От Баха до Шостаковича

Иоганн Себастьян Бах – композитор и богослов

В музыке Баха есть что-то универсальное, всеобщее, всеобъемлющее. Как писал поэт Иосиф Бродский, «в каждой музыке – Бах, в каждом из нас – Бог». Бах – явление всехристианского масштаба. Его музыка – вне конфессиональных границ, она экуменична в самом исконном значении этого слова, ибо принадлежит вселенной и всякому ее гражданину.

Баха можно назвать православным композитором в том смысле, что в течение всей своей жизни он учился правильно славить Бога: свои партитуры он украшал надписями «Одному Богу слава» (Soli Deo gloria), «Иисус, помоги» (Jesu, juva), причем эти надписи были для него не словесными формулами, но исповеданием веры, проходящим через все его творчество. Музыка для него была богослужением.

Бах был истинным католиком – в исконном понимании греческого слова «кафоликос», означающего «всецелый», «всеобщий», «вселенский», ибо он воспринимал Церковь как вселенский организм, как некое всеобщее славословие, воссылаемое Богу, и свою музыку считал лишь одним из голосов в хоре воспевающих славу Божию.

И, конечно же, Бах в течение всей жизни оставался верным сыном своей собственной церкви – лютеранской. Впрочем, как говорит Альберт Швейцер, подлинной религией Баха было даже не ортодоксальное лютеранство, а мистика. Музыка Баха глубоко мистична, потому что основана на том опыте молитвы и служения Богу, который выходит за пределы конфессиональных границ и является достоянием всего человечества.

Бах был человеком церкви. В 38 лет он поселился в Лейпциге, самом крупном городе земли Саксония. Здесь, в лютеранской церкви Святого Фомы, на протяжении более четверти века он проработал кантором, то есть органистом и руководителем музыкального коллектива, включавшего небольшой оркестр и хор. Здесь же, прямо в алтаре, он нашел последнее упокоение.

Иоганн Эрнст Ройч. Портрет Иоганна Себастьяна Баха. Ок. 1715 года

Именно с Лейпцигом связаны наиболее значительные и масштабные духовные произведения Баха: «Страсти по Матфею», «Страсти по Иоанну», «Месса си-минор». Здесь же написано большинство его кантат.

Бах жил по церковномукалендарю. Ритмом церковных праздников и священныхпамятей определялся весь строй его жизни. На Страстной седмице исполнялись его грандиозные «Страсти»; в рождественский период звучала его «Рождественская оратория». К каждому воскресному дню, к каждому большому празднику он должен был разучить со своими музыкантами новую кантату – произведение для солистов, хора и оркестра. Слушатели не любили повторений, и Бах писал одну кантату за другой, используя тексты из богослужения родной для него лютеранской церкви. Таких кантат он написал около сотни утрачено и около двухсот сохранилось.

Бах жил в эпоху барокко. Но музыка его не обусловлена особенностями данной эпохи. Более того, Бах как композитор развивался в сторону, обратную той, в какую развивалось искусство его времени. Эпоха Баха характерна стремительным движением искусства в сторону обмирщения, гуманизации: на первое место все более выдвигается человек с его страстями и пороками, все меньше места в искусстве остается Богу. Уже сыновья Баха будут жить в «галантном веке» с его легковесностью и легкомыслием. У Баха же все наоборот: с годами в его музыке становится все меньше человеческого, все больше Божественного. В музыке позднего Баха больше от готики, чем от барокко: подобно старым готическим соборам Германии, она вся устремлена в небо, к Богу. Последние сочинения Баха – «Музыкальное приношение» и «Искусство фуги» – окончательно уводят нас от эпохи барокко обратно во времена Букстехуде и Пахельбеля.

И здесь мы подходим к ключевому моменту: искусство Баха не было «искусством» в современном понимании, оно не было искусством ради искусства. Кардинальное отличие между искусством древности и Средневековья, с одной стороны, и искусством нового времени – с другой, в его направленности: древнее и средневековое искусство было направлено к Богу, новое ориентируетсяна человека. Главный критерий истинности в древнем искусстве – верность традиции, укорененность в опыте прежних поколений. В Новое же время главным критерием подлинного искусства становится его оригинальность, новизна, непохожесть на что-либо из созданного прежде. Бах стоял на стыке этих двух культур, двух мировоззрений, двух противоположных взглядов на искусство. И он безусловно оставался частью той культуры, которая была укоренена в традиции, в культе, в богослужении, в религии и которая только после Баха отпочковалась от своих религиозных корней.

Церковь Святого Фомы, Лейпциг

Первая страница рукописи «Музыкального приношения»

Бах не стремился быть оригинальным, не старался во что бы то ни стало создать что-то новое. Всякий раз, садясь за новое сочинение, он прежде всего проигрывал для себя сочинения других композиторов, из которых черпал вдохновение. Он не боялся заимствовать у других темы, которые нередко ложились в основу его фуг, хоралов, мотетов, кантат и концертов. Бах ощущал себя не изолированным ге-нием, возвышающимся надсвоими современниками, но прежде всего неотъемлемой составной частью великой музыкальной традиции, к которой принадлежал. И секрет потрясающей оригинальности, неповторимости, новизны его музыки – именно в том, что он не отказывался от прошлого, но опирался на опыт своих предшественников, к которым относился с благоговением.

Бах отличался глубоким смирением и никогда не думал о себе высоко. Своим главным положительным качеством он считал трудолюбие. На вопрос о том, как он достиг такого совершенства в искусстве, Бах скромно отвечал: «Мне пришлось быть прилежным. Кто будет столь же прилежен, достигнет того же». Бах всегда считал себя учеником, а не учителем. В детстве и юности он при свете свечи, втайне от воспитателей, переписывал партитуры старых немецких мастеров; ходил пешком за много верст слушать игру знаменитого органиста Дитриха Букстехуде. Но и в зрелом возрасте он не переставал переписывать музыку Палестрины, Фрескобальди, Телемана, делал переложения музыки Вивальди и других итальянских композиторов, у которых в течение всей жизни смиренно учился композиторскому мастерству. Знаменитый концерт Баха для четырех фортепиано – не что иное, как переложение концерта Вивальди для четырех скрипок.

Бах был не просто глубоко верующим лютеранином, но и богословом, хорошо разбиравшимся в религиозных вопросах. Его библиотека включала полное собрание сочинений Лютера, а также такие произведения, как «Истинное христианство» Арндта – книгу, которую в России XVIII века читали святители Димитрий Ростовский и Тихон Задонский.

Личный религиозный опыт Баха нашел воплощение во всех его произведениях, которые, подобно иконам, отражают реальность человеческой жизни, но являют ее в просветленном и преображенном виде. «Для Баха искусство – это религия, – пишет Швейцер. – Он изображает не душевные переживания, как Бетховен в своих сонатах, не борьбу и стремление к цели, но ту реальность бытия, которую воспринимает дух, осознающий себя превыше жизни и потому переживающий самые противоречивые чувства – и безграничную скорбь, и безудержную радость – в одном и том же возвышенном состоянии… Кто хоть раз почувствует это удивительное успокоение, тот познает загадочный дух, который здесь прославляет свое миросозерцание на тайном языке звуков; он будет благодарен Баху как одному из величайших гениев, примиряющих человека с жизнью и дарующих ему покой».

О лютеранстве Баха и его времени можно было бы сказать многое, но главное, мне кажется, заключается в следующем. Многие современные православные и католики привыкли думать о себе как носителях церковной Традиции (с большой буквы), а о лютеранах и прочих протестантах – как о представителях либерального, облегченного, полуцерковного христианства. В эпоху Баха дело обстояло совсем не так. Лютеранство исторически возникло как реакция на те недостатки средневековой Католической церкви, которые воспринимались как искажение первоначальной чистоты, строгости и ясности христианской веры и церковной практики. Главным стремлением лютеран было возвратить христианство к тому, что они считали изначальной Традицией, восходящей к первым векам христианства. По многим причинам сделать это им не удалось. Но была огромная тяга к традиционному христианству, к истинному христианству, к тому христианству, которое, как считал Лютер и его последователи, было утрачено в средневековом католичестве. И лютеране создали свою традицию, которой строго придерживались на протяжении нескольких веков.

Лукас Кранах Старший. Портрет Мартина Лютера. 1528

Один известный современный богослов, на склоне лет обратившийся из лютеранства в православие, в своей книге «Бах как богослов» высказал мнение о том, что, если бы все поэтические сочинения Лютера были почему-либо сегодня утрачены, их без труда можно было бы восстановить по баховским партитурам. Действительно, Бах положил на музыку большинство церковных гимнов Лютера. Именно эти гимны легли в основу той церковной традиции, которую с таким усердием созидали лютеране времен Баха. И сам Бах был частью этого созидательного процесса.

Во времена Баха мир уже начал двигаться к той пропасти революционного хаоса, который в период с конца XVIII по начало XX века охватит всю Европу. Младшим современником Баха был Вольтер, гуманист и деист, провозвестник идей Просвещения. Сорок лет спустя после смерти Баха грянула Французская революция, ставшая первой в ряду кровавых переворотов, совершенных во имя «прав человека» и унесших миллионы человеческих жизней. И все это делалось ради человека, вновь, как и в дохристианские, языческие времена провозглашенного «мерой всех вещей». А о Боге как Творце и Господине вселенной стали забывать. В век революций люди повторили ошибки своих древних предков и начали возводить вавилонские башни – одну за другой. А они – одна за другой – падали и погребали своих строителей под своими обломками.

Бах жил вне этого процесса, потому что вся его жизнь протекала в ином измерении. Культура его времени все дальше отходила от культа, а он все глубже уходил в глубины культа, в глубины молитвенного созерцания. Мир все быстрее гуманизировался и дехристианизировался, философы изощрялись в изобретении теорий, которые должны были осчастливить человечество, а Бах воспевал Богу песнь из глубин сердца.

Как и всякий пророк, в своем отечестве и в свое время Бах не был по-настоящему оценен. Его, конечно, знали как великолепного органиста, но никто не сознавал его гигантского композиторского масштаба. Тогда по всей Германии гремела слава Карла Филиппа Телемана – композитора, чье имя теперь мало кому известно. Генделем же тогда восхищалась вся Европа.

Последнее произведение Баха, «Искусство фуги», стало его завещанием. Он сочинил одну очень простую музыкальную тему, и она легла в основу целого сборника полифонических пьес, в которых эта тема проходит в самых разных вариантах, модифицируясь, преобразуясь и преображаясь, звуча то в обращении, то в увеличении; затем к ней добавляются другие темы. Последняя фуга из этого сборника является тройной: она включает экспозиции трех разнохарактерных тем, которые в разработке должны сойтись вместе. Именно в тот момент, когда эти темы сходятся, композитор умер, и его последняя фуга так и осталась неоконченной.

После смерти Бах был почти сразу и почти полностью забыт. Изданное посмертно «Искусство фуги» оказалось невостребованным: сыну Баха, Карлу Филиппу Эммануэлю, не удалось распродать более тридцати экземпляров; в конце концов пришлось пустить с молотка матрицы этого издания, чтобы хотя бы частично покрыть понесенные расходы.

В XVIII веке именно Эммануэль Бах считался великим композитором, о сочинениях же его отца – Иоганна Себастьяна – знали лишь немногие. Рассказывают, что однажды Моцарт оказался в церкви Святого Фомы в Лейпциге во время исполнения мотетов Баха. Услышав лишь несколько тактов баховской музыки, он воскликнул: «Что это?» и весь обратился в слух. По окончании исполнения он потребовал, чтобы ему показали все имевшиеся в наличии партитуры Баха. Партитур не было, но нашлись голоса. И вот Моцарт, разложив голоса на руках, на коленях, на стульях, начал просматривать их и не встал, пока не закончил чтение. Влияние Баха, безусловно, сказалось на самом глубоком произведении Моцарта – «Реквиеме». Впрочем, Моцарт был одним из немногих исключений: большинству же музыкантов второй половины XVIII столетия творчество Баха было неинтересно.

Последняя страница рукописи «Искусства фуги» Иоганна Себастьяна Баха, где рукой его сына написано: «При работе над этой фугой, где имя BACH введено в контрапункт, композитор скончался»

Карл Филипп Эммануэль Бах, гравюра. XVIII в.

Возрождение интереса к Баху в XIX веке связано прежде всего с Феликсом Мендельсоном. Когда под руководством двадцатилетнего Мендельсона в 1829 году хор из 400 человек в сопровождении оркестра исполнил в Лейпциге «Страсти по Матфею», это стало настоящим триумфом, началом возрождения к жизни музыки величайшего из композиторов, которых когда-либо знала история.

С тех пор о Бахе больше уже не забывали, и слава его с годами только росла. Все великие композиторы после Мендельсона, включая Бетховена и Шумана, Брамса и Рахманинова, Шостаковича и Шнитке, обращались к Баху как неиссякаемому источнику музыкального и духовного вдохновения. И если в «галантном» XVIII веке музыка Баха вышла из моды, потому что стала казаться скучной и устаревшей, то и в XIX, и в XX, и ныне, в XXI веке, музыка Баха как никогда современна.

Бах с его глубиной и трагизмом особенно близок человеку нашего времени, прошедшему через весь ужас и все потрясения XX столетия и окончательно потерявшему веру во все гуманистические попытки преобразить мир без Бога. Человечеству понадобилось несколько веков, чтобы осознать то, что Бах сознавал всем своим существом: нет и не может быть на земле истинного счастья, кроме одного – служить Богу и воспевать славу Божию.

В 1727 году, 2 февраля, на праздник Сретения Господня, в церкви Святого Фомы впервые исполняли кантату Ich habe genug, что в переводе означает «С меня довольно». Кантата состоит из трех арий и двух речитативов. Состав исполнителей очень простой: солирующий бас во всех частях, солирующий гобой в первой и пятой частях, гобой да-каччиа (на практике заменяемый английским рожком) в средней части, струнный состав, клавесин, в речитативах подзвучка органом.

В основе сюжета этой кантаты лежит рассказ из Евангелия от Луки. В Иудее времен Иисуса Христа действовал закон, согласно которому на сороковой день после рождения сына-первенца родители должны были принести его в храм для посвящения Богу. Во исполнение древнего закона Богородица и Иосиф Обручник принесли Богомладенца в Иерусалимский храм. Увидев своими глазами Спасителя, Симеон произносит слова: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, – свет во откровение языков, и славу людей Твоих Израиля».