От протеста к сопротивлению

Шум вокруг студенческого движения и внепарламентской оппозиции, шум провинциальный и федеральный, шум и внутриевроиейский, и международный, начался но большому счету только 2 июня 1967 года — с убийства в [Западном] Берлине Бенно Онезорга[237]. С тех пор мировая пресса обращает внимание на действия студентов и внепарламентской оппозиции, с тех пор эти действия рождают аршинные заголовки в газетах и скандалы в семьях.

В результате вдруг все изменилось: вновь, как когда–то, признаётся, что существует конфликт поколений, что есть конфликт между мужчиной и женщиной, что существуют настоящие, а не условные конфликты между противниками во мнениях, что есть, оказывается, друзья и враги. Как когда–то статьи Генри Наннена против Любке по–настоящему поссорили этих двух людей[238], так и теперь «Конкрет» яростно атакует Рудольфа Аугштайна за то, что тот, рассудку вопреки, участвует в кампании травли Нируманда. Раньше играли в публичную вражду, чтобы вскоре вновь миловаться друг с другом. Теперь — нет. В результате уже не удается закамуфлировать все неприглядное и замолчать все постыдное. Больше не удается устранить тошноту принятыми пилюлями, больше не удается победить депрессию чашечкой кофе, голодные боли — чаем с мятой, пошлую трезвость — шнапсом[239].

Не конфликты на производстве создали эту новую ситуацию, а студенческие акции протеста: они вновь заставили общество увидеть имеющиеся в нем самом противоречия. Художественный образ собаки со вспоротым животом, которая, однако, не воет от боли, поскольку у нее перерезаны голосовые связки, более не соответствует образу ФРГ. Сейчас собака, пусть негромко, но завыла.

Жены ли воют [от произвола мужей], сыновья–студенты ли доведены до воя или это Руди Дучке завывает на рыночной площади, агитируя массы, — неважно. Важно, что фальшивая картина общественной гармонии разрушена. Фасад благополучия рухнул. Конфликты стали публичными, личные конфликты при этом обусловливаются конфликтом общественных интересов и публично истолковываются как выражение общественных конфликтов.

ВИНОВАТ НЕ УБИЙЦА, А УБИТЫЙ

Убийство 2 июня получило мировую огласку. 2 июня резко поделило на два лагеря общественные настроения. Уже первые комментарии на события

2 июня либо пытались завуалировать происходящее, либо обнажали все действующие механизмы вуалирования, применявшиеся до того теми, кто не хочет, чтобы общественные конфликты стали осознаваться обществом. Обнажить общественные противоречия всегда стремятся те, кто от этих противоречий страдает. А скрыть их стремятся те, кто на них наживается — и прекрасно себя при этом чувствует.

Модель вуалирования № 1:

буржуазная благопристойность как высшая ценность.

Рудольф Аугштайн в своем самом первом коммюнике по поводу событий 2 июня, в статье «Почему они выходят на демонстрации» пишет: «Мне, как рядовому телезрителю, такие лозунги, как «Джонсон — убийца!» или

«Шах — Гитлер — Ки[240]!», не нравятся. Тот, кто протестует, должен мыслить трезво, тот, кто что–то отвергает, должен сначала предложить позитивное решение».

Насколько справедливо сравнивать шаха и Ки с Гитлером, насколько обоснованно называть Джонсона убийцей[241], это Аугштайна не интересует. Его не интересует вопрос, а вдруг те, кто выбрасывает такие лозунги, предварительно обдумали и обсудили эту тему. Его, как и провинциального бундесбюргера, шокирует исключительно нарушение буржуазной благопристойности. Говоря словами передовицы «Кобленцер Рейнцайтунг» (9/10.06.1967):

«Когда эмоции заменяют конструктивные предложения, это значит, что наступил предел, за которым манифестации перерастают в анархию».

А вот Аугштайн:

«Помидоры не должны попадать шаху в голову. А против тех, кто его забрасывает помидорами, надо применять водометы. И против женщин тоже. И на этом прекратим разговор о само собой разумеющихся вещах».

А вот «Любекер нахрихтен»:

«Этот театрализованный дебош с использованием тухлых яиц, помидоров и пакетов с молочными продуктами не является для нашего подрастающего академического поколения достойным примером того, как надо вести полемику».

А вот шпрингеровская «Бильд» (3.06):

«Кто покушается на мораль и благопристойность, тот должен быть готов к тому, что приличные люди призовут его к порядку».

Итак, там, где дело касается буржуазной морали, буржуазной благопристойности, и Шпрингер, и провинциальная пресса, а Аугштайн ведут себя одинаково по–мещански. Буржуазные приличия для них важнее разоблачения террора и протестов против насилия. Поэтому свежий репортаж — расследование «Штерна» об ужасах войны во Вьетнаме — не только вступает в кричащее противоречие с позицией ширингеровской прессы, связанной по рукам и ногам обязательствам [перед США] по Вьетнаму, но и с позицией Рудольфа Аугштайна, озабоченного сохранением приличий и политеса.

Модель вуалирования № 2:

Система ни в чем не виновата.

В то время как [западно] берлинская пресса Шпрингера давно хочет уничтожить студентов, стереть их с лица земли (говоря словами газеты «Берлинер моргенпост» от 3.06.1967, «те, кто желает добра Берлину, те в конце концов должны этих радикалов–дебоширов, систематически позорящих Берлин, погнать в сторону Темпля[242]»), либеральная пресса по–другому защищает Систему, утверждая, что события 2 июня, дескать, были иррациональным, не поддающимся объяснению инцидентом.

Вот что пишет Аугштайн: «Полиция, которая избивает женщин, — это шайка разбойников, утративших человеческий облик (я не знаю, как назвать это по–другому)». (Что ж, вероятно, он действительно не знает другой полиции.)

А вот Кай Герман в «Цайт» (16.06): «Это бессмысленное занятие — пытаться дать осмысленное объяснение бессмысленной смерти Бенно Онезорга».

А вот передовица в «Нойен Рур цайтунг» (5.06): «Нельзя найти объяснение, которое задним числом могло бы связать смерть Бенно Онезорга хоть с каким–то смыслом».

Итак, вопрос о сущности системы, которая породила полицейский террор в [Западном] Берлине, о сущности системы, которая предпочтет бить и расстреливать, чем отказаться выполнять преступные приказы начальника государственной полиции, все еще остается [для либералов] табу.

От заявлений о «бессмысленности» и «необъяснимости» смерти Бенно Онезорга, от заявлений о невиновности Системы — один шаг до формулировки «Виноват не убийца, а убитый». [Заиадно]берлинская «Бильд цайтунг» этот шаг делает: «Кто провоцирует террор, должен заранее смириться с жестокостью» (3.06).

А вот и «Вельт ам зонтаг» (4.06): «Дебоширы, которые провоцируют кровавые инциденты…»

«Кобленцер Рейнцайтунг» (10/11.06): «Легко, конечно, кричать “Убийцы!”, когда пули полиции обрывают молодую человеческую жизнь. Конечно, такое событие достойно сожаления, но не может быть сомнения в том, что моральную и политическую ответственность за это несут именно те, кто сегодня переводит стрелки с себя на полицию и, действуя по старому методу “держи вора”, кричит: “Убийцы!”».

А Тило Кох в «Нойен Рур цайтунг», защищая Систему, обобщает: «Ненависть — это пламя, которое может поглотить любого. Виноват всякий, кто приближается к этому пламени. Ненависть, убившая Бенно Онезорга, порождена двумя причинами: необузданной провокацией отдельных экстремистски настроенных студентов и чрезмерной реакцией на эту провокацию со стороны полиции».

Все это — «аргументы», почерпнутые из сказок: полиция Аугштайна, утратившая человеческий облик, как сказочная шайка разбойников; «бессмысленная смерть» Кая Германа — прямо как дело рук злой волшебницы; «пламя ненависти» Тило Коха — прямо как порождение ведьм, великанов и колдунов. Система так и осталась предметом табу.

Модель вуалирования № 3:

порядок в порядке, путаники — другие.

Если Система — табу, то порядок в полном порядке, и черт его знает, кто же довел полицию до утраты человеческого облика. Следовательно, те, кто инициировал нарушение порядка, — это путаники, которые мало того, что запутались сами, но еще и запутали Аугштайна.

«Бильд» (3.06): «…хулиганствующие несовершеннолетние путаники». «Гамбургер абендблатт» (3.06): «Придурковатые хулиганы, кучка путаников». Какое, однако, единодушие!

«Вельт ам зонтаг» (4.06): «Они размахивают красными знаменами и протестуют против всего, что дорого Западу. Они орут во всю глотку против Америки, против Южного Вьетнама, против Израиля, против шаха, против германского федерального президента — и молчат о нарушениях прав человека на Востоке».

Буквально дословно на следующий день (5.06) в статье господина Капфингера[243] в «Пассауер нойен прессе»: «Маоисты размахивают красными знаменами и флагами Вьетконга и протестуют против всего, что дорого Западу. Они во всю глотку орут …» — и т. д. «Политические полуслепцы, однако, молчат о нарушениях прав человека на Востоке».

Именно эту тему «путаников», тему отождествления [протестующих студентов] с политическими полу–слепцами, которые сами себе не могут дать объяснения причин собственных действий, с особым удовольствием развивает Рудольф Аугштайн.

В пространном комментарии под названием «Революция и ее азбука» в конце июля 1967 года он пишет:

«Знания и логика мышления Дучке достойны уважения, но вот его представления о будущем обществе — запутаны до полной неясности»;

Изменить существующий порядок” (Дучке), “изменить общество” (Лефевр[244]) — это, конечно, большие планы, и поскольку они, похоже, подпитывают силу студентов, большие слова»;

«Я думаю, от студентов надо потребовать не так уж много: пусть они если не объяснят свои намерения, то хотя бы прояснят свои мозги»;

«Все они витают в облаках со своими планами изменить общество».

Модель вуалирования № 4:

давайте займем их чем–то другим.

Кто хочет встать грудью на защиту Системы, поступает разумно и правильно, когда дает Системе советы, как ей укрепить себя и покончить с оппозицией, не прибегая при этом к стрельбе, как сделать так, чтобы и шум утих, и помидорами перестали бы бросаться, и шаха оставили в покое, и Джонсон бы не чувствовал себя оскорбленным.

«Гамбургер абендблатт» (10/11.06), поругав студентов, завершает статью предложением придумать [для них] что–нибудь новенькое: «Молодежь, хотя бы и студенческая, не совсем уютно чувствует себя в нашем тихом, блеклом, требующем к себе уважительного отношения обществе благосостояния. Студенческая молодежь должна как–то устраиваться в этом обществе. Но на что она должна ориентироваться, для чего устраиваться?»

«Любекер нахрихтен» (30.06): «Мы ни в коем случае не хотим сказать, что студенты должны держаться в стороне от политики. Речь идет лишь о том, в каких формах они могут ею заниматься».

А «Кобленцер Рейнцайтунг» пишет (10/11.06): «Наша молодежь, в том числе академическая, желает найти свое место в этой жизни. Это ведь неправда, что она всего лишь повторяет лозунги о благосостоянии. Нет: она хочет знать правду о реальном положении дел. Готовность молодежи к тому, чтобы найти свое место в нашем обществе, находится на высоком уровне. Так и должно быть. Весь вопрос только в том, каким будет это место».

«ШПИГЕЛЬ», ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ПРЕССА И ПРЕССА ШПРИНГЕРА

Рудольф Аугштайн пишет: «Если бы [в ФРГ] была политическая партия, в которой практиковались бы откровенные дискуссии и в открытом порядке принимались решения, многие из этих протестующих студентов вступили бы в такую партию».

То, что такой партии нет, Аугштайн знает. Но почему ее нет, об этом он даже не задумывается. Система–табу. Потому же «Берлинер моргенпост» и спрашивает 21 октября: «Что может быть общего у Фрица Тойфеля с Вьетнамом?», а «Рейн цайтунг» искренне изумляется: «Что может быть общего у Вьетконга с проблемами академических свобод или с их отсутствием?»

Точно так же и Рудольфу Аугштайну не по силам понять, что есть связь между классовым правосудием в ФРГ и империалистическими войнами в странах «третьего мира», между отказом от демократизации системы высшего образования у нас и отказом от демократии в странах «третьего мира»: «У студентов Германии, кроме невыгодной для них реформы высшей школы, нет никакого другого повода [для волнений], исключительно абстрактные представления о чем–то, что происходит где–то далеко отсюда — в Греции, Иране, Вьетнаме, Китае — странах, о которых они знают только по брошюркам».

Такое удивительное единодушие между «Шпигелем», провинциальной прессой и прессой Шпрингера, это единство методов защиты Системы и вуалирования реальных противоречий — что бросается в глаза даже при поверхностном, первичном анализе — эти демонстрация недоумения и использование расплывчатых формулировок одновременно и провинциальными плагиаторами, и писаками Шпрингера, и таким, безусловно, тщательно обдумывающим свои мысли мэтром пера, как Аугштайн, требует объяснения.

Накопленный опыт, говорящий нам, что между либеральной и шпрингеровской прессой разница лишь в том, что шпрингеровские газеты призывают к созданию гетто и прямому насилию против студентов, а либералы, возражая шпрингеровской прессе, призывают бороться со студентами без прямого насилия, требует теперь уточнений. Действительно ли есть большая разница между резиновыми дубинками, слезоточивым газом и полицейскими спецподразделениями, владеющими приемами дзюдо, за применение которых против студентов ратует пресса Шпрингера («Бильд цайтунг» от 7.02.1968), и водометами, о применении которых как о само собой разумеющемся пишет Аугштайн? Хотя между «Шпигелем» и шпрингеровской прессой есть разница, эта разница видна только тогда, когда речь идет о признании ГДР, границе но Одеру и Нейсе, «большой коалиции», федеральном президенте, легализации КПГ, но никак не о студентах.

Они стремительно сближаются, либеральная, провинциальная и ширингеровская пресса, как только речь заходит не об изменении политики при сохранении господствующих общественных отношений, а об изменении самих господствующих отношений. А именно об этом идет речь во Вьетнаме, в книге Бахмана Нируманда об Иране, об этом шла речь в ходе демонстраций протеста против визита шаха и против войны во Вьетнаме. Либеральная, провинциальная и шпрингеровская пресса сближаются не только потому, что сознательно и неприкрыто заинтересованы в сохранении господствующих общественных отношений, но и потому, что у них нет причин отрицать существующий порядок, поскольку они себя очень хорошо чувствуют при этом порядке и при этих отношениях. А если у них нет нужды отрицать существующие общественные отношения, то они просто не в состоянии представить себе другие, не в состоянии представить, что читающие «Бильд» массы в ФРГ или неграмотные массы в Иране, или дремлющие массы в Южной Америке способны взять в свои руки устройство собственной судьбы, самоорганизоваться и отстаивать свои интересы.

Однако именно этот процесс уже начался во Вьетнаме. И [в ФРГ] студенты начали этот процесс, они хотят сделать его понятным всем и постижимым, несмотря на то что прессы, которая могла бы им в этом помочь, нет.

И все же, как это ни смешно, устроенный СМИ бойкот того, что хотят донести до общества [бунтующие] студенты, разрушили как раз те, кто пишет статьи, обличающие студентов.

«Конкрет», 1968, № 4