Основание и Земля

XVI. Центр миров

Тревиз долго смотрел на Пилората, и лицо его выражало явное неудовольствие. Потом он сказал:

– Там было что-то, что я пропустил, а вы увидели и не сказали мне?

– Нет, – мягко ответил Пилорат. – Вы видели это, а я, как только что сказал, пытался объяснить, но вы были не в настроении, чтобы слушать меня.

– Что ж, попробуйте еще раз.

– Не запугивайте его, Тревиз, – сказала Блисс.

– И не думаю. Я только прошу информацию. И не считайте его ребенком.

– Пожалуйста, – сказал Пилорат, – послушайте меня, а не друг друга… Вы помните, Голан, как мы обсуждали ранние попытки обнаружить первичную планету? Проект Яриффа? Помните: попытки установить время заселения различных планет и предположение, что они заселялись с первичного мира во всех направлениях одинаково. Таким образом, двигаясь от молодых планет к более старым, можно было бы достичь исходной планеты с любого направления.

Тревиз нетерпеливо кивнул.

– Я помню и то, что это не сработало, потому что данные о времени заселения планет были нереальными.

– Верно, старина. Но эти миры, с которыми работал Ярифф, были часть второй экспансии человеческой расы. К тому времени гиперпространственные путешествия гораздо упростились, и число колоний стало быстро расти. Прыжки на дальние расстояния стали очень просты и необходимость в радиальном распространении отпала. Это наложилось на проблему нереальных данных о времени заселения.

А сейчас, Голан, подумайте о мирах космонитов. Гиперпространственные путешествия были развиты меньше и, вероятно, прыжков было мало или не было вообще. Если миллионы миров второй волны заселялись по-видимому хаотически, пятьдесят первых возникали по плану. Если миллионы миров второй волны заселялись в течение двадцати тысяч лет, первые пятьдесят возникли за несколько веков, можно сказать, почти мгновенно. Эти пятьдесят, взятые вместе, должны образовывать сферу вокруг исходной планеты.

У нас есть координаты этих пятидесяти миров. Вы сфотографировали их, помните, со статуи. Что бы или кто бы ни уничтожал информацию, касающуюся Земли, он проглядел эти координаты или не подумал, что они дадут нам нужные сведения. Все, что нужно сделать, Голан, это исправить координаты с учетом прошедших двадцати тысяч лет и найти центр полученной сферы. При этом вы должны оказаться совсем рядом с солнцем Земли или по крайней мере там, где оно было двадцать тысяч лет назад.

Рот Тревиза слегка открылся во время этой речи, а когда Пилорат кончил, прошло некоторое время, прежде чем он опомнился и закрыл его. Затем он сказал:

– Ну почему я сам не подумал об этом?

– Я пытался сказать вам это еще на Мельпомении.

– Не сомневаюсь. Простите, Яков, что отказался слушать. Мне и в голову не приходило… – Он смущенно замолчал.

Пилорат тихо хихикнул.

– Что я могу сказать что-то важное. Обычно так оно и бывает, но понимаете, это было нечто из моей области. Я уверен, что как правило, вы бываете совершенно справедливы, не слушая меня.

– Нет, это не так, Яков, – сказал Тревиз. – Я чувствую себя глупцом, но я заслужил это чувство. Еще раз простите.., а сейчас я должен связаться с компьютером.

Вместе с Пилоратом они направились в пилотскую рубку, и Пилорат как всегда с изумлением и недоверием стал смотреть, как Тревиз положил руки на панель, превратившись в единый организм – человек-компьютер.

– Мне придется сделать некоторые предположения, Яков, – сказал Тревиз. – Лицо его было бесстрастно. – Полагаю, первая цифра, это расстояние в парсеках, а вторые две – углы в радианах: первая, так сказать вверх или вниз, а вторая – влево или вправо. Я также предполагаю, что плюс и минус используются в соответствии с Галактическим Стандартом, и что ноль-ноль-ноль обозначает солнце Мельпомении.

– Это вполне справедливо, – сказал Пилорат.

– В самом деле? Есть шесть возможных способов объяснения цифр, четыре возможных способа объяснения знаков, расстояния могут быть в световых годах, а не парсеках, а углы – в градусах вместо радианов. Уже это дает девяносто шесть различных вариантов прямо сейчас. К этому нужно добавить, что если расстояния даны в световых годах, мне неизвестно, какой длины световой год они использовали. Кроме того, я не знаю, каким образом они измеряли углы. Полагаю, что от экватора Мельпомении. А если от начального меридиана?

Пилорат нахмурился.

– Теперь вы рисуете картину нашей беспомощности.

– Вовсе нет. Аврора и Солярия входят в этот список, и я знаю, где они находятся в пространстве. Я использую их координаты и посмотрю, смогу ли найти их по ним. Попав не туда, я буду подгонять координаты, пока они не дадут мне нужное место, и это укажет на допущенные ошибки. Уточнив свои предположения, я смогу найти центр сферы.

– Не слишком ли тяжело будет проверить все эти возможности?

– Что? – переспросил Тревиз, погруженный в общение с компьютером и, только когда Пилорат повторил вопрос, ответил: – О, нет, подгонка координат к Галактическому Стандарту и к неизвестному начальному меридиану не так уж и трудна. Эти системы определения положения точек в пространстве разработаны очень давно, и большинство астрономов убеждены, что они даже предвосхитили межзвездные путешествия. Люди очень консервативны в некоторых вопросах и почти никогда не меняют цифровые обозначения, а растут, продолжая использовать их. Мне кажется, они даже ошибочно принимают их за законы природы… Если бы каждый мир имел собственные способы измерений, которые изменялись бы каждый век, стремления ученых становились бы все меньше и, наконец, совсем исчезли бы.

Разговаривая, он продолжал работать, и слова его становились все тише и тише. Наконец, он буркнул:

– А теперь помолчим.

Лицо его сморщилось от сосредоточенности, но через несколько минут он откинулся назад и глубоко вздохнул. Потом тихо сказал:

– Все в порядке: я обнаружил Аврору. Сомнений быть не может. Видите?

Пилорат уставился на звезды и самую яркую из них в центре экрана, и спросил:

– Вы уверены?

– Мое мнение не играет роли, – ответил Тревиз. – Это КОМПЬЮТЕР уверен. Мы посещали Аврору и имеем все ее характеристики: диаметр, массу, светимость, температуру, спектр, не говоря уже о рисунке окружающих звезд. Компьютер говорит, что это Аврора.

– Полагаю, мы должны поверить ему на слово.

– Можете не сомневаться. А теперь я подготовлю экран, и компьютер сможет начать работу. У нас есть пятьдесят координат, и он будет использовать по одному комплекту за раз.

Говоря это, Тревиз продолжал работать с экраном. Компьютер обычно использовал четыре измерения пространства-времени, но для человека редко были нужны более двух сразу. Сейчас экран казалось развернулся в темный объем такой же глубокий, как высокий и широкий. Тревиз почти полностью приглушил свет в комнате, чтобы лучше видеть изображения звезд.

– Сейчас начнется, – прошептал он.

Мгновением позже появилась звезда… за ней другая… третья. Изображение на экране изменялось с каждой новой точкой для того, чтобы все они смогли поместиться на нем. Это было так, словно пространство удалялось от наблюдателя, открывая все более широкую панораму. Это сочеталось с колебаниями вверх и вниз, вправо и влево.

Наконец, появились все пятьдесят световых точек, висящие в трехмерном пространстве.

– Я хотел оценить красоту сферического узора, но это больше похоже на снежок, который торопливо лепили из жесткого рассыпчатого снега.

– Это может все разрушить?

– Это вносит некоторые трудности, но, полагаю, тут уж ничего не поделаешь. Сами звезды распределены неоднородно так же, как и обитаемые планеты, а это ведет к неравномерности возникновения новых миров. Компьютер определит нынешнее положение каждой из этих точек, используя их возможное движение за прошедшие двадцать тысяч лет, а затем объединит их в сферу, определив сферическую поверхность, расстояние от которой до всех точек минимально. Затем мы найдем центр этой сферы, и Земля должна быть близка к этому центру. Во всяком случае, мы на это надеемся… Это не займет много времени.

Так оно и получилось. Даже Тревиз, не впервые пользовавшийся чудесным компьютером, изумился, как мало времени на это потребовалось.

Он проинструктировал компьютер издать мягкий протяжный звук, когда все будет кончено. Особой причины для этого не было, просто удовлетворение от сознания, что, возможно, поиски закончились.

Звук длился около минуты и был похож на мягкий удар гонга. Он усиливался, пока они не почувствовали психическую вибрацию, а затем постепенно утих.

Почти сразу же из двери выглянула Блисс.

– Что случилось? – спросила она, широко раскрыв глаза. – Опасность?

– Нет, – сказал Тревиз, а Пилорат добавил:

– Возможно, мы нашли Землю, Блисс. Этим звуком компьютер сказал нам об этом.

Девушка вошла в комнату.

– Могли бы хоть предупредить.

– Извините, Блисс, – сказал Тревиз. – Я не думал, что он будет таким громким.

Следом за Блисс в комнату вошла Фоллом и спросила:

– Почему был этот звук, Блисс?

– Я вижу, ей тоже интересно, – сказал Тревиз. Он сидел откинувшись на спинку кресла и чувствовал себя совершенно вымотанным. Следующим шагом была попытка выхода в реальную Галактику, определение координат центра миров космонитов, и проверка, находится ли там звезда K-типа. Однако, ему не хотелось делать этот очевидный шаг.

– Да, – сказала Блисс. – А почему бы и нет? Она такой же человек, как и мы.

– Ее родитель так не думал, – рассеянно сказал Тревиз. – Меня беспокоит этот ребенок. С ней связаны плохие новости.

– Интересно, каким образом? – спросила Блисс.

Тревиз потянулся.

– Это просто предчувствие.

Блисс окинула его пренебрежительным взглядом и повернулась с Фоллом.

– Мы пытаемся определить положение Земли, Фоллом.

– А что такое Земля?

– Это другой мир, но особый. Это мир, с которого пришли наши прародители. Ты знаешь, что означает слово «прародители»?

– Это значит …….? – Последнее слово было не на Галактическом.

– Это древнее слово для «прародителей», Блисс, – заметил Пилорат. – Ближе всего к нему наше «предки».

– Очень хорошо, – сказала Блисс с улыбкой. – Земля – это мир, откуда пришли наши предки, Фоллом. Твои, мои, Пила и Тревиза.

– Твои, Блисс… и мои тоже. – Фоллом казалась удивленной. – Оба?

– Есть только одни предки, – сказала Блисс. – Одни и те же у всех нас.

– А мне кажется, что ребенок очень хорошо знает, что отличается от нас, – сказал Тревиз.

Понизив голос, Блисс обратилась к нему:

– Не говорите так. Она должна понять, что это не так, что в главном мы едины.

– По-моему, гермафродитизм и есть главное.

– Я говорю о разуме.

– Преобразовательные доли тоже главное.

– Не будьте занудой, Тревиз. Она мыслящий человек, независимо от деталей.

Она повернулась к Фоллом, и голос ее поднялся до прежнего уровня.

– Подумай об этом, Фоллом, и поймешь, что это значит для тебя. У нас с тобой были одни предки. Все люди на всех мирах – многих, многих мирах – имели одних предков, которые жили на планете под названием Земля. Это значит, что все мы родственники, не так ли?.. А теперь иди в нашу комнату и подумай об этом.

Окинув Тревиза задумчивым взглядом, Фоллом повернулась и выбежала, а Блисс напутствовала ее ласковым шлепком.

Затем девушка повернулась к Тревизу и сказала:

– Пожалуйста, Тревиз, обещайте мне, что не будете делать в ее присутствии никаких комментариев, которые могут навести ее на мысль об отличии от нас.

– Обещаю, – сказал Тревиз. – Я не хочу задерживать или нарушать процесс воспитания, но вы же знаете, что она отличается от нас.

– Так же, как я отличаюсь от вас. И Пилорат.

– Не будьте наивной, Блисс. Отличия Фоллом гораздо значительнее.

– Однако, гораздо важнее сходство. Она и ее народ однажды станут частью Галаксии, и я уверена, очень полезной частью.

– Хорошо. Не будем спорить. – Он с явной неохотой повернулся к компьютеру. – А между тем я боюсь проверить предполагаемое положение Земли в реальном пространстве.

– Боитесь?

– Да. – Тревиз развел руками. – Что если возле этого места не окажется ни одной подходящей звезды?

– Значит, ее и нет, – сказала Блисс.

– Не думаю, чтобы был смысл проверять это сейчас. Мы не сможем совершить Прыжок еще несколько дней.

– И вы проведете их, мучаясь неизвестностью. Делайте это сейчас. Ожидание ничего не изменит.

Губы Тревиза на мгновение сжались, потом он сказал:

– Вы правы. Итак… начнем.

Он повернулся к компьютеру, положил руки на контуры на панели, и экран погас.

– Я лучше уйду, – сказала Блисс. – Я буду только нервировать вас. – Махнув рукой, она вышла.

– Сначала, – буркнул Тревиз, – мы проверим карту Галактики из памяти компьютера и, даже если солнце Земли находится в рассчитанном положении, карта может не содержать его. Тогда мы…

Он вдруг замолчал, изумленно глядя на экран, где вспыхнули звезды. Они были довольно многочисленны и тусклы, с редкими более яркими точками тут и там. Но возле самого центра находилась звезда, более яркая, чем все остальные.

– Мы сделали это, – торжествующе сказала Пилорат. – Мы нашли ее, старина. Смотрите, какая она яркая.

– Любая звезда в центре координат будет выглядеть яркой, – сказал Тревиз, явно борясь с торжеством, которое могло оказаться преждевременным.

– Это картина, видимая с расстояния в парсек от центра координат. Однако, центральная звезда явно не красный карлик и не красный или бело-голубой гигант. Подождем информацию – компьютер проверяет банки данных.

Несколько секунд длилось молчание, а затем Тревиз сказал:

– Спектральный класс G-2. – Снова пауза, затем: – Диаметр – 1400000 километров… масса 1.02 массы солнца Терминуса… температура поверхности – 6000 абсолютных градусов… период вращения около 30 дней… никакой необычной активности или неравномерности.

– Разве это не типично для звезды, вокруг которой вращаются обитаемые планеты? – спросил Пилорат.

– Типично, – слабо кивнул Тревиз. – Следовательно, можно надеяться, что солнце Земли подобно этому. Если жизнь зародилась на Земле, ее солнце послужило источником всех стандартов.

– Значит, есть возможность, что вокруг нее вращается обитаемая планета.

– Не будем строить домыслы насчет этого, – сказал Тревиз. – Галактическая карта указывает на нее, как на имеющую планету с человеческой жизнью… правда, со знаком вопроса.

Энтузиазм Пилората еще более возрос.

– Голан, это именно то, чего мы могли ждать. Планета-прародительница находится там, но попытка скрыть этот факт, заставила составителей поставить этот знак.

– Нет, – сказал Тревиз, – это не то, чего мы могли ждать. Мы могли ждать гораздо большего. Вспомните об эффективности, с которой были уничтожены данные, касающиеся Земли. Составители карты не должны были знать, что в этой системе существует жизнь, не говоря уже о людях. Они вообще не должны знать о существовании солнца Земли. Миров космонитов на карте нет, так почему же должно быть солнце Земли?

– И все же оно там есть. Что можно использовать для доказательства этого факта? Какую еще информацию об этой звезде вы получили?

– Ее название.

– О! И какое же оно?

– Альфа.

Последовала короткая пауза, затем Пилорат с нетерпением сказал:

– Это она, старина. Это последнее доказательство. Название выбрано со смыслом.

– Но что оно значит? – спросил Тревиз. – Для меня это просто название, к тому же странное. Оно не похоже на Галактический.

– Потому что это и есть НЕ Галактический. Это на древнем языке Земли, том же самом, откуда взято название планеты Блисс – Гея.

– В таком случае, что значит это слово?

– Альфа – это первая буква алфавита этого древнего языка. Это одно из наиболее достоверных сведений, которые мы имеем. В древности слово «альфа» использовалось для обозначения самого первого. Называя солнце «Альфа», подразумевали, что это первое солнце. А разве первое солнце это не то, вокруг которого вращалась первая планета с человеческой жизнью – Земля?

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно.

– А есть в древних легендах упоминание о каких-то необычных свойствах солнца Земли?

– Нет. Да и откуда им быть? Оно являлось нам образцом, и характеристики, данные нам компьютером, стандартны, насколько это вообще возможно. Разве не так?

– Полагаю, солнце Земли было одиночной звездой?

– Ну конечно! – воскликнул Пилорат. – Насколько я знаю, все обитаемые миры вращаются вокруг одиночных звезд.

– Так я и думал, – сказал Тревиз. – Дело в том, что звезда в центре экрана не одиночная, а двойная. Более яркая из двух звезд, образующих пару, действительно стандартна и это именно та, о которой компьютер сообщал нам сведения. Однако, вокруг этой звезды с периодом около восьми лет вращается другая, с массой в четыре пятых от основной. Невооруженным взглядом невозможно увидеть их как отдельные звезды, но если я усилю увеличение, это будет заметно.

– Вы уверены в этом, Голан? – спросил теперь уже Пилорат.

– Об этом сообщил мне компьютер. Если же мы смотрим на двойную звезду, значит, это не солнце Земли. Она не может быть им.

Тревиз разорвал контакт с компьютером, и свет стал ярче.

По-видимому, это явилось сигналом, потому что тут же появилась Блисс, за которой вошла Фоллом.

– Ну, и какой результат? – спросила она.

Тревиз бесстрастно ответил:

– Нечто неожиданное. Вместо солнца Земли я нашел двойную звезду. Солнце Земли должно быть одиночной звездой, поэтому то, что находится в центре, не оно.

– И что теперь, Голан? – спросил Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Вообще-то я и не надеялся увидеть солнце Земли в центре. Даже космониты основывали поселения не так, что в результате образовалась сфера. Старейший из их миров – Аврора – мог отправлять своих поселенцев, и это тоже нарушало сферу. Кроме того, солнце Земли могло двигаться со скоростью, отличающейся от средней скорости миров космонитов.

– Поэтому Земля может быть где угодно, – сказал Пилорат. – Это вы хотите сказать?

– Нет. Не где угодно. Все эти возможные источники ошибок не так уж велики. Солнце Земли должно быть поблизости от этих координат. Эта звезда, которую мы видим почти точно в центре, должна быть соседкой солнца Земли. Удивительно, что по соседству оказалась звезда, настолько похожая на солнце Земли – если исключить то, что она двойная – но это так.

– В таком случае, мы должны увидеть солнце Земли на карте, верно? Где-то рядом с Альфой.

– Нет, я уверен, что его вообще нет на карте. Именно это поколебало мою уверенность, когда мы впервые увидели Альфу. Независимо от того, насколько она похожа на солнце Земли, сам факт, что она имеется на карте, заставил меня заподозрить, что что-то здесь не так.

– А почему бы нам не переключиться на те же координаты в реальном пространстве? – спросила Блисс. – Если рядом с центром есть какая-нибудь яркая звезда, которой нет на звездной карте, и если она очень похожа на Альфу по всем своим свойствам, но одиночная, разве это не будет солнце Земли?

Тревиз вздохнул.

– Если бы все было так, я поставил бы половину своего состояния за то, что планета, вращающаяся вокруг этой звезды – Земля… Однако, я снова колеблюсь.

– Потому что возможна ошибка?

Тревиз кивнул.

– Впрочем, – сказал он, – дайте мне время успокоиться, и я заставлю себя сделать это.

Пока трое взрослых смотрели друг на друга, Фоллом подошла к панели компьютера и с любопытством разглядывала силуэты рук, изображенных на ней. Потом она протянула свою руку к одному из них, но Тревиз успел перехватить ее и резко оттолкнуть.

– Не трогай этого, Фоллом!

Испуганная юная солярианка вернулась под защиту надежных рук Блисс.

– Голан, мы должны быть готовы к тому, что в реальном пространстве ничего не окажется, – сказал Пилорат.

– Тогда мы будем вынуждены вернуться к прежнему плану, – сказал Тревиз, – и по очереди посетить каждый из оставшихся сорока семи миров космонитов.

– А если и это ничего не даст?

Тревиз раздраженно покачал головой, словно стараясь избавиться от глубоко укоренившейся мысли. Глядя вниз, на свои колени, он отрывисто бросил:

– Тогда я придумаю что-нибудь еще.

– А что если мира предков вообще не было?

Тревиз резко поднял голову и спросил:

– Кто сказал это?

Впрочем, вопрос был лишним. Мгновенное сомнение прошло, и он отлично понял, кто задал этот вопрос.

– Я, – сказала Фоллом.

Тревиз, слегка нахмурясь, посмотрел на нее.

– Ты понимаешь наш разговор?

– Вы ищете мир предков, – ответила Фоллом, – но еще не нашли. Может, такого мира вообще нет.

– Но, Фоллом, – серьезно сказал Тревиз, – требуется слишком большое усилие, чтобы спрятать планету. Настойчивые попытки скрыть ее говорят о том, что есть что скрывать. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – сказала Фоллом. – Вы не позволил мне коснуться стола, и это значит, что прикосновение к нему должно быть интересным.

– Но не для тебя, Фоллом… Блисс, вы создали чудовище, которое уничтожит нас всех. Не позволяйте ей входить сюда, если я здесь, дважды подумайте. Хорошо?

Однако этот маленький эпизод, казалось, разрушил его нерешительность.

– Мне, пожалуй, лучше начать работу. Если я буду сидеть здесь, не зная как и что делать, это маленькое страшилище захватит корабль.

Свет стал тусклым, а Блисс сказала, понизив голос:

– Вы обещали, Тревиз. Не называйте ее чудовищем и страшилищем в ее присутствие.

– Тогда следите за ней и научите ее хорошим манерам. Скажите своему ребенку, чтобы ее не было слышно и редко видно.

Блисс нахмурилась.

– Ваша позиция по отношению к детям просто пугает.

– Возможно, но сейчас не время обсуждать этот вопрос.

А затем он сказал голосом, в котором звучали облегчение и радость:

– Это Альфа в реальном пространстве… А слева и немного выше находится почти такая же яркая звезда, которой нет на компьютерной карте Галактики. ЭТО солнце Земли. Готов поставить ВСЕ свое состояние, что это оно.

– Если вы проиграете, – сказала Блисс, – мы не возьмем никакой части вашего состояния, но почему бы нам решительно не покончить с этим вопросом? Посетим эту звезду, как только сможем совершить Прыжок.

Тревиз покачал головой.

– Нет. На этот раз это не вопрос нерешительности или страха. Это вопрос осторожности. Трижды мы посещали неизвестные миры и трижды натыкались на нечто неожиданно опасное. Трижды нам приходилось в спешке покидать эти миры. На этот раз вопрос приобрел критическую остроту, и я не хочу разыгрывать свои карты вслепую. Вспомните все эти смутные истории о радиоактивности. По странному совпадению, которое невозможно предвидеть, в парсеке от Земли находится планета с человеческой жизнью…

– Вы действительно считаете, что у Альфы есть планета с человеческой жизнью? – спросил Пилорат. – Вы же сказали, что компьютер поставил рядом с нею вопросительный знак.

– И все-таки стоит попробовать, – сказал Тревиз. – Почему бы не взглянуть на нее? Если там действительно есть люди, мы можем узнать, что им известно о Земле. В конце концов, для них Земля это не далекий предмет из легенды, а соседний мир, яркий и знакомый на их небе.

Блисс задумчиво произнесла:

– Неплохая идея. Если у Альфы есть обитаемая планета и если она не типично изолянтская, ее обитатели могут оказаться дружелюбными, и мы сможем заменить часть своих запасов продуктов.

– И встретить приятных людей, – дополнил Тревиз. – Не забывайте об этом. А как по-вашему, Яков?

– Вы приняли это решение, старина, – сказал Пилорат. – Куда бы вы ни пошли, я пойду с вами.

– А мы найдем Джемби? – спросила вдруг Фоллом.

Блисс торопливо сказала, чтобы опередить Тревиза:

– Мы будем искать его, Фоллом.

– Итак, решено, – подвел итог Тревиз. – Летим на Альфу.

– Две большие звезды, – сказала Фоллом, указывая на экран.

– Верно, – подтвердил Тревиз. – Две звезды… Блисс, смотрите за ней. Я не хочу, чтобы она попусту теряла время.

– Ее зачаровывают машины, – сказала Блисс.

– Да, я вижу, – откликнулся Тревиз. – Однако меня это не очаровывает… Впрочем, честно говоря, я очарован как и она, видя на экране две такие яркие звезды одновременно.

Эти звезды были достаточно ярки, чтобы казаться маленькими дисками – каждая из них. Экран автоматически усиливал фильтрацию, чтобы отсечь местное излучение, и приглушал свет ярких звезд, чтобы избежать повреждения сетчатки. В результате несколько других звезд были едва заметны, и эти две надменно красовались в почти полной изоляции.

– Дело в том, – сказал Тревиз, – что я никогда прежде не был так близко от двойной системы.

– Не были? – спросил Пилорат, и в его голосе звучало удивление. – Но разве это возможно?

Тревиз рассмеялся.

– Я много путешествовал, Яков, но я не галактический скиталец, каким вы меня считаете.

– До встречи с вами, Голан, я никогда не был в космосе, – сказал Пилорат, – но всегда думал, что каждый, кто выходит в пространство…

– Должен побывать везде. Это я знаю. И это вполне естественно. Плохо, что привязанные к планете люди не могут представить себе истинного размера Галактики. Можно путешествовать всю свою жизнь, и большая часть Галактики останется неизученной и нетронутой. Кроме того, никто не заглядывает к двойным звездам.

– А почему? – нахмурясь, спросила Блисс. – Мы на Гее знаем астрономию мало по сравнению с путешествующими изолянтами из Галактики, но по-моему, двойные звезды не редкость.

– Это так, – согласился Тревиз. – Двойных звезд существенно больше, нежели одиночных, однако формирование двух звезд по соседству нарушает обычные процессы формирования планет. У двойных звезд меньше планетного материала, чем у одиночных. Планеты, сформировавшиеся вокруг них, часто имеют нестабильные орбиты и очень редко бывают пригодны для обитания.

– Ранние исследователи изучили много двойных звезд, расположенных в пределах досягаемости, но для заселения выбирали только одиночные. И, конечно, сейчас, когда Галактика заселена, фактически все путешествия, включая торговые перевозки, ведутся между мирами, вращающимися вокруг одиночных звезд. В периоды военной активности основывались базы на маленьких, в основном необитаемых мирах, вращающихся вокруг одной из звезд пары, которая занимала стратегическое положение, но с развитием техники гиперпространственных путешествий надобность в таких базах отпала.

– Поразительно, как много я не знаю, – смиренно сказал Пилорат.

Тревиз усмехнулся.

– Не верьте этому, Яков. Когда я был в Военном Флоте, мы слушали невероятное количество лекций по старомодным военным тактикам, которые никто не собирался использовать, и которые читали нам только по инерции. Я и сам отбарабанил одну из них… Вспомните о своих знаниях мифологии, фольклора и древних языков, о которых я ничего не знаю. О них знают очень немногие, и вы в том числе.

– Да, – сказала Блисс, – но эти две звезды образуют двойную систему, и вокруг одной из них вращается пригодная для жизни планета.

– Надеюсь, что это так, Блисс, – сказал Тревиз. – Из всего бывают исключения. А вопросительный знак в данном случае делает это еще более удивительным… Нет, Фоллом, эти ручки трогать нельзя… Блисс, наденьте ей наручники, или уведите отсюда!

– Она ничего не испортит, – сказала Блисс, но все-таки подтащила юную солярианку поближе к себе. – Если вы так интересуетесь обитаемой планетой, почему мы еще не там?

– Тому есть причина, – ответил Тревиз. – Мне очень хочется увидеть двойную систему вблизи, но я стал осторожен.

– Голан, – спросил Пилорат, – а какая из этих двух звезд Альфа?

– Мы не промахнемся, Яков. Компьютер точно знает, какая из них Альфа, а значит, знаем и мы. Она горячее и желтее из двух, а кроме того, крупнее. Та, что справа, имеет слабый оранжевый оттенок и больше походит на солнце Авроры. Вы заметили?

– Теперь, когда вы обратили мое внимание, да.

– Очень хорошо. Это меньшая из двух… Как называется вторая буква древнего языка, о котором вы говорили?

Пилорат на мгновение задумался, потом сказал:

– Бета.

– Итак, назовем оранжевую звезду Бетой, а желто-белую Альфой. Сейчас наша цель – Альфа.

XVII. Новая Земля

– Четыре планеты, – буркнул Тревиз. – Все маленькие, плюс пояс астероидов. И никакого газового гиганта.

– Для вас это неожиданность? – спросил Пилорат.

– Вовсе нет. Этого следовало ожидать. Двойняшки, находящиеся на небольшом расстоянии друг от друга, могут не иметь планет, вращающихся вокруг одной из звезд. В этом случае планеты могут вращаться вокруг центра тяжести системы, но вероятность того, что они пригодны для жизни, очень мала – слишком уж они далеко.

– С другой стороны, если составляющие двойной звезды значительно разделены, возможно существование планет на стабильных орбитах вокруг каждой, если они достаточно близки к одной или другой звезде. Эти две звезды, согласно данным компьютера, имеют среднее расстояние между собой 3.5 миллиарда километров, и даже в периастрии, когда оно более всего сокращается, их разделяет 1.7 миллиарда километров. Планета с радиусом орбиты менее 200 миллионов километров от любой звезды, должна быть расположена стабильно, но планет с большей орбитой быть не может. Это означает отсутствие газовых гигантов, поскольку они должны быть гораздо дальше от звезды, но какая нам разница? Газовые гиганты в любом случае необитаемы.

– Но одна из этих четырех планет может быть обитаема.

– Единственная реальная возможность – это вторая планета. Только она достаточно велика, чтобы иметь атмосферу. Они стремительно приближались к этой планете и в течение двух дней ее изображение увеличивалось. Сначала это было величественное разбухание, а потом, когда наперерез им не устремился никакой корабль, планета стала расти с почти пугающей скоростью.

«Далекая Звезда» быстро двигалась по временной орбите, в тысяче километров над слоем облаков, когда Тревиз мрачно сказал:

– Я понял, почему в банках памяти компьютера стоит знак вопроса после пометки о ее обитаемости. Здесь нет никаких признаков излучений, никакого света на темной стороне и никаких радиопередач.

– Слой облаков может быть довольно толстым, – заметил Пилорат.

– Он не может заглушить радиоизлучение.

Они разглядывали планету, вращавшуюся под ними, всю в завихрениях белых облаков, в редких разрывах между которыми синел океан.

– Облачный слой слишком плотен для обитаемого мира, – сказал Тревиз.

– Внизу должно быть мрачно… Но больше всего меня беспокоит, – добавил он, когда они вновь оказались на темной стороне, – отсутствие космических станций.

– Вы имеете в виду такие же, как у Компореллона? – спросил Пилорат.

– Они должны быть у любого обитаемого мира. Нас должны были остановить для обычной проверки документов, груза, продолжительности остановки и так далее.

– Возможно, мы каким-то образом миновали их, – сказала Блисс.

– Наш компьютер может принимать передачи на любой длине волны, которую они могут использовать. Кроме того, мы посылали свой собственный сигнал, но не получили никакого ответа. Нырять под слой облаков, не связавшись с официальной станцией, значит нарушать космическую вежливость, но выбора у нас нет.

«Далекая Звезда» снизилась, используя антигравитацию, чтобы сохранять высоту. Оказавшись на солнечной стороне, они продолжили спуск. Тревиз, соединенный с компьютером, обнаружил значительный разрыв в облаках. Корабль погрузился в него и вскоре облака остались позади. Теперь под ними вздымал свои волны океан, волнуемый свежим ветром. Он был в нескольких километрах под кораблем, как морщинами покрытый линиями пены.

Корабль покинул пятно солнечного света и оказался под облаками. Водное пространство тут же стало темно-серым, а температура заметно понизилась.

Фоллом, глядя на экран, заговорила на своем, богатом согласными языке, а затем перешла на Галактический.

– Что это такое, что я вижу внизу?

– Это океан, – успокаивающе ответила Блисс. – Это очень большая масса воды.

– А почему это не осушают?

Блисс посмотрела на Тревиза, и тот сказал:

– Там слишком много воды, чтобы осушить его.

– Я не хочу всю эту воду, – как будто задыхаясь, заговорила Фоллом. – Уйдем отсюда. – Затем она пронзительно закричала, когда «Далекая Звезда» попала в полосу грозовых облаков, так что экран стал молочно-белым и полосатым от струй дождя.

Свет в пилотской рубке ослабел, и корабль стал двигаться резкими толчками.

Тревиз удивленно поднял голову и воскликнул:

– Блисс, ваша Фоллом достаточно взрослая для преобразования. Она использует электрическую энергию, чтобы манипулировать переключателями. Остановите ее!

Блисс крепко обхватила Фоллом.

– Все в порядке, Фоллом, все в порядке. Бояться нечего. Это просто другой мир, один из многих.

Фоллом несколько расслабилась, но продолжала дрожать, а Блисс обратилась к Тревизу:

– Ребенок никогда не видел океана, а возможно, никогда не сталкивался с туманом и дождем. Не могли бы вы относиться к ней более сочувственно?

– Если она не будет вмешиваться в управление кораблем. Это делает ее опасной для всех нас. Уведите ее в свою комнату и держите там.

Блисс коротко кивнула.

– Я пойду с тобой, Блисс, – сказал Пилорат.

– Нет, нет, Пил, – откликнулась она. – Останься здесь. Я успокою Фоллом, а ты успокой Тревиза. – И она вышла.

– Нечего меня успокаивать, – рявкнул Тревиз. – Простите, что сорвался, но мы не можем позволить ребенку играть переключателями, верно?

– Конечно, не можем, – сказал Пилорат, – но Блисс была захвачена врасплох. Она может контролировать Фоллом, которая ведет себя очень хорошо для ребенка, которого взяли из дома, от ее робота, и забросили в жизнь, которую она не понимает.

– Я знаю. Но вспомните, это не я решил взять ее с собой. Это была идея Блисс.

– Да, но ребенка убили бы, не возьми мы его с собой.

– Ну, хорошо, я извинюсь перед Блисс потом. И перед ребенком тоже.

Однако он продолжал хмуриться, и Пилорат мягко спросил его:

– Голан, старина, вас беспокоит что-то еще?

– Океан, – ответил Тревиз. Они давно вышли из грозы, но тучи оставались.

– А что в нем плохого?

– Только то, что его слишком много.

Пилорат непонимающе смотрел на него, и Тревиз продолжал:

– Мы не видели пока никакой земли. Атмосфера совершенно нормальная, кислород и азот в нужных количествах, так что планета ухожена и здесь должна быть растительная жизнь, чтобы сохранялся уровень кислорода. В естественных условиях такие атмосферы не встречаются, за исключением, возможно, Земли, где она образовалась неизвестно как. Но на ухоженных планетах всегда есть значительное количество сухой земли – до одной трети поверхности и уж никак не меньше одной пятой. Как может эта планета быть ухоженной и не иметь суши?

– Поскольку эта планета является частью двойной системы, – сказал Пилорат, – возможно, все на ней нетипично. Возможно, она вовсе не ухожена, а обзавелась атмосферой способом, не встречающимся на планетах одиночных звезд. Возможно, как когда-то на Земле, здесь тоже возникла жизнь, но только морская.

– Даже если мы примем это, – сказал Тревиз, – это не приведет нас ни к чему хорошему. Жизнь в океане не может развивать технологию. Технология всегда основывается на огне, а огонь в море невозможен. Жизненосная же планета без технологии – это не то, что мы ищем.

– Я понимаю, но ведь это просто мысли вслух. В конце концов, насколько мне известно, технология возникла всего один раз – на Земле. Во все другие места ее принесли колонисты. Нельзя говорить, что технология «всегда» должна быть такой, если у нас под рукой всего один пример.

– Морские путешествия требуют обтекаемой формы. У морской жизни не может быть неправильной формы и придатков, вроде рук.

– У головоногих есть щупальца.

– Я тоже не прочь строить предположения, но если вы думаете о разумных головоногих существах, независимо развивающихся где-то в Галактике и имеющих технологию, основанную не на огне, то по-моему, вы заблуждаетесь.

– По-видимому, – мягко сказал Пилорат.

Тревиз внезапно рассмеялся.

– Очень хорошо, Яков. Обещаю, что если мы не найдем суши, то изучим море, чтобы проверить, можно ли обнаружить ваших разумных головоногих.

Пока он говорил, корабль вошел в тень, и экран стал темным.

Пилорат вздрогнул.

– Интересно, – сказал он, – это безопасно?

– Что именно, Яков?

– Вот так мчаться во тьме. Мы можем опуститься, нырнуть в океан и погибнуть.

– Это невозможно, Яков. Действительно невозможно! Компьютер ведет нас вдоль линий гравитационного поля. Другими словами, он придерживается постоянной интенсивности гравитационного поля планеты, и мы движемся примерно на одинаковой высоте над уровнем моря.

– На какой высоте?

– Около пяти километров.

– Это не успокаивает меня, Голан. Не можем ли мы врезаться в гору, которую не видим?

– Не видим МЫ, но корабельный радар увидит ее, и компьютер проведет корабль вокруг или над горой.

– А если под нами будет земля? Мы пропустим ее в темноте.

– Нет, Яков, не пропустим. Радарные отражения от воды отличаются от радарных отражений от суши. Вода существенно плоская, а суша – неровная. По этой причине отражения от суши значительно более хаотичны, чем отражения от воды. Компьютер знает об этом отличии и даст мне знать, если под нами окажется суша. Даже если бы был день, и планета была освещена солнцем, компьютер обнаружил бы землю раньше меня.

Они замолчали, а через пару часов корабль вышел на дневную сторону, и пустой океан по-прежнему монотонно расстилался внизу, время от времени исчезая из виду, когда они пересекали многочисленные грозы. В одной из гроз ветер понес «Далекую Звезду» в сторону от курса. Тревиз объяснил, что компьютер принял меры для избежания пустой траты энергии и уменьшения возможности повреждений. Потом, когда завихрения остались позади, компьютер вернул корабль на курс.

– Вероятно, это край урагана, – сказал Тревиз.

– Послушайте, старина, – сказал вдруг Пилорат. – Мы движемся с запада на восток… или с востока на запад, так что изучаем только экватор.

– Это должно быть глупо, не так ли? – спросил Тревиз. – Так вот, мы движемся по маршруту северо-запад – юго-восток, проходя через тропики и обе температурные зоны. Каждый раз, повторяя оборот, мы смещаемся к западу, поскольку планета вращается вокруг своей оси. Таким образом, мы методически прочесываем этот мир. К этому моменту, поскольку мы не нашли землю, шанс обнаружить крупный континент меньше одной десятой (по расчетам компьютера), а крупный остров – меньше одной четвертой, и они продолжают уменьшаться с каждым новым оборотом.

– Знаете, что бы я сделал? – медленно сказал Пилорат, когда под ними вновь оказалась ночная сторона. – Отошел бы подальше от планеты и ощупал всю обращенную ко мне поверхность радаром. Облака можно не принимать в расчет, верно?

– Затем вы перебрались бы на другую сторону и сделали то же самое, – сказал Тревиз. – Или просто дали бы планете повернуться… Это взгляд в прошлое, Яков. Кто может надеяться приблизиться к обитаемой планете без остановки у станции для получения траектории снижения… или же отказа в посадке? А если бы кто-то не останавливаясь нырнул под облачный слой, разве мог бы он ожидать, что не найдет сушу почти немедленно? Обитаемые планеты являются… Земля!

– Но не все же там Земля, – сказал Пилорат.

– Я говорю не об этом, – возбужденно ответил Тревиз. – Я сказал, что мы нашли Землю!

Стараясь скрыть свое возбуждение, Тревиз положил руки на стол и стал частью компьютера.

– Это остров, – сообщил он. – Около 250 километров длиной и 65 километров шириной. Площадь около 15000 квадратных километров или близко к этому. Не огромный, но значительный. Это более, чем точка на карте. Подождите…

Свет в пилотской рубке стал меркнуть и погас совсем.

– Что мы будем делать? – спросил Пилорат, машинально переходя на шепот, как будто темнота была чем-то хрупким, что может разбиться.

– Ждать, пока наши глаза привыкнут к темноте. Корабль висит над островом. Смотрите… Видите что-нибудь?

– Нет… Хотя… пожалуй, маленькие пятна света. Я не уверен.

– Я тоже вижу их. А сейчас подключим телескоп.

Да, там был свет! И хорошо видимый. Пятна неправильной формы.

– Остров обитаем, – сказал Тревиз. – Возможно, это единственная обитаемая часть этой планеты.

– Что нам делать?

– Подождем дня. Это даст нам несколько часов для отдыха.

– А они не могут атаковать нас?

– Как? Я не обнаружил почти никакого излучения, за исключением видимого и инфракрасного. Остров обитаем и жители его явно разумны. У них есть технология, но доэлектронная, поэтому не думаю, чтобы что-то могло угрожать нам. А если и будет, компьютер заблаговременно предупредит меня.

– И, как только наступит день…

– …мы садимся.

Они начали спуск, когда первые лучи утреннего солнца пробились сквозь разрыв в облаках и осветили часть острова – свежую зелень с линией низких, округлых холмов, уходивших в фиолетовую даль.

Спустившись пониже, они увидели отдельные рощицы деревьев и разбросанные сады, однако большая часть площади была занята хорошо ухоженными фермами. Прямо под ними, на юго-восточном берегу острова находился серебристый пляж, ограниченный прерывистой линией скал, за которыми простирались луга. Путешественники мельком заметили отдельные дома, которые однако не объединялись во что-нибудь подобное поселку или городу.

И наконец, они разглядели сеть дорог, рассекающих жилые районы, а потом заметили висящую в прохладном утреннем воздухе воздушную машину. Понять, что это машина, а не птица, можно было только по ее маневрам. Это был первый несомненный знак активной разумной жизни, который они встретили на этой планете.

– Это может быть автоматический экипаж, если они могут делать их без электроники, – сказал Тревиз.

– Вполне могут, – ответила Блисс. – По-моему, будь за рычагами человек, машина уже летела бы к нам. Мы должны быть хорошо заметны – корабль, опускающийся вниз без использования тормозящего ракетного огня.

– Странное зрелище для любой планеты, – задумчиво сказал Тревиз. – Вряд ли есть много миров, на которых хотя бы видели посадку гравитационного космического корабля. Этот пляж должен быть отличной посадочной площадкой, но я не хочу, чтобы корабль заливала вода, поэтому воспользуюсь лужайкой по ту сторону скал.

– По крайней мере, – сказал Пилорат, – гравитационный корабль не сожжет при посадке частную собственность.

Они мягко опустились на четыре широкие подушки, надувшиеся во время последней стадии посадки и вдавившиеся в почву под тяжестью корабля.

– Боюсь, что мы все-таки оставим след, – сказал Пилорат.

– Похоже, – сказала Блисс, и в голосе ее как будто прозвучало неодобрение, – климат здесь ровный… можно даже сказать – теплый.

На лужайке стояла женщина, смотревшая на посадку корабля и не выказывающая признаков страха или удивления. Лицо ее выражало только интерес.

Одето на ней было очень мало, и это отвечало оценке Блисс климата. Сандалии казались сделанными из холста, а бедра закрывала юбка с цветастым узором. Волосы у нее были черные, длинные и блестящие, спускающимися почти до талии. Кожа была бледно-коричневой, а глаза узкими.

Тревиз осмотрел окрестности и не обнаружил больше ни одного человека. Он пожал плечами и сказал:

– Сейчас раннее утро, и жители могут быть в основном в домах, может быть, даже спят. И все-таки, я бы не сказал, что это густо населенный район.

Он повернулся к другим и произнес:

– Я выйду и поговорю с женщиной, если она говорит на чем-то понятном. Вы же…

– Я думаю, – резко сказала Блисс, – что мы тоже должны выйти. Эта женщина выглядит совершенно безвредной, к тому же я хочу размять ноги, подышать воздухом планеты, а возможно, договориться о местных продуктах. Я хочу, чтобы Фоллом снова почувствовала себя на земле, и думаю, что Пилу будет приятно изучить эту женщину вблизи.

– Что? Мне? – Пилорат покраснел. – Вовсе нет, Блисс, но я ведь лингвист нашего маленького отряда.

Блисс пожала плечами.

– Тогда пойдем все. Но, хотя она выглядит вполне безвредной, я собираюсь взять свое оружие с собой.

– Сомневаюсь, – сказала Блисс, – что вам захочется опробовать его на этой молодой женщине.

Тревиз усмехнулся.

– Она привлекательна, верно?

Он вышел из корабля первым. Следом шла Блисс, одной рукой обнимая Фоллом, а Пилорат замыкал шествие.

Черноволосая молодая женщина продолжала с интересом разглядывать их. Она не отступила ни на дюйм.

– Что ж, попробуем, – буркнул Тревиз.

Убрав руку со своего оружия, он произнес:

– Я приветствую тебя.

Женщина на мгновение задумалась, а затем сказала:

– Я приветствую тебя и твоих спутников.

Пилорат радостно воскликнул:

– Поразительно! Она говорит на Классическом Галактическом и с правильным акцентом.

– Я тоже понял ее, – сказал Тревиз, показывая движением руки, что его понимание было неполным. – Надеюсь, она понимает меня.

Улыбаясь и стараясь выглядеть дружелюбно, он сказал:

– Мы пришли из космоса. Из другого мира.

– Это хорошо, – сказала молодая женщина своим чистым сопрано. – Твой корабль из Империи?

– Он пришел с далекой звезды и называется «Далекая Звезда».

Женщина взглянула на надпись на корабле.

– Она говорит об этом? Если это так, и если первая буква это Г, значит, она написана наоборот.

Тревиз хотел было возразить, но Пилорат в радостном экстазе опередил его:

– Она права. Буква Г повернулась около двух тысяч лет назад. Какая чудесная возможность изучить классический Галактический в деталях и как живой язык!

Тревиз внимательно разглядывал молодую женщину. Она была не более 1,5 метров ростом, а ее груди, хотя и сформировавшиеся, были невелики. Однако, она не выглядела незрелой. Соски были большими, окруженными темным ореолом, что впрочем, могло быть следствием коричневого цвета ее кожи.

– Меня зовут Голан Тревиз, – сказал он. – Это мой друг Яков Пилорат, женщину зовут Блисс, а ребенка – Фоллом.

– На далекой звезде, с которой вы пришли, мужчинам обычно дают двойные имена? Меня зовут Хироко, дочь Хироко.

– А твоего отца? – вставил вдруг Пилорат.

Равнодушно пожав плечами, она ответила:

– Его имя, по словам моей матери, Смул, но это неважно. Я не знаю его.

– А где остальные? – спросил Тревиз. – Только ты одна встречаешь нас.

– Многие мужчины ушли на рыбацких лодках, – сказала Хироко, – а многие женщины в поле. Я отдыхаю последние два дня и мне посчастливилось увидеть такую великую вещь. Однако, люди любопытны, а корабль можно было видеть даже издалека. Скоро другие будут здесь.

– А много этих других на острове?

– Больше чем двадцать и пять тысяч, – с гордостью сказала Хироко.

– А есть другие острова в океане?

– Другие острова, добрый сэр? – Она казалось удивилась.

Тревиз воспринял это как ответ. Остров был единственным местом на всей планете, населенном людьми.

– Как вы называете свой мир? – спросил он.

– Альфа, добрый сэр. Нас учили, что полное название звучит Альфа Центавра, если это устраивает тебя больше, но мы зовем его просто Альфа, и это светлолицый мир.

– Какой мир? – повернулся Тревиз к Пилорату.

– Она имеет в виду, красивый мир, – сказал Пилорат.

– Это верно, – согласился Тревиз, – по крайней мере здесь и в эту минуту. – Он взглянул на бледно-голубое небо с редкими облаками. – У вас чудесный солнечный день, Хироко, но я думаю, на Альфе таких дней немного.

Хироко напряглась.

– Их столько, сколько мы захотим, сэр. Облака появляются, когда нам нужен дождь, а большая часть дней хороша для нас, если небо над нами чистое. И конечно, чистое небо и слабый ветер нужны в те дни, когда рыбацкие лодки в небе.

– Значит, твой народ управляет погодой, Хироко?

– Не будь этого, сэр Голан Тревиз, мы были бы сырыми от дождя.

– Но как вы делаете это?

– Я не инженер, сэр, и не могу ответить тебе.

– А как называется остров, на котором живешь ты и твой народ? – спросил Тревиз.

– Мы называем наш небесный остров, лежащий посреди океана, Новой Землей, – ответила Хироко.

Услышав это, Тревиз и Пилорат удивленно переглянулись.

Времени, чтобы развить эту тему, уже не было: начали прибывать другие. Они появлялись дюжинами, и Тревиз подумал, что это те, кто не был в море или на полях и, следовательно, находился не очень далеко. Большей частью они приходили пешком, хотя появились и две наземные машины – старые и неуклюжие.

Очевидно это было низко-технологическое общество, хотя они и управляли погодой.

Хорошо известно, что технология развивается неоднородно, и отсутствие прогресса в одном направлении не обязательно исключает значительное развитие в другом… Но, конечно, этот пример с неравным развитием был необычен.

Из тех, кто смотрел сейчас на корабль, по крайней мере половину составляли пожилые мужчины и женщины; было также трое или четверо детей. Среди остальных было больше женщин, чем мужчин. Никто не выказывал ни малейшего страха или неуверенности.

Понизив голос, Тревиз обратился к Блисс:

– Вы управляете ими? Они кажутся… спокойными.

– Нет, – ответила Блисс. – Я никогда не трогаю разумов, если в этом нет необходимости. Сейчас я сосредоточена на Фоллом.

Новоприбывшие, немногочисленные для человека с любого нормального мира Галактики, были толпой для Фоллом, привыкшей видеть на борту «Далекой Звезды» всего троих взрослых. Она дышала быстро и неглубоко, а глаза ее были полузакрыты. Казалось, что она находится в шоке.

Блисс мягко и ритмично гладила ее волосы, что-то успокаивающе говоря при этом. Тревиз был уверен, что она осторожно направляет ментальную деятельность ребенка.

Внезапно Фоллом сделала глубокий вдох и как бы встряхнулась. Она подняла голову, окинула присутствующих почти нормальным взглядом, а потом спрятала голову подмышкой к Блисс.

Блисс позволила ей остаться так и обхватила плечи ребенка руками, периодически плотнее прижимая ее к себе, как бы снова и снова напоминая о своем присутствии.

Пилората, казалось, охватывает благоговейный страх по мере того, как взгляд его переходил с одного туземца на другого.

– Голан, – сказал он, – они такие разные…

Тревиз тоже заметил это. Тут были различные оттенки кожи и цвета волос, включая одного ярко-рыжего с голубыми глазами и веснушчатым лицом. По крайней мере трое явных взрослых были такого же роста, что и Хироко, а один или двое были выше Тревиза. У большинства обоих полов глаза были как у Хироко, и Тревиз вспомнил, что на переполненных торговых планетах сектора Фили такие глаза были характерной чертой населения, но он никогда не посещал этот сектор.

Все альфанцы были обнажены выше пояса, а у всех женщин груди были небольшими. Это было самой заметной из всех телесных характеристик, которые он видел.

Блисс вдруг сказала:

– Мисс Хироко, мой ребенок не привык путешествовать в космосе и впитал больше новых данных, чем может вынести. Нельзя ли где-нибудь посадить ее и, возможно, дать поесть и напиться?

Хироко удивленно взглянула на нее, и Пилорат повторил сказанное Блисс на более витиеватом Галактическом средне-имперского периода.

Хироко прижала руки к губам и грациозно опустилась на колени.

– Молю о прощении, уважаемая мадам, – сказала она. – Я не подумала о нуждах этого ребенка, ни о твоих нуждах. Странность этого события слишком потрясла меня. Вы все можете пройти в трапезную для утренней еды. Можем ли мы присоединиться к вам и прислуживать как хозяева?

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала Блисс. Она говорила медленно и тщательно произносила слова, надеясь сделать их более понятными. – Однако, ради удобства этого ребенка, который не привык видеть столько людей одновременно, будет лучше, если ты одна поможешь нам как хозяйка.

Хироко поднялась на ноги.

– Все будет, как ты сказала.

Она неторопливо повела их через лужайку. Остальные альфанцы толпились рядом. Казалось, их особенно интересует одежда пришельцев. Тревиз снял свою легкую куртку и отдал мужчине, который боком подошел к нему и вопросительно указал на нее пальцем.

– Возьми, – сказал он, – посмотри, но верни. – Потом он обратился к Хироко. – Проследите, чтобы я получил это обратно, мисс Хироко.

– О, конечно, это будет возвращено, уважаемый сэр. – Она серьезно кивнула головой.

Тревиз улыбнулся и пошел дальше. Ему было удобнее без куртки на этом легком, мягком ветерке.

До сих пор он не заметил оружия у людей, окружавших его, и заинтересовался тем, что они не выказывают никакого страха перед его вооружением. Они даже не проявляли к нему никакого интереса. Возможно, они вообще не отождествляли этих предметов с оружием. Из этого можно было сделать вывод, что Альфа – мир без насилия.

Женщина, шедшая впереди Блисс, повернулась, внимательно осмотрела ее блузку и спросила:

– У тебя есть груди, уважаемая мадам?

Девушка улыбнулась и сказала:

– Как ты сама видишь, есть. Возможно, они не так совершенны, как у тебя, но я прячу их по другой причине. На моем мире не годится обнажать их. – Она повернулась и прошептала Пилорату: – Как тебе нравятся мои успехи в классическом Галактическом?

– Ты говоришь очень хорошо, Блисс, – ответил Пилорат.

Столовая была большим залом с длинными столами, вдоль каждой стороны которых стояли длинные скамьи. Видимо, альфанцы ели все вместе.

Тревиз почувствовал угрызения совести. Требование Блисс уединения предоставило это пространство для пяти людей, заставив остальных остаться снаружи. Большинство, однако, расположились на почтительном расстоянии от окон (которые были просто отверстиями в стенах, не закрытыми хотя бы ширмами), вероятно так, чтобы видеть, как едят странники.

Он невольно подумал о том, что было бы, иди сейчас дождь. Впрочем, дождь шел только тогда, когда был нужен, легкий и теплый, без резкого ветра. Кроме того, он всегда начинался в известное время, так что альфанцы могли подготовиться к нему.

Окно, к которому он сидел лицом, выходило на море, и Тревизу показалось, что далеко у самого горизонта он видит вал облаков, которые плотно заполняли небеса, где угодно, кроме этой маленькой точки Эдема.

Это были преимущества управления погодой.

Наконец, их обслужила молодая женщина. Она не спрашивала, что они хотят выбрать, а просто принесла еду. Она состояла из маленького стакана молока, стакана побольше с виноградным соком и еще большего с водой. Каждый обедающий получил по два больших яйца с палочками белого сыра по бокам. Кроме того, каждому дали большой кусок жареной рыбы и немного печеного картофеля, уложенного на зеленые листья салата.

Блисс с тревогой смотрела на продукты перед собой и явно не знала, с чего начать. У Фоллом подобных сомнений не было. Она жадно и с явным одобрением выпила виноградный сок, а затем съела рыбу и картофель. При этом она собиралась пользоваться пальцами, но Блисс вручила ей большую ложку с зубчиками, которой можно было пользоваться как вилкой.

Пилорат удовлетворенно улыбнулся и начал с яиц.

Тревиз, сказав: – Вспомним, какой вкус имеют настоящие яйца, – последовал его примеру.

Хироко, забыв о своем завтраке, с восторгом смотрела как едят другие (даже Блисс начала в конце концов есть с явным удовольствием), а потом сказала:

– Все хорошо?

– Да, – ответил Тревиз. – По-видимому, на острове нет нехватки продуктов… Или же вы дали нам больше, чем едите сами, просто из вежливости?

Хироко внимательно выслушала его и, похоже, уловила смысл, потому что ответила:

– Нет, нет, уважаемый сэр. Наша земля щедра, а наше море еще более. Наши утки дают яйца, наши коровы – сыр и молоко. А это из нашего зерна. Кроме того, наше море полно бесчисленных видов рыбы, в огромных количествах. Вся Империя могла бы есть за нашим столом, и в море еще осталась бы рыба.

Тревиз постарался скрыть улыбку. Эта юная альфанка не имела ни малейшего понятия об истинных размерах Галактики.

– Хорошо, – сказал он. – Вы называете свой остров Новой Землей. В таком случае, где находится Старая Земля?

Она изумленно уставилась на него.

– Ты сказал Старая Земля? Прошу прощения, уважаемый сэр, я не понимаю тебя.

– Прежде чем здесь появилась Новая Земля, – сказал Тревиз, – твой народ должен был жить где-то в другом месте. Где было это место, из которого вы пришли?

– Я ничего не знаю об этом, уважаемый сэр, – серьезно ответила она. – Я провела здесь всю жизнь, так же как мои мать и бабка. И я не сомневаюсь, что мои пра- и пра-пра-бабки тоже жили здесь. Никакой другой земли я не знаю.

– Но ведь ты говоришь об этой земле, как о НОВОЙ, – не сдавался Тревиз. – Почему ты называешь ее так?

– Потому, уважаемый сэр, – вежливо ответила она, – что так называют ее все, а женщине не пристало идти против всех.

– Но это НОВАЯ и, следовательно, более поздняя Земля. Должна быть СТАРАЯ Земля, ранняя, по которой названа эта. Каждое утро начинается новый день, и это подразумевает, что раньше был старый день. Неужели ты не понимаешь, что должно быть так?

– Нет, уважаемый сэр. Я знаю только как называется эта земля. Ничего больше я не знаю и не буду с тобой обсуждать, потому что ты говоришь очень много, а мы называем таких спорщиками. Я не хотела тебя обидеть.

Тревиз покачал головой, чувствуя, что проиграл.

Наклонившись к Пилорату, Тревиз прошептал:

– Куда бы мы ни пришли и что бы ни сделали, информации мы не получаем.

– Мы знаем, где находится Земля, так что какая разница? – сказал Пилорат, едва заметно шевеля губами.

– Я хочу узнать что-нибудь здесь.

– Она очень молода и едва ли ее можно назвать хранителем информации.

Тревиз задумался, потом кивнул.

– Верно, Яков. – Он повернулся к Хироко и сказал: – Мисс Хироко, вы не спросили нас, почему мы прибыли на вашу землю.

Хироко потупила глаза и ответила:

– Невежливо было делать это, пока вы ели и отдыхали, уважаемый сэр.

– Но сейчас мы поели, а отдыхали мы не так давно, поэтому я расскажу тебе, зачем мы прибыли к вам. Мой друг – доктор Пилорат – ученый с нашего мира. Он мифолог. Ты знаешь, что это значит?

– Нет, уважаемый сэр, не знаю.

– Он изучает древние истории, которые рассказывают на разных мирах. Древние истории называются мифами и легендами и интересуют доктора Пилората. Есть ли на Новой Земле кто-нибудь, знающий древние истории этого мира?

Хироко задумалась, слегка наморщив лоб. Затем сказала:

– Сама я не знаю ничего, но у нас есть старик, который любит рассказывать о прошлых днях. Где он узнал это, я не знаю, и мне кажется, что он берет свои рассказы из воздуха, или слышал их от других, поступавших так же. Возможно, это то, что хочет услышать твой спутник, но я не хочу вводить тебя в заблуждение. По-моему, – она огляделась по сторонам, как бы боясь, что их подслушают, – этот старик просто болтун, хотя многие любят слушать его.

Тревиз кивнул.

– Его болтовня именно то, что нам надо. Можешь ли ты отвести моего друга к этому старику…

– Он называет себя Моноли…

– …значит, к Моноли. Как по-твоему, захочет этот Моноли поговорить с моим другом?

– Захочет ли он говорить? – презрительно спросила Хироко. – Тебе лучше спросить, захочет ли он перестать говорить. Он только мужчина, и если позволят, будет говорить до самой ночи, без остановок. Я не хотела обидеть тебя.

– Никакой обиды. Так ты отведешь моего друга к Моноли?

– Это может сделать кто угодно и в любое время. Этот старик всегда дома и всегда рад слушателю.

– А может, найдется какая-нибудь пожилая женщина, которая согласится прийти и посидеть с мадам Блисс? Она опекает этого ребенка и потому не сможет очень много ходить. Ей будет приятно пообщаться, ведь женщины, как известно, любят…

– Поболтать? – сказала Хироко, явно забавляясь. – Почему бы и нет, хотя я заметила, что мужчины обычно большие болтуны. Когда они возвращаются с рыбалки, то соперничают друг с другом, рассказывая истории о своих уловах. Никто этому не верит, но это им не мешает. Впрочем, я тоже заболталась… У моей матери есть подруга, одна из тех, кого я вижу сейчас через окно, и она останется с мадам Блисс, но прежде отведет твоего друга, уважаемого доктора, к старому Моноли. Если твой друг будет слушать так же жадно, как Моноли говорить, едва ли тебе удастся разделить их в этой жизни. Ты позволишь мне на минуту удалиться?

Когда она ушла, Тревиз повернулся к Пилорату и сказал:

– Попробуйте вытянуть все, что возможно из этого старика, а вы, Блисс, проделайте то же самое с той, которая останется с вами. Все, что удастся узнать о Земле.

– А вы? – спросила Блисс. – Что будете делать вы?

– Я останусь с Хироко и попытаюсь найти третий источник знаний.

Блисс улыбнулась.

– О, да. Пил будет с этим стариком, я со старухой, а вы останетесь с этой привлекательно раздетой молодой женщиной. Вполне разумное разделение труда.

– Так уж получилось, Блисс, что это разумно.

– Однако, мне кажется, что вы вовсе не подавлены этим разделением.

– Нет. А почему я должен быть им подавлен?

– Действительно, почему?

Хироко вернулась и снова села.

– Все улажено. Уважаемого доктора Пилората отведут к Моноли, а уважаемая мадам Блисс вместе с ребенком получит спутницу. Будет ли мне позволено, уважаемый сэр Тревиз, продолжить разговор с тобой, возможно, о Старой Земле, о которой ты столько…

– Болтал? – подсказал Тревиз.

– Нет, – смеясь ответила Хироко. – Но ты здорово поддел меня. До сих пор я вела себя невежливо, отвечая на вопросы таким образом. Я с радостью исправлю это.

– Мисс Хироко, – сказал Тревиз, – я не заметил невежливости, но если ты почувствуешь себя лучше, я с радостью поговорю с тобой.

– Хорошо сказано. Благодарю тебя, – произнесла Хироко, вставая.

Тревиз тоже встал.

– Блисс, – сказал он, – проследите, чтобы Пил был в безопасности.

– Положитесь на меня. Что касается вас, то у вас имеется… – Она кивком указала на его кобуры.

– Не думаю, что они мне понадобятся, – ответил Тревиз.

Следом за Хироко он вышел из столовой. Солнце было высоко в небе, и температура поднялась. Как обычно он чувствовал запах другого мира. Тревиз помнил, что на Компореллоне он был слабый, на Авроре слегка затхлый, а на Солярии восхитительный. (На Мельпомении они были в космических скафандрах, и единственным запахом, который могли почувствовать, был запах собственного тела). Как бы там ни было, через несколько часов, когда осмотические центры носа насытятся, он должен был исчезнуть.

Здесь, на Альфе, из-за теплого солнца запах имел травяной привкус, и Тревиз огорчился, зная, что скоро исчезнет и он.

Вскоре они подошли к маленькому зданию, которое казалось построенным из бледно-розового гипса.

– Это мой дом, – сказала Хироко. – Он принадлежит младшей сестре моей матери.

Она вошла, предлагая Тревизу последовать за ней. Он заметил, что дверь открыта, хотя, точнее было бы сказать, что ее не было вообще.

– Что вы делаете, когда идет дождь? – спросил Тревиз.

– Мы бываем готовы к нему. Дождь будет через два дня за три часа до рассвета, когда прохладно, и вода лучше всего промочит почву. Тогда я закрою дверь тяжелым и не пропускающим воду занавесом.

Говоря, она показала, как сделает это. Занавес был сшит из плотного, похожего на брезент материала.

– Сейчас я оставлю его так, – продолжала она, – и все будут знать, что я внутри, и тревожить меня нельзя: я либо сплю, либо занимаюсь важными делами.

– Это не кажется мне достаточной защитой уединения.

– Почему? Ведь вход закрыт.

– Но кто угодно может войти вовнутрь.

– Пренебрегая желаниями хозяина? – Хироко была шокирована. – Так делают на твоем мире? Это варварский обычай.

Тревиз усмехнулся.

– Я просто спросил.

Она провела его во вторую комнату, где после ее приглашения он сел в надувное кресло. Было что-то клаустрофобическое в небольших размерах и пустоте комнаты, но дом казался построенным для уединения и отдыха. Окна были маленькими и располагались у потолка, но по стенам были старательно выложены узоры из осколков зеркал, которые отражали свет в разные стороны. В полу были щели, из которых дул прохладный ветерок. Тревиз не заметил никаких признаков искусственного освещения и подумал, что не удивится, узнав, что альфанцы встают на рассвете, а ложатся на закате.

Он уже хотел спросить об этом, но Хироко заговорила первой:

– Мадам Блисс твоя женщина?

Тревиз осторожно уточнил:

– Ты имеешь в виду – сексуальный партнер?

Хироко покраснела.

– Умоляю тебя, соблюдай приличия вежливого разговора.

– Нет, она женщина моего ученого друга.

– Но ты же моложе и более хорош собой.

– Спасибо за эти слова, но Блисс так не считает. Она любит доктора Пилората гораздо больше, чем меня.

– Это меня удивляет. И он не делится с тобой?

– Я не просил его об этом, но уверен, что он не согласится. Да и я не хочу этого.

Хироко кивнула.

– Понимаю. Этот ее зад…

– Ее зад?

– Ну, ты знаешь… Это. – И она похлопала по своим изящным ягодицам.

– Ах это! Теперь я понял. Да, таз у Блисс весьма хорошо развит. – Он сделал округлый жест руками и подмигнул. Хироко рассмеялась.

– И все же, – сказал Тревиз, – очень многие мужчины предпочитают эту разновидность фигуры.

– Я не могу в это поверить. Наверняка это должны быть обжоры, для которых удовольствие в умеренности. Неужели ты больше бы думал обо мне, если бы мои груди были массивными и раскачивающимися, а соски их смотрели в землю? Правда, я видела таких, но не заметила, чтобы за ними ходили толпы мужчин. Эти бедные женщины были так огорчены необходимостью скрывать свое уродство… как мадам Блисс…

– Такие чрезмерные размеры меня не привлекают, хотя я уверен, что Блисс скрывает свои груди не из-за их несовершенства.

– Значит, мое лицо и формы не вызывают у тебя отвращения?

– Для этого я должен быть безумцем. Ты прекрасна.

– А как ты получаешь удовольствие на своем корабле, перелетая от одного мира к другому?.. Мадам Блисс отказывает тебе?

– Я ничего не делаю, Хироко, и это имеет свои неудобства, но мы, путешествующие в космосе, хорошо знаем, что бывает время, когда мы должны обходиться безо всего. Мы наверстываем это в другое время.

– Если это неудобство, как его можно избежать?

– Я чувствую себя гораздо неудобнее, обсуждая с тобой эту тему. С моей стороны будет невежливо подсказывать тебе решение этого вопроса.

– А будет ли невежливостью с моей стороны, если его предложу я?

– Это будет целиком зависеть от природы предложения.

– Я предлагаю, чтобы мы получили удовольствие друг от друга.

– Ты привела меня сюда, чтобы сделать это?

С довольной улыбкой Хироко ответила:

– Да. Это и мой долг, как хозяйки, и мое желание.

– В таком случае я признаю, что это и мое желание. Я очень обязан тебе и… э… с радостью доставлю тебе удовольствие.

XVIII. Музыкальный фестиваль

Ленч был в той же столовой, где они завтракали. Она была полна альфанцев, и вместе с ними сидели Тревиз и Пилорат, принятые очень хорошо. Блисс и Фоллом ели отдельно, более-менее уединенно, в маленькой пристройке.

Были поданы несколько сортов рыбы вместе с супом, в котором плавали куски мяса, которые могли быть вареной козлятиной. Булки хлеба были порезаны ломтиками и намазаны маслом и вареньем. Салат принесли в конце, а десерта не было вовсе, хотя фруктовые соки наливались из, казалось, неистощимых кувшинов. Людям Основания приходилось быть умеренными после обильного завтрака, но все остальные ели свободно.

– Как они ухитряются не становиться толстыми? – удивленно прошептал Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Вероятно, помогает большое количество физического труда.

Это было общество, в котором поведение за едой явно не имело значения. Вокруг царил смешанный гул голосов, смех и стук по столу толстыми, явно небьющимися чашками. Женщины вели себя так же громко и грубо, как мужчины, отличаясь от них только высокими голосами.

Пилорат вздрагивал, но Тревиз, который сейчас (по крайней мере временно) не испытывал неудобства, о котором говорил Хироко, чувствовал себя расслабленно и благодушно.

– В конце концов, это имеет и приятные стороны, – сказал он. – Эти люди выглядят вполне довольными жизнью и имеют всего несколько забот. Погоду они делают сами, а пища их невероятно обильна. Для них это золотой век, который все не кончается.

Ему приходилось кричать, чтобы услышать себя, и Пилорат крикнул в ответ:

– Но здесь так шумно!

– Они привыкли к этому.

– Не знаю, как они понимают друг друга в этом гаме.

Разумеется, сами они ничего не понимали. Странное произношение, архаичная грамматика и порядок слов альфанского языка делали его невозможным для понимания в этом шуме. Для людей Основания это звучало как сражение в зоопарке.

Ленч еще не кончился, когда они присоединились к Блисс, которую Тревиз нашел в небольшом здании, выделенном им в качестве временного жилья. Фоллом находилась во второй комнате. По словам Блисс, она испытала огромное облегчение, оставшись одна, и сейчас пыталась поспать.

Пилорат взглянул на дверной проем в стене и неуверенно сказал:

– Здесь так мало уединения… Можем ли мы говорить открыто?

– Уверяю вас, – сказал Тревиз, – как только мы повесим на дверь брезентовый занавес, нас не будут беспокоить. Занавес сделает дверь непроницаемой в силу социальной привычки.

Пилорат посмотрел на высокие, открытые окна.

– Нас могут подслушать.

– Просто не нужно кричать. Альфанцы не подслушивают. Даже стоя у окон во время завтрака, они оставались на порядочном расстоянии.

Блисс улыбнулась.

– Вы так много узнали об альфанских обычаях за время проведенное с маленькой Хироко, и так уверились в их уважении уединения… Что случилось?

– Если вы заметили, что мое настроение изменилось к лучшему и догадываетесь о причине, я могу только попросить вас оставить мой разум в покое, – сказал Тревиз.

– Вы очень хорошо знаете, что Гея не касается вашего разума, если вашей жизни не угрожает опасность, и знаете, почему. Однако, у меня нет ментальной слепоты, и я могу чувствовать, что происходит в километре от меня. Это вошло у вас в привычку во время космических вояжей, мой друг-эротоман?

– Эротоман? Бросьте, Блисс. Дважды за все путешествие. Дважды!

– Мы были только на двух мирах, где имелись женщины. Два из двух, и на каждую вы имели всего несколько часов.

– Вы отлично знаете, что на Компореллоне у меня не было выбора.

– Действительно, я помню, как она выглядела. – На несколько секунд Блисс зашлась смехом, потом сказала: – Однако, не думаю, чтобы Хироко своей мощной хваткой захватила вас или непреодолимой волей подействовала на ваше раболепствующее тело.

– Разумеется, нет. Я был волен в своих поступках. Однако, предложила она, а не я.

– Это случается с вами каждый раз, Голан? – спросил Пилорат с едва уловимой дрожью зависти в голосе.

– Должно быть, да, Пил, – сказала Блисс. – Женщины бессильны против него.

– Хотел бы я, чтобы было так, – вздохнул Тревиз. – Но увы. И я рад этому… Есть другие дела, которые мне нужно сделать в своей жизни. Однако в данном случае это Я был неотразим. В конце концов, мы первые люди с другого мира, которых видит Хироко, а возможно, и все прочие, живущие сейчас на Альфе. Я сделал такой вывод из ее случайного замечания, что ее возбуждает мысль, будто я могу отличаться от альфанцев и анатомически, и своей техникой. Бедняжка! Боюсь, ее постигло разочарование.

– О? – сказала Блисс. – Вы были таким?

– Нет, – ответил Тревиз. – Я был на многих мирах и имею богатый опыт. Все, что я при этом узнал, это то, что люди – это люди, а секс – это секс, где бы им ни занимались. Если и есть заметные отличия, они обычно или неприятны или тривиальны. Чего стоят хотя бы духи, с которыми я сталкивался! А однажды молодая женщина была ни на что не способна, если не играла громкая музыка, состоявшая из отчаянно пронзительных звуков. Но когда она включила эту музыку, тут уж ни на что не способен оказался я.

– Кстати, о музыке, – сказала Блисс. – После обеда мы приглашены на музыкальный фестиваль. Видимо, он будет устроен в нашу честь. По-моему, альфанцы очень гордятся своей музыкой.

Тревиз скривился.

– Их гордость не сделает звуки их музыки приятными для наших ушей.

– Выслушайте меня, – сказала Блисс. – По-моему, эта их гордость заключается в том, что они искусно играют на очень древних инструментах. ОЧЕНЬ древних. Этим путем мы можем получить какую-нибудь информацию о Земле.

Тревиз поднял брови.

– Интересная мысль. Это напоминает мне, что оба вы уже получили информацию. Яков, вы видели этого Моноли, о котором говорила Хироко?

– Да, – ответил Пилорат. – Я провел с ним три часа, и Хироко ничуть не преувеличивала. Фактически это был монолог с его стороны, а когда я собрался идти на ленч, он вцепился в меня и не отпускал, пока я не пообещал вернуться, когда смогу, чтобы еще послушать его.

– И он сказал что-то интересное?

– Ну, он тоже – как и все – утверждает, что Земля полностью и смертельно радиоактивна; что предки альфанцев были последними, покинувшими ее, и что не сделай они этого – все бы вымерли… Кстати, Голан, он был так убедителен, что я не смог не согласиться с ним. Я убежден, что Земля мертва, и что все наши поиски бесполезны.

Тревиз вновь сел на стул, глядя на Пилората, сидевшего на узкой детской кровати. Блисс, вставшая со своего места рядом с Пилоратом, переводила взгляд с одного на другого.

Наконец, Тревиз сказал:

– Яков, позвольте мне самому решать, полезны наши поиски или нет. А сейчас изложите, что сказал вам этот болтливый старик… возможно покороче.

– Я делал заметки, пока он говорил, – сказал Пилорат. – В своем рассказе он следовал потоку сознания. Все, о чем он говорил, напоминало ему о чем-то другом, но, разумеется, я провел свою жизнь пытаясь упорядочить информацию в поисках относящейся к делу, так что моей второй натурой стала способность сокращать длинные и бессвязные речи…

– В нечто такое же длинное и бессвязное? – мягко сказал Тревиз. – Переходите к делу, Яков.

Пилорат беспокойно откашлялся.

– Да, конечно, старина. Я попытаюсь объединить и расставить в хронологическом порядке сказанное им. Земля была домом человечества и миллионов видов растений и животных. Так продолжалось бесчисленные годы, пока не были изобретены гиперпространственные путешествия. После этого возникли миры космонитов. Они отделились от Земли, развили собственные культуры и начали презирать и угнетать планету-мать.

– Спустя пару веков после этого Земля ухитрилась вернуть себе свободу, хотя Моноли не объяснил, каким образом это было сделано, а я не посмел задать вопроса – впрочем, у меня и не было такой возможности – который мог увести его далеко в сторону. Он упоминал о каком-то кумире по имени Илайдж Бейли, но это упоминание было такой характерной иллюстрацией обычая приписывать отдельной личности достижения поколений, что имеет малую ценность для…

– Пил, дорогой, – сказала Блисс, – мы поняли тебя.

И вновь Пилорат замолчал на середине фразы.

– Да, конечно. Прошу прощения. Земля организовала вторую волну переселенцев и открыла множество новых миров. Новая группа колонистов оказалась более сильной, чем космониты, поставила их на место, нанесла поражение, а затем и пережила, образовав в конце концов Галактическую Империю. В течение войн между колонистами и космонитами – впрочем, он употреблял слово «конфликт», будучи очень осторожным в этом вопросе – Земля стала радиоактивной.

Тревиз раздраженно заметил:

– Это смешно, Яков. Как может мир СТАТЬ радиоактивным? Каждый мир с момента образования в той или иной степени радиоактивен, и эта радиоактивность постепенно исчезает. Планеты не СТАНОВЯТСЯ радиоактивными.

Пилорат пожал плечами.

– Я просто повторяю его слова. А он рассказал мне то, что слышал от кого-то, кто просто передал ему услышанное… и так далее. Это фольклор, передаваемый из поколения в поколение, и кто знает, сколько искажений вкрадывается при каждом пересказе.

– Я понимаю это, но неужели нет книг или документов, которые запечатлели бы раннюю историю и могли дать нам более точные сведения, чем современные сказки?

– Вообще-то я сумел задать этот вопрос, но в ответ получил – нет. Он туманно заметил, что здесь были книги о древней истории, но они уже давно потеряны, однако то, что он рассказывает мне, было в этих книгах.

– Да, только в искаженном виде. Опять та же история. На каждом мире, куда мы приходим, записи о Земле тем или иным образом утрачены… Ну хорошо, а как, по его словам, началась радиоактивность Земли?

– Он не вдавался в детали. По его словам, за это были ответственны космониты, но я пришел к выводу, что космониты были демонами, которых люди Земли обвиняли в своих несчастьях. Эта радиоактивность…

– Блисс, я космонит? – прервал его высокий голос.

В узкой двери между двумя комнатами стояла Фоллом. Волосы ее были взъерошены, а ночная рубашка, которую она надела (сшитая для более крупных пропорций Блисс), спустилась с одного плеча, открыв неразвитую грудь.

– Мы беспокоились о подслушивании снаружи и забыли о том, что внутри, – сказала Блисс. – Почему ты спрашиваешь об этом, Фоллом? – Она поднялась и направилась к ней.

– У меня нет того, что есть у них, – ответила Фоллом, указывая на мужчин, – или у тебя, Блисс. Я другая. Это потому, что я космонит?

– Да, Фоллом, – успокаивающе сказала девушка, – но мелкие отличия не в счет. Ступай ляг.

Фоллом безропотно повиновалась, как делала всегда, когда с ней говорила Блисс. Повернувшись, она сказала:

– Я демон? И что такое демон?

– Подождите немного, – сказала Блисс через плечо. – Я скоро вернусь.

Она появилась спустя минут пять, качая головой.

– Она будет спать, пока я не разбужу ее. Нужно было сделать это раньше, но любое изменение разума должно совершаться только в случае необходимости. – Потом добавила, как бы защищаясь: – Я не могла позволить ей размышлять об отличиях ее гениталий от наших.

– Однажды, – сказал Пилорат, – она узнает, что является гермафродитом.

– Однажды, – согласилась Блисс, – но не сейчас. Продолжай свой рассказ, Пил.

– Да, – сказал Тревиз. – Пока еще что-нибудь не помешало нам.

– Так вот, Земля стала радиоактивной, или по крайней мере ее оболочка. К этому времени Земля имела огромное население, сосредоточенное в гигантских городах, которые в основном находились под землей…

– Все наверняка было не так, – сказал Тревиз. – Это просто местный патриотизм, прославляющий золотой век планеты, а детали взяты с Трантора с его золотым веком, когда он был столицей Империи, раскинувшейся на всю Галактику.

Пилорат помолчал, потом произнес:

– Тревиз, вам незачем учить меня моему делу. Мы – мифологи – очень хорошо знаем, что мифы и легенды содержат заимствования, мораль и сотни других искажений и наша работа заключается в том, чтобы отсечь их, оставив зерно правды. Фактически, эти же методы должны применяться ко всем историям, в которых нет явной и чистой правды… если такая вещь вообще существует. До сих пор я говорил вам только то, что рассказал мне Моноли, хотя, полагаю, мог добавлять свои собственные искажения, пытаясь этого не делать.

– Хорошо, хорошо, – сказал Тревиз. – Продолжайте, Яков. Я не хотел вас обидеть.

– А я и не обиделся. Эти огромные города, если они существовали, стали разрушаться и сжиматься по мере усиления радиоактивности, пока от населения остались жалкие остатки, судорожно цепляющиеся за относительно свободные от радиоактивности районы. Численность населения поддерживалась на низком уровне жестким контролем за рождаемостью и эвтаназией людей старше шестидесяти.

– Ужасно, – с отвращением сказала Блисс.

– Несомненно. Но так они делали, по словам Моноли, и это может быть правдой, ибо это явно не комплимент землянам, а в данном случае ложь не содержащая комплимента, возникнуть не могла. Земляне, презираемые и угнетаемые космонитами, были теперь презираемы и угнетаемы Империей, хотя здесь возможно преувеличение от жалости к себе, которая очень соблазнительна. Это случай…

– Да, да, Пилорат, в другой раз. Пожалуйста, продолжайте о Земле.

– Извините. Империя в порыве благосклонности согласилась заменить радиоактивную почву и удалить зараженную. Нужно сказать, что эта огромная задача скоро утомила ее, особенно в этот период (если мои предположения верны), совпавший с падением Кандара V, после которого у Империи появилось много более важных дел, чем Земля.

– Радиоактивность продолжала расти более интенсивно, численность населения продолжала падать и наконец Империя в очередном приступе благосклонности предложила перевезти уцелевших на один из своих миров… короче говоря, СЮДА.

В ранний период, кажется, была экспедиция, снабдившая планету океаном, так что ко времени планируемой перевозки землян здесь была кислородная атмосфера и богатые запасы пищи. Ни один из миров Галактической Империи не хотел получить эту планету из-за естественной антипатии к планетам, вращающимся вокруг звезды из двойной системы. Даже если бы в такой системе было несколько подходящих планет, их все равно отвергли бы, считая что с ними что-то не в порядке. Это обычный образ мыслей. Например, есть хорошо известный случай…

– Потом этот хорош известный случай, Яков, – сказал Тревиз. – Сейчас о перевозке.

– Это потребовало, – сказал Пилорат, произнося слова слегка торопливо, – подготовки наземной базы. Была обнаружена самая мелкая часть океана, из более глубоких частей подняты осадки и добавлены в это место, так что в итоге получился остров Новая Земля. Скалы и кораллы были подняты со дна и добавлены к нему, а затем здесь посадили наземные растения, чтобы их корневые системы помогали удерживать новую сушу. И вновь Империя взяла на себя непосильную задачу. Возможно, сначала планировались континенты, но ко времени, когда был создан один остров, благосклонность Империи кончилась.

Остатки населения Земли были перевезены сюда. Имперский флот забрал своих людей и технику и больше никогда не вернулся. Земляне, оказавшиеся на Новой Земле, остались в полной изоляции.

– В полной? – переспросил Тревиз. – Моноли говорил, что до нас никто и никогда не прилетал сюда?

– Почти полной, – уточнил Пилорат. – Полагаю, сюда незачем лететь, даже если оставить в стороне суеверное отвращение к двойным системам. Время от времени, через большие промежутки времени прилетали корабли, но в конце концов это кончилось, и так продолжается до сих пор.

– Вы спросили Моноли, где расположена Земля?

– Конечно, спросил. Он не знает.

– Как он может знать так много о истории Земли, если не знает, где она расположена?

– Я специально спросил его, Тревиз, не является ли звезда, расположенная в парсеке или около того от Альфы, солнцем, вокруг которого вращалась Земля. Он не знал, что такое парсек, и я объяснил, что это небольшое расстояние, если судить по астрономическим меркам. Тогда он сказал, что большое оно или малое, а он не знает, где находится Земля, не знает никого, кому это было бы известно и, по его мнению, не стоит пытаться искать ее. Пусть бесконечно и спокойно движется в космосе, сказал он.

– И вы согласны с ним? – спросил Тревиз.

Пилорат скорбно покачал головой.

– Не совсем. Но он сказал, что при таком темпе увеличения уровня радиоактивности, планета должна была стать совершенно необитаемой вскоре после перевозки людей и к настоящему времени должна быть обжигающе горячей, так что никто не может к ней приблизиться.

– Ерунда, – резко сказал Тревиз. – Планета не может стать радиоактивной и к тому же постоянно увеличивать радиоактивность. Она может только уменьшаться.

– Но Моноли уверен в этом. Многие люди, с которыми мы беседовали на разных мирах, сходятся в том, что Земля радиоактивна. Наверняка бесполезно продолжать поиски.

Тревиз глубоко вздохнул, а затем сказал, внимательно следя за своим голосом:

– Глупости, Яков. Это неправда.

– Но нельзя же верить во что-то, старина, только потому, что хочется в это верить, – ответил Пилорат.

– Мои желания тут ни при чем. Посещая один мир за другим, мы обнаруживаем, что все записи о Земле исчезли. Почему же они исчезли, если там нечего прятать, если Земля – мертвый радиоактивный мир, к которому невозможно приблизиться?

– Не знаю, Голан.

– Нет, знаете. Когда мы достигли Мельпомении, вы сказали, что радиоактивность может быть другой стороной монеты. Уничтожение записей убирают точную информацию, а рассказы о радиоактивности подменяют ее ложной. И то и другое призвано помешать любым попыткам обнаружить Землю и не должно вводить нас в заблуждение.

– Но ведь вы, кажется, думаете, что ближайшая звезда является солнцем Земли, – сказала Блисс. – Зачем в таком случае спор о радиоактивности? Какое он имеет значение? Почему бы просто не отправиться к ближайшей звезде и посмотреть, есть ли там Земля и на что она похожа?

– Потому, – ответил Тревиз, – что обитатели Земли должны быть сверхмогущественными, и я предпочитаю сначала узнать кое-что об этом мире и его жителях. Пока же я ничего не знаю, приближение к ней остается опасным. Я предполагаю оставить вас на Альфе и отправиться к Земле в одиночку. Одной жизни вполне достаточно для риска.

– Нет, Голан, – нетерпеливо ответил Пилорат. – Блисс и этот ребенок могут остаться здесь, но я должен лететь с вами. Я искал Землю еще до вашего рождения, и не могу оставаться в стороне, когда цель так близка, какая бы опасность ни ждала там.

– Блисс и ребенок не останутся здесь, – сказала девушка. – Я – Гея, а Гея может защитить себя даже от Земли.

– Надеюсь, что вы правы, – мрачно ответил Тревиз. – Впрочем, Гея не смогла сохранить воспоминаний о роли Земли в ее возникновении.

– Это случилось в ее ранний период, когда она еще не была хорошо организована. Сейчас дела обстоят иначе.

– Надеюсь… Кстати, узнали вы о Земле что-то такое, чего мы не знали прежде? Я просил вас поговорить с какой-нибудь старой женщиной.

– Что я и сделала.

– И что вы узнали?

– О Земле ничего. В этом вопросе – полное невежество.

– О…

– Но они развивают биотехнологию.

– Да?

– На этом маленьком острове они выращивают и изучают многочисленные виды растений и животных, создавая экологическое равновесие, стабильное и независимое от тех видов, с которых они начинали. Они улучшили виды океанской жизни, которые нашли, прибыв сюда несколько тысячелетий назад, увеличили их пищевую ценность и улучшили вкусовые качества. Своей биотехнологией они превратили этот мир в рог изобилия. Сейчас у них есть планы относительно самих себя.

– Какие планы?

– Они отлично понимают, что не могут рассчитывать на значительное расширение площади своего обитания, поскольку ограничены этим маленьким клочком суши, и потому задумали стать амфибиями.

– Стать КЕМ?

– Амфибиями. Они планируют развить жабры в дополнение к легким, чтобы быть способными проводить значительные промежутки времени под водой – для поисков мелких участков и строительства зданий на дне океана. Мой информатор была совершенно захвачена этой идеей, но согласна, что эта цель для альфанцев на несколько столетий.

– Итак, – сказал Тревиз, – есть две области, в которых они более развиты, чем мы: управление погодой и биотехнология. Интересно, как они это делают.

– Можно найти специалистов, – сказала Блисс, – но они могут отказаться говорить с нами об этом.

– Это не главное, что интересует нас здесь, – напомнил Тревиз, – но мы можем заплатить Основанию, попытавшись изучить этот миниатюрный мир.

– Но ведь на Терминусе мы управляем погодой не хуже, чем здесь, – напомнил Пилорат.

– Управление ею есть на многих мирах, – заметил Тревиз, – но это всегда управление для всего мира в целом. Здесь же альфанцы контролируют погоду в малой части планеты и должны иметь технологию, которой нет у нас… Что-то еще, Блисс?

– Приглашения. Здесь, кажется, есть отдыхающие люди, которые свободны от работы на фермах и рыбалки. Сегодня после обеда состоится музыкальный фестиваль. Вдоль границ острова соберутся те, кто может уйти с полей, чтобы наслаждаться водой и прославлять солнце, поскольку следующие день или два будет дождь. На следующее утро вернется рыболовецкий флот, подгоняемый дождем, а вечером будет пир с дегустацией улова.

Пилорат застонал.

– Но ведь еды и так достаточно! На что будет похож этот пир?

– По-моему, его будет характеризовать не количество, а разнообразие. Как бы то ни было, мы четверо приглашены на все фестивали, и особенно на музыкальный сегодня ночью.

– На древних инструментах? – спросил Тревиз.

– Да.

– Кстати, что делает их древними? Примитивные компьютеры?

– Нет, нет. Здесь вообще нет электронной музыки, только механическая. Они описали это мне. Они будут дергать струны, бить по плоскостям и дуть в трубы.

– Надеюсь, вы это придумали, – испуганно сказал Тревиз.

– Вовсе нет. Я поняла так, что ваша Хироко будет дуть в одну из труб – забыла ее название – и вам придется терпеть это.

– Что касается меня, – сказал Пилорат, – то я пойду с удовольствием. Я очень мало знаю о примитивной музыке, и мне это должно понравиться.

– Она не «моя Хироко», – холодно сказал Тревиз. – Кстати, вы думаете, инструменты такого типа когда-то использовались на Земле?

– Да, – ответила Блисс. – По крайней мере альфанская женщина сказала, что они были созданы задолго до того, как их предки пришли сюда.

– В таком случае, – сказал Тревиз, – может оказаться полезно послушать все это дерганье, дуденье и хлопанье. Возможно, это даст нам какую-то информацию о Земле.

Несколько неожиданно сообщение о вечере музыки больше всего подействовало на Фоллом. Она вместе с Блисс вымылась в небольшом сарайчике возле их жилища. Там была ванна с проточной водой – холодной и горячей (или точнее, прохладной и теплой) – таз и стульчик. Все было идеально чисто и удобно, а лучи послеполуденного солнца довольно хорошо освещали помещение.

Как всегда, Фоллом была восхищена грудью Блисс, и девушка объяснила ей, что на ее мире это обычное явление. На это Фоллом спросила: «Почему?», а Блисс, немного подумав и не найдя подходящего объяснения, прибегла к универсальному: «Потому!».

Когда они вымылись, Блисс помогла Фоллом надеть нижнее белье, предоставленное альфанцами и показала, как надеть поверх него юбку. То, что Фоллом будет обнажена выше пояса, показалось ей вполне разумным. Сама она, воспользовавшись предложенной одеждой (довольно тесной в бедрах), поверх нее надела свою блузку. Вообще, казалось довольно глупым прятать груди в обществе, где все женщины показывали их, особенно, учитывая то, что ее собственные были невелики и сформированы не хуже, чем у остальных, но… пусть будет так.

Следом за ними пошли мужчины, и Тревиз при этом бубнил обычные мужские жалобы о том, как много времени нужно женщинам, чтобы помыться.

Блисс повертела Фоллом перед собой, чтобы убедиться, что юбка держится на ее мальчишеских бедрах и ягодицах. Потом сказала:

– Очень миленькая юбка, Фоллом. Тебе она нравится?

Фоллом взглянула в зеркало и ответила:

– Да. А я не замерзну так? – и она провела руками по обнаженной груди.

– Думаю, что нет, Фоллом. Это довольно теплый мир.

– Но у ТЕБЯ что-то есть.

– Верно, но только потому, что так ходят в моем мире. Кстати, Фоллом, сегодня за обедом и после него мы будем среди большого количества альфанцев. Ты сможешь вынести это?

Фоллом огорченно взглянула на нее, и Блисс продолжала:

– Я сяду справа и буду держать тебя. Пил сядет слева, а Тревиз напротив тебя. Мы не позволим никому говорить с тобой, и тебе ни с кем не придется говорить.

– Я попробую, Блисс, – тонким голосом ответила Фоллом.

– После обеда, – сказала Блисс, – некоторые альфанцы будут играть для нас музыку. Ты знаешь, что такое музыка? – Она как могла попыталась напеть электронную мелодию.

Лицо Фоллом осветилось.

– Ты имеешь в виду ……? – Последние слова она произнесла на своем собственном языке, а потом запела.

Блисс смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Это была красивая мелодия, хоть и несколько сумасбродная.

– Все правильно. Это музыка, – сказала она.

Фоллом возбужденно продолжала:

– Джемби всегда играл для меня, – она заколебалась, но все-таки произнесла это слово на Галактическом, – музыку. Он играл на …… – еще одно слово на ее языке.

Блисс неуверенно повторила:

– На фифул?

Фоллом рассмеялась.

– Не фифул, а ……

Когда оба слова следовали друг за другом, Блисс улавливала разницу, но была бессильна воспроизвести второе.

– А на что это похоже?

Словарь Галактического у Фоллом был еще ограничен, и его не хватало для точного описания, а ее жесты ничего не объяснили Блисс.

– Он показал мне, как пользоваться ….. – гордо сказала Фоллом. – Я пользовалась пальцами, как это делал Джемби, но он сказал, что скоро это будет мне не нужно.

– Это замечательно, дорогая, – сказала Блисс. – После обеда мы посмотрим: так ли хороши альфанцы, как был хорош Джемби.

Глаза Фоллом сверкнули и приятные мысли об этом помогли ей выдержать обильный обед, несмотря на толпы, смех и шум вокруг. Только однажды, когда недалеко от нее случайно упало блюдо, Фоллом испугалась, и Блисс немедленно привлекла ее под защиту своего теплого объятия.

– Интересно, не готовят ли нас самих в пищу? – шепнула Блисс Пилорату. – В таком случае нужно спасаться с этого мира. Очень плохо поедать все эти изолянтские белки, но если уж делать это, то хотя бы в тишине.

– Это просто приподнятое настроение, – сказал Пилорат, который готов был вынести все ради наблюдения за первобытным поведением и верованиями.

…А потом обед кончился, и было объявлено, что скоро начнется музыкальный фестиваль.

Зал, в котором должен был состояться музыкальный фестиваль, был примерно таким же как столовая, и вмещал складные стулья (довольно неудобные, как решил Тревиз) для полутора сотен человек. Как почетных гостей, пришельцев провели в первый ряд, и по дороге альфанцы комментировали их одежду.

Оба мужчины были обнажены выше пояса, и Тревиз напрягал мускулы живота каждый раз, как вспоминал о них, и с благодушным самодовольством поглядывал на поросшую темными волосами грудь. Пилорат, в своем горячечном стремлении увидеть все вокруг, был равнодушен к своему внешнему виду. Блузка Блисс привлекала к себе удивленные взгляды, но замечаний относительно нее не было.

Тревиз заметил, что зал заполнен только наполовину, а собравшиеся – в основном женщины, поскольку многие мужчины, вероятно, в море.

Толкнув Тревиза локтем, Пилорат прошептал:

– У них есть электричество.

Тревиз взглянул на вертикальные трубки на стенах и другие на потолке. Они мягко светились.

– Флуоресценция, – сказал он. – Довольно примитивно.

– Да, но они делают это, и такие же штуки есть в наших комнатах и сарае во дворе. Я думал, что это просто украшение. Если бы мы знали, как это работает, то не сидели бы в темноте.

Блисс раздраженно заметила:

– Они могли бы сказать нам.

– Они думали, что мы знаем, – сказал Пилорат. – Что это должны знать все.

Из-за занавесей появились четыре женщины и сели все вместе перед зрителями. Каждая держала инструмент из покрытого лаком дерева. Все они были похожи и отличались главным образом размерами. Один был совсем маленький, два немного побольше, а четвертый – значительно больше. Кроме того, каждая женщина держала в руке длинный прут.

Когда они вышли, собравшиеся засвистели, а женщины в ответ поклонились. Груди каждой были плотно перетянуты куском марли, как будто для того, чтобы исключить нежелательное воздействие на инструмент.

Тревиз, расценив свист как выражение одобрения или предвкушение удовольствия, засвистел сам, а Фоллом издала такую трель, что все начали оборачиваться, и только нажим руки Блисс остановил ее.

Трое женщин безо всякой подготовки приложили свои инструменты ниже подбородков, а самый крупный остался стоять на полу, между ног четвертой женщины. Длинные прутья в правых руках каждой из них задвигались по струнам, натянутым почти по всей длине инструментов, тогда как пальцы левых рук быстро перебирали верхние концы этих струн.

Это, подумал Тревиз, и было «дерганье», которого он ждал, но звучало это совсем не как дерганье. Это была гладкая и мелодичная последовательность нот, причем каждый инструмент вносил что-то свое, а целое звучало удивительно едино.

Звучанию недоставало бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как думал о ней Тревиз), но в то же время было отчетливое сходство с ней. По мере того как шло время, и его ухо привыкало к этой странной системе звуков, он начал улавливать оттенки. Это было довольно утомительно, и ему страстно захотелось математической точности и чистоты настоящей музыки, но потом пришла мысль, что если бы он слушал музыку этих простых деревянных инструментов достаточно долго, то мог бы полюбить ее.

Концерт длился уже сорок пять минут, когда вышла Хироко. Она сразу заметила Тревиза, сидевшего в первом ряду, и улыбнулась ему, а он от всего сердца присоединился к общему выражению одобрения. Она выглядела великолепно в длинной, тщательно сшитой юбке и с большим цветком в волосах. Выше пояса на ней не было ничего, и грудь была открыта, видимо, никак не мешая инструменту.

Инструмент ее был темной деревянной трубкой около двух третей метра длинной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла его к губам и дунула в отверстие у одного конца, издав тонкую чистую ноту, которая становилась все выше по мере того, как ее пальцы перебирали металлические предметы, размещенные по всей длине трубки.

При первом же звуке Фоллом вцепилась в руку Блисс и сказала:

– Блисс, это …… – Она вновь употребила слово, показавшееся Блисс похожим на «фмфул».

Та резко покачала головой, а Фоллом сказала, понизив голос:

– Но это она!

Люди начали поглядывать в сторону Фоллом, Блисс положила руку на ее губы и еле слышно произнесла на ухо:

– Тише!

После этого Фоллом слушала игру Хироко тихо, но ее пальцы спазматически двигались, как будто перебирая предметы, размещенные на инструменте.

Завершал концерт пожилой мужчина, инструмент которого имел изрезанные края и висел у него на плечах. Он сжимал и растягивал его, а одна его рука при этом бегала по рядам белых и темных предметов, размещенных на одном краю, вдавливая их вниз.

Тревиз решил, что это звучит особенно утомительно, почти варварски и неприятно напоминает лай собак с Авроры. Не то, чтобы эти звуки походили на лай, но чувства, которые они вызывали, были схожи. Блисс выглядела так, будто ей очень хочется закрыть уши руками, а Пилорат молча хмурился. Только Фоллом, казалось, наслаждается, притопывая ногой, и Тревиз, заметивший это, к своему удивлению понял, что музыка гармонирует с этим притопыванием.

Наконец, все кончилось и разразилась целая буря свиста, среди которого отчетливо выделялись трели Фоллом.

Затем собравшиеся разбились на небольшие беседующие группы и стало так же шумно, как было за обедом. Исполнители, игравшие в концерте, стояли в передней части зала, говоря с людьми, которые подошли поблагодарить их.

Фоллом освободилась от хватки Блисс и подбежала к Хироко.

– Хироко, – воскликнула она, запыхавшись, – дай мне посмотреть…

– Что, дорогая? – спросила Хироко.

– Ту вещь, которой ты делала музыку.

– О! – Хироко рассмеялась. – Это флейта, маленькая.

– Можно я посмотрю ее?

– Хорошо. – Хироко открыла ящик и вынула инструмент. Он состоял из трех частей, но она быстро собрала их и протянула Фоллом, так что мундштук оказался возле ее губ. – А теперь дунь сюда, – сказала она.

– Я знаю, знаю, – нетерпеливо ответила Фоллом, потянувшись за флейтой.

Хироко машинально отдернула ее и подняла повыше.

– Дуй, но руками не трогай.

Фоллом разочарованно посмотрела на нее.

– Можно мне просто взглянуть? Я не буду ее трогать.

– Конечно, дорогая.

Она вновь протянула флейту, и Фоллом нетерпеливо уставилась на нее.

А потом флуоресцентные огни в комнате слегка потускнели, и все услышали неуверенную и дрожащую ноту.

От удивления Хироко едва не уронила флейту, а Фоллом воскликнула:

– Я сделала это! Сделала! Джемби говорил, что однажды я смогу сделать это.

– Это ты издала звук? – спросила Хироко.

– Да, я. Это я.

– Но как ты сделала это?

Вмешалась Блисс, красная от смущения:

– Извини, Хироко, я сейчас уведу ее.

– Нет, – воспротивилась та. – Я хочу, чтобы она сделала это снова.

Несколько ближайших альфанцев собрались посмотреть. Фоллом нахмурила брови, как будто напрягшись. Освещение пригасло больше, чем в первый раз, и снова послышалась нота, на этот раз чистая и ровная. Потом она стала меняться по мере того как металлические предметы, размещенные вдоль флейты, задвигались, ставя аккорды.

– Это немного отличается от …… – сказала Фоллом, слегка запыхавшись, как будто это ее дыхание оживило флейту, а не поток воздуха.

Пилорат прошептал Тревизу: «Она получает энергию от электрических цепей, подходящих к лампам».

– Попробуй еще раз, – предложила Хироко сдавленным голосом.

Фоллом закрыла глаза. Теперь нота была нежнее и устойчивее. Флейта играла сама, без бегающих по ней пальцев, управляемая энергией, которую преобразовывали неразвитые доли мозга Фоллом. Ноты, которые сначала звучали разрозненно, теперь объединились в музыкальный ряд, и все, находившиеся в зале, собрались вокруг Хироко и Фоллом. Хироко осторожно держала флейту большими и указательными пальцами каждой руки, а Фоллом, закрыв глаза, управляла движением воздуха и нажимала на клавиши.

– Это кусок, который я играла, – прошептала Хироко.

– Я запомнила его, – сказала Фоллом, кивая головой и стараясь не сбиться.

– Ты не спутала ни одной ноты, – сказала Хироко, когда все кончилось.

– Но это неправильно, Хироко. Ты играла не так.

– Фоллом! – сказала Блисс. – Это невежливо. Ты не должна…

– Пожалуйста, не вмешивайся, – властно сказала Хироко. – Почему это неправильно?

– Потому что я могу играть это по-другому.

– Тогда покажи мне.

Фоллом заиграла снова, но более сложным образом, как будто силы, нажимавшие на клавиши, делали это быстрее и тщательнее, чем прежде. Музыка была более сложной и бесконечно эмоциональной. Хироко стояла замерев, а в зале не было слышно больше ни звука.

Даже после того, как Фоллом закончила, все молчали, пока Хироко глубоко вздохнула и сказала:

– Маленькая, ты играла когда-нибудь прежде?

– Нет, – ответила Фоллом, – до этого я могла пользоваться только моими пальцами, а пальцами я так сделать не могу. – Она помолчала и добавила безо всякого хвастовства: – Никто не может.

– Можешь ты сыграть что-нибудь еще?

– Я могу что-нибудь придумать.

– Ты хочешь сказать – сымпровизировать?

Фоллом нахмурилась на этом слове и посмотрела на Блисс. Та кивнула, и Фоллом ответила:

– Да.

– Пожалуйста, сделай это, – попросила Хироко.

Фоллом задумалась на минуту или две, затем медленно начала очень простую последовательность нот, звучавшую почти мечтательно. Флуоресцентные лампы становились тусклее и ярче по мере того как поступление энергии уменьшалось или увеличивалось. Никто, казалось, не замечал, что это не случайность, а вызвано музыкой, как будто призрачные духи электричества повиновались диктату звуковых волн.

Потом комбинация нот повторилась чуть более громко, став чуть более сложнее и продолжала варьировать не теряя ясно слышимой основной темы, становясь более резкой и возбуждающей. Под конец накал понизился более резко, чем возрастал, вернув слушателей на землю, но оставив чувство, что они все еще высоко в небе.

Зал взорвался одобрительным ревом, и даже Тревиз, обычно признававший совершенно иной вид музыки, печально подумал: «Больше я никогда этого не услышу».

Когда все с большой неохотой утихомирились, Хироко протянула флейту Фоллом.

– Возьми, это твое!

Фоллом потянулась за ней, но Блисс перехватила протянутую руку ребенка и сказала:

– Мы не можем взять ее, Хироко. Это ценный инструмент.

– У меня есть другой, Блисс. Он не такой хороший, но так и должно быть. Этот инструмент принадлежит тому, кто играет лучше. Я никогда не слышала такой музыки и не могу владеть инструментом, если не использую всех его тональностей. Зато теперь я знаю, как может играть флейта, если не касаться ее.

Фоллом взяла флейту и, с выражением глубокого удовлетворения, прижала к груди.

Каждая из комнат их жилища освещалась одной флуоресцентной лампой. Третья была в сарае. Свет был тусклый, и читать при нем было бы неудобно, но по крайней мере комнаты были не темными.

Однако сейчас они задержались снаружи. Небо было полно звезд и это всегда поражало уроженцев Терминуса, где ночное небо было почти беззвездным и где слабо просматривались только облака Галактики.

Хироко провожала их домой, боясь, что они могут заблудиться в темноте. Всю дорогу она держала Фоллом за руку, а затем, выключив свет, вышла с ней наружу, по-прежнему не отпуская ребенка.

Блисс сделала еще одну попытку, поскольку ей было ясно, что Хироко испытывает противоречивые чувства.

– В самом деле, Хироко, мы не можем взять твою флейту.

– Нет, Фоллом должна иметь ее. – Впрочем, казалось, что она почти убеждена.

Тревиз продолжал смотреть на звезды. Ночь была совершенно темной, и темноту едва разгоняли огни в их комнатах, а также крошечные искры других домов где-то вдалеке.

– Хироко, – сказал он, – ты видишь эту яркую звезду? Как вы называете ее?

Хироко рассеянно взглянула и ответила без особого интереса.

– Это Спутник.

– Почему она названа так?

– Каждые восемь стандартных лет она совершает оборот вокруг нашего Солнца. В это время года это вечерняя звезда, но ее можно увидеть и днем, когда она висит над горизонтом.

Хорошо, подумал Тревиз. Она не полный невежа в астрономии.

– А ты знаешь, – сказал он, – что Альфа имеет и другой спутник, очень маленький и тусклый, который гораздо дальше, чем эта яркая звезда? Его нельзя увидеть без телескопа. (Сам он его не видел, но в памяти корабельного компьютера имелась информация о нем).

– Нам говорили об этом в школе, – равнодушно ответила она.

– А что ты скажешь об этом? Видишь шесть звезд, вытянутых ломаной линией?

– Это Кассиопея, – сказала Хироко.

– В самом деле? Какая из них?

– Все вместе. Весь зигзаг. Это Кассиопея.

– А почему это названо так?

– Не знаю. Мне ничего не известно об астрономии, уважаемый Тревиз.

– Видишь самую нижнюю звезду зигзага, ту, что ярче других звезд? Как она называется?

– Это просто звезда. Я не знаю ее имени.

– За исключением двух спутников, это ближайшая к Альфе звезда. Она всего в парсеке от вас.

– Правда? Этого я не знала.

– Не может ли она быть звездой, вокруг которой вращается Земля?

Хироко взглянула на звезду с большим интересом.

– Не знаю. Я никогда и ни от кого не слышала такого.

– Но ты думаешь, что это может быть?

– Откуда мне знать? Никому не известно, где может быть Земля. Я… я должна уже идти. Завтра утром до берегового фестиваля я должна отвести свою смену на поля. Мы увидимся здесь сразу после ленча. Да?

– Конечно, Хироко.

Она почти бегом скрылась в темноте. Тревиз смотрел ей вслед, затем пошел в тускло освещенный коттедж.

– Блисс, – попросил он, – не могли бы вы сказать, лгала она о Земле или нет?

Блисс покачала головой.

– Не думаю. Ее что-то гнетет, что-то, чего я не чувствовала пока не кончился концерт. Но это возникло до того, как вы заговорили о звездах.

– Значит потому, что она отдала флейту?

– Возможно. Я не могу сказать. – Она повернулась к Фоллом. – Фоллом, иди в свою комнату, а перед сном сходи на двор. Потом вымой руки, лицо и почисть зубы.

– Я хочу поиграть на флейте, Блисс.

– Хорошо, но недолго и ОЧЕНЬ тихо. Ты поняла Фоллом? Ты закончишь, когда я тебе скажу.

– Да, Блисс.

Трое взрослых остались одни: Блисс на единственном стуле, мужчины – каждый на своей койке.

– Есть ли смысл оставаться на этой планете дольше? – спросила Блисс.

Тревиз пожал плечами.

– Мы не поговорили о Земле в связи с этими древними инструментами, а это может что-то дать. Может, также стоит подождать возвращения рыбаков. Мужчины могут знать что-то, чего не знают оставшиеся дома.

– По-моему, это весьма сомнительно, – сказала Блисс. – Вы уверены, что не темные глаза Хироко удерживают вас здесь?

Тревиз раздраженно ответил:

– Не понимаю, Блисс, какое вам дело до того, что я выберу? Почему вы присвоили себе право диктовать мне мою мораль?

– Меня не интересует ваша мораль, однако это влияет на нашу экспедицию. Вы хотите найти Землю, чтобы решить в конце концов, были вы правы, предпочтя Галаксию изолированным мирам, или нет. Я тоже хочу, чтобы вы это решили. Вы говорите, что вам нужно посетить Землю, чтобы принять это решение, и, кажется, убеждены, что Земля вращается вокруг этой яркой звезды, видной на небе. В таком случае, доставьте нас туда. Я согласна, что неплохо получить какую-то информацию до того, как отправиться туда, но мне ясно, что здесь этой информации не будет. Я не хочу оставаться просто потому, что вам нравится Хироко.

– Возможно, мы улетим, – сказал Тревиз. – Предоставьте мне думать об этом и, уверяю вас, Хироко никак не повлияет на мое решение.

– Я считаю, – сказал Пилорат, – что мы должны отправиться на Землю хотя бы для того, чтобы узнать: радиоактивна она или нет. Не вижу смысла ждать дольше.

– Вы уверены, что вами движут не темные глаза Блисс? – со злостью спросил Тревиз, однако тут же добавил: – Я беру это обратно, Яков. Это слишком по-детски. И все-таки… это очаровательный мир, даже не говоря о Хироко, и при других обстоятельствах я был бы склонен оставаться здесь неопределенно долго… Вам не кажется, Блисс, что Альфа рушит вашу теорию об изолянтах?

– Каким образом? – спросила Блисс.

– Вы утверждали, что каждый действительно изолированный мир становится опасным и враждебным.

– Даже Компореллон, – спокойно сказала Блисс, – который лежит в стороне от главных путей галактической активности, хотя теоретически входит в Федерацию Основания.

– Это НЕ АЛЬФА. Этот мир совершенно изолирован, но разве вы можете пожаловаться на его дружелюбие и гостеприимство? Они накормили нас, одели и укрыли, устроили фестивали в нашу честь, чтобы побудить остаться. Какие недостатки видите вы в этом?

– Видимо, никаких. Хироко даже отдает вам свое тело.

– Блисс, какое вам дело до этого? – гневно спросил Тревиз. – Не она отдает мне свое тело, а мы отдаем свои тела друг другу. Это приятно нам обоим. Нельзя сказать, что вы колеблетесь отдавать свое тело, когда это вас устраивает.

– Пожалуйста, Блисс, – сказал Пилорат. – Голан совершенно прав. Незачем возражать против его личных удовольствий.

– До тех пор, пока они не воздействуют на всех нас, – упрямо сказала Блисс.

– Они не воздействуют на нас, – сказал Тревиз. – Уверяю вас, мы уйдем. Задержка для поисков информации не будет долгой.

– И все же я не доверяю изолянтам, – заметила Блисс. – Даже, когда они приносят подарки.

Тревиз взмахнул руками.

– Достигнуть соглашения, а затем исказить все, как угодно…

– Не говорите так, – сказала Блисс. – Я не женщина, а Гея. Это Гея беспокоится.

– Нет никаких причин для… – И в этот момент что-то заскребло по двери.

Тревиз замер.

– Что это? – сказал он, понизив голос.

Блисс пожала плечами.

– Откройте дверь и увидите. Вы уверяли нас, что это дружественный мир, в котором нет опасностей.

И все же Тревиз колебался, пока мягкий голос с другой стороны входа не произнес:

– Пожалуйста, это я!

Это был голос Хироко. Тревиз распахнул занавес, и Хироко быстро вошла. Щеки ее были мокрыми.

– Закройте вход, – попросила она.

– В чем дело? – спросила Блисс.

Хироко схватила Тревиза за руку.

– Я не могу стоять в стороне. Я пыталась, но не могу этого выдержать. Уходите отсюда… все вы, и заберите с собой ребенка. Уводите корабль… уводите его с Альфы, пока еще темно.

– Но почему? – спросил Тревиз.

– Потому что иначе вы умрете. Все вы.

Трое пришельцев оцепенев смотрели на Хироко. Наконец, Тревиз сказал:

– Ты говоришь, что ваш народ убьет нас?

– Ты уже на пути к смерти, уважаемый Тревиз, – ответила Хироко, и слезы покатились по ее щекам. – И все остальные тоже… Когда-то давно у нас изобрели вирус, безвредный для нас, но смертоносный для пришельцев. У нас к нему иммунитет. – Она подергала Тревиза за руку. – Ты заражен.

– Как?

– Когда мы доставляли друг другу удовольствие. Это единственный способ.

– Но я чувствую себя хорошо, – сказал Тревиз.

– Вирус еще не активен. Его должны активировать, когда вернется рыболовецкий флот. По нашим законам это должны решать все… даже мужчины. Все, конечно, решат, что это должно быть сделано, и мы продержим вас здесь до тех пор, пока это не начнется. Уходите сейчас, пока темно и никто ничего не подозревает.

– Почему ваши люди делают так? – резко спросила Блисс.

– Ради нашей безопасности. Нас немного и мы имеем многое. Мы не хотим, чтобы жители Внешних Миров вторглись к нам. Если кто-то из них придет, а затем расскажет о нас, за ним придут другие, поэтому сейчас, когда впервые за долгое время прибыл корабль, мы должны быть уверены, что он уже не уйдет.

– Но тогда почему ты предупредила нас? – спросил Тревиз.

– Не спрашивай об этом… Впрочем, я скажу тебе, потому что услышала это снова. Слушай…

Из другой комнаты доносилась игра Фоллом на флейте – нежная и бесконечно приятная.

– Мне невыносимо уничтожение этой музыки, – сказала Хироко, – и то, что этот ребенок тоже умрет.

Тревиз сурово спросил:

– Так вот почему ты отдала флейту Фоллом? Ты знала, что получишь ее обратно, когда она умрет?

Хироко испуганно посмотрела на него.

– Нет, об этом я не думала. А когда это пришло мне в голову, я подумала, что это не должно случиться. Уходите вместе с ребенком и заберите флейту, чтобы я больше никогда не видела ее. Ты будешь в безопасности, вернувшись в космос, а вирус в твоем теле, оставшись неактивным, через некоторое время умрет. Я же прошу, чтобы никто из вас не говорил об этом мире, чтобы никто больше не знал о нем.

– Мы не будем говорить об этом, – сказал Тревиз.

Хироко подняла голову и, понизив голос, спросила:

– Можно мне еще раз поцеловать тебя, прежде чем ты уйдешь?

– Нет, – ответил Тревиз. – Я уже был заражен, и этого мне достаточно.

– Потом добавил более мягко: – Не плачь. Люди спросят, почему ты плачешь, а тебе нечего будет сказать… Я забуду о том, что ты сделала со мной, зная о твоих усилиях спасти нас.

Хироко выпрямилась, старательно вытерла щеки тыльной стороной ладони, глубоко вздохнула и сказала:

– Спасибо тебе за это. – После этого она быстро ушла.

– Мы погасим свет и будем ждать, – сказал Тревиз, – а потом уйдем… Блисс, скажите Фоллом, чтобы кончала игру на флейте. И, конечно, не забудьте инструмент… Затем мы пойдем к кораблю, если сумеем найти его в этой темноте.

– Я найду его, – сказала Блисс. – Моя одежда, оставшаяся на борту, хоть и слабо, но тоже является Геей. – И она скрылась во второй комнате.

– Как вы думаете, они могут повредить корабль, чтобы вынудить нас остаться на планете? – спросил Пилорат.

– У них нет нужной технологии, чтобы сделать это, – мрачно ответил Тревиз. Когда вошла Блисс, державшая за руку Фоллом, он погасил свет.

Они тихо сидели в темноте какое-то время, которое показалось им половиной ночи, но могло оказаться и всего получасом. Затем Тревиз медленно и осторожно открыл полог. Небо казалось чуть более облачным, но звезды сияли по-прежнему. Высоко в небе виднелась Кассиопея, и яркая звезда на нижнем ее конце могла быть солнцем Земли. Воздух был неподвижен и вокруг не раздавалось ни звука.

Тревиз осторожно вышел, пригласив остальных следовать за собой. Одна его рука почти автоматически опустилась на рукоять нейронного хлыста. Он был уверен, что пускать его в ход не придется, но все-таки…

Блисс повела их, держа за руку Пилората, который держал Тревиза. Второй рукой Блисс держала Фоллом, а та несла в другой руке флейту. В почти полной темноте Блисс вела остальных туда, где очень слабо ощущала присутствие Геи – в виде своей одежды – на борту «Далекой Звезды».