От человекообразия к человечности

Портрет Моисея

Когда [243], слава о нём распространилась по всей земле, как масло растекается по воде [244].

Все [245] дивились его подвигу и говорили:

— Должно-быть это святой человек и угоден Богу, если может творить такие чудеса!

Дошла весть о Моисее и до одного аравийского царя.

Царь с изумлением слушал обо всём, что совершил Моисей, и напоследок тайно призвал к себе своего лучшего живописца и сказал:

— Я хотел бы видеть лицо Божьего человека. Возьми доску, сделанную из слоновой кости, лучшие из твоих красок, пойди в пустыню, где теперь находится Моисей, и, при помощи твоего искусства, со всею тщательностью, сделай его изображение и принеси мне. Но только пусть это останется тайной между мною и тобою. Ступай.

Художник царский взял доску из слоновой кости, отобрал лучшие из красок и тайно покинул дворец.

Он пошел в пустыню, отыскал там Моисея, со всею тщательностью написал его изображение и принес своему царю.

Царь долго в задумчивости смотрел на черты лица Божьего человека.

Затем приказал поставить изображение в своем дворце и созвал своих мудрецов.

Мудрецы были опытны во многих тайных науках, — и царь часто совещался с ними о делах своего народа.

Царь показал мудрецам сделанное художником изображение и сказал:

— Вы читаете сокровенное, как развернутый свиток. Скажите же мне по чертам этого лица, — что это за человек, и в чем его сила?

Мудрецы стояли перед изображением, переминались с ноги на ногу и посматривали на старшего из мудрецов.

Никто не хотел первым высказывать своё мнение, — мудро боясь ошибиться и чрез то подвергнуться сраму.

Старший из мудрецов дергал себя за бороду, стоял, смотрел, и наконец, сказал:

— Это человек злой.

Тогда и остальные мудрецы развязали свои языки и начали в запуски бранить человека, изображенного художником.

— Он человек гордый! — сказал один.

— Он зол и вспыльчив, — добавил другой.

— Он честолюбив.

— Корыстолюбив.

— Сладострастен!

И они находили в нём все дурные [246] качества, которые унижают человека. И все хором подтвердили:

— Этот человек — злодей. Такой человек не может быть угоден Богу! [247]

— Остановитесь! — воскликнул царь вне себя от гнева [248], — что вы? Смеетесь надо мною? Знаете ли вы, чье это изображение? Моисея, которому удивляются все люди. А вы говорите, что он не может быть угоден Богу! Все люди дивятся его доблестям, а вы находите в нём все недостатки! Вижу я теперь вашу мудрость!

И царь разодрал на себе одежды в знак печали.

— Горе мне! Горе, что я слушался вас в делах моего народа!

Мудрецы со страха попадали на колени [249], — и старший из них сказал:

— Наука наша верна. И то, что мы говорим, — истина. Виноват художник! Значит он неправильно нарисовал черты великого человека и тем ввел нас в заблуждение. Вели его казнить!

И поднялся тут спор. Художник говорил:

— Я нарисовал верно, это мудрецы ошибаются.

Мудрецы уверяли:

— Художник плохо нарисовал свою работу!

Царь захотел непременно узнать на чьей стороне правда, приказал приготовить колесницу, взял с собою изображение и сам поехал в пустыню.

Проводники указали ему лагерь израильтян, и он прибыл туда в своей колеснице.

Там, подняв глаза, он издали еще увидал человека, как две капли воды похожего на изображение, сделанное художником.

— Кто это? — спросил царь.

— Божий человек — Моисей! — ответили ему.

Царь достал изображение и принялся еще раз сравнивать его с лицом Моисея.

Изображение было чудом искусства, и Моисей на нём был как живой.

Тогда изумленный и пораженный царь сказал, что он желает беседовать с Моисеем, зашел в шатер к Божьему человеку, поклонился ему в пояс, рассказал ему про спор между мудрецами и художниками и сказал:

— Прости меня, Божий человек! Пока я не видел твоего лица, я думал, что виноват художник, что он сделал изображение неверно, — потому что мудрецы мои — мудрейшие из мудрецов мира и знают свои науки отлично [250]. Но теперь, когда я вижу, что изображение верно, как две капли воды, я знаю цену их мудрости. Я вижу, что они обманули меня, и вообще ничего не понимают в науках. А они ели мой хлеб и постоянно дурачили меня своими глупостями.

Моисей в ответ улыбнулся и сказал:

— Нет! И художник, и мудрецы твои удивительнейшие знатоки своего дела. А только знай: если бы я по самой природе своей был таким, каким меня люди знают по моим поступкам, — я не был бы лучше сухого бревна, у которого тоже, ведь, нет человеческих недостатков. И у меня не было бы тогда никаких заслуг ни перед Богом, ни перед людьми. Да, мой друг, не стесняюсь сказать тебе, — что все недостатки, которые нашли во мне твои мудрецы, действительно врождённы мне, свойственны моей природе. Может быть их еще больше даже, чем угадали твои мудрецы. Но я сам победил в себе дурные страсти [251]. Как выращивают из зерна большое дерево, — я вырастил в себе добро. Я приучил себя к добру, пока привычка эта не сделалась моей второй природой. Вот, за что я любим как на небе, так и на земле [252].

И с доброй улыбкой Моисей отпустил аравийского царя с миром.