Осторожно! Биологическое оружие!

17. Форт-Детрик

ФРЕДЕРИК, ШТАТ МЭРИЛЕНД. ДЕКАБРЬ, 1991 ГОД

В начале декабря 1991 года полковник Чарльз Бейли, заместитель начальника Медицинского научно-исследовательского института инфекционных болезней армии США (USAMRIID) в Форт-Детрике, штат Мэриленд, собрал высшее руководство для тренинга.

Присутствующих разбили на две группы, первая должна была изображать представителей советской делегации, приехавших в институт, вторая — отвечать на их вопросы.

— Вы как советские визитеры должны во всем сомневаться, — поставил он задачу перед первой группой, — ведь вы убеждены, что мы скрываем работы над биологическим оружием.

Обратившись ко второй группе, он сказал:

— А вам следует придумать правдоподобные ответы.

Через две недели в Форт-Детрик должна была приехать первая делегация из Советского Союза для посещения американских предприятий, ведущих биологические исследования. Все, что касалось этого посещения, держалось в тайне. О грядущем визите сообщили только небольшой группе сотрудников USAMRIID и руководству, которое должно было сопровождать делегацию. И никакой прессы. Из отдела Министерства обороны, готовящего это посещение, поступил приказ не делать никаких заявлений и не распространять информацию о визите.

Когда в Министерство иностранных дел впервые прислали список членов советской делегации, моя фамилия там не значилась. Калинин был против моей поездки. Конечно, я понимал, что мое поведение во время путча сыграло здесь свою роль, но все равно разозлился. Мало кто в «Биопрепарате» мог более квалифицированно, чем я, обнаружить признаки проведения исследований по программе наступательных бактериологических вооружений. Ведь мне были известны все существующие методы маскировки таких исследований, потому что именно я руководил с 1988 года подобными мероприятиями.

— Мне казалось, что этот вопрос тебя больше не интересует, — с хитрецой заметил Калинин.

Но я напомнил, что именно по его просьбе я согласился сопровождать американскую делегацию. После этого он неохотно включил меня в список делегатов в порядке замены. И когда Олег Игнатьев из Военно-промышленной комиссии не смог поехать из-за загруженности работой в Москве, меня включили в советскую делегацию как представителя «Биопрепарата».

Нас было тринадцать человек, столько же иностранцев приезжало к нам в январе. В группу входили и ученые, и военные, и дипломаты, и… шпионы.

Полковник Никифор Васильев из 15-го Управления возглавлял группу военных из семи человек, включая сотрудника отдела контроля над вооружениями Минобороны и переводчика. Один даже признался, что работает на советскую разведку. Это был полковник ГРУ. Он предупредил нас, что всем, кто будет интересоваться, следует говорить, что он из Министерства здравоохранения.

Представителей «Биопрепарата» было значительно меньше. Вместе со мной в делегацию входили Григорий Щербаков, возглавлявший научную работу, Лев Сандахчиев из «Вектора» и генерал Ураков из Оболенска. То, что мы оказались с генералом в одной группе, было неприятно для нас обоих. Ураков подчеркнуто игнорировал меня с тех пор, как я сказал, что ему следует покончить с собой после путча. Из Министерства иностранных дел было лишь два человека.

Меня интересовала не только возможность посмотреть на достижения американцев. Я уже не был так уверен, как раньше, в том, что американцы больше не занимаются бактериологическим оружием.

За несколько недель до отъезда всю делегацию пригласили на специальное совещание в Генштаб. На большом столе в центре комнаты лежали карты и сделанные со спутников фотографии Соединенных Штатов. Офицер ГРУ с деревянной указкой в руках рассказал нам о четырех объектах, которые мы должны были посетить: USAMRIID в Форт-Детрике; испытательный полигон Дагвей возле Солт-Лейк-Сити, штат Юта; Пайн-Блаф арсенал в Арканзасе и Солк-Центр в Свифтвотер, штат Пенсильвания.

Мы рассматривали карты, а он показывал нам подозрительные сооружения. В USAMRIID им оказалось большое круглое здание, похожее на камеру для испытания взрывчатых веществ. В Пайн-Блаф на фотографии было зафиксировано движение «контейнеров с бактериологическим оружием».

Эти данные меня ошеломили. Почему я раньше об этом не знал? Напрашивался только один вывод: наши наконец решили провести серьезную разведоперацию.

Я вовсе не сожалел о своем желании закрыть программу по разработке бактериологического оружия. Просто меня удивляло, что Калинин не напрасно старался сохранить наши объекты для исследований по биовооружениям и их производству.

Правильно определить предназначение того, что нам покажут, было нелегкой задачей, так как согласно договору мы не должны были иметь при себе специального измерительного оборудования. Я улыбнулся, вспомнив потасовку из-за карманного фонарика Криса Дэвиса.

Накануне нашего отъезда Калинин сказал:

— Что бы вы там ни увидели, вы должны привезти доказательства того, что американцы производят бактериологическое оружие.

В среду 11 декабря 1991 года вечером мы приземлились в Вашингтоне. Разбирая свой багаж в советском посольстве, мы вдруг узнали, что Советского Союза больше не существует.

По американскому телевидению сообщили, что руководители России, Белоруссии и Украины 8 декабря заявили об образовании Содружества Независимых Государств, а это реально означало распад СССР.

— Какой ужас, — отреагировал Григорий Берденников, член делегации от Министерства иностранных дел, который потом стал замминистра иностранных дел России.

— Да, — согласился я, — Горбачеву теперь не на что надеяться.

Берденников покачал головой:

— Вы не понимаете, — объяснил он, — мы с вами граждане несуществующего государства. Американцы, вероятно, отправят нас обратно, так как мы никого здесь не представляем.

Но американцы никак на это не отреагировали, и следующим утром на эту тему не было сказано ни слова.

Нас повезли в большом автобусе через весь штат Мэриленд. В окно я видел лишь непонятные указатели на шоссе и большие автомобили, проносившиеся мимо с огромной скоростью. По прибытии в Форт-Детрик я вздохнул с облегчением — наконец-то знакомое место.

Раньше здесь был тренировочный лагерь и аэродром американской национальной гвардии, сейчас же возвышались здания из кирпича и бетона. Вдоль некоторых сооружений были проложены большие трубы и находилась башня — наверное, нагревательная установка. Внешне этот объект напоминал фармацевтический завод. Мы свернули с шоссе и въехали в главные ворота. На противоположной стороне дороги мы заметили здание ветеринарной больницы.

Полковник Рон Вильямс, начальник Форт-Детрика, произнес приветственную речь и передал полномочия Чарльзу Бейли.

Бейли, заместитель начальника USAMRIID, занимал в Америке положение, аналогичное моему в России. Легкий в общении человек, с мягким протяжным оклахомским говорком, он был, скорее, ученым, нежели военным. Встретившись впервые в Форт-Детрике, мы еще не знали, что у нас с ним окажется так много общего. Всего через несколько лет нам предстояло вместе работать в биотехнологической фирме в Вирджинии, а также стать профессорами одного университета.

При встрече я насторожился: Бейли постоянно улыбался.

Уже потом он рассказывал, что, заметив мой угрюмый взгляд, решил, что перед ним шпион. Но чем больше хозяева улыбались, тем более настороженными мы становились.

Американцы вручили нам план территории и спросили, что бы мы хотели увидеть. Наскоро посовещавшись, мы выбрали здание большой лаборатории. Инженеры, одетые в белые халаты, объяснили, что занимаются поисками противоядия к токсинам, вырабатываемым некоторыми животными и моллюсками. На мой взгляд, они вели себя слишком открыто и слишком по-дружески, с легкостью отвечали на наши вопросы, и я уже не надеялся найти хоть что-то, скрытое от наших глаз. Я посоветовал коллегам быть более настойчивыми и дотошными.

Вернувшись в автобус, полковник Васильев, взяв в руки нашу карту, подозвал к себе одного из сопровождающих.

— Что это за здание? — спросил он, показывая на округлое строение. На совещании в Москве его демонстрировали нам как камеру для испытаний.

Американец смущенно повернулся к остальным сопровождающим нас американцам, показывая им план Васильева.

— Но там ничего нет, — воскликнул один из них.

Я про себя усмехнулся: «Они нас что, за дураков держат?» Мы настоятельно попросили американцев подвезти нас к высокому сооружению, напоминающему перевернутый рожок мороженого. Через раскрытые настежь двери виднелись кучи какого-то серого порошка.

Через переводчика мы поинтересовались у Бейли, что это. Услышав ответ, переводчик улыбнулся.

— Он говорит, что это соль.

— Соль? — удивились мы.

— Ну да! Чтобы посыпать дороги зимой.

Васильев, все еще сомневаясь, подошел к одной из куч и попробовал порошок на вкус.

— Ну, что там? — не терпелось нам узнать.

Полковник смущенно подтвердил:

— Соль.

Мы посетили лабораторию, в которой занимались, как нам сказали, поиском вакцины от сибирской язвы. В этом крохотном помещении работали лишь два специалиста, поэтому о производстве оружия говорить не приходилось, ведь у нас этим занимались, по меньшей мере, две тысячи человек.

В одном из помещений кто-то из наших военных вдруг без предупреждения забрался на стул и начал, к ужасу хозяев, снимать потолочную плитку. Непонятно, что этот человек рассчитывал найти под потолком, ведь мы тогда находились на втором этаже двухэтажного здания. Он застал американцев врасплох, и после этого случая улыбка Бейли несколько поблекла.

Наши подозрения были небезосновательны. Хотя мы и не имели четкого представления о сегодняшнем состоянии американской программы по бактериологическому оружию, но знали, что они способны на многое.

Уже в Америке, работая над историей секретных американских и российских программ, я был просто поражен, когда узнал, насколько близки мы были в наших исследованиях в период с 1945 по 1969 год. Одни и те же вирусы, одинаковые типы аэрозолей использовались и в наших, и в американских экспериментах, проводимых примерно в одно и то же время.

С Биллом Патриком, который до 1969 года отвечал в Форт-Детрике за разработку бактериологического оружия, мы вместе работали над вышеупомянутой историей исследований. Он был одним из немногих американцев, разбиравшихся в технологии производства биологического оружия. Опытный микробиолог, обладавший чувством юмора, он сделал значительный вклад в разработку оружия на основе чумы и туляремии. Сейчас Патрик стал одним из ведущих американских экспертов по биозащите.

Так вот, этот ученый тоже заметил сходство программ:

— Когда мы начинали над чем-то работать, — говорил он мне, — то вскоре и вы приступали к аналогичным исследованиям. Удивительно, что две такие далекие друг от друга страны двигались одним и тем же путем в науке.

Сходство наших исследований могло быть не только результатом простого совпадения. Павел Судоплатов, бывший генерал КГБ, дал такое разъяснение в своих мемуарах, изданных в 1996 году. Этот человек практически открыто заявил, что и в 40-е, и в 50-е годы добытые разведкой секретные материалы американских исследований по биологическому оружию регулярно направлялись в Москву. Он сам передавал их в лабораторию «Икс», которую возглавлял ведущий ученый из Академии наук СССР.

В описанной им лаборатории «Икс» я сразу же узнал 12-ю лабораторию, находящуюся в ведении Первого главного управления КГБ, где мой приятель Валерий Бутузов работал много лет над изобретением методов убийств при помощи биологических веществ. Возможно, КГБ мог поделиться этой информацией и с другими организациями, занимавшимися программой разработки бактериологического оружия.

Из статей, публикуемых в американской и европейской научной печати, мы, конечно, получали много важных данных, но сведения о том, какие виды бактерий изучались, какие питательные среды использовались, какие аэрозольные рецептуры разрабатывались, были строго засекречены американцами. Без информатора здесь не обошлось. Патрик рассказывал мне, что никто из работавших с ним не подозревал о наличии шпиона в американских лабораториях, исследовавших бактериологическое оружие, но все же он согласился, что факты говорят об обратном.

США позже других приступили к разработке биологического оружия. Великобритания и Канада начали исследовать бактериологические вещества и методы их доставки еще в начале 40-х годов. А президент Рузвельт подписал программу разработки такого оружия только в марте 1943 года, через пятнадцать месяцев после вступления США во Вторую мировую войну. По словам Патрика, американцам ничего не было известно о том, что наша программа была основана еще в 1920-е годы.

Вполне возможно, их это мало интересовало. Американцы всегда довольно скептически относились к биологическому оружию.

В 1941 году, перед нападением японцев на Перл-Харбор, министр обороны Генри Стимсон попросил доктора Фрэнка Джуэтта, тогдашнего президента Американской национальной академии наук, создать рабочую группу по изучению возможности применения бактериологического оружия. Изучив отчет, представленный этой группой, Стимсон не изменил своего мнения о биовооружении: «Биологическое оружие — это грязное дело», — писал он Рузвельту в 1942 году.

Стимсон считал, что преимущества биологического оружия сомнительны, но тем не менее допускал то, что «любые методы, которые дают преимущество при ведении боевых действий, будут, несомненно, использованы». Американцы не относились серьезно к этому виду вооружения, пока их английские и канадские союзники не отметили, что немцы применяли сап против румынской кавалерии уже во время Первой мировой войны. Значит, возможно, они имеют уже различные виды бактериологического оружия. Канадцы приспособили экспериментальную сельскохозяйственную станцию в Саффилде, Альберта, для проведения опытов с сибирской язвой. В южной Англии старый завод по производству химического оружия в Портон-Дауне использовался для тех же самых целей.

Для проведения совместных исследований по биологическим вооружениям с британскими и канадскими коллегами в Америке был создан секретный центр — Служба военных исследований (WRS). Его первым директором стал Джордж У. Мерк, президент крупнейшей американской фармацевтической компании. Под его руководством этот центр скоро стал ведущим в области исследований биологического оружия для сил альянса.

Мерк создал своеобразный «мозговой центр», в котором работали ученые из университетов и частных фирм. Служба военных исследований располагалась на четырех объектах: на участке в восемьсот гектаров в Хорн-Айленде около Паскагула, штат Миссисипи; на полигоне по испытанию химического оружия в Дагвее, в Юте; на двух тысячах пятистах гектарах оружейного комплекса в Терр От, штат Индиана, и на старом полигоне Национальной гвардии в Фредерике, штат Мэриленд.

Последний объект, переименованный в Форт-Детрик, считался основным. Он был строго засекречен, как и Лос-Аламос, где ученые пытались создать первую атомную бомбу. В военные годы в Форт-Детрике работали более ста семидесяти специалистов, изучавших сап, бруцеллез, холеру, дизентерию, чуму и тиф.

Самый большой проект был посвящен сибирской язве. Была создана установка по производству сибирской язвы с резервуарами объемом в пятьдесят тысяч литров. Ученые добились больших успехов, и Англия в сентябре 1944 года заказала им полмиллиона бомб, начиненных спорами сибирской язвы.

Ни один из видов биологического оружия, разработанного в Америке, не был использован во время Второй мировой войны. Опасения, что немцы применят подобное оружие при бомбардировках английских городов или в день «Д»,[24] были напрасными. После окончания войны президент Трумэн какое-то время не расставался с идеей применить против Японии вещества, уничтожающие как живую силу противника, так и посевы на полях.

Америка так и не использовала накопленное бактериологическое оружие, но остались исследовательские и технологические базы, а также секретные объекты, ничуть не меньшие, чем те, на которых занимались ядерным оружием. Некоторые из них были сначала законсервированы, но, после того как стало известно о работах в 731-м подразделении японской армии, обсуждение свертывания американской бактериологической программы прекратилось.

И мы, и американцы узнали о применении японцами биологического оружия от военнопленных и из захваченных документов. Допрашивали руководителей подразделения 731 ученые из Форт-Детрика. Чтобы избежать наказания за военные преступления, японцы подробно описали свою программу. Их показания убедили Вашингтон, что подобное оружие можно производить в большом количестве и применять с большей эффективностью, чем это считалось ранее. Британцы пришли к такому же заключению и решили переоснастить свои исследовательские и экспериментальные объекты в Портон-Дауне и полигон для проведения испытаний на острове Скоттиш в Груйнарде.

Американцы также развернули комплексную программу по разработке бактериологического оружия, которая продолжалась более двадцати лет. Причем гонка вооружений в этой сфере была не менее опасной, чем ядерная.

Начиная с 1951 года в Форт-Детрике и на других объектах разрабатывали вещества, с помощью которых можно было уничтожать посевы пшеницы в Советском Союзе и рисовые поля в коммунистическом Китае. Патогенные микробы хранились в Эджвудском арсенале в Мэриленде и в арсенале Роки-Маунтин под Денвером, где одновременно производился оружейный плутоний.

Американские разработчики биооружия продолжали исследовать бактерии и вирусы, такие, как туляремия, венесуэльский энцефаломиелит лошадей и стафилококковый энтеротоксин В. Аэрозоли испытывались на животных на острове Дезерет в Тихом океане и на полигоне в Дагвее, Юта. Как и мы, они проводили испытания с применением моделей оружия в городских районах.

Опыты на людях были проведены в 1955 году на добровольцах из религиозной организации «Адвентисты седьмого дня», которые согласились на участие в экспериментах в обмен на освобождение от службы в армии. В рамках проекта Белек (или Операция CD — 22) на молодых людях испытывали лихорадку Ку которая не является смертельной и лечится антибиотиками.

К концу 1960-х годов американцы провели исследование двадцати двух видов микроорганизмов и намеревались начать работы над геморрагическими лихорадками, такими, как боливийская лихорадка и лихорадка долины Рифт. Ученые из Форт-Детрика также запланировали работы в области генной инженерии, но их программу решили закрыть.

Комиссия, возглавляемая президентом Никсоном, порекомендовала прекратить эксперименты с бактериологическим оружием.

Сомнения американцев в эффективности биологического оружия не исчезли окончательно. В конце 60-х общественность была возмущена применением химического и бактериологического оружия во время войны во Вьетнаме. У Форт-Детрика и возле других объектов по всей стране ежедневно устраивались пикеты. 25 ноября 1969 года президент Никсон подписал указ о запрещении использования биологического оружия. Президент пообещал направить высвобожденные средства на оборонные цели: иммунизацию и биозащиту.

Мы не поверили ни единому слову из этого указа. Даже после приказа об уничтожении огромных запасов американского бактериологического оружия и увольнении двух тысяч специалистов, ученых и инженеров, у нас говорили о том, что в США только еще больше засекречивают данную область исследований.

Никсон передал большую часть зданий в Форт-Детрике Национальному институту рака. Это должно было продемонстрировать, что Соединенные Штаты перековали мечи на орала. Но мы узнали, что на его месте начал действовать небольшой военный объект — USAMRIID, на котором велись работы по биозащите. С ним сотрудничали многие бывшие разработчики бактериологического оружия, в их число входил и Билл Патрик. Даже при условии, что наша разведка не могла найти доказательств проведения исследований по наступательным вооружениям, не могло быть никаких сомнений, что работы эти расширялись и набирали силу год от года.

Сообщения в прессе и материалы слушаний в конгрессе показывали, что многие влиятельные американцы догадываются об этом. Все это укрепляло наши подозрения, что USAMRIID, как и «Биопрепарат», скрывает от мира свои истинные цели. Некоторые американские эксперты обвиняли ЦРУ (в его ведении с 1952 года находился секретный объект в Форт-Детрике) в том, что оно продолжает разрабатывать и хранить бактериологическое оружие и после 1969 года. Конечно, в ЦРУ отрицали такие обвинения, но мы-то знали цену официальным заявлениям разведслужб.

Уже в первые дни своего пребывания в Америке наша делегация поняла, что нам потребуется недюжинный ум, чтобы докопаться до истины.

Самолет, предоставленный нашей делегации вице-президентом Дэном Куэйлем, доставил нас в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Хорошая еда и разнообразие напитков заставили меня с улыбкой вспомнить беспокойный прошлогодний полет в Сибирь. На пути из аэропорта я в изумлении глазел на прекрасно заасфальтированные автострады, на магазины и красивые дома, в которых жили американцы.

Своими впечатлениями мне не хотелось делиться с остальными членами делегации: Сандахчиев уже бывал в Соединенных Штатах и просто посмеялся бы над моей наивностью, а Ураков и сотрудники Министерства обороны были слишком увлечены разработкой стратегии поведения.

Когда мы прибыли на испытательный полигон в ста километрах от столицы штата Юта, нас встретил полковник Фрэнк Кокс, начальник Дагвея. С обезоруживающей откровенностью он изложил историю бактериологических и химических испытаний на полигоне, действующем с 1942 года, и убеждал нас, что с 1969 года ни один вид оружия здесь больше не испытывается.

На территории полигона находилось более шестисот строений. Дагвей показался нам более интересным, чем Форт-Детрик.

Нас проводили на большой комплекс с громким названием Лаборатория биологических наук. Увидев десяток зданий на фоне пустынного ландшафта из кактусов, я мгновенно насторожился.

Их вид чем-то напомнил наш комплекс в Степногорске. Здесь были и ангары для дезинфекционного оборудования, и приспособления для перевозки животных, а внутри некоторых зданий я рассмотрел небольшие отсеки, похожие на те, которые есть в наших санитарных коридорах и где мы надеваем защитные костюмы. Одно небольшое здание было похоже на объект для проведения опытов. Вблизи оно оказалось характерным строением с толстыми стенами и неплотно прилегающей крышей — это говорило о том, что его использовали для хранения взрывчатых веществ. В других зданиях комплекса мы заметили комнаты с оборудованием, похожим на то, которое у нас используют при вскрытии животных.

Внутри не оказалось ни животных, ни клеток, и вообще никаких следов деятельности, сопутствующей экспериментам с бактериологическим оружием. Комплекс оставлял общее ощущение запущенности: дверные петли заржавели и поскрипывали при открывании, в некоторых помещениях на стенах облупилась краска. В этих громадных помещениях работали всего десять сотрудников.

Помощники Кокса рассказали нам, что сейчас объект используется для испытаний моделей, имитирующих биологическое оружие. Как нас проинформировали, в основном здесь ведутся работы по исследованию методов защиты войск и военного оборудования от бактериологических и химических нападений. Они также показали нам лабораторию, испытывающую приборы, определяющие присутствие бактериологических веществ в воздухе.

На другие объекты нас отправили на вертолетах. Сопровождающие лица отвечали на любые наши вопросы без видимых колебаний. Это произвело на меня впечатление, хотя я знал, что наши специалисты тоже были хорошо проинструктированы.

— Здесь ничего интересного не происходит, — заключил Сандахчиев.

Ураков промолчал, но было заметно, что военные чем-то обеспокоены.

Пока мы летели в Арканзас на следующий объект, то возбужденно переговаривались шепотом.

— Вся поездка — сплошная показуха, — выразил свое мнение Васильев, подсевший ко мне. — Они не собираются ничего нам сдавать.

Действительно, американцы довольно успешно скрывали доказательства своей истинной деятельности, но это только усилило мои подозрения.

Арсенал Пайн-Блаф в Арканзасе во время Второй мировой войны производил химическое оружие. В 1953 году объект расширили, чтобы производить там биологическое оружие, но потом, в 1969 году, его передали в ведение Управления по контролю за продуктами питания и лекарствами (FDA) для проведения гражданских исследований.

Объект в Пайн-Блаф был тоже похож на наши собственные объекты. В одном из зданий стояли огромные серовато-голубые резервуары, обычно используемые для обработки зараженных отходов. У нас тоже были подобные. Когда наши гиды открыли дверь и пригласили нас войти, я заметил, что пол в здании покрыт толстым слоем пыли. Сами резервуары были накрыты защитным материалом, потрескавшимся от времени. Когда я бродил по помещению, то заметил на полу черный блокнот, поднял его, стряхнув пыль, и быстро пролистал. Прочесть рукописный текст не смог, но год, когда были сделаны записи, выделялся четко — 1973.

Мы прошли в другое здание, где когда-то наполняли бомбы биологическими веществами. Оно было полностью реконструировано и разделено на лаборатории, где американские биологи работали с подопытными животными.

Когда мы узнали, чем здесь занимаются, у нас загорелись глаза. В Пайн-Блаф американцы переоборудовали старый оружейный завод и превратили его в медицинский центр исследований иммуно-подавляющих веществ, которые не дают организму вырабатывать естественную защиту от вторгшихся бактерий.

Эти исследования важны для трансплантологии, когда необходимо предотвратить отторжение пересаженных органов. Зайдя в центр, мы увидели, как лаборанты пересаживали кусочки птичьей кожи и другие органы подопытным мышам.

Мы проговорили с учеными несколько часов подряд к явному неудовольствию некоторых военных из нашей группы, не имевших отношения к науке. Сандахчиев задавал бесконечные вопросы. Тогда я убедился, что американцы здесь не занимаются больше биологическим оружием.

Но военные с этим не согласились, и это скоро поставило нас в очень неловкое положение. Во второй день пребывания в Арканзасе я сел в автобусе радом с неким полковником Зюковым — чиновником из Министерства обороны. Пока наши сопровождающие показывали нам разные строения, проплывающие за окном, я невольно задремал.

Внезапно мой сосед начал орать:

— Остановите автобус! Остановите немедленно!

Я проснулся:

— Что случилось?

Зюков показывал на металлическое сооружение, стоящее на возвышенности.

— Мы должны его проверить, — заявил полковник.

— Не смешите, это — водонапорная башня, — ответил я.

— А я так не считаю, — возразил он.

Мы остановились, и полковник побежал к строению и начал взбираться на него все выше и выше. Сидящие позади меня американцы давились от смеха, кто-то даже щелкнул фотоаппаратом.

Именно в тот момент я понял абсурдность поставленной перед нами задачи. Можно путешествовать неделями, и это ничего бы не дало. В Америке наверняка имелись другие места, где проводились засекреченные работы с бактериологическим оружием, но мы-то попросили показать именно то, что видим сейчас. Я вспомнил, с какой убежденностью представитель ГРУ рассказывал о доказательствах ведения американской стороной работ по биологическому оружию и показывал результаты фоторазведки.

Мы были жертвами собственной легковерности. Я пришел к убеждению, что советское руководство все время знало, что у американцев после 1969 года нет серьезной программы по бактериологическим вооружениям… Ведь наша разведка, одна из самых лучших, так и не предъявила ни одного реального доказательства обратного. Но, чтобы держать нас в состоянии напряжения, нужна была угроза, хоть и фиктивная. Советская программа по бактериологическому оружию, изначально выросшая на почве наших страхов и неуверенности, давно стала заложницей кремлевских политиков. Это было объяснением, почему Крючков хотел закрыть нашу программу в 1990 году и почему такие чиновники, как Калинин и Быков, отказались это сделать.

В городке Литл-Рок, в пятидесяти километрах от Пайн-Блаф, я и Щербаков сидели в баре отеля Эксельсиор. И вдруг увидели спешащих куда-то людей. Из любопытства мы пошли за ними в большую комнату, примыкавшую к холлу. Там столпился народ, кто-то смеялся, кто-то махал руками. Светловолосый молодой человек стоял на возвышении и, подняв руки, благодарил за поддержку. Щербаков, который немного знал английский и следил за текущими событиями в Америке, сказал, что этот энергичный улыбающийся человек только что объявил, что выставляет свою кандидатуру на выборах президента США.

— Он губернатор, — пояснил Щербаков, — но шансов у него мало. Еще никто из Арканзаса не становился президентом.

Перед нашим отъездом из Пайн-Блаф директор вручил каждому диплом, удостоверяющий, что мы «арканзасские путешественники». Там стояла подпись губернатора Билла Клинтона.

Солк-Центр в Свифтвотере, на севере Пенсильвании, был последним в списке намеченных для посещения объектов. Он оказался обычным исследовательским институтом, где разрабатывались вакцины, и не имел отношения к военной программе. Уставшие, мы вернулись в Вашингтон. Приближались рождественские каникулы, которые, ко всеобщему облегчению, и положили конец разговорам о бактериологическом оружии.

В последний день в Америке у нас была обзорная экскурсия по столице. Лиза Бронсон, сотрудница Министерства обороны, приезжавшая осенью в Москву согласовывать сроки нашего визита, повсюду сопровождала нас. Эта остроумная, живая женщина лет тридцати пяти знала уже почти всех нас. Она часто расспрашивала о советской программе по созданию биологического оружия. Естественно, мы отрицали, что такая программа вообще существует, но я восхищался ее настойчивостью.

Во время экскурсии к Белому дому мы постарались направить наш разговор в иное русло:

— А сколько сейчас в Америке зарабатывают ученые? — спросил кто-то.

Переводчика не было рядом, так что переводил Сандахчиев, достаточно хорошо знавший английский.

— Это зависит от вашего опыта, — ответила Бронсон, — ученые, работающие в государственном секторе, зарабатывают от пятидесяти до семидесяти тысяч долларов в год, в частных фирмах они могут получать и до двухсот тысяч долларов.

Мы в изумлении уставились на нее. В России ведущие ученые могли рассчитывать не более чем на сто долларов в месяц. Набравшись храбрости, я спросил:

— А с моим опытом можно было бы найти здесь работу?

— При условии знания английского, — с улыбкой ответила женщина.

— Отлично! — обрадовался я, услышав перевод. — Тогда, если я когда-нибудь приеду сюда, вы мне поможете?

Мои спутники рассмеялись, и я вместе с ними.

18. Коммунистический проспект

АЛМАТЫ. 1992

Горбачев ушел со своего поста в день нашего возвращения в Москву, 25 декабря 1991 года. Эту новость жена сообщила мне, когда поздно вечером я приехал домой, нагруженный подарками из Америки. В канун Нового года красный флаг с серпом и молотом над Кремлем был заменен на российский триколор.

Появилось новое государство — Россия. Но ведь я был чиновником уже несуществующей империи, чужим в стране, которая не была моей родиной. Я мог стать гражданином России, но формально пока являлся иностранцем.

С развалом Советского Союза десятки тысяч людей оказались в таком же положении, как и я. Не имело значения, кто ты по национальности: казах, украинец, молдаванин или азербайджанец, и приветствуешь ли ты свежий воздух свободы. Всем нам пришлось сделать свой трудный выбор: ехать «домой», в страну, с которой реально тебя ничто не связывало, или жить чужим в России, которая отныне считалась нашей новой родиной?

13 января 1992, через семнадцать лет после получения звания лейтенанта, я ушел из армии. Мое заявление с просьбой об отставке находилось в сейфе Калинина на Самокатной еще со времени провалившегося путча. Директор был удивлен, когда услышал мою просьбу дать ему ход, так как искренне считал, что ни один сознательный человек не откажется от воинского звания, дающего такие большие льготы.

Я еще не был готов полностью порвать с Россией, но считал, что, уволившись из армии, прекращу свои связи с программой, которую уже не мог выносить. Но надежды мои были тщетны.

В армию и КГБ пришли новые руководители, но структура власти в обеих организациях сохранилась. Военно-промышленную комиссию объединили с российским Министерством промышленности, но задачи оставались прежними. Бывшие советские организации одна за другой вливались в новое правительство, в котором опять всем заправляли старые аппаратчики. Нам обещали новую жизнь, но реальных изменений не происходило.

То же случилось и с программой по бактериологическому оружию. Производственные мощности «Биопрепарата» были демонтированы в соответствии с указом Горбачева, но эту организацию следовало распустить или, по крайней мере, превратить в новое государственное фармацевтическое предприятие. Но Калинин был полон решимости сохранить свою вотчину при скрытой поддержке военной бюрократии.

Наш отчет о визите в США мог сыграть в его планах решающую роль. Если бы Калинин смог доказать, что Америка продолжает исследования по наступательным вооружениям, то убедил бы правительство Ельцина в необходимости существования «Биопрепарата». Но программа создания американцами биологического оружия никак не вытанцовывалась из того, что мы видели, как ни манипулируй фактами.

Мне бы следовало понять, что это не остановит директора.

К нашему десятистраничному отчету приложили «заключение», подготовленное Калининым и Григорием Щербаковым. В нем говорилось, что проведенные наблюдения доказывают существование американской программы по бактериологическим вооружениям. Отчет отправили в Кремль вместе с рекомендациями 15-го Управления продолжить российскую программу по наступательным вооружениям. Эта капля переполнила чашу моего терпения. Я написал второе заявление об уходе из «Биопрепарата».

В кабинете Калинин подчеркнуто медленно протянул руку за заявлением, прикасаясь к нему осторожно, как к заразе. Прочитав, он с удивлением посмотрел на меня:

— И чем собираешься заниматься? — поинтересовался он.

— Еще не знаю, может быть, займусь коммерцией или уеду в Казахстан. В конце концов там моя родина.

— Твоя родина? — он покачал головой. — Ведь ты, как и я, клялся служить Советскому Союзу.

— Но моя родина называлась Советский Союз, — услышал он в ответ, — и я честно служил ей, но этой страны больше нет. Значит, я свободен.

Калинин нахмурился:

— Я всегда думал, что ты считаешь, будто слишком хорош для России, — бросил он.

— Можете думать, что вам угодно, — ответил я, начиная злиться, но я пообещал себе не давать волю эмоциям.

— Ну ладно, — генерал примиряюще поднял обе руки. — Ты не представляешь, насколько высоко я ценю тебя как сотрудника, — сказал он. — Может быть, тебе стоит еще подумать?

Это было странно. Человек, с которым я спорил и боролся целых два года, который знал, что я ненавижу то, что дорого ему, сейчас, казалось, страстно желал удержать меня.

— Нет, — отказался я, — мое решение окончательно.

— Я приказываю тебе остаться.

— Делайте, что хотите, но я больше вашим приказам не подчиняюсь, — выпалил я в ответ. — Согласитесь вы или нет, но на следующей неделе меня уже здесь не будет.

Калинин разозлился:

— Ты мне что, ультиматум предъявляешь? Ты — руководитель института, и тебе запрещено увольняться!

— Не хочу больше работать ни на эту программу, ни с вами лично, — заявил я.

Директор схватил со стола заявление и швырнул его мне.

— Ты — предатель! — заорал он. — Я знал, что однажды ты предашь меня!

Я снова положил заявление на стол:

— Лично я никого не предавал. Прежде чем обвинять других в измене, вспомните лучше об августовских событиях.

Повернувшись, я вышел из кабинета мимо изумленной секретарши, которая наверняка слышала весь разговор. В отделе кадров я сдал свой пропуск и удостоверение. В здании было тихо. Кое-кто выглядывал из кабинетов, мимо которых я проходил, но никто мне вслед не сказал ни слова.

Спустившись по мраморной лестнице, я распахнул дверь и вышел. Миновав охрану, я направился через внутренний двор к своей машине. Уезжая оттуда, я больше никогда не хотел возвращаться.

С тех пор как я покинул свой кабинет в «Биопрепарате», Калинина я больше никогда не видел и не говорил с ним.

В начале 90-х многие мои друзья делали деньги, можно сказать, из ничего. Их кошельки буквально лопались от рублей и долларов. Как-то один из них дал мне подержать спортивную сумку, которую я еле смог поднять. «Здесь сто тысяч долларов», — похвастался он. Остаться не у дел я ничуть не боялся. Новым российским бизнесменам было выгодно брать на работу бывших госчиновников.

Через несколько недель после увольнения я уже стал представителем казахского банка в Москве. Мой брат рассказал обо мне, и владельцы банка немедленно предложили работу по развитию своего «зарубежного» бизнеса. Не имея особенных склонностей к финансам, я тем не менее вскоре смог работать не хуже других.

В то время всеми овладело желание любыми доступными способами заработать как можно больше денег. Повсюду процветала коррупция, росла преступность, приходилось слышать бесконечные разговоры о зарвавшихся знакомых, которых бандиты поставили «на счетчик»: сначала дают в долг, а потом начинают удваивать ставки за каждый день просрочки.

Вскоре мои телефоны начали странно щелкать и потрескивать при звонках. Телефонисты утверждали, что линия работает нормально. Шумы исчезали, стоило нам только поменять номер, но через несколько дней они снова появлялись. Когда я уезжал в командировки, Лена отвечала на странные звонки лиц, представлявшихся то генералами, то полковниками. Они интересовались сроками моего возвращения и больше не объявлялись.

Как-то весной 1992 года во время совещания я позвонил своему деловому партнеру, но отвлекся и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Через пять минут этот человек перезвонил:

— Канатжан, что-то не так, — обеспокоено произнес он.

— Что именно?

— Мой телефон звякнул один раз, а когда я снял трубку, никто не ответил, но было слышно, как вы с кем-то разговариваете.

— Просто связь плохая, — предположил я.

— Нет, тут что-то другое. Я слышал не только ваш голос, но и всех присутствующих тоже. Казалось, что я нахожусь с вами в одной комнате.

И партнер слово в слово повторил все, что говорилось на совещании.

— Это не просто плохая связь, — сделал он вывод.

Однажды вечером на тротуаре возле здания банка появился милиционер. На следующее утро его не было, но вечером, возвращаясь с работы, я заметил, что там был уже другой. После милиция часто дежурила там, тщательно фиксируя мои приезды и отъезды. Во время моих командировок они не появлялись.

11 апреля Ельцин подписал указ о запрете исследований по бактериологическому оружию. Когда один из бывших коллег сообщил об этом, моей радости не было предела. Калинин проиграл свою битву. В указе запрещались все работы с наступательными вооружениями и на 50 процентов сокращались средства, выделяемые на исследования по оборонной программе. 15-е Управление было ликвидировано, его заменило Управление по противоядерной, бактериологической и химической защите. «Биопрепарат» в указе не упоминался, но тем не менее я почувствовал, что с плеч свалился тяжелый груз. Моя прежняя жизнь больше не была военной тайной. И, может быть, теперь никто не заинтересуется, чем я буду дальше заниматься.

Уже несколько недель мы работали над контрактом на поставку нефти из Казахстана с одним деловым партнером. Этот человек, Марк Севериновский, блестящий коммерсант, обожал вставлять в разговор названия городов, которые посетил: Тель-Авив, Лондон, Бонн. Наши отношения редко выходили за рамки чисто деловых, но тогда после работы мы решили прогуляться и выпить по чашке кофе.

Где-то в середине нашей беседы он наклонился ко мне и спросил:

— Канатжан, мне сказали, что вы хотите уехать из страны.

— Кто именно? — заинтересовался я.

— Не имеет значения.

— Тогда почему вас это интересует?

— Вы — ходячее хранилище секретной информации.

Я помолчал, раздумывая, что ответить, и наконец сказал, что после указа Ельцина эта информация представляет лишь академический интерес.

Но Севериновский заметил, что «некоторые» видят все в ином свете и что я просто не представляю, какой опасной может быть информация, которой я обладаю.

— Опасной для кого? — удивился я.

Но мой собеседник только улыбнулся и объяснил, что не желает мне ничего дурного, а потом продолжил пить кофе как ни в чем не бывало.

Мысль о том, чтобы вернуться в Казахстан постепенно переросла из неопределенных намерений в окончательное решение. Казахстан объявил о своей независимости 16 декабря 1991 года во время моей поездки в Америку, и я решил подать заявление о получении казахстанского гражданства.

Каждый месяц я по делам приезжал в Алматы и останавливался у родителей. Как только я открывал дверь старого дома на Коммунистическом проспекте, где вырос, тут же куда-то исчезало напряжение, в котором я постоянно находился. Родные ничего не знали о моей работе и карьере. Только сестра однажды призналась, что считала меня участвующим в секретной программе по клонированию людей.

Как-то моя мама показала мне газету с указом президента Нурсултана Назарбаева, предлагающим гражданство казахам, живущим за пределами Казахстана. Ученых, врачей и инженеров особо призывали принять участие в преображении своей страны. В 1990-м, когда я еще работал в «Биопрепарате», мне предложили стать министром здравоохранения Казахстана. Размышлял об этом я не долго, поскольку был убежден, что нарождающаяся советская демократия достигнет большего, чем коррумпированные авторитарные кланы Средней Азии, но сейчас все изменилось.

В июне 1992 года мне позвонил человек, представившийся Михаилом Сафрыгиным, первым замминистра обороны Казахстана.

— Вы случайно не собираетесь в ближайшее время в Алматы? — вежливо поинтересовался он.

— Собираюсь, — ответил я. — Как раз на следующей неделе.

— Не зайдете ли в наше министерство? У нас есть работа, которая может вас заинтересовать.

Вот шанс, которого я ждал. Вряд ли опять поступит предложение стать министром здравоохранения, но руководители нового правительства наверняка знали о моей работе военного медика, а им, наверное, необходим мой опыт при организации медицинской службы в новой казахской армии.

Я отправился на переговоры, надев новый дорогой костюм. Мой энтузиазм поубавился, когда я увидел грязное здание какого-то технического института, где с недавних пор находилось казахстанское Министерство обороны, но успокоил себя тем, что новое государство начинает, как может. Войдя в здание, я уже представлял себя первопроходцем, основателем нового правительственного министерства.

При входе меня встретил молодой казах в звании старшего лейтенанта и попросил подняться по лестнице.

— Вы там сразу заметите кабинет замминистра, — пояснил он. Отсутствие формальностей обнадеживало. Наверху меня уже ждал и тепло приветствовал Сафрыгин:

— Вы нашей маленькой крепости оказали честь своим приходом, — начал он и тут же предложил чашку чая.

Я присел в удобное кресло, стоявшее в его кабинете.

Разговор вроде бы начинался хорошо, он расспросил меня о работе в банке, о семье, мы обсудили перемены в Казахстане. Затем Сафрыгин достал из ящика стола большую папку с бумагами.

— Мне хотелось бы показать вам кое-что, — пояснил он.

На стол передо мной легла бумага — проект соглашения между «Биопрепаратом» и Министерством обороны Казахстана, где был намечен план совместного использования наших сооружений в Степногорске.

— Да, очень интересно, — помолчав, отметил я. — Но какое отношение это имеет ко мне? Ведь я ушел из «Биопрепарата».

— Понимаете, мы думали, вас заинтересует работа в Степногорске.

— Но там уже есть директор — Геннадий Лепешкин.

— Собственно, нам нужен человек, который бы руководил всей цепочкой, — сказал замминистра.

— Мне это неинтересно, — отрезал я.

В этот момент в дальнем углу открылась дверь, и в кабинет Сафрыгина вошел жилистый казах, лет шестидесяти, в штатском, но с солдатской выправкой. При его появлении Сафрыгин встал, а я — нет.

— Полковник Алибеков, вы не возражаете, если я присоединюсь к вашему разговору? — спросил вошедший.

— Я больше не полковник, ушел из армии.

— Знаю, — махнул рукой этот человек.

Он представился начальником оборонного отдела в Администрации президента Казахстана, работающим совместно с министром обороны Казахстана генералом армии Сагадатом Нурмагамбетовым. Своего имени этот человек не назвал.

Мне все меньше нравилась наша беседа. К тому же было крайне неприятно, когда я понял, что этот человек подслушивал за дверью.

— Нам о вас все известно, — продолжил он, — и мы считаем вас знающим специалистом. Поэтому и попросили прийти сюда сегодня.

Мое сердце сжалось.

— Если вы согласитесь, то вам вернут звание полковника, а в течение двух недель вы станете генерал-майором. Конечно, столь быстрое продвижение по службе согласно нашей казахской конституции проводится президентским указом и нуждается в одобрении парламента. Но я гарантирую положительное решение.

— Вам не нужен генерал-майор, чтобы руководить биологическим предприятием, — возразил я.

— Мы хотим создать новое управление и хотим, чтобы вы стали его начальником.

— Управление какого типа?

— Медико-биологическое.

— Что под этим подразумевается?

— Вы прекрасно знаете что.

Я встал и обратился к собеседникам:

— Послушайте, в 1972 году многие страны мира, включая Советский Союз, подписали Конвенцию о запрещении бактериологического оружия. Если вашему президенту в будущем нужны неприятности с международным сообществом, то вы взяли верное направление. Я бы посоветовал отказаться от этих намерений.

Человек побагровел:

— Не думаю, что наш президент нуждается в ваших рекомендациях, — угрожающе сказал он.

— Нуждается или нет, но ничего общего с этими делами иметь не хочу, — отрезал я.

Я предположил, что все происходящее наверняка подстроил Калинин. Никто в казахской армии не сделал бы мне такого предложения без его согласия. Блестящий ход! Если бы я согласился, то он продолжал бы контролировать не только казахстанские объекты, но и меня самого. Я вдруг подумал, а знает ли сам президент Назарбаев о сделанном от его имени предложении?

— Не за этим я сюда приехал, — с сожалением произнес я и направился к двери.

Поняв, что проиграл, казах тут же забыл о вежливости.

— Не думайте, что можете нас провести! — разорался он. — Мы знаем таких, в модных костюмчиках, с «Мальборо» в зубах! Знаем, что вы якшаетесь с иностранцами!

Он употребил классическое обвинение сталинской эпохи: «якшаться с иностранцами», по которому когда-то тысячи людей попадали в тюрьмы.

— Вы мне угрожаете? — у меня даже руки задрожали от едва сдерживаемого гнева и разочарования.

— Предостерегаю, что у вас в будущем могут быть серьезные неприятности! — бросил он.

Распахнув дверь, я вышел. Позади что-то говорил изумленный Сафрыгин, но это меня не задержало.

Вернувшись в Москву, я почувствовал себя в ловушке. Если отказаться от предложенной мне роли, то не будет ни казахстанского гражданства, ни медицинской, ни научной карьеры, может быть, и бизнесом не дадут больше заниматься. Отвергнув предложение Сафрыгина, я сжег за собой мосты и в России, и в Казахстане. Больше мне не хотелось скрывать намерений убраться подальше из Москвы.

В конце концов мой старый приятель из КГБ Савва Ермошин, сам того не подозревая, помог мне сделать правильный шаг.

Я случайно встретил его в Министерстве медицинской промышленности. Там проходило собрание Российского биологического общества, в деятельности которого я продолжал участвовать.

Похоже, Савва обрадовался, увидев меня. Спросил, как у меня дела, как семья. Со времени моего ухода из «Биопрепарата» мы не встречались. Произнеся еще пару пустых фраз, он вдруг дружески потрепал меня по плечу:

— Знаешь, Кан, кое-кто из-за тебя нервничает.

— И почему? — спросил я, стараясь сохранить легкий тон.

— Это неважно. Я говорю, что беспокоиться не о чем, пусть себе Канатжан путешествует, без семьи он никогда не сбежит… а разрешение на выезд для них он никогда не получит.

Я промолчал. Ермошин, засмеявшись, добавил:

— Ну, что, стал миллионером?

— Когда стану, то сообщу. — пошутил я.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я всегда понимал, что его работа важнее, нашей дружбы, поэтому ему нелегко было сделать то, что он сделал сейчас.

Из-за нашей дружбы Ермошин и пострадал. Когда я покинул страну, его вынудили уйти из КГБ и перевели из Москвы. Но в дальнейшем Ермошин возглавил федеральную налоговую полицию в одном большом российском городе и стал, как мне говорили, весьма состоятельным человеком.

Я у него в долгу и благодарен за то, что он ясно дал понять, что я не смогу получить загранпаспорта для Лены и детей. Покинуть Россию с семьей можно было только тайком, как преступнику.

Мне казалось, я знал, с чего нужно начинать. Несколько месяцев назад я познакомился и даже подружился с одной российской предпринимательницей, которая жила в Нью-Йорке. Она часто приезжала в Москву, и при случае мы с ней обсуждали деловые проекты в США. Через несколько недель после моего возвращения из Казахстана мы случайно встретились в гостях.

Отозвав женщину в сторону, я вытащил из портмоне визитную карточку с телефонным номером Лизы Бронсон и попросил оказать мне одну услугу: позвонить из Нью-Йорка по этому телефону и узнать, может ли Бронсон помочь мне эмигрировать в Америку. Наш декабрьский разговор перед Белым домом мною забыт не был, оставалось надеяться, что ею тоже.

Моя знакомая удивилась и немного испугалась, но, обладая авантюрным характером, она все же согласилась помочь. Я сообщил ей, что в июле собираюсь по делам на Мальту и оттуда позвоню.

Вскоре я улетел на Мальту. Оказавшись в гостиничном номере, тут же позвонил в Нью-Йорк. Тепло поздоровавшись со мной, приятельница сообщила:

— Я переговорила с вашими друзьями, они очень заинтересовались и сказали, что в США вас с радостью примут.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Пожалуйста, передайте им, что в сентябре я прилечу в Нью-Йорк в командировку; тогда и позвоню.

Я понимал, что американцы в обмен на свою помощь захотят узнать от меня все о советской программе бактериологического оружия. Я подозревал, что некоторые из моих коллег сочтут мое поведение предательством, но пришел к убеждению, что настоящее предательство — продолжать карьеру и постоянно предавать данную мной когда-то клятву Гиппократа.

Вернувшись в Москву, я все рассказал жене, которая без колебаний согласилась с тем, что мы должны покинуть страну. Лена злилась на то, как со мной обошлись в Казахстане, и боялась за мою безопасность в Москве.

В сентябре мы с моим деловым партнером прилетели в Нью-Йорк, где планировали провести переговоры с российскими эмигрантами. В отеле на пересечении Тридцатой улицы и Бродвея сняли номер на двоих.

Я сразу же позвонил своей приятельнице. Она предложила встретиться в городе, но я решил, что лучше в отеле. Мне не хотелось в одиночку, не зная языка, бродить по улицам чужого города. Я попросил Наума:

— Послушайте, окажите мне услугу.

— Какую?

— Не знаю, как лучше объяснить, но у меня здесь подруга, с которой нужно встретиться, — смущаясь, промямлил я. — Она — моя старая симпатия, понимаете? Нам хотелось бы побыть вместе, вспомнить старое. Не могли бы вы сегодня вечером оставить меня одного в комнате?

Наум понимающе подмигнул:

— Конечно, всегда к вашим услугам.

Знакомая появилась у меня в номере через несколько часов. Она нервничала и говорила очень быстро. Лиза Бронсон дала ей имена нескольких человек в Вашингтоне, которым нужно было позвонить.

— Там готовы помочь в любое время, — сказала женщина. — Сделают так, что вам будут платить как консультанту по биологической защите, но есть одна заминка.

— Какая?

— Они хотят, чтобы вы остались в Америке прямо сейчас, потому что если вы уедете обратно, то существует риск, что вас больше не выпустят за границу. Переезд вашей жены и детей они смогут устроить позднее.

Я сказал, что это невозможно. Женщина слабо улыбнулась:

— Они так и думали, что вы откажетесь, но все равно вас следовало спросить.

Мне были даны четкие инструкции, что и как нужно делать. В подготовке моего переезда принимали участие люди в Казахстане, России и других странах. Поэтому все детали моего побега в Америку хотелось бы оставить в секрете, чтобы не навредить тем людям, которые мне помогали.

Через неделю я возвратился в Москву. Тем же вечером мы с Леной пошли прогуляться, и я, не опасаясь прослушивания, рассказал ей про план побега. Решили все рассказать дочери Мире, но пока не говорить сыновьям. Мире исполнилось пятнадцать лет, она была достаточно взрослой, чтобы хранить секреты, но Алану было всего лишь двенадцать лет, а Тимуру — семь. Мальчишки могли проговориться, хвастаясь перед приятелями поездкой в Америку.

Осторожно мы начали готовиться к отъезду. Я продал несколько книг и кипсеков,[25] но решил оставить большую часть мебели в квартире, чтобы не вызывать лишних подозрений; договорились с родственниками, что они продадут нашу квартиру и утварь уже после отъезда. Деньги должны были пойти на уплату долгов. Не хотелось, чтобы потом говорили, что я сбежал из России, чтобы уйти от кредиторов.

В последние недели сентября мы сказали мальчикам, что скоро поедем отдыхать в Алматы.

Накануне нашего отъезда позвонил человек, представившийся капитаном Зайцевым из Московского областного КГБ. Тихим приятным голосом он сказал:

— Нам бы хотелось с вами переговорить, не возражаете подъехать к нам в контору?

— Сегодня я занят.

— А завтра?

— Завтра я улетаю в Алматы.

— Но дело срочное.

— А нельзя подождать до моего возвращения?

— А когда вы планируете вернуться?

— Где-то через две недели.

Мой собеседник колебался.

— И все же можно, я позвоню вам завтра? — спросил он.

— Звоните, — разрешил я.

На следующий день мы улетели в Казахстан.

Войдя в старую квартиру на Коммунистическом проспекте, я думал о том, увижу ли ее снова.

Отец стал совсем глухим, поэтому мне пришлось написать о нашем отъезде на бумаге. Мой отец, мой старый солдат, внимательно все прочитал, потом встал и долго смотрел мне в глаза. Отец не сказал ни слова, только пожал мне руку. Я понял, что он меня одобряет.

Потом мы с мамой и братом сидели на кухне и беседовали то по-казахски, то по-русски. Мать спросила, почему я решил уехать.

Пришлось рассказать ей и о слежке, и о прослушивании телефона, о трудностях с поиском работы. Еще я рассказал о конфликте с казахским Министерством обороны. Голос матери прозвучал твердо, когда она, подумав, согласилась:

— Ни для тебя, ни для твоей семьи не оставили выбора.

Я был глубоко тронут ее словами, мы с братом притихли. И тогда мама рассказала нам одну семейную историю, которую мы раньше не знали. Она была десятилетним ребенком, когда ее отца (моего деда) арестовали по сфабрикованному политическому обвинению. Находясь в тюрьме, отец смертельно заболел. Бабушке вместе с детьми (моей матерью и дядей) разрешили прийти попрощаться в тюремную больницу.

Это был трудный момент: наш дед был убежденным коммунистом, а бабушка происходила из семьи знатных казахов, потомков Тауке-хана, объединившего страну в семнадцатом веке и создавшего ее первый свод законов. Бабушка, которая в детстве водила меня в мечеть, чтобы познакомить с религией предков, никогда полностью не примирилась с социалистическим режимом… и сейчас этот режим убивал ее мужа.

Мама продолжала рассказывать, чуть не плача:

— Он посмотрел на нас с братом, потом на маму и попросил ее отдать нас в детский дом. Мама разрыдалась, потом и я заплакала, догадавшись, что отец говорит ужасные вещи. Мама спросила его, почему так надо сделать, а он ответил, что это единственная возможность спасти наши жизни, ведь ее тоже могут скоро арестовать. Но ваша бабушка не послушалась мужа, а отвела нас домой и спрятала. Несколько месяцев каждую ночь она слышала, как приезжают машины и увозят соседей. И каждый раз, заслышав звук мотора, она говорила, обращаясь к своему уже умершему мужу: «Абдрахман, это опять едут люди, убившие тебя».

В глазах матери стояли слезы:

— Сынок, поступай так, как считаешь нужным.

Вечером следующего дня мы вылетели обратно в Москву, чтобы пересесть на самолет, увозящий нас из России. В Москве мы приземлились около полуночи, а наш рейс за границу был только утром, поэтому нужно было решать, что делать.

Из Алматы самолеты прибывали в аэропорт Домодедово. В Шереметьево нужно было добираться часа два, притом через центр столицы. Если бы мы сразу отправились в Шереметьево, то наш план был бы раскрыт, потому что за нами, конечно же, следил КГБ. А наша квартира расположена как раз на севере Москвы, рядом с шоссе, ведущим в Шереметьево. Поэтому имело смысл ехать сначала домой и переждать несколько часов.

Если повезет, мы заставим КГБ поверить в то, что вернулись из отпуска, как обещали.

В Домодедово нас встретил приятель. Когда мы выехали на шоссе, было темно и холодно, только несколько автомобилей ехали к городу.

Вскоре я заметил следующую за нами машину. Когда мы перестроились, пропуская ее вперед, она последовала за нами. Подъехав к дому, хвоста мы уже не заметили. Можно было перевести дыхание — первая часть нашего плана осуществилась.

Все прилегли отдохнуть, но я все еще беспокоился и выглядывал в окно, проверяя, не следят ли за домом. Наконец перед самым рассветом я разбудил своих. Машина приятеля уже стояла на улице с работающим мотором.

Мы тихонько спустились вниз, стараясь не разбудить соседей. Пока Лена и дети садились в машину, я быстро огляделся, но никого не увидел.

Никто не ехал за нами и в Шереметьево. Сердце бешено колотилось от страха, пока мы не оказались в зале ожидания.

В это трудно поверить, но КГБ мы перехитрили. Только когда мы заняли свои места в салоне самолета, улыбка стюардессы заставила меня наконец-то расслабиться.

19. Плата за гостеприимство

За месяц до моего переезда в Америку Россия подписала с Соединенными Штатами и Великобританией соглашение, по которому прекращались все программы по бактериологическому оружию. В сентябре 1992 года эти государства решили совместно провести конверсию предприятий, производивших вооружения, направив средства на мирные научные исследования, постоянно поддерживать научные обмены и установить процедуру взаимных посещений военных и гражданских объектов. Гонка вооружений в этой области должна была закончиться. По крайней мере, так считали американцы, которые беседовали со мной.

После переезда почти каждое утро я приезжал в небольшой городок в штате Вирджиния, в двадцати минутах езды по шоссе 66 из Вашингтона. Там, в офисном здании на третьем этаже, был кабинет с удобными креслами и большим столом, где я отвечал на вопросы, которые задавали мне высшие чиновники разведслужб и различных правительственных подразделений (включая Министерство сельского хозяйства, Государственный департамент, Министерство обороны и Агентство по контролю над вооружениями и по разоружению). Чиновники обычно представлялись, но после четвертого или пятого посещения я перестал следить за тем, кто они и из какой организации.

Сначала мне было сложно отвечать на вопросы, но постепенно я привык и даже почувствовал некоторое облегчение, впервые открыто рассказывая о том, что так долго скрывал.

Лена заметила, что мое поведение изменилось. Замкнутый, неразговорчивый человек, с которым она жила в Москве, исчез, а на его месте оказался раскованный незнакомец. После того как мы укладывали детей спать, я рассказывал ей, как прошла очередная встреча, но жену это не интересовало, она хотела забыть прошлое.

Мне казалось, что эти встречи будут тайными, как в фильмах про шпионов, но они более всего походили на некие академической семинары. Иногда они оказывались бесполезными, особенно когда дело касалось стратегических вопросов, которые вообще не интересовали моих собеседников.

— Нас интересует только то, что знаете вы лично, — сказал мне один аналитик из Министерства обороны, — а не то, что, по вашему мнению, может произойти.

Логика была вполне понятна: я ведь администратор и ученый, а не военный стратег или политик. Но такое отношение, по моему мнению, не давало им возможности правильно понять положение дел с бактериологическим оружием. Моих собеседников интересовало, сколько наших складов и производственных мощностей закрыто, какие лаборатории и объекты демонтированы. И им совсем неинтересны были наши разработки. Только несколько человек задавали вопросы о специфических возможностях российских вооружений на основе сибирской язвы, туляремии и чумы, проявив к нашим работам по генетике нечто большее, чем беглое любопытство. Их интересовали только вопросы сокращения наших арсеналов. Тогда мне стало ясно, что американцы уверены в том, что российское бактериологическое оружие больше не представляет угрозы. Но вскоре я пришел к выводу, что они ошибаются.

В начале 1994 года я просматривал статью, опубликованную в прошлом году Сергеем Нетесовым, замдиректора по науке на «Векторе». В ней сообщалось, что группа ученых успешно внедрила чужой генетический материал в вирус вакцинии (непатогенный вирус, родственный вирусу натуральной оспы). Этот секретный эксперимент входил в план работ, направленных на создание мощного нового оружия на базе оспы, он был одобрен мной пять лет назад.

С Нетесовым мы впервые встретились в феврале 1989 года, во время моей командировки в Сибирь. Лев Сандахчиев представил мне этого молодого человека как перспективного вирусолога:

— Нетесов — один из лучших наших специалистов, — похвастался Сандахчиев, пока я пожимал молодому ученому руку, — он достоин повышения.

Кандидат наук и вирусолог, Нетесов был одним из многих гражданских ученых, пришедших в «Биопрепарат» в 80-е годы. Лев рассказывал, что этот человек чуть было не сделал открытия, которое могло повлиять на развитие нашей программы не меньше, чем генетические эксперименты с бациллами и токсинами, ведущиеся в Оболенске.

— Нам кажется, мы можем создать вирус-химеру, — пояснил он.

Биологи обычно употребляют это название для описания органа, составленного из тканей несходной генетической принадлежности. Я никогда раньше не слышал этого слова, примененного в отношении вирусов.

Нетесова вдохновили на это исследование работы западных коллег. Он прочел в иностранных журналах сообщения об успешных экспериментах, когда ученые внедрили ДНК-копию гена вируса венесуэльского энцефаломиелита лошадей (VEE) в клетки вируса вакцинии. Этот эксперимент являлся частью исследований генома вируса — набора генов, в которых закодированы особенности организма. Эти исследования имели серьезное медицинское значение. Ученые считали, что можно производить вакцины, вызывающие развитие иммунитета против нескольких заболеваний одновременно. Этого можно добиться, если вводить гены одного вируса в другой. Например, генетически измененный вирус вакцинии мог воспроизводить как белки VEE, так и свои собственные. На исследования требовались месяцы, если не годы упорной работы. Сначала надо было найти место в геноме для наиболее эффективного внедрения чужеродных генов в геном вируса-хозяина.

Генетическая структура вируса вакцинии практически идентична структуре вируса натуральной оспы. Нетесов отметил, что если VEE можно комбинировать с вирусом вакцинии, то следует попытаться сделать это с вирусом натуральной оспы — Variola major, получив в итоге «двойного агента» — супероружие, способное заражать двумя болезнями сразу.

Сандахчиев настолько убедительно доказал важность нового проекта, что я разрешил ему назначить Нетесова заместителем директора по науке. Вернувшись в Москву, я выделил специальный грант в сто тысяч рублей под проект «Химера».

Для работы с вирусами используются более сложные методики, чем для бактерий. Некоторые вирусы, например венесуэльский энцефаломиелит лошадей, состоят из рибонуклеиновой кислоты — РНК. В начале необходмио создать ДНК-копию генов РНК-вирусов до начала генетического эксперимента. Когда это проделано, вирусный геном разделяется специальными ферментами (называющимися рестриктазами) и связывается чужими генами, а в результате получается то, что называют рекомбинантной ДНК.

Через шесть месяцев, весной 1994 года, Нетесов доложил, что успешно внедрил ДНК-копию венесуэльского энцефаломиелита лошадей (VEE) в вирус коровьей оспы. Участок в гене вируса вакцинии, в который удалось внедрить ДНК-копию гена VEE, назвали тимедин-киназой, там «гость» начал успешно размножаться вместе с новым «хозяином». Группа Нетесова немедленно начала проводить сходные генетические эксперименты с вирусом Variola major.

Тогда я не очень верил в их успех. Западные ученые обнаружили, что при комбинировании VEE с вирусом вакцинии последняя теряет свою вирулентность для экспериментальных животных. Это и было для нас основной проблемой.

Потом я перестал следить за работой Нетесова, занявшись подготовкой к приезду зарубежных инспекторов. Но он продолжил свои исследования.

Через два года та же самая группа ученых опубликовала статью в журнале Российской Академии наук «Молекулярная биология». Они писали, что нашли в геноме вируса вакцинии место, в которое можно внедрить чужой генетический материал, не уменьшая его вирулентности. Целью исследований было изучение различных свойств вируса вацинии. Но какие, скажите, могли быть медицинские мотивы для проведения экспериментов по сохранению вирулентности?

Ученые «Вектора» использовали в своих экспериментах ген для бета-эндорфина, регуляторного пептида. Бета-эндорфин, который при большой концентрации приводит к психическим и неврологическим нарушениям, а также подавляет некоторые иммунные реакции, был одним из составляющих программы «Костер». Его синтезировали в Российской Академии наук.

В 1997 те же ученые опубликовали статью в российском журнале «Вопросы вирусологии», где сообщили, что они успешно ввели ген лихорадки Эбола в геном вакцинии. И снова было выдвинуто научное обоснование исследований: они писали, что это важные шаги на пути создания вакцины против данной лихорадки. Но мы всегда считали, что вирус вакцинии будет суррогатом для дальнейших исследований оружия на основе обычной оспы. Теперь я был твердо убежден, что «Вектор» в начале 90-х продолжал работы согласно начальному плану.

В то время одной из наших целей было изучение применения биологического оружия на основе комбинации вируса оспы с вирусом Эбола.

«Вектор» стал официальным хранилищем вируса оспы после того, как в 1994 году ее перевезли туда из Института вирусных препаратов в Москве. Мы с Сандахчиевым впервые пытались делать это еще в 1990 году, надеясь, что эти «официальные запасы» смогут создать правдоподобную легенду, объясняющую работу с натуральной оспой. В то время Министерство здравоохранения нам отказало, но через четыре года российский парламент одобрил подобный план без публичного объяснения причин. Этот факт не привлек к себе международного внимания.

Исследования, проводимые на «Векторе», были только частью далеко идущих планов. В 1997 году ученые из Оболенска писали в английском научном журнале «Вакцина», что они создали генетически измененный штамм Bacillus antracus, устойчивый к вакцинам против сибирской язвы, а в своих более ранних работах они же сообщали, что получили штамм сапа, устойчивый ко многим лекарствам. Оба эти исследования начинались еще в 80-х годах.

Мои американские собеседники скептически относились к моим опасениям, а некоторые просто не верили в возможность создания комбинированного бактериологического оружия. Ученые удивлялись, зачем изобретать такое оружие, ведь оспа и Эбола, говорили они, сами по себе являются смертельными вирусами. Доктор Питер Джарлинг из USAMRIID назвал эту идею «чистой фантазией».

Я не мог знать точно, создано ли комбинированное оружие на базе оспы и лихорадки Эбола, но было очевидно, что уже имеются технологии для его производства. Утверждение, что такое оружие не создадут просто потому, что и существующее успешно справляется со своей задачей, противоречило всей истории и логике разработки оружия, от пулеметов до водородных бомб.

Я посоветовал американцам держать российские бактериологические лаборатории под таким же пристальным контролем, как и ядерные, но мне ответили, что нельзя делать выводы о намерениях по чисто научным исследованиям и что те работы, которые ведутся в России, следует считать мирными, пока не будет доказано обратное.

Работая в России, я боялся, что американские ученые обгонят нас, а сейчас мне приходилось с трудом объяснять им, как далеко зашла наука в вопросе создания бактериологического оружия. И только увидев Билла Патрика, я понял: вот человек, который меня поймет.

При первой нашей встрече Патрик вручил мне свою визитную карточку. Прочесть ее я не мог, но, увидев череп с перекрещенными костями над его фамилией, рассмеялся. Как я позже узнал, его профессия на визитке была обозначена емко: «разработчик бактериологического оружия».

Патрику было под семьдесят, когда он, выйдя в отставку, вместо руководителя отдела по разработке бактериологического оружия американской армии в Форт-Детрике становится консультантом по биозащите. То есть сейчас он занимается поиском методов защиты от того оружия, которое когда-то вместе с коллегами создавал. В 1992 году в качестве военного советника ООН он работал в Ираке. Разница в возрасте и жизненном опыте между нами пропала, когда мы рассказали друг другу о нашей прошлой тайной деятельности. Мы решали очень похожие научные задачи, но, когда я в деталях раскрыл ему секреты создания нашего бактериологического оружия, он схватился за голову.

Патрик не хуже меня понимал, что российские достижения в области культивирования, увеличения концентрации и доставки биологических веществ представляют серьезную угрозу для безопасности Соединенных Штатов, особенно после закрытия соответствующей американской программы.

Несмотря на обещания Кремля, российские военные не открыли своих биологических объектов для иностранной инспекции и не отреклись от своих планов по созданию бактериологических вооружений.

«Мы восстановим все, что было разрушено в период между 1986 и 1989 годами», — заявил генерал-майор Анатолий Харечко, который в настоящее время возглавляет военный объект «Городок 19» в Екатеринбурге (Свердловск). Именно так он сказал в 1997 году в интервью ведомственной газете. Оно было перепечатано в газете «Совершенно секретно» и дополнено развернутым репортажем об этом объекте, где отмечалось, что для этого объекта фармацевтическое оборудование и ферментаторы закупались в Японии.

А вице-губернатор Пензенской области в 1997 году сообщил, что они «скоро получат бактериологическое оружие».

Все это убеждало меня, что значительная часть советской программы по наступательным вооружениям уцелела, несмотря на ельцинский запрет. В соответствии с указом Горбачева были демонтированы производственные линии в Омутнинске, Бердске, Степногорске, Кургане и Пензе. Там эти объекты были преобразованы в фармацевтические предприятия и заводы по производству пестицидов. Но при необходимости они вновь могли быть переоборудованы для военных целей. В отдельных случаях данный процесс мог занять всего пару месяцев. Только в Степногорске производство оружия прекратилось навсегда. В 1998 году правительство Казахстана согласилось демонтировать завод целиком, получив для этого от Соединенных Штатов миллионы долларов. Это было начало программы по разоружению советских ядерных и бактериологических комплексов.

«Вектор», объект в Оболенске и Институт особо чистых биопрепаратов в Ленинграде остались под государственным контролем. Конструкторские бюро и предприятия, такие, как КБ точной механики под Ленинградом, Бюро инструментального контроля и автоматизации в Йошкар-Оле, и многочисленные подразделения «Биомаша» были переоборудованы в гражданские объекты. С некоторыми из них военные заключили контракты на работы по биозащите.

В институтах Академии наук, Министерстве здравоохранения и Министерстве сельского хозяйства исследования, связанные с наступательными вооружениями, прекратились, образцы чумы, туляремии и оспы были уничтожены. И тем не менее постоянно появляются свидетельства того, что Россия продолжает выделять средства на поддержание инфраструктуры производства биологического оружия.

Например, за период с 1992 по 1994 год на трех основных военных бактериологических объектах — в Екатеринбурге (Свердловск), Сергиевом Посаде (Загорск) и Кирове — руководителей повысили до звания генерала. Генерал Валентин Евстигнеев, руководивший 15-м Управлением, стал первым заместителем генерального директора РАО «Биопрепарат». Сторонники «жесткой» линии, когда-то яростно защищавшие бактериологическое оружие, по-прежнему сохраняют свое влияние в Москве, среди них и Юрий Калинин.

Недавно американский чиновник, вернувшись из Москвы, показал мне брошюру, посвященную празднованию двадцать пятой годовщины со дня основания «Биопрепарата». На обложке красовалась фотография Юрия Калинина, отметившего не так давно свое шестидесятилетие. Еще больше я удивился, когда узнал, что он все еще на военной службе и имеет уже звание генерал-лейтенанта. «Интересно, — думал я, — как может Россия утверждать, что «Биопрепарат» занимается только мирными исследованиями, если директором по-прежнему является военный?»

Как будто специально, чтобы еще больше заострить мое внимание на этом вопросе, мой бывший начальник решил напомнить о себе.

Как-то теплым августовским вечером в вестибюль отеля Риц-Карлтон в Пентагон-Сити, расположенного недалеко от моего дома, вошел человек одетый в темно-серый костюм. Остановившись нерешительно у входа, он, казалось, искал кого-то.

Затем он устремился к моему столику. Узнав в нем директора одного из исследовательских институтов «Биопрепарата», я немного занервничал. Впервые за пять лет я встретил здесь человека из своей прошлой жизни.

Сотрудник госдепартамента сказал, что этот человек приехал в Вашингтон в поисках средств для своего института. Подчиняясь минутному порыву, я позвонил ему в отель и предложил выпить вместе. Сначала он отказался, но потом перезвонил и согласился встретиться в баре отеля Риц-Карлтон.

Мои московские друзья рассказывали, что сразу же после моего отъезда КГБ начал расследование. На Западе не афишировали мой переезд в США, также, как и историю с Пасечником. В 1993 и 1994 годах были сообщения о «втором биологическом перебежчике», но мое имя никогда не называлось. Тем не менее расследование в Москве моего побега наводило на мысль, что КГБ готовит на всякий случай мою дискредитацию. Там допросили почти всех, с кем я работал или встречался за время работы в «Биопрепарате», а некоторые мои коллеги даже пострадали из-за нашего знакомства.

Музыканты заиграли как раз во время нашего рукопожатия. Мой знакомый с любопытством разглядывал меня. Я был одет просто: спортивная рубашка и легкие брюки, а на нем был темный костюм, в котором ему было невыносимо жарко.

— Итак, — сказал он, окинув взглядом сидящих вокруг, — кто из них «ваши», а кто — «наши»?

Я расхохотался, оценив черный юмор такого высказывания, правда, оно одновременно провело между нами границу — сейчас я был одним из «них».

Заказав вино и мартини, мы завели разговор о старых временах. Когда я спросил его о нынешней работе, он очень воодушевился и начал рассказывать о «проекте по бактериологической защите», финансируемом Министерством обороны. Я попытался заговорить о своей собственной работе, но он остановил меня:

— Не нужно объяснять, — успокоил меня он, — я знаю, почему ты оказался здесь. Ты сделал свой выбор, у меня из-за этого неприятностей не было.

Потом он постарался улыбнуться:

— Канатжан, — спросил он, — надеюсь, ты не будешь возражать, если я расскажу Калинину о нашей встрече?

Я не смог скрыть удивления, потому что думал, что генерал уже на пенсии. То, что вначале мой приятель колебался, прийти или нет, теперь говорило о многом. А не спрашивал ли он разрешения на встречу с «изменником»? Ведь у него было достаточно времени, чтобы позвонить Калинину.

— Конечно, не буду, — ответил я, смутившись, — кстати, как поживает Калинин? Мне казалось, что он ушел из «Биопрепарата».

Приятель покачал головой:

— Он все тот же.

Мы оба испытывали неловкость.

— Знаешь, — начал наконец я, — мне бы хотелось когда-нибудь съездить в Россию, может быть, когда получу американское гражданство.

— Это не очень хорошая идея.

— Почему?

Человек вертел в руках бокал.

— Калинин говорил, что если ты когда-нибудь появишься в Москве, то обратно не вернешься, — пояснил он.

— И что бы это означало?

— Он сказал, что ты предатель.

— И решил меня арестовать?

— Хуже.

Я пожалел, что встретился с ним.

— Тогда что?

Мой приятель сосредоточенно смотрел на свой бокал.

— Нанять убийцу нетрудно, — сказал он.

— Это нелепо.

— Вовсе нет, — упрямо произнес он, — ты не знаешь, что сейчас делается в Москве. Заказное убийство стоит всего десять тысяч долларов.

Он очень волновался. Вынув носовой платок, он промокнул пот на лице.

— Хорошо, — сказал я, помолчав. — Спасибо за информацию.

Этот человек тут же встал из-за стола, объяснив, что ему пора.

Я тоже поднялся, чтобы попрощаться. Пообещав друг другу не терять связи, мы разошлись. Глядя, как он уходит, я одновременно испытывал и облегчение, и раздражение.

Не так-то просто освободиться от своего прошлого. Безумием казалась мысль о том, что Калинин может заказать убийство. И зачем кому-то в Москве беспокоиться о том, что мне многое известно о программе, которая, возможно, больше не существует?

И тут меня осенило. Мои бывшие коллеги беспокоились не о том, что я мог что-то рассказать американцам о прошлом, а боялись моих знаний вообще.

Не только Калинина раздражал мой переезд в Америку. Олег Игнатьев, бывший руководитель отдела бактериологического вооружения в Военно-промышленной комиссии, а в конце 90-х член Российского президентского комитета по контролю над вооружениями, рассказывал одному из приехавших американцев, что он купил себе двух домашних обезьянок:

— Одну назвал Владимир (Пасечник), а вторую — Канатжан (Алибеков). Луплю то одну то другую, когда я в плохом настроении.

Вопросы мне перестали задавать в конце 1993 года. Время от времени меня вызывали еще на встречи. Постепенно мою обеспокоенность состоянием дел в России стали разделять некоторые разведчики и военные. Но они считали, что вероятность полного восстановления программы невелика.

Они аргументировали это тем, что Москва слишком много сил потратила на возобновление партнерских отношений с США и не будет рисковать. Кроме того, добавляли они, Кремль не станет тратить огромные средства на бактериологическое оружие, если единственной угрозой со стороны Европы и США являются разгневанные кредиторы. Я отвечал на это, что некоторые свои проблемы Москва может начать решать при помощи бактериологического оружия.

Война в Чечне, гражданские войны в Центральной Азии, распространение исламского фундаментализма, конфликты в Иране и Афганистане, набирающий силу и политический вес Китай. В конце двадцатого века «тотальная война» сменилась этническими, националистическими и религиозными конфликтами. Именно в них бактериологическое оружие может сыграть немаловажную роль, часто компенсируя слабость или неэффективность обычных вооружений.

Незадолго до вывода в 1989 году советских войск из Афганистана один из высших чиновников 15-го Управления говорил мне, что Советским Союзом было применено бактериологическое оружие во время затянувшейся войны с моджахедами. Он рассказывал, что между 1982 и 1984 годами в качестве оружия был использован сап. Это один случай. Но были и другие, заявил он: «Совершались воздушные атаки с самолетов «Ил-28», базирующихся на военном аэродроме на юге России».

Упомянул чиновник об этом случайно, но он явно гордился и проведенной операцией, и тем. что может сообщить мне секретную информацию.

Когда я вспомнил об этом разговоре, сотрудница ЦРУ была удивлена. Она подтвердила, что периодически появлялись сообщения о вспышках различных заболеваний в группировках моджахедов во время боевых действий, но никто не искал им объяснения.

Эти сведения подтвердились в апреле 1998 года, когда была опубликована статья в газете «Совершенно секретно». В ней сообщалось, что на военном объекте в Свердловске в 80-х годах производили бактериологическое оружие, использовавшееся в Афганистане и направленное «против техники». Работая заместителем директора «Биопрепарата», я ничего не слышал о проектах с веществами такого действия. В 70-е годы, действительно, изучались коррозийные свойства штамма бактерии Pseudomonas. Автор статьи мог (намеренно или ненамеренно) перепутать это название с сапом, который биологами в то время был отнесен к тому же виду. Позднее сап получил иное научное название, но тогда он был известен как Pseudomonas mallei. Заболевание, вызываемое этой бактерией, невысокосмертельно. Но, распылив аэрозоль с самолета, можно вывести из строя противника даже в самых недоступных районах. Вероятно, так и действовали наши войска в Афганистане.

Американцы предостерегали меня от прямых высказываний против России. Даже если я прав, говорили они, не следует нагнетать атмосферу. «Возможно, там что-то и происходит, — допустил один из них, — но в настоящее время мы должны помалкивать из дипломатических соображений».

20. Покупатели и продавцы

Летом 1995 года мне позвонил человек, назвавшийся представителем правительства Южной Кореи. Он сказал, что узнал номер моего телефона от нашего общего друга и что ему срочно нужна моя помощь. Мы встретились в открытом кафе в Бефезде, в штате Мэриленд.

Этот на вид вежливый и дружелюбный человек сразу перешел к делу.

— Ваши знания представляют для нас очень большую ценность, вы бы могли хорошо заработать, рассказав о том, что нас интересует. Мы бы хотели пригласить вас в Сеул.

Когда я поинтересовался, о чем конкретно идет речь, то услышал в ответ, что в его правительстве есть доказательства того, что в Северной Корее ведутся работы по созданию бактериологического оружия.

— У нас вызывают опасения их ядерное оружие, их армия и их диверсанты, а сейчас еще появилась и бактериологическая угроза. Будьте уверены, ваша помощь будет щедро оплачена. Министр обороны Южной Кореи — мой близкий друг, — уговаривал кореец.

Услышав это, я предложил ему сделать запрос по официальным каналам через Вашингтон, подчеркнув, что у меня существуют обязательства по отношению к тем, кто помог мне уехать из России. Он сказал, что не стоит беспокоиться по этому поводу, так как Сеул и Вашингтон — союзники, поэтому никто возражать не станет. Но я продолжал настаивать на своем. После разговора я больше не видел этого человека.

Не только из Южной Кореи просили моей помощи. Как-то в середине 1998 года после лекции в Бостоне ко мне подошел представитель французского посольства и пригласил на ланч, чтобы обсудить, как он сказал, «вопросы биологической защиты». Ответив, что дело это тонкое, я посоветовал ему направить официальный запрос в компанию, где я занимался научно-исследовательской работой. Но запроса так и не последовало. Похожие предложения поступали и от приятеля, имевшего связи в правительстве Израиля.

Растущие опасения по поводу возможного бактериологического нападения со стороны враждебного соседа или террористической группировки привели к появлению большого количества консультантов по бактериологической защите. Эта работа требует знаний о возможностях различных болезнетворных организмах, средствах их доставки и о силе воздействия на человека. Эти знания являются также ключевыми при разработке наступательных вооружений. Я уклонялся от ответов на такие вопросы, опасаясь даже невзначай подтолкнуть заинтересованную сторону к работам над бактериологическим оружием. К счастью, у меня была работа, которая мне нравилась и позволяла содержать семью на достойном уровне. Конечно, согласись я на подобные консультации, денег было бы значительно больше.

Мои услуги в качестве бывшего ученого из «Биопрепарата» ценились очень высоко. Ведь информация, которой я обладал, позволяла любой стране, заинтересованной в создании или в работе по усовершенствованию бактериологического оружия, сэкономить месяцы, а может быть, и годы дорогостоящих научных исследований. Невозможно даже предположить, сколько российских ученых было завербовано за границей, но то, что на их знания нашлись бы покупатели, — несомненно. В США сейчас находятся более двадцати специалистов, работавших когда-то в советской программе по биооружию. Многие уехали в Европу и Азию. Мне говорили, что некоторые отправились в Ирак и Северную Корею. Бывший коллега, в настоящее время директор одного из институтов «Биопрепарата», рассказывал, что в Иране сейчас работают пятеро наших ученых. В декабре 1998 года газета «Нью-Йорк Тайме» сообщила, что иранское правительство направило «советника по науке» в Москву, чтобы завербовать бывших ученых, работавших в нашей программе. В мае 1997 года более ста ученых из российских лабораторий, включая «Вектор» и Оболенск, приняли участие в выставке-ярмарке биотехнологий в Тегеране. Вскоре после этого Сандахчиев рассказывал мне, что иранцы многократно посещали его институт и всячески поощряли научный обмен. В прошлом году в газете «Совершенно секретно» сообщалось, что бывший чиновник «Биопрепарата» предложил свои услуги китайскому посольству в Москве.

Катастрофическое положение экономики в России заставило многих наших талантливых ученых и инженеров искать любую работу, ведь в некоторых лабораториях им месяцами не выплачивали зарплату. Я даже знаю одного талантливого исследователя, который, чтобы прокормить семью, продавал на Арбате цветы.

На Западе обеспокоены охраной в России ядерных объектов. Но не меньшие опасения должны вызывать и бактериологические арсеналы. Пробирка со смертоносным порошком занимает меньше места, чем пачка сигарет, и ее легко пронести мимо охраны, ведь такое случалось, когда я работал в «Биопрепарате», а тогда требования к безопасности были строжайшими. Не зря ведь ходят слухи, что биологические вещества уже попали в руки криминальных структур в России.

Любое вещество, разработанное в наших лабораториях, снабжается подробным перечнем инструкций, описывающим все стадии процесса, от посева культуры до ее высушивания и упаковки. Например, полное описание производства оружия на основе сибирской язвы занимает двенадцать томов. В 1991 году 15-м Управлением было дано указание, чтобы вся эта рецептура переносилась на микрофильмы и рассылалась на военные объекты в Сергиевом Посаде, Кирове и Екатеринбурге. Но где гарантии, что военные ученые, находясь в отчаянном финансовом положении, не могли вынести со своих строго охраняемых объектов крошечный ролик с микрофильмом для последующей продажи?

Недавно снова были введены строгие ограничения на зарубежные поездки для тех, кто имел доступ к государственной тайне, но нашим ученым необязательно покидать родной дом, чтобы найти покупателя на свой талант. Например, не так давно мне дали копию рекламной листовки московской компании «Биоэффект Лимитед». В рекламе предлагалось заказать по почте методики по генетической трансформации возбудителей туляремии и некоторые плазмиды. Если верить Николаю Кисличкину названному в листовке президентом компании, эти плазмиды содержали фрагменты генов, ответственных за повышение вирулентности возбудителей туляремии и мелиоидоза. В листовке было сказано, что они получены по «уникальной российской технологии». Кисличкин сообщал, что эти штаммы могут использоваться для создания вакцин. Но ему было прекрасно известно, что их можно использовать и для других целей, ведь он был ученым из Оболенска.

После распада Советского Союза в России появилось много небольших частных фармацевтических компаний, подобных «Биоэффекту». Несомненно, что и они внесли свой вклад в распространение бактериологического оружия. Это внушает сейчас самые большие опасения.

Став заместителем директора «Биопрепарата», я дважды в месяц получал секретные отчеты о состоянии разработки бактериологического оружия в мире. Их готовили в нескольких организациях, куда входили КГБ, ГРУ и Медстатистика (закрытый исследовательский институт Министерства здравоохранения).

Могу утверждать, что ни одно из государств бывшего соцлагеря в Восточной Европе не проводило самостоятельных исследований по биологическому оружию, хотя некоторые виды оборудования для ферментации и сушки делали в Восточной Германии. Разведданные указывали на существование подобных программ в Ираке начиная с 1988 года. Также был обнаружен большой исследовательский комплекс под Пхеньяном. По фотографиям, сделанным со спутника, определили, что в Северо-Восточном Китае, неподалеку от ядерного испытательного полигона, расположен большой центр для ферментации и биологические лаборатории. Были найдены доказательства того, что в конце 80-х в том районе дважды вспыхивали эпидемии геморрагической лихорадки, которой раньше здесь никогда не болели. Наши аналитики пришли к выводу, что это результат какой-то аварии в лаборатории, где китайские ученые работали над созданием оружия на основе вирусных заболеваний. Аналогичные объекты, имеющие отношение к биологическому оружию, были обнаружены в Германии (в Мюнстере) и во Франции, но многое наверняка ускользнуло от наших разведслужб.

Когда в 1987 умер Юрий Овчинников, я вместе с другими учеными «Биопрепарата» был на его похоронах в Москве. У нас случайно зашел разговор об удивительных достижениях Кубы в генной инженерии. Кто-то сказал, что кубинские ученые довольно успешно занимаются генетическим изменением штаммов бактерий на каком-то фармацевтическом предприятии под Гаваной.

— Но откуда у такой бедной страны такие знания в этой области и специальное оборудование? — удивился я.

— Конечно, от нас, — с улыбкой ответили мне.

Рассказывали, что во время посещения Фиделем Кастро Советского Союза в феврале 1981 года ему продемонстрировали лабораторию, где занимались генетическими исследованиями с бактерией E. coli с целью получения интерферона, являющегося, как тогда считали, ключом к лечению рака и других болезней. Кубинский лидер так восторженно отзывался об увиденном, что Брежнев тут же предложил свою помощь. Штамм E. coli, содержащий плазмиду, используемый для получения интерферона, отослали в Гавану вместе с оборудованием и подробными инструкциями. Через несколько лет у Кубы появилась самая современная лаборатория по генной инженерии, в которой ученые могли проводить передовые исследования по бактериологическому оружию не хуже, чем в Советском Союзе.

Генерала Лебединского вместе с группой военных специалистов Кастро пригласил посетить Кубу в следующем же году. Генерал хвастался, что его принимали по-королевски и поселили недалеко от Гаваны, в десятикомнатном коттедже на берегу океана. Чуть раньше на Кубе разразилась эпидемия лихорадки денге, от которой пострадали 350 тысяч человек. Кастро был уверен, что это произошло в результате американского бактериологического нападения, и попросил Лебединского с его командой изучить этот штамм вируса денге в специальной лаборатории. Результаты исследования показали, что вспышка этого заболевания имела природный очаг — штамм оказался кубинским, а не американским. Но Кастро больше интересовала политика, чем научные результаты.

Вскоре после возвращения Лебединского в Москву кубинский лидер обвинил Америку в бактериологическом нападении на Кубу. Общественность была возмущена, хотя доказательства произошедшего были весьма неубедительными. В КГБ Лебединского попросили не разглашать результаты исследований. Кастро не в первый и далеко не в последний раз выдвигал Америке обвинения: с 1962 года двенадцать раз Куба обвиняла США в бактериологическом нападении на свою территорию. Самое последнее заявление, зафиксированное Организацией Объединенных Наций в 1997 году, попадало под 5-ю статью Конвенции о бактериологическом оружии. США обвиняли в том, что с самолетов распространялись насекомые вида Thrips palmi, уничтожающие растения. Соединенные Штаты утверждали в ответ, что самолеты перевозили обычные пестициды на кофейные плантации Колумбии.

В 1990 году на Кубу пригласили Калинина, чтобы обсудить создание новой биотехнологической установки, предназначенной якобы для производства белка из одноклеточных. Вернувшись обратно, он был убежден, что Куба активно работает над созданием бактериологического оружия.

Описанная ситуация с Кубой является типичной. Мы десятилетиями строили объекты и обучали специалистов в Индии, Ираке и Иране. Много лет именно Советский Союз организовывал курсы по генной инженерии и молекулярной биологии для ученых из стран Восточной Европы, Кубы, Ливии, Индии, Ирана и Ирака. Ежегодно около сорока иностранных ученых повышали у нас в стране свою квалификацию. Из них многие в настоящее время возглавляют в своих странах биотехнологические программы.

В июле 1995 года Россия начала с Ираком переговоры о продаже больших промышленных емкостей для ферментации и сопутствующего оборудования, которое использовалось при производстве бактериологического оружия. В Ираке, впрочем, как и на Кубе, утверждали, что емкости будут использоваться только для выращивания дрожжей на корм скоту. Дополнительный запрос на поставку оборудования для глубокой фильтрации, способного довести чистоту воздуха до 99,99 процентов (такой уровень бывает только на военных бактериологических объектах), заставил относиться к сделке с подозрением.

Переговоры прекратились, когда эти сведения просочились в западную прессу. Один из сотрудников ООН говорил мне, что Ирак все-таки получил необходимое ему оборудование, но уже из другой страны. Группа инспекторов Специальной комиссии ООН, созданной после войны в Заливе для контроля за демонтажем химических и бактериологических объектов в Ираке, не смогла обнаружить это оборудование. А в 1998 году их просто выдворили из страны. Многие подобные сделки также не удалось проследить.

Кстати, в переговорах с Ираком принимал участие Вилен Матвеев, российский чиновник, сначала работавший в 15-м Управлении, а потом — заместителем директора «Биопрепарата». Он занимался разработкой оборудования для производства биологического оружия, а теперь работает техническим советником при российском Правительстве.

В 1997 году сообщалось о переговорах между Россией и Ираном о выгодной продаже оборудования для культивирования бактерий, включая ферментаторы, реакторы и воздухоочистительную технику. То же самое оборудование мы предлагали Ираку два года назад.

В своей книге я постарался показать, как в Советском Союзе создавалась военная бактериологическая программа и как это скрывалось от всего мира. У читателя не должно складываться ложного представления, что такое оружие недоступно более бедным странам.

В 1989 году в составе большой советской делегации я посетил Нью-Дели, где мы намеревались заключить соглашение о модернизации фармацевтического оборудования. На переговорах царила сердечная атмосфера, отражающая усиливающийся альянс Михаила Горбачева и лидера Индии Раджива Ганди. Сотрудничество с Индией в этой области началось еще в 60-е годы. Лев Телегин, ставший впоследствии первым замминистра медицинской и микробиологической промышленности, курировал проект постройки огромного завода по производству вакцин и антибиотиков недалеко от Ахмадабада. С тех пор Советский Союз оказывал Индии как военную, так и научную поддержку.

Переговоры проходили в Управлении биотехнологий — организации, отвечающей за координацию научных исследований и производство вакцин. Повсюду в здании была вооруженная охрана. Я заметил и двери с кодовыми замками.

Когда я направился в туалет, за мной сразу пошел одетый в штатское охранник. Он сидел позади нас за столом переговоров. Меня удивило, что представителю дружественной страны для посещения туалета дают сопровождающего; я был возмущен, но потом успокоился, вспомнив о наших собственных защитных мерах.

Мы с коллегами сошлись во мнении, что сверхстрогая охрана и присутствие военных указывают на то, что здесь занимаются исследованиями, связанными с бактериологическим оружием. В дальнейшем я уделял особое внимание предприятиям, которые нам показывали.

По завершении переговоров во время следующего визита нас привезли в небольшой биологический комплекс в Муктесваре — отдаленной деревне в Гималаях, рядом с границей Непала. Охрана объекта там была еще строже, чем в Нью-Дели, нам даже порекомендовали без сопровождения не входить ни в одно из помещений. Кто-то из членов нашей делегации спросил, по какой причине.

— Слишком опасно, — ответили ему, — мы исследуем вирусы, а большая часть оборудования устарела. Вообще, здесь нет ничего интересного.

Примечательно, что в странах, разрабатывающих химическое и ядерное оружие, обязательно занимаются еще и бактериологическим. Это особенно справедливо в тех случаях, когда страна делает все возможное, чтобы защитить себя от соседей. А Индия граничит сразу с двумя враждебными странами — Китаем и Пакистаном, с которыми у нее на протяжении последних пятидесяти лет происходят постоянные столкновения. Ее решение произвести в мае 1988 года испытания ядерного оружия продемонстрировали, что Индия готова ради своей национальной безопасности проигнорировать мнение международного сообщества.

В конце 1995 года постоянному сенатскому комитету по расследованиям был представлен доклад Управления по оценке технологий,[26] где перечислялись семнадцать стран, которые обладают бактериологическим оружием. Это Ливия, Северная Корея, Южная Корея, Ирак, Тайвань, Сирия, Израиль, Иран, Китай, Египет, Вьетнам, Лаос, Куба, Болгария, Индия, Южная Африка и Россия. Впоследствии этот список значительно пополнился.

Обычными методами разведки и слежения нельзя доказать существование программы по разработке бактериологического оружия. Даже на снимках со спутников с высоким разрешением невозможно отличить большой фармацевтический завод от комплекса по производству бактериологического оружия. Только информация от первоисточника является решающим доказательством. Подозрения Запада о существовании советской программы подтвердились только после того, как из страны сбежал Пасечник. О том, что в Южной Африке разрабатывались бактериологические субстанции для совершения политических убийств, стало известно, когда перед Комиссией правды и примирения выступил человек, возглавлявший эти работы в период апартеида. О размахе иракской программы по биологическому оружию на Западе узнали только тогда, когда зять Саддама Хусейна Хусейн Кемаль в 1995 году бежал из страны. Он подтвердил, что Ирак уже десять лет занимается исследованиями на государственном предприятии Муфанна, в ста двадцати километрах к северо-западу от Багдада. Там культивировали сибирскую язву, разрабатывали ботулинический токсин, рицин и афлатоксин.[27] В 1996 году обнаруженный инспекторами ООН главный бактериологический военный объект в Аль-Хакуне был разрушен. Но Ираком уже накоплены сотни тысяч литров сибирской язвы и многих других болезнетворных бактерий. Эту страну все еще подозревают в сокрытии бактериологического оружия, так как Ирак продолжает сопротивляться любым попыткам проверки своих медико-биологических объектов.

Некоторые западные аналитики утверждают, что наличие доказательств проведения исследований по бактериологическому оружию не означает, что такое оружие, действительно, производится. Они аргументируют это тем, что страны со слабой технологической научной базой часто просто не в состоянии производить вооружения или системы доставки. Но тем не менее даже самая примитивная биологическая лаборатория может произвести вещество в количестве, достаточном, чтобы поразить большой город.

20 марта 1995 года члены секты «Аум Синрике» распылили в токийском метро газ зарин. Двенадцать человек умерли, отравились более пятисот пятидесяти. На допросах лидеры секты рассказали, что «Аум Синрике» в период между 1990 и 1995 годами девять раз пыталась распылять на улицах Токио и Иокогамы ботулинический токсин и сибирскую язву. Сейхи Эндо, имевший образование в области генной инженерии и возглавлявший в секте «Министерство здоровья и процветания-), утверждал, что используемые сектой методы доставки — распыление веществ с крыш зданий и из автофургонов — оказались неэффективными и что распыляемые штаммы не обладали достаточной вирулентностью. Но найти подходящие штаммы достаточно легко.

Вирусы и бактерии можно получить через любой из полутора тысяч банков микроорганизмов, существующих по всему миру. Чтобы бороться с возбудителями заболеваний и для проведения медицинских исследований международная научная общественность нуждается в такой сети. А ограничений в международной торговле патогенными микроорганизмами весьма мало.

Американские эксперты говорили мне, что Ирак получил некоторые, наиболее опасные виды сибирской язвы от Американского сток-центра культур клеток и микроорганизмов в Роквилле, штат Мэриленд, одного из крупнейших мировых хранилищ микроорганизмов. О том, какие штаммы следует заказывать, иракские ученые так же, как и мы, узнавали из американских научных журналов. Они получали из хранилища штаммы туляремии и венесуэльского энцефаломиелита лошадей за тридцать пять долларов.

Через шесть недель после атаки «Аум Синрике» в метро Лари Харрис, член белой расистской группы в Огайо, заказал по каталогу три пробирки с чумой из Американского сток-центра культур клеток и микроорганизмов. Запрос необходимо было сделать на фирменном бланке с названием университета или лаборатории, так что Харрис подделал бланк. Заказ уже начали обрабатывать, когда через две недели он позвонил и спросил, почему так долго нет ответа. Это вызвало подозрение у служащих компании, так как настоящие ученые знали, что стандартный срок исполнения заказа больше месяца. В конце концов Харрису отказали.

Благодаря этому инциденту Конгресс США в апреле 1996 года издал закон, обязывающий американские банки микроорганизмов и биотехнологические фирмы проверять личность каждого покупателя. Мера полезная, но она оставляет возможности для торговли. Бактериологическое оружие, создано ли оно государственными организациями, террористическими группировками или каким-то сумасшедшим человеком, превратилось из строго охраняемой тайны времен «холодной войны» в предмет торговли на международном рынке.

27 декабря 1998 года в Помоне, штат Калифорния, в пригороде Лос-Анджелеса, семьсот пятьдесят человек подверглись карантину после того, как в полицию поступил телефонный звонок о том, что в ночном клубе «Стеклянный дом» была распылена сибирская язва. Тревога оказалось ложной, но людей продержали в карантине четыре часа. В конце декабря 1998 года в полицию поступили десятки подобных ложных сообщений с упоминанием сибирской язвы.

К сожалению, случай в Помоне оказался не последним. В октябре-ноябре 2001 года произошла первая реальная атака на США с использованием сибирской язвы. Даже этот неэффективный метод нападения вызвал несколько смертей, долговременную панику и нанес очень серьезный экономический урон.

21. Биозащита

Следующий раздел содержит описание признаков, позволяющих определить, произошло ли бактериологическое нападение.

Необычное количество заболевших и умерших людей или животных в данном районе или определенном месте, сопровождаемое появлением самых различных симптомов. Будучи представителем группы первичного реагирования, вам следует произвести опрос и оценить состояние дел в местных больницах, чтобы убедиться, есть ли там заболевшие с одинаковыми симптомами.

Случаи заболеваний могут появиться через минуты, часы, дни и даже недели после произошедшего нападения.

Время появления первых симптомов при бактериологическом нападении зависит от примененного вещества… Если рассматривать бактериологическое нападение с точки зрения первичного реагирования, то важно отметить, что, за исключением некоторых токсинов, его последствия проявятся почти сразу.

(Из химико-биологического справочника групп первичного реагирования «Практическое руководство для групп первичного реагирования», 1998 год)

Руководство ошибается. Мы можем слишком поздно узнать, что стали жертвами бактериологического нападения. После первой волны смертей могут пройти дни и даже недели, прежде чем станет ясно, что произошло. Террористы редко предупреждают о своих действиях. А ведь даже небольшое количество вируса лихорадки Марбург или Эбола, распыленное в метро Вашингтона, Бостона или Нью-Йорка, в аэропорту, торговом или финансовом центре, может привести к сотням тысяч жертв.

За последние двадцать лет ученые создали устойчивые к антибиотикам виды сибирской язвы, чумы, туляремии и сапа. Исследованиями «Биопрепарата» доказано, что вирусы и токсины можно генетически изменять, повышая их болезнетворность, что открывает путь к получению патогенов, способных преодолеть защиту существующих в настоящее время вакцин. Арсенал некоторых государств или террористических группировок вполне может состоять из оружия на основе туляремии, сибирской язвы, лихорадки Ку тифа, оспы, бруцеллеза, венесуэльского энцефаломиелита лошадей, ботулинических токсинов, лихорадки денге, клещевого энцефалита, лихорадки Ласса, Марбург, Эбола, боливийской геморрагической лихорадки Мачупо, аргентинской геморрагической лихорадки Хунин, и это лишь некоторые заболевания, которые изучались в наших лабораториях. Список можно пополнить веществами, действующими на нервную систему и вырабатывающимися в человеческом теле естественным путем.

Создать бактериологическое оружие легче, чем найти защиту от него. Опираясь на сегодняшний уровень знаний, можно создать оружие на основе семидесяти различных вирусов, бактерий, риккетсий и грибков. А лечить мы умеем не более 20–30 процентов вызываемых ими болезней.

Мало кто из американцев понимает, какую угрозу представляет для них оружие массового поражения. 14 ноября 1994 года президент Клинтон издал президентский приказ номер 12938, в котором было заявлено, что потенциальное применения ядерного, бактериологического и химического оружия террористическими группами или отдельными государствами представляет «неожиданную и чрезвычайную угрозу национальной безопасности, внешней политике и экономике Соединенных Штатов». В этом приказе деятельность по оказанию любой стране или организации помощи в приобретении, разработке, производстве или хранении химического или бактериологического оружия объявлялась незаконной. Данный приказ обновляется каждый год. В 1998 году в него внесли дополнения, предусматривающие наказание за торговлю оборудованием, которое может косвенно использоваться в иностранных программах создания бактериологического оружия.

В июне 1995 года Клинтон объявил о новой политике по борьбе с «супертерроризмом» — терроризмом, применяющим оружие массового поражения. В результате ведения этой политики Министерство обороны, энергетики и иностранных дел совместно с ФБР и ЦРУ уже контролируют широкую сеть военных и гражданских организаций, занимающихся анализом возможных бактериологических и химических нападений и ликвидацией последствий таких нападений. Среди этих организаций находятся USAMRIID, Центр контроля и предотвращения инфекционных заболеваний в Атланте, Лаборатория экзотических болезней при Министерстве сельского хозяйства, Национальная лаборатория Лоуренса Ливермора в Калифорнии и Национальная лаборатория Сандия в Нью-Мехико. Кроме того, модернизированы существующие военные объекты, такие, как Морской корпус сил реагирования на химические и бактериологические нападения (CBIRF), армейское Подразделение технического сопровождения и Отдел безопасности на атомных объектах при чрезвычайном положении (NEST) Министерства атомной энергетики.

В 1997 году правительство выделило более пятидесяти двух миллионов долларов на программу мобилизационной подготовки для «отделов первичного реагирования» на чрезвычайные ситуации в 120 городах по всей Америке. В этих городах полицейские, пожарные и медики пройдут специальное обучение и получат оборудование, которое поможет им бороться с бактериологическим и химическим терроризмом. В 1998 году в этот список внесли Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, Хьюстон, Вашингтон, Филадельфию, Сан-Диего и Канзас-Сити, там программа будет полностью реализована к концу 1999 года. Одновременно предпринимаются меры по усилению безопасности в общественных зданиях, как, например, установка вентиляционных систем, защищенных от нежелательного вторжения, или модернизация воздухоочистителей.

22 мая 1998 года президент Клинтон в своей речи перед выпускниками Военно-морской академии США в Аннаполисе предложил пятилетний проект по созданию резервного запаса вакцин и антибиотиков, предназначенных для защиты американцев от бактериологических нападений, и финансирование в размере 420 миллионов долларов. Это дополнило принятую пятью годами раньше программу вакцинации американских войск с целью обеспечения их безопасности во время боевых действий. Защита от бактериологического терроризма стала чуть ли не самой главной задачей в Америке. В январе 1999-го, через год после того, как американцы атаковали объекты в Судане, Афганистане и Ираке, по всей стране начали появляться десятки сообщений по поводу сибирской язвы. Клинтон представил новый план борьбы с биотерроризмом в стране. «Борьба с терроризмом далека от завершения, — сказал он в речи, произнесенной в Национальной Академии наук, — и в настоящее время террористы ищут новые средства уничтожения. Они понимают, что не могут победить нас обычными военными средствами, поэтому они и изобретают новые методы нападения».[28]

Клинтон объявил, что расходы на создание и усиление городских отделов реагирования на чрезвычайное положение, на защиту правительственных зданий, на выявление и диагностирование вспышек заболеваний, связанных с бактериологическим нападением, а также на увеличение национальных запасов вакцин и антибиотиков составит в 2000 году 1,4 миллиарда долларов. Около четырехсот миллионов долларов будет потрачено на технологии обнаружения признаков биологического нападения и разработку новых вакцин.

Донна Шалала, министр здравоохранения, выступала после Клинтона. «Впервые в истории Америки система общественного здравоохранения объединилась непосредственно с системой национальной безопасности», — сказала она. Президент попросил сограждан не пугаться предстоящих перемен. Он также решительно утверждал, что новые задачи разведслужб не повлияют на гражданские свободы.

Америка сделала намного больше, чем любая другая страна, для защиты гражданского населения от бактериологического оружия. Но неизвестно, будут ли граждане благодаря приложенным усилиям в большей безопасности.

Проблема биозащиты не решена полностью. Программа первичного реагирования уже подверглась критике. «Такой подход может привести к тому, что силы террористов будут направлены на более «податливую» цель, в данном случае ею могут стать города, службы которых не получили необходимого оборудования и не прошли тренинг», — сказал в своем выступлении перед Конгрессом 2 октября 1998 года Фрэнк Чилуффо — начальник специальной группы по борьбе с терроризмом при вашингтонском Центре стратегических и международных исследований. Основная трудность состоит в том, что вышеупомянутая программа ошибочно предполагает, что можно определить место, где произошло нападение, но на самом деле бактериологическое оружие может применяться тайно и не оставлять следов.

С самого начала работ по биозащите обнаружились серьезные недостатки в вопросах координирования усилий местных и федеральных властей. В учениях с имитацией нападения, проведенных в Нью-Йорке в 1998 году, почти все участники из подразделения по чрезвычайным ситуациям оказались «мертвыми», потому что были недостаточно защищены. «Они все делали правильно, — рассказывал в интервью газете «Нью-Йорк Тайме» федеральный служащий, наблюдавший за учениями, — но план действий оказался неэффективным». Подразделение по чрезвычайным ситуациям потерпело поражение, потому что они не смогли определить, какие бактериологические вещества были применены.

А ведь именно раннее определение вещества является решающим в биозащите. От вида вещества и способа его рассеивания зависит, в частности, успеют ли врачи и спасатели найти способ, чтобы справиться с эпидемией.

Со времен Второй мировой войны США с переменным успехом изучают системы обнаружения. Большая часть методов основана на анализе проб воздуха из подозрительного района, доставленного в пробирке или чашке Петри, но взять такую пробу иногда очень трудно-, полевым измерительным приборам, которые использовались во время войны в Заливе, требовалось для анализа от тринадцати до двадцати четырех часов. А, например, для принятия мер против ботулинического токсина, находящегося на вооружении у иракцев, это было бы слишком поздно. Конечно, с тех пор технологии усовершенствовались. Изобретение бактериологической интегрированной системы определения (BIDS) сократило время анализа до тридцати минут, но до настоящего момента с ее помощью можно определить только присутствие сибирской язвы, чумы, ботулинического токсина и стафилококкового энтеротоксина В.

В сентябре 1998 года в Москве Клинтон и Ельцин договорились об «ускорении переговоров» по внесению дополнений в Конвенцию о бактериологическом оружии. Соединенные Штаты взяли на себя ведущую роль в этом вопросе. Так называемая «специальная группа» встречалась в 1998 году четыре раза, чтобы составить проект поправки об обязательных инспекциях в тех государствах, которые подозреваются в разработке или хранении бактериологического оружия. Из других мер обсуждались требования к таким странам открыть свои бактериологические объекты для регулярных посещений международными инспекторами и создание подразделений для расследования подозрительных вспышек заболеваний. Еще пять встреч специальной группы прошли в 1999 году. Темы для обсуждений были расширены, они касались также запрета на передачу секретных технологий на научных конференциях, через Интернет и через студенческие программы обмена.

Вышеупомянутые поправки, конечно, могут значительно сократить распространение бактериологического оружия. Но определенные государства, вероятно, найдут способы обойти их. Возьмем, например, Ирак, где специальной Комиссии ООН после войны в Заливе были предоставлены фактически неограниченные права по контролю над разоружением. Эти жесткие меры представляют собой не что иное, как нарушение национального суверенитета, чего большинство стран не потерпит. Но даже под угрозой проведения военных операций Ирак продолжает игнорировать инспекции ООН. Как же добиться тогда подчинения решениям ООН от таких мировых держав, как Китай или Индия?

В Америке бурно протестовали коммерческие биотехнологические компании, которые аргументировали свою позицию тем, что бесконечные инспекции в лабораториях и производственных мощностях делают их беззащитными перед промышленным шпионажем, а ведь биотехнологии — это индустрия, в которую вложены многие миллионы долларов. За период с 1989 по 1996 год в Америке количество фирм, занимающихся разработкой лекарств нового поколения, выросло с сорока пяти до ста тринадцати, а в современных медицинских, промышленных и сельскохозяйственных исследованиях часто применяются те же патогены, что и в производстве бактериологического оружия.

На некоторые возражения удалось ответить, предложив «управляемый доступ», который позволяет стране-хозяину договориться о том, как именно будет проведена инспекция коммерческих лабораторий. Руководители лабораторий будут заранее предупреждены, и им разрешается для сохранения коммерческой тайны частично менять настройки компьютеров и производственного оборудования. Разрабатываются и новые методы, позволяющие разрывать секретные цепочки ДНК, одновременно предоставляя инспекторам возможность обнаружить присутствие подозрительных микроорганизмов. В настоящее время на рынке появились сложные биосенсоры на базе чипов, которые могут проверять гены «без вторжения», но их все еще мало. Ничто не мешает государству утаить существование программы по вооружениям под видом защиты коммерческой тайны. Конечно, соглашения по вооружениям имеют большое значение, так как устанавливают; некие правила для государств относительно приобретения и употребления оружия массового поражения. Но если речь зайдет о национальной безопасности, то их наверняка проигнорируют.

Американский проект по производству и созданию резерва вакцин против известных возбудителей заболеваний уникален и всеобъемлющ. Но по мере выполнения обнаруживаются и его недостатки. Например, с 1993 года обязательная иммунизация войск стала официальной политикой Пентагона. Всем американским солдатам сделали прививки от сибирской язвы, так как именно она была на вооружении у Саддама Хусейна. Но прививки против других заболеваний, таких, как афлатоксин, оспа, ботулизм, которые, возможно, есть у Ирака, не делались. Дополнительные затраты были бы огромными: шестилетняя программа вакцинации против одной только сибирской язвы оценена в 130 миллионов долларов, да и сами вакцины имеют побочные эффекты. Прививка даже от нескольких болезней не защитит человека от еще неизвестного вещества или от того, против которого вакцина просто не изобретена.

Действие вакцины основано на том, что она заставляет организм создавать антитела, которые начинают бороться с возбудителем болезни. Существует пероральная вакцинация, а также внутримышечная для достижения максимальной эффективности. Вакцины, полученные из живых, но ослабленных микроорганизмов, обычно оказывают более сильное действие, чем сделанные на основе компонентов клетки. Вакцины, как правило, не опасны, но иногда все же могут вызвать значительные изменения в крови и эндокринной системе. Известно, что некоторые из них оказывали неблагоприятное воздействие на работу сердца, почек, легких и других органов. Поэтому нежелательно делать слишком много различных прививок.

Все еще не найдены вакцины от бруцеллеза, сапа, мелиоидоза и многих вирусных заболеваний, таких, как лихорадка Эбола и Марбург. Вакцина против аэрозольной формы чумы после испытаний на животных была признана неэффективной. Вакцину против туляремии трудно культивировать, и она опасна. Из четырех вакцинных штаммов, применяемых от вирусного энцефалита, первый, наиболее действенный, в 20 процентах случаев вызывает побочные реакции, еще в 20 — просто неэффективен. Второй имеет ограниченную эффективность, защищая только от трех разновидностей болезни, а третий и четвертый вызывают слабую иммунную реакцию и требуют многократного повторения прививок. Противооспенную вакцину (в США ее делают только работникам лабораторий и военнослужащим) можно применять как до, так и после заражения. Прививки следует повторять каждые десять лет, а в случае заражения повторную вакцинацию надо провести уже через три года. Перед прививками от лихорадки Ку и ботулинического токсина рекомендуется проверять кожную реакцию.

Применяемую в Соединенных Штатах вакцину от сибирской язвы следует делать шесть раз, прежде чем будет достигнут иммунный эффект (три раза каждые две недели и три раза каждые полгода), а потом повторять прививки ежегодно. Американские эксперты утверждают, что ежегодные прививки безопасны (применение живой вакцины, которую мы использовали в России, все же сопряжено с некоторым риском), но, по мнению ученых, избыточная вакцинация может привести к осложнениям в иммунной системе, а иногда даже к образованию опухолей.

Известно, что повторные прививки вызывают или усугубляют аллергию. Уже через полчаса после того, как в 1987 году мне в последний раз ввели вакцину от сибирской язвы, лицо опухло, появилась сыпь и стало трудно дышать. Я принял димедрол, и через несколько часов почувствовал себя лучше. Но следующие десять дней пришлось уже лечиться в больнице. После подобных реакций некоторых моих коллег отстранили от работ с сибирской язвой. Я знал, что такая реакция — признак моей генетической чувствительности к большим количествам чужого белка и что моя иммунная система напряжена до предела. Первую прививку от сибирской язвы я получил в 1979 году а курс ежегодных вакцинаций начал в 1982-м. Кроме того, меня один раз прививали от оспы, дважды — от туляремии и четыре раза — против чумы. Та хроническая аллергия, которой я страдал всю сознательную жизнь, была прямым следствием повторяющегося введения живых вакцин и воздействия прочих веществ, с которыми пришлось работать.

Вакцина обеспечивает надежную защиту от конкретного заболевания, но именно эта узкая направленность воздействия является источником ограниченности ее применения. Антитела, вырабатывающиеся на оспу, не защитят от чумы, вакцина от брюшного тифа не снизит риска заболеть корью. Конечно, возможно сделать смесь вакцин, таких, например, как детская прививка от дифтерии, коклюша и столбняка, но даже они воздействуют на метаболизм только этих микроорганизмов. Каждая вакцина борется только с одним возбудителем, иногда с несколькими сходного типа. Многоцелевого противоядия пока не существует.

Применение вакцин для биозащиты имеет смысл, если мы знаем, какое именно вещество было использовано, и если сможем определить конкретную цель нападения. Кроме того, бактериологическая защита должна предусматривать изменчивость угрозы. Враг, которому известно, что войска противника привиты от сибирской язвы, может использовать чуму, или оспу, или такие вещества, против которых не существует вакцины. Можно привить солдат сразу против нескольких инфекций, но противник может разработать настолько вирулентное оружие, что оно преодолеет действие вакцины.

Несмотря на приложенные усилия и впечатляющие затраты американцев, вакцины — не самое надежное средство защиты гражданского населения. На кого будет нацелена атака? От каких веществ защитить население? Программа по увеличению количества доз противооспенной вакцины (в настоящее время в США имеется семь миллионов доз) может остановить страну или террористическую группировку от совершения нападения с использованием оспы, но ведь есть и другие варианты. И кому направить эти семь миллионов доз, если сразу будут атакованы несколько городов? А ведь только в одном Нью-Йорке семь миллионов жителей. Будет ли у каждого города свой запас вакцин?

Конечно, я не предлагаю изъять вакцины из употребления при биозащите, только следует правильно оценивать их эффективность. Даже если продолжить дорогостоящий и длительный процесс разработки, тестирования и получения разрешения на новые вакцины, то все равно мы будем отставать на пару шагов от постоянно совершенствующихся производителей бактериологического оружия.

За последние два десятилетия ученые значительно расширили наше понимание работы иммунной системы. Эти знания можно использовать для выработки новых видов медицинской защиты против бактериологических веществ. Говоря простыми словами, наша иммунная система умеет отличать клетки собственного организма от чужих микроорганизмов. В нашем распоряжении имеется ряд веществ, запрограммированных на нахождение чужих клеток и сообщение об их появлении. В организме постоянно вырабатываются новые антитела для распознавания угрозы и ее уничтожения. Вещества, отвечающие за их выработку, и сами антитела наделены тем, что мы называем «клеточной памятью», т. е. способностью распознавать ранее вторгавшиеся микроорганизмы. На этой способности и основано действие вакцины. Долгое время иммунологи были сосредоточены только на вакцинах и иммуноглобулинах — наиболее явных элементах специфического иммунитета, не обращая внимания на процессы, которые относятся к неспецифическому иммунитету.[29]

Илья Мечников, русский микробиолог, оказался первым исследователем, который наблюдал неспецифический иммунитет в действии. Работая в Италии между 1882 и 1886 годами, он заметил, что некоторые клетки двигаются к очагу инфекции, где они окружают, поглощают и разрушают чужеродные частицы. Ученый назвал эти клетки фагоцитами, сейчас их называют или макрофагами, или моноцитами. Его работа, заложившая основы современной иммунологии, в 1908 году была удостоена Нобелевской премии по медицине.

Но только в 60-х годах ученые обратили внимание на клетки и молекулы, которые отвечают за формирование неспецифической иммунной реакции на вторгшиеся микроорганизмы. Это макрофаги и гранулоциты,[30] а также специальные белки (протеины) крови, которые взаимодействуют в так называемом «каскаде комплемента», чтобы бороться с чужими микроорганизмами. Еще одной важной составляющей неспецифического иммунитета является удивительная группа молекул, названных цитокинами [Цитокины — название отражает основное назначение этих молекул, которые являются переносчиками, передатчиками сигналов от клетки к метке (по латыни клетка называется). В геноме клетки имеются специальные гены, ответственные за синтез определенных цитокинов. До поры до времени эти гены молчат, ничем не проявляя своего присутствия. Однако стоит только метке распознать внедрение в организм микробов, гены цитокинов переходят в активное состояние. С этих генов считывается информация о структуре соответствующих молекул, идет белковый синтез, и готовые молекулы цитокинов начинают выделяться (секретироваться) меткой в окружающую среду. Для восприятия и распознавания различных сигналов, в том числе от внедрившихся микробов-паразитов, метки несут на своей поверхности специальные сложно устроенные молекулы-рецепторы. Для каждого цитокина существует свой особый рецептор, к которому молекула цитокина подходит, как ключ к замку. Как только ключ-цитокин входит и скважину предназначенного для него замка-рецептора, с поверхности метки к ядру передается соответствующий сигнал включения определенных генов в этой клетке: информация передана, воспринята и реализуется.], через которые клетки взаимодействуют друг с другом.

Цитокины связывают между собой специфическую и неспецифическую иммунные системы. Они вырабатываются организмом в ответ на вторжение вирусов или бактерий или на присутствие общего стимулятора в крови. Цитокины главным образом регулируют иммунную реакцию. Они могут подавлять или стимулировать секрецию антител и макрофагов, вызывать лихорадочное состояние и воспаление, стимулировать рост и реакцию основных иммунных клеток. Большая часть цитокинов не может сама убивать вирусы или бактерии, но в состоянии помочь иммунной системе справиться с болезнью при соответствующем лечении. Доказано, что они могут увеличить эффективность Т- и В-лимфоцитов, содержащих клетки-убийцы, которые уничтожают патогенные бактерии и клетки, зараженные вирусами и микробами.

В 1957 году европейские ученые обнаружили первый цитокин. Его назвали интерферон, от английского слова interfere «вступать в противоречие, в борьбу». Определили три основных типа этого цитокина. Потребовались годы, чтобы научиться получать интерферон, но уже в 1979 году ученые американской фармацевтической фирмы смогли воспроизвести искусственным путем альфа-интерферон. Рекламируемый как «антивирусный пенициллин», интерферон вошел в медицинскую практику как мощный инструмент для лечения различных заболеваний — от гепатита до саркомы Капоши, часто сопутствующей СПИДу. Правда, сейчас ученые стали более осторожными в своих восторженных оценках, потому что интерферон во время лабораторных опытов приводил к смешанным результатам, причем обнаружили, что в больших дозах он дает нежелательные побочные эффекты. Тем не менее сегодня этот цитокин широко распространен.

В медицине открытие цитокинов и прочих составляющих неспецифического иммунитета явилось важным шагом вперед. В Америке ученые разработали способ лечения СПИДа с использованием другого цитокина — интерлейкина-2, а в Нидерландах, Великобритании, Японии, Франции и Канаде изучается влияние цитокинов на возбудителей туберкулеза и других заболеваний. На сегодняшний день ученым хорошо известны, по крайней мере, восемнадцать интерлейкинов, и каждый год открывают все новые виды.

Несомненно, вакцины обеспечивают долгосрочную защиту от многих заболеваний, но с использованием неспецифической иммунной системы можно добиться временной защиты от патогенных веществ. Такая активизация сил организма после первых критических часов нападения, когда власти еще не определили, какое вещество было применено и не нашли соответствующего лечения, может помочь в сдерживании болезни. Это, конечно, дело будущего, но опыт подсказывает мне, что именно этот путь является гораздо перспективнее, чем оснащение зданий устройствами обнаружения биологических веществ или создание запасов вакцин.

Ровно через десять лет после совещания в Генштабе в Москве, когда обсуждался вопрос возможного использования межконтинентальных ракет, начиненных сибирской язвой и чумой, практически день в день я встретился с двумя полковниками морской пехоты армии США в конференц-зале на пятом этаже офисного здания в Вирджинии.

Морские пехотинцы приехали с тренировочной базы в Куантико, где они курировали работу некой военной лаборатории, для обсуждения мер по защите войск от бактериологических нападений и терроризма. Ведь часто при возникновении чрезвычайных ситуаций именно морские пехотинцы оказываются подвержены тем видам опасностей, с которыми не встречаются другие рода войск.

20 мая 1998 года я представил Конгрессу Соединенных Штатов предложения по разработке защиты, основанной на неспецифическом иммунитете, от биологического оружия. В то время усилия государства были направлены практически только на вакцинацию и обнаружение биологического оружия. Кстати, через неделю президент Клинтон выступил с предложением создавать резервные запасы вакцин, поэтому такой нестандартный подход был встречен скептически. Но за следующие полгода ситуация резко изменилась.

В декабре 1998 года комиссия ученых, назначенная Медицинским институтом Национального совета по исследованиям и возглавляемая Питером Розеном, директором программы по неотложной медицинской помощи в медицинском колледже Калифорнийского университета в Сан-Диего, предложила развернуть новые исследования по «антибактериальным и антивирусным соединениям широкого спектра действия» для борьбы с бактериологическим и химическим терроризмом — иными словами, по неспецифической защите против всех разновидностей бактериологических вооружений. Идея неспецифической защиты получила одобрение у группы экспертов, состоящей из двенадцати влиятельных американских ученых, куда вошли доктор Дональд Хендерсон и нобелевский лауреат, биолог Джошуа Ледерберг.

Морские пехотинцы узнали о моем предложении еще до того, как вышеупомянутая группа ученых сделала свои выводы. Советник конгресса рассказал им о моем докладе до слушаний по терроризму в Объединенном комитете по экономическим вопросам. Наша встреча состоялась в офисе научно-исследовательской компании, где я тогда работал. Полковники старательно записывали все, о чем я говорил. Про себя я отметил то, что теперь для этих людей я был всего лишь обычным гражданским ученым, делающим интересное научное предложение.

Через месяц, в ноябре, эти военные сообщили по телефону, что получили от начальства предварительное согласие на эксперименты по программе неспецифического иммунитета. Подготовка к этому проекту ведется полным ходом. Начиная с 2000 года я веду исследования в этом направлении, возглавляя группу ученых из 35–40 человек.

В Казахстане, еще мальчишкой, я прочел книгу Юлия Германа о враче, рискующем своей жизнью и здоровьем ради спасения больного. Именно таким врачом я мечтал стать. Сегодня у меня нет возможности уничтожить то оружие, которое создавал, или вернуться в то время, когда возглавлял исследования по программе создания бактериологического оружия для того, чтобы изменить ход событий. Но каждый день я прилагаю все свои силы для смягчения последствий содеянного ранее. Меня подстегивает мысль о том, что и сегодня в Ираке, Китае или еще в какой-нибудь стране многодетный отец может планировать за столом совещаний гибель миллионов людей. Так я пытаюсь выполнять клятву врача, которую в течение долгих лет предавал.