Глава 3. «И пусть не станет серым алый парус…»

Лина всегда любила больше одиночество, чем шумные компании. Также и в лагере, когда в распорядке дня выпадало личное время, она обычно старалась оказаться где-то вдали от всех. На балконе корпуса. Спуститься к набережной. К набережной спускаться было нельзя. Но иногда разрешали. Как и сегодня. Она склонилась к парапету над морем. Сошла по ступенькам к воде. Это был январь. Но это был теплый январь. Снега не было. Вода не замерзла. Сквозь прозрачную толщу виднелось дно. Камушки гальки.

Он не заметил тоненькую, хрупкую фигурку в тени парапета. Он сбежал по лесенке, перепрыгивая через ступеньки, и опустил на прибрежные волны какой-то фрегат. Макет фрегата. Лина поняла. Он был не только физиком и математиком. Он увлекался модельным судостроением. И увлекался мастерски. Это был очень красивый кораблик. Белые паруса, стяг Андреевского флага[3], гордая надпись по борту: «Варяг»…

А потом он глянул вдаль на море, глянул по сторонам и увидел непрошеную соседку. На мгновение замешкался. Тимофей всегда держался привычной мальчишеской ватаги, и не понимал, и сторонился девчонок, как и всякий уважающий себя мальчишка. Это был какой-то другой мир. Это были какие-то два мира. Рядом, но всегда сами по себе. Наверное, он просто сразу же развернулся бы сейчас и ушел. Но его фрегат снесло волной к девочке, и он оказался у нее на руках. Тим махнул рукой. К тому же, подумал он, это была какая-то непохожая на других девочка. Вроде такая, как и все, вроде совсем обычная. Разговаривала и улыбалась с лагерными подружками, и они улыбались и разговаривали с ней. И в то же время всегда ведь где-то в стороне. Когда случалась какая-нибудь общая игра и отряд делился на команды, ее почему-то никто и никогда не выбирал и не звал, она попадала в ту команду, где просто не хватало участника. А еще, оказывается, у нее были такие большие серо-голубые глаза с лучистым-лучистым светом. Он никогда и не замечал. Впрочем, он вообще никогда не замечал девочек.

А она улыбнулась:

– «Варяг»…

Лина знала историю этого корабля. И любила эту песню: «Наверх, о товарищи, все по местам! Последний парад наступает!..»[4] Может быть, потому, что эту песню любил папа.

Тим невольно улыбнулся тоже. Это правда была необычная девочка. Тимофею почему-то представлялось, что все девчонки грезят только алыми парусами и «Секретом» Артура Грэя. И, конечно же, никаких других кораблей и знать не знают и не слышали. Но эта красавица с серо-голубыми глазами так произнесла имя его корабля, что было понятно: она все знает. Кто такой был «Варяг»…

– Только это не то, что ты думаешь, – должен был заметить он. – Это другой «Варяг». Другой корабль и в другое время.

Лина не удержала вздоха разочарования:

– А я почему-то подумала, что «Варяг» и мог ведь быть только такой, – кивнула она на кораблик. – Уже решила, что как будто вживую его увидела.

– Ты что, – снисходительно улыбнулся Тимофей с невольным чувством внутреннего превосходства. Конечно, что тут и говорить: девчонка. – Ты что, тот же бронепалубный крейсер, он не может быть таким. А это парусно-винтовой корвет. – И добавил уже прежним, дружеским тоном: – Но ты не думай, это тоже знаменитый корабль. Не такой славы, конечно, но тоже не совсем безвестный. Он плавал к берегам Америки, когда там была гражданская война между Севером и Югом[5]. Это был тогда поход очень большой политической и военной важности для России. И очень тайный. А боевой крейсер «Варяг» у меня тоже есть. Дома. Какой же флот без него. Только он все равно назван в честь вот этого корвета. Это была такая традиция[6].

Лина посмотрела на корвет новыми глазами:

– К берегам Северной Америки…

У нее были свои причины на этот задушевный шепот. Когда-то в Северной Америке были прерии. Лина любила книжки про прерии. Это ведь было детство. В детстве все всегда по-другому, чем когда ты уже взрослая. И бизоны кажутся так близко – только протянуть руку. А еще в детстве читаешь так, как хочешь читать, а не так, как на самом деле. Куперовский Натти Бампо становится у тебя православным[7], и Морис Джеральд из «Всадника без головы», и Олд Шеттерхенд с книжки про Виннету – тоже. Это потом она вырастет и не поймет, откуда и что взяла. В прежних книжках вдруг окажутся другие характеры. Другая жизнь. Но пока Лина не знает. Шестнадцатилетняя школьница, которая стояла сейчас на берегу Тихого Океана и улыбалась.

– А еще какие корабли у тебя в твой флотилии? – как-то самим собой не удержалась она от вопроса.

– У меня? – он загадочно блеснул глазами. – А ты догадайся. Посмотрим, угадаешь или нет.

Лине понравилась эта игра.

– Крейсер «Аврора»? – не замедлила она с ответом.

Тим улыбнулся и кивнул.

– «Санта-Мария»…[8]

– «Надежда» Крузенштерна. «Нева» Лисянского…[9]

А потом Лина вспомнила одну из своих домашних книжек, которые напокупал ей папа. Веселая книжка про приключения рыжеволосого Солнышкина, который мечтал плавать по морям, по волнам. И попал на корабль одного важного и самонадеянного капитана, которого экипаж за глаза называл: «Плавали – знаем!»

– «Даёшь!», – засмеявшись, выговорила она, словно точно знала правильный ответ и собралась забрать главный приз в этой игре.

– Да, – рассмеялся в ответ и он.

Лина вспомнила что-то еще.

– А вот такой у тебя есть? Наверное, точно ведь есть!

Достала из кармашка небольшой жетон, который купила домой в подарок младшей сестренке. Это была какая-то жестяная медалька, копеечный сувенир. Просто изображение с парусником. «Секрет»…

ВДЦ «ОКЕАН» – на другом обороте.

– С чего ты решила, что точно есть? – усмехнулся Тимофей.

– Ты ведь не зря читал эту книжку. «Алые паруса»…

Он взял жетон в руки, повертел и протянул ей обратно. Жетон выскользнул и полетел в море. Улегся на дно.

Лина махнула рукой. Но прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, Тимофей уже скинул с себя одежду, нырнул в воду и вынырнул. Торжествующий и разгоряченный, снова стоял на берегу.

Она возмутилась всей силой своей души. Но возмущаться было некогда. Лина расстегнула ворот и сорвала с шеи шарф-палантин, бросила ему под ноги.

– Вставай… Вставай, ничего ему не станет.

Тим хотел возразить, но вовремя понял, что сейчас не время. Все ничего, можно занырнуть и вынырнуть, когда ты знаешь, что сейчас уже побежишь сразу же греться в корпус, но все-таки он не подумал, что еще придется ведь и одеваться, стоя мокрыми ногами на береговом граните. Брошенный шарф оказался очень кстати.

– А если ты заболеешь? – услышал он ее обеспокоенный голос.

Она не смотрела в его сторону. Она глядела на море.

– Мне ничего не станет, – сказал он. – Я спортсмен. У меня разряд по боевому самбо. Правда, я никогда не нырял вот так, как сегодня, но ты же сама видишь – вода не замерзла. Значит, тепло.

– Там просто в воде морская соль, – с возмущением обернулась она. – Приехал на олимпиаду по физике и как будто не знаешь, чем выше соленость, тем ниже температура замерзания. Ты не должен был. И потом, все равно нельзя. Даже если не заболеешь. Тебя вообще могут теперь выгнать со смены. Нарушение дисциплины.

– Брось, Лин, – махнул он рукой. – Тебя ведь Лина зовут? – переспросил он на всякий случай, вдруг перепутал ее имя с чьим-нибудь чужим, их ведь столько, этих девчонок в отряде, и он никогда не задумывался, как кого зовут, просто что уж на слуху. – Лин? А я Тим. Ничего. Все равно никто не видел. И никто не увидит.

Это правда сейчас, в январе, был пустынный берег. Никого. Только темноголовый мальчик и светлоголовая девочка. Только морская гладь. Дальняя сопка, спускающаяся к морю. Пустые окна летнего корпуса. Корпус заслонял их обоих от главного здания, где и располагались сейчас дружины. Правда – никого. Только нательный православный крест вспыхнул золотом на его груди в лучах солнца. Вспыхнул и уже оказался скрытым под футболкой.

– Никто не увидит. Бог видит, – заметила Лина.

– Да ну, Лина, – только и улыбнулся он в ответ.

– А твой крестик?

– Это – другое. Это отец с мамой меня крестили, когда я родился. Чтобы была защита.

– Защита, – не удержалась и насмешливо фыркнула Лина. Можно подумать, с таким отношением к Богу, какое он сейчас выказал, он ходит в храм, исповедуется, причащается. Защита! Талант золота, закопанный в землю. Ленивым и лукавым рабом. Лина прикусила язык, потому что вспомнила: «Не позволяй себе говорить ближнему никаких укорительных, бранных, насмешливых, колких слов»[10]. И все-таки, уже оказалось поздно. Она уже сказала. Уже посмеялась.

– А ты не насмешничай, – сверкнул он на нее своими темными глазами. – Плавали – знаем. Видали таких.

Лина помолчала. Переломила мерзкую и противную гордость.

– Хорошо. Прости, Тим.

– Ладно тебе, – смутился он. – Я не кисельная барышня, чтобы передо мной просить извинений.

– Кисейная, – улыбнулась Лина. – Кисея – это была такая ткань.

– Ладно, кисель или кисея, все одно: про слабаков, – заметил он. – Смысл один и тот же.

Вздохнул и махнул рукой:

– Виват, гардемарины. Я пошел.

Лина проводила его взглядом и снова повернулась к морю. «Варяг»… Кисейная барышня… Алые паруса… Так ярко блеснувший сейчас золотой нательный православный крест Тима… Она подняла шарф. Это был очень хороший шарф. Шарф-трансформер. Его можно было носить шарфом, а в храме накинуть на голову. К месту и красиво. Словно омофор у Пресвятой Богородицы.

Лина вздохнула. Вот уж точно, кисель ли или кисея, но все одно: про слабаков. Стихи, песни… Как будто она все забыла:

«В человеке живет грех: это безобразное чудовище, обитающее в глубине его души. Между тем человек как образ Божий стремится к красоте. Страсти рисуют ему грех в пленительном виде, но затем наступает горькое внутреннее прозрение. То, что казалось прекрасным, прямо у него на глазах становится уродливым, безобразным. Это скрытый в душе конфликт, постоянно переживаемый человеком. Если нет стимула бороться с грехом и страстями, то человек не знает другого внутреннего состояния, кроме чередования обольщения и разочарования, наслаждения и пустоты, миража счастья и его гибели. <…> Кумир – это глиняное или каменное изваяние, покрытое позолотой: он блестит издалека, а от частых прикосновений к нему позолота слезает»[11].

«Поэты – гурманы земной красоты. Они не просто предаются страстям: страсти – источник их вдохновения, краски их палитры; они хотят испытать все страсти, увидеть их во всех оттенках и нюансах, чтобы воплотить в своих стихах. Поэты в душе язычники: то, что принадлежит Богу, они приписывают миру и человеку; поэтому в их сердцах сочетаются тоска по идеалу и неудержимое влечение к греху, которое они украшают, как золотой парчой – гроб.

В поэзии соединяются два начала: слово и музыка; имитацией музыки служат рифма и ритм. Когда мы слушаем музыку, то наш ум бездействует, как бы замирает; он переходит в пассивное состояние. Нельзя воспринять музыку на уровне сознания, она действует на те глубинные струны человеческой души, которые заставляют звучать эмоции и страсти. Музыка больше, чем какой-либо иной вид искусства, овладевает душой человека и парализует его личную волю. Если ум и воля действуют, то человек перестает слушать и чувствовать музыку. Гармония ритма увлекает человека, завораживает его, и он воспринимает стихи, будучи погружен их музыкой в состояние какого-то гипноза, воспринимает словесную ткань поэзии через тонкие ассоциативные связи, лежащие в области чувств.

Поэзия погашает дух (разумеется, мы говорим о мирской поэзии). <…>

Жизнь без Бога превращается в сплошной обман. <…> Поэты, как виночерпии, наливали кипящий напиток страстей в золоченые кубки и хрустальные чаши филигранных стихов, но затем ощущали на вкус, что это – грязь из сточной ямы. Что оставалось им? Ненавидеть Бога, а еще… зачарованно смотреть на облака, которые, как сказочные острова, плывут по перевернутому над землей океану».

Архим. Рафаил (Карелин)[12]

Лина посмотрела на море. Потянула тоненькую цепочку с шеи. Крестик тускло блеснул ответным серебром. И правда ведь все забыла. Посреди этой суматохи, смеха и песен. Хорошие песни. Добрые, душевные. Это, конечно же не про них, та статья у архимандрита Рафаила (Карелина) про поэтов. Это просто песни. Но все равно ведь – просто земная красота слова. Без Бога.

Ребята, надо верить в чудеса.

Когда-нибудь весенним утром ранним

Над океаном алые взметнутся паруса,

И скрипка пропоет над океаном.

Не три глаза, ведь это же не сон,

И алый парус, правда гордо реет

В той бухте, где отважный Грэй

нашел свою Ассоль,

В той бухте, где Ассоль дождалась Грэя…

А. Осокин. Алые паруса

Лина пошла по берегу к корпусу. Хорошие, конечно, песни. Добрые, душевные. «И пусть не станет серым алый парус…»

А может, не так? А может, по-другому? «И пусть не станет серой твоя вера…»

Загрузка...