Остановись!

Его обнаружили примерно через час после рассвета, когда два джипа катили по дороге через холмы. Первым его заметил Андерсон, ехавший в головном джипе. Это обстоятельство содержало своего рода иронию, ибо Андерсон был единственным из всего экипажа, кто носил очки. Да к тому же исцарапанные песком и в толстенной черной оправе. Андерсон закричал, требуя остановиться, и Каллен так ударил по тормозам, что джип занесло на неплотно утрамбованном гравии и он едва не перевернулся. Да еще и Брекенридж, сидевший за рулем второго джипа, едва не врезался им в корму, ибо тоже тормознул слишком резко.

Когда наконец обе машины остановились и пыль чуть-чуть улеглась, они высадились, как предписывал стандартный порядок действий в такой ситуации, и сформировали нечто вроде цепочки поперек дороги, причем сержант Караджан знай орал, матерясь, чтобы ничего, блин, не делали без приказа и в особенности чтобы держали долбаные пальцы подальше от гребаных спусковых крючков, если только он, сержант Караджан, офигительно ясно не прикажет им поступать именно так!

Когда пыль улеглась совсем, увиденный Андерсоном человек по-прежнему шел им навстречу. Просто шел себе и шел прямо через пустыню, как будто это парк был какой или квартал по соседству, куда он в гости собрался. А еще на нем было коричневое одеяние вроде тех, что носят мексиканские старики монахи, державшие школу для сирот возле границы. Только дотуда было добрых миль восемьдесят, так что, если сюда вправду притопал один из тех монахов, Божий человек оказался очень неплохим ходоком.

— Эй, святой батюшка, или кто ты там такой, ну-ка, стой! — окликнул его Караджан. — Читать не умеешь?

Он вообще-то имел в виду обозначение испытательного полигона, оно означало, что, если вы вторгнетесь, армейские будут в праве вас застрелить и это им ничем не грозит. Мужчина никак не мог миновать те знаки, их не заметив. Кроме того, он должен был перелезть как минимум через три забора, последний из которых еще виднелся у него за спиной. Такая, знаете, мерцающая стальная полоса, колеблемая потоками жаркого воздуха и здорово напоминающая мираж, только миражом она отнюдь не была — двенадцати футов высотой, со спиралями колючей проволоки вдоль всего верха. Каким-то образом этот человек его перелез. Или подлез под него — что выглядело более вероятным, ибо земля там чуть-чуть осела из-за недавних испытаний.

— Стой, говорят тебе! — снова крикнул Караджан. Снял с предохранителя свой А5 и вскинул пистолет, целясь поверх головы незнакомца.

Но человек был то ли глухой, то ли головкой ударенный, потому что он продолжал упорно идти. И даже после того, как сержант вправду выстрелил поверх его головы. А потом еще раз.

Караджан выругался, оглянулся на своих людей, снова посмотрел на приближавшегося олуха. Вот так и пожалеешь, что вернулся на службу после Кореи. С другой стороны, поди угадай, что может назавтра случиться в этой долбаной, гребаной и так далее армии. Оглянуться не успеешь, и придется стрелять в священника, монаха или кого там еще. А ведь матушка вырастила его в православной строгости, она нипочем не простит его, если…

— Стой, или я стреляю на поражение! — крикнул Караджан.

Этого недоумка теперь отделяло от него каких-то двадцать футов, и он по-прежнему шел себе да шел, опустив голову. Караджан даже лица его не мог рассмотреть, впрочем, это было, может, и к лучшему. Он тщательно прицелился и — бац, бац! — всадил две пули человеку прямо в грудь.

Однако тот не упал.

— Вот дерьмо! Андерсон! Короткой очередью — огонь! — рявкнул Караджан и сам выстрелил еще дважды, на сей раз в голову.

М1 Андерсона заговорила на более высоких и резких тонах — бам-бам-бам-бам! Четвертая пуля была трассирующая, и они рассмотрели, что она попала как раз в человека, прямо на уровне груди, так что никаких сомнений быть не могло.

Караджан ощутил, что начинает паниковать. Воображение перенесло его в Котори,[1] и китайцы уже захлестнули передовые позиции — освещенная луной людская волна, которую не мог остановить автоматный огонь и не остановила даже артиллерия, и он прекрасно понимал, что его винтовка со штыком вообще ничто при таких обстоятельствах, но сказалась подготовка, и он чисто механически продолжал заряжать и стрелять, заряжать и стрелять, и пока взводный сержант отводил их назад группу за группой, Караджан продолжал выполнять приказы и каким-то образом выжил.

Вот и теперь сказалась подготовка.

Он сообразил, что с пуленепробиваемым незнакомцем следовало поступать точно с танком, который гуляет сам по себе. То есть срочно убираться с его дороги.

И он торопливо указал своим людям на джипы.

— Патруль! Отступить к головному джипу! Соблюдать порядок!

Убедившись, что они вправду отступали в порядке, держа строй и не превращаясь в бестолковую толпу, он вновь закричал:

— Стрелять по готовности! Целиться не спеша, следить за флангами!

Под градом пуль пешеход продолжал неуклонно двигаться вперед. Пять М1 и один А5 стреляли спокойно и метко — мечта любого сержанта — до тех самых пор, пока человек не подошел слишком близко к заднему джипу и Караджан не велел прекратить огонь.

В наступившей тишине они услышали еще один звук. Прежде его заглушала стрельба. И это был звук, услышать который им хотелось бы менее всего. В джипе пронзительно верещал, буквально заливался новехонький гейгеровский счетчик. Его тревожный голосок казался еще ужаснее оттого, что счетчик возили включенным на минимальную громкость. Чтобы фоновое попискивание не мотало нервы патрульным в дальних поездках.

— Все назад! — внезапно охрипнув, приказал Караджан. — Не двигаться!

Человек по-прежнему не останавливался. Все так же шагал в направлении внутренней заставы и очередного забора, тянувшегося в двух милях восточнее. Пули изодрали его ризу, или как там называлось это бурое одеяние. Насколько удалось рассмотреть, никакой другой одежды под облачением не было, тело сплошной коростой покрывала не то пыль, не то грязь, не то еще что-то неясное. Караджан спрятал пистолет в кобуру, нащупал бинокль, поднес к глазам и принялся крутить колесико фокусировки. Руки тряслись так, что перед глазами все плыло, пока он не догадался прижать локти к телу. Тогда удалось рассмотреть тощую, костлявую ногу, мелькавшую в складках подола. Нога была красная, но, похоже, вовсе не от запекшейся грязи.

Караджан опустил бинокль. Люди смотрели на него, счетчик понемногу прекращал истерически вопить, но звук оставался по-прежнему громким, а это сулило скверные новости.

— Отодвигаемся на двадцать ярдов вон в ту сторону, — распорядился Караджан, указывая вдоль дороги. Подальше от джипов. Подальше от траектории того, что находилось внутри одеяния. — Смотреть в оба! Этот тип мог быть не один.

— Не один?.. — пробормотал кто-то, кажется Брекенридж.

— Заткнуться и исполнять!

Караджан прикурил сигарету и закашлялся. В горле у него было совсем сухо. В пустыне всегда царила сушь, но сегодня она донимала особенно сильно.

— Что делать будем, сержант?

— Ловить гада, — сказал Караджан.

Он бросил недокуренную сигарету и побежал к головному джипу. Там тоже надрывался гейгер на заднем сиденье, хоть и не так громко, как в другой машине. Сержант схватил полевую рацию и поспешил обратно, а по здравом размышлении отвел людей еще на сто ярдов прочь. Просто ради того, чтобы писк счетчиков не отдавался в ушах настолько пугающе. А то как бы со страху в штаны не наложить прямо на глазах у парней. Пришлось резко вобрать воздух и срочно переключить мысли на что-то еще.

Караджан работал в службе безопасности полигона вот уже три года. Ему доводилось разговаривать с учеными, особенно с теми, кому плохо спалось по ночам, и они гуляли по городку, радуясь собеседнику. Он рассказывал им о Корее и о том, как им тогда не хватало бомб. Желательно побольше и помощнее. Потому что против них там стояли многие миллионы китайцев и русских, и ничто иное было просто не способно остановить их. Но беседы охранников и ученых этим не ограничивались, так что все были наслышаны о радиационном отравлении и о том, как от него умирают. И еще о том, что все, ранее допустившие неосторожность с облучением, были уже мертвы. Либо мечтали о смерти.

Радио, как выяснилось, работало, на что Караджан вообще-то не слишком надеялся. Про себя он полагал, что рация во втором джипе успела поджариться, но, собственно, на этот случай они двойной комплект с собой и возили. Так было принято в армии. Правда, на исправность аппаратуры особо рассчитывать не приходилось. Двойной комплект вполне мог оказаться удвоенной кучей бесполезного хлама, и все.

Караджан вышел на связь и доложил обстановку, сам понимая, насколько невероятным было его сообщение. На том конце определенно решили, что он был пьян, или у него с сердцем что-то случилось, или еще что нехорошее произошло. Поэтому он подозвал Андерсона, надежного парня из колледжа, и тот им все повторил, но они там подумали, что Андерсон тоже напился. Кончилось тем, что все ребята, один за другим, выступили в жанре коллективного бреда. Сперва перед лейтенантом, потом перед капитаном и наконец — перед полковником.

И все это время хренов супермен шагал себе и шагал в глубь полигона, и никто ничего по этому поводу не предпринимал.

Рация сдохла, когда полковник еще продолжал задавать тупые вопросы. Караджан отложил ее, и они снова стали пятиться в сторонку от джипов, пока он не решил, что трех сотен ярдов, пожалуй, будет достаточно. Здесь Караджан велел занять круговую оборону, что они и сделали — маленький зеленый кружок посреди каменистой пустыни, — и долго сидели так, покуривая и наблюдая. Разговоры Караджан решительно пресекал. Разговоры только помогли бы подогреть страх, который каждый по отдельности пока что держал в узде.

Примерно через полчаса над ними на малой высоте прошел вертолет. «Шауни СН-21» направлялся к месту испытаний. Еще две минуты, и они услышали, как заработали его пулеметы. Поднявшийся Караджан видел в бинокль, как винтокрылая машина выписала восьмерку и зависла. Пулеметы продолжали греметь.

А потом двигатели вертолета внезапно заглохли. Высота была слишком малой для спуска на авторотации, так что вертолет просто грохнулся наземь и взорвался. Пока он падал, пулеметчики все продолжали строчить. Все произошло до того быстро, что они, вероятно, вообще ничего понять не сумели.

Где-то через час после гибели вертолета, когда столб маслянистого дыма над местом аварии успел превратиться в завиток над трубой крематория, Караджан рассмотрел конвой, приближавшийся к ним по дороге. Пять джипов, два из них — с установленными пулеметами, и два грузовика с прицепами. В них, похоже, сидел весь личный состав базы, худо-бедно годный под ружье. Вплоть до поваров и лабораторного персонала.

Опережая военную технику на добрых полмили, катилась машина, которой Караджан обрадовался куда больше, — синий «шеви бель эйр» пятьдесят седьмого года со складной крышей, принадлежавший профессору Аарону Вайсу, главному ученому полигона. Вот кто способен все понять намного качественней и быстрей, чем Белый Потёк Говна, как вся база за глаза называла полковника Уайта. Если подозревали, что полковник мог случайно услышать, говорили просто Потёк. Ему слышалось «Поток», и он думал, что подобное прозвище, вроде бы подразумевавшее стремительную мощь, было свидетельством уважения со стороны личного состава.

Караджан замахал руками, останавливая машину Вайса на почтительном удалении от джипов. Профессор явно слышал переговоры по радио, потому что наружу он вылез облаченный в перчатки и бахилы, держа в руках счетчик Гейгера, оснащенный длинным щупом. Этим щупом он тотчас обследовал всего Караджана, держа его в четырех дюймах от кожи и внимательно следя за показаниями прибора.

— Фонишь чуток, сержант, — проговорил он наконец. — Нет, ничего страшного. Сюда уже везут передвижные установки для дезактивации, так что можно будет одну прямо здесь и развернуть. Раздевайтесь и складывайте наземь все шмотки, действительно все, их надо будет захоронить. Значит, говоришь, тот тип в облачении пошел вон туда, мимо твоего джипа? И вся ваша стрельба была ему что божья роса?

— Так точно, сэр, он прошел мимо заднего джипа. Двигался строго по прямой, держа курс откуда-то из пустыни в сторону испытательного центра. Я лично шесть пуль в него всадил, и еще ребята не менее полусотни. Все мы видели, как трассер навылет прошел, а он топает себе! Топает и топает!..

Караджан понял, что опасно близок к истерике, и постарался взять себя в руки. До него лишь теперь начало доходить, что он пережил нечто бывшее вполне способным его убить. А может, и не пережил. Потому что «фонишь чуток… ничего страшного» могло не соответствовать истине. Может, профессор его попросту утешал перед неизбежным концом.

— Не приближайтесь ни к кому, кроме команды по дезактивации, — сказал Вайс. — Полковника я беру на себя. Когда, кстати, все это произошло?

— В семь ноль восемь, — ответил Караджан.

— И он шел с обычной скоростью пешехода?

— Полагаю, что так, сэр. Он не замедлял шага. И не ускорял.

— Значит, почти достиг испытательной площадки, — сказал Вайс. — Если, конечно, двигался в прежнем темпе.

Несколько мгновений оба молчали. Обоим было известно, что испытание должно было произойти в полдень. Для взрыва все было уже приготовлено, и единственную задержку мог привнести ветер, теоретически способный резко переменить направление и задуть в сторону населенных мест.

— Пули не причиняли ему вреда, — сказал Караджан. — Они проходили прямо навылет. У него была темно-красная кожа, вся как запекшаяся кровь, матерь божья, она была…

— Довольно, сержант! — рявкнул Вайс и оглянулся через плечо.

Конвой приближался. Это значило, что Белый Потек уже совсем скоро распространит на всю округу свою военную власть. Обычая думать при этом за ним не водилось.

— Приготовь своих ребят для дезактивации, — велел профессор и пошел в сторону второго джипа, выставив гейгеровский щуп и присматриваясь к шкале.

По мере приближения к автомобилю стрелка дрогнула и пошла вверх, когда же он оказался у задних колес — резко прыгнула и зашкалила. Всего год назад профессор шарахнулся бы прочь, словно таракан, попавший в луч света. Но потом случилась та неприятность в лаборатории Линдстрема, и, доживая отпущенное время, профессор особо ни о чем больше не беспокоился.

Он несколько раз прошелся взад и вперед, убеждаясь, что главным источником радиации действительно был след человека, прошедшего здесь несколько часов назад. Сами отпечатки вообще фонили невозможным образом. Казалось, под каждым едва видимым углублением лежало в земле по килограмму урана.

Вайс забрался назад в свой «шевроле», как раз когда сзади подкатил джип полковника Уайта. Белый Потек выпрыгнул из него на ходу и подбежал к окошку, когда Вайс начал потихоньку нажимать на газ, но еще как следует не притопил педаль.

— Профессор, вы куда? — крикнул полковник.

— На испытательную площадку, — улыбнулся ученый. — Не позволяйте людям сюда подходить. Здесь цепочка опасных радиоактивных следов. Лучше протяните телефонную линию, я приеду на место и оттуда вам позвоню.

— Что? Но вы не можете ехать один! Мы уже потеряли вертолет. И никто в точности не знает, где теперь эта штука! Идиоты с озера Грум-лейк нипочем не желают сознаваться, что это их фокусы, но, говорю вам, мы пришибем ее чертовой атомной бомбой, если…

— До свидания, полковник, — сказал Вайс.

Он надавил на педаль, и «шеви», набирая скорость, покатил прочь. Автоматическая коробка плавно переключала передачи. Вайс объехал джипы и покинул дорогу. На рыхлом гравии обочины из-под задних колес фонтанами взвилась пыль, потом машина выбралась на каменистую поверхность пустыни и пошла ровнее.

Крутя руль, Вайс напевал «Е lucevan le stelle» Пуччини. При этом в голове у него, вне зависимости от музыкальной фразы, крутилось соло кларнета. Умирать ему не хотелось, но от его желания ничто не зависело. Все решало лишь время. Он знал: смерть будет мучительной и ужасной. Возможно, она наступит всего через несколько часов. А если нет, то через несколько недель.

Во внутренней ограде не было видно сколько-нибудь заметной дыры или перелаза, которым мог бы воспользоваться пешеход. Вайс развернул машину и задним ходом проломился на ту сторону, болезненно поморщившись, когда колючая проволока проскрежетала по гладкому синему лаку и превратила в лохмотья опрятно сложенную мягкую крышу. Сам он низко пригнулся, избегая острых шипов, и рваный завиток проволоки лишь прошелся задом наперед по кромке ветрового стекла.

Приближаясь к испытательной площадке, он задумался о том, кого или что преследовал. До первого испытания, в далеком сорок пятом году, он был атеистом. С тех пор он так и не выработал четких религиозных убеждений, но твердо уверовал в существование материй, познать которые с приборами в руках было, мягко говоря, затруднительно. Какая научная теория могла объяснить безвредность пуль и радиоактивный след этого существа? Никакая. Но это еще не означало, что такой теории вообще быть не могло. Соответственно, профессора снедало жгучее любопытство. Он хотел знать. Хотел разобраться. Вне зависимости от результата.

Полковник Уайт, похоже, считал, что их посетил инопланетянин, ибо в Грум-лейк занимались изучением труднообъяснимых и, возможно, не вполне земных артефактов. Однако там имели дело лишь с мертвыми останками, а не с чем-то живым и ходячим. Либо следовало предположить, что военно-воздушные силы кое-что прятали даже от атомщиков, помогавших им на ранних этапах исследования. А что? Вполне вероятно.

Человек в буром облачении не заставил долго себя ждать. Он как раз поднимался на вышку, где помещалось устройство «Паскаль-Ф». Бомба в десять килотонн, подвешенная на штатное место и полностью подготовленная для взрыва. Вайс посмотрел на часы. Оставалось сорок девять минут. Если только он не позвонит куда надо и не остановит отсчет.

Профессор задним ходом подогнал «шеви» к одному из стендов с приборами. Двигатель выключать он не стал. Машина стояла носом на запад, и это значило, что минут за десять он мог достичь наблюдательного бункера. Или, на худой конец, траншей, вырытых морскими пехотинцами — подопытными последнего испытания.

Правда, он сам не был уверен, что обеспокоится бегством. Он в который раз посмотрел на шкалу счетчика. След незнакомца сделался еще активней, чем прежде. Подойти к нему близко значило без вариантов схватить летальную дозу. Особенно с этой пылью, которую ветерок отправлял прямиком ему в легкие.

— Эй, ты там! — подобравшись к подножию вышки, окликнул ученый. Он не слишком рассчитывал, что незнакомец окажется разговорчив, после того как в него столько раз стреляли. С другой стороны, раз уж стрельба не остановила его, может, он и пойдет на контакт? Особенно теперь, когда он, похоже, добрался куда хотел. — Не возражаешь, если я к тебе поднимусь?

В последующие несколько мгновений Вайсу начало казаться — ответа не будет. Однако ответ прозвучал. Профессор услышал хриплый гортанный голос, сдобренный незнакомым акцентом.

— Поднимайся, если охота. Полагаю, ты знаешь, что моя физическая природа прямо противоположна твоей?

— Да, — сказал Вайс. Поставил ногу на нижнюю ступеньку и схватился за скобы. — Догадываюсь. А ты, случайно, не в курсе, насколько быстро это меня убьет?

— Если ты коснешься меня, смерть будет мгновенной, — сказал человек. — Но если будешь на расстоянии вытянутой руки, вероятно, увидишь смену времен года.

— Моя фамилия Вайс, — выбираясь на платформу, сказал профессор. Он старался держаться подальше от незнакомца, причем так, чтобы между ними оставался корпус бомбы. — Профессор Вайс. Можно спросить, кто ты такой?

— Грешник, — сказал человек. — Грешник, стремящийся подвести последний итог.

Он выпрямился и откинул с головы капюшон. Вайс увидел темно-красную кожу, покрытую крупными чешуями, и голубые, почти человеческие глаза, странно выглядевшие в глазницах рептилии.

— Понятно, — выговорил ученый. — А с какой планеты… с какой далекой звезды ты прибыл сюда?

— Я прибыл не со звезды и не с другой планеты, — был ответ. — Скажем так, я с дальней стороны этого мира.

— С дальней стороны этого мира — повторил Вайс.

Он пристально вглядывался в незнакомца. Неужели мутант? Нет. Быть настолько радиоактивным и продолжать жить? Невозможно.

— Много-много веков я ждал чего-то подобного, — кивнув на бомбу, сказал чешуйчатый человек. — Я мечтал о ней, как мечтал когда-то о любви, о вине. И тем не менее я медлю даже теперь, когда одним прикосновением могу высвободить…

— Так тебе известно, что это такое? — удивился Вайс. — Это же атомная бомба. Скоро произойдет взрыв, и она убьет…

— Верно, — перебил незнакомец. — Это сбывшаяся мечта. Я о ней услышал от женщины, заглянувшей в мою пещеру в Каппадокии. От одной из многих, приходивших ради целительной силы моего внутреннего огня. Она умерла, но это была неторопливая смерть, и женщина многое поведала мне, даже научила языку, на котором мы сейчас говорим. Я уже учил его когда-то давно, но позже забыл.

— Каппадокия? — переспросил Вайс. — Это ведь в Турции? Ты, значит, из Турции?

Он невольно улыбнулся, уж больно странным получался их разговор. Возможно, это излучение как-то повлияло на его мозг. А может, сказывался морфин, который ему уже начинали давать, облегчая последние страдания от плутониевого заражения.

— Да, теперь эта страна так называется, — сказал человек. Облизнул запыленные губы длинным раздвоенным языком и вздохнул. — Но я не турок. Некогда я был добрым христианином на службе у своего императора. Ах, как хотел бы я избавиться от этого гнусного облика и присоединиться к своему властителю на небесах.

— Твой… гнусный облик? — переспросил Вайс. — Так ты, значит, не всегда был таким?

— Таким? Всегда? О, нет-нет. Когда-то я был хорош собой и не прятался от людских глаз… но это было страшно давно. Я утратил былые черты, но прошло столько лет, что мне уже их и не вспомнить.

— Но как ты стал… таким, каким стал? — спросил Вайс и снова посмотрел на часы.

Тридцать три минуты до детонации. Быть может, он рановато махнул рукой на свои жизненные перспективы. Еще оставалось время украсить свою карьеру чудесным и величественным открытием, чем-то в самом деле значительным. Не простым развитием работ других, более даровитых ученых. Вот бы изучить этого измененного человека, выведать секрет радиоактивной жизни. Его работу придется продолжить другим, но если бы ему удалось опубликовать хоть предварительные результаты, он оставил бы по себе немеркнущую память в науке. А может… может, он даже сообразил бы, как выжить, очистив свою кровь и костный мозг от плутониевого осадка.

— Как я стал таким? — повторил человек. — Я неоднократно об этом рассказывал, но, похоже, никто не выжил, чтобы другим передать.

— Сдается, я некогда слышал о ком-то вроде тебя, — проговорил Вайс. — Может, спустимся, чтобы было удобнее разговаривать? История, наверное, долгая.

— Да, история долгая, но я изложу ее очень кратко. А поскольку она завершается здесь, уходить отсюда негоже.

— Как тебе будет угодно, — кивнул Вайс. На часах было одиннадцать двадцать девять. — Я слушаю.

— Я был высокопоставленным полководцем империи, — начал человек. — Я происходил из именитой семьи, верно служил императору и был успешен на войне. Это было во дни правления Ираклейоса… ну да, вы называете его Гераклитом. Я был простым малым и мечтал лишь честно исполнить свой долг, обзавестись семьей и вырастить сыновей, чтобы они достигли еще большей славы, чем я. Только этому не суждено было случиться. Странное дело — то, о чем я тебе рассказываю, произошло так давно, но я все вижу с удивительной ясностью, в отличие от более близких времен, успевших подернуться для меня дымкой. Спроси меня, чем я занимался последнюю сотню лет, и я не сумею внятно ответить.

Минутная стрелка на часах Вайса подползла к цифре шесть.

— Стояло лето, долгое и засушливое, и оно близилось к исходу. Спасаясь от жары, я поехал в горы охотиться. Дни были долгие, а вечера — такие ласковые, каких с той поры ни разу не выдавалось. Со снежных вершин тянуло прохладой, а земля хранила солнечное тепло. В один из таких вечеров я увидел падающую звезду. Мне показалось, что она упала совсем близко, прямо за озером, где на дубовых сваях стоял мой охотничий домик. Я велел своим домашним рабам снарядить лодку, и гребцы отвезли меня к дальнему берегу. Там горели тростники, а среди них виднелась большая лодка, выкованная из сверкающего серебра. Перепуганные рабы забили веслами как попало, лодка качнулась, и я упал в воду. Я приказывал гребцам вернуться и подобрать меня, но они струсили. Это рассердило меня и придало мне храбрости. Я подплыл к берегу и, увидев в боку серебряной лодки дверь с петлями, открыл ее и вошел. Внутри металлического корабля было холодно. Куда холодней, чем морозными ночами на горных плато, когда негде укрыться от ветра и снега и не спасают никакие костры. Но гнев гнал меня вперед, и к тому же мне померещился свет, игравший на золоте. Обуянный жадностью, я проникал все дальше в глубину корабля…

— И что же ты там обнаружил? — взволнованно спросил Вайс.

До взрыва оставалось двадцать восемь минут, а для того, чтобы добраться к стационарному телефону, требовалось как минимум пять. Теперь, когда смерть придвинулась совсем близко, ему как никогда хотелось отсрочить ее. И это странное, проклятое, говорливое создание могло послужить средством.

— Золота я там не нашел. Я обнаружил в корабле существо. Большое, странное, похожее на ящерицу, оно не могло выбраться из своих разрушенных покоев. Ростом оно превосходило эту вышку, и лишь одна огромная, оснащенная когтями рука оставалась свободной, но хватило и этого. Существо оказалось проворным, как те мелкие ящерицы, что шныряют в нагретых солнцем камнях. Я отшатнулся, но оно схватило меня и втащило к себе. Его лапа обжигала меня, моя плоть кипела от прикосновения, а боль… Боль милосердно оборвалась — я лишился чувств. И вот пока я лежал без сознания, оно поработало надо мной.

— Погоди немножко! — воскликнул Вайс. Слушать дальше уже не было времени, стрелка неумолимо кружила по циферблату. — Я должен… мне нужно отправить послание. Я сбегаю вниз и сразу вернусь.

Он уже перекинул ноги через край платформы и нащупывал скобы, когда запястья обожгла ужасная боль и его силой втащили обратно наверх. Странный пешеход усадил его в самом центре платформы и прекратил его вопли, постучав пальцем по лбу.

— Оно поработало надо мной, — сказал он, обращаясь уже к мертвому телу. — Постаралось сделать из меня свое подобие, чтобы я послужил его целям. Но мне не хотелось превращаться в дракона, и, милостию Божьей, в полной мере совершить задуманное оно не смогло. Так я и остался человеком, по крайней мере наполовину.

Нагнувшись, он поцеловал Вайса в обе щеки, оставив на его лице два пылающих клейма.

— Получеловеком, который не может прикоснуться к возлюбленной, которого невозможно ни утопить, ни заколоть, которого вообще смерть не берет. По крайней мере, так я полагал, пока миссис Гаррисон не сообщила мне, что мои молитвы услышаны и появилось средство уничтожить дракона.

Часы Вайса показывали одиннадцать сорок четыре. Детонация предстояла в полдень, по команде электронных часов, которая будет передана по трем раздельным управляющим кабелям. Но когда дракон заключил бомбу в объятия и крепко стиснул ее…

На расстоянии девяти миль, в молчании оттираясь под струями дезактивационного душа, Караджан почувствовал, как под ногами ходуном заходил пол. Это продолжалось несколько секунд. Поток воды из душевой головки замедлился, прекратился совсем, потом сам собою восстановился. Ударная волна оказалась гораздо сильней, чем полагалось для обычного десятикилотонного взрыва.

— Эй, сержант! — окликнул Андерсон. — А ведь тот тип полез прямо туда, к бомбе!

— Какой еще тип? — спросил Караджан. — Не было никакого типа.

И он был прав. Через пять минут, еще толком не высохнув после душа, они подписали документы, в которых именно это и говорилось. Грибовидное облако медленно оседало у горизонта.