Осколки великой мечты

1

Передача «Формула победы» вышла в эфир в воскресенье, первого октября, в одиннадцать утра.

…Доктор философских наук, профессор Полонский в шелковом халате на голое тело тупо щелкал «дистанционкой» кухонного телевизора. Перед ним на столе дымилась чашка свежесваренного кофе.

Из спальни не доносилось ни звука. Его очередная пассия, девятнадцатилетняя Галка, дрыхла, утомленная ночными играми. Она спала так тихо, безмятежно и глубоко, как можно спать только в детстве. Профессору никто не мешал, и это радовало его. Одинокий кофе и поглощение свежей порции телевизионной информации – вот те занятия, которые он более всего любил по утрам.

Полонский листал утренние программы: надеялся наткнуться на что-нибудь значительное или хотя бы познавательное. Однако «ящик для идиотов», не блещущий интеллектом во все дни недели, к воскресному утру тупел катастрофически. По всем программам транслировали разухабистые песенки, дурацкие юмористические программы, бессмысленные ток-шоу. «В мое время, – поймал себя на мысли профессор, – с подобным уровнем не взяли бы даже в студенческую самодеятельность…» Каналы мелькали все быстрее. Логотипы в углу экрана сменяли один другой: ОРТ, НТВ, РТР, ТВ-6… «Надо, в конце концов завести себе тарелку. Буду смотреть Си-эн-эн и «Нэшнл джиогрэфик»…» Профессор совсем уж собрался нажать кнопку OFF[1] на пульте, как вдруг в мельтешении каналов его взгляд задержался на молодом красивом женском лице.

– …Иметь друзей могут позволить себе только бедные… – заканчивала свою мысль молодая дама на экране.

Полонский на минуту прекратил щелкать переключателем. Лицо женщины показалось ему смутно знакомым. Где же он ее видел?..

Прекрасно одета. Великолепно выглядит. Раскованно себя держит…

В жизни Владислава Владимировича было немало женщин. Весьма немало. Со слишком многими его связывала любовь. Или дружба. Или романы. Разной силы и протяженности: на месяц, на год или на ночь. Однако… Он помнил всех. Или почти всех. И если он когда-то встречал эту экранную незнакомку – он бы ее запомнил. Более того: она выглядела столь прекрасно надменно, что он подумал: «Когда б я ее хоть раз увидел – попробовал бы добиться… А раз попытался – ну, значит, добился бы…»

В свои сорок семь лет Полонский – не бедный, высокий, стройный, голубоглазый и бархатноголосый – по-прежнему не знал у слабого пола отказа.

«…Но я с ней не спал. И вообще никогда воочию не видел… Почему же она мне кажется знакомой? Откуда я знаю тембр ее голоса? И овал ее лица?.. Может, это актриса? Нет, она не похожа на актрису…»

Лицо притягивало, манило. «Где же я, черт возьми, ее встречал?.. Надо дождаться конца передачи. Должны в конце сказать ее имя…»

Камера на экране перекинулась на мощноликого, зубастого ведущего.

– А есть ли у вас муж? – спросил он гостью своего ток-шоу. – Или друг? Как сейчас говорят: бойфренд? – Ведущий по-голливудски, всеми зубами, улыбнулся.

– Есть, – мгновенно ответила незнакомка. – Только правильней его называть не «бойфренд», а «мэнфренд». Он – очень серьезный человек.

И леди на экране телевизора снисходительно улыбнулась.

Улыбка тоже показалась профессору знакомой.

Вдруг воспоминания тринадцатилетней давности пронзили его.

«Неужели, – вспыхнула мысль, – это она? Та восемнадцатилетняя девчонка? Та, в которой уже тогда чувствовались и интеллект, и шарм, и твердость? Все те качества, что столь заметны теперь на экране?.. Та студенточка, из-за которой я (как тогда мне казалось) все потерял? А на деле выяснилось: все приобрел… Все, а главное – свободу… Понял сам себя… Открыл себя для новой жизни… Так неужто это она?»

Полонский сделал громче звук и подался вперед, к экрану. Кофе остывал, забытый.

«Но как это может быть она? Эта телегероиня похожа на нее лишь тембром голоса. И – какой-то неуловимой повадкой. И, пожалуй, такие же кисти рук. И – все… Та была коротко стриженной сероглазой брюнеткой. Эта – голубоглазая блондинка… Но волосы и глаза – бог с ними… Их переменить нетрудно… Но у женщины на экране – все другое. И губы… И нос… Нет! Не может человек, пусть даже за тринадцать лет, так перемениться!..»

Из спальни выползла юная Галка в профессорской рубашке на голое тело. Сонная, по-кошачьи потягивалась. Подошла к Полонскому, на секунду заслонила экран. Он раздраженно отодвинул ее. Галка надула губки. Капризно промурлыкала:

– В этом доме мне нальют кофе?

Профессор не отвечал. Он не отрывался от экрана.

Передача, кажется, подходила к концу. Камера взяла крупный план ведущего. Тот заученно произнес:

– Мы благодарим наших спонсоров, компанию «Зеленый континент», и нашу сегодняшнюю гостью… – Снова, теперь уже, видимо, последний раз, показали молодую женщину: та обворожительно улыбнулась. – … очаровательную хозяйку самого модного в столице косметического салона «Красотка» Нину Александровну Колесову…

«Не она, – с горечью подумал профессор. – Все-таки не она».

– …С вами была передача «Формула победы», – продолжал вещать теперь уже ненужный телевизор, – и я, ее ведущий, Петр Оленев. Смотрите нас каждое воскресенье! До встречи через неделю!

«Память уже подводит, – разочарованно подумал профессор. – Играет странные шутки… А жаль!.. Как бы я снова хотел, оказывается, повстречаться с той девчоночкой из радиотехнического!.. Посмотреть: что же с ней стало… Тогда у меня было ощущение, что она в этой жизни способна на многое… Жаль, если я ошибался…»

Галка обняла Полонского, прижалась к нему своим молодым упругим телом.

– Может, ты мне все-таки сделаешь кофе? – прошептала она.

По телевизору пошла реклама.

Профессор раздраженно погасил экран.

Пермякова тошнило.

Вчера, в субботу, он, кажется переборщил. Три бутылки водки на трех крепких мужиков после бани – нормальная, правильная доза. Но зачем они потом взяли еще два пузыря? Зачем поили девок шампанским? Почему он, дурак, не удержался и пил с этими проститутками из горла на брудершафт? Что за дешевое гусарство? Трахались? Ну да, трахались – но это еще, как говорится, не повод для знакомства…

Вот и получай теперь… Сегодня голова раскалывалась с самого утра. Пермяков понимал, что воскресенье безнадежно испорчено. Во всем теле ощущалась противная, тоскливая бесприютность. Было так одиноко, словно он остался один на всей планете. Один, уцелевший после серии нейтронных взрывов.

Пермяков выглянул в окно. Яркий, прозрачный, солнечный осенний день. Во дворе, окруженном многоэтажками, – никого.

«Может, люди за ночь все повымерли? А я ничего не знаю?»

Он нервно усмехнулся похмельно-бредовой мысли и щелчком включил телевизор. Нет, все в порядке. Цветные тени. Кто-то что-то говорит.

Пермяков постарался сосредоточиться на том, что происходило на экране. Там была молодая эффектная женщина. Она сидела в расслабленной позе на дорогом кожаном кресле и о чем-то, улыбаясь, говорила. Пермяков вслушался в голос.

– …Никто вам никогда не скажет всей правды. Одна случайная оговорочка в эфире – и вот к вам в офис уже приезжают ребята в черных масках.

– Хорошо, – по-лошадиному улыбнулся мужчина-собеседник. – Тогда расскажите, Ника, не всю правду. Откуда у вас взялись деньги на то, чтобы начать дело?

– Я заложила дом. Продала обе машины, мебель, все шубы и вещи… Я подумывала даже продать себя – но такую цену за свое дело я платить оказалась все-таки не готова…

Пермяков всматривался в экран телевизора. Женщина на нем показалась ему смутно знакомой. Скорее для того, чтобы преодолеть мучительную головную боль, нежели из подозрения или любопытства, он машинально описал ее в уме. Разложил лицо на составляющие. Пермяков не раз замечал, что профессиональная работа плюс напряжение мысли помогали ему от похмелья.

Итак, сосредоточились… «Тип лица русский, скорее южный… Лицо овальное… Волосы светлые, средней длины… Брови широкие, треугольные, вразлет… Веко с отсутствием нависания… Глаза овальные… Нос средний, основание слегка приподнятое, спинка носа прямая… Губы полные, одинаковой толщины, контур губ – дугообразный, ротовая щель – большая… Морщины и складки кожи отсутствуют… Особых примет нет…»

Профессиональная мобилизация мозга заставила головную боль слегка отступить. Приметы не совпадали ни с одним из знакомых лиц. Она не была похожа ни на одну из тех, кого Пермяков когда бы то ни было разрабатывал.

И все же в женщине было что-то неуловимо знакомое. Или похмелье играет с ним злую шутку? И это – псевдоузнавание, характерное для алкоголиков? Но он – не алкоголик…

Передача закончилась. Голова заболела с новой силой, и Пермяков решил начать процесс опохмелки прямо сейчас.

К завтрашнему утру он должен быть как огурчик. Ему придется снова влезать в белоснежную рубашку, подставлять шею под хомут галстука и к восьми ноль-ноль ехать на своем скромном «Форде Эскорт» на службу. Начальник департамента охраны. Должность нешуточная.

Пермяков налил себе ровно пятьдесят граммов водки. Руки слегка дрожали. Махнул, преодолевая ненависть к напитку. Его всего передернуло. Выступили слезы. Он прислушался к себе: не вывернет ли?.. Слава богу, нет: кажись, прижилось.

Пермяков налил еще рюмочку – она пролетела соколом. Побродил в одних трусах по кухне. Посмотрел в окно. Жизнь продолжалась. Из соседнего подъезда женщина выкатила коляску с ребенком. Такая молодая, хорошенькая, а уже мама. Солнце светило вовсю, с последней осенней лаской. Тело вдруг перестало ломить. Головная боль исчезла. Сознание прояснилось. Лекарство подействовало.

И тут Пермяков вдруг с удивительной ясностью понял, кого напомнила ему женщина из телевизора. Она напомнила ему мадемуазель Веселову, ту самую кристально честную бизнесвумен, которая убедила кредитный комитет «Империя-банка» в том, что обязательно вернет пять миллионов долларов. Вернет с процентами и точно в срок.

У него вспотели ладони. Веселова провернула гениальную комбинацию, которая чуть не закончилась кровью – для него, Пермякова…

Но она ли это? Или это таки шутит похмелье?

Лицо – совсем не похоже. «Если б я не видел ее вживую, тогда, на заседании кредитного комитета, – ни за что бы не узнал. Похожи-то, пожалуй, только руки: сильные, неаристократические, почти мужские. И слегка – манера держаться. И еще голос…»

Ощущая после удачной опохмелки приступ деятельности (доза-то получилась – точь-в-точь!), Пермяков прошел в комнату. Встал на диван, снял со стены дрянную картину с изображением зимнего леса. За картиной находился встроенный в стену сейф.

Начальник охраны открыл его. Пистолет. Пачка стодолларовых бумажек. Под ними – несколько папок. Пермяков достал самую нижнюю.

Не закрывая сейфа, стоя в трусах на диване, открыл ее. «Веселова Вероника Николаевна. 1968 г. р.». Вот цветная фотография в полный рост, сделанная скрытой камерой.

Пермяков вгляделся в фото. Кажется, ничего общего с телевизионной незнакомкой. Та – пышноволосая блондинка, эта – коротко стриженная брюнетка. Телезвезда – голубоглаза, у Веселовой были серые глаза… Но тетка может переменить цвет глаз и волос как нечего делать. Главное – у женщины на фото другие брови… И непохожий разрез глаз… Плюс иной нос. Да и губы совсем не такие – гораздо тоньше и меньше. «Нет, это не она, – подумал он. – Мне почудилось».

Пермяков перелистал досье. Установочные данные на Веселову. Ее связи. Тайком снятые отпечатки пальцев.

«Или это все-таки она? Пластическая хирургия… С пятью «лимонами» баксов можно сделать себе совсем другое личико! Почему бы не проверить? Не убедиться?»

Пермяков засунул досье обратно в сейф. Замкнул его. Повесил на место картину.

А вдруг окажется, что это – она? Она – та самая девка, скоммуниздившая пять «зеленых лимонов»? Пять миллионов – не хо-хо себе ха-ха… Почему бы девке – если это, конечно, она! – не поделиться? С ним, Пермяковым?..

«Я ведь много не попрошу, – продолжал думать он, расхаживая по своей холостяцкой квартире. Остановился у зеркала. Оно отразило загорелое, большое, мощное, мускулистое тело. – Каких-нибудь сорок процентов. А сорок процентов – это два миллиона гринов. Мне хватит. Хватит до пенсии. И на пенсию – тоже».

Пермяков вернулся на кухню, налил себе еще стопарик, сделал бутербродик с ветчиной, достал из холодильника баночку маслин. Махнул водки, заел ветчиной, выловил маслинку… «Ах, хор-рошо!» Третья похмельная рюмка принесла долгожданное благодушие.

«Надо проверить эту телезвезду. Почему бы и не заняться этим – в нерабочее время? Должно же у меня быть хобби, – окончательно решил Пермяков. – Похмелье обостряет интуицию… Вдруг я не ошибся и девушка с экрана – исчезнувшая семь лет назад Вероника Веселова?»

За окном шумели сосны. Деревья шептались о чем-то своем, напевали, потрескивали ветвями, желали Нике доброго утра.

«Они разговаривают!» – уверял ее Васечка. Ника смеялась: «Глупости! Что ты там слышишь сквозь стеклопакеты?!»

Но на самом деле – она тоже слышала. И радовалась своим соснам, и своему дому, и своей спальне с эркером, и своей горничной, и…

Сегодня Нику опять разбудил шум сосен. Сквозь шелковые портьеры пробивался неяркий осенний день. Она лежала одна, вытянувшись наискосок на огромной итальянской кровати. Иван, несмотря на выходной, уже убрался по своим делам.

Ника потянулась, зевнула, немного покачалась на мягких волнах водяного матраса. До чего ж хорошо! Она легко спрыгнула с кровати, утонула босыми ногами в персидском ковре. С антикварного комода ей подмигнул Васечка. (Его лучшую фотографию Ника оправила в серебряную рамку – XVIII век, работа итальянского мастера.)

Она распахнула окно, улыбнулась осеннему утру, вдохнула прохладный сосновый воздух. Нажала кнопочку интеркома. Горничная откликнулась мгновенно.

– Кофе, сок, круассаны! – весело скомандовала Ника.

Подумать только, недавно она стеснялась приказывать. Голос давал предательского петуха. Но ничего, к хорошему быстро привыкаешь. Сейчас даже не верилось, что когда-то она жила в самарской малогабаритке. Ютилась в колготной общаге. Мыкалась по съемным квартирам. Дрожала от страха в гулком баргузиновском особняке. Кочевала из отеля в мотель, из пансиона – в гостиницу…

Теперь у Ники был свой дом. Построенный по проекту, который выбирала она. Отделанный полностью в соответствии с ее вкусом. Обставленный изящной мебелью. Украшенный антикварными безделушками. Оснащенный дорогой сигнализацией и спутниковой телеантенной.

Однажды она попросила своего юриста посчитать, во сколько ей обошлось все это великолепие. Сообщая конечную сумму, верный очкарик недовольно шлепал губами:

– Если бы не видеокамеры… И не эти ваши световые сенсоры…

– Ну что, что? – поторопила она брюзгу.

– Могли бы и в миллион уложиться.

У Ники радостно ухнуло сердце. Это она, она! Она сама построила себе дом, который стоит больше миллиона долларов!

…Горничная вкатила сервировочный столик. На кофейной чашке серебрилась пылинка. Ника взялась было хмуриться, но передумала, просто смахнула пылинку рукой. Горничная поняла, покраснела. Молча налила ей кофе, сняла крышку с тарелки, где лежали горячие круассаны.

– Ника Александровна, вы про передачу помните? – робко спросила она.

Ника помнила. Потому и проснулась – хотя привыкла по воскресеньям спать до полудня. Ника и хотела посмотреть «Формулу победы», и боялась. Зачем только она согласилась? Вдруг… вдруг… А, ладно, ее теперь все равно не узнать. Не узнать никому – ни Зойке, ни однокурсницам, ни бывшим коллегам по «Почтарю»… Только бабушка бы догадалась. Но в Самаре этот канал не ловится, передачу старушка не увидит.

Она, Ника, стала другой. С другим лицом, с другим голосом, с другой походкой и другими манерами. Даже Иван называет ее «второй женой».

Когда он первый раз сказал так, она даже не поняла: кто это, мол, у тебя первая? Тот, довольный, заржал:

– Фу, бестолочь! Первая жена – Верка, а вторая – Ника. Одна в двух лицах!

Теперь на Земле жила Ника. А Веры Веселовой больше не было. Она умерла, погибла. Вместо нее родилась Ника Колесова. И у Ники – совсем другая жизнь. И, что уж скрывать, новая жизнь ей нравится гораздо больше.

…Ника залпом выпила грейпфрутовый сок и нырнула обратно в кровать. Позавтракает она лежа. «Крошками постель засыплю!» – мелькнула крамольная мысль, явно забредшая откуда-то из прошлой жизни. Но Ника тут же вспомнила: постельное белье в ее спальне меняют ежедневно. Хоть кофе переворачивай – горничная все уберет. Хорошо! Она щелкнула пультом, телевизор включился мгновенно и бесшумно. Вовремя – на экране под бравурную мелодию как раз высветилось: «Формула победы».

– Сегодня у нас в гостях владелица и директор одного из лучших московских салонов красоты очаровательная Ника Колесова!

Тренькнул телефон, она досадливо схватила трубку. Наверняка Иван, кому же еще!

Приветствиями гражданский муж себя не утруждал.

– Эй, ты помнишь – мы вечером в казино идем.

Ника жадно впилась глазами в свое изображение на экране. Какая она… странная. Совсем не похожа на привычное отражение в зеркале. Щеки почему-то пухлее, чем обычно. И стрижка, пожалуй, ей не очень идет. А вот ведущий – такой же, как в жизни. Что поделаешь, у него это профессиональное. Он всегда обязан выглядеть.

– Чего молчишь? – буркнул Баргузинов.

Ника холодно ответила:

– Я телевизор смотрю.

– Ты? Телевизор? – Иван прекрасно знал Никино пренебрежение к бестолковому «ящику».

Вот гад! Значит, он даже не помнит, что сегодня показывают передачу с ее участием. А скорей всего делает вид, что не помнит. Ника нетерпеливо сказала:

– Сегодня «Формула победы».

– А… – лениво протянул он. – Я и забыл… На себя любуешься?

– Любуюсь, – дерзко ответила она. – И тебе советую.

– А то у меня других дел нет! – привычно опустил ее Баргузинов. – Значит, к девяти подскакивай в «Византию».

– Не получится, – спокойно ответила она, продолжая пытливо разглядывать свое лицо на экране. И снизошла до объяснений: – Я сегодня иду на Спивакова.

– Что за хрен?

– Скрипач, – терпеливо пояснила она. – Знаменитый.

– Ясно… – зловеще протянул он. – Скрипочку слушать… С хахалем…

– Как ты достал! – выдохнула Ника. Нажала на «отбой». Не поленилась и выдернула телефон из розетки.

Она пока не решила, что ей делать с Иваном.

Когда-то, еще совсем недавно, ответ имелся один: быть с ним. Всегда… Но сейчас… Надо думать, и думать очень серьезно.

С экрана прозвучал вопрос ведущего:

– Ника, мы знаем, как много у вас работы… Не мешает ли она вашей личной жизни?

И – ее бодрый ответ:

– Конечно, немного мешает. Однако мой друг понимает, какая это ответственность – руководить салоном. Он и сам деловой человек… Поэтому мы всегда стараемся находить разумные компромиссы.

Ника залпом допила кофе. Шестое чувство подсказывало: время компромиссов подходит к концу. Их с Иваном любовь себя изживала. Она отходила. Умирала.

Передача закончилась. Ника опять вызвала горничную. Небрежным жестом отмела ее восхищения-поздравления – обслуга тоже смотрела «Формулу победы» у себя на кухне.

– Буду в кабинете, – проинформировала Ника. – К телефону не подзывайте.

Неохота и некогда выслушивать фальшивые комплименты друзей и коллег.

– А если позвонит Вася?

(Сынуля на выходные отпросился съездить в Самару, к любимой бабушке.)

Ника с едва скрываемым раздражением ответила:

– Вася сейчас – в поезде. Надеюсь, вы помните, во сколько его нужно встретить.

Ника натянула домашний трикотажный костюмчик от Гленфилд и спустилась на первый этаж, в кабинет. Зажгла для уюта свечи. Ей нравилось, как их огоньки отражались в мерцающем экране компьютера. Включила музыкальный центр – сегодня настроение для концептуальных «Blade Runner». Взяла со стола ноутбук и устроилась с ним на диване – за столом сидеть не хотелось. А диван, зараза, был таким мягким… Впрочем, каким же еще ему быть – за двадцать-то тысяч долларов?

…Ника уже разменяла тридцатник, хотя никому об этом не говорила. Но она до сих пор не привыкла к тому, что у нее нет родителей, а у ее сына – ни бабушки, ни дедушки. Прошли годы, но Нику до сих пор преследовал тонкий мамин запах «Шанели» номер пять. Сердце до сих пор щемило, когда в толпе она случайно замечала фигуру, хотя бы смутно напоминающую папину.

Умом она понимала: родителей не вернешь. И мстить за них – до сих пор некому. Да и имеет ли смысл мстить, если жизнь вспять уже никогда не повернется? Но Никино сердце требовало мести. Алкало ее. И уже не могло вести себя иначе.

Поэтому Ника по-прежнему продолжала вести свое «нахимовское» расследование. В ее компьютере имелась специальная директория – обеспеченная тремя ступенями защиты. Здесь находилось досье практически на всех пассажиров судна. На каждого человека был заведен собственный файл. Файлы делились на четыре группы. Одну, самую большую, Ника назвала «чистые». В нее входили 690 человек – спасенные пассажиры и члены экипажа. Ника видела их всех – кого на фотографии, а кого и лично. В принципе эти файлы теперь можно было за ненадобностью уничтожить, но Ника зачем-то хранила их. Вторая группа состояла из списка опознанных погибших и насчитывала 358 человек.

Непроверенными оставалось 186 человек, из них примерно половина – женщины и дети. С файлами «подозрительных» Ника продолжала работать до сих пор. Не то что она тратила на это все свободное время и силы. Нет. Ника никогда не заставляла себя работать «через не могу». Спешить ей некуда. Да и, что говорить, боль притупилась… Но Ника любила слова Будды: «Сорок лет – отомстить не поздно». А с момента гибели «Нахимова» прошло только четырнадцать лет…

Недавно Ника завела еще одну группу файлов – под названием «непонятные». По крохам, по газетным публикациям, по свидетельствам очевидцев она узнала, что на теплоходе действительно плыло еще несколько человек – сверх официально объявленного списка из 1234 пассажиров и членов экипажа. К примеру, говорили, что один из помощников капитана без всяких документов провел на «Нахимов» любовницу. Труп девушки в итоге подняли из бара «Варна», где любовник велел ей сидеть, когда произошло столкновение. Сидеть и ждать. Ждать, пока он за ней вернется. Несчастная оставалась там до самого конца, пока в бар, сметая мебель, стойку, бутылки, не хлынул поток воды…

В списке пассажиров не значился и некий генерал КГБ – однако многие пассажиры знали, что важный офицер вместе с женой, взрослой дочкой и внуком путешествует в люксе на верхней палубе. Ника (тогда она еще была Верой) сама видела, как в тот роковой вечер на выходе из порта Новороссийск «Нахимов» нагнал катер, с которого на теплоход перешел седовласый импозантный мужчина. Она еще тогда понадеялась, что на катере мчится Васечка-старший…

Генерал очень спешил на теплоход. Спешил, как оказалось, навстречу гибели. Ради этого он, именем КГБ, даже остановил теплоход посреди бухты…

Были и другие подозрительные люди. Ника собрала несколько свидетельств очевидцев. Их показания на первый взгляд звучали неправдоподобно, но в итоге совпали до мелочей.

Ранним утром первого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, через шесть часов после гибели теплохода, двое мокрых и перепачканных мазутом мужчин садились в машину без номерных знаков на шоссе Новороссийск – Анапа. Кто были эти двое? Почему они так спешно, даже не вымывшись, уезжали из города? На этот вопрос не мог ответить никто – даже высокопоставленный Никин знакомец из Министерства морского флота…

…Сегодня Ника прошлась беглым взглядом по списку «подозрительных». Наугад выбрала десять мужских фамилий. Против каждой стояла пометка – «адресат выбыл». Ника вывела на печать полную информацию о каждом. Сегодня вечером она покажет этот список своей новой подруге Кате Калашниковой, которая и пригласила ее на концерт Спивакова.

У Катюши имелся очень ценный бойфренд – Паша Синичкин, частный детектив. После концерта Ника узнает, сможет ли Паша найти этих людей. Сколько это будет стоить – для нее не так уж важно.

Ника взглянула на часы: боже мой, почти три! А она ни ванну не приняла, ни маску не сделала! Опять подруга будет ворчать, что Ника опоздала! Она вихрем помчалась в спальню, на ходу крича горничной:

– Нинок! Ванну набери быстренько! И платье бархатное проверь!

…На Большой Никитской с ее жалкими двумя рядами – вечные пробки. По будним дням здесь нервничают бизнесмены, опаздывающие на деловые встречи. По вечерам и в выходные, когда в обоих залах консерватории идут концерты, а в близлежащем Театре Маяковского – спектакль, здесь тоже не протолкнуться. И тем более не припарковаться.

Свернув с Моховой налево, Ника с самого начала улицы начала искать место, где оставить машину. Забито, все забито. А переулки, куда можно свернуть, защищены знаками «Только прямо» и уставшими от обилия иномарок гаишниками. «Надо было у Ивана пропуск «Проезд всюду» выпросить, – переживала Ника, – помнится, когда-то он заикался».

Вот и консерватория. К ней тоже не подберешься, с обеих сторон шлагбаумы. Куда ж ей деваться? Время близится к семи… У памятника Чайковскому Ника заприметила свободное место. На него претендовал чудовищных размеров джип. Наездник джипа уже включил «аварийку» и заднюю передачу, но назад не сдавал – на парковке стояла женщина в элегантном белом плаще. Она отчаянно жестикулировала и что-то горячо говорила водителю, высунувшему из джипа бычье рыло. Мой бог, это же Катя! Ника одновременно нажала на тормоз, на гудок и на кнопку стеклоподъемника. Подруга тут же замахала ей и громко крикнула джиповцам:

– Я говорю вам, место закуплено!

Джип неохотно проехал дальше. Ника тут же припарковалась, выбралась из машины и кинулась к подруге обниматься.

– Ну ты даешь, Катрин!

Катюша, веселая и раскрасневшаяся после выигранной битвы за парковочное место, похвасталась:

– Я ж тебя, Ник, знаю. Вечно опаздываешь. Припарковалась бы где-нибудь на Тверской, потом пешком бы топала – все первое отделение. Так что я уже минут десять тебе место держу. Всем говорю, что депутат приедет.

Ника осмотрела подругу. Катя расцвела, определенно похорошела. Видать, жизнь с этим частным детективом идет ей на пользу. Сыщики существа брутальные. Наверное, в постели – ого-го-го. Не хуже ее Ивана. Интересно, а поговорить с Синичкиным Кате есть о чем? Или он тоже то молчит, то грубит – как ее Баргузинов?

– Пошли? – Ника нетерпеливо взглянула на часы.

– Сейчас идем, идем, – Катя смотрела куда-то за ее спину.

Ника обернулась. Ничего интересного. Обычная вечерняя праздничная толпа. Большая Никитская в огнях фонарей и машинных тормозных огоньков.

– Ты еще кого-то ждешь? – удивилась Ника.

– Нет, что ты! – горячо сказала подруга. Подозрительно горячо. И предложила: – Может, покурим? Они все равно вовремя не начнут.

Нике курить совсем не хотелось – и так обкурилась, пока доехала. Лучше уж в зал побыстрей пройти, пока шустрые безбилетники места не заняли. Она выразительно взглянула на часы:

– Да ладно тебе, Кать… В антракте подымим.

– Ладно, пошли, – согласилась Катюша. Она взяла Нику под руку и потащила к подъезду, ловко лавируя в толпе. Им со всех сторон предлагали билеты. Ника успела удивиться:

– Я думала, наоборот, будут лишний спрашивать…

– Ага, жди, – фыркнула Катя. – Билеты по две штуки.

– Семьдесят баксов? – не поверила Ника.

– А что ты хочешь – Спиваков он и есть Спиваков!

Обычно Ника и Катя, женщины обеспеченные, никогда не рассчитывались друг с другом за такие мелочи, как театральные билеты. Но, услышав цену, Ника решила обязательно деньги подруге всучить. Или пригласить ее на престижный балет в Большой.

Пока они шли ко входу, Катя два или три раза оборачивалась. Один раз так выгнула шею, что чуть не упала.

– Да что такое с тобой сегодня? – удивилась Ника.

– Вроде однокурсника увидела, – неуверенно ответила Катя.

«Врет! – сразу поняла Ника. – Зачем-то она меня сразу с улицы утащила… Ладно, сама расскажет».

Она сказала Кате:

– Ну и черт с ним, с однокурсником, пошли быстрей, опоздаем!

Они быстро разделись и прошли в зал.

Места были, как всегда, когда билеты доставала Катя, очень хорошие – четвертый ряд партера, прямо по центру. Рядом с ними сидел телеведущий Дибров с очередной пассией. Через ряд – сердитый режиссер, депутат Говорухин. Мимо, пробираясь к своему месту, прошел продюсер Айзеншпис. Наступил Нике на ногу и, конечно, не извинился.

– Говорят, классическую музыку лучше с балкона слушать, а все знаменитости – в партере торчат! – прошептала Ника Кате на ушко.

Катюша живо откликнулась:

– На балконе – духотень и кресла жесткие! Да и билеты туда слишком дешевые. А наш бомонд скорей застрелится, чем что-то дешевое купит!

Ника и Катя с любопытством рассматривали публику и друг друга. Катя совсем не смотрелась преподавательницей университета и тем более – кандидатом филологических наук. Если не вглядываться и не замечать острых проницательных глаз – типичная бандитская женушка. Таких в Никином салоне – сотни. Короткое, от Кардена, платье, запястье перехвачено платиновым браслетом, волосы собраны в элегантный пучок, на лице – явно диоровский, дорогой макияж. Ника тоже постаралась – одно ее платье от Ива Сен-Лорана стоило четыре тысячи долларов. А новое лицо выглядело моложе ее бывшего. Моложе Вериного лица. Вместе с пластическими операциями Ника заодно сделала и подтяжку. Рановато, конечно, но… Почему бы не воспользоваться оптовой скидкой, которую ей предложили в клинике пластической хирургии?

Никин сосед по креслу, Дмитрий Дибров, то и дело отрывался от своей пухленькой подружки и бросал на девушек заинтересованные взгляды.

– Может, в «Счастливчика» попросимся? – подмигнула Катя Нике.

…В зале наконец-то приглушили свет, и на сцене появились «Виртуозы» – одухотворенные и красивые в своих черных смокингах. Зал яростно зааплодировал.

Ника только сейчас обратила внимание, что сцена тоже занята зрителями. Для оркестра оставили лишь центральное пространство. А по бокам в три ряда стояли стулья, на которых, смущаясь под взглядами из зала, размещались обычные с виду люди.

– А кто это на сцене? – прошептала Ника Катюше.

– Друзья Спивакова, – ответила та. – Это он так протест свой выражает против дорогих билетов. Как будто не сам цены на них устанавливал… Сказал в интервью: я, мол, хочу позвать на концерт тех, у кого денег на билеты нет.

Ника успела заметить в первом ряду сидящих на сцене зрителей депутатшу Эллу Панфилову. Неужели и у нее на партер «капусты» не хватило?.. Но ее внимание тут же переключилось на наконец появившегося Спивакова – поседевшего (или перекрашенного?). Дирижер-скрипач, как всегда, был стремителен и легок в движениях. Вместе с мэтром на сцену вышел смущенный темноволосый юноша.

– Это еще кто? – удивилась Ника. – Ноты переворачивать?

– Это Серджио Тьемпо, аргентинский пианист, – тут же пояснила всезнайка Катя. – Говорят, бешеный талант. Будет на фортепьяно солировать.

…И началась музыка. Двадцать первый концерт Моцарта – на первый взгляд пустоват, салонен, слишком прост. Словно соревнование между скрипками – чья звучит слаще. Под такую музыку следует обсуждать великосветские сплетни и лорнировать знаменитостей. Но в консерваторском зале стояла полная, без одиноких кашлей, тишина. «Виртуозы», казалось, вдыхают новую жизнь в простенькую мелодию Моцарта. А юный пианист творит с инструментом абсолютные чудеса. Ника внимательно следила за его руками – и была почти уверена, что пальцы исполнителя не касаются клавиш. Парят в воздухе, в сферах – и из этих сфер выдают команды бездушному роялю.

Катю, казалось, полностью поглотила музыка. Она еле заметно дирижировала в такт Спивакову пальчиком правой руки. «Явно в детстве в музыкальной школе училась, – подумала Ника. – Надо будет спросить». А у нее самой раствориться в музыке не получалось – хотя она и прикрывала глаза, и пыталась представить себе что-то неземное… Но мысли упорно возвращались в реальную жизнь, в обычный мир. И под сладкозвучного Моцарта Ника опять думала об Иване, о своем салоне, о том, что Васечку пора бы опять определять учиться за границу…

В перерыве между частями, когда публика, пользуясь минутной паузой, интенсивно прокашливалась, Катя шепнула Нике:

– Меня в детстве в Большой зал насильно водили. По абонементу от музыкальной школы. И я в течение всего концерта трубы у органа считала. Кажется, их там больше ста…

Ника улыбнулась в ответ и в следующей же части взялась за пересчет труб. Кажется, сотни не наберется. Скользя глазами по панораме органа, Ника случайно бросила взгляд на одного из зрителей – из тех, что сидели на сцене.

Сердце ее упало.

На нее смотрел ОН.

Тот самый человек. Тот, кто погубил ее родителей. Не может быть, ей снится! Просто похож… Это обычный «новый русский» – пришел на Спивакова, потому что это модно и престижно. В дорогом костюме, мурло, при бабочке. Тщетно старается придать морде возвышенное выражение. Это не он! Нет, он! Он!..

Человека на сцене выдавали глаза. Глаза были теми же. Такими, как она их запомнила четырнадцать лет назад. В них читалось: прочь с дороги, убью!

Ника обернулась к сидящему рядом Диброву, извинилась и попросила бинокль – телеведущий, несмотря на четвертый ряд, оснастился оптикой, словно красный комдив.

На нее недовольно зашикали, даже контрабасист из оркестра метнул недовольный взгляд. Катя больно ущипнула ее за бедро. Но для Ники все это было неважно. Ее глаза впились в лицо на сцене.

«Как тогда, на плоту, – отстраненно думала она. – Я опять вижу его через бинокль».

Человек на сцене, казалось, уловил ее интерес к нему. Недовольно заерзал, прикрыл лицо программкой. Точно так же, как тогда он прикрывался родительским поленом. Ника обратила внимание, что двое стандартных бритоголовых мужиков, сидящие позади него, тоже заерзали.

«Охрана, – поняла Ника. – Он – важная птица».

И прошептала еле слышно: «Ты покойник!»

В этот момент раздался гром аплодисментов. Первое отделение концерта закончилось.

Ника с Катей тут же отправились в курилку, располагавшуюся в лестничном пролете. Щелкнув золотым «Ронсоном», Катя огляделась и вдруг прошептала Нике:

– Ты знаешь, что за тобой следят?

Ника, вся погруженная в мысли о человеке со сцены, отреагировала вяло:

– А, вот ты о чем… Забудь. Подумаешь, новость. Иван опять приревновал, своих холуев приставил.

– Он у тебя все такой же, – сразу успокоилась Катя. И тут же принялась с гордостью рассказывать о том, что ее Паша ей доверяет. Никогда не унизится до проверок.

Ника не перебивала. Ее мозг лихорадочно работал: кто он, человек со сцены? И как узнать, кто он? Просто подойти? Подойти и познакомиться? Опасно.

И тут она опять увидела ЕГО. В сопровождении своих квадратных бугаев он спускался по лестнице. Один из охранников нес в руке кожаный плащ. «Уходит! – с отчаянием подумала Ника. – Уходит совсем!» Она схватила подругу за руку:

– Катя, выручай! Видишь типа? Прошу тебя: посмотри номер его машины. Пожалуйста…

Катя не была бы Никиной подругой, если б не умела действовать быстро и без лишних вопросов. Она мгновенно отшвырнула сигарету и небрежной походкой направилась вниз.

Ника напряженно смотрела ей вслед. Катя – номер увидит. И скажет ей. И даже не будет выпытывать, зачем он ей нужен…

Как в тумане, Ника дослушала концерт. «Виртуозов» три раза вызывали на «бис», публика отбивала ладони, срывала голоса в криках «браво». А Ника нетерпеливо ждала, пока буйство закончится и она сможет наконец-то поехать домой.

Катя почувствовала ее состояние. Сказала:

– Я тебя хотела на кофе позвать. Ладно. В другой раз. Но если что – звони в любое время. Поможем, чем сможем.

Ника благодарно улыбнулась и поехала домой. По пути она как заклинание повторяла номер: «Б 999 ББ 99». «Мерседес-320». Остановившись на светофоре, Ника разорвала на мелкие кусочки список из десяти подозрительных, что приготовила днем и собиралась отдать Кате. Подозрительных больше не было. Оставался единственный.

Не подозрительный. Убийца.

…А дома, не дав ей даже снять пальто и поздороваться с приехавшим Васечкой, Иван впервые ударил ее. Не в шутку, как делал частенько для более горячего секса, а по-настоящему.

– Гуляешь, сука? – по-медвежьи заревел он.

Она почувствовала на губах противную соленую кровь. Горло перехватило от обиды. За что он так?

Ведь Катя сказала: за ней присматривали. Присматривали – Ивановы холуи, кому же еще? Ведь видели, что она была с подругой. И после концерта сразу поехала домой.

А Иван наступал на нее, кричал, задыхаясь от гнева:

– Знаю я твои концерты с подружками!

Ника расслышала торопливый шорох любопытных шагов. Горничная спешила послушать барскую разборку. Не дай бог, и Васечка услышит…

Она внимательно смотрела на Ивана. Он – шутит? Хочет, чтобы сегодня секс вышел особенно яростным?

Но Баргузинову было явно не до секса.

– Подстилка! Дрянь! Шалава трехкопеечная!

Ну уж хватит! Она отступила на шаг и бросила зло:

– Уходи, Иван.

– Так-так, – зловеще протянул он. – Ты хорошо подумала?

Идиот, что он хочет услышать?

– Считай, что да. Да, хорошо! Подумала и решила: ты мне – на-до-ел! Надоел – хуже горькой редьки!.. Достал со своими допросами! Жлоб!..

Скотина он! Ей так хотелось рассказать ему о человеке со сцены, попросить совета, помощи, участия… А Иван опять – со своими разборками!

Баргузинов неожиданно замолчал, сник. Сказал тихо – ему, такому громоздкому, не шла эта покорность:

– Мне правда уйти?

– Да, – твердо сказала она.

«Сейчас опять заорет. Или ударит…» Она приготовилась отвечать или уворачиваться от оплеухи.

Но Иван просто развернулся и вышел. Вышел… Тихо, даже дверью не хлопнув.

Завел во дворе свой джип, с пробуксовкой выехал за ворота. Дал газу.

Со второго этажа сбежал по лестнице Васечка.

– Сынуля… миленький… Вернулся…

Она машинально гладила его по курчавой голове, глотала слезы… Вот тебе и воскресенье получилось…

Вот тебе и «Формула победы»…

2

Глубоко за полночь Ника спустилась в библиотеку.

В доме царила тишина. Спал Василек. Спали слуги. Только еле слышно, сами собой, похрустывали ступени деревянной лестницы.

Ника зажгла настольную лампу. Включила компьютер.

В нижнем ящике письменного стола вперемешку валялись компьютерные диски – в них явно рылся Васечка. А тут имелись не только последние версии «Quake» и «The unreal tournament», но и баргузиновские «Камасутра» и «Техника современного секса». «Сколько раз говорила ему, придурку, – в сердцах подумала Ника о гражданском муже, – чтоб он прятал свою сексуху от ребенка!..»

Ничего, она с этим покончит. Уже, можно сказать, покончила.

В груде «сидиромов» Ника отыскала диск с базой данных ГИБДД. Баргузинов, помнится, купил его на «Горбушке». Сказал – на всякий случай.

Вот случай и наступил.

Ника поставила диск. Запустила программу.

Выбрала опцию «поиск по номеру».

Номер «мерса», в котором укатил убийца родителей, она помнила хорошо. Да и немудрено запомнить: за такую блатную комбинацию гаишникам при регистрации по двести баксов приплачивают. Б999ББ 99RUS. Пять девяток. Каре с джокером…

И «Мерседес», и его номер, и весь вид убийцы свидетельствовали о том, что он принадлежал к «новорусскому» сословию. И то, что он своим богатством кичился.

Через пару секунд «гаишная» программа выдала результат:

Соломатин Олег Петрович. Адрес: Москва, Чистопрудный бульвар, дом 46, квартира 2.

Соломатин… Соломатин… Ника откинулась в кожаном кресле. Где-то она определенно встречала эту фамилию. И не просто «где-то». Она встречала ее в связи с «Нахимовым». Правильно. Она ее видела именно в списке пассажиров (или команды) несчастного теплохода…

Ника вышла из «гаишной» программы. Перешла на диск «С». На нем выбрала запароленную директорию, названную на всякий случай нейтрально: «А – Н». Здесь она хранила все, что ей удалось собрать по поводу катастрофы «Нахимова».

Ника набрала свой пароль. Вошла в директорию. Выбрала файл crew list[2]. В нем хранился полный список экипажа и пассажиров, что вышли в море в последний рейс «Нахимова». Для полноты картины в нем и она сама, Вероника Николаевна Веселова, значилась под номером 762. И мама, Надежда Андреевна Веселова, – номер 761. И папа, Николай Дмитриевич Веселов, – номер 760.

В компьютерном списке у фамилий мамочки и папочки стояли две пометки: «П» и «О». Что означало: «погибли» и «опознаны». «П» и «О»… За этими двумя пометками скрывалась вся искореженная молодость Вероники…

Ника стала листать на экране список. И быстро остановилась на нужной фамилии.

Боже мой, вот же он!

Номер 846. Соломатин Олег Петрович.

А рядом с этой фамилией – три пометки.

Совсем другие, нежели возле имен ее родителей: «Ж», «Отв» и «Н».

Первая означала: «жив».

Вторая – «ответил».

Значит, этот человек отвечал ей на письмо – тогда, в девяносто втором году. До ее исчезновения, когда она проводила почтовый поиск негодяя!

Третья пометка возле фамилии Соломатина, «Н», гласила: «невиновен». Невиновен?!

Ника вскочила с кресла. Неужели она что-то напутала?

Она бросилась к книжным полкам. Одна из книжных секций была задернута шторками. За ними в несколько рядов помещались железные, всегда тщательно запираемые ящики. Там хранилась вся ее бумажная картотека по «Нахимову».

Из тайника, расположенного на книжной полке за вторым томом «Графа Монте-Кристо», Ника извлекла ключ. Открыла второй из ящиков, помеченный, как в библиотеке, двумя буквами «К – П».

Выдвинула его. Начала лихорадочно искать среди аккуратных подписанных папок нужную фамилию.

Вот она!

Ника схватила папку, на которой значилось: «Соломатин О. П.». Отбежала к столу, к свету настольной лампы – отчего-то ей не пришло в голову включить люстру.

Раскрыла папку. Вот – есть даже фотография! Фотография Соломатина. Но что это?

С фото на нее смотрел совсем другой человек. Он ни капельки не походил на виденного ею сегодня в консерватории Соломатина. Того человека, чье лицо она видела в ту кошмарную ночь четырнадцать лет назад на глади Цемесской бухты. Того, кто убил ее родителей. О нет! На фото был изображен совсем иной, посторонний мужчина!

Ника вытащила из папки письмо, некогда пришедшее ей от Соломатина. Письмо она тщательно, по всем правилам делопроизводства, оприходовала. «Вх. № 846» – под этим номером Соломатин значился в судовой роли. Ниже пометка: «от 19.08.92». Значит, это письмо от него она получила 19 августа 1992 года.

Письмо было отпечатано на машинке. Ника принялась просматривать его. Строчки прыгали перед глазами.

По правому?! Он был в воде по правому борту?! Но и она сама, и ее родители находились в воде со стороны левого борта тонущего теплохода! И убийца, настоящий Соломатин, был там же!.. Значит, произошла ошибка?..

«…Я видел, – Вероника продолжала читать письмо Соломатина, – что «Адмирал Нахимов» начинает сильно крениться на правый борт, в мою сторону… Я быстро поплыл от него, опасаясь, что меня может засосать в воронку при уходе теплохода в воду… Я хороший пловец, а море было теплым, поэтому я отплыл от «Адмирала Нахимова» на порядочное расстояние. Неподалеку от меня виднелись огни другого теплохода. Как я узнал впоследствии, им оказался протаранивший «Нахимов» сухогруз «Петр Васев». Я стал плыть к нему… В воде я разделся… Вскоре достиг сухогруза… С его борта мне скинули канат… Так как я являюсь неплохим спортсменом, то залез по нему на борт «Васева» – наверное, одним из самых первых из числа людей, потерпевших катастрофу… Вскоре ко мне стали присоединяться и другие пассажиры с потонувшего «Нахимова», которых поднимали при помощи канатов и веревочных лестниц. Других спасенных позже привезли на борт сухогруза на мотоботе. Нас, всех вместе, оказалось на «Васеве» человек около семидесяти…»

У Ники закружилась голова. Как все правдоподобно! Наверное, она ошиблась… Наверное, это не тот Соломатин…

Она еще раз взглянула на фотографию, ту, что ей прислали в августе девяносто второго. На ней был изображен молодой блондин лет двадцати трех, нордического типа, спортивного вида. Юный парень с открытым лицом. Почти что ее тогдашний ровесник. Человек, в которого она, возможно, могла бы влюбиться… Может, именно потому, что парень на снимке оказался так хорош, она с легким сердцем написала рядом с фамилией Соломатин – «невиновен»?

Но он, юноша на снимке, не имел ничего общего с тем, кого она увидела сегодня на концерте!.. С тем, кто являлся настоящим Соломатиным. С тем, кто на самом деле – она была уверена, память ее не подводила! – утопил ее родителей…

Настоящему Соломатину сейчас явно перевалило за пятьдесят – значит, в момент катастрофы исполнилось около тридцати пяти: зрелый мужской возраст. Убийца, слушатель Спивакова, был широколицым, широкоскулым, широкобровым, черноволосым… Совсем иное лицо, чем на фото!

Ника подошла к окну. За высокими окнами в беззвучной темноте раскачивались сосны. Она подышала на стекло. Нарисовала на затуманенном стекле свой новый вензель: «Н» да «К», Ника Колесова.

Что же происходит?

И тут она все, до деталей, поняла.

Ее провели, как девчонку. Да она и была тогда, в девяносто втором, почти девчонкой. Хотя – уже и главой собственной фирмы, и мамой Василька… Но ей исполнилось всего-то двадцать четыре года… Немудрено дать маху.

Но потом-то, потом!.. Все эти годы она шла по ложному следу! Она искала – другого. Другого – потому что настоящий убийца числился невиновным. Потому что он ловко отвел подозрения от себя!

Она, Вера – Ника, думала всех перехитрить. Она рассчитала, что на ее письмо с просьбой о «нахимовском» мемориале откликнутся честные люди – а убийца, наоборот, затаится. Ему ведь есть что скрывать. И совсем не захочется рассказывать о том, что случилось на самом деле…

А убийца провел ее. Он принял ее вызов. Он, наверное, по каким-то признакам догадался, что Вероника не та, за кого себя выдает. Что-то в ее письме от имени директора несуществующего издательства «Морское дело» насторожило его. Неспроста, подумал он, кого-то вдруг заинтересовали детали катастрофы… А может, даже и ничего Соломатин не заподозрил… Просто так, на всякий случай решил отвести от себя подозрения.

И тогда он раздобыл чью-то чужую фотографию. Послал ее Веронике. И сочинил историю своего спасения. Такую историю, чтобы она, с одной стороны, выглядела очень правдоподобно («Разделся в воде… Плыл к «Петру Васеву»… Влез на теплоход по сброшенному канату…»). А с другой стороны, она, эта история, как бы уводила убийцу от того места, где он находился в самом деле… От того места, где он вырывал спасительную доску из рук женщины… Где бил по голове мужчину… От той самой точки, где в ночь на первое сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года он убил двух человек. Вероникиных родителей… Ее маму и папу…

Ника в сердцах шваркнула папкой с досье на лже-Соломатина о стол. Попала прямо на клавиатуру. Компьютер жалобно пискнул.

Какая сволочь! Как он провел ее!.. Еще сидел, мерзавец, поблескивал своим золотым «Ролексом», наслаждался Спиваковым!..

Вероника несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула. Постаралась успокоиться. Смирить досаду на самое себя.

Уселась за стол. «Нет, голубушка, ты оказалась вовсе не умнее всех. И не хитрее. Ловко же тебя обвели вокруг пальца…»

Но хмурилась Ника недолго. В конце концов тогда ее провели. Так оно, может, и к лучшему. В 1992 году она являлась всего лишь молодой и, как это сейчас говорят, амбициозной девчонкой. Куда ей было схлестнуться с таким зубром! Съел бы он ее со всеми потрохами и даже не кашлянул. А то, что убийца ее родителей – противник серьезный, она нисколько не сомневалась. Особенно сейчас – увидев его на сцене Большого зала консерватории в числе почетных гостей Спивакова. Так что слава всевышнему, что все вышло по-другому. И слава создателю, что убийцу она встретила только сейчас, когда у нее есть и силы, и опыт, и, самое главное, деньги.

«Может быть, – вдруг оптимистично подумала Ника, – я и не умнее всех. Зато я… Я – настойчивей. Я всегда добиваюсь своего. Рано или поздно… А для мести и сорок лет – не срок. Двойное убийство срока давности не имеет. Для меня, во всяком случае, – не имеет… И если Соломатин перехитрил меня однажды – это не значит, что он обведет меня вокруг пальца еще раз… Зачтется ему, все зачтется!..»

Вероника вдруг испытала приступ беспричинной радости.

Она наконец нашла врага. Главный противник наконец-то был идентифицирован. И он оказался достойным соперником: умным, хитрым, властным и богатым.

Значит, тем больше чести – одолеть его. Куда больше чести, чем справиться с бедным, сирым, глупым да убогим.

Ника устало взглянула на часы: половина четвертого. Пора наконец ложиться. Завтра ей предстоит интересный день. И все последующие дни – тоже обещают стать интересными. Уж она об этом позаботится.

Лентяйка Надюха опять не вынесла на Пречистенку «крокодила».

Крокодилом в Никином салоне называли массивный рекламный щит на ножках, что выставлялся в рабочее время прямо на улице: «ЗДЕСЬ! ПРОДАЕМ МОЛОДОСТЬ, КРАСОТУ, ЗДОРОВЬЕ. «PRETTY WOMAN».

На Никин взгляд, слоган звучал вульгарно и довольно двусмысленно. И доставлял лишние хлопоты. В «Красотку» регулярно заглядывали приезжие тетки, мечтая в самом деле затовариться столичной молодостью. А вечерами, бывало, забредали поддатые граждане: «Девочки у вас тут почем?» Но Никин зам по рекламе Петюня клялся Коттлером и всеми законами маркетинга, что на самом деле девиз чрезвычайно эффективен и приманивает к ним процентов десять клиентов.

Перед законами маркетинга Ника смирилась и слоган одобрила. Но раз уж девиз принят – будьте добры ежеутренне выставлять рекламный щит на улицу! За что она только подсобнице зарплату платит! Чем там сотрудники занимаются? Уже десять утра, салон час как открылся….

Ника стремительно вошла в свои владения. И попала в разгар очередного бардака. Прямо посреди холла, перед стойкой администратора, лежали выкинутые из коробок туфельки ядовитых окрасов. В груде обуви увлеченно рылись и администраторша Лерочка, и подсобница Надюха, и несколько клиенток. Черти бы взяли этих коммивояжеров! Никак их не выживешь.

Никин наметанный взгляд сразу определил, кто из присутствующих в салоне женщин является торговкой. Она негромко, но твердо сказала ей: «Немедленно уходите». Клиенткам же было адресовано веселое и вежливое: «Вы ничего не выбрали? Обувной салон уже закрывается».

Застигнутая врасплох Надька тут же подхватила «крокодила» и поволокла его на улицу. Думает, глупышка, что начальница ничего не заметила. Администраторша немедленно вернулась за стойку и приняла стройную балетную позу: «Доброе утро, Ника Александровна!»

Ника не ответила ей и прошла в кабинет. На работе приходится быть строгой. Сейчас Лерка с Надькой наверняка костерят ее и называют мымрой. Конечно, сотрудницы бы предпочли, чтобы Ника вместе со всеми принялась радостно копаться в груде коммивояжерской обуви. Тогда она была б золото, а не начальница!

Но Ника уже прошла стадию, когда хочется, чтобы подчиненные тебя любили. Поумнела, поняла, что без субординации работа не склеится. А торговкам нужно закрыть дорогу в салон раз и навсегда.

«Администраторша сейчас – в панике», – прекрасно знала Ника. И потому в холл, вопреки своей обычной привычке, не выходила. Пусть Лерочка посидит одна, поточит себя, помучается. Пусть подумает, где еще, кроме как в «Красотке», она сможет зарабатывать семьсот долларов ежемесячно.

Ника вызвала по интеркому Петю – своего рекламиста и пресс-агента. Слегка обиженно – творческого человека отвлекли от утреннего кофе! – он заявил, что «немедленно выходит».

Через минуту он вкатился в кабинет – толстый, круглый, бритый наголо мальчик. При первом взгляде на него могло создаться впечатление: вот он, натуральный «брателло» – герой анекдотов, боец оргпреступной группировки. Однако первый взгляд оказывался ошибочным. При ближайшем рассмотрении становились заметными Петечкины умные, хитренькие и добрые глаза, такие ни в коем случае не могли принадлежать «братану».

– Вчера по телевизору вы были великолепны, – молвил, входя, Петя. – Истинная Шанель.

– Особенно по возрасту, – проворчала Ника, но репликой своей не сбила Петю с комплиментарного тона:

– …Но в жизни вы, Ника Александровна, еще великолепней!

– Садись, подхалим!.. Ты бы лучше такие слова обо мне в газетах писал.

– Работаем, Ника Александровна, – надул щеки Петя.

– Работай-работай… И еще. Записывай! – скомандовала она. – Надо сделать текст для прямой рассылки.

– «Директ мэйл», – сумничал Петя.

– Письмо следующее, – продолжила Ника. – «Уважаемый такой-то сякой-то… Приглашаем Вас с супругой бесплатно, – слово «бесплатно» подчеркнешь, – бесплатно посетить салон красоты «Pretty Woman». К Вашим услугам…» – дальше перечислишь все, что мы можем предложить клиенту. Затем напишешь: «Наш салон посещают члены федерального и московского правительства, работники министерств и ведомств, а также их жены…» О звездах кино и эстрады не упоминай… Далее сделаешь оговорочку: «Количество данных приглашений крайне ограничено…» И еще: приглашение действительно в течение октября». Подпись: «С уважением, Нина Колесова…»

– Умно, умно, – пробормотал, словно бы про себя, Петя.

– Затем отправляйся в типографию, – продолжила Ника. – Выбери самую лучшую бумагу. Самую красивую, эксклюзивную открытку. Попросишь отпечатать приглашение к завтрашнему дню. Заплатишь им любые деньги.

– К завтрашнему? – выпучил глаза Петя. – Они не успеют!

– Надо успеть, – жестко сказала Ника.

Петя сник.

– А какое количество экземпляров печатать? – жалобно пробормотал он.

– Один.

– Что – «один»?

– Один экземпляр.

Ника насмешливо глянула на пресс-секретаря. Тот смотрел на нее, выпучив глаза.

– Да-да, один экземпляр, – подтвердила она. – Будем считать это приглашение пробным шаром. И еще. – Ника сделала вид, что задумалась. – Вначале напишешь конкретно: не просто «уважаемый», а «уважаемый Олег Петрович!» Понял?

Петя скептически скривил рот, но кивнул.

– Что ты понял?

Петруша смело посмотрел ей в глаза:

– Понял, что вы, Ника Александровна, запали на какого-то Олега Петровича. К несчастью, женатого.

– Правильно понял, Петечка, – усмехнулась она и постаралась придать своему голосу задушевную проникновенность: – Так что сделай это для меня, ладно?

– Для вас, Ника Александровна, я готов на все, – жертвенно проговорил комплиментщик Петя и прижал пухленькие ладони к пухленькой же груди.

– Вот и давай. Завтра днем жду готовое приглашение.

Дав пресс-агенту задание, Ника наконец вышла в холл. Администраторша примерно сидела за своей стойкой.

– Лера, говорю тебе второй – и последний – раз: торговок в салон не пускай. Мы – не районная парикмахерская.

Ника жестом отмела возможные оправдания и тут же спросила нейтрально:

– Ну, чего еще нового?

Лерочка понизила тон до доверительного:

– Все хорошо. Только у косметички опять клиентов нет.

– Насколько – нет? – насторожилась Ника.

– Ну… один-двое за день.

М-да, действительно негусто. И невыгодно.

Салон получал половину от суммы, заплаченной каждым клиентом (другая половина шла мастеру). Двадцать рабочих дней. Если один-два клиента в день, получается в среднем – тридцать человек ежемесячно. По тридцать долларов платит каждый. Значит, косметолог за месяц принесет салону всего-то четыреста пятьдесят «зеленых». Несуразно мало. Не пора ли переводить мастеров на постоянный «оброк»? Скажем, пусть каждый выкладывает тысячи по две в месяц. Надо подумать…

– Что еще? – продолжила Ника.

Лерочка обязана рассказывать хозяйке все. За то и получает дополнительные три сотни в придачу к официальной зарплате.

– Клиентки ворчат, что в массажной холодно.

– Температура? – немедленно поинтересовалась Ника.

Готовая к вопросу Лерочка тут же отчиталась:

– Двадцать два, как везде… У нас же кондиционер централизованный. Они от массажа распариваются. Потому им и холодно…

Ника пару секунд подумала и выдала решение:

– Во-первых, купить обогреватель. Во-вторых, предупредить девочек и вывесить в массажной объявление: «После процедуры врачи рекомендуют полежать под одеялом не менее пятнадцати минут». Ты, Лера, сама после массажа разве не мерзнешь? Мне, например, всегда холодно… Что еще?

– А… да, – сделала вид, что только что вспомнила Лерочка. – У нас пополнение. Госпожа Нечипоренко.

Лера пытливо уставилась на шефиню – знакома ли той фамилия? Ника не сочла нужным притворяться, что знает, кто это, и поинтересовалась:

– Ну и?

– Это жена президента «Сиб-Ойла». Хочет ходить на шейпинг! В общем зале, заметьте…

– Пусть ходит на здоровье, – пожала плечами Ника.

Подумаешь, какой-то «Сиб-Ойл». В ее салоне регулярно бывали и жена, и любовница одного из руководителей «Газпрома». А «Сиб-Ойл», насколько помнила Ника, – контора хоть и серьезная, но на порядок мельче.

– Вот и я говорю: пожалуйста! – торжествующе провозгласила администраторша. – Но они-то – круты-ые! Сегодня из ихней службы охраны придут, смотреть будут: как у нас и что.

Ника равнодушно сказала:

– Пусть смотрят, нам не жалко.

Но в душе шевельнулся червячок тревоги. Странно как-то… Обычно знаменитые и богатые люди узнавали о «Красотке» от знакомых и никогда не утруждали свою охрану подобными проверками. Что тут проверять, если про салон друзья рассказали? Даже Алла Борисовна приезжала в «Красотку» безо всяких предосторожностей. И, заметьте, без холуев. А чем эта Нечипоренко лучше? И кто она вообще такая? Не наезд ли это, не подстава?

Ника впервые пожалела, что разругалась с Баргузиновым. Все-таки от него был толк. Сейчас бы позвонила на мобильник, попросила: «Проверь такую-то». Иван, конечно, сперва привычно рявкнул бы на нее. Отругал, что лезет со своими проблемами. Но дело бы все равно сделал. И через пару часов она бы уже точно знала – кто такая Нечипоренко, что такое «Сиб-Ойл», кто за ним стоит и надо ли Нике их опасаться. Иван никогда не ошибался. Этого уж у него не отнять.

Ника в который раз подумала: «Не позвонить ли ему? Как раз повод есть… И ночью мне одной было холодно».

Она вернулась в кабинет и решила: попробую сначала проверить сама. Наверняка по официальным каналам ничего не узнаю. И тогда уж брякну ему – с чистой совестью, мол, задачка мне не по зубам, выручай, незаменимый Иван, глупую женщину.

Ника сунула в дисковод компьютера CD-ROM с базой данной регистрационной палаты. Ввела критерий отбора: «Сиб-Ойл»…

Файл открылся быстро. Так, уставной капитал – десять миллиардов рублей… Основаны в 1994 году… Штат – четыреста сорок человек… Генеральный директор – Нечипоренко Кирилл Юрьевич. Значит, действительно его жена. Все вроде сходится…

Ника против воли ощутила разочарование: значит, Ивану звонить не придется… Она все узнала сама.

Отыскать косметический салон «Pretty Woman», то есть «Красотка», оказалось легче легкого. В справочной книге «Адрес – Москва» его реклама занимала целую четверть полосы.

Полонский откинулся в кресле. В фирме «Имидж ап!» у него имелся отдельный кабинет. Точнее, закут три на три метра. Имиджмейкерская контора год назад решила, что ей дешевле платить постоянную зарплату собственному штатному социологу, чем перед каждыми выборами тратиться на отдельные исследования.

Полонский по-американски закинул ноги на стол, нацепил очки. Сверяясь со справочником, набрал номер.

– Косметический салон «Красотка», добрый день! – ответил дрессированный женский голос.

– Я хотел бы поговорить с Никой, – бархатным голосом произнес профессор.

Недоуменная пауза на другом конце провода. Наконец заученный ответ-вопрос:

– Простите, пожалуйста, кто ее спрашивает?

– Профессор Полонский.

– Одну минуту.

В трубке заиграла телефонная музычка: тема к «Истории любви».

Профессор почувствовал легкий холодок в груди: «Неужели вот так – возьмет и ответит? А почему бы нет? Когда-то ведь она любила меня… Очень, кажется, любила… Если, конечно, это – она…»

– Вы знаете, – раздался сладко-лживый голос секретарши, – Нина Александровна сейчас проводит переговоры… – Мгновенное разочарование, укол самолюбия. – Вас не затруднит, – продолжила барышня, – оставить номер вашего телефона? Нина Александровна вам обязательно перезвонит.

Скорее по привычке доводить дела до конца, чем надеясь на ответный звонок, Полонский продиктовал номер своего мобильного телефона.

«Домашний давать ни к чему, – рассудил он, – еще нарвется на очередную Галку… На кафедре я почти не бываю… Здесь, на фирме, телефоны, кажется, слушают… Значит, остается только мобильный… Впрочем, все равно: вряд ли она позвонит…»

Пока Ника работала с базой данных, она попросила ни с кем ее не соединять. Сейчас, против воли ощутив разочарование, что помощь Баргузинова ей не понадобится, она попросила Лерочку принести кофе.

Когда кофе прибыл, Ника спросила:

– Важные звонки были?

– Звонила Алла Борисовна, спрашивала, когда она может заехать к Уткину…

Уткин был известным на всю Москву чудо-массажистом, которого Ника добыла себе всеми правдами и неправдами плюс бешеной зарплатой.

– Что ты ей ответила?

– Вы, я сказала, Алла Борисовна, можете приезжать, когда вам удобно. В любое время дня и ночи.

– Правильно ответила. Умница… Еще?

– Дважды звонил Баргузинов…

– С ним не соединяй.

– И еще – какой-то профессор Полонский.

– Кто?

– Профессор Полонский.

У Ники екнуло сердце. Она так и знала. Так и чувствовала. Не зря рука тянулась к телефону – тогда, за полчаса до записи «Формулы победы». Ей хотелось позвонить, отказаться от съемок, уйти в кусты. Идиотка, не отказалась. О славе размечталась…

И пластические хирурги тоже хороши. Жулики. Как драть по сто тысяч баксов за операцию – так уверяют: «Мама родная не узнает!» Но стоило показаться по телевизору, как ее тут же признал человек, не видевший ее тринадцать лет.

«А вот это уже прокол, – подумала Ника. – Связь звонка Полонского с «Формулой победы» очевидна. Посмотрел передачу и узнал. Значит, не так уж сильно я изменилась… Ах как нехорошо… Интуиция меня подвела. Значит, меня могут узнать и другие… Да, от этого телевидения одни неприятности…»

– Чего хотел этот, как его, – Ника сделала вид, что задумалась, – Полонский?

Секретарша дернула плечиком:

– Поговорить с вами. Оставил свой телефон. Соединить?

– Нет. Но номер мне запиши.

«Может, когда-нибудь я и позвоню ему. Посмотрю, что с ним стало. Наверное, он уже старый, страшный, лысый… И, раз профессор, то – бедный…»

Ника подошла к зеркалу. С удовольствием взглянула на себя. Пожалуй, она живет вопреки неумолимым законам времени и сейчас выглядит куда лучше, чем тринадцать лет назад, когда последний раз видела доцента Полонского.

Подтяжка плюс рациональное питание, витамины, спорт, ежевечерние прогулки в собственном дворе, косметический массаж – все это идет ей на пользу. В институте она выглядела хуже. Смотрелось тощей и дохлой селедкой. Что ж, тем приятней будет повидаться с постаревшим Владом Полонским!

…С утра мужа потянуло на подвиги. Инна в который раз похвалила саму себя за полезную привычку – проснуться пораньше, сбегать в душ, нанести на тело душистый грейпфрутовый тоник, а на лицо – легкий макияж.

Олег, вдохновленный ее свежим утренним видом, набросился на нее, едва проснувшись. А после кофе захотел поиграть в насильника, отшлепал ее по нежной от крема розовой попке. Игра завершилась стремительным, жестким сексом.

Муж ушел на работу довольный, да и Инна теперь была спокойна: в ближайшие пару дней ей, кажется, можно не опасаться сексуальных происков мужниных секретарш и прочих блядей.

Она еще немного повалялась в постели. Чем бы ей сегодня заняться? Поехать на распродажу последней коллекции сумок от Вьютона? Прикупить себе лакированный саквояжик, как модно в этом сезоне? Или, наконец, за учебу взяться, сходить-таки на парочку лекций в институт?

Инна прислушалась к своим желаниям. Бутики с зубастыми продавщицами уже надоели. А сумочек у нее и без саквояжика от Вьютона штук семь. С парочкой новых она никуда даже и сходить еще не успела.

От мыслей об институте тоже воротило. Чего туда ходить, если ректор – мужнин должник и подхалим? Диплом все равно дадут, а слушать всякое занудство про Гомеров – Аристофанов не хотелось чертовски.

Инна от нечего делать взялась разбирать почту. Парочку писем, адресованных лично супругу, не вскрывая, отнесла в кабинет. Однажды она втайне от мужа осмелилась распечатать один из конвертов – ничего интересного, какие-то цифры. Инна письмо аккуратно заклеила, но супруг все равно откуда-то прознал про перлюстрацию (так, кажется, это называется?) и закатил скандал на всю их пятикомнатную квартиру. Так что ну его, гада подозрительного.

Сегодня на одном из конвертов – длинном, из плотной бумаги и с запахом ароматизатора – было написано: «Господину Соломатину О.П. и его супруге».

В графе «обратный адрес» значилось: «Салон красоты «Pretty Woman». Витиеватый логотип салона был выбит и на верхней части конверта.

Инна нетерпеливо распечатала письмо. От кого-то она уже слышала, что «Красотка» – салон крутой и обычным студенткам не по карману. Кажется, любовница мужниного партнера туда ходит. Значит, и она, Инна, может.

Соломатина с интересом прочла про «все виды массажа, включая специальную программу для похудания и коррекцию проблемных зон». Про антицеллюлитный курс, в который входят электрофорез и обертывание водорослями. Про все виды маникюра и про солярий, оснащенный стереосистемой. Первое посещение каждого из мастеров – бесплатно. Хм, отчего бы и не попробовать. Особенно на халяву. А с Олежка струсить пару сотен «на красоту жены». Письмо же ему показывать вовсе не обязательно. Сам он в салон все равно ни за какие коврижки не пойдет.

Инна тут же набрала номер «Красотки» и записалась на два часа на массаж и на четыре – на французский маникюр. «Ждем вас, Инна Петровна!» – медоточиво сказала ей администраторша.

3

Андрей Ильич Пермяков сообщил заместителю, что к четырем отправляется на «конфиденциальные переговоры». Хитрая морда зама завистливо вытянулась – небось подумал, что шеф опять поехал по бабам. На самом деле Пермяков отправился домой.

Даже не перекусив, он открыл платяной шкаф. В потайном отделении, под задней стенкой, располагался надежный тайник. Парики, усы и бороды. Упаковочки с цветными контактными линзами. Специальные прокладки под зубы, изменяющие форму передней челюсти. Аналогичные прокладки, с чьей помощью он менял форму носа. Коробки с театральным гримом.

Перевоплощение заняло минут двадцать. Теперь из зеркала на Пермякова смотрел смутно знакомый жгучий брюнет с ленинской бородкой, носом-картошкой и темно-карими глазами.

Конечно, гримирование было излишней предосторожностью. Скорей всего эта Ника – вовсе не тот человек, кто ему нужен. А если вдруг она и есть та самая Веселова – наверняка дамочка его и без грима не вспомнит. Тогда, шесть лет назад, Пермяков сидел на заседании кредитного комитета тихой серенькой мышью и в разговоры не встревал. Только наблюдал за начинающей бизнесменшей Веселовой – ее манерами, интонациями, реакцией на неожиданные вопросы.

Крошка, признаться честно, показалась ему абсолютно чистой. Он еще, дурак, вякал на обсуждении: вдруг она облажается, попадет на рэкетиров, братки струсят с нее деньги, и что тогда будет с ее супергимназией? И с банковскими тугриками?

Но Веселова тогда провела и его, и весь банк.

Посмотрим, чья возьмет сейчас.

Преобразившийся начальник департамента охраны «Сиб-Ойла» вышел из подъезда и поехал в «Красотку». Проверка перед визитом Нечипоренко, жены генерального директора корпорации. Легенда что надо.

Рекламщик Петюня шустрым колобком вкатился в Никин кабинет и прямо с порога важно заявил:

– Приглашение-то мое уже сработало.

– А оно было – твое? – иронически переспросила Ника.

– Ну текст-то я сочинял! – возмущенно ответил Петюня. И быстро добавил: – Так вот, во вторник письмо ушло, а сегодня рыбка поймалась. Правда, одна.

– Это как? – не поняла Ника.

– Сам Олег Петрович не подошедши. Только его супружница в наличии, – Петя принял разочарованный вид.

– Ну и отлично! – искренне обрадовалась Ника. – Где она?

– На массаже, – потерянно ответил Петя. – Но вам… вам разве она нужна?

– Ой, дурачок ты мой! – Ника вышла из-за стола и по-матерински потрепала его стриженую головенку. – Я ж тебе говорила: мы просто опробуем новый рекламный ход. Рекламный ход, а не способ знакомства. Ясно?.. Так что можешь занести в отчет – прямая рассылка работает с попаданием в сто процентов.

– По одному письму выборку делать нельзя, – тут же возмутился Петюня. – Подобрать вам базу данных человек хотя бы на сто? Или, лучше, на тысячу?

– Пока не надо, – охладила его пыл Ника. – Поживем – увидим.

Она уточнила у администратора имя супруги Соломатина и крупно написала в еженедельнике: «15.55 – выйти в холл!»

В это время Инна, жена убийцы, как раз будет перебираться с массажа на маникюр. Тут Ника ее и подловит.

Инна оделась в «Красотку» особенно тщательно. Она была еще не очень опытной миллионершей, но уже знала: в элитных салонах красоты собираются такие акулы и кабанихи, что наряд должен быть безупречным. Только от модельеров. И только то, что модно именно в этом сезоне. Не дай бог, напялишь «прошлогодний» свитер – новость разнесется по всей светской тусовке с головокружительной скоростью: «Инка-то Соломатина одеваться не умеет!»

Сегодня на ней был комплект от Тьери Мюглера – платье подчеркивало тонкую талию. Серьги в виде звезд и сумочка – также в форме звезды – свидетельствовали, что одежда именно из последней коллекции модельера.

Инну встретили в «Красотке» по высшему разряду. Администраторша лично проводила ее до массажного кабинета.

Массажистка казалась с виду хрупенькой, но обладала такими сильными руками, что Инна с восторгом постанывала, чувствуя, как становятся на место смещенные позвонки. Полежав после сеанса под теплым одеялом и послушав «Роксетт», Инна вышла в холл. У стойки администратора стояла молодая и явно «местная» женщина. Инна метким взглядом оценила ее наряд: черно-белый костюм и туфли – не иначе как от Шанель, сумочки в руках нет. «Наверняка хозяйка», – подумала Инна и не ошиблась.

Женщина обернулась к ней. Улыбнулась. Улыбка была хорошей, искренней – не то, что у лживых продавщиц из бутиков.

– Инна Петровна? Здравствуйте. Я директор салона, Ника Колесова. Очень рада, что вы к нам пришли! У вас до маникюра есть минут десять. Не хотите попить со мной кофейку?

Конечно, Инна не отказалась. Ей нравилось, как стильно обставлен салон, как хорошо здесь делают массаж, и больше всего – какие приятные люди тут работают. И, видно, они здесь знают, какой большой человек ее муж. Хозяйка приглашает ее на кофе. С ума сойти! Наверняка кого попало она не приглашает.

Направляясь вместе с Никой в кабинет, Инна с трудом подавляла торжествующую улыбку. Ника тоже постаралась, чтобы ее торжество не отразилось на лице.

Андрей Ильич Пермяков расслаблялся.

Ему следовало выпить в честь убедительной победы. Такую победу нужно отмечать не банальной пьянкой, но вдумчивой, красивой, глубокомысленной выпивкой.

Своим торжеством делиться ни с кем не хотелось, и он решил провести субботу наедине с собой. Коньячок, нарезанный лимон, французские сыры, арахис. На экране телевизора беззвучно мерцают картинки. На журнальном столике, в центре композиции, – два листа бумаги. На обоих – десять черных кляксочек. Десять волшебных кляксочек, которые перевернут всю его жизнь.

Один листок, пожелтевший от времени, датирован 23 января 1993 года и содержит отпечатки пальцев юной гимназической директорши Веселовой.

Второй, новенький, он получил в «Красотке». Отпечатки были сняты со стакана минералки, за который госпожа Колесова опрометчиво схватилась обеими руками.

Отпечатки совпадали.

Ни об одном из листов Веселова – она же Колесова – не знала.

Эти два куска бумаги теперь стоили два миллиона долларов. По «зеленому лимону» за каждый.

За них следовало выпить – в тишине, в одиночестве, в компании безмолвного телевизора.

Он накатывал рюмку за рюмкой, и вот постепенно на безликих листах бумаги уже проступает лицо Веселовой. Она умоляет его, падает перед ним на колени… И лицо исчезает. Теперь мозг выдает иное видение: кожаный «дипломат», полный хрустких зеленых пачек.

Пермяков продолжал пить, и доллары обращались в новые картинки: экзотические страны, мулатки, пальмы, дорогие отели, хорошие казино…

Он заснул на диване в гостиной, так и не выключив телевизор. Да, пить в одиночку нехорошо, смотреть видения – еще хуже. Но сегодня ему нужно хорошо расслабиться. А завтра – браться за дело.

Нике снится жаркий тропический пляж. Босые ноги утопают в раскаленном песке. Океан под лучами беспощадного солнца смотрится огромным серебряным блюдом. Ника рвется побыстрей нырнуть в воду, но кто-то рядом с ней удерживает ее. «Сначала коктейль!» – слышит она. Голос ее спутника молод и звонок, совсем не похож на низкий рык Баргузинова. С кем же она? Но солнце светит в лицо, Ника видит лишь стройный, размытый под яркими лучами контур фигуры. Она только в одном уверена: это – не Иван.

«Стой! Стой!» – слышит Ника чьи-то крики. Смех, топот – как можно слышать топот на мягком песке? Дзинькает стекло… Она открывает глаза. Ее дом, ее спальня, в постели – она одна. А у окна нервно топчется Васечка. Он распахнул створку окна, опасно свесился вниз…

– Что случилось?! – Никин голос спросонья испуганный, хрипловатый.

– Мам! Заяц! Заяц! – кричит в ответ Вася. – Он к теплице помчался!

Ника стряхивает с себя остатки сна. Ну сынуля, чистое наказание. Не дал сон досмотреть.

Вася срывается, бежит к выходу. Уже проснувшаяся и переставшая злиться Ника кричит вслед:

– Лови его! К обеду поджарим!

Она откидывается на подушки. Интересно, как заяц перелез через трехметровый забор? И откуда берутся зайцы в шести километрах от Москвы? Пойти, что ли, вместе с сыном поохотиться?

Но за окном хмурится октябрь, вставать неохота, да и зверя наверняка не поймаешь, слишком шустр. А если и заловишь – то что с ним делать? У кого поднимется рука забивать зайца? Не у Васечки же… Был бы Баргузинов – никаких вопросов. Но с его уходом резких, жестких людей в доме не осталось. Из мужчин – только юный и ранимый Василек да эконом – милейший дедуля. Шофера у Ники нет. А горничная с экономкой вообще клушки, даже темноты боятся…

Ника как раз покончила с кофе, когда возвратился разочарованный Васечка:

– Заяц убежал… Там в заборе дыра…

– Ну и какой он, расскажи? – искренне интересуется Ника.

– Жирный – во! – выпячивает тощее пузо Васек. – Уши как шланги. Болтаются!.. Коричневый.

– Бурый, – машинально поправляет Ника.

– Нет, коричневый! – сердится Васечка. – Мам, давай себе зайца заведем?

Ника закатывает глаза. Начинает перечислять:

– Терьер! Шарпей!

– Два кота, – заканчивает за нее сын. И возмущенно добавляет: – Но зайца-то – нет!

– Ладно, съездим на Птичий рынок, посмотрим, – обещает Ника. Она очень надеется, что дикие животные там не продаются, а от кролика Василек сам откажется. Только зайцев ей в доме и не хватало.

– А, мам, тебе звонил какой-то перец! – докладывает Василек. – Просил разбудить, да я сказал, что это бесполезно.

«Ну и словечек он набрался в своей гимназии!» – думает про себя Ника, а вслух говорит:

– Что за перец?

– Брешет, что профессор.

Тут Ника уже не выдерживает:

– Василий, прекрати. Уже не смешно.

Сын тут же вскидывает руки:

– Сдаюсь! Извиняюсь! Дорогая мама, тебя просил некий профессор Полонский, и я ему отказал, мотивировав свой отказ тем, что ты еще почиваешь.

– Давно звонил? – Ника оставляет без внимания Васину цветистую фразу. Опять Дюма начитался.

– Да с час назад. Когда все прогрессивное человечество завтракало.

«Прогрессивным человечеством» Василек называл горничную и экономку с мужем. Он любил завтракать не в монументальной и темноватой гостиной, а вместе с ними на кухне. Баргузинов всегда сердился: «Нечего ему сидеть с обслугой!» Но Ника, для вида соглашаясь с Иваном, никогда не запрещала сыну делать, как он хочет. Нравится завтракать на кухне – пусть. Никому от этого вреда нет, а прислуге – приятно.

Значит, игра с профессором Полонским началась. Он ей перезвонил, как договаривались, в выходные. Ну и чудненько. Ну и чудесно. Ника уже придумала, как его использовать.

Муж заявился домой в тусклых лучах октябрьского рассвета. Пьяный, потный, красноглазый. Прямо в одежде шлепнулся в постель. Инна сдвинулась на самый краешек кровати, сжалась в клубок: он просто обязан обнять ее, сказать, как он сожалеет и что такое больше не повторится.

Но Олег победно захватил освободившееся пространство, вытянулся во всю ширь и громко захрапел. Как будто она, Инна, и не существует. Пьяная свинья. Где он шлялся? В казино? В сауне?

Она тихонько встала и прошла в гостиную. Налила себе сока, подошла к окну. В косых струях дождя дворник сметал с бульвара золотые листья. Роскошный осенний багрянец жухнул под метлой. И ей казалось, что так же погибает, жухнет ее мечта о золотой, красивой жизни с мужем-миллионером. Он все равно всегда будет прав. Что бы он ни делал. А она – навсегда останется бедной родственницей. Как это в институте учили… тварью дрожащей. Ни права голоса, ни других прав. Вообще никаких.

Инна уже в который раз за последние три дня вспомнила о красивой и самоуверенной Нике Колесовой, хозяйке салона «Красотка». Вот уж кому повезло так повезло – свое дело, свои деньги… И никаких пьяных мужей. Ника сама рассказывала – они хорошо тогда поговорили за чашечкой кофе: «Представляете, Инночка, какое счастье – просыпаться одной, в роскошной спальне и знать, что это все – твое, по-настоящему твое!»

Надо подружиться с Никой. С такой женщиной полезно дружить. Может, она научит ее, как победить в этой жизни. Победить по-настоящему – а не просто выйти замуж за богача.

Полонский стоял в бесконечной пробке на Тверской, тянувшейся вверх к Маяковке. Профессор уже опаздывал на встречу с Вероникой, но оставался по этому поводу отвратительно спокоен. «Вот в чем разница, – думал он, – между мужчиной, которому за сорок, и тридцатилетним… Разница – в равнодушии. Равнодушие, словно пепел, присыпает все вокруг. Краски не такие яркие, желания не такие сильные, чувства не такие острые… Было б мне тридцать… Когда б мне было тридцать, и меня вдруг вызвонила на свидание моя бывшая!.. Моя – некогда любимая!.. О, как бы я летел к ней!.. Как волновался!.. Пожалуй, что и полночи б не спал… А сейчас… Ну, мне, конечно, интересно, чем стала эта Вера Веселова… И почему столь кардинально изменила внешность и фамилию… И зачем я ей вдруг понадобился… Да, это мне любопытно… Любопытно, но – и только…»

Машины наконец-то поползли, и Полонский, механически переключая передачи, подумал: «Почему, интересно, она назначила мне рандеву в простецкой «Патио-Пицца» на Маяковке?.. Вера-то, судя по всему, далеко не бедствует. Может, в память о тех временах, когда на том месте был ресторан «София»? И я выводил ее, восемнадцатилетнюю девчонку, туда в свет?.. Неужели помнит?.. Или она просто не уверена в моей платежеспособности?.. Скорее всего – последнее. Обычным профессорам нынче даже «Патио-Пицца» не по карману. Что ж, предусмотрительная девочка. Не хочет ставить меня в неловкое положение. Или тратиться самой, если придется вдруг за меня платить… Молодец. Я всегда чувствовал, что Вероника далеко пойдет».

На площади Маяковского профессор свернул направо, в Оружейный переулок. Ему повезло: от подъезда с табличкой «Интерфакс» только что отъехала чья-то «Ауди» с мигалкой и правительственными номерами. Полонский лихо втиснул свой изрядно уже потрепанный «Форд Скорпио» на освободившееся место.

В зал пиццерии профессор вошел, когда часы показывали уже двадцать тридцать: с опозданием, значит, на полчаса. Близоруко оглядел столики (очки он принципиально не носил). Никого похожего ни на прежнюю Веру, ни на ее нынешнюю, телевизионную версию, он не заметил.

Подозвал официанта: «Меня здесь должна ждать девушка…»

– Как ваше имя-отчество? – любезно спросил официант.

Профессор назвался.

– Пойдемте, – радушно улыбнулся тот. – Вас действительно ожидают.

Он провел Полонского к дальнему столику у окна. За ним сидела Вера. Вблизи было видно, как сильно она переменилась. Повзрослела. Похорошела. Прекрасно и дорого одета.

Большая тарелка перед ней была наполнена разнообразными закусками. Вера задумчиво ела, кося глазом в какую-то толстую иностранную газету.

– Извини, я опоздал, – сказал, подойдя, Полонский.

Вера оторвалась от пищи (и от газеты), улыбнулась и оглядела профессора с ног до головы. Результатом осмотра она оказалась, видимо, довольна.

– Присаживайся. Не стоит извинений. – И уже официанту: – Принесите гостю тарелку для салат-бара.

– И бокал белого вина, – добавил профессор, усаживаясь напротив Веры. – Ты очень изменилась, – продолжил он, когда официант отошел. – В лучшую сторону. Я всегда знал, что из тебя выйдет толк.

– Твои уроки, – вернула комплимент Вера. И слегка уколола: – Впрочем, не только твои.

– Да, я слышал.

– Что? – быстро спросила она.

– Что ты родила.

– Было и такое, – слегка улыбнулась Вероника.

– Мальчик? Девочка?

– Мальчик.

– Сколько ему?

– Уже двенадцать.

– Жаль, что он не от меня. Правда, жаль.

– Да, не от тебя. А как твои дочки?

– Уже студентки. Впрочем, я редко с ними вижусь.

– Давно хотела извиниться перед тобой, что испортила тебе карьеру.

– Не стоит. На самом деле тот скандал только пошел мне на пользу.

– Вот как?

– Конечно. Остался бы я тогда на кафедре – и кем бы стал к девяносто первому году – когда у нас все завертелось, закружилось и помчалось кувырком?.. Доктором наук, специалистом по истории партии. К тому же по-прежнему женатым на той толстой дуре…

Официант принес вино и тарелку для салата, Полонский рассеянно поблагодарил его.

– Чем же тебе тот скандал пошел на пользу?

Вера во время этого разговора не переставала есть, и профессор понимал, что это не манерничанье: новая, повзрослевшая Вера, как видно, привыкла ценить свое время. И умела наслаждаться простыми радостями.

– Я почувствовал себя свободным, – пожал плечами Полонский. – Понимаешь: сво-бод-ным. Где хочу, там живу. Куда хочу, туда иду. Никому не докладываю. Ни перед кем не отчитываюсь… Все – другое! И жизнь – другая, и работа!.. Так что ты с этим твоим диким студентом – ну, драчуном тем, – большие умницы. Увели меня из двух тюрем сразу. Одним, извини за каламбур, ударом!

– Ты вправду на меня не сердишься? – чуть кокетливо спросила Вера.

– Конечно, нет! – искренне воскликнул профессор. – У меня у самого смелости бы не хватило: вот так все взять и разом оборвать… А я только когда занялся реальным делом, понял: какая же это туфта – все, чем я раньше жил!.. Все эти съезды, пленумы, левая оппозиция, правая оппозиция…

– Ты так стремительно исчез… И никто не знал, где ты, чем занимаешься…

– А я никому и не рассказывал, – усмехнулся Полонский. – Тогда. Я пошел в помощники. Знаешь к кому?.. – Он выдержал паузу, отхлебнул вина: – К Борису Николаевичу.

– О?!

– Да! Он был тогда в опале – и я в опале. Друг другу мы подошли.

– И ты по-прежнему с ним? До сих пор? – с еле заметной иронией проговорила Вероника.

– Нет, от него я ушел. – Вера едва заметно снисходительно улыбнулась, и Полонский заторопился: – Нет-нет, я ушел от него не сейчас, когда он уже не президент… Давно. Еще в девяносто втором. Когда мы взяли власть и вокруг него, – профессор поморщился, – стало виться слишком много всяких, – он сделал неопределенный жест, – прихлебателей…

– И чем ты занят? Сейчас?

– Сначала ушел в науку. В настоящую. Защитил докторскую. По социологии… Сейчас читаю лекции в Плешке. Консультирую имиджмейкерскую контору. Издал две книжки. Жизнь интересна и многообразна!..

– Не женился? Снова?

– Бог миловал. А ты… Ты – замужем?

– Нет.

– А отец ребенка?..

– Он погиб. Давно. Еще в Афгане.

– Сочувствую.

– Не стоит. Это было давно. Я уже все пережила. Васечка его и не увидел ни разу.

Профессор отхлебнул из своего бокала. Глянул за стекло ресторана, где в московской осенней ночи горели огни реклам, проносились чисто вымытые автомобили и проходили красиво одетые люди. У него возникло ощущение: раньше, тринадцать лет назад, он играл в их дуэте первую скрипку – и никто из них даже на секунду не представлял, что может быть иначе. А теперь они с Вероникой, пожалуй, равноправны. Или даже… Или даже – она брала над ним верх.

Вера, насытившись, отодвинула тарелку. Ее немедленно убрал официант:

– Заменить вам на новую?

Она сделала отстраняющий жест.

– А помнишь, как ты приводил меня сюда? – после паузы вдруг задумчиво спросила Вера. – Когда здесь еще была «София»? Нам подавали баранью требуху прямо на сковороде… Печенка, желудок… Ох, какой вкуснятиной мне тогда это казалось…

Полонскому на секунду почудилось, что глаза Вероники повлажнели.

– Помнишь, как ты меня учил пользоваться ножом и вилкой? – продолжила она.

Полонский кивнул, хотя он такое количество девчушек обучал есть ножом и вилкой, что, убей бог, не мог вспомнить, как это было с Верой.

– А ведь я была тогда влюблена в тебя, Полонский… – глядя в сторону, проговорила Ника.

Профессор ничего не ответил. «Если она хочет начать все сначала, – промелькнула у него мысль, – я не буду против. Она теперь – достойная пара».

– Мне тоже было хорошо с тобой, – произнес Владислав Владимирович, бросая на Веронику (на всякий случай) свой самый лучезарный взгляд.

– Пойди положи себе салату, – сказала Вера. – А то без жены, наверно, голодный. А потом я тебе кое-что расскажу…

…Пока Полонский ел, Вера предавалась воспоминаниям. Она помнила, как они познакомились на экзамене по истории партии… И потом она встретила его в фойе ресторана «Узбекистан»… Как он умыкнул ее и вез в такси по холодным улицам Москвы… Она помнила, как они ездили вместе в Питер. Как шли по майскому Невскому и гуляли по солнечному Петродворцу. И как потом летом они прожили целый месяц вдвоем в его квартире… Для Полонского, как это часто случается с мужчинами, события тринадцатилетней давности остались в памяти только красками, чувствами, запахами. Он поражался ее памятливости на детали. Он с удивлением узнавал картины, что она рисовала перед ним: «А ведь верно!.. Все так и было… Как же я мог забыть?!»

Владислав Владимирович сидел, размягченный едой, вином, ярким ночным пейзажем за окном, красивой и умной женщиной рядом…

– А хочешь, – неожиданно спросила Вера, – я расскажу тебе, что было раньше? До нашей с тобой встречи? Я никогда и никому этого не рассказывала…

– Да-да, конечно, – рассеянно пробормотал профессор.

И она рассказала ему. Рассказала все. Все то, о чем она не говорила никому: ни подругам, ни Баргузинову, ни другим мужчинам. С трудом подбирая слова, делая частые паузы и беспомощно глядя в окно, она поведала Полонскому о трагической ночи на «Нахимове». О том, как погибли ее родители. И о том, что она намертво запомнила лицо человека, погубившего их. И что она искала его все прошедшие четырнадцать лет…

– И вот… – голос ее сорвался. – Я увидела его… В консерватории… В прошлое воскресенье… Извини… Дай мне, пожалуйста, платок…

Она отвернулась к окну, вытирая глаза.

– И ты, – воскликнул потрясенный профессор, – никогда никому не рассказывала об этом?!

Вероника молча, утыкаясь в платок, потрясла головой.

– Да как же ты жила с этим?! Одна?! Наедине со всем этим?!

Она растерянно пожала плечами, полуотвернувшись и пряча рот в платке.

– Официант! – крикнул Полонский. – Воды!

– «Перье», «Святой источник», «Эвиан»? – угодливо изогнулся подскочивший парень. – С газиками, без?..

– Любой, скорее!..

Не дожидаясь воды, Вероника убежала в туалетную комнату.

Возвратилась она не скоро. Пришла с сухими глазами, заново подкрашенная, прямая, строгая.

Села за столик и сказала, глядя прямо в лицо профессора:

– Полонский! Мне нужна твоя помощь.

Пермяков любил похмелье.

Грамотно напиться – тоже отдых. Когда ты с вечера не мешаешь напитки, пьешь только качественный коньяк, мало куришь – по утрянке наступает блаженное, бездумное состояние. Ничего не болит. Тело кажется легким. В голове – ни мысли. Спокойствие необыкновенное.

Главное – удержать это состояние. Ничего не есть. Ни в коем случае не курить. Выпить чашку крепчайшего чая с сахаром. Погрузиться в горяченную ванну… А часикам к двум воскресенья, своего законного выходного, – к тому моменту, когда неприятные ощущения от вчерашней алкогольной интоксикации все-таки возьмут свое – появится тяжесть в голове и ломота в теле, – налить себе пятьдесят граммов водки и, преодолевая отвращение, выпить. А потом – немедленно накатить вторую. Вторая пойдет уже легко. А третья проскользнет и вовсе незаметно. И снова наступит блаженная, бездумная эйфория. И вот тут важно остановиться, не усугублять. Удержать спокойствие и безмыслие до вечера, до конца воскресенья…

Вчера он все сделал грамотно. К вечеру воскресенья в голове еще болталась приятная тяжесть, но мысли уже проснулись, с готовностью выстраивались в стройные ряды. Пермяков спрятал листы с отпечатками в сейф. Пересчитал наличные деньги. Ему понадобится парочка мобильных телефонов. Рация. Машина. Надо купить какую-нибудь развалюху по доверенности.

Пермяков прошерстил записную книжку. Остановился на двух именах, что могут ему пригодиться. С завтрашнего дня можно приступать к подготовительной работе. Не спешить, не нервничать. Он может подождать. Эти два миллиона никуда от него не денутся.

Инна хотела пригласить Нику в ту кондитерскую, что в «Метрополе». Муж говорил, что это лучшее место для воскресных завтраков. Но Ника, похоже, считала иначе. Она предложила Инне встретиться в «Гостиной»:

– Это недалеко от Хаммеровского центра. Там гораздо уютнее и спокойнее. А в «Метрополе» по воскресеньям слишком шумно.

Инна никогда не слышала про эту «Гостиную», но с восторгом согласилась. Она вообще не надеялась, что Ника ей позвонит, как обещала.

Муж, присутствовавший при телефонном разговоре, подозрительно спросил:

– Куда это ты собралась?

– Завтракать с Никой. Это хозяйка «Красотки». Ну, салона, куда я ходила.

– И что – ты сходила в салон, а теперь хозяйка позвала тебя пить с ней кофе? – недоверчиво уточнил Олег.

– Ну да. А что такого? – надменно сказала Инна. – Ты же со своими друзьями – завтракаешь!

Он подавил усмешку:

– Ладно, валяй. Толик тебя отвезет.

– Зачем? Сама доберусь.

Муж сдвинул брови и раздельно сказал:

– Тебя. Отвезет. Толик. Ты все поняла?

Ладно. Напрямую с мужем играть нельзя. Ей даже Ника сказала: «Знаете, Инночка, я давно заметила: с мужиками надо быть похитрее».

Инна пожала плечами:

– Пусть везет Толик. Только тогда – на твоем «мерсе». Для солидности.

Муж расхохотался:

– Может, тебя на метро отправить? Давно там не бывала? Забыла, чем от бомжей воняет?

«Ладно-ладно, издевайся, – подумала Инна зло. – Жизнь переменчива. Сегодня ты на «Мерседесе», а завтра – сам с бомжами».

«Мерс» муж, конечно, не дал. Но и Толика с ней не отправил. Как оказалось, даже не собирался отправлять – охранник на сегодня взял выходной. Олег ее просто проверял, скотина. Ждал, что она заюлит-задергается…

На прощание муж отвесил ей шутовской полупоклон:

– Удачно вам позавтракать, госпожа бизнесменша!

И снисходительно заржал, устраиваясь перед телевизором.

Инна припарковала свой «Рено» прямо у входа в «Гостиную». Поправила перед машинным зеркальцем макияж. Прошлась щеткой по новым ботиночкам от Стефана Келеяна. Взяла с заднего сиденья плащ. Хотя до входа пройти всего пару шагов, пусть все видят, что плащик у нее не простой, а от Джереми Скотта.

Ника уже ждала ее за столиком у окна, просматривала газету – кажется, на английском – и потягивала грейпфрутовый сок.

– Здравствуйте, Инночка! – Ее лицо осветила улыбка.

До чего же приятно, когда тебе улыбаются именно так: широко, по-доброму, искренне.

Инна отчего-то смутилась, долго не могла углядеть, где же вешалка, – плащ неловко болтался на руке.

– А я куртку в машине оставила. Авось не стащат! – беспечно сказала Ника и махнула официанту: – Где здесь раздеваются?

– Гардероб на входе, Ника Александровна, – почтительно ответил молодой официант.

Инна направилась было к гардеробу, но Ника властно приказала халдею:

– Гоша, забери у девушки плащ… Садитесь, Инночка, смотрите меню. Чизкейк здесь – лучший в Москве. Кофе – средненький, так что лучше заказывать двойной. Одну секундочку, ладно?

Ника вернулась к своей газете. Чему-то улыбнулась, достала из сумочки изящный «Паркер» и черкнула на полях жирную галочку.

– «Guardian» меня умиляет! – сообщила она. – На мой взгляд – ошибка на ошибке! Но я говорю на американском «инглише». А британцы думают, что настоящий английский – совсем другой…

Молодец она, эта Ника! Найти ошибку в газете – это же сколько знать надо! Откуда у нее только терпение берется – учить этот дурацкий язык… Сама Инна, если и попадала на семинары по английскому, была готова завыть от тоски.

Ника ответила на ее мысль:

– Я английский учила, когда жила в Америке. Там такая скучища, все равно больше заняться нечем.

Ну и ну, человек жил в Америке, и ему было там скучно! Да если б ее, Инну, кто отправил туда – она бы точно не заскучала, нашла бы, чем заняться! А Ника продолжала:

– Посидела я в Штатах пару лет и вернулась домой. У нас в России интересней. Возможностей больше. И кофе – гораздо вкусней.

Официант принес дымящиеся чизкейки и кофе с маленькими пирожными-безе. Инна осторожно, чтобы, не дай бог, не чавкнуть, отправила в рот кусочек пирога.

Ника держалась гораздо свободней. Она осмотрела свою порцию и махнула официанту:

– Гоша, опять хулиганишь! Я же просила не носить мне горелое!

Официант покраснел, быстро забрал ее тарелку и заменил ей чизкейк. Инна неловко пробормотала:

– А мне нравится, когда чуть-чуть подгоревший…

– Мне тоже нравится, но, говорят, это вредно, – вздохнула Ника.

Инна решила побыстрей сменить тему.

– Ника… а трудно руководить салоном? – поинтересовалась она.

– Трудно, – просто ответила ее собеседница. – Но дело того стоит.

– И вам правда-правда никто не помогает? – не отставала Инна.

– Правда-правда, – улыбнулась Ника. – Но, уверяю, Инночка, у вас бы получилось ничуть не хуже. Начинать, конечно, всегда сложно – а потом пойдет само собой. Хотите поработать у меня, посмотреть, как и что?

Инна грустно вздохнула:

– У меня муж… Он не… – Она мучительно подбирала слова и наконец закончила: – … не захочет.

– Не захочет, чтобы у жены были собственные деньги? – продолжила за нее Ника.

– И это тоже, – пролепетала Инна. – Он говорит, что жена должна сидеть дома и создавать уют.

– Вроде кошки? – усмехнулась Ника.

– Да, кошки. Дорогой, чисто вымытой и причесанной, – не сдержалась Инна.

– Инночка, а вам не скучно все время дома? – тепло спросила Ника. Инна почувствовала благодарность из-за того, что ее собеседница больше ничего не спрашивала о муже.

– Я… хожу в институт. По магазинам. Иногда готовлю, – поспешно, будто оправдываясь, отвечала она.

– А я теперь – не готовлю! – весело доложила Ника. – Когда-то зарок себе дала: сделаю карьеру, заработаю денег и больше ни за что к плите не подойду!

– Неразумный зарок! – услышали они мягкий мужской голос.

Ника резко обернулась – человек стоял у нее за спиной. А Инна уже с любопытством разглядывала высокого, осанистого мужчину с проницательными и незлыми глазами.

– Ф-фу, напугал, Влад! – воскликнула Ника. – Знакомься, Инночка, мой друг – профессор Полонский.

Мужчина слегка склонил голову. Поймал Иннин взгляд и тепло улыбнулся ей. Чмокнул Нику в щечку. А Иннину руку – поцеловал.

Инночка ужасно смутилась. Стыдно сказать, ей уже двадцать один, и маникюр всегда в порядке, и кожа на руках нежная, – а руку ей еще ни разу никто не целовал…

Профессор между тем изящным жестом пододвинул стул и махнул официанту:

– Еще кофе – дамам и мне!

«С ума сойти – «дамам»! – поразилась Инна. – Олег в ресторане всегда говорит «девкам». И только иногда – «девушкам».

Она внимательно разглядывала профессора. Он уже пожилой – наверно, за сорок. Седые волосы. Морщины… Но он такой красивый! Такие дивные руки, длинные пальцы… Небесно-голубые глаза… Этот Полонский чем-то напомнил Инне школьного учителя биологии. В него она была влюблена с пятого по десятый класс – тайно и безответно…

Инночка внимательно рассматривала профессора из-под полуопущенных ресниц и не заметила победных искорок в глазах Ники.

4

Ника была довольна: случайная встреча в «Гостиной» удалась. Полонский дал Инночке свою визитную карточку, и девушка, кажется, обрадовалась… Отлично!

Позавтракав в «Гостиной», Ника ехала домой в приподнятом настроении. Она машинально переключала передачи, поглядывала в зеркало заднего вида, давила на газ или тормоз. Но мысли ее были далеки от влажной осенней дороги.

С чего начать борьбу с Соломатиным? Не с поисков же киллера – это было бы слишком пошло, дорого и банально.

Ника не может бодаться с убивцем лоб в лоб. Не те весовые категории.

Гораздо лучше подобраться к нему с тыла. Нащупать слабое место там, где он и не ожидает подвоха. Но как найти брешь в глухой обороне противника?

Для начала Ника решила покопаться в Интернете. О чем там только не пишут! Наверняка и о Соломатине не раз упоминали. В пятницу она задержалась на работе и оседлала компьютер своего рекламиста Петюни – только его «машина» была подключена к сети.

Ника ввела в поисковую систему ненавистные фамилию и имя. Ее тут же отослали на сайт «Паблик. Ру», где отслеживались все газетно-журнальные публикации последнего десятилетия.

Оказалось, что пресса не единожды перемывала косточки Соломатину. И в основном его имя звучало в связи с делом двухлетней давности: компания, которую возглавлял Олег Петрович, неожиданно получила крупный и богатый заказ на поставку компьютеров и оргтехники для правительственных структур. Газеты тогда глухо намекали, что такой выгодный подряд Соломатин получил не просто так. Наверное, домысливали журналисты, кого-то из чиновников на самом верху он хорошо подмазал. Газеты пытались строить домыслы… Пытались отследить связи предпринимателя… Государственная налоговая служба вроде бы даже пробовала возбудить против бизнесмена дело… Но потом как-то само собой все стихло. Сошло на нет. Имя Соломатина исчезло с газетных полос. И, судя по преуспевающему виду, с каким бизнесмен сидел на сцене у Спивакова, ничем плохим лично для него эта история не кончилась. А скорее – закончилась даже чем-то хорошим, денежным. Может, только у него появились недруги в налоговой полиции. Так у кого из серьезных бизнесменов их нет!

«Эта история двухлетней давности – уже зацепка, – решила Ника. – С нее мы и начнем копать…»

Гораздо больше Нику беспокоило другое.

Неделю назад она обнаружила, что за ней следят. Не очень-то она и расстроилась. И уж по крайней мере – не испугалась. Подумаешь, новость – Баргузинов опять проверять ее вздумал. Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы по ночам ее грело.

Но нынешние «хвосты» оказались какими-то странными. Если их приставил Иван, то почему же он так взъярился тогда, в воскресенье? Почему решил, что на Спивакова она ходила с любовником? С чего Баргузинову тогда подозревать ее? И устраивать тот ужасный скандал? Что, наружное наблюдение ему ничего не докладывает? Или докладывает – но не так? Может, у ребят, сидящих у нее на хвосте, с Баргузиновым какие-то свои счеты? Они специально ему гадостей наговорили?

Ведь тогда, на концерте Спивакова, Ника сидела ниже травы тише воды. Болтала с подругой, в буфет не ходила, ни с кем не кокетничала. Даже словом с посторонними не обмолвились. Не к Диброву же с его биноклем Иван приревновал? Да так, что залепил пощечину?!

Разъяренный Баргузинов ушел неделю назад. Но слежка за Никой продолжалась. Она без большого труда вычислила, на каких машинах ведется наблюдение, а с одним из «следопытов», белобрысым парнишкой, что целыми днями крутился возле ее салона, Ника даже здоровалась. Пацан, нимало не смущаясь, отвечал с глумливой ухмылкой: «И вам не хворать, Ника Александровна!»

У Ники была мысль пробить номера машин-»следопытов» через гибэдэдэшную программу, только все руки не доходили. Да и потом: выдаст ей компьютер информацию – владелец Пупкин Семен Семеныч, проживает там-то… И что дальше? Она приедет к нему домой и потребует ответа? Спросит грозно: «На кого, гад, работаешь?» Несерьезно как-то. Может быть, подключить к делу службу охраны собственного салона? Нет, ни к чему. Неудобно вмешивать подчиненных в семейные дела. А она была почти на сто процентов уверена, что слежка – именно семейное дело. Типичный баргузиновский прибамбах.

Когда Ника с профессором ужинали в «Патио-Пицце», на парковке у метро «Маяковская» их ждала бежевая «девятка» с двумя знакомыми рожами внутри. Одна из рож не поленилась заглянуть в ресторан, выпить у бара кружечку пива и смерить Нику подозрительным взглядом. Она встретилась с братком глазами – хоть бы маскировался тщательней, что ли! – и демонстративно погладила Полонского по щеке. Пусть сообщают Баргузинову, что его гражданская жена даром времени не теряет. Ника старалась держаться уверенно и свободно, но в душе ужасно злилась на Ивана: зачем он ставит ее в неловкое положение? Вдруг кто-то из ее знакомых – да пусть тот же Полонский! – обнаружит, что за ней так грубо и бесцеремонно присматривают?!

…К тому моменту, как Ника миновала пост ГИБДД и выехала из города на Осташковское шоссе, решение уже созрело. Она сегодня же позвонит Ивану и решительно скажет: «Слушай, хватит валять дурака. У нас с тобой все кончено, и «хвосты» свои убери».

Минут через десять Ника уже въехала в поселок. Дедуля-охранник увидал ее «БМВ» издали, поднял шлагбаум. Братки, что жили в поселке, обычно проезжали пост на полном ходу, грозно визжа покрышками. А Ника никогда не ленилась притормозить и сделать охраннику ручкой. Дедушка всегда радовался ее приветствию, расплывался в улыбке. Сегодня он даже не поленился спуститься из своей будки-курятника и подойти к Никиной машине.

– Супруг ваш уже подъехал, – сообщил ей охранник.

«Отлично, на ловца и зверь бежит, – подумала она. – Значит, Иван решил сам приехать и выяснить отношения».

Но Баргузинов выяснял отношения как-то странно. Он ждал ее не дома, а за два квартала до него – перегородив своим джипом дорогу. Ника пожала плечами, затормозила, вышла из машины. Спросила с улыбкой (Иван стоял на дороге, грозный, словно статуя Командора):

– Ты чего здесь? Пошли домой…

Ника успела заметить, что сквозь щелку в заборе за ними наблюдает выводок востроглазых пацанов – в соседнем доме проживал старичок-генерал с многочисленными внуками.

– Нам надо поговорить! – сквозь зубы процедил Иван.

– Ну и поговорим дома, – пожала плечами Ника. По насупленному виду Баргузинова она поняла, что тот настроен на серьезную ссору. Отлично, она тоже к ней готова. Только не на виду же у соседей!

– А где твой старый хрен? – спросил Баргузинов.

Из-за забора явственно слышалось мальчишеское хихиканье.

Ника подавила злость, показала глазами на место, где пряталась стайка любопытных пацанов, и спокойно сказала:

– Иван, мы все обсудим дома.

Она хотела добавить: «Не позорься!» – но удержалась. Зачем понапрасну его сердить? Им и так предстоит весьма неприятная беседа.

За ту минуту, пока они ехали к дому и парковали машины (свой джип Иван в гараж не погнал, оставил во дворе), Ника уже определила схему разговора: «Иван, мы взяли друг от друга все, что могли. Наши отношения себя изжили. Я могу тебя уверить в том, что «старый хрен» – всего лишь мой деловой партнер. Но – не буду. Потому что теперь – это мое личное дело, и тебя оно не касается. Наша любовь прошла, помидоры давно завяли. Настало время поставить точку и расстаться друзьями».

Но, как иногда бывает в математике (и тем более в человеческих отношениях), разговор пошел совсем не по заданному алгоритму…

Иван прошел в гостиную, машинально принял чашку со сваренным Никой кофе. Он почему-то избегал ее взгляда. Смотрел куда угодно, только не на нее. Ника устроилась в соседнем кресле, выжидательно взглянула на него… Баргузинов сказал наконец – его голос звучал хрипло и неуверенно, что ему вовсе не шло:

– Ника, я буду с тобой откровенным. Мне это решение далось тяжело… Ника, понимаешь, я понял… Это так смешно, – он нервно засмеялся, – так смешно и глупо…

Она терялась в догадках. Чего такого Иван надумал? Ника коснулась его руки, подбодрила:

– Баргузинов, не узнаю тебя! Чтоб ты – и смущался?! Говори быстрей!

– Да, я смущаюсь! – сказал он громко. – Смущаюсь, как последний идиот!

– Влюбился, что ли? – предположила она. – Девчонку молодую себе нашел?

– Тебя это волнует? – Он цепко взглянул на Нику.

– В общем-то, нет. – Она равнодушно пожала плечами.

В камине потрескивали дрова. Огонь увлеченно лизал поленья, подмокшие деревяшки посвистывали.

– Почему дрова мокрые? – неожиданно спросил Иван. – Опять забыли в дом занести?

– Не занесли. Только уже под дождем спохватились… Они еще высохнуть не успели, – призналась Ника.

– Бардак! – резюмировал Иван, презрительно пожав плечами.

Это был прежний Баргузинов – сердитый, строгий, уверенный в том, что без него Никина жизнь пойдет под откос.

– А какого черта ты тогда руки распускал? – фыркнула Ника. – Сам скандал начал, сам – ушел, а теперь еще на меня наезжаешь! Следил бы сам за своими дровами!

Он опустил голову:

– Ну… это… в общем, я извиняюсь.

Раньше Ника бы опешила. Иван – извиняется перед ней? Извиняется? Смущается, словно школьник? Да раньше за его «прости» она бы ему на шею бросилась, зацеловала бы, растаяла в его объятиях!

Но то было раньше. А сегодня Ника разъярилась. Она вспомнила, как прикладывала холодный компресс к щеке, на которой остался след от Ивановой руки, как Васечка утешал ее и плакал вместе с ней…

– Поздно извиняться, – холодно сказала она. – Ушел твой поезд, ясно?

– Ника… – Он потерянно посмотрел на нее. – Ну прости меня, я… я погорячился!

Ника не верила своим глазам. Баргузинов даже говорить стал на пару тонов ниже, его голос звучал мягко, вкрадчиво – вылитый профессор Полонский! Заболел он, что ли? Может, у него СПИД нашли?

– Ты, часом, не заболел? – Она постаралась, чтобы в голосе прозвучали презрительные нотки.

– Да, заболел, – сказал он спокойно. – Тобой. Я заболел – тобой. Люблю тебя, дуру, ясно?

Вот тебе, Никочка, и Юрьев день!

Иван вскочил с кресла, нервно прошелся по гостиной. Его голос креп, набирал обороты:

– Ника, коза! Старушка, я понял! Понял, что без тебя не смогу!

Он подошел к ее креслу, опустился рядом на пол, взял ее руки в свои:

– Мы столько пережили вместе. Вместе работали… Боролись… И я… я ни разу не говорил тебе, что я тебя – люблю.

Ника ошарашенно смотрела на Ивана. Не может он говорить таких слов. Это не его метод, это бред какой-то… Неужели он ее разыгрывает? Зачем?

– Иван, ты и вправду заболел. С головой поссорился, – сказала она твердо.

Вместо ответа он приник к ее губам. Поцелуй был не сильно страстным, как всегда. Сегодня его губы касались ее губ осторожно и нежно.

– Ника, давай начнем все сначала, – сказал он, разомкнув объятия.

Она недоверчиво смотрела на него. И начинала понимать, что Баргузинов действительно не шутит.

До Ивана наконец дошло – спустя сколько лет! – что женщине нужна любовь, нужны нежность и забота, а не только стопки баксов, придирки, окрики и сильный, грубый секс.

Ах, Иван, если бы ты понял это немного раньше… Хотя бы год назад понял! И стал бы жалеть меня, и прижимать к груди, и утешать, если я плачу…

А теперь – поздно.

Ника сказала устало:

– Иван, ты опоздал…

Она тоже вскочила с кресла, встала перед ним – он по-прежнему сидел на полу. На ее глаза навернулись слезы.

– Знаешь, что я тебе скажу! Ты ночами прятался в своей спальне и счастливо храпел. А знаешь, каково было ночами – мне? Когда я сидела без сна, и вспоминала, и думала? Ты хоть раз спросил меня, каково это – потерять любимых родителей и знать, что ты даже не можешь за них отомстить? А после этого… банка? Ты интересовался, каково мне было одной в Америке? Когда я каждый день ждала, что ко мне – придут? Придут и небрежно спросят: «Мадам Веселова? Мы тут к вам по поводу кредита…» Тебя волновали мои проблемы? Да черта с два! Ты всегда жил, как хотел! Лишь бы тебе было хорошо и комфортно!

Он слушал ее, не перебивая. Ника вошла в раж, заговорила громче:

– Так вот, получай! Врать не буду, в чем-то ты меня устраивал. Мне было хорошо с тобой – но только так, местами. С тобой классно трахаться, ну и ночами гулять не страшно. Вот и все. А я хочу жить с человеком, на которого можно положиться, кто никогда не подведет, кто всегда успокоит…

– Я никогда тебя не подводил, – сказал он глухо.

– Ладно, не подводил, – согласил она. – Зато – доводил! Меня тошнит от твоих «молчи, женщина» и «бабе место на кухне»!

– Ника, ну что такое с тобой! Я же никогда тебе ничего не запрещал! Хочешь работать – работай! Хочешь на концерт – иди!

– Ага, иди – а за тобой мои холуи присмотрят!

– Какие холуи? – спросил он удивленно.

– Твои холуи! Меня даже Катька спросила, разволновалась: «Кто за тобой следит?»

– Когда это было? – настороженно-цепко спросил Иван.

– А то ты не знаешь?! В то воскресенье, на Спивакове!

– За тобой никто не следил, – твердо сказал Иван.

– Ага, ври больше! Хоть бы покраснел для приличия! – горячилась Ника.

В его глазах промелькнула тревога?

– Ника, я действительно никого не просил за тобой следить!

– Слушай, хватит меня за идиотку держать! Ты сам меня только что про «старого хрыча» спрашивал! Откуда ты знаешь про хрыча?

Иван непривычно терпеливо объяснил:

– Петька, ну, Крамаров, в «Патио-Пицце» ужинал. Он тебя знает. Сказал мне, что ты с каким-то дедом миловалась.

– Да что ты мне гонишь! Какой там Петька? Два жлоба на бежевой «девятке» ждали на парковке. И у салона они же крутятся. Еще двое их сменяют.

– Ника, поверь мне! Я тут ни при чем!

– Ладно, ты всегда – ни при чем! Я жизнью рискую – а ты ни при чем! Мне плохо – ты тоже ни при чем. Главное, чтобы тебе – хорошо…

– Ника, ты не права, – устало сказал он. – Просто… я не такой человек. Не умею я эти сю-сю-пусю разводить.

– Ну и ищи себе бабу по зубам! Солдатку! Мазохистку! Деревенскую дуру!

«Господи, что я несу?» – успела подумать Ника.

В глазах у Ивана промелькнула ярость.

– Значит, вот ты как, – сказал он спокойно. – Ну что ж, я все понял. Ищешь врага. Объявляешь войну. Хорошо, пусть будет война. И будет тебе враг.

– Вот так бы с самого начала! А то развел мелодраму: «Люблю! Жалею!»

– Я действительно любил тебя. И жалел, – ответил он. – Но теперь понимаю, что это тебе – не нужно. Хочешь повоевать. Что ж – давай повоюем.

Он подобрался, глаза сузились. Теперь на Нику смотрел прежний Иван – жесткий, самоуверенный, решительный.

– Что ж, красавица. – Он легко встал на ноги. – Вот тебе мой первый ход. Ты думаешь, что все документы, по которым ты – Веселова, уничтожены. Так вот, дорогая, ты ошибаешься. Твой старый паспорт остался у меня. В него, если ты помнишь, вклеена очень милая фотография… И такая же фотография – на твоей медицинской карте в клинике пластической хирургии. Как ты думаешь, кому-нибудь эти сведения пригодятся?

Ника задыхалась от гнева:

– Я всегда знала, что ты – сволочь. Но не думала, что до такой степени…

– Извини, уж каким родился. Так что успехов тебе с твоим дедком! Он будет рад узнать, кто ты на самом деле такая!

– Не делай этого! – не удержавшись, взмолилась она.

Полонский прекрасно знал, что она – Веселова, но Нике совсем не хотелось, чтобы профессор проведал о ее афере с кредитом и почему она на самом деле изменила внешность. Конечно, Владислав ее не сдаст. Но и помогать больше никогда не будет. Он чистоплюй, интеллигент. И использовать его надо интеллигентно.

– Ясно, значит, с дедулей у тебя – роман, – констатировал Баргузинов. – Тогда вот еще что. Если ты помнишь, кредит оформлялся на твое имя. А я – и рядом не стоял. Так что тебя не трогали только до тех пор, пока я играл на твоей стороне. Теперь же, как ты просила, у нас – война.

Ника смотрела на него, прикрыв ладонью рот. Боже мой, и этому человеку она доверяла? С ним делила кров и постель? Ну сколько же можно ошибаться!

Баргузинов наслаждался ее смятением. Он повернулся на каблуках и направился к выходу. В дверях остановился, сказал на прощание:

– Так что подумай, курочка, – нужно ли тебе со мной ссориться…

– Негодяй! – выдавила она.

– А ты только так и понимаешь, – спокойно ответил он.

И вышел из гостиной.

«Форд Скорпио» Полонского остановился возле кирпичного девятиэтажного дома в Сокольниках. Профессор заглушил мотор и выскочил из-за руля. Открыл перед дамой дверцу автомобиля. Кажется, такого рода старомодный знак внимания оказался внове для Инны. Она слегка смутилась, растрогалась даже, однако царственно выплыла из машины. Полонский щелкнул центральным замком автомобиля, взял девушку за руку и, нежно касаясь, повлек к подъезду.

Прошло четыре дня со времени знакомства Полонского с Инной. Они встречались два раза. Сегодня, на третье свидание, профессор пригласил девушку к себе домой. Она не возражала. События, вопреки личным традициям Влада, развивались слишком стремительно. Он сам удивлялся тому, что звонит Инночке каждый день. Но успокаивал себя тем, что это просто игра. Поручение, которое он взялся выполнить.

Владислав понимал, что игра с Инной Соломатиной, в которую он оказался вовлечен по милости Веры-Ники, опасна. Более того, она может оказаться для него смертельно опасной. Если об их романе прознает муж, тому ничего не стоит отдать своей охране приказ: избить профессора до полусмерти. Или вовсе – закопать его. Полонский, встречаясь с молодой женой крутого бизнесмена, ходил по лезвию ножа.

Но – странная вещь! – чувство опасности вдруг сделало их отношения острожеланными для Влада. При мысли об Инне он уже не испытывал равнодушие или скуку, которыми столь тяготился в своих прежних любовных приключениях. Ни тени серости, вялости или усталости. Никакой запыленности! Давно забытое чувство: острота, яркость, свежесть. Он ощущал себя с рядом Инной словно двадцатилетним мальчиком. Он хотел ее и, кажется, уже полюбил ее с той силой, с какой был способен любить только в молодости.

К тому же девушка оказалась отменно хороша. Что за типичное дитя юного поколения! Что за великолепная смесь наива, цинизма, капризов и неуверенности в себе!

Открывая перед Инной дверь подъезда, Полонский еще раз оглядел сзади ее фигурку: высоченная, длинноногая, в коротюсеньком пальто и высоких сапогах. Он уже чувствовал к ней вожделение.

В своей квартире Владислав дал Инне время освоиться. Спросил, что она пожелает пить, получил ответ: «Мартини», – и скрылся на кухне. Когда он вернулся в комнату, Инна бродила вдоль стеллажей с книгами, занимавших три стены профессорского кабинета от пола до самого потолка.

– Вы все это читали? – спросила она с почтительной смесью восхищения и недоверия, обводя головой полки.

– Почти все, – улыбнулся Полонский, передавая ей мартини со льдом и лимоном.

Инна изрядно отхлебнула из бокала на высокой ножке и кивнула на стену над рабочим столом профессора, где на малом свободном от книг пространстве висело три фотографии:

– А это кто?

– Две девушки – это мои дочери. Здесь они на стажировке в Англии, сняты перед Вестминстерским аббатством.

– Я там тоже была… Но не училась, а просто на экскурсии… А они у вас – совсем взрослые, почти как я…

– Инна, я вам не гожусь в отцы, – произнес Владислав, пристально глядя на девушку. – Я с вами чувствую себя подростком.

– Правда? – вспыхнула глазами Соломатина, довольно улыбнулась и поспешила переменить тему: – А это – те самые?.. – спросила она с восхитительной непосредственностью, почти с благоговейным ужасом, кивнув на вторую фотографию в скромной рамке.

– Те самые, – усмехнулся Влад.

На втором фото был изображен он, Полонский, в белой рубашке с распахнутым воротом – еще более моложавый, чем сейчас, худой, белозубо улыбающийся. Рядом с ним, обняв профессора, в такой же непосредственной позе, в распахнутой на груди рубахе, радостно улыбался первый президент России. Третьим на снимке, в неком отдалении от двух центральных персонажей, помещался, так же по-летнему неформально одетый, с длинной прической «под баранчика», молодой Явлинский: тот улыбался, но скупо, как бы зная себе цену и не намереваясь расточать улыбки по любому поводу.

– Это было в девяностом году, – пояснил Полонский. – Ельцин приезжал в пансионат, когда мы писали программу «500 дней».

– И вы… – с изумлением начала Инна, но сразу осеклась. Однако профессор отчего-то понял, что она хотела сказать: «И вы, с такими связями, живете не на даче в Барвихе, а в двухкомнатной квартире?.. И вы – не министр, и ездите не на «мерсе», а всего на старом «Форде»?..»

– Свобода, – туманно пояснил Полонский. – Свобода, испытание силы.

Инна восхитилась:

– Ух!.. Вы сами придумали?

– Нет, Бердяев.

– А-а, – протянула она неуверенно.

«Кажется, она где-то слышала фамилию, – усмешливо подумал Влад, – но неточно представляет себе, кто это».

– А вот такое же фото есть у моего мужа! – радостно воскликнула Инна, меняя тему. – Ну, то есть там на нем – мой муж, а здесь – вы.

Она указала бокалом на третью, последнюю, фотографию из числа висевших на стене. На ней опять были изображены первый президент и Полонский. Только здесь оба находились в Георгиевском зале Кремля, и празднично одетый Ельцин цеплял на лацкан профессору награду.

– Мой муж, – с гордостью продолжила Инна, – получил орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени.

– У меня – третьей степени.

– А какая выше?

– Первая.

– Значит, у вас – выше? – с восхитительной смесью восторга (перед ним, Полонским) и разочарования (мужем) протянула Инна.

– Вообще-то да. А за что ваш супруг получил орден? Если не секрет?

– Он поставлял для Кремля и Белого дома мебель. Ну, и всякие там компьютеры, ксероксы…

«Вот ведь сволочь, – неожиданно зло подумал Влад об Иннином муже. – Утопил родителей моей Верочки. Испортил ей всю жизнь, искалечил молодость… И живет себе, в ус не дует. Жирует, ордена получает… Засранец!.. И мало того что миллионер – ему такая замечательная юная лапочка досталась. И ведь не ценит ее, скотина такая!.. Иначе Инна не пошла бы ко мне домой… Нет, пора, пора наставлять рога толстозадому!..»

– Знаете, Инна, вы прелесть, – сказал профессор, придавая своему голосу особенное, бархатное звучание. Он знал, что его тембр оказывает на женщин исключительное воздействие. Он полыхнул Инне прямо в глаза своим небесно-голубым взглядом. Затем подлил из ледяной бутылки мартини Инне и себе. Продолжил:

– Вы так красивы… И так милы… Вы настолько очаровательны, что я просто теряю голову…

Инна полузакрыла глаза. На ее щеках появился легкий румянец.

– Давайте, Инна, выпьем с вами на брудершафт.

– Давай, – прошептала она. И тихо добавила, глядя Владу прямо в глаза: – Целоваться будем?

…Полонский проснулся, когда начало вечереть. В незавешанное окно светило закатное, по-осеннему красное солнце. Влад лежал поперек наспех застеленной тахты. Во всем теле он ощущал восхитительную бодрость, свежесть, молодость. «Кажется, я сумел удивить девушку своими способностями, – в полусне подумал он. – И сам, признаться, удивлен. Подумать только, три раза. В моем-то возрасте. Кажется, я пробил ее. Ей понравилось. Я все сделал, чтобы ей понравилось. Она так кричала…»

Инна, голенькая, сидела на краю тахты и плакала. Полонский подвинулся к ней, нежно погладил по бедру. Прошептал:

– Что ты, маленькая? Что с тобой?

– Я такая дура… – сквозь всхлипы прошептала она. – Такая дура… Не то что эта ваша Ника… Я ничего не знаю… Не умею… Зачем я только вышла за этого жирдяя…

– У тебя еще все впереди, – прошептал Влад. Привстал, заключил ее в объятия. – И мне было очень хорошо с тобой…

– Правда? – повернула она к нему радостно просиявшее, исплаканное лицо.

Ника никак не могла привыкнуть к статусу клиентки детективного агентства «Павел». Быть Катиной подругой и ее верной напарницей по театрам-концертам ей нравилось гораздо больше. (Сколько раз Паша Синичкин ворчал, что они шляются невесть где, вместо того чтобы спокойно посмотреть телевизор!)

Теперь же детектив Павел Синичкин встречал ее не дома в стареньких трениках, а в офисе и во вполне приличных джинсах. Она платила ему деньги, принимала собранную информацию и еле удерживалась, чтобы вообще не перейти на «вы».

Секретарша Синичкина, остроносая и вездесущая Римка, подавала ей кофе. Паша басовито прокашливался, открывал кожаную папку и начинал свой доклад.

Сегодня кофе был вполне приличным, а Паша выглядел важным до комичности. Он с умным видом перебирал какие-то документы и все не спешил приступать к отчету.

Ника, хотя и сгорала от нетерпения узнать свежие новости, не удержалась, посоветовала:

– Пашунь, да будь ты попроще!

Он шумно захлопнул открытую было папку, отшвырнул ее в дальний угол стола. Вздохнул.

– Эх, Никочка… Я тебя просто огорчать не хочу.

Сердце екнуло.

– О чем ты, Паша? – нетерпеливо спросила она.

– Считай, с твоим заданием я не справился, – ответил он, твердо глядя ей прямо в глаза.

Она никогда не поверит, что Синичкин не смог справиться с таким пустяком – не смог установить, кто за ней следит.

– Да быть не может! Неужели машины краденые? Никогда бы не подумала… Они так уверенно держались…

Паша вздохнул:

– Были бы краденые – никаких проблем. Разобрались бы в два счета. Все гораздо сложней.

– Да чего же тут сложного?! Хватит, Паша, мутить! – начала сердиться Ника.

Синичкин поднял руки:

– Все, сдаюсь, не тяну, не мутю, то есть не мучу… Рассказываю. За тобой следят сотрудники охранного агентства «Тигрус». Две смены по два человека, с восьми до четырех и с четырех до двенадцати. Ночами тебя не трогают. У ребят стандартное задание: устанавливать твои привычки, связи, контакты. Если кто-то из контактирующих с тобой кажется им подозрительным, они – на свое усмотрение – или просто вносят человека в отчет, или один из двоих отправляется за ним.

– Но зачем им это? На кого они работают? – подалась вперед Ника.

– В этом-то и проблема, – печально вздохнул Синичкин. Впрочем, он быстро добавил: – Пока – проблема. «Тигрус» открывали в свое время ребята из КГБ. И работают они, по слухам, не только на обычных заказчиков, но и на контору. Наверняка не скажешь. Обстановочка в «Тигрусе» – дай бог. Секретность дикая. С заказчиками встречаются на конспиративных квартирах. Я всех знакомых на уши поднял – ничего не выходит. Узнал только, что тебя заказало частное лицо, не фирма. И фамилию заказчика узнал.

Паша замолк.

– Ну так говори! Что ты молчишь!

– Чего уж говорить… Иванов Николай Дмитриевич. Знаком тебе такой человек?

«Папа!» – мгновенно вспыхнула мысль. «Зовут – как папу», – тут же поправила она себя.

– Псевдоним? – уточнила Ника.

– Конечно, – заверил ее Павел. – Я интереса ради проверил – в Москве Николаев Ивановых – более пяти тысяч. И многие подходит по возрасту и по приметам.

– Ты и возраст узнал?

– Ага. От тридцати до сорока. Темный шатен, глаза серые, нос прямой.

– Особые приметы: таковых не оказалось, – прошептала Ника.

Она опустила голову. Задумалась. Значит, Иван ее не обманывал. Это действительно не его метод – нанимать людей из охранного агентства и платить им немалые деньги. У него собственных холуев хватает. Но кто же тогда? И зачем?

– Паша, у тебя есть шансы узнать что-то еще? – требовательно спросила она.

– Есть. Но мало, – честно ответил Синичкин.

– Используй их! – Ника не смогла удержаться от приказного тона.

– Слушаюсь, – вздохнул Павел.

– А я пойду со своей стороны, – сказала Ника. – Постараюсь припомнить, кому я насолила… Так насолила, чтобы за мной устраивали настоящую слежку… Кстати, сколько эти охраннички получают?

– Тридцать долларов в день. Значит, с заказчика дерут триста долларов в сутки…

– Не слабо. Уже больше трех тысяч набежало. Интересно только, зачем им выбрасывать такие деньги?

– Может, ты наркотой торгуешь? – совершенно серьезно предположил Павел.

– Если бы, – вздохнула Ника.

Она была уверена: за прошедший год она не делала ничего такого, чтобы ею занялся криминал. Единственное, что возможно, – слежку организовал Соломатин. Значит, убийца опять подстраховался? Он как-то узнал, что она – это она? Понял, почему Ника подружилась с его женой? И решил взять ситуацию под контроль. Может, не столько проследить за ней, сколько – напугать. Чтобы она и думать не смела ему мстить.

Но, позвольте, ведь слежка началась еще до того, как Ника впервые встретила Соломатина!.. Катя сказала, что ее «вели» еще до концерта Спивакова… До того, как она узнала на сцене убийцу. Но кто же тогда? И зачем?

Неужели слежку организовал кто-то из ее прошлого – того прошлого, когда она еще была молодой бизнесвумэн Верой Веселовой и брала пятимиллионный кредит? Но почему тогда ее до сих пор не убили? Или не попросили вернуть деньги – с процентами? Они выжидают, выясняют, кто за ней стоит?

…Ответ на этот вопрос Ника получила в тот же вечер. Ей домой позвонил вежливый баритон:

– Ника Александровна? Вам привет от Веры Веселовой. Ей очень нужны деньги. Два миллиона долларов.

Как ни странно, Ника была почти готова к этому разговору. У нее даже хватило куражу глумливо переспросить:

– А три ей не нужно?

Звонивший замешкался – на сотую долю секунды. Потом его голос заледенел:

– Ника Александровна, я не шучу.

– Чем докажешь, на кого покажешь? – внутренне холодея от страха, продолжала издеваться она.

– Понедельник. Пятнадцать ноль-ноль. Угол Пречистенки и Староконюшенного, – выдал он в телеграфном стиле.

– Как я…

Но звонивший уже отключился.

Ника так шваркнула трубкой об аппарат, что с журнального столика свалилась ваза с печеньем.

«Формула победы», чтоб ей пропасть! Ее узнали! Узнал кто-то из того банка!

Но ведь «Империя-банк» крахнулся. Чуть ли не самым первым из всех «новых русских» банков. В начале девяносто пятого Центробанк отозвал его лицензию. Начальника кредитного отдела так и не нашли. Председателя правления вместе с охранником и водителем расстреляли на двадцать третьем километре Минского шоссе. Председатель совета директоров скрылся в неизвестном направлении, растворился вместе с семьей где-то на просторах планеты.

Баргузинов клялся, что о ней все забыли! Он врал, он опять ей врал!

«Я не пойду на эту встречу! – в ужасе думала Ника. – Я уеду! Сейчас же, немедленно!»

Она вскочила и кинулась было будить Васечку, собирать его и свои вещи… Сделала пару шагов. Остановилась. Задумалась. Вернулась обратно на диван.

«Что-то я распсиховалась, – успокоила она себя. – Сбежать мы всегда успеем. Может, сначала все обдумать?»

В голову пришла шальная и элегантная в своей простоте мысль: а может, этот звонок – дело рук Баргузинова? Он же грозился ее «проучить» – вот и учит. Натравил кого-то из своих друзей. В пугалки играет. А она дергается и чуть не срывается вместе с сыном в осеннюю ночь – бежать за границу…

«Спокойно, Ника! – велела она себе. – Не спеши. Нужно все просчитать».

Ника прокрутила в уме разговор с шантажистом. Вспомнила его полусекундное замешательство, когда она сбила его с толку неожиданным вопросом. Может, этот враг не так уж и страшен… По крайней мере, он страшен не настолько, чтобы ей немедленно все бросать и уезжать из страны.

Убивать ее шантажист не будет. Хотя бы до тех пор, пока она ему не заплатит. А любой шантажист, Ника знала из боевиков, дает своей жертве время для того, чтобы собрать деньги. Время… Оно у нее еще есть.

5

Инна и Влад гуляли по аллеям парка «Сокольники».

Полонский сегодня с утра прочитал две пары в Плехановском и сбежал пораньше, не стал даже заезжать на основную работу, в «Имидж ап!». «Веду себя как школьник, честное слово», – с неудовольствием выговаривал он сам себе – а внутри все ликовало, оттого что он вот-вот увидит Инну.

Она приехала на метро, веселая, запыхавшаяся. Профессор с удовольствием смотрел на приближающуюся тонкую, длинную, стильно одетую фигурку. Инна подошла, порывисто обняла, поцеловала его. Ликующе зашептала в ухо:

– Мой уехал в командировку! В Швейцарию, на десять дней!.. Я сегодня смогу даже остаться у тебя!..

– А охрана? – прошептал профессор, не выпуская ее из объятий. – Горничные, консьержки?.. Частные детективы?..

– Охрана уехала вместе с ним. Горничную я отпустила. Консьержка у нас – слепая дура… Так что я свободна. Как ветер! Пошли гулять? В парк! Слушай, я сто лет не гуляла в парке. Вдвоем. Пойдем, а?

Полонский улыбнулся, согласно наклонил голову. Инна подхватила его под руку.

…Низкое небо. Осень. Пустынные асфальтовые аллеи, заваленные желтыми листьями. Черно-желтые влажные деревья.

– Как хорошо! – восторгалась Инна. – Такой теплый воздух. Влажный. Чистый…

– А разве у тебя на даче плохо? – испытующе спросил Влад.

– Плохо, – убежденно сказала она. – Там нет тебя.

Профессор не нашелся, что ответить.

Они гуляли в Сокольниках почти до темноты, до вдруг заморосившего дождя. Забрели в самую глушь парка, куда доносились свистки невидимых из-за деревьев электричек.

– Это Ярославская дорога. А по Сокольникам, по лесу, можно перейти в Лосиный остров, а потом, лесами, – до самого Александрова… А потом – и до Архангельска… – мечтательно рассказывал Влад.

– Все-то ты знаешь…

– Ну, это не бог весть какие знания… – усмехнулся профессор.

– А ты-то сам в эти леса уходил? – лукаво спросила Инна.

– Уезжал. На велосипеде. Не до Архангельска, конечно, а до Черноголовки доехал…

– Ух ты!.. Давай и мы уедем? Уйдем в лес? В партизаны?

– Ну, нет. Я люблю комфорт. Горячую ванну. Теплый ватерклозет. Микроволновую печь…

– А у тебя нет где-нибудь избушки – с ванной и микроволновой печкой? Куда мы могли бы уехать? Ото всех, ото всех, ото всех?

– У меня – нет, – подчеркнуто холодно произнес профессор, отстраняясь от нее.

– А давай… Давай тогда сбежим за границу… А? Только ты – и я? И никого больше?

– Давай. Только… Только мне сорок семь, а тебе – девятнадцать…

– Двадцать один, между прочим!

– Все равно. Ты годишься мне в дочки. Хочешь, я тебя удочерю?

– Я сейчас тебя уматерю, па-па-ня!.. Подумаешь, удивил: сорок семь! Ну и что, что сорок семь? Ты еще лет тридцать будешь вполне ого-го-го. Я по твоим способностям сужу. Монстр настоящий!.. А через тридцать лет я сама стану старухой… Тебя буду в колясочке возить. По Лазурному берегу. Из Ниццы – в Канны, а потом – в Монте-Карло… И обратно…

– На Монте-Карло деньги нужны, лягушка ты путешественница!..

– А ты деньги будешь в рулетку выигрывать, – беспечно возразила она. – Ты ведь такой у-умный… – добавила она с придыханием.

Полонский только усмехался.

– Или, – добавила она серьезно, – мы ограбим кого-нибудь…

– Кого же?

– Моего мужа, например. Он – очень богатый.

Как его все достало! Нытье подчиненных, наезды таможни, щебетанье Инки… Достал совок, заколебали мокрые улицы, смесь жухлых листьев, грязи и окурков. Но Олег знал: подчиненные могут шуршать сколько угодно. Таможня вправе кобениться сколько влезет. И на дождь ему наплевать. Он все равно уверен: на фирме все будет в порядке, таможенников в нужную минуту приткнут, и в совок он все равно вернется – пусть там слякоть по 365 дней в году. Олег Соломатин сам строит свою жизнь, строит ее продуманно, решительно и единственно верно. У него – процветающее дело, хорошие машины и красавица-жена – глупенькая и ручная. Никто не умрет, если он хотя бы денек поживет для себя.

Олег решил по дороге в Цюрих заскочить в Амстердам. Ненадолго. Один, без охраны и даже без новой секретарши – Вальки с роскошной попой. Уж в Голландию-то со своим самоваром приезжать решительно незачем!

Он прилетел в одиннадцать утра. Тут же, в аэропорту, выкупил билет на сегодняшний вечерний рейс в Цюрих. Остается почти полсуток. Времени хватит и на подумать, и на «косячок» с «хашем», и на девочек – Олег уже решил, что сегодня это будут фламандка со светлыми волосами и худенькая мулатка.

Он сел в такси. Буркнул водителю: «Центр!»

– Кафе-шоп? – понимающе ухмыльнулся шоферюга.

– That…s right, – Олег вспомнил одну из немногих знакомых английских фраз.

Ему положительно необходимы часа два одиночества, крепкий кофе и еще более крепкий «косяк».

Сейчас, утром, кафе-шоп пустовал – голландцы предпочитали расслабляться вечерами. Здесь было сумрачно – город прятался за тяжелыми шторами. Смурной бармен протянул Соломатину меню – кофе, чай, спиртное. Олег напряг память:

– The real one! – То есть давай «настоящее меню».

Бармен послушно протянул ему другую карточку: гашиш, марихуана, «грибочки». Соломатин ткнул пальцем в самый дорогой, итальянский «хаш». Велел сделать «double coffee» и удалился в самый темный угол. В кафе-шопе – спокойно, уютно. Бармен предложил включить телевизор или купить жетонов для игровых автоматов – Олег поспешно отказался. Он дождался кофе и «косяка», отпил глоток, сделал первую, самую сладкую, затяжку и вынул из «дипломата» кожаную папку. Ему предстояли сложные дни: Олег задумал одну из самых грандиозных сделок в своей жизни. Сегодняшний отдых – пожалуй, последний в грядущей череде занятых до отказа дней. Соломатин знал: когда он чем-то увлечен, то часто забывает поесть, мало спит и даже не помнит о том, что в Москве его ждет милая женушка. Надо, кстати, ей позвонить, пока с головой не накрыли дела…

Инна впервые привела Полонского в свою квартиру. Проживала она в кирпичном номенклатурном доме в самом центре Москвы, на Чистых Прудах. На фасаде висели три мемориальных доски (одна из них была залита чернилами).

Профессор волновался. Далеко не первый раз в своей жизни он оказывался в ситуации «муж уехал в командировку». Быть любовником замужней дамы для него привычно. Впервые подобное случилось, когда ему исполнилось пятнадцать, а ей было за тридцать. С тех пор он, изысканно-красивый, любимый женщинами, попадал в самые разные пикантные ситуации. Однажды встречался одновременно с матерью и дочерью… Однажды любил женщину на глазах ее собственного мужа… Однажды (еще в советскую эпоху) стареющая супруга партаппаратчика заплатила ему за «работу»… Чем необычнее была любовная ситуация, тем большее удовольствие он получал от секса. Однако в последние лет пять даже изощренность перестала его волновать. Он встречался с женщинами скорее от скуки и по привычке. И оттого, что они хотели этого.

А вот теперь юная Инна снова разбудила в нем охотничий инстинкт, мужской азарт. Не оттого, что она была особенной. Скорее потому, что он, Полонский, благодаря рассказу Веры-Ники (и отдельным обмолвкам Инны) все сильнее ненавидел Соломатина. И ему хотелось насолить ему.

Связь с Инной была столь яркой и потому, что Олег Соломатин представлял для них обоих смертельную опасность. В случае разоблачения Полонского ждало не банальное выяснение отношений, не тривиальная драка (как когда-то в общаге с Васечкой), не увольнение, а кое-что гораздо хуже. Наверное – смерть.

«Замечательная пограничная ситуация, – думал Влад, входя вслед за Инной в подъезд ее дома. – Как возбуждает!»

Как и предсказывала Инна, консьержка в обширном, украшенном цветами холле отсутствовала. Они вошли в лифт с зеркалами. Инна нажала кнопку и на мгновение прижалась к Полонскому всем телом.

Лифт остановился. На огромной лестничной площадке располагались всего две квартиры. Инна отперла дверь своим ключом. «Муж эту квартиру получил еще при Советской власти, – прошептала она. – Он и тогда уже был большим человеком». Прямо в прихожей, едва захлопнулась дверь, Влад обнял и поцеловал девушку. Затем бережно снял с нее пальто. Опустился на одно колено, принялся расстегивать «молнию» на ее сапогах. Задрал голову: Инна полузакрыла глаза – кажется, она наслаждалась ситуацией. Не вставая с колен, Полонский стал расстегивать ее юбку. «Пойдем», – прошептала она, взяла за руку, повела в спальню.

Убранство огромной спальни было решено в дорогущем стиле «хай-тек». Белые стены, кровать, застеленная черным шелком, космические светильники. Напротив кровати – домашний кинотеатр с огромным экраном. Фальшивой нотой в ультрасовременном убранстве выглядела огромная картина в тяжелой золоченой раме. На ней в гиперреалистической, фотографической манере был изображен мужчина в дорогущем костюме, выставивший напоказ золотые наручные часы и бриллиантовую заколку в галстуке. Толстое холеное лицо, нелепые усики, маленькие, но очень умные и хитрые глазки. Они, кажется, проницательно смотрели прямо на любовников.

– Муж? – шепотом спросил профессор, бережно расстегивая пуговки Инниной блузки.

– Муж, – так же шепотом отвечала она.

– А где же твой портрет?

– В кабинете у него висит. Сначала он не хотел его заказывать. Слишком дорого, говорит. Сходи, говорит, на Арбат, тебя там изобразят, но я настояла.

– Вот дерьмо.

– Хуже дерьма.

Полонский нежно освободил девушку от блузки. Инна прерывисто дышала. Он расстегнул юбку. Она упала к ее ногам. Инна осталась в трусиках, лифчике и чулках.

– Это я сегодня купила, – прошептала она, имея в виду белье. – Специально для тебя. Тебе нравится?

– Очень.

– Правда?

– Конечно. Я тебе всегда говорю правду.

Инна вырвалась из его объятий, прошла несколько шагов к окну, опустила жалюзи. Упала навзничь на кровать. Влад склонился над ней.

В этот момент зазвонил телефон. Оба вздрогнули. Инна изогнулась, схватила с тумбочки трубку.

– Да? – проговорила задыхающимся голосом. А потом: – Я рада. – Прикрыв трубку рукой, сказала одними губами: – Это муж. – И снова в телефон: – А ты где?.. А почему в Голландии, ты же вроде уезжал в Швейцарию? – Выслушала ответ, похмурнела, спросила: – Ну и как они, твои бляди?.. Я рада… – Полонский подвинулся к ней, стал расстегивать лифчик, целовать сзади ее в шейку. – Что я делаю? Кино смотрю… Тут такую порнуху по телевизору показывают… Ну и что, что днем!.. Сейчас все, что хотят, показывают… Да, по кабельному каналу… – Профессор бережно снял лифчик и стал ласкать ее грудь. Ее дыхание слегка срывалось. – Нет, на даче все нормально… Садовник не запил… Просто ехать туда не хочется… – Инна, придерживая плечом трубку, попыталась оттолкнуть Влада. – И в квартире все нормально… Не затопили… Нет, тепло… «Кондишен» работает… Плюс восемнадцать… Нет, тебе никто не звонил… – Полонский продолжал целовать ее между лопаток. – Ну, ладно, – чао так чао… Какао…

Она бросила трубку, высвободилась и больно ударила Влада кулачком в плечо:

– Свинья! Что ты меня мучаешь!

Глаза ее горели, губа была закушена… Полонский схватил ее за запястье и рывком придвинул к себе.

…Потом они лежали и разговаривали. Инна впервые рассказывала Полонскому о себе.

– Мы познакомились с Соломатиным, когда мне было восемнадцать… В ночном клубе… Он мне потом проходу не давал. Каждый вечер встречал после работы. И каждый раз с букетом роз, всегда красные, всегда ровно пятьдесят штук… А когда не встречал, приезжал его шофер, дарил точно такой же букет роз – и отвозил меня домой… Ну, я и согласилась выйти за него… А после свадьбы, знаешь, как отрезало… «Подай. Принеси. Выйди», – передразнила, горько усмехнувшись, она: – «Поехали на прием!.. Поехали в клуб!.. Переодевайся – это слишком коротко!.. Что за дрянь ты себе купила?..» Знаешь, Владик, я иногда думаю: я для него – что-то вроде мебели. Вроде вон той штуки. – Она указала подбородком на домашний кинотеатр. – Или его машины… Чтобы перед друзьями похвастаться. Партнерам показать… «Такой экстерьер, такие ножки, такая попа…» А я-то тогда, перед свадьбой, думала, что он вправду меня любит… А он, оказывается, меня этими цветами просто покупал…

Полонский слушал, рассеянно лаская ее волосы.

– Брачный контракт меня заставил подписать, – продолжала она, облокотившись на согнутую в локте руку и глядя куда-то вдаль. – В случае развода по моей вине мне полагается по двести долларов ежемесячного содержания… До конца жизни… Представляешь?.. По двести долларов!.. А если развод по его вине – тогда единовременные отступные, пятьсот тысяч. И все… я… я, знаешь, Владик, даже убить его хотела… Думала, подсыплю ему яду… Или фен брошу в ванну… Да ведь он, сволочь, такое завещание составил!.. Он мне показывал… И квартира, и особняк, и вилла на Кипре – все отходит его детям, от первого и от второго браков… У него их трое… И доля его во всех фирмах – тоже им… А мне… Мне – все те же пятьсот тысяч…

– Пятьсот штук баксов – неплохие деньги… – рассеянно возразил Полонский.

– Да?.. Наверное… Но знаешь… Знаешь, я иногда думаю: я б его и просто так убила… Просто, чтоб отомстить… Если бы…

Она замолчала, нахмурилась.

– Что? – спросил Влад.

– Если б я его не боялась… – шепотом проговорила она.

– Живи как живется, – не слишком уверенно возразил профессор. – Сколько женщин в Москве тебе завидуют!..

– Ну и пусть, – нахмурилась она. – Но они-то не знают всего…

– Всего… – опять возразил профессор. – А чего уж такого «всего»?.. Ты вот встречаешься со мной… Разве нам с тобой плохо?

– Хорошо.

– Вот и будем встречаться. А каждая наша встреча – это ему месть.

– Но он-то об этом не знает… И не дай бог, конечно, чтоб узнал… Убьют обоих…

– Ну… Мы что-нибудь придумаем. Потом…

– А хочешь, – Инна порывисто поднялась, черная простыня соскочила с ее груди, – я тебе одну вещь покажу? Секретную?

– Не люблю чужих секретов. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Нет, я покажу. Я недавно нашла. Я сначала думала, что там деньги. Или бриллианты… Поэтому подсмотрела код.

Она вскочила с постели, голенькая подошла к белоснежной стене под массивным портретом мужа. Нажала потайную кнопку. Кусок стены отъехал в сторону. В нише оказался сейф.

– Иди сюда, – шепотом позвала она.

Влад завернулся в черную простыню, подошел босиком по белому ворсистому ковру.

Инна склонилась над сейфом, бормотала словно бы про себя:

– Пять вправо… Тринадцать влево… Одиннадцать вправо… Двадцать влево…

Сейф щелкнул. Инна отворила дверцу.

– Смотри, – сказала она. – Здесь какие-то бумаги. Я, честно говоря, ничего не поняла… Думала, может, это номера каких-нибудь его секретных счетов – но нет, не похоже… Там чужие фамилии… Какие-то контракты… Возьми же, посмотри, не бойся…

Она достала стопку бумаг из сейфа и протянула профессору. Полонский осторожно принял их и стал просматривать.

На бумагах мелькали фамилии. Немного, четыре-пять, но все известные. Одну он частенько слышал по телевизору. С другими людьми сам сталкивался, когда работал в администрации первого президента. Третье имя было настолько на слуху, что и читать боязно.

На листах, кроме фамилий, мелькали надписи: «Банк Люцерна», «Банк Женевы», «Бэнк оф Нью-Йорк»… А ниже: шестизначные суммы с пометками «$» и «SF»… Еще ниже – какие-то десяти– и двенадцатизначные числа…

Далее шли договора. Заверенные подписями на каждой странице, они содержали строчки, подчеркнутые красным маркером:

«Агентское вознаграждение г-ну… – далее следовала одна из тех самых фамилий, хорошо известных Полонскому (да и всей стране), – составляет 10% и перечисляется на его счет в… – далее шло наименование одного из известных западных банков, – в следующем порядке: 4% при заключении контракта; 3% при начале работ и 3% при завершении исполнения контракта…»

Полонский быстро, словно боялся обжечься, сунул папки обратно в руки голенькой Инне.

– Ты никогда на бочке с порохом не курила? – спросил он строго. – С больным СПИДом не трахалась?

– А что? – Губки ее обиженно вытянулись.

– А то! Положи на место и забудь, что когда-нибудь это видела! Ты что, не понимаешь? Это же – настоящая бомба!..

Полонский сумел убежать из своей конторы в обеденный перерыв. Они договорились встретиться с Верой-Никой на углу Пречистенки и Староконюшенного переулка в половине второго.

Ровно в тринадцать тридцать он подъехал к назначенному месту и увидел ее стройную фигуру, зябко кутающуюся в пальто. Притормозил, включил «аварийку», выскочил из машины и открыл перед Никой дверцу. Сзади возмущенно забибикали. Полонский жестом извинился перед водителем, быстро залез на водительское кресло и рванул с места. «Форд» покатил по узкой улице в сторону Бульварного кольца.

– Куда мы? – спросила Ника.

– В смысле?

– Ну ты же хотел пригласить меня на обед? Или я что-то не так поняла?

– Н-ну… Давай лучше погуляем?

– Погуляем? – с веселым удивлением переспросила Ника. – Вот, значит, как теперь ухаживают за девушками!.. Катают на трамвае и угощают мороженым!.. Наверное, со своей Инной ты щедрее… Скажи: хороший я тебе нашла кадр, а?..

Полонский не ответил. Машина повернула направо и поехала по Саймоновскому проезду вниз, к Москве-реке. Слева золотились громоздкие купола храма Христа Спасителя. Низкие облака неслись почти вровень с ними.

«Форд» Полонского спустился на Пречистенскую набережную и повернул направо. Глядя на хмуро-сосредоточенное лицо Влада, Ника оставила попытки шутить. «Наверное, что-то случилось», – подумала она.

Полонский затормозил. Напротив, через реку, возвышался ужасный истукан Петр. Над рекой неслись низкие тучи.

– Я хотел поговорить с тобой, – мрачно изрек он. – Без свидетелей. Совсем без свидетелей… Может, прогуляемся?..

– Холодина, – зябко передернула плечами Ника. – Давай, если хочешь, поговорим здесь, в машине… Выкладывай, что случилось.

Профессор глубоко вздохнул. И сразу заговорил по делу – неторопливо, явно задумываясь над корректностью формулировок:

– Меня беспокоит ситуация с Соломатиной. Меня настораживает то, что Инна ведет себя абсолютно так, как нужно нам. Как нам выгодно. Как мы хотели. Она первая объяснилась в любви. Она сама затащила меня в постель.

– Ой ли? – недоверчиво протянула Ника.

– Не перебивай, пожалуйста, – жестко перебил ее Полонский и продолжил: – Инна первой заговорила о том, что не любит мужа и не хочет с ним жить. И она же – предложила мне с ней уехать. Далеко, навсегда, за границу. Я спросил – на какие шиши? Она не задумывалась: «Конечно, на мужнины!» Давай, говорит, мы с тобой его ограбим…

– Да-а… Быстровато, – согласилась Ника.

– Вот и я так считаю, – подытожил профессор. – И начинаю задумываться: а не подстава ли это? Со стороны Инны, со стороны ее мужа, а может – с твоей? А, Ника? – Он испытующе глянул ей в лицо. – Может, ты мстить мне решила? За поруганную девичью честь? Или за что-нибудь еще?

Ника твердо сказала:

– Полонский, хватит глупостей. Хотела бы мстить – прикончила бы тебя, и все дела. Я девушка прямолинейная. Так что мой интерес – только тот, о котором ты знаешь. Хочешь – верь, хочешь – нет.

– Хочу верить, – усмехнулся профессор.

– Теперь – Инна, – продолжала Ника. – Ты считаешь, у нее хватит мозгов, чтобы вести свою игру?

Профессор, похоже, уже задавал себе этот вопрос. Он сразу ответил:

– У Инны нет образования и нет опыта. Пожалуй, нет и большого ума. А вот хитрости – хоть отбавляй.

– Ну и что тебя смущает? Инна пошла на хитрость – хочет прихватить деньги мужа, но потратить их – с тобой. Так сказать, сделать подарок любимому…

– Хотелось бы верить, – вздохнул Влад.

– Теперь – муж. Где он сейчас?

– Инна говорит, что в Швейцарии. Сегодня улетел, на десять дней. По этому поводу я даже был у нее дома…

– О, успех!.. – иронично протянула Ника. – И что?

– Что? – переспросил профессор. – Я потому и решил с тобой встретиться… Словом, после обычной прелюдии…

– Сколько раз? – перебила его Ника.

– Ты стала донельзя циничной… Двух ей хватило. Так вот, потом она говорит: мол, знает код мужниного сейфа. Только вот незадача – она думала, что там деньги или драгоценности, а оказалось – бумажки. Документы. А она в них ничего не понимает. Предложила посмотреть мне.

– Ты посмотрел? – требовательно спросила Ника.

Профессор молча кивнул.

– Что там?

– Договора об агентском вознаграждении. О десяти процентах комиссионных. Их Соломатин выплачивает в одном случае Б… в другом – Г… (Полонский назвал фамилии известных политиков). В случае успешного исполнения контракта…

– А в чем заключается контракт? – живо переспросила Ника.

– Что-то о поставке компьютеров и оргтехники.

– Как здорово!.. – воскликнула Ника. – Вот это удача!

– Ты думаешь? – скептически сморщил губы профессор. – Знаешь, Верочка, ты меня извини, но все-таки слишком уж легко у меня с ней все получается… Словно… Словно по писаному. Очень уж быстро она мне отдалась. Слишком уж легко начала говорить, какой ее муж нехороший… Мыслями о его убийстве стала делиться… Документы эти мне показала…

Ника задумалась. В душе она разделяла опасения Влада. Да, все идет слишком уж быстро. Но нельзя допустить, чтобы Полонский испугался, ушел в кусты. Ника просто обязана успокоить его – пусть даже в ущерб его же безопасности. Она сказала:

– Что касается этой Инны… И ее быстрого отклика на твои чары… Я, Владик, честно говоря, не узнаю тебя… Ты что, разуверился в себе? Забыл, какое действие на молоденьких девочек можешь оказывать? Забыл, как я за тобой бегала? Да не я одна, уж я думаю, была такой дурой… А тут… Девку родной мужик держит как мебель – уже три года держит! Что ж тут удивительного, что она сразу за тобой побежала?! А то я не знаю тебя! Обходительный, внимательный, ласковый… Стройный, красивый, как бог, – до сих пор, между прочим, красивый!..

Она протянула руку и погладила его по щеке. Последние слова Ники не могли не понравиться Полонскому. Мужчины, она знала, вообще самые падкие на лесть создания.

Влад снял ее руку со своей щеки и рассеянно поцеловал в ладонь. Озабоченно спросил:

– А документы?

– А что – документы?.. Как ты думаешь, что они представляют собой – по сути?

– Страховой полис. Иными словами, индульгенция за все возможные грехи Соломатина: прошлые, будущие и настоящие… Самое лучшее прикрытие для его дел и делишек, какое только можно представить…

– Все правильно. Ты, профессор, как всегда, формулируешь лучше всех. Изящно и точно…

– Спасибо за комплимент, но… Но о таких бумагах посторонним людям опасно даже знать, не то что в руках их держать!..

– А ты думаешь, девочка сама этого не понимает?.. Все она понимает!.. И что отыскала бомбу – тоже понимает. Вот только она не знает, как ей эту бомбу взорвать. Так взорвать, чтобы Соломатина контузило, а ее саму – не зацепило… Чтобы она осталась ни при чем, а лучше – свободной женщиной с деньгами, а муженька ее – шандарахнуло… Вот она и спрашивает у тебя совета… Она тебе доверяет, вот и просит у тебя, умник, помощи. Самой-то ей составить интригу – мозгов не хватает…

– У меня, честно скажу, тоже не хватает…

– А у меня – хватит, – с непоколебимой уверенностью заявила Ника.

Немного помолчала, глядя на гиганта Петра, на черно-красный «Президент-отель» на другом берегу, на белый параллелепипед ЦДХ. Потом повторила с не меньшей убежденностью:

– Я эту интригу закручу. И гарантирую тебе, Владик: сделаю так, что ни она, ни ты не пострадаете. Га-ран-ти-ру-ю!.. А для начала: ты мне организуй, пожалуйста, копии всех этих документов из сейфа Соломатина.

– Да ты что?!

– Через месяц ты будешь плескаться со своей Инной в бассейне отеля «Рицу» на Лазурном берегу. Я тебе обещаю.

– А Соломатин?

– Соломатина – не будет… А теперь, миленький, отвези меня, пожалуйста, на то же место, где взял.

Полчаса спустя Ника стояла на том же самом месте на Пречистенке, где встречалась с Полонским. Она ждала машину с шантажистом. В который раз подумала: как же ей сейчас не хватает Баргузинова! (Если, конечно, шантажист – не его человек!)

Но интуиция подсказывала: скорей всего все-таки нет, не его. Вымогатель – настоящий, не придуманный. Значит, Иван наверняка разрешил бы все ее проблемы – быстро и безболезненно. Для нее – безболезненно… Но… Но Баргузинов, кажется, решил перейти в стан ее врагов. Как будто мало их у нее… И вот теперь ей приходилось со всем справляться самой.

Со всеми делами – одной. Против всего остального мира.

Рядом остановилась машина. Тоже «Форд», как у Полонского, только поменьше. Со стороны пассажирского сиденья распахнулась дверца. Водитель в черных очках вгляделся в нее и спросил:

– Нина Колесова?

– Да.

– Садитесь. Быстрее!

Ника нырнула внутрь «Форда». Водитель резко взял с места. На перекрестке проскочил на желтый. Нервно вглядывался в зеркальце заднего вида. «Проверяет, – подумала Ника, – не привела ли я с собой «хвост». Мимо нее опять, как и час назад, проплыла – но теперь с правой стороны – туша новоделаного храма Христа Спасителя. Слева римским палаццо пронеслось изящное здание Музея изобразительных искусств. Беспечный народ шел на выставку «Век Рембрандта».

Водитель молчал. Следующий светофор он проскочил на красный сигнал – из второго ряда резко повернул направо, на Ленивку.

– Здесь часто стоят гаишники, – безучастно произнесла Ника. – А «хвоста» за нами никакого нет, можете не волноваться.

Водитель промолчал. Автомобиль повернул направо – опять, второй раз за день, она выезжала на Пречистенскую набережную. И снова, словно в повторяющемся дурном сне, на противоположной стороне Москвы-реки показалась под низколетящими облаками бронзовая громада памятника Петру.

Стараясь вернуть себе присутствие духа, Ника пару раз исподволь глянула на водителя. Тот по-прежнему не снимал черных очков.

«А ведь он, похоже, одиночка, – подумала Ника. – Иначе бы он так не нервничал… Что ж, тем лучше. Тем легче с ним будет справиться…»

На набережной, среди экскурсионных автобусов, водитель остановился. Достал из «бардачка» какой-то приборчик, провел им над Никой от плеч к ногам. Пробормотал: «Хорошо…» – и забросил устройство обратно в перчаточный ящик.

– Значит, слушай меня внимательно… – начал шантажист. Голос его показался Нике смутно знакомым. – Твоей подружке, Вере Веселовой, срочно нужны деньги. Два миллиона долларов…

– А я тут при чем?

Хотелось, чтобы голос прозвучал равнодушно, но не вышло, проскочила в вопросе истерическая нотка.

– Ты – при том, что деньги эти у Веры были. Четырнадцатого февраля тысяча девятьсот девяносто третьего года она получила в «Империя-банке» кредит в пять миллионов долларов под залог банковских акций. Кредит был получен на пять лет под десять процентов годовых в валюте. Обоснование кредита – бизнес-план по строительству, обустройству и созданию коммерческой элитарной гимназии. Сразу после того, как сумма кредита была переведена на счет гимназии, Вера Веселова обманным путем завладела им и перевела на офшорный счет за границу. Сама же она из Москвы исчезла. В месте своего постоянного проживания не появлялась. Дом, указанный как место ее жительства, был ею предусмотрительно продан. Сожитель Веры Веселовой, некий Баргузинов, также исчез. Заложенное под обеспечение кредита имущество оказалось фиктивным. Акции, принятые под залог в количестве пятисот тысяч штук по цене десять долларов за штуку, как выяснилось, можно было продать на вторичном рынке не более чем за два цента каждую… Таким образом, Вера Веселова мошенническим путем совершила хищение на сумму четыре миллиона девятьсот девяносто тысяч американских долларов…

Голос незнакомца звучал монотонно и глухо. И каждое слово в нем, каждая цифра, каждая дата были точными. Абсолютно точными. На минуту Никой овладела паника. Хотелось выскочить из машины и бежать – бежать куда глаза глядят. Чтобы справиться с собой, не сидеть без дела, не увязнуть в разговоре, споре, крике, она перебила шантажиста резким голосом:

– Увлекательный рассказ. Завидую вашей подружке – как ее, Веселова?

– Она – твоя подружка! – рыкнул водитель. – И это ей нужны деньги! Срочно! У нее сын, двенадцати лет, зовут Василием, посещает шестой класс гимназии номер двести восемьдесят восемь с углубленным изучением гуманитарных дисциплин… Адрес школы сказать?.. Ну, сказать?! С огнем играешь, Ника!.. Он ведь и заболеть может, сынуля твой!.. И он ведь точно заболеет – если его мамашу посадят лет на десять в колонию строгого режима… С конфискацией имущества посадят… На помойке ведь твой сын жить будет! По рукам пойдет!.. Ясно, Ника?..

– Что тебе надо?

Голос прозвучал хрипло. Нет, пожалуй, жалобно прозвучал ее голос.

– Я же тебе говорю: мне нужно два миллиона долларов. Наличными. Заметь: не пять, как ты брала, а два. Я даже процентов за семь лет не беру. Я ж понимаю: ты делилась. С любовником своим. С людьми из нашего банка… Поэтому ты мне, крошка, отдашь всего лишь два «лимона». Два!..

– У меня таких денег нет.

– Ко-онечно же, не-ет! – насмешливо протянул страшный незнакомец. – Пластические операции дорого стоят!.. И особняк твой новый недешев, а? Московская область, поселок Беляниново, шесть километров от Кольцевой по Осташковскому шоссе?.. Да и салон твой недурен. Как ты думаешь, а? Сеченовский переулок, дом четыре… Один особняк чего стоит… Центр Москвы…

– Быстро я деньги тебе не соберу.

– Конечно, не соберешь. Я тебе и даю время. Десять дней, начиная с сегодняшнего числа. – Это невозможно. Я не успею.

– Возможно, возможно! Ты давай быстро все распродавай: дом, мебель, особняк, оборудование, собак… Ты особо, крошка, с покупателями не торгуйся – вот и успеешь.

– Все равно я два «лимона» найти тебе не смогу…

– А меня это не гребет, ясно? Объяснять – «смогу – не смогу, успела – не успела» – будешь в ментовке!..

– Тогда ты уж точно ничего не получишь.

– Н-ну, зато справедливость восторжествует. Этого хочешь? Справедливости? Пожалуйста. Выметайся из машины! Я еду на Петровку. И жди, за тобой придут. Давай убирайся!..

«А ведь он чист, – тоскливо подумала Ника, – он не из криминальщиков. И ситуацией владеет. Все он описал в точности, как было. Поэтому запросто может меня сдать, вместе со всем моим прошлым и этой ужасной историей с кредитом… Зачем я только тогда послушала мерзавца Баргузинова!..»

– Подожди, – протянула она вслух. – Я подумаю.

«Надо тянуть время, – решила она. – Надо торговаться, тянуть, изворачиваться… Кажется, он – одиночка. За ним никто не стоит… Эх, а мерзавец Баргузинов как бы сейчас пригодился!.. Баргузинов, вместе со всеми своими молодцами – да он бы душу вытряс из этого засранца!.. Но Ивана, считай, нет, и о нем мне, кажется, пора забыть… Иван… Не он ли, часом, решил на мне подзаработать? Может, это все же он подослал человечка? Пощипать мне нервы? Вытянуть из меня денег?..»

– Думай, думай, родная, – хохотнул незнакомец. – Два «лимона» через десять дней – или будешь сидеть в тюрьме. А что? Вор должен сидеть в тюрьме!.. – Он захохотал. – Давай выметайся из машины – и готовь бабки. Счетчик, считай, включен! Время пошло!..

…Когда Вероника пешком вернулась в свой салон, она прошла в кабинет, сказала, что ее ни для кого нет. Села в кресло. Отдышалась. Поставила в компьютер диск с базой данных ГИБДД. Номер «Форда», на котором приезжал незнакомец, она запомнила: У 8872 МК. Через минуту компьютер выдал ответ: номер числится совсем не за «Фордом», а за старой зеленой «копейкой». Владелец – такой-то, 1929 года рождения…

«Снял номера с брошенной машины, – решила Ника. – Хитрец!..»

Она уселась в кресло и задумалась. Интуиция ей подсказывала, что она уже где-то видела этого человека. Знакомыми казались его руки, ногти, тембр голоса. Затем: строй его речи нехарактерен для блатных. И для банкиров тоже нехарактерен. Скорее для ментов: «Обманным путем… сожитель… на месте постоянного проживания не оказалось…» Но откуда он тогда настолько точно, вплоть до дат, знает обо всех обстоятельствах злосчастного кредита? И эта его характерная оговорочка… Как он, бишь, сказал?.. «Кредит был взят в нашем банке?» Именно – в нашем…

Казалось, разгадка личности незнакомца совсем близко, но отчего-то она никак не давалась Нике…

6

Стальные нервы не выдержали.

Каменное сердце разлетелось в клочья.

Ника поняла, что больше не может. Устала. Нет сил. В голове тяжело и пусто. А главное – нет желания бороться. И вообще никаких желаний.

Слишком много всего навалилось. Баргузинов с угрозами, шантажист с требованиями, Соломатин со своей загульной женой, Полонский со своими опасениями…

Еще вчера Ника самонадеянно думала, что все эти люди – всего лишь куклы и она может ими управлять, дергая за ниточки. Но сегодня нервная система дала сбой. Ника впервые подумала о том, что она – проиграет.

Куклы вышли из повиновения. А кукловод – сдался, устал.

Васечка, чуткий мальчик, чувствовал ее состояние. Весь вечер не отходил от мамы. Изо всех сил старался ее порадовать: «Получил пятерку по математике! Сам в своей комнате убрал! В школьном спектакле у меня главная роль!»

Ника машинально хвалила его, гладила по непослушным кудряшкам, а в голове вертелось: «Главная роль… главная роль… Я ее провалила!»

Когда Василек ушел спать, Ника спустилась в гостиную. Еще в сумерках горничная, зная хозяйкины привычки, зажгла здесь свечи. Но Нику их блеклый, мерцающий свет отчего-то сегодня пугал. Она с остервенением задула огоньки и включила люстру. Вдобавок – оба торшера и настольную лампу. Подбросила в камин поленьев. Теперь гостиная утопала в тепле и свете.

Но Нике все равно было очень холодно и очень страшно. За окном постанывали на осеннем ветру сосны. Поскрипывал паркет. Оба кота не спали – устроились каждый на своем стуле и подозрительно наблюдали за Никой. Она прогнала наглых зверей и открыла шкафчик бара.

Раньше Ника туда даже и не заглядывала – бар считался вотчиной Баргузинова. А ее спиртное никогда не интересовало. Но сегодня она выбрала из батареи бутылок фляжку «Реми Мартена» и прошла на кухню – кажется, коньяк полагается пить с лимоном… Горничная и кухарка уже ушли к себе, и Нике пришлось долго рыться в необъятном холодильнике. «В собственном доме не могу лимон найти!» – злилась она.

Лимон, оказалось, прятался в холодильной дверце. Ника нарезала его толстыми ломтями, засыпала сахаром, отнесла в гостиную. Плеснула себе добрую порцию коньяка. Закашлялась, сморщилась от лимонной кислятины.

Кто сказал, что от спиртного становится легче? Ей, напротив, стало хуже. Коньяк обострил все чувства. Она болезненно ярко ощущала самобытный, особенный запах собственного дома, прислушивалась к неповторимым ночным шорохам, которые можно услышать только за городом. Как будто впервые разглядывала свою дорогую и оттого необыкновенно выглядевшую мебель. Пробовала на вкус дорогой коньяк. Подумать только, скоро она всего этого лишится!

Ника вспоминала, как дорого ей достался этот дом, как она радовалась каждому крошечному шагу в его строительстве, как носилась по выставкам и магазинам, присматривая отделочные материалы, портьеры и мебель. Этот дом был ее детищем. Ее ребенком – почти таким же сыном, как и Васечка. Она не хочет его терять!

Но – потеряет. Потеряет и дом, и свой салон, и доброе имя, и светских друзей (о, те только почуют, что у нее неприятности, – сразу же рассыплются во все стороны, как горох из дырявого пакета!).

Ника подлила себе коньяку, выпила, закусила лимонной долькой. Поражение. Она чувствовала запах поражения. Слишком сложная игра. Слишком серьезные противники. У них на руках – каре с джокером против ее жалкой «пары».

Придется проиграть.

Но проигрывать надо достойно. Ника обязана собрать все силы, чтобы пережить неминуемое поражение.

Во-первых, Васечка. Конца четверти ждать нельзя, нужно срочно отправлять его за границу. В школу посреди года его нигде не возьмут – ну и ладно. Пусть пока учится на языковых курсах, программу потом нагонит, он мальчик смышленый. Ника завтра же позвонит подруге Ирине из Центра международных контактов и попросит срочно отправить сына куда-нибудь подальше отсюда. В элитарный английский Баксвуд. Или даже в Австралию.

Во-вторых, деньги. Нужно немедленно перевести все, что можно, за границу, на номерные счета. Проблема только в том, что переводить особенно нечего. Все сбережения – в деле, оттуда их быстро не вынешь. А салон, Ника чувствовала, уплывает из ее рук. В-третьих…

Она услышала придушенное подушкой треньканье телефона. Взглянула на часы: далеко за полночь. Мистер шантажист не имеет никаких понятий о приличиях. Решил напомнить, что время пошло? Ника откинула подушку, буркнула:

– Да?

– Ника, это Влад, – голос Полонского звучал непривычно встревоженно, – мне нужно срочно тебя увидеть. Подъедешь?

Затевая игру, они с профессором решили, что будут встречаться только на нейтральной территории. На всякий случай.

Ника растерянно взглянула на коньячную фляжку: та была наполовину пуста. А сто грамм коньяку – слишком много даже для самого либерального гаишника.

– Очень срочно? – переспросила Ника, хотя и так знала, что по пустякам среди ночи Влад ее срывать не будет.

– Да боже мой, чертовски! – горячо ответил профессор.

Раньше он никогда не поминал всуе ни бога, ни черта.

Ника с трудом собрала непослушные мысли в некое подобие кучки.

– Приезжай ко мне, – приняла она быстрое решение. – Нет, не домой. Остановись на шоссе, у поворота на поселок, ладно?.. Я тебе объясню, как ехать, Влад, я правда не могу садиться за руль… Я… я… Ну, в общем, не могу.

Кажется, он все понял по ее голосу.

– Хорошо, через полчаса.

Он выслушал, как доехать, сказал: «Будь осторожна» – и положил трубку.

Ника нервно подошла к окну. Темнота, мелкий холодный дождь, ветер отчаянно треплет верхушки сосен. До шоссе от дома – километра два плохой дороги. Зато без гаишников. На машине – две минуты, своим ходом – минимум полчаса.

Но Ника все равно решила идти пешком. «Ветром обдует, мозги прочистит», – подумала она и, крадучись, чтобы не разбудить Васечку, поднялась в спальню за теплой одеждой. Сейчас, когда появилась необходимость действовать – а не тупо сидеть в гостиной и точить себя под коньяк с лимоном, – ей стало легче. Или коньяк помог? Не зря же алкоголикам стоит выпить – и все сразу им легко и ясно!

Профессор не станет приезжать просто так. Ему явно удалось что-то узнать. Или – что-то сделать.

Одинокий вечер с «Реми Мартеном» придал Нике уверенности в своих силах.

«А смысл? Соломатину отомстишь, а сама на улице останешься!» – мелькнуло в ее голове. Но Ника сурово ответила трусливой мыслишке: «Сначала – разберемся с убийцей. А потом и с шантажистом – тоже. Ясно?!»

Внутренний голос испуганно затих.

Ника натянула теплый свитер, утонула в баргузиновской ветровке – необъятных размеров, зато с капюшоном, – и решительно вышла из дома в холодную дождливую ночь. Терьер с шарпеем сладко дрыхли в своих будках и даже не заметили, что хозяйка вышла из дома.

Поселок спал, одиноко качались на ветру уличные фонари. Сторожевые собаки, которых дружно завели почти все обитатели особняков, своими обязанностями манкировали. Ни лая, ни шевеления в сонных дворах. Ника шла против ветра, в лицо били острые капли дождя. Она ускорила шаг. Только бы не нарваться сейчас на какого-нибудь приблудного алкоголика или стайку обкурившихся подростков.

Потрепанный «фордик» Полонского уже ждал ее на повороте к коттеджному поселку. Промерзшая, несмотря на теплую одежду, Ника устало плюхнулась на переднее сиденье.

– Ты пешком? – профессор удивленно кивнул на ее вымокшую одежду.

– Как видишь, – буркнула она. – Я, понимаешь ли, напилась. Решила проветриться.

Он промолчал. Завел мотор, включил на полную мощность печку, протянул ей носовой платок. Она благодарно придвинула ноги поближе к струе теплого воздуха, вытерла мокрое лицо. Сказала в пространство:

– Что-то со мной случилось… Устала. Сдалась. Опустила руки.

Полонский вздохнул:

– Я хотел пожаловаться на то же самое…

– Влад, прошу тебя! Двое слабых людей – это слишком! Расскажи лучше, что нового. Инеска тебя не утомила?

– Она терпеть не может, когда ее зовут Инеской…

Ника остро взглянула на профессора. В его последней фразе ей послышались нехорошие нотки. Нотки влюбленного человека. Да нет, быть не может. Полонский для этого слишком опытен. Слишком стар и умудрен жизнью.

– Ну и как у тебя с ней дела?

– Хорошо, Ника, хорошо, – он с трудом сдержал раздражение. – Так хорошо, что я опять начинаю переживать.

«Какой ты переживательный!» – ехидно подумала она. И спокойно спросила:

– Что ты имеешь в виду?

Профессор ответил не сразу. Не спеша закурил, задумчиво выпустил дым в окошко, навстречу ночному дождю. Вздохнул:

– В «бардачке» лежит бумага… Достань ее.

«Почему только одна – бумага?» – быстро подумала Ника. Но ничего не сказала. Поспешно открыла «бардачок», вынула тоненькую трубочку факсовой бумаги. Жадно впилась глазами в текст:

«В ту роковую ночь я находился на верхней палубе… Одним из первых увидел столкновение с чужим судном… Ударом меня отбросило на палубу… Увидел тень чужого корабля совсем близко от «Нахимова»… Не дожидаясь команды моряков или спуска на воду плота, я прыгнул в море … Я находился в воде по правому борту от тонущего теплохода…»

Ника никак не могла оторваться от роковых строчек. Последние сомнения исчезли. Убийца Соломатин сам признался в своем преступлении. Вероятность ошибки полностью исключена. Она наконец отшвырнула письмо и резко спросила Влада:

– Где документы, о которых ты говорил?

Полонский прикурил очередную сигарету. Сказал устало:

– Сбавь тон, пожалуйста… Ты говоришь, как моя бывшая жена… Копии там же, в «бардачке». В глубине.

– У них дома есть ксерокс? – не поверила Ника.

– У них дома есть факс, – в тон ей ответил профессор.

Ника уже выудила из «бардачка» рулончик факсовой бумаги. Профессор сказал горько:

– Владей. Только запомни: я ничего не видел, не знаю и не помню.

Ника жадно принялась разворачивать бумаги… Профессор положил руку ей на плечо:

– Посмотришь дома, ладно? Я очень устал…

Ей не понравились холод и отчуждение, звучавшие в его голосе. Он обижается, что она его не благодарит? Нет, тут что-то другое.

И Ника поняла: «Полонский – трусит! Он жутко боится, что ввязался в эту игру. Боится Соломатина, боится документов, что дала ему Инна…»

Ника спрятала рулончик под куртку. Взглянула на Полонского:

– Эй, Влад, давно хотела тебя спросить… Не из этой оперы, из другой… Почему ты тогда так любил приходить ко мне в общежитие? Ведь в любую минуту нас там могли застукать. Ты – преподаватель, отец двоих детей, секретарь парторганизации кафедры… И приходил в общагу трахать свою студентку, соплюшку… Интересное сочетание… У тебя же всегда были безопасные явки – дача, квартиры друзей… Но ты выбирал – общагу. Чего молчишь, а?

Профессор не отвечал. Ника продолжила:

– Тебе просто нравился такой риск. Риск на грани провала, на грани фола, на грани скандала. Что сейчас-то изменилось? Есть молодая девчонка, и есть опасность – что еще нужно для счастья?

Полонский взглянул на нее. Ника не могла разглядеть выражения его лица в полумраке машины.

– Да, Верочка, ты повзрослела. Впрочем, ты всегда была неглупа. Даже тогда… Ведь тебе было столько же, сколько сейчас Инне?

– Даже меньше. Восемнадцать.

– Что ж, на прямой вопрос – прямой ответ. Да, мне нравится риск. Но только тогда, когда я сам решаю, рисковать мне или нет. И ради чего рисковать. А сейчас я выполняю задание. Пусть даже твое. Рискованное задание…

Ника сказала холодно:

– Влад, я ни на чем не настаиваю. Ты свободный человек и ничего мне не должен. Забудь, исчезни, испарись. Я не обижусь.

– Нет. Теперь уже – поздно.

Его голос опять слегка дрогнул, и Ника еще раз подумала: «А не влюбился ли он в эту Инночку? Седина – в бороду, любовь – в ребро… Да нет, не может быть. Слишком тертый калач».

В окошко машины что-то стукнуло. Ника испуганно обернулась. Снаружи, под проливным дождем, стоял Васечка. В легкой куртешке, без шапки. Глаза перепуганные. Ника охнула и распахнула дверь:

– Василий! Что ты здесь делаешь?

По лицу мальчика, смешиваясь с дождем, текли слезы:

– Ма-ма… Куда ты ушла?!

Ника втащила мальчишку в салон, усадила на колени, прижала к груди. Сказала устало:

– Знакомься, Влад. Мой сын Василий.

Профессор протянул мальчику руку. Вася робко сунул мокрые пальчики в его ладонь, пролепетал:

– Очень приятно…

Влад внимательно разглядывал мальчика и, кажется, искал в его лице собственные черты. Ника поспешно сказала:

– Ладно, к черту маскировку. Отвези нас, пожалуйста, домой.

Анна Ивановна была довольно милой дамой. Странно даже, что она работала в столь строгом учреждении, как налоговая полиция. И занимала, между прочим, в своем хмуром здании на Маросейке немалый пост.

Как только полгода назад Ника прознала про должность своей постоянной посетительницы, велела девочкам – дежурным менеджерам – сразу же докладывать о каждом визите Анны Ивановны в салон. И немедленно принялась налоговую даму осторожно обхаживать.

Приглашала в свой кабинет на чашечку кофе. Дарила подарочки на Восьмое марта и на день рождения. Устраивала ей – за счет заведения – бесплатные сеансы массажа, косметические процедуры и посещения солярия. «Свой человек в налоговой полиции всегда пригодится», – думала Ника. Сама же к Анне Ивановне с просьбами не лезла (хоть и бывали искушения). Решала до поры до времени возникавшие фискальные проблемы своими силами. «Большого человека, – думала она, – и использовать надо по-крупному».

И вот спустя полгода после знакомства время применить Анну Ивановну настало.

Ника специально осталась на работе затемно. Дожидалась, пока Анна Ивановна пройдет все заказанные процедуры. Шел уже десятый час вечера, когда она словно случайно столкнулась с ней в холле. Изобразила неподдельную радость: «Ой, Анночка Ивановна!.. Что же вы не заходите?.. Мне привезли великолепный зеленый чай. Сейчас велю заварить… Заходите, заходите, мне всегда так приятно с вами поболтать…»

За чаем Ника сделала гостье пару комплиментов. В том числе: «Как вы похудели!» – хотя сейчас, как и полгода назад, при виде стокилограммовой матроны у Ники почему-то всякий раз вспыхивала в памяти песенка из пионерского детства: «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят!» Да-да, именно поросят!..

От участливого внимания собеседницы, полубесплатных косметических процедур, горячего чая налоговая дама раскраснелась, размягчилась… Однако главный разговор Ника приберегала на потом. И вести его следовало не в кабинете. В наше время чиновники пуще cглаза боятся компромата. Упаси бог, подслушают, запишут, опубликуют, покажут!.. Тогда – прощай карьера! «При этом от своих, – думала Ника, – или от тех, кого они считают своими, – чинодралы берут без зазрения совести. Берут чем попало: деньгами, борзыми щенками, турпоездками, падшими женщинами… Будем надеяться, что для Анны-Ванны я уже успела стать своей».

– Эх, – наконец проговорила налоговая дама, вставая, – в гостях, как говорится, хорошо, а дома – плохо… Но пора мне все-таки домой…

– Я тоже ухожу, – вскочила Ника. – Составите мне компанию?

– Только машину я отпустила, потащусь к метро на своих двоих.

– Ну, и я с вами прогуляюсь, вы не против?

Ника понимала, что тот разговор, что она хочет завести, не предназначался даже для машины. Лучше всего, чтоб не спугнуть налоговую даму, побеседовать под открытым небом.

– Буду рада, дорогая Ника Александровна, если составите мне компанию, – молвила налоговичка и потопала в гардероб одеваться.

Ника замкнула кабинет, набросила пальто. Даже сумочку с собой не взяла, чтоб не смутить Анну-Ванну возможным диктофоном. Налоговая дама уже ждала Нику у выхода. Несмотря на безнадежно плюсовую температуру, она нарядилась в шубу из цельной норки.

Вышли в вечерний московский туман. Анна Ивановна подхватила Нику под руку. Повернули на Пречистенку, направились к метро «Кропоткинская». Не откладывая дела в долгий ящик, Ника сказала:

– Анна Ивановна, у меня вырос зуб на одного деятеля.

Кажется, налоговичка ждала серьезного разговора и ответила сразу, по-деловому:

– Большой зуб?

– Очень большой. Можно сказать – огромный.

– Насколько огромный? – Налоговичка проницательно глянула на Нику.

– Лет на десять строгого режима, – усмехнулась та.

– Чем этот ваш деятель занимается?

– Импорт мебели, компьютеров, оргтехники. Своя сеть магазинов – небольшая, правда…

– Все ясно, – тут же сказала Анна-Ванна. – «Серый» импорт. Левая растаможка. Неуплата налогов… Словом, мошенничество в особо крупных размерах… Эти наши импортеры – да их можно любого брать и сажать… Правда… – Дама на несколько шагов замолчала, словно осматриваясь по сторонам и одновременно примериваясь к Нике. Потом решилась: – Как я смогу объяснить начальству: чем этот ваш друг хуже прочих? Почему мы беремся за него? А не, скажем, за сеть магазинов «Четыре кита»? Или – фирму «Хартия»? Или «Эль-видео»?..

– Сколько? – просто спросила Ника.

– Ну… – заюлила Анна-Ванна, – для меня так вопрос не стоит… Вы поймите, мы не частная лавочка, и все зависит от планов руководства, в том числе руководства политического… Кроме того, существует круг людей, которые… – вам, Ника, я могу это сказать, но, разумеется, на условиях полной конфиденциальности! – которые ни при каких условиях не могут быть подвергнуты никакому вниманию с нашей стороны… Как, вы говорите, фамилия вашего друга?

Они стояли на пешеходном переходе через бульвар. Во влажном тумане мимо проносились автомобили. Анна Ивановна словно бы невзначай развернула Нику лицом к себе. До метро оставалось пятнадцать шагов.

– Соломатин, – полушепотом выдохнула Ника.

– Ох, ну что вы! – вскричала Анна Ивановна. – Никогда, никогда и никто этим человеком не станет заниматься!.. Вы с ума сошли!..

Загорелся пешеходный светофор, автомобили нехотя остановились, и дамы ступили на проезжую часть.

– Дело в его мощных покровителях, верно? – спросила Ника, но не получила ответа. «Значит, конечно, в этом», – подумала она. – А что, – продолжила Ника, слегка придерживая за локоть Анну Ивановну – та ускорила шаг, словно пытаясь убежать от Вероники с ее неприятными вопросами, – что, если я вам скажу, что покровители Соломатина готовы от него отречься? Бросить его на произвол судьбы?.. Больше того: если я вам дам стопроцентную гарантию, что именно так и случится? Если я вам, Анна Ивановна, – да и кому угодно! – скажу и докажу: нет у него больше никакой «лапы» наверху?.. Я, как сейчас говорят, за базар отвечаю… И у меня имеются документальные свидетельства этого…

– По-моему, это беспредметный разговор, – сухо сказала Анна-Ванна.

– И все-таки? – настаивала Ника. – Если я права? И мой интерес вдруг совпадет с интересом вашего начальства и вашего ведомства в целом?..

Они стояли напротив друг друга на площади перед метро «Кропоткинская».

– Этот вопрос надо провентилировать, – наконец произнесла налоговичка.

– В случае благоприятного исхода всего дела я буду весьма благодарна, – сказала Ника. – Лично вам – пятьдесят тысяч. «Зеленых».

– Цифра приемлемая, – ответствовала дама.

На сем они и распрощались.

Шагая обратно к своему салону – за сумочкой и за машиной, – Ника радовалась. Разговор она, кажется, построила правильно. Налоговая мадам поняла главное. Во-первых, что за «наезд» на Соломатина она, Ника, готова заплатить – и заплатить неплохо. А, во-вторых, Анна-Ванна усвоила: положение Олега Петровича не слишком прочно – и свидетельства тому есть.

«Лишь бы, – думала Ника, – моя налоговичка не перестаралась. Не разнесла весть о беззащитности Соломатина слишком широко. Лишь бы не произошла утечка из этого ихнего серого грозного дома на Маросейке, двенадцать».

Васечка обожал приглашать в особняк своих друзей. Его одноклассники охотно приходили в гости.

Не то чтобы мальчишкам было в диковинку гостить в огромном частном доме. В Васиной гимназии дети бедных инженеров не учились, и Ника, конечно, была не единственной, кто постоянно жил за городом. Но все-таки большинство Васиных однокашников ютились в московских квартирах – пусть в комфортабельных, но тесных городских клетках. А в них мальчишкам наверняка живется хуже, чем на свободе за городом.

Ника любила поболтать с «молодежью», Васины друзья ее любили и звали «теть-Никой». А она всегда жалела ребят. Они казались ей не слишком счастливыми.

Ника понимала: почти у всех детей отношения с богатыми родителями были сложными. Школьники дорого одевались и уже объездили полмира – но чувствовали себя одинокими и ненужными. Родители – постоянно заняты, в роскошных квартирах царствуют экономки и горничные. «Не шуметь, гостей не водить, не бегать, не прыгать!»

А Ника никогда не возражала против беготни и любых, пусть самых нечеловеческих криков. Что поделаешь, если пацанам нравится воображать себя вождями краснокожих. Она разрешила Василию с друзьями построить во дворе индейский шалаш. Не ругала, когда мальчишки пускались в рукопашную и катались по земле в новых джинсах от «Версаче». А когда малолетняя банда установила в чердачном слуховом окошке бутылку и дом наполнился мрачными завываниями, Ника делала вид, что очень боится привидений – к восторгу Василька и его друзей.

Сегодня за завтраком она меланхолически подумала: «Может, я этих бандитов не зря терпела. Пора пожинать плоды».

По крайней мере, если она неожиданно пригласит одного из маленьких бандитов в гости, это никого не удивит.

Васин одноклассник Димка Кислов был самым шумным и неуправляемым из всей компании. Пожалуй, только он вопил даже громче ее сына. Как казалось Нике, эти двое постоянно боролись за лидерство, и пока еще никто не победил.

Ника отослала горничную и сама налила Васе чаю. «Кашу, конечно, не будешь? Ну и ладно. Круассаны? Даю…»

– Ты чего такая добрая, мам? – подозрительно спросил Василек.

– А я к тебе подлизываюсь, – честно призналась она.

Вася просиял. Он обожал, когда Ника говорила с ним как с равным, и тем более – о чем-то его просила.

– Сделаю все, что прикажете, – заверил он.

– Да ничего сложного, – начала Ника, и сын сразу погрустнел.

Она продолжила:

– У вас в школе мероприятий сегодня никаких? Нет? Тогда пригласи к нам Кислова. Без ночевки – с ночевкой, как хочешь.

– Одного Кислова? – скривился Василек. – Да ну его, он скучный…

– А я вас на лошадях кататься отправлю, – пообещала Ника.

– Правда? Не обманешь? – загорелся Вася.

– Не обману, – поклялась Ника. – Ну что, привезешь?

– Нет вопросов, – заверил сын. – Димка со мной – куда угодно. А зачем он тебе сдался?

– Димка – низачем, – честно ответила она. – Мне его папа нужен. Он же приедет его забирать?

– Опять в телевизор хочешь? – подмигнул сын.

… Димкин отец, Евгений Кислов, был самым влиятельным среди всех Никиных телевизионных знакомых. Он держал пакет акций одной телекомпании, входил в совет директоров другой, консультировал третью… Его должности назывались неброско, на телеэкране он сам почти не появлялся, но в «Останкино» его знали все. И все боялись.

К Нике в салон регулярно захаживали телезвездочки – и все они отзывались о Кислове с нескрываемым трепетом. Одна из ведущих с ОРТ прямо говорила: «Ссориться можно со всеми. Хоть с президентом, хоть с премьером. А вот с Кисловым – нельзя».

– Конечно, мам, я приведу Кислова, – пообещал Васечка. – Только не факт, что за ним сам папик приедет. Пришлет шофера, и все дела.

– Ничего-ничего, – успокоила его Ника. – Ты, главное, Димку притащи. А папе я сама позвоню, приглашу его к нам на ужин. Ты только узнай какой-нибудь телефон, по которому его можно застать.

Сын вышел на связь во время большой перемены, сказал вполголоса:

– Я во дворе в кустах прячусь… Димка приедет. Только он просит, чтобы ты его у папы сама отпросила. Записывай телефон.

Ника похвалила сына, еще раз напомнила, чтобы он не выдал ее тайны, и позвонила Кислову-старшему:

– Евгений Петрович? Это Ника Александровна, мама Васи Колесова. Наши мальчики сегодня хотят покататься на лошадях… Ну зачем сразу шофера? Не хотите приехать за Димой сами? Вы ведь никогда у нас не были… У меня сегодня японский ужин. Потом покажу вам, какой шалаш мальчишки построили… Вы всех спрашиваете, что от вас нужно? Ну хорошо, тогда считайте, что и мне что-то нужно. Если вам так удобнее… Хорошо, жду.

Ника положила трубку и вытерла со лба капельку пота. Да, этому Кислову палец в рот не клади.

…Евгений Петрович приехал на традиционном «шестисотом». Сзади, в массивном джипе, тряслась охрана. «Шофер и два холуя, – быстро посчитала Ника. – А горничной я сказала рассчитывать на двоих. Ладно, разберется».

Василек радостно приветствовал папу приятеля:

– Здрасьте, дядь Жень! Вы приехали маму в телевизор брать?

Кислов оценивающе взглянул на Нику и тут же ответил:

– Почему нет, Василий? Сделаем ей программу…

Его голос прозвучал как скрип пенопласта по стеклу. А обещание «сделать программу» походило на угрозу дать ремня.

«Э, Евгений Петрович, одной программой не отделаетесь», – подумала Ника. А вслух строго сказала:

– Васька, хватит болтать.

Сын показал ей язык и, хохоча, скрылся в недрах сада.

– Такой он у меня… невоспитанный, – пожаловалась Ника гостю.

Димка Кислов вел себя не в пример Никиному сыну – робко и сдержанно. Он, потупясь, поздоровался: «Здравствуй, папа». Ника не узнавала в этом пришибленном пареньке обычного заводилу и крикуна.

– Мальчики уже поели и роют в саду подземный ход, – сообщила Ника Евгению Петровичу. – Ваших… м-м… подчиненных ждет ужин в малой гостиной. Пойдемте в дом?

Кислов проследил, что ворота надежно заперты. Явно оценил, что дом оснащен видеокамерами. Махнул охране: «Не нужны, идите». Братков тут же увела горничная. А Евгений Петрович по-хозяйски взял Нику под руку:

– Куда мне вас отвести?

«Наверно, ждет, что я скажу – в спальню!» – весело подумала Ника и произнесла:

– Пойдемте в каминную. Там накрыт ужин. Пусть мальчишки свой подземный ход достраивают.

За ужином Ника и Евгений Петрович вели светскую беседу. Первую скрипку, конечно, играл Кислов. Он угощал Нику свежими анекдотами, баловал последними сплетнями, рассказывал злободневные байки. Цепкие глаза внимательно наблюдали из-под кустистых бровей. «Следит за реакцией», – поняла Ника. И изо всех сил старалась своего отношения к телеисториям не высказывать. А когда смешно – смеяться. Смеяться от всей души.

Евгений Петрович отдал должное суши-бару, с удовольствием откушал острый куриный шашлычок под саке и склонился над чашкой кофе:

– Ну-с, Ника Александровна, теперь признавайтесь, в чем дело. Лавры Митковой покоя не дают?

«Хоть бы спасибо за ужин сказал!» – промелькнуло у Ники.

– Да упаси боже! – сказала она вслух. – Танечка Миткова ко мне в салон ходит, я ее так жалею… Работает, бедняжка, сутками, никакой личной жизни… У меня – другая проблема. Во-первых, давно хотела вас попросить: будьте добрее к Диме…

Кислов вскинул голову, глаза метнули молнию:

– Спасибо за совет. Только он…

Ника не очень вежливо перебила:

– Я знаю, он хулиганит, историю про лягушку в учительской уже слышала. Но мне кажется, Дима просто очень закомплексован. Он все время смотрит на вас, уважает, преклоняется, боится… Ему хочется быть таким же сильным, влиятельным… В общем, таким, как отец. Вот он и старается – по мере сил. Привлекает к себе внимание.

– Ну и что – прикажете мне этим гордиться? – ехидно спросил Кислов.

«Телевизионщик ты, может, и классный. А вот отец – никакой», – быстро подумала Ника.

– Зачем – гордиться? – спокойно сказала она. – Просто уделяйте ему больше внимания. Сделайте вид, что вам хочется с ним посоветоваться. Скажите, что вам интересно его мнение…

– Ладно, Ника Александровна, я понял, – с каменным лицом ответил Кислов. Ника сообразила, что ему уже говорили нечто подобное учителя из гимназии. – Давайте второй вопрос!

Ника слегка опешила. Честно говоря, она думала, что педагогическая дискуссия продлится несколько дольше.

– Что, вам действительно нужна своя передача? – усмехнулся он, продолжая бесцеремонно ее разглядывать.

– Нет, – твердо ответила она. – Мне нужно другое.

Она протянула ему папку с копиями документов, изъятых из сейфа Соломатина.

Кислов быстро просмотрел бумаги. Пару раз метнул на Нику заинтересованные взгляды. Один раз не удержался, прищелкнул языком.

– Откуда это у вас? – требовательно спросил он.

Она неопределенно пожала плечами.

– Хорошо, спрошу иначе. Это – ваш интерес? Или чье-то поручение?

Тут она не колебалась:

– Интерес – лично мой. С этим можно что-нибудь сделать?

– С этим – нет, – твердо сказал Кислов, показав на папку. И пояснил: – При нынешнем развитии печатного дела таких фальшивок можно наклепать тысячи.

– У меня будут подлинники, – заверила Ника. – Мне просто хотелось знать ваше мнение… Имеет ли это какую-то ценность?

– Кто еще об этом знает? – требовательно спросил он.

– Больше никто, – твердо ответила Ника.

Перетрусившего Полонского упоминать вовсе не обязательно. Инну – тем более.

– Мы много не заплатим, – вдруг сказал Кислов.

Ника в первое мгновение не поняла, опешила. Но тут же сообразила:

– А мне много и не надо.

«Отлично, я и не думала, что на этом можно заработать!»

Он строго посмотрел на нее:

– Десять штук «зеленых». При условии полного эксклюзива.

Ника решила не торговаться и кивнула головой.

– Оригиналы я получу через пару дней. И немедленно свяжусь с вами…

Она устало откинулась в кресле. Кислов внимательно посмотрел на нее и впервые за вечер заговорил нормальным, человеческим тоном:

– Ника Александрована… вы уверены? Уверены, что вам стоит затевать эту кашу?

Ей показалось, что он спрашивает ее искренне. Оказывается, его голос умеет быть бархатным и встревоженным. Если бы он с сыном так разговаривал!

Ника вздохнула:

– Мне совсем не хочется затевать эту кашу. Но другого выхода у меня нет.

Она поднялась:

– Пойдемте покажу вам подземный ход. Мальчишки, наверно, уже заждались…

7

– Принести вам кофе? – Официантка ласково прикоснулась к его плечу.

Он вздрогнул, взглянул на нее. Нависает над ним – высокая, тощая, в бархатном блестящем костюмчике.

Не будет он кофе. Иван буркнул:

– Принеси водки.

– Что-нибудь закусить?

– Не надо. Только водки.

В глазах у девушки блеснуло сожаление. Молодая еще, не привыкла. Пытается его отрезвить. Жалеет. Официантка склонилась к нему, сказала настойчиво:

– Давайте принесу тарталеток. С семгой.

Пока они беседовали, дилер объявил новые ставки. Баргузинов поставить не успел. Супервайзер, наблюдавший за игрой, звякнул в колокольчик. Официантка обернулась на звук. Старший менеджер сделал ей страшные глаза. Это означало: «Вали отсюда. Не приставай к клиенту. Из-за твоих тарталеток он проиграет на сто долларов меньше».

Девушка поспешно отошла. Баргузинов вновь повернулся к игровому столу. Господи, что он делает! Сколько он уже здесь? И сколько здесь оставил? Квадраты рулетки сливались в сплошное зеленое полотно. Стрекочущий шарик звучал словно адская музыка. Иван уже ничего не понимал. Не понимал, куда он ставит, зачем, как, по какой системе. Баргузинов знал только одно: сегодня ему не везет. И знал, что раньше, в такие невезучие дни, он просто пожимал плечами – подумаешь, потерял сто баксов! – и перебирался из казино куда-нибудь в ночной клуб. Но сегодня… Точнее – вчера… А может – позавчера… На него что-то нашло. Он никак не мог отсюда уйти. Фортуна издевалась. Изредка показывала ему остренькие зубки, давала чуть-чуть выиграть. Ивану придвигали столбики фишек, на душе теплело, хотя разум подсказывал: «Ты просадил уже в сто раз больше!» И он опять играл, ему снова казалось: все, везение вернулось, он знает, чувствует, какой сектор сейчас выпадет. И ставил по пятьсот баксов на последнюю треть, на числа от 24 до 36.

И даже угадывал. Почти угадывал – выпадало совсем рядышком: 23 или «зеро». А он собирался с силами и вновь испытывал свою судьбу, и она вновь над ним издевалась. Издевалась так, что даже прожженные циники, соседи по игровому столу, смотрели на Баргузинова с сочувствием. Внутренний голос посылал его за покерный стол, внутренний голос шелестел в ухо: ставь больше, ты сейчас выиграешь. И он ставил, и получал со сдачи четыре десятки, и швырял карты на стол, к восторгу игроков, и кричал дилеру: «Ну-ка, открывай свою пару шестерок. Или что там у тебя? Три шестерки? Четыре?! Может, у тебя вообще игры нет? Ну и черт с тобой, у меня – бонус![3]

Официантка уже бежала к столу с запотевшей бутылкой шампанского, а дилер под ненавидящим взглядом супервайзера в страхе открывал свои карты. И объявлял дрожащим от удивления голосом: «Че-четыре валета… Каре десяток проиграло!»

«Что ты делаешь, Баргузинов? – говорил он сам себе. – Уходи, идиот, остановись!»

Иван вставал, шел к кассе, обменивал оставшиеся фишки на деньги. Но у него, как назло, все время оказывались некруглые суммы: четыре тысячи сто тридцать долларов… потом две тысячи пятьдесят… потом тысяча сорок. И он возвращался в игровой зал – разделаться с некруглым остатком. И опять зависал, опять начинал верить, что фортуна наконец ему улыбнется. Ведь карта – не лошадь, должно наконец повезти!

Но лошадь везти отказывалась. Иван уже давно не замечал, во что он играет и на что ставит. Мысли ускакали далеко прочь от прокуренного и провонявшего потом казино. Мысли вернулись туда, откуда он их отчаянно гнал. Куда жестоко не пускал все последние дни. Он опять думал о Нике. И в голове пульсировали ясные и четкие мысли: «Я – идиот. Я играл неправильно. Я ставил не на то…»

Он мучительно вспоминал их с Никой жизнь. Разве плохо им было? Да, оба заняты на работе, встречаются лишь на пару часов по вечерам, но что это были за вечера!

Иван всегда считал, что Нике с ним – хорошо. Что ей его резкость даже нравится. Казалось, она любила, когда Иван встречал ее грозным:

«Нашлялась по мужикам?»

И, не дав раздеться, набрасывался на нее, мял и рвал дорогие костюмы, портил стодолларовые укладки. Ей явно был в кайф жесткий, брутальный секс. Глаза у нее горели так, что их блеск не мог обмануть никого.

Потом, довольные и запыхавшиеся, они вместе ужинали. Ника рассказывала о своих успехах – крошка пыталась построить свой косметический салон, и Баргузинов ей не препятствовал.

Он усмехался в ответ на ее щебет. В детали своей работы не вдавался: женщине незачем это знать. Туманно отвечал, что «и у него все в порядке». Охотно давал ей советы – кто ж посоветует лучше? Подсказывал, как лучше составлять контракты с сотрудниками. Рекомендовал ориентировать салон не только на женщин, но и на мужчин: «Вон у меня шофер завтра женится, не знает, где бы ему прыщи выдавить, чтобы невеста не сбежала».

«Ты у меня – идеальный муж», – говорила ему Ника.

И Баргузинову казалось, что она не врет.

Ника продолжала восхищаться:

«Ты – чудо! Работать не запрещаешь, в кухне не запираешь, и в сексе – просто чума!»

…А когда Никин салон стал приносить прибыль, Иван сначала не поверил. Даже съехидничал в конце первого месяца ее работы:

– Ну и как, большие убытки?

Он ожидал услышать в ответ смущенное: «Да так, не особо…»

Но Ника радостно отвечала:

– Плюс девять! Но, кажется, это только начало…

– Девять деревянных штук? – скривился Баргузинов.

– Девять тысяч долларов! Мы, правда, налоги еще не платили, но я уже придумала, как часть прибыли скрыть!

Ничего себе, девочка разыгралась! Просто невозможно поверить!

Баргузинов недоверчиво смотрел на ее сияющее лицо:

– Не брешешь, женщина?

Она уже давно не обижалась на его грубости:

– Я тебе не собачка, чтоб брехать. Давай раздевайся, отметим победу.

…В этот вечер он любил ее особенно яростно. И она опять была довольна, и устало откинулась на его плечо, и прошептала восхищенно: «Ты просто супер!»

Баргузинову стоило больших трудов признаться самому себе: он гордится своей женой. Гордится своей хрупкой девочкой, которая тащит на худеньких плечиках преуспевающее, прибыльное дело.

Но он никогда, ни за что на свете не признается в этом.

Он специально постарался, чтобы она расслышала обрывок его разговора по телефону: «Я тут своей косметический салон купил… пусть побалуется…» Посмеивался над ее «мелким бизнесом». И – начал жестоко ревновать.

У Ники появлялись деловые партнеры – сплошь преуспевающие красавцы в дорогих костюмах. Она нанимала на работу молодых смазливых массажистов. Дарила подарки пройдошистым чиновникам из СЭС и мэрии. Иван нервничал. Угрожал. Опускал ее. Иногда даже просил своих ребят присмотреть за женой-вертихвосткой. А Ника… Ника принялась огрызаться.

У нее появилась наконец своя личная жизнь, куда Ивану не было доступа. Концерты с подругами. Теннис с деловыми партнерами. Поздние звонки, мужские голоса по телефону.

Тогда, в воскресенье, Иван не выдержал. Он ждал ее весь вечер. Он хотел ее, он грезил о ее податливом теле. А жена, видите ли, отправилась на концерт. И явилась – ближе к полуночи.

Иван ударил ее. Он просто ждал в ответ покаянных слов: прости, извини, больше не буду. А она распрямила плечи: «Уходи!»

Баргузинов вспылил и ушел. Успокаивал себя: прибежит сама. Ника не прибегала. Он прожил ужасную неделю. Он активно трахал старлеток и стриптизерш и с ужасом понимал: с Никой никому из этих красоток не сравниться…

Иван сдался. Он приехал с повинной. Он решил сказать Нике, что на самом деле он ее любит и не может без нее жить. Но эта стерва накинулась на него с обвинениями. Баргузинов не понял и половины ее претензий.

«Ты приставил ко мне слежку!»

Чушь.

«Я рыдаю, не могу отомстить за родителей!»

Еще большая глупость. Она говорила ему, что родители давно умерли. Именно – умерли, а не погибли. Кому же она собралась мстить? Богу, что ли?

Баргузинов не выдержал, вспылил, пригрозил ей. Сгоряча обещал раскрыть тайну, связывающую их крепче любых уз.

А она напустилась на него:

«Ты меня подставил! Я рискую, а ты хочешь остаться чистеньким!»

Стерва. Ника – стерва.

Он ушел от нее – теперь навсегда. И навсегда потерял покой.

«Делайте ваши ставки!» – услышал он в тысячный раз.

Машинально пошвырял сам не зная куда фишки.

В тысячный раз подумал: «Пора уходить. Бежать из этого долбаного казино».

Только куда бежать?

Васечка ворвался в кабинет без стука и в самое неподходящее время. Ника как раз раскладывала банкноты в стопки по тысяче долларов в каждой. У сына округлились глаза:

– Это сколько ж сноубордов можно купить!

Ника метнула на него гневный взгляд. Вздохнула – сама виновата, что дверь не заперла. Нужно быстро исправлять ситуацию, пока сын не успел почувствовать ее напряжение и не испугался. Она сказала Васильку:

– Ты очень кстати. Тащи клей, будем опояски делать.

– Мам, а зачем столько денег? – Василий продолжал во все глаза рассматривать стол, заваленный долларами.

– Ну е-мазай, – Ника использовала любимое восклицание сына, – ты что, из налоговой полиции?.. Клей несешь или как?

Вася умчался. Тут же вернулся с клеем. Старательно, высунув от усердия язычок, пересчитывал вместе с ней деньги и заклеивал пачки. Сказал с уважительным придыханием:

– Интересная у тебя, блин, работа…

– Да как у всех! – небрежно сказала Ника, забрасывая готовые пачки в спортивную сумку.

Ника сама отвезла сына в школу. Весь путь Вася не выпускал из рук сумку с деньгами и, выходя из машины, очень неохотно оставил ее на сиденье. Поцеловал Нику на прощание и прошептал:

– Мам, ты не можешь мне долларов триста выделить, а? Очень сноуборд хочется…

– Не могу, – вздохнула Ника.

– Ну хоть скажи, кому эти деньги-то?

– Мафии, Василек, мафии, – округлила глаза Ника.

Сын рассмеялся и помчался к зданию школы. Когда Ника сама везла его на занятия, они вечно опаздывали…

На выезде со школьного двора Ника, задумавшись, подрезала джип. В машине красовались двое крупноголовых. «Сейчас начнут хулиганить!» – вздохнула она. Но джип дважды мигнул фарами – мол, прошу, мадам, проезжайте. Ника благодарно сделала ручкой, гадая, что за быки такие культурные. И узнала – это же охрана Кислова! Те самые, что сопровождали своего шефа во время визита в ее особняк. «Значит, им ужин понравился. Надо похвалить экономку», – подытожила Ника.

Сумка с деньгами мозолила ей глаза, и она раздосадованно скинула ее с сиденья прямо на пол. Жаль, что за ней больше не следят! А то подстраховали бы ее вместе с дорогим грузом.

Но наблюдение за ней сняли – в тот самый день, когда она встретилась с шантажистом. Вопрос, кто заказывал слежку, вроде бы разрешился. Ника позвонила Павлу Синичкину, отменила свое задание:

– Проблема снята, я с этим разобралась… – И кто это был? – живо поинтересовался детектив.

«Да кто-то из того банка, что я ограбила семь лет назад», – чуть было не ответила Ника.

Все было очевидно. Сначала шантажист ее проверял – потом, выяснив связи, нанес удар. Но Ника не могла понять – зачем было приставлять к ней «наружку»? Дорогую «наружку», по триста долларов в день? Этот ублюдок ведь вполне мог навести о ней справки по собственным каналам. Ника сразу догадалась: он – бывший чекист или мент. Чувствуется по повадкам и по манере говорить. И наверняка в органах у него остались друзья и возможности. Почему же он тогда не навел о ней справки через знакомых? Зачем прибегать к услугам охранного агентства? Мог бы сделать несколько телефонных звонков и получить ровно тот же результат. Узнал бы и так: Колесова живет по маршруту салон – дом – салон. Спит, точнее, спала с Баргузиновым, ни в чем криминальном не замечена.

Но нанимать топтунов! Платить им дикие деньги! Безрассудно, бесхозяйственно и, главное, бессмысленно. Впрочем, что взять с шантажиста – отморозок, он отморозок и есть.

…Ника благополучно добралась до «Красотки», прошла в свой кабинет и со вздохом облегчения поместила сумку с деньгами в сейф. Скинула пальто и, даже не подкрасив губы, вернулась обратно в холл.

– Что интересненького? – нетерпеливо спросила она у администраторши.

Лерочка, даже не заглядывая в журнал, где велась предварительная запись, доложила:

– В десять – Миткова. Ну эта, из телевизора.

Ника скривилась. Лера тут же сменила тему:

– Звонили из журнала «Красота энд здоровье». Хотят о нас написать.

– Пусть приходят. И Петю предупреди.

– Петя еще не подошел, – с удовольствием заложила сослуживца Лерочка.

Ника давно заключила со своим рекламистом устное соглашение о том, что тот волен опаздывать сколько хочет, лишь бы о «Красотке» писали в газетах и журналах – много и восторженно. Пока Петюня свои обязательства выполнял, поэтому Ника пропустила донос Лерочки мимо ушей.

– Это все? – нетерпеливо спросила Колесова.

– Нет. В двенадцать придет Анна Ивановна. Антицеллюлит и обертывания.

Антицеллюлит и обертывания были самыми дорогими процедурами – по сто баксов за каждую. А налоговичка, несмотря на предоставляемые Никой скидки, раньше всегда выбирала, что подешевле, – например, обычный массаж (всего-то за сорок долларов). У Ники отлегло от сердца. Если она правильно понимает, дорогой визит означает, что Анна-Ванна согласна. Значит, Ника все просчитала верно и не зря притащила на работу пятьдесят тысяч долларов.

Колесова представила дородную Анну-Ванну – в респектабельной длиннополой шубе, но со спортивной сумкой через плечо – и фыркнула.

Лерочка растолковала ее смех по-своему. Она сказала вполголоса:

– Вот и я так считаю – обертывания ей уже не помогут!

– Лерочка, будь патриоткой! – улыбаясь, упрекнула администраторшу Ника. – Ты должна верить, что наши процедуры, как сказано в рекламном проспекте, «омолаживают, возвращают бодрость духа и жажду жизни»…

Лера только начала было ехидничать по поводу словоблудия «красоткиного» рекламиста Петюни, как зазвонил телефон. Лерочка пропела в трубку:

– Салон «Красотка», здравствуйте! Представьтесь, пожалуйста… Да, одну минуточку! – И протянула трубку начальнице.

«Кто-то нужный, раз Лера не спросила, буду ли я разговаривать».

Ника взяла трубку радиотелефона:

– Слушаю?

– Ника Александровна, – прошелестел женский голосок, – с вами будет говорить Евгений Петрович Кислов.

«Ишь ты, важная птица. Не «хотел бы поговорить», а – «будет говорить». Послать его, что ли, за такую наглость?»

Но вслух Ника, конечно, сказала:

– Хорошо, соединяйте.

Голос Кислова сегодня звучал вполне по-человечески. Без «пенопластового» скрипа, а бархатно и даже весело.

– Никочка, привет, мое солнце!

«Ой, мы разве так коротко знакомы?» – удивилась она про себя. Но не растерялась, подыграла:

– Привет, привет, моя рыбочка!

Лера вытаращила глаза и от удивления чуть не упала из-за своей администраторской стойки. Оказывается, хозяйка – накоротке с самим Кисловым! Ну и ну!

Ника быстро прошла в кабинет – не хотелось разговаривать в холле, куда как раз выскочила горстка распаренных после шейпинга девушек.

– Никуша, – продолжал обласкивать ее Кислов, – вы сегодня не очень заняты? Пообедаем вместе? Японскую кухню мы уже дегустировали – может, теперь узбекскую? Или грузинскую, русскую – все, что хотите. «Три Тэ», «Циркус», «Ноев ковчег»?

Кислов перечислил самые крутые столичные заведения. Ника их терпеть не могла. Семь вилок к каждому блюду, официанты – навязчивы до отвращения, а кухня… Кухня – самая заурядная.

– Пойдемте лучше в «Тифлис», – предложила Ника.

В «Тифлисе» ей нравилось – добротная грузинская еда, да и расположен неподалеку от «Красотки».

– Никушенька вы моя, – продолжал балагурить Кислов, – да с вами – хоть в Тифлис, хоть в Тамань, хоть в Тмутаракань! В семь вечера – подойдет? Я закажу…

– Не нужно, у меня там свой столик. Постоянный, – окатила его холодным душем Ника. Надо же и ей повыпендриваться!

…Она вернула трубку радиотелефона в холл, на стойку администратора. Лерочка не удержалась, спросила:

– Это тот самый Кислов?!!

– Он, он… Позвони в «Тифлис», скажи, что я приду в начале восьмого. Если Кислов появится раньше, пусть его проводят к моему столику.

Провожаемая восхищенным взглядом Леры, Ника вернулась в свой кабинет. Задумалась: с какой это радости Евгений Петрович так ее обласкал? Впрочем, догадаться нетрудно. Раз Кислов снизошел до того, чтобы узнать ее рабочий телефон и позвонить самому, – значит, ее документы действительно имеют большую ценность. А кто бы сомневался!

Евгений Петрович, человек явно опытный, о делах по телефону не сказал ни слова. А вот если… если ей позвонит Полонский – с какой-нибудь безотлагательной новостью?! Влад может забыть об осторожности и начать важный разговор прямо по телефону. А слежка, затеянная шантажистом, может быть, прервалась лишь на время… Не исключено, что он до сих пор слушает ее телефон… Да, нужно принять дополнительные меры безопасности… Как это она раньше не подумала… Давно пора!

Ника вызвала в кабинет начальника службы охраны салона:

– Проверь быстренько, нет ли в моем телефоне «жучков»… Нет, не уверена, но ты все-таки посмотри. И вот еще что – если найдешь, не снимай их. Не снимай ни в коем случае.

…Не успела Ника выпить в кабинете у маникюрши чашечку кофе, как туда заглянул начальник охраны. Вместе вернулись в ее кабинет. Он растерянно показал на раскуроченный телефонный аппарат:

– Ника Александровна, вы абсолютно правы… Вы уверены, что э-э… м-м… устройство нужно оставить?!

– Да, уверена. Спасибо, свободен. Только – никому ни слова, хорошо? Даже своим…

Начальник охраны быстро привел телефон в порядок и удалился.

Ника задумчиво разглядывала аппарат. Предчувствие опять не обмануло ее. Очередное дело рук шантажиста. Кажется, Ника даже начала догадываться, кто он, этот ублюдок…

Но сейчас некогда искать подтверждения своим догадкам. Пока у нее есть отсрочка платежа по долгу семилетней давности – и другие, более важные дела. Так что отложим этот вопрос и просто подыграем подлецу.

Ника набрала номер агентства по продаже элитарной недвижимости:

– Я хочу продать особняк. Четыреста квадратных метров. Участок – двадцать пять соток. Шесть километров от Кольцевой дороги по Осташковскому шоссе. Все коммуникации, охранная видеосигнализация, сауна в доме, джакузи, одиннадцать комнат…

Ника положила трубку. Накинула пальто, сказала Лере, что скоро будет, и, будто совершая дневной моцион, прогулялась до расположенного поблизости салона мобильной связи. Приобрела крошечный «Эрикссон» и заплатила дополнительно пятьдесят баксов – за то, чтобы ей продали аппарат с уже заряженной батарейкой и немедленно его подключили. Она вышла на улицу и прямо на ходу выбрала соответствующую ее настроению мелодию звонка. Почему-то захотелось, чтобы телефон звонил под «Взвейтесь кострами, си-и-ини-е ночи!».

Ника взглянула на часы и прибавила шагу: у Анны-Ванны, по ее расчетам, как раз заканчивались процедуры.

Налоговая дама уже ждала ее в холле. Как и в прошлый раз, она выглядела распаренной и довольной. Круглое лицо раскраснелось, и казалось, что каждая клеточка ее тела выражает умиротворение и благодушие. Но глаза ее сегодня смотрели жестко. Она не предложила – приказала: «Прогуляемся до метро?»

Ника неохотно достала из сейфа спортивную сумку с долларами: опять ей нервничать – не нападет ли на них случайный уличный грабитель. Хорошо хоть, она сегодня одета в спортивном стиле: брючки в обтяжку и короткий пиджак, так что объемная сумка не бросается в глаза.

Налоговичка метнула острый взгляд на ее поклажу.

Ника решила до поры до времени ничего не говорить. Они с Анной-Ванной направились по уже знакомому маршруту к метро «Кропоткинская».

Сегодня налоговая дама не сюсюкала и «деточкой» Нику не называла. Она говорила кратко, сухо и по делу:

– Я оказалась права. У вашего недруга – сильные покровители. Он в наших планах не значится.

Ника набрала в легкие побольше воздуха и сказала:

– Покровители от него отказались. Точнее, откажутся. Когда узнают, что Соломатин осмелился обнародовать некие документы.

– Эти документы – у вас? – остро взглянула на нее Анна-Ванна.

– У меня, – не моргнув глазом соврала Ника.

Черт, только бы застать сейчас Полонского! Только бы успеть сказать ему, что ей срочно – дьявольски срочно! – нужны оригиналы тех документов!

– Тогда ждите, – приказала Анна-Ванна.

– Как долго? – требовательно спросила Ника. Она сняла с плеча спортивную сумку и теперь держала ее в руках.

– Долго не будет, – отрезала налоговая дома. – Не в наших интересах.

Анна-Ванна залезла в недра своей необъятной шубы и вынула из внутреннего кармана сотовый телефон. Протянула его Нике:

– Позвоню вам по этому аппарату.

Она оглянулась, не бредет ли рядом какой-нибудь любопытный прохожий, и протянула налоговичке сумку:

– Предоплата. Сто процентов.

Ника на пару секунд задержала «adidas» в своей руке и торопливо сказала:

– Только одна просьба. Мне обязательно нужно знать – когда именно. Хотя бы – за двенадцать часов.

Налоговая дама снисходительно – полная долларов сумка опять настроила ее на благодушный лад – сказала:

– Ну а зачем я, по-вашему, тратилась на сотовый телефон?!

Ника распрощалась с Анной-Ванной и потянулась к карману – спрятать выданный налоговой дамой сотовый телефон. Рука наткнулась на другой аппарат – ее сегодняшнее приобретение.

Ника вытащила его, сравнила с тем, что получила от Анны-Ванны. Телефоны оказались абсолютно одинаковыми. Два крошечных «Эрикссона». Одна и та же модель. Один и тот же цвет.

Ника не удержалась, принялась смеяться… Проходящая мимо бабуля метнула недовольный взгляд на женщину с двумя сотовыми телефонами в руках и пробурчала, словно про себя: «Буржуи!»

…В «Тифлис» Ника опоздала – хотя и собиралась прийти вовремя. Метрдотель взволнованно встретил ее прямо у гардероба:

– Ника Александровна, вас уже ждут!

Ника невинно взмахнула ресницами:

– Кто?

Метрдотель-грузин округлил свои и без того огромные глаза:

– Господин Кислов!

– Ничего-ничего, – царственно пропела Ника, направляясь в зал.

Она, честно говоря, не ожидала, что Евгений Петрович столь известен. Однако поди ж ты: и администратор в «Красотке», и метрдотель в «Тифлисе» говорят о нем с придыханием! Для Ники Кислов до недавнего времени был просто отцом Васиного одноклассника. Отцом, который не справлялся с воспитанием единственного сына…

Увидев Нику, Евгений Петрович встал, вышел из-за стола и приложился к ее руке. Его губы оказались неожиданно мягкими, даже нежными.

Кислов жестом отогнал официанта, лично отодвинул ее стул и помог сесть. Ника чувствовала себя королевой. Или – гостьей короля (что, наверное, почти одно и то же). Посетители и сотрудники ресторана с нескрываемым интересом поглядывали в их сторону.

– Я уже заказал – нам обоим, – сказал Евгений Петрович. – Обычный набор: сациви, лобио, капуста по-гурийски, хачапури, баклажанчики… Пить будем «Киндзмараули» – верно?

– Вы просто угадываете мои вкусы! – промурлыкала Ника.

Официант тут же стал подносить закуски. Кислов молчал, с удовольствием разглядывая ее. (Сегодня Ника злоупотребила служебным положением и после обеда сходила на косметический массаж, а потом – к парикмахеру и визажистке.)

Когда они приступили к еде, Евгений Петрович неожиданно сказал:

– Я сегодня выдал премию своей секретарше…

«К чему это он?» – удивилась Ника.

Кислов продолжал:

– И отправил ее к вам, в «Красотку». Любопытно мне стало, чем ваш салон так уж хорош… Катенька – в полном восторге. Массажистки, говорит, божественные, а такого интерьера, как у вас, она даже в «Жак Десанже» не видела. Признавайтесь, Ника, кто вам такой подарок сделал?

Удивленная неожиданным поворотом разговора, Ника даже не поняла:

– В каком смысле – подарок?

– Н-ну, – слегка запнулся Кислов, – не сами же вы эту «Красотку» строили?

«А, он выясняет, кто у меня покровитель», – наконец догадалась Ника. И просто ответила:

– Представьте себе, сама. Видели бы вы, в каком виде мне это помещение досталось…

…Нику захлестнули воспоминания. Она не спеша ела, а в голове мелькали события четырехлетней давности. Кислов, казалось, почувствовал ее состояние и светскую беседу не вел. Молча, с видимым удовольствием, поглощал изыски грузинской кухни. А Ника вспоминала, вспоминала…

Нужно отдать должное Баргузинову – автором идеи оказался он. Одним прекрасным и скучным вечером Иван спросил:

– Тебе по всяким салонам-аэробикам шастать нравится?

– Нет, не особо, – честно сказала Ника. – Надоело.

– А почему? – не отставал Баргузинов.

– Скучно. Да и толку от всего этого мало.

Иван авторитетно сказал:

– Проблема в том, что салоны у нас хреновые. Я тут поездил, посмотрел… В общем, хватит дурью маяться. Делай свой косметический салон. Фирму я тебе зарегистрирую, офис подберу. Даже экономку возьму, чтобы ты на кухне не парилась. Согласна?

Конечно, Ника согласилась. А чем еще ей оставалось заниматься?

Иван, если хотел, мог действовать споро и грамотно. Уже через неделю он вручил ей свидетельство о регистрации индивидуального частного предприятия «Красотка». С офисом вопрос тоже решился быстро. Однажды вечером Иван с видом заговорщика заявил:

– Нашел я тебе местечко под салон. Сто квадратов, и аренда грошовая, триста баксов за метр.

Ника фыркнула:

– Где-нибудь в Люблино? В Братеево?

Иван надменно сказал:

– На Кропоткинской! Там двухэтажный особняк, но арендовать его целиком мы не потянем, дорого. Да и ни к чему. Но к этому дому есть пристройка, с отдельным входом. Как раз то, что тебе нужно. Четыре комнатухи, от метро близко, парковка удобная. Берешь?

Ника бросилась к Ивану целоваться, спросила восторженно:

– Но как тебе удалось?! Так дешево?

Он ответил в обычной надменной манере:

– Искать надо уметь!

– Поехали! – потребовала она.

Иван хохотнул:

– Куда, дура? Ночь на дворе!

Он с довольным видом выслушал ее благодарности и вскользь добавил:

– Только там ремонт сделать надо.

…Наутро Ника поднялась с восходом солнца. Прыгнула в свой запотевший от ночной росы «БМВ» – тогда она еще ездила на старой модели – и помчалась по указанному адресу. Долго блуждала в тихих утренних переулках. Вот вроде нужный, Сеченовский. Но где же дом? Табличек с номерами нигде нет. Вот особняк с евроремонтом – мимо. Вот жилая современная громадина… Она несколько раз прошлась по переулку туда-сюда, прежде чем ее взгляд остановился на обшарпанном здании, затерянном в глубине двора.

Двухэтажный особнячок, перекошенный от старости. Сбоку – пристройка, с виду комнаты на четыре. Но ведь она явно идет под снос! Форменная рухлядь!

Особнячок погибал. Окна выбиты, краска облупилась. Из пустых глазниц воровато выглядывает бездомная кошка. И ЭТО Иван называет косметическим салоном?! Она с опаской потянула дверь в свою пристройку. Не заперто. Не успела Ника войти, как провалилась в здоровую щель между паркетинами, чудом каблук не отвалился. Пробираясь меж грудами строительного мусора и пустых пивных банок, она осмотрелась. Вот тебе и салон!.. Стены в подозрительных разводах, с потолка, противно шурша, осыпается штукатурка. Парочка крыс, нимало не смущаясь Никиным присутствием, занималась в уголке брачными играми.

Первой мыслью было: натуральный бомжатник. Потом появилась злость на Ивана – да что за человек он такой?! И когда Ника наконец привыкнет к его выходкам? Вчера, как он сказал ей про новый офис, она весь вечер чуть не танцевала. Рыбный пирог ему, гаду, испекла. В постели кувыркалась до изнеможения (именно – кувыркалась, сам-то Баргузинов возлежал, как барин, только покрикивал: «Эй, шевелись, веселее!»).

И это – салон? Не сегодня-завтра особнячок вообще рухнет от старости. Никакой ремонт ему не поможет.

Ника вытерла злые слезы, шуганула наглых крыс, вышла на улицу, осмотрелась. Во дворе тихо, не по-московски спокойно. Пахло, как ей показалось, стариной. Того и гляди из подъезда выйдет барчонок в матроске и с ним – гувернантка из прошлого века в пышном платье и с мини-зонтиком.

Не будем пороть горячку.

Иван, конечно, нахал, но – не дурак. Арендовать дом, предназначенный под снос, он бы не стал.

Снятая Баргузиновым пристройка стоит отдельно, с самим особняком ее соединяет галерея с выбитыми стеклами. Галерею Ника починит. А дом будет выдавать за раритет, памятник архитектуры восемнадцатого века. Почему не отреставрирован? А тут хотят музей ужасов сделать. Как лондонский «Донжон». Будет пользоваться бешеной популярностью! Так что спешите, дамы и господа, пока все абонементы в мой салон не разобрали.

«Да, – думала Ника, осматриваясь, – тут фундамент укреплять надо. И крышу крыть заново. По паре тысяч за квадратный метр на ремонт уйдет, это минимум. Скорее даже по две с половиной. Так что надо посмотреть договор аренды и лучше выкупить пристройку в собственность. А то я тут все расфуфырю, а через годик попросят очистить помещение».

Ей все больше нравился тихий двор с вековыми задумчивыми липами. В утренних лучах древний особняк принимал особое, неземное очарование. Что-то в нем есть, в этом доме, какая-то приятная аура. Наверняка, фантазировала Ника, когда-то здесь жил богатый купец, и была у него красавица-дочка, и решил он выдать ее за пожилого урода, а она… «Хватит, – оборвала себя Колесова. – На дом мне плевать. Главное, что мне моя пристройка нравится».

Она создаст здесь элитнейший из элитных салонов красоты. Создаст!

И ведь создала!

… – Вас что-то беспокоит? – мягко спросил ее Евгений Петрович.

Ника приветливо улыбнулась. Он определенно начинал ей нравиться – голос звучит мягко, а глаза – такие внимательные…

Она отпила глоток «Киндзмараули», ответила:

– Да нет, все в порядке. Просто задумалась. Что называется, погрузилась в воспоминания.

– Воспоминания – приятные? – требовательно поинтересовался Кислов.

– Ага, – улыбнулась Ника. – Вспоминала, как я прорабом работала… Когда помещение под салон ремонтировали, рабочие-хохлы однажды в запой ушли. Сначала я думала их просто выгнать, потом… Потом устроила им вытрезвитель. Включила ледяную воду и стала поливать из шланга. Они орут, матерятся – а никуда деться не могут, комнатка маленькая. Ничего, протрезвели…

– Да, я об этом слышал, – кивнул Кислов.

– Откуда? – удивилась Ника.

Он пояснил:

– Взял у коллег рабочие материалы «Формулы победы».

– Я польщена таким вниманием… – протянула Ника.

– Ну а как же, – серьезно сказал Кислов. – Мы ведь теперь – в одной связке.

Его тон мгновенно изменился. Голос наполнился знакомыми «пенопластовыми» нотками.

– Вы принесли оригиналы?

Ника тоже мгновенно перестроилась. От ее задумчивой мягкости не осталось и следа. Она жестко взглянула ему в глаза:

– А вы – принесли деньги?

Кислов кивнул. Взял с соседнего, пустого стула объемный конверт, протянул его Нике. Она заглянула внутрь: пачки долларов, перетянутые самопальными опоясками из цветной бумаги. Похожими на те, что утром клеили Ника и Василек.

Она небрежно закрыла конверт и бросила его в сумочку.

В этот момент Никин мобильник разразился бессмертным: «Взвейтесь, кострами…» Ника бросила: «Извините» – и схватила телефон: «Слушаю!»

В трубке молчала тишина, а из сумки продолжало разноситься: «Си-и-ние ночи!»

Ника поспешно схватила второй телефон. Бывает же такое – не только аппараты оказались одинаковыми, но и мелодии звонков совпали! Значит, у Анны-Ванны – такое же настроение, как у Ники? Боевое, игривое? Потому та и выбрала пионерскую песню?

Кислов, делая вид, что погружен в изучение меню, с интересом наблюдал за Никиными телефонными манипуляциями. А она, нажимая на кнопку приема звонка, гадала, кто звонит.

На связи оказалась Анна-Ванна. Не здороваясь, не называя Нику по имени, она произнесла:

– Завтра. В полдень. Квартира, офис, дача, магазины, склады.

И тут же положила трубку.

Ника задумчиво вернула в сумочку оба мобильных телефона.

Евгений Петрович оторвался от документов и весело посоветовал:

– Вы бы хоть разные модели покупали. Или разные звонки ставили.

– Глюпый женьщин, – самокритично отозвалась о себе Ника в грузинском стиле.

Она махнула официанту и попросила принести кофе.

Теперь ей предстояло самое главное: объяснить телевизионщику, что она не смогла добыть оригиналы. И уговорить поверить ей: «факсовая копия» – не фальшивка. Документы действительно существуют.

– Вы знаете… – произнесла она, ловя взгляд Кислова. – С оригиналами – заминка.

Он не дал ей договорить:

– Уже не нужны.

И снизошел до пояснений:

– Я рискнул. Мои люди уже проверили. Сегодня. Позвонили. Б… и всем остальным. Попросили прокомментировать. По их реакции поняли, что попали не в бровь, а в глаз. Мы уже готовим материал. Он пройдет завтра… Только один вопрос. Не для записи. У кого эти документы лежат?

Ника собрала все силы, чтобы произнести ненавистную фамилию. Даже одно ее упоминание причиняло боль…

Только открыла рот, как Евгений Петрович остановил ее взмахом руки.

– Постойте. Попробую угадать. Это Соломатин?

Ника растерянно посмотрела на него:

– Откуда… откуда вы знаете?

Кислов снисходительно хмыкнул:

– Если вы лезете в политику, солнышко, вам надо бы знать: у кого на кого лежит компромат. Или – может лежать. Это же элементарно!

Ника взяла себя в руки и улыбнулась:

– Зачем же вы тогда требовали оригиналы?

Его взгляд беззастенчиво скользил по ее фигуре. Остановился на Никиной груди, обтянутой тонкой водолазкой.

– А я проверял тебя, Ника, – сказал он. – Хотел убедиться, что ты не блефуешь.

Второй раз повторенное «ты» свидетельствовало, что его фамильярность – не оговорка.

– Убедился? – резко и тоже на «ты» спросила Ника.

Он неожиданно поднялся из-за стола. Уже стоя, сказал:

– Был рад пообщаться. Надеюсь, еще увидимся.

Поцеловал ей руку и быстро удалился. Спереди и сзади семенило по охраннику.

Ника с минуту смотрела ему вслед. Странный он, этот Кислов. Но общаться с ним – в общем, приятно. И, прямо скажем, – выгодно. Получить ни за что десять тысяч долларов, а взамен оплатить стодолларовый счет в ресторане – отличная сделка!

Она подозвала официанта.

– Будьте добры, счет.

Молодой человек подобострастно молвил:

– Все уже оплачено. Сейчас я принесу сдачу.

– Оставь себе, – отмахнулась от него Ника.

Официант благодарно закивал, прижав руки к груди, из чего Ника заключила, что чаевые оказались приличными. Ну и Кислов! Молодец мужик! Даже счет незаметно успел оплатить!

Жалко только, что сына своего он забросил…

Домой Ника явилась только в двенадцатом часу ночи. Усталая, разбитая и почему-то голодная, несмотря на все изыски «тифлисской» кухни. Но настроение зашкаливало далеко в плюс. В крови, как шампанское, бурлили пузырьки адреналина. Большая игра. Идет большая игра. И она ведет эту игру!

Васечка не спал, ждал ее. Заслышав шум мотора, выбежал в одном свитере во двор, бросился ей на шею. Они вместе поставили машину в подземный гараж, поднялись на второй этаж, в гостиную.

Уселись рядом на диване. Ника сама заварила чай.

– Что в школе? – поинтересовалась Ника.

– Прикинь, мам, я сегодня Димку Кислова уел, – похвастался Василек. – Они с папаней утром тоже на баксы опояски клеили, представляешь?! Димыч просто в шоке, что папаша попросил его помочь. Папик-то раньше его просто не замечал. Это ты с ним поговорила, да? Но дело не в этом. Знаешь что? У Кисловых-то мафия – какая-то тухлая! У тебя – круче. Димка говорит, у них всего десять штук было. А у нас – пятьдесят!

Ника только головой покачала. Ох уж эти школьнички из элитарных гимназий! Нашли чем друг перед другом хвастаться! Чьи предки больше мафии платят… Да и мы, родители, хороши… Пора отправлять сына снова за границу, пока Россия его не испортила…

Она улыбнулась ему, потрепала по кудряшкам:

– Я тут поговорила со своей мафией… И знаешь что – братки согласились… Получить с меня на триста долларов меньше, чтобы…

– Купить мне сноуборд!!! – завопил сын.

8

Ника спала крепко, без снов. И проснулась легко, без обычной утренней вялости. Валяться в постели и ждать, пока принесут кофе, терпения не было. Она прыжком, как в детстве, вскочила с кровати. Накинула пеньюар. Спустилась в кухню. Горничная, дремавшая над чашкой чая, виновато встала при ее появлении:

– А я не слышала звонка…

– Все в порядке, – успокоила ее Ника. – Принесите завтрак в гостиную. Никто не звонил?

Горничная удивленно взглянула на часы. В Никином доме существовал давно заведенный порядок: по выходным раньше одиннадцати Колесову не беспокоили. А сейчас только половина десятого.

Ника прошла в гостиную. Зачем-то проверила, есть ли гудок в домашнем телефонном аппарате. Удостоверилась, что работают все три ее мобильника – старый и два новых: купленный вчера и тот, что дала Анна-Ванна.

Пощелкала каналами: в телевизионном ящике ничего не происходило. Пролистала газеты, отметила, что в ее гороскопе на следующую неделю сплошные «баксы на крылышках», то бишь «улучшение материального положения».

«Интересно, интересно, – скептически подумала она. – На той неделе истекает отсрочка, что мне дал шантажист. Куда ж полетят «баксы на крылышках»? От меня – к нему?»

Наконец зазвонил телефон. Ника нетерпеливо рванулась к трубке, но остановилась. Выждала пару секунд и небрежно-лениво ответила:

– Слушаю?

– Нина Александровна? – раздался в трубке незнакомый женский голос. – Меня зовут Илона Давыдовна, я менеджер компании «Жилпомощь».

Ника, не стараясь скрыть раздражения, ответила:

– У меня выходной. Звоните в понедельник в офис.

Женщина в трубке удивленно сказала:

– Но я не по работе. Мне сказали, что вы хотите купить однокомнатную квартиру… У меня есть на примете хороший вариант.

– Кто вас ко мне направил? – рявкнула Ника.

– Ваш знакомый, – не растерялась женщина. – Максим Кредитов.

– Передайте ему, что я справлюсь своими силами. И не звоните мне больше! – Ника с грохотом бросила трубку на рычаг.

Черти б взяли этого шантажиста! И по выходным от него покоя нет. Остряк-самоучка! Ильф и Петров! Говорящую фамилию себе придумал… Максим Кредитов, подумать только!..

Ника громко сказала:

– Обождешь, скотина. Не до тебя!

Горничная, как раз вкатившая в гостиную сервировочный столик, удивленно застыла на пороге.

Ника виновато махнула рукой и накинулась на кофе. Отпила пару глотков. Подумала. Придвинула к себе недавно купленный мобильник. Набрала номер Полонского.

«Только бы она была дома, – повторял про себя Полонский. Заклинал судьбу: – Только бы она дома была…»

Он находился в своей квартире в Сокольниках – один, среди книг и фотографий. Влад откинулся в своем кресле и подумал об Инне. Вспомнил ее молодое, крепкое, красивое тело… Ее наив, ее цинизм… И с удивлением понял, что она ему – дорога. И он хотел бы, чтобы все у нее было хорошо. И чтобы они – встречались. Хотя бы изредка…

«Что это со мной? – спросил он сам себя. – Неужто я влюблен?.. – И тут же с удивлением ответил: – Да, похоже, что влюблен…»

Мобильный телефон Инны не отвечал. «Она может быть где угодно: в институте, в бассейне, у косметички… А скорее всего, еще спит… Десять утра… Для Инны – несусветная рань. Проснись же ты!.. Пожалуйста!.. Прошу – проснись!..»

Ника позвонила Полонскому пять минут назад и сообщила, что сегодня, около полудня, планируется широкомасштабный наезд на Соломатина. Выемки документов, обыски в офисе, на складах и дома…

Профессор ни секунды не сомневался: Инну надо предупредить. Она должна знать…

Однако ее мобильник не отвечал, и тогда профессор набрал номер городской квартиры Соломатиных.

«Вдруг муж дома? Он, кажется, вчера приехал… Тогда брошу трубку… Или наберусь наглости и попрошу Инну?..»

Трубку взяли с третьего гудка.

…Инна нежилась в пенной ванне. Вокруг по полу были разбросаны лакированные женские журналы. «Мэри Клэр», «Космополитэн», «ELLE», «Лиза», «Домашний очаг»… Кто-то когда-то сказал Соломатину, что девушки любят листать иллюстрированные журналы, и он, со свойственной ему широтой и неразборчивостью, выписал для нее все подряд. У Инны должно быть все. Все! Ведь она – его кукла. Дорогая кукла. Барби в человеческий рост, живая и теплая… А Барби нужно наряжать. И покупать ей домик, машинку, украшеньица, платьица. И красивые журнальчики…

В дверь ванной осторожно постучали.

– Кто? – резко спросила Инна.

Экономка пробормотала что-то неразборчивое.

– Говори громче! – приказала Инна.

– Мужчина, – кокетливо-ябедническим тоном проговорила экономка. – Незнакомый. Говорит, что очень срочно.

– Вот гадость! – выругалась Инна. – Давай телефон!

Вылезла, прошагала, мокрая, по подогретому полу, пиная журналы. Открыла дверь, приняла трубку радиоаппарата.

– Это я, – раздался в телефоне голос Полонского.

«Влад, какого дьявола ты сюда звонишь?! Мне домой?!» – захотелось заорать ей, но экономка наверняка подслушивала под дверью, поэтому Инна прокричала в трубку:

– Говорите громче. Вы кто, я не поняла?!

– Инна, слушай меня внимательно. Слушай и запоминай. Все очень серьезно. Готовится наезд на твоего мужа. Налоговая полиция, ФСБ, прокуратура, милиция…Задействованы все, кто только можно. Будут обыски – в офисе, во всех его магазинах, на всех складах. И дома – тоже, и на даче. Есть ордер на его арест…

Инна слушала его голос и смотрела сама на себя. Она видела свое отражение в двух огромных зеркалах: исключительной красоты длинноногая, полногрудая девушка. Капельки воды на загорелых плечах, в руках телефонная трубка. «Прекрасное фото на обложку. Для «Плейбоя», для «Пентхауза»… Для любого журнала… – мельком подумала она. – Любое издание за честь почтет… А я тут в Москве сижу – как заложница у Соломатина…»

– Откуда у вас такие сведения? – перебила Инна стремительно-задыхающийся голос Полонского.

– Из надежных источников. Из самых надежных. Поверь мне. Все это – вся эта операция – должна начаться сегодня, в двенадцать дня. Осталось меньше двух часов. Так что ты можешь предупредить его… А можешь… Можешь и не предупреждать… Как хочешь… Но сама, пожалуйста, уезжай. Прошу тебя… Я… Я не хочу, чтобы это все… Это все – тебя коснулось… И я боюсь, что… Понимаешь, что документы – те самые – сыграли в этом определенную роль…

– О чем вы говорите?! – делано-официально возмутилась Инна.

– Да, да!.. Их видел один человек, у которого зуб на твоего мужа.

– Вот как?!

– Я не знаю, как он… как твой муж отреагирует на все это. Поэтому… Поэтому уезжай, прошу тебя!.. Бери прямо сейчас такси, лети в аэропорт и беги из страны. Уезжай. Ничего хорошего здесь уже не будет.

– Но тогда я не смогу встретиться с вами, – безразлично деловитым голосом (памятуя о подслушивающей экономке) произнесла Инна.

– Мы увидимся, – горячо прошелестел в трубку Полонский. – Я приеду к тебе. Я тебя найду. А сейчас уезжай. Пожалуйста.

– Ну, если вы так настаиваете, – капризно протянула Инна.

– Я люблю тебя, – жарко сказал профессор. – Я целую тебя. Нежно.

– До свидания, – сухо молвила Инна в трубку и нажала «отбой».

Снова посмотрела на себя в зеркало.

Вдруг поняла: «А ведь мне объяснились в любви. Впервые по-настоящему – школьные записочки не в счет! – объяснились в любви».

«Люблю, волнуюсь за тебя, ты дорога мне…» – подобных слов в лексиконе Соломатина не существовало.

Ей впервые объяснились в любви!.. Сладкое чувство. Ей бы сейчас понянчить его, понежиться с ним в ванне… Но некогда, некогда…

Она произнесла, словно разговаривая сама с собой (адресуясь между тем шпионке-экономке):

– Пр-роклятый массажист!.. – А потом скомандовала женщине через дверь: – Пойди возьми у меня трубку! – Когда та сделала вид, что притопала к дверям ванной, Инна крикнула: – Нет, я передумала! Буду еще звонить. А ты иди лучше завари мне чаю! Я через пять минут выйду!

Она взяла большое полотенце. Насухо вытерлась. Задумчиво, не видя отражения, смотрела на себя в зеркало. Продумывала предстоящий разговор.

Ей нельзя ошибиться. Ни в словах, ни в интонации. И медлить тоже нельзя. Каждая минута дорога.

Инна набрала номер сотового телефона мужа.

– Да! – тут же резко откликнулся Соломатин.

– Это я, – проворковала она.

– Говори быстрей, я занят!

После этих слов ей захотелось швырнуть трубку – пропадай ты, хамло, пропадом!.. Но она сдержалась.

– Олежек, выслушай меня, – произнесла она взволнованно. – Я случайно узнала, что у тебя могут быть неприятности.

– Что случилось? – Голос супруга, как всегда, звучал деловито, отрывисто.

– На тебя готовится наезд. Очень мощный. Из всяких силовых структур.

– Что ты мелешь!..

Она опять подавила искушение бросить, к черту, трубку. Однако опять сдержалась и продолжала:

– Сегодня, в двенадцать часов, у тебя начнутся обыски. В офисе, в магазинах, на складах. Выемки документов… И дома – тоже. Есть и ордер на твой арест.

– Откуда у тебя информация? – деловито спросил супруг.

Самый сложный вопрос.

– Я… Я подружилась в косметическом салоне с одной женщиной. Она… Она – очень большой человек. Правда!.. Она рассказала мне, по дружбе. Велела предупредить тебя…

– Кто она?! Имя, фамилия? Должность?

– Олежек, ну не по телефону же! Я тебе потом все расскажу… Может, это, правда, бабьи сплетни… Но ты проверь по своим каналам… Я же волнуюсь за тебя…

– Выбрось эту дурь из головы!.. Бред!.. Тебя провоцируют, дура!.. И меня – через тебя! Через дурь твою!.. У меня!.. – все! – в порядке!.. Ясно?! И не звони мне больше!

Злобные короткие гудочки.

Инна сбросила с себя полотенце, надела махровый халат. Подумала: «У меня еще есть время… Пока я буду сушить голову, краситься, пить чай… Паспорт при мне, мультивизы проставлены… Вот только деньги… На кредитке – всего-то пять тысяч…»

– Так, ребятки, пошли-ка все вон из кабинета, – ласково скомандовал Соломатин двум своим замам. – Мне надо срочно позвонить.

Он вернулся вчера вечером из Цюриха, ночью два раза отпялил Инку, а сегодня с восьми утра уже был на работе – и всех сотрудников успел на уши поставить. Распустились тут за время его командировки!..

– Пошли, пошли!.. – поторопил он.

Замы переглянулись, встали и направились к двери.

Соломатин взялся за трубку мобильного телефона. Подумал: «Бабы, конечно, дуры – но береженого бог бережет…»

– Давайте, давайте, шевелитесь! – прикрикнул он на помощников, замешкавшихся в дверях. Замахал на них ладонью, словно выметал из кабинета.

Другой рукой он уже набирал номер. Один из трех своих страховочных номеров. Он знал его на память – грех такие телефоны записывать в книжку.

Абонент откликнулся сразу.

– Это Соломатин беспокоит…

– Я занят! – резко ответил голос в трубке.

Слегка ошеломленный холодным приемом, Соломатин пробормотал:

– Всего один вопросик…

– Я же сказал: занят! И не звони мне больше!

Швырнул трубку.

«Борзеют люди, – подумал Соломатин. – Ох как борзеют!.. Не поплатился бы ты, мальчик, за борзость!..»

Он набрал второй свой страховочный номер. Ответил не сам, а секретарша: видно, начальник временно переключил на нее свой мобильник. Это неприятно, но не смертельно. Соединит.

– Это Олег Петрович вас травмирует, – сказал Соломатин секретарше. – Можно мне с Виктор Викторычем перемолвиться?

– Одну минуту, я узнаю. – В трубке заиграла музычка: «Тореадор, смелее в бой!..»

Затем голос секретарши с прежней ледяной вежливостью ответил:

– Сожалею, но Виктор Викторович не может сейчас с вами говорить. Позвоните, пожалуйста, ближе к концу дня.

«Что за придурки!.. – в сердцах подумал Соломатин. – Что они там, сговорились, что ли?!»

Он набрал свой третий, самый высокий, последний страховочный номер. Длинные гудки. Просто – длинные гудки. Не короткие. Не слова: «Абонент не отвечает или временно недоступен». Длинные!..

Так бывает, когда твой телефон занесли в «черный список» в память суперсовременной мобилы с автоматическим определителем номера… Ошибка?.. Соломатин еще раз набрал заветные семь цифр. Те же длинные гудки.

И еще раз, последний. Все то же: нет ответа.

«Вот так номер, я чуть не помер…» – задумчиво пробормотал Соломатин. Глянул на часы. Половина одиннадцатого. Через полтора часа, если верить этой малолетней дуре, начнется наезд.

Наезд… Как-то уж очень все подозрительно сошлось. Грядущие обыски… Ордер на его арест… Плюс – «молчание ягнят». То есть – исчезновение всех его людей, – людей высокопоставленных, прикормленных, обязанных лично ему. Тех, что могли остановить (и уже останавливали!) любую угрозу лично ему, Соломатину, и его бизнесу. Откуда бы она ни исходила: от силовиков, от партнеров, от криминала, от конкурентов…

Как-то странно все сошлось… А в бизнесе (как раньше в партийной работе) случайных совпадений, знал Соломатин, не бывает. И среди всех возможных вариантов развития событий сбывается обычно наихудший. Во всяком случае, готовить себя надо к самому плохому. И – безопасить себя по максимуму.

Соломатин нажал кнопку интеркома, скомандовал секретарше:

– Вызови мне главбуха! Обоих замов! Быстро! Чтоб мухой летели!

Тут же набрал домашний номер.

Инна взяла трубку с седьмого гудка.

«Валяется где-то, сучка, навела панику, а теперь дрочит там себя перед зеркалом!..»

– Ал-ле, – раздался наконец лениво-сексуальный голос молодой супруги.

– Слушай сюда! – скомандовал он. – Запоминай. И делай быстро. Ясно?!

– Ясно… – обиженно-кокетливо проворковала Инна.

– Быстро сматывайся из страны…

– Слухи подтвердились?

– Не перебивай! Дуй в Шереметьево, бери билет на ближайший рейс, куда угодно, и мотай! Я с тобой свяжусь! Мобильник с собой не забудь! Поняла?

– А деньги? – капризно произнесла она. – У меня же совсем нет денежек…

– На твое имя имеется компания в офшоре. В Гибралтаре. Называется «Инна-силк». Я сейчас буду скидывать туда все активы, что смогу… Ты понимаешь меня?

– А там много денежек?

– Много! Черт возьми, будет много! Не перебивай!.. И еще! Самое главное! У нас дома есть сейф. В спальне! В стене, кнопка под моей картиной. Код такой… Записывай, а то забудешь. Быстро!.. Пять вправо – тринадцать влево – одиннадцать вправо – двадцать влево. Поняла?! Повтори!..

В комнату заглянул первый зам. Соломатин рыкнул на него:

– Выйди пока!.. – Крикнул в трубку: – Это я не тебе!.. Давай повторяй!..

Она послушно повторила.

– Правильно!.. – подтвердил Соломатин. – Дальше! Возьмешь в сейфе все бумаги. Там – только бумаги, никаких денег, но бумаги – очень важные… Возьмешь документы, спрячешь их в свои носильные вещи, вывезешь из страны. Поняла? Это важно!..

– Все поняла. Все сделаю, как ты сказал.

– Ладно, до связи.

– Олежек, ты меня любишь?

– Отстань, не до тебя.

– Ну, скажи: любишь?

– Да, да, черт возьми!.. Давай действуй, шевелись!.. Не до тебя!

Соломатин нажал «отбой» и крикнул так, чтобы его услышали через двойные двери:

– Давайте заходите там! Все! Живо!

Ровно в двенадцать дня безупречно вежливые люди в мундирах позвонили в квартиру Соломатина на Чистых Прудах. Людей в форме сопровождали трое в штатском, а также, для пущего устрашения, шесть человек в шерстяных масках, с короткоствольными автоматами в руках.

Дверь открыла бледная перепуганная женщина в фартуке. Губы ее тряслись.

Женщину оттеснили, люди рассыпались по квартире. Человек в штатском мимоходом показал экономке постановление об обыске, прошел в квартиру.

Пригладил волосы перед огромным зеркалом в холле.

Не глядя, спросил экономку:

– Кроме вас, в квартире еще кто-нибудь находится?

– Никак нет, – подобострастно пролепетала женщина. – Хозяйка собрала вещи и уехала час назад. Хозяина нет с утра.

– Понятые, пройдемте со мной, – скомандовал мужчина в штатском и жестом пригласил еще двух оперов, одетых по-простецки, следовать за ним.

Шагнул в гостиную. Там уже скучал автоматчик.

Одна дверь из гостиной вела в спальню. Человек в штатском прошел туда, осмотрелся. Космическое убранство. Черные шелковые простыни. Реалистический портрет хозяина в тяжелой золоченой раме.

Заглянул в ванную. Еще теплая.

Вернулся в гостиную. За другой дверью открывалась анфилада комнат.

Сначала – полупустой зал с натуральным камином (как только пожарные позволили?). У камина торчит «маска» с автоматом.

Далее – еще одна дверь. Человек в штатском шагнул туда. Кабинет. Огромный письменный стол. Над столом – портрет, очевидно, парный тому, что висит в спальне. Видно, работы того же художника. Но этот портрет куда симпатичнее, потому как на нем изображен не пятидесятилетний мужик с залысинами и крохотными глазками, а юная девушка в открытом платье с большой бриллиантовой брошью на груди. Глаза девушки сверкают, словно бриллианты.

– Похоже, хозяйка, – пробормотал про себя штатский. – Да, этот Соломатин разбирается в бабах… Знает, кого покупать…

Штатский подошел к письменному столу. На столе одиноко лежала тонкая стопка бумаг.

Он перелистал ее. Контракты, договоры о вознаграждении… Названия заграничных банков… Десяти– и двенадцатизначные номера счетов… Штатский вгляделся в фамилии.

Присвистнул. Пробормотал: «Однако!» Затем воровато оглянулся – автоматчик в маске стоял у дверей как истукан и глядел, казалось, в сторону.

Тогда штатский быстренько взял документы со стола, сложил их вчетверо и сунул во внутренний карман своей черной кожаной куртки.

– Владик? – раздался в трубке томный юный голос.

– Я. – Полонский медленно просыпался.

– Здравствуй, мой одуванчик.

– Инночка! Ты откуда? Тебя так хорошо слышно!

– Раз меня хорошо слышно, – усмехнулась она, – значит, я звоню издалека.

– Ты все-таки удрала! Я так рад.

– Ну, как тебе там спится? Ты один?

– Один, моя хорошая, один. После тебя никого не хочется. Все остальные бабы по сравнению с тобой пресные, как вареный лук.

– Приятно слышать. – Хохоток.

– А ты одна?

– Нет. Справа от меня лежит Жан-Поль, а слева… – Она сделала паузу и промурлыкала чарующим голоском: – Слева, о – о! Жерар…

Профессор почувствовал, что, несмотря на бог знает сколько миль, разделяющих их, от ее чарующего голоска в нем просыпается желание.

– Те самые Поль и Жерар? – спросил он хрипло.

– А ты как думал!..

– Они же старики.

– А я люблю мужчин в соку, в возрасте. Ты разве этого еще не понял?

– Ты имеешь в виду своего супруга?

– Не говори мне об этом козле.

– Значит, ты подразумеваешь меня.

Смешочек, воркование:

– Конечно, тебя, мой милый, мой любименький… Мой Вла-адик…

– Когда мы увидимся?

– Приезжай.

– Когда и куда?

– Это я тебе потом скажу. А ты скажи, как меня любишь.

– Очень. Очень люблю мою длинноногую кошку, мою сладкую лапку.

– Скажи, куда ты меня целуешь.

– В ушко. В маленькое красивое ушко. А потом ниже, в шейку, а потом еще ниже, в плечико, а потом в грудь…

– Ну, хватит, хватит, зацеловал!..

– Эй, говори, где ты, я немедленно к тебе вылетаю. Первым же рейсом.

– Подожди, подожди, еще не время. Пусть все уляжется. Повидаешь меня еще. Приедешь…

– У тебя там все в порядке, милая?

– Более чем.

– Ты немножко выпила?

– Не то слово! Еще как выпила!.. За свое освобождение!.. Ладно, пожелай мне спокойной ночи. Я тебе еще позвоню.

– Когда?

– Может быть, завтра. Или через неделю.

– Скажи: где ты?!

– Спокойной ночи, милый Владичек.

Положила трубку.

Остолбенелый Полонский стоял, голый, посреди своей спальни. Включил свет, глянул на часы. Половина третьего ночи. Откуда же она звонила, негодница? И когда позвонит еще?

– …А ты скажи, как меня любишь.

– Очень. Очень люблю мою длинноногую кошку, мою сладкую лапку.

– Скажи, куда ты меня целуешь.

– В ушко. В маленькое красивое ушко. А потом ниже, в шейку, а потом еще ниже, в плечико, а потом в грудь…

– Ну, хватит, хватит, зацеловал!..

– Эй, говори, где ты, я немедленно к тебе вылетаю. Первым же рейсом…

Ника выключила диктофон. Частный детектив Павел Синичкин сидел в особняке в кабинете Ники Колесовой. Сидел себе на кожаном диванчике и равнодушно-целомудренно смотрел в сторону.

– Это то, что ты хотела? – спросил он, по-прежнему не глядя на нее.

– Да-да, именно то. Спасибо тебе, Паша. Вот, возьми, это твой гонорар.

Ника перекинула через стол конверт.

– Гадкое задание, – произнес Павел словно бы про себя. – Надеюсь, больше у меня никогда таких не будет… И… извини… Извини, если я тебя огорчил.

Конверт он, однако, взял и сунул во внутренний карман кожаной куртки.

– Пашенька, ты меня нисколько не огорчил. – весело откликнулась Ника. – Ни на вот столечко. – Она показала на своем ноготке, на сколько. – Ты меня только порадовал.

«Умеют же эти бабы держать удар, – подумал Синичкин. – А Ника – вообще прямо-таки железная. Узнала, что ее любовник путается со шлюхой, с Инночкой какой-то, – и даже бровью не повела. «Целую в маленькое ушко!..» Другая бы билась в истерике… А эта – наоборот… Кажется, она даже обрадовалась. Вот странное создание!.. Действительно, «айрон лэди»[4], – как говорит о ней моя Катя…»

Холод. Вонь. Лязг запоров.

– Стоять! Лицом к стене!

Провернулся ключ в замке. Заскрипела железная дверь.

– Пошел!

Соломатин шагнул за порог камеры.

Он всю субботу и всю половину воскресенья провел в офисе и на складах. Там шли непрерывные обыски и выемки документов.

Соломатин не возражал, не сопротивлялся. Молчал. Его адвокат непрерывно давал интервью телевизионщикам у подъезда офиса.

Наконец к вечеру воскресенья Олегу Петровичу предъявили обвинение: статья сто пятьдесят девятая, часть третья: мошенничество, совершенное организованной группой, в крупном размере. Мера пресечения – взятие под стражу.

Во внутренний двор офиса загнали «воронок». Соломатина в наручниках загрузили туда. Под объективами телекамер, под вспышки блицев «воронок» выехал из ворот и умчался…

И вот Соломатин в Бутырках… Он знал понаслышке о порядках в российских следственных изоляторах и сразу понял, что те деньги, что отбашлял адвокат тюремщикам, свою роль сыграли.

Он сторожко вошел в камеру. Всего-то трое нар; на них – вот чудо! – не пятнадцать, не десять, а только два человека. Верхняя, третья, – как это здесь говорят? шконка? – пуста. Однако: вонь параши; запашок немытых тел; тусклый свет; ободранные стены… «Пожалуй, Бутырка – самый дорогой отель в мире, – подумалось Соломатину. – За сутки постоя берут штуку «зеленых». Дороже, чем люкс в парижском «Ритце»… В том, что более одних суток он здесь не проведет, Соломатин не сомневался.

Дверь за ним с грохотом захлопнулась. Двое обитателей камеры не обратили на новичка ни малейшего внимания.

Один спит, прикрыв глаза рукой; другой сидит по-турецки на нарах и болезненно раскачивается: то ли наркоман в ломке, то ли зубы болят. Оба в фирменных спортивных костюмах; тот, что помоложе (наркоман?), в «Найке»; другой, постарше (спящий), – в «Адидасе».

Интеллигентные на вид люди. Бить, прописывать или опускать Соломатина, судя по всему, не собираются. Впрочем, им даже вдвоем с ним не справиться: даром ли он в комсомольской своей юности был мастером спорта по самбо; зря, что ли, сейчас по воскресеньем играет в футбол с мужиками из столичного правительства… Мышцы еще крепки, и удар справа – будь здоров.

Никаких провокаций не последовало; никто из тюремных обитателей его, кажется, не заметил. Одним движением Соломатин забросил свое грузное, но мощное тело на верхние нары; завтра, максимум послезавтра, он будет вспоминать о СИЗО как о досадном – но, однако же, отчасти забавном приключении.

И его деловой репутации сей факт не повредит – скорее наоборот: можешь ли ты нынче числить себя в России бизнесменом, когда тюремной баланды ни разу не нюхал?

Соломатин достал из кармана брюк маленький сотовый телефончик «Сони»: обеспечение мобильной связью входило в стоимость проживания. Шнурки, галстук, перстень и зажигалку у него отобрали; трубу – нет. Молчание своих высокопоставленных друзей он объяснял досадным недоразумением, диким стечением обстоятельств – оно в итоге и привело его на нары.

Но когда-то хоть кто-то должен откликнуться!.. Соломатин набрал семь цифр. На этот раз трубку взяли.

– Соломатин? – раздался в мембране голос высокого чиновника: что-то сразу не понравилось Олегу Петровичу в его интонации, звучало в ней нечто глумливое. – Ты разве не в тюрьме, Соломатин?

– Именно в тюрьме, – ответил он с непроизвольным, почти стыдливым смешком.

– Да?! – делано изумился голос. – Как хорошо! Там тебе и место! Ты, знаешь, что сейчас сделай? Ты, Соломатин, пойди и стань у параши. А брючата-то свои приспусти, да нагнись. И пусть соседи твои туда, в очко тебе, да вдуют! По очереди! Каждый!.. Будь здоров, Соломатин!..

Бросили трубку.

Олег Петрович оторопел: в таком тоне с ним мало кто за всю его почти шестидесятилетнюю жизнь разговаривал. Если не считать первого секретаря обкома – но когда это было! Когда он, Олег, еще в инструкторах ходил!..

Но сейчас – ему-то шестьдесят!.. А тот – щенок!.. Всем обязанный ему, Соломатину!..

Олег Петрович даже не нашелся в первый момент что ответить. Он онемел. А когда пришел в себя, то почувствовал такой взрыв ярости, что, казалось, его башка через десять секунд разорвется на куски от гнева. Не рассуждая, он нажал кнопку «redial»[5]. Телефончик услужливо соединил его с тем же человеком.

– Ты, тварь поганая, – начал Соломатин, – ты забыл, кто тебя туда, где сидишь, привел?.. – Не слушая ничего, прорычал: – Ты, сука, забыл, у кого ты яйца лизал?!. У кого бабки тянул – забыл?! Напомнить?! Напомнить, да?! Я тебе так напомню – ты рядом со мной не сядешь! Ты ляжешь! Уж тут-то я тебя и отымею! И в рот, и в зад, и во все прочие места! Говнюк! Давай быстро делай, что мне надо!.. А завтра, сучонок, жду тебя у Бутырок!.. Будешь встречать меня – на коленях!..

Соломатин со злостью нажал кнопку «отбой». Пар ярости вышел; горький привкус остался: может, прогнило что-то в его королевстве? Верные люди гавкают на руку дающую. Сроду такого за его партнерами не водилось – борзота!..

Завизжали петли окошечка.

Вертухай рявкнул из-за дверей:

– Соломатин!

– Я, – нехотя откликнулся тот.

– Подойти сюда!

Соломатин слез с нар, подошел к двери.

– Лицом к стене!

Повернулся.

– Тебе передача, Соломатин!

В окошке показался малый сверток, размером чуть более пачки сигарет.

– От кого?

Вертухай проигнорировал вопрос. Тихо проговорил:

– Можешь взять.

Соломатин взял завернутый в газету сверток. Окошко с клацаньем закрылось.

Человек, которому только что звонил Олег Петрович, пребывал в не слишком радостном состоянии духа. Он подошел к окну. Под ним расстилалась полутемная московская улица. Огни авто летели мимо угадывающегося в темноте памятника Героям Плевны вниз, к площади Ногина. Впервые за девять лет вид из окна высокого кабинета не радовал.

Сегодня, пожалуй, был один из самых поганых дней в его жизни. И уж точно – самый гадкий в карьере. Такие дни, такие встряски даром не проходят. «Во всяком случае – для тех, кто их для меня устроил», – подумал чиновник. Он отошел к столу и задумчиво набрал номер городского телефона. Звонком больше, звонком меньше… Все равно в этом здании слушают всех. Каждое его слово неустанно пишется. Вопрос только в том, кому на стол ложатся результаты прослушки… И насколько высоко они потом с этого стола продвигаются дальше, наверх… «На меня, – подумал чиновник, – из-за мерзавца Соломатина и без того уже вывалилось столько компромата, что может придавить насмерть. А может – по странным законам нашего королевства кривых зеркал, – все сойдет на тормозах… Осядет в невидимых папочках, чтобы в нужный момент там взяли и востребовали… Или, если повезет, – не востребовали…»

– Привет, Ахмет, – тихо сказал он в трубку, когда соединение установилось.

– Ах, Виктор Викторович!.. – по-восточному радушно откликнулся абонент. – Здравствуй, дорогой, как я рад слышать твой голос!.. Как твое драгоценное здоровье?..

– Неплохо, – скупо отвечал чиновник.

– Как жена? Как дети?

– Все хорошо.

– Я рад, что ты помнишь меня, и всегда готов служить тебе, многоуважаемый Виктор Викторович!..

С восточной любезностью было покончено, можно приступать к делу.

– Помнишь, Ахмет, ты говорил мне: у тебя есть хороший мастер, сантехник?

– Конечно, помню, – живо откликнулся Ахмет.

Настоящая специальность сантехника была совсем иной; да и брал он за услуги несколько больше, чем мастер по ассенизации. Но в чем-то профессия ахметовского спеца и в самом деле походила на работу очистителя, канализатора.

– Тут у меня трубы на даче засорились, – продолжил Виктор Викторович. – Не подскажешь, как найти твоего человечка?.. Своим ребятам я не хочу эту работу поручать: такие бракоделы, руки под член заточены: напортачат еще…

– О чем разговор? Пиши номер. Позвонишь – скажешь, что от меня, а потом назовешь номер своей трубы. Он тебе тут же перезвонит… Все тебе в лучшем виде сделает, даже не сомневайся! Будешь, мой дорогой Виктор Викторович, спокойно спать на своей даче!.. Без всякой грязи!

– Спасибо. Буду обязан тебе, Ахмет.

– Что ты!.. Тебе спасибо, что помнишь меня!.. Какие счеты могут быть между друзьями!..

«Какие счеты»!.. Ну-ну!.. Счеты обязательно будут, рано или поздно, – подумал Виктор Викторович, положив трубку. – За все на свете когда-нибудь подают счет… И мне придется отплатить Ахмету за его услугу… Не деньгами, кончено… Льготами, преференциями, лоббированием, участием в судьбе Ахметового земляка… Но счет, можно не сомневаться, будет предъявлен… А вот «сантехнику» придется, конечно, платить «наличкой»… Или, может, «сантехники» тоже стали цивилизованными? Берут переводом на счет в офшорную зону?.. И сколько, интересно, услуга будет стоить? С учетом эксклюзивности работы и необычного местонахождения клиента?.. Сто тысяч? Двести?.. Триста?.. Все равно: честь дороже.

Ни одна подстава не должна остаться безнаказанной. Тем более такая, что учудил Соломатин».

Весь день все телестанции передавали сообщения об обысках в офисах Соломатина, на его складах, а также дома и на даче. По всем каналам шли заявления соломатинского адвоката. Из них почтеннейшая публика у голубых экранов понимала, что бедняга Олег Петрович стал новой жертвой власти. Что она, власть, цинично расправляется с лучшими своими детьми – предпринимателями, работающими, не щадя живота своего, ради процветания Отчизны. В том числе – с честным бизнесменом Соломатиным.

Кислов краем глаза отсматривал все новостные передачи и тихо радовался. У его канала – полный эксклюзив. Только в его программе он расскажет все, что происходит на самом деле. Всю правду. Он, именно он, почтеннейшей публике все разъяснит.

Сегодня Кислов решил сам выйти в эфир. Евгений Петрович не делал этого уже года три. Но он не мог позволить никому – ни лучшим репортерам, ни ведущим новостей – прикасаться к делу. Он не может допустить утечки. Если информация, которой он владеет, раньше времени уйдет из этих стен, ему просто не дадут сегодня выйти в эфир. Передачу прикроют.

Он даже, во избежание утечки, не станет писать текст для телесуфлера. С памятью у него все в порядке. Он расскажет все сам, с листа, импровизируя в прямом эфире.

К вечеру воскресенья у Кислова была готова настоящая бомба. И он взорвет ее.

Итак, повторим. Кислов откинулся в кресле.

Причинно-следственные связи вырисовывались четкие – ясные даже для его двенадцатилетнего сына.

Два года назад компания Соломатина неожиданно получила крупный подряд на переоснащение компьютерами и оргтехникой Кремля и Дома правительства. Тогда многие удивлялись: почему тендер выиграла именно фирма Соломатина – небольшая и мало кому известная компания? Подкуп чиновников? Но кого именно? Никаких доказательств не было…

Теперь же, в свете документов, полученных от Ники, все становится ясно. Потому-то фирма Соломатина выиграла тендер, что он отстегивал проценты тем чиновникам, кто делал заказ. И вот они, эти люди!..

Тут в эфире должны будут показать фотографии Б…, Г… и Виктора Викторовича… А вот и документы – и Кислов продемонстрирует копии договоров, что он получил от Ники Колесовой.

Согласно этим контрактам, чиновник Б… получил за выгодный подряд столько-то миллионов долларов на номерной счет в швейцарском банке, Г… – столько-то, а главный консультант Кремля Виктор Викторович – столько-то.

«Вот на эти счета в Швейцарии ушли деньги». И Кислов назовет номера счетов.

«Все очень просто. Выводы делайте, уважаемые телезрители, сами.

А тем, кто до сих пор не понял, поясню: коррупция затронула самую верхушку власти. Самые высокие лица в государстве не гнушаются брать многомиллионные взятки от сомнительных людей. И за сомнительные сделки.

Сейчас господин Соломатин арестован. Его адвокаты пытаются представить его невинной жертвой. Однако это далеко не так. Соломатин взяточник, махинатор, и место ему там, где он сейчас, слава богу, находится, – в тюрьме.

Но неужели, – без всякого пафоса, спокойно, закончит свое выступление Кислов, – останутся безнаказанными господа Б…, Г…, а также сам Виктор Викторович?»

Вот таким будет сегодняшнее вечернее выступление Кислова. Его триумфальное возвращение в прямой эфир.

До начала программы оставалось три часа. Всю остальную передачу Кислов приказал, в свете новой темы, переверстать. На вопросы любопытных редакторов говорил, что сам выйдет в эфир с «гвоздем», который сам же и нашел. Лишь бы его верные ребятки – те, что звонили вчера Б…, Г… и Виктору Викторовичу и вскользь проверяли их реакцию, – не проболтались в коридорах «Останкино» раньше времени.

Ну да он в них уверен. Или – почти уверен.

На столе у Кислова затренькал телефон – прямая связь с председателем совета директоров телекомпании. Он снял трубку.

– Женя? – раздался голос председателя. – Зайди-ка срочно ко мне.

Получив от вертухая пакет, Соломатин секунду подержал его в руках. Что-то маленькое и легкое.

Снова запрыгнув на свои верхние нары, он развернул передачу. Там оказались запечатанный неподписанный конверт и маленький диктофончик.

Соломатин осторожно распечатал конверт. В нем была открытка – старая, еще советских времен. На лицевой стороне – фото: неправдоподобно синее море, белесо синее небо, а между небом и морем – ослепительно белый двухтрубный пассажирский пароход. На борту надпись: «АДМИРАЛ НАХИМОВ».

Соломатин перевернул открытку. Оборотная сторона сияла девственной чистотой. Ни строчки, ни буквы.

К горлу подкатила тошнота. Значит, расплата его все-таки настигла. Он-то думал, что все позади. Что все прошло. Все забыто – как дикий, странный, дурной сон.

И вот его прошлое все-таки достало его. Достало здесь.

Кто-то дает ему понять, что его пребывание в тюрьме – не случайность. Что оно связано с событиями, что произошли в Цемесской бухте четырнадцать лет назад…

Этим «кто-то» может быть только один человек.

Вероника Веселова.

Значит, она не погибла. Не исчезла. Не убежала навсегда, не растворилась, не скрылась. Она – жива. И она – добралась до него.

А ведь восемь лет назад, в девяносто втором, когда Соломатину принесли письмо за ее подписью – письмо с вопросами о той ночи на «Нахимове», он сразу насторожился. Тогда он понял: дело здесь нечисто. Скорее всего нечисто… Откуда вдруг взялась эта издательница, тимуровка-следопытка?!.

Интуиция его не подвела. Ему ничего не стоило тогда проверить и убедиться, что никакого издательства «Морское дело» в природе не существует. Его решили поймать на блесну. На голый крючок.

Не на того напали!..

Тогда, в девяносто втором, Соломатин добыл списки пассажиров несчастного парохода. Он изучил их. И увидел: три фамилии Веселовых. Та же фамилия, что у редактора несуществующего издательства… И он догадался: двое из тех троих Веселовых – те самые мужчина и женщина, которых он случайно утопил той ночью… Что делать… Паника, страх… Кто ж виноват, что его не научили плавать… Всегда случаются жертвы…

Но еще одна Веселова, видно, не погибла. Она, эта Вероника, оказалась, судя по отчеству, их дочерью… Дочерью…

Дочка хочет отомстить за гибель родителей… Экая мелодрама… Эта Вероника решила, что она умнее его… Умнее всех…

Сначала Соломатин решил просто не отвечать на ее жалобное письмо. А потом… Потом он придумал более тонкий ход. Затаиться, прятаться – не в его правилах. Нет; он ответил, послал письмо от своего имени, но – с вымышленной историей и чужой фотографией. Эта Вероника (по своему бабскому скудоумию) должна была купиться на блестящую обманку. На красивую историю его якобы спасения. На смазливую молодую мордашку на том фото, что он вместо своего послал ей… И Веселова, похоже, купилась…

Но чтобы обезопасить себя на все сто процентов, он, Соломатин, решил тогда все-таки познакомиться с ней… Выследить, а затем избавиться от нее. Навсегда.

Восемь лет назад Соломатин нашел Веселову не без труда. Уже тогда он был богат. И не ограничен ни в средствах, ни в рабочей силе.

Его ребятки девчонку отыскали. (Разумеется, ни один из исполнителей не знал, зачем она хозяину.) Веселова проживала под Москвой в особняке, принадлежащем некоему Баргузинову. Она была его любовницей.

Это слегка меняло дело. Баргузинов был известным человеком в определенных кругах. И, возможно, человеком опасным. Связываться с ним напрямую не хотелось. С подобными людьми лучше по пустякам не бодаться. И тогда, пораздумав, Соломатин решил Веселову не трогать. Пока не трогать.

Он отдал приказ своим людям: следить за ней. Угрожать ей. Внаглую, в открытую действуя на нервы. Женщины – истерические существа. Тем более когда рядом с нею под одной крышей, живет такой вот непредсказуемый Баргузинов. А телке всего-то двадцать четыре года…

Психологическая давиловка на Веселову принесла тогда плоды… А может, просто совпало… Во всяком случае, через месяц после того, как девчонке стали угрожать, Баргузинов с Веселовой в одночасье продали особняк.

И оба исчезли.

Потом, Соломатин слышал, их обоих разыскивал «Империя-банк». Говорили, что Веселова убежала за границу, а Баргузинов вроде бы скрывается в Москве: раз в неделю меняет съемные квартиры, не выезжает в город дважды подряд на одной и той же тачке… Потом «Империя-банк» накрылся… А скоро и у самого Соломатина начались проблемы, и все забылось, затянулось ряской… Кажется, рассосалось…

А вот на самом деле…

Соломатин прикинул: Веселовой сейчас (если это, конечно, все-таки она) должно быть тридцать два; ах, она зассыха, ах, мокрощелка – когда он выйдет отсюда, он ее не помилует. Пощады Веселовой не будет.

Наверное, на присланный в камеру диктофончик она наговорила свои вздорные, бабские вопли в его адрес. Ну-ну, пусть потешится. Напоследок. Послушаем с удовольствием.

Соломатин открыл диктофон: в него была вставлена микрокассета. Он повертел ее в руках. Вряд ли здесь яд или бомба. Едва ли даже российские, до предела циничные и развращенные вертухаи позволят, чтобы подследственных в изоляторе взрывали или травили. Сердечный приступ или самоубийство – другое дело… Так что скорее всего на кассете – обычные бабьи вопли…

Соломатин вставил в диктофон кассету. Нажал наplay. И услышал сквозь шуршание эфира два голоса, мужской и женский. Один из них, женский, был ему очень хорошо знаком.

– Владик?

– Я.

– Здравствуй, мой одуванчик.

– Инночка! Ты откуда? Тебя так хорошо слышно!

– Раз меня хорошо слышно, значит, я издалека.

Соломатин прослушал пленку до конца. Сидел с каменным лицом, сделал тихим звук, прислонил диктофон к самому уху. Он выслушал все. Все любезности, которыми обменивалась эта парочка. Все ласковые слова, что не оставляли сомнений в характере их отношений. Он выслушал все, до последнего гудочка, до шороха пустого эфира. Затем нажал на «stop». Опять на секунду показалось, что его голова вот-вот взорвется изнутри от нарастающей боли. Лопнет, разлетится, словно граната.

Он сдержал себя. Усилием воли смирил свой гнев, утихомирил. Подумал: «Влюбленный – слеп… Я даже ничего не замечал!.. Я не подозревал!.. Да кто она – дитя!.. Ведь я дал ей все… Чего ей не хватало?.. Инка, девка из панельной «хрущобы», она-то за что пошла против меня?.. Я ей так верил… А, оказывается, это все подстроила она…

А я-то, дурак, думал: нет места надежней, чем моя спальня… Нет женского сердца надежней, чем Инкино… Старый дурак…

Я сам вручил ей все документы… Так вот почему со мной так глумливо говорил Виктор Викторыч… Она начала его шантажировать…

О боже!.. Боже, что ты со мной сделал!..»

Методично и, казалось, спокойно Соломатин выломал крышку диктофона. Выдрал кассету. Принялся ломать ее. Выдирать сильными толстыми пальцами пленку.

Механическая работа помогла успокоиться. Сосредоточенность отогнала боль, давящую изнутри головы. Олег Петрович четко понял, что сейчас в первую очередь надо делать.

Достал из кармана телефончик. Набрал номер главбуха. Тот ответил сразу.

– Василич, – с деланым спокойствием сказал Соломатин, – сколько бабок у тебя ушло за бугор, на счет «Инна-силк»?.. Уже шестьсот восемьдесят тысяч?.. Останови платежи. Все платежи туда – останови. Срочно. Немедленно. Все!..

Сразу же он позвонил и начальнику своего охранного подразделения. В этот раз его указания тоже касались банка в Гибралтаре – и женщины, что будет получать деньги со счета компании «Инна-силк».

– Да, бабу – в наручники и в Москву, ко мне лично… Как это: «что за баба?»… Моя жена, мудак!!!

– Эй, ты там, фофан с мобилой, – раздался ленивый голос с нижних нар. – Харе орать!..

Из Бутырок Ника немедленно понеслась домой. Ей хотелось успеть к эфиру итоговой аналитической программы «События недели», шеф-редактором которой служил ее телезнакомый Евгений Кислов.

«Я буду не я, – думала Ника, несясь во весь опор на своем «БМВ» по Кольцевой, – если Кислов не даст документам ход. Это ж какая сенсация! Кремль зашатается… А Кислов, насколько я его поняла, ради своей программы не пощадит ни мать, ни отца…»

Заслышав, что открылись ворота и она подъезжает, Васечка выбежал на крыльцо в одной рубашке. Ника выпрыгнула из машины.

– Ты чего это на холод выскочил? – напустилась она на сына. – Давно не болел?

Взбежала на крыльцо, обняла Васечку. Тот запрыгнул к ней на руки. Она покачнулась. «Тяжелый-то какой! – мелькнуло у нее. – На руках уже не поносишь… А пахнет еще как от ребеночка: молоком, воробьями…»

– Ну, пошли, пошли, – заторопила сына Ника, – слезай с меня, жеребенок, пойдем с крыльца, холодно!..

– А что ты мне купила?

– Сноуборд пока не купила. Будешь сам выбирать. Не понимаю я в них ничего.

– А когда?

– Да хотя бы завтра.

– Н-ну, завтра я учусь. А ты работаешь.

– А мы с тобой прогуляем.

– Правда?

– Правда.

– Здорово! Гуляем! Гуляем! – Васечка бросился в кухню, восторженно крича: – Филипповна! Марь Павловна! Вы слышали? Мы с мамой завтра прогуливаем!..

Ника, улыбаясь, бросила плащ на кресло в гостиной, схватила телевизионный пульт. Включила телевизор, нажала номер кисловского канала. И – наткнулась на барышню-диктора, которая, поджав губы, извещала:

– Напоминаем, что в нашей сегодняшней вечерней программе произошли изменения. Вместо объявленной ранее передачи «События недели» с Евгением Кисловым вы увидите новое ток-шоу «Берегите мужчин!». О выходе в эфир аналитической программы Евгения Кислова «События недели» мы сообщим вам дополнительно…

Вероника охнула и опустилась в кресло.

9

Глухая, черная, осенняя ночь лежала над страной.

Сквозь полуоткрытое окно в гостиную проникал сырой воздух. Тишина царила в доме, лишь слышно было, как где-то в вышине завывает ветер и сталкиваются ветвями высокие сосны. Спал Васечка, спала прислуга, горел лишь торшер в углу огромной гостиной, и от этого одинокого света становилось еще грустнее.

Ника сидела на диване, попивала красное «Бордо» урожая девяносто пятого года, но от каждого глотка маслянистой и терпкой жидкости становилось только грустнее. «Сотни тысяч женщин в Москве позавидовали бы мне, – думала Ника. – Красива, богата, умна… Собственный особняк, свое дело, милый и любящий сын… Но отчего же мне так тоскливо?..»

Каждый глоток терпкого французского вина, вместо того чтобы вливать в Веронику бодрость солнечных виноградников, только усугублял бесприютность, царившую у нее на душе. «Я уж не девочка, пора усвоить: спиртное, когда грустно, не помогает», – подумала она.

Решительно отставила недопитый бокал на край журнального столика.

Щелкнула пультом телевизора. Пробежалась по каналам. Идеальное цветное изображение, гиперреалистические картинки из псевдожизни промелькнули перед ней: мордобой в спальне американского коттеджа – удар, и соперник летит, опрокидывая тумбочку («Помнишь, как Васечка дрался в общаге с Полонским?»)… Щелчок, и на другом канале полуголый мужчина любовно наклоняется над женщиной, целомудренно прикрытой шелковой простыней… Щелчок: «Если вы даже слегка перекусили, вам надо позаботиться о свежести вашего дыхания…» Двое очень американских влюбленных игриво гоняются друг за другом в зеркальной комнате…

«Зачем я только вернулась сюда из Америки?.. – подумала Ника. – Зачем, зачем я возвратилась в русскую серость из сытой, ароматной страны?.. Скучала по Баргузинову?.. Да, скучала… Очень скучала… Так, что жизнь без него, придурка, была не мила… Хотела отомстить Соломатину?.. Да, хотела… Ну, вот я и добилась своего… С Баргузиновым жизнь все равно не задалась… Соломатина не сегодня-завтра выпустят, а уж он-то теперь, после открытки с «Нахимовым» и записи Инкиного воркованья, разберется, кто на самом деле организовал наезд на него… Уж он-то на мне отыграется…

А тут еще шантажист… Не платить ему – нельзя: заложит… У шантажиста, кажется, действительно имеется вся информация… А платить – тоже нельзя… Заплатишь хоть копейку – значит, признаешь себя виновной… И он не отвяжется от меня уже никогда… Будет тянуть из меня деньги, и тянуть, и тянуть… Значит, – рассудим трезво, – какие у меня альтернативы?..»

Реклама по телевизору продолжалась. Ника глянула на часы. Без пары минут полночь. Скоро новости.

«Надо дождаться… – подумала Ника. – Вдруг покажут что-то новенькое про Соломатина… Ну а варианты, как жить дальше… Их у меня на самом деле всего два. Первый – идти на поклон к Баргузинову. «Прости меня, Ванечка…» Он, конечно, покуражится, но – сделает вид, что простил. И защитит – от всех. И поможет…»

При мысли о том, что придется подлизываться к Баргузинову, Никина гордость взвилась на дыбы:

«Меня на самом деле прощать не за что! А вот его я не простила. И не прощу. Не нужен он мне!.. Но, придется, кажется, идти к Ивану… И просить за себя… А, значит, смирить гордыню…

И смириться с тем, что я – при нем. И с тем, что больше ничего хорошего мне в этой жизни не светит…

Есть у меня и второй вариант: бежать. Опять бежать. В Америку, к черту, к дьяволу… Хватать в охапку Васечку и снова уезжать…

И это тоже значит – признать свое поражение. Смириться с тем, что у меня опять ничего не вышло. Ни с моим делом, ни с моим домом, ни с моей семьей… Что я опять оказалась в неудачницах… Вот тебе и «Формула победы»!..»

На телеэкране появились часы. Стрелка отсчитывала последние секунды до полуночи. Цифры в окошке вторили ее электронным скачкам: девять… восемь… семь… шесть…

Заиграла жизнеутверждающая музыка, пошла заставка новостей.

Голос за кадром произнес: «В начале выпуска – заголовки новостей… Полчаса назад агентство «Интерфакс» сообщило с пометкой «Молния», что в тюремной камере Бутырского следственного изолятора найден мертвым арестованный накануне известный предприниматель Олег Соломатин. Начальник тюрьмы утверждает, что смерть произошла вследствие инсульта…»

На экране в траурной рамке появилось лицо Соломатина.

Лицо убивца – суровое, набычившееся – смотрело из телевизора, казалось, прямо в самую душу Ники.

Ника негромко вскрикнула и зажала рот рукой.

Пермяков ехал домой. Улицы были пусты, мотор «Форда» мягко урчал. Андрей Ильич слушал радио. Передавали новости. Усталый воскресный ведущий сказал: «Только что мы получили сообщение: в камере Бутырского следственного изолятора скончался арестованный сегодня днем предприниматель Олег Соломатин. Предположительная причина смерти – кровоизлияние в мозг…»

В отличие от Ники известие о смерти Соломатина оставило Пермякова равнодушным. Он что-то слышал о нем: крупный бизнесмен – но не олигарх; миллионер – однако не миллиардер… Занят импортом компьютеров и оргтехники… Владелец сети магазинов… «Отворовался, – прошла безучастная мысль где-то на краю сознания Пермякова. – Значит, туда ему и дорога… Видно, слишком оборзел и не хотел делиться – раз его замочили так демонстративно… На глазах, можно сказать, у изумленной публики. На виду – чтоб другим неповадно было…»

Пермяков знал, что в российском бизнесе имеется некий порог опасности. Перешагнув его, человек подвергал себя смертельному риску. И этот порог выражался отнюдь не в суммах, что зарабатывал (или воровал) человек. Он выражался в борзости. К примеру, начальник кредитного отдела бывшего пермяковского банка переступил его не в тот момент, когда дал пятимиллионный кредит Веселовой-Колесовой. И не тогда, когда повторил аналогичную операцию с другим клиентом. Он перешел порог, когда охамел и сделал практикой невозврат кредитов.

Поэтому и исчез бесследно. И вот уже шесть лет ни семья, ни милиция не могут его найти… И только Пермяков знает, где тот начальник кредитного отдела находится. Точнее – где находится то, что от него осталось.

«А Веселова-Колесова, – подумал Пермяков, – переступила порог опасности не когда брала у банка кредит на пять миллионов. Ведь если бы она исчезла в девяносто третьем навсегда, растворилась где-нибудь в мировых просторах – все бы для нее обошлось. Она перешагнула порог борзости, когда в обличии Колесовой вернулась в Россию…»

«А я сам, – задал себе в очередной раз вопрос Пермяков, – не борзею ли, шантажируя Веселову? – И в очередной раз ответил себе: – Нет, не борзею. Во-первых, я прошу у Веселовой то, что у нее есть. А во-вторых – и это самое главное! – ее некому защитить. Она – одна. Правда, она живет – точнее, жила — с Баргузиновым. Но у Баргузинова сейчас у самого проблем до фига и больше. А потом – они все ж таки расстались. И есть у меня сведения: он только рад будет, если у его бывшей жены начнутся неприятности… Папка со всеми документами на Веселову-Колесову лежит в банковской ячейке… Ключ – в надежном месте. Если что-то со мной случится, имеется человек, который перешлет документы куда следует… И главное – обо всем этом знает Веселова. Знает – на случай, если ей вдруг взбредет в голову нанять за тысячу баксов пару отморозков, чтоб те где-нибудь в подъезде меня продырявили…»

Он остановился у подъезда своего многоэтажного дома. Заглушил мотор. Сейчас он откроет «ракушку», задним ходом загонит туда «Форд», закроет гаражик, поднимется домой – и баиньки.

Пермяков вышел из машины. Он не успел захлопнуть дверцу, как чья-то жесткая рука крепко схватила его сзади за горло.

Два человека сидели в баре беспошлинной зоны аэропорта Шереметьево-1. Внешний их вид – спортивные костюмы, златые цепи, кожаные куртки – красноречиво сообщал каждому посетителю позднего бара о роде их занятий.

Час назад начальник охраны Соломатина лично проводил этих двоих до таможенного контроля. Дал подробные и тщательные инструкции, как поступать с телкой. Вручил старшему шесть тысяч баксов на расходы.

До вылета последнего в этот день чартера на Малагу оставалось полчаса. В Малаге они возьмут напрокат тачку и к утру доберутся до Гибралтара.

Перед каждым из «быков» на стойке стояло по стакану с двойной порцией водки «Смирнофф» и по стакану с томатным соком. Оба молчали.

Телевизор над стойкой беззвучно показывал что-то. Мелькали рекламные картинки. Затем на экране появились часы. Скоро двенадцать. Было похоже на Новый год. Оба кожаных, не сговариваясь и не чокаясь, хлопнули залпом водку.

Тут на экране телевизора вдруг появилось знакомое лицо. Оно было заключено в траурную рамку.

Один из «быков» толкнул другого локтем в бок.

Второй глянул на экран и тихим, ленивым голосом попросил бармена:

– Слышь, браток, дай-ка звук.

Что-то в его голосе было такое, отчего бармен немедленно исполнил приказание.

«…Олег Соломатин, – пробился на полуслове голос диктора. – Начальник тюрьмы утверждает, что смерть произошла вследствие инсульта. Олег Соломатин был заключен под стражу сегодня по обвинению в мошенничестве в особо крупных размерах…»

Первый кожаный хлебнул сока и бросил на стойку пятисотрублевую купюру.

– Сдачу себе оставь, – лениво приказал он бармену.

Оба сползли с высоких табуреток.

– Босса замочили, – сказал второй, когда они отошли от стойки.

Первый промолчал.

– Что будем делать? – продолжил второй.

Первый по-прежнему не отзывался.

– Мы же за его бабой едем…

– Билеты есть, – наконец процедил первый. – Бабки есть. Упремся – разберемся. Полетели.

– Может, на хрен ее, эту Испанию?

– Ты че, дурак? Тебе сказали – летим. Оттуда позвоним и спросим, че теперь дальше делать.

Два «быка» спустились на темное летное поле и неспешно, с достоинством отправились к ночному аэропортовскому автобусу.

Услышав сообщение о гибели Соломатина, Ника ринулась наверх, в свою спальню. Сенсоры, включавшие свет, еле поспевали за ее поспешными шагами. Запыхавшись, она подошла к комоду. Встала перед родительской фотографией.

Старая, давно выцветшая карточка – она была с ней еще в общаге радиотеха, она провезла ее с собой по всем съемным квартирам, гостиницам, пансионам… После удачной рыбалки папа обнимает маму, и оба с трудом удерживают щуку с еще живыми, злыми глазами…

– Мамочка! Папуля! – прошептала Ника. Слезы бились в глаза. – Я сделала это, я – отомстила за вас!

Щука на фотографии осталась прежней. Но выражение лиц родителей, как показалось Нике, неуловимо изменилось.

«Я горжусь тобой, Верочка!» – говорили глаза папы.

«Дочка, только будь осторожной!» – просила мама.

Нику переполняло счастье – и безмерная усталость.

Она взяла с комода фотографию родителей и без сил рухнула на кровать. Теперь папа и мама были рядом с ней. Теперь они могли быть спокойны: за них – отомстили.

Сказалось безумное напряжение последних дней: Никину грудь разрывали слезы, и не было сил даже шевельнуться. Гордые мысли бродили в голове как-то вяло и совсем не походили на истинный победный кураж.

«Я все просчитала правильно – Соломатина убрали его же бывшие покровители. Они не могли поступить иначе – после того как в дело вмешался Кислов. Пусть его программу сняли с эфира… Запретили – значит, было за что запрещать… Значит, покровители Соломатина решили, что он их сдал…

Значит, Кислов успел как-то засветить документы, скопированные у Соломатина… Этого я и хотела… Я должна гордиться собой… Гордиться своим планом…»

Но вместо гордости и душевного подъема навалилась смертельная усталость. Ника внезапно почувствовала сильный озноб. Разбирать постель не стала, просто забралась под меховое покрывало.

«Мне нужно довести игру до конца. Позвонить Полонскому, позвонить Кислову».

Она потянулась к телефону, но рука не послушалась, она казалась безумно тяжелой. Не достав до аппарата, кисть упала на постель. Сердце билось как сумасшедшее, каждый его удар отдавался болью.

«Что со мной? Я заболела? – не понимала Ника. – Нужно вызвать врача? Может быть, позвать горничную? Да ладно, сейчас отпустит… Я просто полежу спокойно, и все пройдет…»

Ника вытянулась на кровати, попыталась расслабиться, отогнать тревожные мысли, сконцентрировать внимание на причудливом узоре лепнины, украшающей потолок.

Сквозь плотные шторы она увидела: мимо дома проезжает машина. Дальний свет фар был безжалостно ярок.

«Опять к Мишке гости», – безразлично подумала Ника. Фирмач Мишка жил на соседней улице и вел преимущественно ночной образ жизни.

Но машина остановилась у ее ворот. Требовательно просигналила.

Ника взглянула на циферблат: час ночи. Кто это? Сигнал машины ей незнаком – как гудят баргузиновские джипы или «Пунто» Кати Калашниковой, она знает.

Ника мгновенно позабыла про свою болезнь. Рывком вскочила с постели.

Шантажист, больше некому! Решил заглянуть на огонек. Знает, гад, что защитить ее некому…

Ника почувствовала, как слезы, наполнявшие грудь, сменились острой, холодной яростью. Ей не видать спокойной жизни, не видать никогда – неважно, заплатит она ему или нет.

У нее есть выбор: или всю жизнь работать на этого скота – или получить срок за хищение в особо крупных размерах. Она не хочет! Не хочет ни того ни другого. Кажется, срок за большее преступление поглощает срок за меньшее… За убийство дают больше, чем за хищение… Вот пусть и поглощает! Плевать она хотела! Плевать на осторожность и на все доводы разума! Она так больше не может.

Когда Ника открывала сейф и заряжала ружье (разрешение в порядке!), руки ее не дрожали.

Она твердой походкой спустилась вниз – световые сенсоры услужливо информировали ее о перемещениях ночного гостя.

Распахнула дверь в холодную октябрьскую ночь.

Вышла во двор.

Успела привычно вдохнуть любимые запахи: мокрые листья. Уставшая за лето трава. Грибы. (Васечка раскрошил на участке парочку белых грибов, и теперь они прорастали в самых неожиданных местах.)

«Прощай, Мой Дом. Я, наверно, больше тебя не увижу», – опустошенно думала Ника, прикладывая руку к датчику, отпирающему ворота.

Створки послушно расползались в разные стороны, и Ника, держа ружье на изготовку, решительно и быстро вышла на улицу, не дожидаясь, пока ворота откроются полностью.

Сегодня шантажист приехал на черной «Тойоте». Машина стояла страшно и молча. За рулем – Ника видела в лучах света из окна дома – сидел один человек. Пассажиров – нет.

«Он действительно одиночка. Ни с кем не хочет делиться моими деньгами, потому и делает все сам. Или же – его страхуют из засады. Из тех кустов у соседнего дома».

Но Нике теперь все равно. Ей действительно все равно, и будь что будет.

Сына она почти вырастила. Дом построила. За родителей отомстила.

Жизненное предназначение выполнено.

Она навела ружье на человека за рулем и крикнула:

– Выходи, гад!

Ее послушались, дверца машины открылась.

«Будет уговаривать бросить оружие… Скажет, что мы, мол, разумные люди…»

Никины пальцы, сжимавшие ствол, побелели. Все! Время разумных решений и переговоров – кончилось.

– Руки вверх! – диким голосом крикнула она.

Из-за руля вышел человек. Его руки были послушно подняты вверх. Ника не могла разглядеть лица, но по фигуре поняла: это не шантажист. Кто-то другой.

– Здравствуй, Верочка, – стоя с поднятыми руками, спокойно сказал мужчина.

«Верочка?!! Он знает, как меня звали? Значит, он от него, от шантажиста!» – Стой. Не двигайся, – приказала она. – Говори, что нужно.

И тут человек засмеялся. Засмеялся так, что даже почти опустил руки. Его смех казался до боли знакомым.

– Руки – не опускать! – прокричала Ника.

Он послушно опять вскинул руки вверх и, задыхаясь, произнес:

– Ве-рун-чик… Не стреляй, Верочка!

Ее руки разжались. Ружье с глухим стуком шлепнуло о бетон дороги.

Они стояли в двух шагах друг от друга. Меж ними лежала пропасть.

Завороженная суеверным страхом, Ника медленно пошла к нему. «Сейчас я умру, – стучало в голове. – Сердце не выдержит, разорвется».

Он перестал смеяться, стоял молча, его глаза, казалось, светятся в темноте.

– Тебя – нет… Ты же мертв… Мне… все… снится… – прошептала Ника.

Силы окончательно отказали. Она почувствовала, как чернота осенней ночи обволакивает ее, закручивает перед глазами вихрь из пожелтевших деревьев и мелкого дождя. В груди отчаянно закололо, и Ника, теряя сознание, начала падать на мокрую дорогу.

Человек в отчаянном прыжке ринулся к ней, успел подхватить на руки. Но она уже ничего не чувствовала.

Мужчина тревожно взялся за ее пульс. Нахмурился. Продолжая удерживать Нику, освободил одну руку и достал из кармана мобильный телефон.

К счастью, оператор коммерческой подстанции «Скорой помощи» ответил мгновенно.

«Поселок Беляниново, Сосновая аллея, пять. Сердечный приступ! Приезжайте скорее, плачу сто!»

Так тихо и солнечно! Так покойно, как бывает только за границей!..

Инна не спеша шла по Люксембургскому саду.

Вышла на центральную аллею, к пруду. Напротив чернел какой-то дворец. В огромных кадках мерзли пальмы.

Парижане сидели на лавочках, грелись на осеннем солнышке. Подумать только: плюс пятнадцать, ни облачка – а им холодно…

На одной из лавочек поместилась парочка. Оба молодые, красивые. Его голова лежала у нее на коленях. Она задумчиво ворошила его волосы.

При этом оба читали – каждый свое. Но не книги, а что-то типа отпечатанных на ксероксе конспектов. Наверно, студенты. Вот милая парочка. К зачету вместе готовятся. Ну, правильно, здесь же неподалеку Сорбонна.

Инна на мгновение дико позавидовала им, этим двум молодым, красивым французским студентам. Развалились себе в Люксембургском саду и готовятся к зачету!..

А потом она вдруг подумала: «Чего ж я завидую, как дура!.. У меня ведь это все – впереди!..

Будут и у меня конспекты, и такой же молодой и смуглый парень. Будет и у меня – Сорбонна!»

Инна стала прикидывать, а хватит ли ей тех денег, что она предусмотрительно сняла со счета гибралтарской компании «Инна-силк», для того чтобы здесь выучиться.

Шестьсот восемьдесят тысяч долларов получается… Это около четырех миллионов франков… Учеба в Сорбонне бесплатная… Надо только платить за жилье и за еду… И, конечно, сначала сдать экзамены…

А для того чтобы их сдать, надо, во-первых, найти хорошего преподавателя и как следует выучить французский язык… Затем подготовиться к экзаменам… Ну, на это уйдет год. А может, даже два…

«Ну, что ж: буду жить в Париже, осваиваться в этом городе, гулять, пить кофе, даже в музеи ходить – и учиться… А потом поступлю в самый лучший университет мира!.. Я вам не какая-нибудь пустышка! Я не кукла!.. Пройдет немного времени, и Ника, и Владик Полонский – они оба меня узнают!.. Слышите, вы: я выучусь!.. Ваши уроки для меня даром не прошли!..

Вот только на кого бы мне учиться? – Инна на секунду запнулась в своих мыслях. – На искусствоведа, как в Москве? Фу, неохота… Скукота… Может, на дизайнера? Я ведь хорошо рисовала… Или, может, на социолога, как профессор Полонский?.. Или на историка?»

Инна стала воображать себе: вот когда она поступит в Сорбонну, она обязательно пригласит к себе в гости Полонского… А может, он даже раньше приедет в Париж, на какой-нибудь научный симпозиум… Она встретится с ним в кафе, под тентом, и он лениво и снисходительно спросит ее, помешивая кофе: «Ну, и что ты здесь, в Париже, делаешь?» А она ему небрежненько так ответит: «Я учусь. Между прочим, в Сорбонне. Я буду, как ты, – социологом…»

Потом она поведет его в свою студию, в свою квартирку-мансарду, где-нибудь на шестом или на седьмом этаже, под самой крышей… И они будут любить друг друга, и профессор будет гордиться ею…

Денег ей на учебу, конечно же, хватит. Четыре миллиона франков – это много, очень много. Достаточно, чтобы лет десять оплачивать и жилье, и еду, и для того, чтобы платить репетитору по французскому.

А если даже вдруг не хватит, она сможет еще подзаработать. Это же Париж!.. Здесь же полно всяких модельных агентств! Да они там будут только счастливы, когда к ним придет такая красивая девушка из России… Ведь, если по-честному, ей, Инне, никакая Клавка Шиффер даже в подметки не годится!..

Но эти всякие съемки, и на обложки, и для рекламы, – все равно будут для нее как бы между делом. Главное все-таки – учеба. Лет через семь или восемь она станет классным специалистом. И напишет статью – какое-нибудь опровержение на научную статью Полонского. И тот прочитает и та-ак поразится!.. И, конечно, опять обязательно приедет к ней…

Ну, за то время, пока она будет учиться, у нее, конечно, будут любовники – разные Жаны, и Поли, и Пьеры… И благодаря им она еще лучше узнает язык и французскую культуру… И еще… В каникулы она будет путешествовать по Франции и по всяким другим странам… Это ж Европа! Представляете, здесь до Лондона – пару часов поездом! Все близко!.. Вон она из Гибралтара сюда, до Парижа, – всего час летела!..

Инна обошла старый, темный дворец и вышла из сада.

«Сорбонна здесь где-то недалеко. Интересно, можно ли снять поблизости ма-аленькую квартирку? Наверное, можно…»

По незнакомым улицам шли красивые, хорошо одетые и спокойные люди.

Большинство встречных мужчин осматривали Инну с ног до головы. Очень внимательными и очень мужскими (но не хамскими!) взглядами. Некоторые даже, кажется, оборачивались вслед. Но она решительно не обращала ни на кого внимания.

Инна дошла до перекрестка и прочитала на углу дома табличку: «Rue Raсine». Улица Расина, догадалась она.

Это был какой-то французский поэт или художник. Или скульптор?

Инна не знала и от этого почему-то засмеялась. Никто из прохожих не обратил на ее смех никакого внимания.

Про этого Расина ей, кажется, тоже придется узнать.

Вся жизнь впереди!

Ника открывала глаза тяжело и долго. Кажется, с ней что-то случилось.

Ну да, от всех переживаний она просто сошла с ума. Она помнит – точно помнит! – что к ней приехал Вася Безбородов. Человек, который двенадцать лет как мертв.

Ника с трудом приподняла непослушные, чугунные ресницы. Мир вокруг был нечетким, словно весь состоял из тумана. Где же она? Наверно, все-таки на земле…

Она лежит в своей спальне.

Но почему комната выглядит как больница? Возле кровати цаплей возвышается капельница, на тумбочке – тонометр.

Рядом выстроились принесенные снизу журнальные столики. На них стоит парочка медицинских приборов. В одном Ника признала кардиограф, назначение второго, внешне похожего на компьютер, ей было неизвестно.

К чему это все? Ника попыталась привстать…

У окна, в лучах осеннего солнца, притулилась хрупкая, родная фигурка. Сын услышал, что она пошевелилась, вскочил, бросился к ней, закричал: «Мама! Мамочка!!!» Обрушился на кровать, целовал ее щеки, плакал… Она обнимала его и поражалась, какие тяжелые и непослушные у нее руки.

– Васечка, что случилось? – наконец спросила она.

– Ты поправилась, мама! – торжественно крикнул он.

– Но что со мной было? – Ника действительно не помнила.

Василек не стал объяснять. Он вскочил с постели, виновато пробормотал: «Сейчас!» – и вынесся из комнаты, крича на ходу:

– Вася! Вася! Мама проснулась!!!

«Вася? – облилась холодным потом Ника. – Это было не сумасшествие?»

Но в комнату уже входил Василий Безбородов. Нет, не сам Васечка, а человек, похожий на него. Человек, каким мог бы стать через двенадцать лет Васька. Если бы не погиб. Его глаза – теперь в лучах морщинок. Те же губы – только более жесткие. Те же волосы – густые, черные, но с серебристыми прядями.

Он подошел к Нике, ловко взялся за пульс. Тут же отпустил ее руку.

Она инстинктивно, стараясь спрятать, сунула руку под одеяло. Спросила – плохо, что шепотом не получается говорить строго:

– Что за комедия? Вы что, Васин родственник?

Он присел на кровать и сделал вид, что не замечает, как Ника старается отодвинуться от него подальше. Наклонился к самому ее лицу. Сказал негромко:

– Вера, это – я.

Кошмар возвращался. Она снова почувствовала тяжесть в груди. Ладно, спорить пока не будем.

– Что со мной? – потребовала она.

– Было… м-мм… плохо с сердцем, – ответил он.

– Это не диагноз, – оборвала его Ника.

– Молодец, Верка. Узнаю, – похвалил тот, кто называл себя Безбородовым.

– И все-таки?

– Гипертонический криз, – коротко ответил он.

И, увидев, как расширились от страха ее зрачки, твердо добавил:

– Все меры приняты, организм молодой, лучшие врачи. Пара месяцев щадящего режима – и будешь как новенькая.

Она не сводила с него глаз, из закоулков памяти послушно всплывали картинки: они с Васей на Волге… В театре… Вместе идут из института… Нет, никакой брат не может быть так похож. Да и не было у Васечки брата!.. Это действительно он. Давно похороненный, оплаканный… И – скажем честно – позабытый. Ника набрала в легкие побольше воздуха:

– Жаль, я…

Он попытался было возразить, но она его остановила и закончила:

– Жаль – пока не могу набить тебе морду.

Василий расплылся в счастливой улыбке:

– Буду ждать с нетерпением.

Под ее холодным взглядом улыбка сползла с его лица. Он попытался взять ее за руку – Ника отстранилась.

– Я не знал, – склонил голову он. – Не знал, захочешь ли ты меня видеть…

– Про нашего сына ты тоже не знал? И про маму свою – не знал?! – из последних сил, но строго говорила Ника. – Она до сих пор плачет!.. По тебе – плачет! Двенадцать лет!

– Прости, – жестко сказал Василий. – Я виноват. Но у меня были причины. Я не мог вернуться. И не мог дать о себе знать – меня бы сразу арестовали. Приходилось, извини, таиться… Когда ты поправишься, я расскажу подробно. Все расскажу…

Его тон звучал безапелляционно. И это было для Ники внове.

«Да, это Васька. Но он – совсем не тот прежний Василек, – мгновенно поняла она. – Не тот мягкотелый мальчишка, что таскался за мной от института до общаги… И мечтал урвать поцелуйчик…»

– Ты наконец вырос… – устало сказала она.

– Ты тоже выросла, – парировал он. И поспешно добавил: – Но стала еще красивей.

Ника не стала спорить. Глупо тратить силы на пустячные разборки, когда каждая фраза дается с таким трудом. Безбородов цепко взглянул на нее:

– Ты устала, я ухожу, отдыхай.

– Подожди. – Нику что-то беспокоило. Что-то важное. Даже более важное, чем чудесное воскрешение отца ее сына. – Какое сегодня число?

– Среда, двадцать шестое.

– Двадцать шестое? – У Ники перехватило в горле.

– Ты была без сознания четыре дня.

– Не может быть!

– Верочка, даже самый здоровый организм не в состоянии выдержать все.

– Да я не о том, – раздраженно сказала она. – Мне никто не звонил?

И прошептала еле слышно:

– Нужно вставать… Сегодня последний день.

Последний срок, который ей дал шантажист.

Безбородов расслышал ее шепот и твердо сказал:

– Вставать тебе нельзя. И не нужно.

Вася предвидел ее реакцию. Как только она, борясь с головокружением, начала приподниматься, он сильными руками снова уложил ее на постель.

– Пусти! Мне нужно! Это очень важно!

– Что ты за наказание! – воскликнул он. – Лежи тихо. Пермяков тебя больше не тронет.

– Пермяков? – выдохнула она.

– Да, Пермяков. Тот, кто тебя шантажировал. Его зовут Андрей Ильич Пермяков. Бывший начальник охраны «Империя-банка». Сейчас – директор службы безопасности «Сиб-Ойла».

– Ты… ты? Откуда ты узнал?

– Эх, Ника, Ника… – улыбнулся Вася. – Помнишь конвертик, который ты дала моей маме семь лет назад?

И Ника мгновенно, молнией-вспышкой, вспомнила. Вспомнила – и все поняла.

Тот пакет, что она отдала несостоявшейся свекрови, был ее страховым полисом.

Мама Васечки казалась ей тогда единственным надежным человеком.

В пакете имелись: копия кредитного договора, что Вера Веселова заключила с «Империя-банком». Договор, по которому она получала ссуду в пять миллионов долларов.

Плюс – список тех сотрудников банка, кому она платила. Плюс: красочное описание роли Баргузинова и – подробно – детали их аферы с кредитом.

Никина страховка на тот случай, если ее подставят или убьют.

Сначала она хотела отдать конверт булечке. Но подумала, что старушку могут побеспокоить. И ее страховку – найти. Тогда она вспомнила о Васиной маме. Подарила той пятьсот долларов («Берите-берите, деньги шальные, хочу побыстрей потратить») и попросила беречь конверт как зеницу ока. И договорилась с несостоявшейся свекровью: она, Вера, будет давать о себе знать раз в полгода. И с тех пор, где бы она, Вера-Ника, ни находилась – во Франции, Америке, Москве, – каждое полугодие она звонила Васиной маме и говорила, что у нее все в порядке. А если бы однажды она на связь не вышла – свекровь тогда переслала бы конверт в прокуратуру…

Вася-старший усмехнулся:

– Мамуля про конверт никому не говорила. Но когда я объявился – уж мне-то его показала. Я, извини, конверт открыл… К тому же мама сказала, что у тебя есть сын… И зовут его Вася…

Ника буркнула:

– Сам заказывал…

– Я сразу поехал в Москву, к тебе.

– Но почему же ты сразу ко мне не пришел?

Он пожал плечами:

– Ты жила с этим Баргузиновым… Казалась счастливой… И я решил: сначала во всем разобраться. И подумать, лезть ли мне в твою жизнь…

– Разобрался?

– Я не знал, стоит ли мне появляться, – игнорируя ее вопрос, продолжил Вася. – Появляться у тебя вообще… Решил сначала навести справки…

Ника начала догадываться:

– Так за мной следили… от тебя? Эти засранцы из «Тигруса»? Заказчик – Николай Дмитриевич?

– О! Ты это узнала! – улыбнулся он. – Да, следили за тобой по моему заказу. Я в Москве человек новый, своих холуев у меня пока нет… Вот и пришлось обращаться в агентство. Жулики они там у вас… В Америке заказать слежку гораздо дешевле.

Вася наконец добрался до ее руки, и в этот раз Ника не отстранилась. Он продолжал, поглаживая ее пальцы:

– Я каждый день изучал отчеты агентства… Понял, что на работе у тебя все хорошо, а вот с мужем – извини, неважно. Собрался звонить тебе и появиться – весь в белом, с обручальным кольцом и цветами, – но объявился этот Пермяков… Пришлось тебя выручать.

Мы хорошо подготовились. Пермяков – профессионал, обрывал «хвосты» грамотно, но ребята из «Тигруса» – как это у вас теперь говорят? – тоже не лохи… В общем, мы установили его в тот же день… После этого стали присматривать и за тобой, и за ним… Ты не устала?

– Нет, – из последних сил, но сухо прошептала Ника.

Она не сводила глаз с Васечки. Он взялся за ее пульс, посмотрел на нее с сомнением…

– Ну ладно, в двух словах доскажу. В общем, недели две назад Пермяков направился в некий «БИМ-банк». Там засранец провел почти час. Топтуны узнали, что он арендовал банковскую ячейку – наверное, подумал я, чтобы заложить туда свой компромат. Пришлось подкупать охранника… Всего-то пятьдесят тысяч долларов – и все твое досье, что было у Пермякова, оказалось у меня… That`s it![6]

– И что там у него было? – выдохнула Ника.

– Много чего… Копия кредитного договора. Твои старые фотографии… А самое главное – отпечатки твоих пальцев. Один комплект принадлежал Веселовой, а другой, точно такой же, – Колесовой… Когда ты успела ему пальчики-то свои подарить?

– Кажется, я знаю когда… – Ника застонала, то ли от огорчения, то ли от боли. – Он приходил ко мне. Тогда у меня в кабинете пропал стакан… Вот что значит: никогда не разговаривайте с неизвестными!.. Черт! Черт! Черт!

– Эй, больная, не возбуждайтесь! – цыкнул на нее Вася.

– Как я могла так лопухнуться! – продолжала переживать Ника. И добавила: – Но ведь он все равно меня сдаст! И без бумаг!.. Настучит в ментуру – предложит проверить. А менты все и раскопают…

– Не настучит, – Вася ласково погладил ее по руке. – Он теперь наш лучший друг. Лично просил передать, что не имеет к тебе никаких претензий… Пермяков был опасен, пока ты была одна. А сейчас – ты со мной.

Как и обещали оба Васи, отец и сын, Ника быстро пошла на поправку. Уже через неделю она спускалась во двор, часами сидела на позднем солнышке или, если шел дождь, под навесом. Слушала музыку осени, вдыхала запахи своего дома. Думала. Вспоминала. И наблюдала.

Безбородов снял для себя пустующий коттедж по соседству и частенько наведывался в гости. Маленький Васечка еще никогда не был так счастлив. Он безоговорочно признал Васю-старшего и ходил за ним по пятам. Безбородов сам отвозил мальчика в школу и сам забирал обратно. Вечерами они частенько закрывались в Васечкиной комнате и предавались болтовне, компьютерным и карточным играм. Иногда Ника даже чувствовала себя одинокой, но изо всех сил старалась не ревновать сына.

У нее самой отношения с Безбородовым установились вежливые и слегка настороженные. Ника ничего не могла поделать: она до сих пор злилась на то, что Василий столько лет не подавал о себе вестей.

Сыпала себе соль на раны: «Когда я с грудным Васькой без копейки сидела… Когда Соломатин за мной охотился… Когда я делала пластическую операцию и умирала от страха… А он, сволочь, сидел в своей Америке… Боялся, видите ли, что его арестуют, как предателя Родины. Да он мог вернуться еще десять лет назад!»

Однажды под вечер она сидела на крыльце. Грелась на закатном осеннем солнышке. Вася-старший привез из школы Василька. Накормил его. Усадил за уроки.

Спустился вниз. Сел на крыльцо с ней рядом.

До сих пор Безбородов упорно избегал рассказа о том, что с ним случилось. Виртуозно уводил разговор в сторону. Или ограничивался полунамеками. Теперь же Ника впрямую спросила его:

– Почему ты так долго не возвращался?

Вася растерянно и беззащитно пожал плечами.

– Все-таки, – решила она наконец-то докопаться до истины, – что с тобой было?.. Все эти годы?..

– А с тобой?

– Я первая спросила.

– Я… Мне тяжело об этом рассказывать…

– Ну, не может быть, – упорствовала она, – чтобы все двенадцать лет тебе было так тяжело, что невозможно рассказать…

– Двенадцать не двенадцать… Но вначале… – Васечка тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания. – Вначале было очень непросто… Но я никого не убивал! – вдруг воскликнул он. – Своих, я имею в виду!.. И не предавал!.. Просто…

Он замолчал. Пауза затянулась. Затем он тяжело, словно ворочал раскаленные афганские камни, продолжил:

– Контузия… Потом плен… Три месяца вместе с «духами»… Потом они меня отдали… В Пакистане… Америкосам… В Пешаваре… «Эмнисти интернешнл»[7]…

Вася опять замолк.

– Ну, ну!.. – приободрила его Ника. И впервые за все время, прошедшее со дня его чудесного появления, погладила Безбородова по руке. Он вздохнул.

– Америкосы спросили, хочу ли я домой, в Союз… Я сказал: нет…

– Но почему? – изумилась Ника. – Ведь тогда уже была перестройка, Горбачев!.. Тебе бы ничего не сделали!..

– «Ничего б не сделали»!.. – передразнил ее вдруг распалившийся Васечка. – А оно мне надо было? Весь этот Союз? Вся эта перестройка с Горбачевым?..

– А как же я? – по-детски непосредственно выдохнула Ника и тут же отругала себя в душе за эту непосредственность.

– Ты!.. – воскликнул Васечка. Он вскочил с крыльца, повернулся к ней лицом, принялся жестикулировать: – Да, ты – мне тогда была нужна! Ну а я тебе? Да я же для тебя был тогда, как… – Он поискал слово, потом выговорил, – как щенок!.. Принеси, унеси!.. Пошел вон!.. Я ж ведь не знал, что!.. – Васечка не договорил и сделал жест в сторону второго этажа, означавший: «Что у тебя есть от меня сын».

– А твоя мама? – строго спросила Ника.

– А что – мама!.. – горько воскликнул Васечка. – Это она сейчас такая добрая, и ты с ней – типа подруга… А тогда… Ну, не нужен я ей был тогда!.. Не нужен!.. Ей нужны были мужики, да веселье, да деньги!.. Я ж у нее тоже тогда только под ногами мешался!..

– И ты, – криво усмехаясь, сказала Ника, – решил нам обеим назло погибнуть… Нас – проучить…

– Да я ж не знал! – закричал Васечка. – Ну пропал – и пропал!.. И всем – наплевать!.. Я ж не знал, что здесь будет – так!.. Гроб, похороны!..

Затем он вдруг вспомнил, видимо, что Ника болеет, что его крики может услышать Вася-маленький, снизил тон, развел руками и прошептал:

– Ну, извини меня, Вера…

Он отвернулся.

Она потянула его за рукав. Усадила рядом с собой.

– Лучше, – вдруг сказал он, – лучше ты скажи, с чего это вдруг ты решила вернуться в Россию?.. Ведь ты же тоже была в Америке!..

– Была… – вздохнула она. – А с чего я вдруг решила… – Васечка, подумала она, тоже заслужил свою порцию откровенности. – Да бог меня знает, почему я вернулась!.. Нет, честно: не знаю… Из-за булечки, наверно… Сейчас мы с ней – в разных городах, а все равно вроде рядом… Наверное, скоро придется ее сюда из Самары забирать – она старенькая уже, трудно ей одной…

– Могла бы и в Штаты ее увезти… – словно про себя произнес Вася.

– Да, наверно… Ее-то я могла с собой взять… А вот… – Она чуть не проговорилась, что Баргузинов ни в какую не хотел ехать в Америку, но спохватилась и перевела разговор: – А вот убийцу родителей я бы, сидя в Штатах, точно не нашла… Этого Соломатина… А я ведь, ты знаешь, упертая… Как тот терминатор-убийца: у меня было предназначение… target[8]… Отомстить… Отомстить – и умереть!.. Да и потом…

Она вздохнула:

– Знаешь, это только со стороны, наверно, кажется: пять миллионов халявных долларов – это так много… А на самом деле… Два миллиона мы тогда откатили начальнику кредитного отдела и другим ребятам в банке… Полтора «лимона» осталось Баргузинову… Полтора – мне… Очень, казалось мне тогда, много… Ну и пошло… Лучшие отели… Лучшие рестораны… Васечка в лучшую школу пошел… Я через год очнулась – а у меня ни специальности, ни связей, ни…

Она опять не проговорилась, что главным оказалось то, что не было рядом с ней мужчины, ради которого ей хотелось бы остаться за границей… Но Васечка, кажется, ее понял.

Она продолжала:

– Ничего, в общем, у меня там не получилось… А здесь, в России, я узнала, что банк тот лопнул… Никому мы уже, казалось, здесь не нужны… К тому же пластическая операция и все такое… Я думала: все равно никто меня не найдет, так лучше уж…

Она опять не договорила, махнула рукой.

– Жаль, что мы там с тобой не встретились, Васечка! – с чувством, искренне проговорила она. – Все было б совсем по-другому!.. Где ж ты-то там был, в Америке?

– Штаты – большие… – грустно усмехнулся он. – Я в основном в глубинке ошивался… В Орегоне, в Юте… Работал на заправке… Посуду мыл… Много пил… White trash[9], знаешь ли… А ты где была?

– Тоже много где… И в Нью-Йорке, и во Фриско, и в Лос-Анджелесе…

– Жаль, мы не встретились…

– Да, жаль… Но потом-то у тебя все переменилось, – утвердительно сказала она: вид и повадки у Васи были вполне преуспевающие.

– Да, переменилось. Настоящая Great American Dream[10] – во плоти… Я тогда в Неваде на колонке работал… Году в девяносто втором это было… Раз подъезжает заправляться понтовый такой «Мерседес» – это их в Москве, как грязи, а там они наперечет: сразу видно, что богатый едет…

– Я знаю.

– Ах ну да… Ну вот, выходит из него такой клевый мэн: ковбойские сапоги, шляпа тоже ковбойская, джинса, жвачка… Золота на нем навешано, как на ниггере, килограмма два… И я сразу чую: наш это человек… Ну, я обычно при наших-то там себя не выдавал – а тут, как он мне скомандовал со своим дурацким акцентом: «полный бак!» – я ему: «Йес, сэр!»… А потом и брякнул по-русски: «Может, еще чего изволите?» Ну, он сначала не врубился, а потом орет: «Братан! Да как же ты здесь?! Да пойдем выпьем!» Натурально обрадовался, честное слово. Никак не отставал, отпросил меня у босса – пошли мы с ним в нашу тошниловку ханку жрать… Он угощает, все дела, усидели бутылочку… Выяснилось, что он тоже в Афгане служил, и в том же полку – только раньше… Ну, тут мы вообще не разлей вода… Я, говорит, тебя не отпущу… Да я, говорит, тебя, Васька, нашим представителем по Штатам сделаю… Нам, говорит, как раз такие, как ты, нужны: чтоб язык знал и морда была честная… Ну, потом он сел в свой «мерс» – и хоть в нем литр белой и булькал, укатил в сторону Лас-Вегаса… Я, конечно, решил, что это обычный пьяный гундеж… Вася остановился, слегка заулыбался.

– Ну, ну, а дальше? – подбодрила его Вера. Ей было безумно интересно.

– А потом оказалось, что нет, не пьяный базар: через месяц приходит от него письмо, чек на десять тысяч «баков»… Перебирайся, пишет, Василий, мол, в Нью-Йорк: приоденься, контору зарегистрируй, офис себе сними, я скоро буду… Действительно, через месяц прикатывает… Ну а дальше все с ним и завертелось…

Вася опять замолчал.

– А что – «все»? – подбодрила его Ника.

– Да все! Куриные окорочка сюда возили – «ножки Буша» эти сраные… Тушенку… Одно время – машины… А оттуда, то есть отсюда, от вас, – туда, к нам, то есть к ним… – Вася немного запутался с географической самоидентификацией. – В общем, везли из России в Америку лес, целлюлозу, древесину… Много чего!.. И сейчас возим!..

– И ты все с этим работаешь, в ковбойских сапогах?

– Не-а, Верка. Убили его. Здесь, в Москве… Сейчас уж с русской-то стороны третий по счету босс заправляет… И первого, царствие ему божие и вечный покой, убили, и второго тоже замочили… Я и поэтому так долго к тебе не ехал…

– Понятно… – протянула Вера-Ника.

– Но ты не думай! – вдруг спохватился Вася. – У меня там – все чисто! Я – американский гражданин. Хочешь, паспорт покажу? Синястый, орластый, америкастый паспорт!.. Мистер Бэйзил Бьезбоуродофф… Или, кратко, Бейз Берд…

Вася изобразил утрированную «штатскую», в тридцать два зуба улыбку (Вера заметила, что практически все зубы у него вставные: больно уж хороши). Потом он заулыбался нормально, как человек.

– И, между прочим, Верка, – продолжил он, – скажу тебе по секрету, – Васечка понизил голос, – я уже миллионер. Долларовый! Давно!.. А может, у меня уже и два миллиона – точно не считал…

– Я тоже была миллионершей, – усмехнулась Ника.

– Но у меня таких Пермяковых в шкафу нет. И не было!

– Рада за тебя.

Васечка секунду подумал, а потом вдруг бухнул:

– Знаешь, Вер, выходи за меня замуж.

– Чего?

– Я ведь давно люблю тебя. Ты же знаешь. Я не женат. И Васечку нашего тоже люблю.

– Ты серьезно?

– Еще как!

– Н-да… – Она на секунду потерялась. Пролепетала: – Я не знаю. Мне надо подумать…

– Ну, думай. Я тебя не тороплю…

Вася встал с крыльца, отряхнул брюки и решительно направился к своей машине.

…Хотя Васечкино предложение, казалось, витало в воздухе, прозвучало оно все равно неожиданно.

Ника слишком долго привыкла надеяться на себя. Поверила в то, что может пробиться сама.

Слишком дорого ей досталась свобода.

Слишком дорого для того, чтобы сейчас радостно закричать: «Вася, я люблю тебя, давай поженимся!» Не поздновато ли теперь – жениться?

Поэтому она ничего не ответила Васе-старшему. Ни через день, ни через два. И все осталось по-старому.

Меньшой Василек чувствовал напряженность в их отношениях. Один раз спросил смущенно и доверчиво: «Мамочка, а ты разве не любишь его? Ну, моего настоящего папу?»

Ника тоже смущалась, злилась и не отвечала…

И все чаще случалось, что Вася-большой и Вася-маленький, только что весело хохотавшие друг с другом, замолкали, когда Ника входила в комнату.

…В Васечкиной гимназии начались очередные каникулы.

– Все куда-то уезжают… – грустно сказал за ужином Василек и жалобно взглянул на приглашенного к вечернему чаю Васю-старшего.

До чего же они похожи! И как хорошо смотрятся вместе!

– Так и вы поезжайте! – предложила Ника. – Ты, Васька, вроде в Египет хотел? К пирамидам?..

– Ну что ты, мама, – вежливо сказал сын. – Ты же болеешь…

На следующее утро Ника впервые дорвалась до телефона и заказала им путевки начиная с завтрашнего дня.

«Да, паспорта вам подвезут… И доверенность на ребенка от матери – тоже… Фамилии?.. Безбородов и… – Ника с трудом выдавила Васечкину ненастоящую фамилию: – Колесов».

Да, фамилию сыну придется менять. Парень тоже должен быть Безбородовым.

А она… она?

Она подумает обо всем, пока они будут в отъезде.

Ведь Баргузинов до сих пор ей позванивает и, кажется, не теряет надежды.

А телечиновник Кислов присылает розы, лекарства и докторов из Кремлевки.