Останкино (очерк)

УПРАВЛЕНИЕ

МУЗЕЯМИ-УСАДЬБАМИ И МУЗЕЯМИ-МОНАСТЫРЯМИ

ГЛАВНАУКИ НКП

ОЧЕРК Ю. АНИСИМОВА и Г. НОВИЦКОГО

Издание Управления музеями-усадьбами и музеями-монастырями Главнауки НКП

Печатается но постановлению Ученого

Совета Управления музеями-усадьбами

и музеями-монастырями.

И. д. Ученого Секретаря К. Сивков, Май 1927.

Гублит № 977 (Вологда). Тираж 3.000.

Типография Полиграфтреста «Сев. Печ.».

«Кто на Каменке не бывал, тот Останкина не видал», - эта старая поговорка потеряла свой смысл. Пруды на речке Каменке давно пересохли, сливавшийся с парком бор - начало знаменитого Лосиного Острова, тянувшегося на десятки перст, вырублен, и только редко торчат на низине, в дачных палисадниках, одинокие сосны.

Но и теперь мы должны сказать: кто в Останкине не бывал, не видал одной из пленительнейших причуд, созданных русским декоративным искусством. Останкинский дворец - особый мир, созданный из дерева, в котором, наряду с драгоценным палисандром, простейшие породы - сосна и береза, пройдя через руки мастеров резчиков и позолотчиков, прикинулись не только камнем или бронзой, но даже фарфором и стеклом, показав, какой высоты можно достигнуть, пользуясь исконным русским материалом.

Этот дворец, являвшийся некогда центром целой группы жилых построек, давно уже снесенных, был задуман, как своеобразный музей, объединивший бы все виды искусств. Но сердцем дворца, тем, во имя чего он возник, был театр, и, в соответствии с этим, он весь театрален, весь - декорация, которой надлежало украсить повесть о крестьянке - графине, - актрисе Параше. И, надо сказать, удивительно под стать друг другу они, Прасковья Ивановна Ковалева-Шереметева и ее дворец. Дочь кусковского кузнеца, еще с детства взятая в дом и ставшая затем действительно крупной артисткой, она хотя непосредственно и не влияла на постройку, но, конечно, сохраняла до конца органическую связь с теми же традициями народного искусства, которые через крепостных мастеров отпечатлелись на всем облике дворца.

Пусть гр. Н. П. Шереметев писал: «Украсив село мое Останкино и представив его зрителям в виде очаровательном, думал я, что совершил величайшее, достойное удивления и принятое с восхищением публикой дело, в коем видны мое знание и вкус…»; пусть для создания своего «чуда» он привлекал знаменитых архитекторов и слал в Останкино «апробованные» им чертежи и рисунки, - все это видоизменялось, при своем осуществлении, своеобразнейшей крепостной интеллигенцией, к сожалению, еще не изученной в ее бытовых условиях. Здесь, вслед за Прасковьей Ивановной, стоял целый ряд актеров, музыкантов, архитекторов и художников, имена которых дошли до нас только отчасти. Многие из них достигли высокого уменья, некоторые узнали европейское искусство, переменились их навыки, их речь, их костюм, но осталась в полной силе их связь не только с дворней, но и с селом. А они именно и разрабатывали присланные чертежи, в отдельных случаях выбирали и покупали картины и статуи, резали вслед за иностранными мастерами и расставляли по залам мебель. И значение останкинского дворца для понимания прошлой русской культуры - заключается в своеобразном сочетании западных образцов с началами народного вкуса и творчества.

История Останкина.

Останкино впервые становится известным в 1584 г., как вотчина дьяка Вас. Щелкалова; с 1617 г. оно переходит к Черкасским и во второй половине XVII в. было одной из вотчин стольника кн. Мих. Як. Черкасского (ум. в 1712 г.). Памятью его времени осталась воздвигнутая им 1677 - 1683 г. г. церковь, дошедшая до наших дней, - хороший образчик т. н. московского церковного зодчества 1).

[1 Ее обычное пятиглавие покоится на центральном массиве, разбитом галлереями, к которому примыкают приделы. Общий силуэт теряется за бесконечным количеством затейливых украшений, чисто декоративных, потерявших то конструктивное значение, которое они имели в предыдущие эпохи.

Среди убранства храма обращает на себя внимание деревянная резьба «Плач над Христом» (испанской работы XVII в.) и киот-складень (с новой средней доской) конца XVII в., сопровождавший в походах петровского фельмаршала Б. П. Шереметева.]

Но Останкино служило в то время исключительно для охоты, барского дома здесь не было, и стояли лишь соколиный и «псаренный» дворы

От наследника М. Я. Черкасского - кн. Алексея Михайловича (1680 - 1742 г.г.) осталось еще меньше. О нем напоминают только огромные кедры в парке, посаженные после его пребывания в Сибири, куда Петр I назначил его губернатором. Этот вельможа, сумевший удержаться на высших придворных постах, несмотря на частые дворцовые перевороты, в то же время «молчаливо и неустанно» накапливал огромные земельные имущества, не считая бриллиантов, золота и серебряной утвари. Его дочь кн. В. А. Черкасская принесла все эти богатства в приданое гр. П. Б. Шереметеву, и соединенные состояния обеих семей сохранились, не дробясь, до 1871 г. Чтобы судить о величине этих средств, достаточно сказать, что в 1800 г. во владении Шереметевых находилось в разных губерниях до 600 тыс. десятин земли с населением свыше 210 тыс. крепостных, из которых некоторые в промышленных центрах, как Иваново (ныне г. Иваново-Вознесенск) или Павлове, сами обратились в крестьян-капиталистов, иногда даже владевших мануфактурами (фабриками) 1).

[1 Подробности о Шереметевых см. в брошюре В. К. Станюковича «Бюджет Шереметевых», М. 1927 г., изд. Управления музеями - усадьбами и монастырями.]

Что же касается самого Останкина, то оно до конца XVIII века ие имело особого значения среди остальных вотчин Шереметевых. Это село занимало в половине ХVIII в. вместе со слободою Марьиною (теперешний московский пригород Марьина роща) и пустошью Ерденевым площадь в 1241 дес, из которых 563 под сенокосом, 522 дес. под лесом, остальные под пашней, селениями и неудобной землей. В самом Останкине значилось 157 крепостных, а в слободе Марьиной 111. Почти все они были дворовые, и в числе их значилось много ремесленников, обслуживавших московские дома Шереметевых, куда, кроме того, посылались из Останкина сено и дрова. Такой «подсобный» характер вотчина сохраняла долго, - и при П. Б. Шереметеве, когда здесь возникли большие оранжереи, где под руководством садовника-иноземца К. Реннерта выращивались всевозможные овощи для графского стола. Приблизительно к этому времени возник здесь небольшой барский дом, «старые хоромы», часть которых могла быть еще выстроена в последние годы жизни А. М. Черкасского. Но в новую полосу своего существования Останкино вступило лишь после смерти П. Б. Шереметева, при его сыне Николае Петровиче (1751 - 1809 гг.). Личный друг Павла I, он не искал блестящей служебной карьеры, довольствуясь несколькими почетными должностями в московских учреждениях и затем званием обер-камергера, что сравнительно мало отвлекало его от полюбившихся ему занятий музыкой и театром. Еще при жизни отца он стал руководить его крепостной труппой, не поднимавшейся до тех пор над обычным уровнем подобных барских затей, уделяя много времени подбору и подготовке исполнителей, и, стремясь придать спектаклям вполне европейский характер, постоянно выписывал из Парижа не только партитуры и эскизы декораций, но и различные предметы бутафории. Эта страсть к театру еще усилилась после сближения с одной из крепостных актрис - Прасковьей Ивановной Жемчуговой (1768 - 1803 г.г.), дочерью кусковского кузнеца Ивана Степановича Ковалева, быстро занявшей первенствующее место в шереметевской труппе. Свидетельства современников и старые портреты рисуют нам ее не красивую, но полную женского очарования и душевных богатств. Увлечение Н. П. Шереметева с годами росло и привело, наконец, в 1801 г. к такому необычному в те времена браку барина с крестьянкой, получившему широкую известность по песне: «Вечор поздно из лесочку я коровушек гнала…» 1).

[1 Характерно, что прежде чем вступить в брак с П. II. Ковалевой, Н. П. Шереметев сочинил целую версию о «благородном» происхождении Пр. Ив. от шляхтича Ковалевского, когда-то поступившего на службу в дом к Шереметевым.]

Еще задолго до брака, около 1790 года Н. П. Шереметев задумал построить в своем владении в Москве, на Никольской ул., громадное здание, объединявшее жилой дом с театром и «музе-умом». До настоящего времени сохранилось несколько проектов этого «московского дома»: два из них, видимо присланные корреспондентом Н. П. Шереметева, виолончелистом парижской оперы Иваром, принадлежат французским архитекторам Клоду Эруа и неизвестному. Затем есть проекты Рафаэля Штерна (из Рима), московского архитектора Е. С. Назарова (1747 - 1822 г.г.) и знаменитого И. Е. Старова (1743 - 1808 г.г.). Наконец, существует еще проект без подписи, который есть основание приписывать зодчему Д. Кваренги (1744 - 1817 г.). Но, несмотря на свой ежегодный доход в 600 т. рублей, при жизненном размахе, требовавшем расхода на стол в 47 тыс. руб., на содержание одной крепостной прислуги 70 тыс. рублей и на поддержание домов 77 тыс. рублей, Н. П. Шереметев оказался не в состоянии выполнить свой первоначальный замысел. Взамен его, в 1791 г. начинается осуществление более скромного дома - театра-музея в Останкине, при чем используются и уже существующие жилые части усадьбы. В основу был положен несколько видоизмененный проект Старова, своей постройкой Таврического дворца открывшего новую эру в усадебном строительстве. Первоначально всю работу предполагалось вести силами своих мастеров, но впоследствии недостаток в них заставил обратиться, при декорировке внутренних помещений дворца, к найму вольнонаемных, более высокой квалификации. Первые работы шли под руководством крепостных, архитектора Алексея Миронова (род. в 1745 г.) и архитекторского помощника Петра Бизяева. Большое участие по столярным работам и изготовлению мебели принимал также крепостной резчик - Степан Пряхин (ум. 1805) со своей «командой». Общий надзор за работами принадлежал Е. С. Назарову и К. И. Бланку (ум. 1793 г.), строителю таких зданий, как Воспитательный Дом (ныне Дворец Труда) и церковь Бориса и Глеба на Арбатской площади в Москве. Отдельные же эскизы, напр., к воротам дома, к павильонам, исполнил другой известный тогда архитектор - итальянец Франческо Кампорези (1747 - 1831).

С мая 1792 г. в Останкине появился сын «главного управителя» Н. П. Шереметева - молодой архитектор Павел Иванович Аргунов (1768 - 1806 г.г.) и быстро сделался вполне самостоятельным лицом по наблюдению за всем ходом постройки. С его приездом вольные архитекторы и в том числе иностранцы привлекались лишь как эксперты по отдельным вопросам. В 1792 г. другой крепостной архитектор - Григорий Дикушин приступает к постройке (по присланным проектам) «египетского» и «итальянского» павильонов, но и его сменяет Аргунов. В это же время на архитектурные вкусы Н. П. Шереметева начинает влиять другой иностранец - зодчий В. Бренна (1745 - 1820 г.г.), строитель Павловского дворца, ставший для него как бы олицетворением «нового», «лучшего» вкуса. У него покупаются вещи для убранства дома, и в то же время счет на 10 тыс. рублей свидетельствует, что эти деньги пошли не только за них, но и за отдельные рисунки-эскизы для дворца.

Сама постройка велась в атмосфере сильной спешки и постоянного понукания. Так, когда А. Миронов заболел, в барских письмах наряду с раздраженными жалобами на его «лень и упрямство» шли приказы чертить планы, не взирая на болезнь.

Желая сразу поразить Москву, Н. П. Шереметев велел охранять постройку от любопытных: она была окружена высоким забором и кругом поставлена стража, никого близко не подпускавшая. Когда один француз попробовал, прячась в кустах, сделать зарисовку строящегося дома, он был жестоко избит слугами. Сам хозяин, привязанный ко двору, жил в то время в Петербурге, и к нему регулярно отправлялись подробные «доношения» о ходе работ, которые в общих чертах закончились в середине 1796 г., когда строительная горячка настолько стихла, что главноуправляющий из крепостных - Агапов уже заставлял архитекторов Миронова и Дикушина, к их большому неудовольствию, работать в канцелярии. Теперь начинаются отделка, золочение, лепка и роспись зал. В то же время увеличиваются и заново меблируются старые хоромы, в которых и устраиваются личные покои Н. П. Шереметева и комната Прасковьи Ивановны, выходившая окнами и балконом к церкви.

Еще с 1795 г. в Останкино вереницей тянулись из Петербурга обозы с целым рядом строительных материалов и предметами обстановки и убранства, а в феврале 1797 г. оттуда же возвращается уехавший от постройки осенью Павел Аргунов с подробными инструкциями об убранстве дома и спешной его отделке ко времени предстоящих коронационных торжеств.

Возникший таким образом старый останкинский дом являлся соединением разновременных и разнородных построек: старых, еще времен Черкасских хором, в форме буквы Г, - слева у церкви, и симметрично им расположенных, справа, гостиного и кухонного флигелей, скрепленных воедино грандиозным зданием отступившего вглубь центрального дома и его павильонов и галлерей, окаймлявших парадный двор. Дальше, справа по фасаду, стояли еще театральный сарай и флигель Я. П. Реметова, внебрачного сына П. Б. Шереметева 1).

[1 В XVIII в. внебрачные дети вельмож часто получали сокращенные фамилии отцов, так, напр., известный Бецкий - сын Трубецкого, Реметов - Шереметева, де Лицын - Голицына и т. д.]

Останкино. План усадьбы (раб. арх. А. Миронова).

Расходы по всему сооружению дома были огромны. Уже на 1798 г. бюджет графа стал явно дефицитным. При доходе в 622 тыс. руб. оказалось истраченным около 700 тыс. руб., при чем в расходах за этот год стоит внушительная цифра 200 тыс. руб. «платежей по долговым обязательствам», в том числе уже перешедшие годичную давность долги различным поставщикам 2).

[2 Мебельщикам Вадтену и Дефоржу, бронзовщикам Саже, Бренфельду, Штудту, золотарям Сент-Беву, Завту и целому ряду других.]

Наконец, 30-го апреля 1797 г. в Останкине состоялся прием Павла I. Как только парадный поезд въехал в густую еще тогда Марьину Рощу, вдруг упали деревья, открыв панораму всей усадьбы. К подпиленным заранее стволам были приставлены крепостные, валившие их по данному сигналу. Гостей встретил роговой оркестр. О спектакле, во время которого была дана опера Гретри «Самнитские браки», нам еще придется говорить дальше. Через несколько дней это торжество было повторено для бывш. польского короля Станислава Понятовского, при чем присутствовало 269 «российских господ и иностранных министров». Дорога до самой Москвы была иллюминована горящими бочками с осмоленным горохом. Следующие годы Шереметев остается при дворе в Петербурге и возвращается в Останкино только к 1-го октября 1801 года, когда устраивается банкет в честь Александра I. Вскоре после этого последовал и брак с Прасковьей Ивановной, но она, враждебно встреченная «высшим обществом» и болезненная от природы, скончалась уже через два года от последствий родов. В 1809 г. умер и ее муж.

Несмотря на обещания Н. П. отпустить на волю некоторых из своих «крепостных интеллигентов», никто из них не оказался упомянут в завещании, и процесс освобождения затянулся до 1816 г. Сам строитель Останкина - П. И. Аргунов не дождался свободы (ум. 1806 г.). Последние годы жизни он был в большой немилости из-за промедления в отделке Фонтанного дома и низведен до должности смотрителя за «гуляльщиками» в саду, обрывавшими яблоки и цветы.

При последующих наследниках Н. П. Шереметева Останкино перестало быть жилым, открывая свои двери только для приема приезжавших в Москву государей 1). Но усадьба мертва.

[1) Так в 1817 г. опекуны малолетнего Д. Н. Шереметева, совместно с дирекцией императорских театров, устроили здесь спектакль для Александра I и его свиты; еще позднее посещает Останкино Николай I, и, наконец, несколько дней здесь проводит в 1856 году во время коронации Александр II.]

Фасад центральной части дома (со стороны сада).

Поддерживается лишь главный дом. Старые же жилые хоромы и пристройка у правой галлереи снесены уже в 20-х годах. Хозяйственная жизнь усадьбы сводится на-нет. И только в первой четверти XIX века здесь существует переведенная из Кускова школа «канцеляристов», в которой в 1821 году 55 мальчиков и юношей подготовляются для нужд управления графскими вотчинами.

Дом.

В современном своем виде останкинскии дом представляет соединение ряда зданий и галлереи, план которых образует букву П. Господствующая их часть - центральный дом, характерный для строительства конца XVIII в., являющийся переработкой упомянутого проекта Старова, однако несколько провинциальной и не до конца выдержанной.

Главный - второй этаж, обработанный тремя колоннадами со стороны двора, покоится на низком и придавленном первом, играющем только роль цоколя и в соответствии с этим лишенном каких бы то ни было украшений, если не считать горизонтальной рустовки, т.-е. продольных борозд, делящих поверхность стены как бы на отдельные камни. Таким образом, дом должен был производить впечатление одноэтажного на высоком фундаменте, что особенно ярко чувствуется в фасаде со стороны сада. И, действительно, первый этаж, как мы увидим, имел только подсобное назначение. Однако, как раз пропорции первого и второго этажей в достаточной мере случайны и ясно показывают неуменье использовать этот обычный для того времени прием. Кроме колоннад и решетки на уровне второго этажа, еще более подчеркивающей горизонтальное деление дома, фасады украшены барельефами работы проф. Ф. Гордеева (1744 - 1810). Над окнами боковых колоннад - очень хорошо нарисованные, но несколько перегруженные лепные гирлянды. Типу ионических колонн боковых выступов придана некоторая сбивчивость. Это объясняется тем, что данные, может быть, и самим Старовым, рисунки были, вероятно, переработаны неоднократно и, наконец, воплощены простым лепщиком Иваном Емельяновым с «товарищи». Садовый фасад, возникавший постепенно, так как оба выступа пристроены позднее, когда появилась потребность в уборной для актрис, еще более невыдержан, благодаря чему «цокольный» этаж не несет тяжести 10 колонн дома, за которыми как бы прячется центральная лоджия. Наконец, купол, венчающий здание, тяжел и немного придавливает все здание. Архитектурно значительно богаче и в то же время строже оба боковых павильона, при чем особенно хороша чрезвычайно простая, но убедительная своей архитектурной лаконичностью, круглая ротонда, пристроенная к приемному залу, к сожалению, несколько испорченная в 50-х годах при ее переработке известным в то время арх. Быковским. Длинные корридоры, охватывающие двор, имеют чрезвычайно тонко исполненные выступы с тремя нишами, украшенными фигурой пляшущего фавна и двумя урнами. Их простой портик свидетельствует о значительно более позднем строительстве. Наконец, пристроенные после 20-х годов, вместо снесенных жилых строений, так наз. «детские» флигеля уже носят все характерные черты позднего, николаевского «ампира».

Прихожие комнаты.

Обширный вестибюль (прихожая) останкинского дома и соседние с ним «сенцы» низки, как бы приплюснуты, и архитектурно обработаны очень скупо. Их оживляют лишь тяжелые пилоны, делящие вестибюль на две части, да очень непритязательные колоннады, расходящиеся по сенцам к лестнице и нижнему фойе. Но эта бедность декорировки, лишь постепенно нараставшей, была совершенно сознательным приемом, имевшим целью еще более подчеркнуть эффект бесконечно разнообразной отделки главного этажа. Только обилие осветительных приборов, теперь исчезнувших стенников или ваз - «шанданов» на двенадцати «перлового цвета» тумбах, отбрасывавших свет на низкий плафон, делало вестибюль достойным дворца. Естественно, что на этот плафон было обращено особое внимание, и, несмотря на постоянное предложение главной конторы поручить эту работу своим крепостным, Н. П. Шереметев настоял на привлечении знаменитого итальянского мастера Скотти. К сожалению, его плафон в середине XIX в. заменен ремесленной живописью. Красные кафельные печи за пилонами теперь неприятно закрашены в грубый коричнево-кофейный тон стен. Хороши только сохранившиеся в соседних сенцах легкие фонари, чередующиеся с колоннами. Они являются предвестниками обилия и разнообразия осветительных приборов, которые мы увидим в залах. Тут же стоит мраморный «купидон, опирающийся о голову льва», неплохой и типичный образчик французской декоративной скульптуры конца XYTII века. Приступки, ведущие в лестничную клетку, украшались двумя гипсовыми сфинксами. О таком «египетском» мотиве украшения дома нам придется еще говорить.

Парадная лестница.

Парадная лестница сразу вводит нас в архитектурное богатство останкинских зал, хотя несколько и отличается от них по стилю. В то время, как в других покоях фантазия художников как бы не знала удержа, изобретая все новые и новые эффекты, перемешивая резьбу и лепку, золочение и роспись, здесь рисунок трехстворчатых окон (внутреннее служило для освещения театрального зала) или ниши против среднего марша точен и прост. Дело не только в том, что применены иные приемы, что этот зал - переход к еще совершенно новому тогда и более строгому стилю: здесь чувствуется рука мастера, которому уверенность в себе позволила дать впечатление величия, пользуясь самыми скудными средствами, - только игрой света и тени на белых стенах. У нас есть точные данные, что рисунок балясин и лестничных перил был исполнен Павлом Аргуновым, и мы можем допустить, что ему принадлежит и вся декорировка лестницы, тем более, что в ее обработке есть общее с «египетским павильоном», в создании которого он принимал безусловное участие уже несомненно под влиянием Брснны. Нарисованные им для лестницы перила были золоченые. Исполнил их останкинский искусник, автор разнообразнейших столярных и резных работ, крепостной мастер Степан Пряхин. Теперь декоративный эффект лестницы ослаблен уничтожением в XIX в. этих балясин и утратой мраморных ваз, их украшавших. Наконец, красный бархат, заменивший в 1850 х годах голубую обивку перил, придал лестнице более мертвый и казенный вид, вырвав ее к тому же из красочной последовательности, в которой была задумана вся верхняя анфилада. Зато нельзя обойти молчанием висящую здесь люстру: в ней тончайшая чеканная и давленая бронза неожиданно смело сочетается с деревянной осью-основой, золоченым рогом изобилия, увенчанным полихромными плодами.

Парадные гостиные.

Одна из чудесных резных дверей, к которым нам еще неоднократно придется возвращаться, вводит нас в покои, занимающие весь дворовый фасад и служившие фойе бельэтажа. Эти четыре комнаты, поражавшие посетителя в свое время своим дворцовым, даже музейным величием, все же сохраняли расположение парадной анфилады всякого богатого дома. Из них первая, так называемая теперь «зеленая гостиная» во время расцвета Останкина была в сущности верхней прихожей (официантской), в которой гости могли задерживаться только, чтобы оглядеть свой туалет в одном из трех еще сохранившихся великолепных зеркал. Остальное ее убранство утрачено, что исказило общий цветовой замысел комнат, по которому прежняя малиновая обивка стен (теперь зеленая) контрастировала с соседним холодно-голубым залом, а дальше этот еще больше подчеркнутый контраст повторялся пунцовой гостиной и наугольной, обитой зеленым штофом с белыми разводами. Это красочное сочетание объединялось одинаковыми во всех комнатах порталами дверей, белыми с синим, украшенными превосходными золочеными резными розетками. Лишь в главном «египетском» зале портал с более богатой, вернее, более нагроможденной резьбой. Однако, и основная тема зала - этот будто бы египетский стиль- - выдержана и в других комнатах, где над порталами дверей мы каждый раз видим золоченых сфинксов - декоративный мотив, получивший полное признание после египетского похода Наполеона и казавшийся в эпоху строительства Останкина наиболее новым и смелым. Возращаясь к зеленой гостиной, укажем, что два украшавших ее гобелена были заменены тремя портретами Николая I и его сестер, хорошими копиями с английского художника Дау. Наконец, после посещения Останкина Александром II, здесь же повешен его портрет работы Сверчкова. Уже не говоря о том, насколько этот официальный портрет чужд останкинской обстановке, он сам по себе значительно уступает более интимным работам того же художника. К его же времени относится посредственная мебель трафаретного дворцового типа и роскошная, но безвкусная люстра.

«Египетский» зал.

В соответствии с обычным расположением комнат в домах того времени, за приемной - официантской непременно должен был следовать зал, получивший в Останкине название «египетского» по четырем колоссальным статуям - кариатидам, «египетским идолам» из серого мрамора, поддерживающим порталы дверей и так своеобразно, по-останкински, поставленным на деревянные подставки - барабаны, легкость которых еще подчеркнута золочеными деревянными гирляндами из цветов. Но, странное дело, это сочетание камня и дерева, массивности и хрупкости кажется здесь закономерным.

Чтобы вполне представить себе прежний вид зала, мы должны вспомнить, что верхняя часть его стен была обита голубым атласом; ниже шел, как и теперь, золоченый карниз, под ним стена была выкрашена в синий цвет и задрапирована такими же тканями, из пышных складок которых выступали упомянутые статуи. В глубине зала занавеси расступались перед глубокой нишей, отделанной колоннами из желтого искусственного мрамора, пересеченными хорами для оркестра, рисунок для которых дан Кваренги. Эти колонны так же, как и лепные украшения, - работа иностранного мастера Фитц-Остервальда. По бокам центральной ниши - две других, неглубоких, двухъярусных. В них наверху были декоративные деревянные вазы, а внизу, две мраморных Венеры французской работы конца ХУНТ века. Под хорами огромный диван и над ним превосходные фарфоровые медальоны известного английского завода Вэджвуд. Они изображают Петра I и Екатерину П. В простенках между окнами - зеркала в очень хороших резных рамах, купленных у одного из московских резчиков в 1797 г., но вызолоченных уже в Останкине. Под ними - великолепные резные консоли, накрытые досками из сибирского малахита.

Малиновая гостиная.

Соседняя малиновая гостиная, прежде обитая пунцовым бархатом, приблизительно сохранила, как и египетский зал, свою былую расцветку, повторяя вместе с ним принятую для всей анфилады гамму резко контрастных (дополнительных) тонов. По тому же принципу, драгоценный ковер, покрывавший ее «штучный» пол был обшит по краям синим сукном. Прежде в этой комнате стояло значительно больше мебели, но все же и тогда главным предметом ее убранства, придававшим ей особый смысл, был огромный портрет «венценосного друга» - Павла I, работы брата архитектора П. Аргунова, Николая, также крепостного, приобретшего значительную славу и, после отпуска на волю в 1816 г., признанного академиком. Готовясь к приему Павла в Останкине, Н. П. Шереметев особенно беспокоился, чтобы этот портрет поспел во-время и постоянно торопил художника. Николай Аргунов - мастер очень неровный, в котором его заграничная «классическая» учеба не победила склонности к интимности, проникающей превосходный портрет Прасковьи Ивановны Шереметевой, находящийся в Кускове. Официальные портреты ему удавались хуже. Все же в останкинском Павле немного беспокойная композиция хорошо уравновешена хотя и резкой, но продуманной и выдержанной гаммой красок. «Фарфоровое» лицо Павла не лишено точной характеристики. Примечательна монументальная, очень строгая и в то же время пышная рама портрета, придающая всей гостиной характер какого-то капища «во славу государя».

Наугольная во двор.

Последняя комната, так называемая «наугольная во двор», и теперь представляет особый интерес по своей обивке. Покрывавший стены зеленый с белыми разводами штоф в середине XIX в. был заменен другой, шелковой по бумажной основе, тканью гобеленового типа, с розами по коричневому, теперь уже выцветшему фону. Тяжелая по краскам и грубоватая но рисунку, эта ткань для нас очень любопытна, как ранняя продукция фабрик в Иванове-Вознесенске, принадлежавших крепостным Шереметевых. Обставлена комната несколькими креслами, обычной для Останкина резьбы. Хороши круглая печь и в особенности потолок. В нем любопытен прием, по которому декорированы только теневые части, гладкая же поверхность освещенной середины оттенена только тонкой резной розеткой. На стенах в XIX веке висело несколько картин, вывезенных затем в петербургский «Фонтанный дом», о чем, с точки зрения стильности этой комнаты, жалеть не приходится, ибо во время строительства Останкина на стенах, обитых штофом и обрамленных резным деревом, могли, конечно, висеть только стенники, как мы это видим и теперь. Остается упомянуть о зеркале, в котором отражался весь ряд парадных покоев. Такой прием удлинения перспективы путем применения зеркал часто встречался в XVIII в. и удержался до неданнего прошлого, как мы это можем видеть в подмосковном музее «Покровском-Стрешневе». Белые, величественные порталы зеркала и симметричной ему двери покрыты великолепной резьбой из золоченых колосьев; цветов и колчанов по густо-синему фону.

Картинная галлерея.

Наугольная во двор в сущности является только частью картинной галлереи, занимающей весь левый боковой фасад. Хотя мы знаем, что по первоначальному замыслу останкинский дом помимо театра должен был включать в себя такую галлерею, эта последняя возникла не сразу. В ее центре по первоначальному проекту 1793 - 4 г. была парадная ложа хозяина дома, приходящаяся на главной оси театра. К ней примыкали два кабпнетца, об убранстве которых мы судить не можем. Позднее они были объединены в узкую и длинную залу, колоннами отделенную от двух наугольных, - уже описанной нами, выходящей во двор, и ей симметричной, пристроенной, вероятно, после 1797 года, когда был обработан садовый фасад, получивший два боковых выступа. В середине картинной галлереи прежде находилось окно, позднее заделанное, благодаря чему галлерея стала полутемной, но ведь надо помнить, что в те времена собрания картин имели прежде всего декоративное значение, и для их строителей вопросы достаточного освещения играли второстепенную роль.

До начала XIX века стены галлереи были оклеены «голубыми бумажками». Такая скромная отделка центральной комнаты объясняется тем, что картины размещались на стене сплошным рядом, приобретая характер драгоценных шпалер.

По своему составу останкинская галлерея причислялась к лучшим московским ей современным, включая в число своих картин, если верить старым описям, ряд вещей Рембрандта, Ван-Дика и даже Рафаэля. Но надо помнить, что в те времена такими именами щедро оделяли подчас и совершенно незначительные произведения. Тогдашние любители не были коллекционерами в том смысле, какой это слово приобрело впоследствии. Они не трудились облюбовывать, выискивать. Подобно большинству остальных, Н. П. Шереметев, положив в основу галлереи собрание своего отца, в дальнейшем просто закупал целые транспорты при помощи своих заграничных агентов, а иногда тот же Н. Аргунов посылался в северную столицу приобрести партию картин, из числа привезенных морем французскими торговцами.

При таких условиях, конечно, не приходится говорить о какой-нибудь систематичности собрания, и, напр., такой курьез, как «Мифологическая сцена» французской работы ХУШ в., где живопись сочетается с инкрустацией из перламутра, мог уживаться с первоклассным «Женским портретом», исполненным в 1657 г. голландским художником Паламедесом или несколько эскизным, но исключительно смелым и блестящим по технике «Портретом молодого человека» фламандской школы ХУП века. Но других излюбленных во время основания галлереи фламанцев и голландцев после набега на Останкино наполеоновских войск, частых отсылок картин в другие шереметевские дома и замены их картинами из других усадеб здесь почти не осталось, если не считать «Женщину с плодами», приписывавшуюся в старину Метею, но ничего общего не имеющую с этим художником, и двух приятных по глубокому тону, но плохо сохранившихся натюрмортов. Зато мы здесь видим прелестное, маленькое «Бегство в Египет», как по колориту, так и по характеру фигур очень близкое к Эльегеимеру (1576 - 1616), германскому художнику, поселившемуся в Риме и являющемуся главой целой школы последователей, из числа приезжавших позднее в Италию голландцев и немцев. Но, если мы и не можем приписать с полной достоверностью ему, «мастеру ночных освещений», эту картинку, она во всяком случае заслуживает внимания, как произведение одного из его близких учеников.

Итальянские мастера представлены обильно. Прежде всего надо отметить выдержанную в спокойной серой гамме «Мадонну» редко встречавшейся в России генуэзской школы. Но особенно любопытен «Шторм на море», написанный неудержимо стремительными мазками. Его бурный романтизм, его насыщенность холодно голубых и горячих коричневых тонов подсказывают с большим вероятием имя редчайшего мастера, лишь недавно оцененного, Маньяско. Отмечаемая почти всеми исследователями, круглая видоизмененная копия с одной из Мадонн Рафаэля, современная ему, настолько испорчена и записана, что судить об ее достоинствах невозможно.

На левой стене центральное место занимает огромная по размеру картина на мифологический сюжет, приписываемая болонскому художнику Чиньяни, работавшему в конце ХVII века. Возможно, что это старая копия, но, как бы то ни было, эта картина не может произвести сильного впечатления, и ту ограниченную славу, которой пользовался ее автор наряду с другими академиками, может скорее оправдать превосходно задуманная и четкая, хотя несколько сухая по исполнению «Венера с Амуром, кутающаяся в шаль», копия с которой висит на противоположной стене. Далее следует целая плеяда картин второстепенных художников, вышедших из болонской школы, но уже захваченных стремлением к декоративному богатству венецианцев XVII в. Таковы «Меркурий» Антонио Арригони, «Апофеоз», приписывавшийся Амикони, и в особенности «Триумф Героя», подписанный Дель-Соле. К ним в сущности близко примыкает внешней, но привлекательной своей «барочной» пышностью австрийский художник Планер, представленный тремя картинами «Олимп», «Избиение младенцев» и «Поклонение Волхов», в которых нагромождены всевозможные декоративные эффекты 1). Данью патриотическим апофеозам, столь свойственным ХVIII веку, является изображение одной из баталий Петра I, копия или повторение оригинала, исполненного по его заказу известным французским живописцем Наттье 2).

[1 Две из них были куплены за 1000 руб.]

[2 Оригинал находится в Оружейной палате, эскиз к нему - в Музее Изящных Искусств в Москве. Останкинский экземпляр заменил прежде висевшую здесь огромную односюжетную картину, приписывавшуюся Н. Казанове.]

Наконец, большой интерес представляют исключительно редкий жанр работы одного из братьев Ле-Нен (французских художников ХУЛ в.), «Драка при расчете», условный и грубоватый реализм которого выходит далеко за обычный круг живописи своего времени, и «Стадо, застигнутое грозой», Гаспара Дугэ, прозванного Пуссэн за сходство его живописи с этим великим мастером. Останкинская его картина свидетельствует о внимательном и умелом наблюдении природы. Среди остальной массы картин можно упомянуть о «Козлах», близких к Роза да Тиволи, и двух второстепенных произведениях испанской школы. Надо вспомнить еще о любопытном приеме, при помощи которого в свое время был введен в галлерею портрет имп. Елизаветы. Такие портреты никогда не помещались вместе с жанровыми или даже аллегорическими картинами. Поэтому и здесь, чтобы его выделить, вокруг него было оставлено пустое пространство, задрапированное голубым бархатом.

Обстановка картинной галлереи, случайно, дошла до нашего времени почти в нетронутом виде. Отсутствуют лишь 4 черных тумбы с венчающей их скульптурой. Здесь мы видим лучшие в Останкине столы, из которых каждый - большое и законченное произведение искусства. Четыре из них одинаковы: покрыты досками сибирского малахита, под которыми тянутся богатейшие фризы из грифонов с цветами, окаймленные полоской из горошин; этот фриз поддерживают кариатиды в виде сирен. Их хвосты завиваются необыкновенно сложным узором. Почти нельзя представить себе, что эти тонкие,, загнутые вверх завитки резаны из дерева; они соединяются между собой вазой с цветами. Невозможно точно датировать эти столы, причудливо соединяющие в себе различные элементы стилей, сменявших друг друга во второй половине XVIII в. Но, во всяком случае, они - произведение очень высокого мастерства, и родина их не Останкино, но, в то же время, вряд ли они французской работы. Вероятнее всего, их автор - один из тех резчиков, счета которых остались в шереметевском архиве. У противоположной стены стоят еще два стола. Их доски из красноватого мрамора поддерживаются шестью кариатидами, связанными внизу переплетом, скрепленным лирой с цветами. Есть данные, что как раз эти подстолья были заказаны резчику иностранцу Сполю, но затем переданы русскому Ф. Никифорову «оной из русских лутчей», получившему за них 375 рубл., тогда как Бренне платились тысячи за купленные у него столы. Такого же высокого мастерства стоящие в галлерее торшеры и «шанданы», в особенности «шанданы» с вьющейся у их основания змеей. Бронза, фарфор и стекло встречаются во всех

Залах Останкина, но лучшие их образцы собраны я галлерее. Не пытаясь отгадать их мастера, назовем первоклассные канделябры в стиле директории (1795 - 1799), купленные специально к празднеству 1 октября 1801 г. Цветное стекло, разнообразных оттенков, в виде ваз, то чисто декоративных, то обращавшихся в канделябры, очень обильно представлено. По бронзе, оправляющей его, можно думать, что оно русского происхождения.

Особую пышность убранству картинной галлереи придают три люстры: две из них боковые, с осями из красного стекла, принадлежат работе того же петербургского мастера Ф Фишера, как и люстры в итальянском павильоне; одна датирована 1797 г., другая - 1798 г. Обе эти люстры попали в Останкино из петербургского дома тоже только к 1 октября 1801 г.

Пол в галлерее выложен паркетом, представляющим комбинацию из набора розового и палисандрового дерева, черного дуба, березы и вяза; особенно обращает на себя внимание средний круглый медальон.

Вторая, - «наугольная в сад», обита желтым штофом с белыми цветами 50-х гг. XIX в., заменившим первоначальный оранжевый штоф, обрамленный зеленой тафтой. В обстановке комнаты выделяется исключительная по своему совершенству консоль с доской из сибирского малахита, которую поддерживают восемь точеных ножек, скрепленных внизу переплетом, середину которого украшает резанный из дерева одноглавый орел. По тонкости рисунка, изумительной точности пригонки частей, легкости и в то же время монументальности, эта консоль заняла бы достойное место в любом дворце Запада. В противовес остальным останкинским столам, в которых смешаны стили позднего XVIII в. с назревающим ампиром, она уже законченный образец этого нового стиля. Она куплена у знаменитого архитектора Бренны и, возможно, первоначально предназначалась для Павловского дворца, построенного им.

Над камином вделано зеркало в резной раме, любопытное отделкой по краям фальцов синим стеклом.

Правый угол от входа занимает печь, аналогичная той, что в первой наугольной. На стене очень большая, но довольно посредственная копия с Анжелики Кауфман, работы Николая Аргунова, изображающая «Узнание Ахиллеса».

Театральный зал.

Центральная дверь из картинной галлереи приводит нас в театральный зал. Однако, в теперешнем состоянии этого зала, облик театра восстановить не так легко. Вспомним, что при помощи ряда технических фокусов он легко обращался из подлинного театра в парадный бальный зал. В таком виде он и оставлен после прекращения в нем спектаклей и уничтожения ряда механических приспособлений. Но и обстановки бального зала тоже не сохранилось. На месте теперешнего входа находилась графская ложа, задекорированная голубыми занавесами, которые поддерживались двумя деревянными гениями. Полукругом от этого центра расходился бель-этаж, отграниченный от пространства зрительного зала колоннадой, между которой шла невысокая балюстрада. Подвижной пол партера был опущен до уровня нижнего Этажа во время спектакля. Наконец, над бельэтажем, отделенным от сцены мертвым порталом с шестью ложами, шла галлерея. Однако, особенностью театра была возможность при обращении его в бальный зал совершенно скрыть все его театральные элементы. Галлерея забиралась расписными щитами, так же маскировались ложи портала. По бокам глубокой сцены стояли подвижные колонны, которые после спектакля выдвигались на линию зрительного зала, придавая этим архитектурное единство всему целому. В журнале польского короля Станислава Понятовского превосходно дано описание этого превращения театра в бальную залу: «По окончании спектакля король со всем обществом вернулся в комнаты, где не успел пробыть и получаса, как их попросили сойти по той же самой, покрытой красным сукном, лестнице, которая их ввела в театр. Вместо последнего, глазам зрителей представилась теперь огромная бальная зала, образовавшаяся из амфитеатра и театра. Та часть залы, в которой шло предстаиление, была обставлена с двух сторон ионийской колоннадой; последняя на время спектакля была придвинута к стенам. В течение указанного получаса, когда гости были наверху, Эту колоннаду, с помощью рабочих, передвинули с двух сторон и разместили вдоль залы так, что между колоннами и стеной оставался проход. Колонны, внутри пустые, снаружи были выкрашены белой краской». Теперь колонны закреплены на этой линии. В глубине колоннады заканчивая перспективу зала, на балюстраде помещена статуя «Точильщика». Роспись театра преследовала двойную цель: декорировать бальный зал и в то же время маскировать весь театральный механизм. Так, сплошной плафон над зрительным залом, прорезанный около середины люком для подъема люстры, над сценой продолжался, будучи составлен из щитов, затянутых бумагой и дающих впечатление расписанного потолка. Эти щиты легко отстегивались, во-первых, для того, чтобы дать большую высоту сцене, а, во-вторых, чтобы открывать нужные для спектакля механические приспособления, как-то блоки, барабаны, катушки и т. д. служившие для подъема декораций и при нужде «внезапных» появлений артистов или, напр., полетов амуров. Над неподвижной частью плафона пометалось остроумное приспособление для «грома», в виде особых деревянных шестерней, и еще какое-то другое, в форме усеченной пирамиды, назначение которой до сих пор не установлено. Под сценой было второе машинное отделение. Механические приспособления театра настолько интересны, что заслуживают специального рассмотрения, выходящего за рамки краткого очерка. Упомянутый Ивар беспрестанно присылал чертежи и макеты, но выполнял их тот же крепостной столяр-мастер Степан Пряхин. Переходя к рассмотрению плафона, нужно заметить, что в Останкине нет ни одного плафона в собственном смысле слова, т.-с. потолка, покрытого живописной картиной, которая обычно писалась на холсте, натягивавшемся на потолок. Наоборот, в Останкине можно видеть только отдельные живописные орнаменты, исполненные отчасти на бумаге, отчасти прямо на штукатурке. Таков же плафон в театральном зале, характерный своей «останкинской» пестротой, с которой переданы его античные мотивы. Эскизы Этого плафона были сделаны итальянским художником Валезини, но исполнялся он, вероятно, местными крепостными мастерами, при чем легко заметить разницу между тонкостью исполнения его неподвижной части и продолжением над сценой. Забавен прием, по которому великолепный лепной фриз из аканта и грифонов с лирами, идущий по верху зрительного зала, продолжен над сценой очень приблизительно, несомненно, доморощенной живописью. Прежде во время спектаклей зрительный зал наполнялся креслами и стульями разного типа, при чем его вместительность едва ли превосходила 250 - 300 человек. Можно еще упомянуть о барельефах, которые по старым данным должны были украшать театральный зал. Автором их был московский малоизвестный скульптор Москвин.

Театральный зал. Сцена.

Интересно сопоставление двух висящих здесь люстр: огромной и массивной деревянной, украшенной тонкими по работе гирляндами из левкаса, и легкой бронзовой с хрусталем, прекрасной французской работы, в которой переплетающиеся хрустальные нити еще увеличивают свой блеск, отражаясь в спокойных стеклянных фонарях-поддонах. Скрепляющий их средний хрустальный с бронзою стержень как бы взлетает вверх фонтаном бронзовых нитей, ниспадая обратно искрами хрусталя.

Что касается декораций останкинского театра, то некоторые из них были написаны по рисункам знаменитого П. Гонзаго (1751 - 1831 г.г.), его выучеником из крепостных Шереметева - Григорием Мухиным (напр., декорации для «Трех султанш»). Вероятно, работал для останкинского театра другой крепостной художник - Кондратий Фунтусов, уже раньше писавший декорации для кусковского театра вместе с тем же Мухиным и Семеном Семеновым. Хотя из Парижа было получено огромное количество партитур, эскизов декораций и костюмов для разнообразнейших постановок, и многие из них, видимо, подготовлялись в связи с кратковременной ясизнью Прасковьи Ивановны осуществлено было лишь несколько спектаклей. Мы знаем, что здесь шли балеты «Анета и Любэн», «Нинетта Ланкур», «Инеса де Кастро», опера «Рено и Армида», но особенно прославилась постановка оперы «Самнитские браки». В ней должно было быть феерично появление Прасковьи Ивановны, выезжавшей в колеснице, и теперь сохранившейся, при чем ее костюм был залит блеском фамильных шереметевских бриллиантов.

Душой постановок и автором переводов некоторых из этих пьес был останкинский библиотекарь Василий Вроблевский (f в 1797 г.).

Облик самого театра непрестанно изменялся. Так, уже через четыре года после первого спектакля, к приему Александра 1-го, к 1 октября 1801 года, исчезла центральная ложа, и «высокие» гости сидели за балюстрадой амфитеатра. В этот день весь дом был декорирован тропическими растениями. После смерти Прасковьи Ивановны театр ожил только один раз для приема Николая I, тогда еще вел. князя, и прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Этот спектакль носил другой характер. Здесь не участвовала прежняя шереметевская крепостная труппа, и в соответствии с изменениями вкусов и усилением после 1812 г. националистических настроений был дан русский дивертисмент «Семик или гулянье в Марьиной роще», в котором выступили лучшие русские песенники и танцоры и цыганские певцы и певицы того времени. Для этого спектакля не было написано декораций, но сцену украсили молодыми березками.

«Египетский» павильон.

Внутренней лестницей мы спускаемся из театра и идем, покидая главный дом, в проходную галле-рею к египетскому павильону. Этот павильон, так же, как и симметричный ему итальянский, был скрепой для сложной системы галлерей, связывавших главный дом с остальными останкинскими строениями («старые хоромы» около церкви - с одной стороны, а с другой - гостиный и кухонный флигеля). Все эти галлереи были задуманы со своеобразной логикой, по которой планировка дворца роднилась с планом французского парка, составляя с ним одно неразрывное целое, при чем архитектурные границы охватывали четкий рисунок двора так же, как стриженые аллеи ограничивали зеленые ковры противоположного двору парка.

Сама рассматриваемая нами галлерея разделена на две продольные части: слева - две небольших, бывших связанными с театральной лестницей уборных для актрис, справа - собственно проходная. В ее внутренней стене пять ниш, симметричных окнам. Прежде ниши были украшены лепными гирляндами, и в них стояли низкие, обитые штофом банкетки. Средняя ниша и теперь заполнена круглой кафельной печью, по верху которой идет скромный, но хорошо прочерченный фриз-барельеф. В Останкине, работал известный итальянский мастер Кампиони (1774 - 1849), который и исполнил эту печь.

Печи в соседнем зале также вполне достойны его руки.

«Египетский павильон», в сущности - первый приемный зал, в который попадали шедшие из «гостиного» флигеля, предназначался также для концертов и «передвижного театра», т.-е. такого, где давались закрытые представления для очень интимного круга лиц. Это было тем более понятным по его соседству с «репетишной», бывшей тут же в «гостином» флигеле.

Общий облик зала отличается необычайной архитектурной четкостью и легкостью, при чем обилие света особенно тонко подчеркивает все детали его обработки. Благодаря двусветным окнам, идущим по его обеим сторонам и верхнему фонарю, архитектору удалось достигнуть полного отсутствия затененности какой-либо его части, почему не только все колонны и пилястры, но и кессоны плафона, получая свет одновременно со всех сторон, приобретают особую прелесть чисто графичного рисунка. Богатейший фриз фонаря из амуров и гирлянд начинает казаться прозрачным, и так уместен второй фриз, идущий над окнами, в котором несколько грубее прорисованные грифоны своей тяжестью подчеркивают легкость всего плафона. Гладкие стены служат как бы спокойной основой целому, поражающему своим легким стремлением вверх. Можно смело сказать, что подобной законченности, подобного мастерства в разрешении трудной задачи перекрытия огромного зала, не прибегая к дополнительным эффектам живописи или даже простой раскраски, мы не встречаем ни в одной из других подмосковных построек. Оба павильона, египетский и итальянский, начаты были постройкой Дикушиным, но трудно допустить, чтобы этот уже немолодой архитектор, воспитанный на кусковских традициях, был автором внутренней отделки первого, даже если он работал по первоклассным присланным образцам. Вопрос легко разрешается, когда мы узнаем из донесения более молодого Павла Аргунова, уже примкнувшего к новой классической школе, об его участии в обработке зала. Так, он дал рисунки для набора середины паркета, привезенного из петербургского дома. Более чем вероятно, что часть отделки всего зала принадлежит ему, ставя его в ряд крупнейших декораторов эпохи, хотя он в данном случае работал под очевидным влиянием Бренны. Против входа из проходной галлереи - глубокая ниша с хорами, украшенная деревянными золочеными вазами, теперь закрыта зеленой тканью, на фоне которой строго выделяется мраморная статуя богини Здоровья (Гигиен) с богом Термом на деревянном, как всегда в Останкине, пьедестале, из надписи на котором мы узнаем, что она вывезена в 1787 г. из Афин. Статуя принадлежит к немногим в подмосковных образцам подлинной античной скульптуры и приписывается эпохе императора Адриана, представляя римскую копию греческого оригинала V века до нашей эры. Реставрированные части руки и часть складок исполнены хорошо, не нарушив ее величавой прелести.

В прежние времена под хорами помещался «буфет», и поблескивание серебра, стоявшего там на столах, несомненно еще увеличивало декоративную красоту зала. В середине, на медальоне паркета стоит деревянная резная курильница. Особенно замечательна ее позолота в два тона. Зеленое и красное золото взаимно дополняют друг друга и еще больше подчеркивают тонкость резьбы. Такого же высокого качества четыре попарно расставленные светильника. У боковых дверей, украшенных также резьбой (гирлянды цветов и колчаны), - неглубокие ниши с вазами «шанданами», покрытыми барельефами из папье-маше. Над нишами - деревянные с золочеными гирляндами вазы, удачно выкрашенные в тон кобальтового стекла. Когда-то зал был обставлен креслами, обитыми красным сафьяном. Но во время спектаклей и концертов сюда сносилась разнообразная мебель. Теперь здесь стоят десять стульев со спинками в форме лир. Почти во всех случаях мы не знаем оригиналов, по которым исполнялась останкинская резьба, эти же стулья очень близки к знаменитой мебели дворца Фонтенебло под Парижем (теперь в Луврском музее). По изяществу всей своей формы, они, может быть, даже не уступают ей, и лишь некоторая нечеткость деталей выдает их местное происхождение.

Нижнее фойе.

Возвращаясь через вестибюль, мы по симметричным описанным перед лестницей «сенцам» попадаем в наугольную, не сохранившую своего прежнего облика. Только некоторые архитектурные детали, как-то полукруглая ниша в сторону двора, хорошо завершенная двумя колоннами, исполненными Фирст - Остервальдом, украшает ее. Теперь комната обставлена очень посредственной мебелью упадочного александровского рококо. Богатые, громоздкие малахитовые часы, изображающие Петра I, «спасающего» моряков, работы 30-х годов XIX в., являются чуждыми и неприятными здесь.

Следующая комната, так называемая «гостиная» в нижнем этаже, претерпела еще более изменений. Легко заметить, что по своему расположению она соответствовала картинной галлерее второго этажа. Последняя служила фойе для лож бельэтажа, она же исполняла эту роль для партера. И убранство их было тождественно, только картины заменялись более скромными Эстампами, которых насчитывалось до 165. В то же время она играла роль буфета уже не для главных приглашенных, а для публики, в связи с чем здесь находили себе место четыре больших горки с фарфором, и даже на отдельных столах стояли чайные сервизы. Теперь это фойе оказалось укороченным, ибо от него была отсечена дальняя его половина, переделанная при приезде Александра II, в 1856 году, в будуар перед его спальней. Благодаря этому нарушено архитектурное равновесие комнаты, так что центральная ее часть, отделявшаяся с обеих сторон колоннами и соответствовавшая графской ложе вверху, теперь с одной стороны забрана стеной. Кроме того, исчез плафон, и стены оклеены обоями почти современными. Мебель - поздней Николаевской эпохи. Остались зато излюбленные во время Екатерины синие стеклянные тумбы, работы бывшего императорского завода, стоящие по сторонам зеркала, закрывавшего старый вход в партер.

Галлерея к Итальянскому павильону.

Далее идет галлерея, соединяющая центральный дом с Итальянским павильоном; она приобрела в 50 годах обстановку и название «гостиной» и была обставлена золоченой, крытой красным штофом мебелью, в стиле александровского рококо. Теперь эта галлерея восстановлена в ее первоначальном виде. Архитектурно она мало отличается от симметричной ей гал-лереи к «египетскому павильону», уже описанной нами. Коробовое ее перекрытие поддерживается справа рядом пилонов, аналогичных тем, которые мы видели в вестибюле, при чем прием их украшения также несколько наивен и провинциален. Здесь вместо кронштейнов поставлены гипсовые, очень доморощенные кариатиды, может быть, привнесенные немного позднее. Интересны их деревянные подставки, удачно имитирующие камень. Богатые порталы поддерживаются довольно вычурными колоннами из двуцветного фальшивого мрамора, по низу которых идет так же, как и по фризу двери, лепной золоченый барельеф. Очень оригинален плафон, в котором обычная для Останкина несколько пестрая раскраска делится поясом из розеток двух мотивов. Из обстановки нельзя не отметить столы с белыми мраморными досками и подстольями ажурной резьбы, при чем вместо гирлянд здесь применен мотив спадающей ткани. Резьба очень хороша, но во всем рисунке есть какая-то почти неуловимая огрубленность, говорящая, что это не создание тех исключительных мастеров, работы которых мы видели наверху.

Итальянский павильон.

За галлереей следует небольшая, полутемная проходная комната, являющаяся в сущности органической частью итальянского павильона. Но как раз эта маленькая служебная «проходная», по игре случая, сохранила всю прелесть первоначальной обработки. Великолепен сдержанный кессончатый лепной потолок; верх стены опоясан живописным фризом во вкусе краснофигурных античных ваз.

Но обратим особое внимание на четыре доски с резьбой, вделанных в стену. Их мотив - рыболовные, охотничьи принадлежности и цветы - поражает своим богатством и той свободой, с которой художник-резчик переплетал эти предметы. Красота и качество позолоты исключительны даже для Останкина, но доски - не здешнего происхождения: они привезены из Кускова и датируются 1772 г. Таким образом, они являются достоверным свидетельством того, что убранство Останкина, основанное на богатстве резьбы, есть только завершение существовавшей ранее традиции в русском декоративном искусстве.

Останкино - это вершина и в то же время завершение красочного богатства века резьбы и позолоты. Ранние элементы стиля ампир в нем тонут в этой цветовой симфонии, уже не повторяющейся во всех последующих аналогичных по своему размаху дворцовых постройках. Как раз в итальянском павильоне, несмотря на многие античные мотивы, его украшающие, почти невозможно найти классическую строгость, и он скорее был бы уместен в здании середины XVI11 в. Декораторы здесь как бы не доверяли себе, нагромождая излишнее обилие резьбы, еще подчеркивая ее дробность мелкой коннелировкой колонн и пестротой раскраски, ибо, кажется, нет ни одного цвета и притом чистого, который не был бы введен в цветовую гамму стен и потолков, создавая, в сущности, пестрое и беспокойное впечатление, лишающее возможности вполне оценить действительную тонкость отдельных мотивов резьбы на дверях (хорошо найденные порталы) или всего фриза, исполненных французским резчиком Сполем.

По своему расположению, между центральным домом и жилыми покоями хозяев, павильон имел характер «приемной», особенно подчеркнутый членением зала, по которому по обеим сторонам расположены маленькие «кабинетцы», как бы игравшие роль интимных гостиных. Их обивка - это единственные однотонные большие поверхности зала, в общем чрезмерно пестрого. Здесь сохранился красный штоф, окруженный прежде забранным в складки белым и зеленым атласом. В кабинетцах от прежнего времени сохранились хорошие «наборные» столики русской работы и водном из них - мраморная итальянская скульптура XVIII века, изображающая женщину в лежачей позе. Тут же висят четыре люстры с красным стеклом работы мастера Фишера (конец XVIII в.), близкие по типу к описанным в картинной галлерее. Два «кабинетца» при переделке дома для приема Александра II были сжаты для того, чтобы поместить за ними его уборные. Здесь под новыми обоями сохранились старые французские, еще присланные Иваром. Весь итальянский павильон был обильно насыщен скульптурой; уже на столах в маленьких «кабинетцах» стояли многочисленные мелкие «антики», теперь значительно поредевшие. Среди них выделяется мраморная коза, к античному торсу которой позднее добавлены голова и ноги. Значительн0 лучше сохранилась прелестная головка, вероятно, II в. н. эры, у которой все-таки реставрирована большая часть прически и часть носа.

Центральная же часть зала являла собою подобие скульптурной галлереи, отчасти сохранившейся до сих пор, хотя прежде стоявшие здесь статуи и заменены бюстами.

Наконец, силуэтом напротив двери в сад выделялась мраморная статуя в рост Екатерины II, работы знаменитого Шубина (1740 - 1805), позднее увезенная в петербургский дом.

С плафона, на котором наклеены французские цветные обои, обрамленные четкой лепкой, спускаются три люстры, работы конца XVIII в., типичные для Останкина. Наборный пол чрезвычайно сложного рисунка по эскизу П. Аргунова настлан из разнообразных пород дерева: палисандр, розовое дерево, черный дуб береза и вяз.

Мотивы резьбы при входе в «итальянский» павильон (из ротонды).

Ротонда.

К «итальянскому» павильону примыкает, соединяясь с ним совсем темным прежде «райком», очаровательная ротонда, к сожалению, в значительной мере переделанная. Ее обычно приписывали зодчему-Кваренги, но он появился впервые в Останкине в 1805 г., тогда как ротонда построена уже в 1793 г. Внутренняя обработка вполне созвучна отделке главной лестницы и «египетского» павильона. Впечатление особой легкости ее купола создается тем же приемом, что и в концертном зале, т.-е. путем концентрически уменьшающихся кругов с розетками тончайшей лепки. В двух нишах прежде помещались печи, теперь уничтоженные и замененные только в левой камином; над ними и над входной дверью вделаны в стены три барельефа, из числа тех самых, которые были заказаны Павлом Аргуновым профессору Академии Художеств Гордееву в начале 1794 г. В центре причудливого паркета, своими тонкими цветными «травами» отличающегося от типа других в доме, но, несомненно, нарисованного тем же Аргуновым, стояла мраморная скульптура «Три грации», которую и теперь можно видеть на центральной клумбе сада.

К приезду Александра II комната потерпела коренное изменение: здесь был сделан его кабинет. К этому времени архитектором Быковским, создателем поздней русской готики, заделаны два окна и обработаны три остальных, при чем допущены в «полотенцах» их элементы, совершенно чуждые основным элементам ротонды. Еще более чужды ей по духу кожаная бесформенная мебель и обивка стеганной клеенкой дверей, имевшая целью заглушить в кабинете всякий внешний шум, но закрывшая старую резьбу.

Детские коридоры.

Остается сказать несколько слов о так называемых детских корридорах, когда-то соединявших «египетский» и «итальянский» павильоны с жилыми частями дома. Правый из них, ведший в «старые» хоромы, - личные аппартаменты Шереметевых, естественно, был параднее. Стены за колоннами были оклеены голубыми бумажными обоями, в других же частях - «бумажными фигурами». Потолок также оклеен бумажными фигурами «по телесной земле». Между колонн висели с каждой стороны пять хрустальных фонарей в три яруса. Кроме того, стены украшались большим количеством картин и эстампов. На одной из консолей с белой мраморной доской была медная курильница, увезенная в петербургский дом. Из этой обстановки до наших дней сохранились две консоли-шкафа со стеклами и мраморными досками и два резных золоченых канделябра на три свечи.

Другой коридор был обставлен гораздо скромнее и своей обстановки почти не сохранил.

Парк.

Парадный двор, покрытый травой, прежде являлся ровной, песчаной площадкой. Не существовало и стоящей в его центре статуи Аполлона. С другой стороны к дому примыкал парк, от которого осталась лишь незначительная часть. Местность, где расположено Останкино, никогда не отличалась красотою, что отмечено еще в начале прошлого века историком Н. М. Карамзиным. Тем больше трудов положено на создание этого парка. По реке Каменке были вырыты семь больших прудов, от которых почти не осталось следов. Начата разбивка парка старым кусковским садовником Ракком, а после его смерти здесь появился англичанин Роман Меннерс, у которого под началом работало до 50 «конных и пеших людей» во главе с его помощником - крепостным Петром Хожбиным. Меннерс получал в год 5000 р. До нашего времени дошел план парка А. Миронова, на основании которого можно себе представить его прежнее устройство.

Сливаясь с лесом, он по мере приближения к дому приобретал все более четкие очертания, переходя во фрацузский парк, аллеи которого, образовывая типичные звезды, ограничивали большую куртину перед самым фасадом, по бокам украшенную немногочисленными статуями. Направо на насыпной горке, сохранившейся до сих пор, стояла прежде беседка, проекты которой дошли до наших дней.

ИМЕЮТСЯ В ПРОДАЖЕ И ПЕЧАТАЮТСЯ:

Бюджет Шереметевых. Очерк В. Станюковича С таблицей и 2 диагр. Ц. 25 к.

Усадьбы Московской губернии. (Опыт библиографического указателя). Сост. И. М. Картавцев.

Кусково. Очерк К. В. Сивкова. С рис. Ц. 25 к.

«Штат села Кускова 1786 г.». Очерк К. В. Сивкова. Ц. 15 к.

Остафьево. С рис. Ц. 20 к.

Архангельское. Очерк С. А. Торопова. С рис.

Покровское-Стрешнево. Очерк К. В. Сивкова. С рис. Ц. 20 к.