Ослиная порода. Повесть в рассказах

Ослик, которого путали с «остатками»

Я была непослушным ребенком, и маме со мной приходилось трудно. Именно поэтому существовали временные интервалы, когда она причисляла меня ко второй породе детей.

«Вот от чертей остатки!» – горестно вскрикивала мама каждый раз, когда я пыталась дернуть за хвост кошку, доверчиво подошедшую ко мне, или «отдавала обратно» свой только что съеденный завтрак.

А если кто-нибудь из соседей или родственников говорил, пораженный моим внешним видом: «Да это же ангел!» – мама приходила в негодование и начинала подробный рассказ про породу, которая ко мне подселилась.

«Кусается! Представляете, кусается! А хотела шлепнуть – так сама ударилась об шкаф! Как думаете, кто это?!» – и заговоривший человек быстренько ретировался восвояси.

Демонические проделки действительно занимали меня. Странное дело – никто ведь не учит ребенка врать. Или воровать. Никто не говорит ему: «Раздави муравья!» В детях самих скрыта непреодолимая жестокость познания. Так было и в моем случае. Впервые разбив вазу в два с половиной года, я замотала головой и забубнила: «Нет! Не я!», – и досталось пушистой добродушной кошке Ксюше.

Читали мне в детстве рассказ о добром мальчике по имени Володя Ленин. Он тоже вазу разбил, но сознался в содеянном. Все-таки ангельской породы был ребенок.

Моя порода дала о себе знать как нельзя некстати.

Мне было уже три года, а я, ничего подобного с полутора лет не делавшая, написала в штаны. Мама, как положено отшлепав меня, спросила:

– Почему ты не пошла на горшок?

– Не хочу! – сказала вдруг я, сама себе удивляясь.

– Что?! – В мамином голосе я уловила вторую порцию «награды», но сдаваться и не подумала.

– Я играла в комнате.

– А стирать, по-твоему, кто должен? Я?!

На это у меня ответа не имелось, но зато я вставила:

– Игра моя хорошая, я построила лодку из листьев, и она плыла по ручейку…

«Награда» в виде пары тумаков была тут же получена, а потом у мамы возник весьма резонный вопрос:

– По какому еще ручейку?

После этого я оказалась на коленях в мрачном, темном углу, преимущество которого заключалась в том, что, пока никто не видит, можно ковырять обои, представляя себе, что ты узник, и очень скоро твоя рука найдет клад, и ты обретешь свободу.

Через некоторое время появилась мама:

– Ты знаешь, что сделала плохо?

– Нет.

– Ты сделала плохо!

– Нет.

– Ах ты упрямое животное! Ты сделала плохо!

– Нет!

– Я тебя ремнем накажу!

– Нет! Нет! Нет!

И тут наконец все прояснилось:

– Да ты ослиной породы!

– Нет!

– В тебе говорит осел!

– Нет!

– Все ясно. Он вселился в тебя при рождении.

– Нет!

Мама даже повеселела:

– Можешь идти играть, ты свободна!

– Нет!

Последнее слово вырвалось у меня по инерции, хотя я, конечно, не хотела стоять в углу, да еще коленями на горохе, зато мама сияла – ее теория подтвердилась неоспоримыми фактами.

– Вот и прекрасно, стой там до вечера!

– Не-е-ет!

Но мама уже вышла из комнаты.