Оставь окно открытым

Глава 1. Чудеса начинаются

Была сырая ветреная ночь.

Милиционер Петров Василий Семенович стоял на посту.

Тяжелые тучи ползли по небу. Наверное, им было скучно плыть над тихим, крепко спящим городом, и, чтобы хоть немного развлечься, каждая из них превратилась в какого-то невиданного зверя. Они по очереди наползали на луну.

«Вот сейчас луну проглотил лев, — рассматривал их Василий Семенович, — нет, пожалуй, это не лев. Скорее крокодил, а его три ноги больше всего напоминают толстые ножки рояля…»

Все дома стояли темные, притихшие. Только на верхнем этаже самого высокого дома голубым светом горело одно окно. Оно всегда не гасло дольше других. Как будто боялось, что Василию Семеновичу будет тоскливо одному на темной улице. Но вот и оно погасло.

Улицу не спеша перешел серый кот. Он шел, мягко извиваясь своим длинным тощим телом.

Милиционер Петров отлично знал этого кота. Да и кто же его не знал? Еще бы! Ведь этот кот был первый плут и воришка во всем районе.

Звали его — Кот Ангорский, хотя на самом деле это был совершенно обыкновенный, подзаборный, ничуть не пушистый кот.

Имя «Кот Ангорский» придумал его хозяин. Дело в том, что его хозяин…

Но нет, нет, нет! Не будем торопиться! Пока о его хозяине ни слова. Мы еще успеем с ним хорошенько познакомиться. Мы еще успеем встретиться с ним не один раз. А пока…

Кот Ангорский спокойно и равнодушно посмотрел на Василия Семеновича плоскими, ярко блеснувшими серебряными глазами.

В зубах он держал сосиску в целлофане. Еще двенадцать точно таких же сосисок, одна за другой, волочились за ним по земле, словно небольшой поезд из двенадцати вагончиков.

Луна на минуту выглянула из живота диковинной рыбы с длинными ушами.

Кот Ангорский мягко перешагнул через трамвайные рельсы — сосиски, поблескивая целлофаном, запрыгали вслед за ним.

Кот свернул в черную подворотню и исчез.

— Ах, непорядок… — поморщился Василий Семенович. — Ясное дело, стянул он у кого-нибудь эти сосиски, не иначе. Утром люди проснутся где сосиски? А ведь тут завтрак на целую семью…

Василий Семенович, продолжая огорченно хмуриться, достал из пачки папиросу и сунул ее в рот. Он рассеянно похлопал себя по карманам, но спичек в карманах не нащупал.

Василий Семенович оглянулся. Ни одного прохожего не было видно на улице. Ни в одном окне не горел свет.

— Где же, однако, раздобыть спички? — оглядываясь, пробормотал Василий Семенович.

И вдруг…

Да, мой читатель, именно «вдруг». Потому что удивительное начинается всегда неожиданно. Без всякого предупреждения, без звонка по телефону… Вдруг — оно началось!

Вдруг…

…Произошло нечто невероятное: Василий Семенович увидел алый огонек на кончике своей папиросы.

Папироса раскурилась сама собой. Кверху поднимался голубоватый дым завитушками.

Василий Семенович от неожиданности чуть не выронил папиросу.

Но тут он удивился еще больше. На красном тлеющем кончике папиросы сидел маленький человечек.

Он был весь словно выгнут из тонкой золотой проволоки. Его прямые волосы торчали в разные стороны, как иглы ежа, а большие уши сильно оттопыривались.

На человечке были узкие джинсы и смешная куцая курточка на «молнии».

Он сидел совершенно спокойно. Запрокинув голову и опершись позади себя руками о папиросу, он глядел на луну.

При этом он рассеянно покачивал одной ногой в разношенном башмаке. Башмак, пожалуй, был даже слишком велик, того гляди свалится. Вторая нога была босая. Василий Семенович отлично разглядел круглую пятку и пять маленьких пальчиков.

Да, не будем скрывать, Василий Семенович удивился. Мало этого, он даже растерялся.

Но больше всего Василия Семеновича поразило выражение лица маленького человечка.

Человечек глядел на луну печальным, унылым взглядом. Именно унылым, даже каким-то безнадежным. Он зябко передернул плечами.

Потом человечек зашевелил губами, что-то забормотал негромко, словно про себя. Но Василий Семенович все-таки расслышал.

— Честное слово… Честное рыжее… Я знаю точно-наверняка-непременно-без всякого сомнения: Солнышко опять встанет. Никуда оно не денется. Кто не верит… ну и пусть… ему же хуже… А я — верю! И все-таки как грустно жить ночью…

Василий Семенович, конечно, ничего не понял. «Я не сплю, — подумал он. — Потому что заснуть на посту я не мог ни при каких обстоятельствах. Это исключено. Но в таком случае: кто это? Или: что это? Если это „кто-то“, то кто это? А если это „что-то“, то что это? Непонятно!» В конце концов Василию Семеновичу показалось, что вся его голова набита одними вопросительными знаками.

Вдруг человечек с озабоченным видом повернулся к Василию Семеновичу.

— Я уверен, вы знаете. Ну, конечно, вы знаете, вы просто обязаны знать: у кого в этом городе больше всего веснушек?

Думаю, никому не известно, какие именно вопросы задают маленькие человечки, сидящие на кончике папиросы. Но этот вопрос, скажем прямо, застал Василия Семеновича врасплох.

— Ну, веснушек, — чуть нетерпеливо повторил человечек. Он брезгливо отмахнулся от струйки дыма и постучал пальцем по своему носу и щекам: — Таких чудесных, очаровательных рыжих веснушек.

Василий Семенович откашлялся.

— Я вас понял, — хрипловато ответил он. — Веснушек. Конопушек, да?

И Василий Семенович тоже постучал пальцем по своему носу и щекам.

На луну, как наволочка на подушку, натянулось такое темное облако, что она совсем исчезла.

Что такое? Это было уже совсем странно, непонятно и необъяснимо.

Маленький человечек в темноте светился.

Конечно, не очень ярко. Ну, не так, как стосвечовая электрическая лампочка. Я не ошибусь, если скажу, что он светился как маленький карманный фонарик.

«Я должен сейчас же понять, что это такое, — страдальчески морщась, подумал Василий Семенович, — иначе… Но что же иначе?.. Нет, скорее всего, это просто игрушка. Конечно, это игрушка. Что я, собственно, разволновался? Великолепная, разговаривающая игрушка на транзисторах…»

У Василия Семеновича как-то сразу отлегло от сердца.

— Больше всего веснушек у Зины-первоклашки, — уже гораздо спокойней сказал он.

— У Зины-первоклашки? — заинтересовался человечек.

— Впрочем, нет, — спохватился Василий Семенович, — пожалуй, у Кати с Большой Почтовой.

— Знаете, иногда одна веснушка может решить все дело, — доверчиво и серьезно сказал маленький человечек. — Так вы говорите, у Кати с Большой Почтовой?.. Ох, спина затекла. Даже мурашки бегают…

Человечек кряхтя встал на ноги, выпрямился, охнул и потер поясницу.

Василия Семеновича вновь охватили сомнения.

«Могут ли у игрушки бегать по спине мурашки? — подумал он. — Ну, конечно, не могут…»

— Что-то по ночам спину ломит, — пожаловался человечек. — Все с тех пор, как я целый день зимой просидел на льду. Там подо льдом плавала одна моя знакомая рыба. Такая славная рыбешка. Ну, мне надо было сказать ей пару слов по секрету. Знаете, если хотите кому-нибудь рассказать секрет, не найдете никого лучше рыбы. Никому не разболтает.

«Ох, могут ли быть у игрушки секреты? — опять с тоской подумал Василий Семенович. — Ну, конечно, не могут…»

Человечек быстро пробежал по папиросе, перескочил на руку Василия Семеновича. Топ-топ-топ! Василий Семенович чувствовал каждый его шаг на своей руке.

Человечек прыгнул к нему на рукав. Добежал до локтя, запрокинул голову. Посмотрел на Василия Семеновича.

— Конечно, о чем речь? Я прожег льдину насквозь. Но с тех пор что-то спину ломит. Особенно по ночам… Вообще, не люблю, когда ночь… Зачем, зачем она, эта ночь?..

Лицо у человечка стало совсем печальным. Он соскочил вниз и пошел по улице, понурившись, глядя себе под ноги.

Он шел и слабо светился, словно фонарик позади машины. При этом он чуть прихрамывал. Ведь одна его нога была обута в башмачок, другая босая.

Еще Василий Семенович разглядел, что карманы его куртки были чем-то туго набиты. Они так сильно оттопыривались, что он задевал их руками, когда шел.

Человечек казался таким беззащитным, что Василию Семеновичу даже стало страшно за него. Ведь любой прохожий мог нечаянно наступить на него, раздавить подошвой.

Человечек дошел до угла, обернулся, дружелюбно поднял кверху светящуюся ладошку и скрылся.

Василий Семенович остался один посреди темной улицы. Высокие дома пристально смотрели на него черными окнами.

«Что же это? — уже в который раз задал себе все тот же вопрос Василий Семенович. — Теперь я так и буду мучиться, пока не разберусь до конца во всей этой невероятной истории. Знаю я свой несчастный характер. Не будет мне теперь покоя, пока не пойму: кто же это все-таки сидел на кончике моей папиросы?»