Особое задание

Люди чести

Рассвет в тот день словно запаздывал — над долиной и окрестными горами висели слоистые серые облака, похожие на летучую пыль, которую «афганец»[3] нередко заносит даже на снеговые вершины. Советские разведчики, разделенные на небольшие группы, сопровождали в поиске афганское подразделение. Это оно минувшей ночью столкнулось с отрядом душманов. Бандиты скрылись в темноте, но было предположение, что далеко они не ушли — затаились или на время рассеялись в зеленой зоне. Времени терять было нельзя, выступили под вечер. Держа наготове оружие, медленно двигались среди редких деревьев, старых заброшенных строений из глины и камней, вдоль бесконечных дувалов. В серых сумерках, на серой земле, среди серых камней и стен почти невозможно было издали различить затаившегося врага, пока он не выдаст себя выстрелом. Не случайно разведчики оказались впереди афганских бойцов.

Старшина Скалянский шел во главе своей группы. Чуть горбясь под боевой выкладкой, он ступал по каменистому суглинку легко и неслышно — так ходят профессиональные охотники. С виду Николай Скалянский малоприметен, и только товарищи знали таланты этого неторопливого, удивительно ловкого парня. Никто другой не умел так внезапно исчезать и появляться в кущах зелени, среди каменных осыпей, в полях, поросших реденькими колючками, среди скал и жилых строений. И никто не умел быстрее его замечать всякое нарушение естественного порядка вещей — на дороге ли, на горном склоне, на улицах кишлака или плантациях, а значит — так остро чувствовать опасность. Осторожность и бесстрашие составляли в нем одно целое, опирающееся на спокойную уверенность в себе самом и собственном оружии — человеческое свойство, которое в солдатской среде называется отвагой.

Таяли сумерки, впереди, в мелких зарослях задичавшего граната и грушовника, проступили очертания полуразрушенного дувала, и словно кто-то шепнул Скалянскому тревожное слово. Он поднял руку, остерегая товарищей, и превратился в скользящую тень. За дувалом никого не было. Скалянский нагнулся, поднял сломанный сухой стебелек, негромко сказал подошедшему офицеру:

— Товарищ старший лейтенант, тут где-то есть скрытый кяриз. Чую — есть.

Чутье редко подводило старшину Скалянского, стали искать. И нашли-таки потаенное отверстие колодца почти у самого дувала, прикрытое разросшимся кустом горного злого шиповника. Из сумеречного отверстия пахнуло сыростью и прохладой, но вода не блестела на дне, кяриз, видимо, был сухой.

— Надо искать другие колодцы и все проверять.

Кяриз — древнейшее изобретение земледельцев, живущих в маловодных горах и предгорьях, из года в год угнетаемых заботой: чем напоить поля? Много ли воды даст один колодец на горном склоне? Разве только утолить собственную жажду да напоить скот. И двух колодцев не хватит, и трех, и целого десятка, чтобы оросить земли целого кишлака. В течение столетий дехкане упорными трудами соединяют отдельные колодцы подземными галереями, проходящими через водоносный слой на скате гор, и таким образом создают обширные системы водосбора. Влага, собирающаяся под землей, по отводным галереям, подается на поверхность, заполняя каналы и арыки, самотеком бежит на хлебные поля, хлопковые плантации, бахчи и виноградники. Системы кяризов в предгорье тянутся на километры и даже десятки километров, оживляя пустыни. Родниковая вода кяризов — это жизнь, но разветвленная, бесконечная система подземных галерей издавна служит убежищем для тех, у кого есть причина прятаться от людей. Найденный колодец вызывал особенное подозрение — от стороннего глаза его скрывали колючие кусты, к тому же он был сухой. Скалянский вопросительно посмотрел на командира, тот кивнул:

— Работай, старшина. Это ведь как раз по тебе.

Скалянский улыбнулся, знаком велел трем разведчикам своей группы приблизиться, отдал короткое распоряжение:

— Я пойду первым. Двигаться за мной след в след, дистанция — десять-двадцать шагов. Стрелять только по моей команде или в ответ на огонь.

По опыту разведчики знали: если «духи» не встретили солдат на подходе огнем, в подземелье они не примут боя, постараются уйти незамеченными. Но быть готовыми надо ко всему.

Саперы уже обследовали подступы к колодцу и входное отверстие. Мин не обнаружили, только это вовсе не значило, что их не окажется под землей. Прежде чем спуститься вниз, Скалянский сам вооружился миноискателем.

Кяриз был старый и действительно безводный. Лишь в водосборном канале песок был влажный, здесь держался стойкий запах сырого подземелья. Пригнувшись в низкой галерее, Скалянский осторожно продвигался вперед, обшаривая миноискателем дно и прилегающие стенки. Луч фонарика освещал заплывшие следы, они исчезали по мере того, как песок становился мокрее. Чей след — попробуй угадай. В кяризе мог побывать и кто-то из местных дехкан, встревоженный оскудением источников. Под ногами, наконец, захлюпало, и почти одновременно сбоку отворился зев нового хода. Скалянский подал знак своим: «Внимание!» Какая-то неодолимая сила влекла его в боковой ход, и он, оглядевшись, понял, в чём тут причина. Судя по направлению, этот ход тянулся вдоль старого дувала на поверхности, дно его заметно приподнималось, он, несомненно, суше основного, а значит — удобнее для устройства потайного логова. Оставив на месте одного солдата, Скалянский с двумя другими и включенным в группу сапером повернул в боковую галерею. Не прошли и полсотни шагов, когда на влажном песке появились отчетливые следы. Казалось бы, теперь можно и отложить миноискатель, но разведчикам известно из горького опыта, что под любым из этих четких следов неизвестного может таиться желтая пластмассовая коробочка, начиненная гремучей смертью. Скалянский удвоил внимание, не выпуская миноискателя из рук. Сапер, следуя за ним, вел контрольный поиск. Неожиданно луч тускло блеснул на окрашенном металле.

В неглубокой нише, вырытой в стенке галереи — так, чтобы не достала вода, накапливающаяся в водосборном канале после дождей, — было сложено оружие. Два миномета, несколько десятков мин к ним, безоткатное орудие, реактивные снаряды. Оружие не было даже укрыто, подходы к складу не заминированы, — похоже, душманы собирались скоро применить свой арсенал. Может быть, ничего не трогая, устроить здесь засаду и взять бандитов с поличным? Или заминировать склад? Если всё это грохнет под землей, и за полкилометра несдобровать тем, кто прячется в галереях кяриза. Скалянский тотчас отогнал пришедшую мысль. Во-первых, нельзя с уверенностью сказать, что душманы появятся здесь в ближайшие часы и даже дни. Во-вторых, неизвестно ещё, кого пошлют за спрятанным оружием. Может быть, местных крестьян, пригрозив в случае неповиновения расправой над их родичами. Да и случайный человек может ведь набрести на бандитское хранилище. Наверху устраивать засаду тоже бесполезно: за оружием, конечно, придут подземным путем.

По приказу старшины разведчик и сапер взяли безоткатку и двинулись обратно, за помощью. Со вторым разведчиком Скалянский решил продвинуться вперед, чтобы прикрыть товарищей, пока они будут ликвидировать склад.

Через несколько шагов галерея повернула, потом снова раздвоилась. Если устраивать засаду, то здесь.

— Саша, — тихо окликнул солдата Скалянский. — Следи за правым ходом, я беру левый.

— Есть, товарищ старшина, — так же тихо отозвался разведчик.

— Стань за уступ, Саша, и зря не высовывайся. Если появятся, подпустим шагом на двадцать, не ближе. Чтоб гранату не добросили. Здесь не размахнешься. При первом шорохе — ложись, но тихо. Лучше вымокнуть, чем…

— Понятно, товарищ старшина.

Солдат впервые участвовал в бою, и Скалянский понимал его волнение. Он называл его по имени, зная, как действует на новичков доверительное, спокойное обращение старшего. Здесь, в Афганистане, старая истина о силе личного примера подтверждалась жизнью и смертью. Если в группе оказывались новички, Скалянский особенно следил за собой, не допуская небрежности, развинченности и залихватства. Знал: каждое действие и жест его станут потом непроизвольно повторяться молодыми солдатами. Насколько спасителен добрый пример командира, настолько же опасен дурной.

Солдат затаился в десяти шагах от Скалянского, у разветвления ходов; сам старшина занял место в галерее, уводящей, по его расчету, в сторону основной сети кяриза. Оттуда всего вероятнее появление недобрых гостей. Погасил фонарик. Казалось, непроглядная темнота и низкие своды давят на плечи, время как будто остановилось. Сколько его потребуется товарищам, чтобы вынести душманское оружие на поверхность? Мины и ракеты не дрова, они требуют осторожности…

Кажется, где-то в черном жерле хода начинают монотонно стучать капли, звук незаметно усиливается. Что это? Обостряется слух в темноте или только иллюзия? Сколько уж месяцев подряд не было дождей, и с потолка галереи не может капать. Или кто-то вдалеке размеренными ударами долбит стенку кяриза? Слышит ли что-нибудь напарник? Вот отчетливо прошуршало. Мышь? Ящерица? Змея? Или гигантский скорпион — вездесущий гость темноты?.. И вдруг — далекий-далекий, едва различимый звук, который Николай Скалянский не спутает ни с каким другим: выстрел! Кто стрелял и где? Время словно сорвалось с места, и через каких-нибудь полминуты из галереи, в черную глубину которой смотрели его глаза и автомат, вместе с волной сжатого воздуха прилетел глухой раскат взрыва. Мина это или ручная граната, Скалянский не мог сказать, но то, что взрыв произошел в кяризе, было несомненно. Похоже, соседняя группа натолкнулась на душманов и приняла бой. Если сразу дошло до гранат, дело серьезное. Под землей, в сжатом пространстве галереи, ударная волна весьма опасна, и бьет она с одинаковой силой в обе стороны. Бой в подземных лабиринтах мало похож на бой сверху, на земле, даже если там он ведется в теснинах улиц. Здесь число не играет большой роли, важнее смелость, реакция и, конечно, знание систем подземных ходов. Смелости разведчикам не занимать, а вот последнее преимущество часто на стороне душманов.

За спиной послышалось торопливое шуршание чьих-то шагов по песку.

— Стой! — негромко окликнул Скалянский.

— Товарищ старшина, нас лейтенант послал к вам на помощь. Уже последние мины выносят.

— Добре. Станьте там, за поворотом. Без моей команды не высовываться. И — чтоб тихо!

Снова — томительное ожидание. И — ни звука вокруг. Что же произошло у соседей?

Вначале ему показалось: со стены сыплется сухой песок — так слабы были звуки. Потом отчетливо различились быстрые шаги нескольких людей. Сразу стало спокойно, палец машинально и беззвучно сдвинул предохранитель огня. Этому тоже надо научиться — менять положение предохранителя беззвучно. Всё ближе и ближе шаги по песку, в черной глубине хода возник рассеянный луч фонаря, свет заметался по глиняным стенам, потом погас. «Ищут разветвление хода», — догадался Скалянский.

Он лежал на мокром песке, за небольшим выступом дна водосборного канала. Согнутые локти погружались в песок, и он чувствовал, как в рукава просачивается холодная вода. Снова метнулся по стене луч фонаря. Пора.

— Стой! — резко окликнул Скалянский и по-афгански повторил: — Стой! Не бойся…

Луч погас, в тишине он уловил тяжелое дыхание остановившихся людей. «Может, свои?..» В следующее мгновение острые белые вспышки ударили из темноты, пули с визгом стегнули по глиняным стенкам кяриза, казалось, земляной свод начал рушиться от грохота, и Скалянский нажал спусковой крючок, направляя ствол автомата на бьющие из темноты огни…

Собственный автомат оглушал в земляной теснине: чудилось — мокрый песок под ним проседает и стенки галереи сдвигаются, грозя похоронить его вместе с врагами; ярко-малиновые огни, едва мигнув, поглощались мраком; шипя и разбрасывая бледно-зеленые искры, горели впившиеся в глину трассирующие пули; загустевший воздух давил, и резко пахло горелым порохом. «Отчего это трассирующие пули светятся в полете красноватым огнем, а когда утыкаются в землю и камни, горят зеленым?» Странные мысли в такую минуту.

Вспышки выстрелов в глубине галереи оборвались, и Скалянский мгновенно снял палец со спуска.

Бежали бандиты, сметенные автоматными очередями, или затаились, а галерею надо обследовать. Там могли быть раненые. Поверженный, истекающий кровью враг, если он не цепляется за оружие, — уже не враг, а человек, нуждающийся в помощи. Тем более что в душманских бандах не все носят оружие по доброй воле. Да и жестокость к побежденному — вовсе не признак мужества и силы, скорее, наоборот — признак злобной трусости и духовной слабости.

Всё, что делал дальше Скалянский, было смертельно опасно, однако он ни на миг не усомнился, что действует, как надо. Подняв руку и отведя в сторону, он надавил кнопку электрического фонаря. В пороховом воздухе повис отчетливый конус желтого света. Разведчик тут же погасил фонарь, отдернул руку, успев заметить в отраженном от стены свете два серых, неподвижных пятна на дне канала. Прежде их не было. Выстрелов не последовало. Тогда он, не вставая, снова поднял фонарь и осветил дно…

— Ребята! — крикнул своим. — Следите за мной. В случае чего прикройте…

Он встал и, освещая путь, медленно двинулся вперед, держась стенки и не снимая пальца со спуска нацеленного в темноту автомата. Вернулся он, неся чужие винтовки…

Во время той подземной стычки в группе Скалянского обошлось без царапины, у соседей же случилось иначе. Выйдя к старому дувалу, дозор не обнаружил ничего подозрительного, и разведчики, поджидая товарищей, присели отдохнуть. Никто не заметил, как в глиняной стене исчез камень и в отверстие глянуло черное дуло винтовки. Враг выбрал солдата с радиостанцией и выстрелил в спину. Разведчики бросились к дувалу и обнаружили за ним открывшееся отверстие старого колодца. Над ним ещё вилась пыль — враг только что нырнул в кяриз. Следом полетели две гранаты и одновременно сдетонировали, выбросив наверх столб дыма и пыли, — этот взрыв и услышал Скалянский, уже находившийся под землей.

Радист был тяжело ранен, но и стрелявшего настигла страшная в узком подземном ходу взрывная волна…

Серая мгла над горами растаяла, солнце подбиралось к зениту и нестерпимо жгло. Командир разрешил отпить по три глотка из фляжек. Афганское подразделение только что закончило «чистку зеленки», а попросту говоря, прочесывание садов и тополевых зарослей на окраине ближнего кишлака. Жители этого селения и сообщили минувшим вечером о появлении в зеленой зоне подозрительных вооруженных людей. Рядом со сложенными на земле трофейными винтовками, минами, снарядами и ящиками патронов лежало несколько убитых душманов. Молодой усатый офицер задержался над телом рослого густобородого басмача. Лицо его было скуласто, черно от загара; наверное, при жизни этого громилу трудно было выделить среди других, но смерть словно стерла с него грим, обнажив черты европейца. Документов у погибшего басмача не было, как, впрочем, и у других душманов, лишь под расстегнутым халатом на шее обнаружили шнурок с какой-то пластмассовой пластинкой. На ней был выбит двойной номер. Афганец разломил пластинку пополам, объяснил:

— Посмертный жетон военнослужащего. Такие носят в западных армиях, надо уточнить по образцам, откуда этот. Одна половина жетона уходит с телом в могилу, другая отсылается в военное ведомство. Там заложат номерок в машину, и она выдаст все данные об этом гусе. Видите, с кем приходится нам иметь дело. Может, инструктор, а может, просто наемник — они среди душманов не редкость. — Офицер повертел обломок и усмехнулся: — Что ж, пошлем по адресу. Может, у него есть родственники и им сообщат о его конце? Может быть, его мать, жена или дети спросят у своего правительства: кто соблазнил этого человека грязными деньгами и послал разбойничать в чужую страну?

Скалянский отдыхал, сидя на камне в кругу товарищей. Лицо его было сосредоточенно, какая-то неотступная мысль бороздила морщинкой загорелый лоб. Ранение радиста сильно расстроило разведчиков. Сознание никак не хотело мириться с тем, что на войне, когда пускается в ход оружие, потери людей, хотя бы и редкие, неизбежны. Своё бессилие враг восполняет коварством и подлостью: бьет исподтишка, в спину. Но разведчик на то и разведчик, чтобы никогда не подставлять врагу спины, уметь угадывать опасность даже там, где внешних признаков её вроде бы нет. Значит, недоучили ребят, не привили им непритупляемой бдительности, если они подставили врагу спину, забыв, что он может возникать из-под земли в самом неожиданном месте. Старшина Скалянский чувствовал себя виноватым за каждый солдатский промах.

— Товарищ старшина! Это какой же по счету душманский склад вы обнаружили сегодня?

— Не помню, ребята, не считал.

— Вы, наверное, чуете, где они оружие прячут.

— Я другое сегодня чую, земляки. Где-то тут большая банда прячется. Миномет и безоткатка совсем новенькие, ещё не бывали в деле, их только-только доставили. И этот подстреленный гусь с жетоном на шее, откуда и зачем он прилетел сюда? И сколько других прилетело с ним? Сейчас «духи», видно, рассеялись по кяризам, а к ночи, глядишь, соберутся. Для какой цели? Может, кишлак разорить? Или сжечь собранный урожай? А может, задумали крупную диверсию на автотрассе? Орудиями и минометами на мелкий разбой не вооружаются.

— Ты командиру говорил об этом, Николай?

— Говорил. Да он и сам не хуже сообразил. Только считает — основная банда прячется не в кяризах, а где-то в падях, неподалеку. Пошел посоветоваться с афганцами, как до них добраться. Короче, поработать нам тут ещё придется.

— Надо — поработаем.

— В движении лучше следите друг за другом. И никогда не стойте и не садитесь лицом в одну сторону.

— Усекли, товарищ старшина.

Заметив приближающегося командира, Скалянский поднялся.

— Что ж, земляки, продолжим сбор трофеев…

В то время, когда афганское подразделение, а с ним большинство советских разведчиков продолжали поиск в зеленой зоне долины, группа во главе с лейтенантом Шанаевым получила задачу осмотреть старый, давно покинутый жителями кишлак, лежащий далеко в стороне предгорья. С расстояния его развалины казались живым оазисом — неприхотливые тополя и платаны, одичавшие яблони и апельсиновые деревья ещё продолжали шуметь зеленой листвой над пересохшими арыками под жестким солнцем и пыльными суховеями. Маловероятно было встретить здесь крестьянина и даже охотника в столь тревожное время, но разведчики как раз искали тех, кто днем таился от человеческих глаз, и поэтому не могли оставить без внимания ни одного подозрительного места. Знать бы им заранее, что ждет их в заброшенном кишлаке!

Шанаев предполагал: в селении или где-то вблизи должен находиться вентиляционный колодец кяриза, через который жители брали воду, однако поиск ничего не дал. В узких пустых глазницах покинутых домиков посвистывал срывающийся с гор ветерок, отчужденно шумели деревья свернувшейся от зноя листвой, во двориках, огороженных полуразрушенными дувалами, валялись ссохшиеся яблоки и сгнившие апельсины, — ничто не обнаруживало недавних следов человека. И всё-таки тревога не оставляла Виталия Шанаева. Доведись тут вести бой, сам он, Шанаев, сделал бы кишлак опорным пунктом — обозрение отсюда отличное и поблизости скрытый распадок, который связывает долину с ущельем. Побывай здесь душманы хоть раз, они должны были сделать эти домики своим наблюдательным пунктом. А они здесь, похоже, были — в одном месте на пыльном полу пустого дома отпечатался след приклада. Не исключено, однако, и другое: здесь могли побывать афганские солдаты.

Из долины, с той стороны, куда ушло подразделение, донеслись едва различимые, короткие хлопки. Разведчики прислушались и убедились: идет перестрелка. Значит, подразделение всё-таки нащупало банду. Надо спешить к своим, до них теперь несколько часов ходу пешком. Можно в пути и на засаду нарваться, а маленькая ультракоротковолновая радиостанция, имевшаяся в группе, обеспечивала связь только в пределах видимости.

В небе появилась пара пятнистых вертолетов, она направлялась к месту перестрелки. Другая пара винтокрылых машин кружила вдали, видимо, готовая действовать в зависимости от развития обстановки.

— Всё, товарищ лейтенант, — вздохнул молодой разведчик. — Можем спокойно топать к машинам. Там теперь и без нас обойдутся. Этот Скалянский, он как будто всех душманов к себе притягивает. Везет старшине!

— Не горюй, — оборвал Шанаев солдата. — И не мельтеши в окне. Ну-ка, передай: всем — молчок, засесть в домиках и не высовываться.

Шанаев отдавал приказания, стоя перед окном-бойницей не отрываясь от бинокля. Он видел, как в распадке, связывающем речную долину с горным ущельем, появились вооруженные люди. Их было уже несколько десятков, и к ним присоединялись всё новые — как будто вырастали из земли. Скорее всё-таки — из-под земли. Шанаев не удивился бы сейчас, появись душманы и посреди кишлака, — вентиляционные колодцы кяризов маскируются очень тщательно. А в том, что перед ним душманы, он уже не сомневался — вооруженные люди в распадке явно таились от вертолетов. Двое из них, лежа на скате распадка, следили в бинокли за винтокрылыми машинами, другие продолжали накапливаться на дне. Вертолеты скоро уйдут, и что тогда предпримет банда? Побежит в горы? Или постарается распадком проникнуть в зеленую зону, выйти в тыл афганскому подразделению, чтобы внезапно напасть или устроить засаду? Последнего Шанаев допустить не мог. Эх, если бы не прервалась связь! Рассчитывать приходилось только на собственные силы, а их — горстка. Однако разведчики не числом воюют.

Кишлак казался мертвым. Группа занимала три уцелевших домика, в них она могла успешно вести круговую оборону. Толстые глиняные стены с примесью камней довольно хорошо защищают от огня стрелкового оружия, хватило бы только патронов. Душманов, правда, по нескольку десятков на каждого, но и автоматы в руках разведчиков — не фунт изюма. Жаль, маловато гранат, а они в случае схватки ох как понадобятся — близко к домикам подступают развалины строений и глиняные дувалы; добравшись до них, душманы окажутся на расстоянии короткого броска в атаку и удержать их тогда будет трудно.

Вертолеты ушли, звуки выстрелов из долины больше не долетали — то ли бой закончился, то ли отдалился. Шанаев уже принял решение. Если банда направится в горы, помешать он ей вряд ли сумеет. Надо будет сразу просигналить своими ракетами и обстрелять душманов из пулемета. А вот если они двинутся в сторону зеленой зоны, он навяжет им бой — пусть даже придется покинуть убежище.

Силы были слишком неравные, и никто не упрекнул бы Шанаева, постарайся он незаметно увести группу, но такая мысль даже не посетила лейтенанта. Знай он, что его товарищи по следам рассеявшихся душманов ушли за отрог и не только не слышат его сигналов, но не увидят сигнальных ракет, всё равно не отказался бы от своего решения. Банду надо во что бы то ни стало задержать, а друзья рано или поздно придут на выручку — в этом-то лейтенант Шанаев не сомневался.

Едва точка последнего вертолета растаяла в горячем мареве долины, душманы зашевелились. Разделившись на три группы, они с трех направлений двинулись к покинутому кишлаку. Не подвела лейтенанта Шанаева его интуиция.

…В Афганистане борьба идет непростая. И через годы после Апрельской революции в горах сохранялись племена и басмаческие отряды, плохо представляющие, что же происходит в стране. С давних времен они считали себя в состоянии вражды с кабульским правительством, не ведая, что от их обидчиков не осталось следа. С такими не воевать надо, а разговаривать. Случалось, что после выхода горских жителей к нашим постам, расположенным на горных дорогах, целые районы, прежде враждебные всей стране, изолировавшиеся от неё, приветствовали правительство Афганистана, активно включались в новую жизнь, пресекали пути душманам через свои селения. Был у советских воинов в Афганистане строжайший закон: где бы и когда бы ни встретились вооруженные люди, первыми за оружие не хвататься, огнем отвечать только на огонь.

И теперь, когда басмачи приблизились на дистанцию верного выстрела из автомата, Шанаев вышел из домика, ухватился за верхний край глиняной стены, стал подниматься на крышу.

— Не надо, товарищ лейтенант, из дома поговорим с ними! — крикнул ему сержант, но Шанаев не отступил. Он поднялся на крышу, оставив оружие внизу.

Басмачи шли быстро и уверенно, видимо, дорога была им знакома и о близости советских солдат они не подозревали. Появление человека на крыше пустоглазого домика их явно ошеломило, все три группы разом остановились, в рядах началось замешательство. Вид лейтенанта был мирный, он стоял весь на виду, безоружный, и махал фуражкой, приглашая на разговор. Но в следующий момент басмачи разглядели его одежду.

— Берегитесь!..

— Прыгайте!..

Ещё до крика товарищей Шанаев увидел вскинутые винтовки и автоматы. Резко пригнувшись, он даже не спрыгнул — упал за степу, на долю секунды опередив выстрелы, и уже в падении ощутил жестко стегнувший по лицу ветерок, услышал щелчки пуль, визг рикошетов от края стены, а уж потом — грохот выстрелов. И успел отметить, что стреляли сразу со всех трех направлений. Шли враги, непримиримые и беспощадные.

В ответ на выстрелы душманов отрывистыми очередями ударили автоматы разведчиков…

О том, что группа лейтенанта Шанаева ведет бой, товарищи узнали только через три часа. Подразделение закончило прочесывание зеленой зоны, разрозненные бандитские группы здесь были частью уничтожены, частью пленены. И тогда-то выяснилось, что Шанаев со своими подчиненными не возвратился к машинам и связь с ним отсутствует. Чтобы по бездорожьям предгорья достигнуть заброшенного кишлака, потребовалось ещё больше часа.

…Встреченные огнем разведчиков, душманы вначале отхлынули, залегли широкой дугой, постепенно охватив кишлак со всех сторон. Они вели непрерывный обстрел домиков, но близко к ним не совались. Экономя патроны, разведчики отвечали короткими прицельными очередями. Задержать банду подольше — это самое большое, на что рассчитывал Шанаев. Однако довольно скоро душманы убедились, что имеют дело с немногочисленной группой советских солдат, и активность их усилилась. Стрельба стала ожесточеннее, где перебежками, где ползком они приближались к кишлаку. Шанаев ввел в действие единственный ручной пулемет, который держал в резерве, но остановить врагов не удалось: они проникли в развалины и стали там накапливаться, мертвым кольцом охватывая домики.

Разведчики готовились к отражению неизбежной атаки. Огонь врага непрерывно усиливался, пули всё чаще врывались в узкие щели окон, впивались в твердую глину, с шипящим треском горели трассирующие и зажигательные, наполняя тесные клетушки ядовитым фосфорным дымом. Потом из развалин ударили гранатометы. От громовых взрывов домики шатались, как живые, смертоносное пламя пронизывало твердую глину и камень; казалось, домики пылают изнутри — удушливый дым, смешанный с пылью и огнем, рвался из всех щелей, окон, пробоин, но полуоглохшие, задыхающиеся разведчики по-прежнему не спускали глаз с врага. После огневого налета десятка два басмачей выскочили из развалин и бросились к угловому дому, который был ключом маленькой обороны, однако уничтожающий огонь разведчиков поверг их на землю, остальные снова попрятались

Прошло три часа осады, когда откуда-то из распадка ударили минометы. Шанаев сразу понял, что бандиты пристреливаются к угловому дому, и приказал покинуть его. Прикрываясь огнем товарищей и облаками пыли от разрывов мин, разведчики перебрались в соседние строения. Пятая или шестая мина ударила в крышу дома, и та рухнула. Душманы продолжали обстрел, превращая дом в развалены и не подозревая, что там никого нет. Похоже, они готовили новую атаку и не заметили, как сами попали в ловушку.

Участвовавший в том бою политработник Валерий Павлович Коротнюк потом рассказывал:

— Душманы, видно, осатанели оттого, что не могут раздавить горстку советских солдат — палили из всех стволов и увлеклись. Мы боялись, что у наших ребят кончатся патроны, спешили изо всех сил, однако по стрельбе ещё на подходе поняли, что дела у душманов кислые. Тогда-то и решились на обход. Важно было не позволить банде уйти в горы — иначе она продолжала бы терроризировать население. Короче говоря, пока в кишлаке шла перестрелка, мы захватили минометы, проскочили банде в тыл, и она сама оказалась зажатой между нами и группой Шанаева.

…От гор банда была отсечена, прорваться в зеленую зону открытым пространством стало невозможно, и перепуганные душманы забились в развалины кишлака. Огонь стих. Командир афганского подразделения послал к окруженным офицера с требованием сложить оружие. Посланец вернулся без ответа. Тем не менее с открытием огня решили повременить — пусть душманы получше оценят своё положение. Не раз случалось в подобных ситуациях, что рядовые, поняв бессмысленность сопротивления, восставали против своих главарей, принуждая их к сдаче.

Со стороны развалин вдруг донесся высокий визгливый голос, выкрикивающий какие-то слова. За ним те же слова повторял хор голосов.

— Что это? — изумленно переспрашивали солдаты. — Молятся перед смертью?

Афганский офицер, находившийся в боевых порядках рядом с майором Коротнюком, отрицательно покачал головой:

— Это не молитва. Это клятва. Душманы клянутся друг перед другом, что никто из них не поднимет руки, все будут сражаться с «неверными», то есть с нами, до своей смерти.

Позже выяснилось: это главарь банды, палач, запятнанный многими убийствами и насилиями над невинными людьми, боясь, что его сообщники дрогнут, сунул в руки мулле Коран и заставил всех хором поклясться в том, что они не сдадутся, несмотря на угрозу гибели.

Едва смолкли лающие голоса в развалинах, оттуда загремели винтовки и автоматы. Надежда обойтись без последнего кровопролития исчезла, медлить больше было нельзя. Огненным смерчем по развалинам ударили автоматические пушки боевых машин пехоты, гранатометы и крупнокалиберные пулеметы. Бой был коротким. Далеко не все душманы оказались верными клятве, которую только что произносили. Едва солдаты двинулись вперед, над развалинами тут и там поднялись пустые руки.

А главарь ушел. Он ушел, как крыса, тайным подземным ходом, бросив на произвол судьбы тех, кого так яростно понуждал умирать за неправое, преступное дело. Был всё-таки колодец в кишлаке.

Когда друзья обнимали измученных, прокопченных, серых от пыли разведчиков лейтенанта Шанаева — все они до единого вышли из переделки живыми и невредимыми, — старшина Скалянский озабоченно ходил между развалинами домов, заглядывая под каждый камень.

— Опять что-то почуял, старшина? — окликнул его майор Коротнюк.

— Тут не надо особого нюха, товарищ майор, чтобы почуять. С чего бы это банда так рвалась в кишлак? Почему не ушла сразу, как по зубам получила? Непохоже на «духов». Какая-то приманка для них тут есть.

— А ведь и в самом деле, — согласился офицер. — Надо подключить к поиску саперов.

Колодец отыскали быстро. Тогда и выяснили у пленных, что главарь бежал. Другого пути, кроме кяриза, у него не было, но преследовать стало уже поздно. Афганские солдаты завалили ненужный колодец, чтобы другие бандиты не могли им воспользоваться.

Саперы и разведчики продолжали поиск.

В одном из полуразрушенных домиков, где оборонялись разведчики, миноискатель просигналил о присутствии металла. Глиняный пол затвердел, как камень, а взрывать нельзя — неизвестно, что там зарыто. Обливаясь потом, долбили ломами и кирками больше часа, наконец, натолкнулись на доски, отвалили их, и пошли по цепочке из рук в руки цинки с патронами, ящики гранат, мины разных калибров и назначений, смазанные автоматы и карабины.

Афганский офицер, незаметно подойдя, сфотографировал Скалянского с товарищами перед кучей трофейного оружия.

— Один наш Скалянский на сколько уж миллионов принес убытку душманским радетелям! — пошутил кто-то.

— Эх, мужики! — отозвался старшина. — Кабы вот так всё оружие мимо бандитских рук проходило, я готов до старости лазить по кяризам. Беда, что и «духам» немало перепадает от тех миллионов. Небось сами сегодня наслушались душманских пуль.

— Сюда бы, ребята, тех, с кого тянут деньги для душманов. Показать бы им разбитые кишлаки, обгорелых людей, изувеченных пацанов — вот на что, господа хорошие, тратятся ваши доллары. Неужто не проняло бы?

Солдаты замолчали, поглядывая на кучку понурых людей в грязных халатах, взятых под стражу афганскими автоматчиками. Среди пленных бандитов были молодые люди и пожилые, бородатые и безусые, но сейчас черты их словно слиняли, стерлись, все они казались на одно лицо, унылые и несчастные.

— Глянешь — люди как люди, а что творят на своей же земле! — заметил кто-то из разведчиков. — И ведь чего ради? Никого с этой земли не гонят, всем, кто добровольно сложит оружие — заранее объявлена амнистия. Живи, бери землю, работай честно.

— В том-то и дело, товарищ, — ответил афганец, — что эти работать сами не привыкли и не хотят. За то и воюют, чтобы, как раньше, жить чужим трудом. Оттого и зверствуют, что не дают им хозяйничать. А люди они только с виду. Загляни-ка в душу любому — там черный паук сидит. Человек не стреляет в других людей за деньги.

— Что теперь с ними будет? — спросил Скалянский.

— Суд разберется с каждым. Революционный суд гуманный. Теперь не королевские и не даудовские времена. Тогда бы одних — сразу к стенке, других — в яму, гнить заживо. А теперь, если кто не успел совершить преступлений, тех даже отпускают и на работу устраивают.

— А они не возьмутся за прежнее?

— И так бывает. Но иначе нельзя. Люди должны видеть, что народная власть карает лишь за совершенные преступления. Она не держит в тюрьмах только по подозрению или недоверию, если даже человек какое-то время находился на чужой стороне. Я думаю, это правильно. Это укрепляет доверие к власти. Плохо только, когда по ошибке или по умыслу отпускаются на волю закоренелые враги. Да-да, такое случается, и не редко. У нас ведь война гражданская, противник не только ходит по горам с винтовкой, он пробирается и в органы власти. Был у нас случай — поймали главаря душманской банды, передали куда следует, а скоро поймали снова на диверсии. Сначала подумали — его по ошибке выпустили в первый раз. Но не прошло и полгода, как его третий раз взяли, и снова он — главарь. Накануне эта банда вырезала в кишлаках несколько семей, сожгла две школы и взорвала мечеть. Солдаты его узнали и привели в кишлак. Дехкане потребовали немедленного суда. И мы судили его военно-полевым судом там же, в кишлаке. И там же расстреляли. Сказать честно, командование пошло на это из опаски, что его снова выпустят из-под стражи. Кто-то явно покровительствовал бандиту. Мы, конечно, обо всём сообщили в органы безопасности и в партийный комитет провинции, но найти истину в подобных случаях не всегда удается.

Солдаты молчали, обдумывая слова афганского офицера. Сколько ещё терпения, мужества и стойкости потребует борьба за новую жизнь от афганских революционеров, таких, как этот молодой офицер с лицом крестьянина и натруженными руками пахаря и воина! Но им всё же легче, чем было нашим дедам — им есть на кого опереться…

Командир подразделения подал команду закончить привал. Советские разведчики тоже садились в боевые машины. Работа по очистке долины от непрошеных гостей продолжалась.

Лейтенанта Шанаева и старшину Скалянского в лагере мы не застали. Об их боевых делах рассказали сослуживцы. Валерий Павлович Коротнюк предложил:

— Я вас познакомлю с Николаем Комаровым. Он сержант, командир отделения разведчиков, по кяризам лазит не хуже Скалянского, на его счету тоже немало душманских трофеев. Или с Владимиром Быстрицким. Старшина, кавалер ордена Красного Знамени и медали «За отвагу». Он, между прочим, участник Всеармейского совещания секретарей комсомольских организаций — огневой парень. Да тут кого ни возьми — личность. Вот хотя бы лейтенант Виталий Гаврилов, молодой политработник. Его у нас недаром душой разведки называют. Или тот же лейтенант Сергей Сурков — исключительного мужества люди.

Хотелось встретиться со всеми, кого назвал майор, но… Их в тот день тоже не было в лагере, и никто не мог сказать, где они и когда возвратятся.

— Капитан Проскурин как будто здесь, он тоже мог бы порассказать о себе кое-что интересное.

О Сергее Егоровиче Проскурине мы слышали от его друзей. Это ему однажды было поручено провести колонну машин труднодоступными ущельями. Уже, казалось, самые опасные бездорожья позади, когда головной танк застрял в коварном солончаке небольшой долины. И тогда с ближних гор ударило сразу пять крупнокалиберных душманских пулеметов. Свинцовые ливни буквально насквозь пронизывали двухкилометровую долину, стегали по колонне, от брони машин сыпались искры, и высунуться наружу казалось невозможно. Капитан Проскурин немедленно поставил экипажам задачи на подавление вражеских пулеметов, против наиболее опасных целей выдвинул группу прикрытия, а сам покинул боевую машину. Под обстрелом душманов он организовал эвакуацию застрявшего танка, затем самолично провел каждую машину через топкое место. Иногда тяжелые пули шлепали в грязь у его ног, с визгом рикошетили от брони над самой головой, но капитан, казалось, не замечал обстрела. Его хладнокровие передавалось водителям и командирам машин, колонна без потерь миновала опасное место, и скоро душманы, бросив тяжелое оружие, бежали со своих позиций. Потом в разговоре я спросил Проскурина: стоило ли ему самому, начальнику колонны, высовываться под бандитские пули? Ведь машины мог провести через солончак и опытный сержант.

— Конечно, мог, — согласился Проскурин. — Но действия командира определяет обстановка, а её надо почувствовать. Огонь начался внезапно, для многих ребят тот бой был первым, а ведь крайне важно, чтобы в первом же бою солдат увидел пример спокойной и хладнокровной работы под огнем — от этого часто зависит всё его дальнейшее поведение в бою. Словом, требовался пример офицера. Тут, если хотите, вопрос офицерской чести…

Честь воина, честь офицера. О ней принято говорить особо, и традиция эта имеет давние истоки. С древнейших времен нашему народу приходилось вести ожесточенную борьбу с захватчиками и поработителями, защищать свою землю, свободу, право на жизнь, на свою историческую судьбу. И защищать, спасать от рабства, избавлять от насильников соседние народы. Оттого и слово «воин» в нашем языке окрашено высоким значением, оно однозначно со словами «защитник», «спаситель». И поле брани у нас ещё называется «полем чести», ибо народ вместе с оружием вручает воину свою честь и достоинство, посылая его защищать правое дело. Вспомним старинные воинские повести, былины, песни — в них воин всегда выступает носителем лучших народных черт. Он богатырски бесстрашен, силен, горд, удивительно честен, благороден и добр — защищает слабых и униженных, освобождает порабощенных, он уважителен к иноплеменнику и даже к поверженному врагу не испытывает мстительной злобы, всегда готов проявить милость и снисхождение, если недавний противник оставляет враждебные умыслы. Защитник правого дела не может быть иным. С тех пор, как наша армия стала защитницей классовых интересов трудящихся, советский воин — надежда всех, кто борется за социальную справедливость, против вооруженной агрессии и разбоя. Слушая Сергея Проскурина, мы поняли, отчего лица афганцев освещаются улыбками, когда бы и где бы они ни встретили наших солдат и офицеров. Афганцы убедились: люди в советской военной форме — это люди чести, на которых можно положиться. Так же, как офицер Проскурин в минуту смертельной опасности, не колеблясь, по праву старшего взял на себя самое трудное дело, наши солдаты и офицеры в совместных действиях с афганскими подразделениями решительно берут на свои плечи труднейшие задачи. Ведь для них афганские воины — младшие братья, которых надо учить и воодушевлять примером, а при необходимости — оберегать. Так велят законы воинской чести.

В маленьком помещении штаба части мы ненадолго задержались. Случайно собрались вместе офицеры, как здесь говорят, «хлебнувшие Афгана»: майор Сулаберидзе Юрий Титович, батумец, сын фронтового артиллерийского офицера-орденоносца, уже и сам награжденный боевым орденом; горьковчанин Николай Зиновьевич Сивачев, подполковник, тоже орденоносец и тоже сын фронтовика-солдата; комсомольский вожак старший лейтенант Алексей Бринцевич и его боевой друг, храбрый офицер Борис Соколов, сибиряк-иркутянин; политработник майор Валерий Коротнюк, до отчаянности бесстрашный киевлянин, сын офицера-фронтовика. Друзья вспоминали эпизоды своей афганской жизни, однако трудно было узнать что-то о них самих из этого разговора. Мы уже примечали: бывалые воины о своих делах или помалкивают, или рассказывают с иронией и юморком, отчего труднейшие боевые переделки выглядят в их рассказах безобидными, даже смешными историями. В самый разгар беседы в дверь постучали, и на пороге появился рослый подтянутый парень. Увидев целое собрание, он смущенно попросил разрешения зайти в другой раз. Майор Сулаберидзе остановил его:

— Ладно уж, раз пришел, клади свой рапорт на стол. Рассмотрим ещё раз твою просьбу, товарищ Юдин.

— О чём рапорт, если не секрет?

— Какой там секрет! Просится рядовой Юдин Михаил Михайлович в разведчики, и всё тут. Один раз ему отказали, он вот второй рапорт принес. Если снова откажем, наверное, третий будет?

— Будет, товарищ майор.

Сулаберидзе улыбнулся и развел руками. Мы расспросили Юдина. Родом он из Винницы, в семье их трое братьев. Двое старших уже отслужили и младшему наказали держать в армейском строю марку юдинской фамилии.

— Не могу я, товарищ майор, ну, не могу служить в тыловом подразделении, когда ребята впереди. — Солдат просительным взглядом обвел офицеров.

— Ты знаешь, Михал Михалыч, — мягко ответил Сулаберидзе. — В армии каждое место — главное. Да и тыловики тут у нас нередко на линии огня оказываются. В разведке, конечно, служить почетно, романтичная со стороны профессия, только романтика эта дорого стоит и пахнет она кровью. Разведчику мало быть храбрым, сильным, метко стрелять и бросать гранаты. В других условиях мы бы удовлетворили ваш рапорт. А на ошибках здесь учиться недопустимо. Вы понимаете, что мы о вас заботились, когда отказывали?

— Понимаю, товарищ майор. Слово комсомольца — не подведу.

Когда солдат ушел, офицеры с минуту помолчали, раздумывая.

— А ведь всё правильно, товарищи, — заметил Сивачев. — Настоящий солдат должен рваться на передний край.

— Если б на передний, — ответил Сулаберидзе. — Мы тут все на переднем. Вы думаете, один Юдин просится в разведчики? А ведь разведчик действует за передним краем своих войск. В любой момент он может в одиночку столкнуться со множеством врагов. И он обязан быть сильнее их всех — если не оружием, так находчивостью, смекалкой, ловкостью. И по следам разведчика идут другие. Целыми подразделениями. С надеждой на него идут. Ошибка разведчика стоит дороже ошибки сапера.

— А всё же этого Юдина надо бы взять на занятия. Присмотреться к нему, проверить, чего стоит.

— Придется взять, — улыбнулся майор. — Всё равно ведь не отстанет.

У входа в штаб нам снова встретился рядовой Юдин:

— Не отступай, солдат, крепость, кажется, заколебалась.

Он улыбнулся:

— Спасибо. Не отступлю.