунд на коленях, нагреб на полу солидную кучу опилок и столкнул ее в щель, прямо на «сладкую парочку». И лишь услышав снизу сдавленный кашель и проклятия, поспешно последовал за остальными. Сейчас он не смог бы объяснить даже себе, зачем ему понадобилась эта хулиганская выходка.

Они с немыслимой скоростью скатились по лестнице во двор и помчались прочь от места преступления, в страхе, что взбесившийся Билл Снотгарс будет преследовать их.

Возглавлял беглецов Пит, и он повел их одному ему известными задворками, мимо зловонных мусорных баков, веревок со стираным бельем и ржавеющих останков древних автомобилей. Труднее всего приходилось Джону, ведь он бежал практически вслепую, ориентируясь только на спину того, кто был впереди. Но он ни за что не попросил бы подождать его.

Лишь минут через десять, хорошенько запутав следы, они остановились, чтобы отдышаться в очередном каменном колодце двора.

Пит и Айвен с хохотом повалились прямо в пыль. А Найджел ржал, присев на корточки: ему было жалко пачкать еще довольно новый костюм.

– Класс! Вот это класс! – стонал Пит. – Такого я еще не видел!

– У меня чуть штаны не лопнули! – вторил ему Айвен.

Не смеялся только Джон, прислонившись спиной к стене. Вместо этого, вновь достав очки и нацепив их на нос, он внимательно рассматривал своих товарищей.

– Свиньи, – неожиданно сказал он.

– Это точно! – согласился Найджел, хихикая. – Жирная свинья и прыщавый боров!

– Вы – свиньи, – уточнил Джон.

Его товарищи удивленно примолкли.

– Ты чего это, Джон? – спросил Пит, садясь. – Чего это ты обзываешься?

Джон и сам еще не понял причину своей злости. И вместо ответа угрожающе заявил:

– Если кто не согласен, я готов померяться силами.

– Да ладно, брось ты, – примирительно сказал Айвен. – С чего нам драться-то?

– Все веселье испортил, – пробормотал Найджел.

– Веселитесь, – высокомерно бросил Джон, снял очки и, оставив друзей в недоумении, зашагал прочь.

Дома его не было слишком долго, и он подвергся самому страшному наказанию тети Мими: она не замечала его.

– Ну Мим, – ходил он за ней по пятам, – ну что особенного? Я был у Найджела, мы играли в шахматы. – (Найджел, по мнению тетушки, был единственным мальчиком из его компании, с которым стоило дружить.) – Я просто не заметил, что уже так много времени…

Но тетушка продолжала игнорировать его.

Тогда Джон поднялся к себе, и, даже не сняв ботинок, завалился на диван. Ему было слышно, как внизу, на кухне, тетя разговаривает с мужем.

– …Иногда я по-настоящему боюсь за него. Мне кажется, что в нем просыпается дурная наследственность. Джулия была очень доброй хорошей девочкой, но она была самой маленькой, и ее отчаянно баловали. Она такая легкомысленная, такая неприспособленная. Мне и плакать, и смеяться хочется, когда я вспоминаю, как она явилась ко мне: «Я научилась играть на банджо и стану звездой эстрады. Но для этого нужно так много времени! С Джоном совершенно некому сидеть! Может быть он поживет немного у тебя?..» «Поживет…» А про Фреда я и не говорю… Я сразу сказала Джулии, что этот парень – форменный проходимец. Бросить жену с грудным младенцем на руках! Это в наше-то время!.. Хотя, что с него взять, он и сам вырос без родителей…

– Чему быть, тому не миновать – философски заметил Джордж Смит, который слышал все это уже, наверное, в тысячный раз.

– Ну уж нет, – возражала Мими, – из Джона мы сделаем человека! Но если он будет водиться со всей этой ирландской шантрапой…

– Не все ирландцы так уж плохи, дорогая.

– Ну-у, – нехотя соглашалась тетя Мими, – в общем-то, да… Взять хотя бы эту Мэри Маккартни. Вполне приличная женщина. Старшему восемь, младшему – шесть, сама – трудится, как пчелка, и муж – молодчина: не пьет, не гуляет… Но они оба так мало зарабатывают!.. Как в таких условиях дать мальчикам приличное воспитание?.. Чему их можно научить?! Мы живем в ужасное время! Что будет с нашими детьми?!

– Может быть, действительно, снова пристроить Джона в хор? Или подарить какой-нибудь музыкальный инструмент? Ну, хотя бы губную гармошку?..

Джон и не заметил, как задремал под этот монотонный, бессмысленный, но такой успокаивающий разговор самых близких ему людей.

…Он стоит на лесной поляне. Сквозь голубое небесное марево, сквозь подрумяненные закатом облака, над землей нависло огромное, не злое и не доброе лицо мужчины. Лицо исполненное мудрости… Где-то рядом, за деревьями, Джон знал это, были и тетя Мими, и дядя Джордж, были мама Джулия и отец Фред, которого он видел один единственный раз в жизни…

Неподалеку были и его школьные товарищи, и его уличные друзья. Но никто-никто, Джон знал это точно, не замечал лица над землей. Видеть его было дано ему одному. Лицо было неуловимо знакомо, но Джон не мог вспомнить, откуда. Ни один мускул не дрогнул на этом лице, не шевельнулись и губы. Но Джон явственно услышал обращенные к нему слова:

– Ты – первый. Вспомни свое будущее…

2

Восемнадцатое июня пятьдесят пятого года. Семейный пансионат по адресу Фортлин-Роуд, 20 в престижном районе Ливерпуля Оллертон.

– Пол! – теребит Майкл старшего брата за рукав пижамы. – Пол, проснись! Весь день рождения проспишь!

– Ну чего тебе? – нехотя разлепил веки Пол.

– Не мне, а тебе. Я знаю, ЧТО тебе подарят.

– Не ври, – Пол перевернулся на другой бок и принялся посапывать с удвоенной громкостью.

Каникулы только начались, и ничего приятнее, чем поваляться в постели утром, он не мог себе и представить. Но не только необходимость идти на занятия делает пробуждение невыносимым. Еще более умеют испортить утренний сон конопатые родственники.

Наклонившись и чуть не касаясь губами братского уха, Майкл рявкнул:

– Перемена!!!

Пол подскочил, как ошпаренный. Майкл удовлетворенно уселся на свою кровать напротив и повторил:

– Я знаю, что тебе подарят.

Возведя глаза к потолку, Пол жалобно повыл, подражая соседскому бассетхаунду, затем опустил взгляд на ухмыляющуюся физиономию:

– Откуда ты можешь знать?

– Я видел, как мама что-то прячет в шкаф. А потом заглянул.

– Ты кончишь жизнь на электрическом стуле, брат мой, – грустно покачал головой Пол, передразнивая интонации настоятеля их прихода отца Мак'Кензи. Но тут же, сбросив с лица маску осуждения, он спросил, сгорая от любопытства:

– И что же ты там увидел? Духовое ружье?

– Холодно.

– Велосипед?

– В шкафу? Ты рехнулся!

– Новые ботинки? – упавшим голосом предположил Пол. Он уже чувствовал, что угадал. Семья была небогата, и частенько на Дни рождения братья получали «скучные» нужные вещи.

– Холодно, холодно.

– Не томи, урод!

– Ага. Значит, я – урод. Хорошо же. Больше ты от меня не услышишь ни слова. – Задрав с напускной обидой нос, Майкл уставился в окно.

Это был удар ниже пояса. Конечно, можно было, улучив момент, заглянуть в шкаф и самому. Но для этого Пол был слишком хорошо воспитан.

Благо, обижаться долго Майкл не умел и, выдержав лишь минутную паузу, обернулся снова:

– Обещай, если я скажу тебе, ты позволишь мне два раза в неделю брать ее поиграть.

– Ясно! Это клюшка!

– Сам ты клюшка.

– А что, скажешь, не клюшка?

– Скажу.

Пол задумался. В прошлый День рождения отец подарил ему трубу и даже научил нескольким мелодиям…

– Не труба же опять?

– Уже теплее… Ну что, обещаешь?

– Ладно. Зануда!

Майкл встал, принял величественную позу и изрек:

– Гитара!

Сперва на лице Пола появилось выражение разочарования. Затем в глазах мелькнула искорка интереса… Но вдруг он оценил всю прелесть этого подарка.

– Гитара?! – завопил он, возбужденно вскакивая с постели. – Как у Элвиса?! Я буду как Элвис!

Встав в эффектную позу, он, перебирая пальцами по невидимому грифу, промяукал нечто невразумительное, но по-американски напористое, под конец почему-то выкрикнув: «Хей-хоп!»

Майкл с хохотом повалился на кровать.

– Ой, не могу! Тоже мне Элвис! Ты сначала научись ее в руках держать! Ты же ее задом наперед взял!

Пол озадаченно посмотрел на свои, сжимающие пустоту, руки. Попытался поменять их местами, пошевелил пальцами, затем вернул в прежнее положение.

– Я буду играть так, – неуверенно сказал он. – Я же левша.

– Так гитару держат только полные кретины, – резюмировал Майкл удовлетворенно.

И тут же получил подушкой по голове.

– Банзай!!! – вскричал юный критик. И последовала долгая кровавая братоубийственная битва на подушках.

Минут через десять, в изнеможении валяясь на полу с блаженными улыбками на лицах, братья посмотрели друг на друга.

– А кто такой Элвис? – неожиданно спросил Майкл.

Улыбка Пола стала мстительной.

– Только конченые кретины не знают, кто такой Элвис Пресли, – сказал он, смачно проговаривая каждое слово.

На именинном пироге красовалось тринадцать свечей. Торжество было сугубо семейным, и за столом сидело только четверо человек: Пол, Майкл и их родители – Мэри и Джим Маккартни.

– Ну-ка, сынок, дунь, да не опозорь старика, – предложил еще далеко не старый Джеймс. – Не стесняйся. Стеснительных у нас в родне сроду не было. Рассказывают, твой прадед Сид как раз шел на спор голышом через всю деревню, когда и повстречал твою прабабку впервые. И ничего, не постеснялся сразу же сделать ей предложение.

Пол, зардевшись от смущения, встал, набрал в легкие воздуха… И вдруг обнаружил, что свечи уже потушены. На глаза именинника моментально навернулись слезы обиды. Он молча сел на место.

– Майкл, – строго посмотрела мать на младшего.

– Папа сказал, «сынок», вот я и потушил, – невинно отозвался тот. Он сидел как раз напротив Пола.

– Ты прекрасно знаешь, чей сегодня праздник! – лишь чуточку повысила голос Мэри.

Майкл, насупившись, промолчал.

– Ну что ты, Пол? – добродушно усмехнулся отец семейства. – Не превращай каждую выходку этого чертенка в трагедию.

– У меня всё всегда уводят из-под носа, – еле сдерживая рыдания, пробормотал Пол. – И на гитаре я играть не смогу… – Он осекся и испуганно посмотрел на родителей.

Те переглянулись. Откуда он знает? Подсматривал? На него это совсем не похоже…

– Почему это не сможешь? – спросил отец с прохладцей.

– Потому что левша, – опустив глаза, ответил Пол.

– Ха! – вскричал отец. – Ну-ка, Мэри, зажги свечи еще раз! А я сейчас…

Он покинул комнату, а через минуту появился с инструментом, сияющим свежим лаком.

– Получай, – протянул он гитару Полу. – Я переставил струны. Как раз под тебя… Однажды отец моего дружка Венди, папаша Мак'Коун, переставил застежку на штанах сбоку вперед. «Это как раз под меня», – сказал он. И у Венди после этого появилось четверо младших сестричек…

Пол с благоговением принял подарок из рук отца. Правой рукой взял на грифе какой-то чудовищный аккорд и провел по струнам левой. Звук, как ни странно, раздался довольно мелодичный.

Тем временем Мэри зажгла свечи заново.

– Ну же, Пол, – обратилась она к сыну. – Туши.

И трое самых близких его родственников хором запели: «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя!..»

Пол нехорошо посмотрел на конопатую рожицу напротив. Осторожно прислонил гитару к стене, набрал в легкие столько воздуха, что едва не лопнул и – дунул…

– С днем рожде…

Внезапно в дружном хоре стало на один голос меньше. Майкл закашлялся, стер облепивший лицо крем и исподтишка показал Полу не по возрасту увесистый кулак.

… – Что это?! – испуганно спросила мужа Мэри, разбуженная жуткими завываниями.

– Не знаю, – признался тот. – Я всегда говорил, что Оллертон – не самый лучший район города. Но чтобы шакалы…

– Какие шакалы?! В детской?!

– В детской? – удивился Джим. – Я думал, за окном… А еще это похоже на звук нашего парового пресса. Знаешь, туда засыпают отходы, и он начинает…

– Ты просто помешался на своей работе, – перебила мужа Мэри. – Надо встать и посмотреть, что там происходит.

– Надо, – согласился Джим.

– Чего же ты лежишь? Иди!

– Не хочется, – поежился тот.

– Та-ак, – протянула супруга. – Выходит, вставать придется мне. И если это все-таки шакалы, то только я в этом доме смогу защитить от них наших бедных мальчиков?!! – В ее голосе послышались истерические нотки.

– Ну, если ты настаиваешь… – Джим нехотя сел, свесив с кровати худые ноги.

И тут в дверь их спальни постучали.

– Да?! – неестественно громко крикнул Джим.

На пороге возникла фигура Майкла.

– Папа, он орёт…

– Кто? – не понял отец.

– Пол. Он орёт.

Дверь теперь была открыта, и звуки, разбудившие супругов, стали значительно яснее. Нестройный звон гитарных струн и душераздирающие вопли.

– Иди и скажи ему, что если он немедленно не прекратит ЭТО, с гитарой ему придется расстаться, – сказала Мэри.

Майкл с воодушевлением повернулся, чтобы бежать, но его остановил голос отца:

– Эй!

Майкл обернулся.

– Скажи еще, что завтра я покажу ему кое-какие аккорды.

Голые пятки простучали по дощатому полу, и через несколько секунд в доме наступила долгожданная тишина.

– Боже мой, – перекрестилась Мэри, – что ж это такое происходит с нашим Полом? Он всегда был таким послушным…

– Ирландская кровь, – не без гордости пояснил Джим, вновь поудобнее пристраиваясь к теплому боку жены. – А помнишь мой «Оркестр Джима Маккартни»? Не за то ли, как лихо я играл на трубе, ты в меня и влюбилась?.. Все в нашем роду были людьми музыкальными. Помнится, папаша Мак'Гиэр такое вытворял на волынке, что как-то раз односельчане чуть было не спалили его дом…

Джим проснулся и, покряхтывая, натянул носки. Собираться нужно было побыстрее. Машиностроительная корпорация «Нэйперз» находилась на другом конце города, а в отделе утилизации нарушителей дисциплины долго не задерживали.

Прошлепав в одних трусах по коридору к туалету, он остановился в недоумении. Возле двери, энергично переминаясь с ноги на ногу, прыгал Майкл.

– Кто там застрял? – ткнул пальцем в дверь Маккартни-старший.

Вопрос был не слишком-то умен. Мэри он оставил в постели, и, выходит, кроме Пола в туалете быть некому. Майкл не удостоил родителя ответом, лишь, стиснув зубы, запрыгал еще интенсивнее. Отец подхватил его пляску, время от времени останавливаясь, чтобы постучаться.

«Это может оказаться и дизентерией… » – обеспокоенно думал он.

Вскоре к ним присоединилась Мэри. В Уолтонской больнице, где она служила патронажной сестрой, тоже не поощряли опаздывающих.

Через десять минут Джим принялся колотить в дверь кулаками и ногами. Майкл тихонько поскуливал в такт.

Щелкнул засов, дверь отворилась, и на пороге возник Пол. В правой руке он держал гитару. На лице его светилась мягкая мечтательная улыбка.

– Что ты там делал?!! – вскричал разъяренный отец семейства.

– Я дописывал песню, – невозмутимо ответил Пол и направился в свою комнату, напевая: «Знай, если я встречу тебя с другим, я убью тебя, детка!..»

Ошарашенное семейство застыло. Первым пришел в себя Майкл и, шмыгнув в туалет, задвинул засов.

Родительская пара, очнувшись, продолжила ритуальный танец.

Выйдя, Майкл глубокомысленно изрек:

– Хорошо, что наша фамилия не Моцарты.

– Это почему? – подозрительно поинтересовался отец, пропустив, как и положено ирландскому джентльмену, даму вперед, хоть и рисковал при этом чистотой своих кальсон.

– Тогда Пол запихал бы в сортир весь симфонический оркестр.

Новый учебный год Пол начал другим человеком. Вообще-то, средняя школа с пышным названием «Ливерпульский институт» Полу нравилась. Она вполне устраивала его. Дорога в высшее учебное заведение была отсюда прямой. А отец много раз повторял ему: «Приличный аттестат, сынок, главное, что тебе нужно. Или ты хочешь, как я, всю жизнь заниматься отходами?»

При всей своей любви к отцу и ко всему, что с ним связано, заниматься отходами Пол не хотел.

К необходимости носить форму и нелепого вида эмблему школы он до сей поры относился философски. «В конце концов, я – ребенок, – рассудительно говорил он себе. – А это обязывает. Мир принадлежит взрослым, и когда-нибудь он станет моим…»

Но сегодня с ним творилось что-то непонятное. Он не узнавал своих педагогов, а они не узнавали его.

Учительница английской словесности мисс Мэйфилд, двадцатипятилетняя пухлая шатенка с рельефным бюстом, всегда казалась ему симпатичной женщиной. К тому же ее декольте всегда было чуть глубже, чем у других, а юбка – чуть короче.

Порой Пол даже представлял себя взрослым и преуспевающим, прогуливающимся с нею под руку в сквере возле отеля «Адельфи», самом роскошном местечке города. Но мечты эти были робкими и совсем еще детскими.

Однако сегодня какие-то новые флюиды витали в сентябрьском воздухе Ливерпуля…

– Юные джентельмены, – как всегда высокопарно обратилась мисс Мэйфилд к ученикам, – запишите… – Она повернулась к классу спиной, приподнялась на цыпочки и, громко диктуя по слогам, начертала мелом на доске фразу: – «Только знание литературы Соединенного Королевства сделает нас настоящими мужчинами».

Заканчивая, она слегка оступилась и соблазнительно качнула бедрами.

– Ну-ну, – неожиданно для себя произнес Пол вслух.

В классе раздались смешки.

– Кто это сказал? – чуть порозовев, обернулась мисс Мэйфилд.

– Я, мэм, – признался Пол. Он всегда был правдивым мальчиком.

Класс притих.

– И что же вы имели в виду, сэр?

Пол нервно вздохнул и вдруг, назло себе, отчеканил:

– Я имел в виду, что не только знание словесности сделает нас настоящими мужчинами.

– А что же еще? – глядя ему прямо в глаза, опрометчиво настаивала учительница, надеясь вызвать оторопь в душе зарвавшегося ученика.

– То, что есть у каждой девочки, мэм, – не отводя взгляд ответил Пол. – Даже у вас.

На миг под потолком класса повисла звенящая тишина, но тут же лопнула громовым хохотом.

– Покиньте аудиторию, мистер Маккартни! – неожиданно тоненьким девчоночьим голосом воскликнула мисс Мэйфилд. – Вон!.. – И вдруг улыбнулась. Все-таки, она была неплохим человеком.

Выйдя в коридор, Пол хотел было спрятаться под лестницей возле спортивного зала – в пристанище всех школьных хулиганов, надежно охранявшем их от стального взгляда директора «Ливерпул инститьют». Но передумал. Его распирала гордость. Он пытался согнать с лица улыбку, но она сама собой появлялась снова.

«И все-таки я еще прогуляюсь с ней возле „Адельфи“, – сказал он себе, усевшись на подоконник, – дайте только время!»

Время!

Он засвистел «Rock Around The Clock»[2] Билла Хейли и принялся ставить в воздухе аккорды на грифе гипотетической гитары.

Дрыгая ногой, он досвистел уже до третьего куплета, когда хрипловатый ломающийся голос заставил его вздрогнуть и вернуться к реальности:

– Тут не ля-минор, а ля-мажор. Вот этот палец – сюда.

Ужасного вида парнишка – неопрятно длинноволосый, одетый в розовую рубашку, канареечный жилет и затянутый в комично узкие короткие брюки, – бесцеремонно ухватил Пола за средний палец правой руки и, согнув его, установил в верную позицию.

Парнишку этого, в данный момент по-видимому тоже удаленного с урока, Пол замечал и раньше. Не заметить его было трудно. Хотя то, как необычно он пострижен и одет, не казалось сознательным вызовом. Для этого ему не хватало необходимого шика и блеска. Если уж брюки короче и уже нормальных, то они должны быть новенькими, с иголочки. Если волосы много длиннее положенного, они должны быть чистыми, ухоженными, завитыми на кончиках, а не висеть сосульками, как пряди конского хвоста…

Было вероятнее, что странный вид этого пацана теснейшим образом связан с финансовой несостоятельностью его родителей… Он учился классом младше Пола, а выглядел еще моложе. Наверное, он жил где-то неподалеку от дома Маккартни, во всяком случае, Пол не раз видел его на верхнем этаже автобуса № 86, на котором добирался в школу.

Раньше Пол просто проигнорировал бы его. Но сейчас тот задел его за самое сокровенное.

– Ты что, умеешь играть на гитаре?

– Я? – зачем-то переспросил тот. – Я-то умею. – Его речь была медлительной, словно он с трудом преодолевал некий незримый барьер между собой и собеседником. Он слегка прищурился и, пронзительно глянув на Пола, вдруг спросил:

– Скажи, а твой прадед случайно не зарубил топором двух своих маленьких племянниц?

– С чего ты взял? – оторопел Пол.

– Да нет, – потупился парнишка, – это я так, к слову… – Он помолчал, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил: – Мы все умеем играть. У нас своя группа, называется «Бунтари». Недавно в «Клубе Британского Легиона» мы заработали десять фунтов…

Пол присвистнул. Это же целое состояние! Самое дорогое, что у него есть, гитара, стоит от силы семь!

– А где вы взяли инструменты?

– Инструменты? – словно не понимая о чем речь, уставился на него парнишка. – Какие инструменты?

– Ну, на которых вы играете.

– Играть можно на всем. На ветре, на глади воды, на пучках перекати-поле, на струнах собственных вен…

Пол поводил перед лицом собеседника ладонью. Тот не реагировал. Похоже, он впал в транс.

– …на ушах слона и на пуговицах ширинки. На шаровой молнии и на…

– Эй! – крикнул Пол.

Парнишка вздрогнул, и туман в его глазах рассеялся.

– Где вы взяли инструменты? – повторил вопрос Пол.

– Инструменты купили, – объяснил тот, и на лице его появилась нагловатая блуждающая улыбочка. – Мы все подрабатываем. Я – помощником электрика в торговой фирме «Бэклес». – И тут только он важно протянул руку для знакомства: – Джордж Харрисон, эсквайр.

Трудно сказать, кто из них умел играть лучше. Разность между бесконечно малыми величинами стремится к нулю. Но бесспорным было то, что аккордов Джордж знал больше. И это заставило Пола не отклонить его приглашение и отправиться к нему в гости. К тому же Джордж, надменно глядя на нового приятеля, заявил:

– Научишься играть, возьму к себе в группу…

Эта фраза все и решила. Сначала, правда, Пол поколебался:

– А твои предки не удивятся, что мы так рано из школы?

– Мои предки ничему не удивляются, – махнул рукой тот.

Вскоре Пол не только убедился в справедливости сказанного, но понял и причину такого безразличия со стороны Харрисонов-старших.

Прежде он думал, что благодаря Майклу в ЕГО доме царит форменный бедлам. Теперь он получил более глубокое представление об истинном значении этого слова.

За те минуты, которые Пол потратил, чтобы расшнуровать ботинки и разуться, двери комнат раз пятнадцать открывались, затем с грохотом закрывались, и по коридору туда-сюда сновала уйма народу. Насчитав семь девушек и пятерых парней, Пол сбился со счета.

Когда двери отворялись, вместе с очередным персонажем в коридор выплескивалась волна криков и хохота. От них сотрясалась вся квартира.

Пол вопросительно глянул на Джорджа. Тот, рукой убрав с глаз спутанную челку, пояснил:

– Родственники. Сестра, братья. Их дружки и подружки…

Не успел Пол снять обувь, как из дверей одной комнаты выплыла миловидная девушка с вытянутым бледным лицом и блуждающей улыбкой на нем. По улыбке Пол догадался, что это сестра Джорджа.

Подойдя к Полу быстрыми маленькими шажками, девушка присела и подняла его ботинки. При этом она ухитрилась не отрываясь смотреть ему прямо в глаза.

– Надо почистить, – мелодично произнесла она.

– Это Луиза, – пояснил Джордж. – Она совсем свихнулась на замужестве. Уже на моих друзей кидается. А ей, между прочим, двадцать пять. – Джордж повернулся к сестре: – А ему, между прочим, тринадцать!

– Он подрастет, – так же нараспев ответила Луиза, не отрывая взгляда от Пола.

– За что я ее люблю, – заметил Джордж, – так это за способность рассуждать логично.

Луиза порывисто развернулась и увлекла ботинки Пола в неизвестность. А мальчики вошли в комнату Джорджа.

Главным, что бросалось в глаза в этой комнате, был аскетизм ее жильца. Или, возможно, вопиющая бедность. Стол без тумбы, два табурета, железная кровать с шишечками в форме желудей, самодельная книжная полка и огромный, военных еще лет, радиоприемник на тонких ножках. Позднее выяснилось, что радиоприемник сломан и стоит тут только для интерьера. Точнее, для того, чтобы казалось, будто бы в комнате больше вещей.

Рядом с приемником, прислоненная к стенке, красовалась гитара.

О, инструмент этот был совсем не таким, как у Пола. Гитара Пола потеряла невинность в объятиях своего первого и единственного хозяина и обещала быть верной ему до конца своих дней. Гитара Джорджа, прежде чем попасть к нему, познала множество разных рук. Кто знает, может быть именно поэтому была она более податлива и проста?

О ее похождениях свидетельствовала масса заклеенных трещин, и вид от этих морщин гитара имела лукавый. Опыт ее был велик и греховен. На собственной шкуре она испытала, например, что такое рок-н-ролл.

– Ты знаешь, что такое рок-н-ролл? – спросил Джордж своего гостя.

– Нет, – честно признался Пол, и не подозревая, что как раз этим бредит уже много дней.

– Сейчас покажу.

Джордж с гитарой устроился на кровати, а Пол на табурете, и урок было уже начался, как вдруг, перекрывая все прочие звуки, из недр квартиры раздался громоподобный зов:

– Джо-о-рдж!!!

У Пола по спине пробежали мурашки.

– Кто это? – спросил он товарища.

– Отец, – спокойно пожал плечами тот.

– А кто он у тебя?

– Водитель автобуса. А раньше – служил на пароходе. Я думаю – гудком.

Пол прыснул, но тут же осекся, ибо дверь комнаты распахнулась, и на ее пороге возник здоровенный громила с фамильной улыбочкой на свирепом лице. В волосатой лапе он держал огромные ножницы.

– Джордж! – вблизи голос звучал так, что предположение о морской специальности его владельца уже не казалось шуткой. – Ты собираешься, наконец, когда-нибудь стричься?!

– Да, – спокойно отозвался Джордж. – Когда у меня будут деньги на парикмахерскую.

– Зачем тебе парикмахеры, сынок?! – взревел детина, приближаясь и клацая ножницами. – Зачем тебе эти напудренные пигалицы, превратившие искусство в конвейерное производство?! У тебя есть я – Харольд Харрисон! Бывало, за один вечер я стриг целую корабельную команду!

– Но ты делал это трезвым, папа.

– Резонно, – согласился тот и уселся на табурет, не заметив, что там уже кто-то сидит. Пол отлетел в сторону и приземлился возле кровати. – Резонно, – повторил громила. – Да, я не трезв. Но ведь и ты – не корабельная команда.

– В этом-то и беда, папа, – невозмутимо пояснил Джордж. – Если бы сейчас ты взялся за команду, возможно, кому-то ты и обрезал бы голову, но кого-то ты действительно постриг бы… А я один. Боюсь, у меня нет шансов оставить свою голову при себе. Мне не хотелось бы испортить твою карму.

– Не клевещи Джордж! Я только что постриг твоих братьев Пита и Гарри!

– Дай-ка, – Джордж взял из рук отца ножницы и внимательно их осмотрел. – Следов крови нет. Они живы?

Не прочувствовав иронии, отец посерьезнел и утвердительно качнул головой.

– Ясно, – заключил Джордж. – Раз так, вероятность того, что голову ты отрежешь именно мне, возросла ровно в три раза.

– Ах так! – взревел рассерженный отец, подавшись вперед. – Непокорный! Ходи же тогда мохнатым!

– У Иисуса Христа тоже были длинные волосы, – спокойно заметил Джордж. – И у Будды. Хотя, у Будды, возможно, вообще волос не было. И головы, может быть, тоже не было. И даже тела. У Будды, наверное, один сплошной дух был… Кстати, папа, у тебя изо рта такой дух… Ты не мог бы немного отодвинуться?

Сидя на давно не чищенном паркете, Пол с открытым ртом слушал удивительный диалог отца и сына. Они оба положительно нравились ему.

Однако последняя фраза Джорджа всерьез обозлила папашу Харольда, и не известно, во что бы вылилось его раздражение, если бы из коридора не раздался зычный женский голос:

– Кексы! Кексики! Свежие кексики!

Харольд встрепенулся и нетвердой сомнамбулической походкой покинул комнату.

– Кексы мама печет, пальчики оближешь, – подмигнул Джордж. – Давай, поспешим, а то их сейчас расхватают.

Мальчики выскочили в коридор. Посередине с подносом в руках стояла дородная белокожая рыжеволосая женщина в переднике и чепчике. «Кексы! Кексики!» – продолжала выкрикивать она. Народные массы, вытекая из комнат подкатывали к ней, а затем, смачно чавкая, возвращались восвояси.

У порога Пол заметил свои, начищенные до неестественного сияния туфли и уже не мог отвести от них глаз.

«Это хорошо, что ботинки на месте, – думал он как раз в тот момент, когда Джордж запихивал ему в рот кекс. – Надо делать отсюда ноги. Конечно, здесь чертовски весело. Но привыкать к этому нужно маленькими порциями». – И он даже припомнил выражение из профессионального лексикона мамы Мэри: «Гомеопатическими дозами».

3

В 1952 году Джон вместе с Питом Шоттоном перешел из начальной школы в среднюю – «Куорри Бенк Скул». Понадобилось совсем немного времени, чтобы они приобрели репутацию самых классных шутов.

Друзья прятали в ранцы одноклассников будильники, заведенные на середину урока, натирали доску парафином, а однажды Пит дошел до того, что, зарядив велосипедный насос чернилами, выстрелил в спину учителя химии.

За такое можно было и вылететь из школы, но когда учитель обернулся, оружие уже было надежно спрятано. А за мелкие провинности ученики карались часом принудительных работ после уроков.

За три года учебы в «Куорри бенк» Джон и Пит перемыли столько полов и перебросали столько листьев с дорожек школьного двора, сколько нормальному человеку и не снилось.

Вот и сегодня у них было «рабочее настроение». Урок истории вел новый учитель Чарльз Паткинс.

– Леннон, в каком году родился Наполеон?

Джон встал и, в надежде на подсказку, огляделся по сторонам.

– В тысяча-а… Он родился в тысяча-а…

– Смелее, смелее, Леннон, – заложив руки за спину, подбадривал мистер Паткинс.

– Он родился… Наполеон родился…

– То, что он родился, мистер Леннон, мы знаем и без вас.

На первой парте, где сидят более-менее приличные ученики, кто-то хихикнул.

– Наполеон родился в тысяча…

Лучший друг Пит не мог не прийти на помощь товарищу и тихонько шепнул дату.

Джон с облегчением выпалил:

– В тысяча девятьсот двенадцатом году!

Зная Джона, класс уже давно ожидал повода для смеха и вот, наконец, надежды оправдались. Ребята дружно заржали.

– Садитесь, Леннон, я убедился в том, что у вас нет ни малейшего желания изучать историю.

– Есть! – с готовностью возразил Леннон. – Вот, например, я давно уже хотел спросить у вас…

– Спрашивайте, – опрометчиво разрешил мистер Паткинс. Если бы он работал в этом классе давно, он бы просто-напросто не позволил Джону лишний раз открыть рот.

– В каком году родился Иисус Христос?

– Он родился… Перестаньте паясничать!

– Нет, правда, все всегда говорят, «от Рождества Христова», значит, он родился под Рождество. А в каком году?

– Вы что, считаете меня идиотом?!

– Я-то не считаю… У меня вообще по математике двойка.

– Вон! – воскликнул мистер Паткинс, указывая на дверь.

Джон уставился в ту сторону и встревоженно спросил:

– Что вас там так напугало, мистер Паткинс? Что вы там увидели?

– Где? – недоуменно посмотрел учитель на Джона.

– Там, возле двери. Вы что-то увидели и закричали «вон». А там ничего особенного нет.

Класс вновь разразился хохотом, а пуще всех усердствовал Пит. Он буквально скрючился под партой, а затем и вовсе выпал в проход.

– И вы, мистер Шоттон, убирайтесь тоже. Вон!

Уже подойдя к двери Джон, нацепил на нос очки, внимательно огляделся, после чего обернулся и с деланной растерянностью сказал:

– И все-таки нет здесь ничего особенного.

Мистер Паткинс, размахивая указкой, рванулся к двери, и Джон с Питом поспешно выскочили в коридор.

– Одному из мальчиков зайти, – глухо прозвучало из-за двери приемной директора. Первым отправился Джон. Миновав приемную, он остановился на пороге кабинета.

У директора школы мистера Эрни Тейлора были проблемы с памятью. А может быть, у него были причины желать, чтобы окружающие думали именно так.

Он долго разглядывал вошедшего подростка, прежде чем спросил его:

– Чем обязан?

– Вы меня вызвали… – опешил Джон.

– Ах да! Вы – Джим… Э-э-э… Джим…

– Логан, – не моргнув и глазом ляпнул тот.

– Ах, да-да, припоминаю, – засиял улыбкой мистер Тейлор.

Но вмешался мистер Паткинс:

– Этого наглеца зовут Джон Леннон. – И на всякий случай напомнил: – Мы собираемся его наказать.

Тейлор сделал строгое лицо:

– Прекрасно! Значит накажем. Давайте его убьем, мистер Пыткинс.

– Паткинс, – машинально поправил учитель и удивленно добавил. – Ну зачем же сразу убивать?

– Действительно, зачем убивать? – сам удивился директор. И тут же растерянно спросил: – А что же с ним делать?

– Может быть – розги? – предложил Паткинс, становясь значительно осторожнее.

– Ну что вы, Пупкинс, – покачал головой директор. – Разве можно бить детей?

Учитель уже не знал, что и сказать, а директор, выдержав паузу, процитировал на память:

– «Не битие определяет сознание», – и добавил от себя: – а мытие. – И конкретизировал: – Мытие полов. А?!

Мистер Паткинс недовольно поджал губы, но перечить не посмел.

– Идите, Джим, – кивнул Леннону мистер Тейлор. – И позовите этого, другого, как его, мистер Гадкинс?

– Паткинс, – вновь поправил учитель.

– Да-да, – позовите Паткинса. Впрочем, не надо. Пусть он отправляется мыть полы вместе с Логаном…

– Паткинс – это я, – осторожно сказал учитель. – Я уже здесь.

– Ах, вот как? А по какому вопросу?..

Сообразив, что его присутствие тут уже не обязательно, Джон выскользнул в приемную. Здесь у него было время принять тот вид, с которым он решил показаться на глаза Питу.

Он со стоном выпал из приемной в коридор и пополз к умывальнику.

Пит в испуге склонился над ним:

– Что они с тобой сделали, Джон?! Фашисты! Изверги!

Джон, схватив друга за рукав, притянул его ближе к себе, заглянул в глаза и… рассмеялся.

Всегда готовый к розыгрышу Пит по достоинству оценил артистические способности друга и, упав рядом, дико загоготал вместе с ним.

Скрипнула дверь. Джон вскочил на ноги и взглядом полным раскаяния, уставился на появившегося в проеме разъяренного мистера Паткинса.

Учитель замер. Посмотрел на Джона. Затем перевел взгляд на корчащегося Пита Шоттона и, позеленев от бессильной ярости, процедил сквозь зубы:

– Итак, вы находите все это занятным, мистер хохотун? Что ж, – он бросил взгляд на директорскую дверь, – я вынужден согласиться с вами. – И он с расстановкой произнес: – Ха. Ха. Ха.

Чванно вскинув подбородок, он прошествовал прочь.

Домыв полы, Джон и Пит спустились в раздевалку спортзала, где проходили репетиции недавно сколоченного Джоном ансамбля под названием «Куорримен»[3]. Остальные были уже в сборе.

Эрик Гриффит бренчал на гитаре, Род Дэвис – на банджо, Айвен Воган чинил самопальный однострунный бас, а Колин Хантон стучал на барабанах (часть которых заменяли большие коробки из-под чая).

То, что они играли, называлось «скиффл» – смесь британского фольклора и традиционной эстрады, как правило исполняемая на самодельных инструментах. Но сегодня, только войдя в комнату, Джон заорал:

– Все! Хватит! Больше мы не будем играть ерунду! Будем играть рок-н-ролл.

– А это еще что за зверь такой? – с недоверием отнесся к его заявлению Род Дэвис.

– Ты не знаешь, что такое рок-н-ролл? – уничтожающе усмехнулся Джон, и обернулся к Питу: – Слыхал?

– Да что с него взять, – презрительно поддержал Пит. Правда он и сам впервые слышал это слово. Но резонно решил, что лично для него сие значения не имеет: какая разница, скиффл или рок-н-ролл играть на стиральной доске? Да хоть классические симфонии…

Джон, выдержав паузу, оповестил:

– Завтра мы выступаем на «Шоу талантов Кэролла Льюиса», и я уже сказал организаторам, что мы играем именно рок-н-ролл. Так что деваться некуда.

– А зачем ты так сказал? – не унимался Род. – Скиффл у нас получается неплохо, он всем нравится…

– Там штук тридцать ансамблей, которых уже хорошо знают, и все они будут играть скиффл. Если бы я не сказал, что у нас новый стиль, нас бы не взяли.

Довод был убедительным, и Род сдался.

– Ладно. Расскажи тогда хотя бы, что это такое?

– Рок-н-ролл – это музыка будущего! – На этом теоретические познания Джона закончились. Но что-то ведь нужно было говорить: – Представляете, лет через двадцать про нас скажут: «Родоначальники английского рок-н-ролла, группа „Куорримен“»! А?! Как вам это нравится?!

Этого было вполне достаточно, чтобы зажечь энтузиазмом сердца подростков. К удовольствию Джона инициативу перехватил Айвен:

– Да! Мы будем жить в роскошных особняках, ездить на «Роллс-ройсах», а когда у нас будут брать интервью, мы станем рассказывать, как трудно нам приходилось, ведь мы были первыми! Как мы боролись за этот рокин… рокэн… Как его там?

– Рок-н-ролл, – подсказал Джон.

– Да! А когда мы умрем, армия наших поклонников будет так велика, что им достаточно будет пукнуть, чтобы засыпать наши могилы!

Все загалдели и, перебивая друг друга, принялись описывать блистательные перспективы своего будущего.

Но, как всегда, в подходящий момент Джон направил их энергию в нужное русло:

– Берите инструменты. Поехали!

– Но ведь мы не умеем играть рок-н-ролл, – осторожно заметил Род.

– До завтрашнего вечера куча времени, – успокоил Джон.

– Показывай аккорды, – потребовал Пит, доставая из бархатного, с вышивкой, чехла свою видавшую виды стиральную доску.

Джон наиграл на гитаре хит Чака Берри «Roll Over Beethoven»[4], а каждый тем временем пытался подыграть ему. И уже во второй раз они играли все вместе. Хотя, «играли» – это, конечно, сказано с большой натяжкой. Но то, что они делали, они делали с упоением.

Колин, как сумасшедший, молотил по своим барабанам и коробкам, Джон рвал струны, Айвен, похоже, спутал бас с луком Робина Гуда, а Род Дэйвис упорно пытался на банджо сыграть какую-то мелодию. Пит, сломав о стиральную доску ноготь, просто прыгал по комнате и дико визжал.

Когда грохот смолк, Джон выкрикнул:

– Мы перевернем мир!

И они с удвоенной энергией начали все заново.

Посередине песни распахнулась дверь и раздался крик одноглазого школьного сторожа Гарри Слоубера:

– Пр-р-рекратить!!!

«Музыка» стихла.

– В чем дело, мистер? – спросил Джон.

– Мар-рш по домам, бездельники!

– У нас завтра концерт. Нам разрешили.

– Ничего не знаю. Выметайтесь из школы!

Тут в Джона как будто бес вселился. Положив гитару на пол, он со сжатыми кулаками двинулся прямо на Слоубера, злобно выкрикивая:

– Ты! Если ты одноглазый, так что – циклоп, что ли?!! – занятия по античной литературе явно пошли ему в прок.

Сторож испуганно отступил и захлопнул за собой дверь, прямо перед носом Джона.

– Рок-н-ролл побеждает! – заявил Джон, гордо оглядев остальных. – Продолжим.

На следующий день, встав пораньше, Джон на автобусе поехал к матери в Эдинбург. Все-таки у нее был кое-какой опыт работы на эстраде, и она могла дать какой-нибудь дельный совет. Несмотря на свою показную уверенность, на самом деле он очень боялся сегодняшнего выступления.

Джон был сугубо городским подростком, и сельский пейзаж за окном не радовал его сердце. Однообразие полей, копошащиеся на них крестьяне и теряющиеся в дождливом тумане преющие стога соломы только усиливали его тоску и дурные предчувствия.

Джулия всегда чувствовала свою вину перед сыном, а потому была очень ласкова с ним. Обняв Джона и задав пару обычных вопросов, она, не прекращая болтать, принялась накрывать на стол.

– Значит, вчера ты снова мыл в школе полы? Ты становишься профессионалом.

– Точно. Это, наверное, единственное, чему я там научился.

– Ну, наверное, не единственное. Хотя, на самом деле, мне в жизни понадобилось только одно: уметь зарабатывать деньги. А вот этому-то меня в школе как раз и не научили. Кстати, тебе нужны карманные деньги?

– Спрашиваешь… А еще лучше – кошельковые или мешковые.

Джулия улыбнулась. Она гордилась чувством юмора сына и считала, что это у Джона от нее.

Взяв у матери мелочь, Джон сунул ее в карман куртки.

– Какая у вас странная форма, – заметила Джулия, усевшись перед блюдом с пышками и чашечкой дымящегося шоколада.

– Да уж. Видишь эмблему? – похлопал Джон себя по нагрудному карману. – Оленья башка и надпись: «Из этого грубого металла мы выкуем добродетель». Лучше бы написали: «Мы вырастим из вас рогоносцев».

Джулия прыснула, как девчонка.

– Почему все-таки ты так не любишь школу?

– Она первая начала. – Ответил Джон, запихивая в рот булочку. – Я не умею зубрить. Зато я классно рисую и пишу стихи, а соображаю получше отличников. Но этого замечать никто не желает.

– У меня, Джон были точно такие же проблемы. Может быть, дело в том, что они не знают о всех твоих талантах?

– Ага, не знают. У меня, между прочим, свой ансамбль есть. Единственный в школе!

– И ты скрывал?! А помнишь, как тебе водитель автобуса подарил губную гармошку?

Сначала Джону подарил гармошку дядя. И это привело Джона в такой восторг, что он играл на ней не переставая. Как-то Джулия приехала за сыном в Ливерпуль и забрала его к себе. По пути Джон так достал своей игрой шофера, что тот взмолился: «Мальчик! Если ты перестанешь играть, я обещаю, завтра ты получишь новую гармошку, намного лучше этой» и записал адрес Джулии. Выполнить его требование было нелегко. Но Джон сумел взять себя в руки и до конца дороги сидел, стиснув зубы и крепко держась руками за подлокотники.

Джулия решила тогда, что водитель просто нашел повод с ней познакомиться, а обещание свое выполнит вряд ли. Тогда она сама купит Джону инструмент посолиднее. Но шофер оказался на высоте. Гармошка обнаружилась утром в почтовом ящике с запиской: «Дерзайте, маэстро. Только не в моем автобусе». И Джон до сих пор играет на ней.

Посмеявшись над этим воспоминанием, мать и сын вернулись к сегодняшним проблемам.

– Мама, я ужасно боюсь. Если честно, играем-то мы не очень… Если еще честнее, совсем не очень.

– Ну, а если еще честнее, просто не умеете.

– Ага. А сегодня вечером нам выступать на «Шоу талантов».

– Сегодня вечером? У вас еще бездна времени!

Джон недоверчиво глянул на мать. На миг ему показалось, что он смотрится в зеркало.

– Мама, ты не понимаешь. Я боюсь, что нас выгонят со сцены.

– А сколько вас человек?

– Шестеро.

– Тогда это не так уж просто.

– Мама! – не желая понимать ее шуток, воскликнул Джон, закатывая глаза. – Ну, мама!!!

– А что я могу тебе посоветовать? Я выходила на эстраду, не умея абсолютно ничего. И, как видишь, жива. Хотя… Кое-что я могу для тебя сделать.

Она вышла из комнаты, а вернулась назад с гитарой в руках. С роскошной испанской гитарой.

– Держи.

– Поиграть?

– Насовсем. Тебе она нужнее. Я ведь играю на банджо.

– Yes! – вскакивая воскликнул Джон: – Yes! Yes! Yes! Только ты меня понимаешь!

Это был один из тех редких случаев, когда Джулия чувствовала себя счастливой.

Открыватель молодых дарований Кэролл Льюис носился по зданию театра «Эмпайр».

– Уберите со сцены цветы, их будут дарить ПОСЛЕ шоу! А это что за манекен? Это человек? Уберите немедленно! Куда хотите! Поставьте за кулисы!.. Сделайте что-нибудь со звуком! Уже сделали? Что сделали? Выключили? Включите немедленно!

Толпы юных талантов мигрировали по театру подобно цыганским таборам. Они искали Льюиса, они искали ключи от гримерок, потом искали гримерки, а потом, побросав инструменты, искали буфет и туалет.

Льюис не знал, да и не мог знать, всех участников шоу в лицо. Чтобы как-то разобраться, он пытался разогнать их по своим местам:

– Вы случайно не «Вултонские бродяги»?! Нет?! А кто? «Портовые крысы»? Ваша раздевалка в подвале, быстро туда!.. А это кто – «Пещерные медведи»? Нет? Вы – «Вултонские бродяги»?! Ага! Это вы! Наконец-то! Что-то я хотел у вас спросить! Что я хотел у вас спросить?! Не знаете? Я что, по вашему, один все должен знать?!

Его голос раздавался одновременно во всех уголках театра. Между прочим, там находились не только участники конкурса.

– А вы кто – «Сексуальные уроды»?

– Мы – полицейские.

– А-а, вот вы где! Немедленно на сцену, вы открываете концерт!

– Мы – полицейские!!!

– Я прекрасно вас понял! Где ваши инструменты?!

Капрал повертел перед носом Льюиса резиновой дубинкой, и у того слегка просветлело в мозгах.

– А-а, так вы полицейские! Что ж вы сразу не сказали?! Вы, кстати, не знаете, где «Убийцы»?.. Не знаете?! Вот так полицейские… Бардак!

«Куорримен» слегка опоздали и оказались почти в самом конце списка:

– Вы работаете во втором отделении, сразу после «Буйных лилипутов», – влетел в их гримерку мистер Льюис. – Не перепутайте с «Тихими великанами».

– А где можно порепетировать? – спросил Джон, но Льюиса уже и след простыл.

А через минуту прозвучал звонок, и «Шоу талантов» стартовало.

Пихая друг друга, «Куорримен» из-за кулис разглядывали первых участников. Чем больше выступало групп, тем в большее уныние они впадали. Через полчаса уныние перешло в панику, и они вернулись в свою гримерку.

– «Гладиаторы»! Вот это да!.. Мы никогда так не сможем… – Печально констатировал Айвен.

– А какие гитары у «Тигров»… – подхватил Эрик Гриффит.

– Да что там говорить, – резюмировал Род Дейвис, – опозоримся мы тут со своим «рокеном ролем»…

Но Джон знал, как поднять их боевой дух. Он молча достал из чехла свою новую гитару, к которой уже приспособил самодельный звукосниматель.

– Оба на! – воскликнул Эрик и прищелкнул языком. – Вот это да! Теперь мы лучшие!

Выступление молодых дарований казалось бесконечным. Прошло уже два часа, а закончилось лишь первое отделение. Отстрелявшиеся, все еще находясь в возбуждении, сновали по коридором и рассказывали остальным, какой тут отвратительный звук и дубовый зритель. Кое-кто уже выпивал и закусывал. «Каменотесы» томились.

В начале второго отделения Льюис объявил «Буйных лилипутов», и «Куорримен» с инструментами подтянулись на исходные позиции.

Но на них зашикали:

– Отдыхайте еще минут десять! Вас передвинули!

Джон пришел в ярость. Тем более, «Лилипуты» пользовались бешеным успехом. На самом деле лилипут в группе был один. Он делал вид, что играет на гитаре, а сам только бегал по сцене, прыгал и кувыркался. «Буйных лилипутов» зрители долго не отпускали и несколько раз вызывали на бис.

Через десять минут «Каменотесам» сказали, что им придется подождать еще минут пятнадцать. Потом еще… Гнев Джона наростал. Наконец, он обернулся к остальным:

– Всё!.. Пошли домой!..

И в тот же миг Льюис на сцене объявил:

– А теперь – «Ка-ме-но-те-сы»!!! Встречайте! Встречайте!

Ребята устремили на Джона умоляюще взгляды. И он повел себя как настоящий лидер.

– Ну мы им зададим… – сказал он мрачно, и «Куорримен» ринулись на сцену.

Играть они, конечно, не умели. Но тут произошло что-то необъяснимое. Весь страх и вся накопившаяся ярость вылились в уши зрителей, которые вряд ли узнали в том, что услышали, «Roll Over Beethoven». То, как ансамбль звучал на вчерашней репетиции, стороннему слушателю теперь показалось бы птичьим щебетанием.

Выкрикивая первый куплет, Джон порвал две струны и одновременно разбил в кровь пальцы. Колин, обалдев от того, что впервые сидит за настоящей ударной установкой, казалось, тоже стал настоящим барабанщиком, и уже несколько раз выхватывал из-за пояса запасные палочки, взамен сломанных. А после первого куплета вместо гитары Гриффита соло исполнил Пит Шоттон на своей стиральной доске…

Мистер Льюис схватился за голову и, стиснув зубы, отвернулся. Но когда кое-кто из зрителей, заткнув уши, начал протискиваться к выходу, он решил спасать доброе имя своего шоу.

Под его руководством на сцену выскочили пятеро служащих и, делая вид, что ничего особенного не происходит, осторожно попытались утащить музыкантов за кулисы. Но не тут-то было! «Каменотесы» вырывались и отпрыгивали.

Озлившись, служащие перестали церемониться и переглянувшись, взялись за дело всерьез.

Последним со сцены уносили Джона. Он отчаянно брыкался и кричал:

– Рок-н-ролл – это музыка будущего! Вы еще не доросли до нее! Болваны!

4

Ехидно прищурившись, Майкл спросил:

– Куда это ты так вырядился?

Пол, проигнорировав вопрос, выскользнул из дома. Никогда бы он не отправился на этот церковный праздник, тем более в Вултон, если бы не волшебное слово «рок-н-ролл».

– Пойдем, послушаешь, что это такое, – напирал его старый знакомый Айвен Воган, игравший нынче на однострунном басе в какой-то мифической группе с дурацким названием «Каменотесы». – Айда, посмотришь, как толпа на ушах будет стоять. А то бренчишь всякую ерунду слащавую…

Идти не хотелось. Пол прекрасно понимал, что на самом деле Вогану просто нужно, чтобы хоть кто-то из его старых друзей увидел, какой он теперь крутой. Но мальчиком Пол был мягким и никого не любил обижать. А потому, хотя и часа на полтора позже, чем обещал, он уселся на свой новенький трехскоростной велосипед «Ралли» и двинулся в путь.

«Ну что хорошего может играть местная шпана? – рассуждал он, крутя педали, время от времени стряхивая пылинки с новеньких супермодных брюк-дудочек и белого спортивного пиджачка. – Настоящая музыка делается в Америке. Элвис Пресли, Джерри Ли Льюис, Чак Берри, это – да!.. Ладно, в конце концов, хотя бы проветрюсь. На этих праздниках всегда полно девчонок… А я сегодня такой симпатичный…» В этом русле мысли его поскакали галопом, а сам он, с ускорением двигаясь в сторону церкви, перестал замечать все вокруг, погруженный в розовые грезы.

Мало-помалу мысли его приобретали опасный характер, тем паче, что бестелесные видения многих девочек как-то сами собой слились в его сознании в почти осязаемый образ мисс Мэйфилд. Сердчишко Пола постукивало, отдаваясь в висках, и он даже не заметил, что колотится оно уже как бы не само по себе, а в такт каким-то звукам снаружи.

А когда очнулся, грохот барабанов был уже громок и отчетлив.

Матримониальные грезы мигом вылетели из его головы. Он остановился, прислонил велосипед к оградке церковного двора, закрыл на замок противоугонную цепочку и дальше двинулся пешком.

Музыка, которую он слышал, граничила с какофонией. Гитары не были как следует настроены, бас ударял только в сильную долю, отчего, сливаясь с тактовым барабаном, звучал не как отдельный инструмент, а лишь добавлял силы грохоту. И еще был голос…

Казалось, певец совершенно не озабочен тем, понимают слушатели, о чем он поет или нет. Произношение было такое, словно он во время пения жует резинку. (Позднее оказалось, что так оно и есть.)

Но во всем этом была некая завораживающая энергетика. Пол понимал, что это – плохая музыка. Но с удивлением чувствовал, что она нравится ему. Она влекла его, как дудочка крысолова.

Теперь он уже почти бежал к церкви. И вот, достигнув ее, он своими глазами увидел виновников вышеописанного шума.

Музыкантов было шестеро. Все они были такими же школьниками, как и он сам. И первым Пол, конечно же, увидел Айвена. Выходит, это и есть его «Каменотесы». Что ж, Айвен не врал: кучка ребят под сценой действительно «стояла на ушах», дергаясь и прыгая в такт.

Но с Айвена и зрителей внимание Пола быстро переключилось на солиста.

Это был худощавый потный подросток в клетчатой рубашке, с маленькими круглыми очками на носу. Он не только кричал в микрофон, не только кривлялся, но в проигрышах, когда петь не надо было, к тому же еще и раздавал тумаки аккомпаниаторам. Он, конечно же, отдалялся при этом от микрофона, но все равно внизу были отчетливо слышны его выкрики и брань: «Играй четче, сволочь!» или «Ритм, ритм держи, бездарь ушастая!..»

«Между тем, сам он гитарой владеет не слишком-то, – отметил Пол. – Во всяком случае, когда он, распоряжаясь, не играет, общее звучание становится немножко почище…» А когда, вместо гитары очкарик сделал небольшой проигрыш на губной гармошке (и сделал его действительно неплохо) музыка стала почти приятной.

Но вот подоспел очередной куплет, и певец вплотную прижал губы к сеточке микрофона:

Пол оторопел. Он уже второй день для своей новой мелодии пытался сочинить именно эти слова! Как раз про «тетеньку учителя». Правда, Пол хотел от нее несколько большего, нежели «денег на пивко», но общая идея скоротечности жизни и необходимости взять от нее все – была абсолютно та же. Он даже ревниво подумал, не преподает ли мисс Мэйфилд и в «Куорри Бенк Скул», но тут же эту мысль отбросил… Два дня этот текст кусочками крутился у него в голове, но все никак не складывался во что-то членораздельное, а этот тип преспокойно поет его!

Пол стал пробираться поближе к сцене.

– Куда прешь, олень?! – крикнул кто-то ему в ухо, пихнув в бок, хотя эпитет этот, судя по эмблеме, больше подходил бы как раз ученику «Куорри Бенк скул». Пол даже не оглянулся.

Никогда раньше не приходило ему в голову пойти на танцы. Во-первых, он был слишком хорошо воспитан для этого. Во-вторых, раньше он стеснялся. Потом осознал, что танцевать не умеет и боялся стать посмешищем. А в последнее время он нередко представлял себя на танцах, но не танцующим, а играющим… И даже в этом парень из «Куорримен» перещеголял его. Ведь вот он – стоит на сцене и поет, а люди внизу – танцуют… Пол же мог только мечтать оказаться на месте этого очкарика.

Он подобрался вплотную к сцене и стоял, глядя на музыкантов широко открытыми глазами. Теперь он уже жалел, что не подошел к самому началу праздника.

Песня закончилась, народ внизу захлопал и засвистел. По эстрадной традиции певец должен был сейчас раскланяться и поблагодарить публику за аплодисменты. Вместо этого очкарик, повернувшись ко всем спиной, достал из-за колонки початую бутылку пива и как следует к ней приложился.

Он раздражал Пола. Он оскорблял его чувства подростка из хорошей семьи. Но он и восхищал его в то же время!

Тут на сцену забрался некий благообразный пожилой джентельмен и что-то сказал солисту на ухо. Тот ухмыльнулся, поставил бутылку на место, подошел к микрофону и объявил:

– Устроители этого праздника говорят, что мы слишком шумно играем, что предыдущая песня была последней, и наша программа на этом закончена. Но не тут-то было. Сейчас для вас прозвучит самая идиотская песня в мире под названием «Бесаме мучо». Ура.

Пол знал эту песню. И не только знал, но и очень любил. Прекрасная мелодия, удивительно стройная гармония… Однако, надо отдать должное правдивости очкарика. В исполнении «Каменотесов» песня эта и в правду стала самой что ни на есть идиотской.

«Ну зачем брать в репертуар песню, которая тебе не нравится? – недоумевал Пол. – Неужели только для того, чтобы вдоволь поиздеваться над ней? Как это глупо!..»

Но, оглядевшись, он обнаружил, что окружающие не разделяют его негодования. Те, кто чувствовал иронию и издевку, с которыми выводил очкарик английские, вперемешку с испанскими, слова, буквально покатывались со смеху над его ужимками. Остальные, и их было значительно больше, с полной серьезностью разбились на пары, и мальчики теперь упоенно тискали девочек под звуки томной боса-новы.

«Этот парень явно знает что-то такое, чего не знаю я, – думал Пол. – Зато я – лучше играю на гитаре. Мы могли бы пригодиться друг другу».

Песня прозвучала лишь до середины, как вдруг отключилось электричество. Теперь слышны были только барабаны да потрескивание стиральной доски, на которой с увлечением наяривал рыжий паренек. Вместо того, чтобы остановиться, очкарик встал на колени и под этот варварский аккомпанемент натужно докричал песню до конца. А закончив, сказал:

– Ну все. Расходитесь. Нам перекрыли кислород. Перед вами выступали: звезда эстрады номер один – Джон Леннон и группа «Каменотесы»!

Зрители немножко похлопали и разбрелись, а ребята стали стаскивать инструменты и скудную аппаратуру к краю сцены.

Через пару минут к ним подкатила машина, и Пол, с изумлением увидел, что это катафалк. В него-то музыканты и стали заносить свое имущество. Только очкарик Джон не принимал участия в общем созидательном труде, а вместо этого уселся на край подмостков и, болтая ногами, продолжил поглощение пива.

Остальные не возмущались. Похоже такое разделение труда – все таскают аппаратуру, а Джон пьет пиво – было в «Куорримен» традиционным.

Пол набрался смелости, уселся рядом с Джоном и протянул руку:

– Пол Маккартни.

Тот окинул его безразличным взглядом, помедлил, но потом все-таки представился в ответ:

– Джон, – затем добавил: – Хочешь пива?

На самом деле Пол не любил пиво, на его вкус оно было слишком горьким. К тому же, он не считал себя достаточно взрослым для алкоголя. Но ради знакомства он решил поступиться принципами:

– Хочу.

– А хочешь, иди и купи, – нагло заявил Джон и, отвернувшись, в очередной раз приложился к бутылке.

Пол был достаточно настойчив, чтобы не обидеться и на эту выходку.

– Ты здорово играешь на гитаре, Джон, – сказал он, из соображений дипломатии покривив душой.

– Знаю, – интонация, с которой Джон сказал это, стала уже чуть мягче.

– Только некоторые аккорды ты неправильно ставишь, – невинно добавил Пол не без скрытого ехидства.

Его не слишком доброжелательный собеседник поперхнулся пивом, закашлялся, затем поставил бутылку и, скорчив угрожающую рожу, заорал:

– А ты кто такой, а?! Бетховен, что ли?! Учитель нашелся!.. Вали-ка отсюда к мамочке!

Разило от него, как из бочки, но от того, чтобы отвернуться, Пол удержался.

– Я могу показать тебе некоторые аккорды, – подавив гордость, сказал он. – Я умею играть. Айвен знает.

– А! Так ты и есть тот самый пай-мальчик, про которого он мне все уши прожужжал… Ну, ясно, ясно… Он говорит, ты и в правду неплохо играешь.

То, что Айвен за глаза называет его пай-мальчиком, укололо Пола. Но, в то же время, то, как он отозвался о его музыкальных успехах, польстило ему.

Джон вновь смерил его взглядом, словно производя окончательную оценку перед покупкой, и нехотя сказал:

– Ладно. Полезай с нами в машину…

Опасливо покосившись на катафалк, Пол спросил:

– А почему она у вас… такая?

– Потому что, слушая нас, – нос к носу приблизив свое лицо к лицу Пола, мрачно сообщил Джон, – люди слишком часто умирают. – Выдержав паузу, он добавил: – От восторга…. – И тут же, откинувшись, захохотал. А просмеявшись, хлопнул Пола по спине и сказал примирительно: – Ты, вообще-то, ничего. А машина такая, потому что другой у церкви не нашлось. Мы тут ни при чем. Но уж лучше ездить в ней живыми, разве нет?

В катафалке было тесно, но весело. Велосипед Пола пристроили на дне кузова. Прежде чем отвезти ребят в школу, водитель зарулил на заправку, и у них было достаточно времени поболтать. Джон уже не в первый раз пересказывал свой вчерашний разговор с новым директором школы мистером Побджоем, а остальные покатывались со смеху.

– «Мистер Джон Леннон, – говорит он, – сторож нашей школы мистер Слоубер сообщил мне, что на днях вы устроили в школе форменный дебош». «Но глаз ему выбили не мы», – говорю я.

Музыканты довольно заржали, понимая, конечно, что доля вранья в рассказе Джона значительно превышает долю истины.

– «Глаз Гарри Слоубер потерял в Первую мировую войну, защищая Королеву и Отечество, – говорит Побджой. – А по вашей милости он чуть было не лишился и слуха! И это в мирное-то время!» А я говорю: «Мистер Побджой, да мы совсем тихо репетировали. Даже барабанщик стучал шепотом…» «Не знаю, не знаю, – говорит он. – Мистер Слоубер утверждает, что ничего подобного он не слышал со времен битвы на Сомме».

На этот раз засмеялся один Пол. Он хорошо знал историю. Именно в битве на Сомме впервые в мире англичане применили танки.

А Джон продолжал импровизировать:

– Представляете, оказывается, там стоял такой же грохот! Выходит, уже в Первую мировую немцы умели играть рок-н-ролл!

Ребята засмеялись опять, а Джон наоборот – посерьезнел:

– А на самом деле он минут десять читал мне мораль, а потом и говорит: «Вы, Джон, способный мальчик. Вы прекрасно рисуете и поете. Мне импонирует ваша самостоятельность суждений, но, боюсь, строгая атмосфера нашей школы угнетающе действует на вас… Почему бы вам не поступить в колледж искусств? Я мог бы похлопотать за вас…» Тогда я спрашиваю: «То есть вы хотите выпереть меня?» «Почему „выпереть“, мальчик мой? – говорит этот гад. – Но зачем же вам зарывать в землю свой талант?..»

– А ты? – встрял гитарист Эрик Гриффит.

– А я тогда вот что сказал: «Ладно, мистер Побджой, я согласен. Катитесь-ка вы в задницу вместе со своей школой. Когда-нибудь на ее дверях повесят мраморную доску с золотой надписью: „Здесь учился Джон Леннон – гений“»… – Как не пытался Джон скрыть это, в его голосе сквозила горечь.

Ребята неуверенно засмеялись, а Пол подумал, что оскорбительная дерзость Джона по отношению к этому, добрейшему, по-видимому, человеку, совершенно не оправдана. Но вслух, подождав, когда остальные затихнут, заметил:

– Ты смелый Джон. Я бы так не смог.

Джон как-то особенно взглянул на Пола. И чуть было не ответил ему теми же словами. Ведь сам он никогда не нашел бы в себе силы признать чье-то превосходство.

– Да, кстати, – обратился он к остальным, – это Пол Маккартни. Он хорошо играет на гитаре. – Но тут же не удержался и добавил саркастически: – Это он сам так говорит, а я-то еще не слышал.

– Точно, точно, – подтвердил Айвен Воган, – он даже знает все слова в «Twenty Flight Rock»[5]!

– Ну-ка, покажи, – Джон протянул гитару.

– На этой я не смогу, – смутился Пол. – Я только на своей могу.

– А она у тебя что, из золота? – презрительно прищурился Джон.

– Я левша, – пояснил Пол, слегка заикаясь от волнения. – У меня на гитаре струны по-другому стоят.

– А-а, – протянул Джон с сомнением. Но тут же встрепенулся: – Жалко, что ты с нами не играешь! На днях на конкурсе нас обскакала одна команда только потому, что у них был карлик. А у нас был бы левша! Это еще круче!

– Я м-могу с ва-вами играть, – заикаясь еще сильнее, сказал Пол и почувствовал, что даже взмок от волнения.

– Нет, парень, – похлопал его Джон по плечу. – Нас и так шестеро, куда больше? Это уже какой-то сводный оркестр гитаристов получится…

И тут снова вмешался Эрик Гриффит:

– Возьми его заместо меня. Не хотел тебе говорить… Предки мне больше не разрешают играть. Сегодня в последний раз отпустили.

– Это еще почему?

– Отец сказал, что «не позволит мне якшаться с таким отьявленным хулиганом, как Джон Леннон»…

– Во как, – скривился Джон. – Надо будет как-нибудь встретиться с твоим стариком и рассказать ему, что это как раз ты научил меня пить, курить и трахаться…

Все опять засмеялись, а Пол отметил про себя, что, пожалуй, сможет научиться у Джона не только уверенно держаться на сцене.

– Так что, уходишь? – напористо спросил Джон Эрика.

– А что делать? – виновато пожал тот плечами. – Ты же их знаешь… Уперлись, как бараны, и, хоть расшибись, ничего не слушают.

– Как хочешь, – с нарочитым безразличием сказал Джон и сплюнул прямо на пол. А затем повернулся к Полу:

– Пойдешь ко мне играть?

– Пойду! – поспешно выпалил Пол и тут же укорил себя за то, что не смог ответить с большим достоинством.

– Тогда приходи завтра на репетицию – в семь. Сейчас, когда аппарат с нами таскать будешь, посмотришь, где мы занимаемся.

– Вот и встретились святой Джон со святым Павлом, – съязвил Гриффит слегка обиженный тем, что его уход из группы не стал для Леннона трагедией. Но тот только смерил его пренебрежительным взглядом и снова обернулся к Полу:

– Значит, говоришь, хорошо играешь?

– Ну, да… – смутился тот.

В это время катафалк остановился, и водитель распахнул створки дверей:

– Выползайте!

Джон, подавшись вперед, сказал Полу в самое ухо:

– Запомни, мальчик. Каким бы ты виртуозом ни был, ты – второй. Понял? Второй!

Пол поспешно кивнул. Он понял, что Джон Леннон никому не позволит перехватить в группе лидерство. Что это, возможно, беспокоит его даже больше, чем качество игры и успех команды.

Внезапно Пола охватило странное чувство. То, которое французы называют «дежа вю»[6]. Он отчетливо вспомнил, что уже сидел вот так на скамеечке машины для перевозки покойников, и кто-то шипел ему в ухо: «…Ты второй. Понял? Второй!..» Или ему это когда-то снилось?..

Чтобы избавиться от неприятного ощущения, он потряс головой. Это помогло. Но в душе остался какой-то странный пугающий осадок.

Однако домой Пол на своем велосипеде летел, как на крыльях. Все так удачно складывается! Еще вчера он и мечтать не смел, что будет играть в рок-н-ролльной группе, а сегодня он – уже принят! Нет, он, конечно, не собирается посвящать этому занятию всю жизнь, это было бы глупо… А он имеет серьезные виды на будущее. Но играть в группе, это так весело! Столько новых знакомств! Столько девчонок вокруг! И теперь-то, когда он будет на сцене, они при всем желании не смогут его не замечать!

К тому же за выступления иногда и платят, а ему катастрофически не хватает тех денег, которые родители выдают на карманные расходы…

В дверь он трезвонил раза в три дольше, чем делал это обычно. Ему открыл Майкл, и Пол с удивлением и тревогой заметил, что лицо у него заплаканноеы.

– Тихо ты, урод, – прошептал брат. – С мамой плохо. Приходил врач и сказал, что у нее – рак…

5

Минул год.

В Ливерпульском художественном колледже – конец первого учебного цикла.

– Итак, леди и джентельмены, тема моей последней лекции – «Природа в изобразительном искусстве», – напомнил преподаватель мистер Конвик, седовласый благообразный мужчина. – Надеюсь, все вы принесли сегодня свои работы на эту тему. Надеюсь так же, что вы отнеслись к этому заданию со всей серьезностью, – двинулся он между рядами, – ведь отметка за него будет иметь решающее значение при выведении оценки за семестр…

Он остановился возле второй парты:

– Прекрасно, прекрасно, как вы назвали свое творение, Сара?

Миловидная еврейка Сара Астендаун покраснела от удовольствия.

– «Утро в заповеднике Йоркширского графства», сэр…

– У вас уникальное видение цвета, девочка, – похвалил мистер Конвик. – Я еще буду гордиться тем, что когда-то учил вас… Посмотрим, посмотрим, – двинулся он дальше. – А ваш замечательный анималистический этюд, Стюарт, – сказал он, беря листок ватмана из рук худощавого студента с одухотворенным лицом, – насколько я понимаю, навеян рассказами Редьярда Киплинга?

– О да, сэр, – подтвердил всеми признанный талант Стюарт Сатклифф. – Я назвал его «Джунгли».

Стюарт, кстати, в последнее время очень сблизился с одноклассником Джоном Ленноном, и уже больше месяца играл на бас-гитаре в группе «Куорримен». Не делая в этом, правда, никаких успехов.

– На мой взгляд, Стюарт, вы избрали чересчур кричащие краски, – заметил мистер Конвик. – Да и композиция полотна несколько расплывчата. Слишком много животных одновременно. Есть в этом что-то гротескное. И все же, признаюсь, впечатляет.

Преподаватель вернул произведение художнику и обратился к аудитории:

– Я вижу, все вы, в отличии от нашего оригинала Стюарта, предпочли пейзаж. Оно и понятно, ничто так не трогает тончайших струн человеческой души, как изображение девственной природы… Но, может быть, кто-то еще рискнул посвятить свою кисть меньшим нашим братьям?

Из-за последней парты взметнулась рука.

– Леннон? – опасливо спросил мистер Конвик. – Ну-ка, ну-ка…

Пройдя в конец класса, он наклонился над партой Джона. Его мохнатые брови поползли вверх.

– Что это? – ткнул он пальцем перед собой.

Рисунок Джона был выполнен неровными дрожащими линиями черной туши. В левой стороне огромного, в полпарты величиной, листа был изображен уродливый голый и лысый мужчина с абсолютно бессмысленным выражением лица. В правой стороне, в нижнем уголке было нарисовано какое-то животное, похожее на маленькую собачку. Оно лежало на спине, раскинув вытянутые задние лапы, а передние сложив крест накрест на груди.

– Я назвал свою картину «Гибель опоссума», сэр.

Класс захихикал.

– Я сомневаюсь, мистер Леннон, что смогу поставить вам за ЭТО положительную оценку, – сурово изрек мистер Конвик.

– Я подозревал, сэр, что случиться именно так, – в тон ему заявил Джон, выпятив губу. – Я уже понял, что в этом заведении нет дороги искусству авангарда.

– Это не искусство, Леннон, это хулиганство.

– Это не хулиганство. Это графика.

– Что ж, – покачал головой учитель, – если вы настаиваете, пусть сие творение оценят ваши товарищи…

Мистер Конвик двумя пальцами взял лист за уголок с парты Джона и, со скорбной миной на лице, продемонстрировал его окружающим.

Класс покатился со смеху.

Учитель вернул рисунок Джону, удовлетворенно качая головой.

– И все-таки, мистер Леннон, – вновь обратился он к строптивцу, – признайтесь, зачем вы это нарисовали?

– Я хотел показать, как жестоко поступает человек с природой, взрастившей его, сэр, – не моргнув глазом, объяснил Джон.

– Так-так. Почему же, в таком случае, ваш человек безоружен?

– Я не приемлю вульгарного реализма. В этом-то и заключается весь трагизм фабулы: бедный опоссум умер от одного вида человека. В него не нужно было даже стрелять. Человек стал настолько чужд природе, что та гибнет, лишь соприкоснувшись с ним…

– Хм, хм, – подвигал бровями мистер Конвик, – во всяком случае, остроумно. А почему он, простите, обнажен?

– Это – условность, сэр, художественное допущение. Обнаженные гениталии символизируют неприкрытую агрессию человечества. Обратите внимание, мистер Конвик, это очень большие гениталии…

– Болтать вы умеете! – перекрывая смех аудитории, сердито заключил учитель. – Но болтовня не сделает вас художником, запомните это!

Неожиданно в разговор вмешалась отличница Синтия Пауэлл, очень застенчивая голубоглазая девушка с первой парты:

– А по-моему, это хорошая картина, – сказала она. – Мимо меня вы прошли и даже не остановились. И если вы покажете классу мой рисунок, никто даже не улыбнется. А тут – вон, как все засмеялись.

Джон уставился на Синтию, словно впервые видел ее. Да он и действительно никогда не обращал на нее внимания.

– Хм, хм, – снова похмыкал мистер Конвик. Вообще-то он считал себя либералом. К тому же, к мнению Синтии Пауэлл нельзя было не прислушиваться. Мало того, что она была отличницей, она была девочкой из состоятельной и очень уважаемой в Ливерпуле семьи. – Возможно, конечно, я и несколько отстал от новомодных веяний, – сказал он наконец. – Но я слишком стар, чтобы менять свои принципы. Давайте-ка, мистер Леннон, поступим с вами так. Я пока не буду ставить вам оценку – ни хорошую, ни плохую. Но на следующее занятие вам придется принести другой рисунок. В более традиционной манере. Может быть, вы когда-нибудь и прославитесь вот этим, – снова ткнул он в «картину» Джона пальцем, – но сначала я научу вас рисовать.

… – Синтия, – окликнул Джон.

Девочка обернулась. Перемена только началась, и на то, чтобы поболтать у них было целых пять минут.

– Тебе что, действительно понравилась моя картина?

– Очень понравилась.

– Ну и дура. Я же ее специально нарисовал, чтобы Конвика позлить.

– Да? – она улыбнулась, а затем достала из сумочки очки с толстенными стеклами и надела их, став от этого еще беззащитнее. – Если честно, я не видела, что ты там нарисовал. Чистый лист. Я очень близорукая.

– Почему же ты не носишь очки?

– Стесняюсь.

– Ха! – Джон порылся в кармане брюк, вынул оттуда целлулоидный футляр с очками и тоже нацепил их на нос. – И я стесняюсь!

Они засмеялись, и Джон, словно не контролируя себя, взял ее за руку. И она не отняла свою ладонь.

– Зачем же ты сказала, что тебе понравилось, если ничего не видела? – со свойственной ему прямолинейностью настаивал Джон.

– Потому что, мне кажется, ты не можешь сделать ничего дурного.

«Вот те раз, – подумал Джон. – А ведь, похоже, она клеит меня…» Но он не имел ничего против. В конце концов, Синтия – не самая плохая девчонка в колледже.

– Что ты делаешь вечером?

– А куда мы пойдем? – чуть форсируя события, спросила она.

– Пойти куда-то не получится. – Замялся он. – У меня репетиция. Мы играем рок-н-ролл. Хочешь послушать?

– Конечно! Только мне нужно будет забежать домой. Терпеть не могу ходить куда-то в форме.

– А мне нельзя опаздывать… Знаешь «Вильсон Клаб»?

– Еще бы.

Прозвенел звонок. Пора было возвращаться в класс.

– Так ты придешь?

– Приду, – кивнула Синтия. – А можно, я возьму подружек?

– Конечно! – пожал плечами Джон, хотя и подумал, что на свидания с подружками не ходят. С другой стороны, и он ведь пригласил ее не в кино, а на репетицию… – Конечно! Ребята только обрадуются.

Стюарт Сатклифф был не только удивительно одаренным мальчиком, но и редкостным интеллектуалом.

Он единственный из знакомых Джона жил, как настоящий художник, в тесной, заляпанной краской студии в доме на Гамбьер-Террас. «Нельзя рисовать настоящие картины и нежиться при этом под крылышком у мамочки», – декларировал он. Вместо постели он спал в обшитом черным шелком гробу, который нашел на свалке и этим напоминал Джону Геккельбери Финна с его любимой засаленной бочкой.

Время от времени, к неудовольствию тети Мими, Джон оставался ночевать у Стюарта. Ночи напролет они пили пиво и болтали до хрипоты. Часто Джону казалось, что в своих дискуссиях они подбираются к какой-то великой истине… Но это было только ощущение и ничего конкретного. Своими рассуждениями об искусстве и о прочих реалиях жизни Стюарт буквально гипнотизировал Джона. Его суждения были парадоксальны.

«Хочешь быть великим, приготовься быть изгоем, – объявил он как-то. – Ван-Гог свихнулся и отрезал себе ухо, Рембо сдох от гангрены, Оскар Уальд был гомиком, сел в тюрьму, а через четыре года помер… Все гении портят жизнь себе и другим».

«Мне бы не хотелось никому портить жизнь», – возразил Джон.

«Тогда забудь о славе», – криво усмехнулся Сатклифф.

Сегодня они вместе шли после занятий на репетицию, и Стюарт объявил:

– Я подумал над твоим предложением, Джон. Я готов к карьере звезды рок-н-ролла.

– Ур-ра! – подпрыгнул Джон. Со Стюартом он бывал непосредственным, как ни с кем другим. – Я так и думал! Молодец! Это намного интереснее, чем рисовать картинки.

– Но есть одна загвоздка, – продолжал Стюарт, – играть-то я не умею.

– Это ерунда! – заверил его Джон. – Играть можно и обезьяну научить! Вон, Айвен умеет играть, а что толку? С ним и поговорить-то было не о чем.

– По-моему, ты все-таки поторопился с ним…

– Да он сам! Понимаешь, мне не нужны музыканты, которые не собираются заниматься этим всю жизнь. А у него – то экзамены на носу, то рыбалка, то вечеринка… А играть мы тебя научим! Когда ты говорил, что хочешь быть только художником, мы с тобой и не занимались особенно, чего времени тратить, все равно уйдешь… А теперь – держись! Теперь я от тебя не отстану!

– Ты, наверное, прав, – согласился Стюарт. – Научится всему можно. А искусство не в умении, а в понимании. Вот ты, Джон, понимаешь, что такое искусство?

– Ну-у, наверное…

– «Наверное», – передразнил Стюарт. – Я тебе в двух словах могу объяснить.

– Давай, – Стюарт был единственным человеком, за которым Джон признавал право себя поучать.

– Ты знаешь, что такое буддизм?

– Слышал, – уклончиво ответил Джон.

– Так вот. Буддисты говорят, что Бог взорвал себя на миллионы кусочков, и эти кусочки – души людей.

– Ну?..

– А теперь души хотят снова собраться вместе. Вот, когда парень любит девушку, их души сливаются, и они становятся ближе к Богу, понимаешь?

– Ну…

– «Ну, ну!..» – снова передразнил Стюарт. – Тебе не интересно?

– Интересно…

– Тогда не нукай, а слушай. Когда художник рисует картину, он переносит на холст свою душу, а люди смотрят и приближаются к нему, а значит тоже становятся ближе к Богу.

– Ты гений, Стью! – воскликнул Джон. – Когда мы играем рок-н-ролл, мне иногда кажется, я летаю…

– Потому-то я и согласился. Живопись сейчас мало кто понимает. А вот рок-н-ролл сегодня, по-моему, самое сильное средство.

Джон не слишком вникал в сомнительные теоретические выкладки Стюарта. Главное то, что тот согласился стать музыкантом, а почему – дело десятое…

– Я вот еще что думаю, – продолжал Стюарт. Они уже подошли к крыльцу школы и остановились, чтобы договорить. – Главное все делать не так, как все. Гений ты или бездарь, будешь делать как все, на тебя никто и внимания не обратит. А вот если – не как все, то гений сразу прославится, а бездаря хотя бы заметят.

– Вот, вот, – подхватил Джон, которому порой казалось, что Стью подслушивает его собственные путанные мысли и приводит их в порядок. – Раз ты как все играть не умеешь, значит точно будешь играть не как все.

– Это не совсем то, что я хотел сказать, – усомнился Стюарт в верности интерпретации своей идеи. – Что-то все-таки и уметь надо.

– Что-то надо, – согласился Джон. – Но что-то я ведь тебе уже показывал…

Это был уже не тот «Куорримен», что играл на «Шоу талантов Льюиса». Пол Маккартни давно стал не только полноправным членом группы, но и вторым ее лидером, и они с Джоном вместе сочинили целую уйму песен. (Из-за того, что Пол – левша, показывая что-то друг другу, они усаживались перед зеркалом.)

Тетю Мими не могли обмануть хорошие манеры Пола. Она не раз ворчала: «Этот маленький пижон Маккартни разжигает костер, на котором тебе предстоит гореть, Джон…» Когда тот подъезжал на велосипеде к их дому и вежливо обращался: «Привет, Мими, можно войти?», она неизменно отвечала: «Конечно нет». Но союз Джона и Пола от этого ничуть не страдал.

Барабанить в группе недавно стал молчаливый коротко стриженный парнишка по имени Норман.

Род Дэйвис, самый дисциплинированный из всех, все никак не мог смириться с новым стилем и время от времени поговаривал об уходе. А Пит Шоттон появлялся на репетициях скорее в качестве «друга ансамбля», нежели музыканта: в рок-н-ролле его стиральная доска перестала быть актуальной.

К «Куорри Бенк Скул» ансамбль имел теперь самое опосредованное отношение, и его терпели тут лишь потому, что иногда ребята бесплатно играли на школьных вечерах.

– Это еще кто? – лишь переступив порог музыкалки, бесцеремонно указал Джон на щуплого лохматого юнца.

– Это мой друг Джордж, – ответил Пол. – Он пришел посмотреть.

– Ладно, – кивнул Джон. – Хотя лучше бы он слушал. Бери бас, Стью. Поехали. «I Saw Her Standing There»[7]. (Эту песню они с Полом написали на днях, и считали самой «забойной».)

Чтобы вступить одновременно, Джон задал темп щелчками пальцев, и давая счет:

– Раз, два… Раз, два, три четыре…

И они загрохотали. Но доиграли только до половины песни, когда Пол остановился и запротестовал:

– Нет, так нельзя! – он раздраженно кивнул на Стюарта. – Он ведь совсем не знает свою партию, играет что попало!

– Ну и что?! – взвился Джон, явно все еще находясь под гипнотическими чарами друга. – За то он гений! Он играет не так как все!

– А потому никто так и не играет, что не дураки, – заявил Пол. И его поддержал Род:

– Не знаю, какой он гений, но на басе он играть не умеет. Айвен делал это в сто раз лучше, но ты почему-то выгнал его.

– А ты бы вообще молчал! – начал злиться Джон. Сам Стюарт во время этого разговора несколько раз пытался взять слово, чтобы согласиться с ребятами в том, что игрок он никудышный, но Джон, махая руками, затыкал ему рот. – Тебе, Род Дэйвис, только гаммы играть! Ты ничерта не чувствуешь! Ты мне, между прочим вообще не нужен!

– Ах так? – Род отложил гитару в сторону. – Что ж, пожалуйста. Целуйся со своим Стюартом… – И он вышел из музыкалки, хлопнув дверью.

– Что на тебя нашло, Джон? – заговорил Пит Шоттон. – Почему ты всех оскорбляешь? У нас только барабанщиков – пять штук сменилось. С тобой никто не может играть!

– А тебя никто не спрашивает! Иди лучше постирай носки на своей доске!

Пит пожал плечами и молча вышел вслед за Родом.

«Да что это творится? – думал Джон. – Я ведь так останусь один! Все бросают меня!.. Пит! А я-то думал, мы – друзья на всю жизнь…» Он совершенно не отдавал себе отчета, что во всем виноват только он сам. Вид у него был такой, словно он вот-вот заплачет. Но из транса его вывел Пол:

– Брось, Джон, не расстраивайся. Все равно они ушли бы. Все катилось к этому. А против Стюарта лично я ничего не имею, просто, с ним надо немного позаниматься. Да мы прямо сейчас на полчасика выйдем с ним в коридор и все будет о'кей…

Из какого-то необъяснимого упрямства Джон, несмотря на то, что пыл его уже прошел, глянул на Пола и процедил:

– Вот только ты, мальчик, помолчи. Я вообще не пойму, что ты за человек. У тебя мать умерла. Мать! А ты песенки поешь…

Пол побледнел, как мертвец. Никто не знал, как тяжело он переживал смерть матери. Но он видел, как трудно теперь Джиму МакКартни – одному, с двумя сыновьями. Порой им помогали сестры Джима – Милли и Джинни – приготовить обед, постирать, убраться в квартире… Но это была капля в море неустроенности. И Пол сумел взять себя в руки, сумел не показывать своих чувств никому… И вот его упрекнули в этом.

– Мы со Стюартом позанимаемся в коридоре, – повторил он изменившимся голосом. – А ты поработай с Джорджем. Может, он нам подойдет. Пошли, Стью.

Джон остался в комнате с новичком и барабанщиком.

– Значит ты, малютка, теперь наш главный гитарист? – усмехнулся Джон, разглядывая Харрисона. – Детский сад! Ладно, показывай, что умеешь, бери гитару.

– Гитару? – странно улыбаясь, переспросил мальчик. У Джона создалось впечатление, что тот никогда раньше не слышал этого слова. Даже молчун-барабанщик хохотнул и стукнул от удовольствия палочкой по тарелке.

– Гитару, малыш, гитару, – подчеркнуто ласково подтвердил Джон и прикрыл рот рукой, непритворно поражаясь тому, что видит. Потом протянул Джорджу инструмент и отчетливо произнес:

– Ты. На гитаре. Играть. Умеешь?

Джордж принял инструмент.

– На гитаре? Умею. Но лучше – на тамбурине. Или на ситаре. Мое внутреннее Я говорит мне, что в прошлом своем воплощении я жил на Тибете. Или был рыбой. Но это – без разницы.

Джон почувствовал, что начинает втягиваться в предлагаемый ему абсурд и потряс головой. А Джордж продолжал:

– Думаю, мы должны играть такую музыку…

И тут он неистово забренчал на одной струне какой-то варварский мотивчик, время от времени непонятно выкрикивая:

– Джаай Гуру-у Дэва Ом! Джаай Гуру-у Дэва Ом!..

У Джона глаза полезли на лоб.

– Стоп! – рявкнул он, и Джордж остановился. – Да-а, сюрпризик мне, однако, подсунул Пол… А что-нибудь попроще ты можешь? Что-нибудь общеизвестное.

Джордж кивнул и заиграл популярную пьесу «Raunchy»[8].

«Неплохо», – подумал Джон, когда тот закончил. Но вслух сказал:

– Может быть, все-таки, рок-н-ролл попробуем?

– Рок-н-ролл? Попробуем, – согласился Джордж. По его лицу, вновь рябью пробежала нагловато-неопределенная улыбка. – Собственно, это все – одно и то же… Если смотреть шире.

– Ну-ка, Джонни, – обратился Леннон к Норману, – сделай-ка бит. Да пожестче! Ту же песню, что сейчас играли. И-и, раз, два… раз, два, три, четыре!

И они заиграли вместе.

Внезапно звучание двух гитар и барабанов стало удивительно упругим. Джон искренне удивился. «У этого маленького придурка действительно есть чувство», – подумал он. Джордж играл просто, даже очень просто, топчась, порой, на трех нотах или даже многократно повторяя одну… Но он играл «вкусно». Это была «традиция» в том смысле, какой вкладывают в это слово музыканты.

На пороге появились Пол и Стюарт. Джон сделал им «большие глаза», кивая на Джорджа. Это можно было понять только как одобрение. Секунд пять Пол и Стюарт слушали, шлепая себя в такт ладонями по ляжкам, затем, переглянувшись, кинулись к своему единственному усилителю, поспешно воткнули в гитары шнуры и включились в игру.

И вновь, как иногда бывало и раньше, у Джона появилось ощущение полета, ощущение всемогущества. Но песенка, которую они сочинили с Полом, была совсем не об этом… Но имеет ли это значение? Джон шагнул к микрофону, закрыл глаза и запел:

Они не имели в виду никого конкретно. Просто девчонка. Просто очень молодая, очень красивая и очень заводная. А тут вдруг Джон, не открывая глаз, явственно увидел перед собой бледное лицо Синтии, хотя с ней он никогда и не был на танцах. И вдруг понял, что она действительно безумно красива.

Он был ошарашен тем, как по-новому все это звучало. Он допел слова до конца и лишь тогда открыл глаза, продолжая исполнять проигрыш, в котором с абсолютно невозмутимым видом солировал новичок.

И тут раздался восторженный визг, и в комнату влетели девчонки – Синтия и две ее подружки, которых Джон раньше никогда не видел. Оказывается, они уже давно стояли под дверью и не заходили только потому, что боялись помешать. Но песня явно заканчивалась, и теперь они принялись лихо отплясывать в середине комнаты.

Джон в последний раз ударил по струнам, Норман – по тарелке, и гостьи снова завизжали.

– Это что-то! – кричала Синтия. – Джон, вы – лучшие! Такого я еще не слышала! Стью, ты самый классный! После Джона, конечно!

Она кинулась к Джону на шею и без стеснения расцеловала его. Только что он не узнавал свою музыку, а теперь он не узнавал и тихоню Синтию Пауэлл.

Ее подружки повисли на шеях у Пола и Джорджа. (Стюарта они постеснялись: уж слишком он был красив. У такого так просто на шее не повисишь…)

Пол разомлел. Девочка, обнимавшая его, была очень миленькой. Светлые волосы, пухленькие губки… «Доротти Роун», – жеманно представилась она. Пол попытался под шумок поцеловать ее, но она, смеясь, увернулась. Похоже, она была не прочь поиграть с ним в кошки-мышки.

А вот Джорджа скрутила здоровенная белобрысая девица на голову выше его и раза в полтора шире в плечах. Однако он стойко принимал удары судьбы, и на лице его была написана философская покорность.

…Но вот гостьи пришли в себя и отпустили мальчиков.

– Что ж, малютка, – обратился Джон к Джорджу, ладонью стирая помаду со своих щек и губ, – ты принят. Хотя, тебе и следовало бы сперва чуть-чуть подрасти…

Белобрысая девица быстро закивала головой, подтверждая истинность слов Джона. А тот закончил:

– Но так и быть. Будешь пятым.

– Нет, – загадочно улыбаясь, покачал головой Джордж, – я буду третьим, только третьим.

– Не понял? – удивился Джон.

– Я всегда третий. Однажды, лет пяти, я спросил папашу Харольда, почему у меня никогда не бывает новых ботинок и костюмов, и он сказал мне: «Ты – третий, Джордж. Заруби себе это на носу».

Пол на миг представил добродушно-свирепую рожу Харрисона-старшего и подумал, что тоже, наверное, запомнил бы эти слова на всю жизнь.

– Да хоть десятый! – махнул рукой Джон. – Терпеть не могу спорить с детьми. Вечно у них какие-то фокусы. Давайте-ка, лучше повторим. Раз, два… Раз, два, три…

Но начать они не успели. В комнату вбежал запыхавшийся Пит Шоттон:

– Джон! Твоя мать!.. Ее сбила машина!

У Джона подкосились коленки, и он ухватился за колонку, чтобы не упасть.

– Где она?! Что с ней?!

– С ней… – Пит боялся продолжать. – Она… Я не знаю…

– Не ври, гад! – бросив гитару на пол, закричал Джон. – Она умерла, да?!

– Да, – выпалил Пит, и все замерли.

Дальше для Джона все стало походить на замедленное кино. Медленно-медленно Синтия обняла его, и лицо ее было печально, хотя Джулию она не видела ни разу в жизни.

Плавно, как показалось ему самому, Джон оттолкнул подругу, хрипло сказав: «Отойди от меня!» Он сделал шаг, еще… Обо что-то запнулся и упал…

Синтия хотела помочь ему, но он, не замечая ее, встал сам. И время вновь помчалось со своей обычной скоростью.

В дверях он оглянулся и бросил: «Вы все ее мизинца не стоите!» Синтия кинулась за ним. Она понимала, что он чувствует сейчас. У нее у самой год назад умер от рака отец.

– Как это случилось? – спросил Стюарт Пита.

– Она шла от тети Мими. Переходила через улицу. Это была полицейская машина, а шофер был пьяный…

– Сволочи… – сказал Стюарт.

…По домам ребята расходились молча. Девчонки рассосались как-то незаметно. (Здоровенную, как выяснилось, звали Филлис Мак'Кензи.) Норману и Джорджу было по дороге в одну сторону, а Полу и Стюарту – в другую. Питу Шоттону тоже было по пути с ними, но, во-первых, он недолюбливал Сатклиффа (Пол даже подозревал, что он ревнует его к Леннону), а, во-вторых, он решил отправиться сейчас в дом тети Мими. Он не мог оставить друга в такую минуту.

Пол понимал, что ему тоже следует пойти к Джону. Но не мог заставить себя. Он знал, что такое потерять мать, и боялся, что боль вернется. А Стюарт сказал, что сначала зайдет домой, на Гамбьер-Террас.

…Они шли по улице вдвоем. Вечерело, и в июньском воздухе, казалось, повисла какая-то недосказанность. Но Полу говорить не хотелось. И начал Стюарт:

– Помнишь, Пол, ты рассказывал, что твоя мать умерла, когда Джон взял тебя в команду?

– Ну, – подтвердил Пол, еще не понимая, к чему тот клонит.

– А сегодня ты привел Джорджа, – сказал Стью и многозначительно посмотрел на Пола.

Тот остановился.

– Ты рехнулся, Стью, – сказал он изменившимся голосом.

– Он ваш, Пол. Я сразу это понял. Только он заиграл, как будто бы ток включили…

– Да о чем ты говоришь, Стюарт? – С нарастающей неприязнью повысил голос Пол. – Как ты можешь?! Сейчас?!!

– Мир сопротивляется, Пол, понимаешь? Но вы не должны отступать!

Пол смотрел на него уже с откровенной ненавистью и чувствовал, как безотчетный ужас охватывает его.

– Ты псих, Стюарт! – крикнул он. – Просто псих! Я видеть тебя больше не хочу!

И он со всех ног кинулся к дому.

6

Гамбург. Последнее время в Германии вошли в моду английские группы.

Клуб «Индра»[10]. В углу, на пятачке для музыкантов – ансамбль «Рори Сторм и Ураганы»[11].

За ударной установкой – худой носатый парнишка с короткой реденькой бородкой.

– Эй, Ринго, а ну, покажи класс! – кричали ему англоязычные посетители. – Сыграй-ка нам Брамса: «Брамс! Брамс! Бах-бабах!» Разогретые пивком немцы требовали: «Шнеллер, шнеллер![12]»

На выкрики парнишка не обращал ни малейшего внимания. Чувство собственного достоинства у него было. Иногда оно даже мешало ему в работе: он всегда стучал так, как считал нужным он сам, а не руководитель группы, гитарист Рори Сторм.

Сыграв пару песен, «Ураганы» уселись за столик.

– Ну, «Властелин колец», что за сюрприз ты нам приготовил? – спросил Рори, хотя, конечно же прекрасно знал, в чем дело.

Сказочным именем Ринго иногда звали потому, что колец и перстней на нем было больше, чем в ювелирной лавке. Это был его бзик. Да и его манера говорить напоминала хоббитскую.

Вот и сейчас, поднявшись и напыжившись от гордости, он залопотал:

– А ну, господа хорошие, споднимите-ка свои круженции, выпейте-ка пивка пенного, да пожелайте мне здоровья отменного. Ибо, дружочки-приятели у меня сегодня – День рождения!

Все, разулыбавшись, подняли кружки.

Глотнув пива, Рори достал из кармана костюма поздравительную открытку и небольшую коробочку.

– Это тебе от нас, Ринго.

Поблагодарив, Ринго взял открытку двумя руками, поднес ее к самому носу и попытался прочесть:

– До… Доро… Дорогому… – Наконец осилил он. И этого ему было вполне достаточно. «Дорогому» – повторил он с умилением. Растроганно посмотрев на приятелей, он бережно сложил открытку, опустил ее в карман пиджака и потянулся за коробочкой.

Внутри лежал перстень с яйцеобразным камнем цвета бутылочного стекла.

– Ой! Это мне? – не поверил своим глазам Ринго.

– Коллекционная вещица! – похвалился Рори. – Ручная работа! Сейчас такого уже никто не делает! Только мы… – он осекся, но именинник ничего не заметил. Он уже сел и с вожделением погрузился в созерцание подарка.

Кольцо оказалось великоватым и легко соскальзывало с пальца. Ринго решил немедленно потолстеть и закричал:

– Пива! Пива! – и зачем-то добавил: – В кружках.

Затем вновь во все глаза уставился на камень. Он словно нырнул в его зеленоватые недра… Он ничего не видел и не слышал вокруг.

– Ну все, День рождения закончен, – заключил бас-гитарист и певец Лу Уолтерс. Он потряс именинника за плечо. – Эй, приятель, очнись!

– Ты, конечно, не из нашего мира и здесь только проездом, – вторил ему еще один урагановец – Ти Брайен, – но, отвлекись ты, в конце концов!

Ринго с сожалением закрыл коробочку, сунул подарок во внутренний карман и похлопал по нему, убеждаясь, что все на месте. Лишь после этого он демонстративно оглядел друзей, словно говоря: «Я здесь, с вами!»

– Это называется, помешательство на почве… на каменной почве, – констатировал Лу. – Добро пожаловать в наш мир, дружище! Вот и пиво подоспело!

– Что ж, вмочим по пивку, хрустнем по чипсам, вдарим по фисташкам! – согласился Ринго. – Спасибо вам за камешек. Камешек-то не простой… – Добавил он, хитровато прищурившись. – Показать?

– Нет, нет, – запротестовали урагановцы.

– Лучше скажи, Ринго, сколько тебе стукнуло? – переменил тему Рори.

– Куда стукнуло? – не понял Ринго.

– Да-а, тебя точно стукнуло… Я спрашиваю, сколько лет-то тебе, мужчина?

– Разве об этом спрашивают, – кокетливо ответил за Ринго Ти Брайен и коснулся ладонью коленки Рори.

Когда народ отсмеялся, Ринго серьезно ответил:

– А почему не спрашивают? Девятнадцать.

Его заявление вызвало еще более громовой раскат хохота.

Обидевшись, Ринго вновь полез в карман за камнем, но Рори поторопился отвлечь его:

– Подожди. Да ты, оказывается старше нас всех! У тебя уже, наверное, песок из барабанов сыпется.

– Да это не из барабанов. Это из ботинок. Я сегодня на пляже был…

Музыканты переглянулись. Стало окончательно ясно, что говорить с ним стоит только серьезно. Осушив свою кружку, Ти Брайен задал вопрос, который, пожалуй, тут хотел задать каждый:

– Я вот что думал у тебя спросить. Мы уже давно вместе играем, а такое впечатление, что ты какой-то другой, что ли… Не наш…

Ринго огляделся. И обнаружил, что все с любопытством ожидают его ответа.

– Да бросьте, – смутился он. – Я такой же как и все. Просто… – и тут он процитировал фразу, которую учил уже несколько дней: – …для каждого индивидуума приемлем лишь, э-э… исконно субъективный алгоритм сублимации, м-м… чувственных идей…

Ти Брайен озадаченно посмотрел на него:

– Ну вот и я о том же… – протянул он.

Когда маленькому Ричарду Старки исполнилось три года, его родители разошлись. Ринго, услышав это слово, решил, что папа с мамой шли навстречу друг другу, но почему-то не встретились.

– Папа заблудился? – спрашивал он у матери.

– Наверное, – соглашалась миссис Элси.

– Ему холодно и одиноко?

– Не уверена, – отвечала мать, мягко уходя от дальнейшего обсуждения скользкой темы. Но Ринго принимался за новую, не менее для нее болезненную:

– А почему у меня нет ни сестренок, ни братишек?

– Об этом ты когда-нибудь спросишь у папы.

– Когда я стану папой, у меня будет целая куча братьев и сестер! И двоюродных и троюродных!

– Ладно, «папа». Спи, – говорила миссис Элси. – Давай-ка, я лучше расскажу тебе сказку…

– Про бабушку?

Сказка про бабушку матери изрядно поднадоела, но повторять ее приходилось вновь и вновь:

– Далеко, далеко, кварталах в трех от сюда, живет твоя бабушка. На самом деле она – принцесса. Но никто об этом не знает. Вокруг ее дворца раскинулась прекрасная дубовая роща, окруженная высокой железной оградой, огнем сверкающей на закате. В роще живут птички и белочки, они грызут орешки и поют песенки.

– Птички грызут, а белочки поют?

– Да, – согласилась мать, решив, что так даже интереснее. – И танцуют менуэт.

– А собачка у нее есть?

– Ну конечно. У собачки есть своей отдельный домик с ванночкой и туалетом, несколько больших комнат, гостиная с прекрасной мебелью и телевизор…

– Хочу к бабушке, – заявил Ринго. – Хочу быть собачкой.

Когда ему исполнилось десять, он отыскал свою сказочную бабушку. Оказалось, она живет совсем недалеко, в том же что и он районе Дингл, самом грязном в Ливерпуле. И она так же катастрофически бедна, как и все прочие его родственники.

Зато ее «дедушка-принц», оказавшийся портовым докером, очень подружился с мальчиком.

Это был настоящий пролетарий. Он пролетал во всех своих делах. Он был чудаком и большим оригиналом. Он был абсолютно необразован, но, чтобы это не бросалось в глаза, всякий раз вставлял в свою речь очередное «умное» словечко, услышанное по радио.

– Ну и молодежь сейчас, Ричард, говаривал он, потягивая дешевое виски. – Одни шовинисты кругом. Все хотят легких денег! А вот я люблю тяжелые – из серебра или из золота. Но не платят. Шовинизм, да и только! А ты в школу не ходишь! – Как всегда неожиданно сменил он тему. – Шовинистом хочешь стать?

– Да я болел, – оправдывался Ринго. (А болел он по три раза в год.)

– Это ты умеешь, – соглашался дед. – А слыхал, сынок, по радио говорили, что, мол, появились еще и эти… как их… антишовинисты, во как! Эти, небось, еще похлестче будут! Я не выдержал, даже стихотворение про это сочинил.

– Ты, что дедушка, поэт?

– Сам ты – поэт… Поэты все – шовинисты, у них печатные машинки есть! А я – трибун. Слыхал про трибунов? Так-то. Ну, слушай. – И, сделав большой глоток, дед прочел:

– Ну как?

– Душевно, дед.

– Слушай дальше.

– Да-а, – Ринго восхищенно смотрел на деда. – А я скоро тоже кем-нибудь стану. Вот увидишь, кем-нибудь великим. Например, в оркестре буду играть. Первую скрипку.

– Да ведь ты скрипку-то и в руках не держал!

– Ну и что?! Я уже на барабанах почти научился!

– На барабанах только шовинисты стучат! А первая скрипка, это, брат, совсем другое. Первым, брат, стать не просто. – Он оценивающе оглядел внука, и, не найдя ничего великого в его тщедушном теле и носатом лице, сказал сокрушенно, но честно:

– Нет, сынок. Первым – не будешь.

– А вторым?

– Никогда.

– Ну, а третьим?

– Ни за что! – разошелся дед и даже ударил кулаком по столу. – Долой шовинизм!

– И что, даже четвертым? – чуть не плакал Ринго.

– Ну ладно, Бог с тобой. Будешь, – смилостивился дед. – Четвертым – будешь…

– Очнись, Ринго! Где ты опять витаешь?!

Ринго встрепенулся и его мечтательные голубые глаза стали осмысленными:

– Да так, друзья-приятели, вспомнил кой-чего…

– Штейт ауф![13] – рявкнул уже изрядно захмелевший Ти Брайен. – Немецкий народ требует песен!

– У друга хозяина сегодня дочь родилась, – пояснил Рори. – И он платит пятнадцать марок за то, чтобы мы исполнили песню «Фогель Кляйн, Фогель Майн»[14].

– Это еще что? – испугался Ринго.

– Это значит «Моя маленькая пташка».

– Это тебе не Англия, – влез Лу. – Это у нас птицы летают. А тут, выйдешь на улицу, в небе – фогели. Так и шныряют, туда-сюда…

– На немецком будете петь? – спросил Ринго.

– Само собой! – подтвердил Лу. Он был вторым вокалистом и лез к микрофону при любой возможности.

– Но ведь ты не знаешь немецкого-то.

– А ты глянь на них…

Ринго осмотрелся. Пьяные матросы вповалку валялись на столах и между ними.

– Так что будь спокоен, – заверил Лу. – Фогель будет – аллес гут[15]. Ты только стучи погромче.

Объявив, что в семье у Генриха Обермайера сегодня – прибавление, Лу Уолтерс запел непонятные слова, а Ринго стал молотить так, чтобы никто их не расслышал. Большинство посетителей проснулись и, глядя на сцену мутными глазами, принялись хлопать в ладоши…

Пятнадцать марок «Ураганы» получили. Растроганный Обермайер сказал:

– Это конечно не та песня. Но барабанщик у вас – что надо…

Первую ударную установку Ринго купил сам, когда ему исполнилось тринадцать лет. В кредит, за сто фунтов. Правда, первый взнос – половину суммы – сделал за него дед. «Пусть колотит, чертов балбес, раз уж ему так хочется», – сказал он матери Ринго. Но за несколько недель он так достал мать грохотом, что та устроила ему небольшой скандал:

– Ты растешь бездельником! Нигде не работаешь и не учишься! А теперь еще и этот кошмар!

– Не волнуйся, крошка, – как всегда вступился за него отчим, Гарри. Он работал художником-оформителем, и сам увлекался скиффл. – Ричи растет смышленым пареньком.

– Как же, смышленым! Он и читать-то как следует не умеет!

– Ну и что? – с завидной последовательностью сказал Гарри. – Научится. Я, например, тоже не очень-то читаю. А ну-ка дайте мне газету, я вам сейчас покажу.

Он так долго и нудно мусолил одно предложение, что даже Ринго стало за него стыдно.

Миссис Элси хотела было обрушить свой гнев и на мужа, но, увидев, какое в ее семье царит взаимопонимание между мужчинами, она укротила свой пыл. В конце концов, главное – крепкая семья, считала она, наученная горьким жизненным опытом.

– Ладно, – махнула она рукой. – Только пусть он шумит не так громко.

– Ты можешь шуметь не так громко? – с притворной строгостью нахмурив брови, спросил Гарри пасынка.

– Я буду шуметь тихо, – пообещал Ринго.

Но выполнить свое обещание ему не удалось. Уже на следующий день он не мог шуметь вообще – ни громко, ни тихо. В какой уже раз он слег в больницу «Хесуолл». Аппендицит, воспаление легких, желтуха, свинка – все эти простенькие и кратковременные недуги уже не устраивали его честолюбивый организм. На сей раз Ринго провалялся в больнице без малого два года.

– Плеврит, – складывая в футляр стетоскоп, поставил диагноз мрачный доктор, когда скорая помощь доставила Ринго в госпиталь с температурой близкой к критической. – Шум трения плевры при аускультации слышен более чем явственно…

Миссис Элси зажала рот рукой и пошатнулась.

– Мальчик будет жить? – спросил Гарри о главном.

– Не беспокойтесь, мы еще на его свадьбе погуляем…

– Нет, нет! – вскричал Ринго в горячечном бреду. – Не надо мне врачей на свадьбу!

– Не обижайтесь доктор, – смутилась миссис Элси, – он бредит. Мы конечно же пригласим вас на его свадьбу.

– Малышка, – вмешался Гарри, обнимая жену за плечи, – не рановато ли об этом?

– Да-да, конечно, – добавил врач, закатывая рукава. – Сначала нужно сбить температуру.

Гарри поспешил увести жену из палаты.

В короткие промежутки между болезнями Ринго учился играть на барабанах. Сходить в свою школу «Сент Силас» он уже не успевал.

«Песнь о фогеле» была повторена на бис. После чего «Ураганы» вновь вернулись за столик.

– Сегодня был тяжелый день, – сообщил Рори. – У нас есть масса причин не пить. Но еще больше причин – надраться до зеленых соплей.

– Мудро, – согласился Лу. – Эй, Властелин колец, бери кружку! За твой День рождения!

Ринго оторвал взгляд от зеленого камня и посмотрел на друзей невидящим взором.

– Что?

– Пива хочешь?

– Какого пива?

– Не-мец-ко-го! – произнес Ти Брайен по слогам. – Есть немцы. Они варят пиво. Потом они пьют его. Мы тоже его пьем. А ты?

Ринго встрепенулся и поспешно опустил подарок в карман:

– Ой, что это со мной, дружочки мои, приятели? Мне пивка предлагают, а я сижу, ушами хлопаю. – Расчувствовавшись, он поднялся, держа кружку в руках, – я вам сейчас даже стихотворение прочту! – и продекламировал внезапный экспромт:

Лу поперхнулся. Прокашлявшись, подмигнул остальным:

– Зато барабанщик он – ничего…

– Ур-ра!!! – поддержали остальные и чокнулись.

После пяти кружек усталость отошла на задний план. А еще после пяти – Лу уснул, положив голову на плечо Брайену, а тот что-то тихонько шептал ему на ухо.

Ринго и Рори были чуть трезвее.

– Родители-то поздравили? – спросил Рори, отхлебывая.

– Еще бы! Письмецо прислали.

– Вот за это и выпьем.

– Точно!

И они выпили.

– Как дома дела-то? – продолжил расспросы Рори.

– Нормально. Гарри – мужик что надо. Глупый правда. Почти как я.

Рори громко захохотал и упал со стула. Ринго, не обратив на это внимания, продолжил:

– Если б не Гарри, я бы никогда и барабанщиком не стал бы…

– А я вот думаю, хватит уже ерундой заниматься, – поднявшись, разоткровенничался Рори. – Вернемся в Ливерпуль, устроюсь шофером на почту.

– А возьмут?

– А не возьмут, поеду обратно сюда, песни играть. Про фогелей. А ты?

– А я… – Ринго посмотрел на него осоловевшими глазами. – Я – как жил, так и буду жить. На барабанах буду стучать. Самое по мне дело. А если разбогатею, женюсь на парикмахерше.

– Почему на парикмахерше? – удивился Рори и зачем-то погрозил Ринго пальцем.

– От них так приятно пахнет, – объяснил тот. – И стричься я страсть как люблю.

– Чего ж ты такие патлы носишь, чудик носатый?

– Да денег жалко… Теперь, к тому же, так даже модно, говорят… Но я еще постригусь. Как пить дать, постригусь! Все впереди, братцы! И любовь, и слава, и богатство!

Оглядевшись вокруг со счастливой улыбкой на лице, он добавил:

– И прически!

Сказав это, он мечтательно прикрыл глаза.

Храпел он почти так же громко и виртуозно, как стучал на барабанах.

7

Даже надев очки, Синтия не обнаружила Джона возле себя. И отправилась на поиски. Обычно, проснувшись вот так, в одиночестве, она сразу узнавала, где Джон по звукам гитары. Но сейчас в квартире стояла непривычная тишина. Она нашла его на кухне, в клубах табачного дыма. Он сидел на стуле, по-турецки сложив ноги, и грыз карандаш.

Из одежды на Джоне были только очки.

Синтия на цыпочках подкралась к нему сзади и, обняв за плечи, одновременно мурлыкнула на ухо:

– Попался!..

Джон подпрыгнул от неожиданности.

– Что это? – Синтия указала на бумажку. – Новая песня?

– Нет, – помотал головой Джон, – песню я уже написал. А это – так… Что-то в голову лезло…

– Прочти, – попросила она и присела рядом.

– Сейчас, только оденусь… – пообещал Джон, поймав ее взгляд.

Воспользовавшись тем, что миссис Пауэлл уехала за границу, они обосновались в доме Синтии в Хойлейке, шикарном предместье на берегу Мерси[16], и стали жить вместе. Но они все еще стеснялись наготы вне постели.

Синтия остановила его:

– Не надо, я лучше очки сниму. Вот, – она близоруко прищурилась, – я тебя совсем не вижу. Ну давай, читай, – она нетерпеливо заерзала на стуле и потерлась щекой о его плечо.

– Ладно. Это называется «Пес-борец». Слушай.

Джон замолк.

– А дальше? – попросила Синтия.

– Что же может быть дальше?! – удивился Джон. – Тут ВСЁ написано!

«Вот так бредятина!» – подумала Синтия. Но вслух сказала:

– Да, конечно. Но хотелось еще. Ты – гений, Джон. Я всегда это знала.

Он подозрительно посмотрел на подругу, но, не обнаружив в беззащитной серости ее глаз ни тени иронии, успокоился. И спросил:

– Ты чего это не спишь?

– А ты?

– Ну, я… я… работаю.

– А я спала. Проснулась, тебя нет. И сразу соскучилась.

Джон взъерошил ее светлые волосы.

– Ладно, девочка, – сказал он, – пойдем спать.

– Спать? – разочарованно переспросила та.

Джон засмеялся.

– Ладно. Как получится…

Синтия проснулась только в два часа дня. Сегодня – воскресенье, и можно никуда не спешить. Несколько минут она лежала не двигаясь, задумчиво разглядывая потолок. Но вот она заметила, что глаза открыл и Джон.

– И все-таки, милый, – спросила она без предисловий, – я не пойму: в каких мы с тобой отношениях?

– В дружеских, – не моргнув и глазом, ответил Джон, перевернулся на бок и обнял ее.

– Ясно, – покивала она. – И это значит, что когда приедет мама, мы снова будем жить отдельно. Так? Снова, как дети, будем прятаться от «взрослых», узнавать, у кого из твоих друзей сегодня пустая квартира и брать ключи? На час… Мне это так надоело!

Джон рывком уселся на постели.

– Говори уж прямо! Ты намекаешь на то, что я должен на тебе жениться?! – спросил он с такой интонацией, словно уличил ее в тягчайшем преступлении.

– Да нет, я не о том, – пошла на попятные Синтия, хотя, конечно же, имела в виду именно это.

«Дружеские отношения» между ними начались месяц назад, когда Синтия, Филлис Мак'Кензи, Джон и еще несколько ребят отправились в кафе «Йе Крейк» отметить конец семестра. Денег не оказалось ни у кого, кроме Синтии, и она купила всем пива. Джон все время подначивал ее. Если кто-то выражался крепко, он увещевал: «Не выражайтесь так при мисс Пауэлл, разве вы не знаете, что она – монахиня?..»

И в тот же вечер в однокомнатной квартире-студии Стюарта на Гамбьер-Террас, после ужина из рыбы и картошки, разложенных на газете, он взял ее – на грязном матрасе, брошенном на пол среди банок с краской.

Она любила Джона вместе со всеми его комплексами, вместе с его желанием перещеголять всех, всегда и во всем.

Это был ее любимый и очень показательный стишок Джона. И она не сердилась на него даже тогда, когда он, выскочив из постели в самый ответственный момент, хватал гитару и принимался набрасывать новую мелодию. Не раньше и не позже.

Иногда он бывал нежным и послушным, как ребенок. И тогда ему даже нравилось, если она тихонько журила его. Она словно восполняла дефицит материнской опеки, которой он недополучил в детстве…

Но иногда он являлся заполночь, а иногда и пьяный. И тогда он был ужасен. Тогда, если Синтия позволяла себе сделать ему хоть одно самое незначительное замечание, он взрывался потоком брани и, закончив чем-нибудь вроде – «Заткнись, дура!..», не разуваясь, заваливался спать.

После подобных выходок он не оправдывался и по утрам заявлял: «Я – музыкант. Меня не переделаешь. Я – или такой, или никакой. Выбирай…»

Синтия уже давно выбрала первое.

– Нельзя будет жить у тебя, – продолжал разговор Джон, – будем жить у меня.

– Не думаю, что твоя тетя очень обрадуется… – заметила Синтия.

С минуту они полежали молча. Вдруг Джон, мельком скользнув по ее лицу лукавыми взглядом, соскочил на пол:

– Мы спросим это у нее. И прямо сейчас. Одевайся!

– Что ты опять придумал, Джон? – испугалась Синтия. Ей вовсе не хотелось разборок с его тетушкой.

– Ничего особенного, – ответил он, натягивая штаны. – Я просто соскучился по тете. Если ты не хочешь, можешь, конечно, со мной и не ходить…

«Все ясно, – поняла Синтия его коварный замысел. – Зная мою стеснительность, он таким образом решил сейчас смыться от меня. А пойдет, конечно же, не домой, а к дружкам. И назад явится снова за полночь. И под мухой… Ну уж нет! Не тут-то было!»

– Что ж, – сказала она, энергично вскакивая с постели и застегивая бюстгальтер, – к тете, так к тете! Ты столько мне о ней рассказывал, было бы свинством не познакомится с ней. Все, – закончила она, натянув кофточку, – я готова.

Джон в недоумении уставился на подругу. Такой прыти он от нее не ожидал. Но делать было нечего, и они вдвоем отправились к тете Мими.

На улице было прохладно. Булыжную мостовую лакировал мелкий дождик, приклеивая к камням декоративные дубовые листья. Весь путь они прошли молча. Погода полностью соответствовала настроению Джона.

Живя у Синтии, он лишь несколько раз удосужился позвонить домой, чтобы сообщить о том, что он существует. После смерти мужа тетя стала еще более ревностно относиться к своим обязанностям воспитателя. И теперь Джон ожидал всего, что угодно: скандала, слез, брани… Или самого страшного наказания его детства – полного пренебрежения…

– Мим, это – Синтия, – представил он, беспокойно теребя пуговицу рубахи. – Синтия, это тетя Мими. – Он сделал глубокий нервный вдох и приготовился.

Тетя Мими всплеснула руками и радостным криком воззвала к гостившей у нее соседке, миссис Фрос:

– Роберта! Роберта! Скорее сюда! Посмотри, кто к нам пришел! У нас в гостях – Синтия! Да, да, та самая, о которой Джон так много нам рассказывал! Ах, был бы жив Джордж, как бы он сегодня порадовался, – и тетя украдкой смахнула слезинку.

Синтия с благодарностью глянула на Джона. Она и не ожидала такого теплого приема. А у того просто отвисла челюсть. Ни разу, ни словом не обмолвился он тете о своей подруге…

Толстушка Роберта Фрос скатилась со второго этажа и с распростертыми объятиями двинулся к гостье.

Нитка лопнула, и пуговица оторвавшись от рубахи Джона упала на пол. Но ему было не до того.

«Это заговор! – понял он. – Заговор! Заговор!! Заговор!!!»

Еще через несколько минут они вчетвером сидели за столом гостиной, пили чай, и представительницы женского пола вели между собой оживленнейшую беседу.

– А еще он очень легко простужается, – с озабоченной улыбкой ворковала тетя. – Стоит ему посидеть возле открытой форточки, пожалуйста: насморк на целый месяц! Я не успеваю стирать его носовые платки…

– Мим! – смущенно попытался осадить ее Джон.

– В чем дело, разлюбезный? – отозвалась тетя. – Ты хочешь, чтобы я рассказывала о тебе только милые сказочки? Ну уж нет. Синтия должна знать, что ее ожидает.

– Он такой талантливый! – заметила та, с любопытством разглядывала тетю.

– Возможно, дорогая, возможно. Если бы он всерьез занялся живописью и графикой, он, наверное, добился бы немалых успехов. В рекламе, например. Но в колледже жалуются, что он пропускает занятия, что он грубит учителям и не проявляет должного прилежания. Если дело так пойдет и дальше, из него ничего не получится. Он даже не сможет просто прокормить свою будущую семью… Может быть ты, милочка, сумеешь повлиять на него положительно?

– Я постараюсь, – кивнула Синтия, но тетя Мими продолжала, не слушая ее: – А все этот ужасный рок-н-ролл! Он гремит на своей гитаре день и ночь! Разве от этого может быть хоть какой-то толк?

– О, тетя! – вскричал Джон страдальчески. – Ты ничего не понимаешь! А мы, между прочим, уже записали свою первую пластинку! И те, кто ее слушал, говорят, что это – шедевр!

– Пластинка – это кое-что, – одобрительно заметила миссис Фрос. – Мои девочки, например, очень любят пластинки. И какой у нее тираж? – Она задал этот вопрос из самых добрых побуждений…

– Маленький, – признался Джон.

– Ну, сколько? – не унималась та.

– Штук так… штук, примерно…

– Один экземпляр, – ответила за него Синтия, не скрывая сарказма.

Джон тихонько застонал и пнул подругу под столом.

Тетя Мими, которая в этот момент пошла на кухню за вареньем, замерла посередине гостиной со воздетым к небу пальцем и произнесла свое историческое пророчество:

– Гитара – это хорошо, как хобби, Джон, но с ней ты на жизнь не заработаешь!

Вернувшись с вареньем, тетя продолжила:

– Когда ты наконец повзрослеешь? А ведь скоро тебе придется заботиться не только о себе! – она многозначительно посмотрела на Синтию.

Раздался звонок в дверь, и Джон, обрадованный возможностью не отвечать, помчался в прихожую.

Это был Пол.

– Все идет как по маслу! – закричал он с порога.

Договорить ему Джон не дал. Схватив за руку, Джон потащил его наверх, в свою комнату, пихнул в кресло, а сам рухнул рядом – на диван с розовым кружевным покрывалом.

– Все идет как по маслу, – неуверенно повторил Пол, приглядываясь к другу. – Нашу пластинку слушал Ларри Парнс, и он пригласил нас в турне по Шотландии.

– О, Пол! – схватившись за голову, простонал Джон с таким видом, будто его прихватил приступ зубной боли, – до Шотландии ли мне сейчас? Меня хотят женить! Это заговор!

Пол взвился:

– Не сдавайся, Джон! – вскричал он в порыве негодования. – Ни за что! Если ты женишься, как же мы тогда поедем?

Мысль о том, что в Шотландию иногда ездят и женатые люди, как-то не приходила им в головы, и решение было однозначным: никаких браков! Долой ночной беспредел крибли-крабле-бумствующих Оле Лукойев!

У Джона моментально отлегло от сердца. В конце концов, насильно его никто не женит, Синтия не беременна, это он знал точно. Не хотелось, конечно, и обижать ее. Но он быстро согласился с одним из главных доводов Пола: «Если она тебя любит, Джон, она все поймет и будет ждать тебя сколько угодно… А если не любит, то зачем тебе все это надо?..»

Друзья легко переключились на более интересную для них тему.

… – Правда, мы поедем не как самостоятельная команда, а будем аккомпанировать…

– Кому? – помрачнел Джон.

Пол опасливо покосился на него, но делать было нечего.

– Джонни Джентлу.

Под Ленноном как будто взорвалась пачка динамита.

– Что?!! – завопил он, слетев с дивана, и лихорадочно забегал по комнате. – Этому придурку?! Да я пою в сто раз лучше его! – он в грозной позе остановился перед Полом. – Ты с ума сошел!

– Да я-то здесь при чем? – стал оправдываться тот. – Ларри искал именно аккомпаниаторов на гастроли Джентла. Он устроил конкурс, и выиграла наша запись…

Эти слова бальзамом пролились на уязвленную душу Джона.

– А кого Ларри еще слушал? – спросил он, садясь на диван.

– «Дерри и Сеньоров», «Рори Сторма и Ураганов», «Касса и Казанов»… Он прослушивал их живьем, в «Голубом Ангеле»[17].

– И выиграли мы?! – глаза Джона округлились. Пол перечислял названия лучших ливерпульских групп!

– Выиграли! – подтвердил Пол гордо. Но против истины идти не смог и добавил: – Я согласился на оплату в два раза ниже остальных…

– Ах так! – Джон, которому сразу стало все ясно, снова растянулся на диване. – В таком случае, я никуда не еду.

– Тогда ты женишься, – напомнил Пол.

– Шантажист! – простонал Джон. – Авантюрист! Интриган проклятый! Ладно. А с остальными ты разговаривал?

– Джордж – за.

– И папочка с мамочкой отпускают малютку одного?

– Он говорит, они и не заметят… А на барабанах будет стучать Томми Мур. Знаешь такого? Он работает грузчиком на заводе по производству бутылок Гарстона.

– Да. Знаю. Стучит-то он ничего… Но он же старый, ему двадцать пять!

– Других свободных барабанщиков в городе нет. А ты видел ударника «Ураганов»?! – в голосе Пола прозвучало восхищение. – Его зовут Ринго…

– Не обращал внимания, – отмахнулся Джон. – А со Стюартом ты разговаривал?

Пол замялся.

– Знаешь, Джон… Я думаю… Может, не стоит с ним разговаривать…

– Это еще почему? – спросил Джон с нескрываемой угрозой.

Пол взял его за руку и произнес как мог проникновеннее:

– Джон. Ну, Джон! Я знаю, что он твой лучший друг… Надо поберечь его. И он не бас-гитарист…

– Да?! – вскричал Леннон, выдергивая пальцы из ладони Пола и садясь. – А кто бас-гитарист? Может, ты? А?!..

– Нет, я – не бас-гитарист, – убежденно ответил Пол. – Но я и не играю на бас-гитаре… И Стью не играет, а только делает вид! Будь справедлив, признай, у него нет никаких способностей к музыке…

– А к живописи? – спросил Джон неожиданно вкрадчиво.

Пол удивился, при чем здесь живопись, но, чувствуя какой-то подвох, решил быть осторожным:

– Если честно, по-моему, тоже… Та картина, которую он месяц назад показывал нам…

– Которую он нес на конкурс в «Галерею»? – уточнил Джон, довольный, что разговор двинулся как раз в нужном ему русле.

– Да-да-да, – подтвердил Пол. – Так вот, Джон. Только не говори об этом Стью, а то он обидится… Но, я думаю, это просто кошмарная мазня! Я мало что понимаю в картинах, но жюри конкурса, по-моему, просто выкинет ее на помойку…

Джон покивал, выдерживая паузу. Потом снял очки, протер их краем рубашки и вновь одел… Внимательно посмотрел на Пола и, наконец, заговорил:

– Ты не справедлив к себе, мальчик. У тебя прекрасное эстетическое чутье. Как в живописи, так и в музыке. Так вот, Пол, – усмехнулся он, передразнивая интонации собеседника. – Только не говори об этом Стью. Но он стал лауреатом этого конкурса и получил премию – шестьдесят пять фунтов!

Пол присвистнул.

– Столько ты, друг мой Бетховен, на своей музыке еще не заработал и за все время… Между прочим, на эти деньги Стью покупает настоящий бас. «Хоффнер Президент».

Все. Последнее сообщение просто размазало Пола по стенке, сделало абсолютно бессмысленными все его претензии. Но тот и не расстраивался по этому поводу. Наоборот, вскочив, он запрыгал по комнате:

– У нас будет настоящий бас! Самый пренастоящий бас!

– Да! – поддержал его Джон в эйфории от того, как блестяще он провел защиту казалось бы безнадежного дела подсудимого Сатклиффа. – Бас будет!

В этот миг дверь его комнаты отворилась, и в нее заглянула Синтия. – А свадьбы – не будет! – рявкнул Джон и помахал пальцем у нее перед носом.

Из уважения и доверия к Стюарту директор художественного колледжа позволил ребятам взять в поездку принадлежащую этому учебному заведению аппаратуру.

Сидя на колонках в актовом зале колледжа они ожидали автофургон. Тот самый, в котором, собранной пройдохой Ларри Парнсом труппе, предстояло в течении пятнадцати дней колесить по северо-восточному побережью Шотландии – Экоссу.

Ларри поставил обязательное условие: музыканты должны быть в одинаковых костюмах. Но ничего одинакового, кроме школьной формы у них не нашлось.

Взвинченное настроение находило выход в том, как они восхищались купленной Стюартом гитарой. Она была черной с белой пластиковой передней панелью, и это прекрасно сочеталось с их черными брючками и белыми рубашками.

Не меньшее уважение вызывала и ударная установка Томми Мура. Но это была «чужая» установка… А бас был «свой»! Он переходил из рук в руки, и они по очереди вставали с ним в эффектные позы.

Среди прочей болтовни всплыл и вопрос о названии.

– Слушайте, – предложил Стюарт, – может быть, хватит уже нам называться так по-идиотски? Ведь никого из «Куорри Бенк Скул» среди нас уже давно нет.

– Это точно! – подхватил Джон. – Название надо новое. Только какое?

– Давайте, назовемся «Ливерпульские звезды», – предложил Пол мечтательно, но Сатклифф сморщился, словно откусил лимон, а остальные засмеялись и заулюлюкали.

– Да-а, мальчик, – протянул Джон. – С таким названием не рок-н-ролл играть, а опереточные арии петь. В доме для престарелых.

– Придумайте лучше, – обиделся Пол и стал с безразличным видом терзать бас-гитару Стью.

– «Большой Джон и Морские Волки» – изрек Леннон, не страдающий избытком скромности.

– Не «большой», а «длинный», – заметил великовозрастный Томми Мур, ревниво относящийся к статусу самого взрослого из них.

– Но почему «Морские Волки»? – оторопел Стюарт.

– Красиво, – объяснил Джон. – И вы все оденете тельняшки.

– Но сейчас у нас нет тельняшек, – мстительно заметил Пол, не выдержав. – Белые рубашки и «Морские волки» как-то, между прочим, не сочетаются…

Тут, внезапно выйдя из медитативного оцепенения, подал голос Джордж:

– Тогда – «Лунные собаки».

– О, нет! – возвел глаза к небу Джон. – Этот бойскаут сведет меня в могилу…

– А что? – заступился Стюарт. – Как минимум, оригинально. Только лучше уж не «лунные», а «серебряные». – И он объявил, подражая интонациям эстрадного конферансье. – Итак, леди и джентельмены, сейчас для вас будут выть знаменитые ливерпульские «Серебряные…»

– «…козявки», – все так же отрешенно закончил за него Джордж.

Стью осекся.

– Козявки? – переспросил он. – Почему козявки? Если ты это о себе, то, возможно, ты и прав…

– Классно, Стью! – с горящими от возбуждения глазами перебил его Джон. – «Жуки»! И к черту «серебрянные». «Жуки», и все тут! «Beetles». Хотя нет, лучше через «Эй», от слова «бит»! Да! – он огляделся с видом человека, внимающего глас свыше. – Открою вам. Как-то привиделся мне человек, который вышел из объятого пламенем пирога и сказал: «Отныне имя вам – „Beаtles“, и писаться это будет через „Эй“»!..

Все довольно заржали. Странный юмор Джона всегда имел успех в этой странной компании.

Магические слова «турне» и «гастроли» заставляли работать фантазию Пола в самом романтическом направлении. На деле, однако, все оказалось вовсе не так мило, как рисовалось его разгоряченному воображению.

Выяснилось, что выступать им предстоит на самых захудалых площадках региона. Слякоть не позволяла играть на открытых сценах, зато в наскоро прибранных амбарах или, в лучшем случае, в грязных кабаках – вполне.

Певец Джонни Джентл сам вел автофургон по ухабам загородного шоссе, кляня при этом все и вся: музыку, музыкантов, Британию, королеву, Ларри Парнса, погоду и себя самого за то, что ввязался в это сомнительное предприятие.

Если бы он знал поименно всех жителей Шотландии, он не премянул бы разъяснить, каким странным способом каждый из них появился на белый свет…

Первое приключение случилось в первый же вечер.

Прибыв в Стонхейвен, пустынный городишко населением в несколько тысяч человек, и выяснив, что завтра им предстоит играть в ресторане «Вереск и Хмель», гастролеры расположились на отдых в двух комнатах дешевой двухэтажной гостиницы. «Старшие» – Парнс, Джентл и Том устроились в одной комнате, остальные – в другой.

Джордж мучил гитару, а Джон, Стью и Пол валялись на кроватях, рассуждая о прелестях вольной жизни бродячих музыкантов, когда из-за тоненькой стенки раздались пьяные песнопения. Друзья переглянулись. А чем хуже они? В конце концов, они впервые, и не без боя, вместе вырвались из-под опеки родственников. Они участники настоящего турне!

Джон и Стью, выглядевшие постарше, сбегали на первый этаж и в малюсеньком пустом гостиничном баре купили бутылку виски (конечно же шотландского) и несколько бутылок пива.

Не прошло и получаса, как Джон заявил, что без женщины он сегодня ложиться спать не намерен.

– Брось, Джон, – попытался урезонить его Пол, – нас же тут четверо…

– Значит, найдем четырех, – не унимался Джон и тут же, спохватившись, продолжил с язвительными нотками в голосе: – Ах, да, мистер Маккартни, я и забыл, что вы у нас – девственник… Но мы это немедленно исправим. А, Стью?

– Предлагаю сегодняшнюю ночь посвятить именно этой благородной цели, – согласился Стюарт. – Пока в нашей комнате есть девственник, лично я не чувствую себя в полной безопасности…

– Я встречаюсь с Дороти Роун, – возразил было Пол, но Джон перебил его:

– В том-то и дело, что только «встречаешься»! Но, ничего, сегодня мы найдем для тебя такую красотку, – хлопнул он беднягу Пола по плечу, – пальчики оближешь!

– Есть же еще Джордж, – снова попытался отвертеться тот, но вышло у него это как-то жеманно. Сердце его трепетало. Он был одновременно и смущен и заинтригован.

– Джордж – дитя, – рассудительно произнес Стюарт, – он – не в счет…

– К тому же у моей сумасшедшей сестренки есть не менее сумасшедшие подружки, – печально качая головой, сказал Джордж, тихонько перебирая струны.

Все уставились на него.

– Хочешь сказать, что у тебя уже была женщина? – потрясенно спросил Джон.

– В душе я всегда буду девственником, – все так меланхолически ответил Джордж.

– Та-ак, – протянул Стью, – ну уж теперь-то, Пол, ты просто обязан…

– Подъем! – заорал Джон, и все вскочили. – Ты остаешься смотреть за вещами, – ткнул он пальцем в Джорджа. – Пожелай нам счастливой охоты.

И хмельная троица с девственником посередине, пошатываясь, вывалилась в промозглую шотландскую ночь.

Возле входа в гостиницу, в нескольких шагах от себя, они увидели идущую им навстречу седовласую старушку.

– Пол! – шепнул Джон, остановившись. – Это как раз для тебя!

– Но она же мне в бабушки годится! – запротестовал тот.

– Девственник не может знать о своих наклонностях все, – возразил Стюарт. – Кто знает, может быть ты еще не распустившийся геронтофил?

– Это что, цветок? – подозрительно спросил Пол.

– Нет, Пол, это дяденька, который любит бабушек, – пояснил Джон.

– Запомни, малыш, – назидательно сказал Стюарт, – для геронтофила главное прямо в процессе не стать некрофилом.

Они с Джоном прыснули, а Пол поежился. Старушка в этот миг как раз поравнялась с ними.

– Мадам, – обратился к ней Джон. Пол попытался вырваться, но друзья крепко держали его за локти. – Мадам! Простите за нескромность. Но я прошу вас ответить нам. Как вы находите этого юношу?

Пожилая женщина нацепила на нос пенсне, внимательно оглядела их всех по очереди и ответила:

– Я нахожу его намного более симпатичным и воспитанным, нежели парочка оболтусов по бокам.

– Это твой шанс! – восхищенно шепнул Стью Полу в ухо, но как раз в этот момент тот дернулся так, что сумел вырваться и опрометью кинулся в темноту переулка.

Хохоча, как безумные, они бежали за ним два квартала, пока не нагнали шагов за десять от ярко освященного пятачка у входа в какое-то питейное заведение.

– Отстаньте, идиоты! – закричал Пол, когда они снова вцепились в него.

– Ну, Пол, перестань, мы же шутим, – пошел на мировую Джон. – За кого ты нас принимаешь?

И тут их обогнали три женские фигуры. Девицы в клетчатых юбках жались под одним зонтом и явно направлялись в кабачок.

– Вот! – возбужденно прошептал Стюарт. – Это то, что нам надо! – И крикнул в спины идущих впереди: – Девочки!

Но те только ускорили шаг. Друзья заспешили вдогонку.

– Девочки! – томно пропел Стюарт прямо в затылок той, что шла в середине.

Фигуры остановились и медленно обернулись.

Это были мужчины. Мужчины в юбках! Их грубые шотландские рожи имели крайне угрожающие выражения.

– Ну?!! – рявкнул самый здоровый, дохнув на Сатклиффа мощнейшим перегаром.

Тот потерял дар речи, а Джон, вместо того, чтобы извиниться, не удержался от продолжения игры и тихо спросил Пола:

– Прислушайся к себе. Может ты – гомосексуалист?

– Не знаю, – почему-то ответил Пол, как загипнотизированный глядя на толстенные волосатые пальцы, сжимающие ручку зонта…

Но, как бы тихо они не говорили, их все-таки услышали.

Первый удар – прямо в глаз – получил Джон. Следующий удар, в ухо, сбил с ног Пола, и он, поскользнувшись, рухнул в нашпигованную окурками грязь…

Их били умело, не издавая лишних звуков, лишь изредка покряхтывая от усердия…

Минут через пятнадцать за столиком кабака сидели шестеро – трое английских музыкантов и трое шотландских шоферов.

– Так как вы, значит, называетесь? – спросил тот, что нанес первый удар. – «Битл»?

– «Битлз», – поправил Пол, выжимая рубашку, которая когда-то была белой.

– «Битлз», значит, – повторил Джек. – Смешное название. Не слыхал. И где вы будете играть?

Джон убрал от подбитого глаза запотевшую кружку с холодным пивом.

– В каком-то «Вереске и Хмеле». Это большой ресторан?

– Черт побери! – радостно взревел Джек. – Да ведь мы в нем-то и сидим!

Друзья огляделись. Более захудалой пивнушки они не видели даже в Ливерпуле.

Они, пожалуй, впали бы в уныние, если бы не тот факт, что угощали шоферы. А Джек тем временем продолжал восторгаться:

– Завтра, значит?! Приду обязательно! Ну… – он поднял свою кружку, и остальные присоединились к нему. – За девственность!

И интернациональный англо-шотландский гогот, смешиваясь с клубами табачного дыма, поплыл над столиками веселого заведения.

Спустя неделю Джеймс Маккартни получил телеграмму от сына: «Все идет отлично. У меня попросили автограф».

– Если твой братишка привезет со своих гастролей хотя бы фунт, это будет очень кстати, – сказал отец Майклу. – Становится все труднее сводить концы с концами. Как говаривал папаша О'Хьюган, портной, в изрядном подпитии орудуя ножницами.

8

В Ливерпульском муниципальном театре «Плейхауз» закончился спектакль. Двадцатишестилетний сын торговца мебелью Брайан Эпштейн не смотрел его. Забредя перед началом в буфет, он так и просидел тут, на высоком стуле перед стойкой, все представление.

Только сейчас, уже порядком надравшись, он обрел общество своих старых знакомых – актера Бэдфорда и актрисы Хелен Линдсей. Не то чтобы служителям Мельпомены так уж нравилось общаться с Эпштейном, но у них, как всегда, не было денег, а у него, как всегда, они были. И, как всегда, Эпштейн завел речь о своей нелепой беспросветной судьбе.

– Я – еврей, Брайни, – (актер был тезкой Эпштейна), – ты понимаешь, что это означает, – сказал он, с вызовом глядя на Бэдфорда.

– Это значит, что за выпивку платишь ты, – ответил тот, с неимоверной скоростью забрасывая в пасть бутерброд за бутербродом.

– Не угадал, – с пьяной улыбкой возразил Эпштейн. – Мой папа, мудрейший человек, говорит так: «Любой еврей намного умнее любого англичанина. Но на тысячу евреев есть один ТАКОЙ дурак, который глупее всех англичан вместе взятых». Так вот, я как раз ТАКОЙ… Я появился на свет в родильном доме на Родни-Стрит…

– О, Боги! – простонала Хелен, пухленькая крашеная блондинка со следами бурной ночи на лице, – неужели мне придется выслушивать все это снова?!

– Молчи, – осадил ее Бэдфорд вполголоса. – Ешь, пей и молчи.

А Эпштейн, не обращая на их переговоры ни малейшего внимания, продолжал:

– Мой бедный папа был так счастлив, он так ждал наследника, что не сразу заметил, что мальчиком я родился каким-то странным. Тупым и хилым. В детстве я не знал ни одного мальчишки на нашей улице, который хотя бы раз не дал мне подзатыльник…

Когда я приходил домой в слезах, папа говорил мне: «Не плачь, Брайни. Ты вырастешь и станешь таким же умным, как я, ты станешь богатым, и вся эта ирландская шантрапа еще будет кусать локти, что они не были твоими друзьями…» Но сколько бы я ни рос, умным я не становился. Репетиторы сходили с ума от моей глупости и упрямства, и читать-то я научился только в восемь лет. Да и то лишь из какого-то вялого подражания…

Господь услышал молитвы моего бедного папы, и мой младший брат Клайв оказался достойным его. Ему не было и семи, а он уже прекрасно справлялся в лавке. А я… А меня выгнали сначала из одной школы, потом из другой… А потом – и из колледжа. Директор так и написал: «За невнимательность и недостаточные умственные способности».

С тех пор всю свою любовь папа перенес на Клайва. И я не осуждаю его. – На глаза Брайану навернулись слезы.

– Как мне надоело это нытье, – наклонилась Хелен к Бэдфорду. – Меня сейчас стошнит.

– Тогда не ешь больше, – шепнул тот ей в ответ.

– …Когда меня выгоняли из колледжа, папа захотел прочитать мое досье. Но там не было ни строки. За год учебы ни один учитель не нашел ничего, что можно было бы обо мне сказать. Ни хорошего, ни плохого! «Как же, простите, так?» – спросил папа, но директор ответил ему: «Чтобы стать хулиганом, ваш сын слишком вял и труслив… Что же касается учебы, тут вы, надеюсь, все уже поняли сами…»

Поводом для отчисления Брайана послужил столь незначительный проступок, что, соверши его кто-то другой, на него не обратили бы внимания.

Однажды, войдя в класс, длинный и худой, как жердь, учитель математики обнаружил прикрепленную к доске размалеванную программку. На ней довольно коряво были изображены танцующие девушки.

– Что это за кусок вздорной чепухи?! – грозно спросил он.

– Это – дизайн, – ответил десятилетний Брайан Эпштейн.

– Чепуха, дрянь и девочки, мистер Дизайнер, вот что это такое! – отрезал лысый математик.

И направил докладную директору…

– Моя бедная мама Куини проплакала весь вечер. – Эпштейн сделал основательный глоток джина с тоником и промокнул глаза салфеткой. – Она плакала и говорила: «О, несчастный, несчастный Брайни! Я даже не могу пойти в синагогу и помолиться за тебя. Ты так огорчаешь отца, что он старается пореже вспоминать о тебе. И тебе вовремя не сделали обрезание!.. А еврею без обрезания Яхве не поможет…»

– Меня точно стошнит, – шепотом пожаловалась Хелен Бэдфорду. Тот взял ее за руку:

– Пойдем подышим воздухом.

И они тихонько покинули стойку. Но Брайан, даже не заметив этого, разглагольствовал дальше:

– Меня отдали в частную, очень дорогую, школу. Папа думал, что деньги могут превратить ничто во что-то. Но не тут то было. Я не делал никаких успехов и здесь, и папа забрал меня, решив не переводить денег зря.

…Тем временем за стойку рядом с Эпштейном, на место Бэдфорда и Хелен, уселась другая актерская парочка. Не говоря ни слова, они налили себе джина, выпили и принялись за бутерброды с сыром, икрой и беконом.

– А в сорок седьмом меня отдали в еврейскую подготовительную школу. И там, впервые в жизни, у меня появился друг. Ее звали Эмбер. И она была лошадью. За всю мою жизнь у меня был только один настоящий друг. И это была лошадь! Ты слышишь, Брайни? – Эпштейн повернулся и уставился на незнакомца рядом.

– Ты – Брайни? – спросил он.

– Нет, я – Дастин.

– Ага. Вот как. – Он был слегка озадачен, но принял данную информацию к сведению. – Дастин. Ладно. Ты знаешь, что я – еврей?

– Я вас за милю чую.

– Ага, – повторил Эпштейн. – Раз так, слушай дальше. А ты, крошка, – повернулся он с пьяной улыбкой к спутнице Дастина, – позови-ка бармена и закажи еще бутылочку джина, бутербродов и шоколадку для себя. Я плачу. – Он вновь обратился к мужчине:

– Между прочим, Дастин, Эмбер была не только моим единственным другом, но и единственной подругой. У меня никогда не было женщины. Они находят меня скучным… А вот Эмбер не страдала антисемитизмом и не презирала за то, что меня выгнали из колледжа… – Брайан мечтательно вздохнул. – Она позволяла мне ездить на себе, и целых три года я был счастлив. – Слезы вновь появились на его глазах и даже потекли по щекам. – А ведь я поэт, Дастин. Да! Среди евреев много поэтов, а среди поэтов – много дураков… Правда, я не написал ни одного стихотворения, но в душе я – настоящий Гейне!

Нас разлучили с моей Эмбер. Как я плакал, когда папа забрал меня из школы… Лавка процветала, а иметь продавцами родственников – намного выгоднее…

Однажды в лавку зашла пожилая женщина, чтобы купить зеркало в прихожую. Брайан разболтался с ней и, между делом, уговорил ее купить еще и кухонный стол.

Это был очень плохой стол, но Брайан продал его ей за двенадцать фунтов! И отец стал гордиться им, решив, что возможно, у его старшего просто позднее развитие.

– …Да! Он стал гордиться мной. А я стал презирать себя еще сильнее. Ведь я-то знал, что по призванию я – поэт. А годен оказался лишь на то, чтобы обманывать бедных пожилых женщин… Ты можешь это понять, Дастин?

Но никто ему не ответил. Парочка исчезла, прихватив с собой бутылку джина и поднос с бутербродами. За столиками буфета теперь сидело множество людей, и тут можно было услышать что-нибудь поинтереснее, чем излияния непутевого еврея.

– Как быстро все меняется в этом мире, – сказал Брайан себе. – Только что со мной беседовали такие милые люди, и вот их уже нет…

Но тут вернулись Бэдфорд и Хелен.

– Ого! – удивился Бэдфорд. – Ты уже все выпил и съел?!

– Ерунда, – махнул рукой Эпштейн, – закажи еще. За мой счет, конечно. Так на чем я остановился?

– На обрезании, – напомнила Хелен.

– Нет, – возразил Эпштейн. – На столе. На кухонном столе. Потом я совершил еще несколько удачных сделок и решил уже, что, все-таки, это – моя судьба. Но тут пришла повестка. Я даже помню дату, это случилось девятого декабря. «…Надлежит явиться на медицинскую комиссию в связи с призывом на действительную службу в Вооруженные силы Соединенного Королевства…»

Знали бы вы, как я обрадовался! Я буду настоящим солдатом! Я даже попросился в королевский воздушный флот. Я хотел стать летчиком и носить эту прекрасную черную форму, с которой на улице не сводят глаз девушки… Мама на радостях приготовила фаршированную рыбу, а папа подарил мне запонки… Но меня почему-то зачислили «писарем обслуживающего персонала»…

– Ты служил в армии? – удивился Бэдфорд. – Вот бы никогда не подумал.

– И правильно сделал бы. Ведь я был «канцелярской крысой», а это не служба, – ответил Эпштейн горько усмехнувшись. – Но и та длилось недолго.

Именно в пятьдесят втором в государственной жизни Великобритании произошло знаменательное событие – коронация Елизаветы II.

Брайан служил в Лондоне, в частях обслуживающего персонала Двора. И конечно же он мечтал принять участие в этом торжестве.

В ночь перед коронацией он долго не мог уснуть, обдумывая, все ли металлические детали формы начищены и сверкают как следует, хорошо ли отглажены китель и парадные брюки, помнит ли он слова торжественной присяги новому монарху… Приглашение домашним приехать в Лондон и постоять в качестве зрителей военного парада на Трафальгар-Сквер, он разумеется отослал уже давным-давно.

…Ему снилось, как, проходя мимо строя, молодая королева остановилась прямо перед ним. Кого-то она ему напоминала… Кого?..

– Кто этот бравый солдат? – обратилась она к его непосредственному начальнику, ненавистному сержанту Гобсону.

– Рядовой Эпштейн, Ваше Величество, – выпучив глаза рапортует тот, и его идиотские усы трясутся от усердия.

– Рядовой? Я вижу в его взгляде отвагу, преданность и острый ум, – пронзительно глядя в глаза Брайана, замечает королева. – Что ж, если в нашей армии такие рядовые, я спокойна за наше Отечество. Буду рада увидеть вас еще раз, – обращается она прямо к Брайану с загадочной улыбкой на устах. И тут он понимает, на кого она похожа. На его любимую Эмбер. Она добавляет – Сегодня. – И, наклонившись прямо к его уху, шепчет: – После полуночи. В стойле…

…Разбуженный звуком горна Брайан принялся лихорадочно наряжаться в парадное. Но его приготовления пресек Гобсон:

– Не спешите, рядовой Эпштейн. Вы остаетесь в казарме. Не хватало еще, чтобы вас увидела Королева.

Брайан побледнел и, пошатнувшись, ухватился за никелированную спинку кровати.

– Ай-ай-ай, какие мы чувствительные, – Гобсон насмешливо погрозил Эпштейну костлявым пальцем. – Ладно, – сжалился он, – в честь праздника разрешаю вам отправиться в увольнение…

Из города Брайана, пьяного до беспамятства, доставила в часть патрульная машина.

После десяти суток ареста Гобсон отвел его к полковому врачу, и тот, закончив осмотр, выдал свое медицинское заключение: «Абсолютно непригоден к воинской службе».

Нет, Брайан не был болен, ни физически, ни психически. Он просто был НЕПРИГОДЕН. Ни к чему. В том числе и к воинской службе.

– И вот я снова в лавке отца, – подводя итог своему рассказу, сообщил Эпштейн и осушил очередной бокал. – Я думал, что добьюсь чего-то в жизни, но, видно, устал… У меня нет друзей и нет девушки, нет любимой работы, а главное – у меня нет цели в жизни и веры в себя…

– Чепуха, – перебил его Бэдфорд. – Выгляни-ка в окно. Какая удивительная ночь! Посмотри на этих людей, – он обвел рукой зал буфета. – Они молоды и веселы!

– У нас еще все впереди! – подхватила Хелен.

– У вас – может быть. Но не у меня. Неудачливый мелкий делец – вот мой потолок в этой жизни.

– А чего бы ты хотел? – поинтересовалась Хелен.

– Я хотел бы стать… композитором. Таким как Григ или Ян Сибелиус. Но у меня нет слуха. Или… например, актером. Как вы… Но сейчас уже слишком поздно.

– Актером? – презрительно повторила Хелен, сделав большие глаза. – Каждый день кривляться перед богатой публикой и не иметь ни гроша в кармане?..

– Да что такое деньги?! – вскричал Брайан. – Разве могут они удовлетворить потребности возвышенной души! – он сунул руку в карман и бросил на стойку увесистую пачку купюр, рассыпавшуюся веером, словно колода карт. – Презренные бумажки! Они говорят мне лишь о том, сколько шкафов, комодов и табуреточек я сумел сплавить сегодня несчастным домохозяйкам! А мне… А мне хотелось бы воспарить над убогим бытом этого захолустья!

– Сколько страсти, – с неподдельным профессиональным интересом заметил Бэдфорд, украдкой перенося банкноты в свой карман. – Между прочим, ты еще можешь стать актером…

– Не говори глупостей, – махнул рукой Эпштейн.

– Я серьезно. Я могу написать записку директору театральной академии Джону Фернальду. Я учился у него, и мы остались добрыми приятелями…

– Даже если так, даже если я и поступил бы в академию, подумай сам, как глупо я буду выглядеть там среди восемнадцатилетних студентов. Я снова стану посмешищем.

– Это лучше, чем плакать у буфетной стойки. Хотя, нам бы очень тебя не хватало… Но почему бы не попробовать? – продолжал увещевать Бэдфорд, запихивая в карман последнюю купюру. – Под лежачий камень и вода не течет.

– А что?! – воспрял Брайан. – Напиши. Напиши, и я поеду! Вперед, в неизвестность! Я еще ни разу в жизни не совершал необдуманных поступков! Бармен, дружок, не найдется ли у тебя клочка бумаги? В твоих руках вся моя будущность!

Клочок нашелся, и Бэдфорд кривыми пьяными буквами написал на нем: «Дорогой Джон. Этот осел хочет стать актером. У него водятся деньжата. Советую принять. Твой Брайни».

Свернув листок вчетверо, он протянул его Эпштейну:

– Вот. Если ты джентельмен, ты не станешь читать это письмо. Там есть кое-что личное. Отдай Фернальду. Только в руки!

– За удачу! – Вскричал Эпштейн, поднимая бокал. – За мою артистическую карьеру!

В Лондон Брайан прибыл дождливым сентябрьским утром и, не мешкая, направился в Королевскую Академию искусств.

Первым, что поразило его, был разительный контраст между убогостью обшарпанных стен этого заведения и тем апломбом, с которым разговаривали с ним экзальтированные юнцы, к коим он обращался в поисках директора.

Один ответил ему, что «целью его жизни не является контроль за пространственными перемещениями упомянутого старого борова». Другой спросил: «Вы из провинции?», а получив утвердительный ответ, высокомерно посоветовал: «Уезжайте назад. Лучше сразу»…

И все-таки Брайан добрался до искомого кабинета.

Метафора «старый боров» не в полной мере отражала то впечатление, которое Фернальд произвел на Брайана с первого взгляда. Куда более точно было бы назвать его «издыхающим бегемотом».

Если он когда-то был артистом, то лучше всего ему должны были удаваться роли главарей мафии или придворных палачей. Огромный, мрачный, похожий на Уинстона Черчилля, человек с сигарой во рту, не вставая из-за стола, принял из рук Эпштейна записку Бэдфорда. Он развернул ее и прочел.

– В артисты? – риторически спросил он, пустив Брайану в лицо клуб сизого дыма.

– Да-а-апчхи, – ответил Брайан. – Простите, сэр.

– В артисты… – покачал головой Фернальд, понимающе. И замолчал, глядя Брайану в глаза тяжелым животным взглядом немигающих глаз.

Тягостная пауза тянулась минуту… две… Брайан чуть было не начал скулить и повизгивать, как это делают под пристальным взглядом человека маленькие собачки. Но вместо этого он лишь нерешительно произнес:

– Ну… Я, наверное, пойду…

Фернальд не ответил, все так же неподвижно глядя на него.

Брайан попятился к двери, но когда он уже достиг порога, его действия пресек властный голос:

– Стоять!

Брайан замер.

– Сюда! – прорычал Фернальд, поманив его пальцем.

Брайан сомнамбулически приблизился к столу.

– Деньги! – все так же лаконично произнес директор Королевской академии.

– Не понял, сэр…

– Деньги за обучение. За пять лет. И вы будете зачислены сразу на третий курс. – Не заметив на лице просителя достаточного по этому поводу восторга, Фернальд добавил. – А так же в труппу Стендфордского Королевского театра драмы.

Эпштейн дрожащей рукой достал толстый бумажник, вынул из него пачку фунтов стерлингов и отсчитал немедленно названную Фернальдом кругленькую сумму.

– Порядок, – сказал тот, пряча деньги в ящик стола. – Свободен.

– Но… – нерешительно начал Брайан.

– Чего еще?! – рыкнул Фернальд.

– Но вы даже не послушали, что я могу.

– А что ты можешь?

– Я подготовил отрывок из комедии Уильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь». Монолог Тезея из первой сцены пятого акта.

– Валяй.

Брайан собрался с духом и начал текст, который раз двести повторил дома, перед зеркалом:

– И п п о л и т а. – Произнес он тоненьким голоском. – Как странен, мой Тезей, рассказ влюбленных. – И тут же продолжил басом: – Т е з е й. Скорее странен, чем правдив. Не верю // смешным я басням и волшебным сказкам…

Сморщившись, как от зубной боли, Фернальд рявкнул:

– Достаточно! Вы зачислены. До свидания.

«Как прекрасно нужно знать произведение и как тонко разбираться в людях, чтобы вот так, с полуслова, определить уровень способностей будущего актера!» – думал Эпштейн с умилением, по пути в театр…

Домой, в Ливерпуль, он вернулся через три с половиной месяца.

– Это не мое, папа, – виновато глядя на отца, сказал он. – Все актеры – отвратительные жалкие беспомощные эгоисты. Они любят только себя и деньги. И они никогда не примут меня за своего. Я для них – корова, возомнившая себя пташкой… Но корову можно доить. Они опустошают мой кошелек, а потом смеются за моей спиной…

– О бестолковый сын израильего племени, – нахмурил густые брови отец. – Порой мне становится стыдно, что это я породил тебя. Как радовался я, видя, что у тебя пошло дело в лавке! Я говорил себе: кровь не обманешь! И что я вижу?! Ты бросил все и погнался за миражами… А в результате – только потратил все, что заработал за эти годы! Посмотри на Клайва! Скоро он выстроит собственный дом! А… – махнул он рукой. – Ты и сам все это знаешь… Отправляйся в магазин. Больше я не доверю тебе ничего серьезного. Ты будешь продавцом в отделе грампластинок. Песенки и опереттки – это как раз для тебя.

9

Поездка в Шотландию не принесла «Битлз» ни денег, ни славы. Только ударную установку. На обратном пути, фургон, ведомый Джонни Джентлом, тряхнуло на каком-то ухабе, барабаны посыпались на Томми Мура, и ему выбило передние зубы. «К черту! – заорал он. – Хватит с меня музыки!» И подарил барабаны «Битлз». Но толку в этом было мало: все равно у них не было своего постоянного ударника.

Реальная польза от этой поездки была только одна: «Битлз» стали «котироваться» в хилом провинциальном шоу-бизнесе Ливерпуля, а владелец клуба «Джакаранда», карлик Аллан Вильямс предложил им свои услуги импресарио.

Первым его проектом с ними стали гастроли в Гамбурге. Но сытых по горло Шотландией «Битлз» не так-то легко было снова сдвинуть с места. Вильямс умел держать нос по ветру и понимал, что главная его задача – уговорить Леннона.

… – Соглашайся, Джон, – пискляво напирал Вильямс, глядя на него из кресла снизу вверх. – Золотые горы я не обещаю, но заработок будет.

– Сколько?

Вильямс хитро прищурился.

– Десять фунтов в месяц. Каждому. Плюс – полный пансион.

Для Джона это были серьезные деньги. Но ехать не хотелось. Не хотелось и показывать, что его можно купить так легко.

– Маловато, – ответил он, презрительно поморщившись.

Вильямс посмотрел на него с чуть большим уважением.

– Двадцать, – назвал он новую сумму.

Джон обалдел от того, что их ценность возросла сразу вдвое. Но ехать не хотелось все равно.

– Это не разговор, Аллан, – бросил он и встал с кресла.

– Пятьдесят.

Джон почувствовал азарт охотника. Он подошел к двери, открыл ее, а затем, обернувшись, спросил:

– И это ваше последнее слово?

– Сто! – простонал Вильямс, почти физически ощущая, как запланированные гигантские барыши уходят у него из-под носа. Именно сто фунтов и были нормальным гонораром за эту работу, но Вильямс не рассчитывал, что ему действительно придется их выплачивать.

Сто фунтов. Это была просто невероятная сумма. Джону сразу очень захотелось в Гамбург.

– По рукам, – поспешно вернулся он к столу. – А не обманешь?

– Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

– Вообще-то нет, – признал Джон, тем более, что видел Аллана второй раз в жизни.

«Если эти болваны не поедут, наберу других», – думал он по дороге к Стюарту.

… – Нет, Джон, это исключено, – покачал головой Стюарт. – У меня через неделю начинаются педагогические курсы.

– Какие еще педагогические курсы?

– Я разве не сказал тебе? Я решил стать учителем рисования.

Джон, питавший хроническую ненависть к школе, поморщился.

– А деньги? Тебе они не нужны?

– Конечно, нужны, но будущее художника для меня важнее.

Услышав это, Джон понял, как действовать дальше. Да и предыдущий разговор с Вильямсом кое-чему научил его.

– Ну, пока, – сказал он, подошел к двери, открыл ее, а затем, обернувшись бросил:

– Жаль только, что ты не сможешь сходить со мной на всемирную выставку художников-авангардистов, которая там открывается…

– Подожди! – остановил его Стюарт, кусая ногти. – Подожди, подожди…

Джон ждал.

– Ладно! Я еду! А что за выставка-то?

– Ну-у… выставка, – неопределенно протянул Джон.

– А ты не врешь? – подозрительно вгляделся Стюарт в его лицо.

– Разве я тебя когда-нибудь обманывал?! – ответил Джон словами Вильямса, по себе зная, какое магическое действие они производят.

Узнав, что Пол Маккартни только что сдал вступительные экзамены в педагогический колледж, Джон остолбенел:

– Да вы что, одурели все, что ли? – изумился он.

– А что здесь такого? Профессия, как профессия, – оправдывался Пол…

– Ладно, ты мне одно скажи, ты едешь или нет?!

– Все равно ведь остальные не поедут, – как всегда попытался тот спрятаться за чужие спины.

– Поедут! – не моргнув глазом заверил Джон, думая при этом, что можно обойтись и без Джорджа Харрисона. – Я уже со всеми договорился.

– Да ну, – недоверчиво глянул на него Пол.

– Разве я тебя когда-нибудь обманывал? – произнес Джон фразу, ставшую уже привычной.

– Вообще-то нет, – сказал Пол, чтобы его не обидеть. На самом-то деле Джон уже не раз обманывал его по мелочам. Но как и в прошлые разы, Пол ему почему-то поверил.

Джордж тоже согласился не сразу. Сначала, чтобы отвертеться, он заявил, что его не отпустят родители. Но Джон провел массированную психическую атаку многочисленного племени Харрисонов, и вскоре все они вместе уговаривали Джорджа.

– Сто фунтов! – кричал Харольд. – Да на своем вонючем автобусе я не заработаю столько и за год!

А сестра Луиза, не отрывая взгляда от лица Джона, вторила отцу:

– Мне кажется, Джордж, если с вами будет этот мальчик, ничего плохого с тобой случиться не может…

Джордж слушал их с отрешенным видом, словно знал о Гамбурге какую-то страшную тайну. Но тайна была не в Гамбурге. И в конце концов он раскололся. Затащив Джона в свою комнату, он признался:

– На самом деле, не в родителях проблема. На самом деле у меня есть кое-какие планы…

– Надеюсь не по поводу карьеры учителя? – подозрительно спросил Джон.

– Как ты догадался? – удивился Джордж. – Я еще никому не говорил… Ой! Что это с тобой?! – воскликнул он, глядя на перекошенное злобой лицо Джона.

– Ты не будешь учителем, Джордж, – сказал Джон так, словно хотел его загипнотизировать. И добавил: – Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

– Разве он тебя когда-нибудь обманывал? – словно эхо повторили эти слова многочисленные домочадцы Джорджа, которые, как оказалось, давно уже стояли возле приоткрытой двери комнаты.

– Да, – тихо сказал Джордж.

– Да? – удивился Джон.

– Да, – повторил Джордж. – Я еду в Гамбург.

Оставалось только подыскать барабанщика. И Джон вспомнил о своем старом знакомом, Пите Бесте, сыне хозяйки клуба «Касба». Кроме того, что Пит умел играть на барабанах, он еще славился своими многочисленными любовными победами, но это Джона интересовало меньше всего.

Найдя Беста в клубе, он начал разговор так:

– Я знаю, Пит, что ты собираешься стать учителем.

Пит ошарашено посмотрел на него:

– Я решил это только пять минут назад.

– У тебя есть еще пять минут, чтобы изменить свое решение. Я предлагаю тебе сто фунтов в месяц, за то, чтобы ты НЕ БЫЛ учителем…

– Разве за это платят?

– А я тебя когда-нибудь обманывал? – само собой вырвалось у Джона. Он уже знал, что будет дальше. Это становилось даже скучным…

Гамбург. Европейский центр контрабанды оружия и наркотиков.

Зелено-бежевый автофургон «Остин», свернув с Репербана выехал на Улицу Полной Свободы. «Битлз» не знали этого названия. Но «полную свободу» ощутили сразу. Полуобнаженные девицы торчали прямо в подсвеченных витринах нижних этажей, одни откровенно зазывали клиентов, а другие просто наводили марафет, ели или даже читали газеты.

В отличии от Ливерпульских, на этой улице и вечером было светло от неоновой рекламы. И публика тут была разношерстной и пестрой.

«Остин» остановился перед клубом «Кайзеркеллер»[18], где музыканты могли встретится с его хозяином – бритым наголо здоровячком Бруно Кошмидером.

Проходя через роскошный, сверкающий светомузыкой, разноцветными гирляндами и рыболовными сетями, зал, с иллюминаторами вместо окон, ребята восхищенно переглядывались друг с другом. Это была сказка!

Бруно принял их радушно:

– А! Англичане! Добро пожаловать! Отличный зал, правда?

Музыканты воодушевленно закивали.

– Тут играют лучшие коллективы Германии! Самый громкий звук! Самый яркий свет! – он глянул на часы. – Ну все. А теперь поедем туда, где будете работать вы…

Это была редкостная клоака. Стоя на куче мусора перед входом в клуб «Индра», умный Стюарт констатировал:

– Махен аллес гут…[19] – что в переводе с немецкого означало: «В какую дыру ты завез нас, Джон?»

– Ду бист дер шмуциге швайн[20], – ответил Джон, что в данном случае означало: «Вполне приличное заведение для музыкантов».

Жизнерадостный Кошмидер провел их между столиками по заплеванному полу к сцене и открыл дверь за ней:

– Добро пожаловать, это ваша гримерка.

С первого взгляда им стало понятно, что это помещение еще совсем недавно служило для иных целей. Вдоль стены стояли аккуратно завернутые в мешковину унитазы.

– Раз, два, три, четыре, пять, – посчитал Джордж. – Потом, загибая пальцы, оглядел товарищей и закончил: – Все сходится.

– Нас здесь ждали, – добавил Джон, поправил очки и, ядовито усмехнувшись, прислонил кофр к среднему унитазу. – Учтите: это место принадлежит мне.

– Во веки веков, аминь, – добавил Стюарт.

Поняв, что ничего уже не сделать, а потому подавив в себе протест, Пол объявил:

– Лично я буду спать у окна.

Кошмидер посмотрел на него с нескрываемым уважением:

– Нет, сынок. Спать вы будете в чистом и теплом помещении. Бросайте инструменты, поехали туда.

Чистое и теплое помещение находилось за проекционным экраном детского кинотеатра «Бемби», принадлежавшего Бруно Кошмидеру – как и прочие захолустные заведения этого района. Пять железных кроватей с замусоленными матрацами стояли одной спинкой к стене, другой к экрану.

Красоты данного положения «Битлз» раскусили позже. Во-первых, проработав всю ночь в клубе, они могли весь день бесплатно смотреть кино, полеживая на своих местах. Что касается сна, то это, в общем-то, мелочи.

По-настоящему отоспаться им удавалось только по понедельникам, днем, когда в кинотеатре был выходной. Ложиться при этом надлежало в строгой последовательности, чтобы не перелезать друг через друга…

А сейчас, в их первую и единственную нерабочую ночь в Гамбурге, оставленные Кошмидером обживаться на новом месте, они находились в состоянии культурного шока.

Джон уселся на ближнюю кровать и сделал вид, что затягивает развязавшийся шнурок ботинка. Осторожно подняв голову, он обнаружил, что остальные не разошлись, а стоят на том же месте и выжидающе смотрят на него.

– Ну что?! Что?! – заорал он. – Не нравится?! А мне, думаете, нравится?! Я знал, что так будет?! Разве я вас когда-нибудь обманывал?!

– Никогда, – саркастически отозвался Пит Бест и полез через кровать Джона в дальний угол.

– Еще не поздно вернуться домой. Решайте, – переложил Джон груз ответственности с себя на остальных.

Стью, Пол и Джордж молча расползлись по своим местам.

Джон погасил свет.

Закусив губу, он ждал хоть каких-то слов от своих друзей. Уж пусть бы лучше они ругали его…

Темнота и тишина давили.

Напряжение держалось еще минут пятнадцать. Но внезапно ее разрядил Стюарт истерическим выкриком во тьму:

– Мы лишим этот город рок-н-рольной девственности!!!

– Йо-хо-хо!!! – заорали остальные, колотя ногами и рукам по спинкам кроватей. – А-а-а!!! О-о-о!!!

Буря длилась несколько минут, и у Джона отлегло от сердца. А когда вновь наступила тишина, Пит негромко добавил к сказанному Стюартом:

– И не только рок-н-рольной.

Зерно эротической надежды, зароненное Питом в их души, взросло и заколосилось в тот миг, когда они узнали, что выступать «Битлз» предстоит в одной обойме со стриптиз-балетом.

Но вскоре отношение к этому факту у музыкантов изменилось.

Аппетитнейшие молодые фройлен под звуки американского джаза с контрабандных пластинок махали стройными белыми ножками, а здоровенные красномордые бюргеры чокались пузатыми кружками.

И никакой рок-н-ролл тут никому не был нужен.

Стоило «Битлз» выйти на сцену, как зал взрывался криками: «Убирайтесь вон, английские свиньи!», «Девочек давай!», «Или проваливайте, или раздевайтесь сами!»

«Битлз» спасало только то, что поначалу, не зная немецкого, они не понимали смысла этих выкриков и были уверены, что это – восторженные приветствия почитателей.

Первым понял истину умный Стюарт, когда ему по уже и без того больной башке попало пустой, но увесистой кружкой, брошенной из темноты зала. После этого он стал намного лучше понимать немецкий язык, и объяснил ситуацию остальным.

Пол огорчился. Стало ясно, что в этом клубе им долго не работать. А он уже несколько дней не сводил глаз с одной из танцовщиц – самой хрупкой и большеглазой. Он заметил, что и она бросает на него заинтересованные взгляды. Но стеснительность не позволяла ему сделать первый шаг.

Однажды, во время выступления балета, он все-таки набрался смелости и подошел… к Питу:

– Может, познакомимся, – предложил он.

Пит, обомлев, осторожно заметил:

– Да мы, вроде бы, знакомы.

Пол окончательно смутился и молча отошел. И неизвестно, как бы после этого к нему относился Пит, если бы не Джон, который сидел за одним столиком с Питом и слышал этот диалог.

– Мальчик просит тебя помочь познакомиться с девушкой, кретин! – пояснил он Питу.

– Ну, слава Богу, – облегченно вздохнул Пит, – а то спим-то мы рядом. Пол! – позвал он.

Но Пол сделал вид, что не слышит.

– Пол!!! – заорал Пит громче.

– Ну что тебе надо? – мрачно отозвался тот, вернувшись.

– Уговорил. Давай, познакомимся.

Пол было дернулся уйти, но Пит поймал его за руку:

– С фройлен, с фройлен твоей познакомимся. Которая из них?

Улучив момент, когда избранница Пола оказалась за сценой, Пит подволок его к ней.

– Шпрехен зи дойч?[21] – спросил Пит.

Девушка сделала круглые глаза, но затем, не удержавшись, фыркнула и ответила:

– Йа, йа…[22]

– Вот и славно. Дас ист Пол Маккартни[23], – сказал Пит, тыча пальцем Полу в грудь. На этом его запас немецких слов закончился, и, чтобы хоть как-то объяснить ей, что им, собственно, от нее нужно, сделал непристойный интернациональный жест. После чего, с видом человека честно выполнившего свой долг, покинул арену событий.

Пол вернулся в зал буквально через три минуты, сияя счастливой улыбкой.

– Как успехи? – спросил Пит.

– Она дала мне пощечину. Я так и думал, она хорошая девушка.

Пит хотел было поднять его на смех, но прикусил язык, когда тот добавил:

– А еще она дала мне свой телефон. Ее зовут Лиззи.

– Ты слышал эту песню, «Диззи мисс Лиззи»?[24] – спросил Пол у Джона через пару дней.

– Ну, – кивнул тот. – Ларри Уильямса.

– По-моему, мы должны ее играть.

– С чего это вдруг? Она же совсем идиотская.

– Ну и вот, – сказал Пол с таким видом, как будто именно это и требуется от хорошей песни.

– Ну, давай, попробуем, – пожал плечами Джон.

Неделю спустя, под давлением Джона, Бруно Кошмидер признал, что дальнейшая работа «Битлз» в «Индре» не принесет ему желаемого коммерческого успеха. Хотя прежде тут работали ливерпульские команды, и они оправдывали себя. Но тогда здесь не было стриптиз-балета. Теперь же тут появился свой круг завсегдатаев, сложилась совершенно иная атмосфера.

И «Битлз» переехали в «Кайзеркеллер». Сегодня им предстояло доказать свое право работать тут.

– Все встало на свои места, – сказал Джон, когда они разместились в настоящей гримерке. Он делал вид, что не только доволен, но и совершенно спокоен. Однако это было не так.

Впервые им предстояло работать на такой большой и шикарной площадке, да к тому же еще восемь часов без передышки удерживать внимание публики. Если они не смогут этого сделать, Кошмидер подыщет для них очередную дыру.

Джон был чрезвычайно возбужден.

Но за неделю в «Индре» он так привык словом и действием оскорблять зрителей в ответ на их оскорбления, что уже не смог перестроиться.

Выскочив на сцену уже после того, как остальные завели напористый бит, он привычно вскинул руку в фашистском приветствии и заорал в микрофон:

– Зик хайль, факен наци!

Его самого поразила громкость и четкость, с которой голос пробуравил зал. А уж реакция публики была тем более неожиданной. Одетые в джинсы и кожаные куртки зрители ответили восторженным ревом.

Сделав нелепый прыжок, который сам он, называл не иначе как «полет ангела» и вновь вызвав этим ответный взрыв в зале, он запел самую необузданную, самую дикую песню из их репертуара – «Диззи мисс Лиззи». Запел так, как привык за последнее время: стараясь перекричать идиотов, не желающих его слушать.

Упрямство было главной чертой характера Джона. Он не должен был стать музыкантом. С его гонором и неуправляемой энергией ему больше подошла бы роль мотогонщика или сумасшедшего вождя религиозной секты.

Столько лет он бился головой в стену, постоянно ощущая, что его никто не принимает всерьез. В Гамбурге, в этой проклятой «Индре», сознание того, что весь мир не желает слушать его, достигло критической точки.

И вдруг тут, в «Кайзеркеллере», впервые за все эти годы, Джон почувствовал мощный прилив энергии, который шел от зрителей и делал его сильным…

Неистовствовал не только он. Все музыканты вели себя не так, как привыкли здесь видеть. Они были энергичными, наглыми и веселыми. Они дурачились и кривлялись, но это не шло в ущерб саунду.

Похоже, зрители давно уже ждали чего-то подобного и подначивали их на новые хулиганства выкриками и свистом.

Песен было много, и все – разные. Общим оказалось лишь одно: все они заводили, буквально заставляли танцевать.

Эти восемь часов, которых так боялся Джон, промелькнули удивительно быстро, и публика не желала расходиться.

Даже Кошмидер, наблюдавший за всем этим из-за кулис, хотел выразить Джону свое восхищение. Но бизнесмен победил в нем благодарного зрителя. «Сто фунтов и ни шиллинга больше», – только и сказал он Джону, когда зал все-таки опустел.

Но это означало, что играть они будут здесь.

Спустя месяц весь Гамбург знал о том, что в клубе «Кайзеркеллер» играют сумасшедшие англичане, и на это стоит посмотреть.

10

Бруно Кошмидер был не дурак. Заметив, что популярность «Битлз» растет, и зная, что податься им больше некуда, он продлил контракт еще на два месяца. Само собой, не увеличивая сумму гонорара.

Сначала «Битлз» были рады этому. Но вскоре, когда со стороны стали поступать более выгодные предложения, они поняли, что продешевили. Играли они на своих инструментах, жить продолжали в кинотеатре, и кормили их отвратительно.

В конечном счете все заработанные деньги уходили на нормальное питание, одежду и сигареты. Ну и, конечно же, на выпивку. Просто невозможно было проводить столько времени в клубе без этого.

«Битлз» не могли нарушить условий контракта, и они возненавидели Кошмидера до такой степени, что старались напакостить ему при любом удобном случае.

Например, Джон, прыгая по сцене, заметил, что одна доска тоньше других и прогибается под его весом. С этого момента он старался прыгать именно на эту доску. В конце концов она сломалась, и Джон, к всеобщему (кроме Кошмидера) восторгу, провалился в дыру.

Однажды он выпросил у Бруно принадлежащую клубу акустическую гитару, а в конце выступления картинно раздолбал ее в щепки о колонку. Он надеялся на скандал, который послужил бы поводом для «развода». Но Кошмидер проглотил и это.

– Сколько всего мы уже переломали! – недоумевал Джон. – Неужели этому болвану не понятно, что ему дешевле было бы поселить нас в нормальную гостиницу и прилично платить?!

Стюарт усмехнулся:

– Тебе до сих пор не ясно, что все твои выходки ему только на руку? Толпе нравится, когда ты буйствуешь.

– Если бы он платил мне больше, я бы буйствовал еще лучше.

– Искренность, Джон, искренность – это главное.

Вскоре выяснилось, что дело все-таки не только в этом.

Неожиданно сыновней любовью к Кошмидеру проникся Джордж.

Началось все с того, что Бруно рассказал ему, откуда у него взялась манера брить голову наголо. Оказалось, что в молодости он целый год провел в Калькутте на обучении у некоего гуру Фарахиши.

Джордж часами расспрашивал его об Индии и об индийской философии. Как-то раз свидетелем их разговора стал Пол.

– Деньги, сынок, не приблизят тебя к Богу, – говорил Кошмидер.

– Зачем же тогда вы, учитель, занимаетесь коммерцией? – смиренно вопрошал Джордж.

«Действительно?» – подумал Пол, усмехнувшись.

– У каждого свой крест, сынок, – ответил Кошмидер умудренно. – Свое испытание, нужное нам для очищения.

Джордж восхищенно посмотрел на него:

– О, учитель! Сколь труден твой путь.

– О, да! – согласился Кошмидер скромно. – Больше всего на свете я хотел бы жить в маленьком шалаше на берегу полноводного Ганга и думать о смысле нашего существования.

– И я, – отозвался Джордж.

– А чем приходится заниматься?! – продолжал Кошмидер. – Возиться с такими негодяями, как твой дружок Джон!

Пол вмешался:

– А вы не возитесь, господин Кошмидер, увольте нас, да и все.

Кошмидер неожиданно сменил тон:

– Вон, видишь ребят? – указал он Полу на группу таких же бритоголовых, как и он сам, гангстеров, возглавляемых бывшим боксером Хорстом Фаршером. – Очень им ваш дружок нравится.

Все стало ясно. Эти гангстеры держат в «Кайзеркеллере» «крышу». Пол знал это и раньше. Выходит, только из-за них «Битлз» продолжают работать здесь. До сих пор Пол думал, что их симпатии ограничиваются присланным на сцену шампанским.

Пол рассказал обо всем услышанном Джону.

– Гады! – процедил тот. – Нашлись благодетели! Мало того, что я для них каждый день по десять раз пою одну и ту же песню!

(Это была популярная в те дни «What'd I Say»[26].)

– А малютка Джордж тоже хорош! Между прочим, мне Кошмидер рассказывал, что бриться наголо пристрастился во франкфуртской тюрьме…

На следующий вечер «Битлз» выразили свой протест тем, что исполнили «What'd I Say» голыми по пояс и, надев на шеи деревянные унитазные сидения.

Восторгу гангстеров не было границ.

Игра на сцене «Кайзеркеллера» без выходных и вечные просмотры диснеевских мультфильмов вместо сна выматывали их до предела. Но даже этот сомнительный отдых они нередко заменяли походами в район Сент-Поли на усеянную красными фонарями улицу Герберштрассе. Многие проститутки были завсегдатаями «Кайзеркеллера» и по дружбе обслуживали их бесплатно.

Сначала допингом им служил алкоголь. Потом вечно ищущий способы более радикального углубления в себя Джордж притащил упаковку лекарства от ожирения «Preludin», которую ему продала уборщица из «Бемби» по имени Роза. Не принимал этот допинг только Пит. Здоровье ему было дороже. Что же касается других, то это его мало касалось. «Каждый делает то, что он хочет», – часто повторял он свой главный жизненный принцип.

Однажды, когда они, запершись в гримерке после выступления, в очередной раз приняли прелудин, разведя его в шнапсе, Стюарт оглядел их осоловевшими глазами и захихикал:

– Джон, Джон, ты давно смотрелся в зеркало?

– А что?

– Ты замечаешь, какие у тебя выросли уши?

– У тебя крыша едет, Стью, – догадался Джон. – К тому же у тебя у самого плавники посинели. А жабры за ушами где? Заросли, что ли?

– Смотрите, смотрите, Джордж стал еще меньше, – обрадовался Пол. – Совсем маленький! Я буду носить его в кармане!

– А ты сначала поймай меня! – хрипло захохотал Джордж и, упав на спину, раскинул руки: – Лечу! Лечу!

Пит, брезгливо наблюдавший все это, не выдержал и, отбросив свой принцип нейтралитета, ударил кулаком по столу:

– Мне надоело работать с психами! – заорал он. – Или вы прекратите жрать это дерьмо, или я от вас ухожу!

В этот миг в дверь постучали, и Пит открыл.

Глядя на вошедшего, Джон выпучил глаза:

– Вот это нос! Я таких носов еще не видел! Можно потрогать?

– Потрогай, – смутился парнишка. – Он у меня с детства такой.

– А волосы, волосы! – потянулся к нему Стюарт. – Ты весь ими покрыт?

– Не-е, только на голове и на лице, – потеребил тот свою хилую бороденку. – Меня зовут Ринго Старр, я барабанщик из «Ураганов».

– О! – подскочил Пол, – а я тебя с такими рогами и не узнал!

– С какими рогами? – испугался Ринго.

– Ты не слушай этого придурка, – пояснил коллеге Пит, – он колес наглотался.

– Колеса любит? – понимающе кивнул Ринго. – А я кольца.

– А я поршни, – сказал лежащий на спине Джордж. – Они так плавно раскачиваются – вверх-вниз, вверх-вниз… Лечу! Лечу!

– А я шестеренки люблю, – признался Стюарт.

– А меня никто не любит, – неожиданно впал в депрессию Джон. – Никто! – повторил он, рыдая.

– Ой, друзья-приятели, я кажется невовремя, – попятился Ринго. – У вас тут дела семейные, интимные…

– Я – нормальный, – остановил его Пит. – У тебя какое-то предложение?

Ринго кивнул.

– Проходи, садись, – пригласил Пит.

– Не, – помотал Ринго головой, – я – человек вертикальный. Да и зачем, раз у вас тут такое…

– Расскажешь мне, а я им завтра передам, – предложил Пит.

Так тот и поступил.

Ринго очень хотелось записаться на пластинку. Очень. Бас-гитарист и вокалист «Ураганов» Лу Уолтерс договорился с директором частной студии «Акустик» на запись демонстрационной пластинки. Но остальных «Ураганов» в Гамбурге в этот момент не было, и Ринго стал искать аккомпанирующий состав.

Вот почему в конце ноября шестидесятого года, в студии «Акустик» Джон, Пол, Джордж и Ринго впервые играли вместе. Пит наблюдал за этим с легкой ревностью, а Стюарт, слушая их, впал в тот вечер в какое-то странное мистическое настроение.

Три песни – «Fever»[27], «Summertime»[28] и «September Song»[29] – записывали весь день, так что поспать им не удалось. Вечером из студии, с гитарами в руках, пошли сразу в «Кайзеркеллер». Вышло так, что по мокрому снегу морозной ноябрьской улицы они шлепали, разбившись на пары: Джон с Питом, за ними Джордж с Ринго, а замыкающими – Пол со Стюартом.

… – Так себе стучит, – заявил Пит и испытующе посмотрел на Джона.

– Ага, – согласился Джон, – тебе бы с годик подучиться, ты бы тоже так смог…

– Да он даже простого соло сделать не может! – обиделся Пит.

Джон подумал, что барабанщик-солист ему вообще-то и не нужен, но с Питом решил не ссориться и перевел разговор в шутливое русло:

– Зато как он головой трясет! – и, ублажая честолюбие Пита, он передразнил характерное движение Старра, который смешно акцентировал некоторые удары кивками.

Джордж и Ринго общий язык нашли быстро.

… – Люблю я шутки-прибаутки, – сообщил Ринго.

– И я люблю шутки-прибаутки, – грустно согласился Джордж.

– А какие ты любишь шутки-прибаутки? Смешные?

– Смешные.

– И я смешные! – обрадовался Ринго. – Да мы с тобой, дружочек мой, совсем одинаковые!

– Все люди одинаковые, – заметил Джордж. – Всем нравится, когда хорошо.

И они посмотрели друг на друга понимающе.

…Пол не любил разговаривать со Стюартом. Во-первых, он почему-то считал, что бас-гитарист должен уметь играть на бас-гитаре. Во-вторых, он не мог забыть их беседу после гибели Джулии Леннон. Но тут ему избежать разговора не удалось.

– Ринго – один из вас, – сказал Стюарт, как только они вышли из студии. – Он должен играть с вами.

– Почему «с вами», а не «с нами»?

– Да потому что я – не музыкант, ты это не хуже меня знаешь.

Пол дипломатично промолчал, а Стюарт продолжил:

– Когда он играет с вами, в воздухе искрит электричество.

– Ты художник, Стью…

– Ты не понимаешь! Рок-н-ролл – космическое явление. Увидишь, вашими именами назовут планеты! В мире нет ничего случайного, Пол. Джон, ты и Джордж встретились не случайно. Ты помнишь, о чем я тебе говорил?..

Этого Пол боялся больше всего. Он остановился:

– Стюарт, я не хочу слушать всю эту галиматью.

– Не слушай, – согласился Сатклифф и вдруг скривился, приложив ладонь к виску. – Мне и самому сейчас не до разговоров, башка болит. Не слушай, – повторил он. – Просто уговори Джона взять Ринго.

– И по твоей вывихнутой логике, кто-нибудь тогда обязательно умрет? – насмешливо и, в то же время, немного испуганно спросил Пол.

– Откуда я знаю?! – пожал плечами Сатклифф. – Но если вы можете сделать шаг, вы должны его сделать.

– Все, Стюарт! Хватит!

Пол поспешил вдогонку остальным.

Пару недель спустя в Гамбурге открылся новый клуб – «Топ Тен»[30], еще более крутой, чем «Кайзеркеллер». Хозяин клуба Петер Экхорн сумел переманить к себе всех, кто хоть чего-нибудь стоил. (В том числе и уборщицу Розу с ее коробкой из-под леденцов, не оскудевающей таблетками.) Разговаривал он и с «Битлз», но перейти туда они могли только по истечении срока контракта. По условиям договора они не имели права играть больше нигде в Гамбурге, и даже в радиусе сорока миль от него.

Но им очень хотелось выступить в «Топ Тене». И, когда подвернулся случай («Кайзеркеллер» на пару дней закрыла налоговая полиция), они решили, что от одного концерта на другой площадке большой беды не случится. В конце концов, Кошмидер мог и не узнать об этом.

Но он узнал. И даже не перед концертом, а за несколько часов до него. Разразился дичайший скандал.

В итоге, окончательно рассорившись с Кошмидером, Джон, скомкал опостылевший договор и бросил его хозяину в лицо. Он позволил себе поступить так еще и потому, что, во-первых, Петер Экхорн пообещал им свою помощь в «разборках», во-вторых, их покровитель гангстер Хорст Фаршер устроился вышибалой в «Топ Тен».

Было решено, что отныне «Битлз» в «Кайзеркеллере» работать не будут, и в тот же день был заключен контракт с Экхорном. Но Кошмидер не оставил это так просто.

За два часа до начала выступления «Битлз» в «Топ Тене» появилась полиция и потребовала у Джорджа паспорт.

Джордж почуял неладное и, надеясь смыться, сказал, что паспорт у него в гримерке. Но «фараоны» сопроводили его.

– Ви есть нарушать закон о молодежь, – сказал сержант, закрыв документ. – Ви есть моложе восемнадцать годов. Нельзя.

– А раньше можно было?! – встрял Джон.

– Двадцать четыре часа покидать Германия, – проигнорировал его вопрос полицейский. – Не покидать – тюрьма.

Вернув паспорт и козырнув, полицейские удалились.

«Битлз» переглянулись.

– Что будем делать? – спросил Пит.

– Да ну их, не посадят! – махнул рукой Стюарт. – Забудем об этом.

– Немцы законов не забывают, – заметил Пол.

– Но почему раньше-то все было нормально? – удивлялся Джордж.

– А ты не понял?! – разозлился Джон. – Это же твой «учитель» настучал. – И он процитировал недавно сочиненный стишок:

– Поедем домой? – спросил Пол.

Ответить ему никто не успел, в гримерку заглянул Экхорн:

– Что у вас тут стряслось?

– Джорджу нет восемнадцати… – начал Джон.

– Что же вы раньше мне не сказали! Нет, так дела не делаются…

– Петер, а ты помочь не можешь?

– В полиции у меня никого нет.

– Тогда нам придется вернуться в Ливерпуль.

– И ноги вашей больше не будет в «Топ Тене»! – Питер Экхорн вышел, сердито хлопнув дверью.

– Если мы сейчас уедем, в Гамбург нам дорога будет заказана, – резюмировал Джон. – С Кошмидером мы уже работать не сможем, а теперь еще и с Экхорном разругаемся.

И он тут же принял решение:

– Значит так. Джордж уезжает домой. Мы остаемся и работаем без него.

– А соло? – возразил Пол.

– Сам буду играть, – отрезал Джон.

«Та-ак, – подумал Пол, – мало нам плохого бас-гитариста…»

Как ни странно, Джон прилично справлялся с поставленной перед собой задачей. Тем более, что весь день перед отъездом Джордж показывал ему свои самые характерные гитарные рифы.

В «Топ Тене» их принимали на ура, к тому же большая часть тусовки «Кайзеркеллера» перешла сюда вместе с «Битлз».

Но все это продолжалось недолго.

Экхорн снял для них небольшую квартирку. Но в кинотеатре «Бемби» у самых пижонистых – Пита и Пола – осталось кое-что из одежды. Ключи были еще у них, но они боялись Кошмидера и его людей. Пойти туда решились только через пару недель, хорошенько для храбрости выпив.

Был понедельник, выходной. Отперев дверь, они к своей бывшей «спальне» пробирались в темноте, боясь включить свет. Пит стукнулся головой о притолоку и чертыхнулся.

– Погоди, – Пол достал спички.

Огонек осветил их недавнее убогое пристанище.

– Ты свети, а я все соберу, – предложил Пит.

– Ты не найдешь, – возразил Пол.

Он скомкал несколько листков с творениями Джона, подкинул пару презервативов, во множестве валявшихся на полу, и, запалив небольшой костерчик, полез через кровати к своему месту.

Внезапно стало значительно светлее.

– Эй! Ты что натворил! – закричал Пит.

Пол обернулся и выпучил глаза. Свисающие со стены лохмотья обоев пылали как сухая солома.

Поджигатели стали пожарниками. Сорвав с себя пиджаки, они принялись сбивать огонь, но тот перескакивал с одного куска обоев на другой.

И все же им удалось подавить пламя. Кашляя, чихая и протирая слезящиеся от дыма глаза, они вывалились на улицу.

– Ну, слава Богу, – облегченно вздохнул Пит. – Если бы мы спалили этот чертов сарай, мы бы потом во век не расплатились. Пойдем отсюда!

– А одежда?! – дернулся было Пол обратно.

– Надо делать ноги! – осадил его Пит. – Ты посмотри какой дымина! Сейчас сюда немцы набегут!

Пол с сожалением махнул рукой, и они поспешили прочь.

Буквально через пару часов в дверь их квартиры позвонили.

Открывать пошел Джон, и вскоре вернулся с вытянувшимся лицом.

– Кто? – спросил Стью.

– Демонстрация немецких полицейских, – мрачно ответил Джон. – Они стоят перед домом с плакатами: «Проклятые „Битлз“, убирайтесь в свою Англию и поджигайте там свои английские кинотеатры!»

– Дурак ты, – сказал Пит.

– Зато я пожаров не устраиваю, – парировал Джон и протянул какую-то бумажку. Это было официальное уведомление о том, что всем им надлежит в течении суток покинуть Германию.

– Как они узнали?! – изумился Пит.

– Вычислить нетрудно, – ответил Джон. – Ключи-то у нас. Опять гуру Кошмидер постарался…

– Мало ли что у нас ключи! – возмутился Пол. – Что это за законы?! Может быть мы ни при чем?

– Это ты в участке объясняй. А еще, мальчик, посоветую тебе заткнуться и убрать подальше из прихожей свой обгорелый пиджак.

Сборы были недолгими. Денег наскребли на три железнодорожных билета, но этого хватило: Стюарту купила билет девушка по имени Астрид Кирхгерр. Да к тому же еще и на самолет. Астрид была фотохудожницей. Похоже, со Стюартом у них намечался роман.

Петер Экхорн был раздосадован. Но пообещал похлопотать и сделать возможным их возвращение. Конечно же, не раньше марта, когда Джорджу стукнет восемнадцать.

Уже на вокзале выяснилось, что вес их багажа (две гитары и усилитель) на три килограмма больше, чем можно было провозить бесплатно. А денег на доплату уже не было.

Пол отправился с Джоном в мужской туалет и там гитарным шнуром привязал усилитель ему к спине. Надев поверх куртку, Джон был вынужден изображать горбуна.

Но оказалось, это не так уж плохо. Весь путь от Гамбурга до Ла Манша его подкармливали две пожилые сердобольные немки. (Пит и Пол ехали в другом купе.) Добрым фрау было ужасно жаль столь молодого близорукого калеку.

К тому же, настроение Джона было таким мерзким, что ему совсем не хотелось разговаривать с ними, и он «закосил» еще и под глухонемого.

Он периодически слезал с верхней полки, пожирал предложенные ими разносолы и сладости, затем корчил им рожи, делал какие-то невразумительные знаки руками и залезал обратно наверх.

Фрау умиленно переглядывались, вздыхали и украдкой смахивали с глаз слезы сострадания.

Перед выходом на перрон в их купе заглянул Пол. Джон вскочил:

– Давай, отвязывай! – у глухонемого горбуна вдруг прорезался голос.

Он повернулся к Полу спиной и задрал куртку.

Фрау смотрели на него, открыв рты. Пока «рассасывался» горб, Джон зачем-то сделал им еще парочку все тех же невразумительных «глухонемых» знаков. Затем прощально помахал рукой и исчез.

Влетел в квартиру с криком:

– Мим, привет! Дай быстрее пять шиллингов, заплатить таксисту!

– А где же твои хваленые сто фунтов? – с нотками торжества спросила тетя Мими, хотя, конечно же, она от всего сердца обрадовалась его возвращению.

– Потом, потом! Сейчас нет времени!

Мими, ворча, вручила Джону деньги, тот выскочил на улицу, но вскоре вернулся в гостиную, где ему уже был накрыт стол.

– Итак, – констатировала тетя, – ты приехал без гроша.

– Да! Зато я целых три месяца не тратил твоих денег! – нашелся Джон, уплетая тефтели.

– Ну почему у всех – нормальные дети?! Все твои бывшие одноклассники работают на нормальных работах или учатся в нормальных колледжах…

– Почему я должен быть как все?! Пусть тогда меня так и зовут: «Все». Но ведь нет, я – Джон Леннон, а не Все. Я знаю, Мим, я тебя огорчаю, но скоро все будет не так! – воскликнул Джон, размахивая тефтелем на вилке. – Я тебе обещаю.

– Эх, Джон, Джон, – смягчилась тетя и потрепала его шевелюру. – Ты все никак не можешь вырасти…

11

По правде говоря, во время гамбургской эпопеи они порядочно друг другу надоели. Джону казалось, что им никогда не захочется встретиться снова. Но прошло только два дня, и к нему заявился Пол.

– Чего тебе? – вместо приветствия спросил Джон, не снимая дверной цепочки.

– Синтия у тебя? – вопросом на вопрос ответил Пол.

– А тебе какое дело? – удивился Джон. Но цепочку снял.

– А что уже и спросить нельзя? – Пол втиснулся в прихожую.

– Чего это мы с тобой вопросами разговариваем? – начал злиться Джон.

– А что, надо ответами разговаривать? – не менее враждебно спросил Пол.

– А может быть, тебе убраться отсюда?

– Да ты что, совсем обалдел?!

– Ладно. – Джон решил прекратить беседу в этом глупом ключе. – Чего тебе?

– Синтия у тебя? – снова спросил Пол.

– А тебе какое дело?..

Они уставились друг на друга. Дурацкий разговор явно пошел по второму кругу. Разомкнуть его сумел Пол:

– Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.

Джон облегченно вздохнул и неожиданно почувствовал к Полу симпатию.

– Так бы сразу и сказал. Ну, проходи, дружище.

Синтия действительно жила теперь тут, в доме тети Мими. Но сейчас она была в колледже.

Поднявшись к Джону, Пол уселся на диван.

– Помнишь клуб «Джакаранда»?[31] – начал он. – Классный.

– Конечно, классный! – Джон понял, что Пол договорился насчет работы.

– Его больше нет, – сообщил Пол. – Сгорел. Дотла.

– Ха! – Джон плюхнулся в кресло. – У Вильямса любое дело в руках горит!.. – Внезапно его осенило: – Вы с Питом случайно не хранили там свою одежду?

– Вильямсу я не доверю даже дырявые ботинки Джорджа, – покачал головой Пол.

– Ясно. И ты пришел, чтобы сообщить мне об этом?

– Да.

В дверь позвонили, и, спустившись, Джон встретил Пита.

– Синтия у тебя? – начал тот.

– Проходи, нету ее, – уже не удивился Джон. Похоже, все его друзья стесняются Синтии. – У меня Пол. Поднимаясь по лестнице, Джон пояснил: – Думаем, где работать дальше.

– Думаете? – усмехнулся Пит злобно, усевшись на место Джона. – Думаете, значит… Голова не заболела? Пока вы думаете, люди работают…

– Не томи, – попросил Пол.

– Короче. Я поговорил с мамашей. – (Совсем недавно Мона Бест открыла в подвале своего дома на улочке Хейменс Грин клуб под названием «Касба»[32].)

– Неужели согласилась? – не поверил своим ушам Пол.

– Не только согласилась, – продолжил Пит, закидывая ногу на ногу, – но и всю рекламу взяла на себя. Плакаты, газеты и радио… Но есть один нюанс.

– Будем работать бесплатно? – догадался Джон.

– Да нет, что ты! Сорок пять фунтов за выступление. Совсем другой нюанс…

Пол и Джон переглянулись. Сумма была приемлемой.

– Ты или говори, или пошел вон! – рявкнул Джон.

– Ну вы же не против? – еще раз удостоверился Пит. – К тому же, плакаты уже расклеены…

– Да мы бы не против. Если бы не нюанс… Какой нюанс-то?!! – заорал Джон, чувствуя, что если Пит и на этот раз не объяснит ситуацию, он его просто убьет.

– Мы немцы. По-английски – ни слова.

Пол и Джон онемели.

– Я тут ни при чем, – сразу начал оправдываться Пит. – Это Нил Аспинолл. Мать ему сказала только, что мы приехали из Гамбурга… Ну что, согласны?

– Зер гут? – спросил Джон Пола.

– Хайль Гитлер, – ответил тот.

– Хенде хох, – согласно кивнул Джон Питу.

С точки зрения рекламы, ход был верным. Как в Гамбурге наибольшей популярностью пользовались группы из Англии, так и в Ливерпуле – немецкие. Но требование «ни слова по-английски» было конечно же невыполнимо. Вылилось оно только в то, что каждую песню Джон начинал со счета: «Айн, цвай, драй, фир»… Завсегдатаи «Касбы» воспринимали факт немецкого происхождения «Битлз», как удачную шутку.

Мона Бест была не слишком довольна неопрятным видом своих музыкантов, но популярность «Битлз» стала уже бесспорной, а ее Пит выглядел, как раз, вполне респектабельно. Разговаривая с посетителями, она частенько замечала: «А это – „Битлз“, группа моего сына…» Что несказанно бесило Джона.

Как это ни странно, именно то, что Пит устроил их в «Касбу» отдаляло его от остальных. Они были тут «наемными рабочими», он же чувствовал себя хозяином и не стеснялся подчеркивать это.

– Садись сюда, – подозвал он как-то за свой столик Стюарта после выступления. – Знакомься, – он указал на сидящих с ним девочек: – Энни, Венди и Джейн. Какая больше нравится?

Стюарт пожал плечами. Ему не хотелось обижать девушек.

– Скучный ты парень, Стью, – пьяно усмехнулся Пит. – Никак тебя не пойму. Сколько вокруг девчонок, а ты все свои картинки малюешь… – Он оглядел своих подружек. – А? Девочки, вам он нравится?

– Да уж побольше, чем ты, – заявила Венди.

– Ага, – покачал головой Пит. – А спать ты все равно будешь со мной.

– Ну и буду, – согласилась Венди. – Ну и что? А он мне все-таки больше нравится.

– Может, хватит? – заговорил Стюарт. – Давай, лучше выпьем.

– Ты мне все-таки объясни, – наливая виски, спросил Пит, – за что ты меня не любишь? Вот я, например, тебя люблю.

Стюарт выпил залпом и поставил стакан на стол:

– Наливай еще, может, и я тебя полюблю.

– Нам уйти? – хихикнула Венди.

Стюарт выпил снова.

– Ты очень хорошо вписываешься в этот интерьер, Пит, – загадочно сказал он и, поднявшись, покинул компанию.

Работа в «Касбе» несколько изменила стиль группы. Сюда приходили люди побогаче, и тот рев, который имел успех на площадках Гамбурга, здесь уже прокатывал не всегда. Нужны были милые мелодичные песенки.

За их сочинение и исполнение с удовольствием брался Пол. И принимали его даже лучше, чем Джона. Он писал прекрасную музыку, но с текстами приходилось помогать и Джону. То, что это – необходимость, Джон понимал. Но смириться с этим не мог.

– Я сочинил отличную мелодию! – радостно сообщил Пол однажды перед выступлением.

– Надеюсь, это рок-н-ролл? – подозрительно спросил Джон.

– Нет, но ты послушай…

– Ясно. Мне опять придется придумывать для тебя какую-нибудь дребедень. Надоело.

– Ты послушай сначала.

– Ну, давай.

Джон уселся на стул с явным намерением объяснить Полу по окончании, какой же он все-таки слащавый дурень.

– Рефрен я уже придумал, – заметил Пол, прежде чем начать, – «И я ее люблю».

– Я так и знал, – поморщился Джон.

Пол заиграл, напевая красивую мелодию и заканчивая каждый куплет фразой «And I Love Her…»[33]

Джордж, подсев рядом с гитарой, подыграл соло.

– Дерьмо, – сказал Джон, дослушав.

– Иногда мне хочется дать тебе по морде, Джон, – отозвался Пол.

– Дай.

– А ты слова напишешь?

– После того, как тебе дали по морде, можно написать только рок-н-ролл, – заметил Джордж.

– Все-таки, он мне нравится, – сказал Джон, отечески похлопав Джорджа по плечу: – А тебе-то как эта песенка?

– Дерьмо, – сказал Джордж. – Но тут эта штука – в самый раз.

– Значит так, – подумав, решил Джон. – Слова я напишу. Прямо сейчас. Но с завтрашнего дня мы будем искать другой клуб.

Уже три месяца они приносили домой деньги. Пусть и невеликие, но не меньшие, чем зарабатывает школьный учитель. Тетя Мими почти перестала пилить Джона, а Харрисоны Джорджа буквально боготворили.

Что касается Пола, то в первый же день возвращения из Гамбурга Джим Маккартни устроил его в компанию «Масси энд Коггинз», наматывать электрические катушки за семь фунтов в неделю. Долго Пол там не продержался. Но теперь он зарабатывал значительно больше, и отец стал вести себя с ним, как с равным.

Только шестнадцатилетнего Майкла эта ситуация радовала не слишком. Вышло так, что Пол, который еще год назад был таким же, как он, стал теперь взрослым. А к нему продолжали относиться, как к ребенку. И ему просто не хватало общения с братом.

– Я тоже хочу быть музыкантом, – как-то сказал он.

– Угу, – ответил Пол, не отвлекаясь от чтения книги.

– Что читаешь?

– Да так…

Майкл заглянул на обложку снизу.

– «Алиса в зазеркалье»?

– Ну.

– Ты сегодня опять выступаешь?

– Да.

– Или дома будешь?

– Ага.

Бесцельно походив по комнате, Майкл придумал, наконец, как обратить на себя внимание. Он выключил свет.

– Опять электричество вырубили? – спросил Пол, откладывая книгу.

– Не говори, – отозвался Майкл. – Ты сегодня выступаешь?

– Куда ж я денусь? – ответил Пол и растянулся на кровати.

– Возьми меня.

– Зачем? Ничего там интересного нет.

– Да? Все пацаны говорят, что вы клево играете.

– Серьезно? – заинтересовался, наконец, разговором Пол. – Ну ладно, если хочешь, возьму.

– Тогда читай.

Майкл снова щелкнул выключателем, и свет зажегся.

Они засмеялись, посмотрев друг на друга.

– Все-таки ты – урод, – сказал Пол. – Один пойдешь или с девочкой?

Иногда Джон брал в «Касбу» Синтию. Но ей там зачастую было одиноко. То он торчал на сцене, то, сидя рядом, всячески подчеркивал свою независимость. Он считал, что статус «почти семейного человека» плохо повлияет на его имидж.

У Пита Беста такого комплекса не было, и в эти моменты он вовсю волочился за ней. Синтия была рада, что хоть кто-то уделяет ей внимание и, зная, конечно же, меру, отвечала на его ухаживания.

Расплата наступала дома.

– Ты мечтаешь выйти замуж, – говорил Джон, – в чем же дело? Пит – отличная пара для тебя!

– Джон, перестань, – пыталась она успокоить его.

– Что перестань?! Вы прекрасно смотритесь! Ты будешь варить ему суп. Мелкобуржуазный гороховый суп! А он будет читать газету. И пердеть!

– Ты невыносим!

– Вот-вот. А он – очень даже выносим! И такой симпатичный!

– Если ты так этого хочешь, я ухожу домой, – заявила Синтия и принялась собирать свои вещи.

– Домой?! Если бы домой! Знаю я, куда ты пойдешь!

Синтия бросила сумку на пол и села на стул.

– Все-таки ты – идиот, – сказала она, чуть не плача. – Но я… Я все равно…

– Еще скажи, что ты меня любишь, – сказал он и уселся напротив, на кровать, испытующе на нее глядя.

Синтия вскочила и распахнула окно.

– Он – идиот! – закричала она на весь Вултон. – Но я его люблю!!!

И обернулась:

– Доволен?

Джон демонстративно похлопал в ладоши. Потом не выдержал и улыбнулся.

– Ладно, – сказал он. – Оставайся. Иди на кухню. Приготовь мне гороховый суп. Иногда мы друг друга стоим.

Бойкая блондинка, подружка Синтии, Дороти Роун теперь уже «официально» считалась девушкой Пола. Днем она училась в художественном колледже, вечерами подрабатывала продавщицей аптеки, а после работы неслась в «Касбу». Тут они нередко и оставались с Полом до утра… Но он регулярно отправлял трогательные письма в Германию – фройлен Лиззи.

Что ж, у него был достойный учитель: находясь в Гамбурге, Джон педантично отправлял Синтии по письму в день, независимо от того писал он его в одиночестве или под диктовку какой-нибудь проститутки…

Многочисленному семейству Харрисонов приходилось встречаться всем вместе чуть ли не каждую неделю, чтобы отметить тот или иной юбилей.

Джордж свое восемнадцатилетние отмечал дважды. Первый раз – в «Касбе», с друзьями, во второй, двадцать пятого февраля, в узком семейном кругу. Точнее, не в «узком», а в тесном. Тут были не только его старшие братья и сестра, но и их истошно кричащие чада.

– А я-то думал, младшенький у нас – дебил, а, Луиза! – стараясь переорать всех, горланил Харольд. – (Мать, и старшую сестру Джорджа звали одинаково.) – А он – посмотри-ка! Талант! Кстати, сколько тебе лет-то исполняется?

– Восемнадцать, – ответил Джордж, ничуть не удивившись папашиной неосведомленности.

– Оба-на! – Харольд ударил ладонью о ладонь. – Так тебе жениться пора! Наливай! – он поднял стакан. – За невесту моего сына!

– Папа, у меня еще нет невесты.

– Вот за это и выпьем! И не женись! – Харольд опрокинул стакан в глотку.

– Как это не женись?! – засуетилась мать. – А подарок-то, подарок!

– Сейчас, мама, – отозвалась Луиза. – Я принесу.

Пока она ходила, мать объясняла:

– Мы тут подумали. Мы тебе раньше всегда все навырост покупали…

– Так экономичнее, – рыкнул Харольд, а мать продолжала:

– Ну, а теперь-то ты уже и сам можешь себе купить все, что захочешь…

Сестра вернулась, толкая перед собой коляску с ребенком.

– Это тебе навырост, – объяснила мать.

Джордж слегка оторопел. Такого он не ожидал даже от своих экстравагантных родственников. Но сделал вид, будто все нормально.

– На вырост, – повторил он, кивнув. – И пока он растет я буду его воспитывать. Нормально…

Гости притихли.

– Ты что, Джордж? – посмотрела на него Луиза с легким испугом. – Ребенок мой. Мне его просто положить было некуда.

– Я же говорил, что он у меня – дебил! – заорал Харольд.

Гости принялись радостно галдеть.

– Твоя – только коляска! – пояснила мать.

– А-а, – отреагировал Джордж. – Нормально. Я пока в нее буду гитару класть.

Теперь «Битлз» могли снова ехать в Германию. Все-таки в «Топ Тене», им нравилось больше. К тому же, там они могли расчитывать на больший заработок.

Но еще перед отъездом произошло довольно значительное событие. Желание Джона сбежать из «Касбы» реализовалось: Аллан Вильямс предложил им работу в престижном джаз-клубе «Каверна» Рэя Мак'Фолла на Мэтью-Стрит.

До сей поры тут играли только высокопрофессиональные джазмены. Но рок-н-ролл стал уже достаточно популярен, и, чтобы привлечь сюда и его любителей, хозяин решил два раза в неделю отдавать его на откуп «Битлз».

Джону это нравилось по двум причинам. Они достигли ливерпульской вершины. Они могли играть все, что им заблагорассудится.

Но, работая только два дня в неделю, получать они стали несколько меньше.

В первый же вечер появления «Битлз» «Каверна»[34] из элитарного заведения со свечами не столах превратилась в шумный бит-клуб. И в первый же вечер у входа выстроилась солидная очередь желающих сюда попасть.

Принимали их великолепно. Тут были и их старые поклонники, и завсегдатаи «Каверны», для которых новая музыка стала чем-то вроде давно назревавшей встряски. Давно уже Джон не пел так самозабвенно. Но не меньшим успехом пользовался и Пол. Теперь, когда никто не заставлял «Битлз» играть лирические песенки, Джон не только смирился с ними, но и по достоинству их оценил.

Аплодисменты стихли. Джон первым вернулся в гримерку и обнаружил там двоих молодых джентельменов. Джон не сразу узнал их и, прищурившись, внимательно вгляделся.

– Зазнался? – спросил один.

– Шоттон?! Айвен?! – радостно закричал Джон и бросился обнимать друзей детства, которых не видел уже очень давно.

– К тебе не пробьешься, – заметил Пит Шоттон. – А билеты дорогие. Еще бы я платил деньги за то, чтобы посмотреть на Джона Леннона! – гости довольно заржали. – Мы лучше вот что на них купим! – И Пит начал выставлять из портфеля бутыль за бутылью.

Подошли остальные.

Веселье затянулось до утра.

Айвен и Пит отправились проводить Джона домой.

– Как в добрые старые времена, – впал он в лирику. – Помните, как мы часами шатались тут? О! – он остановился, – помните этот дуб? Мы залезали на него и, свесив ноги, старались коснуться крыш автомобилей…

– Не говори, – согласился Айвен. – И ты был первый. Ха! Только Джимми Тарбука не хватает. Помнишь, как он тебя, а?.. – он хлопнул Джона по плечу.

– Да-а, – улыбался тот мечтательно, словно они говорили о самом приятном событии детства.

– А я еще кричу: «Он слепой! Он своего пупа не видит!..» – припомнил Пит, и они засмеялись. – А он тебе: «Гуляй профессор!..»

– Ты знаешь, кто он теперь? – спросил Айвен.

– Вышибала в кабаке, – уверенно сказал Джон.

– То-то и оно, что нет. Он сейчас актер. Уже в какой-то кинокомедии снялся. Я в газете читал.

– «Однажды великий актер Тарбук тряс за грудки великого музыканта Леннона…» – произнес Пит, словно что-то цитируя. – Так об этом и напишут. А мы с тобой, Айвен, будем гордиться, что видели это своими глазами. – Он даже остановился от нахлынувших чувств. – Странная штука – жизнь.

Но Айвен сбил его лирическое настроение:

– Давай, ему тумаков надаем, пока можно? – предложил он.

– Идея! – обрадовался Пит, и, не пряча дела в долгий ящик, дал Джону подзатыльник. – Здорово, правда?!

– Эй-эй! Вы чего это? – попятился Джон.

– Чтоб не забывал! – вкатил ему затрещину Айвен. – Может и про нас напишут!

Джон кинулся бежать, а дружки, смеясь и улюлюкая бросились за ним вдоль по Пенни Лейн – улице их детства…

Странная штука – жизнь.

12

В апреле шестьдесят второго они вновь отправились в Гамбург. Теперь уже не в «свободный полет», а точно зная, куда. В «Топ Тен». Ведь Петер Экхорн обещал принять их.

Поезд, останавливаясь, медленно плыл вдоль гамбургского перрона. «Битлз» пялились в окна, обмениваясь мнениями по поводу попадавшихся на глаза девушек.

– Ух ты! – вскричал Пол, увидев среди встречавших стройную блондинку в необычном кожаном костюме в обтяжку. – Вот это девочка!

– Да-а, – цокая языками, согласились остальные.

– Я бы ей засандалил, – пошел дальше всех Пит.

Но их перебил Стюарт:

– Я кому-то засандалю! Вы обалдели, что ли?! Это же Астрид!

Тут только ее узнали и остальные. Астрид Кирхгерр, девушка Сатклиффа, та самая, которая в прошлый раз купила ему билет на самолет.

– Извини, Стью, – смутился Пол, а затем с надеждой поинтересовался: – У нее случайно нет сестренки?

– Только братишка.

– Не подойдет? – потирая руки спросил Пит.

Пол сокрушенно покачал головой:

– С кем я связался… Подонки. А ведь я мог бы стать учителем. И еще не поздно…

– И не надейся, – сунул ему под нос кулак Джон. – Я тебя из-под земли достану…

– Эй, Стью, а что это там с ней за тип? – обратил внимание Пит Бест на стоящего рядом с Астрид молодого человека в очках, типичного студиозуса.

– Его зовут Клаус, – помрачнел Стюарт. – Ее прежний дружок… Сначала я познакомился с ним, а потом уже с ней… Но я думал, она порвала с ним.

– Богема! – усмехнулся Джон. – У этой публики никогда не поймешь, кто с кем спит. Значит, пока тебя не было, она снова развлекалась с этим?..

Стюарт стиснул зубы и пожал плечами.

Студиозус поспешил представиться сам, как только они вышли из вагона:

– Клаус Воорман, – сказал он, протягивая руку всем поочередно.

– Он тоже художник и тоже играет на бас-гитаре, – пояснила Астрид. – Я теперь только с такими и дружу…

Стюарт напрягся еще сильнее.

Удалившись с Астрид и Клаусом, он появился в снятой для них Экхорном квартире только утром следующего дня. (Хозяин «Топ Тена» не обманул их, и вновь заключил с ними контракт на довольно приличных условиях.)

Одет Стюарт теперь был в такой же, как у подруги, кожаный костюм, а прическа его была просто невообразимой: волосы были зачесаны на лоб и на уши, а затем ровно пострижены.

Открывший ему Джордж поднял брови:

– Твой вид, Стью, подрывает мою веру. Теперь я, пожалуй, соглашусь с тезисом о происхождении человека от обезьяны.

Джон, увидевший его вторым, повалился на кровать и заржал, тыча в него пальцем:

– Что это у тебя на конце шеи?!

– Где? – опешил Стюарт. Потом понял: – На голове, что ли?

– Да! Тебе еще усы приделать, и Гитлер готов!

– Сам дурак, – огрызнулся Стюарт. – Астрид сказала, что это «французский стиль», а Клаус говорит, что такая прическа подходит к нашей музыке. А он, между прочим, соображает получше вас всех.

– Он что, слышал нас? – поинтересовался Пит.

– Слышал.

– Не высокого же он мнения о наших песнях…

Джон испытывал легкую ревность. До сих пор ни один из них не привязывался к девушке настолько, чтобы ее мнение значило для него что-то серьезное. Его чувство вылилось в ехидный вопрос:

– Как вы будете делить свою Астрид с эти Клаусом? Если она будет спать с тем, кто лучше рисует, тут у тебя, возможно, еще есть какие-то шансы, а вот если с тем, кто лучше играет, боюсь, твоя карта бита.

– Я давно тебе говорю, что музыкант из меня – никакой, – обиделся Стюарт. – Зачем же ты уговорил меня ехать? Я, между прочим, не навязывался, Тебе все не нравится – и то, как я играю, и Астрид, и эта прическа…

– Хватит вам ссорится, – вмешался Пит. – Каждый делает то, что ему нравится.

А Пол и Джордж, переглянувшись, пошли к выходу.

– Куда это вы? – подозрительно спросил Джон.

– В парикмахерскую.

Вечером все «Битлз», кроме Пита Беста, очень высоко ценившего свою внешность и не пожелавшего расстаться с элвис-пресливским чубом, вышли на сцену «Топ Тена» с одинаковыми обезьяньими прическами. Одинаковой была и одежда: кожаные пиджаки, джинсы в обтяжку и дешевые остроносые полуботинки. Но Стюарт не мог себе позволить не быть оригинальным, и отныне он выходил на сцену только в солнцезащитных очках. Эту манеру он слизал у модного актера польского киноандеграунда Збигнева Цибульского.

Когда все это покупали, ботинок нужного Джорджу размера не нашлось, но Джон настоял на том, чтобы обувь была стандартной. Джорджу пришлось надеть ботинки на два размера больше, набив концы ватой. Уже через неделю они загнулись как туфли восточного волшебника, но это только работало на имидж Джорджа – чудака с неземными мыслями.

То, как они теперь выглядели, упрочило их славу «сумасшедших англичан». И молва эта ширилась. Не прошло и месяца, как стало общепризнанным мнение, что «Битлз» – лучшая группа Гамбурга.

Потому-то в мае именно к ним подошел продюсер местной фирмы грамзаписи «Полидор» Берт Кемпферт:

– Нужен аккомпанирующий состав для пластинки Тони Шеридана, – сказал он, в пятнадцатиминутном перерыве, потягивая с «Битлз» пиво.

– Опять аккомпанировать?! – возмутился Джон. – Почему бы вам не записать нас самих?

– Поете вы хреново, – объяснил Берт.

– Да?! – обиделся Джон. – А чего же к нам так народ ломится?

– Всем нравится, как вы кривляетесь, вот они и ломятся. А на пластинке этого не видно.

– Да?! – точно с той же интонацией, что и Джон, воскликнул Стюарт. – Может, вам и как мы играем не нравится?

– Как ты – точно не нравится, – заявил Берт. – Мне у тебя только очки нравятся.

– Ну и все тогда, – окончательно обиделся Стюарт. – Я записываться не буду!

Слишком часто в последнее время ему тыкали его слабой техникой. Действительно, если бы не уговоры Джона и не желание встретиться с Астрид, он бы и в Германию не поехал.

– Пожалуйста, – пожал плечами Берт. – Не хотите, не надо. Мало ли в Гамбурге музыкантов? А я, между прочим, плачу неплохо…

– Хотим-хотим, – вмешался Пол и обернулся к Джону. – Если мы решили прославиться, от таких предложений не отказываются.

– Я записываться не буду, – твердо повторил Стюарт.

Когда они играли в ливерпульской «Каверне», Стюарт, серьезно относившийся к своим успехам в живописи, несколько раз по тем или иным причинам отпрашивался у Джона, и на басе, переставив струны под левую руку, его подменял Пол. Звучали «Битлз» тогда даже лучше.

– Стью, – как бы оправдываясь, обернулся к нему Пол, – если ты не против, я за тебя сыграю?..

Стюарт с деланным равнодушием пожал плечами и посмотрел на Джона. Но тот отвел взгляд. Его гнев уже остыл. А искушение увидеть свое имя на конверте настоящей пластинки, пластинки с большим тиражом, было очень велико.

– По рукам? – спросил Берт и протянул ладонь.

– По рукам, – вздохнул Джон, чувствуя, что совершает маленькое предательство. После рукопожатия он обернулся к Стюарту:

– Не обижайся…

– Да ладно, чего там, – махнул рукой тот. – Все нормально. Хочешь совет?

– Ну?

– Пусть на записи стучит Ринго. Как в тот раз… – Стюарт не заметил, что сзади к ним подошел Пит.

– С чего это вдруг?! – возмутился тот. – Если ты сам играть не хочешь, не решай за других!

– Ладно, проехали, – поморщился Стюарт.

– Почему это проехали?! Я уже давно заметил, что ты под меня копаешь!

– Перестань, Пит, – вмешался Пол.

– Что перестань?! Носитесь со своим Стюартом, как с писанной торбой, а я как будто и не с вами играю.

– Мне кажется, ты сам держишься отдельно… – начал Пол, но Пит его перебил:

– Не знаю, что тебе кажется! Не надо решать за меня! – И в который уже раз повторил свою присказку: – Каждый делает то, что хочет!

Впервые Пол подумал о том, что они оба – Пит, и Стью – чужие для остальных. Пит был симпатичнее ему. Его желания были понятны, как и сам Пол, он любил комфорт, красивую одежду и девочек. А Стюарт чертовски умен… Но для них обоих музыка была только средством. Для остальных же она была сутью.

До сих пор молчавший Джордж, заметил:

– Если мы будем работать в том же режиме, мы или свихнемся, или начнем грызть друг другу глотки.

Действительно, ежедневная восьмичасовая игра делала их раздражительными и агрессивными. Спасали наркотики.

Вскоре Пол припомнил брошенную Джорджем фразу при совсем других обстоятельствах. Как-то, проснувшись среди ночи, он, в сочившемся через окно лунном свете увидел Джорджа, в одних трусах стоящего на карачках перед кроватью Джона. Он что-то тихонько бормотал, и Пол подумал, не рехнулся ли тот окончательно на религиозной почве или от передозировки транквилизаторов.

Пол прислушался.

– …Мне тоже иногда бывает одиноко, – говорил Джордж. – Но я знал, что может спасти нас от депрессии. Маленький кусочек сыра. И я не ошибся. Наша жизнь снова имеет смысл…

Пол перепугался окончательно, тихонько повернулся носом к стенке и постарался заснуть.

Весь следующий день он с нездоровым интересом приглядывался к Джорджу, но тот вел себя, как нормальный.

На самом деле Джордж не сошел с ума. Просто он обнаружил в их квартире еще одного жильца. Это была мышь. Она жила в норе с выходом под кроватью Джона.

Джордж был склонен дружески относиться к любой твари Божьей. Почему-то уверенный, что имеет дело с представителем сильного пола, он окрестил мыша Марком и, подкармливая его по ночам, вел с ним житейские, а порой и теологические беседы.

Их квартира в портовом районе Гамбурга превратилась в натуральный клуб. Реже остальных тут бывали Пит и Стью. Пит ночевал то у одной, то у другой подружки, а Стюарт практически жил у Астрид.

Зато подруга Пола – «головокружительная Лиззи» – постоянно торчала здесь. «Прописался» тут и Клаус Воорман, сдружившийся с Джоном и как бы заменявший ему Стью. Ринго Старр, теперь – лучший друг Джорджа, иногда даже оставался у них ночевать.

Вот и сегодня вечером они сидели именно в таком составе.

В огромной кастрюле Лиззи сварила глинтвейн – из дешевого вина и дешевых яблок, и все потягивали горячий и терпкий, отдающий корицей напиток.

– Я предлагать сегодня играть в правда, – заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.

– В правду? – не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. – А мы что, разве врем все время?

– Пол, ты быть глупей, чем мне, – улыбнулась Лиззи. – Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! – вскочила она. – Сейчас!

Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечей. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством.) Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.

– Теперь – говорить правду, – сказала она. – Что любим, что хотим. – И она сказала что-то еще, по-немецки, Клаусу.

– Иммер берайт[35], – отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.

Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.

– Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили русские в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев.

А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.

Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас – очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу, смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри, и от желанного тела Лиззи, снаружи, делало окружающее ясным и звонким.

Неловкое молчание прервал Джон:

– Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, – сказал он. – Это будет очень хорошая пластинка.

– Теперь ты, Джон, – предложила Лиззи.

Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, подполз к свече на карачках. Встал перед ней, как и Клаус, на колени. Вдруг посерьезнел, поправил очки и задумался. Потом сказал:

– Я хочу, чтобы была жива мама. Но это невозможно. А раз так, я хочу только одного: быть знаменитым и богатым. Все.

Он, было, начал подниматься, но, передумав, снова опустился на колени. – Когда я стану богатым, я хочу, чтобы ко мне явился мой отец, который предал маму и меня. И я спущу его с лестницы своего роскошного особняка. Вот теперь точно – все.

Возвращаясь на свое место, Джон бросил: «Похоже на игру в раздевание».

Ринго сам, без приглашения, приблизился к свече и принял соответствующую позу. Свет, падавший снизу, делал его похожим на сказочного гнома. «Почему он до сих пор не носит кольцо в носу? – подумал Пол и усмехнулся. – Носик подходящий».

– Я – Ричард Старки, неграмотный облезлый кот, – сказал Ринго и зачем-то покивал, как бы усиливая этим правдивость сказанного. – И никому я, братцы мои, не нужен, кроме своих друзей. Потому я хочу больше всего на свете, чтобы мои друзья всегда были со мной. Я знаю, так не бывает, но мне очень хочется. Вот так. Это я, как трибун вам говорю.

Последнюю его фразу никто не понял, но атмосфера разрядилась.

На исповедальную позицию выдвинулся Джордж. Неожиданно он воздел руки вверх:

– Господин мой, – сказал он, обращаясь к Тому, Кто не мог не слышать его. – Я хочу быть ближе к Тебе. Музыка, вино, любовь, друзья… Я чувствую Тебя во всем этом… Мы с Тобой. Не забывай нас… и Марка. – Он хотел сказать что-то еще, но, оглядевшись, опустил руки и вернулся на место.

– Какого еще Марка? – спросил из своего угла Джон.

– Это мой друг. Такая же тварь, как и все мы.

– Аллилуйя, – ехидно протянул Джон.

А Пол внезапно осознал ускользавший от него второй смысл происходящего. «Что бы мы сейчас не говорили, – подумал он, – это мы клянемся друг другу в верности…»

– Шнеллер, – подтолкнула его Лиззи.

Пол встал перед свечой. И вдруг оказался в центре мира. И стало ужасно трудно собраться с мыслями. Или виноват глинтвейн?

– Недавно мне приснилась мама Мэри, – начал он, сам не понимая, почему заговорил именно об этом. – Она вошла в мою комнату и спросила: «Ну, как ты, сынок?» А я сказал ей: «Я не знаю, как я. Я хотел стать учителем, мама, чтобы ты гордилась мной на небесах. Но выходит по-другому. Похоже, я буду музыкантом…» И вдруг она сказала мне: «Пусть будет так…» И исчезла…

Пол вздрогнул и огляделся. Все внимательно и очень серьезно смотрели на него. При чем здесь сон? Он почувствовал, что должен продолжать.

– И если уж мне суждено стать музыкантом, я хочу быть самым знаменитым в мире. Вот! – Сказал он. – А еще я, в конце концов, хочу трахнуть свою подружку Лиззи.

Джон поперхнулся вином и закашлялся. А Пол покраснел от смущения, сам удивляясь собственной выходке. И, в то же время, он был горд своей смелостью.

Прокашлявшись, Джон захлопал ему в ладоши, и его поддержали остальные.

Пол вернулся на диван, а Лиззи уже стояла на его месте:

– Я говорить по-английски, чтобы все понимай меня, – сказала она. – Я хочу ехать в Париж. Моя мечта быть балерина, чтобы все сказать: «Какая она прекрасная». Маме стыдно, что я танцевать в ресторане. Я хочу, чтобы она сказала: «Ты умница, Лиззи»… Хочу много денег. Но это за себя. А больше я хотеть за вас. Вы все такие хорошие… Я хотеть, чтобы все, что вы говорить сегодня, сбылось.

– Особенно у Пола, – с усмешкой проворчал Джон из своего угла.

– Особенно у Пола, – с вызовом посмотрела Лиззи в его сторону. – Да.

И она вернулась на свое место. И никто не засмеялся. Даже Джон. Но удержаться от ехидного замечания он все же не сумел:

– Только не сейчас, потерпите, – сказал он, зажигая свет. И волшебство рассеялось. – Пора топать в клуб.

Запись с Тони Шериданом длилась несколько дней. Он был «свой в доску» и большинство песен, которые он спел, были самыми популярными хитами. Кроме того «Битлз» уже давно и сами играли их в клубе. Так что особых проблем не возникло.

Правда, Берт Кемпферт заявил, что название «Битлз» немецкую публику вряд ли привлечет, да, к тому же, оно созвучно с местным сленговым словечком «пидлз», означавшим член. И он предложил назваться по-другому – «Бит Бразерз». Как ни странно, Джон легко проглотил это. Его сговорчивость объяснялась просто: если бы они записывались на диск сами, это были бы «Битлз» и только «Битлз», а как аккомпаниаторам, не все ли равно, как называться?

Для пластинки они записали шесть песен, но к июню, когда они собрались обратно в Ливерпуль, диск еще не вышел. Появился только сигнальный миньон с двумя песнями – «My Bonnie»[36] и «When The Saints Go Marching In»[37].

Но и это, наряду с отъездом, стало достаточным поводом для грандиозного сабантуя в «Топ Тене». Тут уж в гримерку набились все – и музыканты, и друзья, и подруги.

Шнапс и пиво лились рекой. Проигрыватель надрывался американскими рок-н-роллами вперемешку со слащавыми немецкими шлягерами. Астрид Кирхгерр фотографировала всех на память.

Это было грустное веселье.

– Я вернусь, честное слово вернусь, – говорил Пол, обнимая свою Лиззи. – Не могу же я остаться, когда уезжают все…

И, как гром среди ясного неба, прозвучал тост Стюарта:

– Ребята! – начал он. – Ребята, я хочу сказать что-то важное. Сделайте музыку потише.

Проигрыватель выключили, все зашикали друг на друга.

– Ребята. Сегодня у нас масса причин для выпивки. Во-первых, расставание, это знают все. А во-вторых, мы с Астрид решили пожениться.

– О-о-о! – обрадованно загалдели все. Только Джон, смекнув, что из этого следует, помрачнел и выкрикнул:

– Ты что, остаешься тут?!

– Да Джон. Прости. Профессор Лерхенфельд сказал, что подготовит меня, и с сентября я буду принят в Гамбургскую академию художеств. Ты знаешь, я плохой музыкант, и до сих пор я был с вами только потому, что очень люблю вас. Но игра в музыку кончилась. Началась настоящая музыка… Эта пластинка, – он взял с колонки миньон и помахал им, – начало больших побед.

Он замолчал, притихли и остальные. Трудно было представить «Битлз» без Стюарта.

– Ты не можешь нас бросить сейчас! – крикнул Джон.

– Я не бросаю. Я отпускаю вас. Я выпрыгиваю из корзины, и шар под названием «Битлз» устремляется к звездам.

А это, – Стюарт положил диск на место и взял за гриф бас-гитару, – это – тебе. – И он протянул инструмент Полу.

Даже по нынешним временам это был королевский подарок, и у Пола, когда он принимал гитару из рук Стюарта, к горлу подкатил комок.

– А теперь – выпьем! – закончил тот.

И в то время, когда все последовали его призыву, он, понизив голос, добавил специально для Пола:

– И не забудь о том, что я тебе говорил, – он показал глазами на Ринго Старра, который, никого не слушая, с идиотским выражением выстукивал что-то ладонями по ляжкам. – Вместе вы будете рядом с Богом.

Пол кивнул. И, сквозь радость от ощущения всеобщего братства, сквозь горечь от расставания с другом, в его душе, словно чернильная клякса через промокашку, проступило пятно безотчетного страха.

Ему нравился Ринго. Но он уже почти не сомневался, что мистические выкладки Стюарта верны.

Так кто же станет следующей потерей?

13

Нельзя сказать, чтобы Брайан Эпштейн уж очень любил музыку. Но во всяком случае, против музыки он не имел ничего. И, раз уж вышло так, что ему пришлось заведовать отделом грампластинок, он решил подойти к этому делу серьезно.

Во-первых, он выписал самые крупные музыкальные журналы и иногда листал их. Во-вторых, стал лично, часто не без отвращения, прослушивать все поступающие к нему диски. А в-третьих, завел «книгу спроса», в которой фиксировал поступающие заказы и каждый факт продажи. Он хотел ориентироваться в музыкальном рынке.

К его прискорбию, наибольшим спросом у ливерпульцев пользовались не Сибелиус и Григ, а разная грохочущая и бренчащая, преимущественно американская, ерунда. В качестве нештатного корреспондента Брайан стал сотрудничать с местной музыкальной газеткой «Мерси Бит», пытаясь хотя бы таким образом возвышать эстетические пристрастия сограждан.

Однако, бизнес есть бизнес. И потомственный торговец Эпштейн делал все для того, чтобы каждый покупатель мог найти у него то, что хотел.

Неожиданно для Эпштейна-старшего, отдел его непутевого сына на Шарлот-Стрит стал процветать и расширяться.

Настолько, что вскоре появилась возможность превратить его в самостоятельный магазин.

Поначалу Брайан относился к своей работе, как к тяжкой повинности. Но только не теперь. Теперь он летел в свой магазинчик «Немз» как на крыльях. И дело тут было не в коммерческом процветании. Дело было в том, что на днях он принял на работу продавщицу – молоденькую аппетитную еврейку Риту.

Брайан был без ума от нее.

Только для того, чтобы пустить ей пыль в глаза, он купил подержанный, но еще вполне приличный «Форд-зодиак». Только из-за нее он перед выходом на работу не меньше часа проводил перед зеркалом, наводя марафет, оценивая свою внешность, а, соответственно, и шансы.

Именно этим занимался он и сейчас.

«Зрелище не из приятных, – уныло констатировал он, разглядывая свои худые и кривые ноги, не желающие признавать моду курчавые волосы, а так же розовые, без тени одухотворенной бледности, щеки… – Как не соответствует все это моей тонкой поэтической душе! Но если девушка полюбит меня, она почувствует за этой обманчивой грубой внешностью нежное и трепетное сердце художника!.. Решено! Сегодня я буду настойчив и смел!»

Узрев через стекло витрины машину управляющего, Рита торопливо сказала в трубку телефона:

– Ну, все, Мейбл, мой болван приехал! О, Боже, видела бы ты какой ужасающий куст герани он тащит в своих лапах! Купил?! Жди! У мамочки из горшка украл, точно говорю! Ну все, пока! Позвоню позже…

Рита торопливо бросила трубку, одернула юбку, подтянула грудь вверх и поспешила встречать хозяина к дверям.

Увидев ее на пороге, Брайан, несший цветок впереди себя, вдруг испуганно спрятал руки за спину.

– Какие новости? – спросил он, неловко протискиваясь между продавщицей и косяком. – Много ли посетителей?

– Что это у вас в руках, мистер Эпштейн? – вместо ответа спросила Рита, изогнув роскошную черную бровь.

– В руках? – Брайан вынул из-за спины левую руку. – Ничего…

Рита продолжала смотреть на него все с тем же выражением. Брайан нехотя достал и правую руку.

– Ах это?! – воскликнул он в притворном удивлении. – Чуть не забыл! Это вам.

Сунув ей букет, он, не оглядываясь, быстрыми шагами протопал в свой кабинет. Щелкнул замок.

– Болван… – покачала головой Рита.

А Брайан в это время, бормоча то же самое слово, бегал из угла в угол своего кабинета, то и дело ударяя себя ладонью по лбу:

– Болван! Болван! Какой же я болван! Полное ничтожество!.. – Он остановился. – Я должен немедленно исправить ситуацию!

Он кинулся к телефону и, покопавшись в записной книжке, набрал номер:

– Муниципальный театр? Что у вас сегодня вечером? Премьера? «Сигурд Крестоносец»? А нельзя ли чего-нибудь повеселее? Ах да, простите… Я могу заказать у вас два билета? Все продано? Как же быть? Мне совершенно необходимо попасть туда! Может быть у вас найдется бронь для газеты «Мерси бит»? Кто говорит? Брайан Эпштейн, музыкальный обозреватель… Почему не представился сразу? Как-то не подумал… Ах, это ты, Мордыхай? Да, да, конечно! Конечно напишу. Спасибо, спасибо, ты меня очень выручил!

Положив трубку, Эпштейн опять принялся клясть себя: «Действительно, какого беса я не представился сразу, ведь администратор театра мой старый знакомый. Папа прав, я никогда не стану настоящим евреем…»

– Рита, – позвал он, отперев дверь.

– Да, сэр?

– Рита, э-э-э… Нам не привезли ничего новенького?

– Нет, мистер Эпштейн. Но поступило два заказа на миньон ансамбля «Битлз».

– Какое дурацкое название… Рита, – продолжал он, пряча глаза, – вы знаете, мамочка купила мне билет в театр. Сегодня вечером там дают «Сигурда Крестоносца». Прекрасное произведение. Почему-то она купила два билета. Не могли бы вы, э-э-э… Не составите ли вы мне компанию?

Рита возвела очи к потолку:

– О, нет, мистер Эпштейн! «Сигурд Крестоносец» – это же такая скучища… Вы уж не сердитесь на меня…

– Ну что вы, Рита, раз вам неинтересно…

Брайан попятился обратно в кабинет. Заперевшись, он приник горячим лбом к холодному стеклу дверцы книжного шкафа и прикрыл веки. «Как все глупо, как глупо!..»

Открыв глаза, он увидел прямо перед собой корешок книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».

«Нет! Только не опускать руки! – сказал себе Брайан решительно. – Надо что-то делать! Все что угодно, только не отступать!»

Набрав прежний номер, он выпалил:

– Мордыхай? Это снова я. Пожалуйста, извини, но я не приду сегодня. Мне и самому жаль, но ситуация изменилась.

Он нажал клавишу сброса и тут же набрал следующий номер:

– «Адельфи»? Добрый день. Я могу заказать столик на двоих на сегодняшний вечер? Да, да, прекрасно. Эпштейн. Брайан Эпштейн.

Бросив трубку, он опять появился в отделе. Рита в этот миг тоже разговаривала по телефону.

– Вы знаете, Рита, у меня ужасная память! Как я мог собираться в театр, если у меня сегодня юбилей?!

– О?! Какой юбилей? – сделала заинтересованный вид Рита.

– День рождения… День рождения… моей любимой лошади. Да.

– Лошади?!

– Да. Ее звали «Эмбер». Вы не представляете, Рита, как много она для меня значила! Но нас разлучили. Мы не виделись уже много лет. Я собираюсь отметить эту дату в «Адельфи». Может быть, вы пойдете со мной?

– Мистер Эпштейн, мне так жаль… Я сейчас на диете. Мне ничего нельзя – ни есть, ни пить. Совсем нельзя… – Всем своим видом она просила извинения за свой отказ. – Может быть, как-нибудь в другой раз?

– Действительно, жаль, ужасно жаль, – кивнул Брайан и, чуть не плача, убрался обратно в кабинет.

– Ты слышала, Мейбл? – тихо спросила Рита в трубку, которую все это время держала в руках. – Похоже, мне придется увольняться. Этот болван окончательно обезумел. Теперь он пригласил меня в ресторан, отмечать день рождения какой-то лошади… Да! Именно лошади!

«Все! – сказал себе Брайан, – хватит бродить вокруг да около! Я должен открыться ей… Пусть я буду отвергнут, но я должен знать точно!»

И он в какой уже раз выскочил в отдел.

В этот миг в магазин вошел патлатый юноша в кожаной куртке.

– Крошка, – обратился он к Рите, – сделай-ка мне сингл «My Bonnie» ансамбля «Битлз».

«Крошка!» – повторил Брайан про себя, мгновенно приходя в ярость.

– У нас нет этой пластинки! – рявкнул он посетителю.

Рита удивленно покосилась на него, а паренек пожал плечами и пошел к выходу.

«Как некрасиво вышло», – тут же пожалел Брайан о своей выходке и крикнул посетителю вдогонку:

– Одну минутку!

Паренек обернулся.

– Давайте, я запишу ваш заказ, и в течении недели мы постараемся найти для вас эту пластинку.

– Валяйте, – согласился тот, снова пожав плечами.

– Так, так, так, – сказал Брайан, доставая из-под прилавка книгу спроса, – ваше имя?

– Курт Раймонд Джонс.

– Ансамбль… ансамбль…

– «Битлз». Еще их называют «Бит бразерз». Пластинка «My Bonnie». Записана в Гамбурге.

Открыв журнал на «би», Брайан уставился на его страницу, как на гремучую змею. Вся она была исписана заказами на этот самый диск!

Брайан внес данные заказчика, а когда тот вышел, обернулся к Рите:

– Почему вы мне не сказали о том, что эти «Битлз» пользуются таким спросом? Мы теряем прибыль, теряем заказчиков!

– Я обзвонила всех наших поставщиков, – стала оправдываться Рита, – этой пластинки нет ни у кого.

– А есть ли она вообще? Лично я такого названия никогда не слышал.

– Есть, есть, – я слушала ее у подруги.

Эпштейн тут же набрал номер редакции «Мерси Бит».

– Джим, это я, – обратился он, услышав голос знакомого журналиста. – Что ты знаешь о «Битлз»?

– О! И ты туда же! – заорал ему в ответ коллега. – Нас уже замучили с этими «Битлз»!

– Кто замучил?

– Фанаты! Пустоголовые тинейджеры.

– Ну, я-то не тинейджер. И не пустоголовый, надеюсь. Мой вопрос связан с бизнесом. Заказывают пластинку, а я не знаю, где ее взять. Что посоветуешь?

– Спроси у самих «Битлз».

– Глупая шутка. Я что должен отправляться для этого в Гамбург? Или они американцы?

– В какой Гамбург?! Это наша, местная, ливерпульская группа. Честно говоря, я не уверен, что пластинка, о которой ты говоришь, действительно существует. Кому могли понадобиться наши провинциальные лоботрясы?

– Местная группа? – не поверил своим ушам Брайан. – И пользуется таким спросом?

– Да-да! Ко мне толпами ходят их поклонники, все, как один, в кожаных куртках и с нечесаными шевелюрами! И они требуют, чтобы я написал о «Битлз» хоть что-нибудь… Слушай, может быть ты выручишь меня? У меня совершенно нет времени на эту чепуху.

Тут только Эпштейн заметил, что прежде флегматичная Рита вдруг оживилась и делает ему какие-то отчаянные знаки.

– Подожди-ка минутку, – бросил он журналисту и прикрыл трубку ладонью. – В чем дело?

– «Битлз» играют в клубе «Каверна», это в двухстах ярдах отсюда. Мистер Эпштейн, возьмите меня туда, я столько слышала о них, мне так понравилась пластинка, я просто мечтаю на них посмотреть!

Не веря своему счастью, Брайан вновь поднес трубку к уху.

– Джим, оказывается, они работают в «Каверне». Ты можешь сделать мне контрамарку на двоих?

– Все что угодно, Брайан, лишь бы ты написал материал! Ты меня просто спасаешь! Я немедленно позвоню хозяину «Каверны» и обо всем с ним договорюсь. Ты пойдешь сегодня?

– Сегодня? – спросил Эпштейн Риту, вновь прикрыв трубку ладонью.

Та усиленно закивала, сделав большие глаза.

– Да, – сегодня, – ответил он журналисту.

– Приходишь, называешь свое имя, и все проблемы решены. Начало в восемь. Дерзай!

Услышав гудки, Брайан положил трубку на аппарат.

– Идем?! – с мольбой и надеждой в голосе спросила Рита.

– Идем, – кивнул тот, приглядываясь к ней. Такой он ее еще не видел.

– Вы – просто гений! – закричала она, подскочила к нему и страстно поцеловала.

Эпштейн ошарашено потрогал щеку.

«Что же это за „Битлз“ такие? – подумал он. – Кто бы они ни были, но они умеют творить чудеса».

14

Вечером Рита удивила Брайана. Сев в автомобиль, она моментально перестала быть его подчиненной, а превратилась в капризную, знающую себе цену светскую даму.

Но он не сразу заметил эту перемену.

Вставив ключ, но не поворачивая его, Брайан решил развлечь свою спутницу беседой:

– Вы знаете, Рита, вчера мне приснился удивительный сон. Как будто я лезу на высоченный столб и никак на могу добраться даже до половины. И я сползаю вниз. Я плачу и повторяю попытки – снова и снова… И вдруг я вижу, что из-за горизонта в мою сторону ветер несет облако. Но не простое, а состоящее из цветочных лепестков и стофунтовых банкнот! Увидев это, я, конечно, сразу смог забраться на самый верх. Но только я добрался до облака, деньги дождем посыпались вниз. А я не могу ловить их, ведь тогда я упаду. И я вижу, что внизу множество людей с радостными песнями собирают этот урожай. А мне – не успеть спуститься. И я торчу на этом столбе, как осел. К чему это, как вы думаете, Рита?

– К тому, что вы – осел, Брайан. Мы когда-нибудь, наконец, поедем?

«Вот тебе раз, – подумал он, заткнувшись и поворачивая ключ, – все-таки она ко мне неравнодушна…»

Их провели и усадили за отдельный столик, как особо уважаемых гостей. Тут было душно, сыро и шумно. «Лучше бы мы все-таки сходили на „Сигурда Крестоносца“», – мелькнуло в голове Эпштейна, но сказать об этом Рите он не посмел. Ей-то тут явно нравилось, она вертела головой, с любопытством разглядывая посетителей. И он побаивался, что она снова назовет его «ослом».

Неожиданно для Брайана, он услышал свое имя. Спрыгнув со сцены и держа микрофон в руках, Диск-жокей Боб Вулер объявил:

– Эгей, ребятки! А у нас тут большой человек! Позвольте представить вам владельца магазина «Немз» и корреспондента «Мерси бит» мистера Брайана Эпштейна!

Посетители захлопали и засвистели. Боб как раз добрался до столика раскланивающегося Брайана и протянул микрофон ему:

– Два слова, мистер Эпштейн.

– Добрый вечер, друзья, – заговорил Брайан. – Я рад приветствовать вас в этом замечательном клубе. И вот что я, в связи с этим, хотел бы вам рассказать. Недавно мне приснился поразительной сон. – Он почувствовал, что Рита пинает его под столом, но остановиться уже не мог. – Мне приснилось, что я нахожусь примерно в таком же клубе, как этот, и стою возле стойки бара. И вдруг к стойке на задних лапах подходит огромный ёж. Ёж в человеческий рост. А бармен, словно бы так и надо, спрашивает его: «Что будете пить, мистер?» Но ёж почему-то оказался глухонемым. И он начал объяснять жестами…

Рита пинала Брайана все сильнее. Боб Вулер, вежливо улыбаясь, пытался отобрать у него микрофон… Но не тут то было.

– …И тогда пришлось вмешаться мне. Я сказал бармену: «Налейте-ка ему виски». И бармен сделал это. Но, оказалось, я не угадал. Ёж понюхал рюмку, сморщился и выплеснул ее содержимое мне в лицо. А затем злобный еж пригвоздил меня к стойке своими гигантскими иглами. Спасибо за внимание. Продолжайте веселиться. – В полной тишине Брайан отдал микрофон и уселся за столик. Утирая платком пот со лба, он спросил Риту:

– Как я их, а?!

Та молча постучала себя пальцем по лбу и отвернулась. Боб Вулер, нервно похохатывая, объявил:

– Вот такая замечательная история приключилась с мистером Эпштейном. А теперь – «Битлз»!

Зал взорвался аплодисментами.

– Тут понимают хорошую шутку, – заметил Брайан Рите. Ему все больше нравилось здесь. Хотя объявленые музыканты выглядели не слишком опрятно.

Точнее – слишком неопрятно. Они заиграли, и солист в очках запел:

Ничего глупее Брайан не слышал. Но ритм был упругий, мелодия симпатичной, а главное – у него было прекрасное настроение. Он даже начал пританцовывать, не вставая со стула.

– Рита, – позвал он. – Может, попляшем?

Она не услышала его. Целиком поглощенная музыкой, она во все глаза разглядывала то, что происходило на сцене. А на сцене происходило черт знает что. Музыкантам, похоже, было наплевать на публику, и они преспокойно поворачивались к ней спиной, кричали что-то друг другу, жевали резинку… Как ни странно, именно это и нравилось зрителям.

Но то, что Рита совсем не обращает на него внимания, слегка обидело Брайана:

– Выпьем? – достал он бумажник.

Никакой реакции.

Но вот песня закончилась, и Рита сама обернулась к Брайану:

– Как здорово! Как они мне нравятся!

Он тут же придумал, как превратить их успех в свой:

– Хочешь, я тебя с ними познакомлю?

– Да?! – она схватила его за рукав. – Брайан, какой ты милый! А что ты им скажешь?

– Я скажу, что хочу познакомить их с самой прелестной продавщицей моего магазина. Пойдем, когда кончится отделение, – успел еще сказать Брайан, прежде чем снова заиграла музыка, и Рита вновь стала невменяемой.

А он задумался. Действительно, для того, чтобы подойти к «Битлз» нужен какой-то предлог. Он тут же сочинил его.

Через сорок минут, сложив в дипломат несколько заказанных бутылок шампанского, Брайан повел Риту за кулисы.

– Эпштейн, – сказал он, войдя в музыкалку.

– Кто? – спросил певец-очкарик, смерив его взглядом.

– Я, – ответил Эпштейн.

– Зря, – сказал тот и отвернулся.

«Не слишком-то они гостеприимны», – подумал Брайан и решил сразу перейти к только что придуманному делу:

– Давайте поговорим о наших проблемах, – заявил он.

– А у нас есть проблемы? – вмешался смазливый паренек, игравший на басе.

– Теперь будут, – сказал Брайан. – Я стану вашим менеджером.

– А кто вы такой-то? – снова обернулся очкарик.

– Эпштейн, – весомо повторил Брайан.

– Так бы сразу и говорили, – протянул руку очкарик. – Я – Джон, этот левша – Пол, вот тот мальчишка – Джордж, а вон та злобная хитрая морда – это Пит.

– Очень приятно, очень приятно, – пожимал он руки музыкантам. – А это, позвольте представить, Рита Гаррис.

Джордж пожал девушке руку. Пол ей руку поцеловал. Джон, приобняв ее, чмокнул в щечку. А Пит, не по-детски облапив ее, поцеловал в губы, в засос.

Брайан оторопел. Нужно было срочно отвлечь их внимание от Риты.

– Значит так, – быстро заговорил он. – Вы не поверите! Представляете, вы будете отдавать мне двадцать пять процентов своего заработка!

Пит тут же отпустил девушку:

– С какой стати?! – выпучил он глаза.

– Да так, – пожал плечами Эпштейн довольный успехом.

– У нас уже есть менеджер, – заметил Джон. – Его фамилия Вильямс, и он берет только десять процентов.

– Ну и чего вы с вашим Вильямсом добились? – поднял брови Брайан. – Играете в этом грязном подвале. А если за дело возьмусь я, вы уже через месяц будете выступать в Лондоне. В «Королевском театре»!

Джон присвистнул и бросил:

– Что-то слишком у вас все просто. Вы кто такой-то?

– Я – еврей, – ответил тот так, словно это объясняло все.

О евреях Джон знал только одно. Что они страшные скупердяи.

– А почему бы вам для начала не купить нам пару бутылочек? – провокационно предложил он.

– Ничего не надо покупать, – ответил Эпштейн.

– Так я и думал, – махнул рукой Джон и усмехнулся. – Зачем покупать? Нужно только брать с нас двадцать пять процентов, а покупать ничего не надо.

– Не надо, – подтвердил Эпштейн, открывая дипломат. – У меня все с собой. – И он выставил на стол три бутылки шампанского.

Джон поглядел на него совсем другими глазами.

– Так как вы смотрите на мое предложение? – спросил Эпштейн. – Если согласны, сейчас и отметим.

Рита восхищенно таращилась на него.

В музыкалку заглянул Боб Вулер:

– Через минуту – на сцену.

– Хорошо, – кивнул ему Джон и снова обернулся к Брайану. – Мистер, а машина у вас есть?..

– Конечно, – кивнул тот. – И у вас скоро будут машины. Ну что, согласны?

Джону показалось, что соглашаться сразу будет не по-деловому.

– Мы немного подумаем, – ответил он.

– Вот как? – Брайан сложил бутылки обратно в дипломат. – Тогда отложим до следующего раза.

Как ни странно, идея продюсировать «Битлз» действительно захватила Эпштейна. Теперь в «Каверне» его видели чуть ли не ежедневно. И, наблюдая за реакцией публики на музыку группы, он с каждым разом все больше верил в то, что дело пахнет большими деньгами.

Заказанные им в Гамбурге двести дисков «My Bonnie» исчезли с прилавков «Немз» за три дня.

Он с головой ушел в это дело, Рита, раньше словно бы и не замечавшая его, сейчас, напротив, стала оказывать ему всяческие знаки внимания. Но теперь уже ему было не до нее.

Чтобы лучше понять, что же это собственно за дело – менеджмент, и с какими людьми ему предстоит работать, он встретился с Вильямсом.

– Леннон – несносный тип, – сказал Вильямс. – Представьте, он отказывается выплачивать мне десять процентов от заработка, если находит работу сам.

– Но это же естественно… – удивился Брайан.

– Ничего не естественно. Если я – их импресарио, то они не должны искать работу сами.

– Ну, а если вы этого не делаете? – продолжал удивляться Брайан.

– Это уже – мои проблемы.

– Даже странно, что вы до сих пор работаете с ними, – заявил Брайан двусмысленно.

– И не говорите! Только последний осел станет с ними работать!

Тут Вильямс замолк и внимательно присмотрелся к Эпштейну.

«Вот тебе два», – подумал тот.

Наконец, третьего декабря, когда все предварительные шаги были сделаны, Брайан пригласил «Битлз» в молочный бар, принадлежавший его отцу.

Встреча была назначена на половину пятого.

«Битлз» и сами успели навести о нем справки, и решили, что такое сотрудничество может принести им пользу.

Ради такого случая не опоздал даже крайне непунктуальный Джон. А вот Пол как раз отсутствовал.

– Я не имею права начинать переговоры, если нет хотя бы одного из вас, – втолковывал Брайан. – Свою подпись в контракте должен поставить каждый. Да позвоните же ему, кто-нибудь!

Джордж нехотя подошел аппарату на стойке, и, поговорив, вернулся:

– Пол принимает ванну, – сказал он Брайану.

– Как это можно – вести себя столь безответственно в такой важный момент?! – вскричал Эпштейн.

– Зато он будет чистым, – усмехнулся Джордж.

Пол прибыл, и Брайан, поджав губы, протянул ему контракт.

– Где расписываться? – спросил тот, не читая. Он больше, чем все остальные хотел завязать отношения с человеком, у которого есть свой магазин, автомобиль и куча денег.

– Погоди, погоди, – отобрал у него бумагу Джон, который продолжал ожидать подвоха от этого буржуа.

Водя пальцем по строчкам и шевеля губами, он внимательно ознакомился с договором от первой до последней буквы.

– Ладно, – кивнул он, – пойдет. – И поставил свою подпись. Затем расписались Пол, Пит и Джордж.

– Вот и прекрасно! – потер ладони Брайан и сунул бумагу в дипломат. – Предлагаю отметить это дело стаканчиком молочного коктейля. Я плачу!

«Раньше он предлагал шампанское», – разочарованно подумал Джон. Но сдержался и не напомнил Брайану об этом. В конце концов, тот играет честно.

Когда «Битлз», выпив коктейль, покинули бар, Эпштейн достал контракт и, усмехаясь, осмотрел оставленные подписи.

«Папа будет гордился мной, когда я покажу ему эту бумажку! Эти „Битлз“ – сущие дети! Расписавшись сами, они не потребовали подписи с меня! Теперь, если дело выгорит, я подпишу контракт и буду получать свои проценты, а не выгорит – не подпишу, и бумага будет недействительной!»

Ему нравились «Битлз». Но он был деловым человеком.

После такого хлопотливого денька Брайан уснул, едва коснувшись головой подушки.

И ему приснился страшный сон.

Сцена. Толпа юношей и девушек не отпускают «Битлз». Но вот Джон и компания скрываются за кулисами. Там Брайан приоткрывает огромный кованный сундук и, просунув руку в щель, зачерпывает ковшом золотые монеты. А затем – ссыпает их в ладони и карманы музыкантов.

Они пытаются заглянуть в сундук, но Брайан не позволяет им этого. Хитрый Пит Бест, делая вид, что страшно ему благодарен, даже обнимает Брайана и целует его в губы, как давеча Риту. А сам все косится на щель под крышкой сундука. Но Брайан бдителен и осторожен. Никто не смог узнать, сколько золота у него осталось!

Все садятся в автофургон. Тогда Брайан хватает сундук за ручку… но не может сдвинуть его с места. Он налегает на него изо всех сил, но безуспешно.

Он хочет вернуть остальных, чтобы они помогли ему. Но он боится, что количество золота они определят по весу…

И фургон отъезжает без него.

Брайан плачет. Он ломает руки и зовет хоть кого-нибудь.

Но внезапно темнеет, и из леса (а раньше Брайан даже и не замечал этого леса) выходит огромный ёж.

Неторопливо, на задних лапах, вразвалочку приближается злобный ёж к Брайану. Тот кричит в ужасе, но ручку сундука отпустить не может…

Эпштейн проснулся в холодном поту. Включил ночник и достал из письменного стола папку для бумаг. Извлек из нее контракт, взял «Паркер» и занес его над графой «подписи сторон».

«Стой!!!» – вдруг закричал его еврейский внутренний голос.

«Что это со мной, действительно? – подумал Эпштейн. – Нервишки шалят…»

Он сунул ручку обратно в стаканчик, контракт аккуратно вложил в папку и задвинул ящик стола.

Остаток ночи он проспал без сновидений.

Спустя неделю Брайаном была зарегистрирована продюсерская фирма «Немз Энтерпрайзес», которая должна была устраивать концерты «Битлз» и выпускать диски с их записями.

Но первым делом он взялся за приведение в порядок внешности «Битлз».

– Вы должны поменять одежду, – заявил он.

– С нами никто не станет меняться, – усмехнулся Джордж.

Брайан проглотил эту шутку.

А вот высказывание Джона было более обоснованным:

– На новые костюмы нужно уйму денег. Вы, что ли, нам их купите?

Брайан достал бумажник:

– Нет, вы. По сорок фунтов на брата. Костюмы из серого твида с бархатными воротниками, белые рубашки, одинаковые неяркие галстуки. И не вздумайте покупать все это в магазине готового платья. Только на заказ!

– Фу ты, ну ты, какие мы важные, – поерничал Джон.

Но деньги взял.

В принципе, все они были не против этого нововведения, но Джон считал, что выступать в костюмах имеет смысл только в больших, возможно даже столичных, залах. Тут же, в родной «Каверне», говорил он, их просто засмеют.

Но Эпштейн не хотел этого и слушать.

– Вы нарушаете условия контракта! – сказал он, – внешний вид группы – прерогатива продюсера. В случае вашего отказа, я буду вынужден взыскать с вас неустойку в размере… в размере… – Он что-то прикинул в уме, а затем назвал такую сумму, что у Джона отпала челюсть. И больше он не спорил. А Брайан добавил:

– Кстати, люди в приличных костюмах не сквернословят.

В новых одеяниях «Битлз» вышли на сцену «Каверны» спустя две недели.

И в тот же день Эпштейн, довольный небольшой победой над их строптивостью, наконец-то выставил им обещанное когда-то шампанское.

У этой вечеринки была своя изюминка. Обмывая шикарные костюмы, «Битлз» старались блеснуть друг перед другом светскими манерами.

– Джордж, подай пожалуйста бутылочку, – попросил Пол.

– На, – элегантно ответил Джордж, подавая.

Пол покрутил проволоку на пробке, но та обломилась.

– Дай сюда, – услужливо вырвал бутылку Пит.

– Изольте-с, – согласился Пол. – Только осторожнее, может пиздануть.

– Отнюдь, – покачал головой Пит. – Умение позволит мне не привести сей процесс к столь плачевному результату… – И он сам обалдел от витиеватости своей речи.

– Не сомневаюсь, Пит, – согласился Пол, – у тебя ж опыта больше.

– Жопа-то? – удивился Пит. – Ну-у, не знаю, может быть, я лучше питаюсь?..

– Я имел в виду, опыта ж у тебя больше.

– А-а, – понял, наконец, Пит. – Да, это факт.

Но бутылка все-таки пизданула.

Пена залила костюм Джона, а Джорджу пробка прилетела в лоб. Схватившись за место ушиба, тот дико заорал:

– Ваше поведение, Пит, беспрецедентно! – и, помолчав, добавил более спокойно: – Сука.

– Присоединяюсь к этому мнению, – покивал Джон Джорджу, утираясь. – Я, право, как обоссался.

Пит, зажимая горлышко большим пальцем, нервно выкрикнул:

– Где же фужеры?

– Вот, – утонченно ответил Пол, вытаскивая посуду из шкафа.

– Не будет ли кто-нибудь из вас, джентельмены, столь учтив, – начал Джон, – и не откажет ли нам в любезности, которая заключается в том, чтобы немедленно и неукоснительно…

– Джон, быстрее говори! – заорал Пит.

– Фужеры надо помыть! – коротко объяснился Джон.

Никто и не пошевелился.

– Ну, как хотите, – Пит стал разливать шампанское в грязную посуду.

– Божественный напиток, – заметил Джордж, пригубив.

– Я еще тост не сказал, мистер торопыга, – отечески пожурил его Джон.

– Просим тост, просим тост! – жеманно вскрикнул Пол. – Ах, как это мило!

Джон поднял бокал и, вглядевшись в него, сказал:

– Что это у меня за сопля там плавает?

– Хороший тост, – одобрил Джордж и выпил свою порцию. К нему присоединились и остальные.

Вечеринка обещала быть славной.

15

Впервые увидев Астрид – возле сцены, под руку с Клаусом – Стюарт, без предупреждения, объявил: «Девушке, на которую я смотрю…» И исполнил «Love Me Tender»[39] Элвиса Пресли.

Это был дебют Стюарта в качестве вокалиста… И он не разочаровал надежд друзей: пел он отвратительно. Пол аккомпанировал ему на гитаре, а Джон и Джордж валялись за пианино на сцене и ржали, зажимая друг другу рты.

Блистательная фройлен, явно стоящая на пару социальных ступеней выше них, понравилась и Джону. Но он бы никогда не решился подойти к ней…

Каково же было его удивление, когда в тот же вечер она посадила Стюарта в свою машину и куда-то увезла его на всю ночь… А душу – навсегда.

… – Сатклифф, – оборвал воспоминания Стюарта профессор Лерхенфельд, – вы снова витаете в облаках? Повторите-ка, что я сейчас сказал!

Стюарт подвигал бровями, пытаясь разогнать розовый туман грез и вспомнить последнюю фразу лектора.

– Вы сказали, герр Лерхенфельд, что главным в портретах Эль Греко является его умение показать осанку духа…

– Пока вы не выучите немецкий язык как следует, вы никогда не выберетесь из болота вашего английского невежества. Будьте внимательнее. Мы говорим о руках… Серию портретов-эскизов Корина можно смело назвать «симфонией рук». Вытянутые вперед, щупающие воздух руки слепца, тонкие сплетенные пальцы художника, рука старухи, сжимающая клюку, высохшие, безвольные руки епископа… Целая вереница характеров и образов выраженная через руки.

Стюарт посмотрел на свои верхние конечности. Самым интересным, что он в них обнаружил, были подаренные Астрид часы. До перемены оставалось пятнадцать минут.

Он перевернул тетрадь, полистал ее и, найдя чистый лист, написал очередное послание Джону.

«Привет. Прочитал твою идиотскую статью. Пока».

Стюарт взял за правило чередовать подобные записки в одну строку с огромными, листов в тридцать-сорок, сюрреалистическими опусами. Джон писал ему не менее часто. Но его письма были попроще. А в последний раз он просто вложил в конверт вырезку из газеты «Мерси Бит» под названием «Краткий экскурс в историю сомнительного происхождения „Битлз“», автором которой был он сам.

Самым странным в этой публикации было то, что Джон ни словом не обмолвился в ней о барабанщике.

Перемены между лекциями Стюарт предпочитал проводить в туалете. Помпезное здание Академии действовало на него угнетающе. В туалетах было привычнее. Ведь «Битлз» проводили в них значительную часть своей гамбургской жизни. Репетировали, принимали таблетки, а иногда, за неимением лучшего помещения, таскали туда проституток.

Время от времени, за своими процентами, в Гамбург наведывался Аллан Вильямс. «Битлз» приходили в его излюбленный бар «Гретель и Альфонс», он без лишних вопросов отводил их опять же в сортир, по-научному констатировал: «Тестисы распухли, выделения из пениса…», и доставал огромный шприц.

Случайные связи для Стюарта прекратились после знакомства с Астрид. Но и он успел несколько раз пройти курс лечения в туалете.

От триппера пенициллин помогал.

Но в последнее время Стюарта беспокоили совсем иные боли.

Астрид первая отнеслась серьезно к его жалобам на мигрени. Дважды он терял сознание прямо на лекциях. Врачи осматривали его несколько раз, но ничего вразумительного сказать не могли. Сам Стью знал только, когда эта болезнь началась.

Еще до первой поездки в Гамбург Вильямс устроил им несколько концертов в залах на окраинах Ливерпуля. Аудитория там была «оторви да брось», и почти каждое выступление заканчивалось всеобщей потасовкой. Нередко местные парни задирались и к музыкантам, но те старались не связываться.

Но в один летний вечер, в Ливерленде, пьяная компания привязалась к ним на автомобильной стоянке. Драться было бесполезно, компания оказалась слишком велика, и «Битлз» попытались спастись бегством.

Стюарт бежал последним. Внезапно Джон заметил, что не слышит за спиной топота. Он обернулся. Преследователи исчезли. Не было и Стью. Джон кинулся назад и чуть не запнулся о него…

– Ты опять не спал ночь? – Астрид стояла перед Стюартом в полупрозрачном пеньюаре цвета морской волны.

Она была встревожена не на шутку.

– Ты забыл, что сказали врачи?

– Отосплюсь днем. Я могу работать только ночью. Ты же знаешь, после того, как мы любим друг друга, меня подкидывает и мне нужно малевать. Закрой глаза.

Астрид послушалась, и Стюарт, взяв ее за руку, провел в угол фотолаборатории, которая стала теперь и его мастерской.

– Вот. Смотри. Я назвал эту картину «Рок-н-ролл».

Холст был испещрен грубыми кричащими мазками. Пятна и переплетение линий. Коричневое, желтое и красное. Астрид внимательно рассмотрела полотно.

– Нет, – сказала она. – Это Джон. Внутри.

Стюарт странно посмотрел на нее:

– Точно. Но я подумал, что такое название никто не поймет. Во всяком случае, пока он не стал знаменит.

– Я ужасно боюсь этого. – Астрид присела на табурет возле мольберта. – Если они станут знаменитыми, ты начнешь ненавидеть меня за то, что остался со мной.

Стюарт засмеялся, но тут же остановился, приложив ладонь к виску.

– Уже? – забеспокоилась Астрид.

– Ничего, пройдет, – улыбнулся он. – Ты думаешь, я хотя бы на миг сомневаюсь, что они будут знаменитыми?.. Но без меня это случится еще скорее… Подожди…

Он взял кисть и добавил в углу холста неожиданно светлый зеленый зигзаг.

– Это – то место, где был я, – пояснил он.

Астрид прищурилась и наклонила голову. Затем согласно кивнула.

– Вы такие разные с Джоном. Как вы можете быть друзьями?

– А мы не друзья. Просто, на самом-то деле, цвета без звука не бывает. И наоборот.

– Джон – ненормальный. Он нравится мне, но он – одержимый.

– А я – не одержимый?

– Но, во всяком случае, ты не заставляешь свиней летать…

Астрид напомнила Стюарту историю, которая приключилась за пару недель до возвращения «Битлз» в Ливерпуль.

Будучи «под кайфом» Джон купил на рынке поросенка и, посадив его на поводок, гулял с ним по Репербану. Свою живую игрушку он назвал просто – «Дойче Швайн»[41] и то и дело командовал:

– Сидеть, немецкая свинья! Я сказал, просто сидеть, а не гадить на тротуар! Только немецкая свинья может додуматься до такой гнусности!..

Проходящие мимо недобро переглядывались, а кое-кто из прохожих следовал за ним, не отставая… Вскоре за ним гуськом тянулась группка матросов, только и ждущих, когда он зайдет в какой-нибудь безлюдный уголок, где его можно было бы проучить. Хорошенько и без сведетелей. Но Джон чудом добрался невредимым до отеля «Феникс», на верхнем этаже которого остановился в очередной раз приехавший Вильямс.

Войдя в номер менеджера, Джон открыл фрамугу и выглянул на улицу. Внизу стояли кровожадно настроенные немцы. Тогда, крикнув, чтобы привлечь их внимание, – «Немецкие свиньи умеют летать!» – Джон выкинул поросенка в окно…

– А это что? – Астрид указала на маленький лиловый овал посередине холста, который раньше не заметила. – Кого-то он мне напоминает…

– Это Пол.

– Его я боюсь даже больше, чем Джона. Он такой обаятельный… Я не верю ни одному его слову. Он… – Астрид сделала движение, словно настраивает диафрагму фотоаппарата, – он как бы смазан…

– Я всю жизнь мечтал о девушке, которая в моей мазне узнавала бы людей.

– Не забывай, что я «экзи».

Так называли себя ребята из ее компании. Связаны они были общими взглядами на искусство и увлечением экзистенциализмом. Их настольной книгой был роман Джека Керуака «На дороге», их философией – суждения Жана Кокто, их поэтами – Верлен и Рембо. Все они были или считали себя интуитивистами.

«Экзи» был и Клаус Воорман – прежний любовник Астрид. Они познакомились в частной художественной академии «Майстер Шуль» и были неразлучны, пока Клаус не забрел в «Кайзеркеллер»… Сама Астрид никогда бы не пошла в заведение такого пошиба.

Именно с этого момента жизнь Стюарта превратилась в нечто, состоящее только из двух, равноправных, частей – страсть и живопись.

… – И все-таки, тебе нужно спать. Хоть иногда. Не забывай, сегодня нам на прием к доктору Майеру.

– Я специально не спал. Чтобы картина болезни была яснее… А еще я должен быть физически утомленным. И я знаю, как этого добиться, – он коснулся губами ее шеи, – ты же поможешь мне в этом?..

Одной из особенностей аристократического жилища Астрид с видом на море была спальня с обитыми черным бархатом стенами. Это ностальгически напоминало Стюарту гроб в его ливерпульской мастерской.

И вновь медицинский осмотр был безрезультатен. Ничего не показали и рентгеновские снимки. «Боюсь, молодой человек, все дело в нездоровом образе жизни, – сказал Стюарту доктор Майер. – Признайтесь, вы много пьете?» «Нет… Но я принимал таблетки…» «Наркотики? – доктор осуждающе покачал головой. – Ни в коем случае! Но, судя по тому, что никаких ярко выраженных патологий мы не обнаружили, дело идет на поправку. Умеренность и воздержание – вот мой рецепт…»

Выйдя из клиники, Стью уселся рядом с ожидавшей его Астрид – на переднее сиденье ее автомобиля.

– Ну? – спросила она с надеждой.

– Сказали, мне может помочь только одно.

– Что?

– Дай руку.

Астрид протянула ладонь, удивленно глядя на него. И Стюарт надел ей на безымянный палец золотое колечко с пятью малюсенькими сапфирами. Деньги на этот подарок он копил почти год.

– «Can't Buy Me Love[43]»? – засмеялась Астрид.

– «Love Me Tender», – ответил он без улыбки.

16

– Джентельмены, – объявил Эпштейн, собрав их как-то в своей конторе, – для того, чтобы добиться известности, нам прежде всего необходимо записать диск-гигант. – Он победно оглядел своих подопечных.

– Да ну? – удивился Джон. – А я-то думал, нам нужно научиться танцевать тарантеллу.

– Что? – не понял Брайан.

– Тарантеллу, – пояснил Джордж, – зажигательный танец итальянских крестьян.

– А это сейчас модно? – заинтересовался Эпштейн.

«Битлз» переглянулись. Они никак не могли привыкнуть к тому, что чувство юмора у их босса хромает на обе ноги.

– Он пошутил, – мягко объяснил Пол. – Он так шутит.

– Ха-ха-ха, – залился смехом Эпштейн, без промедления оценивший удачную остроту. Но тут же, посерьезнев, вновь перешел к делу: – Я договорился с представителем лондонской фирмы «Декка» Майклом Смитом насчет записи демонстрационных фонограмм нескольких песен.

– Вы гоните? – предположил Джордж. О записи в «Декке» они не смели и мечтать.

– В смысле? – опять не понял Брайан. Иногда ему казалось, что они говорят на разных языках.

– Разыгрываете, – перевел Пол.

– Если бы я сказал, что моя бабушка была негритянкой, или что мой дедушка – магнат автомобилестроения, вот тогда бы я вас разыгрывал, – сердито сказал Брайан.

– То-то я думаю, откуда у вас такие курчавые волосы, – задумчиво протянул Джордж.

А Пит добавил:

– И машина.

– Ладно, хватит, – устало вздохнул Брайан. – Смит был в «Каверне» и слушал вас. Запись назначена на первое января.

– Так вы что, серьезно что ли? – поразился Джон.

– Да ну, бросьте, – хихикнул Брайан. – Я ведь известный шутник. Вся округа об этом толкует…

«Битлз» вновь переглянулись.

– Он серьезно, – констатировал Джордж. – Так подсказывает мне интуиция.

Не успел Эпштейн проводить музыкантов до дверей, как к магазину подкатила машина отца. Сколько бы лет Брайану не исполнилось, он никогда не перестанет его бояться.

Выйдя из автомобиля, Эпштейн-старший хмурым взглядом проводил четверку парней в кожаных куртках.

– Куда уходят деньги? – спросил он двусмысленно, когда они скрылись за поворотом. Однако Брайану сразу стало ясно, что отец в курсе, какие суммы он уже вбухал в свое новое дело.

– Папа, это мои деньги, я их зарабатываю сам, – сказал он неуверенно.

– Да?! – Эпштейн-старший прошел в офис и тяжело уселся в кресло. – А когда ты спустишь весь свой капитал, не мне ли снова придется тащить тебя на своем горбу? – Он откусил щипчиками кончик сигары, прикурил и продолжил: – А я-то радовался: Брайни взялся-таки за ум, Брайни делает достойный бизнес… Но вот я узнаю, что Брайни тратит невиданные суммы на каких-то неотесанных, неумытых подростков!

– Папа, это дело сулит большие дивиденды…

– Поверь моему опыту сынок. Деньги приносят вещи, а не люди. Вкладывай деньги в вещи, и никто тебя не осудит!.. Тратить деньги на человека – неразумно, если только это не женщина, которую ты хочешь. Тут тебя поймет любой мужчина… Кстати, как у тебя с ней? – отец кивнул на дверь в отдел, где работала Рита Гаррис.

– С ней? – переспросил Эпштейн, удивляясь, откуда отцу известно и это. – Да никак…

– Ну и дурак, – заключил отец. – Когда ты взял ее в свой магазин, я одобрил твой выбор. Еврейка, красавица… Но иметь продавщицу с такими сиськами, и не спать с ней, на это, сынок, способен только ты! А если бы на ней женился… Продавщица-жена – это удобно и выгодно.

Брайан почувствовал себя разбитым в пух и прах. Ведь он и сам поражался своему охлаждению к Рите. Что же касается «Битлз», он, несмотря на браваду, не мог не опасаться, что вложения в них не оправдаются.

Это были как раз те узловые моменты, мысли о которых он старательно гнал от себя… Его отец умел смотреть в корень.

Брайан молчал, пытаясь сосредоточиться и дать достойный ответ.

Отец со вздохом поднялся.

– Вот что, Брайни, – сказал он. – Я хочу видеть твоих любимцев у себя. На моем дне рождения. Хочу посмотреть, что они из себя представляют, а затем рассказать об этом тебе. Девчонку прихвати тоже.

…В Лондон «Битлз», в сопровождении Эпштейна, прибыли первого января и сразу же отправились в «Декку».

Их встретили упомянутый Майкл Смит и руководитель фирмы Дик Роу.

– Рады приветствовать вас, господа! – начал последний, пожимая музыкантам руки. – Рекомендации господина Эпштейна значат для меня очень и очень много. Я надеюсь, вы оправдаете мои ожидания. Пройдемте в студию.

В таком шикарном помещении, специализированном под звукозапись, «Битлз» оказались впервые. То, что звукооператор сидел в соседней комнате, отделенной от них окном, было уже привычно, а вот стерильная чистота, а главное – абсолютная тишина – поражали.

– Эта комната имеет двойные стены, – хвастливо пояснил Дик Роу. – Павильон, в котором мы находимся, прикреплен к внешнему корпусу здания мощными пружинами-амортизаторами. Таким образом, ни единый посторонний звук не может просочиться сюда. Технология – самая передовая. – Он огляделся. – Итак, кто же у нас будет петь?

– Он, – одновременно показали друг на друга Пол и Джон.

– И я, – скромно добавил Джордж.

– Вот как? – удивился Роу. – Целых три солиста? Это что-то новое. По правде говоря, я привык, что поет кто-то один, а остальные – аккомпанируют. Как Клифф Ричард и его «Тени»…

Джон скорчил такую гримасу, что Роу остановился:

– Вам не нравится Клифф Ричард?

– Ненавижу! Три шажка налево, три шажка направо…

– Что ж, посмотрим, посмотрим, – насторожился Дик Роу. Его мечтой было найти второго Клиффа Ричарда, который занимал сейчас первые места хит-парадов и приносил невиданные доходы продюсирующей его фирме. «Эти юнцы не любят Клиффа Ричарда, – подумал он, – не говорит ли это только о том, что они не способны соперничать с ним?..»

Тем временем Эпштейн тихо увещевал Харрисона:

– Эта запись обошлась мне в уйму денег!

– Ну, – ответил Джордж, ковыряясь в зубах спичкой.

– И я не собираюсь выбрасывать их на ветер.

– Я тоже, – согласился Джордж. – Хотя звучит это довольно поэтично.

– Мы должны записать только такие песни, которые могут иметь успех. Думаю у Пола и Джона это выйдет лучше…

Вмешался Джон:

– Ничего подобного! Джордж приготовил отличную песню. «Шейх Аравии»[44]. Вы же знаете, он у нас со странностями. Эта вещица как раз для него и может стать хитом.

– Джон, – строго сказал Брайан, – В конце концов, кто из нас продюсер? Я попросил бы следовать моим советам!

– Вот что, мистер Эпштейн, – процедил Джон сквозь зубы, – ваше дело – считать деньги. А что играть, и как играть, это мы решаем сами. Понятно?! И не лезьте со своими дурацкими советами…

– Мистер Эпштейн, – нетерпеливо напомнил Дик Роу. – Студийное время стоит дорого…

Подавив негодование, Брайан махнул рукой:

– Начинайте!

«Сопляк! – думал он, сидя в рубке звукорежиссера. – Неблагодарный хулиган! Так разговаривать со мной после всего, что я для них делаю…»

В этот день было записано пятнадцать песен. Дик Роу признал, что звучат они довольно интересно. Но с окончательным ответом попросил немного подождать.

Разговор с отцом, состоявшийся перед поездкой, и ссора с Джоном в студии немного охладили пыл Брайана, и к тратам на «Битлз» он стал относиться несколько трезвее. Потому, несмотря на все их уговоры, он взял обратные билеты на утро следующего же дня, и в этот раз им не удалось даже как следует побродить по столице Соединенного Королевства.

Пригласив своих подопечных отметить отцовский день рождения в дом Эпштейна-старшего на Куинз-Драйв, Брайан безумно волновался. Потому-то он и заглотил один за другим сразу четыре бокала с коктейлями. Тут только он немного расслабился и огляделся.

Гостей было человек двадцать, и все это были его ближние или дальние родственники – Косманы, Вайнсберги и Шумахеры. Чопорно переглядываясь, они с легкой брезгливостью наблюдали, как трое неопрятных парней (Пит прийти не смог, так как пообещал встретить Рождество с мамочкой), вовсю уплетают предложенные лакомства, то и дело переговариваясь друг с другом с набитыми ртами. Они, похоже вообще не понимали, куда и зачем явились. Во всяком случае, поздравить виновника торжества никто из них так и не удосужился.

Брайан скривился, увидев, что сок из куриной ножки капает Джорджу на концертный пиджак, а тот не обращает на это ни малейшего внимания… Остальные гости, подняв бокалы за здоровье Эпштейна-старшего к еде почти не притрагивались, явно ожидая каких-то событий. Пора было разрядить обстановку, и Брайан встал:

– Друзья, – обратился он к присутствующим. – Друзья! Не кажется ли вам, что вечерок сегодня – прелестный? – Он подождал радостных подтверждений своего тезиса, но их не последовало. Вместо этого с минуту над столом висела неприятная тишина. Слышно было только чавканье музыкантов. – О, да! – вынужден был продолжить Брайан. – Прелестный вечерок! И вот именно поэтому я и хочу рассказать вам…

– «…удивительный сон…» – пробормотала Рита.

Брайан неприязненно глянул на нее. Именно это он и собирался сказать…

– Нет! Не сон! – продолжил он, лихорадочно соображая, что же говорить дальше. – Вовсе не сон. Даже абсолютно не сон!.. – Он огляделся по сторонам и увидел иронические улыбки на лицах родственников. – Я хочу рассказать вам, что будет со всеми нами в наступившем тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Но прежде хочу представить вам этих молодых людей. Это – Джон Леннон, Пол Маккартни и Джордж Харрисон из музыкального квартета «Битлз».

Услышав свои имена, юноши, не прекращая жевать, покивали головами.

– Так вот, друзья! В нынешнем году эти молодые люди сделают нас по-настоящему богатыми!

– А сами они станут богатыми? – полюбопытствовал Пол, вытирая руки о скатерть.

– Несомненно! – воскликнул Брайан.

– Отлично! – обрадовался Джон. – А как насчет задатка – фунтов по пятнадцать?

– Об этом – после, – понизив голос, бросил ему Брайан.

– Жаль, – сказал Джон и осушил свой бокал.

– Так выпьем же за это, друзья! – вновь обратился Брайан ко всем.

– Да? – Джон посмотрел на свою опустевшую посуду. – А я уже выпил. Подождите-ка… – Он налил себе снова. – Ну, давайте…

Гости медлили, поглядывая на главу семейства. Эпштейн-старший не шелохнулся, хмуро рассматривая музыкантов.

– Как хотите, – вздохнул Джон и повернулся к своим. Пол и Джордж с удовольствием чокнулись с ним и выпили.

Джордж, не успевший перед этим проглотить кусок курицы, поперхнулся и закашлялся. Джон принялся что есть силы колотить его по спине. Кусок вылетел изо рта Джорджа и угодил в салатную миску.

– Извините, – сказал Джордж гостям, утирая слезы, затем пальцами вытащил кусок из салатницы и бросил его под стол.

Не обращая внимания на недобрые взгляды остальных, «Битлз» разлили между собой еще бутылку вина и, не чокаясь, выпили снова.

И тут, наконец, подал голос молчавший доселе хозяин:

– Все! – рявкнул он. – Хватит! Вечеринка окончена! Вон из моего дома!

– Папа!.. – смущенно начал Брайан. – Как ты можешь…

– Забирай своих щенков и убирайся вместе с ними! – Эпштейн-старший хлопнул по столу так, что зазвенела посуда.

– Что, уже уходим? – пьяным взглядом оглядел гостей Джон. – Жаль. Вы мне очень понравились. Мне вообще нравятся евреи. Они очень пострадали во время войны.

– За это и выпьем? – предложил Джордж.

– Само собой, – кивнул Джон.

– Вон! – Папаша Эпштейн, сведя мохнатые брови к переносице начал подниматься из кресла.

– Похоже, действительно, хватит, – заметил Пол. И, одарив присутствующих лучезарной улыбкой, сообщил: – Было очень весело. До свидания.

– До свидания, – повторил Джон, взял со стола салфетку, смачно высморкался в нее, скомкав, бросил в свою тарелку и двинулся к выходу. За ним потянулись Пол и Джордж.

Чуть не плача от обиды, дернулся вслед и Брайан. Но властный голос отца остановил его на пороге гостиной:

– Сын. Задержись.

Брайан, не оборачиваясь, замер в ожидании.

– Запомни, – сказал отец. – Я говорю это в присутствии всех членов нашей семьи. Если ты потратишь на этих голодранцев еще хотя бы один пенс, я лишу тебя наследства.

Брайан порывисто обернулся.

– Не пройдет и года, папа, как ты изменишь свое мнение! – высоко подняв голову, ответил он. – Мы уже сделали пробную запись в одной лондонской фирме, и там от их музыки в восторге!

В прихожей его догнала Рита:

– Я восхищаюсь вашим мужеством, Брайан, – попыталась она обнять его.

– Вы ведете себя вульгарно, – отстранился он. – Ваше место за прилавком. Не забывайте этого.

– Ах так! – вспылила Рита. – Тогда знайте: я не собираюсь соревноваться с невоспитанными подростками. Похоже, они заменяют вам и семью, и любовницу! Я не удивлюсь, если узнаю, что вы спите с ними! И не надо провожать меня. – Накинув шубку, она с достоинством покинула его. Провожать ее Брайан и не собирался, но слова Риты задели его за живое. Весь мир ополчился против него.

«Ничего, ничего, – пьяно бормотал он себе под нос по пути к „Форду“, – когда мы выпустим диск, все вы запоете по-другому…»

Но никаких известий из «Декки» не было целых два месяца.

Брайан, отбросив гордость, позвонил туда и спросил Дика Роу.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросила секретарша.

– Брайан Эпштейн.

Секунд двадцать трубка молчала, затем все тот же женский голос сообщил:

– К сожалению, мистер Эпштейн, шефа сейчас нет. Позвоните завтра. Или, лучше, через неделю.

Подобными «завтраками» его кормили еще месяц. В конце концов он без приглашения вновь отправился в Лондон.

Дик Роу встретил его более чем прохладно.

– Знаете, – сказал он, словно забыв собственное восхищение сразу после записи, – мы посовещались и пришли к выводу, что ваш ансамбль нам не подходит.

Хотя Брайан и был полон нехороших предчувствий, все-таки это был удар.

– Как же так, вы же сами говорили…

– Познакомьтесь, – перебил его Роу, – это – наш главный специалист по маркетингу, Бичер Стивенсон.

Эпштейн пожал руку блеклому молодому человеку с цепким взглядом.

– Гитарные ансамбли вышли из моды, – заявил тот. – А ваши парни и вовсе не умеют играть.

– Вы совершаете ужасную ошибку, – выдавил из себя Брайан.

– Мы хорошо знаем свое дело, мистер Эпштейн, – возразил Стивенсон. – И не хотим выпускать пластинку, которую заведомо не сможем продать.

– Вот ваши фонограммы, – протянул ему Дик Роу две картонные коробки с катушками лент. – Попытайте счастья в других местах. Но не думаю, что на этот материал кто-нибудь клюнет.

Брайан почувствовал, как волна ярости накатывает на него. Принимая коробки, он недобро посмотрел в глаза хозяину фирмы:

– Мистер Роу, – сказал он, – а вы когда-нибудь видели гигантских ежей?

– Ежей? – переспросил тот.

– Да, ежей. – Брайан глянул на Стивенсона: – А вы, мой друг, не наблюдали их на своем Острове Сокровищ?

– Нет, – беспокойно ответил тот, пожимая плечами и глядя на Эпштейна с опаской, как на буйно помешенного.

– В таком случае, помяните мое слово, господа. Когда мой ансамбль станет самым популярным в мире, каждую ночь вам будут сниться гигантские ежи. На их иголках будут нанизаны пачки стофунтовых купюр. И они будут проходить мимо вас. Табунами. Мимо. Всегда – только мимо!

В бешенстве хлопнув дверью, Эпштейн скатился вниз по лестнице.

Да кончатся ли его беды когда-нибудь?!!

То, что окружающие смотрят на него, как на сумасшедшего, стало для него уже привычным. Отец не желал разговаривать с ним. Рита вела себя подчеркнуто холодно. «Битлз», хоть и признавали его своим «начальником», особой любви, все же, не выказывали… Тем более, что обещанный им скорый и грандиозный успех отодвигался на все более и более неопределенные сроки.

Да он и сам ловил себя на мысли, что слегка помешался. Выпустить пластинку – вот что стало его идеей фикс.

Дела в магазине он почти забросил. Сделанную в «Декке» фонограмму он заставлял прослушать специалистов фирм грамзаписи «Пай», «Си-Би-Эс» и «Коламбия», проводя в Лондоне больше времени, чем дома. Но везде и всюду ему давали от ворот поворот. «Дурацкие слова, дурацкая музыка и дурацкое исполнение», – так говорили ему чаще всего.

Немудрено, что, когда, в начале апреля, Джон объявил о решении «Битлз» вновь отправиться на заработки в Гамбург, Брайан не посчитал себя в праве запретить им эту поездку. Но он не собирался слагать с себя обязанности менеджера, и, созвонившись с немецкими коллегами, сумел устроить для своей бит-группы ангажемент в лучшем гамбургском клубе. Это был клуб «Звезда». И их первое выступление там было намечено на тринадцатое апреля.

В какой-то степени, Брайана даже устраивало, что «Битлз» некоторое время побудут в отдалении, не мешаясь под ногами. Они мозолили ему глаза, как живой укор его деловой беспомощности. У него есть запись, и он сможет свободно распоряжаться своим временем, не размениваясь на мелочи. Он даже оплатил им билеты на поезд до Манчестера и на самолет рейсом «Манчестер-Гамбург».

Когда стало окончательно ясно, что тиражировать запись «Битлз» не возьмется никто, Эпштейн надумал сделать хотя бы несколько экземпляров диска, чтобы показывать «товар лицом». Но, выпускай ты хоть одну, хоть миллион виниловых пластинок, для этого одинаково необходимо изготовить сперва так называемый «медный диск» – матрицу. А это – достаточно дорогое удовольствие…

Однако пластинка, по мнению Брайана, выглядела бы намного убедительнее магнитофонных лент, и теперь он пытался найти фирму, которая, согласившись стать его компаньоном, сделала бы матрицу хотя бы за полцены…

В Гамбург, вместе с «Битлз», направилась и мать Стюарта – учительница рисования Милли Сатклифф. Ей не терпелось лично познакомиться с избранницей своего сына. В поезде до Манчестера они говорили только о нем, вспоминая разные смешные случаи, происходившие с ними на прошлых гастролях.

Разговоры эти кое-что освежили в памяти Пола, и когда они с Джоном вышли в тамбур покурить, он задал вопрос с глазу на глаз:

– Что ты думаешь о Ринго, Джон? – шум колес заставлял его говорить собеседнику прямо в ухо.

– Думаю, что он должен играть с нами.

– Ты знаешь, Стюарт все время твердил мне то же самое, но я никак не могу взять в толк почему? Что в нем такого особенного? Пит стучит ничуть не хуже, а выглядит даже солиднее…

– Ринго – такой же придурок, как мы. Это главное. К тому же, Пит до сих пор не решил, посвятит ли он музыке жизнь, или это только хобби. Скажет ему мамочка Моночка, – «хватит дурить», – и он станет управляющим в ее ресторане. А Ринго, как дятел, он не собирается делать ничего, кроме как стучать.

– Зачем же мы тогда взяли с собой Пита?

– А кто тебе сказал, что Ринго свободен? Да мы и с нашим евреем этого не решали. Не думаю, что он был бы в восторге. Но, все равно, с Ринго надо поговорить. На будущее.

В этот момент в тамбур втиснулся Джордж:

– О чем это мы тут секретничаем? – спросил он громко, чтобы заглушить грохот колес.

– О бабах! – рявкнул Джон.

– А-а, – протянул Джордж и достал сигарету. – По-моему твоя Синтия – замечательная. Одно лишь плохо.

– Что?

– У нее зубы как у лошади.

Пол прыснул, а Джон остался невозмутим.

– Мне нравится, – заявил он. – А если уж ты такой великий знаток человеческих достоинств, ответь-ка: как ты смотришь на то, чтобы нашим ударником стал Ринго?

– Мне давно уже кажется, что без него нам чего-то не хватает, – не задумываясь, ответил Джордж. – А с Питом, наоборот, что-то лишнее… Кроме того, выступать мы будем в «Звезде», так что сам Бог велел делать это с Ринго.

– Значит, решено? – Джон бросил сигарету на пол и выставил ладонь вперед. Джордж и Пол по очереди хлопнули по ней, повторяя:

– Решено.

– Решено.

– Но Питу – ни слова, – предупредил Джон. – Еще неизвестно, что скажет нам Ринго. Да и Рори его может не отпустить.

Дверь тамбура открылась, и появился Пит:

– Курите, да? А меня на съедение этой крысе оставили!

– Сам ты – крыса! – ощерился Джон. – У Стюарта – самая лучшая мать в мире!..

– Да, брось ты, – миролюбиво сказал Пит, удивленный такой бурной реакцией. – Хорошая, так хорошая. Я же пошутил.

– Запомни, – угрожающе сказал Джон, – Стью для меня – больше, чем брат. И если кто-то позволит себе в моем присутствии говорить дурно о нем или о его матери…

– Ну перестань, перестань! Вот завелся! Я все уже понял. Давай, покурим спокойно…

– Я уже покурил, – Джон сплюнул и вышел из тамбура.

– Я тоже, – бросил сигарету Пол.

– И я, – добавил Джордж.

Они вместе вернулись в купе.

Пит, прикуривая, пожал плечами:

– Какая муха их укусила? – сказал он себе. – Ну и ладно, я и один покурю. Так даже спокойнее. И просторнее.

Джон вновь разговорился с миссис Сатклифф, а Пол, улегшись на свое место, вдруг почувствовал, что какое-то неясная тревога охватывает его. Причину ее он осознал почти сразу.

«Ринго будет играть с нами. Раз так решили мы трое, никуда он уже не денется. Но Стюарт говорил… Он говорил… А! Ерунда это все! – он беспокойно перевернулся на другой бок. – Стью – гений. А гении всегда немного чокнутые. Ничего не случится. Все будут живы и здоровы…»

Уже засыпая, он поймал себя на предательской мысли: «Только бы не папа…»

17

Они прилетели в Гамбург двенадцатого апреля, за день до назначенного концерта. В аэропорту их встретило несколько старых знакомых. Пол поискал среди них свою Лиззи. Но тщетно. За месяц до этого он получил письмо, в котором она сообщала, что собирается поступать в Парижскую балетную школу. Значит, все-таки поступила. Пол не знал, радоваться этому или огорчаться.

– А где же Стью? – освободившись от объятий Клауса Воормана, спросил Джон и даже приподнялся на цыпочки, вглядываясь в толпу встречающих.

Но ему никто не ответил.

– Где Стью? – снова спросил Джон, обведя удивленным взглядом молчащих друзей.

Первым решился сказать правду наименее близкий им человек – владелец клуба «Звезда» Манфред Вайсследер:

– Стюарт Сатклифф умер. Позавчера.

– Умер? – не поверил своим ушам Джон.

– Кровоизлияние в мозг.

– О-о!.. – Джон со стоном повалился на каменный пол.

«Позавчера…» – Пол почувствовал холод в груди, и ощущение реальности начало покидать его. – «Позавчера. Как раз, когда мы решили…»

Сквозь розовую дымку он увидел, как Клаус и бледная заплаканная Астрид кинулись к Джону, чтобы поддержать его. Милли Сатклифф уткнулась в грудь, стоявшего, как столб, Джорджа. А Пит, который, как будто бы, всегда недолюбливал Стюарта, закрыл лицо руками и зарыдал.

Джон был без сознания.

Вытирая слезы, Астрид рассказывала миссис Сатклифф:

– У него несколько дней подряд болела голова. Он упал в обморок на вечеринке у Юргена Фольмера и так и не пришел в себя… Он умер в машине, по пути в клинику. Ему не было больно…

Пол, возившийся с Джоном, испугано всмотрелся ему в лицо. А если и он не придет в сознание?.. Но как раз в этот момент тот открыл глаза. И Пол увидел в них бездну.

Многодневное обивание Брайаном порогов фирм грамзаписи не приносило никаких результатов.

Увидев в приемной граммофонной компании «Парлафон» (филиала фирмы «E.M.I.») миленькую улыбчивую брюнетку, Брайан в приступе отчаяния испытал внезапный прилив вдохновения и повел себя иначе, чем обычно. Стандартной была только самая первая фраза:

– Брайан Эпштейн.

– Джуди, – протянула девушка ладонь для делового рукопожатия.

Но Брайан отшатнулся, прикрыв рукой глаза, словно боясь ослепнуть.

– Что с вами? – забеспокоилась Джуди.

– Ничего, ничего!.. – пробормотал Брайан, осторожно отняв руку от глаз, и взял ладонь девушки в свою. Но, вместо того чтобы пожать, вдруг осыпал ее поцелуями.

– Эй, эй! – слегка порозовев, попыталась выдернуть руку девушка. – У вас какое-то дело к мистеру Мартину? Его сейчас нет…

«Как всегда», – отметил про себя Брайан, но руку отпустил лишь после того, как покрыл ее еще одним десятком поцелуев.

– Вот и прекрасно! – заявил он и, не мигая, уставился девушке в лицо.

– И сегодня его уже не будет, – неуверенно сказала та, беспокойно заерзав на стуле.

– Ждите меня, мадемуазель! – бросил Брайан и выскочил из приемной, оставив свой портфель на кожаном диванчике для посетителей.

«Ха-ха! – говорил он сам себе, торопливо возвращаясь и держа в одной руке букет кремовых роз, а в другой – бутылку шампанского. – И эти идиоты из театральной академии посчитали меня плохим актером!..»

Он влетел в кабинет и, вручив цветы остолбеневшей секретарше, принялся сдирать фольгу с пробки.

– Сейчас мы будем пить за наше знакомство, мадемуазель Джуди! – сообщил он. – За нашу внезапную, удивительную, волшебную встречу!..

– Я на работе, – строго сказала та, но, не удержавшись, улыбнулась, и в ее глазах забегали бенгальские искорки.

– Я тоже думал, что я на работе! – вскричал Брайан. – Но, увидев вас, я отбросил эти скучные мысли! Да где тут у вас, черт побери, бокалы?!

Против такого натиска девушка устоять не смогла. Смеясь, она достала из стенного шкафчика пару фужеров. А розы заботливо поставила в вазу.

– Ба-бах! – выкрикнул Брайан одновременно с тем, как пробка покинула горлышко. – Итак, – пылко произнес он, наполнив бокалы, – за наше знакомство! И за вашу изумительную красоту, мисс… мисс…

– Локхарт-Смит, – подсказала та и пригубила вино. – И все-таки, что у вас за дело?

– Ах, не надо об этом сейчас, мисс Локхарт-Смит… Нет, позвольте, я буду звать вас по-прежнему – Джуди?

Та кокетливо пожала плечиками.

– Джуди – отныне и навеки! И ни слова о делах! Давайте, лучше решим, где мы проведем сегодняшний вечер. А?

– Ну-у, – неуверенно протянула та. Но решила уйти от щекотливой темы. – Зачем-то вы все-таки пришли к нам?

– О, мое дело столь прозаично… Я менеджер рок-н-ролльного ансамбля. И я хотел бы изготовить матрицу нескольких песен для выпуска небольшой пластинки… Но – не будем об этом… А песни, надо сказать, замечательные!

– Одну минуту, мистер Эпштейн, – сказала Джуди, поставив фужер на стол. – Давайте свою фонограмму, я покажу ее старшему технику.

«Спокойнее… Не спеши… Не показывай ей, как это важно для тебя…» – твердил про себя Брайан, дрожащими пальцами открывая портфель.

– Вот, – небрежно протянул он коробки с пленками. – Номера этюдов, которые меня интересуют, помечены на футлярах. Но, право, Джуди, давайте, вспомним об этом только завтра…

– Это займет у нас всего лишь четверть часа, – бросила та и удалилась из кабинета.

«У нас…» – отметил про себя Брайан, в изнеможении падая на диванчик. – Похоже, я выбрал верный путь… – Потом он вспомнил, как назвал песни «Битлз» и захихикал. – «Этюды»!.. Бог мой!.. «Этюды»…

Пройдя в цех нарезки, Джуди Локхарт-Смит протянула коробки технику:

– Рон, отвлекись. Послушай, пожалуйста, вот это. Прямо сейчас. Эти записи принес какой-то сумасшедший тип, и, если его музыка такая же сумасшедшая, это как раз то, что ищет мистер Мартин… У меня какое-то предчувствие…

Еще через десять минут техник, наугад прослушавший несколько фрагментов, уже разговаривал по телефону:

– Мистер Мартин? В вашей приемной сейчас сидит человек, и Джуди постарается задержать его. Похоже, он принес именно то, что нам нужно…

Джуди вернулась с коробками в руках.

– Как называется ваш ансамбль? – спросила она.

– «Битлз». «Битлз» из Ливерпуля. Так куда же мы сейчас с вами отправимся, дорогая? – «Ого, – обалдел он сам от своей наглости, – уже и „дорогая“…»

– Мистер Эпштейн, мой рабочий день еще не закончился… Но если вы немного подождете… К тому же, с минуту на минуту появится наш босс. Его зовут Джордж Мартин, он прекрасный музыкант, и, я думаю, у вас найдется о чем поговорить с ним…

Через два часа, по пути в ресторан, Эпштейн заехал на телеграф. Джуди Локхарт-Смит осталась ждать его в такси. Телеграмма, которую он дал в Гамбург, гласила: «E.M.I. предлагает сеанс звукозаписи тчк готовьте новый материал тчк замечательно».

Вернувшись в Ливерпуль счастливым и обласканным, Брайан обнаружил на своем рабочем столе телеграмму из Гамбурга: «Замечательно тчк пришлите пожалуйста десять фунтов задатка».

Они все еще не верили в него.

В этот раз в Гамбурге им работалось труднее всего. Хотя, стараниями Эпштейна, оплата и была на порядок выше. И клуб был чистым и уютным, а отношение к ним – самое доброжелательное. Но тень Стюарта, казалось, всегда была рядом с ними, и все они, а в особенности Джон, не могли, да и не хотели, быть такими же веселыми, как раньше.

Они играли в клубе даже в день его похорон. Это был не самый радостный вечер.

К концу его Джон увидел среди посетителей Астрид. Она была одна, и она явно старалась остаться незамеченной. Джон понял: слушая, она представляет, что среди них играет и Стью.

– Для друзей, – объявил он и запел «Love Me Tender». Но закончить не смог. Душили слезы.

Из-за кулис он поискал глазами Астрид, но безуспешно.

Кто-то окликнул его. Возле сцены стоял Юрген Фольмер, тот самый «экзи», в доме которого случился последний приступ Стюарта.

– Она передала тебе это, – Юрген протянул Джону картонный пакет из-под фотобумаги большого формата.

Джон раскрыл его и достал содержимое. Это была пачка фотоснимков. Повернувшись под свет фонаря, Джон принялся рассматривать их, близоруко приближая к лицу… Снимки были просто великолепны. Он и не предполагал, что «Битлз» могут выглядеть так прекрасно. Особенно хороша была фотография возле автофургона. Пять обиженных юных суперменов…

Этот снимок вполне годился для обложки конверта или на рекламу… Но нет, теперь все это – только история, ведь на всех карточках присутствует Стюарт. Немало было фотографий и его одного. А в конце пачки лежала записка.

Джон прочел ее и недоуменно глянул на Юргена. Затем перечитал… Внезапно, слегка побледнев, он криво усмехнулся, скомкал листок и сунул его глубоко во внутренний карман куртки.

Рори Сторм и «Ураганы» сидели сейчас без работы, и Ринго Старр все свободное время торчал в «Звезде», слушая «Битлз».

Пол решил, что смертью Стюарт доказал правоту своих мистических выкладок, и теперь он чувствовал долг перед ушедшим другом. Потому-то именно он затеял разговор с Ринго первым. Он подсел к нему за столик в перерыве:

– Мы хотим, чтобы ты играл с нами.

– Так ведь, ребятки, я и сам этого хочу. Но молчу.

– А почему?

– Так чего ж навязываться? Разве ж я вам теперь ровня? Вы, вона, пластинку в Лондоне записывать будете, а я кто? Просто безработный… – Ринго отхлебнул из кружки пиво. – Если б у вас барабанщика не было, я бы, может, и сам к вам попросился. Так ведь нет. У вас Пит есть. Вон он какой, холеный да ухоженный, со мной даже и не здоровается. А девки к нему, как мухи на мед, слетаются…

– Мухи слетаются не только на мед, – заявил появившийся тут же Джон. После смерти Стюарта он вообще не мог смотреть на Пита, словно тот был в чем-то виноват. В этом не было никакой логики, но Пол уже давно отбросил мысль, что Джона можно переубедить в каком-то вопросе.

– Это-то верно, что не только на мед, – ухмыльнулся Ринго, – да только дело-то не в том. Пит у вас – барабанщик грамотный, только суетится много…

– Ты задницей не верти, – грубо оборвал его Джон. – Будешь с нами играть?

– Да я-то бы и не прочь, вроде. Но ведь вот какое дело получается…

– Будешь?! – снова рявкнул Джон.

– Буду, – твердо сказал Ринго. – Чему быть, того не миновать.

– Вот так-то лучше, – хлопнул его по плечу Джон. – Тут мы доиграем с Питом, а в Ливерпуль поедешь с нами. Там все и решим.

– Решим, так решим, – пожал плечами Ринго. – Я, ребята, как скажете, – прикрыв один глаз, он приблизил к другому палец с перстнем и стал так и сяк поворачивать зеленый камешек. – Делать мне в Гамбурге давно уже нечего. Хватит уже кататься как перекати-поле, болтаться, как Шалтай-болтай… Я ж не уезжал-то почему? – отвлекшись от камешка, он поднял голову и, хитро улыбнувшись, посмотрел на Джона и Пола. – Я ж все ждал, когда вы созреете.

Джон и Пол ошарашено переглянулись.

Но все вышло не так просто. Эпштейн телеграфировал, что шестого июня они должны быть в Лондоне, в студии «E.M.I.», и отправиться туда с Ринго они не решились. Еще не известно, как отнесся бы к этому Брайан. Это было бы нарушением их договора, и ответственная запись могла сорваться.

А Пит и вовсе ни о чем не догадывался.

В ночь перед отлетом Пола разбудил странный звук. Прислушавшись, он понял, что это – плач. Звук раздавался со стороны кровати Джона.

Пол сел на постели и включил ночник.

Нет, плакал не Джон. Тот спал, повернувшись лицом к стене. Плакал Джордж, стоя на коленях перед его кроватью.

– Ты что это, а? – шепотом спросил Пол, подойдя к нему и опустившись рядом.

– Марк вернулся, – хрипло ответил тот, одной рукой утирая слезы, а другую поднеся к лицу Пола.

И тот увидел, что на его ладони сидит мышь.

– Ты понимаешь, – объяснил Джордж, – я ждал его каждую ночь. А он пришел только сегодня. Он пришел попрощаться, а это значит, мы больше никогда не увидим друг друга. Что-то кончается в нашей жизни.

– Ты сегодня никаких таблеток не ел? – осторожно спросил Пол.

– Таблеток? – Джордж покачал головой. – Ты этого не поймешь. Этого никто не поймет. Марк не хотел приходить, оттого, что почему-то не любит Джона. А сегодня пришел. Повидаться в последний раз. Поговорить… – У него снова задрожали губы.

– С тобой все в порядке? – спросил Пол и потрогал приятелю лоб.

– Со мной-то все, – усмехнулся Джордж сквозь слезы. – А ты иди спать, Пол. Ты еще такой ребенок…

Шестого июня в студии на лондонской улице «Эбби Роуд» они записали шесть песен. В прежнем составе.

Своего нового покровителя «Битлз» в тот день так и не увидели. Мартин на записи не присутствовал. Да и представленные Брайаном фонограммы на самом деле не слишком-то задели его. Но «Парлафон» в тот момент находился в бедственном положении. Кое-каким спросом еще пользовались его пластинки с записями юмористических рассказов писателя Питера Устинова, а вот музыкальные – залеживались на прилавках.

Дело в том, что у Мартина был слишком хороший вкус. Слишком много он потратил в свое время сил и нервов на то, чтобы никто и никогда не вспомнил, что его отец – мясник. Он имел консерваторское образование, прекрасно играл на рояле и гобое. Понять рок-н-ролл ему было трудно. Вот и сейчас, ухватившись за «Битлз», он надеялся использовать их только как аккомпанирующую команду, подыскав для них какого-нибудь «приличного» певца.

Но найти второго Клиффа Ричарда Мартину не удалось, и, в конце июля, он телеграфировал Эпштейну, что «Парлафон» готов заключить с «Битлз» контракт на один год, в течении которого обязуется выпустить не менее четырех их синглов. «С дурной овцы – хоть шерсти клок, – примерно так он решил, несколько раз прослушав их новую запись. – Пусть они и не будут пользоваться бешеным успехом, но на небольшой тираж любители найдутся. А я за этот год все же постараюсь подыскать подходящего вокалиста…»

И все же, надо отдать должное его проницательности и чутью. Условием заключения контракта он объявил Эпштейну замену барабанщика.

До этого момента «Битлз» продолжали выступать в «Каверне» с Питом. Ведь он был одним из тех, кто поставил свою подпись в контракте, и без согласия Эпштейна никаких изменений в составе группы быть не могло.

Пит замечал, что в последнее время остальные общаются с ним только по необходимости, но не слишком-то тяготился этим. У него была своя, сугубо «мажорная» компания.

Не догадывался о назревшем конфликте и Эпштейн, потому, рассказывая Джону о требовании Мартина, он виновато прятал глаза под стол.

Выслушав его, Джон высокомерно поднял подбородок:

– И это, мистер Эпштейн, вы называете честной игрой? – спросил он с пренебрежительной усмешкой. На самом же деле он чувствовал, как с плеч его буквально свалилась гора. НЕ ЕМУ придется выгонять Пита из группы.

– Джон, я понимаю, что это ужасно неприятно, но бизнес есть бизнес… Другого такого шанса нам, возможно, не представится никогда…

– Что ж. Трудно остаться чистеньким, связавшись с такими делягами, как вы… – покачал головой Джон. – У меня есть на примете барабанщик более высокого класса, чем Пит. Его зовут Ринго Старр. Вот его телефоны, ищите. И Питу о своем решении сообщаете вы.

Тяжело вздохнув, Брайан согласно кивнул.

Когда Джон уже был на пороге, Эпштейн окликнул его и жалобно попросил:

– Я могу хотя бы сказать, что это не мое, а НАШЕ решение?

– Валяйте, – великодушно разрешил Джон и хлопнул дверью.

И вновь, шестнадцатого августа, Брайану приходилось прятать глаза. На этот раз, беседуя с Питом. Тот приехал в резиденцию Эпштейна несколько удивленный его звонком. До сей поры переговоры велись или со всеми вместе или только между Эпштейном и Ленноном.

Когда Пит уселся в кресло напротив Брайана, тот вдруг принялся смущенно копаться в бумагах. Потом, как бы мимоходом, обронил:

– Тебе придется уйти из группы.

– С чего это вдруг? – Пит закинул ногу на ногу и выпятил нижнюю губу.

– Так надо. Прими это, как факт.

– И не подумаю. Вы что, Эпштейн, о-ду-ре-ли? – произнес он по слогам. – Да меня ребята не отпустят!..

Брайан оставил в покое бумаги и поднял глаза:

– Они тоже этого хотят.

Пит ошеломленно уставился на него:

– Но почему?!

Брайан пожал плечами.

– Лично мне ты нравишься больше всех. Ты – человек моего круга. Ты не сморкаешься в занавески и не стесняешься носить галстук… Но их трое. И тут я уже ничего не могу поделать.

Они посмотрели друг на друга долгими взглядами. Пит поднялся из кресла с выражением горькой обиды на красивом лице.

Внезапно Брайан осознал, что говорил сейчас чистейшую правду. Пит действительно нравится ему. Более того, он испытывает к нему что-то вроде странной влюбленности…

Но ему пришлось перешагнуть через это чувство. К тому же, оно было и не совсем естественным.

18

– Это неслыханно! Да ты единственный из них похож на человека! – Мона Бест, хозяйка клуба «Касба», искренне считала своего сына основателем «Битлз» и возмущена была крайне.

– Мама… – простонал Пит.

– Что, мама?! Сколько раз я тебя предупреждала, что выпивка и девочки не приведут тебя ни к чему хорошему.

– Ну это-то тут при чем? – скривился Пит. – Оказывается, они уже давно хотели меня пнуть.

– И надо же мне было приютить их у себя! Вот дура! – она внимательно посмотрела на удрученную физиономию сына: – Или ты все-таки спорол какую-нибудь глупость? Не может быть, чтобы они вот так, ни с того ни с сего…

Пит воздел глаза к потолку:

– Джордж со мной еще разговаривает… И он сказал, что я «не являюсь частью их духа…»

Мать посмотрела на сына, как на дурака. Вообще-то, она не чаяла в нем души. Она молодилась, и ей нравилось пройтись по вечерней набережной под руку с Питом, зная, что окружающие принимают их за счастливую влюбленную пару… Но в этой ситуации она не понимала его. Ее поражал тот фатализм, с которым он принял свою отставку.

– Что они с тобой сделали?! – всхлипнула она, поправив ему воротник. – Ты исхудал. У тебя прорезался нездоровый аппетит. Вчера, например, ты съел целую кастрюлю картофельного пюре…

– Да? – неподдельно удивился Пит.

– У тебя провалы памяти! О Боже! Что стало с моим единственным сыном?! С сыном моим единственном! С единственным сыном моим!

Мона Бест нервно постучала костяшками пальцев по столу. Ну, нет! Если ее бедный мягкосердечный сын и способен простить своим дружкам любую низость, то бороться будет она!

Женщина – владелица ночного клуба – редкость. Да еще – привлекательная женщина. Она была уверена, что многие ее влиятельные друзья помогут ей в эту трудную минуту.

Она закурила.

– Кто у них за главного? – спросила она.

– Джон… Брайан Эпштейн, – поправился Пит, припомнив своего главного обидчика.

Так-так-так. Она обзвонит всех владельцев клубов и скажет им… скажет… что Брайан Эпштейн – гомосексуалист! И все «Битлз» – гомосексуалисты! Один Пит – нормальный человек, потому-то его и отвергли.

Но это – чуть позже. А сейчас она напишет разгромную статью в городской вестник.

– Мамочка тебя не бросит! – пообещала Мона и уселась к письменному столу.

Ее старания и статьи, появившиеся в ливерпульской прессе, неожиданно сыграли двоякую роль. С одной стороны, они выставляли «Битлз» в невыгодном свете, с другой, послужили им рекламой. Ажиотаж вокруг первого их выступления в новом составе был невиданным.

Дело дошло до того, что перепуганный Брайан нанял для себя телохранителей. Именно на него был направлен весь гнев поклонников (точнее, поклонниц) Пита.

«Каверна» неистовствовала. Те, кому не досталось билетов, толпились у входа, скандируя: «Эпштейн – недоносок! Эпштейн – недоносок!..»

– От народа ничего не утаишь, – шепнул Джордж на ухо Джону, и тот громко заржал. Удивленные фанаты расступились и проводили их до дверей клуба недоуменными взглядами.

Примчавшийся в Ливерпуль по звонку Брайана, Ринго нервничал больше всех.

– Расслабься! – потряс его за грудки Джон. – Не съедят.

– Съедят, – не согласился с ним Ринго.

Наиболее спокойным выглядел Джордж. Он был серьезно занят. Скатывая из обрывков бумаги шарики, он прицельно метал их в мусорную корзину. Когда у него кончились снаряды, он огляделся и увидел, что Джон сидит на газете.

Джордж не спеша подошел к нему, толкнул в плечо, выдернул листок и продолжил свое занятие. Джон ошарашено посмотрел на него. Только Джордж со своей детской непосредственностью мог позволить себе подобную выходку.

– Ты что, совсем оборзел? – спросил Джон.

Джордж, не оглядываясь, пожал плечами.

– Ты сегодня точно допрыгаешься, – предупредил его Джон. – Я-то все стерплю, но кто-нибудь точно залепит…

Джордж пожал плечами опять.

– Может, выпьем по стаканчику для храбрости? – предложил Пол и трясущейся рукой попытался взять со стола бутылку. Но не сумел.

– Выпей ее один, – посоветовал Джон. – Тебе надо.

– Скоро выходим? – тихо спросил Ринго.

– Что? – не расслышал Джон.

– Скоро выступаем? – переспросил тот.

– Скоро.

– Я в туалет успею сходить?

– Успеешь, – сказал Джон. – Тебе надо.

Ринго поднялся, открыл дверь, и шум толпы стал слышен более отчетливо.

«Да здравствует Бест! Долой Ринго! Бей евреев!» – выкрикнул звонкий девичий голос.

– Шовинизм какой-то, – сказал Ринго, так и не выйдя, и прикрыл дверь изнутри. Он решил потерпеть.

Джон глянул на него новыми глазами. «Шовинизм…» А он-то считал его безграмотным простаком…

Когда они выскочили на сцену, реакция зрителей была неоднозначной. Кто-то возмущенно улюлюкал, но кто-то и подбадривающе свистел. В зале, все-таки, собрались не одни почитатели Пита.

Первая песня – «Hello, Little Girl»[45] – завела публику. Зрители танцевали и хлопали в такт. Стало похоже, что конфликт исчерпан.

После каждого номера на сцену рвался Брайан. «Я должен им все объяснить!» – доказывал он Джону.

«Мне нужен ЖИВОЙ менеджер», – возражал тот и выпихивал его за кулисы.

Но когда «Битлз» отыграли первый сорокапятиминутный сет и, сложив инструменты, собрались удалиться в гримерку, Эпштейн, улучив момент, все же подскочил к микрофону.

– Джентельмены, – помпезно обратился он к публике, чем сразу настроил ее против себя. – Музыка – это не только ноты и звуки, не только слова и куплеты, это и некая совокупность энергий, перетекающая со сцены в зал. И обратно – из зала на сцену. Вот и сегодня, я думаю, это таинство свершилось! Не правда ли?

Толпа мрачно смотрела на его, не внушающую доверия, физиономию.

Не дождавшись поддержки, он продолжил:

– Сегодня в этом зале собралось значительно большее количество зрителей, чем обычно, и, я думаю, это – результат того, что в ансамбле, наконец-то, появился новый, не достающий ранее, музыкант.

Публика угрожающе загудела.

– Позвольте представить! – перекрывая шум, выкрикнул Брайан. – Барабанщик – Ринго Старр!!!

Ринго поднялся… Но работа в ночных заведениях научила его быть чутким к настроениям масс. И вместо того чтобы поклониться, он сразу же кинулся в коридор, ведущий в подсобные помещения.

И действительно, терпение толпы при этих словах Эпштейна лопнуло. Группа разъяренных поклонников Пита Беста ломанулась на сцену.

– Уходим!!! – крикнул Джон и побежал вслед за Ринго.

Вовремя сориентировался и Пол.

…Телохранители очистили сцену и вытолкали публику из клуба. Этот вечер явно не мог иметь продолжения.

Тем временем, из своего убежища выбрался Джон и взялся за осмотр поля брани. Инструменты были целы. Тогда он переключил свое внимание на два распростертых на сцене тела. Эпштейн лежал свернувшись калачиком. Джордж валялся на спине, раскинув руки в стороны. Джон приблизился к нему и заглянул в лицо.

О, нет. Это было не лицо. Это была морда. Левый глаз Джорджа превратился в сплошной синяк.

Джон подсунул ладонь ему под голову:

– Эй! Ты жив?! – обеспокоенно спросил он.

Джордж приоткрыл здоровый глаз, обвел им помещение, затем, сконцентрировавшись на Джоне, изрек:

– А ты, оказывается, колдун…

Не прочитав и страницы, Синтия отложила своего любимого Сэлинджера в сторону. Сегодня это повторялось с ней уже не в первый раз. Потому что сегодня врач подтвердил ее опасения. Она беременна.

Ее слегка успокаивали ежечасные посещения кухни и поедание огромного количества «вкусненького». Но тетя Мими при этом нехорошо косилась на нее и, в конце концов, Синтия заперлась в их с Джоном комнате.

«Над пропастью во ржи». Джон казался ей чем-то похожим на Холдена Колфилда, и Синтия попыталась угадать, как бы тот отнесся к известию, что его подружка ждет ребенка… «Хотя, нет. Колфилд был девственником… Но после-то книжки, он наверное… О, Боже! Какие идиотские мысли приходят мне в голову!..»

Джон вернулся поздно ночью. Синтия слышала голоса на кухне – его и тети Мими… Она решила сделать вид, что давно спит. Если он разбудит ее, желая близости, она расскажет ему… Если ляжет осторожно, стараясь не разбудить, завтра же она начнет искать врача, который сделает аборт…

То, как повел себя Джон, оставляло выбор за ней. Он прошел тихо, стараясь не будить. Лег рядом… и положил ладонь ей на грудь.

Синтия повернулась к нему.

– Я тебя так ждала, Джон, – сказала она. Но сразу сообщить о главном не решилась. – Сегодня у нас в гостях была тетушка Роберта…

– Насрать, – ответил он.

Синтия не обиделась. Ей и самой было насрать на тетю Роберту.

– А еще я беременна.

– А еще что?

– А больше ничего.

Минуты две Синтии казалось, что Джон заснул. Но внезапно он подпрыгнул и, свесив ноги, уселся на кровати.

– Так что? – сказал он. – Будем жениться?

– Ты серьезно? – Синтия даже не ожидала, что он сам заговорит об этом.

«А почему нет? – думал Джон. – В конце концов, когда-нибудь я должен жениться…»

– Я такой же псих, как Стюарт, – объяснил он. – И кое-чему он научил меня. Я не хочу умереть, пока у меня не будет сына.

– Почему именно сына? – Синтия почувствовала, что ее тревоги отступают.

– А кого? – изумился Джон.

Синтия тихо засмеялась. Стоит ли объяснять ему, что на свете бывают и дочери…

Двадцать третьего августа Джон и Синтия прибыли в бюро записи гражданского состояния «Маунт Плезнта». Мэри Смит не присутствовала на церемонии. Брак племянника болезненно напоминал ей о свадьбе ее сестры с Фредом Ленноном, союз которых был официально оформлен именно в этом заведении. Она не могла забыть письма Фреда, присланного им жене в сороковом году с армейского судна: «Это – война, дорогая. Желаю тебе хорошо поразвлечься».

Не было и Ринго. Его свалил очередной недуг.

Пол и Джордж вяло плелись за родственниками Синтии. Они тихонько посмеивались, обсуждая чьи-то уши, чью-то прическу или чьи-то ботинки. Но на самом деле они были всерьез обеспокоены. Не означает ли женитьба Джона распад «Битлз»?

– А это кто такой женится? Что-то мне его лицо знакомо, – спросил невесть откуда взявшийся долговязый сутулый парень с огромным носом.

– Да так, придурок один, – ответил Пол. Эпштейн, строго-насторго запретил им говорить о свадьбе посторонним.

– А-а, – протянул носатый. – А вы кто? Друзья или родственники?

– Родственники, – ответил Джордж.

– Троюродные девери, – нашелся Пол.

– А-а, – понимающе покивал парень. – А выпить-то тут дадут?

– Только своим, – попытался избавиться от надоевшего собеседника Пол.

– А-а, – незнакомец потер руки и направился к фуршетному столику.

– Ловко устроился, гад, – заметил Джордж, но вынужден был отвлечься. Чиновник бюро записи гражданского состояния завел пламенную речь о святости английского брака.

Брайан Эпштейн, брат Синтии – Тони и ее золовка Марджери, исполнявшие роли свидетелей, поставили свои подписи в книге регистрации…

На этом, собственно, «торжественная часть» и закончилась. Гости переместились к фуршетным столикам и принялись доедать то, что осталось после носатого проходимца.

Фуршет длился недолго. Шампанское быстро кончилось, и гости стали собираться. Начался дождь.

В тот же вечер «Битлз» выступали в «Ривер-Парк Белрумз».

После концерта, как теперь стало заведено, Эпштейн развозил их по домам на своей машине. Последним он вез Джона.

За квартал до его дома Брайан остановил автомобиль, достал сигару и закурил.

– Значит, ты считаешь, женатому человеку нельзя играть рок-н-ролл? – спросил он, затянувшись.

– Это… это все равно, что ходить по улице в носках разного цвета.

– Но ведь женатых музыкантов полным-полно!

– Например?

Эпштейн наморщил лоб. К своему удивлению он осознал, что большинство его знакомых музыкантов или не были женаты никогда, или – очень недолго.

– Да многие… – заключил Брайан.

– Если б не ребенок, – обреченно заметил Джон. – Жалко бросать группу.

Брайан пыхнул сигарой, громко чихнул и согласился:

– Дело только начинается… А если переженятся все?

– Не знаю…

– Я бы на твоем месте не был таким пессимистом, – сказал Брайан, сплевывая табак. – Женитьба – это еще не конец света.

– Да я, вообще-то, и сам так думаю…

– А ты веришь в сны? – спросил Эпштейн.

– Я что-то их уже давно не видел.

– А я верю. Недавно мне приснился дивный сон. Я иду по цветущему лугу. Вокруг – птицы, пчелки… Вдруг вижу – стадо коров. Прохожу мимо и слышу: «Мистер Эпштейн, можно вас на минутку?..» Я повернулся и увидел… кого бы ты думал?.. миленькую, такую, телочку, чернопеструю, с белой звездой во лбу. «Да? – благосклонно отвечаю я. – Слушаю вас». Она посмотрела на меня томным-томным взглядом и спрашивает: «Му-у-жа моего не видели?» «Нет», – говорю я. Тогда она поворачивается ко мне задницей, машет хвостом и советует: «Так посмотрите…»

Я оглядываюсь и вижу огромного быка. Он стоит в метре от меня, наклонив рогатую голову, и яростно роет копытами землю. И я закричал первое, что пришло мне в голову: «Между нами ничего не было!!!» И побежал…

Что было дальше, не помню. Кажется, он меня догнал…

Брайан сдул с кончика сигары пепел и уточнил:

– Ну, теперь тебе все ясно?

– Что ясно? – удивился Джон.

– А то, что ты должен остаться в группе и прекратить ныть.

Джон почесал в затылке.

– Знаешь, Брайан. А ты не такой идиот, как я думал…

Польщенный Брайан, хмыкнув, расправил плечи.

– Ты еще хуже, – закончил Джон.

До своего дома он шел пешком.

Тетя Мими раскаялась, что не была на регистрации брака любимого племянника. И чтобы заглушить голос совести, она объявила Джону, что отдает ему с Синтией весь первый этаж особняка.

Если бы Пол знал это, он бы просто постучал в окно. Но Пол не знал, и потому на следующее утро, по традиции, Леннона разбудил его истошный крик на улице:

– Джон! Джон!..

Находясь еще в сомнамбулическом состоянии, Джон натянул брюки, носки и открыл дверь.

– Газеты читал?! – не успев войти, воскликнул Пол.

– Больше мне делать нечего, – прохрипел тот.

– Вот, смотри! «Мерси Бит»! Здесь, здесь и здесь, – Пол листал перед близоруким Джоном полосы свежего номера.

– Чего тебе надо?! – рявкнул Джон.

Пол уже, было, собрался обидеться, но тут случайно взглянул на ноги Джона и захохотал.

– О! – сказал Джон, проследив за взглядом Пола и увидев, что спросонья одел разные носки.

Он выдернул из рук Пола газету, зашел в спальню, одел очки и прочел заголовок: «„Битлз!“ – группа № 1 в Ливерпуле»!

Читать дальше он не стал и вернулся в прихожую.

– Брайан постарался? – небрежно спросил он, стремясь не выказать радость.

– Он мне только что звонил. Ему полгода не позволяли выпустить эту статью! А теперь – все с этим согласны! Он просил немедленно приехать к нему.

– Началось?

– Началось.

Они озадаченно посмотрели друг на друга.

– Подожди…

Джон снова нырнул в спальню и принялся торопливо натягивать рубашку.

– Куда это ты? – сонно спросила Синтия и попыталась поймать его за рукав.

– Отстань. Спи… Это полезно для ребенка.

Вчерашние мысли о несовместимости семейной жизни и рок-н-рольной карьеры уже не беспокоили его. Ему начинало нравиться ходить в разных носках.

19

Студия на Эбби Роуд была уже знакома им. В начале сентября они прилетели в Лондон, чтобы, наконец, записать две песни для настоящей пластинки.

А вот человек, встретивший их, знаком им не был.

Это был благообразный доброжелательный джентельмен лет сорока, худощавый, чисто выбритый и с иголочки одетый.

– Ну, наконец-то! – воскликнул он вместо приветствия. – Значит так, в половине третьего – репетиция, в семь – запись, в двенадцать – отбой. Гостиница – рядом. Если вас что-то не устраивает, – продолжал он, проведя их в павильон, – скажите об этом сразу.

– Для начала меня не устраивает ваш галстук, – сразу, как и просили, сообщил Джордж Харрисон.

Незнакомец оторопел. На самом деле его галстук, с красными лошадками на черном фоне, был последним криком лондонской моды.

– Я пошутил, – наблюдая за выражением лица собеседника, сочувственно сказал Джордж.

Приступили к репетиции.

– Джордж, – подай другую гитару! – крикнул Джон.

Гитару ему принес сотрудник с галстуком в лошадках.

– Не надо, – бросил ему Джон. – У нас своя есть.

Еще через пару минут он попросил вновь:

– Джордж! У тебя медиатор есть?

Сотрудник с галстуком в лошадках, покопавшись в подсобке, нашел и медиатор. Но Джон отверг его:

– Наш лучше.

И они заиграли. В середине песни Джон остановился и заорал:

– Джордж! Какого дьявола?! Ты перестанешь кривляться или нет?!

Красный, как рак, сотрудник с галстуком в лошадках выскочил из операторской:

– Ну чем я опять вам не угодил?! Джордж – туда, Джордж – сюда!.. В конце концов, я продюсер, или мальчик на побегушках?!

Джон непонимающе смотрел на него. Потом расплылся в улыбке:

– Вы – Джордж?

– Да! Я – Джордж Мартин, директор этой студии!!!

Ринго ехидно захихикал. Пол, в приступе хохота, схватился за живот.

– Представляться надо сразу, – поучительно сказал Джон. – У нас есть свой Джордж. Вот – видите, какой Харрисон.

Джордж Мартин осознал свою ошибку и, извинившись, поочередно назвал себя каждому.

– Ну все? – спросил он, покончив со знакомством. – Или вас не устраивает что-нибудь еще?

– Меня не устраивает ваш галстук, – тупо повторил Джордж прежнюю шутку.

Ринго опять ехидно захихикал.

Озадаченно глянув на него, Мартин молча вернулся в операторскую.

Ему трудно было это понять. Во-первых, он считал, что одевается безупречно. Во-вторых, как профессиональный знаток юмора, он никак не мог посчитать сказанную Харрисоном фразу за остроту.

С самого начала своей карьеры Джордж Мартин специализировался именно на юмористических пластинках, и потому в кругу друзей он прослыл отменным шутником. Нередко в компаниях его просили выдать «что-нибудь эдакое», но он, каждый раз ссылаясь на нездоровье, принимался нервно кашлять в кулак. Чем неизменно вызывал бурный смех благодарных зрителей. Он даже сам поверил, что природа одарила его недюжинным комическим талантом.

А вот чужие шутки он не понимал.

Он считал их ниже своего уровня.

Харрисон в этот день был явно в ударе. На перекуре между репетицией и записью он вдруг начал предлагать все новые и новые варианты аранжировки:

– А, может, мне играть какой-нибудь железякой, как на гавайской гитаре? А может, вместо гитары пустить банджо? А может, вообще не петь, а сделать соло на губной гармошке? Или еще что-нибудь на что-нибудь поменять?

– А может быть, вас, молодой человек, заменить на кого-нибудь другого? – тонко пошутил Мартин. Он не удивился, что никто не засмеялся. Тонкий юмор не был знаком неотесанным ливерпульцам.

Запись начали с «Love Me Do».

В отличии от Джорджа, Ринго был сегодня просто не в себе. Он нервничал и с каждым дублем стучал все хуже и хуже. После пятого Мартин спросил Брайана: «А прежнего мальчика вы не привезли? Не такого смешливого?» Эпштейн горестно покачал головой.

Сидя в операторской, Мартин в переговорное устройство давал советы всем, а особенно Ринго. После четырнадцатого дубля он подошел к нему и снова тонко пошутил:

– Если ты не сыграешь как надо, мы тебя выгоним.

Для Ринго эта шутка была настоящим потрясением. Его нос стал еще длиннее. Но, оказалось, шокотерапия для него – самый подходящий метод лечения. Именно последний, пятнадцатый, дубль он сыграл четко и ритмично.

Когда они приступили ко второй песне – «P.S. I Love You»[46] – неутомимый на выдумки Мартин сразу подошел к Ринго и прошептал:

– Если ты с первого раза не сыграешь, мы тебя выгоним.

Ринго Старр сразу стал самым несчастным, но самым правильным барабанщиком в мире.

Через десять минут, завершив запись, они собирались в гостиницу.

На следующий день четверо провинциалов отправились побродить по столице. Пол решил купить себе новый костюм, а Ринго подыскать пару-тройку колечек, которых ему не хватало. Они заглядывали в каждый магазин, а Джон и Джордж, которых покупки не интересовали, терпеливо ждали их на улице.

– Мы тут посовещались и решили, – объявил Джон, когда пижонская парочка вышла из обувной лавки, – нам нужно разделиться. Пока вы шаритесь по прилавкам, мы с Джорджем пропустим по кружечке пива.

– По две, – уточнил Джордж.

– А где встретимся? – спросил Пол.

– Какая разница? Ну, давай, здесь же. Через час.

– Давай, через два, – предложил Пол. – За час я ничего не выберу.

– Ну, давай, через два, – согласился Джон.

– А еще лучше – через три, – начал торговаться Пол.

– О! – возвел глаза к небу Джон. – Ладно, через три.

– И пива – по три кружечки, – подкорректировал Джордж.

– По четыре, – уточнил Джон.

– Тогда уж и встречаемся через четыре, – вмешался Ринго.

– Все! Хватит! – заорал Джон. – Здесь! Через пять часов! – круто развернувшись, он поспешил к приглянувшемуся по дороге пабу. Джордж не отставал. Времени было в обрез.

Товаров в Лондоне оказалось слишком много. Купить что-то одно было просто невозможно. А вдруг в следующий раз найдется нечто еще более великолепное? Но сам процесс поиска Пола и Ринго увлек не на шутку. А особенно – разговоры с продавцами.

– Покажите вон то, – ткнул пальцем Пол.

Чопорный седой торговец снял с вешалки чудную малиновую жилетку, с торчащим из кармана желтым цветком, и положил ее на прилавок.

Пол послюнявил два пальца и потер материал между ними.

– Линяет… – отметил он раздосадовано.

– Осень, – пояснил Ринго.

Торговец раздраженно повесил жилетку на место.

– А кольца у вас есть? – поинтересовался Ринго.

Торговец уже понял, что покупок не будет.

– Это вам еще зачем?

– Пожениться хотим, – серьезно ответил Пол.

– Голубые что ли? – презрительно усмехнулся торговец.

– Почему? – удивился Ринго. – Серебряные. Или медные.

– О таких не слышал, – недружелюбно заметил торговец. – Поразвелось…

– Темный народ, – констатировал Пол. – Пойдем отсюда…

В другом магазине разговор получился совсем коротким.

– У вас трусы есть? – спросил Ринго молоденькую продавщицу.

– Нет, – ответила та.

– Давай, подарим, – предложил Пол. – А то простудится.

– Давай, – согласился Ринго.

– Мы сейчас вернемся, – обнадежил Пол девушку, и они пошли дальше.

В часовой лавке Ринго попросил часы на правую руку.

Пока продавец соображал, чего же, собственно, от него требуют, Пол с ужасом заметил, что сотня ходиков на стенах показывают время их встречи с Джоном и Джорджем. И они поспешили прочь, так и не дождавшись ответа.

– А где мы встречаемся-то? – спросил Ринго.

Пол поскреб подбородок.

– Я помню, что Джон сказал «здесь».

Они беспомощно переглянулись.

– Там была обувная лавка! – осенило Ринго.

– Девушка! – обратился Пол к прохожей. – Где тут поблизости обувной магазин?

Польщенная старушка целых пятнадцать минут рассказывала им все, что знает об обувных магазинах Лондона и его окрестностей… Она бы рассказывала и дальше, но благодарные слушатели, молча развернувшись, покинули ее.

После долгих и бесплодных поисков той обувной лавки, они решили двинуть сразу на Эбби Роуд – в гостиницу возле студии.

– Слушай, Джон, а куда мы едем? – заплетающимся языком спросил Джордж, очнувшись, когда за окнами автобуса уже стемнело.

– Да! Куда мы едем?! – крикнул Джон на весь салон.

– Если бы я знал, куда вам надо, – сказал водитель, – я бы разбудил вас еще на первом круге.

– А сейчас уже – какой? – поинтересовался Джон.

– Шестой.

– О! Наш! – обрадовался Джордж. – Останавливай!

Водитель послушно затормозил и открыл дверь. Джон попытался расплатиться, но честный водитель сообщил им, что они расплатились с ним заранее.

– А за сколько кругов? – спросил Джордж, стоя на обочине и провожая автобус взглядом.

– Не имеет значения, – ответил за шофера Джон. – Уже.

– Точно, – согласился Джордж. – Уже. – И пожал Джону руку.

– Ну, что, по домам? – предложил Джон.

– Угу, – кивнул Джордж. – Пока.

И они пошли в разные стороны.

Минуту спустя, слегка придя в себя, Джон догнал Джорджа.

– Эй! – окликнул он.

– Ну?

– Мы в Лондоне!

– Опять?

Джон пожалел, что не сообщил ему, что они в Занзибаре. Джордж отнесся бы к этому так же спокойно.

– Нам нужно встретиться с Полом и Ринго.

– Я бы тоже был рад повидаться с ними, – почти осмысленно улыбнулся Джордж.

– Тогда пошли.

Тут только Джон понял, что они находятся на какой-то пустынной окраине. В этом факте имелось одно преимущество. Было ясно, куда идти. Огни горели только в одной стороне.

Минут десять они понуро плелись в этом направлении. Мимо проносились машины, но оказалось, что в карманах нет не пенса. Похоже, они заплатили в автобусе примерно за миллион «кругов».

Наконец они добрались до первого одноэтажного домика и, не задумываясь, постучали в дверь.

– Вы откуда? – дружелюбно спросила их хозяйка, вынув изо рта сигарету с запахом марихуаны. Хозяйке было лет сорок, но Джон сразу отметил, что она еще достаточно хороша.

– Из Ливерпуля. Отстали от автобуса. И заблудились.

– Бывает, – понимающе кивнула хозяйка. – Заходите.

В гостинице они появились только к обеду следующего дня.

– Вы же вышли ненадолго! – рвал и метал Эпштейн. – Прогуляться!

– Отстали от автобуса, – тупо сказал Джордж.

– И заблудились, – добавил Джон.

– От какого автобуса?! Где вы были?!

– О-о-о, – загадочно протянул Джон.

– Да-а-а, – подтвердил Джордж.

И больше Брайан не добился от них ни слова.

Мартин настоял на повторной записи тех же песен. На этот раз за ударной установкой сидел сессионный музыкант Энди Уайт. Ринго же выполнял функции перкуссиониста. В одной песне он колотил в тамбурин, в другой – шуршал маракасами.

Но все-таки на пластинку попала та версия «Love Me Do», в которой стучал Ринго.

«Битлз» вернулись в Ливерпуль. Пятого октября их первый сингл поступил в продажу. За реализацию диска, само собой, отвечал Эпштейн. Требовалась реклама. По его просьбе многочисленные родственники и знакомые настрочили целую гору писем в адрес станции «Радио-Люксембург» с просьбой как можно чаще передавать «нашу любимую песенку» – «Love Me Do».

С десяток писем он написал и сам. Труднее всего давалось изменение почерка и подписи под этими посланиями. «Таинственный незнакомец»; «студентки колледжа прикладной хореографии»; «господин Багир-Заде, эсквайр»; «монахи ордена Августина Блаженного»…

Но главным рекламным трюком стала скупка десяти тысяч экземпляров пластинки. Получив этот заказ от Эпштейна, Мартин опешил: «Как Брайан собирается продать такую уйму дисков в своем захолустном Ливерпуле?..»

Но расчет Эпштейна был прост до гениальности. Во ВСЕХ музыкальных изданиях Англии появились сообщения о том, что сингл никому не известного квартета «Битлз» в один день занял первое место по раскупаемости среди пластинок бит-ансамблей.

Если бы Брайан за каждое такое сообщение платил по рекламным ставкам того времени, ему пришлось бы продать с молотка и свой, и папашин дома. «А пластинки я рано или поздно сбуду», – рассудил он.

И не ошибся. Тот рекламный бум, который он же и создал, позволил ему спихнуть диски небольшим оптовым фирмам в самый кратчайший срок.

С сорок девятого места в хит-параде газеты «Нью Рекорд Миррор» сингл перебрался сперва на двадцать седьмое, а затем и на семнадцатое место в «Нью Мюзикл Экспресс». И продержался там восемнадцать недель. Такого успеха не имела еще ни одна пластинка «Парлафона», и изумленный Джордж Мартин решил немедленно выпустить новую.

Взявшись за дело всерьез, он подыскал для «Битлз» песню, которая, по его мнению, была просто обречена стать хитом – «Как это у тебя получается?»[47] профессионального песенника Митча Мюррея.

– А нас ты спросил? – сморщился Джон, узнав об этом уже в Лондоне.

– Я сейчас и спрашиваю, – стараясь оставаться выдержанным, ответил Мартин.

– А-а… Ну, тогда я отвечаю. Сам ее и пой.

– Вы что, можете предложить что-нибудь лучше?

– Много. У нас с Полом сто двадцать две песни, пятнадцать недописанных, тридцать две мелодии без слов и море слов без музыки.

Мартин ужаснулся.

– Да вы хоть послушайте то, что я вам предлагаю…

Он уселся за фортепиано и запел хорошо поставленным баритоном:

Пол и Джордж с воодушевлением принялись подпевать ему, а Ринго – подстукивать на барабанах.

– Ну как?! – закончив, вскричал Мартин, окрыленный успехом и уверенный в своей полной победе.

– Дерьмо! – хором ответили «Битлз».

– Мы будем записывать «Please, Please Me»[48] и «Ask Me Why»[49], – резюмировал Джон. – Или мы не будем записывать ничего.

Поторговавшись, они записали и две своих и одну чужую песню, но последняя на пластинку не попала. Второй сингл «Битлз» появился на прилавках музыкальных магазинов двенадцатого января шестьдесят третьего года.

20

Миссис Харрисон сидела у включенного приемника в комнате Джорджа и вязала для него пончо. (Он всегда поражал ее своими требованиями к одежде.)

– Луиза, – прохрипел из кухни Харольд. – Я что, пингвин, в холодную постель нырять?!

Отложив вязание, миссис Харрисон пошла к мужу.

Харольд, в пижамных штанах, голый по пояс, свесив пузо на колени, поедал цыпленка.

Цыплят Луиза готовила теперь только в отсутствии Джорджа. Перед отъездом в Лондон он заявил: «Есть цыплят – хоть и вкусно, но кощунственно». А раньше это было его любимое блюдо.

Когда он сказал это, ей вспомнилась история из его детства. Как то раз братья – Питер и Гарри – принесли домой маленьких цыплят и вручили их Джорджу: «На, воспитывай…» Но, как Джордж за ними не ухаживал, выжил только один. Звали его, опять же, Питер. Цыпленок превратился в здорового задиристого петуха с довольно неприятными наклонностями. Как то: клевать босые ноги домочадцев и гостей, гадить на диван, дико орать на рассвете и спать в платяном шкафу.

Ничего удивительного, что, однажды, в отсутствии Джорджа, бедняга превратился в главное блюдо для рождественского стола. Джордж промолчал. Но к жаркому не притронулся и при каждом удобном случае напоминал родителям о родстве людей, зверей и особенно птиц.

Это прошло довольно скоро, и, надо же, аукнулось сейчас, через много лет.

Не успела Луиза присесть, как из комнаты зазвучали позывные «Радио-Люксембург», и она засеменила к приемнику. Диск-жокей бормотал какую-то ерунду о музыкальных новостях сезона. Не выпуская из рук куриную косточку, Харольд примостился на кровать рядом с женой.

– Тебе что – семнадцать лет, чтобы дуреть от этих песенок?

– Сегодня должны передавать «Битлз», я слышала утренний анонс.

– Джордж! Джордж – настоящий мужчина. Он многого добьется в этой жизни… Интересно, вспомнит ли он тогда, что это я его сделал таким? Бывало, я так его драл, что он по три дня сидеть на заднице не мог.

– Ты всегда был примерным отцом, – умилилась Луиза и потерлась щекой о его плечо.

– Да и вообще он весь в меня. Вот, хочешь, стих прочитаю?

За долгие годы совместной жизни Харольд еще ни разу не читал Луизе стихов. Она посмотрела на него новыми глазами:

– Читай…

Харольд поднялся и, взмахнув косточкой, продекламировал:

– Вот так ты их и воспитывал! – всплеснула руками Луиза. – Что ж ты мне раньше никогда этого не читал? А я и не знала, что ты – поэт, – она игриво шлепнула его по животу.

– Да не я это написал, – признался Харольд, втягивая пузо. – Это Джордж мне из Гамбурга привез. Фридрих Ницше. «Стих номер двадцать восемь».

Внезапно ди-джей перестал трепаться, и заиграла музыка. Солировала губная гармошка.

– О, – сказал Харольд, – это хорошая музыка. Когда же наши-то будут?

– Ну ты, прямо, захотел, чтобы их первыми передавали…

– А почему нет? Даже обидно.

– Да ладно, потерпи… Может, еще и не передадут…

Так они проболтали до конца песни, пока ди-джей не объявил:

– Итак, не правда ли, такого вы еще не слышали?! «Love Me Do» в исполнении талантливых провинциалов – ансамбля «Битлз»!

Харольд и Луиза переглянулись. И отправились в спальню.

Чары «Битлз» действовали не только на девочек.

Инженер телевизионной связи Малькольм Эванс, здоровенный красавец-тугодум одиннадцать лет проработал на одном месте и уходить с него не собирался.

Но однажды, возвращаясь домой мимо «Каверны», он заглянул туда. Проторчав там весь вечер, он подошел к владельцу заведения с вопросом, не найдется ли тут для него какого-нибудь дела. И был принят вышибалой.

Бывшие коллеги посчитали его за идиота. Он потерял не только в престиже, но и в зарплате. Объяснять им, что зато теперь он может слушать «Битлз» каждый вечер, он даже не пытался.

Отец Брайана, скрепя сердце, был вынужден признать, что его непутевый сын все-таки оказался прав. «Битлз» стали приносить деньги. Хотя и небольшие.

Доходы от синглов дали возможность Эпштейну нанять людей в обслуживающий персонал.

Первым оказался приятель Пита Беста – Нил Аспинолл, который собирался стать банкиром, но пока что не преуспел на этом поприще.

– Ему мы обязаны нашей популярности в Ливерпуле, – напомнил Джон Брайану историю с плакатами, в которых Нил назвал «Битлз» немецкой группой.

– А что он умеет делать? – спросил Эпштейн, как на невольничьем рынке оглядывая Нила с ног до головы.

– Ничего, – признался тот.

– Все, – возразил Джон. – Он готов делать все. Например, искать девочек.

– А надо? – усомнился Брайан.

– А нет? – странно глянув на него, парировал Джон.

– Ладно, – смутился Брайан. – Берем. Но это уже – раздувание штатов. Придется погастролировать.

Сначала, по накатанной дорожке, они отправились в Гамбург.

Несмотря на то, что владелец «Звезды» Манфред Вайсследер платил им хорошие деньги и даже добавил им сверх условий контракта тысячу фунтов, «Битлз», отыграв оговоренные двенадцать концертов, двинулись дальше.

– Гамбург – это пройденный этап, – заявил Эпштейн, впервые побывавший в Германии вместе с ними. – Нас ждет Шотландия и Мартин – записывать диск-гигант. Нам нужно делать имя.

– А кто же будет делать деньги? – скептически осведомился Пол.

– Монетный двор Ее Величества, – весомо бросил Эпштейн, так, словно он уже контролировал и этот процесс.

Очередное турне по Шотландии вместе с певичкой Хелен Шапиро не пропало даром. В каждом городе Брайан сходился с местными журналистами и ведущими радиопередач.

Однажды Ринго притащил в гостиницу номер газеты «Сандерлендский Докер». (В Сандерленде они были два дня назад.) Это была хилая четырехполосная листовка, но с огромным тиражом. «Битлз» прочли заголовок: «У нас в гостях неплохие музыканты из Ливерпуля». Джона перекосило от злости, и он принялся читать вслух.

Теперь уже злобой кипели все четверо…

Джон замолчал. Они тупо переглянулсь.

– Сука! – внезапно заорал Джон и принялся рвать газету на мелкие кусочки. – Если бы я знал, ЧТО она напишет, я бы эту Барбару трахнул на месте!

– Много чести, – высказал свое мнение Пол.

– Где ты это взял?! – накинулся Джон на Ринго. Тот решил, что его в чем-то обвиняют и принялся оправдываться:

– А я-то что. Ну так, приобрел…

– Говори быстрее, где! Я заставлю Брайана выкупить весь тираж!

– Не стоит, – вмешался Джордж. – Пусть лучше эти деньги он заплатит нашему пресс-агенту.

– Кому? – не понял Пол.

– Пусть наймет толкового журналиста, который будет писать про нас во все газеты. То что нам надо. И толково.

Джон с уважением посмотрел на него. И процедил:

– Умен.

Так, по возвращении в Ливерпуль, в штате «Битлз» появился Тони Барроу, критик газеты «Ливерпул Резонанс». Его знакомство с Брайаном Эпштейном предварила следующая история.

Редактора газеты звали Джордж Харрисон. С некоторых пор его начали одолевать непрерывные телефонные звонки. Поначалу ему нравилось отвечать на жеманные девичьи голоса, и некоторым он даже назначал место и время свиданий. Но вскоре это стало просто невыносимо, и он вынужден был отключить телефон.

Зато ему не нужно было далеко ходить за горячим материалом, и, изложив эту ситуацию в юмористическом ключе, он, сам того не ожидая, поднял тираж газеты в полтора раза… Вот тогда-то он и поручил журналисту Тони Барроу внимательнее приглядеться к этой теме.

Только тому было все недосуг.

Но вскоре, к его удовольствию, с предложением о сотрудничестве в редакцию явился менеджер «Битлз». Явился сам, и не очень-то расторопному Тони не пришлось разыскивать его по Ливерпулю.

– Нам нужна хорошая реклама, – взял быка за рога Эпштейн.

– Всем нужна хорошая реклама, – флегматично заметил Тони.

– Но нам нужна ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ реклама.

– Угу, – согласился Барроу.

– Я плачу приличные деньги, – заявил Брайан.

– Интересно, у нас одинаковые понятия о приличиях? – слегка оживился Тони.

Брайан достал из кармана пачку банкнот и шлепнул ею о стол.

– Ого! – вырвалось у Барроу.

Брайан достал еще одну пачку.

– Ого-го! – прокомментировал этот жест журналист.

– Можете взять прямо сейчас, – сказал Эпштейн, пододвигая деньги. – Работу начнете немедленно. Хорошие отзывы критиков, репортажи с концертов, интервью с «Битлз» и опросы слушателей.

– Уже начал, – приподнялся Тони.

– Сядьте. Поговорим о деталях.

Тони плюхнулся обратно в кресло.

– На первое время вам хватит и половины, – Эпштейн забрал одну пачку денег и сунул ее обратно в карман. – Трудитесь, мой друг! И помните: вторая пачка лежит у меня здесь. – Похлопав себя по карману, он покинул кабинет.

Девочки одолевали не только Джорджа Харрисона. Однажды Пол взбудораженный и взлохмаченный ворвался в квартиру Дороти Роун и без предисловий объявил с порога:

– Я на тебе не женюсь. – (О своей помолвке они объявили за месяц до этого.) – Слишком много девушек хотят переспать со мной, я не имею права их разочаровывать!

Сказав это, он вышел, не дожидаясь ее реакции.

Он явно спешил. Жить.

Одним из путей завоевать публику было издание партитур и текстов песен для домашнего музицирования.

– Проходите, присаживайтесь, – указал на стул Дик Джеймс, лондонский композитор и издатель музыкальной литературы. – Что вас привело ко мне?

Брайан внимательно оглядел жилище НАСТОЯЩЕГО композитора. Описанного в книгах творческого беспорядка он не обнаружил. Наоборот. Жилище было роскошным и на редкость чистым. Даже казалось, тут никто не живет. На фортепиано лежала стопка чистых листов для нот. Даже казалось, на них никто не пишет.

Все это приятно удивило Брайана. Но он почувствовал, что не сможет купить этого человека так же грубо, как рядового щелкопера.

– Я принес вам кое-какие записи, – начал Брайан. – Не будете ли вы столь любезны отслушать их?

– Извольте, – чинно кивнул Джеймс и установил катушки на магнитофон – шик доступный лишь профессионалам.

– Погромче, погромче, – посоветовал Брайан.

– Понимаю, – улыбнулся Джеймс, – это тихая музыка, – он выкрутил ручку громкости до отказа и, нажав клавишу воспроизведения, поудобнее устроился на стуле.

Колонки взорвались энергичным саундом «Please, Please Me».

Джеймс едва не свалился со стула.

– О-о!!! – закричал он, забивая музыку.

Брайан кинулся к магнитофону, в поисках нужной ручки.

– О-о!!! – продолжал кричать Джеймс. – Это восхитительно! Это же эолийская каденция! Но как по-новому она решена! Это то, чего мир давно уже ждал! ОТ МЕНЯ!

Брайан, моментально успокоившись, уселся на стул. Он уже понял, как вести себя дальше. «„Эолийская каденция“, – повторил он про себя. – Надо будет сказать это Полу. Ему понравится».

Джеймс, подпрыгивая, пританцовывая на стуле и даже подпевая, дослушал запись.

– Да, – заявил Брайан, когда она кончилась. – Не зря мне порекомендовали обратиться именно к вам. Никто! Никто не желает признать, что мои ребята пишут неплохие песни.

Глаза Джеймса вспыхнули праведным негодованием:

– Я сделаю их знаменитыми! – погрозил он кулаком неведомым врагам. – Я издам все их песни! Всего за пятьдесят процентов от дохода, – добавил он на тон ниже.

Торговаться Брайан не стал. Он уважал преданность.

Одиннадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года «Битлз» вновь отправились в студию «Парлафон». На этот раз – для того, чтобы записать свою первую долгоиграющую пластинку.

Вначале Джордж Мартин собирался записать живое выступление в «Каверне», но, побывав в Ливерпуле, он остался недоволен акустикой зала.

Однако задачу создать эффект живого звучания он с себя не снял, подчеркнув это тем, что первая песня альбома начиналась отсчетом Джона: «Раз, два, три, четыре!..»

Пол и Джон были авторами восьми песен из четырнадцати. А так как все они многократно «обкатывались» на концертах, запись была сделана за один день.

Ринго уже не дожидался вкрадчивых нашептываний Мартина и перед каждым дублем мысленно настраивал себя: «Если не сыграю как надо, меня выгонят… Если не сыграю, выгонят…»

Кроме того, в этот раз, благодаря Ринго, «Битлз» вновь несказанно поразили Мартина. Теперь в ансамбле было ЧЕТЫРЕ солиста. Ринго исполнил песню «Boys»[51].

Мартин работал с невиданным воодушевлением. На этот раз он занимался не только микшированием. В композиции «Misery»[52] он исполнил соло на фортепиано, а в «A Taste Of Honey»[53] настоял на том, чтобы голос Пола был записан дважды – методом наложения.

Но не обошлось и без очередного конфликта между Джоном и Брайаном. Внезапно последнему показалось, что он уже достаточно сделал для «Битлз», чтобы иметь право голоса и на записи.

– Пол! – крикнул он по селекторной связи из рубки Мартина. – Не кажется ли тебе, что эту песню нужно исполнять лиричнее? Вот, представь себе. Ты идешь по прекрасной аллее с многочисленными цветочными клумбами…

– Заткнитесь! – рявкнул Джон.

– Что? – не понял Эпштейн.

– Джон, нельзя ли повежливее? – вмешался Мартин, выйдя из рубки.

– Заткнитесь, ПОЖАЛУЙСТА, – «исправился» Леннон. – Подсчитывайте свои проценты и не мешайте нам работать!

Тяжело дыша, Брайан обдумывал свое дальнейшее поведение в этой ситуации. То ли, как бы между делом, бросить: «Ну ладно, поругались, и хватит…» То ли, вспылить и показать, кто тут главный: «Это вы мне? Вы еще пожалеете! Вы еще ко мне приползете!»

Но решение пришло само собой. В отсутствии Мартина он не смог включить селекторную связь и, тихо поднявшись, незаметно удалился в гостиницу.

В половине двенадцатого, закончив запись, пришли туда и «Битлз».

Джон стянул с себя мокрую от пота рубашку.

Остальные трое молча смотрели на него.

– Чего уставились? – спросил он.

Ему никто не ответил.

Он снял штаны и завалился на кровать. Полежал. Приподнялся и огляделся.

Остальные смотрели на него все так же молча.

Джон вскочил и запрыгал по комнате, уродливо вздрыгивая худыми ногами и дурашливо блажа:

– В мире нет людей щедрей, чем известный вам еврей! Оп-ля! Оп-ля! – дважды сделал он какое-то невиданное па. И замер.

Никто не смеялся.

– Ну что?! – заорал он. – Мне извиняться что ли идти?!

– Смотри-ка ты, – обратился Пол к Джорджу, – а он догадливый парень.

– Не говори, – восхищенно протянул тот. – Бывают же на свете такие сообразительные люди.

– Он знал, – предположил Ринго.

Джон плюнул и прямо в трусах выскочил из комнаты.

Они ждали его полчаса. Час. Полтора.

В конце концов, не выдержав, отправились к Брайану – в номер «люкс».

Было не заперто, и первым туда заглянул Пол.

Обалдев от увиденного, он распахнул дверь настежь.

Пьяные и веселые Джон с Брайаном, под аккомпанемент бьющейся посуды и собственного пения, плясали на столе кукарачу.

Джон был в трусах, а Брайан – в кальсонах.

21

Альбом «Please, Please Me» вышел пятого апреля, а через три месяца прочно занял первое место в британских хит-парадах. «Битлз» становились по-настоящему знаменитыми. Там же оказался и очередной их сингл «From Me To You / Thank You Girl»[54].

Популярность имела массу приятных сторон.

– Мне кажется, я перетрахал уже весь Ливерпуль, – выдал как-то Пол.

– Половину, – ревниво не согласился с ним Джон.

– Скорее треть, – прикинув в уме, поправил Джордж.

Они уставились на Ринго, ожидая, что тот скажет: «Четверть». Но он, как всегда, оставался коллективистом:

– Скажем так, друзья-приятели. Вместе мы уж точно перетрахали его весь.

– Даже обидно, – задумчиво сказал Пол. – Так хотелось встретить нормальную девчонку… Чтобы она не лезла к тебе сама…

– Вроде Дороти, – с невинным видом напомнил Джордж.

– Дороти лезла, – возразил Пол.

– Бремя славы следует нести стойко, – отечески похлопал его по плечу Джон. – Думаешь, мне легко скрывать, что я женат?

– У тебя получается, – похвалил его Джордж.

Но Джону действительно было не просто.

Шестнадцатого апреля он позвонил Полу и попросил зайти к нему. Но зачем, говорить не стал.

Полу открыл незнакомый усатый мужчина в темных очках и надвинутой на глаза шляпе, одетый в длиннющий потрепанный плащ.

– Заходи, – сказал незнакомец голосом Джона.

– О Боже! Джон, это ты?!

– А кто же, по-твоему?!

– Ты чего так вырядился? Тебя преследует мафия?

– Фигняфия! Синтия родила. Нужно забрать ее из госпиталя «Сефтон-Дженирал». Я не хочу, чтобы меня там видели.

– Ах, понял, понял! Ты скрываешься от обезумевших фанатов! Ты боишься, что тебя разорвут на сувениры!..

– Засунь свою иронию в задницу и заткни пробкой. Брайан позвонил и сказал, что о ребенке никто не должен знать. И, между прочим, если к тебе на улице пристает какая-нибудь совсем не симпатичная девица и начинает твердить, какие мы лапочки, тоже ничего хорошего. А такое уже сколько раз было!

С Полом в последнее время тоже уже несколько раз приключались подобные истории. Но ему нравились все поклонники, от мала до велика, независимо от внешности.

– Кто у тебя родился-то?

– Ты что, не знаешь кто рождается?

– Сын или дочь?

– Дурак что ли? Сын, конечно. Я назвал его Джулианом. В честь мамы. Ладно, пошли быстрее. Мими давно там. Я в этом плаще уже взмок.

– Где ты его откопал?

– От дяди остался.

Джон выпихал Пола на улицу, запер дверь и размашистым шагом двинулся в сторону остановки.

– Ну ты и чучело! – хохотнул Пол.

– На себя посмотри, – огрызнулся Джон и со всего маха ударился ногой о мусорный бак.

– О! – запрыгал он на одной ноге. – Дьявольщина! Я в этих проклятых очках вообще ничего не вижу!

– Надень свои, – посоветовал Пол.

– В моих узнают. Вот что… Я буду слепым, а ты меня веди. Понял?

Кое-как они добрались до остановки, а когда уселись в автобус, какая-то совсем не симпатичная девица, всплеснув руками, заголосила:

– Это же Джон Леннон! Из «Битлз»! Что с тобой стряслось Джон?!

Тот скрипнул зубами, но промолчал. Пол хотел ответить, однако его опередил голос водителя из встроенного в корпус динамика:

– Это он так постарел, когда узнал, что стал папашей…

Пассажиры принялись поздравлять Джона и обсуждать случившееся.

Джон сидел мрачный и желтый, как мумия.

Полу же ничего не оставалось, как с улыбкой кивать, отвечая на поздравления вместо него, пока автобус не добрался до места.

– Какой он симпатичненький, – заметил Пол заглядывая в сверток в руках Джона.

Синтия счастливо улыбнулась, а Джон недоверчиво покосился на Пола:

– Да?

– Конечно! – подтвердил тот в умилении, – и на тебя похож, просто вылитый!

– Ну, спасибо тебе, дружок…

Перед намеченным турне по Англии Эпштейн устроил «Битлз» двухнедельный отпуск. Синтия чувствовала себя на седьмом небе. Она стала не только матерью, но и, наконец-то, почувствовала себя женой. Несколько дней Джон никуда не уходил и нянчился вместе с ней, стирая пеленки и распашонки. Вот только истерический плач он переносил с трудом. А Джулиан орал почти без перерыва.

«Теперь-то я понимаю, почему папаша Фред сбежал от меня», – невесело пошутил Джон однажды. И в тот же вечер, когда Джулиан на часик задремал, а вместе с ним уснули Синтия и тетя Мими, он прокрался в прихожую, присел возле тумбочки с телефоном и позвонил Эпштейну.

– Алло, Брайан. Не спишь?

– Нет, собираюсь.

– Куда?

– В Испанию.

– Ух ты! А зачем?

– Отдыхать. И если удастся – договориться насчет гастролей.

– Черт! Жалко. Я хотел попросить тебя устроить нам какую-нибудь работу.

– Тебе нужны деньги?

– Да нет, денег у меня навалом. Я с ума сойду от этого младенца. Мне от него уже на стенки лезть хочется.

Эпштейн помолчал. Потом выдал:

– Поехали со мной в Испанию? За мой счет.

Джон оторопел:

– Да как? А что я скажу Джулии?

– Гастроли.

– Какие гастроли?! Она позвонит Полу, а он – дома.

– Ну, я не знаю! Решай свои проблемы сам. Манчестерский поезд через час, а я еще не закончил сборы.

– Ну, ладно, – уныло сказал Джон. – Счастливо съездить. – И повесил трубку.

На цыпочках он двинулся в спальню. Джулиан заворочался в кроватке и перевернулся на другой бок. Джон, решивший, что тот сейчас проснется, облился холодным потом. Но Джулиан не проснулся, только пустил слюнку на простыню.

Джон осторожно вернулся к телефону и вновь набрал номер.

– Алло, Брайан? Я еду. Через час? Договорились.

Он нажал кнопку сброса и тут же набрал номер Маккартни.

– Привет, Пол, – ответил он на сонное «Какого дьявола?!»

– А-а, это ты. А я думал, какая-нибудь чокнутая поклонница. Чего ты людям спать не даешь?

– Пол, тебе правда понравился Джулиан?

– И для этого ты мне звонишь среди ночи?

– Нет, ну скажи, правда?

– Ты что, решил мне его подарить?

– Ладно. У меня к тебе просьба. Заходи к моим почаще. Помогать. Я сейчас уезжаю в Испанию.

– Куда?!! – Пол чуть не выронил из рук трубку.

– В Испанию. С Брайаном. Или я сойду с ума.

– Ну, ты даешь, – протянул Пол. – Ладно. А что говорить?

– Говори, что это очень важная поездка. Связанная с будущими гастролями.

– А ты – при чем? Для этого есть менеджер.

– Скажи, что эти глупые испанцы пожелали разговаривать только со мной. Вот мы и поехали вместе.

– Наивно.

– Для моих – сойдет.

– А все-таки. Чего это вы вместе поехали? Слушай, а может, Мона Бест правду говорит, что вы – голубые?

– Вот урод! Она, между прочим, говорит, что и ты голубой.

– Ну, про себя-то я знаю, что нет. А вот про вас…

– Дьявол! Говорю тебе, я просто устал!

– Слушай, раньше ты с Брайаном и в сортир бы вместе не пошел…

Джон помолчал, потом признался:

– Я его начал уважать. Я был неправ. Вот скажи, ты что, лучше играешь или поешь, чем год назад?

– Ну… нет, наверное.

– Вот! Зато год назад ты был никем. А сейчас тебя весь Ливерпуль знает, а может уже и вся Англия! А дальше будет еще круче. Кто это все сделал? Брайан. Он – часть того божественного плана, о котором мне говорил Стью. Теперь мне это ясно.

– Какого плана? – насторожился Пол.

– Да это так, мистика, – ушел от ответа Джон. – Слушай, я уже опаздываю! Ну, мы договорились?

– Хорошо.

– Все! Пока!

Джон положил трубку. Взял с тумбочки листок и написал: «Синтия, Мими, Джулиан. Я уехал в Испанию. Скоро вернусь. Ваш Джон».

В спальне он положил эту записку на стул возле детской кроватки. Потом осторожно вынул из ящика стола пачку денег, отсчитал половину и положил на записку. Оставшуюся сумму сунул в задний карман джинсов.

Больше он не взял ничего.

Знойное канте-хонде звучало из динамика, и музыка густым маревом плыла над горячим адриатическим пляжем.

Джон и Брайан, в пестрых трусах, с бутылками колы в руках, пробирались между загорающими к своему месту.

– Какие тут девочки! – причмокнул Джон.

– И мальчики – ничего! – подхватил Эпштейн.

– Слушай, Брайан, – глянув на него искоса, начал Джон (он вспомнил последний разговор с Полом): – А ты, случаем, все-таки, не гомик?

– Да я и сам не знаю, – печально пожал плечами тот. – Со мной что-то такое происходит… Девушки меня, во всяком случае, совсем перестали волновать. – Они добрались до своего места и улеглись животами на надувные матрацы. – Нет, я вижу, когда девушка красивая. Мне на нее приятно смотреть… И все.

Джон задумчиво отхлебнул несколько глотков колы.

– Похоже, все-таки ты – гомик. – сказал он серьезно. – Давай, проверим?

– Давай, – смущенно согласился Брайан и несмело погладил щеку Джона.

Тот, уронив бутылку, как ошпаренный вскочил на ноги и отпрыгнул на пару шагов:

– Но-но! – крикнул он испуганно. – Я же не себя имел в виду!

– А-а, – разочарованно протянул Брайан. – Ладно ты, чего испугался? Даже если я и гомик, я же не маньяк-насильник.

И вот, когда он произнес эту фразу так легко и буднично, они оба поняли, что так оно и есть.

В турне по Англии «Битлз» уже выступали во втором отделении, как гвоздь программы. В первом работал певец Рой Орбинсон.

«Битлз» обнаружили, что, благодаря пластинкам и радиопередачам, их действительно знают в любом, даже самом захолустном, городишке.

Во время гастролей они столкнулись с двумя новыми проблемами. Худощавый интеллигентный Нил Аспинолл и здоровяк Малькольм не могли уследить за тем, чтобы разгоряченные поклонники не свистнули чего-нибудь из аппаратуры. На сувениры.

– Если вы, Мал!.. Если еще раз!.. Тогда я!.. Что вы можете сказать в свое оправдание?! – распекал Брайан Эванса, когда пропала, ни много ни мало, гитара Джона.

– Даже не знаю, что и ответить, мистер Эпштейн, – неуклюже разводя руки, оправдывался тот. – Она лежала вот тут. Подхожу, глядь, нету… Даже не знаю, что сказать…

Но на долгие разбирательства времени не было. На первый раз Эпштейн простил Малькольма, просто лишив его заработной платы за месяц.

Еще одна дурацкая манера зрителей состояла в том, что во время выступления они стали кидать на сцену деньги, конфеты, игрушки и прочие предметы первой необходимости. Больше всех вновь досталось Джорджу: ему залепили монетой в глаз.

Но нельзя сказать, чтобы их узнавали везде и всюду. В городке Карлайл, в отеле «Краун энд Майтэ», где они остановились, на первом этаже, в танцзале гольф-клуба шел бал. «Битлз» захотели спуститься туда. Провести вечер в приличном обществе и пофлиртовать с чистенькими порядочными девушками.

Сценические костюмы решили не надевать. Чего выпендриваться? И сошли вниз в своей обычной одежде – джинсах и кожаных куртках.

Швейцар в золоченой ливрее остановил их у входа:

– Молодые люди, вы значитесь в списке приглашенных?

– Мы – «Битлз», – задрал нос к потолку Джон.

– Жуки? – переспросил швейцар. – Навозные, что ли? Убирайтесь! Подобную публику тут не принимают.

Разобиженные, они вернулись в свой номер.

– Давай, переоденемся и пойдем снова, – предложил Пол.

– Еще чего, – скривился Джон. – Я не собираюсь пресмыкаться перед местными буржуа. Скоро они сами будут бегать к нам на поклон.

Но в этот раз бегать пришлось Нилу Аспиноллу, который, между прочим, ради работы с «Битлз», бросил карьеру финансиста. Сегодня ему пришлось искать четырех проституток. Посвежее.

Несмотря на бесконечные гастроли Джон и Пол сочиняли песню за песней. Первого июля «Битлз» вновь прибыли в студию «Парлафон» записывать очередной сингл – «She Loves You»[55] и «I'll Get You»[56].

По этому случаю у Брайана возникла очередная рекламная идея: пригласить журналистов прямо на запись.

Дело двигалось туго. Мартина не устраивали нюансы, и он заставлял переигрывать первую песню снова и снова. Журналисты, настроенные дождаться итога, устали, начали болтать, и, время от времени, в студии раздавались взрывы хохота.

– Ну все, они меня достали! – взревел Джон после очередного всплеска их игривости.

Увидев, что он направляется к ним, журналисты приготовили блокноты и диктофоны – «Мистер Леннон, несколько слов, пожалуйста…»

– Пошли вон! – рявкнул Джон и, несмотря на протестующие крики Эпштейна, двумя руками погнал их выходу, словно стаю домашних гусей.

– Не трогайте меня! – возмутилась рыжеватая корреспондентка «Дейли Мэйл», – я, в конце концов, дама!..

Она явственно напомнила ему Барбару О'Риордан из Сандерленда.

– О, простите, мадам, вы можете остаться. В качестве исключения. Я передам через вас должок другой моей знакомой журналистке.

– Какой должок? – заинтересовалась та, снова доставая диктофон.

– Да так… – уклончиво ответил Джон.

Догадливый Пол, повторил когда-то сказанное:

– Много чести…

– Действительно! – одумался Джон. – Давайте, давайте, никаких исключений!

Журналисты удалились, и у Джона резко подскочило настроение. Что, возможно, и сказалось на результате работы. По итогам продаж именно этот сингл стал их первой золотой пластинкой.

Правда, через несколько дней после описанной сцены во многих газетах появились обличающие статьи обиженных журналистов. «Битлз» были представлены грубыми, неотесанными невежами, с этой же позиции оценивалось и их творчество. Но многим это даже нравилось.

В конце июля, после записи второй долгоиграющей пластинки – «With The Beatles»[57] и небольшого турне, они вернулись на отдых в Ливерпуль.

Но отдыхать было не так-то просто. На улице в них тыкали пальцами, а каждый уважающий себя владелец клуба пытался затащить их к себе.

Эпштейн принял только одно предложение. Желая сделать сюрприз своим подопечным…

– Третьего августа работаем в «Каверне», – радостно объявил он, созвав их в контору.

Вопреки его ожиданиям, особого восторга не последовало.

– Тебе не кажется, Брайан, что мы уже переросли этот уровень? – задал риторический вопрос Джон.

– Бесспорно, – стал оправдываться тот. – Но я полагал, вам будет приятно.

Джордж покачал головой:

– Я сосчитал. Мы играли там двести девяносто три раза. Как вы думаете, нам не надоело?

За Брайана заступился Пол:

– Нет, правильно, надо хоть раз выступить в родном городе, а то подумают, что мы зазнались.

– Да нас же там задавят! – с опаской высказался Ринго. – Прямо в подвале и похоронят.

– А вот это – резонно, – Пол посмотрел на Эпштейна вопросительно.

– Не беспокойтесь, – заверил тот. – Я загнул такую цену за билеты, что придет только приличная публика.

Пол был обескуражен:

– Вот тебе и не зазнались… А как же друзья?

– На всех – десять пригласительных, – Брайан хлопнул ладонью по столу, показывая, что разговор закончен.

Концерт прошел нормально. Не более.

– Джон! – даже по телефону в голосе Эпштейна ясно звучали эйфорические нотки. – Наш сингл опять на первом месте и уже продано полмиллиона штук!

– Отметим? – предложил Джон.

– Конечно!

– А где и когда?

– Решай! Я угощаю!

– Ну… Самый шикарный ресторан в Ливерпуле – это…

Внезапно из спальни вышла Синтия с малюткой-Ленноном на руках.

– Это… – Джон глянул на жену. – У вас в конторе, – другим голосом продолжил он. – Проблема серьезная и, я думаю, нужно собрать и остальных…

– Ты о чем это? – удивился Брайан.

– Конечно, конечно. Через час? – Джон посмотрел на часы.

– Лучше вечером, – возразил Брайан.

– Немедленно?! Я что, и отдохнуть не имею права?!

– А-а, понял, – догадался Брайан.

– Ну, ладно, ладно… Буду.

Положив трубку, Джон перевел усталый взгляд на Синтию:

– У нас не менеджер, а зверь. Извини… – чмокнув жену и ребенка он выскользнул из дома. Свободный, как птица.

22

Дик Джеймс оказался даже более полезен, чем ожидал Брайан. Он не только издавал ноты песен «Битлз», но и, пользуясь своим влиянием, всячески способствовал их продвижению. Он-то и устроил им выступление в теле-шоу компании Эй-Ти-Ви «Воскресный вечер в „Палладиуме“». По оценкам экспертов эту программу смотрят более пятнадцати миллионов англичан.

– Кто там шумит? – спросил Брайан, услышав какие-то крики за окнами театра перед началом.

Нил Аспинолл выглянул в окно.

– Там штук десять девчонок. Поклонницы. Пойти, отогнать?

– Не надо, – остановил его Джон. – Они нам пригодятся после передачи.

Остальные одобрительно ухмыльнулись…

Но терпения почитательниц до конца эфира не хватило. «Битлз» так ни разу и не выглянули в окно. Отстрелявшись, они засели в гримерке отметить событие, и вот тут неожиданно остро встал вопрос о досуге.

– Нил, – позвал Джон. – Сходи-ка на улицу, присмотри там четверых посимпатичнее.

– А можно пятерых?

– Он заслужил? – спросил Джон у Брайана.

– Не заслужил. Но, ладно… В качестве аванса.

– Тащи пятерых, – махнул рукой Джон и обернулся к Полу:

– Ты сегодня ночуешь с Ринго и Джорджем. – (В гостинице они жили в двухместных номерах.)

– С чего это? – возмутился Пол. – Я же тоже буду не один.

– И мы! – подал голос Ринго.

– А у меня есть другое предложение, – вступил в полемику Джордж. – Раз помещения нет, берем одну девку и трахаем ее по очереди. Чур, я первый, как изобретатель…

– Я – за, – поднял руку Ринго. – Чур, второй.

– Изобретатели… – процедил Джон. – Братья Монгольфье… Знаешь, что с такими изобретателями делают?..

Но объяснить он не успел. Вернулся Нил.

– А уже и нет никого, – объявил он.

– Даже одной?! – воскликнул Джон, тут же оценив изобретательность Джорджа по достоинству.

– Никого.

– Ну и ладно! Будем пить! – резюмировал Джон.

– Вот и славно! Пить будем! – поддержал его поскучневший было Брайан.

Утро было солнечное. Это не радовало. У Ринго трещала голова, и ему не хотелось открывать глаза. А звонок телефона прозвучал как раскат грома.

– Да? – вяло спросил он, сняв трубку.

– Одевайтесь и дуйте в мой номер, – голос Эпштейна был необычно взволнован.

… – Даже и не знаю, как охарактеризовать то, что случилось, – неуверенно начал Брайан. – Вот, посмотрите, – он помахал перед ними свежим номером «Дейли Экспресс» и, вернув его на стол, принялся читать вслух.

– «Выступление „Битлз“ в „Палладиуме“ никогда не забудут не только лондонские любители музыки, но и полицейские…»

Далее из материала следовало, что вчера у театра с раннего утра царило форменное столпотворение. Под напором тысяч поклонников рухнула железная лестница служебного входа… Полиция оказалась не готова к подобному ажиотажу, и не обошлось без травм и обмороков. Сами «Битлз» чудом выбрались из «Палладиума» и остались живы только благодаря сноровке своего шофера…

– В этих приблизительно то же самое, – Брайан указал на стопку газет.

– И зачем это вам понадобилось? – спросил Джон.

– Да в том-то и дело, что я тут абсолютно ни при чем! Я даже до сих пор не решил, хорошо это или плохо.

– И?.. – спросил Джордж.

– И все. Будьте готовы к непредвиденным событиям. Я постараюсь контролировать ситуацию. В первую очередь, я найду того, кто все это устроил…

Подобная компания в прессе стоит невиданных денег. Но связи – не менее внушительная сила. Тони Барлоу таковыми не обладал. И Брайан понял…

– Сначала я испугался, – начал Эпштейн разговор с Диком Джеймсом, – но теперь я решил, что это нам только на руку. И все-таки, следовало посоветоваться с нами… Так неожиданно… – Он боялся, что сумма, которую Дик потребует за труды будет астрономической. – Лично я – против самодеятельности… Но как тебе это удалось?

Дик загадочно улыбался и упорно молчал. На самом деле сказать ему было нечего. Он и пальцем не шевельнул. Все произошло само собой. Десятки журналистов ведущих изданий, словно сговорившись, врали как по писанному. Дик и сам удивлялся, что это с ними стряслось.

Будучи профессиональным издателем и вращаясь в этих кругах, он сознавал, что «если бы „Битлз“ не было, их следовало бы придумать». Слишком много трагических, ужасных и отвратительных событий произошло за текущий год – от убийства Кеннеди и роста безработицы во всем мире до войны в Африке и бесспорного космического превосходства России. Срочно нужна была добрая и веселая сенсация.

Но как случилось, что все одновременно обратили внимание именно на «Битлз»?! Словно что-то лопнуло, что-то «дозрело». Каждый из журналистов действовал самостоятельно, по собственной инициативе, даже не зная, что о том же пишут и его коллеги, не ощущая себя винтиками в некоем чудовищном механизме…

В воздухе отчетливо пахло мистикой.

У Пола холодело на сердце, когда он задумывался над этим.

Но самое удивительное заключалось в том, что следующий же их концерт проходил именно по придуманному журналистами сценарию: с толпами бьющихся в истерике фанатов, с разливающими их пожарными, со сломанными перилами и полицейскими кордонами.

Их пятидневные гастроли в Швецию были одновременно и триумфом, и адом. Радио и телевидение забыли обо всем, кроме «Битлз».

На концерте в Стокгольме их сцену охраняли сорок полицейских с собаками, но и они не сумели удержать обезумевшую толпу. Джон, Пол и Ринго еле успели скрыться за кулисами, а вот Джорджа, как всегда, сбили с ног, и только дубинки полицейских позволили ему, пробежав полсцены на четвереньках, последовать за остальными.

– Я всегда подозревал, что шведы – психи, – сказал Джон, когда они уселись в самолет. – Я не понимаю, на кой черт они шли на наши концерты, за их воплями я и сам-то себя не слышал.

– А зачем им слушать? – придумал оправдание для шведов безмятежный Ринго. – Они же все равно по-английски не понимают…

– Тем более, – только и нашел, что сказать Джон.

Эпштейн был вне себя от восторга. Деньги текли рекой. Он был готов к успеху. Но не к такому грандиозному.

– Я вчера получил телеграмму от Бернарда Делфонта! – размахивал он руками. – Четвертого октября мы выступаем перед Королевой в «Театре принца Уэльского»! Вместе с Марлен Дитрих!

– С этой старой клячей? – отозвался Джон без тени почтения к мировой звезде.

Джордж и Пол отмалчивались. Джордж уже свыкся с ролью козла отпущения. Но, нельзя сказать, что она ему сильно нравилась. Хотя он и искренне считал, что телесные испытания возвышают его дух.

А Пол… Ему было страшно. Он чувствовал, что происходящее слишком ненормально. Он всегда мечтал быть знаменитым музыкантом. Но не идолом, которому поклоняются, даже не слушая.

Тридцать первого октября в лондонском аэропорту «Хитроу» повторилось то же. Тысячи поклонников, вопя от восторга, теснили друг друга. В одном самолете с «Битлз» летели премьер министр Великобритании сэр Алек Дуглас-Хьюм и только что коронованная «Мисс Вселенная». Ни журналисты, ни, тем более, толпа встречающих, не обращали на них внимания.

Стоя на трапе самолета, Джон толкнул Пола в бок.

– Посмотри вон на ту блондинку. Миленькая, правда?

– Если бы еще не рыдала, как сумасшедшая…

– Это она от счастья, – самодовольно возразил Джон. – Еще до дела не дошло, а она уже кончает. Точно-точно, я по лицу вижу. Помани ее пальцем, и она – твоя.

– Неохота, – отвернулся Пол.

– А мне охота! – хищно улыбнулся Джон.

– Ничего не выйдет, – вмешался Джордж. – Когда тигр сидит в клетке, ему тоже нравится кое-кто из тех, кто пришел на него поглазеть… Забудь то время, когда мы сами выбирали себе девочек.

– Напьюсь сегодня, – заключил Джон.

– Улыбки, улыбки, ребята, – напомнил им Эпштейн. – И руками помашите. Нас снимают!

В гостинице, в номер Брайана позвонил метрдотель.

– Мистер Эпштейн, тут одна женщина хочет встретиться с мистером Полом Маккартни.

– Вы в своем уме? – устало отозвался Брайан. – Мало ли чего она хочет?..

– Я не говорю о толпе девчонок. Это солидная дама. Она – то ли родственница, то ли что-то в этом роде…

– Как ее звать?

– Мэйфилд. Миссис Мэйфилд.

– Хорошо. Я спрошу у него.

«Битлз» ужинали в каминном зале при свечах. С шампанским и четырьмя очаровательными девушками, добытыми для них Нилом. Брайан почти никогда не принимал участия в подобных пирушках, естественно переходящих в оргии. У него были другие интересы. К тому же сегодня он был слишком вымотан, чтобы развлекаться. Но все-таки ему пришлось отправиться туда.

Отозвав Пола, он сообщил ему о посетительнице.

– Миссис Мэйфилд?! – расцвел Пол. – Конечно! Пусть ее проведут!

– Сюда? – осторожно спросил Брайан.

Пол оглянулся. Ринго о чем-то болтал с двумя девицами, и обе хохотали почти истерически. Джордж целовался, а Джон уже уволок свою подружку в темный угол комнаты и занимался с ней любовью на ковре.

– Нет, не сюда. В мой номер. И пусть принесут бутылку «Кардан-Вера» и фрукты. Это моя учительница! – улыбаясь добавил он. – Представляешь?!

– Пол! – вскочила миссис Мэйфилд, когда он вошел. – Как ты вырос!

Она тоже не помолодела за эти годы. Но Пол тактично умолчал об этом.

– Рад видеть вас, – искренне сказал он. – Какими судьбами?

– Я прилетела в Лондон специально, чтобы встретиться с тобой.

Это сообщение насторожило его.

– У вас какое-то дело ко мне? – спросил он, открывая бутылку и разливая.

– Дело? – кокетливо похлопала глазами та. – Какое может быть дело у женщины к молодому мужчине?

– Я надеюсь, это шутка? – наигранно засмеялся Пол и протянул ей бокал. – Как там, в Ливерпуле?

– Какие могут быть шутки, мой мальчик, – отозвалась та и, поставив вино на столик не тронутым, стала расстегивать блузку. – Я прекрасно помню, какими глазами ты смотрел на меня.

– Миссис Мэйфилд, – чуть повысил голос Пол, – вы ведь замужем!

– О, да, – ответила она, обнажая роскошный бюст. – И я никогда не изменяю мужу.

– А что же вы делаете сейчас? – хрипло спросил Пол, уже не зная, действительно ли он не хочет близости с ней. Ему вдруг вспомнилась фраза, которую он сказал ей много лет назад: «Не только знание словесности сделает нас настоящими мужчинами, мем, но и то, что есть у каждой девочки, даже у вас…»

– О, нет, Пол, – сказала она, придвинувшись и снимая с него рубашку. – С тобой я не изменяю. Ведь я никого не предаю, когда поверяю чьи-то тайны Господу на исповеди.

– Это кощунство! – успел пискнуть Пол, прежде чем был подмят под себя ее страстным телом.

– Это не кощунство, это – причастие, – прошептала она между поцелуями…

Они вышли из номера как раз в тот момент, когда из лифта вывалился Джон.

– Оп-ля! – сказал он, оглядывая растрепанного и слегка ошалевшего Пола. А затем, перевел взгляд на его далеко не юную даму.

– Э-э-э… Познакомься, Джон. Это – миссис Мэйфилд, моя школьная учительница.

– Ох-хо-хо… – все так же невразумительно сказал Джон.

– Миссис Мэйфилд, это… – начал Пол, но она перебила его:

– Джон Леннон! Его-то я знаю. Его знает вся Англия. А мои ученики просто без ума от него. Но мне пора. Прощай, мальчик, – она смачно поцеловала Пола в губы и вошла в лифт.

Прежде чем двери закрылись, он успел увидеть в ее глазах странное выражение. Как будто она силилась вспомнить, что, собственно, она тут делает…

Джон с пьяной улыбкой прислонился к стене и сполз по ней на ковровую дорожку.

– Ну ты даешь! – сказал он Полу. – Говорил мне Стью в Шотландии, что ты – геронтофил, а я не поверил…

– Джон, это моя учительница! – повторил Пол укоризненно.

– Только не говори мне, что вы с ней сюсюкались о школьной поре!

Пол присел рядом с Джоном на корточки.

– Ринго все перепутал, – сказал он неожиданно мрачно. – Это не мы трахнули весь Ливерпуль, это нас трахает вся Англия. А если дело пойдет так и дальше, нас трахнет весь мир.

– Не надо трагедий, – бодро возразил Джон. – Ты знаешь, где сейчас Ринго с Джорджем?

– Где?

– На балконе. Мы пели там «She Loves You», а тысяч пять девчонок внизу подпевали нам – «Йе-йе-йе!..» Знаешь, как негры кричат в своих церквях?.. И все они нас хотели, я видел!

– Я не могу так больше! – внезапно закричал Пол и заколотил кулаком в стену. – Мне это снится! Этого не должно быть!!!

– Да что такое? – оторопел Джон. – Успокойся!

– Мы становимся больше, чем есть, – быстро заговорил Пол. – Мы раздавим себя… Мы выгорим изнутри и лопнем, как сухие кожурки. Раньше мы убивали, теперь мы сводим с ума… – слезы ручьями текли по его щекам.

– Кого мы убивали?! Что ты несешь?! – схватив за плечи, принялся трясти его Джон. – Ты что рехнулся?

Пол замолчал. Вытер слезы ладонью и поднялся.

– Спроси у Стюарта, – ответил он глухо, прошел в свою комнату и заперся на ключ.

С шестнадцатого этажа отеля мчавшиеся внизу автомобили были почти не видны, но их гул, скрип тормозов, редкие гудки и вой сирен проникали через двойные стекла окна. Огни фар сновали туда и сюда, создавая ощущение хаоса…

И все же это было красивое зрелище. Муравейник ночью.