Осколки тебя

ГЛАВА 7

«Искать их становилось все труднее. Первая нашлась легко. Словно это была ее судьба. Но сейчас стало сложнее. Я ждал от них большего. Симпатичные, но не красавицы. Тихие. Пока я не заставлял их кричать»

Я проснулась в поту.

Подобное для меня было не в новинку.

Я даже спала в одних трусиках, чтобы не испортить своими яркими кошмарами дорогое шелковое белье от «La Perla».

Я перепробовала все известные женщинам снотворные таблетки и все их комбинации с крепким алкоголем. Ни одни не принесли результата. Оказалось, что мои демоны сильнее «Амбиена» и крепче Джека. Конечно, я продолжала пить крепкий алкоголь, чтобы хоть как-то притупить ненавистные сны, но снотворное не принимала. Таблетки вызывали сонливость и влияли на способность писать. Именно после подобных ночей я писала книги как одержимая. Сейчас же я не могла выдавить из себя даже гребаного предложения. И все равно я ни за что не стала бы вводить в свой организм еще больше химикатов.

Так что я проснулась в неурочный час, вспотевшая, замерзшая, голова раскалывалась, лодыжка пульсировала, а мозг прокручивал последние образы кошмара.

Мне снились яркие сны с самого детства. Большинство из них были плохими; хорошие тоже снились, но от них не было никакой пользы. Да, с ними лучше спалось, но они ни черта не помогали созидать.

Я начала пить кофе в двенадцать лет. Примерно в то же время стала записывать свои кошмары. В конце концов, это превратилось в работу и миллионы долларов. Чем больше снов я записывала, тем больше денег откладывала на счет, тем больше последователей приобретала, и тем больше славы получала.

Этот кошмар был ужасным.

Ужасным, потому что был не о демонах, вселявшихся в людей, и не о самолетах, терпевших крушение и приносивших в жертвы жизни сотен людей. Сон не был связан ни с чем сверхъестественным, как часто бывало в моих кошмарах.

Нет, этот был о реальности.

Мне приснилась кровь, окрасившая промежность моих брюк — потеря того, чего я даже не хотела. Мертвые мечты и украденная невинность.

И все же мне удалось записать несколько слов. Несколько отрывков чего-то. Рассказ. Может быть. Просто может быть. Сейчас я не могла так назвать написанное, потому что не была на той волне, которую обычно ловила посреди ночи, просыпаясь в разгар кошмара. Когда писала, я теряла счет времени и не замечала, когда наступали утро или вечер. Я могла писать по двенадцать часов подряд. Пила и пользовалась туалетом на автопилоте. А после та книга становилась одним из моих бестселлеров, самым известным и самым ненавистным. Потому что в ней была вся я и мои кошмары без цензуры. В последний раз так было через несколько месяцев после одного из самых ужасных событий в моей жизни.

Но я не стала думать об этом. Особенно сейчас, в темноте и тишине, приветствовавшей плохие воспоминания и прошлые травмы.

Я закрыла свой ноутбук с такой силой, что вероятность того, что у него треснул экран, по моим подсчетам составляла пятьдесят на пятьдесят. Не в первый раз я так мучала технику и именно поэтому хранила написанное в облаке, даже если это всего лишь две сотни жалких слов, которые мне удалось выплеснуть на пустую страницу.

Раньше я не видела свой коттедж в темноте. Последние ночи были спокойными, по крайней мере, для меня. Жестокие кошмары никуда не делись, но каким-то образом мне удавалось спать всю ночь. Правда и слова для книги отсутствовали.

И кое-что изменилось.

Например, я едва не умерла в лесу. Получила спасение — а может и проклятие — от человека, который пробрался в мои кошмары, когда я думала, что изгнала его из них.

Я завозилась с выключателем, и это меня взбесило. С детства, благодаря переездам, а позже благодаря карьере, вынуждавшей меня часто останавливаться в отелях, у меня выработалась привычка — я могла найти выключатель где угодно. Догадывалась, что это всего лишь инстинкт самосохранения, потому что независимо от того, как бы я ни процветала в темноте, как бы ни зарабатывала на жизнь в темноте, мне всегда нужно было хоть немного света.

Тело протестовало против усилий, которые мне пришлось приложить для того, чтобы найти свет, по пути опрокинув бокал с вином, пузырек с таблетками и книгу. Как только щелкнула выключателем, перед глазами предстала та самая книга, заляпанная вином, бокал каким-то образом остался нетронутым, а пузырька с таблетками, ради которого и затевалась вся эта вылазка, нигде не было.

Я вздохнула, оглядывая комнату и вдыхая тишину; полную, идеальную тишину. Она пугала. Отсутствие шума медленно превращалось в рев. Детство, проведенное в маленьких городках, должно было подготовить меня к тишине, но я слишком долго подавляла воспоминания о нем, приветствовала шум Нью-Йорка и звуки людей, с которыми решала переспать.

Даже гребаных сверчков не было слышно.

Я сделала все возможное, чтобы заполнить тишину лязгом костылей, проклятиями, когда возилась с ними и резким шипением от боли, когда перенесла вес на лодыжку, не способную меня удержать. Собственное тело подводило меня, отчего я расстраивалась и впадала в бешенство. Меня злило что мне приходилось на что-то опираться, чтобы ходить, даже если это что-то — неодушевленный предмет.

Я не позволила себе поддаться самоуничижению, потому что сама выбрала этот город, этот коттедж и тот поход. Сама решила не бороться чтобы подняться с лесной подстилки. Сама решила сдаться. Так что все происходящее со мной сейчас — последствия лишь моего выбора.

Эта правда заставила меня попытаться поднять упавший бокал, потерпеть неудачу, а затем доковылять до кухонного стола Эмили, чтобы выпить остатки вина прямо из бутылки.

Именно тогда я вспомнила, почему не пила вино в такие моменты, как сейчас. Оно было недостаточно крепким, бесспорно прекрасно сочеталось с хорошей книгой или редким стейком, но точно не с эмоциональным кризисом. Кризису требовался виски, а его я уже выпила.

Я вздохнула и включила основной свет на кухне. Перед глазами престал захламленный, но стильный интерьер. Меня все еще раздражало, сколько индивидуальности оставила после себя мертвая женщина. Я задумалась о своей квартире в Нью-Йорке и о том, как много она говорила обо мне как о личности, как об авторе.

Ничего.

Ее вид сообщал лишь о том, что у меня много денег и что я могу позволить себе нанять известного дизайнера интерьеров. И в ней всегда было холодно независимо от того, какая была установлена температура.

В этом коттедже тепло, несмотря на то, что огонь в камине погас и зима пробиралась сквозь половицы. К тому же я была в одних только трусиках, с голыми ногами и обнаженной грудью.

Луна спряталась за облаками, лишая вида на озеро и панораму, что привлекла меня в этом месте. Темнота была настолько непроглядной, что за окном могло находиться что угодно и никто бы не узнал, что именно. Кирпичная стена. Свалка. Кладбище. Вариант с кладбищем мне нравился больше. Я не знала, что скрывается во тьме и могла представить различные ужасы.

Я сделала все возможное, чтобы натянуть на плечи короткий кардиган. Пот на коже постепенно высыхал, холодя ее до костей. Больше я ничего не надела. Холод, пронизывающий воздух, то, как он врезался в мои чувства, дискомфорт — мне все это нравилось. Они отвлекали меня от кошмара, прилипшего к коже так же, как быстро высыхающий пот. Рано или поздно кошмар обратно просочится в мое тело, выжидая, чтобы снова явить себя в темноте.

На заднем дворе я разглядела аккуратно сложенную кучу дров рядом с кирпичным грилем. На террасе стояла дорогая уличная мебель, фонарики и цветы в горшках. Выложенная камнем дорожка вела к моему личному причалу и к тому месту, где по лесной земле не так давно лежали разбросанными органы Эмили.

Я уже осмотрела то место.

Никаких пятен крови.

Кровь просочилось в почву, и земля поглотила ее, как будто ее здесь никогда и не было.

Я едва осознала, что стою посреди внутреннего дворика, ветер треплет полы расстегнутого кардигана, обжигая обнаженную кожу. Звезды сияли ярче, чем я когда-либо видела в своей жизни.

Луны не было.

Я не увлекалась астрологией, но мне хотелось бы. Хотелось бы знать, что означают лунные циклы. Гороскопы. Карты рождения. Все это дерьмо. Меня восхищало, сколько энергии люди вкладывают во все это. Сколько веры. Больше, чем в религию. Может быть, потому что я чувствовала, что нынешнее поколение женщин, хватавшееся за странные практики, медитацию и кристаллы — ведьмы нового века, которых нельзя сжечь на костре. Но у меня не было времени на астрологию. Или я просто ленилась. Или была неспособна обработать информацию о положительной энергии, потому что нуждалась только в отрицательной, чтобы продолжать жить той уродливой, прекрасной жизнью, к которой привыкла.

Волосы на затылке встали дыбом от запаха дыма, которого не должно было быть в моем доме в эту ночь, полную размышлений.

Ни звука, ни движения, только человек, тенью мелькнувший в ночи.

Как я могла его не заметить? Разве меня не учили быть в курсе всего, что меня окружает, знать о возможных угрозах, чтобы встретить их лицом к лицу? Да, я на сто процентов должна уметь это делать, и нынешняя ситуация не являлась для меня привычной.

Именно так поступали хищники. Они не ждали, пока вы приготовитесь нанести удар. Нет, они наблюдали до тех пор, пока вы не станете крайне уязвимыми. Какой я сейчас и была.

Он был хищником.

Не Святым.

Неважно, как он сказал, что его зовут.

Меня поразило, что я не вздрогнула от неожиданности и не издала какой-нибудь раздражающий женский вопль. И не сбежала. Потому что не могла. Я едва могла ходить с этими дурацкими штуковинами. Хотя, даже будь у меня возможность убежать, я бы не стала. Это было не в моем характере. Даже если побег был самым разумным поступком. Особенно, в этом случае. Что-то внутри меня жаждало новых повреждений, новых шрамов.

А вот и «клинок» в виде этого мужчины.

Я не знала, чего от него ждать. Возможно того, что он убьет меня с особой жестокостью, но определенно не того, что он начнет говорить. Прямо мне в лицо.

— Сейчас три часа ночи, — процедил Сент. — Какого хрена ты не спишь?

— Вызываю демонов, — огрызнулась я, выпрямляясь и прекрасно осознавая, что кашемировый кардиган едва прикрывал мою задницу и был расстегнут, показывая переднюю часть трусиков и очертания груди. — Но меня больше интересует другой вопрос. Что ты делаешь возле моего дома в три часа ночи? И, прежде чем ответить, знай, что я в курсе, что у тебя нет ни одной гребаной разумной причины быть здесь.

Сент шагнул вперед, равнодушно меня оглядев. Конечно, во всем была виновата игра тусклого света, потому что мои сиськи могли заинтересовать мужчину, как и трусики за двести долларов.

— Нет никакой разумной причины, почему я нахожусь возле твоего дома в три часа ночи, поскольку ты и есть эта гребанная причина.

Его голос был низким. Не рычанием. Он был ровным. Никаких резких граней. По крайней мере, снаружи.

Я моргнула. Меня удивил гнев в его голосе. Сент показался мне весьма замкнутым человеком. Спокойным. Опасным, конечно, но способным контролировать каждую свою эмоцию. Каждое движение. А сейчас он выходил из себя, стоя передо мной в лунном свете.

Может я на самом деле вызвала демонов. Только не тех, кто обитал в недрах земли, а этого сбивающего с толку мужчину. Я не знала, что ему сказать. И не хотела поощрять в себе странное влечение, которое испытывала к его гневу. Тягу, которую чувствовала к нему. Но я хотела его демонов. Я жаждала их.

Признавать эту маленькую вспышку было неразумно. Нет. Просто случилось что-то неправильное. Между нами возникла неестественная связь. Во мне появилась какая-то смесь химических веществ после того, как он спас меня. И она совершенно точно смешалась и вступила в реакцию с его естественным тестостероном. Заставила его поверить, что я была той, ради кого можно прятаться по ночам. Будь Сент читателем и моим фанатом я бы поняла его действия, но он ни словом не обмолвился о моих книгах. Честно говоря, он произнес в моем присутствии всего несколько слов, но сумасшедший сталкер определенно не смог бы сдержать своего обожания ко мне. А Сент, судя по всему, пытался сдержать ненависть. В тусклом свете я не могла понять к кому именно — ко мне или к себе самому.

— Мне нравится ночь, — сказала я, неспособная поступить разумно и вернуться в дом, заперев за собой дверь. Потому что меня мучил зуд. В затылке. — Ее пустота, лишенная ожиданий. Все должны спать по ночам. Каждый должен видеть сны или кошмары. Поэтому мне нравится бодрствовать в это время. Это кажется запретным, тебе не кажется? Каким-то неправильным? Даже будучи взрослыми, когда у нас нет комендантского часа и определенного часа отхода ко сну, три часа ночи кажутся неправильными, верно?

Я не ждала от него ответа и не дала остыть шоку от осознания того факта, что я сказала незнакомцу так много слов.

— Мне просто нравится ночь. Я не использую ее, чтобы писать или делать что-то такое же ужасно банальное. Зачем мне использовать ее и ту свободу, которую она дает, для чего-то подобного? Мне нравится ничего не делать. Смотреть в ночь. Бродить в темноте. Все мои демоны составляют мне компанию, не оставляя места для кого-то еще. Пока не засияет солнце. Вот почему я не сплю в три часа ночи. Потому что я такая. Всегда.

Он не смягчился от моих слов и попытки поговорить с ним. От того что я вышла за свои рамки. Я знала, что Сент понял, что подобное поведение было не в моем характере, потому что просчитал меня. Он просчитывал людей с точностью до миллиметра, чтобы знать, как разорвать их на части.

Не спрашивайте меня, откуда я это знала. Может и не знала, а просто видела его таким в моей будущей истории. Иногда я так делала. Узнавала о людях ровно столько, сколько требовалось, чтобы получить скелет и наложить на него кусочки плоти, создавая своего Франкенштейна, создавая нужного мне персонажа. Подходящего для моих историй. Интересно я его выдумала или он уже был Франкенштейном?

Сент молчал.

Как и я.

Волк не выл на луну. Остальные хищники тоже молчали.

Ледяной ветерок пронесся над нами и сдвинул полу кардигана в сторону, так что мой сосок начал дразнить его зрение. Я не сделала ни малейшего движения, чтобы прикрыться. Да и зачем? Он все равно был в моем пространстве. Плюс, в шелковых трусиках ощущался легкий голод и потребность, настолько животные по своей природе, что я удивилась. Я не отличалась гиперсексуальностью. Неважно, что писала в своих книгах, что носила, что говорила в интервью. Во мне не просыпался настолько дикий голод, чтобы переходить из рук в руки, как какой-то реквизит.

Даже… раньше.

А сейчас я его чувствовала. Наверняка все дело было в переохлаждении, от которого я должна была оправиться, а не получить снова.

Сент оторвал почти ленивый взгляд от моей груди и перевел его на кучу дров, о которой я давно забыла, была ли причина в гипотермии или нет. В одно мгновение он наклонился и с легкостью набрал охапку дров.

Я ждала. Ждала грубого приказа вернуться в дом и не мешаться под ногами, пока он будет заботиться о моем тепле и благополучии. Сент определенно походил на тех мужчин, которым нравилось приказывать женщине.

Но ничего не происходило.

Мужчина выпрямился и прошел мимо меня в дом. Он не предложил мне свою куртку, чтобы согреться, не спросил нужна ли мне помощь, чтобы дойти до дома, не предложил помочь справиться с надоедливым приступом возбуждения, которое почему-то усиливалось от его отстраненного поведения.

Мне не нравилась мысль, что он снова окажется в моем доме. Среди влажных, смятых простыней и запаха моего пота, витавшего в воздухе. Что он увидит пустую бутылку из-под вина и виски. Увидит мое пустое гребаное сердце.

Но у меня не было выбора. И если бы мне пришлось выбирать между смертью от облучения в пяти футах от дома или попыткой сгладить неловкую ситуацию с мужчиной, которого посчитала привлекательным, я бы выбрала последнее.

Однажды я уже сдалась.

Однажды.

Что было чертовски впечатляюще, если вы спросите меня, учитывая мою историю. Но один раз — это все, на повтор меня не хватило.

Итак, я заковыляла в дом.

Сент не включил другие лампы, как сделали бы большинство нормальных людей. Людям нравилось освещать свои дома, когда было темно, чтобы все видеть, и чтобы ничто не пряталось в тени. Как уже выяснилось ранее, в отличие от других мне нравилось то, что пряталось в тени. И меня нисколько не удивило, что Сент разделял мои взгляды.

Этот мужчина сам был тенью.

Я ждала, что к тому времени, как доберусь до дома, огонь в камине уже будет гореть. Сент же был мужчиной, а они должны разжигать огонь, чтобы произвести впечатление на беспомощную женщину.

Но нет.

Дрова были аккуратно сложены в отведенную для них шикарную корзину. Сам камин был мертвым и темным.

— Ты знаешь, как разжечь огонь? — его голос был холоднее ночного воздуха, ворвавшегося через дверь, которую я не потрудилась закрыть.

Я стиснула зубы. Слова прозвучали не как вопрос, скорее как предположение. Он знал, что я городская. Понял это по моей дорогой машине и неспособности держать себя в руках в лесу. Вполне логично что он предположил, что я не знаю, как развести огонь.

Вместо того, чтобы ответить, я направилась к камину, осторожно и неуклюже, не прося о помощи. Сент просто наблюдал, как я с трудом присела, закинула в камин сначала два полена, потом хворост и еще парочку поленьев. Затем как я чиркнула спичкой и подожгла кусок газеты, чтобы разжечь хворост. Я двигалась медленно, но уверенно. Не торопясь, потому что затерялась в воспоминаниях. В ностальгии. Нечасто фрагменты моего прошлого укладывались во что-то вкусное, во что-то комфортное.

Он меня успокаивал. Огонь. Его способность создавать тепло, жизнь, и то, что он так же мог сжечь все дотла, уничтожить все на своем пути.

Как только дрова разгорелись, я слегка откинулась назад, слишком гордая собой, чтобы повернуть голову и встретиться взглядом с Сентом. Мужчина не шевельнулся, не издал одобрительного возгласа. В комнате висела зияющая тишина, которую не мог заполнить даже огонь.

Затем раздались тяжелые шаги по паркету.

Тепло, способное исходить только от мужчины, ударило мне в спину. Мой позвоночник напрягся. Я не пошевелилась.

— У тебя нет оправдания тому, чтобы сидеть здесь в темноте и холоде, — прохрипел он. — Я снабжаю тебя дровами, а ты поддерживаешь огонь.

И, как будто его слова не являлись совершенной нелепицей, произнесенной на ухо, он ушел. Дверь закрылась, сохраняя тепло внутри, но выпуская его тепло наружу.

И я осталась следить за огнем до конца ночи. Кормить его.