Островок безопасности. Выпуск 3 серии «Стихи гуськом»

Сияющая молодость, невесть с какого дня

Меня забыв, обходится прекрасно без меня —

Без моего смятения, без пылкости моей.

Ей нынче кто-то новенький приятней и милей.

И с ним задорным, дерзостным, несущим всякий вздор,

У них такой немыслимо бессвязный разговор

Идёт, что в нём участия не в силах я принять,

И даже если слушаю, то не могу понять.

Ну что ж, вступи в единоборство

С судьбой и прояви упорство.

Она – туда, а ты – сюда.

Коль скажет: «Нет», скажи ей: «Да».

Коль скажет: «Время жуткой стужи»,

Скажи ей, что бывает хуже.

Коль скажет: «Ужас, полный крах!»,

Скажи: «Держи себя в руках».

Я никак не пойму, то ли время всех ставит на место,

То ль, напротив, сгоняет с родного земного насеста.

То ли хочет оно, чтоб ловили мы миг на лету,

То ль оно нам дано, чтобы помнили мы про тщету.

То ль примером своим учит бегать и нас без одышки,

То ли просто бежит, потому что плохие нервишки,

И пора бы нам всем пожалеть его и приласкать,

Успокоить и впредь никуда от себя не пускать.

Поздравляю тебя с наступившей средой,

С листопадом, с блескучей озёрной водой,

С тем, что в час листопада все музы при деле,

Поздравляю тебя с серединой недели,

С тем, что дождик, который слегка моросит,

В эту дивную среду под счастье косит.

И никуда от этой грусти не деться,

И невозможно от нее запереться,

И невозможно её в дом не впустить,

Коль ей захочется придти погостить.

А можно только усадить её рядом

С окном распахнутом и шепчущим садом,

Что ей расскажет в своих тихих речах

О легких крылышках, тенях и лучах,

О гибкой ветке, что под яблоком гнётся,

И грусть послушает и вдруг улыбнётся.

Во имя чего? Да во имя вот этой

Небесной лазури, еще не задетой,

Во имя рассвета, вступившего в силу,

Во имя той осени, что попросила

Меня в этом мире еще задержаться,

Чтоб в тихом пруду вместе с ней отражаться.

Перемещаются ТУДА

Те люди, что меня любили.

Уходят из привычной были

В мир, не разъятый на года.

И это значит есть кому

Меня и ТАМ принять, приветить

И на вопросы мне ответить,

Коль, растерявшись, не пойму,

Как обитать на свете ТОМ,

Как ТАМ наладить быт и дом.

Меня однажды окрылили

И горизонты мне открыли,

И я теперь – чуть что – лечу.

Сейчас лечу я на свечу.

То бишь, на лист, что сух и ярок:

Когда останется огарок

Свечи, найду другую цель.

Меня устроит даже щель

Меж штор оконных или вспышка

Зари, иль в хворях передышка.

Давайте, сверясь с расписаньем,

Займёмся тихим угасаньем,

Изучим тонкости его,

Не упуская ничего.

Изучим грани увяданья.

Раз мы частица мирозданья,

В котором есть и то и сё,

То мы должны постигнуть всё.

Мы – часть вселенной, часть природы,

Где не выходит смерть из моды.

И раз пока она в чести,

Поучимся шептать «прости»,

Как шепчут листья, облетая,

Как шепчет день, тихонько тая.

Вот по какому я вопросу:

Как сделать, чтоб не знали сносу

Душа и тело, чтоб не мерк

Мой мир ни в среду, ни в четверг,

Да и в другое время тоже.

Ты можешь так устроить, Боже?

Поскольку жизнь такая сложная,

Унынье – роскошь невозможная. а

Ведь надо как-то выживать,

Прорехи, дыры зашивать,

Ткань жизни смятую разглаживать

И как-то быт земной налаживать,

И делать так по мере сил,

Чтоб он мне радость приносил.

А он упорствует, артачится,

Велит мне: «Плачь», а мне не плачется.

Вернее, плачется, но я

Лазурью обметав края

Канвы, на ткань взгляну опасливо

И вижу: светится. И счастлива.

Собираюсь здесь жить, пока жить не расхочется.

Собираюсь здесь жить, пока время не кончится,

И пока над макушкою небо висит,

Из которого дождик слегка моросит.

Собираюсь здесь жить и надеюсь при случае

Убедить, урезонить мгновенья летучие,

Чтоб они, продолжая летать и шуршать,

Моим планам не вздумали вдруг помешать.

Как назвать этот путь?

Назови его необратимым.

Как назвать этот миг?

Назови его невоплотимым.

Что же делать, скажи,

Что же делать, о Господи, мне

С невозможным таким, тупиковым

безжалостным «не»?

«Но ведь есть еще свет,

свет немеркнущий, необоримый, —

Слышу тихий ответ, —

Небесами моими творимый».

Нет, надо было подождать

И не спешить на свет рождаться.

Нет, надо было дня дождаться,

Когда наступит благодать.

А так приходится самой,

Самой устраивать все это

В краю, где скоротечно лето

И темень жуткая зимой.

Коль говорят, что неизбежно горе,

Не слушай их и не живи им вторя…

Сам постигай порядок заведённый,

В котором пир сменяет труд подённый.

Сам постигай сей мир непостижимый,

На счастье и беду неразложимый.

И ты поймёшь, постигнув все нюансы,

Что равные у счастья с горем шансы.

Я особенно смертна, когда просыпаюсь,

Потому что, проснувшись, невольно касаюсь

Нити жизни, которая мелко дрожит,

Так дрожит, будто только что страх пережит,

Страх не знаю чего – одиночества, смерти,

Пустоты ли, тщеты ли земной круговерти,

Темноты, белизны наступившего дня,

Что вот-вот ослепит ярким светом меня.

Когда я наконец решусь,

То в гости к счастью напрошусь.

Мне интересно, как живётся

Тому, кто дивно так зовётся,

В каком живёт оно краю,

С кем разделило жизнь свою,

И как смогло оно устроить

Так, что нельзя его расстроить.

Возьмём сегодня для примера

Меня. Труды мои – химера.

Все дни со страстью, с куражом

Гоняюсь я за миражом.

И тем же занята ночами.

Спроси: «Зачем?», пожму плечами.

Спроси, как время провожу,

Скажу: «Вокруг себя гляжу».

Спроси, каков мой род занятий,

Скажу: «Ищу я для объятий

Объект. И всё, что отыщу,

В свой стих немедленно тащу».

Сей скоротечной жизни миги —

Они должны быть в красной книге.

Нельзя ни комкать их, ни мять,

Их надо, точно дар, принять,

Чтоб те, что в душу к нам влетели,

Покинуть нас не захотели

И больше не рвались вперёд,

Замедлив чудом свой полёт.

Хочу с тобой поговорить,

Но как назвать тебя – не знаю.

То белым светом называю,

То называю «жизни нить»,

То назову тебя судьбой,

То временем, то небесами,

Где я могу парить часами,

Неся тетрадочку с собой.

Во всяком случае, ты то,

Ты тот, ты та, с кем важно крайне

Мне побеседовать о тайне,

Которой не постиг никто.

Конечно, жить на свете сложно,

Но лишь таким путём и можно

Увидеть неба синеву. Я потому лишь и живу,

Что в этом мире есть такое,

Что не даёт никак покоя,

Что трудно описать пером.

Вот листья в воздухе сыром

Летают. Им пока летится.

Нам с ними выпало родиться

В одном краю. Я в те же дни

Кружу по свету, что они.

Живут они, как жить привыкли —

Чуть покружились и поникли.

А я который год кружу

И всё ума не приложу —

Как можно покружить и сникнуть,

Упасть на землю и не пикнуть.

Я так долго была молодой,

Баба старенькой, мама бессмертной.

Жизнь так долго была милосердной,

Окружая воздушной средой

Всё привычное – дом и семью,

Весь рисунок под облаком пенным,

Что казался почти неизменным.

Вдруг взглянула – и не узнаю.

Вдруг хватилась – и нет никого.

Вдруг хватилась – и не досчиталась

Тех, с кем дивно когда-то леталось.

И бессмертных – ну ни одного.

Да и я… Разве та – это я? —

Как поэт вопрошал справедливо.

Что же делать? Наверно, «счастливо»

Пожелать им, всю горечь тая.

Пожелать и ушедшим и той,

Той себе, что жила здесь однажды,

Над ручьём умирая от жажды,

Наслаждаясь земной маетой.

С волшебным летом кончился роман,

Что очень жаль. Я всячески хотела

Его продолжить, потому что пела

Его душа. А я ведь меломан.

К тому же, и моя душа поёт,

Душа поёт и ждёт, чтоб подпевали

Или по крайней мере «ля» давали

Мне для настройки. Нынче «ля» даёт

Рассвет, хоть и поздней на три часа,

Чем летние цветные небеса.

Терпя безумные издержки,

Как можно выжить без поддержки

Непредсказуемых небес

Изменчивых? Как выжить без

Листвы – её орла и решки —

Без этих золотых монет,

Которые, сходя на нет

И собираясь приземлиться,

Всё продолжают золотиться

И посылать прощальный свет?

Ну а в конце концов мы станем

Хоть чьим-нибудь воспоминаньем.

Возможность эта есть всегда,

А, значит, мы не без следа

С земли уходим. Как приятно,

Что, хоть нельзя прийти обратно,

Но можно в чьей-то жить душе

Эскизом ли в карандаше,

Туманном и незавершённом,

Излишней чёткости лишённом,

Иль глянцевитым полотном,

Что в стиле выполнен одном,

Иль на картине светлой точкой,

Иль в голове застрявшей строчкой.

Вот протянуло лето ножки,

Вот лес сменил свои одёжки,

Снял изумрудный свой наряд.

Сегодня в воздухе парят

Лишь те, чьё время на исходе,

Кто на излёте, на свободе

И кто, не скованный ничем,

Не вопрошает: «Как? Зачем?

За что?», в своей имея торбе

Лишь смесь веселости и скорби —

Ту упоительную смесь,

Которой полон воздух весь.

И вдруг навалится, как глыба,

Тоска, что мне не по плечу.

И ведь не скажешь ей: «Спасибо,

Спасибо, больше не хочу.

Спасибо, мне уже хватило

Тебя. Не засти, уходи.

Мне очень надо, чтоб светило

Хотя бы что-то впереди».

Гармония есть, но она где-то там,

А хаос – он ходит за мной по пятам

И путает карты с великим азартом,

Как неслух шкодливый, что ходит по партам,

Желая сорвать надоевший урок.

И выставить хаос нельзя за порог.

И, чтобы призвать его как-то к порядку

И чуть усмирить, я берусь за тетрадку

И буковки в строгом порядке пишу.

И, ежели хаос и не сокрушу,

То, может, заставлю присесть со мной рядом

И полюбоваться тем складом и ладом,

Который в стишке воцарился одном,

Когда целый мир перевёрнут вверх дном.

Иди, иди, пока идётся,

И ножками перебирай.

Пока твоя дорожка вьётся,

С тенями лёгкими играй.

Играй с лучами и тенями,

Что на твоём пути лежат.

Играй с огнём, верней, с огнями,

Что на ветру слегка дрожат.

Они слетят, увидишь дверцу

Меж оголившихся ветвей

И примешь близко-близко к сердцу

Летучий миг судьбы своей.

Летает в воздухе сыром

Листочек, набираясь влаги.

А ты води себе пером,

Пером весёлым по бумаге.

Лес, потерявши покрова,

Пустым останется и голым.

А ты печальные слова

Пиши пером своим весёлым.

Перо не может быть иным.

Оно умеет только в раже

Писать про горькие, как дым,

Потери, тяготы, пропажи.

Нашёлся или заблудился

Тот, кто на белый свет родился?

Он воспарил или пропал,

Когда на белый свет попал?

Его сверх меры одарили

Иль обобрали, одурили

И так запудрили мозги,

Что и не видит он ни зги:

При свете, как во тьме кромешной —

Ни зги не видит он, сердешный?

Всё перемелят жернова,

Всё перетрут, всё перемелят,

Включая дни, что нынче стелят

Осенних листьев покрова,

Что небывало хороши

И высочайшей ждут оценки,

И чьи тончайшие оттенки

Творил Всевышний от души,

Тем самым намекая нам,

Что мимолётности все эти,

Хоть и рискуют кончить в нетях,

Лишь светлым преданы тонам.

И, если тянет говорить

Про это всё, то лишь словами,

Которые умеют сами

Воспламеняться и парить.

Нет, нет, не надо сокрушаться,

Что дни осенние крошатся

На уйму охристых частиц,

На землю падающих ниц

Иль упадающих на спинку.

Нет, надо полюбить картинку,

И даже рвущуюся нить

Необходимо полюбить —

Нить, на которой всё держалось.

И, если даже сердце сжалось,

То ведь печальные сердца

Есть тоже замысел Творца.

Какой, однако, лёгкий слог

У жизни. Речь её струится,

И что-то вечно в ней таится

Такое, что она – манок,

Силок, в который я сама

Всегда готова попадаться,

Чтоб снова с небом повидаться,

Вновь оказаться без ума

От прихотливых виражей

Листвы летящей жарких клёнов,

От разных здешних закидонов,

Причуд, фантазий, миражей.

А счастье боялось меня, как огня,

Боялось оно молодую меня.

Оно мне, как звёздочка, всюду мигало,

Но что-то во мне его страшно пугало.

Наверно, пугал мой тогдашний минор,

Унылый мой вид и печальный мой взор.

И вместо того, чтобы сделать мне взбучку,

Оно, огорчённое, скрылось за тучку.

Но я постарела и стала умней,

И стало мне жаль тех безрадостных дней,

И я попросила: «Вернись, если можно»,

И счастье, – сначала весьма осторожно, —

А после смелее ко мне подошло,

И наше свиданье прекрасно прошло.

И с этой поры я души в нём не чаю,

И, коль временами его огорчаю,

То через минуту прощенья прошу

И, чтоб не серчало, в объятьях душу.

Когда я слышу слово «старость»,

Впадаю в бешеную ярость.

Ну кто придумал эту чушь

Для юных и бессмертных душ?

Ведь души непременно юны,

У них всегда одни кануны,

И сроду не было и нет

У юных душ преклонных лет.

И оскорбительно для слуха

Звучат слова «старик, старуха».

И, объявляя им протест,

На слове «старость» ставя крест,

Ей запрещаю рядом шаркать

И у меня над ухом каркать.

Когда узнаете, что где-то

Светло все ночи напролёт,

Прошу, скажите мне про это,

Тотчас отправлюсь я в полёт.

Я не умею жить во мраке.

Во мраке просто не дышу.

Как только подаёт мне знаки

Рассветный луч, к нему спешу.

Коль в мире есть такое место,

Где свет сияет круглый год,

Рвану туда, слетев с насеста.

Я света страстный патриот.

Ему служу, когда он светит.

Когда же ночь долга, черна,

И свет родной уходит в нети,

Тем паче я ему верна.

Тогда его я извлекаю

Из недр памяти своей.

Как извлеку его, скликаю

Всех, кто со мной одних кровей.

И все же, коль отыщет кто-то

Сплошные светлые места,

Пусть скажет мне. Ведь так охота

Пожить за пазухой Христа.

Самое время довериться тропам земным,

Волнам воздушным, капризному ходу событий,

Переплетенью осенних желтеющих нитей,

Беглым огням, что легко превращаются в дым.

Самое время довериться лёгкой строке,

Той, что ещё только носится в воздухе где-то,

Чуть добавляя текущим событиям света

И трепеща на веселом шальном ветерке.

Спустили с радужных небес

Распоряженье, директиву

Считать, что жизнь – сплошное диво

И что она полна чудес.

И вот, послушная верхам,

Я приступила к исполненью —

Живу в восторге и волненьи,

Что ясно видно по стихам.

А ведь в какие-то года

Прямое было указанье

Считать, что жизнь есть наказанье,

Страданье, каторга, беда.

А, может, небо ни при чём,

И, хоть я небесам внимала,

Но их совсем не понимала,

Была бездарным толмачом.

И снова лист живёт в тоске,

И снова он на волоске

Висит, и снова с первым встречным

Он рвётся говорить о вечном.

И так он рвётся говорить,

Что рвётся тоненькая нить,

Которая его держала

И за него весь день дрожала.

Да нет, не света. Только лета

Недавно наступил конец.

Не наложил ещё Творец

На всё решительное вето.

А, значит, Он готов продлить

Сию волшебную волынку

И вешать свежую картинку

На еле видимую нить.

Черно-белая музыка, как

Тебе петь удаётся?

Почему – будь то свет или мрак —

Тебе дивно поётся?

Почему, моя музыка, ты

Так щедра на оттенки

И способна снимать с черноты

Белоснежные пенки?

Почему, зная только одно, —

Клавиш чёрный и белый,

Никогда ты не тянешь на дно,