От Путивля до Карпат

Возвращение в Путивль

Из Брянских лесов мы вышли в поход, чтобы парализовать движение на железнодорожной магистрали Конотоп — Ворожба — Курск и на параллельных ей шоссейных дорогах на Рыльск. Эти коммуникации приобретали важное значение в связи с начавшейся подготовкой немцев к наступлению на Воронежском направлении, Теперь наши удары нацеливались командованием Красной Армии, с которым мы установили в Брянских лесах прочную связь.

Опять мы шли в Путивльский район. Для выполнения плана намеченных диверсий решено было обосноваться в Спадщанском лесу и окружающих его сёлах. В приказе точно были указаны пункты нашей будущей дислокации.

К этому времени Путивльский отряд уже превратился в соединение, насчитывавшее около 750 бойцов. Глуховская, шалыгинская, конотопская и кролевецкая группы выделились из его состава как самостоятельные отряды, с оперативным [63] подчинением объединенному штабу, которым оставался штаб Путивльского отряда.

После ожесточённых боёв в апреле система обороны противника в Середина-Будском районе была нарушена, и выход из Брянских лесов не представлял для нас трудности. На нашем пути был только один мадьярский гарнизон в селе Каменка. Это село находится в нескольких километрах от Хутора Михайловского, где у немцев были крупные силы. Вступать в бой здесь не представляло смысла. Надо было проскользнуть мимо Каменки незаметно. При подходе к ней я послал нескольких разведчиков, приказав им подойти к селу со стороны, противоположной нашему движению, и обстрелять противника. Это было ночью 16 мая.

Обстрелянные нашими разведчиками мадьяры прибегли к своему обычному способу «освещения» местности при ночных налётах партизан — подожгли дома на окраинах. Из Хутора Михайловского сейчас же выслан был на помощь мадьярам отряд немцев. Так как немцы подошли с той стороны, откуда незадолго до этого стреляли наши разведчики, мадьяры приняли их за партизан и открыли огонь. Немцы, решив, что село уже занято партизанами, начали наступать на него. Завязался очередной ночной бой между немцами и мадьярами. Пока они разобрались, что колотят друг друга, партизанское соединение со всем своим обозом спокойно прошло мимо Каменки на юг.

Мы шли к Путивлю прямой дорогой через Хинельские и Слоутские леса, через сёла, в которых уже бывали зимой несколько раз. В пути нас обстреливали издалека полицейские отряды, но они быстро рассеивались выбрасывавшимися вперёд партизанскими группами. Движение отрядов не приостанавливалось. Только на днёвке в Хинельских лесах пришлось вступить в бой с пытавшимся атаковать нас батальоном противника. Потеряв 50 человек убитыми, этот батальон разбежался по лесу.

Весь марш, включая дневки, продолжался десять дней. 24 мая, взорвав по пути железнодорожный мост на перегоне Ямполь — Маков и гужевой мост на дороге Глухов — Маков, партизанское соединение вышло в Путивльский район и остановилось в лесу Марица, рядом с урочищем Вишнёвые горы. Там есть высотка, курган, где незадолго до войны Базима со своими учениками производил раскопки в поисках старинного оружия и утвари. Этот самый курган, господствующий над низиной Клевени, стал моим командным пунктом. [64]

Во всех сёлах по ту сторону реки — Старой Шарповке, Яцыне, Черепове, Стрельниках — стояли заслонами прикрывавшие Путивль мадьярские и полицейские гарнизоны. В Спадщанском лесу работали две роты немцев — заготавливали лесоматериал. С командного пункта видно было всё наше родное, такое знакомое: сёла, лес, ветряки, дороги, по которым сновали немецкие машины, на горизонте колокольни старинных путивльских церквей.

Странное было чувство на душе, когда вокруг меня на командном пункте собрались кучкой путивляне, вместе со мной ушедшие из города в лес осенью прошлого года. Бинокли держим в руках, но никто не смотрит в бинокль, никому он не нужен. Внизу под нами, в сёлах за болотистой низиной Клевени, — противник, с ним ночью предстоит бой, но народ смотрит не сюда, а дальше через голову противника, туда, где над поймой Сейма темнеет Путивль. То, что хочется увидеть, в бинокль всё равно не увидишь. Не о домиках и садиках своих думал наш народ, а о всей своей жизни. Весь город был нашим домом. Какой бы уголок ни вспомнил — вспомнишь свои заботы, свои дела. Одни колокольни торчат на горизонте, а ты видишь всё, как будто по улице идёшь: вот райпартком, возле него запыленная машина, кто-то из области приехал, не вызовут ли сегодня на бюро; вот большое здание райисполкома, у подъезда несколько бричек, на втором этаже все окна настежь, кто-то на подоконнике сидит спиной к улице — должно быть совещание в кабинете у председателя; а вот горсовет, у дверей толпа женщин — меня, конечно, дожидаются. Вспоминаешь и думаешь: когда это было, сколько времени прошло с тех пор? И все, знаю, то же самое думают, одни у нас, у всех путивлян, были тогда мысли: мы, хозяева города, стоим на лесном кургане и смотрим на свой город, как будто сон видим.

Я, Руднев, Базима, Панин, Корнев — на командном пункте, а рядом в лесу сотни людей, и у всех одни мысли. Сотни глаз из-за деревьев смотрят поверх лежащих у Клевени сёл, как будто нет им никакого дела до противника. Кто-то влез на ветвистый старый дуб и смотрит туда же. Что он видит на горизонте? Едва заметную зубчатую полоску, а у него, наверное, вся жизнь перед глазами.

Мадьярские гарнизоны, прикрывавшие Путивль со стороны Брянских лесов, были расставлены по фронту в двадцать [65] километров. Мы предприняли наступление сразу по всему этому фронту четырьмя группами.

Это было ночью, шёл дождь, ничего не было видно. В Стрельниках мадьяры слышат вдруг, что в Вязенке стрельба поднялась, выскакивают из хат, бегут на восточную окраину, устанавливают пулемёты в направлении Вязенки, а партизаны уже у них в селе, перешли через мост, бесшумно сняв часовых. И с другой стороны, из Яцыно, уже доносится стрельба. Мадьярский гарнизон в Яцыно, внезапно атакованный из-за Клевени, отходит, отстреливаясь, к Старой Шарповке, а там тоже бой. К утру все сёла были очищены от противника, только в Старой Щарповке мадьяры ещё сопротивлялись, пока одна наша группа, проникшая ночью, обойдя село, в Спадщанский лес, не ударила оттуда в тыл им.

370 трупов солдат и офицеров оставили мадьяры в сёлах на Клевени при бегстве оттуда. В этих сёлах стояла какая-то велосипедная часть. Мы нашли здесь множество велосипедов, разбросанных по всем улицам и дворам.

Наша задача состояла в том, чтобы очистить от противника пункты намеченной дислокации отряда; занятие Путивля не предполагалось, думали — когда-то увидим родной город, а оказалось, что все дороги к нему свободны, как будто бурей смело все заставы противника. Когда в Путивль начали сбегаться с Клевени остатки разгромленных здесь ночью гарнизонов, полицаи и старосты со всей северной части района, солдаты, работавшие в Спадщанском лесу на заготовке лесоматериалов, в городе среди немцев поднялась невероятная паника. Немцы должно быть вообразили, что на них идёт целая армия партизан, что все Брянские леса двинулись к Путивлю. К вечеру в городе не осталось уже ни одного оккупанта: все их учреждения опустели, всё начальство, солдаты, полиция — кто на машинах, кто на лошадях, кто пешком — бежали за Сейм. Некоторые в панике переправлялись через Сейм вплавь и прибежали в Бурынь голышом. Мы нашли потом на берегу много обмундирования. Среди него мундир немецкого майора с десятком орденов.

На другой день немецкая авиация уже бомбила Путивль, хотя там была только наша разведка, заскочившая в город на трофейных велосипедах. Узнав о том, что произошло в Путивле, мы решили занять город, чтобы вывезти из него оставленные немцами склады. [66]

Боевые группы вступили в Путивль ночью 27 мая. Штаб расположился в помещении райпарткома. На окраинах города были выставлены заставы, на улицах начали курсировать партизанские патрули, пешие и конные. С утра приступили к вывозке складов, на которых оказалось много награбленного немцами по сёлам масла, яиц, табака, соли, зерна. Часть этих продуктов мы роздали голодающему населению города.

В мыслях всё время родной город был перед глазами, а когда я прошёлся по нему, каким-то чужим показался. До войны, если перед кем-нибудь из нас, путивлян, поднимался вопрос о переводе на работу в другое место, прежде всего начинались разговоры о том, что красивее Путивля нет города. Мы думали, что нас привязывает к родному городу его природа, красивое месторасположение. Этим мы особенно хвалились перед приезжавшими к нам на лето дачниками. Но вот город по виду такой же, те же прямые широкие улицы, все в зелени, те же дома, сады, так же пышно цветёт сирень в Городке, как всегда в это время, и вид отсюда на Сейм, на его пойму такой же, как обычно весной, а всё-таки как будто что-то не то.

На сквере нет памятника Ленину, один пьедестал остался. И город кажется таким же пустым, как этот пьедестал, хотя народ по улицам ходит, из окон, из калиток выглядывают люди.

Зашёл по пути в музей. Оказалось, что музей и при немцах открыт, но в залах его остались одни только чучела птиц, скелеты разные и куски минералов. Наиболее ценные исторические экспонаты, все экспонаты, относящиеся к советскому периоду истории, всё самое дорогое, связанное с нашей жизнью, с нашей работой в городе, смотрителю музея удалось скрыть от немцев, спрятать в подвале, на чердаке, в церкви за иконостасом. По существу то же самое во всём городе произошло: дома, улицы, природа — всё это на своих местах осталось, а жизнь спрятана куда-то, всё дорогое, советское, где-то бережётся людьми. Оттого и пусто показалось нам здесь.

Приходит в штаб пожилой интеллигентный человек, шепчет на ухо так, что трудно понять его. Прошу говорить громко — не может, оглядывается, боится чего-то. Партизаны освободили его из тюрьмы вместе со всеми заключёнными: он просидел у немцев в тюрьме несколько недель. Каждый день он видел в окно, как выносили из сарая лопаты, клали их на телеги, покрывали сеном и увозили со [67] двора, а потом на дворе начинали приготовлять верёвки, которыми связывали заключённых, когда вывозили из тюрьмы на расстрел. Вывозили небольшими партиями, сколько на одну машину погрузить могли. Отвезут за город ко рву и возвращаются за новой партией, и так иной раз целый день. Целый день, пока не вернётся во двор телега с лопатами, человек ждёт своей очереди, вся тюрьма ждёт. К концу дня у людей в глазах уже темно, всё расплывается и руки, как тряпки, висят. Но если сегодня очередь не дошла, то завтра ведь опять то же самое начнётся, опять с утра смотри в окно — не начинают ли выносить из сарая лопаты. Так несколько недель. И всё-таки этот человек выдержал, сберёг в себе советское зернышко.

Хотели мы собрать всех горожан, поговорить с ними, приободрить людей, как это делали в каждом селе, но не успели. Только закончили вывозку немецких складов в Спадщанский лес, отправили туда три воза с оружием и боеприпасами, как в Путивль ворвалась колонна немецких танков.

Вести бой в городе мы не намеревались. Когда танки подошли к базару, партизаны отдельными группами начали садами выходить из Путивля в разных направлениях. К вечеру все собрались в Спадщанском лесу. Вместе с нами из города ушло в лес много новых бойцов.

Лагери объединённых отрядов растянулись на большом пространстве по обоим берегам Клевени в стыке Путивльского, Конотопского, Кролевецкого, Глуховского и Шалыгинского районов. Путивльский отряд расположился в Спадщанском лесу, Конотопский — в лесу Займа, Глуховский — в лесу Довжик, Шалыгинский — в лесу Марица, Кролевецкий занимал село Литвиновичи. Каждый отряд был обращён лицом к своему району, к сёлам, из которых вышли его бойцы, где у многих из них были десятки родственников и знакомых — партизанских помощников. Благодаря этому наше влияние распространилось далеко за пределы партизанского лагеря. Уже в июне почти вся часть Сумской области, лежащая к северу от Сейма, была под контролем партизанского соединения. Немецкие гарнизоны оставались только в районных центрах, где они фактически были блокированы, занимали круговую оборону. Партизанские группы свободно передвигались по всем районам, наши агитаторы проникали в сёла, отстоявшие на десятки километров от расположения [68] отрядов. Все большаки, проходившие через северную Сумщину в сторону фронта, из Конотопа на Путивль, из Путивля на Рыльск, из Кролевца и Шостки на Глухов, Крупец, были закрыты для немецкого автотранспорта. Партизанские группы подрывников выходили из Спадщанского леса поймой Сейма на железную дорогу Конотоп — Ворожба. В июне здесь были пущены под откос один за другим три воинских эшелона. Движение на этой железнодорожной магистрали прекратилось на восемь дней.

Немцы, вернувшись в Путивль, первое время все свои усилия направляли против Спадщанского леса, в северо-западном углу которого, у речки Звань, одного из рукавов Клевени, под прикрытием Путивльского отряда располагался наш объединённый штаб. Несколько шалашей, покрытых зелёными ветками, среди молодого дуба, вяза и орешника, походная радиостанция, связывающая этот уголок леса с «Большой землей», крошечный столик, за которым в ясные дни Базима работал на лужайке под ветвистым деревом, — вот и весь наш штаб, управлявший боевой деятельностью пяти отрядов и по существу являвшийся советским центром значительной части Сумской области.

Стремясь разгромить партизанский штаб, немцы предпринимали одну операцию за другой с участием танков и артиллерии. 28 мая в лес ворвалось 8 танков, 4 броневика и пехота, прибывшая на 30 автомашинах. Двум немецким танкам и сопровождавшей их пехоте удалось дойти до того места, где стоял домик лесника, сгоревший ещё осенью. Потеряв около тридцати человек, немцы не решились итти дальше. На следующий день они опять проникли в глубь леса, но после того как два танка подорвались на минах и партизанами было убито около полусотни солдат, повернули назад.

4 июня новое наступление немцы начали артподготовкой из двух батарей 122-мм пушек, тщетно пытаясь нащупать расположение штаба. На этот раз десяток танков и сопровождавшие их автоматчики вошли в лес с севера, со стороны Старой Шарповки. Танки, наткнувшись на болото, вскоре принуждены были повернуть назад, но автоматчики продолжали углубляться в лес в направлении штаба. Танки, остановившись перед Старой Шарповкой, поддерживали их орудийным огнём. Противник стремился отрезать штаб и боевые группы путивлян от остальных отрядов, расположенных за Клевенью, однако в решительный [69] момент, очевидно, испугался, как бы эти отряды не ударили ему в тыл, и отступил к Путивлю.

После этого в Спадщанском лесу стало тихо. На берегу реки Звань у партизанского штаба появились даже рыболовы с удочками. Первым, кажется, открыл здесь рыбалку сын комиссара Радик, за ним вооружилась удочками вся компания наших боевых подростков.

К этому времени в отряде было уже много подростков, таких, как Радик Руднев, Коля Шубин.

Дружная это была компания. Мы, старые путивляне, относились к ним как к своим внукам. И они нас дедами называли. Все — земляки, из соседних сёл; один другого тянул. И в отряде все они держались вместе, своей кучкой. Они у нас служили разведчиками и связными. Замечательные хлопцы. Придумают что-нибудь такое, что потом ахнешь. Бывало, вернётся такой из разведки — сразу вижу, что фокус какой-нибудь выкинул, глаза у него так и горят.

Были у нас два Лёни, очень похожие друг на друга шестнадцатилетние комсомольцы Чечёткин и Забелин. В одном ночном бою наши трофейные пулемёты остались без патронов. Вдруг возле пулемётчиков, как из-под земли, появляется один из этих Лёней — Чечёткин, ведёт на поводу вьючную лошадь.

— Вот вам патроны!

Откуда? Оказывается, прямо от немцев. Воспользовался тёмной ночью, пробрался каким-то способом через цепи немцев в занятое ими село, увидел стоявшую у изгороди вьючную лошадь с двумя ящиками патронов, взял её за повод и преспокойно отправился с ней обратно через цепи противника к своим.

За старшего в этой компании был Радик Руднев. Вылитый папаша, только без усов и в гражданской кепочке, очень серьёзный и развитой мальчик, он пользовался большим авторитетом не только у своих юных товарищей, но и у взрослых бойцов. Любимым его занятием на отдыхе была игра в шахматы. Увлечение шахматами сблизило его с разведчиком Ваней Архиповым. Этот высокий сутулый боец, первый в отряде одевшийся в трофейное обмундирование, был таким же страстным шахматистом, как и Радик. Он вечно таскал за поясом шахматную доску. Встретится в лесу на дорожке с Радиком и сейчас же:

— Сыграем?

— Давай. [70]

Поставят доску под кустик, Радик ляжет, подопрёт голову рукой, долго размышляет, а Архипов ходит рядом, заложив руки за спину. Остановится, быстро передвинет фигуру и опять зашагает. Часами так играли, молча.