Остров пурпурной ящерицы

— Это крайне важно… Может быть, в ваших руках ключ к великому археологическому открытию. — Голос в телефонной трубке звучал устало, но при этом чувствовалось, что говорит энергичный и знающий себе цену человек.

И Введенский согласился на встречу, хотя то, что он сейчас услышал, походило на художественный вымысел. С поэтами от науки он общался нечасто, старался избегать их, ибо рукописи, которые они приносили на рецензирование, изобиловали самыми грубыми ошибками, натяжками, а иной раз и прямыми подтасовками. А сказать прямо, что очередное сочинение о происхождении жизни или о загадочном «недостающем» звене эволюции — плод малой осведомленности, Введенскому всегда было мучительно трудно. И он мялся, краснел, страшно злился на себя, но выводил на листе, увенчанном его академическим титулом: «Работа заслуживает внимания, хотя некоторые мысли автора представляются дискуссионными…»

Он вышел в сад, зашагал по скользкой от дождя дорожке в сторону беседки. Легкий ветер перебирал листву яблонь, то и дело осыпая академика пригоршнями брызг. Введенский с наслаждением взъерошил мокрые волосы, сдернул закапанные водой очки. Взбежав по ступенькам беседки, едва не наступил на раскрытый томик, брошенный на полу. Опустился в качалку, поднял яркий покетбук с типичной для криминального романа обложкой: револьвер, патроны, окровавленный платок, надорванное фото.

На борт парохода поднялся полицейский комиссар в сопровождении таможенного чиновника. «Господа, предлагается сдать все имеющиеся у вас бивни слонов и шкуры леопардов. По нашим сведениям, груз, следующий на борту…»

Введенский прикрыл глаза. Этот странный звонок: про бивни мамонтов с насечками, про ящериц, обвивающих чело неведомой богини. При всей путанности, фрагментарности рассказа незнакомца из Сибири в нем прослеживался какой-то четкий порядок. А там, где существует порядок, имеется определенная внутренняя логика, есть, следовательно, реальный смысл. Впрочем, в поэтическом сочинении тоже можно усмотреть причинно-следственную связь, однако сюжет такого произведения нельзя поверить алгеброй точного знания. Да и вообще эти истории с кладами, сокровищами, зарытыми какими-то мифическими злодеями, всегда вызывали у него лишь снисходительную насмешку… А история Золотой Бабы — это вообще какой-то perpetuum mobile исторической науки. Бессмысленная сказка, не имеющая никакой цены для науки и способная лишь щекотать праздное любопытство падких до сенсаций простаков. Введенский хорошо знал домыслы досужих поп-историков (так он их именовал про себя) о происхождении этого идола северных народностей, но не видел реальной пользы в подтверждении их гипотез…

Изучая историю Сибири прежде всего как палеонтолог, он не мог, конечно, пройти мимо некоторых распространенных легенд, в молодости отдал дань увлечениям своих однокашников — собирался на поиски Беловодья вместе с группой сокурсников, ломал голову над загадкой Тунгусского метеорита. Но Золотая Баба — нет, ему всегда казалось несерьезным с важностью толковать об этой «проблеме». Как деревенские мальчишки, тревожно-почтительным шепотом повествующие друг другу о «разрыв-траве» и разбойничьих пещерах, так он воспринимал своих коллег, собиравшихся время от времени для обсуждения судьбы исчезнувшего истукана. Какая разница, был ли то грубо обтесанный камень с едва намеченными очертаниями женской фигуры, или прихотливый вольт истории занес в северную глухомань заблудившийся ордынский обоз и изваяние богини из буддийского монастыря, ограбленного плосколицыми варварами, стало достоянием первобытных вогулов?..

— Разморило на солнышке? — Голос жены заставил Введенского вздрогнуть, он не слышал ее шагов.

— Да нет, просто размышляю с закрытыми глазами. Хотя… ты, пожалуй, вовремя подошла — я, наверное, уже склонялся в объятья Морфея.

На полу беседки подрагивала сетчатая тень листвы. Прямо против входа стояло низкое солнце, и Введенский видел только силуэт жены.

— К тебе посетитель. Странный какой-то. С огромным тяжеленным свертком. Всклокоченный. Потный. Словно от погони бежал.

— Уже приехал? — удивился Введенский. — Пусть идет сюда.

Вид у сибиряка оказался действительно непрезентабельный. Одежда измятая, ботинки давно не чищенные, седоватая двухдневная щетина. Роста он был среднего, но широкие плечи, крупная, низко посаженная голова и резкие черты лица создавали впечатление могутности. На красном обветренном челе гостя лежали три глубокие морщины. Голубые глаза смотрели требовательно, даже, определил академик, атакующе.

— Вот принес, — без всякого предисловия заговорил посетитель и, опустившись на корточки, положил сверток на пол, стал развязывать оплетавшую его бечевку.

«Фанатик», — привычно отметил Введенский, наблюдая, как лихорадочно руки сибиряка освобождают бивень от обертки.

Когда находка предстала перед глазами академика, от его скептицизма не осталось и следа. Насечки на мамонтовой кости располагались в строгой последовательности, а узор орнамента был настолько непохож на все виденное им в этом роде, что Введенскому невольно передалось возбуждение сибиряка.

— Вот, видите изображение ящерицы? Оно варьируется в орнаменте на разные лады, — говорил гость, проводя пальцем по прихотливым завитушкам рисунка, выполненного неведомым косторезом.

— Простите, уважаемый… — Введенский умолк, лихорадочно вспоминая имя гостя.

— Геннадий Михайлович, — догадался тот о причине заминки.

— Так вот, почтеннейший Геннадий Михайлович, все это крайне интересно, но какое отношение ваша находка имеет к мифу о Золотой Бабе?

— А-а! — торжествующе воскликнул сибиряк, приподнимаясь с корточек. Все дело в этой самой ящерице.

Спустя мгновенье он принялся размашисто шагать взад-вперед перед академиком.

— Все, что мы знали раньше о Золотой Бабе — сообщения летописцев, известия европейцев, посетивших Московию, фольклорные записи, свидетельствовало о том, что речь идет о священном изображении верховного божества, почитаемого вогулами. Но облик изваяния всеми передавался по-разному. Так что при поисках ее не за что было ухватиться — вот в этом-то и кроется причина всех неудач. Теперь можно сказать, что положение резко меняется…

Введенский некоторое время еще сидел на корточках, слушая гостя, но потом, сообразив, что это выглядит комично, поспешно поднялся и сел на перила беседки.

— Изучая записи фольклорных экспедиций последнего времени, я обнаружил ряд текстов, в которых говорилось о Золотой Бабе. Причем характерно, что и в мансийских, и в хантыйских, и в ненецких легендах ее упорно именуют то хозяйкой красной ящерицы, то ящерицелюбивой, то даже утверждается, что она превратилась в ящерицу. Но наиболее интересное свидетельство записано от одного старика манси, умершего недавно в возрасте около девяноста лет. Он напел фольклористам текст сказания, где говорится, что, спасаясь от Белой Березы, Золотая Баба ушла на Остров пурпурной ящерицы и укрылась в норах своих сестер — ящериц.

— А что это за Белая Береза? — скептически улыбнувшись, спросил Введенский.

— Ну это же как день ясно. Когда народы северовосточной Европы вошли в состав Русского государства, возникла легенда о том, что перед приходом посланников Белого Царя, то есть великого князя московского, в северной тайге появилось очень много березы, дотоле якобы встречавшейся весьма редко. Значит, и в легенде о Золотой Бабе очень точно датировано время ее «ухода» вскоре после походов Ермака и включения северного Зауралья в орбиту русской государственности.

— М-да, — пробормотал Введенский. — Но, прошу прощения, я все-таки палеонтолог, а не историк…

— Да этого факта и некоторые мои коллеги не знают, — как бы успокаивая его, сказал Геннадий Михайлович. — Впрочем, сейчас для нас сие не главное. Тут другое важно — ящерица!

Академик с немым вопросом воззрился на гостя.

— Я перерыл все каталоги и энциклопедии, но нигде не нашел сведений о каких-то красных или пурпурных ящерицах на территории Сибири…

— А! — Введенский наконец понял, к чему клонит собеседник. — Это уже по моей части… Вы полагаете, что подобное существо могло обитать на севере Европы и в Зауралье в прежние времена?

— Я почему-то уверен в этом.

— Давайте-ка поглядим еще на ваш бивень. — С этими словами академик вновь склонился над находкой.

Геннадий Михайлович перестал мерить шагами тесное пространство беседки и остановился рядом. Введенский бросил быстрый взгляд на его продубленное лицо и с внезапной симпатией подумал: «А пожалуй, нет, не фанатик. Серьезный мужик».

С минуту Введенский рассматривал орнамент, образованный прихотливо изогнутыми силуэтами большеголовых ящериц. Наконец раздумчиво заговорил:

— Знаете, если бы не цвет… Я бы сказал, что это сибирский тритон есть такое довольно редкое земноводное…

— Значит, даже не ископаемое?..

Введенский на несколько мгновений озадаченно уставился в лицо гостю. Какой-то неясный образ вдруг озарил его сознание. И он с огромным напряжением пытался вновь вызвать его — из подсознания, того хаоса мыслей и видений, где он раздражающе остро пульсировал, то совсем пропадая, то вдруг всплывая к самой поверхности сознания, готовый не только явиться воочию, но и облечься в слово…

— Все, поймал!.. — изнеможенно выдохнул Введенский. — Именно в ископаемости вся штука!.. Несколько лет назад при раскопках на Ямале мы обнаружили в слоях вечной мерзлоты несколько прекрасно сохранившихся тритонов. И кожа у них, видимо, под влиянием низких температур, действительно приобрела красноватый оттенок.

— Это было только там, на Ямале?

— Пожалуй… Впрочем, можно навести справки у моих коллег.

— Боюсь показаться назойливым, но еще раз повторю свой вопрос немного в иной форме: сибирский тритон встречался вам и в других раскопках в зоне вечной мерзлоты?

— Да, конечно.

— Но красноватый цвет…

— Только на Ямале.

Геннадий Михайлович надолго задумался. Потом достал из кармана многократно сложенную карту. Развернул.

— Это Западная Сибирь. Именно здесь сделаны фольклорные записи о Золотой Бабе. Здесь же вы обнаружили ископаемого тритона с красноватой кожей. Стоп!.. — Он хлопнул себя по лбу. — А каков возраст пластов, в которых обнаружены ящерицы?

— На память не скажу. К тому же само это земноводное меня вовсе не интересовало — тритоны попадались попутно, как своего рода пустая порода палеонтологического поиска. Но ответить на наш вопрос нетрудно. Надо только просмотреть документацию той экспедиции. Пройдемте в дом и пороемся в моем архиве…

Когда после недолгих поисков Введенский обнаружил папку с результатами ямальских исследований, его самого немало удивили данные раскопок: красноватый тритон попадался лишь в свежих слоях мерзлоты. Ящерицы, обнаруженные в более старых отложениях, ничем не отличались от своих земноводных собратьев, хорошо известных науке.

— Какая-то мутация? — озадаченно вопрошал академик, перелистывая фотоматериалы и схемы. — Знаете, надо связаться с коллегами.

Через несколько часов на карте, привезенной гостем из Сибири, появились концентрические круги, покрывавшие район низовьев Оби.

— Да, это действительно пахнет серьезным открытием в палеонтологии, возбужденно приговаривал Введенский, проводя циркулем очередную окружность.

— Какая там палеонтология! — восторженно спорил Геннадий Михайлович. Я теперь Золотую Бабу найду. Остров пурпурной ящерицы — это явно один из островов в нижнем течении Оби, там, где сходятся радиусы. Ведь посмотрите, покраснение вашего любезного тритона прослеживается, по данным всех экспедиций, от краев к центру очерченной зоны мутаций. Наиболее интенсивный цвет — пурпурный — должен, как мне представляется, совпасть с искомой точкой, убежищем Золотой Бабы.

— Но-но, не доверяйтесь мифам, — подзадоривал Введенский.

— А Троя? — наступал Геннадий Михайлович.

— Ишь Шлиман какой выискался, — добродушно бурчал академик.

— Вы про бивень не забывайте. Ведь не зря его у родственников шамана обнаружили. Может, ему он достался от последнего служителя культа Золотой Бабы.

— Поэзия! — морщился Введенский.

— А ящерицы?!

— А насечки зачем? Что они значат?

— Не знаю, — сдавался Геннадий Михайлович.

— То-то же…

Месяц спустя Введенского поднял с постели ночной звонок.

— Победа! — прокричал знакомый атакующий голос.

— Геннадий Михайлович? Откуда вы?

Сон разом слетел. Введенский взял со столика папиросы, потянулся за зажигалкой.

— Из Салехарда. Только что прибыл с Острова пурпурной ящерицы.

— Нашли Бабу?

— Даже снялся с этой дамой на память. И на днях представлю вам свидетельства нашего с ней романа… Впрочем, это не она, а он…

— Кто, Баба?

— Баба — это трехметровый скафандр из золотистого металла, похожий на знакомые всем жесткие скафандры для глубоководных погружений.

— То есть как? Вы что, разыгрываете? Во времена Герберштейна кто-то затащил к вогулам водолазное снаряжение?..

— Вы не поняли меня. Скафандр вовсе не водолазный…

— А, — начал было Введенский и поперхнулся.

— Вот-вот, — подтвердил Геннадий Михайлович. — Теперь мыслите в правильном направлении.

— Но где же хозяин этой штуки? — сдавленно произнес академик.

— Тайна сия велика есть. Пока. Надеюсь, впрочем, что скафандр кое-что расскажет о своем владельце. Дело в том, что через определенные промежутки времени на груди у него включается какая-то аппаратура, производящая набор звуков и подающая световые сигналы.

— И это опять-таки еще со времен Герберштейна? — ядовито спросил Введенский.

— Думаю, так оно и есть. Даже гораздо раньше, — серьезно ответил Геннадий Михайлович. — Вся пещера завалена десятками тысяч полуистлевших шкурок соболей, куниц и песцов — эти жертвоприношения сносились сюда на протяжении веков.

Введенский с минуту тяжело молчал, пытаясь осмыслить сказанное. Собеседник его тактично прервал свои объяснения и ждал, пока академик справится со свалившейся на него новостью.

— А при чем здесь ящерицы? — наконец вопросил Введенский.

— Мы ни одной не видели. Возможно, они уже давно вымерли, но в давние времена еще попадались на глаза людям, и память об этом сохранили легенды.

— Но ведь они должны были быть в каких-то особых отношениях с этой вашей Бабой… пардон, скафандром…

— Не знаю. Однако мне представляется, что никакого альянса между тритонами и скафандром не было — эту связь установили поэты тайги. Можно предположить, что красный цвет кожи — результат мутации под воздействием неизвестного излучения, исходящего от скафандра, причем характерно, что оно действовало в четко очерченной концентрической зоне, постепенно ослабевая к ее краям.

— Но почему покраснели только ящерицы, а лоси, олени, медведи, обитающие во владениях Золотой Бабы, сохранили обычный природный покров?

— А что, если неизвестное излучение имеет избирательное воздействие только на земноводных? Что, если программа этого излучения была заложена в скафандр еще в те времена, когда главными обитателями Земли были ящеры? А другие, более высокие формы жизни к излучению невосприимчивы…

— Это уже вопрос для меня, — заметил Введенский. — Что ж, здесь есть о чем подумать.

— Приезжайте немедленно! — восторженно поддержал его Геннадий Михайлович. — И результаты прежних экспедиций захватите.

— А бивень тоже везти?

— Нет, не надо. У меня есть его фото. Кстати, насечки на бивне — это суточный график включения приборов скафандра. Совпал до секунды… А вы говорили, не доверяйтесь легендам.

— Кто старое помянет… Однако вы открыли свою Трою…