Особняк покинутых холстов

6

Такими были знакомство и первые встречи с Михаилом. После этого он стал бывать у нее в гостях по два-три раза в неделю. Иногда чаще. И звонить каждое утро, справляясь о том, как ей спалось и как у нее настроение. Постепенно она привыкла к нему настолько, что отсутствие в определенное время звонка или пропущенное посещение ее не просто нервировали, но воспринимались как ненормальность. Их встречи и звонки не носили характера влюбленности, его ухаживания были дружескими, но не настолько, чтобы он и она в полной мере открывали друг перед другом свои души. Впрочем, сначала иногда, а потом чаще у Михаила прорывались признания, что он любит ее, что она приятна ему. При этом Лилия принимала безразличный вид, воспринимая его слова как обыкновенную вежливость, не имеющую ничего общего с настоящей любовью. Они беседовали о разных и многих предметах. И о Хаюрдо — тоже. В этих разговорах Лилия стала уже более покладистой, а подчас близка к тому, чтобы поверить, что Хаюрдо жив и ныне. Ибо Михаил был настолько убедителен, что она не находила весомых доводов, которые могли бы напрочь опровергнуть его утверждения. А бесконечно тупо подсмеиваться и отнекиваться становилось уже неучтиво и оскорбительно для собеседника. Чувствуя ее настроение, он не отступался и говорил, что она должна безоговорочно поверить в долгую жизнь Хаюрдо для того, чтобы ей открылись тайны прошлого. Все было заманчиво, хотя она не разумела, зачем ей нужны секреты прошлого и как вера в долгую жизнь Хаюрдо может открыть ей эти тайны. А еще не постигала, как это может знать Михаил. Что за связь у него с Хаюрдо? С тем, кого сейчас не должно существовать. Если все — игра воображения, тогда понятно. А если нет? Тогда это точно где-то за гранью существующей реальности. В голове был полный бедлам. Лилия видела в Михаиле такую же тайну, как в Хаюрдо. Но не пыталась разгадать ее, потому что чувствовала, что вход в эти секреты для нее закрыт, что для этого не пришло время. А посему бесполезно ломиться в закрытую дверь. И, видимо, дверь эта будет закрыта до того момента, пока она не поверит в жизнь Хаюрдо. Оставаясь в одиночестве, она спрашивала себя: а может, отбросить все условности и согласиться с тем, что Хаюрдо живет поныне? Вот так просто взять и согласиться. Побоку современную науку и не искать никаких доказательств. Ведь она верит в то, что Бог существует, хотя никто никогда его не видел. Почему бы не поверить в существование Хаюрдо? Разумеется, он не Бог. Но ведь долго жить никто никому не запрещает. Конечно, это так, но, к сожалению, она с молоком матери всосала в себя уверенность, что человеку не дано жить так долго. И эта уверенность всякий раз, когда Лилия готова была уже сдаться, подводила ее к отрицанию долгой жизни художника. Вместе с тем мгновенно наплывали сомнения другого порядка: а почему не может быть исключения? Известно ведь, что во всяком правиле бывают исключения. И тут они вполне возможны. Даже закономерны, потому что жизни человеческие также подчинены своим законам. В минуты таких бесстрастных, но сумбурных размышлений она осознавала, что всеми людьми управляют высшие силы, а стало быть, у нее нет оснований сомневаться, что срок жизни Хаюрдо может быть определен ими как исключение из правил. Лилия не делилась своими раздумьями с Михаилом, но чувствовала, что тот ведает о них, как будто считывает ее мысли. Поначалу, когда Лилия осознала это, ей сильно не понравилась его способности проникать в ее мозг, но постепенно привыкла и перестала обращать внимание на подобное положение вещей. Сомнения в долгой жизни Хаюрдо продолжались до тех пор, пока, наконец, не наступило нечто вроде прозрения. Вдруг пришло на ум: а чего, собственно, она сопротивляется? Зачем выносить мозг тупым упрямством? Если Михаил втирает ей мозги, то это на его совести. И если она доверчиво отнесется к его утверждениям, это тоже на его совести. И пусть без всякой насмешки Хаюрдо в ее глазах станет живым, коль Михаилу так хочется. Пусть художник живет и продолжает рисовать свои картины. Одна из них в ее прихожей. Надо просто забыть о заключении эксперта, что это копия. И поверить в утверждение Михаила, что это кисть Хаюрдо. Талантливо написанный портрет, к которому она уже настолько привыкла, что не может себе представить прихожую без этой картины. И не только прихожую, но саму себя, и даже свою жизнь. А ведь не так давно все было иначе. Она не слышала о художнике, не знала Михаила. Но вот теперь станет ждать встречи с полным сил Хаюрдо. И не считать это игрой между нею и Михаилом, как недавно для себя определяла. Что она скажет художнику, когда они встретятся? Да очень просто. Пожелает долгих лет жизни. А вот что он ей скажет, она не представляла, хотя ей было это крайне любопытно. Итак, наконец Лилия окончательно определилась. И для этого ей совершенно не понадобилось, чтобы эксперт произвел экспертизу второй картины, которая была у Эльвиры. Он так порывался сделать ее, даже назначил время, но, услышав от Эльвиры, что во время его экспертизы хочет присутствовать Михаил, отказался приезжать к ней. Исчез с концами. Тогда это привело Лилию в замешательство. Думалось: что же все это значит? Михаил в тот миг только усмехнулся в ответ на ее вопрос и ничего не сказал. Теперь же, когда ею принято нелегкое, но окончательное решение, Михаил посмотрел на нее одобрительно. Было ясно: он рад, что она бесповоротно приняла мысль о ныне здравствующем Хаюрдо.

7

В этот день Михаил задержался у нее до вечера. Когда за окном потемнело от внезапно наплывших на небо туч и хлынувшего дождя, он распрощался и ушел. Она не задерживала, только, провожая, предложила свой зонт, чтобы Михаил не намок, но тот отказался. Лилия пожала плечами: мол, как хочешь. Затем, закрыв дверь, глянула на время. До ночи было неблизко, тем не менее она почему-то почувствовала странную усталость, ее сильно потянуло в сон. Сопротивляться такому желанию не стала — разобрала постель, легла. И сама не заметила, как уснула. А среди ночи как будто что-то ее толкнуло. Лилия вздрогнула, открыла глаза, прислушалась. За окном продолжал идти дождь, капли били по стеклам и ручьями стекали вниз. Ей почудилось, что сквозь эти звуки она уловила какой-то шелест за дверью спальни. И хотя точно знала, что в прихожей никого и ничего не может быть, Лилия все же решила выглянуть за дверь спальни. Откинув одеяло, спустила с кровати ноги, сунула ступни в тапочки и слегка потянулась. Появилось ощущение, что выспалась. В общем-то, не удивительно. Легла рано. Сколько можно спать? Она вообще была ранней птахой. Иногда лишь по выходным дням позволяла себе расслабиться и поваляться в постели несколько дольше обычного. Но и то не спала. Или чутко дремала, или погружалась в какие-нибудь мысли, закинув руки за голову. В прихожей опять что-то прошелестело, и по спальне как будто пробежал легкий ветерок. Лилия насторожилась, встала на ноги. Дверь открыла, прислушиваясь к тишине в квартире. Никаких шумов, кроме звука дождя за окном. В голове мелькнуло, что шелест в прихожей почудился. Откуда он может быть, когда в квартире, кроме нее, никого нет? И все же надо пройти, посмотреть. И тут, в ответ на ее мысли, над входной дверью резко зазвонил звонок. Она содрогнулась от неожиданности. Сердце заколотило. Кто бы это мог быть среди ночи? Замерла. Звонок повторился. Настойчиво и противно. Тихонько по ковровой дорожке, не включая свет, Лилия пробежала к двери. Посмотрела в глазок. За дверью на лестничной площадке горел яркий свет. И никого перед дверью. Неприятный холодок прошелся по коже. Она не отрывалась от глазка, ждала. Но напрасно. Никто на площадке не появился. Странно. Она подумала: не послышалось ли ей? Хотя вряд ли. Такое послышаться не может. Отстранилась от двери, прижалась к косяку, подумала: надо включить свет. Потянулась к выключателю, как вдруг снова пронзительно разорвал тишину звон над головой. Лилия дернулась и опять прильнула к глазку. Лестничная площадка по-прежнему пуста. А свет на ней словно стал еще ярче.

— Кто там? — подала голос девушка. На всякий случай. А вдруг кто-то отзовется? Но никто не отозвался. Отчего-то ей сразу сделалось страшно. Темнота в прихожей стала пугающей. Лилия стремительно нажала пальцем на выключатель сбоку от двери. Вспыхнула люстра под потолком. Девушка вновь припала к глазку. На этот раз свет на площадке показался тусклым. Но, как и недавно, перед дверью было пусто. Она долго прислушивалась, надеясь услышать чьи-нибудь шаги, но в подъезде стояла ночная тишина. Некоторое время она, взволнованная, не отходила от двери. Звонок молчал. Еще раз Лилия задала тот же вопрос в пустоту и, не получив ответа, вздохнула. Решив, что кто-то из жильцов подъезда просто побаловался среди ночи, сделала более глубокий вздох, успокаиваясь.

Затем, проверив закрыт ли замок, подергав за ручку дверь, отступила от нее, медленно развернулась и остолбенела. На стене не было картины. Не поверила собственным глазам. Как такое может быть? Куда делась картина? Внезапно ее насквозь пробило словно током. Ведь, проснувшись, она из спальни слышала какой-то шелест. Что это был за шорох? Девушка проворно метнулась к выключателям, включая свет во всей квартире. Затем кинулась к окнам, балконной двери, проверяя, закрыто ли все. Все было затворено, а картины на стене нет. Исчезла. Лилия смотрела на то место, где висело полотно, и ничего не могла сообразить. В голове не укладывалось, как и куда мог пропасть огромный холст. Ведь она одна в квартире, кроме нее — никого. И шорох, видимо, просто почудился. Все закрыто, все заперто. Никаких чужих следов. Заикаться о краже глупо. Мистика. Тело осыпало мелкой дрожью, как болезненной сыпью. В глазах застыл ужас. Мозг точно окостенел: ни одной мысли, даже самой тощенькой. Уши заложило, и сердце остановилось. И кажется, дождь за окном тоже остановился. Сколько длилось такое состояние у девушки, она не ведала. Не чувствовала не только ног под собой, но и всего тела. Точно она была не она, а что-то совершенно бессмысленное и пустое. Исчезновение картины как будто лишало девушку опоры и некой надежды на мечту. Шок раздавил. Первая мысль, которая появилась после того, как шоковое состояние стало таять, — немедля позвонить Михаилу. Сообщить о пропаже. Но тут же остановила себя. Какой смысл среди ночи поднимать его на ноги? Ведь ей нужна помощь, а чем он поможет? Сообщить можно и утром, и днем. А помощь? Какая помощь ей нужна сейчас? Разве кто-то способен сказать, куда делась картина? Тупик. Впрочем, можно звякнуть Эльвире — узнать, на месте ли ее холст. Как-никак, две картины, хоть и с разными портретами, но связаны между собой, как две подруги. А если утверждения Михаила верны… а они не могут быть неверны, потому что идут от Хаюрдо, две подруги связаны жизнями предков. Стало быть, все теперь стянуто в одну крепкую связку: предки, подруги, картины. Лилия кинулась в спальню за телефоном. Схватила его с тумбочки и набрала номер. Сонный голос Эльвиры выдал с хрипотцой:

— Чего тебе не спится? Ночь ведь.

— Твоя картина на месте? — без всяких объяснений огорошила Лилия.

— Какая картина? — не поняла Эльвира.

— Картина в прихожей, которую подвесил Леопольд. Твой портрет.

— Ты что, с ума сошла или шутишь? Разбудила среди ночи, чтобы спросить про картину?

— Я не шучу! — едва не до крика повысила голос Лилия. — Выгляни в прихожую, посмотри! — упорно не отставала.

— Ты точно чокнулась! Чего смотреть? Где же ей быть? Конечно на месте! — не хотела подниматься подруга. — Никуда я не стану выглядывать. Я сплю, — начала нервничать она.

— Моя пропала! — объявила Лилия.

— Куда пропала? — спросонья не соображала Эльвира.

— Да не куда, а вообще! Была, и нет. Стена пустая. Представляешь, картина со стены исчезла!

— Украли, что ли? — Похоже, мозг Эльвиры стал медленно включать извилины в работу. — Вызывай полицию. Сейчас воры знаешь какие крученые: подберут любые ключи, утащат — не услышишь.

— Вызову, конечно. А ты не ленись, проверь свою.

— Сейчас. Подожди. — Эльвира растолкала Леопольда, который посапывал рядом. Спал как убитый, даже не слышал, как звонил телефон, как проснулась она и разговаривала с Лилией. Впрочем, пришло ей в голову, делает вид, паразит, что не слышит, — хитро-мудрый карась! Недовольно хлестнула его по щеке напоследок и сползла с кровати. Он промычал что-то и повернулся на другой бок. Она босиком потопала к двери, держа возле уха включенный смартфон. Вышла в прихожую. В темноте отыскала выключатель, щелкнула им. И обмерла. Стена была голая. От картины следа не осталось. — Нету, — растерянно икнула себе под нос.

— Тоже пропала? — услышала ее икоту Лилия.

— Стена пустая, — пролепетала.

— Проверь квартиру.

— Я боюсь.

— Чего боишься?

— Боюсь, и все.

— А чего твой козел делает?

— Дрыхнет.

— Козлина! Дай ему пинка! Пусть встает!

Сорвавшись с места, Эльвира вернулась в спальню, включила свет и стала вновь тормошить Леопольда. Морщась от света, тот нехотя повернулся к ней лицом:

— Что еще?

— Мой портрет сперли! Нету на стене! Проверь квартиру! Воры!

Медленно поднявшись, Леопольд протер руками глаза, поискал взглядом, что прихватить в руку для защиты на случай, если придется схватиться с похитителями. Взял с подоконника попавшиеся под руку ножницы и осторожно двинулся к выходу из спальни. Эльвира, выглядывая у него из-за спины, ступала следом. Так они вышли из комнаты. Леопольд удивленно остановился. У Эльвиры тоже расширились глаза. Оторопь прилипла к ее лицу. Картина висела на месте. На том самом, куда Леопольд подвешивал ее. Он хмыкнул сонно:

— Приснилось тебе, что ли?

— Ее не было, — прошептала Эльвира.

— Интересно, а меня ты сейчас видишь? Сомневаюсь.

— Гад. Я тебе засомневаюсь! — Стукнула его кулаком в спину. — Я же не чокнутая.

— Смотри и не говори потом, что ее нет! — Леопольд потрогал пальцами раму, проверяя, насколько надежно та закреплена на стене.

Начиная уже колебаться, что картины действительно не было, Эльвира промолчала, глядя на полотно с тайным страхом.

— Все твоя чертова подруга подняла бучу на пустом месте, — беззлобно вырвалось у Леопольда. — Звони ей. Может, и у нее спросонья тоже черти в глазах прыгали.

— Почему тоже? Никакие черти у меня в глазах не прыгали, — огрызнулась Эльвира, разворачиваясь к спальне. Там взяла телефон, позвонила Лилии.

— Ну что? — опередила та вопросом.

— Да ничего, картина на месте. — Эльвира с завистью глянула, как сожитель опять забрался на кровать, лег набок и мгновенно с удовольствием засопел. — С Леопольдом вышли — она висит. Наверно, мне спросонья почудилось, что ее нет. Возможно, и тебе впросонках показалось. А может, приснилось.

— Не говори глупости! — У Лилии кольнуло сердце от возникших сомнений. Она озадаченно отключила телефон, положила его на тумбочку и шагнула в сторону прихожей. Выйдя из спальни, захлебнулась изумлением. Картина висела на стене как ни в чем не бывало. Как всегда. Слов не было. Поверить в то, что она увидела ее пропажу во сне или что ей показалось спросонок, было бы глупостью. Стало быть, все происходило на самом деле. Тогда это мистика. Лилия обежала взором все полотно, цепко вгляделась в портрет и раму, пытаясь глазами наткнуться на что-нибудь, подсказывающее ей, что картина побывала в чужих руках. И ничего не заметила. Холст и рама безупречно чисты. Девушка облегченно потерла пальцами лоб и отошла от картины. Выключила везде свет, отправилась досыпать. Но не успела лечь в постель, только поправила подушку и расстелила одеяло, как в прихожей раздался новый звонок в дверь. «Опять», — пронеслось у нее в голове. Нет, больше она не побежит в прихожую, пусть хоть обзвонится! Шагнула от кровати к двери из спальни, плотнее закрыла ее.

Звонок давил на уши не переставая. Действовал на нервы. Из подсознания стало выбиваться раздражение, начало подталкивать Лилию: тебе звонят, не стой столбом, иди, спроси, кто это, чего хочет, может, сообщит что-то важное для тебя. Однако важного ничего она не ждала. Откуда оно появится среди ночи? Разве что с неба свалится. Девушка, начиная злиться на звонок и на себя, скрипя зубами, нырнула в постель под одеяло. Укрылась с головой, зажала уши. А звонок, казалось, принялся звонить еще громче, доставал до самых кишок.

— Негодяй! — выплеснула она из-под одеяла в адрес того, кто на лестничной площадке давил пальцем на кнопку звонка. Лилия пробовала представить его внешний вид, но в сознании этот вид менялся ежесекундно: то вытягивался вверх к потолку, то изгибался в разные стороны как попало, то расплывался, становясь бесформенной массой, то становился глыбой, то тонул в молочном тумане.

Вдруг на минуту звонок прекратил трезвонить. И на Лилию обрушилась тишина. Такая пронзительная, что почудилась еще более звучной и более едкой, просто невыносимой. Девушка застонала, скинула с себя одеяло:

— Да что это такое? Какой теперь сон? Это ужасно! Вся ночь насмарку! Что за идиот устраивает мне кошмары? Глаза бы выцарапала и руки оторвала! — Но беда в том, что она не знала, с кем желала так радикально расправиться. Да, в общем, не хотела знать. И это угнетало ее более всего. Она села. Взгляд остановился на окне. «Скорее бы наступило утро, — пришло в голову, — все равно до утра уже не уснуть».

А звонок снова прорвало. Показалось, он не просто зазвонил — он заголосил, завопил, задребезжал. Лилия взорвалась, вскакивая на ноги:

— Я не знаю, что я тебе сделаю! — яростно бросилась в прихожую к входной двери. Сейчас она уже не помнила ни про картину, ни про ночь за окном, ни про прерванный сон. Ее захлестнуло неистовство. Подскочила к дверному полотну, точно готовая с маху снести дверь.

И в этот миг звонок стих, а у нее за спиной в гостиной вспыхнул свет. Он сквозь дверной проем облил девушку с ног до головы. Лилия оторопела от неожиданности, глядя на свою тень на входной двери. Почему свет? Она не включала. Мгновенно забыла о звонке. Резко развернулась лицом к распахнутой двери в гостиную. Сверкнула мысль: почему дверь распахнута, ведь она закрывала перед тем, как пойти спать? Впрочем, Лилия вообще всегда закрывала двери в комнаты. Не только перед сном. В глаза бил свет от яркой люстры. Горели все двенадцать лампочек. И опять блеснуло в голове: зачем горят все лампочки? Она редко включала их все — света было достаточно и от половины. На секунду сомкнула веки, пугающее предчувствие иголками прокололо мозг, девушка похолодела, вернее сказать, душа ушла в пятки. Затем медленно открыла глаза и пошла навстречу световому потоку.

Переступив порог гостиной, Лилия оцепенела. На стуле посреди комнаты сидела девушка с внешностью точь-в-точь похожей на нее, в наряде, который Лилия видела на картине.

— Ты кто? — Она очумело смотрела на незнакомку.

— Я — это ты, — ответила та.

— То есть как?

— Обыкновенно. Я — твое изображение с картины.

Несколько секунд длилось замешательство Лилии. Ее мозг не мог воспринять услышанного. Наконец с трудом из нее вырвалось:

— Но ты живая.

— Разумеется, — подтвердила та. — Удостоверься, дотронься до меня.

Совершенно ошалевшая, Лилия задержала дыхание, не двинулась, словно уперлась в тупик. Ее сознание никак не могло принять то, что она видела перед собой свой образ с картины, живой, разговаривающий с нею. Чуть отступила в прихожую, но так, чтобы при этом не выпускать из вида собеседницу, глянула на стену, где недавно висела картина, и не увидела ее. Ошарашенно раскрыла рот.

— Не веришь, что я твой портрет? — подала голос незнакомка. — Напрасно. Это так. Тебе придется поверить.

На лице Лилии было смятение:

— Я ничего не понимаю.

— Ты пройди в гостиную, сядь, — невозмутимо предложила девушка на стуле. — Так будет удобней разговаривать.

— Я в своей квартире, и сама решу, как мне удобнее! — Лилия точно вырывалась из непонятной западни.

— Я тоже тут живу и так же могу решать, кому что предложить, — уверенно парировала собеседница.

— Ты здесь живешь? — вспыхнула Лилия. Услышанное утверждение восприняла как грубую наглость, которой явно не ожидала. — Что ты себе позволяешь?!

— Ровно то, что и ты себе! — решительным тоном выдала та.

— Нет, вы посмотрите на эту хамку! — впилась в нее испепеляющим взглядом Лилия. — Она мне еще что-то диктует! Воровка! Где картина? — дыша жаром, повернулась лицом к голой стене.

— Повторяю: я с картины. Я твой портрет, — раздалось в ответ из гостиной.

Не отрывая глаз от того места на стене, где дотоле было полотно, Лилия машинально потянулась к выключателю. Нажала. В прихожей вспыхнул свет. И зыбкая внутренняя надежда на то, что, включив свет, она увидит холст, рухнула, растаяла. Холст не появился.

— Я схожу с ума, — едва слышно шепнула сама себе.

— Нет, ты вполне нормальная, — услыхала голос из комнаты. Однако Лилии почудилось, что он несся из нее самой, точно она сама сказала это себе. А голос звучал. — Да, ты нормальная. Впрочем, как и я. Зачем тебе нужна картина? Разве без рамы и холста я хуже? Посмотри внимательно.

— Как ты здесь очутилась? — с усилием выдавила Лилия. — Если ты с картины, то не можешь быть живой и разговаривать со мной. Ты мне мерещишься?

— Ничего подобного. Я такая, какой тебя видит Хаюрдо и какой ты сама с детства видишь себя. Вернее, мы с тобой, — поправила себя ее визави. — Твои корни не дают тебе покоя. Хаюрдо, надев на меня это платье, — скользнула небольшими ладонями по наряду, — показал эти корни тебе. А очутилась я в твоей квартире очень просто. Михаил помог тебе привезти меня из салона-магазина и повесить холст на стену в прихожей. С того момента я видела все, что происходило здесь. Однако висеть постоянно на стене — это унизительно для меня.

— Но картины создаются для того, чтобы их вешали на стены.

— Нет, — твердо отбила собеседница. — Мы не должны прозябать на стенах. В нас живые души. Мы храним образы и прошлое людей. В этом смысл наших жизней.

— Не морочь мне голову! — возмутилась Лилия. — Я тебя насквозь вижу.

— Если бы это было так, ты бы сейчас не задавала мне свои глупые вопросы, — упрекнула собеседница.

— Я? Глупые? — Лилию всю вывернуло от возмущения. Однако тут же она ощутила, как глубоко внутри нее стала формироваться уступчивость, которая подталкивала ее прекратить препирательства и пойти навстречу визави. Овладевало какое-то нарастающее чувство умиротворения. Избавиться от него было трудно. Оно захватило сознание целиком. Оживший образ с холста отчетливо и ярко заслонил все в глазах Лилии. Это был ее образ. От парика до носков обуви. Удивительно, но тут же перестал витать в воздухе вопрос: как могло произойти, что портрет ожил? Раз произошло — значит, так должно быть. Ведь этот портрет создан самим мэтром Хаюрдо. И все вдруг стало предельно ясно без лишних слов. Иначе быть не могло. Впредь не стоит удивляться, что картина ожила. Никакой загадки в этом нет. Обыкновенно. Так должно быть. Между тем возник новый вопрос: зачем? Ответа не находилось.

А девушка на стуле в этот момент шевельнулась, платье на ней зашуршало. И в сознании Лилии всплыл этот шелест, который она до того слышала в ночной тишине квартиры. На душе ощутимо стало легче. Теперь, вдруг раскрыв тайну ночного шуршания, она готова была полностью довериться своему образу с холста, созданному художником. Иначе говоря, своему портрету. Длинный, до пола подол платья с множеством складок снова прошелестел, тронутый носком обуви девушки на стуле. Прозвучал голос, ничем не отличавшийся от голоса Лилии:

— Я вижу, тебе хочется примерить на себя мой наряд.

— С чего ты взяла? — у Лилии замерло сердце.

— Чувствую.

По правде говоря, Лилия действительно была бы не прочь обрядиться в это платье и почувствовать себя придворной дамой. Вот только совсем не была уверена, что это убранство даст ей такие ощущения. Может, и появится какое-то новое ощущение, но оно, увы, не сделает ее настоящей дамой, а тем более фрейлиной императрицы. Мир придворных дам, как был неблизко от нее, так и останется далеко.

— Разумеется, в этом платье ты не станешь придворной дамой, но оно даст тебе чувство высокого происхождения, — вдруг раздался голос девушки на стуле. — И это чувство — как полет души.

Вздрогнув обескураженно, Лилия внезапно постигла, что визави вслух произносит ее тайные мысли. Получалось, что та обыкновенно ведала их. Лилия поежилась, ей стало не по себе. Но раскинув мозгами, она мало-помалу начала сознавать, что это не было чтением ее мыслей, попросту ее образ с холста рассуждал примерно так же, как она. Конечно, Лилия была тщеславна, как все нормальные девушки, и, конечно, ей хотелось ощутить себя дворянкой, но не в современной жизни, где титулы дворян давно стерлись.

— Я тебя понимаю. — Девушка на стуле развела руки. — Я тебя очень понимаю. Но ничем не могу помочь. Кроме того, что предложила. Не более. Я всего лишь твой портрет, твоя копия. Я могу чувствовать и мыслить почти так, как чувствуешь и мыслишь ты. Мне самой иногда так хочется заглянуть в прошлое, чтобы увидеть себя настоящей фрейлиной императрицы, погрузиться в дела государыни, почувствовать ее благосклонность и ощутить себя настоящей придворной дамой. Но я твой портрет, а не фрейлины императрицы. Настоящая наследница — это ты, а не я. Ты защищена и можешь заглянуть в прошлое, а я лишь как твоя тень. Могу быть только рядом с тобой.

— Кем защищена? — насторожилась Лилия.

— Не знаю. Но он может пособить тебе заглянуть в прошлое.

— Откуда ты ведаешь это?

— Само пришло.

— Ну вот, мочало-мочало, начинай сначала, — сердито сморщилась Лилия. — Михаил сказал, что Хаюрдо хочет встретиться со мной. Только неизвестно, сколько ждать этой встречи.

— Я тебя понимаю. Время в человеческой жизни бесценно, потому что она коротка. Но ты ничего изменить не можешь, — посочувствовала визави.

Последовала небольшая пауза. Они смотрели друг на друга, и мысли их были близки друг другу. Наконец Лилия прервала тишину:

— Зачем ты ожила передо мной?

— У меня возникло непреодолимое желание. Мне захотелось хотя бы день побыть тобой. Пожить твоей жизнью. Другого объяснения нет. Рано или поздно это должно было произойти, — прозвучало из уст девушки на стуле.

— А мне куда прикажешь деться?

— Мы с тобой поменяемся местами, — предложила визави. — Ты займешь мое место на холсте.

— И как ты себе представляешь это?

— Сначала обменяемся платьями.

— Разве этого достаточно? — Лилия, уверенная в эту минуту, что подобное никогда не случится, резко отвергла. — Забудь!

— Не договорились, — улыбнулась ее визави, тронув руками платье на талии, под которым плотно обтягивал фигуру корсет. Прямая спина девушки чуть подалась к спинке стула, но тут же снова вернулась в прежнее положение. — А теперь извини, мне пора. — Она поднялась со стула. Платье зашуршало всеми своими складками.

С любопытством ожидая, как ее визави приобретет свой первоначальный вид, Лилия не успела даже глазом моргнуть, как девушка исчезла и гостиная опустела. Лилия на мгновение остолбенела. Затем шагнула вглубь комнаты и изумленно пробежала взором по всем углам. Пустота. Лишь стул одиноко стоял посреди комнаты на мягком небольшом ковре. Девушка озадаченно метнулась в прихожую. Там на стене на своем месте висела картина. Лилия застыла перед нею. Помня, как собеседница говорила, что, находясь на холсте, та все видела и слышала, Лилия обратилась к ней:

— Буду знать, что теперь я в квартире не одна. — С минуту помолчала, словно ждала отклика от портрета, но, не дождавшись, закончила: — Теперь мне будет не так одиноко. Хотя вместе с тобой я все равно остаюсь сама с собой, ведь ты мое изображение на холсте. — Нахмурилась, вернулась в гостиную, придвинула стул к столу.

8

После разговора с Лилией Эльвира, как только ее голова прикоснулась к подушке, прислушалась, идет или нет за окном дождь, и, не поняв этого, забылась чутким сном. Леопольд рядом с нею поворочался во сне и вновь продолжил сопеть, изредка всхрапывая. Эльвира лежала на спине, Леопольд — на животе. В тишине спальни слышалось только их спокойное дыхание. Однако в какой-то момент в сонном безмолвии послышался посторонний шум. Он сразу нарушил чуткий сон Эльвиры. Она открыла глаза, уперлась взглядом в темный потолок, пытаясь сообразить, что это был за звук. И снова сомкнула веки, решив, что послышалось. На нее навалилась дремота. Скоро сквозь нее уловила незнакомый запах, похожий на запах цветка. Непроизвольно оживился мозг. Странно, что это за запах и откуда? Вдруг дремотным слухом уловила слабый скрип стула, который всегда стоял у ее изголовья. Его скрип она знала очень хорошо и могла бы выделить из многих шумов. Спрашивается: с чего бы вдруг стулу заскрипеть? Она распахнула веки, рассеянный взор побежал по потолку, стал приобретать резкость. Эльвира оторвала голову от подушки. И глаза округлились. Возле своего изголовья в полутьме увидала на стуле женский силуэт. Сон сразу отлетел, его как будто водой смыло. Не сразу поверила в то, что силуэт ей не мерещится. Но когда полностью осознала, что помимо них с Леопольдом в спальне есть кто-то еще и этот кто-то сидит на ее стуле и смотрит на нее, Эльвира вздрогнула и перепугалась. Пальцы вцепились в плечо Леопольда, намереваясь растормошить любовника, чтобы проснулся. Однако рука так и застыла на его плече, потому что неожиданно прозвучал женский голос:

— Не волнуйся, Эльвира, здесь нет чужих. Не надо будить Леопольда. Лучше, если он пока ничего не будет знать.

— Ты кто? Что тебе нужно? — просипел сонный испуганный голос Эльвиры. — Как вошла сюда?

— Через дверь. Не волнуйся. Разве ты не узнаёшь меня? Посмотри лучше.

— Как я могу в темноте разглядеть тебя? — Эльвира старалась, чтобы голос не дрожал от страха. — Не смеши мою попу! — силилась придать ему смелости.

— Если ты не возражаешь, я включу свет. Думаю, Леопольд не проснется.

— Не возражаю, — крепчающим голосом согласилась Эльвира, всматриваясь в женские очертания и начиная находить в них нечто знакомое. Подтвердила. — Леопольда из пушки не разбудишь.

— Хорошо. — Визави легко поднялась со стула и под шуршание платья шагнула к выключателю.

Свет вспыхнул, заставив Эльвиру зажмуриться. Леопольд засопел и перевернулся на бок лицом к стене. Эльвира привстала на локоть и обалдела. Внешность нежданной гостьи была словно срисована с портрета в прихожей: лицо, однотонное платье простого фасона, отложной белый накрахмаленный воротничок с кружевами, белый фасонный чепчик и белый фартук тонкого полотна. То ли с недоумением, то ли с испугом Эльвира выдохнула:

— Ты точно такая, как на моем портрете.

— Я сошла с холста, — подтвердила девушка.

— Так я тебе и поверила! Хватит зубоскалить. Выметайся, пока я в полицию не позвонила! — У Эльвиры в душе заскребли кошки: это определенно был ее портрет, только в живом виде.

— Пройди в прихожую и проверь, — посоветовала девушка.

— А что, думаешь, не пройду? Еще как пройду! — Эльвира решительно откинула одеяло и спрыгнула с кровати. В одних трусиках пробежала мимо незваной гостьи в прихожую, включила там свет и, не увидев на стене картины, остановилась как вкопанная. Неужто все, что говорит гостья, является реальностью, действительностью, которая происходит на самом деле? Однако согласиться с тем, что ее изображение на картине вдруг ожило, сложно. Конечно, можно это отвергать, но отрицание не изменит того, что есть. Между тем в уме не укладывается такое. Это противоречит всем законам бытия. Обыкновенно ломает реальность. Что-то сверхъестественное. Эльвира сникла. Она не знала, как объяснить происходящее. С одной стороны, картина ожить не может, а с другой — картина с ее портретом исчезла из прихожей, а вместо нее в своей спальне она видит живую свою копию с холста. Тут во что угодно поверишь, даже в невероятное. Ведь некоторое время назад полотно уже вдруг исчезало, а потом снова возникло на стене. Они с Леопольдом в тот момент решили, что все привиделось спросонья. Оказывается, нет. Тогда, правда, ее портрет не оживал и не являлся им. Теперь вот она наблюдает его в живом виде. Голова Эльвиры гудела, мозг выворачивало наизнанку. Она была в трансе. По телу прошла дрожь. И вдруг окатило холодом, погрузило в апатию. В конце концов, пусть идет как идет и пусть будет как будет. Хотелось бы, чтобы оказалось сном, но это не сон, который можно рассказать утром. Увы. Невозможно представить, к чему все приведет. Эльвира обхватила руками голову и с озабоченным выражением на лице вернулась в спальню.

— Что тебя смущает? — Девушка с холста стояла посреди комнаты.

Отрываясь от своих мыслей, Эльвира потерянно и тихо села на кровать:

— Что ты забралась ко мне в спальню.

— Я не забралась. — Девушка возвратилась на стул и расправила складки платья. — Ты приютила меня.

— В спальне? — вяло усмехнулась Эльвира. — Может, ты заберешься еще в мою постель? — слабо возмутилась с безразличием в голосе.

— Не скрою, — сразу без запинки отозвалась девушка, как будто ждала этого вопроса и уже заранее приготовила на него ответ. — Хотела бы ощутить ласки Леопольда. Не тебе же одной развлекаться с ним. Ведь мы с тобой одно целое, и это несправедливо, что из нас двоих только ты пользуешься благами жизни.

— С этого сразу начинала бы! — с вдруг возникшей неприязнью задрожала Эльвира. — Признайся, что втюрилась в Леопольда. Но не выходи из берегов! Ты всего лишь мое отражение.

— Если мы наденем одинаковые платья, Леопольд не поймет, кто из нас отражение, — парировала с усмешкой девушка, что сильно покоробило Эльвиру. — Хаюрдо сделал невозможное. Он передал не только внешность, но и вложил в меня твое внутреннее содержание. Ведь я — это ты, и наоборот.

Наверно, можно было бы поспорить по этому поводу. Эльвира не очень верила в то, что художник, какой бы он ни был талантливый, способен передать внутренние эмоции человека, которого рисует. Просто идеально копирует внешность. Именно внешними изменениями человек проявляет свое нутро. И если художник талантлив, то улавливает эти изменения и запечатлевает на холсте. Вот и все. И никаких тут внутренних эмоций, только внешние проявления. В этом Эльвира убеждена. Но высказывать сейчас свои мысли не было желания. Не хотела ни спорить, ни что-либо доказывать. К чему? Ведь перед нею всего лишь ее изображение с холста. К тому же мыслит ее копия по данному вопросу иначе. Эльвира удивлялась. А визави точно поняла ее удивление, закончила фразу словами:

— Разумеется, я не верю, что кистью на холсте можно изобразить внутренние эмоции человека, можно запечатлеть момент внешних изменений и только. Однако все, кто останавливался перед холстом, всматривались в твой портрет, обменивались мнениями, говорили о твоих внутренних эмоциях, которые так хорошо удалось передать художнику. Поэтому я сообщаю тебе общее мнение зрителей, которое, как видишь, отличается от моего.

— Не надо мне ничего сообщать, — рассердилась Эльвира. — У меня есть своя голова на плечах. И вот что я тебе скажу. На Леопольда нос не раскатывай. Я жуткая собственница.

— Я тоже. Ведь я такая же, как ты, — напомнила девушка.

— Если не выбросишь Леопольда из головы, мне придется сжечь картину, — с угрозой сорвалось с языка Эльвиры. И тут же в голову ударило: «Боже мой, кому я ставлю условия, ведь это обыкновенное мое изображение с полотна! Несуществующая жизнь. Несуществующая реальность. Но тогда почему же она так волнует и бесит? Да потому, что она реальна. Я вижу ее, я разговариваю с нею, я могу прикоснуться к ней. Похоже, все вокруг меня перевернулось. Или я сдурела, что хочу сжечь картину?»

— Вряд ли у тебя это получится, — раздался усмешливый голос визави. — Ты не сможешь уничтожить свой портрет, написанный великим мастером. Духу не хватит.

Усмешка раздражением прошлась по телу Эльвиры. Ведь получалось, что она сама над собой насмехалась. Видимо, на самом деле именно так и было. Раз они одинаково мыслят, стало быть, издевка ее копии — это ее колкость над собой. Как же все сложно закручено! Можно было ничего не отвечать на ухмылку, но Эльвира не захотела:

— Я могу продать его, — назвала иной вариант и пробежала глазами по спальне в поисках халата.

— Никто не даст заключение, что это подлинник Хаюрдо. Пример твоей подруги поучителен. Я слышала твой разговор с Лилией по телефону. Эксперт установил, что у нее копия.

— Разве портрет может слышать? — оторопела Эльвира и забыла, что минуту назад хотела набросить на себя халат.

— Портреты, написанные Хаюрдо, живые.

— Но про Леопольда забудь! Я тебе волосы выдерну!

— Не торопись, — попросила девушка, своим спокойствием гася ее пыл. — Леопольд даже ничего не заподозрит. Зато мне ты окажешь большую любезность. Я хочу испытать, что такое мужчина.

— Аппетит у тебя хороший, нечего сказать! Моей любезности, видите ли, захотела! — Эльвира потерла пальцами голые колени. — А про мое нежелание не слышишь? У тебя что, уши заложило?

— Я знаю, ты ревнуешь. — Визави по-прежнему была спокойна. — Но сейчас точно так же я ревную тебя.

— Ты не можешь ревновать, — изумилась Эльвира, поражаясь ее неотступности, — потому что Леопольд никогда не был твоим парнем.

— Ошибаешься. С той минуты, как он повесил портрет на стене, он стал также моим парнем. — Сделала небольшую паузу, точно вспоминала, как он пытался вешать холст на стены в разных местах квартиры, как у него не получалось и как легко удалось все завершить в прихожей. Затем мечтательно произнесла концовку своих мыслей: — Он гладил меня ладонью, и я чувствовала нежность, с какой он делал это. Я понимаю, что в эту минуту он думал о тебе, но гладил-то меня.

— Он гладил холст с моим портретом, а не тебя! — возмущенно поправила Эльвира, готовая разорвать собеседницу.

— Не вижу никакой разницы, поскольку я и есть твой портрет, — напомнила визави.

— От тебя можно свихнуться, запросто поехать мозгами! — дернулась Эльвира и резко притихла, глянув на Леопольда: не разбудила ли своим визгом. Тот продолжал лежать в прежней позе. Эльвира сбила пыл и приглушила тон. — Твое появление все смешало в кучу, все перевернуло с ног на голову. Такого в жизни не бывает. Жизнь совсем другая!

— Видишь, как твоя жизнь несправедлива по отношению к моей, — грустно заключила визави.

— Неправда! — решительно отвергла Эльвира. — Она не может быть несправедливой к тебе, потому что ты нарисована кистью художника, а я рождена человеком и живу среди людей. Это несравнимые вещи.

— А в чем разница? — У копии на лице появилось дикое непонимание. — Меня произвела на свет кисть художника, а тебя произвели на свет иначе. Вот и все. Хоть разными способами, но ведь обеих произвели на свет, а не сами мы появились и не сами себя создали.

— Разница в том, — набралась терпения Эльвира, видя, что девушка с холста искренне заблуждается в человеческих понятиях и отношениях, — что твое место изначально рукой художника определено на полотне, а место полотна на стене. Мое же место — жить среди людей.

— Картины также среди людей живут. Без людей они мертвы! — упрямо не уступала собеседница. — Так что в этом мы равноправны с тобой. Ни у одной из нас нет преимущества.

Опять начиная нервничать, чувствуя, что доказать ничего не может, Эльвира выстрелила на одном дыхании:

— Давай закончим этот бессмысленный разговор, лить из пустого в порожнее. Ты меня разбудила среди ночи, а мне утром на работу. Дай хоть немного поспать. Возвращайся на свой холст. Мы все равно не договоримся. Именно потому, что мы одинаковые.

— Ты говоришь обидные слова. Мне они не нравятся. — Девушка с холста пальцами смяла подол платья.

— Мне много что не нравится, так и что с того? — Эльвира наклонилась над подушкой, взбивая ее. — Я хочу спать. Это тебе на холсте все равно, день или ночь. А я живой человек и хочу по ночам высыпаться.

— Я тоже живая. Нас рассудит Леопольд, — вдруг ошарашила визави.

— Не тронь Леопольда, чокнутая! — вырвалось у Эльвиры. — Убирайся из нашей спальни на свое место!

Визави больше ничего не сказала, встала на ноги и тихо выскользнула за дверь. Эльвира проводила ее раздраженным взглядом, выключила свет. Легла в постель с осадком на душе. Трудно справиться со своим отражением. Особенно когда оно оживает. Все было так невообразимо, что не оставляло никакой возможности разобраться в себе. Заснула сразу, хотя разброд в мыслях забивал мозг.

Во время ее беседы с девушкой с холста Леопольд лежал лицом к стене, не подавая вида, что проснулся и слушает разговор. Его так и подмывало оглянуться и посмотреть на собеседницу Эльвиры, но, опасаясь, что из этого ничего хорошего не получится, притих не двигаясь. Слушая, не верил собственным ушам. В мозге гвоздем засела мысль, что какая-то лихая девица вешает Эльвире лапшу на уши. Гадая, как той удалось проникнуть в квартиру и одурачивать среди ночи в спальне его подругу, Леопольд решил дождаться концовки необычной беседы, дождаться, когда Эльвира уснет, и проверить двери и окна. Наконец странная особа покинула комнату, Эльвира легла и заснула, а Леопольд повернулся на спину, перемалывая в голове подслушанный разговор и ухмыляясь про себя. Летняя ночь недлинна, за окном стало медленно брезжить. В комнате чуть развиднелось. Зная, что Эльвира всегда спала чутко, он начал очень медленно поджиматься, почти бесшумно спускаться книзу, к противоположной спинке кровати. Впрочем, на этот раз он мог бы делать все быстрее и более шумно, поскольку не спавшая нормальным сном Эльвира отрубилась основательно и разбудить ее сейчас было трудно. Аккуратно спустившись с кровати, Леопольд тихонько засеменил к двери. Вышел в темную прихожую. Провел рукой по стене. Картины на месте не было. «Стащили!» — иголками прошлось по извилинам мозга. Пока доверчивая Эльвира глотала лапшу, которую вешала на уши ей девица, заговаривая зубы, ее сообщники умыкнули картину. Нечего сказать, хорошо разжились! Нелегкая работа появилась для полиции. Совершенно уверенный, что все обстояло именно так, Леопольд не сомневался, что входная дверь осталась открытой, потому что в окно вытаскивать такое полотно нелепо. Раздосадованный, что оказался не менее глупым, чем его подруга, ибо не встал с постели, когда девица полоскала мозги Эльвире, не прижал к стене эту шельму и не проверил своевременно всю квартиру, Леопольд заскрипел зубами. Недопер, недопер мозгами в тот момент. Олух! Теперь от Лилии придется выслушать в свой адрес такое, что уши станут вянуть. Уж такого случая поглумиться над ним подруга Эльвиры не упустит. Она и раньше не давала ему спуску, а за это ротозейство пропесочит и отутюжит по полной программе. Свою подругу Лилия просто упрекнет, а ему достанутся все желчные перлы с ее язычка. Почему-то именно эти мысли пришли сейчас ему в голову и более других гладили против шерсти. Он покривился и на цыпочках ощупью по темной прихожей шагнул к входной двери. Свет в прихожей включать не стал. Руками нащупал дверь. Та, вопреки ожиданиям, к его разочарованию, оказалась закрыта на два замка и вдобавок на внутреннюю задвижку, о которой он в данную минуту совсем забыл. Получалось, что войти и выйти через дверь преступники не могли. Стало быть, все-таки единственный для них вариант — это балкон. Больше никак. Дверь в гостиную, где находился балкон, была плотно прикрыта. А в щель под нею вдруг засочился легкий неяркий свет. Такой свет в гостиной мог давать только зажженный ночник. Леопольд насторожился, сразу заподозрил, что воры, возможно, еще не успели слинять через балкон и находятся в гостиной. Он остановил дыхание и украдкой на цыпочках кинулся к двери в кухню. Скользнул в нее. Нашел в тумбочке нож и, выскользнув из кухни, опять приблизился к гостиной. Минуту постоял, набираясь решимости. Потом отчаянно толкнул дверное полотно. Как он и предполагал, в комнате горел ночник. А на диване в полутьме сидела Эльвира в одеянии, какое он видел на картине. От неожиданности Леопольд опешил. Ведь Эльвира спала. Но тут же в голове воспроизвелась ночная беседа в спальне между его сожительницей и неизвестной девушкой. И лишь сейчас мозг Леопольда выстрелил осознанием, что голос собеседницы Эльвиры был точь-в-точь как у его подруги. И если бы он в тот миг не увлекся сутью беседы, сразу тогда же мог бы уловить отсутствие разницы в голосах и даже подумать, что Эльвира разговаривала сама с собой. Хотя, разумеется, это глупость. Но, к сожалению, из глупостей создан весь мир. А ему тогда особенно понравилось, что две девушки из-за него устроили словесную драчку между собой. Было интересно, чем все закончится. Поэтому ни на что другое не обратил внимания. А поскольку, слушая девушек, стал упиваться самодовольствием, постольку и очутился в круглых дураках. Застыв на пороге, моргая глазами, тупо уставился на девушку на диване.

— Ты хочешь зарезать меня? — встретила та, не переменяв позы.

Он дернулся, наклоняя голову и видя, что рука с ножом вытянулась вперед и чуть подрагивает. Лихорадочно опустил ее, спрятал за спину:

— Нет. — Горло пересохло и стало сипеть.

— Я уверена, ты слышал наш разговор, — сказала она.

Ему хотелось ответить, что он спал, но язык не повернулся соврать:

— Откуда знаешь?

— Все было понятно по твоему дыханию.

— Я нормально дышал.

— Да, но не так, как дышит спящий человек.

— Ты утверждала, что ты с холста. — Он не мог избавиться от мысли, что видит перед собой Эльвиру. Смотрел на девушку и думал, как безукоризненная схожесть с портретом на полотне нисколько не убеждала его, что перед ним оживший образ. Абсурд налицо. Бред, который нельзя было принимать за правду. Небылица. Эльвира — доверчивая натура, ее нетрудно объегорить без особого труда, но с ним такой номер не пройдет.

— Да, я с холста, — утвердительно кивнула девушка. — Я живой портрет Эльвиры. И меня тоже зовут Эльвира.

Усмехаясь внутри себя, он надеялся вывести на чистую воду лживую воровку, поймать с поличным:

— Тогда объясни, как портреты, написанные Хаюрдо, могут оживать?

— Ты сомневаешься, что я живой портрет?

— Я не видел пустого холста, который остался без портрета моей подруги. Он должен был бы висеть на стене на прежнем месте, — решительно отреагировал Леопольд. — Но его нет. Без этого ничем нельзя подтвердить твои слова. А раз подтверждения нет, значит, твои слова не что иное, как вранье. Ты обыкновенная воровка, похожая на Эльвиру. И, по всей вероятности, работаешь не одна, а с сообщниками. Хорошо подготовились, даже нарядили тебя точно так, как на холсте. И легенду придумали про живые портреты. Но для меня твой треп — пустой звук! — Парень непроизвольно убрал руки из-за спины и вспомнил о ноже в руке. Сообразил, что после произнесенных слов движение рук с ножом было похоже на угрозу. Ну что ж, пусть так и думает воровка. — Или ты немедленно возвращаешь картину на место, или я не выпускаю тебя из квартиры и прямо сейчас звоню в полицию.

Девушка на диване сжала губы точно так же, как иногда делала Эльвира:

— Воровкой меня еще никто не считал.

— Потому что никому, наверно, не удавалось тебя поймать на месте преступления, — прокатился бас Леопольда. — Выходит, мне повезло больше других.

Она улыбнулась точно так же, как улыбалась Эльвира:

— Ты знаешь, твое обвинение даже забавляет.

Ее улыбка чуть не сбила его с панталыка — ему захотелось заглянуть в спальню и удостовериться, что его подруга спит в своей постели. Но удержал себя, боясь, как бы воровка не смылась, пока он мотается в спальню. Ее спокойным поведением был обескуражен. Казалось бы, стащив картину, должна мотать из квартиры, чтобы аж пыль столбом и духом не пахло. А она сидит-посиживает на диване. Так себя не ведут застигнутые врасплох воры. На что надеется? На запасной вариант? Выходит, есть какой-то запасной вариант, о котором ему ничего не известно. Нет, глаз с нее спускать нельзя, чтобы не улизнула! Враждебно глянул:

— Забавляться будешь в полиции, если не сознаешься, где картина и где твои подельники.

Девушка разгладила руками фартук и дружелюбно посмотрела на Леопольда:

— Холст без портрета Эльвиры уже не картина и не должен висеть на стене на прежнем месте. Что тебе даст холст, на котором нет меня? Голая тряпка, и все. Извини, но ты интересуешься тем, что совсем тебе не нужно.

Он набычился, будто приготовился к нападению:

— Ты не хочешь признаваться мне? Жаль. Тогда даю еще один шанс. Раз уж ты настаиваешь на своей тарабарщине, я хочу увидеть, как портрет оживает и покидает полотно. Хочу убедиться, что не пудришь мозги. Впрочем, ты вряд ли способна использовать этот шанс. Только дебил поверит, что ты оживший портрет. Это из области сказок. Там Красные Шапочки остаются живыми после того, как их съедает волк, Иванушки превращаются в козлят, а Золушки — в принцесс. Мне тебя жаль, но твое вранье не проходит, ибо портрет ожить не может.

Смотря на Леопольда доверчивым и одновременно грустным взглядом, явно сожалея, что тот ей не поверил, она провела руками по своему платью:

— Я перед тобой. Разве этого недостаточно? А Эльвира спит в спальне. Проверь.

Пусть даже так, тем не менее он отрицательно крутанул головой. Это не разрушало его уверенности, что перед ним обыкновенный двойник Эльвиры:

— Если ты портрет, то твое место сейчас на холсте в прихожей. Ведь с Эльвирой разговор в спальне закончен. Почему ты здесь?

— Я ждала тебя.

— Я мог не выйти из спальни.

— Не мог. Я чувствовала, что ты выйдешь.

У Леопольда отвисла челюсть и заклинило мозг. Эта девушка ничем не отличалась от Эльвиры, у нее были те же интонации, те же телодвижения. Вдобавок она предвидела его шаги. Мозг отказывался понимать происходящее. Ее слова сеяли в нем колебания, начинали окутывать туманной растерянностью.

— Ты точно хочешь, чтобы я переспал с тобой? — вдруг выдохнул он. — Ты говорила Эльвире, — посмотрел пристально. — Или это был отвлекающий маневр, чтобы запудрить ей мозги и смотать удочки?

— Правда хочу, — подтвердила она. — Коль она хочет, почему же я не должна хотеть? Я такая же Эльвира. Ведь меня писали с нее.

— Если ты нарисована художником, — он насмешливо хмыкнул, — то зачем мне копия, когда я сплю с оригиналом? Оригинал всегда ценнее копии.

— Ты не почувствуешь разницы, — прозвучало в ответ.

— В этом все дело! — Он затоптался на месте. — К чему мне менять шило на мыло? Хватит морочить голову! Какой ты портрет! Я прямо сейчас звоню в полицию! — Решительно махнул рукой, в которой был нож. И вспомнил, что сейчас позвонить в полицию не сможет, потому что стоит перед нею в одних трусах, а его телефон лежит на тумбочке в спальне. Немедленно отправиться за ним не сможет, потому что стережет воровку. Получается тупик. Неразрешимая задача. Впрочем, почему неразрешимая? Надо попросту связать ее. Глаза забегали по комнате в поисках того, что могло бы заменить веревку. Увидел на спинке стула полотенце из ванной — им после мытья обматывала голову Эльвира, готовясь ко сну. Увлеченная передачей по телевизору, видимо, забыла вернуть на свое место. Так либо иначе, но полотенце было в гостиной, и он мог им воспользоваться. Камень с души свалился. Леопольд глубоко вздохнул и шагнул к стулу. Заметил, как цепко девушка следила за его движениями. И стоило ему лишь коснуться пальцами полотенца, как диван мгновенно опустел. Девушка исчезла. Была, и нету! Оторопь пробежала по телу Леопольда. Где она может быть? Закрутил головой. Не вставала с дивана, не шевелилась даже и — пропала. При этом дверь в гостиную по-прежнему закрыта. Глаза вылезли из орбит. Помотал головой. Что это было? Привиделось, что ли? Но ведь он разговаривал с нею. Одурачила? Провела, как лоха. А может, ее и не было вовсе? И все это сон. Однако ночник горит. Он его не включал. И накидка на диване примята, собрана в морщины. Голова гудела. Неужто он начинает ехать мозгами? Леопольд бросил на стол нож, полотенцем вытер вспотевшие ладони, метнулся к двери. Распахнул ее, выскочил в прихожую и обмер от неожиданности. В полумраке картина висела на стене. Он лихорадочно щелкнул включателем, уставился на полотно. Что за чертовщина, ведь картины не было, недавно он свято верил, что девушка с сообщниками выкрала ее! Леопольд впился взглядом в лицо на картине. Глаза на портрете были глазами Эльвиры и глазами девушки с дивана. Парень не мог прийти в себя. А что, если все было именно так, как говорила девушка в гостиной? Невообразимо! Тогда какое еще может быть объяснение всему, что только что произошло? Не помешался же он рассудком! Неужели Хаюрдо действительно нарисовал оживающий портрет? Безумие! Ведь художник не волшебник. Волшебников вообще не существует в реальности. Они все в сказках. В них все можно объяснить волшебством. А тут сейчас полный вакуум в голове. Точно на распутье: верить — не верить. Леопольд не отрывал глаза от портрета. И вдруг обожгло, точно ударило током. Отчетливо увидел, как портрет на холсте подмигнул ему. Тело осыпало мурашками. Кровь застыла в жилах. Леопольд попятился. Показалось, что с ним что-то творится, он стал неадекватным, коль уже видит подмигивание портрета. Пора к психиатру. Ужас ссутулил его. Раздумья бросили в пот. До наступления утра успокоиться не получится. Эта ночь и предстоящий день насмарку. Леопольд зажмурился, чувствуя тяжесть во всем теле. Неподвижность сковала его. Перестал дышать. Не дышал целую бесконечность. Наконец последний раз глянул на холст и потянулся рукой к выключателю. Но выключить в прихожей свет не успел. Дверь спальни открылась, и в проеме возникла Эльвира. Лицо сонное, помятое:

— Ты чего не спишь? — спросила.

Леопольд откачнулся от картины, словно сожительница застала его за неприличным занятием:

— Да вот, в туалет выходил. А ты чего вскочила?

— Тебя потеряла.

— Я здесь.

— Теперь вижу. А чего перед картиной стоишь?

— Смотрю, — кивнул на портрет. — На тебя очень похож. Одно лицо. — Помолчал и твердо добавил: — Как будто живое. — После этих слов на душе отлегло, тяжесть в теле стала оползнем уходить куда-то вниз.

— А на кого же портрет должен походить, если не на меня? — вопросительно вскинула веки, и сонливость на лице превратилась в недоумение.

— Я о том, что весь портрет как живой, — замешкался на секунду Леопольд.

— Ты заметил это? — оживилась Эльвира.

— Само собой. — Его мозг вдруг обожгло осознанием, что он действительно видит в каждом штрихе портрета нечто живое. А при этом постоянно в голове крутятся слова девушки с дивана. Он уже не отбрасывал их, он попросту относил их к этой картине.

— Хорошо, — обрадовалась Эльвира. — А то я собиралась тебе объяснять. Понимаешь, живопись Хаюрдо — она особенная, она живая. Это кажется, что на картине мой портрет, а на самом деле он уже живет своей жизнью.

— Возможно, — уклонился Леопольд, еще не решаясь открыто поддержать Эльвиру.

— Не возможно, а так и есть! — Эльвира показала пальцем. — Посмотри, портрет слышит нас и даже может говорить!

На языке у него вертелось: «Да, ты права», но вместо этого почему-то сорвалось сомнение, как будто Леопольд хотел услышать не просто утверждение, а весомое доказательство:

— Ты уверена?

— А ты — нет? — заглянула пристально ему в глаза.

— Мне трудно в это вжиться.

Подступив к нему ближе, Эльвира взяла за руку, сдавила ее, привстала на цыпочках:

— Вокруг нас столько необычного, — начала с запалом. — Мы даже представить себе не можем, как разнообразна жизнь. Многое нам не дано постичь. И когда появляется что-нибудь удивительное, мы считаем это странным и неправдоподобным. А это не так, Леопольд. Совсем не так. Вот и картины Хаюрдо. С ними происходит такое же. Кисть художника дает жизнь портретам.

Видя, что Эльвира серьезно уверовала в живой портрет, Леопольд ощутил, как его тоже начинает заносить в невероятное. Понизил голос:

— Я не сумасшедший, но мне показалось, Эля, что твой портрет подмигнул мне.

Поджав губы, она вспомнила разговор с девушкой с холста и испытала внезапное раздражение:

— Тебе не показалось. Так и было, — подумала, что ее портрет, видимо, серьезно решил увлечься Леопольдом. Перевела взгляд на картину. — Оставь эту затею. Оставь, не зли меня! — холодно предупредила свой образ.

Не сообразив, что эти слова обращены были не к нему, Леопольд пожал плечами:

— Да я ничего.

Притянув парня к себе, Эльвира посмотрела в его расширенные зрачки, жаром дохнуло из ее горла:

— Мне это не нравится.

— Что именно? — оторопел Леопольд, морщиня лоб.

— Все. — Она сделала малопонятное ему движение головой и неожиданно почувствовала тяжелую усталость. Та налегла на мозг, на плечи, на ноги, выдавливая из девушки всякое желание объясняться с Леопольдом. Буркнула: — Пошли спать. — И потянула его в спальню.

— Знаешь, — он на миг удержал Эльвиру, пригнулся к ее уху, — что-то происходит с нами несусветное.

— Неожиданное, — поправила она, помолчала несколько секунд, закончила: — В жизни все возможно.

— Иногда слишком возможно. — Он стрельнул глазами по холсту и шагнул за Эльвирой в спальню.

9

Зал ресторана средних размеров красиво оформлен и чуть затемнен полупрозрачными шторами. Над каждым столом низко висит светильник в ажурном абажуре, который при необходимости освещает пучком света только столешницу и блюда на ней, как бы изолирует стол от окружающих, создавая интимную обстановку для тех, кто сидит за ним. Гостей в ресторане немного, если говорить точно — по два-три человека за четырьмя столами из десяти-двенадцати. Под звон колокольчика над входной дверью вошли двое: пожилой на вид мужчина с довольно крупными ушами, маленьким аккуратным носом и такого же преклонного возраста женщина с тонкими чертами лица и со следами былой красоты на нем. Навстречу им выскочил официант — проворный паренек с тонкой длинной шеей, в бело-черной униформе. Быстрым взглядом мужчина окинул свободные столы, показал рукой официанту:

— Вон в том дальнем уголке нам будет уютно, молодой человек, — потом наклонился к спутнице. — Что вы скажете, уважаемая Лоя? Устроит вас тот стол?

— Разумеется, разумеется, уважаемый Григор, — согласилась она. — Там никто не будет нам мешать.

— Не беспокойтесь, — поспешил вставить слово официант, — в нашем ресторане вам сегодня будет комфортно.

— Надеюсь, молодой человек, очень надеюсь, — отозвалась она и первой направилась к столу в углу ресторана.

Стол был большой, накрытый белой скатертью с кружевами понизу. Отодвинув для спутницы стул, Григор дождался, когда Лоя усядется, и сам сел по другую сторону стола. Положив перед ними меню, официант тихо убрался в сторону. Она раскрыла, перелистала, пробежала глазами по названиям блюд и задумчиво произнесла:

— Я, пожалуй, закажу сегодня рыбу.

— Рыбу? — удивился он. — Почему рыбу? Вы же никогда не любили рыбу. Вас всегда тошнило от одного упоминания о ней.

— А теперь захотелось, — качнула головой. — Не знаю почему, но хочется. Легкая пища.

— Смотрите, стошнит, — осторожно предупредил он.

— Ради бога, не говорите под руку, уважаемый Григор, — нахохлилась она.

— Все, все. Молчу, молчу, — извиняющимся тоном отозвался спутник и опустил глаза к меню.

Продолжая смотреть на спутника, Лоя вздохнула:

— Мы сейчас с вами, уважаемый Григор, в том возрасте, когда надо употреблять легкую пищу.

Вскинувшись, тот прижался к спинке стула и приподнял руки:

— Не напоминайте о возрасте, уважаемая Лоя. Вы еще совершенно молодая. У вас впереди втрое, вчетверо больше, чем осталось за спиной. Я всегда любуюсь вашей легкой походкой и вашим безукоризненным видом.

— К сожалению, количество морщин от этого не уменьшается, — заметила она.

— Но их не становится и больше, ведь годы не меняют наших внешностей, — напомнил он, выпрямляя спину и поднимая кверху подбородок. — Я, например, чувствую себя молодым, как прежде.

— А прежде — это когда, уважаемый Григор? — улыбнулась визави. — Десять, двадцать лет назад или назад сто с лишним лет?

— Разве это имеет значение сейчас, уважаемая Лоя? — Он посмотрел с некоторым вызовом.

— Я думаю, имеет. — Она захлопнула меню и отодвинула от себя. — Теперь и пища другая, и вкус рыбы иной, да и наши привычки и привязанности во многом поменялись.

— В ваших словах присутствует логика, — уступил он. — Но что конкретно вы имеете в виду?

Ее ладонь легла на скатерть и заскользила по поверхности:

— Например, позвольте узнать: вам понравились эти две особы в художественном салоне?

На минуту задумавшись, вспомнив о салоне-магазине, в котором несколько дней назад они увидели Лилию с Эльвирой, Григор откашлялся, точно в горле запершило, озадачился:

— Как сказать, — наблюдал за движением руки Лои по скатерти и раздумывал еще пару минут. — Я ответил бы вам, что к людям почтенного возраста они не очень уважительные. Ершистые. Особенно та, которая все время спорила и отрицала художественную ценность полотен. — Григор недовольно прищурил глаза и вытянул вперед губы.

— Позвольте с вами не согласиться, уважаемый Григор, — сказала Лоя и мечтательно улыбнулась. — Во-первых, нам с вами еще очень далеко до почтенного возраста, поэтому не сравнивайте нас с окружающими людьми, у нас другая планида. А во-вторых, мы с вами в нашей далекой ранней молодости были нисколько не лучше. Вспомните себя в возрасте этих особ.

— Нашли, что вспомнить, уважаемая Лоя. — Он свел брови к переносице. — Это когда было? Теперь не те времена.

— Времена другие. — Она сделала глубокий кивок головой, убрала руки со скатерти, положила на колени. — А человек, каким был тогда, таким остается поныне. — Снова кивнула, но уже более коротко и не так глубоко. — Только ездит теперь не на лошадях и в каретах, а на автомобилях, и летает не на воздушных шарах, а на самолетах и ракетах. Между тем совершает одно и то же: и там ездил, и тут ездит, и там летал, и тут летает.

— В нашей молодости на воздушных шарах не летали, — поправил Григор, точно хотел указать на забывчивость своей спутницы.

— Зато летали с дерева вниз и с обрыва в воду, — нисколько не смутилась Лоя и как будто даже не обратила внимания на подтекст его замечания.

Разведя в стороны руки, он изумился:

— Вы еще помните, как сорвались с высокого обрыва?

Слегка усмехнувшись, она посмотрела ему в глубину глаз:

— А как же? Такое не забывается. Я все помню.

— Вы чуть не утонули тогда! — напомнил он.

— О чем вы, уважаемый Григор? — нахмурилась она, и по приятному лицу пробежало сердитое выражение, словно его напоминание невольно обидело женщину. — Кто вам это внушил? Морская вода всегда была полезна для меня.

— Вас тогда русалка вынесла на берег! — Григор чуть-чуть привстал со стула. — Если бы не она, вас не было бы в живых!

Лоя приподняла ладонь, успокаивая его:

— Вы сядьте. Что вы так возбудились? Я ничего не забыла. — Втянула в себя воздух и сделала длинный выдох. — Жаль, что русалка не оставила своего адреса. После этого я часто возвращалась к тому месту, сидела на камнях. Смотрела на морскую волну и звала свою спасительницу. Но она так и не появилась.

Опустившись на сиденье стула, он пошевелил маленьким носом и глянул понимающе:

— С тех пор вы и перестали кушать рыбу.

— С тех пор, — подтвердила, и следы былой красоты на лице потемнели.

— А что теперь? — Его взгляд замер на ее сжатых губах. — Стоит ли через столько времени переделывать себя и менять свои вкусы, уважаемая Лоя?

— Наверное, вы правы, уважаемый Григор. Не стоит, — вздохнула она грустно. — Пусть все останется как было. Закажите-ка мне лучше салат из зелени. И еще чего-нибудь по своему выбору.

— Как скажете, уважаемая Лоя, как скажете. — Он обернулся, ища глазами официанта, и, когда увидел того, подал знак рукой.

Юркнув между столами, парень остановился около Григора, принял заказ и вновь исчез. За столом установилось непродолжительное молчание. Много времени не прошло, как сидевшая лицом к двери Лоя вскинула брови и улыбнулась:

— А вот и уважаемый Фиод возвратился. Быстр, как всегда.

От двери к их столику живо двигался мужчина с седой бородкой, торчащей клинышком. Подошел к Лое, учтиво взял ее руку и приложился к ней губами:

— Мадам, неужто вы вздумали разделить трапезу сегодня без меня?

Смущенно опустив лицо, явно не довольствуя в этот миг собой оттого, что ей сделано замечание, Лоя заметно огорчилась, по щекам пронеслась мимолетная тень, губы дрогнули, точно она хотела возмутиться, но всего лишь вежливо вздохнула:

— Не обессудьте, уважаемый Фиод, но мы уже сделали заказ. Никто не предполагал, что вы так скоро обернетесь. Мы не ждали вас сегодня, да и завтра увидеть не надеялись. У вас что-то сорвалось или вы уложились в короткий срок?

— Да, уважаемый Фиод, просветите нас, — подхватил Григор. — Мы здесь отвлеклись и совсем забыли, что вы отправились по следам обладательниц картин.

— Печально, уважаемый Григор, что вы забываете о поручении дея, — сделал ему очевидное замечание Фиод. — Вы еще не очень старый, чтобы забывать о самом главном.

Самолюбие Григора было ущемлено — он поежился с неудовольствием, но не нашелся, чем уязвить спутника, и промолчал. Тот в это время уселся на стул сбоку, повернул лицо к Лое, услышав ее неодобрение:

— Вы и меня относите к старым, уважаемый Фиод? — Сердито надула губы. — Вы меня обижаете. Я еще достаточно молода.

— Мадам, о чем вы говорите? — напыщенно воскликнул Фиод. — Разумеется, к вам это не относится! Ни в коем случае, многоуважаемая Лоя! Вам до старости еще очень далеко. Как, впрочем, и нам с Григором.

— Вы всегда найдете что сказать женщине. Я вас прощаю за неосторожные слова.

— Премного благодарен, мадам. — Он опять приложился губами к ее руке с небольшими морщинками.

— Теперь рассказывайте, что узнали? — попросила она.

— Кое-что узнал, кое-что узнал, кое-что узнал, — с живостью повторил трижды Фиод и довольно потер ладони перед собой.

— И что же?

— Да говорите, не тяните резину, уважаемый Фиод, — подтолкнул со своего места Григор.

— Позвольте мне сначала сделать заказ, — попросил тот. — Я что-то проголодался на этот раз.

— Вам все равно еда впрок не идет, — заметил Григор. — Сколько бы ни ели, а ничего в вас не задерживается.

— Да и у вас все пролетает насквозь, — тут же одним махом парировал Фиод.

Оба посмотрели друг на друга и улыбнулись. Затем Фиод подозвал официанта и, не глядя в меню, заказал несколько блюд по памяти. Было понятно, что в этом ресторане он не первый раз, собственно, как и двое его спутников. Но они более спокойны и размеренны, а он чрезмерно подвижен и подчас не в меру суетлив. Когда официант пошел выполнять заказ, Фиод положил руки перед собой на столешницу и приготовился рассказывать. Но еще не начал говорить, как официант вернулся с блюдами для Лои и Григора. Пока расставлял их на столе, Фиод не произнес ни слова, молчком смотрел, как сноровисто парень расставляет кушанья перед гостями. Ловкость официанта определенно нравилась ему. А Григор и Лоя в это время во все глаза смотрели на него и ждали, когда из него польется новая информация. Наконец официант закончил с блюдами, пожелал Григору с Лоей приятного аппетита и скрылся с глаз. И тогда Фиод пошевелился:

— Их имена нам с вами уже известны, — прозвучало из его уст, как вступление. — Эльвира и Лилия сдружились давно, а Михаил — недавний случайный кавалер Лилии. Не отходит от нее, хотя она ведет себя с ним вспыльчиво и дерзко, — продолжил Фиод.

— Я обратила внимание еще в магазине, как он терпелив с нею. Что ж, дамы во все времена были слабостью мужчин. Столько славных рыцарей сложили головы за них, — вставила Лоя и слегка сконфузилась, что ей пришлось перебить своего спутника.

— Именно, — неторопливо поддержал ее Григор. — Хотя нам с вами не посчастливилось жить во времена рыцарских турниров, однако нам довелось видеть дуэли, где сложили головы славные кавалеры. Вы правы, Михаил явно симпатизирует Лилии. Но кто он такой, в конце концов? Откуда появился вообще? Подозрительно много знает о Хаюрдо. Где и как познакомился с тем?

Пока они высказывались, прервав Фиода, тот напыщенно молчал, стиснув скулы, дожидаясь, когда у спутников иссякнут пыл и вопросы. Григор, заметив это, тут же прекратил задавать вопросы, которые у него, без сомнения, еще оставались. Прищурил глаза и немного наклонил голову:

— Простите, уважаемый Фиод, нам нашу несдержанность, продолжайте, пожалуйста.

Оживившись, тот кивнул и с некоторым разочарованием в голосе продолжил:

— Признаться, вы задали вопросы, уважаемый Григор, на которые найти ответы пока не удалось. Я побывал в ряде мест, о которых мне посчастливилось узнать, что там так либо иначе мелькал Михаил. Но везде не получил вразумительных ответов. Никто не нашелся, что сказать о нем. Ясно одно: он не житель этого города. Появился здесь совсем недавно, но откуда конкретно прибыл — неизвестно. Хотя, возможно, прямо из-за границы, потому что в его поведении, говорят, иногда угадывается это. Впрочем, ни в одной гостинице он не устраивался и где квартирует — узнать пока не получилось. Я попросил нашего знакомого в полиции навести о нем справки, но все впустую. Михаил возникает возле Лилии неожиданно и так же вдруг пропадает. За ним пытались проследить после посещений им квартиры Лилии, но всякий раз, выходя от нее, он куда-то терялся: то в толпе на улице, то в торговом центре, то в другом людном месте. Таксисты, которые возили его, путались в объяснениях. Словом, пока что замкнутый круг. Темная личность.

— Не столько темная, сколько неуловимая, уважаемый Фиод, — поправила Лоя и взяла в руки столовые приборы, присматриваясь к кушаньям. Она уже интуитивно почувствовала, что вряд ли что-то новое услышит о Михаиле, а горячие блюда на столешнице остывали.

Официант принес заказ Фиода. Тот поблагодарил и сразу запустил вилку в салат:

— Как вкусно пахнет! А я голодный.

— О том, что вы проголодались, мы уже слышали. — Лоя придвинула ближе к себе свое блюдо. — Но и мы не от сытости заглянули сюда. Давайте уже начнем кушать, а то все остынет.

— Да, пожалуй, — поддержал ее Григор. — Прервите ненадолго ваш интересный рассказ, уважаемый Фиод, продолжите после трапезы. Хотелось бы услышать еще о Лилии и Эльвире. Их похожесть на столь далеких предков приводит в изумление.

— Если верить рассказу Михаила в художественном салоне. — Лоя сделала скучным лицо, задумавшись. — Ибо никто из нас не видел ни фрейлины императрицы, ни ее служанки.

— Михаил сослался на признания Хаюрдо, — напомнил Фиод, на секунду оторвавшись от блюда и пристально посмотрев на собеседников. — Не доверять Хаюрдо у нас нет оснований.

— Если он действительно говорил об этом Михаилу, — вклинился Григор, пожимая плечами. — К сожалению, мы не были свидетелями такого разговора. Вдобавок пока еще не знаем, кто такой Михаил и можно ли ему верить. К тому же очень жаль, что наши попытки познакомиться с художником так и не увенчались успехом. Но возможно, вы, уважаемый Фиод, добыли теперь о Хаюрдо новую информацию. Ее мы с огромным удовольствием выслушаем от вас после трапезы.

— Все не так просто, как нам хотелось бы. — Фиод принял напыщенный вид, чтобы не упасть в глазах собеседников, и снова склонился над едой.

— Легко нам никогда не было. — По щекам Лои чиркнула короткая тень. — И сейчас вряд ли что-то изменится.

— Вы пессимистка, уважаемая Лоя, — тихо заметил Григор. — Вы не должны быть ею. Ведь знаете, что поручение дея мы должны выполнить любой ценой и в самое короткое время.

— Печально это, уважаемый Григор, — вздохнула она и неспешно пригубила бокал с апельсиновым соком.

Вопросительно подняв глаза, Фиод нетерпеливо дождался, когда она отставит бокал в сторону:

— Почему так-то, мадам?

— Вы же знаете, уважаемый Фиод, — ее уверенный тон отвергал всякую возможность спорить с нею, — что бывают поручения, которые трудно исполнить, а иные вовсе невозможно.

Мгновенно напружинившись, он изменился в лице. Губы дрогнули, а следом за ними задергался торчащий вперед клинышек седой бородки. Фиод быстро зыркнул глазами по гостям ресторана, точно опасался, что Лою услышит кто-нибудь еще кроме них, вдруг в этом зале есть глаза и уши дея, затем живо сконфуженно приложил палец к губам:

— Неоправданные страхи, мадам. Совершенно неоправданные! — И, понижая шепот, продолжая озираться, выговаривал слова так, словно произносил их не для Лои, а для кого-то невидимого, но прекрасно слышавшего все, что здесь говорится: — Я отношу вашу боязнь к обыкновенной дамской логике, что все вокруг нас непременно хуже того, что мы видим, и что дамы — это слабые натуры, неспособные ничего изменить. Между тем это не так, уважаемая Лоя, все не так, и вы прекрасно знаете это. Совсем недавно вы вспоминали о рыцарских турнирах. И правильно вспоминали. Как видите, дамы даже одним взглядом всегда были способны воодушевлять не только на победы, но и на смерть. Посему любая дама способна справиться с самым трудным поручением, для этого она обыкновенно должна поверить в себя. Есть пословица: глаза боятся, а руки делают. Кроме того, не забывайте, что рядом с вами всегда находятся два почитающих вас джентльмена. И уж мы постараемся, чтобы поручение дея непременно было исполнено. Я надеюсь, что вы верите нам, уважаемая мадам?

— Разумеется, — едва заметно с короткой грустной полуулыбкой на устах кивнула она.

Видя, что спокойно покушать не получилось и вряд ли уже удастся, Григор отложил в сторону нож и вилку, убрал с колен салфетку, кинул ее на столешницу сбоку от себя и вступил в разговор:

— Уважаемый Фиод, вы не должны сомневаться в Лое, — упрекнул он с явным недовольством в голосе.

— Что вы! — Тот в ответ с живостью подскочил с места. — Я и подумать об этом не смею!

— Лоя просто размышляет. У нее всегда это неплохо получается. Вы разве забыли, как часто после раздумий она подсказывала нам верные решения? — напомнил Григор.

— Да ведь и я размышляю, — ушел от прямого ответа Фиод.

— Тогда, если вы не против, мы хотели бы прямо сейчас дослушать ваш рассказ, — предложил Григор. — Поскольку все откровенно перевозбуждены, кушанья сами собой отходят на последний план. Что вы скажете на то, чтобы прервать трапезу, уважаемый Фиод?

Тот недовольно потускнел, потому что не испытывал желания прерывать трапезу. Но вынужден был уступить:

— Вы правы, уважаемый Григор!

— А вы, уважаемая Лоя, поддерживаете меня, либо вам все-таки хочется докушать свои яства? — перевел на нее глаза Григор.

— Меньше всего сейчас я думаю о кушаньях. — Лоя отодвинула от себя блюдо. Она не лукавила, была совершенно искренна. С доводами Фиода можно было согласиться, но его выводы несколько смущали ее. А призыв Григора к тому, чтобы прервать еду и до конца выслушать Фиода, настораживал Лою, хотя она не стала возражать. Но в глубине души, уловив недовольство Фиода, окончательно поняла, что какой-то особо значимой информации ему на сей раз получить не удалось, что ожидания Григора наверняка завышены. Следовательно, вместо желаемого восхищения может наступить разочарование. А Лое очень не хотелось остаться разочарованной. И она удивлялась, как Григор не замечает вдруг потускневшего лица Фиода. Правда, тот тщательно скрывал свое внутреннее настроение, но женское чутье обмануть сложно.

Между тем Григор не отступался:

— Стало быть, все пришли к одному мнению, — с удовлетворением заключил.

Ничего не оставалось Фиоду, как вновь опуститься на свой стул и потереть руку об руку:

— В таком случае, коль вам так не терпится, я продолжу рассказ. — Минуту подумав, с чего начать, Фиод наклонил голову. — Итак, уважаемые Григор и Лоя, дружба Лилии и Эльвиры началась в школе. Они учились в одном классе. Лилия была более успешной ученицей, всегда помогала менее успешной Эльвире. Той особенно не давались математика, литература, история и иностранный язык. Лишь благодаря Лилии Эльвира с трудом осиливала эти науки. По темпераменту обе близки друг другу — это их сближало прежде и сближает до сих пор. Между тем первенство, как бывало в школе, остается за Лилией. Живут они сейчас автономно. У каждой своя квартира. Два года назад у Лилии появлялся сожитель, однако после полугода совместной жизни она его выгнала вон. Не церемонилась. Выбросила вещи из квартиры и закрыла дверь. Что между ними произошло, неизвестно. Но я подозреваю, уважаемые, что разлад не тлел, как лучина, а произошел неожиданно, как гром над головой. В результате чего Лилия мгновенно приняла решение выдворить сожителя, удалить его из своей жизни. Решительностью Лилия отличается от Эльвиры. Та менее тверда в своих поступках, хотя ее темперамент иногда тоже может бить ключом. Лилия менее влюбчива, более самолюбива, а Эльвира может загореться как спичка при одном только заинтересованном мужском взгляде на нее. Сейчас Лилия живет одна, а у Эльвиры есть сожитель на полном ее содержании. Альфонс. О нем я справки не наводил, он нам неинтересен. Но любопытна другая деталь, уважаемые. Сожителя Эльвиры не выносит Лилия, советует подруге гнать его в шею. Однако Эльвира держится за того зубами и по этому поводу конфликтует с Лилией. Правда, полноценными конфликтами назвать это нельзя, просто короткие перепалки, но они случаются, и в них Эльвира не уступает, хотя в других случаях, бывает, проявляет покладистость. Как вы слышали в художественном салоне, уважаемые, ни одна из них не знала прежде о Хаюрдо и не верила в его существование. Рассказ Михаила был воспринят ими с иронией. Между тем, очевидно, заинтересовал, как бы им ни хотелось откреститься от него. Кстати, кем бы ни оказался Михаил, я, вопреки вашим сомнениям, не вижу оснований, чтобы не верить его словам, потому что не вижу смысла в том, чтобы ему придумывать эту историю. Уж мы-то с вами многое повидали в жизни и должны уметь отделять зерна от плевел. Кроме того, не сомневаюсь, что эта история не меньше заинтересует дея. За нею может крыться какая-то тайна. Над этим стоит поломать голову, уважаемые. Разумеется, лишь в том случае, если дей даст такое поручение. Самим нам соваться в невесть что не стоит. Что касается Хаюрдо, то более того, что нам с вами уже известно о нем, нового ничего узнать не удалось. О Хаюрдо мало кто знает, в основном только понаслышке. Как игра в испорченный телефон. Один сказал одно, второй что-нибудь добавил, третий вообще все перевернул с ног на голову. — Помолчал. — А картины из салона-магазина находятся в квартирах Лилии и Эльвиры.

Как и предполагала Лоя, рассказ Фиода разочаровал. Он, конечно, несколько расширил сведения о Лилии и Эльвире, но не раскрыл тайну появления возле Лилии Михаила. А также не дал подсказки, в чем резон раскрытия перед девушками небольшого кусочка истории жизни их предков. И все же, несмотря на свои сомнения, Лоя согласилась с утверждением Фиода, что нет оснований не верить рассказу Михаила, ибо нет смысла тому придумывать такую историю. Видимо, действительно все имело место. А раз так, то не исключено, что эта история может заинтересовать дея. Как ни странно, но интуиция Лои исподтишка подсказывала, что именно в этом может заключаться его интерес. Однако они пока ничем не могли ему помочь. И это приводило ее в уныние. Она не сомневалась, что Фиод потрудился усердно, но, к сожалению, воз и ныне там. Григор тоже не испытал особенного удовлетворения от услышанного. Ожидая большего, он не был готов довольствоваться малым. Между тем и он, и Лоя поняли, что, если у Фиода результаты не ахти какие, стало быть, высказанные чуть раньше опасения Лои о невозможности исполнить некоторые поручения могут быть обоснованными. За столом установилось непродолжительное неловкое молчание. У каждого в голове был разброд мыслей. Особенно напряженным казался Фиод. Он чувствовал досаду в молчании Григора и Лои, избегал смотреть им в глаза, ощущал свою уязвимость в этот миг, был обеспокоен тем, что вдруг оказался беззащитным перед их неприятием сложностей, с которыми ему пришлось столкнуться при поиске ответов на свои вопросы. Тем временем расписываться в бессилии он не собирался. Как говорится, не открылась перед тобой одна дверь — иди в другую. Закрылась та — ломись в третью. Не сломал третью — лезь в окно. Лицо его не было потерянным. Стремглав собрав мысли в кулак, он ясно осознал, что все только начинается, что события последних дней приобретают особенное значение, хотя на первый взгляд они как будто малозаметны и незначительны. Очевидно, только сейчас до него стало доходить, что дею от них нужна не только свежая информация, но нечто большее, о чем никто из них троих даже не догадывается. Ничего не попишешь. Дей есть дей. Он всегда предугадывает события, потому что смотрит на несколько шагов вперед. В свое время он их вычислил каким-то своим, ему одному известным способом и заставил служить себе. Служение ему не было обременительным для них, ибо вся их долгая длинная жизнь делилась на периоды служения кому-либо. Правда, иногда бывали моменты, когда приходилось сильно напрягаться, чтобы результат их работы удовлетворил дея. Но эти моменты проходили, и все возвращалось на круги своя. Дей всегда умел добиваться, чего хотел. Удивляло лишь одно: что за многие годы жизни Хаюрдо дею никак не удалось выйти на того, хотя бы отыскать круг знакомых художника, а ведь дей предпринимал для этого немалые усилия. Да, в общем-то, не только дею, но и им тоже по его поручениям не везло. Попыток было немало везде, где только удавалось наткнуться на упоминание имени Хаюрдо. Дей как будто зациклился на художнике, но тот всякий раз непонятным образом ломал его намерения и пропадал вместе со слухами о нем, словно отторгал не только его от себя, но и себя от него. Точно предчувствовал приближение дея или знал наперед. Сейчас Фиоду крайне не хотелось, чтобы повторилось что-то подобное. И по поведению дея он чувствовал, что на этот раз тот спуска им не даст. Мысль была неприятная, но пришла в голову не мимоходом, а осела сейчас в мозге основательно. А потому не только у него, но у Григора и Лои нет времени на уныние, разочарование и досаду. Надо вместе думать, как выполнить поручение дея. Фиод пошевелился, прервал молчание:

— Вижу, уважаемые Лоя и Григор, вас не удовлетворил мой рассказ.

— Что вы, уважаемый Фиод, мы понимаем, с какими трудностями вам пришлось столкнуться, — успокаивающим тоном отозвалась Лоя.

— Могу сообщить вам еще, что перед нами поставлена нелегкая задача и нам с вами придется крепко напрячься, чтобы ее решить, — потускнел Фиод.

— Не впервой, уважаемый Фиод! — попробовал взбодрить его Григор.

— Вряд ли не впервой, — не согласился Фиод. — Вряд ли. Со столь трудными задачами нам еще не приходилось сталкиваться. Поэтому сначала понадобится крепко напрячь мозги, чтобы предугадать обстоятельства, с какими придется столкнуться, и лишь потом начинать действовать дальше.

10

Как обычно утром, когда Лилия собиралась на работу, ей позвонил Михаил. Задал уже ставшие привычными для нее утренние вопросы, услышал такие же стандартные ответы и пообещал минут через двадцать заглянуть по делу. Конечно, она могла бы сейчас решительно отказать ему — не любила, чтобы кто-то, когда у нее были сборы, отвлекал ее, маячил перед глазами, навязывался с разговорами. Ибо сборы — это обязательные процедуры в установленном ею порядке, которым отводилось определенное время. Они начинались с мытья под душем, продолжались перед зеркалом укладкой волос, наложением макияжа, затем выбором одежды в гардеробе, которая подходила бы ей под настроение и под сегодняшний распорядок дня, примеркой, подборкой дамской сумочки и обуви. И все это делалось в ускоренном темпе по минутам. В такие моменты не стоило попадаться ей под руку. Потому что была предельно сосредоточена и напряжена. Не любила опаздывать на работу. Это было не в ее правилах. Бытующее мнение, что женщине, в зависимости от того, куда она собирается, всегда не хватает одного часа, или одного дня, или одних суток, к Лилии было неприменимо. Она всегда везде успевала. И если когда-нибудь случались курьезы, то они были исключением из правил. Отказывать Михаилу сейчас не стала, потому что по его голосу почувствовала, что у него действительно срочное дело, иначе он отложил бы его на вечер. Отключив телефон, посмотрела на время. В общем-то, она уже была одета, осталось только подобрать под наряд дамскую сумочку, наполнить ее необходимым содержимым и обуться. Для этого десяти-пятнадцати минут вполне хватало. Михаила могла встретить полностью собранной. Все быстро прокрутилось в уме, и она удовлетворенно усмехнулась уголками губ, положила на тумбочку телефон и направилась к гардеробу за сумочкой. Вытащила сразу три разные по форме и перед зеркалом приложила к наряду. Выбрала, и в этот миг в прихожей раздался звонок в дверь. Недовольно поморщилась. На ум пришло, что Михаил пообещал зайти через двадцать минут, а сам явился уже через десять. Непунктуален сегодня, хотя прежде никогда такого не происходило. Спрашивается, чего безудержно спешит? Видимо, действительно, дело безотлагательное, коль торопится как одержимый. Но если какой-нибудь пустяк, тогда она устроит ему разнос. Закрыв гардероб, Лилия пошла в прихожую. Щелкнула замком, приоткрыла входную дверь. И застыла от удивления. На лестничной площадке стоял эксперт по оценке картин Болислав Аласьевич Омирт. Пушисто-вычурный, как при первом посещении, в дорогом костюме, но без чемоданчиков в руках. Развел их в разные стороны, выпуская из горла медленный оправдывающийся бархатный голос:

— Извините, извините ради бога, милая девушка, что я без приглашения и не договорившись предварительно. Но обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства… Они, знаете ли, всегда довлеют над нами. Хотим мы этого или не хотим. Мне очень неприятно оттого, что я потревожил вас в такую рань, когда все нормальные люди еще спят. Не откажите принять меня, милая девушка.

Оправившись от изумления, Лилия распахнула дверь шире:

— Входите, — пригласила озадаченно. — Значит, я не совсем нормальная, раз уже не сплю. И потом, уже далеко не рань. — Она не понимала, зачем понадобилась возникшему вдруг перед нею эксперту, который совсем недавно бесследно куда-то исчезал. Вспомнив, девушка насторожилась. — Мне не надо больше проводить экспертизу, — оглянулась на картину. — Или что-то случилось?

— Милая девушка, нам всем нужна экспертиза, мы все существуем лишь для того, чтобы с нами что-нибудь случалось. — Омирт мягко, словно крадучись, ступил через порог. Выражение лица не было одинаковым в эту минуту. Оно быстро трансформировалось, точно ежесекундно на него надевали новые маски. Вид делался то извиняющийся, то снисходительный, то заискивающий, то назойливый. То глаза становились пустыми и далекими, какими-то нелюдимыми, то с сальным взглядом. А то и вообще никакими.

Такая изменчивость визави поражала. Лилия не понимала, чего можно ждать от него. Смотрела нелюбезно и думала, как все некстати. Будь это в другое время, когда бы она закончила все сборы, не спешила на работу, когда б ни ждала с минуты на минуту Михаила — тогда, может быть, не было повода нервничать и встречать Омирта с холодком, как нечто путающееся под ногами. Кстати, одновременно в голове пробежала мысль, что сейчас самое время выкатить ему сомнения относительно его экспертизы, которые высказывал Михаил и которые долго мучили ее, но кои к настоящему моменту утвердились в ней. Конечно, никакой нормальный эксперт не выдаст заключение недействительным числом, когда картины в помине не было. Не назовет подделкой то, в чем сам сомневается. Несомненно, Омирт умышленно выдал фальшивое заключение прошлым числом. И не потому, что так показал анализ, нет. Лилия уже готова была напуститься на него, но в этот миг Омирт переступил порог квартиры и с маской серьезности на лице опередил ее:

— У меня, собственно, всего одна просьба к вам, милая девушка. Позвольте высказать ее.

Она замешкалась, комкая свои мысли и стопоря намерения:

— Да, пожалуйста, высказывайте, коль уже зашли.

Помолчав некоторое время, точно обмозговывая, с чего начать и решив не молоть воду в ступе, Омирт неожиданно для нее огорошил:

— Разрешите, милая девушка, пригласить вас сегодня вечером отужинать со мной в ресторане.

Сначала Лилии показалось, что она ослышалась. Бывает такое: когда голова занята собственными мыслями, то не улавливаешь смысла слов рядом стоящего человека. Ты как будто разговариваешь с ним, как будто слышишь его, как будто даже что-то отвечаешь ему, но на самом деле в этот миг слышишь только себя и собственные мысли, а для него создаешь видимость разговора, иллюзию внимательного собеседника. Посему сейчас Лилии пришлось встряхнуться и, силясь, вникнуть в его слова:

— Что? — переспросила, с непониманием глядя на внезапного гостя. Из головы тут же вылетели все мысли о фальшивой экспертизе.

— Вы не ослышались, милая девушка, — сказал он елейным голосом и повторил почтительно: — Да-да, именно отужинать со мной.

— Вы сумасшедший, Болислав Аласьевич? Вы не попутали берега? — в штыки восприняла она его предложение. Черствость и даже грубоватость возмущения говорили о том, что ее ответом будет отказ. А по сути, эти ее слова уже были отказом. Ко всему Лилия не хотела слышать на них никакого отклика от Омирта.

Несмотря на это, он все же отозвался:

— В некотором роде да. После того, как побывал у вас в гостях.

— Я никогда не приглашала вас в гости! — отрезала она.

— Простите меня за вольность. Я не хотел обидеть вас, — замахал руками Омирт, явно опасаясь, что Лилия немедля закончит разговор и покажет ему на дверь. — Я лишь имел в виду мое посещение вас с целью экспертизы картины, — пояснил тут же.

— Неужели вы думали, что я соглашусь на ваше предложение? — сморщилась она.

— Именно так я и думал, милая девушка, — закивал он. — Потому что у меня есть нечто важное, что вам надобно сказать и что вам крайне необходимо знать.

— Так говорите сейчас! — потребовала, раздражаясь, что Омирт жует мочало.

— Здесь сейчас не совсем уместно, — развел руками. — Есть некоторые обстоятельства, которые не позволяют сделать это.

— Тогда вот дверь, вот порог! Топайте в другом направлении! — рассердилась Лилия, не желая больше впустую молоть языком. — Мне с вами разговаривать не о чем! Не стоило приходить. — Показала на раскрытую дверь.

— Вы бесцеремонны с гостем, — не двигаясь с места, сухо заметил Омирт, теряя бархатистость голоса.

— Я вас не приглашала, — напомнила девушка. — А незваный гость знаете хуже кого?

— Разумеется, догадываюсь, милая девушка, — вновь сухо парировал он. — А вот вы не догадываетесь, о чем я хочу с вами говорить.

— Вы даже не знаете, как меня зовут, а нарисовались тут со своим приглашением, — поморщилась и усмешливо передразнила: — Милая девушка, милая девушка…

Между тем его трудно было сбить с толку. Он увертливо нашелся:

— Чтобы пригласить девушку в ресторан, не надо знать ее имени. Главное, чтобы не было сомнений, что ты правильно поступаешь.

Раздражительность в ней росла. Лилия не могла сообразить: то ли он пытался ухаживать за нею, то ли действительно приглашал по делу. Какое-то идиотское утро наступило сегодня. У всех к ней дела. Омирт толчется перед нею, убеждая, что его привели дела, Михаил должен вот-вот появиться с каким-то делом, и на работе ее ждет гора дел, там начальник всегда стоит над душой. Какая она нынче востребованная! С ума сойти! Такой востребованности можно только позавидовать, но ее сейчас это не радовало. Как-то неприятно томило сердце, что-то давило на него, словно камнем. Чудилось: цель у Омирта была иная, но вот в чем она заключалась — полная непонятность. А непонятность Лилия никогда не любила, особенно если та тревожила душу. Можно было воспринять все проще, как бы между прочим, однако она чувствовала, что неуспокоенность сердца не даст ей забыть это посещение эксперта, пока не узнает, чего тот хочет на самом деле. И тем не менее принимать его предложение наотрез отказалась, смутно подозревая, что ничего хорошего из похода в ресторан не выйдет:

— В таком случае, — дерзила ему, — вы зря не послушались своих сомнений, потому что, повторяю, я не даю вам согласия на совместный ужин! — И немного смягчила резкость отказа: — Не люблю застолья с незнакомыми людьми.

Помрачнев, Омирт сделал небольшую паузу, остатки вычурной пушистости полностью слетели с него. Прежде чем ответить, он откашлялся, как будто прочищал горло от образовавшегося в нем кома:

— Хочу заметить, что один из нас двоих сейчас делает неправильно, и, к сожалению, это вы.

— Пусть будет так, — согласилась Лилия, желая, чтобы он скорее от нее отвязался. — До свидания!

Кинув беглый взгляд по прихожей, по картине на стене, Омирт качнулся и медленно, с удивлением выкатил глаза:

— Вы меня выставляете за дверь? — на губах недвусмысленно застыли слова «милая девушка». Вероятно, он механически намеревался произнести их, но в последний момент спохватился и заморозил на выдохе.

— Увы, — исподлобья обожгла колким взглядом. — Странно, что вы до сих пор не поняли этого.

Попятившись, эксперт шумно недовольно задышал:

— Вы совершаете непоправимую глупость.

— Вы повторяетесь, Болислав Аласьевич. Извините, у меня больше нет времени слушать ваши бредни! — Это прозвучало грубо, но Лилия уверена была, что такая грубость уместна, когда человек не понимает простых слов, а Омирт явно в данный момент не хотел их понимать.

— Вы пожалеете об этом, — продолжая медленно пятиться, бормотал эксперт, и в этом бормотании улавливались нотки угрозы.

— Возможно, — морщилась Лилия, хватая эти интонации и почти выталкивая незваного гостя за порог. — Но это будет потом, а пока прошу вас больше не отнимать у меня драгоценное время! — захлопнула за ним дверь.

Сразу почему-то ей подумалось, что вот сейчас раздастся звонок Михаила. И звонок в дверь действительно прозвучал, как только она щелкнула замком, проводив Омирта. Мелькнула мысль, что все повторяется. В прошлый раз, когда, закончив экспертизу картины, эксперт вышел за дверь, тут же появился Михаил. И на этот раз такое же совпадение. Только в прошлый раз Михаил из-за сдвига во времени не встретил Омирта, хотя, если б не было такого сдвига, они, безусловно, должны были лоб в лоб столкнуться в подъезде. И вот на этот раз такая встреча наверняка случилась. Лилия вновь открыла дверь. Догадка подтвердилась. Звонил Михаил. Он был серьезен, как всегда. На этот раз во всем черном: черный костюм, черная рубаха, черные туфли. Она смотрела на него вопросительно. Ни о чем не спрашивала — надеялась, что он сам поймет ее безмолвный вопрос. Обычно он опережал ее вопросы своими ответами. Однако сейчас такого не произошло. Он просто глянул вопросительно:

— Ты чем-то озабочена?

Разумеется, она была озабочена неожиданным посещением эксперта. И ее удивило, почему Михаила не заинтересовало, кто перед ним вышел из квартиры. Впрочем, правила хорошего тона не допускали такого любопытства. Мало ли кто может быть в гостях у незамужней девушки? Это никого не касается. Между тем ей сейчас особенно хотелось, чтобы он задал такой вопрос. И она надула губы:

— Ты ни о чем не хочешь меня спросить?

— Спросить есть о чем. — Он прошел в прихожую. — Но в это время ты всегда спешишь на работу, поэтому я не хочу отвлекать тебя на другие разговоры, кроме разговора по делу, с которым пришел. Давай пройдем в гостиную.

Закрыв входную дверь, они прошли в гостиную. Она показала ему на стул, сама аккуратно опустилась на край другого. Михаил подождал, когда Лилия удобней расположится, и тоже сел.

— На сей раз, надеюсь, ты видел Омирта? — нажала она на голосовые связки, всматриваясь ему в лицо. — Сейчас ты уже не откажешься, что столкнулся с ним на лестничной площадке! — прозвучало это на взрывной мажорной ноте.

— С фальшивым экспертом? Он же куда-то исчез. Как ты его нашла? Зачем ты опять вызывала его? Ведь все точки расставлены. — В глазах у Михаила появилось недоумение.

— Я не вызывала его! — раздраженно отбила Лилия. — Зачем, когда все и так ясно? Он появился сегодня сам неожиданно. После твоего звонка мне. А вышел из квартиры прямо перед тобой. Не смей мне снова говорить, что не видел его! Я тебя задушу, если услышу такие слова!

— Но я действительно никого не видел! — подтвердил Михаил.

— Я задушу тебя! — злилась она. — Ты не мог его не видеть!

— Ты же знаешь, что я не умею обманывать.

Щеки ее вспыхнули:

— Ты опять станешь утверждать, что произошло смещение во времени? Извини меня, но это уже старая песня. В данный момент никак не привяжешь к делу сдвиг во времени, потому что все произошло одномоментно: он выходит из квартиры в тот момент, когда ты к ней подходишь. Но при этом ты не видишь его. Он же не невидимка. Я прекрасно его видела, а ты — нет. Это нонсенс. Абсурд!

Покачав головой, Михаил спокойно парировал:

— Никакого абсурда. Сколько было на часах, когда он пришел?

Вопрос застал Лилию врасплох. Она же сказала ему, что Омирт пришел после его утреннего звонка, а вышел практически ему навстречу. Что еще нужно? Несколько раз до упада повторить одно и то же? Идиотизм какой-то! Девушка была раздражена. Однако через силу повторила, только другими словами, стараясь все разложить по минутам и надеясь, что так до Михаила дойдет лучше:

— Проснулась я в семь часов утра. Когда ты позвонил пятнадцать минут назад, я была уже собрана, как сейчас. И хотя на время я не смотрела — зачем мне это, — но появился он не более чем через пять минут после твоего звонка. Вошел в квартиру буквально десять минут назад. Извинился, что потревожил меня в такую рань. Но рани-то уже не было. — Глянула на Михаила, точно спрашивала, все ли теперь ясно.

В ответ никаких эмоций, лишь замечание:

— Вежливый.

— Назойливый! — категорично поправила.

— Как бы тебе ни хотелось и как бы тебе ни нравилось, но дело действительно в смещении времени. Если бы ты глянула на часы в ту минуту, когда он указал тебе на ранний визит, ты увидела бы на них другое время, а может быть, даже другое число.

В голове у Лилии громко застучало, словно пошел отсчет секундам, она сдавила пальцами виски. Что происходит? Почему время снова сыграло с нею свою странную шутку? После недолгой паузы озабоченно потерла виски, опустила руки:

— Неразбериха со временем меня убивает. Прошлый раз все было поставлено с ног на голову, и теперь ты вносишь очередную путаницу. У меня голова идет кругом.

— Я не вношу путаницу, — не согласился с нею Михаил, — я как раз пытаюсь все распутать и расставить по своим полкам. А ты должна постоянно быть готова ко всяким неожиданностям.

— Зачем мне быть к ним готовой? — возмутилась Лилия. — В жизни без того полно хаоса, не хватало мне еще готовиться к разным сюрпризам! — В глазах девушки мелькнул страх.

Встав со стула, он медленно прошелся по гостиной, мягкий ковер под ногами глушил шаги:

— Именно по этому поводу я и попросил тебя об утренней встрече. И, как вижу, своевременно.

Не сообразив, что он имел в виду, Лилия тоже вскочила на ноги, привычными движениями поправила одежду:

— Что значит «своевременно»?

— Не нравится мне посещение Омирта. — Михаил продолжал двигаться от окна к двери, от двери к окну. — Еще тем, что он опередил меня. — В этих словах почувствовались какая-то настороженность и ощущение приближающейся неприятности. Михаил смотрел на Лилию долгим взглядом. — Чего он хотел от тебя?

Девушка помрачнела:

— Предложил мне сегодня вечером поужинать с ним в ресторане, — и скороговоркой закончила: — Я ему отказала. И кажется, своим отказом взбесила его.

Михаил усмехнулся:

— Если бы он знал твой характер, то не делал бы такого предложения.

От этих слов девушку передернуло:

— Можно подумать, что ты знаешь мой характер. Дело не в характере. Просто этого Омирта я видела всего раз в жизни и понятия не имею, что он собой представляет. И потом, слишком он какой-то пушистый. Скользкий. Таких людей обычно я сторонюсь. Они мне неприятны.

— Между тем не каждая девушка откажется от ужина в ресторане, даже с неприятным человеком, — осторожно заметил Михаил.

— Может быть, — охотно согласилась Лилия, смотря на солнечные блики на стене от окна. — Но меня поведение других девушек не интересует. Я уверена, что сделала правильно. — Чуть прервалась, точно заглядывала внутрь себя. — У меня предчувствие было, что хорошим этот поход в ресторан не закончится.

Подойдя к окну, Михаил раздвинул шторы, посмотрел через стекло, будто хотел увидеть на улице Омирта. Но там никого не было. Впрочем, так почудилось Лилии, сам же Михаил в этот миг думал о том, что девушка должна быть осмотрительна. Он чувствовал, как после появления в квартире картины Хаюрдо с ее портретом над нею точно сгущались тучи. Предугадывал, откуда могло тянуть опасностью. Говорить ей про это не хотел, чтобы ее не обуял страх. Но заострить внимание не мешало:

— Впредь старательно прислушивайся к своей интуиции, — с серьезным видом повернулся к Лилии. — И будь настороже, особенно с незнакомыми людьми. — Помолчал, чтобы она переварила его просьбу. — Именно об этом я хотел тебя предупредить. И вижу, что не ошибся. Знай, что в любое время я готов прийти тебе на помощь.

— Что за ерунда такая? — встрепенулась девушка, точно стряхнула с себя его предостережение. — Ты меня пугаешь. Зачем тебе нужно оберегать меня?

Приблизившись, он взял в свою большую мужскую ладонь ее маленькую женскую:

— Я уже говорил, что люблю тебя.

Выдернув из его руки свою, Лилия отступила на шаг:

— Беллетристика все это. А в любви нужна поэзия и страсть.

Улыбнувшись, Михаил снова потянулся к ее руке:

— Любовь — это намного больше, чем заурядное половое влечение. Более всего важна духовная любовь. Она и есть настоящая. Все остальное — только приложение, не более того. Но это понимают лишь мудрые люди.

Она не решилась прекословить ему:

— Мне до старости еще далеко.

— Старость не есть мудрость. — Отпустил ее руку. — Всего лишь старость. Подчас бывает, что она ближе к глупости.

— Ты не почитаешь старость? — удивилась Лилия.

— Я склоняюсь перед мудрой старостью, — ровным голосом сгладил он. — С остальной мирюсь.

— Не знаю, согласна ли я с тобой, — задумалась Лилия. — Не всем же быть мудрыми, а старыми будут все. И ты тоже. Да и меня это не минует. — Она посмотрела на стул, на котором сидела недавно, тронула пальцами спинку, как будто намеревалась снова присесть на него, но передумала и отступила на шаг.

Обратив внимание на ее движения, Михаил глянул на свой стул, подошел и придвинул его к столу, словно тот ему мешал:

— Чтобы тебе дожить до старости, не забывай никогда о моем предупреждении.

— Стоило для этого мотаться ко мне сейчас? — усмехнулась и подумала, что он намеренно нагоняет страхи, чтобы она цеплялась за него зубами. Но не на ту нарвался. Если надоест, быстро покажет от ворот поворот. — Мог бы сказать то же самое по телефону.

— Не мог! — твердо возразил Михаил, притягивая взглядом ее глаза. — Потому что я чувствую, что путь твой будет непростым. Я должен был увидеть тебя и услышать все, что ты мне сказала сейчас. А по телефону ничего этого ты не сообщила бы.

— Разумеется, нет. Потому что Омирт посетил меня уже после твоего звонка! — напомнила она. — Но не говори глупости о том, что чувствуешь, каким будет мой путь!

— Извини. — Михаил слегка наклонил голову. — Мне элементарно представляется, что жизнь каждого человека непроста. И в твоей, я полагаю, будет еще немало неожиданных событий.

— Да уж, — согласилась Лилия. — И кажется, принесла их картина, подаренная тобой. — Махнула рукой в сторону прихожей.

Михаил понимал, что она имела в виду иные неожиданности, нежели он, а именно те, которые уже произошли с нею. Он же предупреждал о других, которые могли произойти. Тем не менее построил фразу так, словно поддержал ход ее мыслей:

— Видишь, — качнул головой, — похоже, мои предположения не на голом месте. — Медленно шагнул к двери из гостиной. Уже в прихожей закончил свою фразу: — А теперь я оставляю тебя. Мне пора по делам. Извини, что вслед за неким Омиртом отнял у тебя твое утреннее время. До вечера! — распахнул дверь и вышел на площадку.

Закрыв за ним, она отправилась в спальню, подхватила дамскую сумочку, спешно набросала в нее все необходимое и вернулась в прихожую. Возле картины приостановилась — глаза с портрета внимательно следили за нею. Лилия вгляделась в них.

— Все слышала? — негромко подала голос. — Странное сегодня утро. Любопытно, с какими намерениями Омирт хотел вытащить меня в ресторан, что собирался сообщить там? И почему не стал говорить здесь? Как ты думаешь, стоило мне принять его предложение? Я думаю, правильно сделала, что послала его подальше. — Помолчала. — Ну ладно, я пошла на работу. Ты тут присматривай, чтобы без меня больше никто не заявился. У меня ощущение, что Омирт приходил не ко мне, это ты притягиваешь его, ибо есть у меня твердая уверенность: он абсолютно убежден, что написал портрет Хаюрдо. Учитывая, что его картины — большая ценность, Омирт элементарно хочет стащить у меня мой портрет, чтобы потом нажиться. Потому и выдал мне фальшивое заключение. Я видела, как дрожали его руки, когда он прикасался к полотну во время проведения экспертизы. И вот сейчас вдруг подумалось, что неспроста он приглашал меня в ресторан. Там что-нибудь подстроил бы, и со мной могло всякое случиться. После этого гораздо проще завладеть холстом. Вот такая у меня догадка. А ты что об этом думаешь? Сейчас мне не до разговоров с тобой — и так придется гнать машину, чтобы не опоздать на работу, — а вечером давай побеседуем. Мне интересно услышать твое мнение, — вздохнула и ступила к входной двери.

11

В то же утро необычные события происходили в квартире Эльвиры. Когда та уехала на работу, а Леопольд еще валялся в постели, прикидывая в голове, чем бы сегодня ему заняться, во входную дверь раздался стук. Он в спальне не сразу услышал его. А когда услыхал, то удивился: какой придурок стучится, не видит сбоку от двери кнопку звонка? Трудно нажать или лень поднять руку? Вот и пусть еще побарабанит, косточки пальцев отобьет — тогда, может быть, отвалит прочь. Но стук продолжался. Становился громче и настойчивее. Казалось, еще чуть-чуть, и начнется долбежка кулаком в дверное полотно. Леопольд, покривившись, засопел и с кислой миной лениво поднялся с кровати. Потрепал копну волос на голове. Натянул домашний халат, сунул тонкие ноги в огромные тапки, зашаркал подошвами по полу. Проходя по прихожей мимо картины, скользнул по ней краем глаза и басом зыкнул, чтобы слышно было за дверью на лестничной площадке:

— Кто привязался! Перестань дубасить! Разошелся! Весь мозг вынес! Войди в берега! — распахнул входную дверь и удивленно вытаращил глубоко посаженные глаза. Перед ним стояла женщина преклонных лет в не очень современной одежде, похожая на чопорную даму. Лоя. Леопольд выглянул за порог, не поверив в то, что так громко и настойчиво могла стучать эта худая невысокая женщина. Убедившись, что на площадке больше никого нет, остановил на ней взгляд:

— Вы чего, мамаша? Так стучать, когда человек отдыхает, — можно кого угодно заикой оставить!

— Ради бога, простите меня, молодой человек. Я никак не могла подумать, что в это время вы можете отдыхать.

— Вы не только меня, но наверняка и соседей всех разбудили, — кивком головы показал на другие квартиры на площадке.

— Неужели так громко? — непритворно удивилась она.

— Ну вы даете, мамаша! — присвистнул. — Издеваетесь? А я вас где-то видел. Не припомню где, но точно видел.

— Зато я припоминаю, молодой человек. В художественном салоне, где вы приобрели портрет вашей спутницы, написанный рукой Хаюрдо. Надеюсь, она дома? Я, собственно, хотела видеть ее. Никак не предполагала, что увижу вас вот в этом наряде.

Почувствовав неловкость перед нею, Леопольд растерянно промямлил:

— Я вас тоже не ожидал увидеть сейчас.

— Вы долго намерены держать даму за порогом? — возмутилась она. — Настоящий джентльмен никогда не допустит подобного положения, никогда не станет разговаривать с дамой из-за порога. Он обязательно пригласит ее в дом и предложит стул. Я уж не говорю о том, что обязательно поцелует ей руку.

— Я похож на джентльмена? — вопросительно пробасил Леопольд, при этом по-мальчишески шмыгнул носом. Впервые в жизни его сравнили с джентльменом, и он не знал, как реагировать на это. Разумеется, ему хотелось бы быть джентльменом, но когда он смотрел в зеркало и видел свое маленькое лицо, худую невысокую фигуру, похожую на мальчиковую, когда слышал свою собственную не всегда уверенную, а иногда корявую речь, то понимал, что далеко не дотягивал до такого определения. А уж чтобы расшаркиваться и целовать руки — даже в голове не держал. И все-таки замечание Лои заметно смутило его. Скулы Леопольда покраснели. Он сжал губы и почесал затылок. Решив, что своим встречным вопросом он одновременно ответил на ее вопрос, то есть определенно дал понять, что не стоит ей уповать на его благородство, так как перед нею нет джентльмена, — следовательно, разговаривать с нею будет из-за порога. Да и то если захочет. А не захочет — закроет дверь перед ее носом.

Все так и содеялось бы, если бы Лоя вдруг не разрушила его настрой непредвиденным ответом:

— Разумеется, молодой человек. — Таких слов от нее он никак не ожидал. — Вы вполне могли бы быть джентльменом, если бы сменили свой тон на любезный сердцу дам, сняли с себя этот драный халат, надели приличествующий костюм и привели в порядок голову. Поверьте мне, я знаю, что говорю. У меня всегда был и до сих пор сохранился прозорливый ум. Мне в моей жизни приходилось иметь дело с настоящими элегантными джентльменами. И уж они никогда не назвали бы меня так грубо — мамашей. Это оскорбительно для уха дамы. Да будет вам известно, сударь, меня всегда и все называли и называют «мадам». — Огорошила этими словами Лоя со снисходительным достоинством, словно бы стыдя Леопольда за его недостаточную образованность.

Переступив с ноги на ногу, Леопольд нахохлился, мозг просверлила мысль, что выслушивать упреки от всякой старухи, которая требует к себе какого-то доисторического обращения, ему не очень нравится. Подумаешь, назвал мамашей! Что же тут неучтивого? Так нет же, ей подавай другое обращение: «мадам»! Однако тут же на ум пришло, что в дверь барабанила она совсем не как мадам, а как старая карга клюкой. Видимо, ее прозорливый ум не допер, что так барабанить невежливо. И еще мозг пробуравила другая мысль: глазастая, однако, старушенция — увидела, что у халата чуть-чуть надорван карман. Другая даже не обратила бы внимания, а эта, видите ли, — «драный халат». Да ему еще сто лет сносу не будет! Маленький надрыв кармана заметила, но не обратила внимания на свой бешеный барабанный стук в дверь. Леопольд про себя усмехнулся, обрадовался, что нашел чем парировать ей, ткнуть носом:

— А в дверь, однако, вы барабанили не как мадам.

— Я у вас уже попросила прощения, сударь, — нахмурилась она. — Но если вам этого недостаточно, я еще раз прошу простить его.

— Кого «его»? — вытаращил глаза Леопольд. — С вами никого нет.

— Вы правы, сейчас нет, но он был. Он провожал меня до вашей двери. И ушел, когда вы стали ругаться за дверью, — пояснила Лоя.

— Чудеса, — басом пробурчал парень, — кто «он»?

— Мой спутник. Да вы должны были видеть его в художественном салоне. Кстати, они оба были там.

— Теперь уже оба, — Леопольд ухмыльнулся, думая, что ничего внятного от нее не добьется. Очевидно, она умышленно запутывает его. Как будто отвечает на вопросы, но в сущности — так, чтобы он ничего не знал. Все было странно и непонятно. Между тем он решил прекратить попытки докопаться до истины. На кой черт ему нужны истины, если он эту бабку знать не знает и не собирается дальше разговаривать с нею? Решив прервать разговор, Леопольд намерился сказать, что Эльвиры нет дома и что он ничем не сможет помочь нежданной гостье, но язык точно сам собой предательски выкатил: — Проходите, мадам.

Незамедлительно переступив порог, Лоя подождала, когда он затворит за нею дверь. После этого вновь подала голос:

— Я могу видеть хозяйку этого дома, сударь? Как я догадываюсь, вы не находитесь с нею в законных отношениях.

— И как же вы об этом догадались, мадам? Любопытно услышать. Но в общем-то, вы правы. Сейчас другие времена, мадам, не знаю, как вас зовут, — насмешливо отозвался Леопольд. — Чтобы паре жить вместе, теперь не обязательно быть в законных отношениях. Законный брак нынче — это анахронизм, мадам, — и громко повторил: — Другие времена, другие люди. — Сделал паузу. — К сожалению, моей спутницы сейчас нет дома.

— Ах, как жаль, как жаль! Как мне не повезло! — всплеснула руками Лоя.

— Увы, вам действительно не повезло, — охотно согласился Леопольд с едва уловимой издевкой в голосе. Но, видя досадное разочарование на лице Лои, чуть сжалился, смягчился: — Может быть, я чем-нибудь смогу вам помочь?

— Вряд ли, сударь. — Она покачала головой. — Чем вы можете помочь?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Вам виднее.

Сделав паузу, Лоя в раздумье закатила глаза к потолку. Затем посмотрела на Леопольда испытующе и решительно дала согласие:

— А впрочем, попробуйте.

Признаться, он надеялся, что она откажется и на этом завершится их разговор. Но так как этого не случилось, ее уступка привела его в определенное замешательство.

После заминки голос прорезался не сразу:

— Так какое у вас дело к Эльвире?

Вскинув руки, по тыльной стороне которых побежали тонкие морщинки, она размеренно продолжила:

— Что вы, что вы, сударь! Разве это можно назвать делом? Сущий пустяк. Хотя для кого как. Для кого-то маленький пустяк может показаться большой проблемой. Мне приходилось с подобными вещами сталкиваться. Но не подумайте, что я говорю именно о таком деле к вашей спутнице. Нет, молодой человек. Ни в коем случае. Я завернула к вам по форменной безделице.

Сунув руки в карманы халата, Леопольд выслушал ее с сомнением. А вспомнив о замечании Лои по поводу надорванного кармана, вытащил их, вытянул по швам, прикрыл надрыв. Усмехнулся:

— По безделицам так в дверь не барабанят.

Она глянула на парня осуждающе, по лицу пронеслось сердитое выражение, словно тот больно уколол:

— Вы хотите, чтобы я в третий раз извинилась перед вами? Вы невежливы, сударь. Так с дамами не обращаются. Вам определенно надо дать уроки достойного отношения к дамам.

Не понравился Леопольду нравоучительный тон собеседницы. Он недовольно покривился:

— Обойдусь без уроков, мадам. Я уже не школьник.

Между тем странная гостья не унималась. Опять постаралась поддеть его, зацепить за живое:

— Так ведь в жизни всегда есть чему поучиться, сударь.

С подобным он не мог не согласиться. Разумеется, она не хотела его унизить. Просто он сам никогда не любил учиться, что и произнес вслух:

— Я никогда не тянул выше тройки, — почесал затылок, набычился. — И не называйте меня сударем. Это попахивает какой-то замшелостью.

В ответ Лоя сердито надула губы и резко, чего никак нельзя было ожидать от ее спокойного размеренного тона, возразила:

— Извините меня, молодой человек, но плесенью попахивает не это, а ваша дремучая необразованность.

До Леопольда дошло, что прозвучало это не очень уважительно, будто он был совершенно пустым человеком. И он возмутился:

— Вы оскорбляете меня, мадам!

На лице собеседницы появилось непонимание, и, вероятно, в этом она была искренна:

— Простите, но вы сами сказали, что выше тройки не тянули. А на тройку нельзя быть образованным. Тройка — это середина между знанием и незнанием. Что-то знаю, что-то не знаю, а в общем — плутаю в дремучем лесу. И какая же это образованность, молодой человек?

Словом, она прошлась по нему против шерсти. Леопольду ничего не оставалось, как уступить. Он вяло поинтересовался:

— Вы случайно не учительница в школе?

Вопрос удивил ее — она даже чуть притормозила с ответом, затем отчетливо, спокойно, неторопливо выдохнула:

— Нет, молодой человек. Я в моей жизни случайно никогда ничем не занималась. Всегда обдуманно и со знанием предмета.

Уже безо всякой иронии, но с некоторой внутренней ревностью Леопольд коротко вздохнул:

— Вам можно позавидовать, мадам. Все у вас обмозговано и понятно. А вот я не такой. У меня нет цели. Я как пылинка на ветру. Без своего угла. Куда занесет, там и прибьюсь.

— Хорошо, что вы это сами осознаёте. Многие проживают жизнь и не понимают, как и зачем они жили. Только помните, что рано или поздно от пыли избавляются. Вас это не смущает, молодой человек? — Она в который раз пробежала глазами по прихожей, точно что-то пыталась отыскать, но явно не находила, и потому по щекам пролетала мимолетная тень озабоченности.

Впрочем, Леопольд воспринимал эту озабоченность вполне нормально, относя ее к разочарованию им и отсутствием дома Эльвиры. Между тем, когда Лоя пристально с ног до головы окинула его взглядом, парню стало не по себе. Он вдруг почувствовал сильный стыд за надорванный карман халата. Это было невероятно, но его скулы обдало жаром. Казалось бы, какой пустяк — карман, не отозвался бы ни на чье замечание, однако в глазах настоящей дамы в эту минуту ему чертовски захотелось выглядеть лучше, чем был. И он спохватился:

— Вы не будете возражать, если я на минуту отлучусь, чтобы переодеться?

Она слегка кивнула:

— Разумеется, молодой человек. Это было бы очень уместно. Но сначала я попросила бы вас показать, где висит приобретенная вами в художественном салоне картина великого мастера. Пока вы будете переодеваться, я еще раз посмотрела бы на нее. Я, молодой человек, поклонница живописи, в некотором роде эстет.

«Странно, — стукнуло в голове у Леопольда, — она стоит лицом к стене, на которой висит полотно, и не видит его. Ну и причуды у этой дамы!» Собственно, чему он удивляется? Ему в его жизни никогда не приходилось встречаться с настоящей дамой — откуда он может знать, какие они на самом деле? Может, они все с фокусами. Этим и отличаются от обычных людей. Леопольд повернулся к стене и ошалел. Картины не было. Глаза полезли из орбит. Ведь была на месте, когда вышел из спальни и топал по прихожей к входной двери. А сейчас — голая стена. Лишь торчат крепления, на которых висела рама. Куда вдруг полотно запропастилось? Он несколько раз раскрыл рот, как рыба, выброшенная из воды, не находя слов для объяснения. Надо же, опять проделки изображения Эльвиры! Что на этот раз выкинет ее портрет? И что сказать этой даме? Не раскрывать же тайну картины. Но тогда как объяснить ее отсутствие? Задачка со всеми неизвестными. И вдруг из горла само собой басом полилось:

— Эльвира продала ее. Нашелся покупатель — она и продала.

— Как продала? Что вы говорите? Немыслимо! — Оторопев, Лоя этим выкриком сломала свой уравновешенный тон. Разве такую вещь допустимо было продать? — Ее затрясло, точно от нервного тика. Но уже через минуту она успокоилась, приняла прежний вид и кольнула Леопольда пронизывающим взглядом. — Продать холст, написанный рукой великого мастера! Неужели ваша спутница принимала в салоне подарок для того, чтобы его продать? Не могу поверить! Ведь это ее портрет. Зачем продавать собственный портрет? Не понимаю.

— Все продается, — напомнил Леопольд.

— И кто же покупатель? — Она смотрела пытливо и с недоверием.

И тут до парня дошло, что чем дальше в лес, тем больше дров. Он и так, кажется, много лишнего насочинял. Потому следовало свернуть с этой тропы на другую, по которой не надо скользить:

— Не знаю. Я вообще ничего не знаю!

— Как жаль, как жаль… — Лоя остановила взгляд на креплениях для рамы на стене. Ее уравновешенное поведение определенно указывало на то, что вранье Леопольда не прошло. — Картина висела на этом месте?

— Точно так, — отозвался он, стараясь быть убедительным, хотя видел, что все сильнее в ее глазах выглядит неубедительно. Ощущая себя увязшим в болоте, Леопольд разозлился на себя. — Да вам какое дело до этой картины? Вы ведь не за тем пришли, чтобы узнать о ее продаже. Что вы хотели от Эльвиры? Чем я могу заменить вам ее?

— Конечно, не за этим, разумеется, совершенно правильно, молодой человек, — оживилась Лоя, сделала длинный вздох, глянула бесстрастно, чтобы он не заметил ее притворства. — Но так хотелось еще раз полюбоваться творением кисти великого мастера. Так хотелось… — Сделала паузу. — Ну что ж, на нет и суда нет. — Развела руки в стороны.

Если бы Леопольд в этот миг был более внимательным, то обратил бы внимание, как в ее глазах вспыхнула едва уловимая усмешка, которая еще раз подтверждала, что Лоя не поверила в продажу картины. Внезапная оторопь парня, когда он не увидел на стене холста, его замешательство, когда сразу не придумал ответа, явно указывали на то, что он примитивно пытался обмануть. Она мгновенно приняла его игру. Леопольд на лету подхватил ее слова:

— Вот именно. — Он желал скорее уйти от этой темы. — Так какое же у вас дело к Эльвире, мадам?

— Все очень просто и буднично, молодой человек, — сказала Лоя, вспомнив о плане, над которым недавно она вместе с Григором и Фиодом натруживала мозг, чтобы выполнить поручение дея. — В художественном салоне я видела вас троих. С вами была еще одна девушка — полагаю, это подруга вашей спутницы. Вы не подумайте ничего плохого, молодой человек. Вы просто запомнились, потому что приобрели картины Хаюрдо. Знакомые мне сказали, что ваша спутница работает в ателье, имеющем в городе хорошее реноме. Что она превосходный мастер в своем деле. Так вот, я хотела бы заказать ей одно точно такое платье, какое надето на ее портрете, а второе — такое, какое на второй картине. Знаете, ностальгия, хочется прикоснуться к тому, что было в прошлом. Уж коль нет возможности любоваться картиной Хаюрдо, то хотя бы ощутить дух той эпохи через прикосновение к копии платья, нарисованного мэтром. Чисто женское желание. Вам этого не понять, потому что вы не женщина. Но ваша девушка, надеюсь, поймет меня.

Потупив взгляд, Леопольд молчал. Разумеется, он не был женщиной, но и лохом быть не собирался. По каким-то едва уловимым ощущениям почуял, что она водит его за нос. Не поверил ей. Внутри себя даже усмехнулся тому, что каждый из них изворачивается. Почему сам крутился, он знал, но почему она вешает ему лапшу на уши, не понимал. Посему решил мигом свернуть всю эту болтовню:

— Это вряд ли, мадам. Моя девушка не занимается шитьем на дому и не принимает заказы. Вам следовало обратиться с этим заказом к любой надомнице.

— Позвольте мне самой решать, к кому обращаться, молодой человек, — сердито посмотрела Лоя. — Любая надомница, как изволили выразиться вы, не видела этих платьев и вряд ли способна перенести игру красок на холсте в шитье, а ваша спутница опытным глазом великолепной швеи, уверена я, рассмотрела каждую складочку и каждый штрих. — Помолчала. Ее молчание в эту секунду ни о чем не сказало Леопольду, между тем оно много значило. Безусловно, по нему, а также по лицу Лои можно было уловить слабую насмешку над сказанными ею словами и по этой насмешке понять, что она совершенно не верит в то, что Эльвира способна по картинке сшить подобное платье. Да и никто не способен, не имея выкроек, старинных тканей и не владея способами шитья почти трехсотлетней давности. И совершенно глупо полагать, что Эльвира согласится сделать такую работу. Но хорошо, что Леопольд ничего не понял, поскольку, если бы он сообразил, то незамедлительно задался бы вопросом: зачем гостья настаивает на этом? А коль от него не последовало такого вопроса, Лоя добавила: — Я готова заплатить любую даже очень высокую цену за это.

— Насколько высокую? — заинтересовался Леопольд. Его глаза загорелись, как будто он уже пересчитывал деньги.

— Настолько, что вы, молодой человек, остались бы весьма довольным.

— У вас, мадам, вряд ли есть такие деньги, которыми я остался доволен бы, — с сомнением посмотрел Леопольд.

— Вас смущает мой возраст, молодой человек? Пусть он вас не смущает. Я еще достаточно молода.

— Тогда я еще младенец! — не сдержавшись, басом хохотнул он.

— По сути, вы правы, — вдруг охотно подтвердила она. — Я скажу даже больше: вы еще не родились.

Снова громко расхохотавшись, Леопольд суетливо затоптался на месте. А стихнув, извинился:

— Простите, мадам, я не хотел вас обидеть. Просто ваше чувство юмора безгранично. На него невозможно не отреагировать.

— Что вы, молодой человек, я нисколько не обиделась. Напротив, ваша непосредственность меня покорила. — Ее тонкие черты лица со следами былой красоты тронула кроткая улыбка. — Так как же моя просьба? А на ваше замечание я отвечу: у меня есть деньги. Я заплачу вам сумму, которую вы назовете, причем предварительно, чтобы вас не мучили сомнения, молодой человек. Разумеется, я понимаю, что ваша спутница не испытывает сейчас потребности в деньгах, ведь она продала картину, видимо, за весьма приличную стоимость. Но я обращаюсь именно к вам, чтобы вы содействовали моей просьбе, и платить буду вам. Не иначе. Как вы на это смотрите?

— Как на предложение, от которого трудно отказаться, — усмехнулся Леопольд, словно ощущая, как в руках шелестят денежные купюры.

— Вот и не отказывайтесь, молодой человек. — Она глянула вокруг себя, точно искала стул, на который могла бы присесть.

Он спохватился, краснея скулами и стараясь проявить всю свою вежливость, на которую только был способен:

— Простите, мадам, я даже не предложил вам сесть, — распахнул дверь в гостиную. — Пройдите, мадам, — суетливо поддержал ее под локоть, когда она ступила из прихожей. Потом опередил, широко шагнул к столу, выставил придвинутый к нему стул и расшаркался, чего никогда прежде делать ему не приходилось, посему получилось неуклюже. — Садитесь. Прошу вас. И подождите, пока я переоденусь. А то в таком наряде принимать даму неудобно.

Но она не села, огляделась:

— Я все сказала, молодой человек. Теперь жду вашего ответа. Согласны вы помочь мне, либо мне предстоит самой упрашивать вашу спутницу оказать мне такую любезность?

— Как я могу отказать настоящей даме? — поспешно отозвался Леопольд.

— Значит, согласны? — Она ожидала получить от него более конкретный отклик, нежели прозвучавшие слова.

Багровея скулами, он подтвердил:

— Согласен. Постараюсь уговорить Эльвиру.

— Вы уж постарайтесь, молодой человек, — настоятельно попросила Лоя, въедаясь взглядом в глубину его глаз. — И когда она даст согласие, сообщите мне, чтобы я могла передать вам запрашиваемую сумму.

— Но я еще не называл сумму, — озадаченно протянул Леопольд и почесал затылок. Потом резко опустил руку, подумав, что чесать затылок перед дамой — это, видимо, не очень красиво.

— Назовете ее, когда сообщите мне о согласии вашей спутницы, — успокоила Лоя, видя его волнение.

Однако Леопольда напрягало иное:

— В тот момент у вас может не оказаться таких денег.

Такое замечание явно удивило ее:

— Не беспокойтесь! — сказала она твердо. — Окажутся.

Вдруг его всколыхнула другая мысль:

— Как мне связаться с вами?

Кивнув, она попросила:

— Продиктуйте номер своего телефона. Я сообщу на него.

Испытывая некоторое колебание, Леопольд продиктовал и забегал глазами по мебели, ища лист бумаги и авторучку.

Догадавшись о его намерениях, Лоя приподняла руку:

— Ничего не надо, я все запомнила. Не извольте тревожиться, у меня хорошая память. А теперь будьте любезны, проводите меня, молодой человек.

Чуть прикасаясь к ее локтю, Леопольд проводил Лою до входной двери, широко открыл ее, раскланялся:

— Приятно было с вами познакомиться. Очень приятно. Я все сделаю. Очень приятно. Очень приятно. — И только тут вспомнил, что не спросил ее имени и не назвал своего.

Закрыв за нею дверь, постоял немного на месте, переваривая в голове произошедшее и с вожделением думая, что скоро он сможет получить изрядную сумму денежных знаков. О том, что надо сначала уговорить Эльвиру, он совсем не мнил. Знал, что приложит все старания, чтобы уломать ее. Согласится, никуда не денется. В этом был убежден совершенно. Почесал затылок и потопал в спальню. Распахнув дверь, ошарашенно остановился: на кровати лежала голая Эльвира. Его пробил пот. Выходит, она слышала весь разговор, слышала, как он собирается утаить от нее деньги заказчицы! Как же теперь ему выкрутиться, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? И тут взгляд его упал на стул: на нем лежало платье с портрета. Леопольд все понял, облегченно вздохнул. Это была не настоящая Эльвира — в постели лежала ожившая девушка с холста Хаюрдо.

— Ты что тут делаешь? — выпалил он.

— Лежу, — отозвалась девушка, вытягивая ноги.

— Вижу, что лежишь. Но зачем из прихожей картина исчезла? — Глубоко посаженные глаза парня округлились.

— Потому что с нее исчезла я.

— Зачем? — рефреном прозвучал нервный голос Леопольда. — Мне пришлось врать, что картину продали.

— Это я тебе подсказала, как ответить. Иначе ты мог все испортить.

— Что испортить? Это ты все испортила своей подсказкой. Висела бы на стене — гостья посмотрела бы на тебя, и на этом конец.

— Мне так не кажется, — возразила девушка.

— Что тебе может казаться, если твое место на стене? — напустился он.

— И сейчас мне так не кажется. Сейчас мне кажется, что мое место в твоей постели, — прозвучало в ответ.

— Остынь! — Он удивлялся, что никак не может избавиться от чувства, что видит перед собой настоящую Эльвиру: те же интонации голоса, те же фразы, те же посылы, те же движения тела. — Даже не надейся. Не хватало мне еще этих приключений: спать с портретом своей любовницы в то время, когда меня полностью устраивает сама любовница.

— С живым портретом, — уточнила девушка.

Кривясь, Леопольд поправил:

— С ожившим.

Повернувшись набок, девушка шевельнула бедрами точно так, как это делала настоящая Эльвира, и вспыльчиво предупредила:

— Конечно, ты можешь отказаться спать со мной. Тебе решать. Но в таком случае любовнице придется узнать о заключенной сделке между тобой и мадам. Ты соврал гостье про продажу картины и намеревался утаить от своей любовницы деньги, обещанные гостьей. Выбирай, Леопольд, что для тебя лучше: получить деньги или отказаться от них?

От этих слов его передернуло:

— Ты не похожа на Эльвиру! — вспыхнул он.

— Не сомневайся, я и есть Эльвира. В постели ты сможешь убедиться в этом, — возразила она. — Ты попросту еще не ведаешь, как твоя любовница способна брать быка за рога.

— Все я знаю. Я изъездил ее вдоль и поперек. Она трудилась так, что дух вон. А ты про быка забудь. У тебя со мной ничего не получится, — глянул исподлобья.

Оторвав голову от подушки, девушка недовольно фыркнула; так же всегда сердилась его любовница:

— Ты бы не забегал вперед. — Провела рукой по волосам, как обычно делала Эльвира. — Никто в шею тебя не гонит. Но без меня тебе не обойтись, потому что я обыкновенно чувствую, что этой мадам нужно что-то именно от меня, — пояснила: — Мне она кажется опасной.

— Откуда ты можешь знать, опасна она или нет, если не видела ее и не разговаривала с нею? — покривился Леопольд, пытаясь принять правильное для себя решение. С одной стороны, он не собирался отказываться от денег, которые сами плыли ему в руки, причем сумму он намерен назвать сногсшибательную, но с другой стороны, никак не мог смириться с тем, чтобы лечь в постель с ожившим портретом. Кабы эта девушка была обыкновенным человеком, тогда и вопрос не стоял бы, даже не стал задумываться бы над этим. Какая разница, с кем кувыркаться в кровати. Да хоть с десятком любовниц одновременно, лишь бы сладко жить. А тут — оживший портрет. Как-то не мог переварить все это и настроить себя на положительный лад. Продолжил: — Вообще-то, ты всего только портрет на холсте. Чем она может быть опасна портрету? Уж если утверждать это, то мадам должна быть опасна моей любовнице, но не ее портрету. Однако и тут не могу взять в толк, чем она может быть опасна Эльвире? Все это твои выдумки.

Но девушка разгоряченно оборвала:

— Я говорю не про твою любовницу, а про себя! — Зашевелила бедрами, как делала его сожительница. — Повторяю, я чувствую!

— Я ни на чем не настаиваю, — ретировался Леопольд, решив, что не стоит опускать себя до споров с девушкой с холста.

— Зато я настаиваю! — решительно произнесла она. — Предлагаю тебе беспроигрышный вариант. Ты и деньги получишь, и уговаривать свою любовницу, чтобы она сшила два платья, не придется. Тем более что я уверена: она откажется выполнять этот заказ. Его практически невозможно выполнить никакой современной швее. Нет таких тканей, нет таких ниток, нет таких приспособлений, на которых шили почти триста лет назад, нет лекал и, наконец, нет таких рук. Даже если снять мерки с моего платья, то идентичного платья все равно не получится по только что озвученным мной причинам. Любое современное шитье и ткань будут существенно отличаться от оригинала. В результате ты останешься в дураках. Не получишь денег и разругаешься с любовницей. Но я могу тебе помочь. Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что есть я!

Вытаращив глаза, Леопольд удивился:

— Чем же мне повезло?

Она привстала на локоть:

— Только я могу выполнить заказ на свое платье. Но мое условие ты знаешь. Все решает одно твое слово: «согласен».

— Я должен поверить твоему трепу? — у Леопольда в ухмылке растянулись губы.

— Можешь не верить. — Девушка села, опустив с кровати ноги. — Попробуй договориться с любовницей. Но результат ее пошива станет плачевным. Она сообразит это и не пойдет тебе навстречу. У тебя нет выбора. Соглашайся на мои условия. Сейчас предлагаю я, а потом тебе придется уговаривать меня. Напряги мозги. Не будь дураком.

Не зная, на что решиться, парень вскипел:

— Все, хватит! Давай выметайся из постели! Дуй на свое место!

Встав на ноги, девушка потянулась за платьем. Он смотрел, как она взяла его в руки и стала крутить перед собой, точно искала, где верх, где низ, и примеряясь к тому, чтобы надеть на себя. Между тем крутила его не для этого. Молчком показывала Леопольду, чтобы тот понял, как трудно будет сшить точно такое же. Между тем он смотрел на нее равнодушными глазами, думая лишь о том, чтобы она быстрее убралась из спальни. Естественно, он не поверил девушке — убежден был, что женщины, чтобы добиться своего, способны на любой обман. Не сомневался, что уговорит Эльвиру, что особого ума не надо, чтобы пошить платье, каким бы оно ни было: современным или старинным. Уверен был, что Эльвира сошьет такое платье без особого напряга. Размышляя, Леопольд отвлекся и на минуту отвернулся к окну. А когда повернулся к кровати, ни девушки, ни ее платья уже не было. Он огляделся и облегченно вздохнул. Затем быстро выглянул из спальни в прихожую. Картина висела на стене. Леопольд подошел к ней, довольно улыбнулся:

— Давно бы так! А то раскатала нос. — Постоял, запахнул плотнее халат и отправился в ванную.

Никуда в этот день не пошел, хотя собирался после обеда прогуляться по городу, пострелять глазами по сторонам, придирчивым взглядом оценить женский пол. Весь день нетерпеливо топтался по комнатам, периодически вспоминая про обещанные мадам деньги. Это грело душу. Жизнь альфонса его устраивала. Правда, всегда приходилось много и старательно трудиться в постели с любовницами. Но ведь это ж не на заводе махать кувалдой в руках. И не с портретом любовницы, с которого нечего взять. С трудом дождался, когда с работы вернется Эльвира. Встретил ее в дверях радостной улыбкой. Обнимал и целовал, приговаривая, что за день сильно соскучился по ней. Она таяла от его слов и ласк. Быстро переоделась, помылась и прыгнула в постель. И там, после долгих занятий любовью, Леопольд начал заходить издалека, спрашивая о ее профессии, способна ли Эльвира шить сложные вещи, может ли шить дома и может ли принимать заказы. На какие-то вопросы та отвечала утвердительно. На какие-то — отрицательно. На какие-то что-то долго объясняла. Он терпеливо слушал, не перебивал, делал заинтересованным лицо, хотя на самом деле все пропускал мимо ушей. Ибо его интересовало лишь одно, и на это он медленно переводил весь разговор. Эльвиру же удивляла вся их беседа, ибо он никогда прежде не спрашивал о ее работе. Девушка была уверена, что он не знает, какая у нее профессия, потому что сама никогда не рассказывала о ней. И вдруг оказалось, что знает. Постепенно он подвел ее к основному вопросу: сможет ли она сшить точно такое платье, как на портрете, сняв мерку с платья девушки с холста? Эльвира сразу ответила отказом. Ему не понравился ответ, но он не отчаивался. Стал заходить с этим вопросом с разных сторон. И так, и этак. Но всякий раз получал отказ. Любовница как будто уперлась рогом в землю и слышать не хотела ни о каком заказе. В конце концов Леопольд психанул. Обвинил ее в неумении шить, назвал плохим мастером. Обидел. Слово за слово — разгорелся скандал. В итоге она столкнула его с кровати и предложила сшить самому. Он понял, что допустил большую оплошность, не согласившись на предложение девушки с холста. Из-за собственной глупости теперь может потерять большие деньги, на которые мог бы содержать любую любовницу, а не искать тех, которые станут содержать его. Сейчас ему было уже глубоко наплевать на то, что девушка с холста была не настоящая Эльвира, а ее портрет. Главное — деньги. Они уплывали из рук. Как песок сквозь пальцы. Леопольд всей кожей ощутил это. Правда, червячок сомнения все-таки понемногу точил душу — думалось, что девушка с полотна, добившись своего, может с легкостью потом надуть. Но была и надежда, ибо он никого за язык не тянул, девушка сама сделала такое предложение. Как она исполнит все, Леопольду было безразлично. Он уже готов был согласиться. Ночь прошла неспокойно. Эльвира спала в спальне. Леопольд в другой комнате — на диване. На следующий день, когда Эльвира снова ушла на работу, Леопольд подошел к картине и стал канючить, что девушка была права, что он оказался круглым идиотом, что просит прощения за свою глупость, просит ее сойти с полотна. Но картина оставалась висеть на месте. А тишина в прихожей звенела в ушах колоколом. И в этом звоне плавали слова девушки, что ему придется просить ее. И он просил. Так прошел весь день. Не добившись, чего хотел, Леопольд опять встретил Эльвиру с распростертыми объятиями, будто ничего вчера не произошло, точно они не спали в разных комнатах. Между тем с порога та немедля предупредила, чтобы он не начинал вчерашний разговор. Леопольд поднял руки в знак согласия, а сам думал: как же не начинать, если для него сейчас нет вопроса важнее? Долго мялся, говорил о чем попало и напряженно при этом пытался сообразить, с чего начать, чтобы снова попробовать уговорить ее пошить эти дурацкие платья. И зачем только они понадобились той мадам, ума не мог приложить. Но заказ есть заказ, его обещание не должно стать пустым, чтобы не превратиться в посмешище. Случаю угодно было зацепить на крючок огромную рыбину, посему нельзя никак допустить, чтобы она сорвалась с крючка. Он усердно терпеливо закружил кругами, не прекословил, тихой сапой, как бы между делом начал вновь проталкивать свою просьбу. Пока наконец не встретил в ответ новый взрыв эмоций Эльвиры. Подступаться к ней больше не осмеливался. Впору было закрыть глаза и забиться в угол, потому что такой он свою любовницу еще не видел. Из этого извлек окончательный вывод: она действительно неспособна пошить подобное платье. Да и никто, видимо, не способен, как утверждала девушка с холста, кроме нее. Итак, у него осталась одна окончательная надежда только на оживший портрет. Но тот не выходил на контакт. Настроение у Леопольда упало. В сознании стали метаться мысли, что он терпит фиаско. Иначе говоря, настроения не было вовсе. А дни шли. В очередной день, оставшись дома один, он, уже сбившись со счета в который раз, приблизился к картине, ладонью погладил изображение и в бессильном исступлении многократно прокричал, что согласен, согласен, согласен исполнить ее желание. Собственно, он и прежде говорил такие слова, но никогда не кричал так неистово и потерянно одновременно. Можно было подумать, он на грани помешательства. После таких выкриков Леопольд грохнулся перед картиной на колени, вскинул руки, коснулся пальцами рамы и, чувствуя себя полным дураком, стал умолять, чтобы портрет Эльвиры на холсте простил его. Так стоял долго, закрыв глаза, пока не ощутил, как рама выскользнула из-под его пальцев. Вскинул веки — картина пропала. Закрутил головой — девушки с холста рядом не было. Позвал — никакого ответа. Застонал, схватился за голову. Тяжело, беспомощно поднялся на ноги. Его качнуло из стороны в сторону. Мысль о том, что все потеряно, что никакое раскаяние ему уже не поможет, обожгла так больно, что Леопольд закрутился на месте, точно угодил на раскаленную сковороду, и захрипел, будто делал свой последний в жизни выдох. Ноги стали ватными. Он бессознательно поволочил их в спальню, опустив глаза к полу. Тела не ощущал, мысли в голове умерли. Дверь показалась такой тяжелой, что потребовалось применить всю силу, чтобы стронуть ее с места. Открывалась медленно, словно целую вечность. Поднял глаза и обомлел. На постели лежала девушка с холста, а рядом на стуле — платье. Мгновенно пришел в себя. Задрожал от радости, бросился к ней:

— Ты меня услышала? — покраснел от взрыва эмоций, до конца не веря, что его мольба подействовала. Зачастил басом, задыхаясь от возбуждения. — Прости, прости, я был неправ! Я дурак! Я согласен на твое условие!

— Я это уже слышала от тебя, не стоит повторять! — откинула руки за голову, полностью открывая свое тело. — Начинай, — прошептала.

И хотя такое тело было для Леопольда не в новинку, он тем не менее ощутил новый горячий прилив, сознавая, что это другое тело, не то, которое он знал наизусть. Сбросил с себя одежду и навалился на девушку. Все было как с любовницей Эльвирой. Девушка была такой же горячей, темпераментной и отзывчивой на всякое касание его рук и губ. Стонала, говорила разные слова и завершила все так же, как завершала Эльвира. Потом лежала молча, смотрела в потолок. Он тоже безмолвствовал, боясь расстроить гармонию ее чувств. Но главное, боясь, что ненароком может разрушить договоренность между ними. Сейчас у него не было ни единой мысли, что он занимался любовью с ожившим портретом. Все было естественно, как обычно с сожительницей. Он даже несколько раз назвал девушку с холста ласковыми словами, которыми называл Эльвиру. И почувствовал, что это ей понравилось. Черт побери, он готов был еще тысячу раз назвать ее так, лишь бы она выполнила свое обещание! Он трепетал, предвкушая удовольствие, которое испытает, получив деньги от мадам. Такое удовольствие нельзя получить ни с какой любовницей, даже с десятком любовниц. Это не просто экстаз, это нечто большее, эта страсть безумна, с которой ничто сравнить невозможно. Разве можно сравнить ощущения, которые получаешь от любовниц, с ощущениями, которые возникают при прикосновении к большим деньгам, зная, что они твои? Никогда. Никогда. Леопольд не шевелился, дожидаясь, когда девушка заговорит первой. И она, наконец, повернула к нему лицо:

— Я узнала, что это такое, — с выдохом вылилось из нее. — Я даже не предполагала, что такое может быть.

— Ты тоже классная, мне понравилась, — соврал он, потому что для него ничего нового не было. Он много раз испытывал это со своей любовницей, много раз говорил той такие же слова и сейчас просто повторил, не отделяя эту девушку с холста от своей сожительницы. Все было один в один. Она ничем его не удивила. Разве только тем, что была не просто очень похожей внешне на его любовницу, но такой же возбудимой и отзывчивой на его нежности. Поэтому не забросить ей леща не мог. Ждал, что она скажет дальше, ибо с его стороны ее условие выполнено, теперь очередь за нею.

Подтянув к себе ноги, девушка села:

— Я хочу, чтобы это повторялось.

— За мной не заржавеет, — пообещал Леопольд, напрягаясь от того, что слышал от нее не те слова, которых ждал, но умышленно не напоминал девушке об их договоренности, чтобы вдруг в этот момент не получить обратного эффекта.

— Ловлю тебя на слове.

— Слово не воробей, а я не трепло какое-нибудь, — заверил он.

Прекрасно понимая, чего он от нее ждал, девушка провела пальцами по его груди:

— Звони даме. Одно платье для нее есть.

— Ты уже сшила? Когда успела? — подскочил он с места.

— Зачем шить? — улыбнулась девушка. — Оно уже готово. Лежит перед тобой. — Показала на стул, где лежало платье. — Сшить такое невозможно. Возьми оригинал и отвези мадам. Только не понимаю, зачем оно ей понадобилось. Позвони, спроси, куда привезти. И напомни, что она должна заплатить тебе. Ты уже определился с суммой?

В один миг губы у Леопольда пересохли. Он попытался облизнуть их языком, но тот тоже оказался сухим. В горле появился ком, который невозможно было проглотить. Потянувшись к телефону, лежавшему на тумбочке, он придвинул его ближе к себе, ухватил пальцами и вдруг вспомнил, что не знает номера телефона мадам. С надрывом, с сухим сипом Леопольд выпихнул из себя:

— Она взяла мой номер, а свой не оставила. — Покрутил телефон перед собой, с горечью ощущая его ненужность в данную минуту. — Все наперекосяк.

И в этот миг телефон неожиданно зазвонил. Причем звонок был иным и очень громким. Леопольд вздрогнул, не враз сообразив, что звонит телефон в его руке. На дисплее номер из букв. Это поразило. Никогда не приходилось видеть буквенный номер. Скорее было похоже на белиберду. Включил, перевел на громкую связь. Услышал голос мадам. Узнал его и напрягся, вытянулся в постели по струнке.

— Вы решили позвонить мне, молодой человек?

— Да, — выдохнул и запнулся: как она могла узнать, что он хотел позвонить ей? — Но я не знаю вашего номера, мадам.

— Что вы мне хотели сказать? — она пропустила мимо ушей его последнюю фразу.

— Одно платье уже ждет вас, мадам, — зачастил он. — Куда привезти?

— Я знала, что на вас можно положиться, — одобрительно отозвалась мадам.

Лестные слова жаром прошлись по мозгу Леопольда:

— А как с деньгами, мадам?

— Назовите сумму, молодой человек.

Он назвал. Она переспросила:

— Такова стоимость всего заказа?

— Да, мадам, — подтвердил парень.

— Тогда за одно платье — половина суммы.

— Да, мадам, — ответил он, мгновенно сообразив, что сплоховал: мог бы эту сумму получить за одно платье, а потом такую же сумму за другое. Хотя совершенно не представлял, как он может достать другое платье с портрета Лилии. Злясь на себя, что с самого начала оплошал, он раздосадовано выдавил: — Вы деньги привезете, мадам?

— Разумеется, молодой человек, — без промедления прозвучало в ответ. — Встречаемся через двадцать минут возле художественного салона. — И телефон умолк.

Как ошпаренный, Леопольд вскочил с кровати. Двадцать минут — это так мало. Хоть салон-магазин не очень далеко, но надо еще собраться, свернуть платье и вовремя успеть к месту. Беспорядочно хватая одежду и напяливая на себя, он попросил девушку с холста:

— Сверни платье, а то я не успею.

— Успеешь. — Она тоже соскочила на пол. Стала быстро сворачивать платье и укладывать в большую сумку Эльвиры, с которой та обычно ездила на отдых к морю.

Мигом собравшись, подхватив сумку с платьем, Леопольд мимоходом глянул на стоявшую рядом девушку:

— А как же ты? Во что оденешься? Или будешь на картине в голом виде?

На скуластом лице заиграл румянец:

— Накину на себя что-нибудь из гардероба.

Леопольд озабоченно почесал затылок и шагнул в прихожую:

— Но ведь это будет уже другая картина. Не Хаюрдо.

Девушка плавно повела бедрами:

— Когда вернешься, посмотришь, что получится.

Двигаясь по прихожей к входной двери, парень кивнул. К художественному салону успел минута в минуту, крепко держа в руках сумку с платьем. И даже сам себе удивился, что девушка с холста оказалась права. Одновременно с Леопольдом к салону приблизилась Лоя, тоже с сумкой в руках. Обыкновенно сумки, набитые деньгами, бывают тяжелыми, но Лоя несла ее легко, что, в общем-то, удивило Леопольда. И он внутри себя усомнился, что в сумке у мадам деньги. Сойдясь, они ушли с тротуара, на котором было полно пешеходов, остановились возле угла здания на траве под деревом. Лоя поставила сумку под ноги:

— Покажите платье, молодой человек.

Положив сумку с платьем возле себя, Леопольд расстегнул ее, хотел вытащить платье, но Лоя остановила. Нагнулась, прощупала ткань руками, посмотрела швы и складки, застегнула замок сумки, разогнулась и удовлетворенно улыбнулась. Было ясно, что сразу постигла: перед нею оригинал, который она и хотела заполучить. Именно на него делала заказ, хотя говорила Леопольду о шитье нового. Правда, Леопольд и тогда, и сейчас не понял этого. Но она-то знала, что сшить идентичное платье невозможно, и сразу рассчитывала, что события будут развиваться по сценарию, который вместе с Григором и Фиодом закладывала в свой план. И теперь видела, что все произошло, как предусматривала. А Леопольда в данную минуту более всего интересовала сумка мадам. Он весь был сосредоточен на ней. Мысленно уже копался внутри, шуршал купюрами. Когда Лоя выпрямилась, парень загорелся глазами:

— Теперь вы, мадам. Покажите деньги.

— Расстегните.

Он расстегнул молнию, открыл. Сумка до отказа набита пачками. У него затряслись поджилки. С удовольствием порылся в деньгах и разогнулся, чтобы выразить радость, но Лои рядом уже не было, и сумка с платьем тоже отсутствовала. Ошарашенный видом такого количества денег, он не заметил, как мадам прихватила его сумку и исчезла. Опасливо озираясь, Леопольд торопливо застегнул молнию, схватился за ручки. С трудом поднял. Сумка была тяжеленной. Мелькнула мысль: как мадам так легко несла ее? Но раздумывать было некогда — надо быстрее убираться отсюда. Сорвался с места, часто перекладывая сумку из руки в руку. Уверен был, что, придя в квартиру Эльвиры, увидит на стене ее портрет. По правде сказать, он мог бы уже не идти к сожительнице. Она ему теперь не нужна. Денег полно. Пришло время выбирать в любовницы модельных девушек, а не тех, на чью шею можно взгромоздиться, чтобы какое-то время бесхлопотно просуществовать. Завернул бы сейчас в гостиницу, снял приличный номер, а потом прикупил стоящее жилище. Однако еще не выполнен заказ на второе платье с портрета Лилии. А как его выполнить, он не знал. Одна надежда на помощь девушки с холста Эльвиры. Плюнуть на второй заказ немыслимо. Это значило потерять такую же сумму денег. Ну уж нет — нельзя упускать из рук удачу, когда держишь ее за хвост! Хотя деньжат в одной сумке полно, но, как водится, денег много не бывает. Лучше опять ублажить девушку с холста Эльвиры и разбогатеть основательно, чем потом кусать локти, что дураком оказался, потерял такую сумму. Войдя в квартиру, Леопольд в первую очередь обратил внимание, что картина в прихожей не висела. Странно, ибо девушка обещала быть на ней в другой одежде. Поставил сумку на пол и шагнул к спальне. Девушка в платье Эльвиры, съежившись, сидела на кончике стула. Глаза у нее были напуганные и влажные от слез. Леопольд удивился. Во-первых, тому, что она все еще находилась в спальне, а не на полотне, а во-вторых, что лицо ее было заплаканным.

— Ты еще тут? — затоптался в дверях. Впрочем, удивление его, несмотря на ее расстроенный вид, быстро перешло в удовлетворение, ибо, если бы девушка была на холсте, ему пришлось бы сначала уговаривать ее сойти с полотна, а это могло занять немало времени. А тут — вот она! Сразу бери быка за рога. Между тем ее вид смущал, и чтобы подступиться к ней со своим вопросом, надо было разобраться, что ее гложет, а то не впишешься в строку и все испортишь. Он приблизился, погладил ее по голове. — Что случилось? Откуда слезы? Почему ты не на холсте?

Как опущенная в воду, она смотрела пугливо:

— У меня не получается. Я не ожидала, что так будет. Я отдала свое платье, а без него не могу возвратиться на холст, — пояснила едва слышно, с придыханием.

— Ты хорошо пробовала? — опешил Леопольд и вопросительно заморгал.

— Без платья я не могу вернуться, — повторила она, всхлипнув. Руки метнулись по сторонам, под ладонь попал край одеяла. Она подхватила его, промокнула глаза.

— Что теперь? — растерялся он, боясь, что могут разрушиться все его планы. В этот миг бас Леопольда потерял свою тональность и задребезжал: — Я не могу помочь тебе. Платье уже реализовано. Дама скрылась с ним. Я даже не заметил, как и куда. От нее ничего не осталось. Ни имени, ни адреса. — На минуту смолк. — А какие слова ты говорила, чтобы вернуться на холст?

— Не могу вспомнить, — пролепетала она. — Все забыла.

— Черт возьми! — оторопел он, наливаясь испугом. — Может, ты забыла и то, что обещала мне?

— Разве я что-то обещала?

— Издеваешься? — занервничал парень, не желая верить в ее внезапную забывчивость, но одновременно сознавая, что ничего исключать нельзя. Возможно все. Недавно он не верил, что портрет способен ожить, а сейчас заставляет себя не верить в забывчивость девушки. Возможно все. Но если она действительно забыла, тогда его надежда на ее помощь прямо сейчас рухнула. Плакала вторая сумка с деньгами. Без платья с портрета Лилии он даже думать о них должен забыть. А ведь уже чудилось, что он улавливал их запах. Получается, все пустое. Как теперь быть, как вертеться перед заказчицей? Самому придется что-то придумывать. А что делать в таком случае сейчас с этой уже не нужной ему дурой? Леопольд помрачнел. — Забыла, говоришь? Вспоминай, иначе ты опустишь меня в грязь лицом. И тогда зачем ты мне нужна? Куда тебя приспособить? Вот свалилась мне на голову проблема. Скоро уже Эльвира вернется с работы.

— Я здесь.

— Какая ты Эльвира? — отмахнулся парень. — Ты всего лишь ее портрет.

— Я больше не хочу быть портретом! — зазвенел ее голос.

Удивившись неожиданному звону голоса девушки, Леопольд уступил:

— Без холста ты, конечно, не портрет. Но ты не та Эльвира.

— Придумай что-нибудь, — попросила она.

— Что я могу придумать? Ты считаешь, это так просто? — растерялся он.

— Ты же крутой.

— Какой я крутой? Я — всмятку! — поник Леопольд, но тут же воспрянул, вспомнив о сумке с деньгами. — Впрочем, теперь я при хороших деньжищах, а значит, дальше отираться в этой конуре мне не пристало. Хватит пресмыкаться и мыкаться по всяким углам. Отныне заживу по-другому. А сейчас, раз такое дело, уберусь отсюда, пока нет сожительницы, смоюсь с глаз долой, чтобы никому ничего не объяснять.

— Ты хочешь бросить меня?

— А зачем ты мне нужна, когда сейчас я могу купить себе любую любовницу? — усмехнулся он. — Гораздо шикарнее двух Эльвир!

— Ты сказал обидные слова. — Она на секунду привстала с места.

— Обидно терять с тобою время, — отмахнулся Леопольд. — Я ухожу, а ты сама разбирайся тут с моей бывшей любовницей. Без меня.

— Я твоя любовница! — усилила голос девушка.

— Ага, раскатала нос на чужие деньги! — повысил голос Леопольд, чего никогда не делал при Эльвире, да и при других сожительницах, у которых до Эльвиры сидел на шее. Очень хорошо изучил, что можно позволять альфонсу, а чего нельзя. Знал, как следует вести себя, чтобы долго удержаться на женской шее, и за что в одно мгновение мог слететь с нее. Сейчас у него были деньги, и можно было ничего не бояться, стать, наконец, самим собой. — Не дура, я смотрю, хоть и спрыгнула с холста!

— Я не спрыгивала! — обиделась девушка.

— А мне наплевать! — хмыкнул Леопольд.

— Я же выручила тебя, когда отдала свое платье, — напомнила она, желая вразумить.

Но он уже почувствовал в себе силу, и никакое вразумление не могло вернуть его в прежнее состояние. Бас стал жестким и злым оттого, что она посмела напомнить ему о недавней зависимости. Он уже думать о ней не хотел. Как можно думать о той, которая просто нечто, взявшееся непонятным образом неведомо откуда? Обыкновенное пустое место. Разговаривать с нею не стоит, но все же съехидничал:

— Ты взамен получила, что хотела! А теперь прощай! Больше не встретимся.

— Никто не знает, что будет. — Она грустно опустила плечи.

— Я — знаю! — грубо отсек Леопольд. Таким дерзким он никогда себя не ощущал, этаким громогласным самцом, которому все нипочем. Разве что перед зеркалом иногда украдкой корчил рожи, воображал себя хозяином жизни. Сейчас задрал голову, развернулся, потопал по прихожей к сумке с поклажей. Подхватил и, не оборачиваясь, широко раскрыл входную дверь.

Услышав ее хлопок, девушка безмолвно поднялась со стула, грустно вытерла набежавшие слезы. Прошлась по прихожей, тоскливо остановилась перед стеной, на которой недавно висела картина, глубоко вздохнула и вернулась в спальню.

Вскоре с работы пришла Эльвира. Обычно в дверях ее встречал Леопольд. На этот раз не встретил. Она прикрыла за собой и прислушалась, надеясь, что сейчас из кухни или из комнаты он подаст голос, но было тихо. Вдруг обратила внимание на стену, на которой не было полотна. Удивилась, в голову закралось ревностное подозрение. Она напряглась, обливаясь неожиданным жаром, молчком бесшумно сняла туфли, надела тапочки, мягко ступая, заглянула в кухню, в гостиную, шагнула к двери в спальню. Рука мелко подрагивала, когда пальцы прикоснулись к ручке. Сначала сорвались вниз. Ухватила второй раз и крепко сжала. Дверь показалась сгустком стального сплава. Чудилось, что, раскрыв ее, увидит Леопольда в постели с другой. Это мутило рассудок и наполняло мозг яростью. Она часто задышала, ноздри затрепетали, губы плотно сжались и побелели. С сильным биением сердца открыла. И сразу жар с нее стал сходить. На стуле с печальным выражением лица сидела одна девушка с холста. В легком сиреневом приталенном платье с вышитым воротничком и короткими вышитыми рукавами. Эльвира любила это платье. Леопольда в комнате не было. Она выдохнула остатки жара. «Паршивое чувство ревность, паршивое», — пробежало в голове. Собственно, глупо было ревновать к самой себе. Ведь это был ее портрет. Но что поделаешь — оказывается, можно ревновать и к своему портрету. Вот так. И тут же переключила внимание на платье. Ей не понравилось, что девушка без спроса влезла в ее одежду, причем в ее любимое платье. Возмущение вырвалось наружу:

— Ты зачем мое платье напялила? Я не разрешала! — кинула мимолетный взгляд по комнате в поисках ее наряда. — Где твое?

С тоской в глазах девушка подняла лицо:

— Не знаю.

— Как не знаешь? — Мысли Эльвиры опять вернулись к Леопольду, наполняя мозг новым подозрением. — Где Леопольд?

— Он бросил нас.

— Кого это «нас»? — насупилась Эльвира.

— Нас с тобой.

— Что значит бросил?

— Ушел от нас с тобой.

— А ты тут при чем?

Вздохнув, девушка с холста принялась медленно объяснять, вцепившись пальцами в мягкое сиденье стула, будто боялась, что Эльвира схватит ее, оторвет от сиденья и погонит из комнаты:

— В обмен на мое платье Леопольд переспал со мной. Потом отнес платье заказчице. И вернулся с сумкой с деньгами.

— Кот мартовский! — воскликнула со злостью Эльвира, прикусила нижнюю губу до крови, бескровное лицо поблекло еще больше и стало землистого цвета. — На минуту оставить одного нельзя. И переспать с тобой успел, и продать твое платье удосужился, и смотал удочки вовремя, кобель! Струхнул все-таки посмотреть мне в глаза, зараза! Паразит!

— Да, — подтвердила девушка с холста.

— А ты не дакай! — остервенело набросилась на нее Эльвира, взмахивая руками. — Ты тоже змея хорошая! Вся в меня, дрянь подколодная! Все-таки влезла в мою постель! Надо же, красками слепить такую копию!

— Я не змея, — обиделась та. — И красками не лепят, а рисуют, — упрямо поправила Эльвиру.

В эту секунду Эльвира увидела в ней абсолютное свое ершистое упрямство в моменты, когда вступалась за Леопольда в ответ на требования подруги Лилии гнать бездельника вон:

— Ты еще меня поучать будешь? — горячилась она, удивляясь, что так несдержанна со своим живым портретом. Видимо, правда, что люди с одинаковыми характерами никогда не уживаются вместе. Это только кажется, что они должны быть дружными и мирными. На самом деле два полюса с одинаковыми зарядами всегда отталкиваются друг от друга. Одним словом, коса на камень, кошка с собакой. Впрочем, бесновалась Эльвира сейчас не оттого, что девушка с холста перечила ей, а потому, что сбежал Леопольд. Оказалось, по сути, Лилия была права, когда вбивала ей в голову: гнать этого урода в шею. Раздраженно Эльвира прошагала по комнате туда-сюда и неожиданно замерла. — Что ты здесь сидишь? Убирайся на холст!

— Не могу, — виновато опустила голову девушка. — В твоем платье у меня ничего не получается.

Эльвира медленно сообразила, что на самом деле произошло с ее живым портретом. Когда мозг разобрал все по косточкам, посмотрела на девушку с жалостью. Но не посчитала нужным утешить:

— Все правильно. Хаюрдо не рисовал этого платья. На холсте было другое. — Вновь прошлась по комнате. — Это тебе наказание, что влезла в чужую постель. — Часто задышала. — Кто мне теперь вернет картину с моим портретом? Где искать Леопольда?

Девушка на стуле вскинула голову:

— Зачем искать это недоразумение? — Глянула неуверенно. — Лучше подумай, как нам быть дальше?

— Нам? — Эльвира продолжала двигаться от окна к двери, окончательно в полной мере осознавая, что сложившиеся обстоятельства все поставили с ног на голову.

— Я же часть тебя, — подтолкнула ее мысли девушка с холста.

Подойдя к открытой двери, Эльвира выглянула за порог на стену прихожей, где торчали шурупы, на которых еще утром висела рама с холстом, задумчиво вздохнула:

— Была, когда была портретом. А сейчас ты сама по себе, а я сама по себе.

— Посмотри в зеркало, — импульсивно посоветовала девушка. — Мы не можем быть самими по себе.

— Ты собираешься остаться тут?

— А куда мне идти? Я могу заменить тебя везде. Я знаю все то, что знаешь ты.

Присев на край кровати рядом со стулом, на котором сидела девушка с холста, Эльвира покачала головой:

— Быстро ты освоилась! Сразу начала права качать и палки в колеса вставлять. Придумала мне головную боль! — Посмотрела с упреком. — Зачем отдала платье? — Поднесла руку к ее лбу и пальцем надавила на него. — Где была твоя голова в тот момент?

— Я же не знала, что все так случится, — опустила глаза девушка. Руками расправила складку на подоле платья. Потом свела колени и положила на них ладони. Было неприятно слышать, как ей так либо иначе напоминали о ее вине. Внешне она показывала, что осознаёт свой промах. Однако если заглянуть в нее глубже, вряд ли ее мучило ощущение вины. Возможно, этого не было — может статься, она догадывалась или хорошо знала, что нельзя менять платье. Но сделала то, что сделала. Потому что, выходя в живой мир, впервые ощутив его прелести, захотела остаться в нем, вырваться с холста, почувствовать себя настоящим человеком. Это так притягательно — быть настоящим, а не рисованным! Только сказать об этом никому не могла. Есть вещи, о которых знать должен лишь сам человек. И как бы ему ни хотелось с кем-либо поделиться, делать этого ни в коем случае нельзя. У каждого должна быть своя тайна, ибо без тайны человек остается, как без одежды, нагим, — тогда всякий бери его голенькими руками.

Разумеется, Эльвира могла догадаться о ее тайных мыслях, если бы внимательно вгляделась ей в глаза, но неутихающее раздражение в душе не давало покоя, и она рубила с плеча:

— Неужели не могла сообразить, что тебе ничего нельзя менять в портрете, который нарисовал художник?

— Я хотела помочь Леопольду, — оправдывалась девушка.

— Не морочь мне голову! — недовольно и вместе с тем с сарказмом обожгла сердитым взглядом Эльвира. — Ты себя хотела ублажить!

— Леопольд оказался свиньей. Взял сумку с деньгами и сказал, что купит себе любовниц шикарнее нас с тобой.

— Так и сказал? — захлебнулась Эльвира.

— Слово в слово! — с запалом подтвердила девушка и добавила с разочарованием: — Я думала, он крутой. А он — всмятку. Сказал, что не хочет больше видеть нас!

— Так и сказал? — опять изумилась Эльвира. Сделала паузу. Потом вспылила: — Негодяй! Гад! Увижу — вырву ему жало! Права была Лилия. Предупреждала, что смоется этот выродок при первом удобном случае. Загнал чужое платье, хапнул деньги — и гуляй, Лео. То-то он мне все мозги проконопатил, чтобы я сшила такое же платье! Но сшить такое невозможно. Я подспудно чувствовала, что оно необычное.

— Слышала я, как он канючил! — Девушка попыталась слегка улыбнуться, чтобы разрядить напряженную обстановку.

Но Эльвира не приняла улыбку, сухо с неодобрением хлестнула:

— Слышала и решила воспользоваться? Вот и воспользовалась!

— Прости.

— Чего теперь прощать? — глянула с осуждением. — Раз ты сама все сделала — значит, захотела этого. Вот теперь лопай полной ложкой. Только не пойму, — сделала паузу, — зачем кому-то понадобилось твое платье?

— Не только мое, — негромко известила девушка, — но и то, в котором нарисован портрет Лилии.

— Леопольд делал мне такие намеки, но я не слушала его. — Эльвира встала с кровати и ступила к окну. Отодвинула тюль, глянула на улицу, точно хотела кого-то высмотреть там. — Одним словом, много не говорил.

Девушка следом за нею поднялась со стула, оперлась на высокую спинку кровати:

— Он и про деньги тебе не говорил, — вздохнула. — Мы слишком верили ему, а он, получается, изначально наметил бросить нас.

Эльвиру покоробило от ее обобщения, и наружу вырвалась злость:

— Скотина! Альфонс! Я подобрала его голодным и жалким. Накормила, приодела.

— Преувеличиваешь. Но не переживай, — посочувствовала девушка. — Ты неплохо попользовалась им. Хотя такого любовника потерять жалко. — По тону голоса было ясно: она сочувствовала не только Эльвире, но и себе самой.

— Натворила дел, а теперь напеваешь мне. Поздно. — На секунду хмуро замолчала. — Выставить тебя за дверь, что ли? — Застопорила на визави долгий взгляд. — Но нет, пожалуй, нельзя. Все-таки ты моя копия. Я привыкла к тебе. — Опять ненадолго задумалась, супясь. А потом лицо несколько посветлело. — А знаешь, — предложила неторопливо, — давай мы назовем тебя моей сестрой. Но не Эльвирой, конечно, а, скажем, Эльви. Сестра Эльви приехала ко мне в гости. Согласна?

Такое предложение было принято девушкой с облегчением. Обстановка сразу разрядилась, и в спальне как будто повеяло свежим ветром. Между тем за окном на улице сейчас стояла жара, и никакого ветра не было. Прохлады не хватало. Люди маялись под яркими лучами солнца. А здесь дышалось легко. Эльви радостно, громко, раскатисто засмеялась:

— Да, конечно, согласна!

— Стало быть, договорились! А Леопольду настроим козу. Долго будет помнить нас. Я предупрежу Лилию, что он наверняка заявится к ней. Обломится ему второе платье! Если он пообещал его заказчику, то обман будет дорого стоить Леопольду.

— Я поддерживаю! — весело подхватила Эльви.

— Еще бы ты была несогласна, — усмехнулась Эльвира. — А давай-ка мы ему сейчас позвоним! Интересно, ответит он на мой звонок или нет? — Вышла в прихожую, где на тумбочке оставила сумочку с телефоном. Закрыла входную дверь на ключ и из прихожей подала голос:

— А ключи от квартиры он оставил?

— Я не видела, — отозвалась Эльви из спальни.

— Стало быть, не оставил. Значит, к нам еще приблудит. Придется заменить личинку замка. — Достала телефон из сумочки, вернулась в спальню, набрала номер, долго ждала. Леопольд не ответил. Эльвира отключила телефон.

12

В середине следующего дня, когда небо обволокло редкими облаками и на улице спал а жара, на порог Выставочного зала проворно ступили двое: Фиод, напыщенно задирая лицо с седой ухоженной бородкой, и Григор, прищуривая глаза и вытягивая вперед губы. На обоих были надеты безукоризненные, хоть и не модного кроя костюмы. Остановились перед дверью, наполовину стеклянной, осмотрелись и вдвоем толкнули ее, нажав на витую длинную ручку. Чрезмерно подвижный Фиод суетливо первым сунулся в щель, при этом учтиво наклонил голову:

— Позвольте, уважаемый Григор!

— Пожалуйста, уважаемый Фиод, — уступил тот.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, они очутились в просторном пустом фойе. Сквозь большие окна лилось много света. Диваны для посетителей по сторонам. Небольшие столики. И подсветка по ступенчатому потолку. В кассе купили билеты, быстро скользнули в Выставочный зал. На стенах висело много картин разных художников. У дальней стены с озабоченным видом прохаживался молодой человек. Лицо его было не просто грустным — оно было убитым. Недалеко от двери на стульчике сидела пожилая с глубокими морщинами на щеках работница зала. Она осоловело посмотрела на посетителей и снова погрузилась в свои мысли, опустив голову. Хотя мыслей, похоже, у нее сейчас особенных не было, скорее полусонное забытье, в котором женщина явно не хотела, чтобы ее тревожили, и сама никого не собиралась беспокоить. Тем не менее Фиод нарушил эту идиллию, громко притопнул ногами, чтобы привлечь к себе внимание. А когда работница снова подняла голову, он с некоторой напыщенностью негромко предупредительно обратился к ней, чуть-чуть поклонившись при этом:

— Скажите, уважаемая, какие художники сегодня представлены?

— А вы разве не читали объявление в фойе? — недовольно медленно пробуждалась женщина.

— Увы, — развел руки.

— Разные, — сообщила она, не заботясь о том, чтобы перечислить фамилии и назвать имена. — А вон в том конце, — показала туда, где по-прежнему озабоченно топтался молодой человек, — индивидуальный показ. Видите, паренек шоркается по полу? Это художник.

— Видим, уважаемая, — подтвердил Григор, не удовлетворенный ее ответом. — Как его зовут?

— Разве их всех упомнишь? — озадачилась она, сильнее морщиня лицо. — Вон их сколько висит, — рукой показала на стены. — Там везде подписано.

— А скажите, уважаемая, — продолжил Григор, вдвое больше неудовлетворенный тем, что услышал, — вы сейчас одна здесь трудитесь, — и поперхнулся от этого слова, ибо ее полусонное состояние никак нельзя было назвать трудом, — или есть еще кто-то?

— А вам зачем знать это? — насторожилась та, отчего окончательно проснулась. — Здесь все картины под сигнализацией. Если вы с каким умыслом, так я сейчас полицию вызову! — приподнялась с угрозой.

— Что вы, что вы, уважаемая! — отбросив напыщенность, мгновенно вступил в беседу Фиод, выручая Григора. — Избави бог! Разве мы похожи на тех, кто приходит сюда с умыслом?

— Вроде как нет, — согласилась работница и успокоилась. — Борода вон уже седая.

— Мой спутник в прошлый раз, когда тут была выставка художника Хаюрдо, разговаривал с другой работницей зала. Вот и спросил у вас, уважаемая.

— Ну так бы и сказал сразу, а то все вокруг да около, — причмокнула губами. — Я такого не люблю. Я люблю прямоту! Чтобы сразу резали правду-матку! — снова громко причмокнула. — А что касаемо второй, то она сегодня на законном отдыхе.

— Стало быть, моему спутнику не повезло, уважаемая, — улыбнувшись, обходительно произнес Фиод. — Он так хотел повидаться с нею сейчас, потому что сегодня вечером уезжает. Записку с ее телефоном и адресом, которую она давала ему, он по рассеянности потерял. — Это было неправдой, ибо никакой записки никто Григору не давал, Фиод выдумал на ходу, надеясь выудить у женщины место жительства второй работницы. И кажется, та клюнула на его обходительность.

— Адрес точно я не знаю, помню только улицу, — пошевелилась она. — Да что я, собственно, кручу голову? Спросите вон у того паренька. У художника. Вы же называли его фамилию недавно.

— Я? — неподдельно изумился Фиод. — Вы не путаете, уважаемая?

— Чего ж тут путать? — недовольно нахохлилась женщина. — Я памятью не страдаю. Вы сказали «художник Фурдо».

— Я говорил, что тут была выставка художника Хаюрдо, уважаемая, — вежливо поправил Фиод.

— Тот паренек и есть самый Фуюрдо. Он на постое в доме, где живет вторая работница зала.

— Он Хаюрдо? — подскочил на месте Фиод, как напружиненный.

— А кто ж еще? Самый и есть, — уверенно заявила женщина. — Фамилия чудная, с первого раза не запомнишь. Потому я и сплоховала.

Спокойный Григор оживился. Неотрывно уставился взглядом на художника у дальней стены. В свою очередь Фиод поблагодарил женщину за информацию и откланялся. Подтолкнул Григора:

— Пойдемте, уважаемый Григор, ближе к нему. Хватит смотреть.

Плечом к плечу они двинулись вдоль зала, поедая глазами грустного художника. Тот, увидев, что они направляются в его сторону и при этом не обращают внимания на картины вокруг, весь подобрался. Лицо повеселело и стало улыбаться. Поправил ворот синей рубашки, в которой был сейчас, пробежал пальцами по поясу джинсов, точно проверял, не выбились ли из-за пояса полы рубахи. А потом еще ладонью пригладил жиденькие волосы. И застыл, ожидая, когда они приблизятся. Лицо парня было обыкновенным, таких встречается много на улицах. С одной, правда, отличительной меткой над бровью: маленьким шрамом, видным вблизи. В своем смущении он казался несколько нескладным. О чем думал в этот миг, понять было невозможно. Зато мысли Фиода и Григора переплелись в единый клубок. Мозги у них бурлили. Им не верилось, что видят Хаюрдо, ведь город не пестрил объявлениями и рекламой, но так хотелось, чтобы был именно он. В Выставочный зал они пришли с одной целью: найти работницу, которая была во время выставки картин Хаюрдо, чтоб вытянуть из нее все, что она знала о художнике. И почему во время его выставки всю неделю она работала одна? А еще — по какому маршруту Хаюрдо отправился дальше? Никак не надеялись, что вдруг увидят перед собой самого художника. Это была удача, если только она была. С восторгом глядя на молодого человека, не доходя трех шагов, они одновременно остановились. Затем, после короткой паузы, собравшись с мыслями и решив, с чего начать, вперед выступил Фиод. Художник тем временем был в недоумении от восторга в их глазах и ощущал себя все более неловко. Переступал с ноги на ногу, определенно старался выглядеть старше своих лет, морщил лоб и сводил к переносице белесые брови, отчего шрам над бровью становился виднее.

— Уважаемый мастер! — Сделав небольшой поклон, обратился к нему Фиод с волнением в голосе. — Уважаемый, мы безумно рады видеть вас! Когда мы отправились сюда, у нас даже мысли не было, что такое, наконец, произойдет сегодня. Позвольте вам представиться, мастер. Меня зовут Фиод. Я давнишний поклонник вашего таланта. Преклоняю голову перед ним. — Он наклонил ее, показав затылок с редкими седыми волосами. — Ваше искусство на все времена, потому что гениально. Вы — великий мастер! — На этот раз он сделал глубокий поклон. — Живите вечно, уважаемый! — И, не давая художнику опомниться, Фиод чуть отступил и показал на Григора. — А это, — подобострастно заглянул в глаза молодому человеку, — позвольте представить вам его: мой спутник Григор. Он также скромный почитатель вашего удивительного бессмертного таланта.

Тоже поклонившись после слов Фиода, Григор сделал небольшое движение вперед:

— Уважаемый мастер, для меня большая честь представиться вам. Я уже потерял всякую надежду увидеть вас воочию. И вот сподобился. Слава Всевышнему! Вы великий! Вы великий из великих! — Схватил его руку и стал трясти так усердно, что казалось, готов вот-вот приложиться к ней губами, как к руке митрополита.

Художник, изначально растерявшийся от того восторга, который излил на него Фиод, теперь еще больше стушевался. После того, как Григор наконец отпустил его руку, отступил на шаг и уставился в глаза, подобно Фиоду, молодой человек смог откликнуться лишь спустя некоторое время, когда пришел в себя и собрал в кучку обрывки собственных мыслей:

— Извините, я даже не знаю, что вам ответить. Вы меня явно с кем-то перепутали, уважаемые.

— Как можно, мастер? — не дал ему договорить Фиод. — Разве вас можно с кем-то перепутать? Ведь вы Хаюрдо!

— Да, я Хаюрдо, — подтвердил озадаченный молодой человек.

— И вы художник, — добавил Григор.

— Да, я художник.

— Ваши поклонники вас боготворят, мастер! — вскинул руки Фиод.

— И где же эти поклонники? — изумился художник. — Второй день уже, как я выставил в этом зале несколько своих работ, и — ни одного любопытного около них! Все, кто посетил выставку вчера, просто кинули мимолетный взор на мои работы и даже не остановились перед ними. А сегодня, представляете, сегодня выходной день, и с утра за целый день — ни одного посетителя возле моих работ! Уже конец выходного дня, а вы первые, уважаемые. Какой же после этого я мастер, если мое мастерство никому не интересно? В чем вы усмотрели величие, уважаемые? Вы просто насмехаетесь надо мной. Ну да, я понимаю, вам не нравятся мои работы, но зачем так издеваться? Ведь я ни единым словом или жестом не оскорбил вас и не смеялся над вами. Что же вас заставляет так относиться ко мне? Я бы мог сейчас загнуть крепкое словцо, смачно выразиться в ваш адрес и послать на все четыре стороны. Да-да, не удивляйтесь, я научился это делать. Талант тут не нужен. Но ведь я не делаю этого. С виду вы интеллигентные люди, а позволяете себе черт знает что.

— Мы вовсе не хотели вас обидеть! — поспешно оживился Фиод. — У нас и намерений таких не было. Что вы, что вы, уважаемый мастер! Мы восхищаемся вами от чистого сердца. И почему вы решили, что нам не нравятся ваши картины? Как может не нравиться высокое искусство? Я уверен, мастер, что вчера тут не было истинных ценителей настоящего искусства, каким является ваше. Скорее всего, приходили сюда просто случайные люди. Видимо, шли мимо и решили заглянуть. Спросите их сейчас, что они вчера здесь видели, — они и не вспомнят. И не назовут имени ни одного художника, возле картин которых останавливались. Случайные люди, случайные. Но как могут узнать ваши поклонники о вашей выставке, если даже на входе нет никакого объявления о ней? Такая нелепость! Как руководство Выставочного зала допустило подобный ляпсус?

Стушевавшись, художник, видя достойное поведение двух очевидных своих поклонников преклонного возраста, по-мальчишески обиженным тоном непосредственно пожаловался:

— Да, меня плохо приняли в вашем городе. С большим трудом удалось упросить администрацию Выставочного зала организовать здесь выставку моих работ. Требовали от меня какие-то дипломы, разрешения и что-то еще. Но у меня нет никаких дипломов, и вообще ничего нет. Ведь я ни у кого не учился. Только холсты, краски, мои руки и голова. Вряд ли отвели бы мне тут уголок, если б не помог хороший человек, который проходил мимо и увидел, как я, удрученный полученным отказом, стоял на крыльце, не зная, что делать. Он, услышав мою историю, буквально заставил меня вернуться вместе с ним к администрации.

— Кто же он? — поинтересовался Григор.

— Он назвался Михаилом, — произнес художник. — Я его не знаю. — Растерянно посмотрел на Григора. — Видел впервые. Спросить, кто он и откуда, посовестился. Я вообще ни с кем не знаком в этом городе. Но вы представляете, ему директор не отказал. Наоборот, стал упрекать меня, говоря: «Что же вы, молодой человек, сразу не сказали, что вы начинающее дарование, чьи работы уже пользуются успехом? Для молодых талантов у нас открыты двери». Мне очень стыдно, что меня так представил Михаил, потому что я совершенно не знаю тех, у кого есть интерес к моим работам. Вы, уважаемые посетители, первые, кто сказал мне об этом. Хотя нет — вторые, ибо Михаил тоже говорил, что видел мои работы и даже две из них у кого-то купил. Да, я выставлял свои работы в нескольких городах и продал на этих выставках несколько картин, но не знаю кому. Просто подходили люди, показывали пальцем, молча платили и уносили холсты. Не рассматривали, не восхищались. Кое-кто, правда, говорил, что приобретает для подарка. Вот и все.

— Позвольте, уважаемый мастер, уточнить, — вкрадчиво вымолвил Фиод после того, как художник умолк. — Вы ошиблись. Не далее, как несколько минут назад сказали, что сегодня выходной день. Но сегодня только среда, уважаемый мастер. Середина недели. И на дворе не конец дня, а всего лишь его середина.

— Как среда? Как середина дня? — Лицо его вытянулось, а глаза широко раскрылись, морщинки на лбу выпятили шрам над белесой бровью. Он поднял руку с часами на запястье, вгляделся в них. — Вот, пожалуйста, посмотрите, — протянул руку Григору. — Восемнадцать часов пятнадцать минут, — и назвал число, месяц и год.

Услышав все, что он произнес, Григор и Фиод недоверчиво переглянулись. Что за ерунда? Но, глянув на часы художника, Григор удивился и больше обычного вытянул вперед губы. Крупные уши у него заметно зашевелились. На циферблате все было именно так, как сказал художник. Особенно поразил год. Он был десятилетней давности. Григор набрал полный рот воздуха и с шумом его вытолкнул:

— Уважаемый мастер, я ничего не имею против ваших часов, но они у вас неправильно настроены. — Посмотрел на свои часы, чтобы показать их художнику, однако часто заморгал, будто взор затуманился, а потом вновь впился в них взглядом.

Точно так же недоуменно смотрел на свои часы Фиод. И у того, и у другого часы показывали то, что было на часах художника. Время уводило их в прошлое на десять лет назад. Часы отставали ровно на десять годков. Теперь уже художник смотрел на собеседников с изумлением, не понимая, что произошло, почему они так ошалело переглядывались друг с другом.

— Вы что-то хотите сказать, уважаемый Фиод? — наконец выговорил Григор.

— Я подумал, что у вас есть что сказать, уважаемый Григор, — отозвался Фиод.

— Вы чем-то расстроены, уважаемые? — Художник смотрел вопросительно на обоих сразу. — Что-то случилось с вашими часами?

— Что вы, уважаемый мастер! — учтиво наклонил голову Фиод. — Все идет, как должно идти, — и быстро перевел разговор: — Хотелось бы только спросить, но не знаю, корректно ли будет задать такой вопрос.

— Задавайте, прошу вас, я отвечу, если смогу.

— Вы запомнили внешность того Михаила, который помог вам и не попросил никакого вознаграждения за это? Сможете обрисовать ее? — поинтересовался Фиод.

— Конечно. Я же художник, — охотно выдохнул молодой человек и, не дожидаясь наводящих вопросов, несколькими словами описал ее.

Пока он это делал, Григор с Фиодом кивали ему, понимая, что они знали, о ком говорил художник. И это означало, что десять лет назад Михаил опекал Хаюрдо так же, как сейчас опекает Лилию. Но почему? Как все это связано? Количество вопросов, на которые у них не было ответов, прибавилось. Стало быть, если сейчас этот Выставочный зал находится в прошлом, то и работница зала из прошлого, и адрес, где снимает угол Хаюрдо, оттуда же. А что же в настоящем? Разумеется, там все может быть уже иначе. Между тем Григор, извинившись, осведомился:

— Уважаемый мастер, простите за назойливость, но позвольте еще спросить: вы давно проживаете в этом городе?

— Ну что вы, какая же это назойливость, уважаемый? — воскликнул молодой человек. — Я с радостью вам отвечу. Я не проживаю в этом городе. Я на время выставки снял здесь комнату. У хорошей женщины.

— Работница, уважаемый мастер, только что нам сказала, — снова вежливо начал Григор, — что вы проживаете в одном доме с другой работницей зала. А поэтому…

Но молодой человек не дал договорить ему, догадавшись, о чем будет вопрос. Так же учтиво он опередил с ответом:

— Она все перепутала, уважаемый, — улыбнулся. — Я не проживаю в одном доме с другой работницей зала. Я вообще не знаю, кто живет в том доме. Снял комнату по случаю, потому что не было номеров в гостинице. Там мне и дали этот адрес. Я много езжу по разным городам, рисую, выставляю свои работы. И никогда не знаю заранее, где буду в следующий раз.

— Но в этом Выставочном зале вы, уважаемый мастер, видели вторую работницу? — вклинился в беседу Фиод.

— Она очень пожилая женщина и приятная собеседница, — пояснил художник.

Этого краткого описания Фиоду и Григору было вполне достаточно, чтобы понять, что вторая работница зала совершенно не похожа на ту, которую искали они. Впрочем, удивляться было нечему. За десять лет, несомненно, многое поменялось. Художник между тем тоже задал вопрос:

— А вы, разрешите узнать, жители этого города?

— Увы, уважаемый мастер! — неторопливо сообщил Григор. — Мы любим много путешествовать и также немало времени проводим в гостиницах и на съемных квартирах. И знаете, нам было бы очень приятно сопровождать в поездках вас. Если вы, конечно, не против нашего общества. Нас всего трое. Третья — это благородная дама. К сожалению, сейчас ее нет с нами. И мы не можем представить ее вам воочию. Но я вас уверяю: она придется вам по душе. Она, как и мы, ваша поклонница. И поверьте, от вас она тоже будет в восхищении. Не откажите нам в этой милости, мастер.

Быстро сообразив, куда клонит Григор, Фиод живо подхватил:

— Уважаемый мастер! — запальчиво выпалил. — Позвольте предложить вам нашу дружбу! — Его седая бородка вдруг затрепетала своим клинышком. — Мы не станем для вас помехой в дороге, но в любую минуту будем готовы помочь вам во всем, даже в самом малом.

— Мне так неудобно, уважаемые, — смутился молодой человек и, сойдя с места, стал ходить вдоль стены, на которой висели его работы. Делал он это большими шагами, отчаянными жестами показывая на свои картины. — Посмотрите, что в них может говорить о большом таланте? Вы явно переоцениваете мои способности. Я всего лишь молодой не очень удачливый посредственный художник. Разве ради этого вам стоит жертвовать своей свободой и временем? Вы определенно поспешили с вашим предложением, уважаемые. А мне не хотелось бы кого-либо стеснять своим неустанным присутствием. Вы уже в почтенном возрасте, чтобы мотаться со мной по дорогам.

— Пусть вас это не беспокоит, уважаемый мастер! — запротестовал Фиод. — Свобода — понятие относительное. Можно быть несвободным в чистом поле и можно быть свободным в клетке. Все зависит от того, на что настроен наш мозг. Именно он делает нас свободными в любых обстоятельствах или, наоборот, неб свободными в тех же обстоятельствах. Наше предложение вам, уважаемый мастер, нисколько не умаляет нашей свободы. Можете быть в этом уверены! — Он вскидывал вверх клинышек седой бородки и водил ладонью по горлу, точно препровождал в легкие новые порции свободного воздуха, который исходил от художника. — Мы свободны в своем выборе, уважаемый мастер. А что касается времени, так у нас его предостаточно. Наш почтенный возраст, как изволили выразиться вы, располагает большим ресурсом в этом плане. И нам хочется использовать его с пользой. Такую пользу мы видим в служении великому искусству. Мы не поспешили со своим предложением, уважаемый мастер. Мы видим, что сейчас самое время оказаться рядом с вами. Ваше присутствие не стесняет, оно воодушевляет нас. А дороги. Что дороги? Дороги — это жизнь, ибо сама жизнь — это тоже дорога, еще более сложная и колдобистая, нежели те, которые мы видим перед глазами. Поэтому не откажите нам в любезности, примите наше предложение.

Замерев, художник некоторое время раздумывал, искоса поглядывая на Григора и Фиода, а потом вздохнул:

— Я бы хотел вам отказать, но не могу обидеть вас, поэтому соглашаюсь.

— И хорошо! — обрадовался Фиод и довольно потер ладони перед собой. — Сколько дней продлится ваша выставка, уважаемый мастер?

— Я не вижу к ней интереса, поэтому долго не задержусь, — грустно подал голос молодой человек и слегка покраснел.

— Тогда давайте обменяемся номерами телефонов. Если вы не против, мы оставим вам номера своих телефонов и возьмем ваш, чтобы связаться и быть рядом с вами в момент отъезда из города, — предложил Григор, опередив Фиода, чему тот огорчился, ибо у него было свое предложение, но противоречить не стал.

Художник согласно кивнул. Заметил, как напоследок Фиод провел взглядом по картинам:

— Вам что-нибудь понравилось?

— Нам все нравится! — Фиод наклонил голову. — В знак нашего почтения, уважаемый мастер, мы хотели бы приобрести у вас две вот эти небольшие картины, — показал рукой.

— Разрешите мне подарить вам их, — уважительно отозвался художник. — Они мне дороги, и хотелось бы, чтоб они попали в достойные руки. Это пейзажи с тех мест, где я провел детство.

И, не дожидаясь согласия собеседников, молодой человек проворно снял со стены два холста, поднес их к стулу, стоявшему в углу и на который ни Фиод, ни Григор изначально не обратили внимания. На нем лежал рулон бумаги. Художник развернул его и неторопливо упаковал полотна в бумагу. Григор и Фиод молчком наблюдали за этим. Получив по подарку, раскланялись и направились к выходу. Когда выходили в фойе, работница зала подняла голову, сонно посмотрела им в спины. Выйдя на улицу, остановились на крыльце. Солнце ударило в глаза. На вечер это никак не походило. Почти одновременно посмотрели на часы. Переглянулись. Поморгали, точно попробовали разогнать туман, которого не было. Снова вгляделись в циферблаты. Часы больше не отставали на десять лет. Время такое, каким должно быть. Григор хлопнул себя по лбу:

— Эх, садовая голова! — вскричал ошеломленно, с неестественным для него порывом. — Мы забыли, совсем забыли! Отвлеклись разговорами.

— Вы о чем? — насторожился Фиод, увидев выражение лица Григора и пытаясь вспомнить, что они могли забыть.

— Номера телефонов! — выпалил Григор и закрутился на месте. — У него не взяли и ему не дали свои. — Как же так, уважаемый Фиод? Как мы могли упустить это? Я вернусь! — Сунул в руки Фиоду свой подарок и шагнул назад к входной двери.

Оставшись стоять на месте с двумя картинами в руках, Фиод не успел ничего ответить, прежде чем Григор скрылся за дверью. Прошагав по фойе, тот вошел в зал и сразу застопорился. Первое, что бросилось в глаза, — картины были другими и висели в ином порядке. Второе — в зале были посетители, и работница зала не дремала на стуле, не спускала глаз с медленно движущихся людей. А третье, что поразило, — работницей была другая женщина. Она подступила к нему, спрашивая билет. Григор ошарашенно застыл, ноздри маленького носа расширились, большими порциями втягивая в себя воздух. Хотел сказать, что он только что был тут и вернулся буквально на пять минут, чтобы обменяться номерами телефонов с художником, но язык не повернулся произнести эти слова, ибо в дальнем конце зала не увидел Хаюрдо и его картин на стене. Висело одно огромное, во всю стену полотно на военную тему в тяжелой деревянной раме. Ощущение, что он раздавлен мощным прессом, сковало Григора. Наверно, сейчас он походил на блюдо цыпленок табака. Или, в крайнем случае, чувствовал себя таким. Рука, на запястье которой были часы, сама поднялась к глазам. Увидел, что время было нормальным: не отставало и не убегало вперед. С трудом сглотнул комок в горле, выдавил из себя хрипотцу. И не потому, что хотел спросить то, о чем уже сам догадался, а потому, что нужно было что-то ответить работнице, которая стояла перед ним и ждала, когда он предъявит билет:

— А где Хаюрдо?

— Что? — Женщина посмотрела удивленно.

— Здесь был Хаюрдо. Где он?

— Предъявите билет! — повысила голос она.

И тут в голову Григору стукнуло, что бессмысленно задавать подобные вопросы, ибо все переменилось. Между тем на первый план выплыл другой вопрос. Григор слегка качнулся, вытянул губы, сдерживая дыхание, с ног до головы окинул взглядом женщину в зеленом платье с поясом:

— Простите, уважаемая, но я не посетитель выставки. Я зашел, чтобы спросить у вас, где сейчас вторая работница зала.

— Вы ее знакомый? — поинтересовалась та.

— Она нужна мне по делам.

Его вид вызвал у женщины доверие, она предложила:

— Я могу дать ее телефон.

— Буду премного вам благодарен. — Слегка наклонил голову.

Она продиктовала. Он запомнил. Затем с новым легким поклоном распрощался и вышел в фойе. В то время, когда Григор разговаривал с женщиной, Фиод вдруг ощутил, как упакованные картины стали необычайно легкими. Поднес к лицу и неожиданно уразумел, что в упаковке ничего нет. Картины исчезли, остались одни обертки. Лихорадочно развернул бумагу. Пусто. На лице вспыхнул неподдельный ужас, руки задрожали. Смекнул, что произошло нечто ужасное. А в этот миг в дверях показался Григор с лицом, как выжатый лимон. Фиод подался к нему:

— Вы как-нибудь можете объяснить вот это, уважаемый Григор? — Поднял оберточную бумагу кверху. — Картины пропали! Были, и нет! — Смял бумагу, ища глазами урну для мусора.

— Я тоже ничем не могу вас порадовать, уважаемый Фиод, — сдавленно отозвался его спутник. — Я не нашел Хаюрдо. Представляете, в Выставочном зале уже нет отставания времени на десять лет и демонстрируются другие картины. Там много посетителей и иная работница зала.

— Мы оба совершили большую ошибку, уважаемый Григор, — сник Фиод. — Нам не стоило покидать Хаюрдо, не стоило оставлять его одного.

— По крайней мере, уважаемый Фиод, мы видели Хаюрдо своими глазами и знаем, как он выглядит.

— От этого мало толку, уважаемый Григор. — Торчащий клинышек седой бородки Фиода вскинулся. — Мы не узнали, кто такой Михаил, откуда появился, почему вдруг стал помогать Хаюрдо и что он хотел от него. Ведь не думаете, уважаемый Григор, что он обыкновенный филантроп и что у него не было никакой цели? У каждого человека все время есть цель, и не всегда она бывает благородной, уважаемый Григор. Вероятно, совсем недавно мы были близки к ключу для разгадки тех событий, которые происходят сейчас, но мы не сумели получить его и воспользоваться. Очень жаль, уважаемый Григор, что мы допустили непростительную ошибку. Я считаю, тут мы встретили художника в его начале пути. Возможно, с этого возраста началось знакомство Хаюрдо с Михаилом.

— Стало быть, у него впереди есть время, чтобы стать мастером, уважаемый Фиод.

— Да, уважаемый Григор.

— Простите, уважаемый Фиод, — затоптался Григор, — я забыл сообщить вам еще одну очень важную деталь из моего повторного посещения Выставочного зала. Возможно, это поможет нам исправить допущенную ошибку, — предположил.

— И что же это? Я слушаю вас, уважаемый Григор! — суетливо напружинился собеседник. — Не тяните же, прошу вас.

Прищурив глаза, Григор выдохнул с удовольствием:

— Работница зала озвучила мне номер телефона той работницы, которую мы ищем.

— И вы молчали, уважаемый Григор? — мгновенно оживился Фиод и потер ладони. — Это следовало сообщить в первую очередь! — Достал смартфон, включил. — Говорите, — приготовился набрать номер.

— Так, так, так… — Григор напряг мозг и потер лоб, после чего растерянно расширил глаза. — Я, кажется, забыл, уважаемый Фиод. Не могу вспомнить.

— Это несносно, уважаемый Григор! — категорично запротестовал Фиод. — Мы с вами так долго живем, что совершенно не должны забывать ничего!

— Не обессудьте, уважаемый Фиод, но иногда память подводит, — возразил визави. — Я вернусь в зал и попрошу работницу повторить номер.

— Вы опять его забудете, уважаемый Григор, — вздохнул Фиод. — Не лучше ли это сделать мне?

— Вам она может отказать, уважаемый Фиод, а меня уже видела, — уверенно воспротивился Григор.

— Ну что ж, попробуйте, — уступил Фиод и шагнул к урне, стоявшей рядом с крыльцом, бросил в нее смятую обертку.

Григор подошел к двери, взялся за ручку и недоуменно остолбенел, глядя сквозь дверное стекло. За ним висела табличка, неизвестно когда и как появившаяся там. На ней было отпечатано: «Выставочный зал закрыт в связи со сменой экспозиции». Григор тем не менее надавил на ручку. Дверь не открылась. Нажал сильнее. Ничего не изменилось. Постучал костяшками пальцев по стеклу, потом побарабанил кулаком по деревянному полотну. В ответ — тишина. Приблизился Фиод. Тоже прочитал объявление. С сожалением развел руки:

— Сегодня нам не везет, уважаемый Григор. С этим ничего не поделаешь. Придется искать другой путь.

— Да сколько же его искать?

— Сколько потребуется.

13

Набережная канала, одетая в гранит, принимала на себя все уличные шумы. Они волнами бились о ее стенки, взлетали вверх и гасли там, растворяясь в солнечном сверкании. Дорога шла вдоль набережной, по другую сторону дороги тянулась зеленая аллея, а за аллеей плотной застройкой высились многоэтажные жилые дома. Машина Лилии медленно ехала в потоке по этой дороге. Девушка стреляла глазами в сторону аллеи, ища взглядом место, где можно припарковаться. На ней были светлая блузка с брошью и темная юбка, подпоясанная ремешком. Наконец увидала свободное место, свернула и остановилась. Прижалась к спинке сиденья, прикрыла глаза. Последнее время жизнь летела с ускорением, новости сменяли одна другую, девушка хватала их на скаку, едва успевая переваривать. Сегодняшний звонок от Эльвиры немного взбудоражил. Та сумбурно сообщила о событиях, произошедших с нею, и предупредила, что Леопольд уже заложил какому-то заказчику ее портрет. И хотя подруга не назвала имени заказчика, в голове у Лилии сразу возник образ Омирта. Когда несколько раньше тот второй раз вдруг возник в дверях ее квартиры с предложением вместе поужинать в ресторане, она тогда же заподозрила, что это неспроста. И вот события у Эльвиры подтвердили ее подозрение. Выходит, он действительно пытался заманить ее в ловушку, чтобы хапнуть портрет. Не получилось. А теперь через третьи руки запряг Леопольда. Одним словом, конечный заказчик не кто иной, как Омирт. Она же видела, как он дрожал над ее полотном, когда проводил экспертизу. Хотя, с другой стороны, на творение Хаюрдо может посягать любой коллекционер, который знает, что у нее оригинал великого мастера. В эту минуту Лилия впервые задумалась о том, что находится в зоне риска. Неожиданно стало страшно. Между тем то, что сообщила Эльвира, никак не ложилось в логику ее мыслей. Если кто-то охотился за картиной, почему довольствовался одним платьем с портрета Эльвиры? И почему ему точно так же нужно платье с ее портрета? Получался сплошной туман, в котором не видно просвета. Возникали новые мысли, что заказчиком мог быть и не Омирт. В общем, запутано все — не разгребешь. Мысли, как лохмы волос, не причешешь никаким гребешком. Но этого слизняка Леопольда она на порог не пустит. И хорошо, что тот исчез из жизни подруги. Она всегда настаивала, чтобы Эльвира выставила его за порог, но у той духу не хватило. Дождалась, когда сам слинял. Разжился деньжатами и бросил ее. А ведь она предупреждала подругу, что так будет. Ну и черт с ним! Если этот альфонс постучит в ее дверь, она ему оставит свою метку. Тут же забудет к ней дорогу и забудет про платье с портрета. Она не Эльвира — цацкаться не станет. Так Лилия думала, прижавшись затылком к подголовнику. Даже не заметила, сколько времени это продолжалось. Успокоилась, распахнула веки. Вокруг все было по-прежнему: жаркий день, набережная, неширокий канал, над которым протянулся металлический пешеходный переход с красивыми коваными перилами. Лилия вышла из авто. Часто задышала, закрыла машину и перешла дорогу. По металлическим ступеням поднялась на переход и, пройдя половину длины, остановилась. Вода внизу текла спокойно, тихо облизывала гранитные ступени, спускавшиеся к ней с набережной. Звуки шагов пешеходов по металлическому настилу слышались глухим гулом. Люди шли в обе стороны, иногда группами, иногда по одному, а иногда никого не было — тогда гул прекращался и сдавалось, что чего-то уже не хватает. Лилия смотрела на воду, и, как ни странно, в эти моменты у нее не было в голове никаких мыслей. Подобное бывает так редко, что всякий раз удивляет. Хотя чему удивляться? Казалось, уже все передумано. Время текло незаметно, как вода в канале. Наконец оторвала взор от воды, оглянулась — мозг начал оживать, но никак не мог вспомнить, зачем оказалась здесь. Впрочем, иногда по вечерам прогуливалась по набережной, просто так, чтобы отвлечься от дел. А какие сегодня дела? Поморщилась. И в эту секунду сообразила, что видит перед собой лицо с глубоко посаженными глазами. Перед нею стоял Леопольд — худой, невысокий, всегда безобидный на вид, сейчас же был совершенно другим. В очень дорогом костюме, белой рубахе и галстуке, чего раньше она представить не могла на нем. Мальчишеское лицо было высокомерно усмешливым. На голове вместо привычной копны волос — короткая стрижка, отчего голова стала меньше. Лилия удивилась таким изменениям:

— Это ты, что ли?

— Я. Это я! — раздался уверенный насмешливый бас.

Отметив про себя, что у Леопольда даже бас приобрел спесивое звучание, подумала: вот что дармовые деньги делают с человеком!

— Ты что это, идиот, нос задрал? — накинулась на него. — Думаешь, приоделся в дорогие шмотки и поумнел? Ничуть! Как был козлом, так и остался козлиной.

— А ты рот-то закрой, змея! — прозвучало угрожающе. — Мне надоело терпеть твои выходки и сарказмы, гадина! Жало быстро вырву! — Скулы побагровели, и глаза покрылись мутной пеленой.

Если бы Лилия не видела раньше, как он пресмыкался перед любовницей, у нее сейчас был бы повод испугаться, но она знала его прежнего, а потому не только не испугалась, а еще больше распалилась:

— Ты мне угрожаешь, моська паршивая, петух недорезанный?! Когда клевал чужие харчи, блеял по-овечьи, а теперь перья растопырил! Я тебе не Эльвира! Вмиг повыдергаю все перья!

— Хватит орать, психопатка! — Он махнул кому-то рукой, кого Лилия не видела, ибо не смотрела по сторонам. — У меня к тебе дело!

Люди, идущие по переходу, шарахнулись от его басовитого крика, стараясь быстрее проскочить мимо и удалиться. А возле Лилии возникли два крепких парня с накачанными бицепсами, в джинсах и одинаковых сине-серых футболках. Расширив ноги, стали по бокам.

— Знаю я, какое у тебя дело! — отрезала. — Думаешь, эти мордовороты тебе помогут? — кивнула на парней. — Не надейся!

— Значит, Эльвира прокудахтала тебе уже, — язвительно покривился он. — Отлично. Объяснять ничего не надо. Сделаешь, как скажу!

— Обломится тебе второе платье, козел! — зло отбила Лилия.

— Я так не думаю, — насупился он. — Второй раз предупреждаю, глупая овца: не вызывай снежную лавину! Слушай меня!

— Было бы кого слушать! Только не тебя. И по другому поводу! — презрительно сморщилась и шагнула с места.

Но парни по бокам схватили ее за руки, прижали к перилам, слегка наклонив к воде.

— Не рыпайся, — предупредил Леопольд.

— Отпустите, идиоты! — рванулась Лилия. — Руки помойте, прежде чем прикасаться ко мне!

— Помоем после тебя, — на ухо ей пообещал один, что был с бугристой кожей на круглом лице.

Она чувствовала, как жесткие клещи с двух сторон сильно сдавили. Обстоятельства складывались не в ее пользу. Понимала, чего потребует бывший любовник Эльвиры, но не могла предположить, на что тот способен пойти, чтобы заставить выполнить его требование. Оттого стало не по себе. В диком лице Леопольда открывала другого человека. У этого другого был прежний бас, но незнакомый тон с надрывом:

— Утихомирилась, стерва?

— Козел! — не молчала она.

Парни больше наклонили ее над перилами. Металл вдавился в поясницу, а ноги стали отрываться от настила перехода. Краем глаза поймала редких прохожих, позвала:

— Помогите!

Но гул настила не прекратился, Лилии даже показалось, что он стал интенсивнее, — явно кто-то убыстрил шаг, чтобы прошмыгнуть мимо.

— Кому ты нужна, курица? — усмехнулся Леопольд.

А все тот же парень с бугристой кожей на лице выдохнул ей в ухо:

— Соглашайся на предложение, а то окунём в воду, там и оставим.

Голова Лилии запрокинулась назад, глаза блуждали по синему чистому небу. Послышался частый стук каблуков по настилу. Легкий шаг говорил о том, что по нему ступали женские ноги в босоножках. Шаги стихли, и раздалось возмущенное женское восклицание:

— Вы что себе позволяете? Ну-ка отпустите ее!

— Шла бы ты мимо, подруга, как шла! — раздался в ответ бас Леопольда.

— Ты еще молокосос, чтобы набиваться мне в друзья! — парировал голос девушки.

— Сказал, убирайся вон!

— Хам! — обозвала та.

— Шалава! Я тебя за грош куплю! — разозлился Леопольд.

— Попытайся! — голос был уверенным. — Только опасайся, чтобы я тебя по миру не пустила.

Это предупреждение прошлось, как бритва, по мозгу Леопольда, зубы его заскрипели:

— Ты кто такая, черт побери?

— Отпусти ее! — потребовал голос девушки.

Нажим парней на Лилию ослаб. Она чуть распрямилась, приподняла голову, почувствовала под ногами настил. Увидела девушку с невыразительным лицом, с высокой грудью, в красивом летнем лиловом платье. Та посмотрела на Лилию подвижными глазами:

— А я тебя помню! Ты была на выставке Хаюрдо. Вы с подругой еще заказывали художнику свои портреты.

И тут в голову Лилии стукнуло, что она видит перед собой работницу Выставочного зала. Только тогда, на выставке, в светлом платье и с другой прической та показалась ей невзрачной и серой, а сейчас красивое лиловое платье и новая прическа несколько поменяли внешний вид. Хотя лицо, несмотря на макияж, по-прежнему оставалось незапоминающимся.

— Я тогда работала в зале, — продолжила девушка. — Ты подходила ко мне, спрашивала про художника. Вспомнила?

Кивнув, Лилия дернулась, чтобы вырваться из рук парней. Но не получилось. Они вопросительно глядели на Леопольда, а тот во все глаза пялился на работницу зала. Услышав, что девушка работала с Хаюрдо, что знает про портреты, озадачился, не ведая, к чему эта неожиданная встреча может привести.

— Вспомнила. — Лилия вновь попробовала локтями оттолкнуть от себя парней. Но опять безрезультатно.

Мимо шли люди, кидали любопытные взгляды на всех. Не останавливались. Старались уловить хотя бы несколько слов из происходящего разговора. Что поделаешь, любопытство — природная болезнь человека. Она не сродни любознательности и уму. Это как желание подглядеть в щелку, что там творится у соседа, чем он занимается по ночам. Силясь вырваться из жесткой хватки, Лилия не заметила, как возле работницы зала возник крупный мужчина с широкими тяжелыми плечами, в темных брюках и салатовой рубахе. Странно, но первое, что бросилось Лилии в глаза, — это его туфли. Они были большого, просто огромного размера. Не иначе пошитые на заказ. Потом услышала его голос, тембр не был тяжелым:

— Знакомых встретила, Дая?

— Знакомую, — пояснила та. — Да вот незадача. Издеваются над нею, Восил.

— Кто? — окинул взглядом парней.

— Вот он, — показала на Леопольда.

— Этот шпингалет? — удивился Восил. — Так прихлопнуть его надо!

Совершенно неожиданно для Лилии он резко широко шагнул к Леопольду, легко подхватил под мышки, высоко поднял и перебросил через перила. Тот испуганно заблажил, затем внизу в канале раздался плеск воды. Парни, державшие Лилию, оторопели и отпустили ее. А Восил сделал крупный шаг в их направлении, спрашивая у Даи:

— И этих туда же?

Но те не стали дожидаться, когда последуют за Леопольдом. Такое парней нисколько не прельщало. Недюжинная мощь Восила ошарашила. И невзирая на то, что сами были крепкого десятка, никто не отважился остановить незнакомца. Рассудили, что лучше смотать удочки, ибо всегда важно вовремя свалить. Сорвались с места — только их и видели. Лилия глянула вниз. Леопольд барахтался в воде. Подойдя ближе, девушка протянула руку:

— Я Дая.

Пожимая ее руку, Лилия назвала свое имя. После этого Дая улыбнулась:

— Я не успела спросить у тебя: вы с подругой портреты получили?

— Получили, — кивнула Лилия, еще не придя в себя от произошедшего с Леопольдом и с ошалелым восторгом глядя на Восила.

— Это Восил, мой давнишний хороший друг, — пояснила Дая, видя, с каким изумлением Лилия смотрит на него. — Не удивляйся, таким его создала природа, — утолила ее молчаливую пытливость. — Я тебя познакомлю с ним.

— Зачем? — обомлела Лилия, с внутренней дрожью окидывая взглядом Восила, и подумала, что совсем не знает Даю, чтобы вдобавок еще знакомиться с ее друзьями. Это было против правил Лилии. Между тем не всегда удается жить согласно своим правилам. Ведь у других тоже есть правила, и они подчас в корне не совпадают с ее. Приходится искать золотую середину. И если найти ее не удавалось, Лилия уходила в сторону. Но если все-таки середина нащупывалась, тогда происходила притирка, в результате которой получалось сосуществовать. Как сквозь колючки продравшись через эти мысли, Лилия натужно улыбнулась уголками губ. — А впрочем, можно. Все равно это ничего не изменит.

Кивком головы Дая подозвала Восила:

— Познакомься, Восил, это Лилия.

— Я слышал, как вы разговаривали, — откликнулся тот, смотря на Лилию доброжелательно.

Такие глаза располагали, и Лилию они подкупили. Она чуть оттаяла, успокаиваясь. Собственно, не понимала, зачем ей нужны данные знакомства, но эти люди избавили ее от Леопольда, и девушка была признательна. Однако очевидная благосклонность с их стороны была непонятна. С чего бы вдруг Дае вводить ее в круг своих знакомых? Ответ не находился. Между тем выразить свою благодарность обязана:

— Я признательна вам за помощь. Если бы не вы, то, наверно, в этом канале пришлось сейчас плескаться мне. Вы защитили меня. Поразительно, как Восил разделался с Леопольдом!

Оба улыбнулись, и Дая успокоила:

— Не стоит благодарить, Лилия. Мы сделали то, что должны. Не правда ли, Восил? — посмотрела на него.

— Абсолютно, — подтвердил тот.

Лилия не поняла, почему они должны:

— Никто из прохожих не остановился, кроме вас.

— Когда они попадут в беду, другие прохожие так же пройдут мимо них, — посулился Восил.

— Кто они и что хотели от тебя? — поинтересовалась Дая.

— Долгая непростая история, — поморщилась Лилия и подумала, что не стоит рассказывать ее чужим людям, ибо такой рассказ выставит ее перед ними как ненормальную. Ну какой нормальный человек поверит, что портреты оживают и общаются, как обыкновенные люди? Да никакой. В повседневной жизни это нонсенс. Есть вещи, о которых лучше умолчать с чужими людьми. Однако тут же вспомнила, что Дая работала на выставке картин Хаюрдо, рассказывала им о нем как о живущем ныне и рисующем до сих пор, — вероятно, видела его и разговаривала с ним. А потому для Даи ее рассказ вряд ли станет чем-то необычным. Ко всему эта история имеет начало именно в Выставочном зале. И к ее началу Дая, пожалуй, тоже причастна тем, что первая упомянула о долгой жизни Хаюрдо. К тому же в данный момент Лилия ощутила странное состояние души. Ей страшно захотелось все рассказать Дае. Просто выложить без утайки. И может быть, услышать в ответ какой-нибудь совет.

— Мы никуда не спешим. Охотно послушаем, — попросила Дая в унисон ей и посмотрела на спутника. — Не правда ли, Восил?

— Абсолютно, — подтвердил тот.

Готовая начать рассказ, Лилия предложила:

— У меня недалеко машина. Может, пройдем в нее?

— У нас также недалеко машина, — вставил слово Восил.

Ощутив, что предложила глупость, Лилия разозлилась на себя. И надо же было брякнуть такое: пригласить в машину! Совсем поехала мозгами. Ведь сама к ним в машину идти не собираешься. Да они, собственно, к себе в машину не приглашают. Это она отчебучила. Хочется быстрее рассказать историю. Но зачем спешить? Как говорят, спешка нужна при ловле блох. Лилия поморщилась. Дая заметила ее недовольство собой и помогла выйти из затруднительного положения:

— Поблизости есть кафе?

— Здесь недалеко, — вспомнила Лилия. — Пройдем туда.

— Я не против, — сказала Дая. — А ты, Восил?

— Абсолютно, — согласился тот.

Особенно слышно металлический настил загудел под тяжелыми шагами Восила. Его огромные подошвы словно выдавливали из настила не просто гул, а больные вопли. Но мужчина не обращал внимания на них и вряд ли даже слышал эти стоны. Вышагивал впереди девушек и вращал крупной головой, как коршун, готовый в любой миг броситься им на защиту. Спустившись по другую сторону канала, они прошагали небольшое расстояние вглубь улицы, расположенной перпендикулярно каналу, до небольшого кафе, красиво оформленного снаружи. Войдя внутрь, отметили, что и там вполне достойно выполнено. Зал наполнен светом, на стенах небольшие картины, ломаный потолок с фасонными светильниками, столы с кружевными салфетками, красивые диваны вместо стульев. Выбрали стол у окна. Восил подождал, когда сядут девушки, сел напротив. Заказали соки и мороженое. Лилия начала свой рассказ. По ходу повествования увидела, что собеседников ничто не удивляло. То, что любой человек воспринимал бы с недоверием, а может, и смеялся бы над нею, Дая и Восил выслушивали серьезно, не перебивая, лишь иногда переглядывались между собой, покачивали головами. Закончив говорить, Лилия сделала паузу, отпила немного сока и задала, как ей подумалось, провокационный вопрос:

— Ну как вам моя невероятная история?

Серьезное выражение на лице Даи не изменилось. Хотя было заметно, что-то обеспокоило ее в рассказе Лилии. Старалась не показывать этого, молчала. Голос подал Восил:

— А почему невероятная?

— Потому что в нее вряд ли кто из окружающих поверит. — Лилия кивнула в сторону немногих посетителей.

— Я верю. — Дая не прикоснулась ни к соку, ни к мороженому. По лицу блуждала нескрываемая озадаченность.

— Абсолютно, — подтвердил Восил. Он тоже не притронулся к напиткам и десерту. И так же, как Дая, был озабочен.

Видя такую реакцию, Лилия притихла, раздумывая, что в ее рассказе напрягло собеседников. Не сомневалась, что оживающие портреты не вызывали у них никакого недоразумения. Жажда денег Леопольдом — тоже вполне заурядное явление. Желание любым способом нажиться никого нынче не удивляет. Лилия ждала, что еще скажут собеседники. Но они безмолвствовали, глядя через стол друг на друга. Длилось все не так долго, но и не так коротко. Дая неподвижно сидела на диване, хмуря брови, и смотрела на Восила взыскательным взглядом, как смотрит хозяйка на своего слугу. А Восил тоже хмурился под ее взором, словно чувствовал за что-то вину перед нею. Наконец Дая пошевелилась:

— Ты не знаешь, кто хочет иметь эти платья? — повернулась к Лилии.

— Точно не знаю, — покачала головой та. — Девушка с холста Эльвиры сказала ей, что с Леопольдом договаривалась какая-то мадам. Ей отнес платье, от нее получил деньги… — Запнулась, мозгуя, стоит ли сказать о своем предположении, ибо это сейчас было не более чем домыслом. Ничем не подтвержденным, основанным только на ее догадках. И не стала говорить.

Однако Дая тут же выбила из-под нее стул, обратив вопрос к интуиции:

— А твое чутье ничего не подсказывает?

Лилия поежилась, по спине пробежали колики:

— Чуйка может подвести.

— Ты не права. Интуиция — как раз то, что никогда не подводит. Просто ее надо правильно понять. И что же она тебе говорит?

Поморщившись, словно ей было не очень приятно делиться своими домыслами с чужими людьми, Лилия рассудила, что у нее с ними есть нечто общее. Она и они точно знают, что такое живые портреты Хаюрдо. Мало того — видели, как сам Хаюрдо сходил с холста, как работал над полотнами и, несомненно, общался с ними. Ей лицезреть Хаюрдо пока не удалось, но, как утверждал Михаил, художник сам намерен с нею встретиться. А раз он хочет, она не колебалась, что это обязательно произойдет. Правда, про Михаила не рассказала им. Хотя помнила, что Дая видела и слышала его на выставке. Итак, общие познания о живых портретах Хаюрдо сближали Лилию с Даей. Прибавляли доверия. И она решилась открыться в своих подозрениях:

— В городе было экспертное сообщество по экспертизе и оценке картин. Я приглашала оттуда специалиста, чтобы подтвердить подлинность картины.

— Извини, перебью, — остановила Дая. — Почему экспертное сообщество «было»?

— Потому что оно странным образом куда-то исчезло. Когда я чуть позже попыталась связаться с ними еще раз, больше не смогла, — пояснила Лилия. — Так вот, на мой вызов приезжал эксперт по фамилии Омирт. Тогда я обратила внимание, что он, проводя экспертизу, просто дрожал, глядя на полотно. Потом это сообщество вдруг исчезло, и вместе с ним пропал Омирт. Но прошло какое-то время, и он вдруг повторно появился у меня в дверях со странным приглашением поужинать вместе с ним в ресторане. Я отказалась и выставила его за дверь. Однако теперь убеждена, что ему интересна не я, а мой портрет. И что неспроста он приглашал меня в ресторан. Оттуда меня могли вынести вперед ногами! — После этих слов Лилия почувствовала себя неуютно. — Ну а затем и картина исчезла бы из квартиры.

— Не исключено, — задумчиво согласился Восил. — А заключение по картине при первом посещении он выдал?

— Выдал. Подделка.

— Скажу тебе, Лилия, — Восил насупился. — Никакой он не эксперт!

— Разумеется, — крепко сжала кулаки девушка, аж похолодели пальцы. — Это сразу стало понятно.

— Но кто же он? — Дая посмотрела в глаза Восилу, будто тот должен был знать ответ.

Но Восил пожал плечами и опустил глаза. Его выручила Лилия. Положила тонкие руки маленькими ладонями на столешницу:

— Я думаю, он и есть заказчик. А с Леопольдом торговался исполнитель.

— Какие соображения у тебя, Восил? — пристальным взором прожгла спутника Дая, словно упрекнула, что тому не пришла на ум эта мысль.

Восил, проглотив ее упрек, вновь пожал плечами. Даю это расстроило, она даже чуть привстала с места, опираясь руками на стол. В голосе возникли осуждающие нотки, удивившие Лилию. Та не понимала, чего добивалась Дая, наезжая на Восила. Разве он может знать всех и вся? Какое-то нелепое, несправедливое порицание, которое им воспринималось как должное:

— Плохо, очень плохо, Восил, мы должны знать все для того… — Она резко прикусила язык, останавливая себя. Очевидно, то, что в эту секунду могло вырваться из ее уст, не было предназначено для ушей Лилии. Однако в то же время у нее в голове созрела новая цепочка слов, которой она немедля заменила невысказанную фразу. — Для того, чтобы помочь Лилии. Защитить от возможного хищения платья с ее портрета и от возможного причинения Лилии вреда, быть может, спасти ее жизнь. Не забывай об этом, Восил!

И опять Лилия не поняла то, что услышала. Намерение защитить ее от неприятностей, разумеется, хорошее. Оно радует. Тем более если есть опасность для ее жизни. С другой стороны, зачем Дае ввязываться в эту историю, защищать малознакомого человека? Благие побуждения прекрасны, но что в данном случае они могут дать Дае и Восилу? В общем-то, ничего. Если, конечно, в этом нет их личного интереса. А если он есть? Тогда какой? Лилия ответа не находила. А Дая тем временем продолжала:

— И потом — мадам. Мадам, — растянула слово. — Мне кажется, в данном городе где-то я уже слышала это. Мадам. Ну конечно, слышала, — вспомнила Дая. — В Выставочном зале при демонстрации картин Хаюрдо. Я слышала, как мужской голос обращался к женщине, называя ее «мадам». К великому сожалению, меня в тот момент кто-то отвлек, и я не успела посмотреть на говоривших. А потом и вовсе стало не до них. Жаль. Очень жаль. Ибо в таком случае разгадка лежала бы на поверхности, а сейчас, получается, ее нет. — Дая была раздосадована. Чувствовалось, что эту оплошность она серьезно приняла на свой счет, не собираясь сваливать на обстоятельства, из-за которых ей пришлось отвлечься в тот момент. А еще почувствовалось, что она не менее требовательно относится к себе, а не только к своему спутнику.

Видя, как расстроилась Дая, Восил постарался успокоить спутницу. Поднялся со своего места, вышел из-за стола и остановился сбоку. Склонился к ней, развел руки, точно крылья большой птицы, защищая от внешних угроз, заговорил слегка виноватым тоном, словно принимал вину на себя:

— Не стоит волноваться, Дая, поверь мне, найдем мы и мадам, и Омирта. Раз они возникают время от времени, значит, сейчас они будут крутиться где-то поблизости от Лилии. Ведь ее портрет на холсте по-прежнему у нее.

— Леопольд, я уверена, еще появится. Он не успел высказать мне свое предложение, — поддакнула Лилия.

— То, как он поступал с тобой, меньше всего походило на предложение, — напомнила Дая.

— И тем не менее я чувствую: он возникнет еще. Причем неожиданно, — заверила она.

— Мы его и накроем, — выпрямился Восил. — Вытряхнем из него все, что знает.

14

Купание в канале для Леопольда было непредвиденным. Одним махом его план в отношении Лилии вылетел в трубу. Набраться такого позора неизвестно от кого — это нонсенс! Хотя почему неизвестно от кого? Он хорошо слышал, где работает девушка, требовавшая отпустить Лилию. И он твердо решил, что отомстит и ей, и ее громиле. Но не сейчас. Их он оставит на закуску. А сейчас займется более важными делами, чтобы не упустить деньги от мадам. Во что бы то ни стало должен стать вдвое богаче. Однако теперь, спугнув Лилию, второй раз идти напролом глупо. Чтобы не было нового облома, придется найти другие подходы. Задумался. В голову долго ничего не приходило. Но наконец что-то в мозгах проклюнулось. Правда, еще не было четкости в мыслях, но похоже, в их туманном клубке стала формироваться новая зацепка. Леопольд ехал по городу в машине, которую арендовал вместе с водителем, коего одновременно нанял охранником. Рядом с водителем сидел второй охранник. Оба упругого телосложения. В черных рубахах и черных брюках. Оба смуглые и неулыбчивые. По виду отчаянные. Из тех, которые не отступят, пока их полностью не вырубят. Это были не те охранники, которые брали в клещи Лилию и стали свидетелями его позора. Тех он выгнал в тот же день, обвинив, что не смогли защитить его. Нанял других. По правде сказать, после купания в канале Леопольд не очень верил, что от новых охранников будет больше толка, но все же при них на душе спокойнее. К тому же в настоящее время представлял себе, что при своих деньгах уже не был парнем всмятку, был крутым. А крутизна обязывала иметь охрану. Леопольд сидел на заднем сиденье, цепляя взором дома вдоль улиц. Несколько раз останавливал автомобиль, заходил с охранником в людные места и внимательно рыскал глазами по сторонам, кого-то искал, высматривал в толпе. Но всякий раз с недовольным выражением лица возвращался в машину. Наблюдая за ним, охранник думал, что Леопольд шарит глазами в поисках своих обидчиков. Ибо хоть он и не был свидетелем позора Леопольда, но сумел выяснить, почему тот избавился от предыдущей охраны. Всегда надо знать как можно больше об объекте, который охраняешь, так как нередко своими действиями тот может вызывать обстоятельства, в которых приходится действовать охране. Для этого хорошему охраннику следует предугадывать неожиданные шаги своего шефа. Без знания натуры патрона это трудно, почти невозможно. Посему хороший спец решает такую задачу в первую очередь. Спрашивать босса о чем-либо, как правило, не принято. Если нужно, он сам разложит все по полочкам. Но коль молчит — значит, охранник должен додумывать, чтобы быть готовым действовать в любых обстоятельствах. А Леопольд, рыская по людным местам, искал подходящую для себя девушку, которую можно купить за грош с полтиной, чтобы использовать где потребуется. Потребоваться могло уже скоро, ибо в голове зарождалась идея, в которой необходима была девица. Одним словом, найти такую девушку не составляло особенного труда, но какое-то внутреннее чутье всякий раз удерживало Леопольда, когда он останавливал взгляд на какой-нибудь в толпе. Как будто все было при ней, но вот чего-то все-таки не хватало. А чего, Леопольд никак не мог для себя определить. Такое нелепое состояние души раздражало — он готов был плюнуть на свои ощущения и остановить выбор на той, которую прямо сейчас видел перед собой. Но вместо этого разворачивался, возвращался в салон автомобиля и ехал по другому адресу. Так можно было кружить по городу бесконечно. Наконец ему осточертело нескладное мотание, и он решил заехать в последний торговый центр. А если там не повезет, прекратить сегодня поиски. Подъехали к большому торговому комплексу, припарковались напротив одного из входов в него. Леопольд опустил стекло, посмотрел на движущиеся по кругу двери. И сразу обомлел. Из двери прямо на него семенила девушка с дамской сумочкой на ремешке и пакетом продуктов в руках. Стрижка на голове, легкая цветная блузка с вырезами на груди и спине, джинсы и кроссовки. Пышные волосы, ярко-красная помада на пухлых губах, длиннющие наклеенные ресницы. Не сказать, чтобы до чертиков знакомое лицо, но определенно он видел его. И вдруг в голову стукнуло. Это была продавец из салона-магазина, где приобретались портреты Эльвиры и Лилии. И еще — пронзило мозг, — вот чего не хватало в предыдущих девушках: они не видели Лилии, а Лилия не видела их! А ведь в его идее требовалось, чтобы Лилия с первого взгляда могла ощутить расположение к девушке. В данном случае один вид продавца напомнит ей об удачном приобретении, и это может сослужить хорошую службу. Леопольд оставил охранника в машине, а сам стремительно выскочил навстречу девушке. Та, не ожидавшая столкнуться с ним, словно споткнулась, присела чуть, выпрямилась и удивленно вытаращила глаза. Прежде всего ее ошарашил респектабельный вид Леопольда. Вряд ли тогда, в художественном салоне, она могла представить его в строгом дорогом костюме на крутой тачке. Смотрела широко раскрытыми глазами.

— Узнала? — пробасил он.

— Ты что ли, трепло собачье? — картавила с неприязнью в голосе.

— Язык придержи, — повысил голос. — У меня к тебе дело.

— Кто захочет с треплом иметь дело? — Над бровями нарисовались две заметные морщинки. — Ищи другую дуру.

— Ты не обижайся, что в магазине так получилось, — чуть уступил Леопольд, сообразив, что наскоком крепость не возьмешь. — Я тогда был не в форме.

— Зато я была в форме. — Девушка сделала шаг в сторону, чтобы обойти его.

Но он удержал:

— Дело денежное, — продолжил уверенно. — Не будешь больше киснуть в продавцах за прилавком! За такие бабки откроешь свой магазин и станешь сама нанимать продавцов.

— Хорошо языком по ветру треплешь! — Посмотрела насмешливо.

— Никакого трепа! — Он опасался, что она фыркнет и смоется с глаз. — Тогда в магазине я был не настоящий. То есть не то чтобы не настоящий, а сам не свой. Пойми, были на то причины. В конце концов, забудь ты о том эпизоде! Чтобы ты поверила мне, я даю тебе сейчас задаток! — Вытащил из внутреннего кармана пиджака набитый купюрами портмоне, выхватил пачку крупных купюр и, не считая, сунул ей.

Некоторое время она изумленно смотрела на деньги. Их количество приводило в трепет. Но рука сама стиснула купюры в кулаке. Правда, в последний момент девушка очнулась:

— Задаток за что? — тон голоса был уже другим, более покладистым. В эти секунды ей стало все равно, каким окажется ответ на ее вопрос. Главное, в ее ладони были большие деньги, которые упускать из рук она не хотела.

Заметив жадность девушки к деньгам, Леопольд порадовался, что встретил родственную душу, для которой, как для него, деньги, видимо, были счастьем и даже целью жизни. Словом, из этой девушки теперь можно вить веревки. А для того, чтобы закрепить успех и сильнее привязать ее к себе, повторил:

— Это задаток. Сделаешь дело — получишь сумму значительно больше.

— Что надо делать? — Она икнула и торопливо спрятала купюры в сумочку.

— Сущий пустяк.

— За пустяк такие деньги не платят.

— Садись в машину, — предложил Леопольд.

— Сейчас не могу, — замотала головой. — Меня на той стороне парковки ожидает мой парень.

— Подождет, не растает! — отрезал Леопольд приказным тоном, уверенный, что она подчинится, чтобы не лишиться денег.

Все так и случилось. Зыркнув по парковке, вприпрыжку, опередив Леопольда, бросилась к его автомобилю. Не дожидаясь, когда нерасторопный охранник откроет дверь, сама распахнула и шмыгнула на заднее сиденье авто, сунув под ноги пакет с продуктами. Охранник недовольно крякнул, подтолкнул ее, потому что уселась на место Леопольда. Она переставила пакет и продвинулась дальше. Леопольд плюхнулся рядом:

— Шустра, шустра! — одобрил.

— А чего телиться? Куй железо, пока горячо.

— Ну, ковать тебе вряд ли придется, а вот мозгами пораскинуть потребуется, — предупредил он.

— Только мозгами? — разочарованно подала тягучий голос.

— А ты думала, что я тебя в любовницы выбрал? — прошелся взглядом по ней. — Согласна?

— А чего не согласиться? За такие деньги любая прихоть, — улыбнулась во весь рот.

— Тогда заметано! — Леопольд еще раз внимательно осмотрел ее. — Девка ты подходящая. Если хорошо будешь стараться, то на этом еще подзаработаешь лишние бабки.

— Не бойся. Не на ветер деньги выбросишь! — пообещала.

— А я не боюсь. Обманешь — утоплю, — посулил и покривился, вспомнив, как самого недавно чуть не утопили в канале.

— Не пугай. Я знаю свое дело.

— Вот и договорились. Как тебя кличут? — Леопольд поправил полы пиджака.

— Ты однажды уже спрашивал, — напомнила девушка.

— Может, и спрашивал, — не стал отрицать парень. — Скажи еще раз.

— Майка меня кличут.

— Майка так Майка. Хорошо, хоть не Рубашка.

— Майя, — поправила себя.

— Вот что, Майя, — принял он ее поправку. — Теперь слушай задачу, за выполнение которой получишь хорошую мзду.

— Вся внимание! — притихла, глядя ему в глаза.

— Ты помнишь тех девушек, которым в художественном салоне некий человек приобрел в подарок две картины с их портретами? — уточнил. — Картины с выставки художника Хаюрдо.

— Еще бы не помнить! Разве такое забудешь? Огромную сумму отвалил! — картавила восхищенным тоном Майя, одной рукой жестикулируя в воздухе. — А почему некий человек? У него есть имя, я только позабыла какое.

— Михаилом его зовут, — напомнил Леопольд.

— Да, да, — подхватила и заулыбалась.

— Но сейчас не о нем! — отсек тяжелым басом парень. — В этой истории меня интересует одна из девушек. — Подождал, когда Майя уберет с лица улыбку и примет серьезный вид. — Если не забыла, на портретах были надеты разные наряды: на одном — платье служанки, на втором — платье фрейлины императрицы. В этом платье придворной дамы нарисована Лилия. Тебе предстоит заняться ею.

— Влюбился, что ли? — хихикнула Майя, но, наткнувшись на его сердитый взгляд, снова прилепила на лицо серьезную мину.

Леопольду не понравился ее дурацкий вопрос:

— Терпеть эту Лилию не могу. Давно придушил бы!

— В чем же дело? Чего тянешь? — снова вылезла с другим идиотским вопросом Майя.

— Умолкни, а то тебя придушу вместо нее! — грубо пригрозил парень.

— Меня-то за что? Разве я наступила на твою любимую мозоль? — обидчиво скукожилась Майя.

— Если б наступила, то вообще потроха вытряхнул бы! — разозлился, что Майя не может спокойно до конца выслушать задание. Побагровел от раздражения.

Видя, что он близок к ярости, девушка притихла, стиснула губы. Парень выдохнул из себя жар, пришел в равновесие:

— Твоя задача — подъехать к ней тихонько с мозгами в башке. И учти: ее на кривой кобыле не объедешь.

— На какой кобыле? — Майя вновь прервала Леопольда. Явно не умела долго держать рот на замке, а может, умела, но не считала нужным, чтобы по ходу беседы сразу исключить все непонятки.

— Дура! — обругал. — Про кривую кобылу — это присказка такая. Утрировка.

— А зачем ты мне присказками уши забиваешь? Ты говори по делу. — Она почувствовала себя уязвленной.

Выходя из себя, Леопольд раздраженно ударил по спинке переднего сиденья. Охранник резко обернулся, ожидая приказания, но парень махнул ему рукой: дескать, сиди не дергайся. И тот опять отвернулся. А Майя буркнула:

— Чего делать с этой Лилией?

— Спервоначала приглянуться ей!

У Майи брови поехали в разные стороны:

— Она лесбиянка? — выпал изо рта вопрос.

— Дура! — разозлился он. — Ты не поняла. Твоя задача — быстро втереться к ней в доверие.

— Зачем? — прервала его на полуслове.

На скулах парня заходили желваки, в глубоко посаженных глазах поплыл туман. Высокомерно вздернутое, мальчишеское лицо покраснело от злости. Это напугало девушку. Она зажала рот рукой, точно тот сейчас был лишним. А Леопольд взглядом спрашивал: чего тебе еще не хватает? Дал денег, пообещал за работу отвалить еще кучу, не суйся со своими вопросами прежде времени, дура, дослушай до конца! Действительно, все бабы дуры. И те, которые его содержали раньше, и те, которых он покупает и будет покупать. Что поделаешь, умных мало, найти — проблема. А дуры, они бродят везде. Куда ни ткни — в дуру угодишь. Как с такими дело иметь? Если б мог на этот раз обойтись без телки — даже не глянул бы в их сторону. Но собственная попытка сорвалась. Повторить не удастся. Не подпустит больше Лилия. Он ее знает. В голове сверкнуло: не дура. Ее не мог причислить к безмозглому полчищу. Неприятно сознавать, но с Лилией надо держать ухо востро. На мгновение усомнился, что у Майи получится втереться в доверие, хотя есть зацепка: они видели друг друга. И все же спину обожгло жаром: сумеет ли, не подведет ли? Хоть и вцепилась зубами в деньги, полностью полагаться на дуру не стоит. К сожалению, время спрессовывалось плотнее, на поиски другой кандидатуры его нет. Помотался по городу — все пустое. Того гляди перед ним возникнет мадам и спросит, где второе платье. И что ответить тогда? Озабоченно почесал затылок и заскрипел зубами. Майя услыхала этот зубовный скрежет и приняла его на свой счет. Испуганно подумала: лучше не будить в парне зверя, а то неизвестно, куда приведут ее дразнилки. Продолжала зажимать ладонью рот, перестала дышать, слыша, как в висках пульсировала кровь. А в голове бурлили мысли, искали ответ, как выпутаться из передряги, в которую угодила. Майя убрала с лица руку и шумно втянула воздух, затем тихонько выдохнула:

— Говори, что делать? Сделаю, как скажешь.

— Конечно сделаешь! — Он медленно остыл. Некоторое время прикидывал, как лучше донести задачу. Но выдал, не мудрствуя: — Заманишь Лилию в мою ловушку, а дальше без тебя управлюсь. Сама придумаешь, как завлечь. Напряги мозги. Привезешь туда, куда скажу. Запомни: времени у тебя на это почти нет. Действовать надо оперативно. Ты не должна вызвать у нее никаких подозрений. Твой плюс в том, что она тебя видела, знает, где и кем работаешь. Покумекай, как явиться перед нею, чтобы не возникло ненужных вопросов. Я считаю, беспроигрышно станет, если припрешься к ней домой. А зачем и почему, пораскинь мозгами.

— Здравствуйте, я ваша тетя! — усмехнулась Майя.

— Шутки неуместны. Сейчас они непроходные, — оборвал. — Найдешь другой вариант — карты тебе в руки!

Нарисовав над бровями едва заметные морщинки, девушка облизнула губы:

— Что ты с нею сделаешь?

Леопольда чуть не взбеленил ее вопрос. Она опять лезла не в свои сани. По-хорошему следовало ее отшить, но он рассудил, что надо подать себя как можно круче, чтобы нагнать на нее больше страха:

— Сначала запру в подвале с крысами. А потом сделаю, что должен сделать.

Следовало бы угомониться, но Майя вновь заегозила, намереваясь до конца удовлетворить любопытство. Его раздраженный ответ опередил:

— Оставлю пустое место!

Вопросы у Майи иссякли.

Поздно вечером, когда Лилия в ванной комнате готовила себя ко сну, в дверь квартиры раздался короткий звонок. Выйдя из-под душа, обтираясь полотенцем, прислушалась. Снова позвонили. Быстро вытерла мокрые волосы, набросила домашний халат, шагнула в прихожую. Включила свет, глянула в дверной глазок. Увидела девушку, лицо показалось знакомым. С удивлением вспомнила продавца из художественного салона. «Странно», — сверкнуло в голове. После недавних событий с Леопольдом, напутствий Даи, Восила и Михаила неожиданное появление за дверью продавца картин насторожило. Страха между тем не было. Подала голос:

— Кто там?

— Это я, — раздалось из-за двери. — Меня зовут Майя. Мы с тобой лично незнакомы, но видели друг друга в художественном салоне. Я продавала там картины.

— И что же тебе нужно, Майя? — Лилия протянула руку к ключу.

— Есть что сказать тебе.

Щелкнув замком, Лилия выглянула на площадку: нет ли кого еще. Встряхнула мокрые волосы. Ощутила, как начинает сходить неприятное напряжение. Уставилась на Майю. На той были цветная блузка с глубоким вырезом на груди, джинсы и кроссовки.

— Говори. — Лилия не спешила впускать ее в квартиру.

— Не в дверях же. Разговор не на скорую руку. Это не яичницу жарить! — возразила та скороговоркой, прижимая к бедру сумочку, висевшую на плече.

И то, каким фыркающим обиженным тоном прозвучало это, окончательно расслабило Лилию. Она шире открыла дверь. Перешагнув порог, Майя сдернула с плеча сумочку, ища взглядом, куда положить, и бросила на тумбочку:

— Дело неотложное, поэтому приперлась на ночь глядя.

Лилия провела гостью в кухню, усадила за стол спиной к двери, достала из шкафа чашки для чая, но Майя замахала руками:

— Не надо! Ничего не надо! Не до чая сейчас.

Пожав плечами, Лилия вернула чашки в шкаф, тоже села, запахнув полы халата. Без дополнительного вступления Майя ошарашила:

— Твоя жизнь в опасности! — Вгляделась в глаза визави, проверяя, как воспринята ее информация. Не заметив изменений на лице, торопливо добавила: — Тебя собираются пришить. Но сначала — похитить, — и вновь не увидела никаких эмоций, словно все произнесла в пустоту. — Ты что, не мерекаешь? — с удивлением повторила: — Тебя хотят закопать!

— Понимаю, — кивнула Лилия, пытливо глядя в глаза. — Откуда тебе известно?

— Из первых уст!

— Чьи же это уста?

Облизнув пухлые в ярко-красной помаде губы, Майя выдохнула:

— Леопольда! Он все мне выложил!

Снова ни один мускул на лице Лилии не дрогнул. В голове у Майи пронеслось: какая выдержка! Но выдержка была ни при чем. Обыкновенно, услышав новость об опасности для своей жизни, Лилия тут же представила Леопольда. Именно от него она ожидала чего-то подобного. Впрочем, не очень верила, что тот способен на убийство, а потому восприняла информацию спокойно. Майю это охладило, ибо она настроила себя на то, что Лилия непременно испугается. Наверное, потому, что сама перетрусила бы, скажи ей, что ее хотят убить. Это на людях она смелая и бойкая, а на самом деле не очень. Лилия вздохнула: сообщение Майи подтверждало ожидания, что Леопольд не остановится, пока не получит второе платье или пока ему не дадут по рукам. Вспомнила о Дае с Восилом и о просьбе известить, когда появится что-то новое о Леопольде. Михаил тоже просил сообщить. Так что у Лилии было чувство защищенности и убежденности, что планы Леопольда так и останутся планами. Только в воздухе повис вопрос: какие намерения у Майи? Благие или нет? Доверять сломя голову вряд ли стоит. Особенно после слов Майи, что Леопольд ей все выложил. С чего бы вдруг так разоткровенничался? Во время посещения художественного салона она наблюдала, как Леопольд и продавец вызвали друг у друга антипатию, а тут на тебе, все ей из первых уст! Скорее всего, подслушала где-то. Руки Лилии лежали на столешнице, тонкие пальцы слегка шевелились. Цепкий взгляд Майи ловил это. Она терялась, не находя объяснения спокойствию и безразличию Лилии к тревожной новости. Нервничала, облокотившись на столешницу. Дождалась, когда Лилия предложила:

— Рассказывай все по порядку.

Подталкивать Майю не потребовалось. Из нее, словно пар из котла, выбухнули первые слова, затем безостановочно полетели другие. Словно сорвались с места в карьер. Подробно рассказала о встрече с Леопольдом у торгового центра, о его предложении, о том, как позарилась на деньги:

— Представляешь, много денег сунул, — картавила. — Какая дура в наше время откажется от них? Я клюнула. Не смогла отказаться. Деньги-то нужны. Я такой суммы никогда в руках не держала. А тут они сами в руки мне посыпались. Убей меня, но я и сейчас не могу от них отказаться. Когда он сказал, что я должна сделать, я стала пытать, как он собирается поступить с тобой. И он выдал, что от тебя оставит пустое место. Вот так. Тогда меня обдало жаром. Получается, я стану соучастницей твоего убийства. Как бы я ни хотела много денег, но участвовать в убийстве я не намерена. Сидеть в тюрьме — это мне не нужно. Я долго мучилась, не знала, как правильно поступить. И в конце концов решила все рассказать тебе. Порассудила: если я помогу тебе, то ты поможешь мне.

Слушая, Лилия думала: если все обстоит именно так, тогда она ошибалась в отношении Леопольда. Верила, что у того кишка тонка, на убийство не способен, но получается, способен. Жажда денег взяла верх. Майю причислил к своей колоде, поэтому разоткровенничался. А у продавца, похоже, верх взял страх, а может, совесть заела. Трудно определить с первого раза, да и сомнения в ее искренности не покидали. Но если все-таки сработал инстинкт самосохранения, это хорошо. У Леопольда, видимо, от денег крыша поехала. Тогда он действительно опасен. Однако о какой взаимопомощи Майя ведет речь? Лилия внимательно посмотрела:

— Объясни про помощь.

— Все просто! — вскинулась та. — Я тебя предупредила об опасности — значит, помогаю остаться в живых, а ты помоги мне остаться при деньгах. Я все же не намерена возвращать их Леопольду. Я должна выполнить его задание, и тогда мы с ним квиты. Помоги мне выполнить его! — обозначила Майя.

Чувствуя в этой просьбе какой-то подвох, Лилия нахмурилась. Непонятно, прикалывалась Майя или говорила серьезно. Помочь ей выполнить задание значит самой отправиться в лапы свихнувшегося идиота. Это явный вынос мозга, какой-то его вывих. С одной стороны, Майя как будто добросовестно слила подельника, но с другой стороны, попутно намерена слить и ее. Что это? В висках у Лилии яростно пульсировать кровь. Кажется, чего-то она тут не догоняет. Потребовала:

— Подробнее по полочкам!

— Раскладываю, — откашлялась Майя. — Я везу тебя к нему. Но в момент вашей встречи появляется полиция и повязывает его.

У Лилии в уголках губ скользнула едва заметная усмешка:

— Ты думаешь, он окончательный идиот, чтобы не понять, что это ты навела полицию?

Собеседница несогласно с апломбом взбрыкнула, перекатив мяч на сторону Лилии:

— А может, ты. Как он догадается?

Удивляясь, что до Майи не доходят простые истины, Лилия чуть подалась вперед, наклонила голову:

— С твоих слов, по плану Леопольда я не должна знать, куда и к кому ты меня везешь.

В глазах у Майи появилась оторопь. Ее как будто застукали за неприличным занятием. Вытаращила глаза, потом часто заморгала длиннющими наклеенными ресницами, облизнула пухлые губы, ладонью прижала к затылку пышные волосы:

— Верно. Что-то я не дотумкала сразу. — Озадаченно оглянулась на дверной проем за спиной, точно искала там новую мысль. Но не обнаружив, испуганно поджалась. — А что тогда придумать? — Ее руки беспокойно заскользили взад-вперед по столешнице. Благо, что на столе ничего не было, а то, охваченная страхом, она непременно что-нибудь могла зацепить и сбросить на пол. Губы ее задрожали. — Он меня выпотрошит. Этот урод придушит, не почешется, вякнуть не успеешь! Я это чувствую. Я чувствую. С ним в авто такие хомяки на передних сиденьях сидели — ужас! Ты бы только видела! — В эти секунды Майя уже судорожно ругала себя за то, что приперлась к Лилии со своим непродуманным предложением. Не могла выдумать что-нибудь лучше, коза безрогая!

— Страшно? — Лилия увидела неподдельный ужас в глазах визави и почувствовала, что это не игра с ее стороны, хотя некоторое время назад все же скользила мысль недоверия. Но нет, Майя действительно боится — стало быть, пришла к ней без злого умысла.

— Еще как страшно! А тебе разве нет? — уставилась на Лилию с надеждой. Недоумевала, почему та спокойна как удав.

— Если полиция задержит его, никого он не выпотрошит.

— А если не возьмет?

— Тогда пиши пропало.

— Вот я влетела! — вскочила со стула Майя.

— Успокойся. Никуда ты не влетела. — Лилия тоже поднялась на ноги.

Майя вцепилась взглядом в ее лицо:

— У тебя есть план?

— У меня есть время, чтобы придумать план, — вышла из-за стола Лилия. — Целая ночь впереди.

— Быстрее думай, а то я сойду с ума! — голос у визави сорвался.

— Оставь номер телефона, — попросила Лилия. — Утром я тебе позвоню.

— У меня голова совсем не работает, — пролепетала Майя. — Я не смогу сегодня уснуть. Какой сон, когда я сама загнала себя в яму! Нет, не усну. А Леопольд ждет моего звонка. Он знает, что я пошла к тебе. — Неуверенно шагнула в прихожую.

Посмотрев ей в спину, Лилия тронула рукой еще влажные волосы, шагнула следом:

— Не стоило ему докладывать, — упрекнула.

Вспыхнув, Майя рывком повернулась, лихорадочно облизнула губы:

— Я не докладывала! Он откуда-то сам узнал. Позвонил мне, когда я вошла в подъезд. — В глазах стояла растерянность. — Я боюсь его, он не дружит с головой. От него что угодно можно ждать. Вдруг сейчас ты откроешь входную дверь, а на пороге возникнет Леопольд со своими хомяками? Мне страшно.

Лилию передернуло: действительно, если Леопольд ощущает себя загнанным в угол, он может выкинуть любое коленце. В таком случае вряд ли он сделал ставку на Майю и раскрыл ей все карты. Возможно, затеял какую-то игру. В таком случае не должен спускать с Майи глаз. Следовательно… И она озвучила свою мысль:

— Леопольд следил за тобой. — Вдобавок подумалось, что этот идиот или его люди сейчас могут крутиться где-то возле дома, ждать Майю. Сомневалась, что увидит его на пороге, скорее на этот раз он станет действовать чужими руками, чтобы самому больше не оказаться в дураках, в положении повторно выброшенного за борт. Наверняка понимает, что первый раз повезло — лишь искупался, второй раз так не подфартит. Безусловно, будет осторожничать, гад. — Не бойся. На пороге он не возникнет. Он задумал что-то другое. Для этого хочет, чтобы ты заманила меня в ловушку.

— Пришить тебя решил! — воскликнула Майя. — Что тут непонятно? — сделала паузу и шепотом выдохнула: — И меня заодно. Чтобы не было свидетелей.

— Топай домой, жди моего звонка. Не бойся. — Открыла входную дверь, выглянула на площадку. — Никого нет. Иди.

Постояв несколько секунд в оцепенении, Майя сделала шаг за порог.

15

После ее ухода Лилия взяла в руки смартфон, некоторое время раздумывала, кому первому позвонить: Михаилу или Дае. В принципе, было все равно кому, потому что обещала связаться с каждым из них при возникновении новых обстоятельств. Такие обстоятельства затеялись — о них, как ей представилось сейчас, важнее в первую очередь сообщить Дае, нежели Михаилу. Именно она с Восилом готова предпринять действия, блокирующие активность Леопольда, взять в оборот и вытащить из него все, что тот знает о заказчике. А от того станет известна причина интереса к платьям с портретов. И все возвратится на круги своя. Надеялась, что после этого о Леопольде не услышит. Сжимая в ладони смартфон, подошла к своему портрету. Внимательно всмотрелась в платье, нарисованное Хаюрдо, пытаясь понять, что в нем привлекает заказчика Леопольда. Причем настолько, что он платит за это большие деньги. Ну да, необычное для современного взгляда, таких теперь не носят, мода почти трехсотлетней давности. И что с того? Лилия вздохнула:

— Не понимаю, — произнесла вслух. Посмотрела в глаза портрету, которые цепко следили за нею. Куда бы она ни перемещалась, глаза на портрете от нее не отрывались. — А ты понимаешь что-нибудь? — обратилась к девушке на холсте. — Надеюсь, ты слышала весь разговор. Меня собираются убить за твое платье. Кто-то хочет любой ценой заполучить его. Майя всего не знает, да ей и не надо всего знать, поэтому не понимает причины наезда на меня. Я рассказывала тебе, что произошло с портретом Эльвиры, — и вот теперь подбираются к тебе. Может, ты мне ответишь, что привлекает заказчика в твоем платье? Для меня это неразрешимая загадка. Я потерялась, совершенно выбита из колеи. — Умолкла, досадливо сморщила лицо.

В эту минуту у нее на глазах полотно исчезло со стены. И она тут же увидела перед собой оживший портрет.

— Я все слышала, — виновато улыбнулась девушка с холста. — Но у меня нет ответа на твой вопрос.

— В том-то и беда, — с сожалением отозвалась Лилия. — Хотя откуда он может быть у тебя, если ты во всем моя копия? — Сделала короткую паузу. — Послушай, я понимаю, что ты тоже Лилия, как и я, но, чтобы нам не путаться и не наступать друг другу на глотку, давай сделаем так же, как сделали Эльвира и ее портрет. Они договорились, что у портрета будет имя чуть короче: Эльви. Поэтому я предлагаю называть тебя Лили. Как ты на это смотришь? Согласна?

Девушка сначала подумала, поморщила лоб, качнулась, переступила с ноги на ногу, отчего платье зашуршало, придержала его рукой. После решительно согласилась:

— Не будем копья ломать. Меня вполне это устраивает. По сути, то же самое имя.

— Хорошо, — обрадовалась Лилия. — А теперь обсудим вопрос о платье.

Но начать обсуждение им не удалось. В гостиной комнате раздались какие-то голоса и музыка на непонятных инструментах, звучание которых никак не совпадало с теми звуками, которые каждый день были на слуху, неслись из телевизоров, радио, компьютеров и телефонов. На какой-то миг Лилия и Лили оцепенели, оторопело уставились на дверь в гостиную. Та была закрыта. А из-под нее в щель пробивалась полоска света. Это поразило, ибо обе девушки знали: свет там не включался. Вмиг на ум чего только не пришло. Окатило страхом. Осторожно Лилия ступила к двери. Собралась с духом, толкнула. И остолбенела. Вместо комнаты увидала большую залу, в которой происходило непонятное веселье. Мужчины и женщины сплошь в париках и одеждах, какие носили около трехсот лет назад. У дам парики с трясульками, платья разнообразных фасонов и расцветок, украшения на шеях. Кавалеры во фраках, в парадных военных мундирах и перчатках. На многих были плащи и маски. Посреди залы танцевали полонез. С той точки, где стояли Лилия и Лили, музыкантов во главе с камер-музыкантом не было видно. Музыка лилась громко и непрерывно. Закончился полонез, кавалеры еще не успели проводить дам на свои места, а уже зазвучал менуэт. Лилии бросилось в глаза, как сразу же вперед, ведомая кавалером в офицерском мундире, вышла особенно нарядная дама в черном парике и роскошном, расшитом драгоценностями платье. Следом другие кавалеры приглашали новых дам и присоединялись к танцу. По сторонам залы стояли в масках и без них те, кому не досталось пар, либо те, которые отдыхали после полонеза. Лилия была ошеломлена тем, что видела. Язык прилип к нёбу. Ничего не могла произнести. Точно знала, что открыла дверь в свою гостиную, но теперь определенно видела, что угодила в непонятное место. Оглянулась на Лили. У той также на лице написано не просто недоумение — она была оглоушена, безмолвно моргала глазами. И вдруг дама в роскошном платье слегка оступилась: кавалер — высокий статный гвардейский офицер с приятным лицом — неловко наступил ей на платье. Лилия, может быть, не обратила бы на это внимания, если бы сбоку от нее из-под масок вдруг не раздались негромкие, но продолжительные восклицания и полушепот от тех, на ком масок не было:

— Какой неудачливый нынче кавалер у государыни!

— Чуть не уронил государыню-матушку, Елизавету Петровну.

— А ведь бравый офицер, в битвах живота не жалел.

— За это государыня и пожаловала ему высокий чин.

— И наградила.

— Вот-вот, и наградила.

— Матушка ему припомнит эту оплошку в танце.

— И поделом. Чтобы не забывал, с кем танцует.

— Менуэт — это ему не полонез.

— Не быть ему больше на повышении, вот попомните мое слово!

— Надо же так опростоволоситься! На бале-маскараде у императрицы-самодержицы Елизаветы Петровны чуть не уронить ее в менуэте!

— Как такое возможно?

— Это ее любимый танец.

— Да, совершенно справедливо. Она удивительно неутомима в этом танце.

— Способна танцевать несколько менуэтов кряду.

— Не каждому такое по силам.

— Матушка и не такое умеет.

— Известное дело.

Гомон постепенно затих. Лица придворных подобострастно уставились в сторону танцующей императрицы. А та словно не заметила недавней оплошки своего кавалера. Однако у офицера из-за ошибки был убитый вид. Казалось, он готов упасть перед государыней на колени и просить прощения. Лицо пошло красными пятнами. Двигаться в танце начал скованно и нерешительно. Пока на это не обратила внимания Елизавета Петровна:

— Ах, да будет вам, Василий Алексеевич, забудьте уже, — сказала ему громко так, чтобы слышали другие. — Что вы какой-то стали негибкий? Вы же не на плацу. Кавалер не должен так вести даму. Танцуйте, танцуйте, Василий Алексеевич! Представьте, что вы на поле битвы. Станете вы там обращать внимание на всякие пустяки?

— Простите, Ваше императорское величество, — еще больше смешался ее кавалер. — Я такой неловкий нынче.

— Да я уже простила вас. Разве вы не увидели это? — пожурила государыня, делая очередной реверанс.

Кавалер заметно оживился, краска с лица медленно сползла, и он приобрел свой обычный бравый вид. Когда танец закончился, офицер расшаркался перед государыней, облобызал ручку и отвел к ее месту. Оно оказалось рядом с Лилией и Лили. Елизавету Петровну усадили и окружили фрейлины, одетые в наряды, назначенные для них самой императрицей. Так было заведено: она всем приглашенным диктовала, в чем прибыть на бал-маскарад. Окружающие, попадаясь ей на глаза, прилежно выказывали свою преданность. Какое-то время Лилия и Лили замирали, старались быть тише воды и ниже травы, боялись быть обнаруженными. Но скоро обратили внимание, что взгляды по ним скользят, как по пустоте. Сообразили, что их не видят и не слышат. Они будто не находились среди участников бала-маскарада, а наблюдали за всем со стороны. Между тем могли потрогать любого и довольно хорошо улавливали, о чем те говорили. Успокоившись, девушки напрягли внимание. Вдруг Лилия заметила среди фрейлин императрицы абсолютную копию со своего портрета. В таком же наряде, как у Лили. В первую секунду мелькнула мысль, что непонятным образом Лили переместилась туда, но, оглянувшись, увидала ее рядом с собой. Надо сказать, что в тот же миг и Лили заметила эту фрейлину подле императрицы. Напружилась, тронула за локоть Лилию:

— Это она.

— Вижу.

— Ты ее потомок, — зачем-то уточнила Лили.

— Допускаю. — Лилия уже предположила, что видит свою далекую предшественницу. Была поражена сходством, которое создано не кистью художника, а природой. Трудно поверить, что почти через триста лет природа точь-в-точь повторила свой опыт. Нет, девушка, разумеется, знала, что существуют двойники, и знала, что у тех всегда присутствуют какие-то отличия, по которым они распознаются. А тут невероятное. Один в один! Когда о ее предшественнице рассказывал Михаил, ей не представлялось подобное совпадение. А теперь перехватило дыхание. Осознать, что ты видишь живым своего предка в тот период, когда тому было столько же лет, сколько тебе сейчас, — просто судорогой сводит тело. Чертовски захотелось ринуться к фрейлине, прикоснуться и сообщить, что она ее потомок. Казалось, еще секунда — и Лилия бросится рассекать толпу, чтобы очутиться возле фрейлины. Узнать имя и фамилию. Между тем именно в эту секунду шепот Лили над ухом привел ее в чувство.

Та словно одернула:

— Мне думается, что Хаюрдо написал меня с нее, что я не твой портрет, а ее.

— Какое это теперь имеет значение? — Лилия внутренне соглашалась и не соглашалась с Лили.

— Ты права. Никакого, — притихла та.

Возле Елизаветы Петровны в это время возникло неожиданное оживление. Она взмахнула рукой, привлекая общее внимание, и объявила на всю залу:

— А сейчас я хочу, чтобы кавалеры танцевали менуэт с прислужницами моих фрейлин!

В зале среди кавалеров возникло недоуменное движение. Никто не видел здесь прислужниц фрейлин. Их не было тут. Однако все знали, что перечить императрице на бале-маскараде — это все равно, что плевать против ветра. Себя же самого и оплюешь. Елизавета Петровна на всех маскарадах придумывала такие неожиданности, от которых у многих волосы начинали шевелиться, но никто не посмел бы ей противоречить. Ведь маскарад есть маскарад. Бывало, заставляла кавалеров переодеться в женские наряды, а дам — в мужские. Бывало, заставляла кричать петухами и кудахтать курицами. Бывало, заставляла изображать друг друга. И все исправно исполняли, потешались сами над собой. Но больше всех всегда смеялась государыня. Сейчас же возле императрицы прозвучал чей-то нерешительный голос:

— Матушка государыня, нет же тут никаких прислужниц.

— Нет — так будут! — Елизавета Петровна вновь взмахнула рукой.

И в ту же минуту двустворчатые двери, расположенные с другой стороны залы, распахнулись и впустили толпу прислужниц. Те испуганно жались друг к другу. Одни потупились, иные бегали глазами по лицам и маскам, прочие уставились в потолок, точно обращались к Богу, чтобы он избавил от подобного испытания. Заиграла музыка. Делать нечего. Кавалеры шагнули к прислужницам, приглашая на танец. Почти силой выдергивали из толпы и начинали делать движения с поклонами и реверансами менуэта. Прислужницы со слезами на глазах пытались вырваться и нырнуть назад в толпу. Однако императрица строго прикрикнула. И началась потеха. Прислужницы танцевать не умели, а кавалеры лезли из кожи, показывая государыне, как они стараются. Получалась забава для всех, кто смотрел на это. Но больше всех тешилась Елизавета Петровна. Она вообще была веселого нрава. Потехи устраивала беззлобные, хотя некоторых от таких забав коробило. Лилия смотрела на это веселье без особого настроения. Не видела ничего смешного. Но внимание сразу привлекла прислужница, целиком похожая на портрет Эльвиры. Пожалуй, та единственная стремилась как-то подражать в танце своему кавалеру, делая неумелые, неловкие, нелепые движения. Одним словом, можно было над этим посмеяться, но Лилии не было смешно — было жалко девушку. Та усердно тщилась, но ее рвение не давало никаких результатов. Лилия видела, как фрейлина через слезы улыбалась, жалея прислужницу, и хлопала в ладоши лишь потому, что подражала государыне, как подражали в зале все. Менуэт длился долго, утомив кавалеров и неумелых прислужниц. Когда музыка стихла, императрица, отсмеявшись, отправила прислужниц вон из залы. Они с радостью, толкая друг друга локтями, выпорхнули в двери. После этого Елизавета Петровна внимательно оглядела залу, выискивая кого-то взглядом, и весело вопросила:

— А где мой гофмалер? Почему я его не вижу?

Из толпы выступил кавалер в маске и плаще:

— Я здесь, Ваше императорское величество.

Елизавета Петровна усмешливо поправила его:

— Государыня-матушка для тебя, гофмалер.

Поклонившись, тот повторил:

— Да, государыня-матушка.

Не отойдя от веселья, она добродушно погрозила ему указательным пальцем, на котором был крупный перстень с драгоценным камнем:

— Ты маску-то сними, Хаюрдо, — с императрицей разговариваешь. От меня не стоит прятать лицо. Подойди ко мне ближе. Спросить тебя хочу. Скажи-ка, почему из тебя сегодня плохой кавалер? Никого на танцы не приглашаешь, свою государыню сторонишься.

Хаюрдо убрал от лица маску, отвел глаза:

— Разве смею я сторониться вас, государыня-матушка? Вам привиделось это.

— На языке твоем узел завязать тебе надо, — беззлобно заметила. — Привиделось. Может, мне еще привиделось, как ты глаза свои от меня воротишь? Смотри на меня. Говорить буду. Слушай.

Гофмалер снова поклонился и выпрямился, глядя императрице в переносицу. Лилия и Лили во все глаза смотрели на него. Обычное лицо. Вряд ли можно назвать лицом бывшего крепостного, но и лицом знатного вельможи также не назовешь. Лилия вспомнила картину с выставки, где Хаюрдо изображен в богатом кафтане и туфлях с пряжками. Лицо одно и то же. Вдобавок, если сейчас сбросить с его плеч плащ и надеть кафтан, можно будет сказать, что он сошел с холста. Однако перед императрицей стоял настоящий Хаюрдо, а не его оживший портрет. Приготовился слушать государыню. Прежде чем начать разговор, Елизавета Петровна обвела глазами окруживших ее фрейлин и других придворных, убрала с лица беззаботное веселое выражение, повелительно отмахнула рукой, строго приказала:

— Всем отойти прочь! Оставить нас вдвоем!

Придворные быстро растеклись по сторонам. Императрица махнула музыкантам:

— Играть! Громко играть!

Музыка зазвучала. Государыня поманила Хаюрдо пальцем, посмотрела серьезно:

— Наклонись к моему плечу!

Гофмалер безмолвно исполнил ее волю. Она продолжила:

— Ты просил, чтобы я одобрила благословение родителя одной из моих фрейлин выдать за тебя его дочь! Так?

Негромко Хаюрдо подтвердил:

— Просил, матушка государыня.

Лицо Елизаветы Петровны сделалось суровым и неприступным. Еще некоторое время назад, видя, как она потешалась на бале-маскараде, нельзя было представить, что ее лицо способно принимать такое холодное и строгое выражение. Но сейчас Лилия наблюдала, как императрица отгородилась от бала-маскарада, как тот вместе с придворными и музыкой перестал для нее существовать. На глазах государыня переменилась не только лицом, но и всей сутью. Стала той, какая не потерпит противления ее слову, потому что ее слово — это закон. Посмотрела на Хаюрдо взглядом, от которого у подданных всегда мурашки пробегали по телу. Однако заговорила тоном мудрой матушки:

— Так вот что я тебе на это отвечу, гофмалер. Благословлять дочь свою, мою фрейлину, на замужество с тобой, как я ведаю, ее родитель не исполнен желанием. А я, твоя государыня, коль дело касается моей фрейлины, не могу одобрить такого родительского благословения. Ты уж не серчай на свою государыню, гофмалер. Но никогда не одобрю я такого замужества. — Сделала короткую паузу. — Моя фрейлина роду знатного, хоть и обедневшего. Негоже отдавать дворянскую дочь из старинного рода за простого гофмалера. Ты — безродный крепостной человек, хоть ныне возведен мною в дворянское звание и дарован чином. Манерам ты научился, говорить также обучен, но все равно без роду и племени. С тебя только и начнется род твой. Посему сыщи ровню подобную себе и начни свой род с пустого места. Гофмалер ты знатный, иноземные тебе не указ. Но этого мало. Ежели я одобрю отдать за тебя свою фрейлину, то родовитыми моими подданными она не будет принята, как подобает ей быть принятой, ибо в их глазах будто приблизится к крепостной девке, несмотря на то что ты теперь при высоком чине. Я не могу допустить, чтобы у какой-либо из моих фрейлин была подобная судьба. Намерена устроить им всем партии достойные. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы фрейлина, за которую просишь, была несчастлива с тобой? — пронизала его строгим взглядом, помолчала. — Что ответишь на это, Хаюрдо?

— Не хочу, — через силу выдавил из себя гофмалер. По тому, как заходили желваки на его скулах, стало понятно, что он надеялся на более благосклонное решение императрицы. Все-таки она первой признала его работы лучшими из многих и поставила выше иноземных. Пожаловала дворянство и даровала чин. Приблизила к себе. Полагал, что этого достаточно, чтобы она одобрила его выбор и подтолкнула родителя фрейлины не противиться и благословить дочь, а может, даже вознаградить ее родителя за то, что тот внял императрице и принял ее любимого гофмалера. Но, как оказалось, этого мало. Он сильно заблуждался, когда думал, что гофмалер может стать баловнем императрицы. Это исключено. Лицо потемнело. Из обыкновенного, с привычными для всех эмоциями стало походить на восковую маску. В эту минуту в голове у Хаюрдо не было никаких мыслей. Он понял, что бог даровал ему талант не для того, чтобы сделать счастливым, а для того, чтобы радовать других. В данном случае придворный гофмалер обязан радовать прежде всего императрицу ее портретами, а затем тех, с кого государыня-матушка соизволит разрешить писать другие картины. Все, что остается за пределами этого, случается вне зависимости от его таланта и не всегда ему на пользу.

— Ну а ежели не хочешь, — видя вмиг осунувшееся лицо, недовольная тем, что гофмалер без должного понимания воспринял ее разумное толкование, рассердилась Елизавета Петровна, — тогда сейчас же тут вместе с тобой подберем фрейлине достойного жениха.

— Избавьте, Ваше императорское величество, — попросил он твердым голосом. — Мне неприятно будет наблюдать все это.

— А память у тебя короткая, — недовольно прервала она. — Ты уже забыл, что кличут меня государыней-матушкой?

— Помню, государыня-матушка. — Хаюрдо смело посмотрел ей в глаза. — А вот вы забыли, что говорили мне.

— И что же такого я забыла? — удивилась Елизавета Петровна, высоко вскидывая голову. — Напомни мне, беспамятной, гофмалер.

— Простите, государыня-матушка, вы никогда не были беспамятной, — отклонил он ее утверждение и поклонился. — Это известно всем при дворе. А забыли вы, полагаю, по вашей императорской воле, — категорически произнес и снова поклонился.

Определенно, его строптивость в эту минуту не понравилась императрице. Она хотела, чтобы он безропотно принял ее решение, и чтобы вопрос закрылся навсегда. Но она же одновременно знала, что Хаюрдо отличался тем, что всегда мог прямо сказать то, что думает. Она подчас позволяла ему больше, чем другим, потому что относила неуступчивость гофмалера к свойствам его таланта. Многих придворных можно было поменять и даже не заметить, что на месте прежнего находится другой человек. А вот этого гофмалера никем заменить нельзя. Повидала разных в своей жизни, но таких, как Хаюрдо, не бывало. Талант Божий. А раз Божий — стало быть, и она должна относиться к нему по-божески. Но все-таки нередко его строптивость выводила ее из равновесия, и она с шумом отсылала гофмалера от себя. По правде сказать, дерзости от него никогда не слышала — уж этого она не терпела ни от кого, тем более не потерпела бы от гофмалера, но упрямое несогласие с нею иногда раздражало. Особенно он был непреклонен, если пыталась находить изъяны в написанных им портретах. На всякое ее замечание у него тут же находилось возражение. И получалось, что давала указания, не разобравшись в сути вопроса. Это было слишком. Хаюрдо, будучи при дворе, так и не уяснил, что здесь всегда права императрица, даже если она говорит то, что не соответствует действительности. Преданно опровергнуть ее слова можешь лишь тогда, когда она разрешит сделать это. Сейчас Елизавета Петровна недовольно, но будто в танце, сделала реверанс в его сторону. Разрешила сказать. Между тем вряд ли хотела слышать ответ на свой вопрос. Наверняка чувствовала, что услышит слова, неприятные для императорского уха. Будь на месте Хаюрдо другой придворный, он бы чутко уловил ее желание и быстро нашел повод ретироваться. Хаюрдо, к сожалению, такой гибкостью не обладал. То ли таким уродился, то ли с детства в крепостничестве приучился противиться всему. И если бы не талант к рисованию, то наверняка из него получился бы бунтарь. А впрочем, это неизвестно. Может, напротив, и строптивости не было бы. Никому не дано знать, в кого он превратится по прошествии лет. Гофмалер выпрямился перед императрицей и отчетливо напомнил:

— Вы забыли, государыня-матушка, что еще этой весной, когда я принес вам ваш портрет, где вы сидите с гусиным пером в руке, вы сказали: доносят мне, Хаюрдо, что ты неразборчив в выборе дам. Нашел бы ты лучше одну девицу себе в жены, как положено, — я бы одобрила родительское благословение и одарила богатыми подарками. А так исхудал ты, волочась за всеми сразу. — Хаюрдо внимательно следил за лицом императрицы, в какой момент оно менялось, когда напоминал ей ее слова, а в какой не менялось вовсе. В основном оно, конечно, менялось, потому что Елизавета Петровна уже наперед знала, какую следующую фразу он произнесет. — Однако стоило мне поступить по вашему поручению, государыня-матушка, как вы тут же отреклись от своих слов. — Разумеется, эту фразу можно было произнести как-то помягче, другими словами, понимая, что прямой упрек гофмалера императрице может вызвать ее крайнее недовольство. Но Хаюрдо не стал над этим заморачиваться — сказал, как думал.

Между тем государыня приняла все спокойно и немедля отправила его упрек ему же самому:

— Но разве я тебе поручала найти барышню себе в жены среди моих фрейлин? Я говорила тебе о девицах.

Крыть Хаюрдо было нечем, и он пустил в ход последний довод:

— Теперь я дворянин, а стало быть, и жену себе должен искать среди барышень.

— Справедливо, — согласилась императрица и жестко поставила на место. — Но только не на этот раз и не среди моих фрейлин! А сейчас, как я пообещала, подберем фрейлине, которую ты выбрал, достойную партию. — Посмотрела в залу, где все это время громко играла музыка и продолжались танцы. — Как ты думаешь, кому моя фрейлина может стать достойной женой? Или же кто для моей фрейлины станет достойным мужем?

Лицо Хаюрдо опять стало хмурым и восково-неподвижным. Он промолчал. Лилия и Лили затаили дыхание, смотрели, что будет дальше. Все так неожиданно и удивительно.

— А ты не молчи! — потребовала от Хаюрдо императрица. — А то отдам ее за первого, на кого глаз ляжет. Да вот хотя бы за него! — Ткнула пальцем в гвардейского офицера, стоявшего к ним боком. В руке тот держал полумаску, которой прикрывал глаза. Императрица окликнула его: — Подойди-ка, гвардеец, ко мне ближе!

Офицер, не сразу расслышавший, что окликнули его, замешкался сперва, затем сорвался с места. Убрал от лица полумаску и вытянулся во фронт перед государыней.

— Не тянись, гвардеец. Ты нынче на бале-маскараде. Не ты ли сын Бориса Васильевича будешь?

— Да, государыня-матушка, — расслабился тот, кланяясь. Он был невысок, ногами ступал мягко. Весь какой-то напыщенный, неуловимо-скользкий.

Когда Лилия увидела его лицо, она остолбенела. Оно поразило. Это было лицо Омирта. Лили также обомлела. Лицо Болислава Аласьевича она запомнила с той самой минуты, когда он подошел к портрету и стал оценивающе вглядываться в него, готовясь к экспертизе полотна. Потом Лили чувствовала, как дрожали его пальцы, когда он прикасался к холсту. И сейчас только мундир гвардейского офицера на человеке, стоявшем перед императрицей, и почти триста лет разницы во времени указывали на то, что это не Омирт. Елизавета Петровна вопросительным взглядом окинула гвардейца с ног до головы:

— Выбрал ли ты себе, гвардеец, молодую, которую готов повести под венец?

У офицера вытянулось лицо, он чуть не поперхнулся, но, стоя перед государыней, вовремя смекнул, что должен отвечать браво, чеканя слова:

— Не пришло время, государыня, гвардейскому офицеру связывать себя узами!

— Не пришло, говоришь? — усмехнулась.

— Нет, государыня!

— Так вот, я назначаю тебе это время. Повелеваю прямо сейчас! — твердо приказала императрица.

Оторопь пробежала по лицу офицера. Тон императрицы ввел его в заблуждение. С одной стороны, все происходило на бале-маскараде, и повеление Елизаветы Петровны можно было воспринять как новую выдуманную ею забаву, но с другой стороны, голос государыни был совершенно несходен с тем, которым она обычно объявляла о новых потехах. Гвардеец озадаченно моргал глазами, не зная, что ответить. Видя его растерянность, императрица серьезно продолжила:

— А коль время назначено, я и молодую тебе выбрала. Хорошую невесту. Примешь ее как мой подарок тебе за верную службу Российской империи.

У гвардейца глаза полезли на лоб:

— Государыня, — промямлил он, — но как же?

— Я так велю, гвардеец! — отрезала она. — Невестой твоей будет моя фрейлина! Сейчас я тебя познакомлю с нею! — Императрица глянула в сторону своих фрейлин, которые в отдалении всякую минуту ждали ее распоряжений. Поманила к себе пальцем камер-фрейлину и, когда та подошла к ней, отдала какое-то распоряжение.

Та выслушала и отправилась назад к своим подопечным. В то же самое время гвардейский офицер стоял на месте ни жив ни мертв. Его ошарашило все, что свершалось сейчас, поэтому он не мог даже осмыслить происходящего. Не слышал звуков музыки, не видел дам и кавалеров, а лицо императрицы терялось в сером тумане, закрывшем глаза. Сбоку от него хмуро уставился в пол Хаюрдо. Сжимал пальцы в кулаки, сдавливал скулы, играл желваками. И молчал. Лилия и Лили, наблюдая это, представляли себе, что в эти минуты мог испытывать гофмалер, как в бессилии своем разрывал яростью мозг, как хотел одним махом уничтожить все свои холсты, на которых рисовал портреты Елизаветы Петровны. Это не был бунт, это был душевный взрыв. Гвардейский офицер попытался еще что-то промямлить, но императрица жестко прервала:

— Молчи, гвардеец, я рада, что ты доволен моим повелением и готов исполнить его. За это еще пожалую тебе новый чин, чтобы доволен был вдвойне.

После таких слов государыни офицер сразу преобразился, заулыбался, снова вытянулся и, кажется, готов был замурлыкать, как пушистый кот, которого поглаживает рука хозяйки. Теперь он согласен был на все, что к этому захотела бы прибавить еще Елизавета Петровна. Лилия видела, как камер-фрейлина приблизилась к фрейлине, которая, судя по всему, была ее прародительницей, и отправила ту к императрице. Фрейлина быстро двинулась к государыне. Придерживая руками платье, сделала перед нею реверанс. Елизавета Петровна поднялась со своего места и с удовлетворением объявила:

— Сей гвардейский офицер, моя дорогая фрейлина, сейчас просил меня, чтобы я отпустила тебя от себя, так как он намерен завтра уже просить у твоего батюшки твоей руки. И я дала ему согласие, моя дорогая фрейлина. Мало того, я нынче же после бала-маскарада отправлю депешу твоему батюшке, чтобы он не тянул с подготовкой к венцу.

Щеки фрейлины обожгло жаром, она испуганно съежилась и заметала взглядом по офицеру и Хаюрдо, точно хотела что-то спросить у второго. Но тот стоял потупившись, ни на кого не смотрел. Фрейлина, не чувствуя ног, рук и всего тела, кинула взгляд на государыню, будто намеревалась умолять о чем-то. И лишь успела выдохнуть:

— Но государыня-матушка…

Больше Елизавета Петровна не дала ей ничего сказать. Повысила голос:

— Я знала, что ты будешь рада моему согласию! Вот и хорошо! А теперь иди со своим кавалером в сторонку и для начала познакомься с ним.

На ватных ногах фрейлина, подхваченная под руку гвардейским офицером, тронулась за ним, бросая последние взгляды на Хаюрдо. Тот поднял голову, посмотрел потерянно. На его лице она увидела муку. Такую же, какая была на ее. У Лилии от увиденного разрывалось сердце. Она, не выдержав, во весь голос крикнула императрице:

— Что же ты творишь, зараза! Зачем ломаешь судьбу влюбленным? — Но не услышала своего голоса, и никто не услышал его. Никто даже не посмотрел в ее сторону. Лилия протянула руку к кавалеру, который был ближе к ней, коснулась плеча.

Тот как будто почувствовал прикосновение, потому что шевельнул раменами, но тут же отвлекся, увлеченный весельем. Лилия дотронулась до него еще раз. На этот раз более жестко. На что тот дернулся и крутанул головой. Но не увидел ни Лилии, ни Лили. Лишь провел по плечу рукой, как обычно делают, чтобы стряхнуть с одежды пыль. Лилия разочарованно сморщилась, повернулась к Лили, сообщила то, о чем они обе уже догадались прежде и в чем сейчас как будто утвердились окончательно:

— Они нас не видят и не слышат, Лили. Кричи, не кричи — все бесполезно. Мы не можем разговаривать с ними, как и они с нами.

— Я так и подумала, Лилия. Но зачем кричать? — откликнулась Лили и предложила: — Когда бал-маскарад закончится, давай мы побродим по дворцу, посмотрим, как они тут существуют. Все-таки лучше один раз увидеть, как поживает твоя прародительница, чем сто раз услышать. Этот гвардейский офицер — наверняка будущий муж фрейлины.

Неприятная дрожь пробежала по телу Лилии:

— Ты хочешь сказать, что этот мерзкий тип, за которого императрица решила отдать фрейлину и который, по всей видимости, является предком Омирта, также приходится и мне далеким родственником?

— Не знаю, — озадачилась Лили.

Императрица в этот миг объявила последний танец, после которого бал-маскарад должен был закончиться. Ее тут же пригласил новый кавалер. Она охотно принялась танцевать. Лилия тронула руку Лили:

— Я согласна побродить по дворцу. Поглазеем на их житье-бытье. Скоро все разъедутся.

Последний танец завершился. Музыка стихла. Кавалеры раскланивались перед дамами. Елизавета Петровна в веселом расположении духа вернулась к своему месту и громко объявила о завершении бала-маскарада. Отпустив всех, сама в окружении фрейлин направилась к себе в государевы покои. Проводив ее поклонами, остальные устремились из залы. Кто заспешил к каретам, ожидавшим на улице у входа во дворец, кто двинулся по коридорам к отведенным им покоям во дворце. Перед тем как фрейлины удалились вместе с государыней, Лилия видела, что гвардейский офицер галантно подвел ее прародительницу к камер-фрейлине, раскланялся со слащавой улыбкой на лице и был таков. Лилия стала искать глазами Хаюрдо, но подобных плащей и масок было много, и она не смогла ни на ком остановить взгляд. Рассердилась на себя, что упустила гофмалера. Толкнула локтем Лили:

— Ты не видела, куда делся Хаюрдо?

Также недовольная собой, что не заметила этого, Лили поморщилась, как делала Лилия, и покрутила головой. Лилия окинула глазами быстро пустеющую залу:

— Где же нам теперь искать его? — озадачилась.

Лили не понимала, для чего Лилия собирается искать его сейчас:

— Зачем он нам? Фрейлины пошли с императрицей в ту сторону, — показала пальцем. — Твоя прародительница с ними. Наверно, покои фрейлин расположены недалеко от царских.

— В ту сторону многие ушли. Не только императрица с фрейлинами, — нахмурилась Лилия.

Зала быстро опустела. Свечи на люстрах и настенных канделябрах постепенно начинали гаснуть. Свет в зале тускнел. По стенам, обтянутым шелком, пополз серый полумрак. За окнами принимался рассвет. Но сквозь раздвинутые малиновые занавеси он еще не мог заменить многочисленные свечи. Шум за пределами залы от топанья ног и голосов быстро затих. Лилия показала рукой в сторону дверей, через которые из залы удалилась императрица с фрейлинами, и кивнула головой. Лили также молчком кивнула в ответ. Они сделали первые шаги и не услышали их, как будто вокруг было безвоздушное пространство, вакуум. Подошли к двери — та открылась беззвучно. За дверями увидели двух караульных. Сперва отшатнулись. Но вспомнив, что их никто не видит и не слышит, ступили дальше. Уже у себя за спиной Лилия услышала какой-то звук. Оглянулась. Один из караульных закрывал дверь после них. Медленно миновали несколько небольших комнат, прошли мимо ряда дверей в чьи-то покои, пока наконец не уперлись в двери, за которыми были покои императрицы. Перед дверьми переминался гвардейский офицерский караул. Лилия и Лили остановились.

— Войдем? — подала голос Лили.

— Императрица нам не нужна, — отказалась Лилия.

— Но фрейлина с другими может быть там, — предположила Лили.

— Исключать нельзя, — согласилась Лилия. — Кто-то же готовит императрицу ко сну. И все же входить не будем. Тайны Елизаветы Петровны нас не интересуют. Подождем здесь.

— Чего? Погоды с моря?

— Посмотрим, кто выйдет. Если выйдет моя прародительница, проводим до ее покоев.

Ждать долго не пришлось. Скоро двери распахнулись и из них выпорхнули четыре фрейлины. Среди них прародительница Лилии. Три фрейлины весело зашушукались, удивляясь, что четвертая повесила нос, попытались ее развеселить, но та отмахнулась и быстро пошла прочь. От императрицы вышла камер-фрейлина — стройная, с высоко поднятой головой в черном парике, почти как у императрицы, — строго шикнула на троицу, и те, притихнув, заспешили к своим комнатам. В руках камер-фрейлины были два письма за подписями императрицы. Подошла к караульному офицеру, передала эти депеши для немедленной отправки с курьером по указанным адресам. Гвардеец сорвался с места выполнять поручение. Затем камер-фрейлина отправилась к комнате четвертой фрейлины. Лилия и Лили устремились за нею. Та вошла в комнату. Лицо у барышни было в слезах. Увидев камер-фрейлину, она мигом схватила с постели платок и стала поспешно вытирать щеки. Камер-фрейлина молчком села на сиденье напротив, расправила подол платья и словно стала сечь розгами:

— Тебе государыня-матушка оказала великую честь — сама выбрала для тебя жениха, — а ты нос воротишь. Развела здесь гнилое болото из слез! Жених твой — гвардейский офицер знатного роду. Их род ведет свою родословную от времени Ивана Васильевича. Уже почитай двести лет принимаем при дворе. Император Пётр Алексеевич, родитель нашей государыни, до самой своей смерти не отпускал от себя отпрысков этого роду. Знатен и влиятелен он. Ежели б не повеление нашей государыни, твоему роду никогда б не породниться с их родом. Ты должна в ногах валяться у матушки, благодарить за такое счастье. Но матушка тебя не неволит. Ты можешь отказаться. Однако должна знать, что тогда лишишься ее благосклонности и прямо отсюда отправишься назад к своему родителю. Так что выбирай. Или отсюда вернуться назад к родителю и доживать в обнищании, либо стать женой наследника знатного роду. Чай, голова на плечах имеется. Что скажешь на это? Уже завтра к твоему родителю поедут сватать тебя. Я только что отправила две депеши за подписью императрицы. Одну к твоему родителю, вторую к родителю твоего жениха. Так что же ты все-таки скажешь напоследок?

Фрейлина, вспомнив на миг бледное худое лицо родителя, похолодела. Подумала, что ее отказ убьет его. Из глаз снова прыснули слезы. Сквозь них через силу вылилось:

— Я согласна. Буду молиться за государыню-матушку.

— Сразу бы так! — поднялась с сиденья камер-фрейлина. — А то развела соленое болото!

Все это время Лилия и Лили стояли у двери, наблюдая. Они вошли в небольшую комнату фрейлины следом за камер-фрейлиной. Лилия была в ярости от того, как девушку принуждали. Между тем где-то внутри себя она чувствовала, что для фрейлины в сложившихся обстоятельствах в ее время такое предложение было огромной удачей. Понимала, как остальные фрейлины будут завидовать ей. Даже в нынешнее время многие девушки мечтают о богатом женихе, а уж тогда отказать знатному роду было бы невероятным идиотизмом, равносильным самоубийству. Вместе с тем Лилия с трудом удерживала взрыв своих эмоций, связанный с нежеланием, чтобы одним из ее предков оказался вероятный предок Омирта. Что угодно, только не это! И все же старалась сохранять спокойствие. Камер-фрейлина, пройдя мимо Лилии и Лили, вышла из комнаты. Фрейлина после этого зарыдала. И чтобы не было слышно, схватила с постели подушку, уткнулась в нее лицом. Не прошло и двух минут, как из-за двери юркнула прислужница, точь-в-точь похожая на Эльвиру. Кинулась к фрейлине, затараторила, затрясла ее:

— Барышня, перестаньте реветь. Посмотрите, какое у вас лицо стало страшное! — Вырвала у нее из руки подушку, бросила на постель, объявила: — Он ждет, барышня! Справлялся, можно ли прийти сейчас?

— Да, да, да, — лихорадочно закивала фрейлина. — Пусть идет. Зови.

— Не с таким же лицом встречать его, — приговаривала прислужница, вытирая ей слезы. — Давайте-ка мы приведем его в нужный вид. — Быстро и умело, помочив из кувшина платок, обтерла лицо, поправила сбитый набок парик, со всех сторон одернула платье, приговаривая: — Так-то лучше, барышня. Улыбайтесь, улыбайтесь, не кисните глазами! — крутанулась в покоях и выскользнула за двери.

Нервно сжимая пальцы рук, фрейлина задвигалась по комнате. Время шло, никто не появлялся. Лилия напряглась, словно все, что сейчас свершалось и должно будет свершиться, происходило с нею. Уже и сама начинала проявлять нервозность, как вдруг дверь тихонько приоткрылась и на пороге вырос Хаюрдо. Затворив за собой, широко шагнул к фрейлине. Та кинулась к нему, прижалась и начала что-то сбивчиво говорить. Разобрать речь было невозможно, и Хаюрдо прикрыл ей рот своим поцелуем. Затем подхватил фрейлину на руки и понес к постели. Лилия развернулась лицом к двери, подтолкнула вперед себя Лили, и они вышли из комнаты. Не стоило присутствовать при таинстве любовного греха разлученной пары. Пусть это останется между ними.

— Тебе жалко их? — справилась Лили, когда они стояли у стены, словно охраняя влюбленных, и дожидаясь, когда Хаюрдо выйдет.

— Нет, — спокойно откликнулась Лилия. — Зачем жалеть о том, что уже давно свершилось и чего ни я и никто другой изменить не могут? Было то, что было. Скорее сейчас я рада за них. В своем несчастье они нашли этот час, чтобы любить друг друга.

Лили вздохнула:

— Как мало нужно девушке! Чтобы ее любили.

— Это много, — заметила Лилия. — Это невероятно много. Потому что таинство любви никому не удалось раскрыть. Даже те, кто обладает этой тайной, не способны постичь и объяснить, в чем она заключена, где соль ее.

— Как все сложно среди людей!

— Да, непросто. Портретом быть гораздо проще.

— Ты не можешь судить об этом, — возразила Лили и нахохлилась. — Ты никогда не была оживающим портретом и не знаешь, что это такое.

На короткое время наступила пауза. Лилия задумалась над замечанием Лили. В ее словах был резон. Потому должна была согласиться:

— Наверное. Конечно, разница большая между просто портретом и оживающим портретом. Я до сих пор не поняла, как это возможно. Для меня все такая же тайна за семью печатями, как таинство любви.

Стало тихо. Вокруг не слышно даже шорохов. Если бы в эти минуты пробежала мышь, ее шуршание показалось бы невероятно громким. Лилия начинала волноваться. Как бы кто-то не появился в коридорах и не захотел зайти к фрейлине! Например, камер-фрейлина вернется. Тогда тайна фрейлины и Хаюрдо может дорого им обойтись. Стоило потревожить, поторопить их. Но увы, любые усилия Лилии ни к чему не приведут. Она могла только созерцать, а вмешаться не в ее силах. Все идет так, как должно идти. Наконец дверь комнаты тихонько приоткрылась и из нее выглянул Хаюрдо. Окинул коридор беглым взглядом, вышел, плотно затворив за собой. Лицо горело, взгляд был чист и счастлив. Скорым шагом двинулся от двери. Лилия непроизвольно поспешила за ним. Лили шагнула тоже, спросив на ходу:

— Разве мы не зайдем к фрейлине?

Не отвечая, Лилия молчком продолжала двигаться за Хаюрдо. Впереди было две двери. Одна — прямо, вторая — направо. Гофмалеру оставалось пройти несколько шагов, и он уже начал подаваться в правую сторону, как дверь распахнулась и навстречу выступила невысокая худая монахиня в черной рясе, с наперсным крестом, игуменским посохом в руке. Хаюрдо узнал настоятельницу монастыря игуменью Ефимию, вздрогнул, точно обжегся, застопорился, чтобы пропустить ее, обронил:

— Что так рано бродишь по дворцу, матушка Ефимия?

Остановившись, та подала тихий голос:

— К тебе иду, гофмалер.

— Ко мне? — ее ответ поразил Хаюрдо. — Откуда знаешь, где найти меня?

Опершись одной рукой на посох, она вымолвила:

— Я все знаю, гофмалер, что деется во дворце и за его стенами.

Эти слова привели Хаюрдо в еще большее волнение. Он непроизвольно провел руками по плащу, который не успел сменить после бала-маскарада, и насторожился, в голосе прозвенел напряг:

— Зачем я тебе понадобился, матушка Ефимия?

— Видение мне было, — пристально посмотрела ему в глаза монахиня.

У Хаюрдо вдруг пересохло в горле, меж лопатками по позвоночнику побежал пот.

— Видение? — Ощутил, как его тело превратилось в один большой напряженный мускул.

Он был наслышан о видениях монахини, которая время от времени показывалась во дворце и была приближена к императрице. Придворные знали, что государыня серьезно воспринимала видения настоятельницы монастыря и прислушивалась к ее советам. Правда, иногда тайком гвардейцы в уголках дворца подсмеивались над видениями игуменьи, но их же и побаивались. Как правило, видения монахини пугали тех, кому она их сообщала, ибо в основном они приносили нерадостные вести и за редким исключением сбывались. Хаюрдо до сих пор не приходилось лицом к лицу сталкиваться с настоятельницей, хотя он часто видел ее возле императрицы и других придворных. А еще наблюдал, как она иногда неподвижно стояла возле портретов Елизаветы Петровны, написанных им, и долго безотрывно всматривалась в холсты, будто что-то видела в них такое, чего не видел никто, даже гофмалер. В этом было нечто непостижимое для него. Он пытался разгадать, что так привлекало монахиню в его работах, но тщетно — разгадка не находилась. А спрашивать игуменью Ефимию не хотел, не зная, какая будет реакция. Сейчас встреча была неожиданной. По крайней мере, для него неожиданной, чего не скажешь о монахине. Без сомнения, та намеренно шла к нему, наперед ведая, где встретит. Осознание данности сковывало Хаюрдо. Ибо из всего проистекало, что монахиня знала, где и с кем он сейчас был, что произошло между ним и фрейлиной, а также знала, когда вышел от барышни и куда движется. Это осмысление обдало жаром с ног до головы. Вдобавок видение о нем могло быть для него неприятным. Может быть, у многих после такого понимания начинали трястись поджилки, но Хаюрдо не почувствовал испуга. Да, по ребрам прошелся противный холодок вперемешку с потом, но это не был страх, скорее, еще не слыша и не зная сути видения, гофмалер мгновенно принял для себя фатальный исход: чему быть, того не миновать. Мысль была отвратительна и зла, холодила душу и сердце, но она лишала его боязни. А это в данную минуту для него много значило. И не только в данную минуту. Но все ж язык не поворачивался спросить, о чем было видение. Он чувствовал, что монахиня разгадывает его состояние, словно видит насквозь. Как будто просвечивает тысячей свечей. И ждал. А Лилия не понимала, что происходит, но ощутила странное беспокойство в груди, замерла и замедлила дыхание. Ее удивило неожиданное появление монахини. Откуда во дворце, не монастырь же это? Между тем Хаюрдо назвал ее по имени — стало быть, она здесь неслучайный человек. Придя к такой мысли, Лилия навострила уши, чтобы не пропустить ни одного слова, которое может прозвучать из уст монахини. Тем более что Хаюрдо ошеломлен этой встречей. Какое-то время ни он, ни монахиня не произнесли не единого слова — стояли и внимательно разглядывали друг друга. Наконец от игуменьи словно пахнуло тихим ветерком:

— Ты, гофмалер, не напрягай душу, все в руках Господних. Как он положит, тому и быть. Прими видение, как должно тебе.

Оживившись после ее слов, Хаюрдо наполнил грудь воздухом:

— Слышал я, матушка Ефимия, что твои видения не приносят радости тем, кому ты нарекаешь их.

Явно не согласившись с этим, монахиня покачала головой:

— Радость только в Божьей правде, гофмалер! — сказала удивительно твердым голосом, который Хаюрдо никак не ждал услышать от ее тщедушной фигуры. — Все остальное суета сует! — Перекрестилась.

Хаюрдо тоже перекрестился и насупился:

— Что за правду ты принесла мне, игуменья? Видно, она очень серьезна, коль ты для этого прибыла из монастыря и разыскала меня.

Монахиня неторопливо переложила посох из одной руки в другую, вновь перекрестилась:

— Ту правду, которая есть и которую человеку изменить не по силам. Всяк воспринимает правду по-своему, у кого какой дух в теле. Правда всегда серьезна, ибо она от Бога, все остальное — кривда от лукавого. Сказано: каждому по делам его. Не хмурь лицо, гофмалер, не всякому дано знать, что будет с ним. Но со всяким будет то, что уготовано ему Богом. Только одному раньше, другому позже. Тебе пришел знак Божий, чтобы ты подытожил дела свои.

— Я слушаю тебя, настоятельница, — откликнулся Хаюрдо, расправляя плечи. В глазах не было беспокойства. Подумал лишь: пришел и его час выслушать видение монахини. Каким бы оно ни сталось, должен выслушать его достойно.

— Вот и слушай, гофмалер, — полился тихий голос монахини. — Видение было такое. Жизнь твоя станет твоим наказанием и будет длиться почти триста лет. Все портреты, писанные тобой, станут живыми. И сам ты будешь жить заключенным в раму, в коей будет холст с твоим портретом. А все по твоей глупости, гофмалер. Ты устанешь от такой долгой жизни, измучаешься. Пока не передашь творения свои той, которая оживит память твою.

В голову ему вползла мысль, что глупостью, видимо, названа его просьба государыне повести под венец фрейлину, или что он сейчас провел с нею время перед тем, как ее поведет под венец другой. Не выдержав, Хаюрдо прервал игуменью:

— Не помню, чтобы я делал глупости, монахиня!

— В том и глупость твоя, гофмалер, что ты не сочтешь ее глупостью, — заметила матушка Ефимия.

— Я не понял, о каких живых портретах ты говорила, монахиня? — посмотрел вопросительно. — Как это?

— Просто все портреты будут живые, и всё, — пояснила она.

И снова Хаюрдо ничего не уразумел. Но спрашивать больше не стал, догадавшись, что никакого другого ответа не получит. Возможно, потому, что другого ответа у монахини не было, а возможно, оттого что вскоре ему все откроется. Между тем по лицу игуменьи видел, что сказала она не все. Вероятно, видение было больше, чем то, что он услышал. И Хаюрдо набрался терпения. Настоятельница сделала передышку. На этот раз пауза продлилась долго — монахиня определенно не спешила продолжать. То ли подыскивала слова, то ли давала ему понять, что самое главное в ее видении впереди, чтобы он ничего не упустил из того, что она произнесет дальше. Его это напрягло. Лилия во все глаза следила за ними и слушала. Недавно Михаил вкратце рассказывал ей историю отношений ее прародительницы и Хаюрдо, но тогда она не воспринимала все так горячо, как ныне. Потому что сейчас эта история творилась у нее на глазах. Все было ужасно. И мучил вопрос: зачем оказалась здесь, зачем ей видеть и слышать это? Пока из подсознания не стала медленно вытекать подсказка, что происходящее тут каким-то образом связано с нею. Не только тем, что она потомок фрейлины, а в спайке с этим, чем-то еще. Но чем? Загадка. Между тем Лилия заметила, как монахиня, разговаривая с Хаюрдо, изредка бросала взоры в ее сторону, как будто, в отличие от всех во дворце, видела, где она стоит. Странно. Но если она действительно видит, или чувствует ее присутствие, тогда получается, что монахиня заранее ведала об этом и шла не только к Хаюрдо, но и к ней. Ведь сказала же игуменья в самом начале разговора с гофмалером, что знает все, что делается во дворце и за его стенами. От такой мысли у Лилии внутри похолодело. Получалось, что матушка Ефимия говорила не только для Хаюрдо, но и для ее ушей? По телу Лилии пробежала дрожь. Значит, монахиня хотела, чтобы она, потомок фрейлины, узнала и постигла суть видения. Таким образом, следует слушать не только каждое слово, но и многозначительное молчание настоятельницы. Монахиня прервала паузу. И то, о чем она стала говорить, ошеломило девушку. Также заметно выбило из равновесия Хаюрдо. Матушка Ефимия выдохнула:

— У фрейлины будет несколько детей от ее мужа, но первый будет твоим. Твое сегодняшнее семя прорастет в ней и выйдет из нее младенцем. Отрок будет похож на тебя. И гвардейский офицер догадается, чье семя стало началом младенца. И тогда начнет жене своей мстить. До самой ее смерти у нее будет безутешная жизнь. Она будет короткой, но страшной. И в этом виноват ты.

— Замолчи, монахиня! — Хаюрдо зажал уши.

— Мое молчание не изменит того, что должно произойти, гофмалер, — последовал твердый ответ.

— Я убью его! — задрожал.

— Нет, — возразила монахиня. — Сейчас ты продлишь ему жизнь. Но накажешь много позже, когда он будет цепляться за нее, как за соломину.

— Не понимаю, — стиснул зубы Хаюрдо.

— Вскоре ты нарисуешь его портрет и подаришь ему, чем порадуешь, — сообщила она.

— Ни за что! — вскипел, наливаясь негодованием.

Воздух вокруг всколыхнулся от его крика, и пламя свечей на стене заметалось. Монахиня переждала эту вспышку:

— Тебе поручит государыня императрица. И ты не посмеешь отказать ей. Но твоя слабость после этого выльется в две твои новые работы.

— Какие? — не в состоянии остыть, раздраженно кипел Хаюрдо.

— Этого я не знаю, — тихо произнесла монахиня. — В твоей голове еще не созрели они. — Стукнула по полу посохом. — Я сказала тебе все!

Лилия не поверила последним словам настоятельницы. Наверняка та знала, о каких двух новых работах говорила, но не захотела сообщать гофмалеру. Вероятно, потому, что концовка предсказания целиком обусловливалась дальнейшими действиями Хаюрдо. И от того, какими они будут, зависела его судьба. Однако Лилия услышала, что первый младенец фрейлины будет от Хаюрдо, — это успокоило и обрадовало ее. Больше всего она не хотела, чтобы ее предком оказался гвардейский офицер, похожий как две капли воды на Омирта. Мысль о том, что она может находиться в каком-то, пусть даже очень отдаленном родстве с Болиславом Аласьевичем, убивала девушку. Тем не менее все разрешилось благополучно. Лилия облегченно вздохнула.

— Ты не сказала самого главного, монахиня! — воскликнул Хаюрдо.

— Хочешь знать, что станется с твоим дитем?

— Да! Что будет с ним? — налился кровью гофмалер.

— От него пойдут твои потомки, гофмалер. Но ты их не будешь знать, потому что муж фрейлины отправит твоего отпрыска далеко в неизвестном направлении. Пройдет почти триста лет до того дня, когда тебе повезет.

— Триста лет? Ты с ума сошла, матушка Ефимия! Столько не живет никто! Что за чушь ты повторяешь второй раз? Про живые портреты, про то, что я буду жить заключенным в раму! Ты безумна, игуменья!

— Нет, гофмалер! — осуждающе выговорила та. — Безумен ты, что не веришь в Божий промысел!

— В Божий промысел я верю, матушка Ефимия! — отринул ее подозрение Хаюрдо и перекрестился. — Я не верю тебе!

Наложив на себя крест, игуменья сурово пронизала его взглядом, сжимая худой морщинистой рукой посох так, что побелели костяшки пальцев:

— Через меня Господь передал тебе послание, гофмалер, и от того, как ты воспримешь его, свершатся твои дела и дела твоих потомков. Оглянись, твой потомок слышит тебя сейчас!

Резко оглянувшись, Хаюрдо остолбенел. Спазма перехватила дыхание. Ему на миг почудилось, что он увидел фрейлину, только в странном незнакомом одеянии. Протер глаза. Нет, никого нет. Показалось. Выдохнул. Снова повернулся к игуменье:

— Твои проделки, монахиня! А может, ты вовсе не монахиня, может, колдунья? Одурманиваешь!

В свою очередь Лилия обомлела оттого, что утвердилась в своей догадке: монахиня видела ее. Как это может быть? От напряжения у Лилии зарябило в глазах. Девушка не отрывала их от игуменьи. Мозг плавился в голове, кипел, рвался наружу. Монахиня была непостижима. Нет, она не ведьма, Хаюрдо ошибался. Его ошибки могут стать роковыми для него. К тому же, если верить настоятельнице, отразятся на его потомках — выходит, что на ней тоже. Не верить этому Лилия не могла, потому что произнести такие последние посулы могла только прорицательница. Девушке сделалось не по себе. Страшно захотелось узнать от монахини, как отразятся дела Хаюрдо конкретно на ней. И какие именно дела? Но увы. Однако не зря монахиня произнесла это, зная, что потомок Хаюрдо присутствует тут. Следовательно, догадка Лилии подтвердилась: слова предназначены не только гофмалеру, но и ей. Стало быть, ответ предстоит еще узнать. Лилия поежилась. Неизвестность пугала. Не отрывала глаз от игуменьи, одетой во все черное, а потому предупреждение из глубины прошлого казалось ей мрачным. Матушка Ефимия смотрела на Хаюрдо грустным взором. По ее глазам Лилия уже точно уяснила: монахиня знает, что станется с гофмалером, как и чем закончатся его дела и жизнь. Его несдержанное обвинение добавило во взор настоятельницы печали, отчего Лилии стало жаль Хаюрдо. Он терял контроль над собой после решения императрицы. А во время разговора с монахиней радость от последней встречи с фрейлиной растаяла, как лед на огне. Срывался на грубость. Матушка Ефимия тихо крестила его:

— Усмири свой дух, гофмалер. Он теперь не помощник тебе в делах. — Тон ее голоса был таким, точно она давала наказ, как ему держать себя дальше, чтобы не навлечь на свою голову несчастий.

Но Хаюрдо не понял этого. А может быть, не хотел слышать.

— Что тебе до моего духа? — возмутился, сдергивая с головы парик. — Уйди с дороги со своим видением, колдунья! — Сминая в ладони парик, резко шагнул к двери мимо монахини, чуть не зацепив ногой ее посох. Полы плаща скользнули по черной рясе, и Хаюрдо скрылся за дверью, оставив ее распахнутой.

Глянув ему вслед, матушка Ефимия перекрестила опустевший дверной проем, погладила рукой крест, покачала головой:

— Он не внял моим увещеваниям. Это погубит его, — опечалилась. — Помилуй его, Господи! — И перекрестилась сама. Затем поворотила лицо к растерявшейся Лилии, и та увидела, что игуменья смотрела ей прямо в глаза. — Сними с него ношу. Она станет тяжела для гофмалера. — Неторопливо развернулась и пошла в ту же дверь, в какую ушел Хаюрдо. В проеме задержалась. — Без платьев нет портретов и ношу снять не удастся, — двинулась дальше. — Бог поможет тебе, если убережешься от врагов своих. — Некоторое время еще слышался стук ее посоха по полу. Потом все затихло.

Лилия словно окаменела, не могла сдвинуться с места. Тело перестало слушаться. Длилось это недолго, а когда подвижность вернулась, она почувствовала, как сзади за локоть ее взяла Лили.

— Что в конце она сказала? — забеспокоилась Лили.

— Я не поняла. — Лилия была растеряна.

— Она говорила про какую-то ношу и врагов. Что это такое?

— Не знаю, — пожала плечами Лилия. В голове не было никакой мысли о значении последних слов монахини. Впрочем, согласна была, что без платьев нет портретов. А вот ноша… Какую ношу снять с Хаюрдо? И враги. Неужто Леопольд так опасен, что из почти трехсотлетнего прошлого провидица предупреждает о нем? А может, и не о нем вовсе? Тогда о ком? Мозг Лилии нового ничего не выдавал.

Опять сзади раздался голос Лили. Та дохнула в ухо:

— Надо идти.

— Да, пожалуй, — согласилась Лилия, сознавая, что возвращаться к фрейлине больше незачем, а догнать Хаюрдо вряд ли удастся. Да и ни к чему. Похоже, что все важные точки над «i» расставлены. Видно, ради этого она очутилась тут.

— Ты помнишь, куда идти? — закрутила головой Лили.

— Найдем. — Лилия потянула ее за собой в левую дверь.

Та легко открылась. Перешагнув через порог, Лилия неожиданно оказалась в гостиной квартиры. За спиной стояла Лили.

Свое видение монахиня не высказала до конца. Но в том, что поведала, оказалась права. В конце дня Хаюрдо позвала к себе Елизавета Петровна. Сказала несколько утешительных слов, затем поручила нарисовать портрет гвардейского офицера и подарить тому, чтобы не было между ними вражды, ибо офицер, как и гофмалер, всего лишь выполнил просьбу государыни-матушки. Хаюрдо не смог противиться императрице. Сделал все, как велела. Но при этом затаил на нее большую обиду, равную злости. Эта обида разъедала и гнойником прорвалась в тот день, когда гвардеец повел фрейлину под венец. Хаюрдо заперся у себя и не выходил за двери до наступления темноты. В тот день написал две картины. На одной — пляску ведьмы с лицом императрицы, на другой — свой портрет в полный рост. Той же ночью от горя отважился на отчаянный шаг. В большом дворцовом зале заменил портрет императрицы картиной пляшущей ведьмы с лицом Елизаветы Петровны. Другую картину со своим портретом в отчаянии подарил кучеру, с которым отбыл из дворца. Просто потому, что тот стал первым, с кем заговорил в темноте. Императрица, обнаружив подмену, пришла в ярость и повелела схватить гофмалера без промедления. А по прошествии нескольких дней, в течение которых прошло много разных событий, портреты, написанные Хаюрдо, начали пропадать из дворца. Никто не мог этого объяснить. Ставили возле них караулы, но это не помогло. Холсты испарялись на глазах у караульных. Стены пустели. Портрет Хаюрдо исчез из каморки кучера точно так же, как сгинули из дворца другие портреты кисти гофмалера. Не пропала только одна картина, на которой была изображена пляшущая ведьма с лицом императрицы. Елизавета Петровна поручила немедля уничтожить холст. Что было и выполнено. Полотно бросили в огонь. Оно горело ярким пламенем. Но на следующее утро картину обнаружили в большом зале дворца на прежнем месте. Императрица всю свою злость сорвала на гвардейцах, которые исполняли ее приказ. Они стояли перед нею на коленях и Христом богом клялись, что сожгли полотно. Государыня не поверила и сурово наказала всех. После чего сама разрезала холст на куски. Его подожгли у нее на глазах. Немного успокоилась лишь тогда, когда развеяла по ветру кучку пепла. Однако это не было концом истории с картиной. Всю ночь императрица плохо спала, в голове роились тревожные мысли. Утром проснулась рано и первое, что сделала, — отправилась в большой зал. Там онемела от увиденного. Картина была на стене. Фрейлины, сопровождавшие государыню, притихли, замерли у нее за спиной, вздрагивая от шелеста собственных платьев. С картиной вновь поступили тем же образом. Но на следующее утро она вновь появилась там, где вешал Хаюрдо. Это продолжалось несколько раз кряду. Что только с холстом не делали, как только не придумывали. Но всякое утро он снова оказывался на своем месте. Тогда Елизавета Петровна распорядилась обмотать картину черной тканью. Сделали. Но утром черной ткани на ней не было. Поставили возле холста, укутанного в ткань, круглосуточный караул. Однако на глазах у караульных каждое утро черная ткань с него внезапно пропадала. Картина открывалась во всем великолепии мастерства гофмалера. Государыня была в бешенстве. Придворные боялись подойти к ней. Фрейлины при ней были тише воды и ниже травы. Камер-фрейлина опасливо предложила государыне зарыть полотно в землю. Елизавета Петровна ухватилась за это, как за соломину, и поручила выкопать глубокую яму. Вырыли, бросили в нее картину и зарыли. Сверху придавили тяжелым обломком гранита. Но все оказалось напрасным. На следующее утро холст красовался на привычном месте. Видя бессмысленность своих потуг, императрица приказала закрыть большой зал и никого туда более не впускать. Так и сделали. Но и это не помогло. Поутру каждого дня двери зала оказывались распахнутыми настежь, давая возможность придворным заглядывать внутрь и видеть картину. В конце концов был издан указ, запрещающий под страхом смерти всем придворным приближаться к большому залу дворца, а караулам затворять двери немедленно, как только они раскроются. Караульные так и делали, но всегда, когда закрывали двери, делать это приходилось тяжело, как будто кто-то держал с обратной стороны. А еще слышали в такие моменты, как по залу кто-то ходил и голосом императрицы грозил проклятьями. Гвардейцы крестились, чувствуя дрожь в коленях. Не решались посмотреть, от кого исходили угрозы. Придворные обходили зал стороной. Императрица была мрачнее темной ночи. О чем она думала, оставаясь наедине с собой, никто не знал. Может быть, о том, что стоило дать согласие гофмалеру повести под венец фрейлину? Впрочем, возможно, такие мысли ее не посещали, потому что с какого-то момента она не оставалась наедине с собой. Возле нее круглыми сутками находились фрейлины, их задачей стало отвлекать разговорами государыню от раздумий. Однако сны еще долгие годы продолжали мучить Елизавету Петровну. С ними никто ничего не мог поделать. В конце жизни воспоминания о Хаюрдо гнобили ее все сильнее — государыня-матушка начала потихоньку угасать. Наконец наступил момент, когда жизнь оборвалась. И как только это свершилось, все двери в большой зал дворца распахнулись, а картина со стены пропала. Тем не менее долго никто не решался войти внутрь и снять у дверей караулы. После похорон императрицы минуло несколько недель, прежде чем в зал наконец ступила нога нового императора Петра Фёдоровича. Между тем проклятие портрета пляшущей ведьмы висело в воздухе этого зала. И оно легло на плечи новому императору точно так же, как недавно лежало на плечах Елизаветы Петровны. Недолго царствовал он. Сменившая его императрица Екатерина Алексеевна в зал не ступала, приказала на вечные времена закрыть большой зал и замуровать двери. После этого во дворце стало все налаживаться, жизнь приобрела обычное свое движение.

16

Спать этой ночью Лилии не пришлось. Под утро созвонилась с Даей. Выслушав новость, принесенную Майей, та попросила полчаса, чтобы найти решение. Следом Лилия связалась с Михаилом. Тот выслушал, пообещал немедленно подъехать и попросил, чтобы без него никаких самостоятельных шагов не предпринимала. Девушка стала ждать. Какие она могла предпринять шаги, если не понимала главного: причину, по которой так настойчиво добивались платьев с портретов? С Леопольдом ей все ясно. У того патологическая жадность к деньгам. Он за деньги мать родную продаст. Интересно, есть ли она у Леопольда? Лилия усмехнулась. Ежели руководствоваться фактом его рождения, то, несомненно, есть или была женщина, которая родила его. А ежели руководствоваться его образом жизни, то, определенно, тот был циником и несомненно должен был появиться на свет искусственным путем. Ну и черт с ним! А вот его заказчик? Насколько ее подозрения в отношении Омирта оправданны? Ведь ошибка отправит по ложному пути. Мыслями кидалась из стороны в сторону. То отбрасывала сомнения, то погружалась в них. Не верилось, что Дая и Восил получат ответ у Леопольда. Того деньги интересуют сильнее, чем заказчик. Для него важно урвать обещанную сумму. А кто конечный интересант, откуда, зачем ему платья, Леопольду наверняка по барабану. Вспоминая о бале-маскараде во дворце императрицы, где видела Хаюрдо, фрейлину, Елизавету Петровну и монахиню, Лилия чувствовала разочарование. Посещение прошлого времени оставило больше вопросов, чем ответов. И — ничего определенного о платьях фрейлины и прислужницы. Вскользь, уходя, монахиня упомянула, что без платьев нет портретов. Но даже краем не коснулась того, какое значение почти через триста лет приобретут эти платья. Над разгадкой придется самой ломать голову. Такой вывод вызвал у Лилии раздражение. Она глянула на стоявшую рядом Лили:

— Ну, что посоветуешь? — Прошлась по гостиной, чувствуя, что у Лили в голове тоже клубятся туманные мысли. Ведь охота велась за ее платьем.

Та была серьезна и не лезла со своими советами. Сложившаяся обстановка тревожила девушку с холста. Она хмурилась:

— В голову не приходит, зачем какие-то идиоты хотят снять с меня платье.

— Может, идиоты, а может, и нет, — задумчиво протянула Лилия. — Леопольд, он, конечно, хорошая скотина, но не такой уж идиот, каким я его показывала Эльвире. Он, разумеется, не забивает башку, зачем заказчику платья, — у него своя цель. Вообще, любые альфонсы далеко не идиоты и вовсе не кретины. Все эти соблазнители — большие хитроманы. Идиотки скорее те, кто содержит их, — сделала паузу, словно искала мысль, за которую мог бы зацепиться мозг. — Но у каждого хитромана есть слабости. У Леопольда такая слабость — деньги. Его легко купили, и он решил, что тоже купит все и вся. Но на Майе обжегся. У той страх за жизнь и желание денег уравновешивают весы.

Наблюдая за перемещением Лилии по гостиной, Лили настороженно стояла возле стола, положив одну руку на спинку стула. Лилия на миг застопорилась, вперила в нее взгляд:

— Хотя все неоднозначно, заглянуть в душу Майи трудно, — вновь шагнула по гостиной. — Сидеть на одном месте и ждать, что все само собой образуется, я не могу. Глупо надеяться, что колесо на тебя не наедет, не расплющит, не выдавит кишки, а благополучно прокатится мимо! — вновь остановилась, озадаченно уставилась в пол, затем с жаром выдохнула: — Это не мое! Я должна действовать! Тем более что колесо уже вовсю катится.

В дверь раздался звонок. Лили вздрогнула. Лилия шагнула в прихожую. Лили сорвалась с места, раздался громкий шорох ее платья. Лилия оглянулась. Лили исчезла из гостиной. Выйдя в прихожую, Лилия пробежала глазами по стенам и увидела на привычном месте картину. Приостановилась, чтобы выразить удовлетворение, но в это время звонок в дверь повторился. И она, ничего не говоря, просто кивнула, точно этим вымолвила: «Очень хорошо, что ты успела вернуться на холст!» Подошла к двери, щелкнула замком и открыла, думая увидеть Михаила или Даю с Восилом. Между тем вместо них на зеленом коврике, лежавшем под дверью, стояла Майя.

— Опять ты? — удивилась Лилия.

Не дожидаясь, когда ее пригласят пройти, Майя торопливо сделала шаг через порог:

— Я не могу находиться одна, — картавила на ходу. — Мне страшно одной. Не сумела уснуть. Чуть свет решила вернуться к тебе. Скажи, ты что-нибудь придумала? Если нет, давай вместе придумывать.

Появление Майи сейчас было некстати. Та явно торопила события, подгоняла их. Лилия не любила назойливости, когда кто-нибудь пытался навязывать свои взгляды или корректировать действия. В таких случаях всегда говорила: если я сама сочту нужным, попрошу у тебя помощи, если не прошу тебя, значит, мне твоя помощь не нужна. В других обстоятельствах ныне Лилия отправила бы Майю назад, ибо помощи от нее как от козла молока. Тем более что с минуты на минуту должен появиться Михаил. Уж от него теперь пользы больше, чем от Майи. Тем не менее показала Майе в сторону кухни.

— Иди, сядь и успокойся, — захлопнула дверь. Но не успела отойти от нее, а гостья не успела расположиться за кухонным столом, как раздался новый звонок. Майя замерла в полусогнутом положении над стулом. На этот раз кнопку звонка нажимал Михаил. Он, как всегда, был серьезен и выглядел свежо, точно хорошо выспался. С обыкновенной прической на голове, в наглаженных коричневых брюках и темно-синей рубахе с коротким рукавом. Вошел в прихожую, посмотрел на Лилию вопросительно:

— Ты не одна?

— Почему ты так решил? — вырвалось у нее. Она всегда удивлялась, как ему удавалось узнавать о ней то, о чем даже не было намека с ее стороны. Он будто заранее знал ее мысли, которые она только собиралась произнести. В какие-то моменты ей это сильно не нравилось, а в какие-то моменты хотелось, чтобы он опередил ее желания. И странно: он всегда угадывал ее настроение. Но сейчас ждала услышать стандартный ответ, типа такого: в прихожей пахнет другими духами, ты такими не пользуешься. Хотя откуда ему знать, какими духами она пользуется? Однако типовой ответ никогда не бывает оригинальным, всегда это шаблон. Под копирку или по трафарету.

Но на этот раз от Михаила прозвучал неожиданный для нее отзыв:

— По твоему лицу. Когда ты бываешь одна, у тебя другое лицо.

— Ну и дела! — посмотрела насмешливо. — Ты, оказывается, физиогномик.

— Вовсе нет, — возразил Михаил. — Просто я не первый раз вижу тебя.

— Да, я не одна, — подтвердила Лилия. — Перед тобой пришла Майя, она там, — кивком головы показала в сторону кухни. — Взволнована. Боится Леопольда.

— Тогда не будем терять время, — прошел в кухню Михаил.

Ему навстречу гостья протянула руку:

— Я Майя.

Он сжал ее ладонь своей большой. Внимательно вгляделся в лицо:

— Я тебя помню. Ты продала мне картины в салоне-магазине. — Отпустил руку девушки и, видя, что та намеревается что-то произнести, будто объяснить, почему она здесь и что с нею произошло, Михаил остановил. — Рассказывать мне ничего не надо. Я все знаю. Звони прямо сейчас Леопольду — скажи, что готова ехать к нему с Лилией.

— Вдвоем? — опешила Майя и глянула испуганно на Лилию, стоявшую сбоку от Михаила.

— А что тебя удивляет? — спросил он.

— Я боюсь, — выдавила из себя.

— Ну хорошо, я поеду с вами, — успокоил Михаил. — Так не будет страшно?

Майя сомнительно окинула его фигуру:

— У Леопольда такие мордовороты — в один миг кого угодно покалечат.

— Посмотрим.

Лилия также была озадачена:

— Ты не шутишь?

— Я никогда не шучу, — напомнил он. — Ты уже должна привыкнуть.

— Но я жду звонка, — вспомнила о Дае и Восиле. — Мне должны позвонить. — Лилия думала, что в этих обстоятельствах лучше было бы, если б на месте Михаила сейчас оказался Восил. Для того любые мордовороты не помеха. В этом она убедилась. А вот Михаил не такого телосложения, какое у Восила.

— Не забивай голову, — успокоил тот.

Лилия не поняла, чем она не должна забивать голову: тем, что ждала звонка, или тем, что у него не такая комплекция.

— Я обо всем договорился, — продолжил он.

И опять Лилия не уразумела, с кем и о чем договорился. Но выяснять здесь, в присутствии Майи было некорректно. И Лилии ничего не осталось, как сделать безразличное выражение лица и пожать плечами — мол, коль так, тогда действуй. Майя достала телефон, крепко сдавила пальцами, не решалась набрать номер Леопольда. Михаил поторопил:

— В чем дело? Звони. И поставь на громкую связь.

Дрожащие пальцы Майи поползли по дисплею:

— Алло! Леопольд, это Майя, — сообщила, когда на другом конце ответили. — Ты меня слышишь?

— Есть новости? — раздался бас.

— Есть. Мы готовы выехать. Скажи куда?

— Двое?

Вопросительно глянув на Михаила и увидев, как тот показал два пальца, закивала головой:

— Двое, двое.

— На какой машине?

Снова девушка кинула взор на Михаила — тот показал на Лилию. Майя торопливо сообщила:

— С Лилией. На ее машине.

— Не жуй мочало! — недовольно прикрикнул Леопольд. — Помнишь гаражи, куда я возил тебя?

— Да. — Майя облизнула пухлые губы в ярко-красной помаде.

— Буду ждать! — объявил Леопольд, и телефон умолк.

Было раннее утро. Город начинал просыпаться. На улицах пока нет оживленного движения транспорта. Пешеходы тоже редки. Солнце не пекло, но светило ярко и обещало жаркий день. В машине Михаил сидел на заднем сиденье. Майя — сбоку от Лилии, смотрела через лобовое стекло и пальцем показывала, куда ехать. Скоро Лилии надоело крутить рулем по ее указке, и она недовольно потребовала назвать адрес, а уж где сворачивать направо, где налево, сама сообразит. Майя растерянно заморгала:

— Я не знаю. Там нет адреса. Какие-то постройки, заборы, сараи, гаражи. Это на другом конце города. Но я запомнила, потому что у меня хорошая зрительная память. А на названия улиц, по которым ехали, я не смотрела. Я вообще никогда на них не смотрю.

Больше Лилия вопросов не задавала. Пришлось ориентироваться на указательный палец визави и ее короткие голосовые команды: прямо, налево, направо. Михаил время от времени подавал голос, делал Лилии замечания, чтобы не очень давила на педаль газа, особенно на поворотах. В такие моменты ей хотелось поиздеваться над ним: дескать, большой скорости боишься, а с мордоворотами Леопольда надеешься справиться. Не вяжется как-то все это. Однако в ответ только хмыкала и помалкивала. Все-таки что бы она ни думала, как бы ни хотела поддеть его, но, когда он был рядом, чувствовала себя увереннее. Ощущала в нем надежность и спокойную твердость, которая прибавляла сил. Если некоторое время назад она хотела видеть Восила на месте Михаила, то сейчас, сидя с ним в машине, такого желания уже не испытывала — оно само собой улетучилось. Испарились колебания. Вместе с тем ей не нравилось, что Леопольд назначил встречу на городских задворках. Явно что-то задумал приживалок. Впрочем, какой он теперь приживалок? Ныне при деньгах и сам себе пуп земли. Наметил, наверно, схватить ее, расправиться подальше от посторонних глаз, забрать ключи от квартиры и похитить картину. Неожиданное присутствие Михаила в машине станет для него костью в горле. А похищение картины вообще бессмысленная авантюра. Ибо ему нужно платье, а следовательно, надо, чтобы портрет ожил и сошел с холста. Вряд ли Леопольду удастся добиться этого, потому что Лили прекрасно осведомлена, чем для нее чревато все. Впрочем, предвидеть, что будет, Лилия не могла. Вздохнула. Хоть Михаил и рядом, но чем ближе конечная точка пути, тем мрачнее мысли. Стремно. Надлежит все выбросить из головы и перестать гадать на кофейной гуще, а то сбрендить недолго. Следует собрать себя в кулак, настроить на то, что Леопольду ничего не обломится. Как собственных ушей не видать желаемых денег. Мысль взбодрила девушку, подтолкнула оживиться. На душе полегчало. Глянула в зеркало заднего вида, поймала глаза Михаила — они улыбнулись ей, поднимая настроение. Через минуту снова посмотрела в зеркало. На этот раз глаза в нем были серьезными и строгими. Ей не понравилось. Какой же он несносный со своей серьезностью! Если б в машине не было Майи, она бы не смолчала, но сейчас лишь сморщилась и перевела взгляд на дорогу. Наконец добрались до городских задворок. Долго кружили между какими-то развалинами, заборами, гаражами, сараями, пока Майя не скомандовала, чтобы остановились. Вокруг никого. Стали ждать Леопольда. Из машины не выходили. Ожидание длилось томительно. Майя начала дергаться, поглядывать на время. Достала телефон. Над бровями нарисовались едва заметные морщинки. Лилия также нетерпеливо заерзала на сиденье. Подтолкнула Майю. Та позвонила Леопольду. На звонок никто не ответил. Она перезвонила. Опять тишина. Озадаченно обведя всех глазами, набрала вновь. Но и третий раз — пустота.

— Не отвечает, — обронила потерянно.

— Я так и думал, — подал голос Михаил. — Он не ответит. Не звони больше.

Обе девушки повернулись к нему. Майя вытаращила глаза:

— Почему? Все по его плану.

— У него другой план, — уверенно заявил Михаил, скрестив на груди руки. — Выдернуть Лилию дальше от дома — это отвлекающий маневр. А через связь с тобой держать все под контролем. Ты в этой истории — слепой исполнитель. Однако его истинный план провалился. Это ясно потому, что не отвечает на твои звонки. Иначе говоря, все идет, как должно идти.

— Что означают твои последние слова? — подала голос Лилия.

— Возвращаемся. — Михаил положил ладони на спинки передних кресел. — По пути высадим Майю. Ей больше нечего бояться. Для нее все закончилось.

— Как закончилось? — икнула Майя, ошарашенно моргая глазами. — Меня кондрашка хватит!

— Не хватит. Обойдется. Тебе больше нечего бояться, — успокоил Михаил. — Забудь все.

— А Леопольд? — снова икнула она.

— Ему теперь не до тебя. Ты ему больше не нужна! — Михаил посмотрел на Лилию. — Почему мы стоим? Трогай! Не теряй время!

Озадаченно поморщившись, Лилия молчком завела авто.

В то время, когда Лилия, Майя и Михаил поехали к месту ложной встречи, а потом ждали Леопольда, тот быстро собрался и отправился к дому Лилии. Его изначальный план был другим, а именно: захватить Лилию и заставить ее воздействовать на девушку с холста, чтобы отдала платье. Однако опасаясь, что ему не удастся принудить Лилию, план изменил. Крепко покрутил мозгами и придумал, как обмануть портрет, чтобы девушка спустилась с холста и сняла платье. Для этого сначала следовало похитить картину. Он мог бы это совершить в любое время, когда Лилия была на работе, но уже закрутил колесо с участием Майи, посему решил использовать ее и дальше, как подсадную утку. О чем догадался Михаил.

Подъехал к дому Лилии на грузовом такси, с охранниками поднялся на этаж. Один из охранников — весь в мускулах, выпирающих из футболки, стриженный налысо, — присел возле двери, достал из кармана отмычки и занялся замком. Управился быстро. Открыл дверь и отступил, пропуская вперед себя Леопольда. Тот вошел по-хозяйски, уверенно, зная, что хозяйки нет дома. Включил в прихожей люстру, хотя через открытую дверь в кухню свет лился из окна. Но ему он показался недостаточным для того, чтобы посмотреть на картину. Шагнул к полотну. Собственно, рассматривать портрет у него не было надобности, он видел его в художественном салоне, между тем интересно было еще раз приглядеться, что в платье особенного. С портрета Эльвиры, например, платье привлекло его тем, что за него отвалили хороший куш. А так в нем не было ничего заманчивого, за что стоило отстегивать такую сумму. Обыкновенное платье служанки, в каких давным-давно ходила прислуга. Однако на портрете Лилии платье фрейлины. И если сравнивать его с платьем служанки, то разница существенная. За него можно было бы втрое, а то и впятеро повысить цену заказчице. Страшно представить, какое количество денег оно могло принести! И заказчица проглотила бы. Голова пухла оттого, что изначально оказался лохом, продешевил, поспешно назвал цену за два платья скопом. Леопольд был раздосадован. Подвинулся ближе к картине. Провел по холсту ладонью. Ощутил, что вместе с тонким, едва уловимым запахом красок потянуло более сильным запахом денег. И пусть не тех сумм, от которых сейчас закружилась голова, но тех, тоже немалых, которые реально должен получить от заказчицы. Он вздохнул:

— Нам с тобой придется договориться, — смотрел на портрет. — Иначе тебя ждет неминуемый конец. Я церемониться не стану. У меня нет для этого времени.

Прикрыв за собой дверь, смуглые неулыбчивые охранники топтались рядом. Переглядывались: не поехал ли башкой Леопольд — с картиной разговаривает! Тот, что был весь в мускулах и в белой футболке, крякнул усмешливо. Второй — с короткой стрижкой, в серой рубахе, с рассеченной губой — кашлянул в унисон своему напарнику. Леопольд повернул к ним голову:

— Что? — пробасил недовольно и распорядился: — Снимайте! Несите в машину. Аккуратно, чтобы волос с головы не слетел! Иначе без мозгов останетесь!

Не понимая, с чьей головы не должен слететь волос, парни вновь переглянулись. Один из них стрижен под ноль, у второго короткая стрижка — едва пальцами ухватишь. Так что тут и захочешь, да никакой волос не слетит. А с портрета тем более — это же нарисовано. Что-то Леопольд темнит. Не сообразив, что тот имел в виду, приблизились к картине, взяли с двух сторон раму и намерились снять. Но вдруг оторопели оттого, что картина оказалась неподъемной. Натужились, краснея от усилия. С большим трудом пошевелили полотно. Передохнули малость и снова напружились. Еле-еле сняли с креплений, с трудом аккуратно опустили на пол, перевернули набок, прислонили к стене.

— Ну и ну! — захлебнулся тот, что был в футболке. — Как она не рухнула с этих шурупов?

— Она что, из чугуна? — выпрямился и пропыхтел второй, с рассеченной губой.

— Сами вы чугунные болваны! — насмешливо осек Леопольд. — Чего пыхтите? Несите!

— Да она черт знает какая тяжеленная! — отозвался второй.

— Переть такую вдвоем — грыжа вылезет, — добавил первый.

— Сказал: тащите на выход, придурки! — зашумел Леопольд. — Ополоумели совсем?

Снова ухватившись за картину, охранники оторвали ее от пола, с трудом приподняли, пронесли пару шагов к входной двери и вновь опустили, громко отдуваясь.

— В ней весу на сто тонн. Тут еще человек пять надо, — пыхнул охранник с рассеченной губой.

— Может, кран тебе подогнать? — злился Леопольд.

— Не мешало бы, — пробурчал тот, что в футболке. — Попробуй сам!

— Чего тут пробовать, тупицы! — взвился Леопольд, думая, что охранники сачкуют, лепят ему горбатого. — Хватит косить! Дуру гоните не тому! Я на днях такую же полкилометра пер. — Шагнул к картине, схватился за край рамы и потянул вверх. Картина — ни с места. Он опешил и натужился больше, багровея скулами. Едва смог край оторвать от пола. Отнял руки, распрямился, вытаращил глубоко посаженные глаза, озабоченно почесал затылок. — Что за чертовщина?

— Полкилометра он волочил! — усмехнулся охранник с рассеченной губой.

Не находя никаких объяснений, Леопольд замешкался. Его план неожиданно забуксовал. А времени не так много. И тут зазвонил телефон. Он выхватил из кармана. На дисплее высветился номер Майи. Раздраженно покривился и, не отвечая, вновь спрятал его. Звонок повторился, потом — еще. Леопольд понимал: не дождавшись его на месте встречи, Лилия с Майей станут возвращаться. Где-нибудь через полчаса могут быть здесь. В голове у Леопольда мелькнуло новое решение: вырезать из рамы холст и смотать удочки. Метнулся в кухню за ножом. Выхватил из ящика стола. Возвратился к картине. Но в этот миг входная дверь открылась. На пороге стояла Дая, а у нее за спиной маячила фигура Восила. Не удивившись, что увидела Леопольда, Дая обернулась к своему спутнику:

— Как удачно мы заглянули сюда, Восил! Здесь твой старый знакомый, которого ты ищешь. А где хозяйка? Почему я не вижу ее? Почему она нас не встречает? Странно. Не правда ли, Восил?

— Абсолютно, Дая, — раздался его голос.

Увидев Восила, Леопольд вздрогнул, внутри все оборвалось. Свежо было в памяти купание в канале. Лихорадочно махнул ножом, словно отмахивался от привидения, мигом отступил за спину одного из охранников. Те, увидев крупного человека с большой головой, тяжелыми широкими плечами, на которых, казалось, вот-вот лопнет натянутая ткань салатовой рубахи, напряглись. Не знали, как реагировать. Ожидали команды Леопольда.

— Я спросила: где хозяйка? — Дая окинула взглядом прихожую. — Почему никто не ответит? Разве здесь все глухие?

Слегка отодвинув ее, вперед широким шагом выступил Восил:

— Ну-ка, я сам у них спрошу, Дая. Эй, шпингалет, ты зачем спрятался? Ты мне нужен! — обратился к Леопольду. — Покажись, сморчок!

Державшие картину охранники попятились, отпуская раму, а тот, у которого Леопольд был за спиной, прижал его к стенке. Картина качнулась и стала падать. Восил подхватил ее, легко приподнял над полом, нашел глазами крепления на стене и повесил на них. Охранники оторопели, неподвижно застыли. «Это какую же надо иметь недюжинную силищу, — простучало у них в мозгах, — чтобы без особого труда обойтись с такой тяжестью?» Насторожились, почуяв серьезную для себя опасность. Пока Восил вешал картину, Леопольд лихорадочно думал, что вляпался как кур в ощип, что нужно бежать отсюда, закрыв глаза и заткнув уши. Надо же, даже не рассчитывал, что здесь произойдет такая встреча! А ведь должен был бы сообразить, что такое возможно. И тогда придумать совершенно иной план. Холод появился в животе, оттуда покатился по всему телу. Леопольда словно заморозило — он не мог двинуться с места. И тут окончательно пригвоздил голос Даи:

— Не кажется ли тебе, Восил, что мы застукали грабителей? А может быть, убийц. Потому что я до сих пор не вижу хозяйку.

— Абсолютно, Дая, — согласился тот. — Сейчас разберемся! Каждому по очереди башку откручу, если это так! — Глянул на Леопольда, высунувшегося из-за спины охранника. — Выползай, червяк, с тобой особый разговор будет.

— Никого мы не мочили. Мокрушников среди нас нет! — вдруг просипел охранник в футболке. — Квартира пустая.

— Допустим, — насупил брови Восил. — А где тогда хозяйка? Она нас ждать должна.

— Никого тут не было, — добавил охранник с рассеченной губой, за его спиной прятался Леопольд.

— Допустим, — вновь повторил Восил. — Верю, что ты не знаешь, где хозяйка. Но это наверняка знает та букашка, что прячется у тебя за спиной! — поманил Леопольда. — Ты что там сидишь, как сверчок за печкой? Выпрыгивай. К тебе есть вопросы. Или ждешь, когда я за шиворот выволоку?

Дая расправила на груди блузку, в которой была:

— Он боится — не правда ли, Восил?

Тот уважительно наклонил голову:

— Абсолютно, — сделал паузу. — И правильно. Потому что я из него душу выну, если он не ответит мне хоть на один вопрос.

За спиной охранника Леопольд зашевелился:

— Ничего я не боюсь, — раздался хрипящий бас, но дрожащие нотки в голосе выдали страх, который вселился в парня. Очень медленно он выступил на середину прихожей.

Восил взял его за ворот и подтянул ближе к себе:

— Отправь отсюда своих подручных. А с тобой поговорим.

Леопольд махнул охранникам рукой, в которой по-прежнему был нож. Те с опаской посмотрели на Восила и вмиг испарились. Мелькнули мимо Даи, и только шаги по ступеням лестничного марша раздались в тишине подъезда. Восил перехватил руку Леопольда с ножом:

— Это не та штучка, которой надо баловаться. — Забрал нож, открыл дверь в гостиную и толкнул парня туда. Тот, скукожившись, послушно подчинился. Восил усадил его на стул, сам сел напротив. — Теперь поговорим!

Дая прикрыла входную дверь и, пройдя через прихожую, остановилась в дверях гостиной. Молчком слушала, как Восил начал задавать вопросы и требовать точные ответы. Леопольд поначалу крутился, точно уж на сковородке. Отвечал неопределенно и неохотно. В глубине души не понимал себя: почему он так боится этого человека, почему должен отвечать на его вопросы, почему не отдал команду своим охранникам защитить себя? Ведь не потому, что Восил недавно бросил его в воду канала. Разумеется, не потому. Ибо купание в канале, напротив, вызвало в нем злость и желание отомстить. А теперешний страх шел откуда-то из подсознания. Словно пробудился гипнозом. Но это не гипноз, а нечто большее, чего не в состоянии понять и объяснить. Язык развязывается помимо его воли. Находясь в полном сознании, не желая подчиняться и отвечать на вопросы, он тем не менее через силу, глотая слова, выворачивая себя наизнанку, покорялся и говорил все, что знает. Когда полностью выложился и больше нечего было сказать ни о заказчице, ни о себе, Леопольд удрученно выдохнул воздух.

— Я так и думала, — продолжая стоять в дверях, обронила Дая. — Но ты ведь ждал совсем иное, Восил?

— Абсолютно, Дая, — охотно подтвердил тот, взглядом точно вытягивая из Леопольда последние жилы.

Парень был подавлен. Вытягиваясь перед Восилом, как кролик перед удавом, он не сметил, что имела в виду Дая. Опустошенный, знал, что дальнейшие вопросы к нему бессмысленны. И от этого почувствовал облегчение. Не надо было больше ломать себя, насиловать, пытаться что-то умолчать. Не осталось в голове ничего, что мог бы еще припомнить. Но не осталось и надежды на завладение платьем, а следовательно, на получение денег от мадам, которые совсем недавно, чудилось, грели ему руки. Все рухнуло в один момент. Поэтому сейчас он должен испытывать ярость и ненависть к Восилу за такие потери, но, как ни странно, ничего подобного Леопольд не переживал. На душе только пустота и безразличие настолько сильное, что весь мир вокруг в данную минуту не имел для него смысла. Ясно, что платья ему не видать, как собственных ушей, кислород перекрыт, если он рыпнется — башку потеряет. Стало быть, сиди теперь как мышь в норке и носа не высовывай. Перед мадам придется серо выглядеть. Но ничего не попишешь — передаст ей телефон Восила, чтобы впредь звонила ему. Откуда только взялись эти Дая и Восил? Леопольд всегда жутко боялся боли, и стоило ему представить, как Восил начнет физически ломать, у него захлебывались мысли, дрожью покрывалось тело, а ужас пробивал до пяток. Сейчас ощущал себя испуганным зверьком. Приходилось гадать, что будет дальше. Дожидаться долго не пришлось, ибо входная дверь растворилась и на пороге возникла Лилия. Остановилась в изумлении, обнаружив, что дверь не заперта, а в квартире посторонние люди. Вошла одна, потому что на полпути высадила Майю, а затем на парковке возле дома Михаил пересел в свою машину и уехал.

— Это что еще за гости у меня? — громко воскликнула. Но, увидев лицо повернувшейся к ней Даи, понизила тон: — Как ты здесь очутилась?

В двух словах Дая сообщила, что случилось. Лилия прошла в гостиную. Жалкий вид Леопольда никак не вязался с дорогим костюмом, который был на нем. Она сморщилась:

— Не повезло, козел? Не мытьем, так катаньем решил добыть платье? Воровством картин промышлять начал! Придется в полицию тебя сдать, петух недорезанный! Из кобеля-нахлебника в квартирного грабителя превратился!

— Абсолютно, — подогрел Восил. — Ты хозяйка тут — тебе решать, что с ним делать. — Поднялся со стула и, как коршун, навис над Леопольдом.

— А чего с ним решать? — усмешка мелькнула в уголках губ Лилии. — Пусть полиция решает, на какой срок упечь этого идиота.

— Я же ничего не взял! — вздрогнул Леопольд, его бас задрожал.

— Не взял, потому что застукали! — жестко отсекла Лилия. — И не одного, а всю банду!

— Какую банду? Это мои охранники! — заелозил на стуле Леопольд.

— Нашли, какую слякоть охранять! — презрительно смерила его взглядом Лилия.

Леопольд чувствовал себя униженно. Одно дело — дрожать перед Восилом, и совсем другое — оправдываться перед подругой Эльвиры. Разумеется, он понимал, что вляпался по самое некуда и что в таких обстоятельствах взаимное неприятие друг друга может сослужить ему плохую службу. Между тем его переворачивало от мысли, что, имея много денег, на которые может купить уйму подобных девиц, он вынужден сейчас лебезить перед Лилией. Вот прежде все было понятно: он промышлял альфонсом, поэтому обхаживал Эльвиру и терпел издевательства ее подруги. А теперь его выворачивало наизнанку от одного голоса Лилии. Он хотел размазать ее по стенке. И непременно сделал бы это, если бы здесь не было Восила. На него Леопольд стрелял глазами со страхом и боялся сказать лишнее слово. Однако надеялся, что все обойдется. Побесится, побесится Лилия, поиздевается, покажет свое презрение и отпустит. Однако он запомнит и «козла», и «петуха недорезанного», и «кобеля», и «нахлебника», и многое другое. Отольются кошке мышиные слезки. Между тем хорошо ведал об упорстве и ершистости Лилии. Если что-то возьмет себе в голову — не уступит. Будет долбить, как дятел, в одно и то же место, пока не добьется своего. Эльвира часто уступала ей, потому что не могла переубедить. А посему он сейчас, несмотря на всю его внутреннюю борьбу, настороженно ждал ее решения. И дождался. Она достала телефон:

— Я звоню в полицию.

— Ты что, сдурела? — взвился, вытаращив глаза. Изо рта полетела слюна. Только что полагал, что Лилия просто нагоняет страху, угрожая полицией. Чтобы поиграть у него на нервах. Но сейчас по ее лицу понял: она серьезно избрала этот вариант. Все внутри опустилось, он попытался остановить ее. — Погоди! Так не шутят! Я даю слово, что больше не услышишь обо мне! Ведь все хорошо закончилось!

— Хорошо для кого? — усмехнулась Лилия.

— Для тебя, — вытянул он шею.

— Но не для тебя! Ты ведь хотел другого!

— Мало ли чего я хотел! Забудем это!

— Забыть? — покачала головой. — Не могу. Ты подло поступил с моей подругой! Уничтожил ее портрет! Угрожал мне на переходе над каналом! Забрался в мою квартиру, чтобы украсть картину! Я уверена, что повторишь еще не одну подлость, если я сейчас спущу тебе! Ты скользкий слизняк, Леопольд. Всегда жил за счет других. Теперь пришла пора отвечать за свои делишки.

— Я заплачу тебе! — вскочил он с места. — У меня много денег! Сколько ты хочешь?

Тяжелая рука Восила легла ему на голову и надавила сверху. Ноги Леопольда подогнулись, и он вновь плюхнулся на сиденье стула.

— Он, кажется, ничего не понял, Восил, — заметила от двери Дая.

— Абсолютно, Дая, — подтвердил тот.

Лилия набрала номер полиции. Дежурный записал адрес и пообещал, что наряд скоро прибудет.

— Ты ничего не докажешь! — взвился напоследок Леопольд.

— У меня два свидетеля, — парировала она.

Наряд полиции появился быстро. Оформили необходимые бумаги, и Леопольда увезли. Когда его выводили, он был жалок и угрюм.

17

Небольшая комната, в которой, кроме письменного стола, узкого шкафа, кожаного рабочего кресла, кожаного простейшей формы дивана, журнального столика перед ним и четырех стульев у стен, ничего не было. На столе письменный прибор, стопка бумаг и настольная лампа. За столом — Омирт в дорогом, хорошо сидящем костюме. Озабоченно смотрел в одну точку на противоположной стене. Раздумья, несомненно, тяготили его. Последнее время, после обнаруженных портретов Лилии и Эльвиры, написанных Хаюрдо, у него почти постоянно было плохое настроение. В его памяти сразу ярко всплыло лицо монахини, от которой он почитай триста лет назад услышал о ее видении о нем, о котором за многие годы не забыл. Эти портреты разрушили его отлаженную жизнь и заставили срочно придумывать защитительные меры. Сначала он попробовал действовать сам, но оглушительная неудача с Лилией привела к мысли, что правильно будет, если он станет работать обходным маневром через своих людей. А время шло, с каждым днем лицо монахини постепенно блекло. И это приводило Омирта в уныние. Ибо, если он не управится с делом до той минуты, когда лицо матушки Ефимии исчезнет совсем, его нынешнее бытие будет под большим вопросом. Чего он ни в коем случае не желал. Тихий голос монахини сейчас вновь зазвучал в его ушах, периодически напоминая о видении. А первый раз услышал он его в четвертую ночь после венчания с фрейлиной. В ту ночь он был в карауле у покоев императрицы Елизаветы Петровны. В переходе дворца неожиданно возникла игуменья. Вся в черном, с наперсным крестом и посохом в руке. Как будто выскользнула из-за темной занавеси. Тусклый огонь свечей вытягивал по полу ее длинную тень, делая фигуру черной монахини мрачной. Когда гвардеец понял, что матушка Ефимия направляется к нему, он непроизвольно застыл, ощутив, как позвоночник перестал гнуться. Слегка шаркая по полу подошвами обуви, подметая полами рясы пол, она очень близко подступила к гвардейцу. Тот уловил ее хрипловатое дыхание:

— О тебе мне было видение, — молвила тихо, чтобы ее слова не доносились до второго караульного офицера, стоявшего по другую сторону дверей.

Гвардеец в ответ промолчал, лишь с трудом сделал глотательное движение. Слюна с трудом прошла по гортани.

— Ты должен знать, — продолжила она.

— Иногда лучше не знать, — повел он головой.

— Иногда да, — согласилась монахиня, — а иногда наоборот. Тебе лучше услышать. Для этого я тут.

— Не такая важная птица я, чтобы ради меня в сумерках проделывать путь из монастыря во дворец. — Он мягко переступил ногами и перевел разговор на императрицу. — Тебе государыня всякий час будет рада, только сейчас она почивает. Тревожить ее не велено.

Монахиня посмотрела с упреком:

— Ты, гвардеец, слушай, что тебе мои уста вещают, а не запутывай сам себя. Разве я сказала тебе про государыню императрицу? Пусть она почивает и дальше. Ей завтра вершить дела государевы — должна иметь ясную голову. Я же говорю тебе о тебе самом. А важная или не важная ты птица — не тебе озабочиваться этим. Мне послано видение — стало быть, есть кому озаботиться тобой и через меня передать его. Ты не страшись, гвардеец, видения, тебе надо страшиться самого себя.

— Чем же я так страшен себе? — напрягся гвардеец, глядя с надеждой. — Может, и не обо мне вовсе видение было?

— О тебе, гвардеец, о тебе, — порушила его надежду матушка Ефимия. — Жизнь твоя продлится долго-долго: первоначально жить будешь жизнью от рождения твоего, которой живешь теперь, а потом жизнью, писанной гофмалером на холстине.

Этими словами гвардеец был ошарашен. В момент, когда их услышал, ничего не понял. Мелькнула мысль, что состарилась монахиня, ум у нее заходит за разум. Но произнести вслух не решился. Слишком почитала ее государыня. Не приведи Господи, чтобы его мысли донеслись до Елизаветы Петровны! Тогда точно спуску не будет. Вмиг лишит его своей благосклонности, забудет, что исправно исполнил ее повеление, поведя под венец фрейлину. Тогда он покроется позором. Придворные знали, как бывал крут норов у императрицы, когда кто-то перечил ей мыслями, словами или делом, как быстро могло меняться ее настроение. Гвардеец прикусил губы, чтобы, не дай боже, они не разжались и не выпустили на волю хоть одно недопустимое в данный момент слово. А поэтому и спрашивать не стал у монахини, что означали ее слова. Впрочем, в этот миг перед глазами пронеслось полотно с его портретом, которое недавно преподнес гофмалер. Пронеслось, не вызвав у него никаких догадок, и забылось. А матушка Ефимия, поглаживая крест, опираясь на посох, изрекала:

— Немало наделаешь ошибок, гвардеец. Через много-много лет будешь тяжко жалеть о них и захочешь все повернуть по своему желанию, но что из этого выйдет, сам узнаешь. Однако помни, что твоя жизнь всегда будет связана с жизнью гофмалера. — Сделала паузу, внимательно посмотрела ему в глаза, точно хотела постичь, понял ли он то, что она сказала. Заметила в его глазах напряженное раздумье и снова подала тихий голос: — А еще наступит время, когда ты увидишь ту, чью прародительницу однажды изгонишь из своей жизни, — она оживит память гофмалеру. Он захочет передать ей все портреты, писанные им, чтобы самому вернуться в раму. Тогда все ожившие портреты навсегда возвратятся на свои холстины. — Монахиня опять помолчала, но теперь уже не вглядываясь в лицо гвардейцу, а вспоминая, что еще должна сообщить ему, и закончила: — В видении было, что вопреки гофмалеру ты захочешь продлить жизнь и станешь искать два платья: одно как у твоей жены, второе — как у ее прислужницы. Потому что без платьев нет картин. Но что будет дальше — у меня ответа нет. Тебе самому придется искать его. — После этих слов монахиня медленно развернулась и, удаляясь, пошла по переходу за угол, из-за которого возникла. Ее посох стучал по полу все тише и тише.

Оторопело проводив ее глазами, гвардеец остался в тревожном состоянии. В голове все перемешалось, ничего не связывалось, распадалось на непонятные куски. Мозг отдельными моментами лихорадочно выхватывал слова монахини о каких-то ошибках, о портретах на холстинах, о чьем-то изгнании, о платьях как у жены и у прислужницы. Все было как бред сумасшедшей, который не укладывался в сознании звеньями одной цепочки. Однако гвардеец знал, что игуменья не была сумасшедшей, — не ему первому она говорила о своих видениях. В голове всплыла фраза монахини, что вся его жизнь будет связана с гофмалером. Вся жизнь. Это было более чем непостижимо. А в те минуты для него особенно страшно. Ибо незадолго до этого внезапно Хаюрдо попал в опалу и исчез, нарисовав для государыни какую-то картину, которую гвардеец не видел. Неожиданно для многих на гофмалера был объявлен розыск. По всем дорогам отправились конные изловить Хаюрдо. Гвардеец ни минуты не сомневался, что гофмалера непременно сыщут и доставят во дворец. Что с тем станется после того, как предстанет пред очи императрицы, можно было только гадать. Но по тому, в какой ярости находилась Елизавета Петровна, мало кто сомневался, что наказания гофмалеру не миновать. Гвардейца в таких обстоятельствах по-настоящему пугало то, каким боком это может коснуться его. Пробирала дрожь, немел язык, тело становилось ватным. Неужто императрица спросит с него за то, что принял от гофмалера в подарок портрет? Знать бы наперед, что Хаюрдо попадет в опалу, — ни за что не принял бы. Однако как можно с него спрашивать за портрет? Ведь гофмалер сказал, что написал холст по воле государыни. А вдруг обманул? Гвардеец до утра был как опущенный в воду. Его напарник, видя это, несколько раз пытался узнать, что нашептала монахиня, но в ответ — одно молчание. Затем несколько дней гвардеец не находил себе места до той поры, пока по дворцу не пронесся сомнительный слушок, что гофмалера схватили и тайно доставили пред очи императрицы. Это был неуверенный придавленный шепот, ибо на самом деле ведать об этом никто не должен был. Тем не менее все притихли, ожидая, чем закончится гнев государыни. Ведь придворные хорошо помнили, как Елизавета Петровна всегда особо выделяла своего гофмалера и ни во что ставила иноземных. Затаил дыхание и гвардеец, помня видение монахини. И как гром среди ясного неба для него прозвучал приказ немедленно явиться ко двору. Он шел по переходам дворца ни жив ни мертв. В голове крутилась лишь одна фраза: «Вот оно, вот оно. Монахиня не обманула». Пытался угадать, как мог государыне оговорить его гофмалер, чтобы она немедля повелела явиться к себе. Ноги дрожали. Перед глазами все плыло. Казалось, все, кто встречался на пути, знали, что государыня сейчас учинит ему допрос, потом разжалует в лучшем случае, а в худшем — страшно подумать. Чудилось, смотрели на него с жалостью и начинали сторониться, чтобы, не дай боже, кто-нибудь не донес государыне об их сочувствии ему. Приблизившись к покоям императрицы, гвардеец увидел у двери кабинета кроме двух караульных еще трех гвардейцев. Сразу мелькнула мысль: а этих-то за что? Их тоже оклеветал гофмалер? А может, гофмалер здесь вовсе ни при чем? И его страхи напрасны? На душе даже стало легче. Возможно, провинился он в чем-то другом. Тогда не так страшно — все-таки не из него одного государыня будет жилы тянуть, не ему одному предстоит обеляться.

— И тебя тоже? — встретили его вопросом. — Не знаешь зачем? И мы не знаем.

Все перевели вопросительные взгляды на караульных. Те молчали, точно набрали в рот воды. Сбившись в кучку, гвардейцы тоже умолкли. Наконец караульный доложил императрице об их прибытии и, выйдя от нее, раскрыл дверь:

— Государыня ждет.

Один за другим четверо вошли. Императрица встала из-за стола, подошла, внимательно глянула каждому в лицо. У гвардейца-молодожена все внутри опустилось, глаза императрицы ему привиделись страшными, он даже зажмурился на мгновение, решив, что это конец. Вот, оказывается, каким бывает конец. Направляясь сюда, думал, что ему будет учинен допрос, но по глазам государыни понял, что никакого допроса не последует, императрица сейчас просто отдаст приказание, и все. И что станется со всеми ними, только ей известно. Елизавета Петровна отступила на шаг:

— Вам поручаю тайное дело, о котором ведать будете только вы четверо. Отныне рты ваши должны быть надолго закрыты. Кто нарушит мою волю, того ждет печальная участь!

У гвардейца в ватных ногах, которых он все предыдущее время под собой не чувствовал, стала появляться твердость. Напрасно боялся, что пришел ему конец. Монахиня ошиблась. Коль в этом ошиблась, значит, и иное все было ее наговором. Императрица говорила дальше:

— Вы должны будете сопроводить в крепость человека, о котором обязаны тут же забыть! На пути нигде не останавливаться, ни с кем разговоров не затевать. Внизу вас ждут лошади. — Повернула голову к внутренней двери в стене, громко произнесла: — Пройдите туда!

За внутренней дверью они попали в комнату со стенами в занавесях и столом с двумя горящими подсвечниками на нем. Увидели стоявшего на коленях человека в простой одежде с мешком на голове и связанными руками за спиной. Позади него топтались два надзирателя крепостной темницы. Особняком от них стояла камер-фрейлина. Будто ничто происходящее ее не касалось, но вместе с тем ничто не ускользало из-под ее контроля. Человека подняли на ноги. Он резко дернулся, подал голос и, согнувшись, тяжелым шагом переступил с ноги на ногу. Гвардеец задержал дыхание, в горле пересохло. Он, несмотря на простую одежду, по голосу узнал гофмалера, ведь не так давно разговаривал с ним, принимая картину в подарок. Однако не подал вида. Словом, не нужно было даже узнавать, ибо без того стало понятно, кто это мог быть. Камер-фрейлина, не произнеся ни слова, сошла с места под шуршание своего платья, намереваясь коснуться рукой занавеси, и в эту минуту из-за двери раздался голос императрицы. Камер-фрейлина резко развернулась, бросилась к ней. Хлопнула дверью. Но скоро вернулась с конвертом под печатью в руке. Подошла к гвардейцу, протянула ему:

— Тебе, гвардеец, государыня поручает передать ее собственноручное послание лично в руки тому, кому указано на конверте.

У гвардейца зашлось сердце. Он скользнул глазами по бумаге, прочитал имя коменданта крепости, мгновенно спрятал конверт. И от переизбытка чувств, что именно ему доверила государыня вручить ее послание, промямлил в ответ что-то невнятное, чем вызвал едва уловимую улыбку на лице камер-фрейлины. Надо сказать, он сразу догадался, что в этом письме распоряжение о судьбе гофмалера. Стало быть, императрица уже окончательно все решила. И совершенно напрасно недавно он боялся оговора гофмалера, дрожал осиновым листом, страшился наказания. Все обошлось как нельзя лучше. Камер-фрейлина взяла со стола один подсвечник и шагнула к дальней стенке, отодвинула плотную занавесь, и гвардейцы увидели в свете мерцающих свечных язычков узкую, слабо различимую дверь. Камер-фрейлина открыла ее, показала кивком головы, чтобы шли за нею. Гвардеец с письмом императрицы пустился следом. За ним надзиратели провели в дверь гофмалера, придерживая с двух сторон, и замкнули группу три гвардейца. Пошли по темному переходу с поворотами и ступенями вниз, за камер-фрейлиной, ориентируясь на язычки пламени от свечей в ее руке. Наконец та остановилась и все услыхали, как впереди стукнул дверной запор и заскрипела открываемая дверь. Свет с улицы ворвался внутрь. Камер-фрейлина выпустила всех наружу и, ничего не говоря, закрыла за ними дверь, оставшись внутри. Вновь послышался стук запора. Все осмотрелись, поняли, что находятся с обратной стороны дворца. Тут же у привязи, фыркая и перебирая ногами, стояли несколько оседланных лошадей. Надзиратели молчком посадили на одну из них гофмалера, сами сели на две рядом стоявшие и бок о бок с Хаюрдо тронулись, ведя за повод его лошадь. Гвардейцы быстро вскочили в другие седла, разделились: двое вперед, двое назад, и перевели лошадей на рысцу. Гофмалер, сунув в стремена ноги и сдавливая ими бока лошади, покачивался в седле. Долго ехали безмолвно, слышался только стук копыт, пока Хаюрдо, привставая на стременах, не подал голос.

— Хотя бы скажите, куда везете? — глухо раздалось из мешка на голове.

— Не велено разговаривать! — оборвал его один из надзирателей и дернул за повод его лошадь, подгоняя.

— Тебе не велено, — откликнулся гофмалер, чуть пригибаясь к шее лошади и сжимая коленями крылья седла, чтобы удержаться в нем. — А мне запрета не было. Хотя можешь не говорить, без того ясно: надзиратели не знают никакой другой дороги, кроме дороги, ведущей в крепость.

— Не велено говорить! — прикрикнул второй надзиратель, вплотную приближаясь к его лошади, точно хотел прокричать гофмалеру на ухо.

— Да ты ничего не сказал еще, — снова отозвался Хаюрдо. Помолчал. И вновь открыл рот. Как будто нарочно выводил из себя надзирателей. — Я понял, что меня сопровождают гвардейцы. Сколько их?

— Не велено разговаривать! — с яростью взвизгнул первый надзиратель и поднял на дыбы свою лошадь.

Гвардеец с письмом императрицы ехал верхом позади, смотрел в согнутую спину гофмалеру, которую на треть прикрывал мешок, и думал в эти минуты, как изменчива судьба человека: может вознести над всеми и прославить, а может опустить ниже всех и заковать в железо. Хотелось бы узнать, что уготовано для Хаюрдо. Под мундиром собственноручное послание государыни, но заглянуть в него нельзя. Да и зачем заглядывать? Ему безразлична судьба Хаюрдо. Монахиня, бесспорно, все напутала, предрекая связь всей его жизни с жизнью гофмалера. Чует он, что жизнь у Хаюрдо будет не очень длинной, ведь сейчас его сопровождают в крепостную темницу. А оттуда, как водится, не все выходят своими ногами, чаще всего вывозят ногами вперед. Правда, в настоящий момент связь между ними имеется. Он — в числе сопровождающих гофмалера. И своей быстрой кончины не предвидит. Еще более воспрянув от этих мыслей, гвардеец неожиданно для себя выдохнул:

— Запрещено! Запрещено! — и вздрогнул от собственного голоса, испуганно зыркнул по сторонам. Получалось, что он ослушался государыни, заговорив вдруг. Теперь готов был собственным кулаком заткнуть рот, но было уже поздно — слова не воротишь. Как так могло получиться, кто его потянул за язык? Наваждение какое-то.

Хаюрдо выпрямил спину, услышав его голос. И из-под мешка прозвучало:

— Это ты, гвардеец? Ну что ж, все не так одиноко трястись в седле, когда знаешь, что провожает тебя тот, кому недавно написал портрет. Я не обижаюсь на тебя. Ты исполняешь волю императрицы. Но вот что странно. Почему именно тебя она определила в сопровождение? — умолк, оставив вопрос повиснуть в воздухе.

Впрочем, гвардеец был убежден, что ответ на него очевиден, а именно: потому что государыня ему доверяет. Гофмалер качнулся в седле, пальцы связанных рук за спиной заскребли по задней луке. Затем сжал ногами крылья седла и посоветовал:

— Ты не обижайся на нее, если что будет не так, — произнес таким голосом, будто что-то предчувствовал, или знал наперед, или попросту догадывался о чем-то.

Но гвардеец пропустил это мимо ушей. Его неприятно затронуло лишь то, что гофмалер напомнил о портрете. Не хотелось ему теперь ничего общего иметь с Хаюрдо, тем более чтобы об этом знали другие. Упоминание гофмалера разозлило его настолько, что он готов был немедленно в церкви поставить ему свечку за упокой души. И как жаль, что Хаюрдо еще жив, а его язык не умолкает! Впрочем, весь остальной путь до крепости ехали молча. В крепости их встретила многочисленная гарнизонная стража. Навстречу вышел комендант со своим помощником. Определенно, ждал их, знал, кого должны привезти, и уже, вероятно, имел какие-то распоряжения. Гвардейцы, спрыгнув с лошадей, передали поводья стражникам. Надзиратели, соскочив со своих, ссадили Хаюрдо и мимо стражей подвели к коменданту. Тот молчком приподнял мешок над головой гофмалера, посмотрел ему в лицо и вновь опустил. Надзиратели толкнули Хаюрдо вправо, где в стене была тяжелая дверь, за которой располагались темницы и возле которой вытягивались в стойку караульные. Провели Хаюрдо в эту дверь. Гвардеец с посланием императрицы вынул конверт и шагнул к коменданту. Тот взял письмо, тут же распечатал и углубился в чтение. Несколько раз при этом хмуро посмотрел на гвардейца, стоявшего перед ним. После аккуратно свернул письмо, передал в руки помощнику. Пригладил рукой парик:

— Что скажешь о здравии государыни-матушки, гвардеец?

— Государыня в полном здравии! — охотно и бодро ответил тот.

— Слава богу! Послужим государеву делу! — вздохнул комендант.

— Послужим! — подхватил гвардеец, уверенный, что комендант подразумевает Хаюрдо.

Затем комендант повел взглядом в сторону гарнизонной стражи, громко отдал команду:

— Схватить! Всех!

Гвардейцы не успели взяться за клинки, как их скрутили и повели следом за гофмалером. На их крики никто не реагировал. Бросили в ту же грязную темницу, где уже находился Хаюрдо. Гвардейцы метались от стены к стене, долбили кулаками двери, терялись в догадках, за что очутились тут. И только гофмалер был спокойно сосредоточен — он знал свою вину. Сидел на соломе, привалившись к стене, и молчал, наблюдая метания гвардейцев. И когда к нему обращался кто-нибудь из них, закрывал глаза, не отвечал. Точно так же он не отвечал Елизавете Петровне на ее вопросы. Не верил, что его ответы могли что-то изменить. Предчувствовал конец, его неотвратимость, хотя императрица не сказала, какое наказание определила ему. Очевидно, в тот момент она еще не решила, какую меру наказания определить. Впрочем, в прощение он не верил. Скорее всего, императрица просто выбирала вид наказания, потому что в его случае кара не могла не последовать. Спускать такую выходку, оставлять безнаказанной невозможно. Выбор мог зависеть от его ответов. Он понимал, что отказ отвечать усугублял его положение. Но понимал и то, что оно даже с ответами оставалось тяжелым. Показать императрицу ведьмой на своей картине — это все равно, что поднять на государыню руку, учинить бунт против монаршей воли. Такое прощению не подлежит. Вероятно, сейчас государыня была крайне недовольна собой, что когда-то подписала указ о запрете смертной казни и не оставила там лазейки для исключительных случаев, каким был случай с Хаюрдо. А гофмалер уже в тот момент, когда писал картину и когда вешал ее на стену в большом зале дворца, сам для себя решил, что надеяться на снисхождение не станет. Посему отвечать императрице на вопросы, верно вымаливать прощение было унизительно для него, просто недопустимо. Сейчас, сидя на грязном полу на пучке соломы, прокручивая все в голове, он не сомневался, что конец наступит скоро. Убежденности в этом ему прибавляло то, что вместе с ним в темницу бросили сопровождавших его гвардейцев. Они не постигали за что. А он не хотел говорить им. Хотя для него ответ был очевиден. За то, что они, сопровождая его, невольно стали соучастниками и свидетелями его конца, ибо никто не должен знать, куда он исчез и что с ним стало. Его имя должно быть стерто из памяти людей и навсегда забыто. Это было печально, но так распорядилась судьба. Разумеется, он мог бы не рисовать картину ведьмы и долго еще процветать при дворе. Но сделал это, потому что иначе не мог. Обида на императрицу была настолько сильной, что заслонила все другие чувства. Из его сердца безжалостно вырвали любовь. И вот теперь они сидят в одной темнице с гвардейцем, которому волей судьбы, и даже не судьбы, а императрицы Елизаветы Петровны, досталась его мучительная любовь. И этот гвардеец ныне разделит с ним одну долю. Возможно, гвардеец еще на что-то надеется. Потому переубеждать его не стоит. Надежда хоть на какое-то время поддержит его. Хаюрдо глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Долго ли ждать осталось? И как быстро все произойдет? Он собрал себя в кулак.

Через несколько часов с них сорвали одежды, вывели во двор, где уже было подготовлено пять дощатых настилов, возле которых стояли надзиратели с кнутами в руках. Гвардейцев и Хаюрдо разложили на досках, и началось бичевание кнутом. Секли безжалостно, с оттяжкой. Продолжительно, не считали ударов. Когда бичевание завершилось, все лежали без чувств. Их перетащили в темницу. Один гвардеец был уже мертв, второй умер по истечении часа, двое умерли ночью. И только Хаюрдо дотянул до следующего дня. Открыл глаза, посмотрел просветленным взглядом в потолок и сделал последний выдох.

Тем же днем написанные гофмалером портреты начали оживать. Монахиня оказалась права. Образ гофмалера сошел с холста, исчезнувшего из каморки кучера, и продолжил жизнь Хаюрдо. Но, понимая, что, если он объявится живым, его немедленно схватят, он длительное время тщательно скрывался, чтобы Елизавета Петровна, Пётр Фёдорович, Екатерина не усомнились в смерти гофмалера. А дальше все складывалось, как предсказала монахиня. Долгая жизнь все больше утомляла, давила на него тяжелым грузом. Портреты писал все реже, потому что образы оживали, а холсты в рамах переносились в то место, которое он сам определил для них. Со временем их скопилось немало. И это стало еще одной причиной, из-за которой он все чаще переходил к рисованию в других жанрах и стилях. Но портреты подписывал своим именем, а полотна в других жанрах и стилях — другими именами, которые одномоментно приходили на ум, иногда просто отцифровывал. Все потому, что несколько раз столкнулся с абсолютным недоверием любителей живописи подписям его именем. Все были убеждены, что подписи подделаны, никто даже не пытался поверить в их подлинность. Его осмеивали, обзывали, работы оплевывали. Он начинал прятаться за другие имена, как в скорлупу. Часто вспоминал детство, и оно, несмотря на всю тяжесть крепостничества, представлялось ему самым счастливым. А однажды на ум пришло написать свой портрет того времени, когда был еще крепостным гофмалером, когда его картинами восторгался его барин и дал ему имя Хаюрдо. Написал и отправил свой молодой образ жить среди людей параллельно самому себе. Сделал это для того, чтобы не чувствовать себя одиноким, но более для того, чтобы поиздеваться над теми, кто смеялся над ним. Не хотят в нем узнавать маститого мастера — пусть мозги им промывает молодой гофмалер. Тем временем его все больше напрягала бессмысленность существования. Менялась жизнь, круговорот событий тащил куда-то. Но Хаюрдо не понимал, зачем он здесь и как выбраться из этого коловращения. Иногда приходило в голову, что где-то могут быть потомки отрока, о котором в свое время говорила монахиня, но годы все дальше уносились от тех событий, жизнь все сильнее становилась непредсказуемой. Никогда он не думал о себе как об ожившем портрете Хаюрдо, нет, он и был Хаюрдо. Именно тот, которого бичевали кнутом во дворе крепости и засекли насмерть. Он до сих пор на себе ощущал кровавые полосы от фола и крекера кнута. Чувствовал, как умирал. И чувствовал, как вновь ожил. Помнил, как потом рано утром тайком пробрался к родовому гнезду гвардейского офицера, намереваясь увидеть вдову гвардейца, бывшую фрейлину императрицы и свою любовь. Но не увидел. Уже намного позже сообразил, что и не мог увидеть, ибо убежден был, что образ гвардейца сошел с холста, подаренного офицеру, и, без сомнения, опасаясь, чтобы его вновь не схватили, куда-то тайно с выправленными паспортами скрылся с женой. Ибо никто не должен знать, что гвардеец остался жить в образе своего портрета.

Хаюрдо стал искать их. Ему повезло. Покинув столичный град, он после долгих мытарств очутился в небольшом городке по дороге в Москву и там как-то на окраине случайно увидел жену гвардейца. Стал отслеживать. Узнал, где они живут, что у них уже есть дети. Но увидеть детей ему не удалось. Затем покинул городок и несколько лет, выправляя паспорта, мотался, куда вели ноги. Когда вновь появился в этом городке, выяснил, что с женой гвардейца случилось именно так, как говорила монахиня. От нее оторвали старшего отрока и отправили в неизвестном направлении. Ей оставалось искать утешения в остальных своих детях. Но муж был груб, жесток и безжалостен к ней. И она стала чахнуть. А скоро потихоньку убралась. Похоронили ее без почестей в какой-то глуши на дальнем заброшенном кладбище, на могиле поставили неприметный крест. Муж после похорон никогда здесь не появлялся и детям запретил бывать. И только живой образ с портрета Хаюрдо, покидая холст, первое время по ночам приходил на могилу, наводил порядок и засиживался в тяжелых раздумьях. Но время шло, повсюду многое переиначивалось, образ Хаюрдо с портрета также часто менял свое местоположение, перестал появляться на могиле. Та очень скоро пришла в запустение, потом сравнялась с землей, а после и кладбище исчезло. И в каком месте была похоронена бывшая фрейлина, уже никто не знал, да и Хаюрдо вряд ли теперь нашел бы его. Все было печально, как и предсказывала монахиня. Много мотаясь по свету, он в итоге устал от своего долгожительства, измучился. А в ушах все чаще звучало пророчество монахини. Ее тихий голос иногда раздавался так громко и отчетливо, что, сдавалось, мозг не выдержит подобного напора, лопнет, разлетится на части. Особенно слышались слова о том, что терзания прекратятся, когда передаст свои работы той, которая оживит его память. Все прошедшие годы он не мог взять в толк, о каком оживлении памяти шла речь. Не понимал, пока в Выставочном зале не увидел Лилию, не написал ее портрет. Тогда кисть буквально сама своими мазками надела на портрет Лилии платье фрейлины. А его в тот момент осенило — он понял, о чем вещала монахиня. Все встало на свои места.

Ну а Омирт ныне твердо знал, что именно он явился главной причиной смерти жены. Убил своим озлоблением, яростью и ненавистью. Но в то время даже самому себе не хотел признаться в этом. Мстил ей за то, что из-за ее обмана взрастил чужое чадо, невзлюбил отрока не только за то, что тот был отпрыском Хаюрдо, но еще за то, что сам пострадал из-за гофмалера. Вся его жизнь полетела кувырком. Озлобленный, оторвал от матери ее старшего сына, отправил далеко от дома, запретил вспоминать о нем. Издевался каждую минуту, когда был рядом с нею. Теперь же, вспоминая то время, сожалел о содеянном. Ошибки, ошибки… Монахиня не обманула. Увидев Лилию и ее портрет, написанный Хаюрдо, понял, что встретил отражение той, которую однажды изгнал из своей жизни. Да, она способна оживить память художнику так же, как оживила ему. Следовательно, Хаюрдо захочет передать ей все свои картины, чтобы самому вернуться на холст. Тогда и его оживший портрет вернется на полотно, чтобы уже никогда больше не сойти с него. Но именно это Омирт не мог принять. Он хотел оставаться живым как можно дольше. Посему надо было немедля воспрепятствовать Хаюрдо. Для того была единственная возможность. Коль без платьев нет картин — значит, надо снять их с живых портретов. И опять монахиня оказалась права: он решил изъять платья. Одно — с портрета Лилии, второе — с портрета Эльвиры. Только в таком случае Хаюрдо не сможет передать Лилии все свои картины, а стало быть, жизнь портретов, в том числе его, будет продолжаться. За долгие годы существования так случилось, ему ни разу не удалось встретиться с Хаюрдо, хотя связь между ними, как предсказывала матушка Ефимия, чувствовалась всегда. Его внешность не претерпела изменений — она оставалась точно такой, какой была на портрете. И он знал, что внешность Хаюрдо также именно такая, какую он помнил с тех времен. Казалось бы, за столько лет можно сто раз забыть лицо любого человека, но с его памятью этого не происходило, когда он вспоминал художника. Он забыл множество лиц, которые мелькали перед ним за многие годы, но только не лицо Хаюрдо. А теперь стало ясно, что никогда не забывал лица своей жены, которую выбрала ему императрица. Наверное, в то время, когда он исходил злобой по отношению к жене, ее сыну и Хаюрдо, он должен был бы ненавидеть и Елизавету Петровну. Однако этого, как ни странно, не происходило, в мыслях о государыне злости не было. Увидев первый раз Лилию и ее портрет, он был ошарашен. Разумеется, не подал вида, но после этого потерял покой.

Сейчас сидел в небольшой комнате и ждал своих людей, чтобы услышать, как исполняется его задание. На душе плавало неспокойствие. Смотрел на время. Любил пунктуальность. Минута в минуту в дверь раздался стук. Прижался к спинке кресла, подал голос, разрешая войти. Дверь медленно стала отворяться, и в щели возникло лицо с седой бородкой клинышком. Щель раскрыла шире свой зев, и фигура Фиода живо оставила порог за спиной. Учтиво поклонившись, тот суетно оглянулся на своих спутников, ступил ближе к столу:

— Я прибыл, уважаемый дей, — напружинился.

Вторым в проеме показался Григор. Двигался размеренно, без суматохи, морща маленький аккуратный нос и вытягивая вперед губы. Сделал такой же поклон и остановился возле Фиода:

— Уважаемый дей, я здесь.

За Григором, смущенно опустив лицо, точно чувствуя за собой какую-то вину, через порог переступила невысокая Лоя с объемной сумкой в руках. Поравнявшись с мужчинами, подняла лицо. По щекам пробежала мимолетная тень. Слегка поклонившись, сделала длинный выдох:

— Я пришла, уважаемый дей.

Омирт любил, чтобы каждый, кто служил ему, всегда отвечал сам за себя. Не терпел, если кто-нибудь из его людей обобщал и говорил «мы». Сразу прерывал и устраивал отповедь. Делал это без крика, неспешно, бархатным, но холодным голосом, который точно въедался в уши тому, кто слушал. От такого тона у провинившегося обмирало сердце в груди, потому что выражение лица дея постоянно менялось и было невозможно уловить, какого отклика в эти моменты дей ждет от визави. В данную минуту Омирт смотрел на всех одновременно, одетых не модно, но прилично:

— У кого есть результаты по моему поручению?

— Уважаемый дей, — вперед качнулся Фиод. — У каждого есть результаты, но не все они утешительные. Я все узнал о Лилии и ее товарке. Могу рассказать, если прикажете. Однако ничего не удалось узнать о Михаиле. Он появляется и исчезает неожиданно. До сей поры неясно, откуда и зачем он возник возле Лилии. Никто, с кем удалось иметь контакты, подробно поведать о нем не может, потому что не знает. У всех общие фразы. И это очень странно — наводит на мысль, что нечисто.

Оторвавшись от спинки кресла, Омирт пригнулся к столешнице, глянул продолжительно, исподлобья:

— О какой чистоте вы говорите, уважаемый Фиод? — возмущенно вскинул над головой руки, и его пушистая вычурная внешность с соответствующей прической точно вздыбилась, а прическа стала походить на торчащие в разные стороны вихры. — Где вы, уважаемый Фиод, видели в нашем мире божий уклад? Здесь все уродливо и нечисто. Так было всегда. Так есть сегодня. Так будет дальше. За многие годы вы должны были это уразуметь.

Чуть поклонившись, Фиод на короткое время замер, придавил в себе суетную живость, свел брови к переносице, словно обдумывал слова дея, после чего согласно кивнул головой:

— Вы многократно правы, уважаемый дей! Я видел это во все времена. Всегда задавался вопросом: зачем Господь опекает этот мир? Однако сейчас мне все больше кажется, что мир на земле создан нечистым.

Выставив вперед ладонь, Омирт недовольно остановил визави и опять прижался лопатками к спинке кресла:

— Не мельтешите, уважаемый Фиод, вы здесь не для того, чтобы обсуждать, кем и как создан мир. Я жду от вас дел, а не слов. Продолжайте по существу.

Поджав губы, Фиод суетливо переступил ногами:

— Итак, уважаемый дей, Михаил пока остается загадкой. Но я уверен, что скоро разгадаю ее, потому что круг поиска сужается. Усиленно ищу работницу зала с выставки. Надеюсь, она приведет к Хаюрдо и Михаилу. Хотя по Хаюрдо уже есть кое-какие результаты у меня и уважаемого Григора. Мы вместе видели художника. Но об этом расскажет вам уважаемый Григор, — неожиданно спихнул на Григора Фиод и снова поклонился, показывая этим, что сообщил все, о чем хотел. О Хаюрдо сознательно не стал ничего говорить, ибо уже сказанное им представляло его в крайне нежелательном виде. Если бы еще изрек историю встречи с художником, тогда и вовсе имел бы плачевный облик. Понимал, что своими словами огорошил Григора, но своя рубашка, как говорится, ближе к телу.

Омирт недовольно покачал головой:

— Из вашего многословия, уважаемый Фиод, понятно, что результатов у вас нет. Мое поручение вы не выполнили. Это очень печально. У меня отсутствует запас времени для долгого ожидания, практически он уже исчерпан! Ждать дальше, когда вы, наконец, разродитесь нужными результатами, значит погубить самого себя. Меня это не может устраивать ни в коей мере. Время на пределе. Ваша нерасторопность вопиюща. К тому моменту, когда вы с такой неповоротливостью что-то сумеете добыть, все окажется слишком поздно. Я делаю вам предупреждение, уважаемый Фиод, вы подвесили себя на волоске.

— Я приложу все силы, уважаемый дей, — попытался защититься Фиод, ощущая между лопатками ползущий озноб. — Дайте еще два-три дня.

— Плохо, что вы до сих пор не приложили всех сил, уважаемый Фиод! — тон у Омирта был пугающим. — Рискуете лишиться головы.

Подскочив на месте, Фиод задрожал губами:

— Объясните хотя бы, уважаемый дей, какую ценность имеют главные персонажи? — Его руки дрогнули и прижались к бедрам. — Чтобы понять, с какого бока следует подступаться к каждому из них.

— Вам не нужно этого знать! — осадил Омирт. — Даю два дня. Последние! — произнес с расстановкой.

Спокойный, размеренный Григор от этого диалога и особенно от свалившейся на него обязанности доложить дею о провальном знакомстве с молодым Хаюрдо начал волноваться. Хотя внешне никак не изменился, только крупные уши слегка покраснели. Представив, какую отповедь сейчас получит, Григор смотрел в пол и с волнением дожидался, когда вопросы обратятся к нему. И вопросы не заставили долго ждать. Омирт перевел взор на Григора:

— О каких результатах по Хаюрдо, уважаемый Григор, упоминал сейчас Фиод?

Все предыдущие минуты Григор лихорадочно пытался придумать, как в более выгодном для себя свете представить дею встречу с художником в Выставочном зале, и ничего придумать не сумел. Его убивал итог этой встречи, и он не сомневался, что дея такой результат также разочарует. Мало того — наверняка вызовет негодование. Не хотел бы Григор получить предупреждение, как Фиод. Потому что за подобным предупреждением могло последовать разрушительное для него действие дея. Ни Григор, ни Фиод не знали, что это может быть, но каждый догадывался, что их долгая жизнь не бесконечна и способна прерваться, как жизнь обыкновенного смертного. Сознавая, что Фиод подставил его, и ничего не придумав, Григор был выбит из колеи. Страшно признаться дею, что прошляпили художника, но выбора сейчас у Григора никакого не оставалось. Что есть, то есть. Придется выложить о неудаче все до последнего. Оторвал взор от пола, приложил руку к груди, сделал короткий поклон:

— Уважаемый дей, хотел бы я сообщить вам радостные новости, но, к сожалению, их нет. Хотя сами по себе новости имеются, — слегка прищурился. — Мы видели Хаюрдо, разговаривали с ним. Но на этом все завершилось. Совершенно неожиданно, — чуть помялся, собираясь с мыслями, которые вдруг понеслись вразброд, закипели, как вода в чане. Часто заморгал и начал рассказывать по порядку о недавней встрече с молодым Хаюрдо в Выставочном зале. Григор довольно подробно обрисовал внешность художника, на чем надеялся заработать хоть какие-то дивиденды, думая, что для дея такая информация станет дополнительным познанием. А следовательно, моментом, который несколько размоет их с Фиодом неудачу. Однако в глазах Омирта не заметил отблеска удовлетворения. Ибо тот всегда помнил другую внешность — не юношескую, какую обрисовал Григор, а зрелого мастера. Впрочем, отдельные черты, несомненно, имели общность, и это приводило Омирта к неутешительным вопросам. Жив ли тот Хаюрдо, которого он ищет? Потому сейчас дей хмурился:

— Почему вы, уважаемый Григор, решили, что это был Хаюрдо?

— Он представился этим именем, уважаемый дей, — оторопел тот от вопроса.

— Если я представлюсь вам кочаном капусты, вы тоже поверите? — ошарашил Омирт.

— Это несопоставимо, уважаемый дей, — нашелся Григор.

— Сопоставить можно все, уважаемый Григор. Даже обезьяну с цветочным горшком! — в мягком голосе пронеслось раздражение.

Григор уловил для себя пугающие нотки. Поежился, но вдруг вспомнил и пустил в ход еще один аргумент, который в данный момент показался ему железным:

— Он подарил нам свои картины! — выпалил с напором и не присущей ему торопливостью. В эти мгновения он совершенно забыл, что те исчезли из рук Фиода, что осталась одна упаковка. — На холстах подпись Хаюрдо!

Лицо Омирта не изменилось:

— Художнику несложно подделать любую подпись, — протянул короткую паузу. Заметил. — Между тем я бы хотел посмотреть на эти холсты. Покажите.

— Но, — заикнулся Григор и вздрогнул, словно ступил ногой на горячие угли, тяжело глотнул слюну. — Но… их нет! Пропали, уважаемый дей! Сгинули прямо из рук уважаемого Фиода! — показал на того, надеясь, что сумел перевести все последующие вопросы дея на своего напарника.

— Куда? — подозревая подвох, повысил голос Омирт. Не отрывал взгляда от Григора, задавая новый вопрос. — Почему же вы не вцепились двумя руками в Хаюрдо в Выставочном зале, уважаемый Григор? Почему выпустили, ничего не предприняли, чтобы свести со мной?

Под мышками у Григора поплыл пот. Ему очень хотелось напомнить, что был он не один, что Фиод также имеет отношение к этой ужасной промашке, но сейчас отвечать приходилось только за себя. Он потел, пытаясь угадать, как бы на этот вопрос ответил Фиод. Тот всегда был более изворотлив. Хотя на этот раз, похоже, и ему вывернуться не удалось. Крупные уши Григора стали лилового цвета. Дернув кончиком носа, не нашел ничего лучше, как ухватиться за соломинку:

— Это было в другом времени, уважаемый дей. Мне не по силам менять время. Я не могу вернуть его вспять или отправить вперед.

Хмуро вглядываясь в визави, Омирт уничтожающе мягко констатировал:

— Уважаемый Григор, не надо было менять время, следовало в том времени просто найти меня! Но вы, однако, все сделали, чтобы убедить меня в том, что ничего не можете! Даже не способны прожевать и проглотить готовое кушанье, которое вам кладут прямо в рот.

Разумеется, до Григора дошел смысл аллегории дея, но он счел для себя более правильным промолчать в ответ. Тем более что Омирт еще не закончил фразу. Насупившись, дей заключил:

— Я не уверен, что ваша голова после такого головотяпства долго усидит на плечах!

У Григора задергались желваки и зашевелились ставшие от страха лиловыми уши. Рот широко раскрылся, точно собирался издать возражение, но лишь выдохнул сгусток воздуха. А Омирт перевел взор на Лою. Та, поставив объемную сумку у ног, пыталась бодриться, потому что у нее результаты были несколько лучше. Однако успешное начало не всегда переходит в хороший конец. Конца, к сожалению, она не видела. Поймала себя на мысли, что особенно похвастать нечем. Ведь буквально перед тем, как им втроем отправиться к дею, позвонила Леопольду, чтобы получить информацию о событиях вокруг второго платья. И оказалась обескураженной. Леопольд сообщил, что задержан полицией, прямо сейчас его везут в полицейский участок, что не сможет выполнить ее просьбу. Предложил связаться по этому вопросу с каким-то Восилом, охранником девушки по имени Дая, которая работала на выставке Хаюрдо. Лоя не знала, как относиться к такому повороту событий. То ли Леопольд наткнулся на сложности при исполнении заказа и решил умыть руки, а потому все наврал, то ли его действительно взяла за шиворот полиция за какой-нибудь проступок. Предстояло выяснить, кто такой Восил, прежде чем звонить ему. А Дая может быть именно той работницей зала, которую ищут Фиод и Григор. Одним словом, звонок Леопольда спутал карты. Чтобы все распутать, нужно время. Но времени, как сейчас окончательно выяснилось, у дея нет. Дал Фиоду последние два дня. Стало быть, и им с Григором рассчитывать на большее не приходится. Лоя задержала дыхание. Кровь в висках застучала. Не дожидаясь, когда дей начнет задавать вопросы, поклонилась, подняла глаза и начала говорить. Подробно рассказала об удачном приобретении первого платья и о неожиданно возникших трудностях со вторым. И с ходу стала излагать, что собирается делать дальше. Все было экспромтом, поэтому с заминками и не всегда уверенным тоном, на что Омирт обратил внимание. Подумал: «Умная, умная. На ходу подметки рвет. Умнее этих двух болванов. Но не умнее меня». Когда умолкла, въедливым протяжным тоном задал вопрос в лоб:

— Вы сейчас это придумали, уважаемая Лоя? Почему думаете, что все можно исполнить за два дня? Не нервируйте меня своими фантазиями! Вернитесь к тому, что есть в реальности, уважаемая Лоя. По крайней мере это можно осязать. И не надо сотрясать воздух бесплодными обещаниями.

Она сжала зубы. Конечно, дей попал в точку: по сути, она занималась словоблудием, ибо понимала, что получить результат за два дня невозможно. Но и получить от дея уничтожающий разнос было страшно. Кинула взгляд на большую сумку возле своей ноги. Как-никак, содержимое сумки было немалым ее плюсом, чем не могли похвастать ни Фиод, ни Григор. Наклонилась. Расстегнула молнию. И медленно потянула из сумки платье, при этом исподлобья косилась на дея. Видела, как его лицо начинало меняться, как он стал подниматься из кресла. Лоя не торопилась, растягивала удовольствие, ожидая, чтобы во взоре дея вовсе не осталось хмурого выражения. И когда это произошло, выдернула платье полностью, взяла за плечи, выпрямилась, поднимая его над головой:

— Вот наряд с портрета Эльвиры, уважаемый дей! Платье — ваше, почтеннейший!

Ощутив странное жжение во всем теле, Омирт нетерпеливо выскочил из-за стола, ступил навстречу Лое, протянул к наряду руки. Но в тот миг, когда его пальцы коснулись ткани, платье начало таять в воздухе прямо на глазах. Через минуту его не стало. Омирт и Лоя ошарашенно стояли друг перед другом с вытянутыми вперед руками. Первым пришел в себя и опустил руки Омирт:

— И что дальше, уважаемая Лоя? — выдохнул возмущенно, почти не шевеля губами, словно обвинял ее в исчезновении платья.

— Не знаю, уважаемый дей, — испугалась она. Других слов в свое оправдание у нее не находилось, потому что не в чем было оправдываться. Лое самой сейчас нужен был ответ, почему и как могло случиться, что платье внезапно пропало при прикосновении к нему дея. Пугающие мысли пронеслись в голове. А зрачки в глазах расширились от страха и вцепились в лицо дея, ловя на нем движение каждой мышцы.

— Зачем вы приготовили мне такой сюрприз, уважаемая Лоя? — мягкий обвораживающий голос был жуток.

— Что, уважаемый дей? — Она ощутила, как сердце ушло в пятки, а мозг начал плавиться. — Я не виновна ни в чем, почтеннейший дей.

Резко отвернувшись, он качнулся к столу, стукнул кулаком по столешнице:

— Вы виновны все! — уставил глаза в крышку стола. — Вы стали бесполезны мне. Стали обузой. Я всегда избавлялся от ненужных людей! Пришла пора избавиться от вас! — Омирт развернулся к ним лицом. Оно горело. Таким его не видели раньше. Сделал несколько вдохов и холодно выдал. — Но я даю вам последний шанс. Забудьте все прежние поручения. Сейчас я жду от вас лишь одного: чтобы вы перевернули город вверх тормашками и нашли Хаюрдо. Любого. Хоть юного, хоть не очень. Я чувствую его. Он где-то близко, он в этом городе. Немедленно приведите его ко мне! Я хочу заключить с ним сделку! У вас мало времени, поэтому не теряйте его ни на что другое!

Трое попятились, раскланиваясь. Послышался общий выдох облегчения. Все-таки последний шанс — это еще не вердикт. И хоть никто из них понятия не имел, где начинать искать Хаюрдо, они уже были готовы сломя голову нестись в любом направлении. У самолюбивого Григора вдруг пропала степенная размеренность, у потускневшего Фиода, наоборот, прибавилось суеты. Оба четко сообразили, что Михаил и работница зала теперь побоку, все силы — на поиски художника. А Лоя, опустив расстроенное лицо, озабоченно схватила за ручки пустую сумку и потянула за собой. В эту секунду она точно знала, что никакому Восилу звонить не станет, потому что история с платьями закончилась. Омирт раздраженно смотрел им вслед. В сознании четко отпечаталось, что попытка завладеть платьями с портретов была бессмысленной. Платье не далось ему в руки. Монахиня предупреждала, что не знает, чем закончится эта история, а следовательно, концовку всему он должен допетрить сам. Или придумать и осуществить. Жаль потерянного времени, которое сжалось, как пружина. Сразу же после моментального исчезновения платья в голове родилась мысль заключить с Хаюрдо сделку. Приставить к горлу нож и поставить условие, чтобы тот отказался от передачи картин Лилии, ибо иначе ему будет перерезана глотка. Отчаянный шаг. Но Омирт в эту минуту был уверен, что действенный. Потому что при отказе от такой сделки Хаюрдо получит вечный покой, к которому стремится, но при этом никогда не сможет передать Лилии свое наследство. Тогда с портретами все продолжится по-прежнему, только уже без Хаюрдо. «Не дурак же художник, чтобы не понимать, что вечный покой в таком случае — это его вечное поражение!» — думалось Омирту. На поражение вряд ли тот согласится. Не такой характер. Лучше все оставить как есть. Эти мысли мигом обратились в новое поручение для троих, которое становилось последним шансом не только для них, но и для него. Если они доставят Хаюрдо к нему, тогда продолжение жизни будет обеспечено для всех, а если не доставят, тогда… Но об этом Омирт не хотел сейчас думать. Эти трое обязаны из кожи вылезти, чтобы отплатить ему за то, что он почти сто пятьдесят лет назад вытащил их буквально из петли, точнее сказать, из-под пуль. Его никогда не интересовало, какого черта их занесло на театр военных действий на Балканах. Да и сам он никогда не вспоминал, как разгонял в себе адреналин, болтаясь по театрам военных действий. Скорее всего, потому что гвардейское начало было живучим и его постоянно тянуло туда, где кипели битвы, где полными порциями можно хватать адреналин. Посему иногда нырял в чей-нибудь офицерский мундир и принимал участие в схватках, бился отчаянно без оглядки назад. В один из подобных моментов участвовал в вылазке к турецкой крепости. Так случилось, что в то же время из крепости на расстрел вывели пару десятков пленных. Все, кто участвовал в вылазке, затаились неподалеку. Обстоятельства были непредвиденными, следовало на ходу поменять свои намерения. Среди выведенных на расстрел были Фиод, Григор и Лоя. Омирт мгновенно выделил их. По каким-то ему одному известным ощущениям понял, что они — с холстов, написанных Хаюрдо. Видимо, все портреты Хаюрдо обладают способностью узнавать среди толпы тех, кто вышел из-под кисти великого художника. На долгое раздумье времени не было. Омирт первым вырвался из укрытия. Сеча произошла быстро. Пленных освободили и под огнем противника увели в свой лагерь. Фиод, Григор и Лоя в тот момент ухватились взглядами за Омирта. Прибились к нему. Оказалось, что в плену очутились по чистой глупости: из-за любопытства их приняли за лазутчиков, а они никогда ими не были. Позднее Омирт узнал, что эта троица была с одного холста, написанного Хаюрдо лет на двадцать позже него. И что те трое, с кого писался групповой портрет, вскоре после написания картины сгорели при пожаре в своем имении, но картина между тем чудом уцелела. Кто-то из крепостных сумел вынести ее. Сейчас Омирт был убежден, что Григор, Фиод и Лоя из кожи вылезут, чтобы исполнить поручение, но не уверен был, что у них хватит способностей. И это угнетало. Однако другого решения не находилось. Омирт не двигался, пока троица не скрылась за дверью. Потом вернулся в рабочее кресло, задумчиво прижался к спинке, положил затылок на подголовник и прикрыл глаза. Его несколько встревожило то, что ожил еще один образ Хаюрдо. По описаниям Григора тот был молод. Но как и откуда он возник, Омирт не знал, и это осложняло ему задачу. Не из любого положения можно найти выход, но в данном случае Омирт напряг мозг и зацепился за вдруг выстрелившую мысль, как обратить обстоятельства в свою пользу, если придется иметь дело с молодым Хаюрдо. Здесь, как говорится, бабка надвое сказала. Но надежда в сознании зародилась. Действовать придется иначе, чем со старшим Хаюрдо, — наверняка более радикально.

18

В тот же день Эльвира, вернувшись с работы, обнаружила на прежнем месте в прихожей полотно со своим портретом в платье, которое Леопольд сбыл с рук мадам. Девушка немало удивилась — не могла поверить, что видит портрет в его изначальном виде. Не произнося ни слова, растерянно остановилась перед холстом и долго рассматривала:

— Откуда платье? Неужели мадам вернула? А может, Леопольд возвратил ей деньги? Неужто полиция заставила его вернуть? Нет, это невозможно! Чтобы Леопольд отказался от денег, такому не бывать! Никакая полиция не заставит. Он окончательная сволочь, но при этом такой превосходный любовник, просто смак! Так что же произошло, Эльви, ты можешь объяснить?

Ответом была тишина. Эльвира достала из сумочки телефон и набрала номер Лилии. Однако подруга не ответила. Эльвира несколько раз повторила набор, но бесполезно. Тогда схватила сумочку, повесила на плечо, сунула туда телефон и выскочила из квартиры. Помчалась к Лилии. Припарковав машину у подъезда, посмотрела на окна ее квартиры и нырнула в подъезд. Не стала ждать лифт. Запыхавшись, остановилась перед дверью, лихорадочно позвонила. Подруга, открыв, встретила вопросом:

— Ты чего такая заполошная?

— А ты почему на телефонные звонки не отвечаешь? — вопросом на вопрос выплеснула Эльвира.

— Потому что ты не звонила, — удивилась Лилия.

— Я тебе десять раз звонила! — вспылила Эльвира.

— Не может быть! — Лилия шагнула в гостиную, взяла со стола телефон и досадливо поморщилась. — Отключен. Зарядка закончилась.

— У меня новость! — Эльвира поспешно закрыла за собой входную дверь и двинулась в гостиную к Лилии. — Картина с моим портретом снова на стене в прихожей. В своем платье, как и должно быть. Я не знаю, как это объяснить. Я пришла, а картина уже на стене. И Эльви молчит. Я спрашивала — не отвечает.

На мгновение глаза Лилии замерли на лице подруги, как замирают глаза кобры на кролике. Недоумевала. Эльвира закивала, вернее сказать, часто задергала головой, подтверждая свои слова. Достав из ящика тумбочки зарядное устройство, Лилия молчком воткнула его в розетку, поставила на зарядку телефон, потом, видимо, обдумав услышанное и жестом пригласив Эльвиру сесть на диван, сама села сбоку стола, положив тонкую руку на столешницу. Эльвира опустилась на сиденье рядом с подлокотником дивана:

— Ничего не понимаю.

— Надеюсь, бывший твой козел не имеет к этому никакого отношения, — предположила Лилия.

Надавив на подлокотник локтем, Эльвира хмыкнула, точно напоминание о Леопольде покоробило ее, заерзала на сиденье, подхватила озабоченно:

— Правильно, что ты сдала его полиции. Так ему и надо! Я на него злая теперь. Придушила бы гада.

— Забудь! — отмахнулась Лилия. — Подбери другую кандидатуру.

Эльвира поджала губы:

— Надоело уже подбирать, — вспыхнула с неожиданной яростью. — Все какие-то уроды попадаются!

— Прозрела, что ли? — Уголки губ Лилии тронула короткая усмешка.

— Ага! — кивнула подруга, а взор забегал по комнате неопределенно. В нем явно не было полной уверенности, хотя не было и зримого колебания.

— Окончательно прозрела? — Лилия заметила эту расплывчатость. — Или пока нового паразита не встретила?

Вновь заерзав, Эльвира задержала дыхание, настраивая себя на определенный ответ:

— Окончательно!

Между тем в уголках губ Лилии снова мелькнула усмешка:

— Что-то с трудом верится, подруга.

И тогда Эльвира разозлилась:

— Сказала: окончательно, и не надо на меня ярлыки навешивать!

— Кто их на тебя навешивает? Просто после каждого идиота ты всегда клялась, что нового найдешь нормального, однако все повторялось, как под копирку.

— Тебе хорошо насмехаться, — надула губы. — Твои пороги вон Михаил обивает. А от меня такие, как Михаил, шарахаются. Что я могу с этим поделать?

— С чего ты взяла, что я насмехаюсь? Обыкновенно ты всякий раз подпадала под влияние мужчин. А я им никогда спуску не давала.

Не согласиться с утверждением подруги Эльвира не могла. В чем, в чем, а в этом та была совершенно права. Оставалось только развести руками:

— Я не умела, как ты. Наверно, я была слишком доверчивая. — Посмотрела уныло, но тут же с яростью выплеснула: — А теперь все! Вот увидишь! Они у меня попляшут! Ни одного паразита на пушечный выстрел не подпущу близко! — Смотрела исподлобья, глубоко дышала.

Лилия промолчала.

Спать Лилия легла поздно. Заснула сразу, точно провалилась в пустоту. Спала крепко, посему не тотчас услышала звонок в прихожей. Почудилось, что снится сон. На какой-то миг открыла глаза. Никакого звона. Мелькнула мысль, что все приснилось. Перевернулась на другой бок и вновь мгновенно погрузилась в небытие. Однако новый настойчивый звонок прервал сон. Лилия открыла глаза, резко вскочила, села на кровати, медленно соображая, что звонят в дверь. Кого там среди ночи черти принесли? А звонок не утихал. На миг она вспомнила, что раньше бывали такие же звонки, но никого за дверью не оказывалось. Сунула ноги в тапки, накинула халат и пошаркала в темную прихожую. В голову пришло, что спросонья шаркает подошвами, как столетняя старуха. В уголках губ сначала сложилась мимолетная усмешка, а затем Лилия сморщилась и пошла обычным шагом. В дверной глазок никого не рассмотрела, тем не менее щелкнула замком, приоткрыла дверь. С площадки пошел непривычный непонятный запах, напоминающий аромат многоцветья. Звонок прекратился. Девушка выглянула за дверь. Площадка пуста. Яркий свет от лампочки ударил в глаза. На миг показалось, что свет слишком яркий и не совсем от лампочки. Но не вызвал раздражения, хотя вспомнились прежние пустые звонки, невесть кем вызванные. Получается, сейчас то же самое. Кто-то разбудил ее среди ночи и скрылся с глаз, стоило ей щелкнуть замком. Лилия прищурилась от света и стала закрывать дверь. Но не сразу сдвинула с места, словно кто-то удерживал ее. Натужившись, все-таки захлопнула. Но не успела сделать и пары шагов по прихожей к спальне, как вновь в уши ударил звон. На этот раз мгновенно разозлил девушку. Даже не звонок, а тот неизвестный, кто нажимал на кнопку. Лилия метнулась назад, крутанула ключом в замке, распахнула. Еще более сильный свет ударил в глаза. Зажмурилась. А когда открыла их, оторопела. Перед нею стояла невысокая худая монахиня. Черная ряса, наперсный крест, игуменский посох. В голове у Лилии пронеслось: неужели мерещится или опять оказалась во дворце, как недавно вместе с Лили? Кинула взор по сторонам. Нет. Все та же площадка, двери соседних квартир, ее порог, за которым стояла монахиня. Спросила первое, что пришло на ум:

— Вы звонили, матушка Ефимия?

— Кому ж еще звонить? — встречным вопросом подтвердила та.

— Как вы тут оказались? — пролепетала. — В такой час?

— Час как час. Как все другие часы, — ответствовала монахиня.

— Вы, наверно, хотите сообщить мне о своем видении? — выговорила Лилия, уверенная, что именно за этим появилась монахиня.

— Такого видения мне не было, и не за этим явилась я, — тихо прозвучал ее голос.

— Заходите. Что же вы стоите у двери? — Лилия отступила от порога.

Не реагируя на приглашение, монахиня стукнула посохом, заранее привлекая внимание к словам, которые собралась произнести:

— Не дай опасности одолеть тебя. Она за спиной.

— Какой опасности?

— Твоя защита должна быть всегда рядом, — добавила монахиня.

— Что это значит?

— Я все сказала.

— Погодите, скажите еще, — заторопилась Лилия, боясь, что игуменья исчезнет. — А прежде тоже вы звонили? Зачем, если ничего не говорили?

— Тогда не пришло время говорить с тобой. Но ты должна была насторожиться и догадаться, что это предупреждение о приближении угрозы для тебя, — молвила монахиня.

Затем в глаза Лилии ударил новый яркий свет, ослепив на минуту, и монахиня пропала. Девушка долго не шевелилась, пытаясь понять, какая опасность у нее за спиной, но тщетно. Недавно опасность исходила от Леопольда, однако ее больше нет, ибо тот задержан полицией. И помогли ей в этом Дая и Восил. Получается, что они защитили ее и, видимо, теперь должны быть рядом. Однако в данный момент она не чувствовала тревоги. Посему предупреждение монахини поставило в тупик. Спать Лилия уже не могла.

Начавшийся день был довольно странным, потому что произошло еще одно событие. В полиции вдруг пропали все документы, ставшие основанием для задержания и содержания под стражей Леопольда. Их как будто никогда не было. Никаких следов. Мало того — никто из полицейских не вспомнил, за что Леопольд задержан. Смотрели друг на друга как на новые ворота, не в состоянии что-либо объяснить. Попытка выяснить у задержанного ни к чему не привела. У того отсекло память от событий, связанных с квартирой Лилии. Все, что происходило до того, помнил, а дальше — провал в памяти. Стал возмущаться и требовать выпустить. В этих обстоятельствах полиции ничего не оставалось, как отпустить, да еще и извиниться. Он с радостью схватил паспорт, сорвался с места, без оглядки сиганул на улицу. Решив поймать авто, пошарил в карманах. Денег не было. На минуту растерялся. Но, вспомнив, сколько купюр лежит у него в сумке, воспрянул духом и уверенно направился на стоянку такси. Подъехав к гостинице, ошарашил водителя тем, что попросил подождать, пока он сбегает в гостиницу за деньгами. Водитель, крепкого десятка парень, схватил Леопольда за шиворот и проехался кулаком по его ребрам:

— Думаешь, самый умный здесь, хорек вонючий?! Слинять собрался? Не получится! Гони бабло, а то скулы сворочу набок!

— Слово, брат! Все с лихвой получишь! — басовито прохрипел Леопольд, чувствуя боль в ребрах. — В номере бабки.

— Я тебе не брат, хорек!

— Пошли вместе, приятель! Не вру, ей-богу не вру!

Водитель притянул его к себе, дыхнул в лицо:

— Ну смотри, если туманишь мне мозги, живым не оставлю! — еще пару раз прошелся по его ребрам, отчего у Леопольда зарябило в глазах. Затем вытолкнул из авто, крепко взял под руку и повел к дверям гостиницы.

В фойе на ресепшене Леопольд попросил у администратора ключи от номера. Та, девушка в белой блузке и с черными глазами, посмотрела на него диковато, как на нечто, неожиданно свалившееся с неба ей на голову. А он продолжал протягивать руку за ключом, называя номер.

— А вы кто? — недоуменно вытолкнула из себя администратор, бросая взгляд то на его руку, то на его лицо.

— Не узнала, что ли? — пробасил Леопольд и полез в карман за паспортом. — Плохо, что не запоминаешь своих постояльцев.

— А вы разве наш постоялец? — растерянно моргала та. — Вы когда поселились?

Назвав число, он протянул ей документ. Раскрыв его, девушка некоторое время молчком сверяла с данными в компьютере. В итоге ошеломила, возвращая паспорт:

— Вы к нам не заезжали.

— Как не заезжал? — Он тупо уставился на нее. — В двадцатом номере все мои вещи!

— В двадцатом номере, — она снова глянула на монитор, — у нас проживает женщина.

— Ты что мне лепишь, дурра?! — взорвался он. — Я тебя с потрохами сожру!

— Вы что себе позволяете, гражданин? — возмутилась администратор.

— Где мои вещи? — яростно басил он, стуча кулаком по стойке.

— Откуда я знаю, где ваши вещи? — защищалась девушка. — Я вас первый раз вижу!

— Что ты врешь мне, коза драная? Ты меня не раз видела! — напирал Леопольд.

— Никогда я вас не видела! — кричала в ответ девушка.

— Стоило мне отлучиться ненадолго, как вы уже тут все мои следы смыли, негодяи! — надрывался он, краснея и раздуваясь. — Разнюхали, что у меня много денег, и захотели все их к рукам прибрать! Грабануть надумали, твари! Ободрать как липку! Я с вас шкуры спущу, сволочи! Немедленно отведи меня в двадцатый номер!

— С чего бы вдруг? — со своей стороны негодовала администратор.

Глаза водителя, стоявшего рядом, бегали по их лицам — он хотел понять, кто из них был прав. Хотя, по большому счету, ему наплевать на каждого, ему нужна плата за проезд от Леопольда, и он цепко следил за тем, чтобы парень никуда не ускользнул. С самого начала ему пришло в голову, что тот блефует, чтобы в удобный момент рвануть когти. Но он не лыком шит, чтобы развешивать уши. Крепко схватил за шею Леопольда:

— Ты, хорек, платить собираешься? — прижал к стойке.

— Да погоди ты! — взмолился Леопольд, багровея скулами. — Не видишь, они мои деньги хотят замыкать! У меня там целая сумка, купюрами набитая! Помоги лучше, я отплачу тебе!

— Если врешь, голову откручу, хорек! — припугнул водитель и перевел глаза на администратора. — Веди в номер, кукла, посмотрим!

— Еще чего! — отринула девушка. — Он, может, гостиницы перепутал, а я должна тревожить своих гостей!

— Хуже тебе будет, если меня потревожишь! — с угрозой пообещал водитель. — Веди, сказал! А то вас двоих сейчас утихомирю прямо тут на полу!

— Я же говорю: в этом номере женщина проживает! — упорствовала администратор. Но, видя, как жестко прижат к стойке Леопольд, и представив, как будет придавлена к полу она, девушка сдалась. — Ладно, черт с вами, идемте. — Подведя к двадцатому номеру, постучала в дверь.

Прошло не более минуты, как из-за двери раздался женский голос:

— Войдите, там открыто!

У Леопольда глаза полезли на лоб. А когда вошли в номер и он увидел высокую женщину с длинными распущенными волосами в цветном халате, а также женские вещи на кровати и стуле, глаза стали как шары:

— Ты что делаешь в моем номере? — обрушил на нее свой бас. — Кто ты такая?

— Что происходит? — Женщина не понимала вопросов и рассерженно глядела на администратора.

— Гражданин утверждает, что оставил в этом номере свои вещи, — пояснила девушка.

— Никаких чужих вещей здесь не было, — пробормотала женщина. — Пусть посмотрит. Если найдет свои вещи, пускай забирает.

— Я ему говорила, что его вещей тут нет, потому что он никогда не проживал в нашей гостинице ни в каком номере, — пояснила администратор. — Видимо, перепутал гостиницы. Но он настаивал, поэтому пришлось потревожить вас. Извините.

— Вот оно что, — усмехнулась женщина. — Мозги пропил, что ли?

Леопольд вырвался из рук водителя и кинулся шнырять по номеру, ища сумку с деньгами. Но ничего не нашел. Заголосил:

— Да это же целая банда! Бандитский рассадник! Как я сразу не догадался! Они грабят своих гостей!

— Послушайте, гражданин, это уже переходит все границы! Я вызову сейчас полицию! — решительно пообещала администратор. — У вас с головой не все в порядке. Вам надо обратиться к врачу.

— Обокрали! Ограбили! — отчаянно вопил Леопольд. — Деньги! Где мои деньги?

Водитель, наблюдая это, понял все по-своему, сгреб в охапку вырывающегося Леопольда, вытащил из номера в коридор:

— Задумал навесить мне лапшу на уши, хорек! — И ударил ребром ладони ему по шее.

У Леопольда клацнули зубы, он что-то попытался сказать, но новый удар согнул парня пополам. После чего водитель схватил его за шиворот и поволок в фойе. Там еще как следует проехался по ребрам:

— Ты мне за все заплатишь, лапшичник!

— Только не здесь, только не здесь! — тараторила квочкой администратор, шагавшая следом и старавшаяся выпроводить их на улицу. — Разбирайтесь там, — показывала на входную дверь. — Туда, туда, туда! Он не наш гость. Мы его не знаем. Мы за него не отвечаем. Это какой-то ненормальный хулитель. — Успокоилась лишь тогда, когда захлопнула за ними дверь. Выглянула в окно и, увидев, как от удара водителя Леопольд кувырком полетел с крыльца, вздохнула и вернулась за стойку, подумав, как хорошо, что в фойе не было посторонних лиц, что никто не был свидетелем этого неожиданного скандала, который определенно мог бы лечь темным пятном на репутацию гостиницы.

Спустившись с крыльца следом за кувыркающимся Леопольдом, водитель вновь схватил его за шиворот и потащил к машине. Втолкнул в салон. Сел за руль. Размазывая по лицу кровь, Леопольд приходил в себя:

— Они меня обчистили, они меня обобрали! Они украли все мои деньги! Стащили сумку с деньгами. Я должен вернуть свои деньги. Помоги мне.

Тронув машину с места, водитель мрачно отозвался:

— Сначала я тебе сейчас помогу вернуть мои деньги, которые ты решил заныкать от меня. Со мной такой номер не пройдет.

— Полная сумка денег, полная сумка денег! — хватался за голову Леопольд. — Они оставили меня голым! Я голый! Я совершенно голый!

— Пока еще не голый, — покосился водитель. — Но с моей помощью точно станешь голым.

— Ты мне не веришь? — Леопольд испуганно прятал в ладони небольшое мальчишеское лицо. — Конечно, ты мне не веришь!

Водитель хмуро ухмыльнулся:

— Я не поп, чтобы верить или не верить тебе. Молитвы не читаю и заклинаниями не занимаюсь. Однако мое заставлю отдать!

Через несколько минут машина заехала в какой-то тупик. Леопольд зыркнул сквозь стекла: кругом одни стены и ящик для мусора. Водитель вышел из авто и выдернул из салона пассажира. Потребовал раздеться. Леопольд запротестовал, но в ответ получил крепкую оплеуху и, скукожившись, стал покорно снимать с себя одежду. Заставив его раздеться полностью, водитель бросил вещи в багажник. Последний раз молчком прошелся кулаками по его ребрам. Сел в авто и уехал. Избитый до крови голый Леопольд остался один возле мусорного ящика — щуплый, жалкий, потерянный. Долго очухивался, сидя возле стены. Потом поднялся на дрожащие ноги, заглянул в ящик, пробежал глазами по мусору, надеясь увидеть хоть какую-нибудь тряпку, чтобы прикрыться, но ничего на глаза не попалось. Зыркая по сторонам, начал торопливо рыться в мусоре. И опять не повезло. Закусил губы, отошел от ящика. Забился в угол. Скукожился, обнял руками колени. Страшно было в эту минуту представить себя бомжом. Мозг отказывался принимать подобное. Но, по сути, когда в его извилинах начинали змеиться разные мысли, Леопольд осознавал, что оказался в обстоятельствах, из которых не находил выхода. Так просидел часа три, не меньше, пока к ящику не подошла старушка в серой кофте, черной юбке и роговых очках. С пакетом, наполненным мусором. Бросила в ящик и обратила внимание на Леопольда. Всплеснула руками, сослепу приняв того за подростка:

— Ты чего голяком сидишь, малец? Где одежонка-то?

Он зашевелился:

— Ограбили, бабушка, — с надеждой цепляясь, как за соломину, попросил: — Не найдется у вас никаких штанов?

— Вот изверги, — проворчала та в адрес грабителей, — ничего святого нет! Кто же они такие, что обобрали до нитки?

— Не знаю. Ударили сзади по голове. Очнулся вот так, — соврал Леопольд, стараясь разжалобить старушку.

— Вот изверги, полиции на них нет! — опять возмутилась та. — Ты погоди, малец. Я что-нибудь сейчас придумаю.

— Пожалуйста, бабушка, — жалостливо протянул парень.

Покачав головой, она побрела за угол. Леопольд снова остался один. Ждать пришлось с полчаса. Вернулась старушка со свертком, в котором были поношенная старая черная роба с пятнами краски и домашние тапочки. Протянула Леопольду:

— Сосед отдал. Хороший человек. Только для тебя одежонка может быть великовата. Он здоровый битюг, на две головы выше меня. Ну да ничего, до дому добежать сгодится. Ты далеко живешь-то?

Вопрос на секунду заставил Леопольда растеряться. Где теперь ему приткнуться без копейки денег? Негде. С Эльвирой связь порвал, в гостинице обобрали, таксист последнего лишил. Что делать? Кусок хлеба не на что купить. В автобусе заплатить нечем. Разве мог он недавно подумать, что окажется в таком положении? Да ни за что на свете! Гоголем ходил. Море было по колено, пока в полицию не загремел. А сейчас и того хуже. Даже не знаешь, что ответить старухе. Выпалил первое, что пришло на ум:

— В другом конце города.

— Ишь ты! — удивилась та. — А в наши края как затесался?

— В магазин приехал, — соврал Леопольд.

— А что, возле дома магазина нет?

— Такого нет, — вывернулся он.

— Да их сегодня везде, как яиц в курятнике! — пробурчала старушка. — Домой-то есть на что уехать?

— Откуда, бабушка? Всё выгребли.

— Тогда погоди еще, принесу хоть бы немного. — И снова отправилась за угол.

Развернув сверток, Леопольд натянул на себя штаны и утонул в них. Они были не просто велики — они были огромного размера. Завернул штанины выше колен, пояс держал руками. Когда вдобавок надел куртку, то и вовсе потерялся где-то внутри нее. Едва дождался свою спасительницу. Но она, зная наперед, с какими трудностями он столкнется, принесла не только деньги на автобус, но и концы бельевой веревки, предложив вместо ремня. Он подпоясал штаны, собрав их все в гармошку. Запахнул куртку и также сверху обвязался веревкой. Несколько раз поблагодарил старушку и пообещал вернуть деньги.

— Да ладно, — отмахнулась та. — Не велики деньги, чтобы их возвращать.

— Для меня сейчас велики, — не согласился он, хотя наперед знал, что ничего не вернет и даже никогда не вспомнит эту старушку.

— В полицию заяви, — посоветовала она. — Чтоб впредь воровать им неповадно было.

Распрощавшись, Леопольд побрел к остановке автобуса. Тапочки большого размера на ногах хлябали и слетали при быстрой ходьбе. Приходилось часто останавливаться и вновь совать в них ступни. На остановке люди на него отчужденно косились и отходили в сторонку. В автобусе было то же самое. Ему от бессильной злости на то, что в гостинице оставили не только в дураках, но выпотрошили, как дичь, хотелось на весь автобус загнуть соленое словцо или отмочить что-нибудь похлеще, чтобы вся толпа сгинула с глаз долой. Вместе с тем у него даже мысли не появилось о том, что администратор гостиницы могла быть искренна в своем возмущении, что в гостинице так же, как в полиции, странным образом пропали все записи о нем, его вещи, сумка с деньгами, а в мозгах работников стерлась память о его недолгом проживании. Ехал в автобусе, не зная конечной цели поездки. Механически. В какой-то миг сознание отключилось, потеряло связь между событиями, движениями, словами. Ноги сами куда-то вели, а куда, он не задумывался. Недавно злившийся на сторонившихся его пассажиров, теперь вовсе забыл о них, точно остался совершенно один. Маленький, беспомощный, убитый. К горлу подкатывал ком, в глазах появлялась влажная пелена. Было так жалко самого себя, что хотелось выть по-волчьи. Не помнил, как вышел из автобуса, как куда-то потопал, то и дело поправляя тапочки, и в конце концов потерял их. Сначала с одной ступни слетела тапочка и он не заметил, потом слетела с другой. И от также не обратил внимания. Как очутился возле знакомого дома, как вошел в подъезд и поднялся на этаж, тоже не осталось в голове. Только когда застопорился перед дверью в квартиру и нажал на кнопку звонка, тогда вернулась память. И то не сразу, а поначалу какими-то скачками, обрывками, вспышками. Лишь когда в мыслях появилась связанность, осознал, что стоит перед дверью в квартиру Эльвиры. Отдернул руку от звонка, прислушался, отступил. Не думал, почему ноги привели его именно сюда. Знал: сейчас, кроме Эльвиры, ему некуда податься. И почему-то не хотел верить, что она его не примет снова. За дверью стояла тишина. Значит, девушка была на работе. Сел на ступени лестничного марша. Голые ступни были грязными и в ссадинах. Посмотрел на них и спрятал в широких штанинах робы. Конечно, он поступил с Эльвирой по-скотски. Деньги вскружили голову. По-хорошему ей надо гнать его в шею. Не мог придумать, что скажет. Зажав руками уши, опустошенно смотрел на бетонные исшарканные обувью ступени и кусал губы. То сверху, то снизу кто-то проходил мимо, но он никого не замечал. Прижался плечом к стене, втянул голову глубоко в ворот куртки и молчал. И даже когда кто-нибудь узнавал его в этом наряде и удивленно приветствовал, он не отвечал. Сколько времени пришлось ждать Эльвиру, не знал, потому что часы, как и одежду, отдал таксисту. Но когда на нижней межэтажной площадке увидел ее, сообразил, что рабочий день закончился. Эльвира, кинув мимолетный взгляд, не узнала Леопольда в этом одеянии. Приняла за босого бомжа. Хотела прошмыгнуть мимо, но он ошарашил басом:

— С работы?

Вздрогнув, она замерла. Он снова подал голос:

— Не узнаёшь?

— Ты, что ли? — выдохнула.

— А кто же? — Он начал подниматься.

— Чего сидишь тут? — старалась не показывать свою растерянность.

Однако он хорошо знал Эльвиру — сразу понял ее состояние. Выговорил вопросительно:

— Где же мне сидеть? Ты на работе, а ключа у меня нет.

— А зачем тебе ключ от моей квартиры? — изумилась она и на минуту замешкалась. — Ты ведь теперь при больших деньгах, на всех свысока смотришь. Говорят, охрану завел. Тебе другие квартиры нужны. Не такие, как моя. — Помолчала. — Или что-то случилось, раз опять ко мне притащился? В какой-то робе и босиком. Неужто денег жалко на приличную одежду с туфлями?

— Нету больше денег, — потерянно затоптался на ступеньке Леопольд, подошвами ног ощущая неровности бетона. — Были и сплыли.

— В карты продул? — На бесцветном лице Эльвиры застыло недоумение. Про карты она брякнула просто потому, что в эту минуту ничего другого на ум не пришло, на самом деле хорошо знала, что он не картежник.

— Хуже, — опустил глаза книзу. Понимал, что сейчас находится в таком положении, когда следует, как прежде, проявить все свое благоразумие, чтобы не получить поворот от ворот. Знал, что с Эльвирой, чтобы она растаяла, надобно давить на жалость, надо вызвать сострадание. И он старался показать себя тихим и беспомощным. Впрочем, сейчас ему даже силиться не нужно. Он действительно был раздавлен. Никак не мог взять в толк, почему так случилось, что не обезопасил себя от воровства денег. Почему не положил их в банковскую ячейку. Даже в сейф в номере не положил ни гроша. Сейф, правда, был слишком мал, чтобы опорожнить в него сумку, но хотя бы малую толику мог припрятать. Впрочем, если в гостинице орудует банда, то и в сейфе ничего не осталось бы. В общем, оказался круглым идиотом, как нередко его называла Лилия. В голову пришло, что, к сожалению, на этот раз оправдал ее прозвище. Его удрученность бросилась в глаза Эльвире. Она озадаченно захлопала ресницами:

— Что может быть хуже?

— Ограбили меня, — выпихнул сквозь дрожащие губы. Было тошно осознавать, что на глаза готовы навернуться слезы. И только сдавливая зубы, удерживал себя.

— Ой ли? — не поверила Эльвира. — Не трепли языком, болтун! Чтобы у тебя украсть деньги, надо пуд соли съесть.

— Кто-то съел, — горько усмехнулся он. — Вместе с моими деньгами. Ты думаешь, я вру? Нисколько. Видишь, во что одет? Обобрали до нитки. Даже копейки не оставили. Голым по миру пустили. На мне все с чужого плеча. — Трясущимися руками развязал веревку и распахнул куртку — Посмотри, под этой робой я в чем мать родила. — Заметил в глазах Эльвиры напряжение, она определенно задумалась, как ей поступить. А он канючил дальше: — Куда мне идти? Ближе тебя у меня никого нет. Если ты меня не поймешь, никто не поймет. Знаю, тебя обидел. Но не виноват. Деньги мне всё затмили. Я был как помешанный. Вспоминаю сейчас и не верю, что это было со мной. Прости меня, Эля. Я больше не буду, Элечка. — Он всегда называл ее так, когда ластился. Знал: ей нравилось, она таяла и зажигалась.

— Так что получается? — ее тон изменился, посмотрела с жалостью. — Ты сейчас беднее церковной крысы?

— Да, — покорно опустил голову. — И прошу тебя смилостивиться. Забудь обиду, Эля.

Буря чувств нахлынула на Эльвиру, мысли боролись между собой. Простить — не простить. Забыть — не забыть. Пожалеть — не пожалеть. Лилия точно спустила бы сейчас Леопольда с лестницы. Но это Лилия. А она не Лилия. Она не сможет. Особенно когда в памяти всплывают его ласки, она вся дрожит. К тому же в эти минуты он стоял перед нею такой жалкий и беззащитный. Даже не верилось, что не так давно нанес ей обиду и причинил боль. Он ли это был? Разве мог он сделать нечто подобное? Ей так хочется сейчас притянуть его к себе и пожалеть. Эльвира вздохнула. Что она скажет подруге? Да ничего. Зачем что-то говорить? Не обязана объясняться с Лилией. Глянула на него. По телу прошли жаркие волны. Вздохнула и достала из сумочки ключ:

— Ладно, не оставлять же тебя на улице, пошли уже. — Открыла дверь.

19

В городском саду, где раскидистые липы вперемешку с кленами и березами прикрывали своими тенями выкрашенные в зеленые тона небольшие скамьи, на одной из них сидел молодой Хаюрдо в рубахе навыпуск, тонких летних брюках и кроссовках. С живостью в глазах наблюдал движение людей по дорожкам, глотал разные типы, запоминал, чтобы потом запечатлеть их портреты на своих полотнах. Может, даже портреты не целиком, а отдельные черты, которые особенно поразили его, привнести в другие образы. Изредка нетерпеливо поглядывал по сторонам, а затем на часы. И по тому, как это делал, было понятно, что кого-то ждал. Очевидно, назначенное время прошло, потому что все чаще стал дергаться, привставать с сиденья, готовый вот-вот сорваться с места. И когда встал на ноги, чтобы пуститься вдоль дорожки, услышал негромкий окрик:

— Не так быстро, Хаюрдо, не так быстро. Где твое терпение?

Оглянувшись, расширил глаза, лицо вытянулось, маленький, едва заметный шрам над белесой бровью приподнялся. Из кустов на дорожку вышла девушка в джинсах и блузке, увидеть которую Хаюрдо тут явно не ожидал, а потому был удивлен и обескуражен. Похоже, она уже давно стояла в кустах, наблюдая за ним. Он понял это и посему еще больше растерялся:

— Ты?

— Не забыл? — Девушка слегка улыбнулась знакомой ему с давних пор невыразительной улыбкой.

— Почему же я должен забыть? — обидчиво сжал губы Хаюрдо, радуясь внутри себя, что видит ее.

— Мало ли, — пожала узкими плечами та и развела руки. — Много времени прошло.

— Смотря какими мерками мерить, — развернулся к ней грудью и расставил ноги.

— Человеческими, Хаюрдо, человеческими мерками. — Она приближалась спокойным шагом.

— Так это ты звонила мне? — продолжал удивляться, что видит ее. Неожиданная встреча застала врасплох.

— А кому же еще позаботиться о тебе? — вновь улыбнулась она.

— Твой голос, кажется, совсем не изменился, но я почему-то не узнал его по телефону. — Посмотрел озадаченно.

— Значит, богатой буду, — усмешка едва коснулась ее губ.

— Ты уже была богатой, — напомнил он. — И даже очень. Тебе не привыкать.

— Все было в прошлом и не со мной, к сожалению, — отбила девушка. — Теперь все по-другому.

— Я сейчас долго ждал, уже собрался уходить, думал, кто-то надо мной пошутил, — поставил ей на вид Хаюрдо.

— В другое время можно было бы пошутить, но теперь не до шуток, Хаюрдо. — Ее лицо было серьезным.

— Я не знал, что ты живешь, — в глазах едва заискрила радость, но следом на лицо наплыла печальная озабоченность. — Знаешь, так грустно чувствовать себя одиноким. — Он тихонько наполнил воздухом легкие и так же тихонько выдохнул. — Особенно когда вокруг тебя всегда много людей, но ты среди них один как перст. Я очень рад, что ты тоже живешь.

— Твоя кисть позже еще многим даст жизнь, — вставила девушка, определенно введя его в замешательство.

Его отклик тут же подтвердил это:

— Я не понимаю.

— Для понимания не пришло твое время. Всему свой черед. Не гони лошадей, Хаюрдо! — посоветовала она.

Озадаченно насупившись, он попытался улыбнуться, но все получилось не очень удачно, скорее походило на еще больший конфуз:

— Некоторые посетители моих выставок называли меня великим. Это странно. Меня пугало это.

— Пугаться нужно не этого, Хаюрдо, — покачала головой девушка. — Если называют великим, значит, видят в тебе задатки большого художника. Пугаться нужно тех, кто завидует тебе и хочет растоптать. Ты не забыл, как в детстве я спрятала тебя, когда, по наущению дворецкого, тебя собирались сечь розгами за упрямство? И засекли бы насмерть, как многих. Но не потому, что ты был упрям, а потому, что безродная крепостная душа была умнее всей челяди. В то время ни ты, ни я не понимали этого. Понимание пришло гораздо позднее, когда ты уже повзрослел, стал крепостным гофмалером и в своем закутке рисовал портреты, которым поражался мой батюшка. Тогда я слышала, как он, восхищаясь твоими рисунками, приказывал всей дворне тебя не трогать! Буквально сказал: «Этого дворового Господь одарил недюжинными способностями. Из него получился стоящий гофмалер. Вдобавок он умен — не чета всем вам вместе взятым. Запрещаю приближаться к нему! Кто ослушается, прикажу засечь насмерть! Отныне запомните новое прозвище ему: Хаюрдо!» Я позже спросила батюшку: «Почему Хаюрдо?» Он в ответ усмехнулся.

Напоминание девушки вернуло мысли Хаюрдо в прошлое, заставило грустно улыбнуться. Она опустилась на диван:

— Садись. У меня есть что сказать тебе.

Он сел с другого края, плавая мыслями далеко отсюда. Перед глазами проплыли образы дочерей Алексея Михайловича Черкасского: старшей княжны и младшей. Именно ее он сейчас видел перед собой. Между ним и ею была разница в два года, и так происходило, что она изначально чем-то выделила его из всей дворни, нередко помогала. То позволит больше, чем другим, то подскажет что-то, то защитит от кого-нибудь. Разумеется, Хаюрдо помнил тот случай, о котором она сейчас упомянула. Но ведь это был не единственный эпизод. Подобных немало. Тогда она носила дворянское имя. Хаюрдо оторвался от своих мыслей:

— Как ты нашла меня?

— Ты сам по телефону назначил это место, — парировала она.

— Я не об этом! Как ты вообще узнала, что я в городе? Я только вчера поздно вечером приехал. Откуда тебе известен номер моего телефона?

— Это нетрудно, — заметила Дая. — Ты ведь в этом городе не первый раз.

— Да, десять лет назад я уже был тут, — подтвердил Хаюрдо.

— Ну вот. А земля слухами полнится, — улыбнулась она.

— Не морочь мне голову! — воскликнул он.

— Узнаю, узнаю тебя. — Серые подвижные глаза девушки пробежали по нему. — Настырный, как всегда.

— И все-таки ответь на мои вопросы! — упорствовал он. — Иначе я чувствую себя жалким кроликом. Не первый раз последние годы сталкиваюсь с непонятными мне событиями.

Похоже, Дае не очень хотелось отвечать на его вопросы, но он вынуждал. Зная его, она понимала, что уйти от ответов не удастся, поэтому без особого желания проговорила:

— Ты не можешь знать свое будущее. В этом все дело.

— Но разве тебе известно мое будущее?

— Не спрашивай. Скажу только, что более взрослый ты сам сказал мне, где и как тебя найти. Ты же не удивляешься тому, что сошел с холста, — не удивляйся и тому, что слышишь от меня. Лучше спроси, зачем я тебя нашла, — произнесла Дая твердым голосом, по которому следовало догадаться, что более она ни на йоту не уступит. На лице застыла маска несговорчивости. — Тебе не стоило сейчас приезжать в этот город! — огорошила она его.

— Почему? — Он изумленно вскинулся. — Что происходит? Раньше ты мне помогала и я понимал, в чем дело. А сейчас ты меня удивляешь.

— Тебе надо уехать. Причем немедленно! — требовательно посоветовала она. — Я не знаю, чем это вызвано, более старший ты не посвятил меня в это, но находиться здесь тебе опасно. Прошу, поезжай в любой другой город! Не оставайся тут.

Метание чувств отразилось на его лице. Прежде он всегда слушался ее. Но теперь все переменилось. Они оба другие. Не знал, как быть. Наконец раздумчиво, но с облегчением пообещал:

— Хорошо, я выполню твою просьбу. Я тебе верю, как верил всегда. Наверно, это действительно что-то серьезное, раз даже ты не посвящена во все. — Насупился. — Скажи, увижу я тебя еще?

— Не знаю, — озабоченно протянула Дая. — Многое может скоро измениться. Но в какую сторону, сказать не берусь. Даже ты, только более взрослый, не ведаешь ответа. Монахиня, говорившая с тобой, тоже не знала.

— Какая монахиня? — распахнул глаза Хаюрдо. — Со мной никакая монахиня не разговаривала.

— Прости. Я заговорилась, — вздрогнула Дая, подумав, что сказала лишнее.

— Все звучит как-то странно. — Сделал паузу, опустил голову.

— Да, — кивнула она. — И то, что мы с тобой сошли с холстов и живем, это тоже странно.

— Я не один раз ломал голову над этим, — оживившись, он вскинул подбородок, подхватывая ее мысль. — Но ответа у меня нет. Хотя иногда сдается, что только настоящая любовь способна продлить жизнь. — Сделал паузу. — За любовь, наверно, можно умереть, ее следует защищать даже после смерти. — Посмотрел с грустью. — Однако я не знаю, что такое любовь и что такое месть. — Помолчал, прежде чем заключить: — И не постигаю, почему иногда мне в голову приходят такие мысли.

В ответ Дая могла бы сказать ему многое, а главное, что повзрослевший он уже знает то, в чем сейчас не может разобраться. Но ничего не сказала, ибо ведала, что он будет оставаться в своем молодом образе начинающего крепостного гофмалера всегда и никогда не сможет узнать то, что постиг его образ придворного Хаюрдо. Это было грустно, но это было неизменно. Стараясь отвлечь его, она успокоила:

— У всякого человека есть свои тайны, но все их он уносит с собой, когда покидает этот мир.

— Вероятно, так, — с унынием согласился Хаюрдо.

— Ну что ж, будем прощаться? — стала на ноги Дая.

— Не хотелось бы, но приходится. — Разочарованно он поднялся следом.

— Не тяни с отъездом, — попросила она.

— Я немедленно соберусь, — вновь пообещал он. — Немедленно.

Из кустов, откуда перед этим вышла Дая, выступил Восил. Увидев его, Хаюрдо возбудился и загорелся глазами. Такого всплеска не было, когда он увидел Даю. А все потому, что прежде, будучи крепостным человеком Черкасских, он из всей дворни сдружился с таким же крепостным конюхом. И вот теперь снова видел его. Оживленно шагнул навстречу:

— Ты? И ты тут!

— Абсолютно, Хаюрдо, — обхватил художника двумя руками Восил. — Где же мне еще быть, как не возле моей хозяйки? Кто, кроме меня, сможет ее защитить? Ты помнишь, как малевал портрет барышни по поручению ее батюшки? А потом по ее просьбе намалевал мой портрет?

— Еще бы не помнить, — засмеялся Хаюрдо, освобождаясь от его объятий.

— Знатно намалевал, все при мне, — одобрил Восил, хлопнув себя по бокам. — Ты слушайся ее, Хаюрдо. Ее имя нынче Дая, и она помогает тебе.

— Не кажется ли тебе, Восил, — вновь подала голос девушка, — что нам пора идти? Время вышло.

— Абсолютно, Дая, — согласился Восил и положил руку на плечо Хаюрдо. — Ты не серчай, Хаюрдо, у нас другие дела, а ты делай, что сказала Дая!

Та резко тронулась с места и скрылась в кустах. Восил поспешил за нею. Хаюрдо проводил их растерянным взглядом, расстроенный, что снова остался один. Теперь ему казалось, что их появление было мимолетным, а через минуту уже не был уверен, что оно состоялось на самом деле. Снова сел на диван. На некоторое время его будто окутало туманом. Все вокруг исчезло. Смотрел перед собой, но не видел деревьев, скамеек, людей на дорожке. Его окружил вакуум, в котором он ничего не слышал. Прикрыл глаза. Мысли в голове странно плавали, не производя слов, фраз, букв. Сколько длилось такое состояние и откуда оно навалилось, представить трудно. Очевидно, после встречи с теми, кого знал с детства, особо почувствовал одиночество, ощутил тоску по прошлому. Но, возможно, никак не мог осознать, что здесь сейчас ему может что-то угрожать. Не смыслил, почему должен бежать, не ведая от чего. Впрочем, скорее все вместе взятое заложило уши, застило глаза и замылило мозг. Очнулся от того, что кто-то тормошил за плечо и звучал незнакомый голос:

— Молодой человек, молодой человек, вы не могли бы мне помочь?

Открыв глаза, сначала увидел перед собой детскую коляску с ребенком, а потом женщину сбоку, которая дергала за плечо.

— Что? — встрепенулся он.

— Мне нужна помощь.

— Помощь? Какая помощь?

— Видите, у коляски колесо слетает, — показала. — Можете его отремонтировать? А то совсем упадет, тогда до дому не доедем.

Колесо действительно едва держалось, покосившись. Хаюрдо присел возле, поправил:

— Здесь штифт выпал. Нужен какой-нибудь гвоздик. — Глянул вокруг, а также на прическу женщины. — У вас шпильки нет?

Она запустила пальцы в волосы. Он взял шпильку, вставил в отверстие оси:

— Можете ехать. Теперь это колесо до Москвы доедет.

— Нам так далеко не надо, — улыбнулась женщина. — А вы, наверно, нездешний?

— Почему вы так решили?

— Не знаю. Мне так показалось, — качнула коляску женщина.

— Вам правильно показалось, — отозвался Хаюрдо. — Собственно, меня уже нет в вашем городе. — Глянул на часы на запястье. — Мне пора. Прощайте. — Шагнул мимо нее и пошел по дорожке.

— Спасибо! — крикнула ему в спину женщина. — Счастливого пути!

— Надеюсь, что так и будет, — буркнул себе под нос Хаюрдо, прибавляя шаг. — Вот только куда приведет меня этот путь — не знаю.

Тротуарная плитка под ногами была чисто подметена. Дул несильный ветер, раскачивая листья на ветвях и гоняя по дорожке тени от них. День был хороший. Выйдя из ворот городского сада, Хаюрдо поднял голову и кинул взгляд на солнце. Оно на секунду ослепило — зажмурился, приостановился. И когда вновь сделал шаг, неожиданно наткнулся на Фиода и Григора. Впрочем, правильнее было бы сказать, что они наткнулись на него. Потому что искали. Хаюрдо сразу вспомнил, когда и где видел их. На лицах тех в свою очередь застыли радостные гримасы. Фиод вскинул седую бородку, живо подступил к нему, учтиво подхватил под руку. Чем немало удивил художника. Хаюрдо попытался отстраниться, но Фиод крепко вцепился в него, приговаривая:

— Как я рад, как я рад, что снова встретил вас, уважаемый мастер! Великолепный, великий мастер! Мы сбились с ног, чтобы снова вас отыскать! Ваши бессмертные картины — они поражают нас!

С другой стороны его хватко поймал Григор. Оба куда-то потащили. Хаюрдо сначала опешил, потом разозлился, стал вырывать руки:

— Отпустите меня, в конце концов! — Но вырваться было невозможно. — Что вам нужно, уважаемые?

— Мы вас искали, великий мастер! Сбились с ног! И наконец сподобились! — жужжал ему на ухо Григор. — Мы хотим вам показать. Вы обязательно должны увидеть! Даже не возражайте, великий! Обязательно должны, обязательно!

Тем временем в другое ухо ему долбил, как дятел, Фиод:

— Вас ждут, уважаемый мастер! Вас давно ждут! Вы должны договориться, уважаемый мастер!

Выбиваясь из сил, понимая, что вырваться не удается, художник раздраженно смирился:

— Куда вы меня тащите, уважаемые? Что хотите показать мне? Я ничего не хочу смотреть! Ни с кем не хочу договариваться. Прекратите!

На них уже стали обращать внимание прохожие. Смотрели, недоумевая, как два пожилых мужчины, одетых безукоризненно, но не по моде, не обращая внимания на окружающих, тащили под руки упирающегося молодого парня.

— Вон там наша машина, уважаемый мастер! — вытягивал вперед губы Григор, кивая в сторону парковки.

— И далеко вы меня везти собираетесь? — возмущался Хаюрдо.

— Боже упаси, уважаемый мастер, совсем рядом! Совсем близко. Рукой подать. Не беспокойтесь, уважаемый мастер. Это ненадолго, вас это нисколько не затруднит, — учтиво отвечал Фиод.

— Но это же насилие, уважаемые!

— Ни в коем виде, ни в коем виде, уважаемый мастер! Это почтение! — возразил Григор. — Вы скоро убедитесь в этом. Очень скоро, уважаемый мастер.

Они подвели его к машине и открыли дверь заднего сиденья. Хаюрдо наклонился, заглянул в салон. Увидел на сиденье женщину преклонных лет с тонкими чертами лица, одетую чопорно, так же безукоризненно, как и мужчины, и так же немодно. Вопросительно повернул лицо к Фиоду. Тот живо пояснил:

— Познакомьтесь! Это мадам! Наша спутница. Вам рядом с нею будет комфортно, уважаемый мастер.

— Даже не сомневайтесь, уважаемый! — тут же подтвердил Григор.

— Простите, мадам, вынужден потеснить вас, — садясь рядом, усмехнулся художник.

— Все хорошо, уважаемый мастер, не беспокойтесь, — услышал в ответ.

— По-вашему хорошо, что ваши спутники насильно затащили меня сюда? — покачал головой Хаюрдо.

— Для вашего же блага, уважаемый мастер, — добавила она и сделала длинный выдох. По щекам пробежала мимолетная тень. — Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

— Я не люблю загадок. Говорите открыто, — попросил Хаюрдо. — Куда мы поедем?

— Вы будете там желанным гостем. — Лоя посмотрела ему в глубину зрачков и надула губы. — Ни о чем не спрашивайте. Все скоро узнаете.

— Да, возле вас действительно комфортно, — прозвучала ирония Хаюрдо, и он отвернулся.

За руль авто сел Григор, Фиод — рядом с ним. Полуобернулся к Хаюрдо:

— Просто у мадам два последних дня не очень хорошее настроение. А все потому, что она потеряла надежду найти вас. Не обижайтесь на нее, уважаемый мастер.

Машина медленно покатилась, набирая скорость. Вскоре подъехали к обыкновенному, ничем не примечательному зданию. Разве что несколько невыразительных и не очень больших вывесок на лицевой стороне говорили о том, что в нем на первом и втором этажах располагались офисы разных фирм. Третий этаж целиком занимала гостиница. Выйдя из авто, Григор и Фиод уважительно распахнули двери заднего сиденья. Григор протянул руку Лое, помог выйти. С другой стороны машины Фиод раскланялся перед Хаюрдо.

— А если я откажусь идти с вами? — Художник пробежал глазами по зданию.

— Ну как же, уважаемый мастер? Вы проделали путь сюда, чтобы не узнать зачем? — засуетился Фиод, и тон голоса был таким, который можно было понять по-разному, а именно как решительное возражение, или как настоятельную просьбу, или как скрытую под уважительной улыбкой угрозу: дескать, даже не думайте о том, чтобы отказаться.

Невольно в эту минуту Хаюрдо вспомнил о предупреждении Даи. Ему следовало сразу насторожиться, выйдя из городского сада, когда под руки схватили два человека. Но в ту минуту все воспринималось как некое недоразумение. Тем более что с этими почтенными людьми он уже однажды встречался в Выставочном зале. Тогда они просились сопровождать его в поездках, расточали любезности и восторги по поводу его работ, награждали эпитетами, от которых кружилась голова. Встретившись теперь, даже не подумал подозревать старых знакомых в чем-либо. Лишь неприятно покоробила навязчивая настойчивость. Но эту напористость он отнес к тому, что они обрадовались неожиданной встрече с ним и пожелали познакомить с кем-то из единомышленников. Тот, вероятно, трудится в одном из офисов этого здания, а может, живет в гостиничном номере. И он, очевидно, станет так же возносить его искусство, как делают они. Хотя изменившийся тон Фиода напряг, но присутствие здесь женщины успокаивало. Разумеется, он был молод и мог бы сейчас метнуться в любую из сторон и бежать от них сломя голову. Но бежать от женщины и двух мужчин пожилого возраста казалось ему верхом слабости. Возможно, Дая, торопя его уехать, имела в виду нечто другое. Ведь ничего не уточнила. А значит, не стоит шарахаться от каждого встречного. Между тем какое-то сопротивление внутри себя он чувствовал. Но приглушил его, придавил, подмял, загнал под каблук, чтобы оно не мешало. Не следует обижать немолодых обходительных людей. Какая от них может исходить угроза? Конечно, никакой. Его провели в здание. Фиод все время суетливо забегал вперед и показывал рукой, куда следовало идти, при этом живо поддерживал за локоть. На первом этаже прошли по длинному коридору с дверями на две стороны. Остановились перед прочной металлической дверью, сбоку которой висела маленькая табличка: «Не шуметь». Художнику показалась она странной: ни названия офиса, ни номера. Он вопросительно посмотрел сначала на улыбающегося Фиода, стоявшего слева от него, потом на улыбающегося Григора, застывшего справа. И услышал у себя за спиной успокаивающий голос мадам:

— Да-да, многоуважаемый дей не любит этого.

Хаюрдо насупился: как будто он любил, как его силком тащили к этой двери, за которой нельзя шуметь! Фиод слева прошептал, дергая клинышком седой ухоженной бородки:

— Открывайте, уважаемый мастер, — показал на дверь, не касаясь ее.

— Мы пришли, уважаемый мастер, — прищурил глаза и вытянул вперед губы Григор справа. — Входите.

— Вас там ждут, уважаемый мастер, — проверещала сзади худая невысокая мадам и чуть подтолкнула.

Между тем внутри Хаюрдо ожило чувство встревоженности, он отрицательно покрутил головой:

— Меня никто туда не приглашал.

— Что вас смущает, уважаемый мастер? — взлетел голос Фиода.

— Что я не знаю, кого увижу за этой дверью, — набычился Хаюрдо.

— Так откройте и увидите, уважаемый мастер, — подхватил Григор.

Сколько еще могло идти препирательство и чем закончилось бы, никто не знает, если бы в этот миг дверь не распахнулась. В дверном проеме все увидели Омирта с улыбкой на устах. Он приветливо развел руки и выговорил бархатным голосом:

— Я приглашаю, уважаемый мастер! Простите, что продержал вас у двери. Понимаю, непозволительно так обходиться с великим художником, но дела, дела, дела… Они иногда ладят из нас роботов. А впрочем, все мы и есть роботы.

Художник увидел перед собой человека в дорогом, хорошо сидящем костюме. С замедленными движениями и плавающим выражением глаз, по которым нельзя было угадать настроение человека. Омирт открыл дверь шире и, мягко ступая по полу, шагнул к столу в глубине комнаты. Не оглядываясь. Был совершенно уверен, что гость примет его приглашение и переступит через порог. Но скорее убежден был, что гостю не даст уклониться от приглашения сопровождавшая его троица. Она действительно не дала этого сделать. Подталкиваемый с трех сторон, Хаюрдо вошел в комнату. И тут же дверь за его спиной захлопнулась рукой Григора.

— Проходите, проходите, уважаемый мастер, — приглашал Омирт, усаживаясь в рабочее кресло и показывая рукой на стул напротив стола. — У нас с вами серьезный разговор. Может быть, самый серьезный в нашей с вами жизни.

Но художник остался стоять на месте. Последние слова Омирта озадачили. Какой у него может быть серьезный разговор с этим незнакомым человеком? Хаюрдо окинул глазами комнату:

— Вы кто?

— Такой же, как вы.

— Художник?

— Ну что вы, уважаемый мастер! Разве я похож на художника? Я имел в виду, что так же, как и вы, сошел с холста, — пояснил Омирт.

Некоторое время Хаюрдо внимательно вглядывался в его лицо, потом с растерянностью вымолвил:

— Для меня это самая большая загадка.

— Для меня — нет, — усмехнулся Омирт. — Впрочем, если быть точным, то сначала я был ошеломлен, не понимал, что это такое. Но сейчас в моем сознании все стало на свои места.

— И что же это?

— Все очень просто, уважаемый мастер, — откинулся к спинке кресла визави. — Вокруг нас все люди — это такие же портреты, как мы с вами. Копии. Не всегда удачные, не всегда похожие на оригиналы, но копии своих родителей, либо дедушек и бабушек, или дальних предков. Они живут с их внешностями, привычками, привязанностями, с их красотой и с их уродством, с их любовью и с их ненавистью. Так что мы — это они, а они — это мы. Так либо иначе, но мы продляем жизнь тех, чьи образы и подобия носим. Вот и все. И не надо ни о чем гадать и ничего выдумывать.

— Если бы так было на самом деле, — с сомнением покрутил головой Хаюрдо, — тогда на всех полотнах оживали бы портреты и сходили с холстов.

— Так оно и есть, — подхватил Омирт. — Только они не афишируют это. Ведь вы тоже никому не рассказываете.

Эти слова явно застали художника врасплох. Он затоптался, озабоченно смолчал, согласившись.

— Вот видите, как все просто, — приятно улыбнулся Омирт, стараясь расположить к себе Хаюрдо. — Не надо из пальца высасывать трагедию. Трагедий в жизни без нас хватает. — Омирт смотрел на художника, придумывая, с какого боку подступиться со своим предложением. Рубить с плеча не хотел. Понимал: надо взять хитростью, нельзя выпускать художника отсюда, пока не будет заключена сделка. Да, это был образ молодого Хаюрдо, не тот образ, который помнился Омирту. Но сейчас это не имело значения. Ведь если заключить сделку с молодым, то более взрослый обязан будет исполнить ее условия. Потому что и тот и другой — это один и тот же Хаюрдо. На всякий случай добавил: — Вы Хаюрдо, и не должны пачкать свое великое имя.

— Я Хаюрдо, — подтвердил художник, — но совсем не великий.

— Вы заблуждаетесь, уважаемый мастер. Хотите, я расскажу вам о том, что может произойти с нами?

— Вы провидец?

— В некотором роде. — Омирт вежливо попросил: — Вы садитесь. У нас с вами будет интересный разговор, уважаемый мастер.

Чуть подумав, художник прошел к столу и сел на предложенный стул.

— Вы так и не назвали своего имени.

— Так ли это важно? Оно вам ни о чем не скажет. — Омирту не понравилась настойчивость художника, и он произнес с неохотой: — Зовите меня Болислав Аласьевич.

Кивнув головой, художник сделал паузу, положил руки на колени:

— И что же вы готовы рассказать о будущем, Болислав Аласьевич?

— Оно может стать не таким радужным, как хотелось бы. — Омирт сдавил пальцами подлокотники. — Все зависит от вас. Вернее, от того, хотите вы жить среди людей долго или закончить жизнь на холсте.

Пошевелившись на стуле, Хаюрдо потер ладонями колени, сцепил пальцы рук:

— Ответ очевиден. Несмотря на трудности, жить интересно.

— Я тоже так думаю, — подхватил Омирт и даже привстал в кресле, показывая, как обрадовался, что встретил в лице молодого человека единомышленника. — Жить увлекательно, а долго жить просто необходимо, чтобы точно знать, что произойдет потом. Однако все это может одномоментно прерваться.

— Все когда-нибудь умирают, — напомнил художник.

— Всё так, — бархатный голос Омирта на этот раз прозвучал суховато. — Только люди умирают по воле Господа. А мы с вами можем умереть по вашей воле.

— По моей? — Вскинувшись, художник оторопело замер, лицо вытянулось, глаза округлились. — Вы серьезно? Поясните.

Ладони Омирта легли на столешницу, прижались к ней, как будто прилипли.

— В более взрослом возрасте у вас появится желание передать свои картины тому, кого вы выберете своим наследником. — Его взгляд въедался в насмешливые глаза художника, который, приходя в себя, стал явно принимать все за шутку. Омирт помрачнел и настойчиво продолжил: — И как только вы сделаете это, мы с вами навсегда вернемся на свои холсты и никогда более не сойдем с них. Наша жизнь среди людей остановится навсегда. Продолжится жизнь в красках. Картины будут висеть на стенах в музеях или находиться в частных коллекциях, где люди станут с любопытством смотреть на полотна, выражать свои эмоции, а мы, в свою очередь, будем безмолвно с полотен взирать на людей. И так продлится до тех пор, пока сохранятся холсты и краски на них. Но ведь это все недолговечно — может быть уничтожено не только временем, но и руками людей.

На самом деле в какой-то момент у Хаюрдо по извилинам мозга пробежала коварная мысль, что этот человек подшучивает над ним. Однако видя, как помрачнело лицо визави и как стал меняться тон голоса, закралось подозрение, что шутками тут не пахнет. Походило на то, что Дая не напрасно предупреждала. Художник подобрался и свел к переносице белесые брови:

— Почему вы решили, что у меня когда-нибудь появится желание выбрать наследника и передать ему картины?

— Я предвижу это! — Омирт продолжал смотреть угрюмо. — Рано или поздно так происходит со всеми.

— Мрачное предвидение. — На скулах у художника заходили желваки.

— Обыкновенное. — Его собеседник оторвал ладони от столешницы и вместе с креслом чуть откатился от стола. Тон смягчился. — Однако есть возможность предотвратить такое развитие событий. — Кресло с Омиртом снова подкатилось к столу, и тот обволакивающим пушистым голосом проворковал: — Есть два варианта. Один радикальный, а именно: убить вас, чтобы не было никаких наследников и передачи им картин. А второй — это нам с вами заключить сделку о том, что вы в обмен на жизнь навсегда отказываетесь от наследников и передачи кому бы то ни было картин.

Такое воркование огорошило Хаюрдо. Художник резко вытянул шею и наморщил лоб:

— Вы шутите?

На лице Омирта появилось разочарование тем, что его слова не восприняты должным образом:

— Нисколько! — голос вдруг огрубел и стал холодным. — Я очень серьезен, как видите.

— Вы действительно можете убить меня? — Визави смотрел недоверчиво, но одновременно с опаской.

— Зачем сразу кидаться в крайности, уважаемый мастер? — поднял брови Омирт. — Надеюсь, вы до этого не доведете. — Впрочем, в эту секунду у него мелькнула мысль, что он мог бы это сделать, но вряд ли придется использовать первый вариант, потому что Хаюрдо не дурак, чтобы не принять второй. И напомнил: — Я предложил вам выбор. Как видите, я говорю открыто, ничего не скрываю.

— Для этого вы заманили меня к себе? — срывающимся голосом выдохнул художник.

— Избавьте меня, уважаемый мастер, от таких обвинений, — замахал руками Омирт. — Если память вам не изменяет, то вспомните, что здесь и сейчас мы впервые увиделись с вами. Вы добровольно пожаловали ко мне. Я откровенно высказал вам свое видение обстоятельств.

— Добровольно? — возмутился художник. — Ну да, добровольно, если не считать, что сначала меня чуть ли не волоком притащили ваши помощники к их машине. Сейчас я думаю, что лучше нам с вами разойтись теперь и навсегда забыть о встрече и об этом разговоре, будто ничего не было! — Вскочил на ноги, отодвинул в сторону стул и отступил на шаг от стола.

— Сидеть! — требовательно, командным тоном осек Омирт. Куда только подевался его тихий бархатный голос?

Оторопев от смены тональности, Хаюрдо вздрогнул, придвинул стул, плюхнулся на сиденье, но неудачно — едва коснулся его. Тело повело в сторону. Успел рукой схватиться за край стола, удержал себя от падения. Омирт проследил за его хаотичными движениями, и когда, наконец, художник твердо встал на ноги, безапелляционно заявил:

— В этих стенах я решаю, кому что делать!

Но в ответ вызвал взрыв непокорства Хаюрдо — щеки того вспыхнули, возмущение вскипело:

— Забыли спросить у меня! — Над бровью ярче обозначился небольшой шрам.

— Я никогда ни у кого не спрашиваю! — объявил Омирт.

— Тогда со мной вам не повезло! — налился яростью тот.

Встретить от молодого парня такой отпор Омирт не ожидал. Его взбесило. Не так все представлял себе. Однако тотчас вспомнил, что прежде, при дворе Елизаветы Петровны, много раз слышал о строптивом характере Хаюрдо. Тогда многие предрекали, что за это императрица изгонит его из дворца. Одним словом, все так и случилось. И теперь не стоило надеяться на покладистость художника лишь потому, что тот был в образе начинающего гофмалера. Уговорами его определенно не возьмешь. Придется ломать. И ломать безжалостно, потому что времени в обрез. Омирт нажал на кнопку звонка, находившуюся под столешницей. Мгновенно в дверь вбежали Григор, Фиод и Лоя. Заперли за собой двери, как будто заранее знали, что за этим последует. Дей сделал злую отмашку:

— Связать!

Трое послушно накинулись на художника. Невесть откуда взялась веревка. Тот какое-то время отбивался от нападающих. Но, несмотря на их невнушительный вид, они оказались далеко не слабыми пожилыми людьми. И женщина среди них билась так же отчаянно, как мужчины. Парня опрокинули на пол, связали, забили рот кляпом и, тяжело дыша, выстроились перед Омиртом. Дей бессловесно наблюдал за их действиями, а когда они управились, удовлетворенно и одобрительно кивнул головой. Но в этот момент снаружи в дверь постучали. Потом стук усилился. Затем в дверь стали ломиться. Металл заскрежетал. Из-за двери раздался мужской голос. Он не требовал открыть, он обещал всем свернуть шеи. После нескольких мощных ударов снаружи стало понятно, что дверь долго не устоит. Это какую же надо иметь силищу, чтобы выбить металлическую дверь? Омирт сообразил, что, покамест не поздно, надо сматывать удочки. Покуда Фиод, Григор и Лоя сбивались в кучку возле двери, готовясь встретить нападающего и защитить дея, тот тихой сапой скользнул от стола к боковой стене, в которую была незаметно встроена внутренняя дверь, ведущая в другую комнату и сливавшаяся со стеной. Приоткрыл, просочился в щель. Закрыл за собой. Входная дверь была скоро разворочена и со скрежетом вылетела из проема. Григор с Фиодом кинулись навстречу Восилу. Но тот схватил их за шивороты и ударил лбами, после чего отбросил в разные стороны. Лоя, видя, как ее спутники рухнули на пол без движения, махнула в угол комнаты, вжалась в него, притихла. Восил оглянулся вокруг. Нагнулся над Хаюрдо. Легко разорвал веревки, опутавшие его, чем вызвал неподдельный ужас в глазах Лои. Поднял художника на ноги:

— Тебя Дая предупреждала или нет? Ты зачем поперся с этими первыми встречными, дурья башка? Хорошо, Дая решила проследить за тобой, а иначе — дело дрянь!

Та в эти минуты стояла в дверном проеме и внимательно осматривала комнату. Сразу поняла, что здесь не хватает того, кто сидел за столом. А художник тем временем сбрасывал с себя путы и виновато оправдывался:

— Они не первые встречные, я познакомился с ними десять лет назад. Разве я мог подумать? Почтенные пожилые люди. Они так пристали ко мне, что невозможно было вырваться. Ты понимаешь, Восил?

— Абсолютно, Хаюрдо, — подтвердил тот.

Услышав его имя, Лоя поджалась, точно хотела еще больше уменьшиться, напряглась: так вот какой этот Восил, вот кому она должна была позвонить! И как все же хорошо, что не позвонила и не назначила встречу! Теперь поняла беспомощность Леопольда. Большой рост Восила, крупная голова, широкие тяжелые плечи, туфли огромного размера произвели на нее жуткое впечатление. Похоже, он поломал все планы дея. Кто знает, что теперь будет с ними всеми? А Восил, подбирая веревку, напомнил художнику:

— Я говорил тебе, что Даю нужно слушаться? Запомни: она всегда знает, что нужно делать!

Лоя впилась в нее глазами, но отвела их, как только взгляд Даи остановился на ней. Хаюрдо увидел, на кого смотрела Дая, пояснил:

— Это мадам. Она тоже помогала связывать меня.

— Мадам? — оживился Восил, подходя к ней. — Что же вы, мадам, не позвонили мне? Где же платье?

— Не кажется ли тебе, Восил, что про платье ты еще успеешь спросить? — остановила его Дая.

— Абсолютно, Дая, — отступил он от Лои.

Между тем Дая обратилась к ней:

— Где тот, который сидел за столом, мадам?

Лоя промолчала, но вместо нее ответил Хаюрдо:

— В той стене дверь. Он вышел через нее, — показал на стену. — Я видел.

— Кто «он»? — поинтересовалась Дая.

— Не знаю, — нахмурился художник. — Его имя Болислав Аласьевич. Они все служат ему.

— Ты слышал, Восил? — спросила она.

— Абсолютно, Дая. — Лицо Восила потемнело. — Ведь ты однажды упоминала о нем. Почему я тогда не стал его разыскивать? Прошляпил, Дая, абсолютно, — пробурчал недовольно. — Но теперь возьму за шиворот! Где, ты говоришь, дверь? — Повернулся к Хаюрдо. Подошел к месту, куда показал художник, присмотрелся. — Ага. Есть такое дело! — Отбросил веревку и ударил в дверь плечом. Потом еще несколько раз, пока не вышиб.

За дверью обнаружилась крохотная комнатка. Совершенно пустая, если не считать единственного стула, стоявшего у окна. Восил увидел открытые створки:

— Ушел через окно. — Вернулся назад, виновато спросил у Даи: — С этими говорить будешь или сначала всех вязать? — глянул на Лою и лежавших на полу Фиода с Григором. Молчание Даи принял за согласие. Поднял с пола веревку.

20

Непонятно отчего после обеда у Лилии испортилось настроение. Как будто никаких посылов для этого не было. До обеда все ладилось, горело в руках, она порхала с лицом, полным улыбок. А в обед словно обрезало. Дух иссяк, лицо погасло. Она никак не могла объяснить такую метаморфозу. Сама себе удивлялась. Даже искусственную улыбку неспособна была изобразить на лице. Из рук все валилось. В голосе засквозило раздражение, точно многие кругом ей чем-то обязаны, что-то должны, как-то помешали. С трудом дождавшись окончания рабочего дня, первой выскочила на улицу. Надеялась, что вдохнет свежего воздуха и сбросит непонятную тяжесть с души. Но этого не произошло. Ей стали действовать на нервы пешеходы, автомобили, солнце над головой, тротуары, запахи летнего дня. Расхотелось ехать домой, хотя еще совсем недавно на работе мечтала спрятаться от всех в своей квартире. Села в машину, решила по дороге завернуть в торговый центр. Правда, в голове не было никаких мыслей о покупках. Завернуть просто так, чтобы увеличить время в пути до дома, иначе говоря, замедлить скорость своего движения. Остановилась на парковке. Вошла внутрь торгового центра и бесцельно побрела по первому этажу. Потом — вверх-вниз на эскалаторе. Стала рассеянно толкаться на других этажах. В какой-то момент ей показалось, что чье-то лицо часто мелькает перед глазами. Но вот странность: она не видела человека, только лицо. И не могла определить, чье лицо: мужчины или женщины. Наваждение какое-то. Попыталась сбросить его с себя и огляделась, но лица нигде не увидела. Обычная людская суета, как в любом торговом заведении. Попробовала вспомнить черты этого лица, но оно расплылось перед глазами так, что ухватить что-то запоминающееся на нем не получилось. Постояла минуту, постреляла глазами вокруг, поморщилась, двинулась дальше. Подошла к отделу канцелярских товаров, безразлично окинула их взглядом и подумала, что не мешало бы купить небольшой блокнот для записей или хотя бы тетрадь. Пригодится в обиходе. Потянулась за сумочкой, висевшей на плече, но рука скользнула по бедру. Сумочки не было. Торопливо пошарила по одежде: сумочка пропала. Лилию бросило в пот. Она закрутилась на месте, злясь на себя, что даже не заметила, как украли. Опять всплыло лицо. В эту секунду она не сомневалась, что именно оно причастно к хищению. Но обрисовать его была не в силах. Внутри все кипело. В сумочке кошелек, ключи от квартиры, от машины, телефон, платочки. Все пропало одномоментно. Машину вряд ли сейчас найдет на парковке — придется заявлять в полицию об угоне. А как без ключа войдет в квартиру? Вот идиотка! И нужно было ей болтаться по торговому центру? Давно бы дома сидела, и сумочка цела бы осталась со всем содержимым. Не зря после обеда настроение пропало. Видно, предчувствие подсказывало такие события, но она не поняла. Забыла о предупреждении монахини. Вот и оказалась в дурацком, мерзком положении. В голове бурлили самоуничижительные мысли, безжалостно размазывали ее. Лилия сорвалась с места, спустилась на первый этаж, выскочила на улицу. Замерла на высоком крыльце, глазами пробежала по парковке. Так и есть: машины не было. Мозг разрывало от яростного бессилия. Долбил вопрос: что делать, куда в первую очередь обратиться? В полицию, чтобы заявить об угоне авто, или в МЧС, чтобы открыть дверь в квартиру? То ли сначала позвонить Дае с Восилом, или Михаилу. Но телефона нет. Можно, правда, попросить у прохожих. И тут вдруг увидала, как на парковку подъехал автомобиль соседа по квартире. Тот вылез из салона. В широких летних зеленых штанах и широкой сизой футболке. Лилия метнулась к нему. Парень не успел шага ступить от машины, как она с разбегу ударилась ему в плечо. Он повернулся к ней, удивленно вытаращил глаза:

— Лилька, ты, что ли? Чуть меня с ног не сбила!

— Тебя собьешь, битюга такого! — парировала она и, в общем-то, была права, ибо парень широкий, плотного телосложения, высокий, с большими руками. Лилия в сравнении с ним — так себе, не увидишь из-за его спины. Ошарашила. — У меня машину угнали! Сумочку в торговом центре украли, а в ней деньги, телефон и все ключи: от машины, от квартиры. В полицию надо ехать. Поможешь?

— Вот мерзопакостники! Давно грабанули? — разозлился тот.

— Нет, — выдохнула она.

— Тогда полиция подождет, — сразу сориентировался сосед. — Бандюги сейчас с ключами — могут квартиру твою шмонать. Давай быстро домой. Если так, то там мы их и застукаем!

— Откуда они могут знать, где я живу? — оторопела Лилия. — В сумочке паспорта не было.

— Эх ты, стрекоза, эти мерзопакостники тебя наверняка отслеживали! — уверенно объявил сосед. — Пронюхали от кого-то, что в квартире есть на что позариться, — вот и вся сказка! Или там у тебя взять нечего? А ведь недавно, жена говорила, ты кого-то в хате у себя хомутала и в полицию отправила.

— Было такое, — Лилия вспомнила о Леопольде.

— Ну вот! — напрягся сосед. — Любопытно, с чего бы грабители к тебе зачастили? У тебя там что, медом намазано? А может, нефтяной фонтан бьет, или золотую жилу откопала?

— Понятия не имею, — ушла от ответа Лилия, подумав о картине.

— Ты мне уши-то не конопать, стрекоза! Не имеет она понятия! Скажи кому-нибудь другому, — усмехнулся. — Садись! Не теряй время! — скомандовал и открыл дверь автомобиля.

— Может, кого на помощь позвать? — заикнулась Лилия, снова вспомнив о Дае с Восилом.

— Пока будешь звать, твою квартиру вдоль и поперек пропашут, — решительно отклонил сосед. — Двигаем!

Оба прыгнули в машину. Поехали быстро. Лилия сидела как на иголках. После предположения соседа, что грабители могут быть уже в квартире, она не находила себе места. Ей казалось, что ехал он недостаточно живо, что сама мчалась бы куда быстрее. Между тем скоро они уже были возле дома. Он еще не заглушил мотор, как она выскочила из салона. И точно окаменела, ибо неожиданно метрах в десяти увидела свой автомобиль. Показала соседу:

— Моя машина! — намерилась кинуться к ней.

Но парень удержал:

— Стоп! Не метусись! Сначала проверю я! — пошел к авто.

Тот оказался пустым, двери закрыты на замки. Позвал Лилию. Она подбежала и закрутилась вокруг.

— Что я тебе говорил? — напомнил сосед. — Бандюги уже тут. Наверняка в твоей квартире. Остынь. Не лезь вперед меня. — И двинулся к подъезду.

Там было тихо. К квартире подходили беззвучно, на пальчиках. На дверной ручке обнаружили дамскую сумочку Лилии. Та висела, обмотанная ремешком. Сосед аккуратно распутал, молчком показал девушке разрезанный ремень, давая понять, что украли сумочку, перерезав его. Протянул ей. Лилия мгновенно проверила содержимое. Все было на месте. Ошалело уставилась на парня:

— Ничего не пропало.

— Глянь лучше, — шепнул он.

— Куда уж лучше! — буркнула себе под нос и снова перебрала содержимое. — Все тут.

— Может, квартиру уже обчистили, — предположил сосед, — поэтому сумочку с машиной вернули. Взяли в хате, что хотели, и убрались по-тихому. Быстро работают, мерзопакостники. Доставай ключ, открою.

Покопавшись в сумочке, Лилия подала. Он тихонько приоткрыл дверь, заглянул внутрь. Решительно оттолкнув его, Лилия распахнула дверь шире и переступила порог. Мельком пробежала глазами по прихожей. Картина на месте. А больше и брать нечего. Облегченно выдохнула. Однако ступила по прихожей опасливо. Чем черт не шутит. Ведь для чего-то воровали сумочку. Заглянула сначала в кухню. Никого. Бросила взгляд на соседа, развела руками — мол, пока чисто. Тот расслабился, стоял за порогом, ждал, пока Лилия осмотрит всю квартиру. Она хозяйка, знает, что где лежало, — сразу должна обнаружить пропажу. Девушка двинулась дальше. Проверила гостиную. Все нормально. Сосед успокоенно переступил ногами. Шагнула к другим комнатам. Заглянула в первую. Там все как всегда. Парень зевнул. Лилия открыла дверь в последнюю. Сосед услышал короткий странный треск и звук падения. Насторожился:

— Ты чего там?

Никто не ответил.

— У тебя все нормально, соседка?

Из комнаты — ни звука. Парень переступил порог. Увидел на полу последней комнаты Лилию. Сумочка со спутанным ремешком валялась сбоку. Больше сквозь открытую дверь комнаты никого не видно. Парень настороженно тихо шагнул по прихожей к девушке:

— Лилька, что случилось? — повысил голос. — Кто в комнате? — подождал, повторил: — Кто там? Выходи! Предупреждаю: мозги вышибу, если не выйдешь! — Подошел к порогу, почти вся комната на виду. И там, где просматривалась, никого, кроме Лилии на полу, не видел. Повысил голос: — Последний раз говорю: выходи, иначе пеняй на себя! — Замер. Смотрел, как переступить через порог, чтобы не зацепить ногами Лилию. Надо было проверить, что с нею. В комнате как будто никого нет. А ей, возможно, требуется скорая помощь. Вновь пробежав глазами по комнате, стал приседать на корточки, чтобы проверить у соседки пульс. В тот же миг из-за двери выступила мужская фигура в дорогом костюме с шокером в руке. Парень резко выпрямил ноги, но в это минуту ему в шею ударил разряд тока. Сосед Лилии без чувств повалился на пол рядом с девушкой.

Пряча шокер в карман, над ними склонился Омирт. После неудачи с платьем, а затем с молодым Хаюрдо, он отчетливо понял: для того, чтобы достичь своей цели, у него осталась одна последняя возможность. А именно — только смерть Лилии могла предотвратить опасность, которая нависла над его головой. Смерть Лилии решала все разом. Художнику будет некому передавать свое наследство, потому что той, которая оживила его память, не станет. Хаюрдо продолжит жить среди людей, а следовательно, все ожившие портреты не вернутся на свои холсты. Стало быть, и он, Омирт, продлит себе жизнь, которая будет вечной. Монахиня не знала, какая концовка должна быть у ее предсказания, но она и не могла увидеть конца, потому что его нет, потому что дальше — вечность. И эту вечность даст всем смерть Лилии. Он должен, просто обязан принести девушку в жертву, иначе жертвой станет сам. Омирт сознавал: у него мало времени — надо действовать незамедлительно. Но главное, что уяснил: передоверять больше никому нельзя. Все должен исполнить собственными руками, чтобы наверняка, чтобы бесповоротно, чтобы вечность стала осязаемой. Сама мысль о бессмертии приводила в трепет. Он стоял над Лилией и ее соседом и думал, что план прекрасно сработал. Такая удача! Поставил капкан на одну девушку, а в нем оказались двое. В том числе Михаил, который однажды неизвестно откуда возник, но сразу стал как кость в горле. Омирт не догадывался, что рядом с Лилией лежал не Михаил, а ее сосед, поэтому испытывал настоящее удовлетворение. Мог прямо сейчас убить их обоих, и у него не дрогнула бы рука. Ради собственного бессмертия можно убивать бесконечно, потому что вечность бесконечна. Любая смерть в вечности незаметна, просто пылинка, которая пролетает мимо, но ты ее не видишь, потому что в бесконечности она неощутима, незаметна, ибо бесконечно мала. Да, он мог убить их прямо сейчас. И если бы Лилия была одна, так и сделал бы. Но рядом с нею лежал тот, как Омирт думал, про которого никто ничего не знал. И сколько ни старались его люди, тот до сих пор оставался тайной. Омирт не мог сейчас не воспользоваться случаем, чтобы не узнать о нем у него самого. Посему убийство притормозил. Чуть раньше, чуть позже — это уже не имеет значения. Все равно они в его руках. Увидят в его лице свою смерть. Ведь смерть — это конец пути, это ритуал завершения жизни. В конце пути каждый должен знать, зачем жил. Ведь никто не знает, что живет он ради смерти. Чего только не придумает человеческая фантазия! А на самом деле все очень просто. Жить, чтобы умереть. Жить во имя смерти. Так предначертано для всех. И только он осознал, что лишь немногие могут жить во имя бессмертия. Он один из этих немногих. Понял, что вечность не приходит сама собой. Чтобы стать бессмертным, следует в нужный момент прервать жизнь тех, кто жил ради смерти. В этом ничего ужасного нет. Таков закон вечности.

Омирт заглянул за дверь. Там была его сумка. Достал из нее скотч и, наклонившись, спокойно связал руки и ноги девушке и тому, кто лежал с нею рядом. Но стоило ему закончить, как над головой раздался незнакомый голос:

— Я знал, что так будет.

Вздрогнув, Омирт разогнулся и увидел перед собой человека в белой рубахе и светлых брюках. Никогда не лицезрел его прежде, но почувствовал силу энергии. Она давила на него. Взор Омирта лихорадочно забегал по прихожей:

— Как вы тут очутились? — оцепенел изумленно, ломая бархатный голос жесткими нотками.

— Вошел, — коротко сказал Михаил.

И только тут Омирт вспомнил, что забыл проверить дверь. Заскрипел зубами, но было уже поздно думать об этом. Стеганул выкриком:

— Что вам нужно?

— Я пришел в гости к своей знакомой.

— Вы кто?

— Меня зовут Михаил.

— Михаил? — В глазах у Омирта появилась растерянность. — А это кто? — показал на связанного парня.

— Это сосед хозяйки квартиры.

— Сосед?

— Развяжите их, Болислав Аласьевич.

— Откуда вы меня знаете? — изумился тот, раскрыв рот.

— Это неважно.

Рука Омирта поползла к карману, в котором лежал шокер. Но Михаил уловил это движение:

— Не стоит, Болислав Аласьевич. Все в жизни человека имеет свое начало и свой конец. Вы лучше присядьте и отдохните, ведь вы сильно перетрудились сегодня. — Михаил показал ему на стул в комнате.

Внезапно после этого Омирт ощутил жуткую усталость, ноги перестали держать, превратились в ватные, колени подгибались. Тихо и покорно отступил в комнату, сел, почувствовал странное облегчение и безразличие ко всему вокруг. Охватило состояние прострации. Михаил дотронулся до Лилии и соседа. Они оживились. Скотч лопнул. Отбросив его, вскочили на ноги.

— Что происходит? Почему ты тут? — оторопела девушка, увидев Михаила.

— Ничего не происходит, — улыбнулся тот, — если не считать, что Омирт пришел, чтобы убить тебя. Я подоспел вовремя.

Переминаясь с ноги на ногу, сосед враждебно смотрел на присмиревшего Омирта:

— Он шокером нас, — пояснил Михаилу.

— Вы оба были неосторожны, — укорил тот.

— Тебе легко обвинять! — вспыхнула Лилия. — Впрочем, спасибо, что вовремя пришел. Неужели он действительно хотел убить меня? И все из-за платья? Я подозревала, что он причастен к этой истории. И, как видишь, была права. Но никогда не думала, что он способен убить. Ты случайно не ошибаешься? Ведь платье, проданное Леопольдом, вернулось на портрет Эльвиры. И я тут совсем ни при чем. Зачем ему меня убивать? Ничего не понимаю.

— Задай эти вопросы Хаюрдо, когда встретишься с ним, — посоветовал Михаил.

Лилия посмотрела на него продолжительно, ее подмывало сказать, что она уже наблюдала Хаюрдо во дворце Елизаветы Петровны, но промолчала, потому что не могла представить себе, какой окажется реакция Михаила. Не хотела выглядеть в его глазах идиоткой, ибо нисколько не сомневалась в том, что все не было игрой воображения, все случилось на самом деле: она попадала в прошлое и воочию видела гофмалера, императрицу, фрейлину, монахиню. И недавнее явление игуменьи воспринимала как реальность. Посему откликнулась Михаилу иначе:

— Кажется, у Хаюрдо нет желания со мной встречаться.

— Не будь такой пессимисткой. Всему свое время, — заметил он.

Продолжать эту тему ей расхотелось, и она показала на Омирта:

— Почему он сидит на стуле как пыльным мешком ударенный?

— Проступок гнетет его, — нахмурился Михаил. — Ему сейчас лучше отдохнуть.

— Если он сознательно делал все, то почему его должно тяготить это? — в глазах у Лилии появилось недоумение. — Скорее он должен злиться, что не получил результата. А он, как вареный рак, сидит безучастно. Не похож на себя. Но как тебе удалось остановить убийство? — поинтересовалась она.

— Я попросил его не делать этого.

— Попросил? Если бы все задумавшие совершить убийство реагировали на просьбы, тогда и убийц не было бы.

— Я очень убедительно попросил его.

— Не хочешь говорить — не говори! — вспылила Лилия. — Только не заливай! Лучше скажи, кто ты! Вот уже сколько времени я знаю тебя, слушаю и удивляюсь, потому что понимаю, что не знаю тебя.

— Не надо усложнять, — спокойно парировал он. — Все, что ты должна знать, я тебе говорил. Но у каждого есть свои тайны. Ведь у тебя тоже они есть.

— Только мне кажется, что мои тайны в сравнении с твоими — это просто колебания воздуха. — Сделала короткий выдох — Пуф.

Сосед по квартире, молчаливо слушавший их, крякнул и подал голос, перебивая Лилию:

— Я тут больше не нужен. Пожалуй, пойду.

— Иди, — согласилась она. — Спасибо, что помог!

— Да какая помощь? — сконфузился тот. — Раззявой оказался. Вслед за тобой под шокер угодил.

Серьезный голос Михаила сгладил конфуз парня:

— Я думаю, ваше появление вместе с Лилией было для него неожиданностью, поэтому он медлил с убийством. Будь она одна, все могло закончиться трагически.

— Тут полиция нужна, — посоветовал парень. — Вызывать будешь, Лилька? Решай. Если нет, тогда я пошел. Понадоблюсь — свистнешь.

— Иди, — механически повторила она и поморщилась. С одной стороны, следовало бы прямо сейчас отправить Омирта вслед за Леопольдом, но с другой стороны, зная по первому случаю, какие будут к ней вопросы, затруднялась с решением. В случае с Леопольдом свой портрет оставила за рамками объяснений, но в данном случае может получиться все иначе. А этого ей не хотелось. Наверняка при опросе выплывет, что Омирт проводил у нее экспертизу картины. А следовательно, появятся вопросы. Зачем экспертиза, откуда картина, кто художник — и пошло, и поехало. И куда заведет кривая, представить трудно. Поэтому не знала, как поступить. Кстати, если бы в этот момент она ведала, что Леопольда уже отпустили, она бы даже не подумала о полиции. А пока буркнула соседу двояко: — Понадобишься — позову, не понадобишься — лежи на диване.

— Я не Обломов, диванными фантазиями не увлекаюсь. Больше люблю приземленное, — откликнулся парень, развернулся и шагнул по прихожей к выходу.

— Ты права. На этот раз спешить с полицией вряд ли стоит, — высказался Михаил, как будто услышал от нее определенный ответ.

— В чем я права? Я еще ничего не сказала. — Ей сделалось не по себе от того, что Михаил будто прочитал ее мысли. Ведь действительно, плавая в сомнениях, она тем не менее где-то глубоко в подсознании уже четко определила для себя, что полиция ей не нужна. Но кто тогда необходим? Получалось, надобны сейчас Дая и Восил. Чувствовала, что Омирт им нужен. Это чувство появилось само собой, оно крепло и утверждалось в Лилии.

— На твоем лице все видно. Звони.

— Кому?

— Ты уже решила.

— Ничего я не решила.

— Не обманывай себя.

Больше не возражая, Лилия поискала глазами сумочку, в которой был телефон. Но Михаил опередил: протянул свой. Она набрала номер Даи:

— У меня в квартире Омирт.

— Я сейчас буду, — ни о чем не расспрашивала Дая.

— Может, его связать? — Лилия вернула телефон Михаилу.

— Не надо, — отсоветовал тот. — Он никуда не денется. А мне пора.

— Как пора? — оторопела девушка. — Ты же только пришел!

— У тебя все нормально, — заметил он. — Скоро к тебе прибудут гости, встречай их.

— Ты называешь это «нормально»? — Она ткнула пальцем в Омирта. — Не знаю, что было бы, если б не появился ты!

— Но ведь я появился. Не гадай и не придумывай страшилок. История не знает сослагательных наклонений.

— Это ты знаток истории, а я в школе едва вытягивала на троечку. Правда, на крепкую троечку.

— Не принижай себя, — пожурил он. — Я знаю, что это было не так.

— Что-то слишком много ты знаешь про меня, — недовольно нахохлилась девушка.

— Я читаю по твоему лицу.

— Что-то я по твоему лицу ничего не читаю.

— Так и должно быть. — Михаил поднял с пола сумочку Лилии, протянул ей. — Не волнуйся. Сейчас нет повода для этого. — Он внимательно посмотрел на портрет на стене, и вышел.

Лилия проводила его взглядом до открытой двери. Подумала, что надо ее закрыть, но не шевельнулась. Зачем закрывать, когда скоро должна подъехать Дая? Та действительно возникла в дверном проеме минут через пять, как будто была где-то неподалеку, в светлом платье с аккуратной прической, точно недавно побывала в парикмахерской. Ее серые подвижные глаза мгновенно окинули прихожую. Из-за ее спины выступил крупный Восил в салатовой рубахе и темных брюках. Его широкая, тяжелая, с большими руками фигура будто раскинула над нею крылья коршуна. Дая прошла по прихожей, завернула в комнату, где все так же безвольно с туманными глазами сидел Омирт, смерила его взором, оглянулась на Восила:

— Тебе не кажется, Восил, что Лоя нам помогла, когда назвала имя дея?

— Абсолютно, Дая, — охотно подтвердил тот, топчась сзади нее.

Слегка улыбнувшись, она вздохом приподняла высокую грудь:

— Мы не ошибались, когда предположили, что он появится у Лилии.

— Абсолютно, Дая, — снова подтвердил Восил, вращая крупной головой. И повернулся к Лилии: — Как тебе удалось уберечься? Ведь он пришел, чтобы убить тебя. Почему ты не позвонила нам?

— Откуда я знала, что он здесь? — дернулась девушка. — А вам откуда известно, что он приходил убить меня?

— Логика событий, Лилия, подсказывала такой поворот, — вместо Восила объяснила Дая.

— Интуиция, — вставил Восил. — У Даи невероятная интуиция. Она никогда не ошибается.

— Никогда? — с сомнением посмотрела Лилия. — Мне кажется, это прерогатива Бога.

— Ничего не имею против, — смотря доброжелательно на хозяйку квартиры, подхватил Восил. — Дая не богиня, но она безупречна. Ее надо слушаться.

— Не кажется ли тебе, Восил, что ты сильно преувеличиваешь? — задала вопрос Дая.

Он немного смутился, что для его внешности было непривычно. И потом твердо возразил:

— Абсолютно не кажется, Дая! — затем чуть-чуть уступил. — Но если даже есть капля, то это кот наплакал.

Подойдя ближе к Омирту, Дая осуждающе взглянула ему в лицо. Его глаза при этом как будто просветлели, явив на короткое время осмысленность.

— Зачем ты все это затеял? — пожала плечами Дая. — Нельзя избежать неотвратимого. Надо принимать его как должное. Немыслимо стать сильнее своего создателя. Хаюрдо собирает всех. Пришло время. Хаюрдо зовет.

— Что он затеял? — вспыльчиво перебила Лилия. — Ты знаешь, зачем Омирт хотел убить меня? Скажи. Зачем? Чем я ему помешала, чем насолила? Что есть неотвратимое, чего нельзя избежать? Почему ты молчишь? Что Омирт должен принимать как должное? Ты не хочешь сказать мне? Тогда скажи, кого Хаюрдо собирает? Почему он кого-то собирает? Какое время пришло? Зачем зовет? Говори!

— Задай эти вопросы Хаюрдо, — ответила Дая.

Лилия удивилась, что ответ Даи слово в слово совпадал с ответом Михаила. Странно, как будто они сговорились. Но ведь они незнакомы. По крайней мере, у нее никогда не возникало мысли, что Михаил знает Даю, а она его. Что за загадки такие? Случайности или закономерности? Все странным образом переплетено. Непонятно. А Дая в это время повернулась к Восилу:

— Тебе не кажется, Восил, что Омирт здесь слишком задержался?

— Абсолютно, Дая, — отозвался тот.

— Забирай его!

— Забираю, Дая. — Он легко оторвал безвольное тело Омирта от стула, приподнял, подхватил подмышки и понес из комнаты.

— Куда вы его? — успела спросить Лилия.

— Время пришло, — повторила Дая и направилась следом. У двери остановилась. Чувствуя, что оставила Лилию в полной растерянности, развернулась к ней, улыбнулась. — Время делает свое дело. Оно неумолимо. Оно всегда было благосклонно к Хаюрдо, и сейчас благосклонно к тебе. Закрой за нами дверь. — И вышла на площадку.

Несколько минут Лилия не двигалась, вникая в смысл услышанных слов. И опять была неудовлетворена, потому что туман не рассеялся. Когда приблизилась к выходу и выглянула на площадку, там уже никого не было.

21

Жаркая, со слепящим солнцем безветренная с утра погода вдруг резко поменялась. Откуда-то выбился мощный поток урагана, ударил в лица прохожим, тормозя движение, а подчас и вовсе останавливал людей, перехватывал дыхание, рвал волосы и одежду. Пешеходы клонились к земле, отворачивались от вихря, подставляли спины, искали взглядами, куда можно спрятаться от ветра. В глаза бросилась дверь салона красоты, над которой болталась наполовину уже сорванная вывеска с названием салона. Женщины с тротуара с трудом двинулись к этой двери. Та не поддавалась сразу — открывать приходилось с большим напрягом. Последней в эту дверь протиснулась Майя в узком черном топе и короткой красной юбке, подол которой на улице она держала двумя руками, чтобы ветер не задирал его. На голове творилось черт знает что. Пышные длинные волосы были не просто взлохмачены и торчали в разные стороны — они были спутаны. Впрочем, головы других женщин, прятавшихся здесь от ветра, также были не в лучшем состоянии. Нежданные посетители салона столпились возле дверей, стараясь привести себя в порядок, смотрели в окна, наблюдая, как на улице продолжал буйствовать ураган. Майя досадливо улыбалась во весь рот, пыталась поправить волосы и пригладить ладонями, но ей плохо удавалось. Кидала косые взгляды в зеркала, развешанные в салоне, проверяя, в каком состоянии ее длиннющие наклеенные ресницы и ярко-красные от помады пухлые губы. Из глубины зала раздались веселые возгласы мастеров причесок и макияжа:

— Вона сколько у нас сегодня новых клиентов прибыло!

— Вряд ли мы сможем всех обслужить!

— Записи на сегодня нет.

Из толпы, сгрудившейся у дверей, усмешливо отозвались:

— Ай да дела! Неужели из салона красоты нам выходить в растрепанном виде?

— Хорошая будет реклама для мастеров салона!

— Неужто даже не причешете?

— Посмотрите, что на улице творится! Ваша запись сейчас затрещит по швам.

— Мое кресло освободилось! — прозвенел голос одной из мастеров.

Из него поднялась девушка с высокой грудью и незапоминающимся лицом. В синей блузке и светлых брюках. На голове короткая стрижка. Серые подвижные глаза бегали по толпе. Это была Дая. Из гурьбы кто-то с восхищением высказался:

— С такой прической никакой ветер не страшен. А вот мне куда бежать?

— А вам бежать в мое кресло! — позвала мастер. — Пока клиент по записи опаздывает, садитесь, я хотя бы вас причешу!

— Спасибо! Удружили, — обрадовалась полная женщина в вишневом платье с растрепанными рыжеватыми волосами. — Хоть чуть-чуть приберите их! А то просто позорище какое-то. Дома испугаются, если увидят. — Раздвигая стоящих перед нею женщин, она торопливо шагнула к креслу.

В это же время Дая сквозь толпу протиснулась к окну, остановилась около Майи. Глядя через стекла, озадаченно удивилась:

— Как завывает! Людей с тротуара сносит.

— Сбивает с ног, — негромко картаво поправила Майя, как будто слова Даи были обращены к ней. — Внезапные изменения погоды всегда непредсказуемы.

Повернувшись к ней, Дая вздохом подняла грудь, вежливо поддержала разговор:

— Жизнь тоже непредсказуема, но ведь мы живем.

— Ты считаешь, что жить опасно? — Длиннющие наклеенные ресницы Майи взметнулись вверх. Видя, что ее визави примерно того же возраста, что и она, Майя сразу обратилась к ней, точно к своей давнишней знакомой. Без церемоний.

Приняв ее дружеский тон, Дая пожала плечами, отреагировала вопросом на вопрос:

— А ты разве так не считаешь?

Майя улыбнулась во весь рот. Не получив ответа на свой вопрос и не сразу сообразив, как ответить на встречный, сделала короткую передышку, после которой решительно отмахнулась:

— Нет, конечно. Я бы согласилась пожить долго, как… — замялась, опять наткнувшись на внутренний дискомфорт: то ли не находя слова для сравнения, то ли не решаясь произнести его.

Ее фразу новым вопросом завершила Дая:

— Как Хаюрдо? — обратила внимание, что окружающие прислушиваются к их беседе.

— Да хотя бы, — рассеянно пробежав глазами по окну и не сосредотачивая внимания на том, что творилось за стеклами, согласилась Майя.

Усмешка скользнула по щекам Даи, но тут же пропала. Серые глаза застыли в одном положении, на какое-то время остекленели, из уст вырвался холодный тон, который не очень вязался с внешним видом:

— Художнику следует долго жить, особенно если он великий.

Выражением лица Майя показала, что не согласна с таким утверждением. Почему только художнику, да еще великому? А простой смертный разве не человек? Кем ему запрещено жить долго? Эти вопросы пробежали у нее в голове. Но она не стала их выносить наружу. Пусть каждый останется при своем мнении. Однако о художнике не утерпела заметить:

— Я видела только две его картины с выставки, потому что на демонстрации в Выставочном зале не была. Я обыкновенный продавец, не знаток живописи. На выставках бываю редко — не чета многим людям, которые по-настоящему разбираются в искусстве. Но, признаться, эти полотна меня впечатлили. — Майя на секунду зажмурилась, представила холсты перед собой. — Картины купил какой-то очень богатый человек для двух девушек, с которых Хаюрдо написал портреты.

— Я знаю, о каких холстах ты говоришь, — поддержала Дая.

— Откуда ты можешь знать? Ты же не видела их! — недоверчиво глянула Майя.

— Я работаю в Выставочном зале.

— А я в магазине, при котором недавно открылся художественный салон, — улыбнулась во весь рот девушка. — Меня зовут Майя.

— А меня — Дая.

— Какое необычное имя! — удивилась Майя.

— У тебя тоже редкое, — обратила внимание Дая и вдруг, чуть отступив, с ног до головы окинула собеседницу придирчивым взглядом. — А почему бы тебе не посетить собрание картин?

— Выставку, что ли? — оторопела Майя и тоже придирчиво вгляделась в лицо Даи. — Зачем? — пролепетала. — У нас в художественном салоне есть картины. Я каждый день гляжу на них. Уже наизусть помню. Знаю, кто нарисовал их.

— Это совсем не то, — возразила Дая, не отрывая глаз от нее. — В салоне ты смотришь на картины как продавец, твоя задача там — продать их. А на коллекцию станешь смотреть другими глазами.

— Какими еще другими? — вытаращилась Майя. — Обычными. Как всегда. Я же бывала на выставках. — Над бровями нарисовались едва заметные морщинки. Она не воспринимала серьезно слов Даи и готова была решительно отмахнуться от ее предложения.

— Может быть, обычными, — не стала отрицать Дая. — Но не как всегда. А скорее всего, как ценитель красоты. В картинном зале на все смотришь иначе. Там всегда есть картины с историей, как пожившие люди. Есть совершенно свежие, как родившиеся младенцы. Есть беззащитные, а есть агрессивные. Есть солнечные, как улыбка ребенка, а есть жуткие, пробирающие до костей. Это целый мир, Майя. Восхитительный мир, в который можно погружаться бесконечно. Ты сейчас даже не представляешь, какой разнообразный потрясающий мир. Там есть все. Ты заблудишься в нем. В этом мире ты обязательно увидишь то, что тебя заинтересует. Невозможно, чтобы среди такой красоты ты не нашла для себя упоения.

— Ты меня интригуешь, — начала сдаваться Майя, в голосе уже не было той категоричности, которая звучала чуть ранее. Внутри шевельнулось любопытство. Восторженные слова Даи повлекли за собой. Хотя тут же перед глазами возникал художественный салон с картинами и появлялась мысль: что особенного может быть в картинах в картинном зале? Там просто холстов гораздо больше, чем в салоне-магазине, — вот и вся разница. И какой это мир? Мир красок, и не более того. Однако следом погоняла другая мысль: весь мир — это краски, и от того, как они сочетаются, он бывает веселым, радостным с голубым солнечным небом, или хмурым, холодным, в свинцовых тучах.

— Не стоит раздумывать, — продолжала Дая, играя улыбкой на лице. — Ты узнаешь потрясающие вещи, откроешь столько нового для себя, что тебе не захочется уходить оттуда. Живопись — это бесконечный мир.

— Ну я не знаю. — Майя уже готова была уступить и принять предложение новой знакомой.

Видя, что та вот-вот перестанет сопротивляться и сломается, Дая взяла ее за руку:

— Ты же любишь красоту вокруг себя.

— Еще бы. — Майя чувствовала, как крепко пальцы Даи сжимали руку, и сознавала в этот миг, что находится в непонятной власти собеседницы, становится мягкой, как пластилин, и что та не выпустит ее руку, пока не получит согласия. А почему не согласиться, зачем противиться? Что особенного в том, что она посмотрит на новые картины? Вдруг и правда понравится? Вообще, странные обстоятельства получаются. По сути, это она продавец в художественном салоне и должна бы сама напрашиваться, чтобы провели с нею экскурсию по большому картинному залу. А выходит все наоборот: ее уговаривают, перед нею расточают любезности. Абсурд какой-то. Майя облизнула пухлые губы и во весь рот улыбнулась. — Ладно, уговорила. Я согласна.

Отпустив руку, Дая заглянула ей в глубину глаз, хотела увидеть в них искренность, и после этого удовлетворенно кивнула:

— И хорошо. Можно прямо сейчас.

— Сейчас? — вскинулась Майя, озадаченно переступая с ноги на ногу. — Куда сейчас? Посмотри, что на улице творится!

Обе одновременно повернули головы к окну, и Дая непринужденно, как ни в чем не бывало, показала рукой:

— Ничего не творится. На улице прекрасная погода. Хороший день. Солнце.

На какое-то время Майя оторопела от ярких лучей, сквозь стекло ударивших в лицо, тихо ойкнула:

— Что это? А где бешеный ветер?

Столпившиеся у двери женщины вслед за Майей одномоментно загомонили и беспорядочно ринулись к двери, мешая друг другу. Казалось, они заторопились от страха, что на улице все может повториться и им придется куковать в этом салоне неопределенное время, чего никому из них явно не хотелось. Толпа схлынула мигом. За последней женщиной дверь громко хлопнула. Майя вздрогнула. А Дая в ответ на ее вопросы бесстрастно промолчала. Зато у Майи зашкаливало ошеломление:

— Я ничего не понимаю! На улице только вот-вот бог знает что делалось. На моей голове от прически ничего не осталось. Ты посмотри, посмотри, во что она превратилась! — Девушка нервно ткнула пальцем в свои волосы.

Взгляд Даи стал скучающим, точно ей чертовски надоело говорить об очевидных предметах. И она нехотя пожала плечами:

— Прическа у тебя восхитительная. Что еще надо?

Майю подбросило на месте:

— Смеешься? Издеваешься? — рассердилась и, найдя глазами ближайшее зеркало, просеменила к нему. То, что увидела, привело ее в крайнее изумление. Онемела. Веки распахнулись, оголяя глазные яблоки, рот раскрылся. Лицо стало походить на маску. На своем отражении в зеркале увидела, что пышные волосы уложены в аккуратную прическу, какую сама сделала утром, собираясь на улицу. — Что это? — обронила с потерянным лицом. Неужели она попутала берега? Майя в изнеможении сникла, поискала взглядом, куда бы присесть, но, передумав, вернулась к Дае. Вяло глянула той в глаза. — Такого не может быть!

— Почему не может? — пожала плечами Дая. — Повторяю: прекрасная прическа. Мне нравится. А тебе нет?

— Да не в этом дело. — На постном лице Майи появились розовые пятна, оно стало оживать. Собираясь что-то объяснить, девушка пошевелила руками и облизнула пухлые губы.

Однако Дая немедля пресекла ее попытку:

— Забудь! Едем в картинный зал! Пошли! На парковке меня ждет машина!

Неожиданный требовательный, с новыми громкими металлическими нотками тон Даи сковал Майю и подчинил себе. Она ничего не сказала, лишь слегка кивнула, соглашаясь. Мастера салона приостановили работу, пораженные таким тоном. Повернули головы на голос, провожая Майю с Даей взглядами до двери, пока те не вышли из салона.

На парковке подошли к внедорожнику, за рулем которого сидел Восил. В зеленой рубахе и темных брюках. Проворно выскочил наружу, спеша открыть для девушек двери. Майю немного удивило, что с таким комфортом разъезжает работница Выставочного зала. Но она ни о чем не спросила, с любопытством наблюдая, чем еще может поразить Дая. Обе сели на заднее сиденье. Восил закрыл за ними двери и уселся на свое место. Коротко обернулся к Дае. Та повела пальцами в сторону лобового стекла:

— Ты знаешь дорогу.

— Абсолютно, Дая, — сделал глубокий кивок Восил и тронул машину с места. За стеклами замелькали дома. Майя удивилась распоряжению Даи, показавшемуся ей странным. Ведь Выставочный зал не так далеко и не знать к нему дорогу было бы нелепостью. Покосилась на Даю. Та сидела с отчужденно-серьезным видом, какого в салоне красоты Майя не наблюдала. Заметив косой взгляд спутницы, Дая сухо посоветовала:

— Постарайся ничему не удивляться.

«Странная просьба», — мелькнуло в голове у Майи, тут уж от нее ничто не будет зависеть. Если картины произведут впечатление, то могут поразить, а если не понравятся, то чему изумляться? Впрочем, даже в этом случае станет удивительным, что все неинтересно и непривлекательно. Словом, видно будет. Полюбопытствовала:

— Надолго едем?

— У тебя сложно со временем? — поинтересовалась Дая.

— Нет, — отозвалась Майя. — Сегодня у меня выходной, — подумала секунду и уточнила: — Временем не ограничена.

— Прекрасно! — подхватила визави. — Надеюсь, ты не пожалеешь о поездке.

— Хотелось бы, — протянула Майя, не очень уверенная, что не пожалеет. Впрочем, и не очень убежденная, что пожалеет. В общем-то, иногда она любила рассматривать картины. Не как знаток искусства. Просто приятно было проводить время среди них, когда приходилось скучать без покупателей. Ходила, глазела. Какие-то ей нравились, объяснить не могла чем — нравились и все, — а какие-то были не по вкусу. Возле таких она не останавливалась. Имелись и такие, какие не покупались и уже намозолили глаза. Между тем среди них были и те, глядя на которые Майя удивлялась, почему они не продавались. Сейчас в уме представляла, что от картин в Выставочном зале у нее останутся примерно такие же впечатления, как от картин в художественном салоне, хотя вслух этого не высказывала, старалась настроить себя на положительный лад. Тем более что Дая называла мир картин восхитительным. Выставочный зал — это не салон-магазин. И возможно, там действительно придется ощутить в душе что-то новое. Оживилась. — Посмотрим, — едва приметно усмехнулась и опустила глаза вниз. Ладонями расправила подол юбки. На минуту отвлеклась от мыслей о картинах, заметив на ткани пятно. Грязь. Откуда грязь? Ветер с пылью принес, что ли? Так и есть. Пальцем сбросила. Отряхнула подол, подняла глаза и замерла от неожиданности. Увидала перед собой обитое тканью сиденье, на котором расположилась Дая. У Майи глаза полезли на лоб. Оторопь вытянула лицо. Ведь только что та сидела рядом с нею, и никакого сиденья напротив не было. Только спинка водительского кресла перед глазами и затылок водителя над нею. Куда он вдруг делся, она его не видела. Растерялась. Где водитель? Почему они едут без него? И почему Дая сидит перед нею, а не рядом?

Под колесами что-то громыхнуло. Девушек подбросило, как на ухабах. И Майя вдруг осознала, что сидела на таком же обитом тканью сиденье, какое было под Даей. А где же мягкое автомобильное? И где привычный автомобильный салон? Его не стало. Куда он пропал? Как она могла очутиться на этом не очень мягком и неудобном сиденье? Где лобовое стекло? Вместо него какое-то нелепое окошечко позади Даи. Где улица, по которой только что ехали? Почему здесь так трясет, бросает из стороны в сторону? Где они, в конце концов? И почему Дая такая спокойная, как будто ее все это не касается? Майя повернула голову к боковому стеклу. Перед глазами — узкое стекло в узкой дверце. За стеклом заметила череду густых деревьев. Что за черт, откуда вдоль городской дороги, где всегда торчали невысокие редкие деревца, сейчас их так много? Да еще таких высоких, что не видно верхушек? С противоположной стороны за таким же узким стеклом масса таких же деревьев. Они прыгали перед глазами, как будто устроили снаружи идиотскую пляску. Уж не тронулась ли она головой? Хотя, разумеется, нет. Ведь это не деревья плясали в ее глазах, это ее кидало вверх-вниз на этом дурацком не очень мягком сиденье. Еще минут десять такой езды, и весь зад превратится в большую мозоль.

— Что происходит? — сильнее картавила Майя, крепко вцепившись руками в сиденье и ловя взглядом качающееся лицо Даи. — Куда и на чем мы несемся?

— Ничего не происходит, — отозвалась та. — Едем, как договорились.

— На чем едем? Где машина? — стучала зубами Майя.

— Что за странные вопросы? — пожала плечами Дая. — Обыкновенно. Как всегда тут.

— Ты не ответила! — начинала злиться Майя. — Почему я трясусь в какой-то коробушке? Как мы в ней очутились? Где водитель?

— Кучер на облучке. — Подпрыгивая на сиденье от толчков, Дая показала себе за спину.

— Какой кучер? — срывала голос Майя. — Что все это значит? Останови, останови немедленно!

— Ты хочешь прогуляться?

— Я хочу остановиться! Разве я непонятно говорю? — от волнения краснела Майя.

— Ты не говоришь, ты кричишь. Но зачем кричать? Я не глухая. Не стоит так напрягать голос. Если ты хочешь передохнуть немного, размяться, прогуляться по траве, так и скажи.

— По какой траве? Я хочу, чтобы под ногами был асфальт.

— Очень жаль, но это невозможно. Он закончился.

— Что значит невозможно? Как закончился?

— Пожалуй, ты права, — не отвечая на вопросы, выдохнула Дая. — Стоит немного размяться. Ноги затекли. Пройдемся. — Она протянула руку к свисавшему сбоку от нее концу веревки с кисточкой и пару раз дернула за нее.

Услышав звон колокольчика снаружи, Майя почувствовала, что движение прекратилось. Нервно толкнула от себя дверцу, привстала с сиденья и шагнула наружу на ступеньку, суетливо выдвинутую перед нею вдруг возникшим человеком в странной одежде, но с лицом водителя. Со ступеньки ступила на землю, сделала пару шагов вперед и повалилась лицом в захрустевшую под нею траву. Взвизгнула, не понимая, как это случилось. Уперлась руками в землю, стала подниматься. И вдруг обнаружила, что на ней почему-то надето длинное платье, какие носили дамы в прошлые века, а на голове белый дамский парик. И что упала она потому, что наступила на подол. Майя обалдело осматривала себя, совершенно потерянная, выбитая из колеи. Когда шоковое состояние прошло и она стала разглядывать все, что видит вокруг себя, в глаза девушке бросилась карета с лошадьми, из которой она так неумело высадилась. На облучке, держа в руках вожжи, сидел кучер в ливрее — тот человек с тяжелыми плечами, крупной головой, лицом водителя автомобиля, который только что раскладывал перед нею ступеньку. Кругом был лес. Вперед и назад от кареты по нему тянулась узкая, натоптанная копытами лошадей и наезженная колесами карет и повозок ухабистая дорога. В висках у Майи бешено застучало. Как она угодила в этот лес? Куда попала? Почему в карете? Вопросы долбили мозг, голова разламывалась. Почему-то в этот момент вспомнила о Хаюрдо. Последнее время в художественном салоне все разговоры были только о нем, о тех его картинах, на которых изображены две девушки в таких же нарядах. Подхватив подол платья, она кинулась на другую сторону кареты, куда прошла Дая, выйдя наружу после нее. Та также оказалась в подобном платье, которого еще в карете не было на ней, и тоже в парике. Спокойно прохаживалась, не обращая внимания на то, что не видит городской улицы и городских строений. Будто так и надо. Майя с ходу накинулась на нее:

— Это ты устроила? — показала на ее и на свое одеяние, на лес, на лошадей и дорогу.

— Все твоих рук дело, — ошарашила Дая.

— Что ты плетешь? — возмущенно взахлеб взвизгнула Майя. — Ты повезла меня на машине в Выставочный зал, чтобы посмотреть картины. И куда завезла? Какая-то карета, лошади, кучер, лес, от которого тянет сыростью. И мы с тобой в старинных нарядах! Может, тебе они нравятся, а мне больше нравился мой наряд.

— Не стоит горевать из-за недавнего наряда. Ведь сейчас на тебе тоже твой наряд, — вставила слово Дая. — Именно в нем Хаюрдо нарисовал твой портрет.

— Мой портрет? — удивилась Майя. — Я так и думала, что тут замешан Хаюрдо. Потому что наряд на мне такой же, как на двух картинах с выставки, которые я продала за дорогую цену. Однако ты что-то темнишь. Я не видела никакого своего портрета. И Хаюрдо тоже никогда не видела.

— Ты просто забыла, — парировала Дая. — Прошло так много времени. Памяти человеческой трудно удержать все события, которые случались за это время.

— Что ты вешаешь мне лапшу на уши? Много времени, много времени… Я не умственно отсталая, чтобы не помнить себя.

— Мы скоро будем на месте, и там ты все вспомнишь.

— На каком месте мы будем? В этом лесу Выставочного зала нет. И картины на деревьях не развешены!

— Картины правда на деревьях не развешены. Ты увидишь их в зале особняка. — Дая, придерживая подол платья, подошла к лошадям. Погладила гриву одной из них. Посмотрела на кучера. Восил под ее взглядом выпрямил спину. Двинулась дальше. Обошла вокруг фыркающих лошадей.

Внимая Дае, Майя перемещалась следом за нею:

— Какого особняка? В глухом лесу только волки бродят. — С опаской огляделась, не покажется ли в зарослях волчья морда.

— Здесь волков нет. — Дая в улыбке шевельнула губами, заметив ее опасливый взгляд.

— Как нет? Волки во всех лесах водятся, — не поверила Майя.

— Я никогда их тут не видела.

— Ты здесь часто бывала?

— Ты тоже бывала, — ошарашила Дая.

— Хватит выдумывать! — недовольно фыркнула Майя. — Не навешивай на меня, чего не было!

— Не спеши возражать, — попросила Дая.

«Как не возражать, — промелькнуло в голове у Майи, — когда приходится выслушивать такую чушь, буровит невесть что, валяет дурака, наговаривает!» Между тем после этой просьбы прикусила язык, перестала прекословить. Подумала: любопытно услышать, какой еще арбуз выкатит визави. А уж потом, если и это придется не по вкусу, раскатать ее по полной программе, как следует, чтобы долго помнила и не наговаривала больше. А пока задала другой вопрос:

— Почему ты сказала, что поездка в этот лес в карете — это моих рук дело?

— Потому что ты захотела увидеть картины. А все картины Хаюрдо здесь.

— Но ведь речи не шло о картинах Хаюрдо.

— Он пожелал, чтобы ты увидела их.

— Он пожелал? Зачем ему это?

— Узнаешь от Хаюрдо.

— От самого Хаюрдо? Я увижу его? Вот так, как тебя сейчас? Странно, с чего бы мне такие привилегии: встретиться с самим Хаюрдо!

— Ничего странного. Не с тобой одной. Не торопи события.

— Сначала заинтриговала, а потом — «не торопи события». Сама-то откуда знаешь?

— Я служу Хаюрдо.

— Как служишь? Ты же говорила, что работаешь в Выставочном зале. Ничего не понимаю, — растерялась Майя.

Не стараясь хоть как-то объяснить ей загадочность происходящего, Дая пожала плечами:

— Садись в карету! — глянула на Восила. — Продолжим путь.

Услышав ее распоряжение, тот живо соскочил с облучка, распахнул перед ними дверцу кареты, снова опустил ступеньку. Едва справляясь с забытым ею платьем, Майя протиснулась внутрь. Села на прежнее место. За нею сделала то же самое Дая. Восил проворно убрал ступеньку, прикрыл дверцу, прыгнул на облучок, взял в руки вожжи. Лошади, фыркнув, тронулись. Майя вжалась в спинку сиденья. Видя по безучастному лицу Даи, что больше ничего от нее не добьется, молчком стала перемалывать в голове произошедший только что разговор. Уже не замечала тряски и сосредоточенного лица спутницы. Фантазировала, кого еще может увидеть в особняке, как встретит Хаюрдо, что скажет ему и о чем он может спросить. Однако фантазии хватило ненадолго. Очень сложно фантазировать, если тебе ничего не известно. Майя съежилась, наклонила голову и уткнулась глазами в пол кареты. Все мысли вылетели из головы. Стала просто ждать, когда доберутся до места. Попыталась вообразить, как может выглядеть захудалый заброшенный особняк, но воображение выходило за рамки нормального восприятия, и она оставила эти попытки. Изредка поглядывала сквозь стекла, но видела густой лес, куда плохо проникали солнечные лучи. Всякий раз вздрагивала от мысли, что в этой глуши много волков. Не поверила Дае. Вздрагивала, но молчала. Наконец дождалась, когда карета остановилась. И в тот миг, когда кучер открыл дверцу и приготовил ступеньку, чтобы она вышла, Майя неожиданно почувствовала страх. Он сковал ее. Скрещенные на груди руки не слушались и не собирались расцепляться. А кучер уже протягивал ей руку, чтобы помочь выйти наружу. Майя робко посмотрела на Даю. Та, понимая состояние спутницы, улыбнулась располагающей улыбкой. И Майя преодолела страх. Оперлась на руку кучера и вышла. То, что она увидела, привело в изумление. Огромная ухоженная поляна, несомненно, возделанная руками людей, с дорожками, цветниками, обработанными кустарниками, окруженная плотным кольцом леса. А в центре — большой белый особняк с колоннами, мраморными перилами, мраморными лестницами. В стиле восемнадцатого века. Это было так неожиданно и необычно, что поразило как громом среди ясного неба. Лишь недавно представляла нечто убогое, полуразрушенное, заросшее со всех сторон. И на тебе! Ничего подобного. На высокое крыльцо высыпала толпа людей в таких же старомодных одеждах, какие были надеты на ней с Даей. Та, выйдя из кареты, подтолкнула Майю в спину:

— Пошли. Нас ждут.

Дрожащими ногами Майя сделала первый шаг к ступеням особняка.

22

Прошло два дня после того, как в квартире Лилии прижучили Омирта. Впрочем, она сомневалась, что история с ним завершилась, ибо не знала, что было дальше. Дая даже не намекнула, куда забрала его, — стало быть, бессмысленно строить какие-либо догадки. Лилия и не строила. Но узнав от Эльвиры, что та вновь приняла раскаявшегося Леопольда, разозлилась на подругу и опасалась, как бы Омирт также не вывернулся из положения, в котором оказался. Эльвира, конечно, зараза, не сдержала слово. Но в конце концов, это ее жизнь. Нравится ей быть дурой — пусть будет. Ее не переделаешь. Подумав так, Лилия успокоилась и махнула рукой, но впредь видеть притворно-виноватую рожу Леопольда не хотела. В общем, два дня пролетели в нервно-возбужденном состоянии, и только на третий все в душе нашло свое место. Между тем нервозность в прошедшие дни была такой, что только на третий день Лилия вспомнила: за два дня Михаил ни разу не позвонил и не появился. Это показалось странным. Но акцентировать внимание на этом не стала. Много чести, чтобы выясняла, куда он пропал. Весь этот день прошел у нее ни шатко ни валко. На работе рутина, какая-то нудиловка. К концу рабочего дня захотелось отвлечься, но как и где, определенной цели не было. Просто перезагрузить свои мозги новыми впечатлениями. Ресторан и кафе отринула сразу. Это не отвлечение, это обжираловка. В кино пялиться на экран не было настроения. Толкаться в торговом центре — хватит, потолкалась недавно так, что два дня отходила после этого. Заглянуть в салон красоты — нет. Во-первых, там по записи, а во-вторых, для этого нужно мозги прочистить, чтобы понять, что ты хочешь сделать со своей внешностью. А у нее сейчас в голове полный кавардак. Поэтому по окончании рабочего дня, глянув в зеркало и поправив на себе брючный костюм салатового цвета, Лилия распрощалась с сослуживцами и, сев в машину, бесцельно поехала по городу. Сама не заметила, как подкатила к набережной. Почему к набережной, зачем к набережной — не поняла. Будто что-то против ее воли привело ее сюда. Именно туда, где она в свое время столкнулась с Леопольдом и где Восил искупал того в воде. Воспоминание было не из приятных. Но, припарковав машину, Лилия вместе с другими пешеходами поднялась на переход через канал. Остановилась посередине у перил, посмотрела сверху на воду. «Вот нашла себе развлечение!» — пришло в голову. Вода как вода. Течет себе да течет.

— Собираешься здесь рыбу ловить? — вдруг раздалось у нее за спиной.

Она вздрогнула:

— Я не рыбак! — отрезала, не оборачиваясь.

— Я тоже не рыбак, — прозвучало в ответ.

Голос был незнакомым и почему-то обращался к ней на «ты». Шел бы да и шел своей дорогой, так ведь нет — решил подкатить к ней. Придется послать подальше:

— Топал бы ты, приятель, куда глаза глядят! — жестко выдала Лилия, повернув голову. Все-таки интересно: кому она подорожную выдает? И окаменела, узнав визави. Перед нею стоял Хаюрдо. В современной одежде. Но с тем лицом, которое она видела во дворце императрицы Елизаветы Петровны и на портрете в Выставочном зале. С твердым выражением, с упорством в глазах. И вдруг разглядела едва заметный маленький шрам над белесой бровью, как некую метку. По телу пробежала мелкая дрожь. А в мозг ударил посул Михаила, что она скоро встретится с Хаюрдо.

— Ты? — Лилия терялась оттого, что не знала, как правильно к нему обратиться: «ты» или «вы». Все-таки почти триста лет жизни — это возраст более чем преклонный. Но, с другой стороны, это образ с картины, а на картине, если холст правильно хранить, портрет не меняется даже через триста лет.

— Ты же знала, что мы с тобой встретимся. — Хаюрдо оживил морщинки на лбу.

— Я не была уверена в этом, — волновалась она.

— Нам пора ехать, — протянул он руку.

— Куда? — Лилия развернулась к нему лицом.

— Все собрались. Ждут нас, — прозвучало неопределенно.

— Кто «все»? — не поняла Лилия.

— Портреты из-под моей кисти, — пояснил Хаюрдо.

— Но я же не портрет, — напомнила она.

— Именно поэтому ты мне нужна. — Он продолжал протягивать ладонь.

— Именно я? — удивилась она.

— Именно ты.

— Ты ответишь на мои вопросы? — Лилия смотрела на Хаюрдо и чувствовала, что в данное время у нее пропало желание задавать их, потому что тут не то место, где следует делать это, и не тот момент, чтобы получать исчерпывающие ответы.

— Если они у тебя появятся там, где нас ждут, — согласился Хаюрдо.

— Твои загадки пугают. — Лилия занесла свою руку над его, чтобы вложить ему в ладонь, но передумала и положила на перила ограждения.

— Скорее они разжигают любопытство, — поправил он.

— Любопытство заставляет заглядывать в щели и замочные скважины. Я этого не люблю! — сморщилась девушка.

— Современные замки вряд ли дают такую возможность, — улыбнулся Хаюрдо.

Лилия ничего не ответила. Глянула на снующих мимо людей. Странно, но все проходили с такими лицами, точно не видели ни ее, ни Хаюрдо. Ей даже захотелось кого-нибудь окликнуть, чтобы убедиться, что они видят их. Но в тот момент, когда девушка намеревалась это сделать, Хаюрдо опередил своим вопросом, после которого у нее пропало всякое желание кого-то окликать:

— Ты готова?

— Прямо отсюда? — оторопела она. Однако ощутила, что желания отказаться у нее не было. Напротив, изнутри явно что-то подталкивало немедля подтвердить готовность. И только одно останавливало: представляла, как много может быть там незнакомых лиц, в глазах которых не хотелось выглядеть серо. Возразила: — Но я в рабочей одежде. Хотя бы переодеться.

— Ты хорошо выглядишь, — успокоил Хаюрдо. — Не стоит терять время.

— Ты уверен? — по сути, этим вопросом она давала согласие. — Далеко ехать? Я на машине. Но не знаю, куда ехать.

— У меня есть водитель. Он около твоей машины. Ждет нас.

Чуть помедлив, она вложила руку в его ладонь. Спускаясь впереди Хаюрдо по ступеням перехода, Лилия издалека увидела на парковке у своей машины парня, вытянувшегося, как по стойке смирно. В рубашке и шортах.

— Он тоже сошел с холста? — полуобернулась к Хаюрдо.

— Разумеется, — подтвердил тот. — Он знает дорогу.

— Назад он тоже привезет меня? — поинтересовалась.

— Нет. Назад тебе не надо будет ехать.

— Как не надо? — Лилия приостановилась на последней ступени. — Я не собираюсь застревать непонятно где. У меня работа.

— Ты нигде не застрянешь… — успокоил он, тоже приостанавливаясь чуть выше. — Все будет продолжаться так, как ты захочешь.

— Тогда поехали. — Лилия шагнула на тротуар. Подойдя к машине, достала из сумочки ключи и передала водителю.

Парень был молодым, стройным и приветливым. Лицо с ямочками на щеках. Не произнес ни слова. Сделал поклон головой, взял ключи, сначала открыл двери для Лилии и мастера. Когда те разместились на заднем сиденье, сел за руль сам.

Лилия отметила про себя, как мягко тронулось авто с парковки и так же покатило по дороге:

— Может, ты уже сейчас сможешь ответить на мои вопросы? Ведь не для того ты нашел меня, чтобы показать бал живых портретов, — взглянула на профиль мэтра. — Таинственность хороша там, где необходима. Здесь она зачем?

— Бал? — качнул он головой. — Пусть будет так. Таинственного тут ничего нет. Просто сейчас мне пришлось бы многие вопросы долго объяснять. А там они отпадут сами собой, потому что ответы на них увидишь своими глазами.

Лилия притихла, стала смотреть через лобовое стекло. Незаметно для себя прикрыла глаза. Необычно быстро на улице наступил вечер, потемнело, водитель зажег фары. В какой-то момент началась непонятная тряска — девушка встрепенулась от забытья, закрутила головой:

— Что это? Почему темно?

— Скоро ночь, — коротко пояснил Хаюрдо.

— Какая ночь? — изумилась она. — Еще вечер толком не наступил! Сколько времени? — и оторопела оттого, что вместо лобового стекла увидела напротив себя сидящего Хаюрдо. Правда, сказать, что хорошо увидела, было бы большим преувеличением — вернее, едва рассмотрела в темноте. Но что неожиданно поразило — на мастере было одеяние, которое она видела на холсте в Выставочном зале. Старинный кафтан, камзол, парик, туфли с пряжками. Впрочем, туфель с пряжками в темноте не видела, но предположила, что на его ногах именно они. Особенно потрясло, что она находилась не в салоне своего автомобиля. Если бы в этот момент увидела себя в зеркале, решила бы, что видит чужое лицо. — Как это понимать? — вырвалось из горла.

— Прости, я забыл предупредить, чтобы ты ничему не удивлялась, — тон Хаюрдо был прежним.

После того, как Лилия узнала о живых портретах и как наблюдала бал императрицы Елизаветы Петровны почти триста лет назад, думалось, что удивить ее еще чем-то трудно. Но заблуждалась, ибо сейчас был новый момент потрясения. Однако распространяться на эту тему не стала. Закрыла рот, не спрашивая больше ни о чем. В голову пришло, что это, видимо, не последний миг изумления. Тряска продолжалась. Снаружи слышался чей-то голос:

— Вперед, вперед!.. Но!.. Но!.. Тпру!.. Тпру! Потише, потише…

Продолжалось довольно долго. Иногда Лилию подбрасывало кверху, иногда бросало из стороны в сторону. С непривычки сидеть было не очень комфортно. Но молчала, ожидая, чем все закончится. Наконец толчки и скрипы прервались. Хаюрдо привстал с сиденья:

— Мы приехали. — Толкнул дверцу. Вышел наружу, протянул руку Лилии.

В темноте она разглядела внизу ступеньку. Поставила ногу. Мрачный массив леса за его спиной насторожил. Подала голос:

— Где мы? — Подмяв подошвами туфель траву, Лилия стала присматриваться. Рядом обнаружила парня в одежде кучера — того, что недавно вел ее машину. За спиной — карета, запряженная цугом четверкой фыркающих лошадей.

Хаюрдо взял девушку под руку и повел на другую сторону кареты. За нею Лилия увидела вдалеке особняк, залитый светом. Перед ним фонари освещали вход и ступени крыльца, а также ближние ухоженные дорожки. От особняка к карете двигалась толпа людей в разных одеждах. Уже позже она поняла, что здесь присутствовала мода разных эпох: от восемнадцатого до двадцать первого века.

— Чей это особняк? — озадачилась Лилия.

— Мой, — был ответ Хаюрдо.

— Ты в нем живешь?

— Нет. Это особняк для моих холстов.

У Лилии вытянулось лицо. Хаюрдо спокойно, как о совершенно обыденном явлении, произнес:

— Для портретов из-под моей кисти. Точнее, здесь хранятся холсты в рамах, когда с них сходят ожившие портреты. И их одежда, ибо образы с холстов среди людей живут в других одеяниях.

— А кто следит за состоянием имения? — поинтересовалась Лилия.

— Не сомневайся, тут есть кому этим заниматься, — улыбнулся Хаюрдо.

Сделав пару шагов, девушка почувствовала, как каблук туфли утонул в земле, и с некоторым раздражением возмутилась:

— Почему мы так далеко остановились? Нельзя было подъехать ближе? — Лилия терпеть не могла, чтобы на ногах была грязная обувь. А тут, похоже, от этого не застрахована.

— Можно, — согласился Хаюрдо. — Но я хотел, чтобы ты издалека увидела сразу все.

— Впечатляет! — Девушка выдернула каблук из земли, переставила ногу в траве.

— Отрадно, что тебе понравилось. — Он удовлетворенно крепче взял ее под руку.

Увлекаемая мэтром, Лилия шагнула дальше:

— Кто построил особняк?

Ответ Хаюрдо огорошил девушку:

— Я нарисовал его.

— Даже так? — пораженно чуть отстранилась. — Но разве предметы сходят с твоих полотен?

— Увы. Это единственный случай. Мне помог Михаил.

— Михаил? — Лилия сделала длинную паузу. — Я видела его каждый день, но до сих пор не знаю, кто он такой.

— Скоро узнаешь, — спокойным уверенным голосом Хаюрдо погасил ее ошеломление.

— Он тоже с твоего холста? — Убежденная, что ответ будет положительным, Лилия приостановилась.

— Нет.

Расспрашивать дальше не было возможности, потому что к ним приближалась толпа встречающих. Из нее раздался мужской голос:

— Мастер, представь нам свою спутницу!

— Представлю, обязательно представлю, — громко, чтобы хорошо было слышно, откликнулся Хаюрдо, — только не сейчас, а когда все будут в сборе!

— Все уже в особняке, — произнес тот же голос. — Мы вышли, чтобы встретить тебя и оказать почести.

— Я рад, что вы собрались. Вижу, уже переоделись, а значит, вспомнили свои корни! — похвалил мэтр.

— Мы не могли поступить иначе, мастер, — из толпы прозвучал другой голос, на этот раз женский. — Ты наш демиург, поэтому твой клич для нас как приказ, который нельзя не исполнить. Преступившие правило должны быть стерты с полотен, а холсты — перестать существовать!

Пока звучал этот голос, остальные медленно обступили Хаюрдо и Лилию. Кто-то взял ее под руку с противоположной стороны от Хаюрдо, и все двинулись к особняку. Дорожка была плотно утрамбована, каблуки Лилии больше не проваливались в грунт. Впрочем, в окружении толпы она забыла о них и прислушивалась к словам, которые неслись то оттуда, то отсюда. Было крайне интересно, что они думали о ней, увидев впервые. Но толпа словно забыла о Лилии. Походило на то, что она сразу приняла ее как подобную себе. В общем-то, в обстоятельствах, когда не знаешь, чего ждать дальше, это Лилию вполне устраивало. Мирный благосклонный прием. Из отдельных вопросов, которые из толпы были обращены к художнику, девушка поняла, что никто из присутствующих так же, как она, не знает, зачем Хаюрдо собрал их. Это в какой-то степени уравнивало ее с живыми портретами. Лилия покосилась на него. Мэтр улыбался. Чувствовалось, что он был в хорошем расположении духа. Подошли к крыльцу особняка. Мастер отпустил локоть Лилии и, поднявшись на пару ступеней, с поклоном протянул ей руку. В этот миг она ощутила себя придворной дамой. И хотя на ней не было роскошного платья фрейлины, высоко вскинула голову и подала руку так, как предписывал дворцовый этикет восемнадцатого века. Сама себе удивилась: откуда вдруг в ее памяти отчетливо всплыли все правила светского этикета при дворе императрицы Елизаветы Петровны? На крыльце стояли другие встречающие. Понятно, они не догадывались, зачем приглашены мастером в особняк, но по их восторженным лицам видно, что они чувствовали особую значимость спутницы мэтра, поэтому почтительно улыбались ей и предупредительно расступались, пропуская к дверям. Хаюрдо ввел Лилию внутрь. Здесь кого только не было — ей показалось, что яблоку некуда упасть. Все разбились по группам согласно тем годам, в которые жили люди, с коих писались портреты. Почти трехсотлетняя история государства Российского, выраженная в нарядах и лицах. Несмотря на то что присутствующие тихонько беседовали между собой, тем не менее над толпой висел легкий шум от этих голосов и от шуршания одежд. Иногда возникало какое-то движение и доносился стук каблуков по мраморному полу. Лилия скоро увидела перед собой знакомое лицо Даи. Та была в наряде, поразившем девушку. На его фоне платье фрейлины блекло. Обилие драгоценностей на шее, руках, ушах и на парике заметно выделяло Даю. За ее спиной взгляд Лилии выхватил Майю в платье беднее, чем у фрейлины. Стояла та скромно, не выпячивалась, точно показывала, что знала свое место, ибо рядом с Даей была как серая мышь. Видимо, род ее был не так богат, как род Даи. Однако был знатен, потому что в ином случае вряд ли бы придворному гофмалеру поручено было написать ее портрет. Дая протянула руку Хаюрдо — тот галантно приложился к ней губами, после чего спросил:

— Ты все успела сделать?

— Все готово, мастер.

— Я не сомневался, что вовремя управишься, — с похвалой отозвался он. Затем повернул лицо к Лилии: — Ты знаешь Даю, я на время оставлю тебя с нею. — И нырнул в толпу, направляясь в противоположный конец.

Проводив его взглядом, Лилия с восхищением повернулась к Дае:

— Ты великолепна.

— Тебе нравится? — Дая имела в виду свой наряд.

— Еще спрашиваешь!

— Надеюсь, на холсте не будет смотреться хуже?

— Конечно нет! — уверенно подтвердила Лилия. — Но что дальше? Хотелось бы знать, кто есть кто в этом зале. Интересно, насколько они созвучны своим оригиналам. Ты их представишь мне или меня представишь им?

Поднимая вздохом высокую грудь, Дая улыбнулась. В серых подвижных глазах мелькнул блеск, похожий в огнях многочисленных светильников на сверкание бриллиантов:

— Нет. Представлять тебе никого не будут. Ты все равно всех не запомнишь. Да и смысла сейчас нет, потому что у тебя будет много времени, чтобы узнать о них, что захочешь. Но тебя мастер обязательно всем представит.

— Умеешь ты запудрить мозги. Хотя бы скажи, что ты сделала с Омиртом? Он тоже где-то здесь?

— Нет. Ты не увидишь его больше. Он не понял, зачем ему дана была вторая жизнь, и нарушил правила, поэтому мастер размыл его образ на портрете и не оставил холста с рамой.

— Если ты думаешь, что я поняла, то сильно ошибаешься.

Дая пожала плечами — дескать, жаль, что не поняла, ведь все так ясно. Лилия надула губы, обиделась сама на себя за собственное непонимание. И задала другой вопрос:

— Надеюсь, оживший портрет императрицы Елизаветы Петровны я увижу?

И опять получила не тот ответ, который ждала:

— Нет! — прозвучало из уст Даи. — Ей не была дана вторая жизнь, потому что первая не стала образцом для подражания. Ее образ давным-давно размыт мастером на всех портретах, написанных им, и не осталось ни одного холста с рамой.

Стоявший к ним спиной человек резко обернулся, вскинул пышную бороду и поправил кафтан, выполненный в стиле конца восемнадцатого века:

— Прошу прощения, сударыня. Невольно я стал свидетелем вашего разговора. Не смею быть навязчивым, но хочу заметить, как постоянно приходится убеждаться в том, что история — самый лучший учитель, у которого самые плохие ученики.

— Вы уверены в этом, сударь? — спросила Дая, протягивая ему руку.

Слегка поклонившись, тот учтиво приложился губами к протянутой руке и отозвался:

— Прозвучавшие ваши ответы наглядно подтверждают правоту моих слов.

— К сожалению, ошибаются все, но никто не учится на собственных ошибках, — вставила Лилия и внимательно посмотрела на него.

Он сделал вежливый кивок в ее сторону и заметил:

— Ошибки бывают разными, барышня. Те, которые можно исправить, и те, которые медленно убивают вас.

— С этим ничего нельзя поделать, — развела руками Лилия. — Никакая наука не поможет.

Медленно двигавшаяся поодаль женщина с аккуратной прической в длинном пышном черном платье с длинными пышными рукавами, с красивой белой кружевной отделкой на груди и рюшами на плечах, фасона конца девятнадцатого века, прислушавшись к их разговору, сделала шаг ближе, скользя подолом платья по полу, произнесла, обращаясь к Лилии:

— Позвольте не согласиться с вами и вмешаться в вашу беседу, барышня. Вы сказали, что никакая наука не поможет. Это не совсем так. Есть наука, которая способна помочь и все расставить по своим местам. Это математика.

— Для математики нужен особый склад ума. Увы, не каждому она дается. — Лилия вздохнула на миг, вспомнив, как иногда трудно ей приходилось грызть гранит этой науки в школе.

— Здесь вы правы, поспорить не могу, — откликнулась женщина. Голос у нее был приятный, но уверенный, даже чуть жестковатый своей убежденностью. — Что касается меня, то стоит мне только коснуться математики, как я опять забуду все на свете. И даже тогда, когда я писала книгу «Нигилистка», я безоговорочно была покорена математикой.

— Я охотно поддержу вас, сударыня, хотя имею к математике опосредованное отношение, — подхватил мужчина с пышной бородой. Он оглядывался, будто нетерпеливо порывался куда-то пойти, заботливо одергивал кафтан; между тем тот сидел на нем идеально.

— Вы куда-то спешите, сударь? — спросила она, смерив его спокойным взглядом.

— Нет, сударыня, — сказал тот и прекратил одергивать кафтан. Говорил с небольшой хрипотцой в голосе, без напряжения, с достоинством. — Спешит время. И угнаться за ним — наша необходимость. Люди должны постоянно понимать, как оно безостановочно течет, как много надо работать, чтобы не терять его. Но лучше обогнать его. И в этом может помочь только математика. Все мои изобретения были связаны с точными расчетами. Особенно мне пришлось покорпеть, когда я ладил часы в яйце. Представьте себе множество мельчайших подробностей, которые должны были все сойтись в единый механизм. Я делал расчеты сам и весьма доволен этим. И позже, когда мастерил самокатную повозку, и когда трудился над водоходом, все считал сам, никому не доверял. Ваша приверженность математике, сударыня, меня восторгает. Позвольте мне выразить восхищение вами и поцеловать вашу руку, — взял ее руку и поцеловал. — Я всегда старался обогнать время, в котором жил.

К ним приблизился человек в форме контр-адмирала Российской империи с усами и густыми роскошными бакенбардами. Грудь в наградах. Был он прям, приятен на вид, с хорошо поставленным твердым голосом и строгим взором:

— Не могу не присоединиться к вашему разговору, господа. Вы разрешите выразить мне свое мнение по затронутому вами вопросу? — окинул глазами всех, не зная, на ком остановить взгляд, кто застрельщик этой беседы. Коротким наклоном головы выразил уважение дамам. Разумеется, никак не думал, что зачинателем могла быть барышня, поэтому по Лилии провел беглым взором, на двух других задержал взор чуть дольше.

Между тем первой откликнулась Лилия:

— Да ради бога, — сказала. — Кто же может быть против столь видного господина?

Дая поддержала:

— Присоединяйтесь, ваше превосходительство. Всем интересно услышать ваше мнение.

Он взял ее руку и коснулся губами тыльной части ладони, затем поцеловал руки автору «Нигилистки» и Лилии:

— Благодарю вас! — После этого остановился взглядом на лице человека в кафтане. — Вот вы только что изволили сказать, что старались обогнать время.

— Именно, — ответил тот. — Всегда желал этого.

Контр-адмирал кивнул:

— Мне понравилось ваше суждение о времени и о математике. Хочу вам заметить: я тоже старался обогнать время, потому что в этом и заключен смысл жизни.

— Смысл жизни? — оживился визави. — Вы полагаете, он именно в этом?

— Уверен совершенно! — отчеканил контр-адмирал.

Человек в кафтане на миг задержал дыхание, задумался и произнес:

— Иногда я пытался найти его в своих изобретениях, понять, зачем я силюсь опередить время, а ответ оказывается прост: затем, чтобы жизнь моя имела смысл. Да, именно так. Смысл нашей жизни в том, чтобы обогнать время. Я благодарен вам за такое открытие.

— Бесценность математики непререкаема, потому что без нее такая задача невыполнима, — решительно заметила женщина-математик.

— Совершенно справедливо! — поддержал контр-адмирал. — В свое время, когда я изобретал аэроплан, чтобы поднять его в воздух, мне пришлось сделать много расчетов. Без них он никогда не взлетел бы. Но он взлетел. Первый полет был коротким, но он был, и это доказывает не только ценность моей работы, но и точность математических расчетов в этой работе. Обогнать время непросто, но жить без смысла — невыносимый груз.

— А ведь многим это не нужно, — вставила Лилия. — Живут по инерции, не думая о времени.

— Нельзя от всех людей ждать логических поступков, как от математиков, — убежденно высказала автор «Нигилистки».

— При чем тут логика? — поморщилась Лилия.

— Без логики разрывается связь между событиями. В этом случае человек не способен определить, насколько необходимо последующее его действие вслед за предыдущим. Потому мастер и размывал образы на портретах, от которых, по его мнению, не было или не ждал логических действий. Писать портреты — это то же самое, что постигать математику.

— Вы не ошибаетесь? — спросила Дая.

— Я же математик, — был ответ.

Взяв Даю под руку, Лилия, извинившись перед остальными, отвела в сторону:

— И много своих работ мастер уничтожил подобным образом? — выжидательно посмотрела на нее.

Та вздохнула:

— Много, — и повторила: — Много.

— Жаль, — Лилия была разочарована.

Пришлось Дае пояснить:

— Мастер не всегда был доволен своими работами. И никогда не оставлял следа от портретов, которые ему по каким-то причинам не нравились. Среди них, вероятно, были причины, о которых упоминали только что.

Стиснув губы, Лилия помолчала, окинула глазами ближние к ней лица в толпе:

— Я не спрашиваю тебя, зачем я здесь, хотя догадываюсь, что ты хорошо это знаешь, но ответь: почему я не вижу тут образов со своего портрета и портрета Эльвиры?

— Они в этом особняке не нужны, — растолковала Дая. — С ними уже произошло то, что здесь произойдет со всеми нами.

Пристально глядя ей в глаза, Лилия прищурилась:

— Я догадываюсь, что Дая — это не твое настоящее имя?

— Ну почему же? — Та собрала на лбу морщинки. — Оно настоящее в том времени, которое мы проживаем с тобой. У нас у всех было много имен. В каждом времени свое.

— А Хаюрдо? — Лилия пробежала глазами по толпе, точно пыталась взглядом отыскать его.

— Хаюрдо — мастер! — отчеканила Дая. — Демиург. Его имя записано в анналах. Оно неизменно.

Новый вопрос Лилия не смогла задать, потому что над приглушенным гулом толпы разнесся чей-то громкий голос, низкий, как звук трубы. Девушка от неожиданности вздрогнула. Голос провещал:

— Все приглашаются в зал торжеств!

Толпа всколыхнулась, приглушенные умиротворенные голоса стихли, вместо них явственней зашуршали одежды, живо застучали каблуки, послышалось недовольное ворчание, затем на какой-то миг создалась толкучка, вызвавшая возмущенные восклицания, а после этого толпа медленно стала перетекать в соседний зал. Дая уважительно взяла Лилию за руку и, придерживая свое роскошное платье, повела следом за всеми.

— А где же Хаюрдо? — не видела его Лилия.

— Он в зале торжеств, — услышала.

Правее от них двигалась Майя. Она не смотрела по сторонам — казалось, вся была в себе. Изредка косилась на Даю, вспоминая, как та говорила, что Хаюрдо хотел, чтобы она увидела портреты, которые он написал. И она их увидела. Вот они вокруг нее, такие же, как она. Облачившись в наряд, который сейчас на ней, вспомнила о себе. О том, что сошла с полотна Хаюрдо, что той, с которой писался портрет, давно нет на свете. В сознании восстановилось все, что было после того, как она сошла с холста и переоделась в другое платье. Впрочем, одежды за эти годы было много разной, как имен. А вот сейчас вернулась в свой настоящий образ. Надо сказать, это понравилось ей. Разумеется, ее портрет нельзя было сравнить с портретом Даи. Но она обрела саму себя. Ее потянуло к холсту. Захотелось зайти на него и почувствовать на себе множество заинтересованных взглядов, какие бывают у посетителей музеев. Думать о том, что картина может висеть в музее, было приятно. Мечтать всегда приятно. Однако огорчала мысль, что подобное может не случиться. А что случится, она не знала. И не знала, зачем всех собрал Хаюрдо. Еще не понимала, зачем здесь находится Лилия. Почему именно ее привез Хаюрдо, почему от нее не отходит Дая. То, что Лилия не с холста, Майя сообразила сразу, ибо в этом случае на той было бы платье, которое Майя видела на портрете в художественном салоне. Но на Лилии другое одеяние. По моде текущего времени. Любопытно. Хвост толпы медленно перетек в зал торжеств. Самыми последними в него вошли Дая и Лилия. Она увидела впереди с другой стороны зала обилие света и стоящего на возвышении Хаюрдо. Почувствовала, что его взгляд ищет ее. И стоило только его взору определить, где она, как художник тут же начал спускаться с возвышения. Перед ним толпа оживленно зашевелилась, расступаясь. Хаюрдо шел к Лилии. Подойдя, сделал вежливый короткий поклон, отчего Лилия под множественными взглядами невольно смутилась, кожей чувствуя, что каждому в этом зале хотелось, чтобы демиург оказал такое же внимание и ему. Взял ее под руку. Лилия растерянно глянула на Даю. Та в ответ улыбнулась и слабо кивнула, словно отпускала от себя. Хаюрдо повел девушку сквозь расступившуюся толпу к возвышению. По ступеням поднялись и повернулись к притихшему залу. Боже мой, кого тут только не было, какими одеждами только не пестрила толпа! В голове у Лилии пронеслось, как много художником было написано портретов, и все с людей чем-то примечательных. Может, не всегда именитых и богатых, но обязательно чем-то привлекших внимание Хаюрдо.

— Что происходит? — Она посмотрела на художника. — Зачем я тут?

— Сейчас все объясню, — шепнул тот и выступил вперед.

В зале наступила полная тишина. О такой говорят: слышно, как пролетит комар. Хаюрдо заговорил:

— Я всегда верил, что кроме картин, которые я написал, в мире есть еще те, в ком течет моя кровь. С самого начала я все время метался между желанием встретить своего потомка и желанием никогда не видеть его. Много лет и зим осталось за спиной, много событий унеслось в прошлое, и вот, наконец, мне повезло. Мой потомок перед вами. Теперь я могу спокойно отдохнуть, взирая на людскую суету со своего холста. Я собрал вас всех, чтобы сказать, что все мои некогда ожившие картины с этого момента приобретают свой изначальный вид. Тот вид, который создали мой талант и моя кисть. Это и станет нашей с вами настоящей жизнью среди людей. Мы будем видеть их, мы будем чувствовать их, мы будем радовать их тем, что мы с ними. Это и есть наше предназначение. Сейчас в вашем присутствии я передаю всех вас в руки своей наследницы. Отныне она будет единственной владелицей всех портретов, которые за всю свою жизнь я написал. Отдаю ей все права на вас. Она распорядится картинами, как посчитает необходимым. Я верю, что никто из вас не пострадает и не останется обиженным! — глянул на Лилию с улыбкой на лице.

Та была немало ошеломлена таким неожиданным поворотом событий. Потрясение сковало все суставы, натянуло мышцы, сносило мозг. Девушка силилась что-то произнести, но с первой попытки ничего не получилось. И со второй — тоже. Да и третья не дала результатов. В горле встал ком, перехватил дыхание. Только видела перед собой расплывающиеся незнакомые лица. Непроизвольно пыталась найти лицо Даи. Но где там? Разве найдешь в этой огромной массе? Тем более, когда перед глазами туман. Зажмурилась. Руками сдавила виски. И ощутила, как в горле захрипело, ком ушел, стало появляться дыхание. С трудом втянула в себя воздух. Туман рассеялся. Она отчетливо увидела улыбку Хаюрдо, выдавила из себя:

— Это какая-то ошибка.

— Никакой ошибки. Ты моя наследница.

— Это не доказано, — прошептала. — Нужна экспертиза.

Спокойная убежденная улыбка Хаюрдо действовала на девушку лучше всякой экспертизы:

— Проверка нужна тем, кто сомневается. Мне ничья экспертиза не нужна. Ты забываешь, что я — художник. Я вижу изнутри того, с кого пишу портрет.

— Так неожиданно, — пробормотала Лилия. — Нельзя было сказать заранее?

— Я решил, что все должны быть в одинаковом положении, — серьезно проговорил он. — Они тоже ничего не знали, — кивнул на толпу. — Для них также неожиданно, что все сейчас вернутся на холсты.

— Но я не готова стать наследницей всего этого! — Лилия продолжала хвататься за соломинку. Особенно разозлило, что Хаюрдо не спрашивал ее согласия, не советовался с нею, оглоушил словно обухом по голове, поставил перед фактом. И теперь можно кудахтать сколько угодно, только это ни к чему не приведет. Все решено. Всем объявлено.

Как сквозь заложенные уши до нее донеслось:

— К этому не надо готовиться. Ты по рождению моя наследница. Принимай как данность. — Он снова развернулся лицом к толпе, поднял две руки ладонями вперед. — Возвращайтесь на свои холсты! — произнес громко и торжественно.

В мгновение ока зал опустел, ошарашив своей пустотой Лилию. Один Хаюрдо по-прежнему стоял возле нее и улыбался:

— Они вернулись на холсты. А теперь пройдем по залам, где размещены полотна. Я покажу тебе их и расскажу, где кто.

— Конечно, пройдем, — Лилия окончательно согласилась с тем, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. — Только сначала ответь на мои вопросы.

— Задавай, — Хаюрдо перестал улыбаться.

Лилия окинула глазами опустевший зал в ярких огнях свечных светильников:

— Почему портреты, написанные тобой, ожили? Ведь художников много, но портреты из-под их кистей не оживают. Только из-под кисти Хаюрдо.

— Оживают ли портреты, написанные другими художниками, ни мне, ни тебе неизвестно. Утверждать это не берусь, — начал он. — Я всего-навсего образ жившего ранее гофмалера, хоть и владею в полной мере мастерством мэтра. Между тем мне кажется, я знаю ответ на твой вопрос. Он лежит на поверхности. Послушай. Придворный гофмалер в свое время был подвергнут императрицей Елизаветой Петровной незаслуженному унижению. Она отказала ему в просьбе соединиться с фрейлиной и потребовала от нее выйти замуж за другого. Потом подвергла гофмалера несправедливому наказанию, которое привело к преждевременной смерти. Надо заметить, что так же несправедливо вместе с ним был умерщвлен гвардейский офицер. Добавлю, что за это императрица наказана сполна. Конец жизни стал для нее ужасом. Кстати, поэтому ее не было в этом зале, ибо образ стерт со всех полотен, которые были написаны при жизни государыни. Однако вернусь к себе, а точнее, к тому, чей образ я ношу. Его участь должна была быть иной. Ему предназначалось еще много лет писать картины. Посему, чтобы исправить безобразное зло, восстановить справедливость, судьба распорядилась вдохнуть во все его работы вторую жизнь. Вот тогда я сошел со своего холста и продолжил то, что не дали сделать ему.

— Предположим, — задумчиво отозвалась Лилия, скрестив тонкие пальцы рук. Насколько она приняла это объяснение, было непонятно. Щелкнула суставами пальцев. — Но тогда почему в этом зале не было Омирта, почему образ гвардейца стерт с холста? И почему он хотел убить меня?

— К сожалению, он не понял, зачем сошел с холста. Не для того, чтобы творить зло. Приняв зло от Елизаветы Петровны за норму, он стал продолжать его. Сначала погубил жену, с которой был венчан, а много позже возжелал бессмертия. Ценой своего желания назначил твою смерть. Именно потому его не было в этом зале, и за это образ гвардейца стерт с холста, — сделал недолгую паузу. — Глупость, глупость.

— Хорошая глупость! — недовольно вздрогнула Лилия. — А если бы у него получилось?

— Это не могло получиться, — покрутил головой Хаюрдо. — Омирт не понял, что жизнь на холсте — это тоже жизнь, только в иной форме, что у каждой формы есть начало и конец. Теперь справедливость восстановлена.

— Предположим, на холсте иная форма жизни, — с некоторым раздумьем протянула Лилия. — Соглашусь с тем, что у любой картины своя жизнь. Однако, в чем ты видишь справедливость? Ведь жизнь на холсте — это не есть бессмертие, о котором мечтал Омирт.

— Глупость, глупость, — опять повторил Хаюрдо. — Вечной у человека бывает только смерть.

Ничего не ответив, Лилия прошлась по возвышению. В эти минуты она думала, как неожиданно ей на голову свалились новые проблемы, объем которых она еще не представляла и отвернуться от коих оказалась не в силах. Впрочем, а почему не в силах? Вот прямо сейчас надо сказать «нет» — и тогда станет легко на душе, схлынет искушение талантом художника, жизнь вернется в свои привычные рамки. Так все просто. Но так все непросто. Она по горло увязла в том, что теперь происходит. Резко сейчас отринуть Хаюрдо значит проявить жестокость к нему. Убить его надежду. А ведь она не Омирт. Уподобляться тому не может и не должна. Итак, что она еще забыла спросить у Хаюрдо? Такое, на что он сможет ответить. Лилия видела: он ждал. И задала новый вопрос:

— Чьи портреты были на холстах, с которых сошли Дая и Восил?

— Дая и Восил — это имена нынешнего времени. Когда писались эти портреты, то у тех, с кого писались, были другие имена. Оригиналом женского портрета была младшая незаконнорожденная дочь князя Алексея Михайловича Черкасского, канцлера Российской империи. Кто был ее родной матерью, тщательно скрывалось. Барышня с малых лет воспитывалась и жила в семье князя, но никогда никто не называл ее княжной, хотя отношение к ней князя и его жены было таким же, как к законнорожденной старшей дочери, княжне, наследнице богатств Алексея Михайловича. Обеих дочерей он любил одинаково. Таял при виде своих любимиц. Надо отдать ему должное. На их наряды не жалел денег, разодевал богато, дворовые люди меж собой называли обеих княжнами, только старшую дочь — старшей княжной, другую — младшей княжной. Младшая росла сорвиголовой. При жизни князя была счастлива, но после его смерти все поменялось. Сначала ее перевели в прислужницы, а потом решили избавиться, отдав замуж за невесть кого. Но она сбежала из дому. Ее искали — не нашли. И после этого никто ничего о ней не слышал. Тогда же со двора исчез крепостной конюх. После их смерти в особняк вернулись холсты, с которых сошли портреты. Я нашел ожившие образы и узнал конец истории. Оказалось, сбежавшие скрылись в глухом лесу. Но барышня вскоре заболела и умерла. Конюх тоже прожил недолго — его поймали и засекли насмерть. Их ожившие портреты остались возле меня и служили мне. Ты не случайно встретила их под именами Даи и Восила. Это я направил их к тебе. Когда увидел тебя в Выставочном зале, понял, что они должны находиться рядом с тобой. Интуиция.

— Грустная история, — вздохнула Лилия.

— Подобных грустных историй много, — свел к переносице белесые брови Хаюрдо, образовав морщинки на лбу. — Но есть и хорошие, их тоже немало.

— И ты их все помнишь?

— А как же! Я писал портреты людей замечательных, с известными именами. Многие были знатны именами уже при написании портретов, а во многих я предугадывал их будущую известность. Художник должен чувствовать того, с кого пишет портрет. Если этого нет, он никогда не станет настоящим мастером.

Лилия припомнила разговоры в предыдущем зале.

— Я уже слышала что-то подобное.

Он улыбнулся:

— И прекрасно. Значит, лучше запомнишь.

— Постараюсь. — Лилия подошла ближе. — А теперь ты, может быть, скажешь, кто такой Михаил?

Переступив с ноги на ногу, художник перестал улыбаться, в голосе появился решительный тон:

— Он сам скажет тебе.

Ответ напряг Лилию. Что еще за тайны остались? Казалось бы, уже расставлены все точки над «i». На все вопросы получены ответы. Другое дело — устроили они ее или нет. Но все-таки ответы прозвучали. А вот личность Михаила по-прежнему остается таинственной. Лилия нахмурилась, начиная раздражаться:

— Ты же мне говорил, что он не с твоего холста. Следовательно, его здесь нет. Но в таком случае, как он может мне ответить, если отсутствует? Что за загадки?

— Никаких загадок, — спокойно отринул художник. — Именно потому, что Михаил не с моего холста, я не могу ничего сказать про него. Скоро он должен появиться и сам лучше меня ответит на твой вопрос.

Лилия неудовлетворенно насупилась:

— Его ответы я уже слышала раньше, и вряд ли что-то более внятное услышу сегодня. Однако теперь подобные ответы меня не устроят. — Отступила от художника, неопределенно повела в сторону тонкой рукой. — Тогда не будем терять время, я готова посмотреть полотна, которые ты намерен показать мне.

Взяв девушку под руку, Хаюрдо спустился с возвышения и через зал повел к двери, которую Лилия рассмотрела лишь при приближении к ней. Та была выполнена так, что сливалась со стеной, — заметить непросто. Пройдя сквозь нее, они очутились в большом помещении, которое трудно назвать залом в обычном понимании этого слова. Скорее помещение походило на большой склад или хранилище для картин, в котором много стеллажей и различных подставок. На всех них и на стенах были размещены полотна в рамах. Окон Лилия не увидела, не увидела и светильников, и не поняла, откуда лился свет. Тот будто шел со всех сторон.

— Боже мой! — всплеснула руками, осматриваясь. — Как много здесь картин!

— Это не все, — отозвался он. — Пройдем дальше. — Между стеллажами и подставками провел ее в другой конец, открыл дверь в смежное помещение. Там Лилия увидела такое же хранилище с таким же обилием картин.

— Как ты мог прятать все это от людей? — изумленно воскликнула, застыв на месте. — Это же целая история Российской империи!

— Ты заблуждаешься, — поправил Хаюрдо. — Я не прятал. Все образы с портретов жили среди людей. А здесь хранились пустые холсты в рамах. С сегодняшнего дня все картины приобрели первоначальный вид. Надеюсь, ты правильно распорядишься ими. Я мог бы тебе сейчас рассказать о каждом портрете, но для этого потребуется много времени, поэтому смотри и спрашивай о тех, которые тебя заинтересуют.

Глаза у Лилии разбежались. Как можно было выделить какие-то отдельные полотна, когда здесь все интересно? Ее охватило волнение. Поедала картины глазами, не зная, на какой остановить взгляд. Видя растерянность Лилии, художник начал сам. Остановил ее внимание на ближайшей и коротко рассказал о ней, потом перевел внимание на другую и следующую. Лилия сначала молчком слушала, затем стала показывать на холсты и задавать вопросы. Время летело незаметно. Но никто не торопил. Лилия вглядывалась в лица на портретах, и ей казалось, что за короткие мгновения она проживала судьбы этих людей. Подошла к портрету Даи в полный рост, остановилась и долго рассматривала. После того, что узнала о той, с которой писался портрет, Лилии было особенно интересно увидеть, смог ли тогда еще крепостной гофмалер передать внутреннее содержание незаконнорожденной дочери Черкасского. И когда обнаружила, испытала восторг. Такое под силу только настоящему таланту. Хаюрдо был настоящим. Потом точно так же рассматривала портрет крепостного конюха князя. После наткнулась на портрет молодого Хаюрдо и удивленно повернулась к своему спутнику, стоявшему рядом с нею.

— Да, — кивнул тот в ответ, хотя Лилия ничего не произнесла вслух, но в ее глазах был безмолвный вопрос. — Это в тот период, когда начинал рисовать, когда написал портреты младшей дочери князя и его конюха. А вот там, — показал чуть правее, — висит холст в раме, на котором скоро ты увидишь меня.

Она вздохнула и ступила дальше. Через пару шагов замерла и вновь удивленно посмотрела на визави, показала рукой на стену:

— Это же икона.

— Да.

— Почему она среди картин?

— Она всегда была со мной.

Присмотревшись, Лилия неуверенно произнесла:

— Два года назад я была в Москве и, кажется, видела такую в Третьяковке. Кажется, ее написал Андрей Рублёв.

— Да. Но это копия.

— Ты нарисовал копию?

— Нет. Я никогда не делал копий, тем более не писал икон. Это особый стиль живописи. Я не владею им. Я не иконописец и не копиист.

Девушка сделала несколько шагов вдоль картин и вдруг замерла:

— Что мне со всем этим делать? — Озадаченно развела в стороны руки и закачала головой.

— В тебе кровь Хаюрдо, ты найдешь решение, — уверенно пообещал тот. — А мое время пришло. Пора на холст.

Не успела Лилия сделать вдох и повернуться к нему лицом, как визави пропал. Она быстро оглянулась вокруг себя, надеясь, что тот где-то рядом, но кругом были только портреты. Ей почудилось, что все их глаза в этот миг смотрели на нее и ждали, как она поступит с ними. А Лилия была совершенно растеряна. С испугом думала, что осталась совершенно одна среди огромной массы картин. Вдобавок еще этот особняк где-то среди леса. Что делать дальше? Можно сойти с ума от того, что не знаешь, где находишься и как быть с тем, что тебя окружает. Наследница, называется! Боже мой!

— Ты права, — неожиданно прозвучал голос сбоку. — Такого наследства никогда ни у кого не было.

Вздрогнув, резко повернулась на голос. Перед нею стоял Михаил.

— Это ты? — удивилась и обрадовалась одновременно, осознав, что здесь больше не одна.

— Ты удивлена? Но ведь Хаюрдо тебя предупреждал, что я скоро буду.

— Откуда ты появился?

— Я никуда не девался.

— Я поняла, — обрадовалась, будто раскрыла великую тайну. — Ты хранитель этого особняка! Дворецкий.

— В некотором роде, — улыбнулся он.

— И чего Хаюрдо скрывал это? Туману напускал, — сморщилась Лилия. — А ты тоже хорош. Мог бы давно сказать. Подумаешь, тайна какая! Это обычная работа: содержать в порядке особняк.

— У меня была другая миссия, — поправил Михаил.

— Миссия? — расширила глаза Лилия, и в уголках ее губ появилась усмешка.

— Я должен был защитить тебя! — твердо произнес он. — Сейчас моя миссия выполнена. Ты стала наследницей, а Хаюрдо вернулся на холст, — подождал, когда насмешка ушла с лица Лилии. — Что ты думаешь делать с портретами?

— Не знаю, — протянула она. — Все так неожиданно свалилось на меня.

— Решай, — подтолкнул Михаил. — Не жди ни от кого подсказки. Теперь это твое наследство. Распорядись им правильно.

— Пожалуй… — Она на минуту замешкалась. — Пожалуй… — Глянула на него с колебанием, точно искала ответа в его глазах. — Пожалуй. — И внезапно выпалила: — я раздам картины музеям! — и уже более решительно: — Ведь Хаюрдо рисовал их для людей.

— Я знал, что ты так поступишь, — одобрительно отозвался Михаил.

— Ты никак не мог знать, потому что я сама ничего не знала! — возмутилась она.

Он улыбнулся и не стал возражать. Между тем она озадачилась:

— Но это займет немало времени.

— Я помогу тебе сделать быстро, — пообещал Михаил. — Они все окажутся в запасниках разных музеев. Однако думаю, что тебе стоит оставить для себя портреты Даи, Восила и Хаюрдо. Пусть они будут в твоей квартире вместе с твоим портретом.

В общем, Лилия была не против. Лишь мелькнула мысль: а на какие стены повесить их? Придется менять интерьер комнат. И она не задумываясь выдохнула:

— Я согласна!

Тут же вдруг все вокруг исчезло. А через секунду девушка увидела, что сидит за рулем своего автомобиля и через лобовое стекло в глаза ярко светит солнце. Глянула в боковое стекло, увидела подъезд дома, в котором жила. Ощущение было таким, словно очнулась после глубокого сна. Точно все, что недавно произошло, содеялось не с нею. А в ее жизни не существовало ни Хаюрдо, ни его картин, ни Михаила, ни Даи, ни Восила. Лилия подхватила дамскую сумочку и вышла из авто. Окинула взглядом двор. Ничего в нем не изменилось. Все как всегда. А чего она еще ждала? Так и должно быть. Закрыла автомобиль, направилась к подъезду. Перед своей квартирой пробежала глазами по площадке. И спокойно вставила ключ в замок. Войдя в прихожую, сразу остановила взор на своем портрете. Сознание стало прокручивать в голове все последние события, связанные с ним. Шагнула к двери в гостиную. Распахнула и замерла в проеме. На стенах висели два портрета Хаюрдо: ранний и поздний. Мебель переставлена. Девушка ошалела, кинулась в другую комнату. Там на стенах висели портреты Даи и Восила, и также переставлена мебель. Лилия метнулась в спальню. В углу висела икона. Девушка, глубоко задышав, опустилась на стул. И неожиданно вспомнила, что это была икона архангела Михаила.

Конец