Манхэттен Июль 1989 года
Дайана стояла на балконе роскошного пентхауса, который они пять лет делили с Чейзом, и с облегчением наблюдала за тем, как первые лучи летнего солнца постепенно окрашивают небо в розовый цвет. Спала она ужасно, во сне ее преследовали кошмары. Когда же наконец проснулась, ей стали мерещиться неприятные видения. Некоторые из них были совсем свеженькими – о любви и браке, живших и погибших на этом легендарном чердаке. Однако были и другие – старые и зыбкие, болезненные воспоминания о Джонни и Сэме.
Ночь была такой длинной и темной. Зато с рассветом у Дайаны появилась надежда на то, что она сможет укрыться в своей больнице, и даже не просто в больнице, а в своей стерильной операционной.
Собирается ли она оперировать советского посла, спросил ее вчера Джеффри Лоуренс, самый популярный телеведущий страны. Известный журналист задал ей этот вопрос спокойным, ровным голосом, но спрашивать об этом было неэтично. Не то чтобы вопрос был незаконным, но Джеффри следовало промолчать.
Этично ли проводить сегодня операцию? Спала она отвратительно, за ночь не отдохнула. Однако Дайана привыкла к бессонным ночам и по опыту знала, что бессонница никак не отразится на ее способности собраться и действовать в операционной.
Потому что видениям там не было места. Ни видениям, ни воспоминаниям, ни эмоциям. Дайана была уверена, что сумеет прогнать все лишнее. За ее плечами были годы практики. Когда Дайана оперировала, каждая частица ее блестящего ума была сконцентрирована только на пациенте.
Дайана любила тишину и спокойствие операционной, нарушаемые лишь привычными звуками – тихим жужжанием вентилятора, ритмичным попискиванием кардиомонитора, едва слышным шипением отсосов, клацаньем ножниц при наложении швов, звяканьем инструментов и шелестом резиновых хирургических перчаток.
Иногда, правда, кто-то что-то говорил. Как правило же, Дайана без слов общалась со своими помощниками, со своей командой. Ей не было нужды говорить «скальпель», «зажим», «тампон», «пинцет», потому что опытная сестра сама знала, какой инструмент подать. Дайана не просила ассистентов помочь ей втягивать, отсасывать или прижигать; она также не обращалась к ним с просьбой осторожнее держать тонкий лепесток митрального клапана, пока она накладывает швы. Они все знали и понимали без слов.
Они знали, что Дайана вообще не любит разговоров в операционной. Однако ей было отлично известно, что некоторые хирурги болтают во время операции.
Говорят… или слушают музыку.
Разговоры не так отвлекали бы ее, а вот музыка… Звуки музыки могли всколыхнуть воспоминания и вызвать чувства, которым не место было в операционной; они могли напомнить ей о песнях любви, написанных и спетых специально для нее, о любви, которая умерла…
Музыку не разрешалось включать во время операции, поэтому видения не беспокоили Дайану, а ее талантливые руки уверенно творили волшебство.
Так будет ли она оперировать сегодня?
Да. И это было этично.
Выйдя из своего дома на роскошной Парк-авеню, Дайана через пять минут оказалась в раздевалке для хирургов в «Мемориал хоспитал». Повесив платье на металлический крючок, она надела голубую хирургическую пижаму, а потом потянулась к безымянному пальцу на левой руке, чтобы снять золотое, с четырехкаратным бриллиантом, обручальное кольцо. Это был привычный, почти автоматический жест.
Не одну сотню раз за эти пять лет она снимала с рук колечки и пристегивала их к пижаме большой золотой булавкой, подаренной Чейзом специально для этой цели. Хирурги должны снимать кольца перед операцией. И вообще Дайана не стала бы надевать кольцо с таким огромным камнем, но оно было из фамильных драгоценностей Чейза, и мужу хотелось, чтобы этот бриллиант сверкал на руке его жены. Тогда он с любовью спросил, смогут ли ее талантливые пальчики снимать кольцо так осторожно, чтобы оно не упало на кафельный пол раздевалки. Да, сверкнув сапфиром своих глаз, ответила Дайана, да, она будет осторожна.
Вот и сегодня она потянулась к безымянному пальцу, но кольца уже на нем не было. Дайана сняла его еще накануне, когда ее позвали в операционную, что, к счастью, помогло закончить интервью с Джеффри Лоуренсом. Потом она уже не смогла заставить себя надеть сияющий символ их любви, потому что их браку пришел конец. Она зажала кольцо в ладони, а дома спрятала его в шкафу, сунув под шелковое белье.
Дотронувшись до пальца, Дайана с грустью вздохнула. Надо будет отучить себя от этого жеста… И привыкнуть к мысли о том, что отныне ей придется жить одной. Может быть, до конца своих дней.
– Добрый день, я Джеффри Лоуренс. Мы прерываем передачу для того, чтобы показать вам этот необычный репортаж. Операция по пересадке «сердца Шеферд» советскому послу только что была удачно завершена. Вскоре мы покажем вам в прямом эфире пресс-конференцию в «Мемориал хоспитал». И хотя весь мир сейчас с напряженным вниманием наблюдает за положительным сдвигом в американо-советских отношениях, я хотел бы несколько отвлечься от этой темы и рассказать о «сердце Шеферд». Вчера вечером я беседовал с доктором Шеферд, и вот что она поведала мне о своем замечательном изобретении, модель которого я держу в руках… – Подняв искусственное сердце перед камерой, Джеффри стал пересказывать зрителям слова Дайаны, добавляя кое-какие сведения, почерпнутые им из ее брошюр. Он, по обыкновению, сделал кое-какие наброски, поэтому без труда вел свой рассказ, пока режиссер не сделал ему знак, что студия готова переключиться на камеру в «Мемориал хоспитал».
Джеффри смотрел пресс-конференцию по студийным телевизорам. Конференц-зал был переполнен теле-, радио– и газетными журналистами, приехавшими со всего мира. Дайана прибыла на пресс-конференцию со своей свитой – тремя медсестрами, двумя кардиохирургами и анестезиологом. Представив журналистам членов своей команды, Дайана коротко рассказала об операции и сообщила, что посол находится сейчас в реанимации.
– Итак, посол в реанимации, – сказал один из журналистов, когда Дайана была готова выслушать вопросы. – Что это означает?
– Все пациенты, получившие новое сердце, некоторое время проводят в реанимационном отделении, – объяснила Дайана. – Это обычная практика.
Вопросы посыпались один за другим – об операции, о сердце, о времени, в течение которого возможно подобное вмешательство в организм, о неожиданном обращении посла в больницу, о прогнозах на его выздоровление. Репортеры задавали вопросы и на медицинские, и на политические темы. Ожидает ли доктор Шеферд звонка от президента Буша? Или от Горбачева?
Дайана внимательно выслушивала каждый вопрос и давала подробные ответы – на медицинские вопросы ответы были серьезными, а когда она говорила о политике, в ее глазах поблескивал озорной огонек.
Пресс-конференция могла бы продолжаться весь день. Дайана очаровала журналистов и была рада отвечать им. Однако она резко прервала пресс-конференцию после того, как какой-то журналист из небольшой телекомпании, входящей в состав национальной телесети, где работал Джеффри, задал ей личный вопрос.
– Доктор Шеферд, что было для вас труднее: оперировать или оправиться после получения недавно новостей?
– Прошу прощения? – переспросила Дайана.
– Я имею в виду новости о том, что ваш муж, магнат недвижимости Чейз Эндрюс, подал документы на развод, – пояснил журналист.
Джеффри не расслышал ответа Дайаны, потому что ее шепот был заглушен громким гомоном, неожиданно возникшим в конференц-зале. Но он увидел, как она отреагировала на бестактный вопрос. Несколько мгновений Дайана смотрела в глаза репортеру, словно не верила своим ушам. А потом элегантно и чисто по-королевски Королева Сердец вывела свою свиту из зала.
Вежливо извинившись перед телезрителями за неожиданно прерванную трансляцию, Джеффри завершил передачу. Когда камеры были отключены, он с яростью воскликнул:
– Я хочу знать, откуда этот чертов репортер узнал про развод!
– Дурные новости, Дайана.
Дайана оторвала глаза от медицинской карты, которую заполняла. Доктор Томас Чендлер смотрел на нее с видимой озабоченностью.
– Что-то случилось с послом, Том?
– Я говорил про Чейза.
– А-а… – протянула она.
Дайана нахмурилась, стараясь не выглядеть смущенной. А потом, нарочито произнося слова с тягучим далласским акцентом, словно желая напомнить Томасу, что не он один тут самый крутой техасец, медленно произнесла:
– Новости вовсе не дурные, Том. Но все равно, спасибо тебе за заботу.
– Ты молодчина, Дайана.
– Ты имеешь в виду посла или хирургию? – невинно переспросила она.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. – Это был последний выстрел Тома.
Когда он ушел, Дайана осталась одна, чтобы успокоить бешеный ритм своего сердца и совладать с переполнявшим ее гневом.
Целых восемь месяцев Дайана и Том будут соперничать, борясь за престижную должность директора кардиологического института в «Мемориал хоспитал». Оба были достойными кандидатами – кардиохирургами высочайшего класса и необычайного дарования, способными администраторами и академическими учеными. И каждый хотел получить это место. Оба знали, что впереди у них – настоящая война. По сути, сражения начались с момента их первой встречи. Дайана не привыкла к врагам. Даже когда ее открыто критиковали, она умело прятала свои чувства под маской изысканной вежливости. Однако антипатия между Дайаной и Томом Чендлером была столь очевидной, что не было смысла ее скрывать.
Том был похож на Тома Круза. Как любили говаривать его поклонники, Том Чендлер был именно таким, каким Том Круз станет в сорок один год, если только красота актера не поблекнет к этому времени. Настоящий красавец, как ждали многие в «Мемориал хоспитал», станет и врачом номер один. Дайана была готова признать, что новый талантливый кардиохирург затмит ее славу, однако ряд хирургов больницы относились к ним как к равным. И это, разумеется, лишь усугубило их соперничество и взаимную неприязнь.
– Он типичный кардиохирург! – как-то воскликнула Дайана, рассказывая о нем Чейзу.
– Ты говоришь о том, что он невероятно сексуален, удивительно умен, или о том, что у него завораживающие сапфировые глаза? – с иронией спросил Чейз у своей жены-кардиохирурга.
– Нет, – улыбнулась Дайана. – Я имею в виду, что он невероятно высокомерен и эгоистичен.
Том Чендлер и впрямь был высокомерен и эгоистичен, но его талант хирурга нельзя было отрицать. Нет, разумеется, ему и Дайане не приходилось сталкиваться в операционной – каждый работал со своей бригадой медиков, – но она знала все о его работе, так же как и он – о ее. Дайана стала необычайно популярной после того, как изобрела искусственное сердце. Однако она была известна как выдающийся детский кардиохирург задолго до своего изобретения. Том завоевал признание своими операциями по пересадке сердца, но и до этого у него была известность в медицинском мире – он славился операциями на сердце у детей.
Оба – Том и Дайана – обладали талантом, преданностью своему делу и немалым опытом в детской хирургии. Им бы стать уважающими друг друга коллегами, а вместо этого они оказались вовлеченными в войну нервов. Причем удары по вражескому лагерю наносились с хирургической точностью и изяществом.
Разумеется, этим вечером у Тома была причина находиться в комнате медсестер при детской палате. Он, как и Дайана, проводил послеоперационный осмотр пациентов. Но зачем он затеял с Дайаной разговор о разводе?
Дайана понимала, что он проверял ее. Она знала: Том хотел увидеть, не появилась ли дрожь в ее пальцах, не заметно ли по ее глазам или голосу потрясение. Дурные новости о Чейзе. В голосе Тома Дайана уловила намек на то, что развод может повлиять каким-то образом на ее продвижение по службе. Потому что счастливый брак с богатым и влиятельным Чейзом имел не меньшее значение, чем ее талант хирурга. Ведь лишь с помощью Чейза Дайана могла заполучить щедрые пожертвования для института. Так ей казалось.
Неужели Том и впрямь полагал, что объявление о разводе может оказать влияние на правление? Правление «Мемориал хоспитал» состояло из консервативных, добропорядочных людей, которые считались с общественным мнением. Это так.
Вздохнув, Дайана кончила записи в карте и посмотрела на часы: семь вечера. Все ее пациенты в стабильном состоянии, а в случае необходимости могли рассчитывать на помощь умелых дежурных врачей.
Пора домой.
Она и пойдет домой, только сначала выполнит то, что задумала после пресс-конференции.
Джеффри находился в своем кабинете. Вечерняя передача только что закончилась, и он уже собирался домой, когда в дверях неожиданно появилась Дайана. Джеффри не ждал гостью. Охранники студии узнали ее, а она пробормотала им, что должна забрать у ведущего модель сердца. Охранники не предупредили Джеффри, иначе он ждал бы ее у лестницы. Однако никто ему не позвонил, и это был промах охраны. Психи то и дело пытались проникнуть в студию или даже прорваться в открытый эфир. А в прошлом году на телевидении в округе Колумбия даже произошло убийство.
А что, ели доктор Дайана Шеферд принесла с собой пистолет? Ледяные голубые глаза смотрели на Джеффри с таким выражением, что вот-вот мог действительно прозвучать выстрел. Впрочем, Королева Сердец вполне могла бы воспользоваться и чисто медицинскими средствами. В кармашке ее модного платья, скажем, прятался шприц с кураре.
Сапфировые глаза Дайаны горели яростью. Джеффри успел заметить: на безымянном пальце левой руки не было кольца. Редкой красоты бриллиант исчез.
– Добрый вечер, доктор.
– А вы и вправду мерзавец, – вместо приветствия заявила гостья.
– Благодарю. И что же я такого сделал? – Джеффри мог бы не прикидываться невинным агнцем. Он знал, что разозлило Дайану. Его эта история и самого возмутила. Однако ничуть не меньше его сердило, что она могла подумать, будто это он спровоцировал журналиста на бестактный вопрос о разводе.
– Если бы мне пришло в голову разболтать конфиденциальные подробности о пациенте, против меня возбудили бы судебное дело. От работы я была бы отстранена, а может, даже лишена лицензии. В медицине это называется соблюдением профессиональной этики. Каждый человек по закону имеет право на личную жизнь. Однако вы, журналисты, вообразили, что можете внести поправку в этот закон! Вы готовы на все, лишь бы повысить рейтинг программы! Давайте, мол, посмотрим, как доктор поведет себя в передаче национального телевидения! И тогда узнаем, действительно ли у Королевы Сердец нет сердца! Это мерзко! Я, черт возьми, не заслуживаю ничего подобного!
– Я не хотел ничего подобного.
– Да что вы? Тогда зачем же вы это подстроили?
– Я этого не делал.
– Не верю. Это был репортер с вашего канала.
– Из местного отделения, а не из этой студии, – поправил ее Джеффри.
– Как удобно! Достаточно далеко, чтобы не раздувать пламя, но довольно близко, чтобы повысить рейтинг!
– Вчера вечером вы терпимо, даже умно подсмеивались над журналистами, и в этом был своеобразный шарм. Однако сейчас, доктор, вы ставите под сомнение мой профессионализм, а это уже недопустимо.
– Недопустимо? – переспросила Дайана. – Вы хотите сказать, что ваш профессионализм вне критики?
– Как и ваша врачебная этика. Кстати, бумаги на развод уже с утра были в суде. Так что судебные репортеры с местной станции знали об этом часам к десяти.
– И вы хотите сказать, что их никто не подтолкнул?
– Только не я.
– Возможно, эту пакость сделал кто-то из ваших знакомых?
Джеффри сдержал обещание и не чувствовал себя виноватым. И теперь она обвиняет его в утечке информации. Но она его обвиняет!
– Я не в ответе за ваш развод, доктор Шеферд. – Джеффри помолчал, а его синие глаза сказали ей: «Ты сама во всем виновата». – Как не отвечаю и за то, что эта информация просочилась в прессу. Ищите другой источник. Это вполне мог быть ваш муж или один из его друзей.
Она поняла, кого он имеет в виду под друзьями – женщину, разумеется.
Дайана не сводила сверкающих от ярости глаз с Джеффри. А может, в них сверкали слезы? Знак того, что и лед может таять? Джеффри уже было решил извиниться перед ней, он должен был это сделать, но…
– Я повторяю, мистер Лоуренс, – отчеканила Дайана, – вы – мерзавец.
С этими словами она вылетела из его кабинета. Коробка с искусственным сердцем так и осталась на его столе. Он отправит коробку с курьером. А вот пошлет ли записку? С дюжиной красных роз и извинениями? Сегодня Дайана просто вне себя, но он-то помнил, какой она была вчера…
Она прибежала к нему, гонимая болью. Он понимал это, но не мог ее простить. Может быть, потом, придя в себя, Дайана поймет, как оскорбила его.
И Джеффри решил отправить ей «сердце» без записки. Он отнюдь не гордился тем, что потерял над собой контроль, но, в конце концов, его профессионализм значил для него не меньше, чем для нее ее врачебная этика.
Потому что мы так похожи?
Нет! Он сразу отбросил эту мысль.
Впрочем, это было уже не важно. Скорее всего он больше никогда не увидит Дайану Шеферд. Джеффри уже знал, что она не придет на обед к Спенсерам в субботу вечером. Похоже, и Чейза там не увидят. Однако Чейз имел общие дела с Пейдж, поэтому на званые обеды в Сомерсет, вероятно, будут звать именно Чейза, а не его бывшую жену.
Итак, возможно, Джеффри никогда больше не увидит Дайану. Это отлично, потому что у него не было ни малейшего желания еще раз встречаться с этой женщиной.
– Ой! Молнию заело. Поможешь застегнуть?
– Ты просишь меня одеть тебя? – Подвинувшись к жене, Джеффри поцеловал ее голые плечи. – Раздеть тебя я могу в одну секунду, а вот помогать скрыть под складками одежды это совершенное тело… Не знаю…
Повернувшись к нему, Джулия нежно поцеловала мужа в губы. Она была так счастлива, вспоминая этот чудесный день. Джеффри ходил на первое занятие Мерри верховой ездой, внимательно (да-да!) наблюдал за девочкой и подбадривал Мерри и Аманду. Причем не казался при этом ни усталым, ни раздраженным…
– Спасибо тебе за это утро, Джеффри, – прошептала Джулия, когда ее мягкие губы коснулись его губ. – Для Мерри твое присутствие очень много значило.
Джулия не заметила, как сдвинулись брови на красивом лице ее мужа, потому что в это мгновение он отвечал на ее поцелуй.
Джеффри ходил в конюшню, потому что этого хотела Джулия. Он и представить себе не мог, что его присутствие имеет какое-то значение для все еще малознакомой ему золотоволосой девочки. Потому что Мерри по-прежнему робела и стеснялась его.
– Я рад, дорогая. Так раздеть тебя?
– Нет, что ты, не сейчас! – вскричала Джулия. – Мы должны быть у Пейдж с Эдмундом через десять минут.
– А позднее? Если я сейчас застегну твою молнию, ты позволишь мне расстегнуть ее, как только мы вернемся домой?
– Конечно.
– Добро пожаловать.
Пейдж тепло улыбнулась Лоуренсам, встречая их у себя через десять минут. Она посмотрела на Мерри – девочка должна была ночевать в Сомерсете, потому что обед вряд ли рано закончится.
– Как поживает моя любимая ночная гостья? – ласково спросила Мерри хозяйка дома.
– Прекрасно, тетя Пейдж.
– Все еще волнуешься по поводу первого урока верховой езды?
Мерри ответила на вопрос Пейдж резким кивком, и ее светлые волосы взметнулись вверх. За то время, что прошло после урока, длинные волосы Мерри и Аманды стали для них новым символом. Они больше не были Алисами в Стране чудес, Спящими красавицами или Золушками. Нет, теперь они превратились в волшебных коней с прекрасными, летящими на ветру гривами.
– Аманда ждет тебя в гостиной.
Перед тем как побежать к подружке, Мерри сказала Джулии:
– Пока, мамочка. – А потом, смело взглянув на Джеффри, прошептала: – До свидания, папа.
– Кажется, я знаю, где наши девочки проведут лето, – заметила Пейдж. – Они будут целыми днями помогать конюхам сгребать сено, насыпать овес и чистить денники.
– Но Патрик, возможно, не захочет, чтобы они вечно вертелись под ногами.
«Ох, Джулия!» – мелькнуло в голове у Пейдж, которая не уставала умиляться наивностью приятельницы. Разве ей неведомо, что желания Патрика в расчет не принимались? Он был слугой. Ему платили (причем, возможно, не так уж и много) за то, чтобы он выполнял любые капризы своих нанимательниц – богатых хозяек огромных поместий. Причем все капризы, подумалось Пейдж. Сегодня она в который уже раз подивилась чувственности Патрика Джеймса и спросила себя, какие желания других клиенток ему приходится исполнять.
Джулия была одной из самых богатых хозяек одного из самых больших поместий Саутгемптона, но… это же была Джулия! Она думала о желании Патрика, а не о своих капризах, и ей бы в голову не пришло отдавать ему приказания.
– Я уверена, что Патрик не будет возражать, Джулия. Однако если хочешь, мы спросим у него. Но входите же, – пригласила она гостей. – Кейси и Эдмунд уже на террасе.
По пути на террасу Джулия вспомнила, что Пейдж с Эдмундом недавно купили гобелен семнадцатого века на аукционе Сотби. Дамы отправились в столовую, чтобы полюбоваться на необычную покупку, а Джеффри проследовал на террасу, где уже расположились Эдмунд и его потрясающая новая сотрудница.
Кейси Инглиш с нетерпением ждала встречи с Джеффри Лоуренсом. Разумеется, ей было известно, что Джеффри женат. Несмотря на то что личная жизнь самого популярного телеведущего США никак не освещалась в журналах «Пипл», «Портрейт» и «Вэнити фэйр», Кейси, как и большинство американок, углядела на его пальце элегантное обручальное кольцо. Пейдж сказала Кейси, что Джеффри женат, однако разговор как-то сам собой перешел на другую тему, и Пейдж не успела рассказать Кейси о Джулии.
Впрочем, популярного адвоката не так уж и интересовала жена мистера Лоуренса. Нет, ее привлекал сам Джеффри, как и все красивые и влиятельные мужчины. Правда, Кейси не затевала любовных интрижек с женатыми – ей не были нужны чужие мужья, – но она любила флиртовать, невинно строить глазки, наслаждаться произведенным на мужчин впечатлением. Поэтому ей очень хотелось увидеть, как в синих глазах знаменитого и сексуального красавца телеведущего при виде нее вспыхнет огонек одобрительного восхищения и как они загорятся желанием.
– А, Джеффри, вот и ты! Познакомься с Кейси Инглиш, – заулыбался Эдмунд. – Кейси, это Джеффри Лоуренс.
– Добрый вечер, Эдмунд. Кейси, рад познакомиться с вами. – «А она и впрямь красавица», – подумал Джеффри, обратив внимание на цвета незабудок глаза, открытую улыбку, хрупкую изящную фигурку и блестящие золотистые волосы. Вечером они казались еще более красивыми, потому что лучи заходящего солнца подсвечивали их красноватым светом. «Хотя, – заключил через мгновение Джеффри, – пожалуй, дело не в солнце, а в естественном цвете ее волос».
– Я каждый вечер смотрю вашу передачу, – проворковала Кейси. Однако голубые глаза тут же беззастенчиво уточнили, что смотрит она на него, а новости ее не интересуют. «Я знаю, что ты женат, Джеффри Лоуренс. Это плохо. Мы могли бы отлично развлечься, ведь правда?»
– А вы, насколько я понял, блистаете в залах судебных заседаний, – вежливо ответил Джеффри, дивясь ее красоте, уверенности и полному отсутствию своего интереса к ней. Джеффри привык к оценивающим улыбкам красивых, уверенных в себе женщин. Правда, не многие из них могли бы соперничать красотой с Кейси. Однако сердце его не забилось быстрее, не затрепетало даже на мгновение. Это таинственное волшебство происходило с ним при виде лишь единственной, далеко не такой уверенной в себе женщины…
Той, которая только сейчас вышла на террасу, и ее глаза немедленно разыскали его. Заулыбавшись, Джеффри сказал:
– Кейси, позвольте познакомить вас с моей женой.
– Джулия?! – изумилась Кейси. Ее лицо на какое-то мгновение помрачнело, словно по ее уверенности был нанесен сокрушительный удар. Однако Кейси быстро взяла себя в руки. Правда, ее голос заметно дрожал, в висках стучало, когда она вновь заговорила: – Джулия Филипс!
– Кейси! Как это мило встретить тебя тут! Я и не знала, что мы когда-либо увидимся. – Упоминала ли Пейдж ее имя? Возможно, однако Джулия была так занята мыслями об уроках верховой езды для дочери, что не очень вникала в слова приятельницы.
– Стало быть, вы знакомы, – проговорил Эдмунд.
– Мы с Джулией вместе учились в школе. Как давно это было? – небрежным тоном бросила Кейси, хотя, конечно, ответ на этот вопрос был ей известен и без подсчетов. – Ох, целых десять лет назад!
– Какое чудесное совпадение, – заметила Пейдж. – Эдмунд, почему бы тебе не приготовить напитки, пока я схожу за закуской? А потом мы познакомимся поближе.
– Позволь помочь тебе, Пейдж.
– Нет, Джулия, в этом нет нужды, – отозвалась Пейдж. – Оставайся здесь, поболтайте с Кейси.
– Мы не слишком-то хорошо знали друг друга, – спокойно произнесла Джулия, надеясь, что на этом разговор закончится.
И вдруг она заметила, что лицо ее мужа помрачнело, а глаза потемнели – это было верным признаком гнева. Она видела такое выражение лица супруга всего дважды – когда сказала Джеффри, что беременна, и четыре месяца спустя, когда он увидел их дочку. Оно пугало Джулию, служило для нее знаком того, как сильно Джеффри недолюбливал Мерри. Он и сейчас поэтому рассердился? Из-за того, что она встретила знакомую, напомнившую ему о том времени, когда они зачали нежеланного для него ребенка?
Нет, стала разубеждать себя Джулия, вспоминая чудесный день, проведенный в конюшне. Ее мечта, кажется, начала сбываться. Они станут семьей… наконец-то…
– Да, – таким же спокойным тоном подтвердила Кейси, – мы были мало знакомы.
Ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Целых четыре года даже при воспоминании о Джулии она морщилась, как от зубной боли. Но встретить саму Джулию…
– Я очень рада видеть тебя, Кейси, – повторила Джулия. А потом, желая перевести разговор на настоящее время, добавила: – Насколько я знаю, ты весьма преуспела.
«И ты тоже, Джулия. Ты замужем за удивительным Джеффри Лоуренсом, чьи глаза наполняются страстью и желанием когда он видит тебя». Если Джеффри смотрел на нее, его глаза оставались вежливо-равнодушными, зато когда он обернулся на Джулию, в синем океане его глаз мелькнуло такое выражение, что Кейси вздрогнула. Мысли уносились в прошлое, будя в ней горькие воспоминания. «Ты преуспела больше меня, Джулия… как всегда…»
Пока Джеффри готовил напитки, Кейси расхваливала Сиклифф. Ее восхищали великолепный вид на океан, полное уединение, новые обои от Лоры Эшли, очарование уютного коттеджа.
Она пыталась выиграть время, болтая всякую ерунду, старалась хоть немного успокоить нервы бурбоном. Кейси то и дело поднимала глаза на Джулию, словно все еще надеялась, что бывшая соученица окажется просто плодом ее воображения и вскоре исчезнет, как исчезла когда-то давно.
Джулия улыбалась, однако тоже испытывала тревогу и молила Бога, чтобы разговор не заходил о прошлом. В конце-то концов, напомнила себе Джулия, они с Кейси едва знали друг друга. Удивительно, что Кейси вообще узнала ее. Да, Джулия надеялась, что разговора о прошлом не будет, но вечер уже начался неудачно, потому что Джеффри был так зол. Интересно почему?..
А Джеффри тем временем вспоминал два разговора – недавний с Эдмундом о том, каких выдающихся успехов достигла Кейси в Карлтонской академии, и тот совсем давнишний разговор с Джулией, когда они собирались пожениться. Тогда она сказала, что для нее не важно, окончит ли она среднюю школу или поступит в колледж, словно школа ее была самой обычной.
Однако выясняется, что Джулия училась в Карлтоне вместе с Кейси.
Джулия смущенно замолчала. Джеффри жаждал узнать побольше подробностей из прошлого его жены, а Кейси задумчиво пила бурбон, пытаясь утихомирить обуревавшие ее эмоции.
Джулия… Ее Немезида, ее соперница, главный враг в войне, о которой Джулия и не подозревала. Джулия… Вечно раскрывавшая ее чувства, ее ошибки – те, о которых Кейси и знать не хотела!
«Черт бы ее побрал! Будь проклята Джулия за то, что эти воспоминания вновь ожили во мне!»
Кейси ненавидела чувства, ненавидела Джулию за то, что та будила их.
Кэтрин Кэрол была первым ребенком Керка Кэрола Инглиша. Ее отец хотел сына и был разочарован, узнав, что у него родилась дочь. Его недовольство усугубилось еще и приговором врачей, сообщивших родителям Кэтрин, что из-за осложнений при родах они больше не смогут иметь детей.
Кэтрин Кэрол Инглиш никогда не называли ласковым Кэти, Киттен – котеночком – или Кати. Некоторое время ее звали просто Кей – Кей-младшей, а потом сложное имя, к счастью, сократилось до короткого Кейси.
В жизни Керка Кэрола Инглиша все измерялось достижениями. Идеал был для него стандартом. Главное – выиграть, во всем быть первым, второе место в жизненном соревновании считалось наихудшим, ничем. Он не хвалил за успехи, лишь ругал за просчеты. Всю свою юную жизнь Кейси посвятила тому, чтобы угодить стремившемуся к идеалу отцу. И ей никогда не удавалось достичь абсолютного успеха, несмотря на блестящие способности. При том, что она была всего лишь дочерью, а не сыном, которого он так ждал.
Богатые, знатные Инглиши одарили Кейси умом, красотой и большим наследством. И девочка разумно распорядилась этими дарами. Она училась только на «отлично», никогда не пользовалась шпаргалками, никогда не отлынивала от занятий. Она внимательно изучала свое красивое лицо, добиваясь того, чтобы на нем всегда было приветливое, но уверенное и чуть высокомерное выражение.
Кейси не давала себе поблажек, опасаясь хоть в чем-то упустить достигнутое. Но иногда внутренний голос говорил ей, что можно и сбавить темп, можно и отдохнуть, она все равно была и останется лучшей. Беспокоиться не о чем.
Но Кейси не давала себе отдыха, а уж когда в Карлтоне неожиданно появилась Джулия Филипс, она поняла, что все ее достижения гроша ломаного не стоят.
Так просто быть победительницей, когда она только то и делала, что побеждала.
Джулия была одаренной девочкой, которую нашли в общеобразовательной школе в Беркли. Ей дали стипендию! До появления Джулии Кейси считалась лучшей и самой младшей ученицей в их классе. Однако Джулия оказалась умнее и к тому же на год моложе.
Из-за Джулии Кейси поняла: для нее выигрывать – все равно что дышать. Не выигрывая, она попросту задохнется и умрет страшной смертью.
Но как Кейси ни старалась, она больше не была лучшей.
Потому что Джулия оказалась лучше ее. Джулия была умнее и могла бы с легкостью казаться гораздо привлекательнее, если бы осознавала силу своей чувственной красоты. Однако она была такой робкой, такой наивной! Она не замечала и не ценила свою красоту (а вообще она хоть что-то замечала?). Только поэтому Кейси удалось сохранить репутацию самой красивой девушки в Карлтоне.
Да, Кейси осталась самой красивой девушкой, но она потеряла другую корону, не менее важную для нее, чем корона красоты, – она больше не была самой умной.
Потому что на каждом экзамене, на каждом испытании, на каждой национальной контрольной работе Джулия обходила ее. Не намного, но обходила. Поначалу разрыв между ними был очень велик, и преподаватели даже переключили свое внимание с умненькой Кейси на блистательную Джулию. Однако Кейси рьяно взялась за дело – она зубрила, изнуряла себя работой и сумела добиться того, что разрыв между ними в баллах постепенно уменьшился. Но Джулия все равно постоянно выигрывала.
Сама Джулия, умная, замечательная Джулия, проводила ночные часы за чтением романов Шарлотты Бронте и Джейн Остен, вместо того чтобы флиртовать с молодыми людьми. Она даже и не подозревала, что между ней и Кейси шла война не на жизнь, а на смерть.
«Холодную» войну вела Кейси. Она шпионила, пыталась найти изощренный способ избавиться от соперницы, сбросить ее с пьедестала.
Может, подсунуть робкой, наивной и красивой Джулии кавалера? Разве любовь не отвлечет ее от учебы? Не помешает ей сосредоточиться?
Мальчики в Карлтоне были готовы на все, лишь бы услужить Кейси. Уверенная в себе, сногсшибательная красавица Кейси была истинной королевой школы. Она уговаривала парней приударить за Джулией, и они честно пытались это сделать. Но им не улыбался успех. «Она с другой планеты, Кейси!» – восклицали они, огорчаясь из-за того, что не смогли выполнить желание Кейси. «Извини, Кейси, но она словно с луны свалилась!» Да, казалось, Джулия и в самом деле была с другой планеты, из другого, ушедшего, века. Века галантности и романтических отношений между мужчинами и женщинами.
В конце концов Кейси задумала сама подъехать к Джулии – не для того, разумеется, чтобы подружиться, а чтобы изучить тактику врага. На выходные она позвала Джулию к себе в Сан-Франциско, в их роскошный особняк – позагорать и развлечься. Джулию это приглашение удивило, она была благодарна богатой однокласснице, но отказалась от приглашения, сославшись на то, что должна работать после уроков и в выходные.
– Заниматься? – спросила Кейси.
– Нет, – ответила Джулия, глядя на нее своими ясными лавандовыми глазами. – Работать.
Кейси не поверила ей. Джулия врет, она не работала! Без сомнения, она все время тратила на занятия и учебу, никогда не развлекалась и почти не спала. Вот почему она побеждала в войне.
В один прекрасный день Кейси, притаившись в своем «БМВ», стала ждать, пока Джулия сядет в автомобиль, предоставленный Карлтоном своей лучшей ученице. Шофер повез Джулию из Беркли в Атертон. Кейси поехала следом. Если она поймает Джулию на вранье, это будет своего рода победой.
Однако Джулия не лгала. Машина оставила ее у какой-то крохотной развалюхи в двух милях от Телеграф-авеню. Кейси ждала. Не прошло и пятнадцати минут, как Джулия вышла из домика в коричневой клетчатой униформе и направилась пешком к забегаловке, где подавали гамбургеры. Там, как выяснила Кейси, Джулия работала три вечера в неделю и каждый второй выходной.
Незнакомые ей ранее зловещие эмоции охватили Кейси, в голове вертелись ужасные мысли. А в душе бушевали ненависть, ревность и разочарование…
Кейси не выиграть, как бы она ни старалась. Она выжимала из себя все, что могла, но Джулия все равно была первой.
Как же добиться выигрыша? Каким способом одолеть Джулию? А если вдруг с ней что-то случится? Вдруг она попадет в аварию, впадет в кому или даже умрет?
Кейси ненавидела эти мысли! Ненавидела себя за них, за то, что временами ей хотелось, чтобы эти страшные желания сбылись. И от этого ее ненависть к Джулии все возрастала. Правда, Кейси и в голову не приходило, что она сама каким-то образом примет участие в уничтожении соперницы. И все же она хотела, чтобы с Джулией что-нибудь стряслось, желала, чтобы рука провидения пришла ей на помощь…
А затем случилось это. Кейси выиграла, потому что осталась в одиночестве. Весной Джулия внезапно исчезла. Все началось с ее таинственного отсутствия на занятиях по пятницам и понедельникам. И вдруг в мае она исчезла и больше не вернулась. Руководитель Карлтона сообщил, что Джулия уехала в связи с семейными обстоятельствами. Перед отъездом она блестяще сдала устные экзамены – чтобы соблюсти требования школы к выпускникам. Она не будет присутствовать на выпускном вечере, но ее уже оценили! Правда, она не сдавала курсовой работы, а стало быть, соревнования между ними не было.
Это означало, что Джулия окончила школу второй. Поэтому Кейси произнесла прощальную речь. Да, Кейси, а не Джулия обращалась к одноклассникам – самым талантливым выпускникам средней школы во всей стране. Она доверительно рассказала им о том, какое блестящее будущее ждет их всех.
Кейси выиграла, но победа была горькой. Горечь усугублялась еще и тем, что Кейси открыла в себе некоторые отвратительные черты, о которых и не подозревала раньше.
Летом, до начала первого семестра в Беркли, Кейси подолгу размышляла о своем будущем, готовилась к следующей ступени собственной жизни. Никогда больше не позволит она себе вступить в столь же безумное соревнование. «Но ведь в колледже, в юридической школе, на практике тебе будут встречаться такие вот Джулии. Так будь же готова к этому, Кейси. Ты, как обычно, окажешься не самой лучшей. И не всегда будешь выигрывать, как бы ни пыталась».
Итак, Кейси заранее готовила себя к возможным проигрышам и к тому, чтобы переживать их так же достойно и элегантно, как она выигрывала. Но для этого надо было усиленно тренироваться.
Правда, в течение целых десяти лет в ее жизни больше не было ни Джулий, ни Джулианов, ни женщин, ни мужчин, которые угрожали бы ее успеху. Она была первой в Беркли, первой в Гастингсе. За три года работы в офисе окружного прокурора она выиграла бесчисленное количество дел.
Десять лет жизнь Кейси была легкой и простой, ничто не омрачало ее. Джулия стала для нее просто неприятным воспоминанием, далеким видением, темным эпизодом в светлой жизни.
Да, Джулия ушла, но не была забыта.
Что же случилось с ней? Где она? Что делала? Может, пишет книги? Из многочисленных способностей Джулии талант к литературе был самым ярким. «Господи, пусть она будет писательницей, – молила Бога Кейси. – Только не адвокатом, не юристом!»
Кейси понимала, что Джулия с успехом может заниматься чем угодно. А если она учится на юридическом факультете Гарварда? Едва подумав об этом, Кейси тут же раздобыла список преподавателей, студентов и практикующих адвокатов – выпускников Гарварда. Имени Джулии в нем не оказалось. Кейси вздохнула с облегчением.
И вот в этот чудесный вечер, когда воздух был напоен ароматом роз, Кейси оказалась лицом к лицу со своим давним врагом. Голова у Кейси пошла кругом, но она пыталась мыслить разумно. Да, Джулия была здесь, но она не стала адвокатом, не представляла для нее угрозы.
И вдруг, повинуясь импульсивному решению, разогретая бурбоном, Кейси решила положить этой истории конец раз и навсегда. Она справится с демонами, одолевавшими ее. Она выведет их из темноты на свет.
– Я должна кое в чем признаться Джулии, – заговорила Кейси решительно. Переведя взгляд со смущенной Джулии на заинтригованного Эдмунда, она кокетливо произнесла: – Ох, Эдмунд, что за напитки ты намешал! Это из-за твоего бурбона меня повело!
– Ты попросила просто бурбон, Кейси, ничего там не намешано, – отозвался Эдмунд.
– Ох! – улыбнулась Кейси. – Ну ладно, с этого момента я перехожу исключительно на «севен-ап».
– Так в чем же ты хотела признаться, Кейси? – спокойно спросил Джеффри. По его тону чувствовалось, что его интересует все, связанное с женой. Ожидая ответа, он налил себе второй – полный – бокал виски.
– Кейси…
– Джулия, это скорее не о тебе, – защебетала Кейси, – тут нет ничего плохого. Да и откуда? Все дело во мне, хотя… это сущие пустяки… – Набрав полную грудь воздуха, Кейси призналась: – Дело в том, Джулия, что я недолюбливала тебя в школе.
– Недолюбливала? – удивилась Джулия. – Но ты всегда была так мила со мной!
«Мила? Джулия, неужто ты не понимаешь, что это было просто уловкой? Как ты не замечала, что я ненавижу тебя?»
– Да, я недолюбливала тебя, – повторила Кейси. – Это бывает у школьниц… Но ты была так чертовски умна!
И она стала говорить о Джулии, о ее уме, а не о собственной зависти. И, восхваляя ее, Кейси призналась, что Джулия была лучшей в их классе.
Это было… великолепно. Все, кто слушал Кейси, не могли даже заподозрить, какие чувства ее обуревают. Старые воспоминания, восторги… Никакой зависти.
Сумела ли она побороть себя? – задавалась Кейси вопросом. Может, ее действительно терзала девичья жажда соперничества? Не пора ли забыть прошлое, просто посмеяться над ним? Может, стоит полюбить Джулию? Подружиться?
Разве это не стало бы ее победой?
Эдмунд и Пейдж с улыбками слушали рассказ Кейси. Он ничуть не удивил их, они уже знали, что их робкая приятельница обладает недюжинным умом. Кейси не преминула заметить, что лучшие университеты страны – Йель, Стэнфорд, Гарвард – зазывали Джулию к себе в студенты.
– Ты прославила нашу школу! – заявила Кейси.
При этих словах Джеффри налил себе третий бокал, подошел к перилам и стал смотреть на море.
– Все думали, что ты будешь писательницей, Джулия. Ты пишешь что-нибудь? – спросила Кейси, закончив свою историю.
Джулия не сразу поняла, что вопрос был обращен к ней. Она с тревогой смотрела на напряженную фигуру мужа, но потом все же рассеянно ответила:
– А?.. Нет.
– Да, – с улыбкой поправила ее Пейдж. – Вот уже несколько лет Джулия развлекает детишек Саутгемптона замечательными историями. К счастью, она записала их.
– Только для Мерри, Аманды и других детей, – смущенно заметила Джулия.
– Нет, они могут, скорее должны, стать известны всем. Джулии нужно только найти хорошего художника.
За обедом Джеффри и Джулия вели себя непринужденно, но сердце Джулии ныло от тоски. «Почему ты сердишься, Джеффри?» А Джеффри казалось, что кто-то вонзил в его сердце нож и поворачивал его там, загоняя с каждым поворотом все глубже и глубже.
– Сколько времени ты проживешь в Сиклиффе? – вежливо поинтересовалась Джулия у Кейси.
– До Дня труда. Последнюю неделю августа я проведу в своей городской квартире – мне надо обустроиться и вступить в коллегию адвокатов, но к уик-энду я вернусь на вечер в клубе.
– Этот вечер, – с ясной улыбкой пояснила Пейдж, – будет устроен в честь Кейси.
– Это очень мило с вашей стороны, – отозвалась Кейси. Она знала, что роскошный вечер, который Пейдж с Эдмундом готовили в саутгемптонском клубе, станет настоящим событием. Ее, талантливейшего адвоката, нового члена самой престижной адвокатской конторы, принадлежавшей Эдмунду, представят самым могущественным обитателям Саутгемптона и Манхэттена.
– А когда ты получишь решение о вступлении в местную коллегию адвокатов?
– В начале октября.
– Но работать она начнет сразу после Дня труда, – заметил Эдмунд. По его уверенному виду все сразу поняли: у Кейси не возникнет проблем с оформлением права на адвокатскую практику. – Кроме прочих дел, Кейси будет вести дело Элиота Барнса против государства.
– Правда? – В первый раз за весь обед Джеффри всерьез заинтересовался разговором.
Дело штата Нью-Йорк против Элиота Барнса могло занять все первые полосы газет. Впрочем, оно было весьма противоречивым. Элиот Барнс был адвокатом, который успешно выиграл дело по обвинению одного из самых влиятельных политиков Нью-Йорка во взяточничестве и рэкете. Не успел Барнс почувствовать себя героем, как вдруг неожиданно все переменилось, и он был обвинен в уклонении от уплаты налогов и в мошенничестве. Все ждали, что обвинения будут сняты, однако прокурор округа решил завести дело.
Фирма «Спенсер и Куин», уверенная в невиновности Элиота Барнса, собиралась взять на себя его защиту. А Кейси Инглиш должна была раскопать все необходимые детали и факты, чтобы выиграть в этом серьезном процессе.
– Да, – ответил Эдмунд на вопрос Джеффри, – это большое дело.
– Разумеется. – Джеффри повернулся к Кейси. – Подумать только, ты целых три года работала в офисе окружного прокурора в Сан-Франциско, а здесь у тебя первым будет дело по обвинению окружного прокурора Манхэттена.
– Может, я и буду сидеть в другой половине зала, Джеффри, – проговорила Кейси с обворожительной улыбкой, – но я все равно окажусь на той же стороне, что и раньше. На той, которая выигрывает. На стороне закона, – добавила она.
– Сколько еще тайн ты скрываешь, Джулия?
Они сидели в своей романтичной спальне в Бельведере, но все получилось не так, как она ждала. Джеффри и не подумал снять с нее платье, как обещал.
Да, все изменилось. Он говорил спокойным, пугающе спокойным тоном.
– Тайн?
– Лжи.
– Джеффри, я не понимаю тебя.
– Да что ты? – язвительно переспросил Джеффри. – Странно, что такая умная женщина – и вдруг чего-то не понимает.
– Пожалуйста, скажи мне!
– Ты получила полную стипендию в одной из самых привилегированных, дающих лучшее образование частных школ страны. Да что там страны, всего мира! И после этого у тебя повернулся язык сказать мне, что для тебя не важно, окончишь ты ее или нет, поступишь в колледж или нет?!
– Но я не лгала, Джеффри! Для меня это было действительно не важно! Я перешла в Карлтон лишь потому, что мне дали стипендию.
– Ты была лучшей ученицей в классе!
– Я старалась. Я была перед ними в долгу, потому что они были так внимательны ко мне, – оправдывалась Джулия.
– А как ты умудрилась окончить школу, Джулия? По переписке? Заочно? Ты получила диплом и скрывала его от меня?
– Нет, Джеффри, нет! За несколько недель до нашей свадьбы мне устроили устные экзамены. Возможно, они отправили диплом моей тетке, во всяком случае, я его никогда не видела.
– Но ты не сказала мне, что окончила школу.
– Ты же сам говорил, что тебя это не волнует! Выходит, это неправда? Ты бы хотел, чтобы я была такой же, как Пейдж или Кейси.
– Нет! Нет, я хотел лишь, чтобы ты сказала мне правду.
– Но это и есть правда. Джеффри, почему ты мне не веришь?
– Из-за того нагромождения лжи, которым ты заполонила нашу жизнь.
– О какой лжи ты говоришь?
– Скажи мне, Джулия. Ты ведь все время лжешь. Скажи же!
Она молча смотрела на него своими лавандовыми глазами – такими невинными и испуганными. Однако Джеффри знал, какими невинными они могут быть, когда она обманывает его, поэтому он настаивал на честном ответе. И вдруг волна ярости захлестнула Джеффри, он даже испугался. Испугался он внезапного желания причинить Джулии те же страдания, которые мучили его самого. Он чувствовал себя огромным животным – сильным, но обезумевшим от боли, способным сделать больно даже тому, кого любил.
– Куда ты идешь? – шепотом спросила Джулия, когда ее муж рывком распахнул дверь шкафа и вытащил оттуда джинсы и кроссовки.
– Мне надо уйти от тебя.
Джеффри торопливо переоделся в обитой дубовыми панелями библиотеке. А потом вышел из дома и побежал. Он пробежал почти милю по лесной чаще, как вдруг осознал, что направляется к утесу, высившемуся на морском берегу, в то самое место, где мальчиком искал ответы на свои многочисленные вопросы… и где три года назад он принял решение вернуться домой и остаться с Джулией, потому что она была для него важнее, чем все его мечты.
Путь ему освещала та же луна, которая обычно обливала серебряным светом их ложе любви. Однако в эту ночь она была какой-то ущербной и на ее светлой поверхности темнели тени.
В точности как на их жизни. Этим вечером Джеффри узнал, что она скрывала от него не единственную тайну. Правда, он никак не мог понять, для чего ей это было нужно, но у Джулии были еще другие тайны и секреты; ей зачем-то были нужны ложь и обман.
Ну почему она скрывала от него Карлтон?
Добежав до утеса, Джеффри заметил огни в Сиклиффе. За обедом они все заверили Кейси, что она будет там в полном уединении. Она могла загорать обнаженной, лежа в гамаке, или бегать по морскому берегу. Никто не увидит ее. И этим вечером она могла раздеваться, даже не задернув штор…
Однако Кейси задернула шторы, поэтому Джеффри увидел лишь тени. И вдруг на короткое мгновение он ощутил непреодолимое желание войти в дом…
«Скажи мне, Кейси, кого в Карлтоне любила Джулия? Ты видела Мерри, когда она зашла пожелать всем спокойной ночи. Она никого тебе не напомнила? Может, какого-нибудь учителя, чья карьера оборвалась из-за того, что он завел роман с лучшей шестнадцатилетней ученицей? Или директора, который пообещал Джулии диплом за устные экзамены?»
Интересно, знала ли Кейси, почему Джулия лжет?
Возможно, ответ был ей известен. Однако Джеффри не собирался вмешивать кого-то в их частную жизнь.
Он бежал по извилистой тропинке до самого берега, бежал по зыбучему песку – до тех пор пока каждая клеточка его тела не взвыла от усталости, умоляя остановиться. Но Джеффри не внимал мольбам собственного тела и бежал вперед все быстрее и быстрее.
Через три часа, когда огни в Сиклиффе уже давно погасли, Джеффри вернулся в Бельведер, вернулся к Джулии…
Она лежала на их кровати под шелковым одеялом и, несмотря на то что летняя ночь была довольно теплой, тряслась от холода. Джулия слышала, как Джеффри принимает душ, и молила Бога, чтобы до нее не донесся звук захлопнувшейся за ним двери.
Но Джеффри не ушел – он спокойно вернулся в спальню.
В их браке не было обыкновения ссориться. Они никогда не ссорились. И Джулии не приходило в голову притвориться спящей, повернувшись к нему спиной, потому что Джеффри был ее любимым, ее сердцем. Поэтому Джулия смело встретилась с ним глазами, готовая ответить на любые вопросы мужа. Во всяком случае, постараться это сделать.
Джеффри задал ей те же вопросы. И Джулия дала на них те же самые ответы – других у нее не было, потому что она говорила ему правду.
– Почему ты не сообщила мне, что училась в Карлтоне, Джулия?
– Потому что для меня это было не важно. Я думала лишь о том, чтобы быть с тобой.
– И родить Мерри. – Голос Джеффри был спокойным, но в нем все еще звучало обвинение.
– Быть с тобой. И родить Мерри. Да. – Помолчав, Джулия задумчиво спросила: – Джеффри?
– Да. – «Скажи мне, Джулия, прошу тебя! Скажи правду!»
– Ты уйдешь от нас?
– Уйду от тебя? – переспросил он. Джеффри оторопел от ее вопроса, от прозвучавшего в нем страха, который она не могла скрыть. Уйти от нее? Да это он был испуган, он был предан! Джулия отняла у него сердце, а не он – у нее. – Я никогда не оставлю тебя. – Сказав это, Джеффри задался вопросом, не начал ли и он лгать Джулии.
«Может быть, однажды мне и придется оставить тебя, Джулия, для того, чтобы выжить самому. Я не верю в твою любовь, и это убивает меня».
На следующий день они занимались любовью. Бережно и нежно лаская друг друга, они улыбались. Каждый хотел любви, только любви, вечной любви. Они старались доставить друг другу как можно больше удовольствия и вспоминали свои клятвы в любви, данные всего месяц назад, на годовщину их брака…
В понедельник Джеффри позвонил ей с работы.
– Думаю, это лето будет очень занятым, – извиняющимся тоном сказал он Джулии. – Мне предстоит поездка в Европу для освещения визита президента в страны Восточного блока, двухсотлетия Бастилии и экономического саммита в Париже.
– Не говоря уже о ночных эфирах и специальных репортажах, которые тебе придется вести. Я знаю, Джеффри. Я все понимаю, – с грустью промолвила Джулия.
По сути, Джеффри говорил ей о том, что у него не найдется времени на семью. Несмотря на то что он побывал на первом уроке верховой езды, казалось, больше Мерри не интересовала его.
– Нет, детка, нет, ты не понимаешь. Лето будет занятым, поэтому я не могу строить планы, но собираюсь взять отпуск во второй неделе сентября. Я только что выяснил, что занятия в школе начнутся не раньше восемнадцатого сентября, так что у нас будет неделька, когда мы сможем побыть вместе. – Джеффри честно пытался выкроить время пораньше, но у него ничего не получалось. Никто не мог заменить ведущего передачи летом. Настоящие отцы, между прочим, планируют отпуск на июль или август заранее. – Ту неделю я буду целиком принадлежать вам, Джулия. Делайте со мной что хотите.
– Правда?
– Правда.
– Значит, ты будешь дома на день рождения Мерри! Джеффри, спасибо тебе!
– Не за что, дорогая.
– Но ты еще должен мне медовый месяц, – прошептала Джулия через мгновение.
– Выбирай любое время.
– Сегодня я заказала паспорт.
– Да что ты?
– Да. Я подумала, что, может, в октябре или ноябре, когда занятия в школе уже начнутся… – Это были храбрые слова, но она произнесла их от всего сердца, потому что готова была переступить через свои страхи ради того, кого любила.
– Когда захочешь, Джулия, когда ты будешь готова, – ласково проговорил Джеффри. – Я люблю тебя.
На следующее утро Кейси размышляла а том, как проведет лето в Сиклиффе. Она, как обычно, составила график работы и отдыха, заранее запланировав, когда будет делать зарядку, когда есть и что есть.
Благодаря строго упорядоченной жизни Кейси удалось достичь успеха, стать почти идеалом. Каждое утро и каждый вечер, как бы она ни устала, Кейси делала гимнастические упражнения, чтобы ее бедра оставались стройными, талия тонкой, лодыжки сухими, руки сильными, а грудь высокой. Кейси позволяла себе есть очень немного и только полезные продукты, и поэтому фигура ее оставалась подтянутой и сексуальной. Загорала она тоже осторожно. Кейси знала, что избыток солнца вреден, однако легкий загар будет удачно сочетаться с ее блестящими рыжеватыми волосами. Словом, она стремилась создать иллюзию того, что успехи достаются ей легко и она может позволить себе предаваться отдыху, подолгу лежа на пляже под лучами солнца.
Все, что делала Кейси, было рассчитано на достижение успеха… И она работала на него…
Кейси снова и снова повторяла слова, которые собиралась произнести в суде, добиваясь, чтобы и судьи, и ее противники восторгались удивительной легкостью, с какой течет ее речь. Потому что ее речь в зале суда должна быть тщательно подготовлена, как и ее внешность. Ни одного случайного слова не должно сорваться с ее уст.
Внешность Кейси менялась от случая к случаю, в зависимости от преступления, от судьи, от присяжных, от защитника обвинения, от общего настроя процесса в конце концов! Молодые адвокаты в офисе окружного прокурора в Сан-Франциско получали весьма скромное жалованье. Однако все знали, что Кейси владела огромным состоянием и что месячный доход ее трастового фонда превышал ее годовой заработок. Но Кейси и не притворялась бедной. Она носила коллекционную одежду от Шанель, Сент-Джулиана, Ле Крийона и Диора. Драгоценности предпочитала от Тиффани или Шрева, а часы – от Эбеля, Чопарда или Бленкпэйна. Иногда в числе ее аксессуаров были и очки с обычными стеклами в черепаховой или в тонкой металлической оправе от Энн Кляйн.
Картину довершала ее прическа. Свои огненные волосы Кейси обычно либо затягивала в строгий пучок, либо заплетала в толстую косу. Иногда распускала по плечам, и тогда казалось, что ее золотистые кудри поцеловало само солнце…
Перед тем как отправиться в зал суда, Кейси тщательнейшим образом изучала все подробности дела, перечитывала снова и снова статьи закона. И готовилась сама – выбирала нужные слова и подходящую одежду.
Желание выглядеть привлекательной – нежной и женственной – на слушании дела Ноба Хилла, насильника, шло скорее от ее сердца, чем от разума. Она решила, что будет блистать в шифоне и шелке пастельных, весенних оттенков. Свои потрясающие волосы она распустит.
Потому что это ведь было дело о свободе, ведь правда? – спрашивала она себя. Разве на самом деле оно не касалось свободы женщины быть при желании игривой и женственной? Быть такой, какой она хочет, и при этом ничего не бояться?
Лето в Саутгемптоне должно быть для Кейси спокойным. Для этого ей нужно всего лишь строго следовать собственному графику. Ей пообещали полное уединение. Никто не потревожит ее, не помешает ей. Все так просто…
Однако ей все же мешали собственные мысли, не дававшие покоя. Все дело было в Джулии…
«Ну почему я все думаю о ней? Джулия – это старая история, укрощенный демон».
И правда, Джулия больше не представляла для Кейси угрозы, вот только она опять выиграла. Джеффри Лоуренс, перед которым не устояла бы ни одна женщина на свете, выбрал Джулию. В глаза бросается, как он любит ее. Кейси видела лицо Джеффри, когда Джулия вышла на террасу. А потом она весь вечер наблюдала за его глазами – они были полны такой нежности, такой любви, чего-то такого необъяснимого, но очень глубокого, что Кейси от досады испытала едва ли не физическую боль.
Быть настолько любимой! Быть любимой такой, какая ты есть!
Красота Джулии расцвела от любви Джеффри. Но Кейси видела всего лишь повзрослевшую копию той застенчивой и умной девочки, которая доставляла ей в школе такие страдания. Джулия не изменилась. Она просто нашла человека – выдающегося человека, между прочим, – который полюбил ее такой, какой она была.
«Хоть когда-нибудь кто-то полюбит меня такой, какая я есть?!»
Разумеется, многие мужчины влюблялись в нее. Богатые, красивые, влиятельные, не боявшиеся ее успеха. Они очаровывались ее красотой, соблазнялись ее многообещающими улыбками, которые она расточала столь же умело, как устраивала свои представления в суде.
Но любили ли ее эти мужчины? Ее, а не ту талантливую актрису, чья игра всегда проходила на ура? Почему она никогда не влюблялась в них? И отчего, несмотря на все победы, на многочисленные успешные дела, на потрясающие представления, в которых она солировала, Кейси ни разу не испытала настоящей радости, не задрожала от счастья, не затрепетала от желания?
А что, если Кейси и эта талантливая актриса – один и тот же человек? Что, если она такая и есть? Просто идеальная, бесстрастная женщина, которой суждено жить только по правилам, запрограммированным на успех, но которые не предусматривают свободного времени для самой Кейси?
Свободного времени? Или времени быть свободной?
Но разве не было иной (ради Бога!) Кейси? Разве не было на свете маленькой девочки, которая любила бегать по песку, заигрывая с волнами, догонять заходящее солнце? Была ли та счастливая девчонка со временем потеряна навсегда или по-прежнему пряталась в душе Кейси, которая все же была способна забросить все своды законов ради того, чтобы поваляться на белом песке?
Да, эта маленькая девочка была жива и сейчас. И она бежала вниз по извилистой тропинке, ведущей к пляжу с песком, таким теплым и нежным. А потом она помчалась по берегу, догоняя пылающий диск заходящего солнца. Она пробежала полмили, милю и не задохнулась, не устала, а испытывала лишь радость общения с природой… Она почувствовала себя свободной!
А потом пляж неожиданно кончился, уткнувшись в гряду крутых скал. Пляж кончился, но в море уходила узкая коса, покрытая белым песком. Если она хотела увидеть закат (а Кейси, конечно же, хотела этого), то ей надо было найти тропинку, ведущую вверх, на скалы. Впрочем, если пробежать на самый конец песчаной косы, то перед ней, наверное, откроется потрясающий вид.
Кейси предпочла песчаный полуостров. Добежав до его конца, она остановилась и стала любоваться заходящим солнцем. Но оно тут же спряталось за скалы. Кейси выбралась на большой валун, обласканный волнами. Теплые соленые брызги обдавали ее тело, ее лицо…
Теплые… горячие…
Потому что брызги смешались со слезами на ее разгоряченном лице.
Слезы? Но Кейси никогда не плакала. Однако сейчас, оказавшись в этом райском уголке, преследуя заходящее солнце, она думала о прошлом, а может, и о будущем и… расплакалась.
Неужели она плакала потому, что не догнала солнце? Потому, что пылающее светило садилось в океан, скрывшись от ее глаз? Или слезы текли по ее щекам, потому что она пыталась поймать нечто более важное, вечно ускользающее от нее, – себя саму, свое счастье, свою свободу? Или все это тоже было недостижимо для нее?
Вдохнув теплый соленый воздух, Патрик ощутил чувство удивительного покоя.
Это был редкий, но такой желанный гость в его тревожной жизни. Правда, в прежние дни он знавал спокойные минуты. Патрик изо всех сил пытался продлить их, но они быстро заканчивались. И вдруг он обрел покой – в то самое время, когда снова вынужден был бежать. Он был в восторге от этого неожиданного дара, который удивил его так же, как удивляет луч солнца, прорвавшийся сквозь черные грозовые тучи. Было это три месяца назад.
В тот мартовский день Патрик завернул на стоянку грузовиков в Нью-Джерси в поисках работы. Он надеялся найти водителя, которому нужен второй шофер для трансконтинентального рейса, или еще кого-нибудь, кто только что прибыл с западного побережья и кому нужно помочь с разгрузкой фургона. Такой образ жизни Патрик вел уже пять лет – кочевал с места на место, изъездив всю страну, менял работу, жил каждый раз под новым именем, не имея крыши над головой.
Впрочем, дома у него никогда и не было.
Как-то раз за чашкой кофе Патрик просматривал «Нью-Йорк таймс» и заглянул на полосу, где печатались объявления о найме на работу. Это была своеобразная пытка, мрачное напоминание себе о собственной судьбе. Ему никогда не получить настоящую работу, потому что для этого требовались документы, настоящее имя, номер социальной страховки и свидетельство о рождении. Патрик не мог устроиться на постоянную работу – до этого дня.
«Срочно требуется опытный инструктор по обучению верховой езде. Саутгемптонский клуб. Звонить…»
Сердце Патрика забилось быстрее, когда он прочел это объявление. Если бы он снова смог ездить верхом… Тогда бы он обрел почти настоящий покой, почувствовал себя так, словно у него есть дом.
Итак, клуб. Патрик никогда не участвовал в соревнованиях, проводимых в Саутгемптоне. Возможно, он когда-нибудь соревновался с каким-нибудь членом клуба? Нет, Патрик был почти уверен, что этого не было. Стало быть, дело безопасное. Никто не узнает его.
Для работы требовался опыт. Патрик никогда не обучал кого-то верховой езде, но он был чемпионом. О своем опыте он мог наврать, принести с собой фальшивые рекомендации, надеясь на то, что раз уж инструктор требовался срочно, то долго раздумывать владельцы клуба не станут.
И в самом деле, менеджер клуба был в отчаянии. Весенние каникулы вот-вот начнутся. Не пройдет и нескольких дней, как конюшня клуба наполнится голосами саутгемптонских детей, которые будут ждать, что с ними займется опытный инструктор, а он взял да и ушел из клуба в другое место.
Через три часа после звонка менеджеру Патрик уже был в его кабинете.
Все свои деньги – двести двадцать долларов, – заработанные с таким трудом, Патрик собирался истратить на дорогую стрижку и клубный костюм. Он знал, как одеваются богатые, знал их привычки. К счастью, умел непринужденно носить элегантную одежду и с легкостью правильно говорил. Однажды он уже притворялся богатым, да так удачно, что все подумали, будто он и в самом деле родился в рубашке, посещал частную школу, учился в Гарварде или Йеле, а на каникулы ездил развлекаться в Европу. Ему не составит труда снова сыграть эту роль и получить работу. Однако менеджер клуба не дал ему времени приодеться и даже подстричь черные как вороново крыло волосы.
Пока поезд мчал его из Нью-Джерси в Саутгемптон, Патрик успокаивал себя тем, что настоящие наездники обычно носят джинсы, а не брюки для верховой езды.
– Вы давали уроки верховой езды? – спросил его менеджер клуба. Он скептически поглядывал на взлохмаченные волосы и поношенную одежду Патрика, однако правильная речь молодого человека произвела на него благоприятное впечатление.
– Да.
– Где?
– Везде.
– Работник нужен нам всего на месяц. – Менеджер решил не обещать пока ему золотые горы. Однако ему позарез нужен был человек, который начнет работать завтра же. После весенних каникул у него будет время подыскать более подходящего тренера на летний сезон.
– Мне будут платить наличными?
– Как хотите.
– Хочу. И раз уж я нужен всего на месяц, мне понадобится здесь жилье. Я могу спать в конюшне, а мыться в душевой для клиентов. По вечерам, разумеется.
– При конюшне есть квартирка. Она маленькая, но там есть все необходимое. Вы можете поселиться в ней.
Менеджер ждал, что Патрик Джеймс выразит недовольство тем, что его нанимают всего лишь на месяц, но, к его удивлению, молодой человек только благодарил его. Патрик оказался терпеливым, неутомимым и вообще замечательным тренером. Клиентам понравились даже его потертые джинсы, хлопковые рубашки и разношенные сапоги. По сути, его ковбойский вид даже вошел в моду. Дорогущие свитера ручной вязки от Миллера, льняные штаны для верховой езды и шелковые косынки на шею от Ральфа Лорена, а также изящные сапоги от Беверли Фелдмана были забыты в шкафах богатых поместий. Вместо них на свет извлекли старенькие джинсы, бумажные рубашки и простые сапоги. Даже обычные драгоценности для занятий верховой ездой – бриллианты, сапфиры, изумруды и рубины – остались в стенных сейфах, прячущихся за полотнами импрессионистов.
Патрик много времени отдавал тренерской работе, а в свободные вечерние часы подрабатывал барменом в клубе.
К концу весны менеджер поинтересовался, не согласится ли Патрик задержаться на некоторое время. Тренер принял предложение и не выказывал недовольства по поводу его неопределенности. По его собственной просьбе ему не выплачивали фиксированного жалованья, а раз в две недели он получал наличными лишь проценты от каждого урока да с ним рассчитывались за работу в баре. Он жил в крохотной квартирке при конюшне, а питался изысканными остатками из клубной кухни.
Поскольку Патрик не был официальным работником клуба, никто не попросил у него документов. Ему не пришлось заполнять обычную анкету, требуемую при приеме на работу, подписывать контракт и называть какие-то имена. Если бы он уехал без предупреждения, никто бы не нашел его; если бы клуб сгорел, никто и не вспомнил бы о нем.
Впрочем, менеджер надеялся, что ничего не случится, однако вопросы себе он все же задавал. Патрик так отличался от тех, кого он обычно нанимал на лето для обучения клиентов плаванию, теннису и управлению яхтой, хотя и эти люди частенько бывали для него загадкой. Патрик был красив, очень красив, но, несмотря на это, в нем было что-то диковатое. Менеджер ничуть не сомневался, что женщины – члены клуба захотят завести роман с этим красивым дикарем. Пойдет ли на это Патрик? Захочет ли следовать их правилам?
Женщины и в самом деле хотели Патрика – всегда. Он, разумеется, тоже хотел – некоторых из них, тех, с которыми ему было приятно проводить время. Секс всегда приносил ему невероятное удовольствие, давал ощущение свободы…
И все было хорошо до тех пор, пока пять лет назад Патрик не осмелился сказать «нет» одной прекрасной молоденькой богачке. Он не захотел ее, но она захотела его, и ее ярость, вызванная его отказом, лишила его всего – свободы, мечтаний, возможности жить спокойно.
Пять лет Патрик убегал. И теперь, поскольку ему вновь пришлось ездить верхом, он опять оказался среди богатых и влиятельных людей. И богатые саутгемптонские красавицы, как та богачка, захотели его. Он был нужен им как собственность, как трофей, как игрушка, которую они сами выбирали.
Однажды уже Патрик предпочел сказать «нет», и этот выбор стоил ему всего. А теперь? Если он скажет «нет» снова, надо приготовиться к новому бегству.
А если сказать «да»? Если удовлетворить их похоть? Если принять их дорогие подарки? Ему нечего было терять, кроме самоуважения и едва обретенной хрупкой свободы. Но и этого можно лишиться.
Поэтому Патрик предпочел отказать саутгемптонским красавицам, которые домогались его. С той богатой наследницей в Кентукки он был нежен и добр и поплатился за это. Теперь он был резок, почти груб с женщинами; в его «нет» звучало презрение, и это еще больше распаляло их. Богачки Саутгемптона хотели приручить его.
И вдруг почти интуитивно Патрик догадался, как выжить в этих условиях.
– Патрик, ты даешь частные уроки? По ночам?
– Нет. – Обычно больше он ничего не говорил, голос его был тверд и холоден, серо-зеленые глаза наполнялись презрением. Однако эта женщина была не так настойчива, как остальные, поэтому он добавил: – Извините. Я правда не могу.
– О! У тебя кто-то есть?
– Да.
Он наблюдал за тем, как изменилось ее лицо, когда она услышала его ложь. Оно чуть смягчилось, она явно немного завидовала сопернице, но восторгалась им.
– И ты верен ей?
– Да.
Это не было полной ложью. Патрик знал, что если он полюбит когда-то по-настоящему, то будет верен своей избраннице.
Так он узнал, что эти женщины ценили верность. Они домогались его, но замужние делали это потому, что сами были отвергнуты своими мужьями, а незамужние мечтали о любви. Патрик сказал, что у него есть любимая женщина, которой он верен, и они оставили его в покое. Так он сумел выжить среди богатых и влиятельных. И не только выжить, но и обрести мир и покой…
Мир и покой… Среди людей, которых он ненавидел. Так странно обрести мир и покой именно здесь.
Патрик смотрел вперед, на белую полоску пляжа, и наслаждался силой своего огромного черного скакуна, буквально летящего над землей. Через мгновение он пустит коня в погоню за заходящим солнцем, но сначала постарается запечатлеть в голове красоту увиденного пейзажа. Для того чтобы вечером, вернувшись домой, взяться за картину, на которой он изобразит море, небо и полосу песчаного пляжа.
Каждый раз, когда представлялась возможность, Патрик приходил сюда, чтобы полюбоваться идиллической картиной и сказать до свидания солнцу. Хозяева поместий располагали такими огромными земельными угодьями, что им было недосуг добраться до края своих владений. Проезжая верхом по дорожкам, связывающим поместья с клубом, Патрик нашел немало заброшенных дивных уголков. Он видел и живописные скалы, и цветущие луга, и все эти места стали его собственными укрытиями.
Однако в тот день он был не один. Патрик сделал это удивительное открытие, проскакав от пустующего коттеджа примерно милю в сторону скал. На оконечности полуострова стояла женщина.
Полуостров. Немало вечеров Патрик провел, любуясь изменениями на этой узкой полосе песка. Ее размеры, очертания, да и вообще существование, зависели от волн и прилива. Во время отлива белоснежная запятая выделялась на сапфировой поверхности моря. Но когда вода начинала подниматься, оставался виден лишь самый краешек полуострова, а во время полнолуния волны прилива поглощали весь крохотный участок земли.
Полуостров мог исчезнуть под водой быстро, как заходящее солнце прячется за горизонт. Полоску белого песка заливало водой до тех пор, пока она вся не исчезала под бирюзовыми волнами.
Прилив уже начался, а незнакомая Патрику женщина, видимо, ничего не замечала, поглощенная созерцанием заката и океана. Патрик пустил коня прямо по потоку воды, начавшему затоплять прибрежную часть полуострова. Воды было еще немного, к тому же, возможно, прилив будет не слишком высоким, но женщину надо было предупредить о грозящей опасности.
– Здравствуйте! – крикнул, приблизившись к ней, Патрик.
Кейси не слышала, как он подъехал. Стук копыт заглушался мягким песком и шумом прибоя. Однако звук мужского голоса оторвал Кейси от размышлений. Должно быть, это Джеффри или Эдмунд, решила она. Но кто бы из них ни появился здесь, он наверняка будет улыбаться извиняющейся улыбкой, потому что ей было обещано полное уединение.
Она, разумеется, повернувшись к ним, тоже улыбнется. Впрочем, никто и не догадается, что она плакала, поняла Кейси, дотронувшись руками до влажных щек. Следы слез полностью скрыты морскими брызгами.
Мало того, что теплые капли оросили ее лицо, они еще и промочили ее тонкую блузку, отчего она стала почти прозрачной. Влажная ткань липла к ее идеальному телу, открывая взору линии ее нежной груди. Кейси заметила это и, тряхнув гривой рыжеватых волос, перебросила несколько прядей на грудь, чтобы хоть как-то прикрыть напрягшиеся соски, проступившие под мокрой тканью.
«Похоже на рождение Венеры», – мелькнуло в голове у Патрика. Пышная золотистая шевелюра, точеная фигура незнакомки немедленно вызвали в его артистическом воображении воспоминание о полотне Боттичелли. А может, мелькнуло у него в голове, это прекрасное видение во влажной одежде и есть сама Венера, только современная, рожденная на Лонг-Айленде?
– Ой! – вскрикнула Кейси. Щеки ее запылали.
Вместо этого смущенного «ой!» ей следовало вежливо промурлыкать «привет!». Уж Кейси-то умела мурлыкать при виде удивительно красивых мужчин. Однако сейчас из-за того, видимо, что у этого красавца были серо-зеленые глаза и черные как смоль волосы, она не смогла вести себя как обычно.
Или потому, что призывное мурлыканье издавала другая Кейси? Да, та, что никогда не плачет. Та, что никогда не нарушила бы распорядка дня ради того, чтобы поглазеть на закат. Или если бы уж решилась на это, то не упустила бы пылающий диск из виду и не стала бы бродить по песку, мокнуть в воде да еще и плакать при этом.
Впрочем, не надо искать причину, почему Кейси при виде Патрика смогла лишь ойкнуть.
– Что вы здесь делаете? – спросила она.
– Думаю, я приехал спасти вас.
– Спасти? От чего? – «От меня самой? От другой Кейси?»
– От прилива.
– Прилива? – переспросила Кейси. Ей все это снится? Перед ней рыцарь в доспехах, прискакавший спасти ее от водного дракона? Да, может, он и рыцарь, но отчего-то сменил сверкающие доспехи на потертые джинсы и застиранную рубаху, расстегнутую на груди.
– Поедемте со мной, – серьезно промолвил Патрик.
И вдруг Кейси охватило удивительное чувство – ей захотелось, чтобы он командовал ею, чтобы его серьезные глаза заблестели от удовольствия, захотелось играть в ту игру, какую он захочет.
– Хорошо.
– Вы ездите верхом?
– Да, – неуверенно кивнула Кейси. Много лет назад в Атертоне она брала уроки верховой езды, но с тех пор ей ни разу не доводилось ездить на лошади. – Немного.
– Забирайтесь на коня позади меня и держитесь.
– О’кей.
Патрик подвел коня к большому валуну и удерживал его, пока Кейси взбиралась на спину скакуна.
– Держитесь! – повторил Патрик.
Кейси послушно обвила руками его талию. В том месте, где бурлящий поток хлынул под копыта вороному, он пошел медленнее, и Кейси, почувствовав его напряжение, инстинктивно крепче прижалась к Патрику, наслаждаясь его мощью и силой.
Рванувшись вперед, скакун быстро преодолел поднимающуюся воду. Когда они оказались на берегу, Патрик успокоил коня, соскочил на землю и протянул руки, чтобы помочь спуститься Кейси.
– Так это вовсе не игра, – прошептала женщина, обернувшись назад и увидев, что происходит с полуостровом.
– Нет.
– Место, где я стояла, почти скрылось под водой. – Интересно, от волнующей встречи рыцаря с драконом действительно зависела ее жизнь? Этот вопрос не давал ей покоя, потому что сейчас она явно осознала грозившую ей опасность. А если бы этот человек не проезжал мимо?
– Да, но, возможно, сегодня вода затопит не весь полуостров, – заметил Патрик. – Полнолуние было десять дней назад, а именно в это время прилив достигает наивысшей точки. Однако вам пришлось бы нелегко. Впрочем, если вы хорошо плаваете, то смогли бы оседлать волну и добраться до берега. – «Или если вы и есть Венера».
Сам Патрик плавать не умел. Окажись он на полуострове во время полнолуния, когда море поглощает всю полоску суши, он непременно утонул бы, если бы только разгневанный Посейдон не послал ему обломок доски, на которой добрая волна донесла бы его до берега. А вот волна недобрая могла унести его в открытый океан.
Кейси плавать умела. Она наверняка доплыла бы до берега и без его помощи.
– Это была не игра, – снова прошептала она, задрожав от неожиданно пробравшего ее озноба. Кейси поняла, какой опасности подвергалась.
– Я не играю в игры. Вы замерзли? Хотите надеть мою рубашку?
– Нет, благодарю вас. Со мной все в порядке.
Вечерний воздух был теплым. Тонкая ткань ее блузки быстро высохнет и скроет ее наготу. Впрочем, его взгляд и не скользнул по ее фигуре, нет, он не сводил глаз с ее лица. И, улыбаясь, терпеливо ждал.
– О’кей.
– Вы кто? – поинтересовалась Кейси. Она не обладала его терпением. «Кто вы, знающий фазы Луны и секреты моря?»
– Меня зовут Патрик Джеймс, а вас?
– Кейси Инглиш.
– Значит, Кейси Инглиш. Что вы делаете на моем пляже?
– Провожу лето в коттедже, который стоит у скалы.
– А-а, – протянул Патрик. – Только лето?
– Да, – кивнула Кейси. – Накануне Дня труда мне уже надо вернуться в город.
– Для чего?
«Для того, чтобы играть свою роль, – подумала Кейси. – Для того, чтобы быть великолепной актрисой, удивляющей мир потрясающими представлениями, сногсшибательными костюмами, остротой ума и блестящими риторическими способностями».
Патрик сказал, что он в игры не играет. Что, если с ним не играет и она? Если она вовсе не Кейси Инглиш – богатая наследница, адвокат, большой мастер играть и побеждать в играх, а всего лишь девчонка, которая танцует в лучах заходящего солнца? Просто Кейси и никто другой?
– Чтобы работать, – ответила Кейси. – Я обычная работяга.
Кейси понимала, что должна объяснить, почему проводит лето в Сиклиффе. До этого она ни разу никого не называла боссом. Потому что никогда не думала об Эдмунде, о сан-францисском прокуроре или еще о ком-то как о своем боссе. Они были просто ее коллегами, только более опытными, чем она. Однако теперь Кейси промолвила:
– У моего босса есть тут коттедж. И порученную мне на лето работу я могу выполнять там.
– Замечательно. Но похоже, этим вечером вы решили не работать?
– Да. – Кейси не сообщила ему о вещах, которые не были важными – об огромном состоянии и о своих поразительных успехах, – но если она не собирается с ним играть, ей нужно сообщить Патрику о вещах важных: – Я бежала за заходящим солнцем, но потеряла его за скалами, – тихо призналась она.
Патрик раздумывал всего одно мгновение. Это был его берег, но он готов поделить его с женщиной, которая пришла сюда с той же целью, что и он. Когда на пути ее погони за солнцем встала преграда в виде скал, она бесстрашно повернула в море. А вот когда с ним в апреле случилась такая же история, он предпочел вскарабкаться на скалы, потому что опасался свирепых волн.
– Среди скал есть тропинка, – проговорил Патрик. – Она крутая, но по ней можно подняться на луг. Оттуда вы сможете наблюдать за солнцем, пока оно не скроется за кронами деревьев. Хотите, я покажу ее вам?
– Да. Пожалуйста.
Привязав скакуна к ветке дерева подальше от воды, он повел Кейси вверх по зеленому лабиринту из деревьев и папоротника к своему лугу.
Это был волшебный луг. Багровый свет заката заливал целый океан полевых цветов, окруженный высокими соснами.
Огненный диск солнца еще некоторое время висел над деревьями, а потом скатился вниз, оставив после себя чудесный дар – нежно-розовое, с золотистыми бликами, небо.
Кейси с Патриком молча наблюдали за прощанием летнего солнца с днем. Сказать было нечего, слов не хватало, чтобы описать эту красоту, просто дух захватывало от удивления, и в душе царил мир.
Да, слов не было, однако Кейси вдруг почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Нет!
– Что такое, Кейси? – встревожился Патрик.
– Я не знаю, – прошептала она. И это была правда. Но потом она решила солгать: – Может, это запоздалая реакция на то, что могло произойти на полуострове?
Но Патрик не принял лжи.
– Вы плакали и раньше, – ласково сказал он.
– Да.
Кейси начала было извиняться за слезы, но Патрик остановил ее. Его тревожили ее слезы, он забеспокоился о ней. Как ни странно, рядом с Патриком Кейси почувствовала себя в безопасности. Ей было удивительно покойно на душе. Словно у нее появилось право быть ранимой и неидеальной.
– Я не знаю, отчего плакала и тогда.
– У вас всегда на все есть ответы?
«Да, всегда. Точнее, до того как…»
– Думаю, что нет. – Кейси улыбнулась милой мягкой улыбкой – прежде она никогда так не улыбалась и не изображала эту улыбку перед зеркалом. Да и заметь Кейси у себя на лице такое растерянное выражение, она бы пришла в ужас – так оно было не похоже на ее обычный уверенный вид. – Но мне бы хотелось знать ответ.
– Уверен, в свое время вы поймете. Плакать вовсе не так уж плохо.
– Нет? – с надеждой спросила Кейси. Она не знала этого! Целых двадцать семь лет дочь Керка Кэрола Инглиша была уверена, что плакать неприлично, слезы считала верным признаком слабости.
– Во всяком случае, для меня. Я полагал, что слезы – как дождь. Иногда они нужны, иногда – нет, временами они раздражают. – Патрик улыбнулся. – Это зависит от того, цветок вы или главнокомандующий.
Кейси усмехнулась. Недавно он не дал ей утонуть в соленом море, а теперь не давал захлебнуться в собственных слезах. Правда, говорил он с улыбкой и явно чуть поддразнивал ее, но слова его звучали серьезно.
– Итак, кто же вы, Кейси? Цветок? Командующий парадом?
Прежняя Кейси была командующим парадом. А новая? Хрупким цветком, который храбро тянется к солнцу?
– Не знаю, – прошептала она. «Но обязательно выясню это».
– Мне надо отвести коня в стойло до темноты, – проговорил Патрик, когда пастельно-розовое небо постепенно посерело.
– В стойло?
– В конюшню при саутгемптонском клубе, – пояснил он. – Хотите, провожу вас до коттеджа?
– О, благодарю вас.
Патрик провел ее по извилистой тропинке вниз с луга на берег. Очутившись на пляже, они замерли, взглянув на полуостров. Точнее, то, что они увидели, уже было маленьким островком, окруженным бурлящими волнами. Песок на острове был серым, а не белым – верный признак того, что его поцеловало море, однако уже не скажешь, был ли тот поцелуй нежным и ласковым или жадным и страстным.
– Спасибо вам еще раз за то, что спасли меня, – проговорила Кейси, когда они подошли к дорожке, ведущей в Сиклифф.
– С вами все будет в порядке, – улыбнулся Патрик.
– Мне жаль, что я плакала.
– Серьезно?
«Нет, потому что эти слезы были какими-то… очищающими, как и чувства, вызвавшие их. Но самым удивительным было то, что вас мои слезы не раздосадовали».
– Нет, – тихо промолвила Кейси.
– Я, пожалуй, пойду. Без лунного света трудно разглядеть тропинку в лесу. Спокойной ночи, Кейси.
– Доброй ночи, Патрик.
Она наблюдала за всадником, пока его силуэт не стал серой тенью, летящей в сумерках, а потом и вовсе растворился во тьме леса.
Кто же он такой? – спрашивала себя Кейси. Кто этот темноволосый незнакомец, знающий тайны Луны и моря и настолько мудрый, что, кажется, сумел разгадать причину ее слез. Поэт? Писатель? Или, может, он адвокат? Приехал сюда на лето подготовиться к слушанию очередного дела, но решил оторваться на время от работы и поездить верхом по снежно-белому песку пляжа?
Без сомнения, Патрик был из Саутгемптона. Он явно состоял членом саутгемптонского клуба и поддразнивал ее, называя пляж своим, хотя ему было отлично известно, что он принадлежит Эдмунду и Джеффри. Услышав впервые его голос, Кейси и подумала, что это Эдмунд или Джеффри, потому что голос был похож на их голоса, а сам он явно был таким же, как они, – богатым, удачливым и могущественным аристократом. Да, он такой же, как Эдмунд, Джеффри и как она сама.
Однако Кейси не сказала Патрику о себе этих не важных вещей. Вместо этого она сообщила ему вещи важные, позволила ему увидеть свои слезы; с ним она ощущала себя свободной, чувствовала, что она в безопасности…
Но теперь, когда серая тень Патрика растворилась во мраке, ее эмоции тоже постепенно угасли.
Патрик уходил… Он ушел и не вернется.
Она должна была сыграть обычную роль! Должна была вскружить ему голову, соблазнить его!
Ей не надо было показывать ему свою ранимость, смущение, свои слезы…
– Привет, Дайана!
– Чейз!..
Дайана не говорила с Чейзом больше пяти недель – с тех пор, как он ушел, чтобы принять решение. В течение двух недель после того, как бумаги на развод были подписаны, они общались через своих адвокатов. У каждого был собственный адвокат (причем ни один из них не работал в фирме «Спенсер и Куин»), хотя с делом о разводе с легкостью справился бы и один юрист. Расторжение брака Дайаны Шеферд и Чейза Эндрюса было делом простым, по сути, попросту разделом их огромного состояния.
Таким простым, и все шло так гладко, что им время от времени казалось, что все позади.
Все позади.
Ах как хотелось Дайане, чтобы и боль ее была уже в прошлом!
Она надеялась, что Чейз позвонит. Ей нужно было услышать его голос. Она хотела знать, есть ли в нем хоть капля горечи или гнева. Дайане было больно от того, что она потеряла любовь Чейза, но его гнев огорчил бы ее сильнее.
«Чейз мог бы выбрать более подходящее время для вручения вам бумаг на развод», – заметил Джеффри Лоуренс в тот вечер в ее кабинете. В голосе известного телеведущего не было насмешки, сказал он это ради констатации факта.
Интересно, Чейз намеренно выбрал именно этот день, когда она готовилась к самой ответственной операции в своей жизни? Может, этим он хотел подчеркнуть, что для нее карьера всегда была важнее их любви?
Но это было так не похоже на Чейза. Честно говоря, он никогда не пытался вставать у нее на пути. И, оказавшись в сложной жизненной ситуации, выйти из которой он мог единственным способом, Чейз не терял над собой контроля, ни в чем не упрекал ее. Решение уйти от Дайаны вызвало в нем лишь грусть, а вовсе не гнев. И диалог их адвокатов был вполне дружественным, без намека на обиды. Чейз хотел, чтобы за Дайаной остался их пентхаус, потому что он был всего в пяти минутах ходьбы от «Мемориал хоспитал». И не нужно ему было ее сердце, во всяком случае, пластиковое…
– Как поживаешь, Дайана?
– Я знавала и лучшие времена, Чейз. Я, знаешь ли, сейчас развожусь, а это ужасно больно.
– Знаю, – тихо согласился Чейз. – К тому же делу не помогает назойливое внимание дешевых журналистов с Манхэттена, правда?
– Да уж, но, по-моему, им удалось раскопать не так уж много, – заметила Дайана.
– Им нечего искать, Дайана, – отозвался Чейз.
«Я знаю», – подумала она. Рьяные поиски причины развода, желание найти возможных любовниц Чейза ни к чему не приведут. Чейз не изменял ей, как и она ему.
Или, может, она все-таки изменяла? Может, ее тайные воспоминания о прошлой любви разрушили их брак?
– Ты согласен, чтобы я осталась в пентхаусе, Чейз? Ты доволен своим жильем?
– Разумеется. Я не возражаю против того, чтобы в пентхаусе жила ты, ведь это тебе удобно.
– Спасибо.
– Дайана, я был в Париже, когда тебе принесли документы. Перед отъездом я встречался с адвокатом, и он сказал мне, что отошлет тебе бумаги, как только они будут готовы. Об операции советскому послу я не знал до своего возвращения.
– Я так и предполагала.
– Мне очень жаль.
– Все в порядке. Это должно было когда-нибудь случиться. Думаю, тебе тоже досталось от прессы.
– Это верно, но на меня не набрасывались во время прямого эфира.
– Что поделаешь, – вздохнула Дайана. – Но теперь все позади. Я рада, что бумаги мне случайно вручили именно в тот день.
– Даю честное слово, что так оно и было. – Помолчав, Чейз тихо проговорил: – Дайана, мне надо тебя увидеть. Я должен кое-что отдать тебе.
– Я тоже должна кое-что передать тебе, Чейз.
– Сегодня вечером ты сможешь? Скажем, через час?
– О’кей, через час.
Ну почему надо расстаться с мужчиной, который предназначен быть ее мужем? Существуют ли для прощания какие-то особые правила, туалеты?
Чейз любил Дайану во всех ее туалетах – и без них тоже. Ему нравились коллекционные платья, которые она надевала в апреле на парижский бал. Яркие веселые платья, что просвечивали сквозь ее белый докторский халат, шерстяные юбки и кашемировые свитера, в которых она щеголяла в Мейне, ее шелковое белье, которое он с такой легкостью снимал с нее. Чейз знал и любил ее в шелке и в хлопке, в атласе и в твиде, в кружевах и льне, но больше всего она нравилась ему в постели.
Дайана решила выглядеть привлекательной – насколько это было возможно после нескольких недель усталости и печали. Она выбрала синее шелковое платье – одно из любимых Чейза, перевязала темно-русые кудри бархатной голубой лентой и поставила в морозильник бутылочку «Дом Периньон». Выйдя на балкон в ожидании Чейза, Дайана смотрела на море огней Манхэттена и думала о том, что их браку конец.
А ведь он должен был длиться вечно. Именно на это они с Чейзом рассчитывали. Они были так уверены в своей любви, в том, что их сердца бьются и будут биться в гармонии. Чейзу нравилось, что Дайана была таким замечательным хирургом, преданным своему делу. Он гордился и ею, и ее блистательной карьерой. А Дайана восхищалась великолепными зданиями, построенными Чейзом, и тоже гордилась его профессионализмом и стремлением к красоте. Каждый из них понимал стремление другого сделать карьеру.
«Им нечего искать», – сказал Чейз. Дайана знала, что это правда. Чейзу не нужна другая женщина. А Дайане не нужен никто, кроме Чейза. Чейз был единственным мужчиной, рядом с которым она забывала о Сэме.
Сэм… В течение десяти лет после того, как Сэм ушел от нее, Дайана пыталась завести роман, но воспоминания о Сэме мешали ей. В моменты, когда одиночество слишком уж донимало ее, Дайана превращалась в настоящую богиню охоты, которая неустанно искала себе новую любовь, надеясь спрятаться за ней от воспоминаний о любви потерянной. Многие мужчины хотели Дайану и любили ее. Но она не могла отвечать на их любовь, потому что Сэм все не оставлял ее – его сумеречная тень, длинная и темная, заслоняла собой солнце и не давала Дайане наслаждаться новой любовью. Временами она в отчаянии думала, что горькие воспоминания о нем никогда не оставят ее.
Так продолжалось до того дня, когда пять лет назад в ее жизни, в ее сердце и в ее постели появился Чейз Эндрюс. Когда они занимались любовью, нежные губы и ласковые руки Чейза заставляли ее забыть обо всем на свете. Воспоминания и боль уходили далеко, и она с радостью подчинялась ему.
Чейз хотел Дайану, одну Дайану, всегда только Дайану. И она хотела его, мужчину, который сумел вновь пробудить в ней страсть, заставил смеяться. Им хотелось постоянно быть вместе, и они радостно строили планы на будущее.
Однако потом планы Чейза изменились.
Еще перед свадьбой они решили, что детей у них не будет. Детьми Чейза, его бессмертием станут его здания, а у Дайаны была ее карьера, ее «сердца». Они говорили о детях, точнее, о том, что у них не будет детей, поэтому Дайана и была уверена, что решение Чейза окончательное. Она бы ни за что не вышла за него, если бы сомневалась в этом, потому что знала – детей у нее не будет… Не будет еще одного ребенка.
Как только Чейз заикнулся о ребенке, все горестные воспоминания о Сэме и Дженни с новой силой нахлынули на нее, как это бывало в те времена, когда она пыталась найти себе новую любовь.
Дайана никогда не говорила Чейзу ни о Сэме, ни о Дженни – драгоценном даре любви Сэма, ее ненаглядной доченьке, которая умерла. Чейз с Дайаной не рассказывали друг другу о своем прошлом, поэтому Дайана и не заговаривала о Дженни. Она попросту не хотела печалить его, ведь у них-то, думала Дайана, не будет детей.
Но полгода назад Чейз передумал, и они оказались по обе стороны пропасти, которая становилась все больше, темнее и глубже, разрушая их бесценную любовь.
Дайана едва не рассказала ему о Дженни. Но ведь несправедливо просить Чейза отказаться от мысли о детях только из-за ее давней трагедии? Разумеется, это так, и Дайана даже знала, как поведет себя Чейз. Он перестанет давить на нее, но мыслей своих не оставит. И возможно, через некоторое время он вновь заговорит с ней о ребенке.
«У тебя была прекрасная дочка, – ласково сказал бы он, – но девочка умерла. Но если ты родишь другого ребенка, разве из-за этого твоя любовь к Дженни станет меньше, разве ты предашь ее память?»
И тогда перед Дайаной встанет еще одна правда. Она любила Чейза Эндрюса настолько, чтобы провести с ним всю жизнь. Но не настолько, чтобы родить от него ребенка. Она больше не позволит себе любить мужчину так же сильно, как любила Сэма.
Поэтому Дайана сказала: «Нет, Чейз, никаких детей». И ему пришлось думать, что причиной всему – ее карьера. Они разговаривали спокойно, не ругались. Чейзу оставалось лишь принять решение. Что предпочесть – жизнь с Дайаной без детей или жизнь без Дайаны, но в будущем – новая любовь и дети?
И Чейз принял решение – такое же, как пятнадцать лет назад принял Сэм: «Я могу жить без тебя, Дайана. И буду жить без тебя».
Чейз тоже приоделся, чтобы выглядеть получше. Он надел темно-серый костюм, один из ее любимых, который так подходил к цвету его глаз.
– Привет! – В это короткое словечко Чейз вложил все свои эмоции – радость потому, что видит ее… грусть, вызванную причиной их встречи и неминуемым расставанием… неуверенность – потому что он не был до конца уверен в том, что поступает правильно… желание – она была так хороша, и он все еще любил ее.
– Привет! – откликнулась Дайана. И ее приветствие содержало те же чувства. – Входи. Хочешь шампанского?
– Конечно.
Они чокнулись тонкими хрустальными бокалами. Это был молчаливый тост за все – за мирное расставание и за возможное счастье когда-нибудь в будущем.
– Я отправляю тебя в трехнедельное путешествие по Европе, – заявил Чейз, вынимая из кармана пиджака конверт и вручая его Дайане. – С восьмого сентября. Заранее дарю это тебе, чтоб ты смогла выкроить для путешествия время.
– Да, но, Чейз…
– Ты должна поехать, Дайана. За все уже заплачено.
– Ты отправляешь меня в первоклассное путешествие?
– Все будет по первому классу, – пообещал Чейз.
Дайана улыбнулась. Чейз так хорошо знал ее! Ему было известно, что она никогда бы не позволила себе дорогой отдых, хотя денег у нее хватало с лихвой. Учитывая это, он и организовал все так, чтобы она смогла уехать, подумать обо всем и излечиться, насколько возможно, от печали. А что может быть лучше, чем Европа осенью? В сентябре она будет уже не такой расстроенной, ведь правда?
Да уж, Дайана по опыту знала, что время лечит. Точнее, даже не лечит, а помогает впасть в спасительное оцепенение.
Пожалуй, к сентябрю она и впрямь впадет в некоторое оцепенение, достаточное для того, чтобы спокойно произнести вслух слова, которые то и дело всплывали у нее в голове: «Ты проиграла. Любимому мужчине одной тебя недостаточно. Опять…»
Эти слова требовали осмысления. В сентябре в Лондоне, Париже и в других замечательных местах она будет то и дело думать о них, искать ответы на многочисленные вопросы.
– Спасибо.
– Да не за что.
Чейз преподнес ей подарок, а она должна была вернуть ему другой его дар, полученный в самом начале их любви.
– Я подумала, что ты захочешь взять это назад, – проговорила она, вынимая из кармашка платья золотое кольцо с четырехкаратным бриллиантом.
– Это не обязательно, Дайана.
– Но так лучше, тебе не кажется? Лучше, если ты заберешь его.
Дайана протягивала ему драгоценное кольцо, долгое время принадлежавшее его семье. Подумав, Чейз медленно взял украшение. А забирая кольцо, он удержал в своих руках дрожащие пальцы, которые обычно бывали такими уверенными, привлек к себе Дайану и стал нежно целовать ее.
Почувствовав, что ее, как обычно, охватило желание, Дайана с удивлением подумала о том, что, возможно, они будут сейчас заниматься любовью. Их разум уже принял мысль о разводе, их сердца учились жить без любви друг к другу, так неужели их телам нужно было это последнее прощание? Неужели им нужно слиться воедино в последний раз, чтобы окончательно понять, что все кончено?
Поцелуй становился все горячее, но Дайана не могла раствориться в нем. Не станет ли это слишком тяжелой пыткой? Если они займутся сейчас любовью, не положит ли это конец их добрым отношениям?
Отпрянув от Чейза, Дайана заглянула ему в глаза. Они были полны желания и потаенной грусти. Чейз прощался с ней и…
– Я не могу сделать это, Чейз.
Он осторожно взял ее лицо в ладони и улыбнулся. В его глазах затаилась грусть.
– Знаю. – И через мгновение Чейз тихо добавил: – Дайана, мне так жаль.
– Знаю.
А потом Чейз ушел навсегда. Дайана вышла на балкон и, застыв, невидящим взором смотрела на огни Манхэттена. Слезы заливали ее лицо…
Четвертого июня исполнилось десять дней с того вечера, как Патрик спас Кейси и исчез в темноте ночи.
«Он вернется, – вновь и вновь повторяла себе Кейси. – Но почему?»
После ухода Патрика Кейси посмотрела на себя в зеркало. Лицо ее все еще было в слезах, волосы взъерошены ветром, одежда помята, а в глазах застыло непривычно невинное выражение. Она была похожа на бродяжку, правда, в чем-то привлекательную.
Впрочем, если в ней и оставалась сексуальная притягательность, то вряд ли это вызвало у него какие-то эмоции. Не исключено, что сначала Патрик обратил внимание на ее точеную фигурку, но потом он и думать забыл о ней, отвлеченный неуверенными словами женщины, робкой улыбкой и слезами.
А это, судя по всему, уже не интересовало Патрика Джеймса.
Но Кейси не так-то просто расставалась со своим новым «я». Разумеется, она работала, каждый день делала зарядку, почти ничего не ела. И все же она каждое утро бегала по берегу, играла с волнами и прощалась с солнцем, скрывающимся за скалами. Кейси махала ему на прощание рукой, остановившись у подножия скал, но ни разу не поднялась по тропинке, ведущей на цветущий луг. Этот луг принадлежал Патрику. Он вполне мог быть там, проехав на луг другой тропой и не желая встречаться с ней, и она нарушила бы его уединение. А ведь она и так лишила Патрика его пляжа!
Но Кейси не только думала о Патрике Джеймсе. Она не получала ответов на свои вопросы. Где-то в глубине души начали зреть чувства, от которых она не могла, да и не хотела, избавиться, чувства, дарившие ей радость и счастье.
Вечером четвертого числа Кейси работала, когда Патрик постучал в дверь коттеджа.
– Патрик!
– Привет, Кейси! Как поживаете?
Она могла ничего не отвечать ему, потому что счастливая улыбка сама сказала все Патрику. Однако ему нужно было произносить какие-то слова, чтобы снова привыкнуть к ней. Все эти дни он думал о ней, но заставлял себя забыть Кейси, потому что она была такой милой и недосягаемой, а он не мог предложить ей ничего, кроме отчаянного желания быть вместе.
Да, он все время думал о Кейси и даже стал делать карандашные наброски, пытаясь запечатлеть невинное выражение ее лица, когда она впервые обернулась к нему. Патрик был талантливым художником. Он с легкостью воспроизводил увиденное, но, встретив ее, понял, что на этот раз талант изменил ему. Живая Кейси была еще красивее, еще милее, чем тот образ, который сложился в его воображении.
– Замечательно, Патрик.
– Я подумал, что, возможно, вы захотите посмотреть со мной на фейерверки?
– Разумеется. В клубе?
– Нет. На том же лугу.
– Мне очень хочется.
Они спустились по извилистой дорожке от коттеджа к пляжу, и Патрик вытащил из-под какого-то бревна сложенное одеяло.
– Вы сегодня без коня?
– Закат будет в первом акте, – улыбнулся Патрик. – Но я подумал, что вы, возможно, захотите посмотреть все шоу целиком.
– Да, конечно, – кивнула Кейси.
Они наблюдали за захватывающими дух природными фейерверками – заходящим солнцем, внезапно вспыхивающими на небе звездами, почти полной луной. А еще они слушали симфонию летней ночи – стрекотание кузнечиков, пение ночных птиц, нежный шелест кленовых листьев, которые будоражил легкий ветерок.
– Какое огромное пространство, – задумчиво прошептала Кейси, задрав голову и глядя в черную бездну ночного неба, мерцавшего мириадами звезд. – Когда я смотрю на небо, то кажусь себе такой маленькой, такой… незначительной. – «И мои слова кажутся мне незначительными».
– Да что ты? – незаметно для себя переходя на ты, удивился Патрик. – А я, напротив, считаю себя очень маленькой, но важной частичкой огромного целого.
– Ох, Патрик! Откуда в тебе эта мудрость?
– Вовсе я не мудрый, Кейси.
– Но кажется, ты знаешь, что важно, а что – нет.
– Серьезно?
– Да. – Робко улыбнувшись, Кейси тихо спросила: – А что для тебя самое важное на свете?
– Моя свобода, – без раздумий ответил Патрик.
«Свобода, – подумала Кейси. – Да, Патрик, ты мудр».
– Свобода…
– Свобода наблюдать за красотой неба и моря, скакать по белому песчаному пляжу и…
Патрик резко замолчал, потому что его разум, а может, и сердце напомнили ему о свободе, недостатка в которой он прежде не испытывал. У него были свои преимущества, о которых он просто не задумывался. Зато теперь Патрик осознал, как важна для него свобода – важнее всего на свете.
– И?..
Патрик не ответил. Он только заглянул в ее голубые глаза и ласково улыбнулся. «И свобода любить», – подумал он про себя.
Была уже полночь, они стояли у дверей коттеджа. Патрик поцеловал ее на прощание. Перед тем как сделать это, он, нахмурившись, чуть заколебался, словно не был уверен в том, что поступает правильно, хотя Кейси увидела в его глазах желание. Поцелуй был дружеским – он едва прикоснулся губами к ее губам, но сразу же его руки сами собой поднялись вверх, а пальцы стали ласкать шелковистые рыжие пряди.
«Не стоит так осторожничать со мной, – мелькнуло в голове у Кейси. – У меня большой опыт».
Но даже богатый опыт не помог ей подготовиться к тому блаженному трепету, который охватил ее тело при его прикосновении. По сути, опыт лишь научил ее быть осторожной. Кейси удавалось великолепно разыгрывать сцены обольщения и получать в награду сердца и страсти красивых и сильных мужчин. Богатые и знаменитые мужчины хотели Кейси, и она хотела их – до тех пор, пока они не притрагивались к ней. Кейси не испытывала удовольствия, когда они целовали ее, и, похоже, вообще теряла чувственность, когда они занимались с ней любовью. Это раздражало их, сердило ее, потому что они ждали от нее благодарности, когда их опытные руки делали все для того, чтобы она стонала от страсти. А Кейси ждала чего-то еще, ведь должно быть что-то большее? Даже по их глазам она видела, что они испытывали радость и удовлетворение, а она… у нее оставалось лишь ощущение собственной неполноценности и, что еще страшнее, боязнь того, что она холодна как лед.
Но с Патриком Кейси не чувствовала себя куском льда.
Он поцеловал ее, а потом она – его, и ей захотелось большего. Кейси жаждала выполнять молчаливые приказания его серо-зеленых глаз. Однако Патрик смотрел на нее, и в его глазах она прочла не только желание, но и… тревогу.
«Патрик, я же не девственница», – подумала Кейси.
«Что, черт возьми, я делаю? – спрашивал себя Патрик. – Она так красива, и я так хочу ее, но какое право я имею любить ее? Что я могу ей обещать? Какие клятвы дать? Никаких, кроме разве той, что всю жизнь буду вынужден прятаться».
– Патрик! – В голосе Кейси звучал страх, словно она опасалась того, что Патрик хочет ее.
Заметив, в каком она состоянии, Патрик вдруг понял, что не может сказать Кейси «до свидания».
– Можно я еще раз приду к тебе, Кейси?
– Да.
– Завтра я буду работать допоздна, так что давай увидимся послезавтра. Около девяти, хорошо?
– Отлично. А что у тебя за работа?
– Я даю уроки верховой езды в клубе.
– А-а, понятно.
Однако Кейси ничего не было понятно, и после ухода Патрика она еще долго не спала, размышляя о том, что он имеет в виду. Он говорил, что не играет в игры, но вот же она, очевидная игра! Может, конечно, этим летом Патрик и решил развлечь себя уроками верховой езды, но обычно летом он наверняка ходит под парусами на яхте вокруг Кейп-Кода. Или загорает под жарким солнышком Сен-Тропеза. Или объезжает свою манхэттенскую империю.
Кейси пыталась найти в его словах особый смысл, и, когда ей это удалось, на ее лице появилась довольная улыбка, а сердце забилось быстрее. Они с Патриком были так похожи. Оба были удачливыми богачами, принадлежавшими к верхушке общества, но этим летом каждый из них решил сбросить с себя груз богатства и успеха и хоть немного побыть… просто свободным.
Этим летом Патрик был инструктором по верховой езде, а Кейси Инглиш – простой работягой, и они делились друг с другом самой важной правдой, рассказав, кем были на самом деле, и даже не заикнулись о своих успехах.
Этим летом Патрик и Кейси разделили друг с другом правду сердец, огонь поцелуев и…
Тело Кейси содрогнулось, когда она вспомнила поцелуй Патрика и его многообещающий взгляд. Похоже, что, когда он вернется к ней через два дня, дело не кончится одним поцелуем. Кейси дрожала от страха и желания.
Она очень хотела этого. И боялась, что разочарует их обоих.
Кейси заказала шампанское в магазине «Кантри». Доставка стоила почти столько же, сколько сама бутылка, потому что Кейси предупредила, что заказ срочный. Между тем ей всего-то и была нужна бутылка самого недорогого шампанского. Ведь, в конце концов, Кейси была обычной работягой. Самое недорогое шампанское на складе саутгемптонского магазинчика стоило всего двадцать долларов. Пыльная бутылка «Мамма» была задвинута на полке где-то между бутылками «Крага» и «Дом Периньон».
Кейси еще ни разу не угощала Патрика шампанским. Зато на этот раз она дрожа предложила ему саму себя, и он с радостью принял этот дар.
«Ох, Патрик, ты снова спасаешь меня, не правда ли?» – подумала Кейси, когда от прикосновения его губ по ее телу побежали сладкие мурашки. А вдруг ее нельзя спасти, что тогда? Что, если ее желание исчезнет, и она вновь почувствует себя холодной? Правда, огонь желания все сильнее и сильнее распалял ее тело, а если он вдруг погаснет?
– Патрик, быстрее, – хрипло прошептала она.
– Кейси, что такое? – Подняв голову, Патрик увидел в ее глазах желание и страх. Он догадался о причинах ее неуверенности. – Нам не надо торопиться, Кейси.
– Нет, надо.
– Нет, не надо, – упрямо возразил он.
– Не надо?
– Нет.
Ласково и нежно Патрик доказал Кейси, что ее желание не исчезнет так же быстро, как появилось. Огонь их любви не был случайным, не запылал лишь от прикосновений его опытных рук. Нет, этот огонь был настоящим, он шел из их сердец, и это было настоящим чудом.
Поэтому дивные ощущения не исчезали. Ее желание становилось все более острым, Кейси жаждала более смелых ласк, и Патрик исполнял просьбы ее жадного тела, осыпая страстными поцелуями ее губы, шею, грудь. Он осмелился дотронуться губами даже до того места, к которому она никому никогда прежде не позволяла прикасаться. Однако на этот раз она испытала лишь блаженство.
Итак, Кейси не была холодной женщиной, и волшебные ощущения не исчезали, но, когда они охватили все ее тело, она вновь испугалась.
– Ох, Кейси, – нежно прошептал Патрик, заглядывая ей в глаза. Он чувствовал, что она была девственницей – не в сексе, а в любви, поэтому старался быть как можно более осторожным. Но она все равно чего-то опасалась. – Не бойся.
– Патрик, я…
– Все хорошо, детка. Тебе понравится. Я буду с тобой, Кейси.
И он был с ней, крепко прижимая ее к себе, любя, заглядывал ей в глаза, и от этого она чувствовала себя такой счастливой…
Настолько счастливой, что без стыда позволила скрывавшемуся в ней фейерверку вспыхнуть тысячами огней…
И это счастье даровало ей ощущение свободы.
– Где твои глаза? – тихо спросил Патрик, когда их дыхание унялось, а бешеное биение сердец успокоилось.
Кейси, свернувшись клубочком, лежала рядом с ним; ее рыжеволосая головка покоилась на его груди. И вдруг Патрик ощутил, что она дрожит, а из ее глаз льются горячие слезы.
– Кейси!
Она приподняла голову, и Патрик осторожно убрал огненно-рыжий каскад волос с ее лица, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Привет!
– Привет! – Кейси улыбнулась – смело и робко.
– Я уже сказал тебе, что принял решение? Ты – цветок.
– Все-таки не главнокомандующий?
– Нет, не главнокомандующий.
Патрик осторожно губами осушил слезы радости, катившиеся из ее глаз цвета незабудок. В их лазурной глубине он увидел сначала радость, потом некоторое замешательство, словно она засомневалась в том, что все, что было между ними, повторится еще когда-нибудь.
А потом он снова и снова доказывал ей, что их любовь и их волшебная близость будут… всегда…
– Что там? – спросил Патрик, приподнимая собранный Кейси рюкзак.
Рюкзак оказался тяжелее обычного – несомненно, в нем было что-то еще, кроме свитеров и одеял, которые они обычно брали с собой на ночной луг. Последний месяц они почти каждую ночь проводили вместе – на лугу, если Патрик был вечером свободен, или в ее коттедже, если ему приходилось работать допоздна.
– Шампанское, – ответила Кейси.
– О!
Кейси уже изучила молчание Патрика – оно каждый раз было иным: когда наступала короткая пауза в их спокойных беседах, когда они отдыхали после бурной страсти, когда, затаив дыхание, наблюдали, как солнце скатывается в объятия зеленых крон деревьев, а на небе зажигаются таинственные звезды. Кейси уже изучила это молчание Патрика, но ей не была известна причина его молчания, когда они шли по берегу в сторону их луга. Она лишь поняла, что это молчание тревожное. К тому же в его глазах промелькнуло беспокойство, когда она сообщила ему о шампанском.
– Тебе нравится этот сорт? – спросила она, когда, устроившись на лугу, вытащила из рюкзака бутылку.
– Конечно. Я еще ни разу не пробовал шампанского.
– Господи! Я должна была спросить тебя! Надо было купить бурбона или скотча.
За месяц, проведенный вместе, Кейси ни разу не предлагала Патрику ничего, кроме себя, – ни еды, ни питья, ни даже кофе, когда он по утрам уходил от нее. А этой ночью, повинуясь внезапному порыву, она положила с собой бутылку шампанского, купленного накануне их первой ночи любви.
– Я ни разу в жизни не пробовал алкоголя, – сообщил Патрик.
– Ни разу? – оторопела Кейси.
Она удивилась и немного встревожилась, увидев боль в его серо-зеленых глазах и беспокойство на красивом лице. Несомненно, была причина, по которой Патрик ни разу не пробовал алкоголя, и это как-то тревожило его, но если бы она, Кейси, могла помочь ему… Помолчав, молодая женщина спросила:
– Но почему, Патрик?
Размышляя над ответом, Патрик в который уже раз спросил себя, быть может, стоит рассказать ей все о себе… о преступлении, в котором его обвинили, но которого он не совершал и потому вынужден всю жизнь скрываться. Да, он должен был рассказать ей все, но, как только он это сделает, их любви придет конец. Правда, он решил сказать ей правду накануне ее отъезда в город. В случае если Кейси не решится разделить с ним жизнь, у нее будет возможность, извинившись, спокойно уехать, сославшись на обилие накопившихся дел.
Однако Кейси именно сейчас задала свой вопрос, отчего он не пробовал спиртного, и Патрик подумал, что стоит выложить ей правду немедленно.
– Знаешь, Кейси, в моей жизни не было еще такого спокойного мгновения, когда я бы чувствовал себя в безопасности и мог попробовать алкоголь.
«Но почему?» – Кейси хотелось еще раз задать тот же вопрос, но она собралась помочь ему, а не вмешиваться в его жизнь.
Кейси ждала, не сводя с него сияющих глаз. Когда серо-зеленые глаза Патрика встретились с ее ласковым взором, мыслями он вернулся из прошлого в настоящее. Кейси поняла, что он непременно расскажет ей что-то, но только не сегодня.
– А сейчас, Патрик? Сейчас ты чувствуешь себя в безопасности? – спросила она, а сердце ее молило: «Прошу тебя, чувствуй себя спокойно со мной! Ведь мне же так хорошо, когда ты рядом!»
– Да уж, – улыбнулся Патрик. – Ну ладно, давай попробуем это.
Опытными руками открывая бутылку, Патрик поймал на себе изумленный взгляд Кейси. Она встревожилась, опасаясь, что он солгал ей.
– Я же подрабатываю барменом, – быстро объяснил он, тут же подумав об их будущем. «Ох, Кейси, отчего это у тебя бывает такой испуганный взор, когда я говорю о себе?»
– И ты никогда не пробовал напитков, которые готовишь?
– Нет. Хотя мне всегда было интересно, каково шампанское на вкус.
Шампанское Патрику понравилось. Он попивал его из бокала, припасенного Кейси, и с восторгом наблюдал за искрящимися пузырьками. Однако больше всего ему понравился сводящий с ума поцелуй Кейси, которым она наградила его после очередного глотка.
Попробовав шампанского и ощутив на себе его эффект, Патрик понял, что был прав, избегая спиртного. Даже в этом идиллическом месте рядом с любимой женщиной он почувствовал, что вино лишило его обычной осторожности, сделав смелым и раскованным. Да, рядом с Кейси это было замечательно. Но тогда, в детстве, которое он провел в трущобах, где даже дети были вооружены, такое состояние могло привести к печальным последствиям: его просто могли убить. Да, алкоголь смертелен, во-первых, потому, что разрушает сердце, разум и лишает человека последней надежды, а во-вторых, потому, что человек в состоянии опьянения становится беспечным. В мире его детства, в том мире войны, это было непростительно.
Шампанское не повлияло на их любовь – их страсть была свободной и необузданной, но оно развязало Патрику язык, заставив произнести слова, которые давно сложились в его голове.
В ту ночь он сказал Кейси одну правду, несмотря на то что признаться в ней он задумал только после того, как расскажет ей все о себе.
– Я люблю тебя, Кейси, люблю.
– Ох, Патрик, я тоже люблю тебя…
– Когда ты возвращаешься в город? – спросил Патрик на следующее утро.
– Мои вещи прибудут из Калифорнии в последнюю неделю августа, и мне придется уехать, чтобы устроиться в новом доме.
«Распаковать мои коллекционные туалеты, забрать из банковского сейфа драгоценности, убедиться в том, что мой «мерседес» прибыл без царапин, и держать речь перед коллегией адвокатов». Она не думала о том, стоит ли рассказывать Патрику о себе эти не важные вещи, потому что была уверена – он поведает ей что-то в этом же роде. Поэтому Кейси не спешила. Они, разумеется, будут вместе, вернувшись к своей богатой и удачливой жизни, но ей еще не хотелось заканчивать это божественное лето любви.
– Я начну работать только после Дня труда, так что в пятницу я вернусь сюда на уик-энд. Знаешь ли, будет один вечер, который я должна посетить. – «Устроенный в мою честь», – добавила она мысленно. Заглянув в серо-зеленые глаза, Кейси тихо спросила: – А ты бы смог пойти со мной на этот вечер, Патрик?
– В пятницу?
– Да.
– Боюсь, что нет.
– Ты уверен?
– Да. Мне очень жаль, но я должен буду работать допоздна. Но почему бы нам не придумать что-нибудь в ночь на субботу?
– Я буду свободна.
– Отлично. Тогда устроим обед.
– Пикник на лугу с шампанским?
– Все, что захочешь, – улыбнулся Патрик.
Саутгемптон, Лонг-Айленд Август 1989 года
– Промокла? – с улыбкой спросил Джеффри, когда Джулия появилась в дверях библиотеки.
Этот день, последнее воскресенье августа, с утра был жарким и влажным, но к полудню появились свинцовые тучи, и потоки дождя обрушились на землю. Мерри была в гостях, Джулия с Джеффри договорились поработать до обеда: он – в библиотеке, а она – в своем розовом саду.
– Надо же, дождь пошел. А я-то собиралась сходить в магазин. Хочешь чего-нибудь особенного?
– Тебя.
– На обед? – улыбнулась Джулия.
– Ответ тот же.
– Ты можешь заполучить меня после обеда.
– Обещаешь?
– Конечно.
– Хорошо. Тогда на обед я приготовлю что-нибудь такое, что мы съедим очень быстро.
– Папа, пожалуйста, позови мамочку к телефону.
– Она ушла в магазин, Мерри.
– А когда вернется?
По дрожащему голоску девочки Джеффри догадался, что Мерри – на грани истерики. Джулия еще не скоро будет дома.
– Что случилось, детка? – ласково спросил он.
– Мне надо поскорее домой, – пролепетала Мерри. – Ты сможешь попросить маму, чтобы она сразу приехала за мной?
– Да, конечно, но она только что ушла.
– А если мне позвонить тете Пейдж или дяде Эдмунду?
– Но почему бы мне не приехать за тобой, Мерри?
– Ох! О’кей.
– Я буду у тебя через… – прикинув, сколько миль от Бельведера до поместья Монтгомери, Джеффри быстро подсчитал, – шесть минут. О’кей?
– О’кей.
Если бы за Мерри приехала Джулия, Даниэла Монтгомери и не подумала бы провожать Мерри до машины, а уж тем более – извиняться. Мерри оказалась слишком чувствительной, вот и все. Но за ней приехала не Джулия, а Джеффри.
– Джеффри, примите ради Бога мои извинения. Мне надо было договориться с Джулией, но, разумеется, мы не ждали дождя. Я думала, мы весь день проведем в бассейне. Да уже все девятилетние дети его видели! – невпопад добавила она.
Джеффри рассеянно кивнул Даниэле, но его беспокоила Мерри. Из ее темно-карих глаз ручьем лились слезы, и она казалась такой маленькой, такой беспомощной и напуганной. Но в то же время девочка силилась казаться смелой.
Шесть минут пути в Бельведер они молчали. Джеффри то и дело ласково посматривал на девчушку, но она не говорила ни слова, стараясь сдержать слезы. К тому же она явно его стеснялась.
Но почему? Она мало знала его. Подъезжая к поместью Монтгомери, Джеффри подумал, что говорил с ней по телефону впервые. А теперь, осторожно ведя машину по скользкой от дождя дороге, он был поражен еще одним: они ни разу не оставались вдвоем.
Как только машина подъехала к Бельведеру, Мерри бросилась в дом в поисках Джулии. Джеффри слышал, как девочка зовет ее:
– Мамочка! Ты здесь?
– Мерри! – ласково позвал Джеффри, увидев, что она – такая маленькая – стоит посреди огромной комнаты и уже не в силах сдерживать слезы.
Услышав его голос, Мерри подняла голову. Когда Джеффри увидел ее личико, у него перехватило дыхание. Мерри казалась потерянной и хрупкой, она была похожа на Джулию, когда та призналась ему, что ей только шестнадцать лет. И точно так же, как десять лет назад, Джеффри захотелось избавить ее от страха, сделать что-то, чтобы она вновь почувствовала себя счастливой.
– Скажи мне, что случилось, детка. – Джеффри опустился перед девчушкой на колени.
– Мы смотрели кино… Потому что пошел дождь, а кино оказалось таким грустным…
– Что за фильм? – спросил Джеффри.
– Он назывался «Старый крикун».
«Старый крикун»… В один из тех редких моментов, когда Виктория вспоминала о том, что она мать и у нее есть сын, она водила девятилетнего Джеффри на «Старого крикуна». Виктория слышала, что все дети смотрели этот фильм и что он всем понравился. Но фильм оказался таким грустным! Джеффри никому не сказал об этом, даже своим бабушке и дедушке, и плакал лишь украдкой. И вдруг сейчас давно забытая печаль всколыхнулась в его сердце.
Если бы Джеффри – как отец Мерри – узнал, что детям будут показывать «Старого крикуна», он бы обязательно сказал «нет». Несомненно, что так же поступила бы и Джулия. Его жена жизнь положила на то, чтобы окружить Мерри лаской и любовью и как можно дольше оберегать от грустных сторон жизни.
– А знаешь, Мерри, когда мне было столько же лет, сколько и тебе, – тихо заговорил Джеффри, глядя в огромные карие глаза, – я тоже смотрел «Старого крикуна». И мне тоже стало так грустно.
– Правда? – с надеждой спросила девочка.
– Да, – кивнул Джеффри.
– Ну почему он должен был умереть, папа? – Ее сердечко разрывалось от тоски в точности так же, как и двадцать семь лет назад разрывалось сердце маленького Джеффри. Голос Мерри дрожал, из глаз капали слезы.
– Не знаю, отчего он должен был умереть, детка, – пожал плечами Джеффри. – В жизни иногда случаются грустные вещи.
Мерри задумчиво кивнула. А потом, заглянув ему в глаза, смело спросила:
– Новости ведь могут быть очень грустными, правда? И тогда тебе приходится рассказывать людям об этих печальных вещах. Ты плачешь когда-нибудь от жалости?
– Иногда, – признался Джеффри. – Мерри, а откуда тебе известно про новости?
– Потому что мы с мамой каждый вечер их смотрим.
Покачав головой, Джеффри словно воочию увидел картинки новостей, которые Мерри не стоило бы смотреть. Сначала он вспомнил ужасные кадры кровавой резни в римском аэропорту, когда была убита дочь журналиста. Это произошло три с половиной года назад, но Джеффри знал, что никогда не забудет этого страшного события. Впрочем, и в последние месяцы дела обстояли не лучше. Джеффри припомнились зверские преступления против детей, вовлеченных в зловещие ритуалы в Матаморосе, катастрофа на футбольном матче в Шеффилде. Вызывающие дрожь съемки отца, убившего своих дочерей в Калифорнии, расстрел демонстрации китайских студентов, выступивших за демократию на площади Тяньаньмынь.
За несколько секунд Джеффри припомнил репортажи пяти трагических случаев, которых Мерри видеть не следовало. Ему не верилось, что Джулия могла позволить ей это.
– Так ты смотришь новости с мамой?
– Мы смотрим на тебя, – откликнулась Мерри. – Мама всегда смотрит новости первой и записывает те кадры, которые и я могу посмотреть. Раньше, когда я была маленькой, мама разрешала мне смотреть почти все, но теперь, когда я многое понимаю, мне можно смотреть только некоторые куски. – Мерри, не смущаясь, выложила это парадоксальное умозаключение. Без сомнения, они обсуждали это с Джулией. – Но я могу смотреть все твои специальные репортажи, когда они касаются политики или экономики.
Джеффри улыбнулся, но в голове его вертелись тысячи вопросов.
Так, стало быть, Мерри смотрит телевизор, чтобы увидеть его? Собственного отца? Джулия хотела, чтобы они наконец стали настоящей семьей, но неужели эта милая маленькая девочка тоже чего-то ждала от него? Неужели ей была нужна его любовь?
А ему-то казалось, что Мерри не нуждается в нем. Ему было известно, что ее жизнь до краев наполнена материнской любовью, Мерри почти как родную любили Пейдж и Эдмунд. Этим летом Джеффри несколько раз бывал на пикниках, нередко устраиваемых в Сомерсете, и имел возможность убедиться, какими прочными узами любви и дружбы связаны Джулия, Мерри, Аманда, Пейдж и Эдмунд. Сам Джеффри стоял немного в стороне от их тесного круга. Так было всегда. И теперь, когда он пытался войти в этот круг, потому что обещал Джулии создать настоящую семью, Джеффри чувствовал себя неуклюжим и неуверенным. Его, разумеется, тепло встречали. Но ему была неведома история любви и радостного смеха, связывающая всех их. Он был аутсайдером в этой команде… потому что редко бывал на пикниках, устраиваемых отцами и их дочерьми.
Однако этим летом, глядя на девочку с огромными карими глазами, которая так весело смеялась в компании Эдмунда и так явно робела в его присутствии, Джеффри пожалел о том, что избегал ее общества.
– Мерри!
– Мамочка! – Глаза девочки загорелись при звуке голоса Джулии, и она бросилась навстречу матери. – Ты дома!
– Да, дорогая. – Джулия встала на колени, чтобы ее глаза оказались на одном уровне с карими глазами дочери. Нежно погладив светлые волосы девочки, Джулия спросила: – Что случилось?
– Нам показали кино. Фильм назывался «Старый крикун». Он оказался очень грустным, мне захотелось домой. Папа приехал за мной. Он видел этот фильм, когда был маленьким, и ему тоже было грустно. – Мерри говорила с Джулией, не сводя с нее глаз. Джулия всегда дарила ей любовь и нежность, и девочка уверенно чувствовала себя рядом с матерью. Потом, обернувшись на Джеффри, она робко добавила: – Папа спас меня так же, как ту маленькую девочку в Бейруте.
– Спасибо, – шепнула Джулия Джеффри. А затем, взяв дочь за руку, сказала: – Пойдем со мной в кухню, Мерри, чтобы не мешать папе. Ему нужно закончить работу.
– Я уже все сделал, – заявил Джеффри. – Можно я помогу вам?
– Папа, а хочешь, я научу тебя готовить шоколадное печенье? – неожиданно предложила Мерри.
– Очень хочу, детка.
Джеффри говорил спокойным голосом, но его сердце неистово билось в груди. Ему так хотелось получше узнать эту милую девчушку. Хотелось, чтобы Мерри поняла: она может доверять ему не меньше, чем Пейдж и Эдмунду. Он хотел, чтобы она могла рассчитывать на него, если возникнет такая необходимость.
«Ты этого хотел? – спрашивало его сердце. – Или тебе нужно больше? Разве ты не хочешь, чтобы вы стали настоящей семьей?»
Да. Именно этого он и хотел. Он пообещал Джулии, что постарается, но его обещание было окутано пеленой неуверенности.
И вот теперь…
Джеффри не знал, нужно ли Мерри больше его любви, но он будет рядом, если она захочет, если позволит ему приблизиться к ней и если они оба сумеют преодолеть свою робость.
И, глядя в эти огромные карие глаза, слушая, как Мерри бойко объясняет ему, как готовить шоколадное печенье, и улыбаясь Джулии, Джеффри подумал, что, пожалуй, все на свете возможно.
«Я знаю, что Мерри не может быть твоей дочерью. Но ты можешь любить ее как собственное дитя – так же, как и я полюбила свою дорогую правнучку. Так что единственное препятствие, мой дорогой Джеффри, таится в твоем сердце». Направляясь с Джулией и Мерри в кухню, Джеффри вспомнил слова прощального письма бабушки.
«Ты была права, бабушка, – подумал он, – потому что правды не изменить, а с моего сердца вдруг, словно по волшебству, свалилась огромная тяжесть. И в том месте, где лежало препятствие, о котором ты говорила, я теперь ощущаю необыкновенную, полную радости надежду».
– Я буду скучать по тебе, – прошептал Патрик, прикасаясь губами к шее Кейси.
Они находились в гостиной Сиклиффа и наблюдали за тем, как дождь барабанит по океанским волнам. Патрик стоял за спиной Кейси, нежно обхватив ее руками за талию.
– Я тоже буду скучать по тебе, Патрик. Целых пять ночей. Ты не передумал насчет пятницы?
– Я правда не могу, Кейси, и мне очень жаль. Но я хотел обсудить наш субботний обед. Может, стоит пойти в ресторан, не на луг? В Саутгемптоне есть замечательный ресторанчик под названием «У Клода».
«У Клода»… Пейдж рассказывала ей об этом дорогом и уютном французском ресторане.
– Но туда же не пойдешь в джинсах и футболке, – заметила она.
– Мы могли бы поесть где-нибудь еще, если хочешь.
– У меня есть платья для приемов. – «А у тебя наверняка шкаф полон костюмов и смокингов, сшитых дорогими портными». – Я бы хотела пообедать с тобой в ресторане «У Клода».
– Тогда я закажу нам столик.
– Замечательно. – Кейси повернулась в руках Патрика, чтобы посмотреть на него. Он говорил так спокойно и серьезно, что ей захотелось заглянуть в его глаза. Увидев их серьезными и чуть грустными, она тихо спросила: – Почему при упоминании об обеде при свечах и с шампанским ты так помрачнел, Патрик?
– Потому что нам надо поговорить.
– О том, как будем встречаться, когда я перееду в город?
– Да. – Патрик поцеловал ее в губы, словно поцелуем хотел запечатать свое обещание. «Мы будем видеться, любимая, если только ты захочешь этого, узнав обо мне правду». – Но, Кейси, я должен кое-что сказать тебе.
– И я тоже о многом хочу поведать тебе, Патрик.
Патрик боялся рассказывать ей правду. Что, если она обидится на то, что он не открыл всего сразу? Почувствует ли она себя преданной? Не решит ли уйти от него? Патрик хотел, чтобы Кейси было легко расстаться с ним. Поэтому он и задумал пригласить ее в ресторан – там, на нейтральной территории, ей будет проще, чем на их дивном лугу любви.
А вот Кейси не боялась ни того, что должна рассказать Патрику, ни того, что он должен был поведать ей. Они уже знали самое важное друг о друге. Детали об их удачах и богатстве ее не интересовали. Кейси замечала, что Патрику нелегко приступить к своему рассказу. Она догадывалась, что причина тому – игра, в которую он вступил и из которой никак не выйдет, поэтому его и терзает чувство вины. Но если только это терзает Патрика, они могут вместе посмеяться над его сомнениями.
А вдруг его волнует что-то другое?
Ей все равно.
Она любит Патрика, знает, что и он любит ее, а все остальное не имеет значения.
К трем часам грузчики ушли, а Кейси осталась распаковывать ящики в своей роскошной квартире, выходящей окнами на Центральный парк. Первым делом она достала из коробок юридическую литературу – эти книги были ее старинными друзьями, хотя Кейси не понимала этого раньше. Она стала адвокатом, чтобы угодить Кей-Кей Инглишу. Но этим летом, раздумывая о важном и не важном, Кейси поняла, что действительно верит в то, что делает. Для нее важно быть хорошим адвокатом. Но ей больше не хотелось быть лучшим адвокатом на свете. Больше того, Кейси поняла еще кое-что очень важное – она должна полностью выкладываться на работе, не пытаясь при этом прыгнуть выше собственной головы.
Итак, своды законов были ее лучшими, добрыми друзьями. Впрочем, как и дорогие плетеные кресла от Макгира с подушками, потому что легкая и элегантная калифорнийская мебель напоминала ей о Сиклиффе.
Однако, развешивая свои коллекционные туалеты по огромным шкафам, Кейси нахмурилась. Лен от Лорена, шелка от Диора и шифон от Шанель так отличались от той простой одежды, в которой она щеголяла все лето и которую Патрик так нежно и осторожно снимал с нее. Коллекционные туалеты принадлежали прежней Кейси, талантливой актрисе, которая давала замечательные представления, но не испытывала при этом ни радости, ни счастья. И если она опять наденет эти дорогие платья, не исчезнет ли навсегда новая Кейси?
– Нет! – громко сказала Кейси, обращаясь к своим костюмам, словно хотела предупредить их. Нет, новая Кейси никуда не денется – она останется под дорогим шелком и льном. «Патрику просто потребуется чуть больше времени для того, чтобы раздеть меня».
Уверенно улыбнувшись, Кейси придирчиво осмотрела свой гардероб и выбрала два платья, которые отправятся с ней на последний уик-энд в Саутгемптоне. На вечер, устраиваемый в ее честь в клубе, она наденет платье с блестками от Кадзини. Знаменитый дизайнер в области одежды шил это платье не для нее, но создавалось именно такое впечатление. Блестки были бледно-голубыми и нежно-сиреневыми – в точности цвета ее глаз. Кейси решила надеть это потрясающее платье в пятницу, потому что вечером она должна блистать.
А вот в субботу, на обеде при свечах, на ней будет платье от Лоры Эшли. Цвета топленого молока. Оно было украшено многочисленными оборочками и кружевами и напоминало деревенское подвенечное платье прошлого столетия. Кейси купила его в Сан-Франциско и еще ни разу не надевала. Мягкое, романтичное, оно было вовсе не в стиле Кейси, однако теперь молодая женщина лишь улыбнулась, подумав об этом. «Видимо, еще тогда, до отъезда из Сан-Франциско, я поняла, что есть еще одна Кейси».
– Я могу вам помочь? – не скрывая своего неодобрения, спросила молоденькая продавщица у Патрика, когда он вошел в магазин дорогой мужской одежды.
– Мне нужны кое-какие вещи.
«Да уж», – подумала женщина.
Патрик просто хотел купить что-нибудь приличное на субботний обед. А вот если, узнав правду о нем, Кейси захочет и дальше встречаться с ним, он вернется сюда и накупит себе брюк, рубашек и свитеров, чтобы навещать ее на Манхэттене. «Кейси непременно захочет видеться со мной, ведь правда?» Так разве не стоит накупить много одежды сразу? Это послужит доказательством того, что он не сомневается в ней и в ее любви.
У Патрика было достаточно денег. Летом он много работал, давая уроки верховой езды и разливая спиртное по бокалам. Иногда из-за дополнительной работы он не мог приезжать к ней на ночь. Как это будет и в ближайшую пятницу. Однако когда в школах начнутся занятия, дети реже будут ходить в конюшню, да и вечеров в клубе станет поменьше, поэтому Патрик и подкопил денег, чтобы почаще ездить к Кейси в город.
Было время, кода Патрик одевался, словно действительно принадлежал к миру богатых и благополучных. И теперь он безошибочно выбрал для себя безукоризненный костюм, так что, когда вышел из примерочной, чтобы взглянуть на себя в большое зеркало, продавщица лишь восторженно охнула.
– Я знаю, кто вы такой!
– Сомневаюсь, – спокойно бросил Патрик, но сердце его тревожно забилось. Он знал, что, за исключением длинных волос, в его внешности ничего не изменилось – он был таким же, когда принимал участие в розыгрышах призов, устраиваемых шикарными клубами. Правда, заношенная одежда несколько изменила его внешность, и в нем трудно было признать того роскошного наездника. Но что, если эта женщина все же узнала его?
– Нет, я уверена, – улыбнулась она. А потом торжественно произнесла: – Вы – модель Кэлвина Кляйна, ведь правда? Я видела вашу фотографию в последней рекламе.
Кейси взглянула на свое отражение в зеркале, одеваясь для вечера в ее честь в саутгемптонском клубе. Платье от Кадзини раздражало ее. Блестки смотрелись отвратительно на фоне ее бледных рук. Да, ее когда-то загорелая кожа побледнела, несмотря на лето, проведенное у океана, потому что дни напролет она сидела дома, изучая юридическую литературу, чтобы ночи проводить в обществе Патрика. Это было лето лунного, а не солнечного света, да и Патрику так нравилась бледность ее кожи, освещенной луной!
Впрочем, Патрик наверняка сказал бы, что платье очень идет ей и прекрасно гармонирует с бледной кожей. И Кейси поняла, что дело вовсе не в платье. Нет, ее раздражала необходимость блистать этим вечером. В этом была проблема.
Этим вечером в компании самых богатых и влиятельных мужчин и женщин Нью-Йорка Кейси Инглиш должна была всех очаровывать, говорить правильные, уверенные и умные слова и постоянно быть начеку. Но ей вовсе не хотелось блистать и очаровывать. Кейси даже не была уверена в том, что вообще в состоянии теперь это делать.
Хмуро глядя на платье, бывшее символом прежней Кейси, она решила, что этим вечером ей понадобятся иные символы – новой Кейси, Патрика и их любви.
Она распустит волосы, как делала это все лето. И вплетет в золотые локоны несколько полевых цветов, как это делал Патрик. Но Кейси не обращала внимания на то, как ему удавалось вплетать стебельки в ее волосы, потому что, когда он касался ее, она сгорала от желания. Однако потом она с удивлением замечала, что и через несколько часов после страстной близости в ее спутанных кудрях пестрели яркие лепестки.
Так что вечером она вплетет в волосы полевые цветы и будет воображать, что Патрик рядом с ней.
Но Кейси никак не удавалось вплести цветы в волосы. То, что Патрик делал своими сильными и нежными пальцами, было не под силу дрожащим пальчикам Кейси. Цветы то и дело падали на пол, с них осыпались лепестки. Как Кейси ни старалась, у нее ничего не вышло.
А время шло, она уже начинала опаздывать.
В конце концов, разозлившись, Кейси приподняла рыжую гриву, скрутила волосы и уложила их аккуратной короной на макушке, заколов массивной золотой заколкой. Пальцы ее стали уверенными, потому что таким образом прежняя Кейси много раз делала себе прическу. Но та Кейси никак не могла обрести спокойствия, впрочем, ей и не хотелось этого. И все же, гоня свой золотистый «мерседес» к саутгемптонскому клубу и чувствуя, что вот-вот опоздает, Кейси желала, чтобы к ней вернулось немного обычного ее самообладания.
«Просто будь собой, – говорила она своему неистово колотившемуся сердцу. – Только такой, какой ты стала и какую любит Патрик. Но что, если я могу быть новой Кейси только с Патриком?»
– О, Пейдж, простите, пожалуйста! – воскликнула Кейси, заходя в вестибюль клуба.
Пейдж явно поджидала ее там, но на ее лице было больше тревоги, чем раздражения.
– Это даже не опоздание, – улыбнулась Пейдж. – Все в порядке?
– Да. Просто я все лето провела в шортах и футболках, поэтому совсем разучилась рассчитывать время на одевание.
– Вы выглядите потрясающе!
– Благодарю вас.
К ним присоединился Эдмунд. Как и Пейдж, он приветливо поздоровался с Кейси, всем видом говоря, что извиняться за опоздание необязательно.
– Ну, как ваше собеседование в коллегии адвокатов? Прошло?
– Они задавали легкие вопросы, Эдмунд.
– Спросили несколько статей закона, которые вы случайно выучили? – засмеялся Эдмунд.
– Да, – улыбаясь, кивнула Кейси.
– Так что вы готовы к встрече с несколькими людьми?
– Да, – повторила Кейси. Но улыбка исчезла с ее лица, потому что она вдруг ощутила, как ее охватывает паника.
Какие там несколько человек! В комнатах клуба собралось не менее двух сотен гостей. В дорогих туалетах, увешанные драгоценностями, они переходили из «Азалия-рум», где подавали изысканную закуску и напитки, на садовую террасу, где оркестр играл медленные, чувственные мелодии любви. Там гости танцевали.
«Эти люди будут твоими клиентами, – напомнила себе Кейси. – И ты сделаешь для них все, что можешь. Вот и все. Тебе больше не надо блистать и давать представления».
На вечере Кейси и не давала представления, но невольно блистала своей естественной красотой, естественными улыбками и тихим «благодарю вас» в ответ на многочисленные комплименты. Знакомясь с каждым новым человеком, она постепенно обретала былую уверенность и надежду. «Я могу это сделать, я могу быть собой».
И все было неплохо до того мгновения, когда она увидела Патрика.
Над садовой террасой сверкало множество цветных фонарей. Покачиваясь на ветру, они отбрасывали свет даже в отдаленные уголки террасы и осветили участок, где был устроен бар.
Кейси знала Патрика, одетого в джинсы и ковбойские сапоги. Еще лучше она знала его стройное тело вообще без одежды. Теперь на нем были узкие брюки и красная куртка – обычная униформа слуг в шикарных пригородных клубах. Патрик был барменом. Одним среди таких же, как он, лакеев, которые парковали машины, и официантов, разносивших серебряные подносы с изысканными закусками и принимавших заказы на выпивку. Они передавали эти заказы Патрику, а тот быстро готовил коктейли для богатых и известных гостей, пришедших в клуб на вечер, устроенный в ее честь.
И Патрик был здесь в то время, когда они обычно назначали свидания друг другу.
«Я даю уроки верховой езды в клубе. Я подрабатываю барменом». Он говорил ей это, и это была правда.
А она-то сказала ему, что она – обычная работяга.
Обычная… Она добавила это словечко, словно хотела извиниться за то, что не добилась чего-то большего. А вот Патрик никогда не извинялся за то, что делает. Он не говорил: «Я просто даю уроки верховой езды».
Кейси предполагала, что он занимается чем-то другим. Ведь знаменитая Кейси Инглиш не могла полюбить просто инструктора по верховой езде? Просто бармена?
Да, та Кейси не могла.
Но новая Кейси смогла и полюбила.
Ее не интересует, чем он занимается!
Кейси смотрела на него, надеясь, что Патрик поднимет на нее свои серо-зеленые глаза, но он был занят – готовил напитки для ее будущих важных клиентов. Да, Патрик был занят. И она тоже была занята, знакомясь с влиятельными мужчинами и женщинами и думая только о том, чтобы они все исчезли куда-нибудь, а они с Патриком остались бы наедине.
Кейси безумно хотелось подойти к нему и сказать, что все это не важно, что ее чувства к нему не изменились от того, что она узнала правду. Она переубедит его, если он нуждается в этом.
Впрочем, если кто и нуждался в разубеждении, так это сама Кейси. Потому что ее сердце зашлось от страха. Ей-то не важно, что она, Кейси Инглиш, – богатая наследница и преуспевающий адвокат, а он – инструктор по верховой езде и иногда бармен… Но она боялась, что это может оказаться важным для него.
Патрик сразу почувствовал, когда Кейси вышла на террасу. Не поднимая головы, он почувствовал ее присутствие. Он ждал ее. К тому времени когда она появилась, он из разговоров гостей знал о ней все, чего не знал только он, – богатая наследница, потрясающий адвокат, сногсшибательная золотоволосая девчонка, которая любит играть и всегда выигрывает.
А ведь Патрик всегда был так осторожен с богатыми и красивыми женщинами, которые хотели заполучить его для развлечения – как трофей, как игрушку. Да, он был осторожен… Но ему и в голову не приходило, что Кейси играет с ним. Неужели и их волшебные ночи любви на лугу были для нее лишь наградой за дни, проведенные в коттедже за книгами?
«Ох, Кейси, – с грустью подумал Патрик, – я не представлял, что ты играешь со мной. Но ты играла так хорошо, и ты… выиграла. Потому что я полюбил тебя, Кейси Инглиш, по-настоящему полюбил».
– Шампанского? – спросил Патрик, когда Кейси, оставив наконец блистательное общество, подошла к нему в тень. – Боюсь, у нас нет ничего дешевле ста долларов за бутылку. Или вы изображаете из себя леди Чаттерлей?
Кейси приготовилась к тому, что он разгневается, но то, что она услышала в его голосе, было хуже гнева. Просто он держался с ней подчеркнуто холодно и равнодушно. Да еще и этот насмешливый вопрос: «Вы изображаете из себя леди Чаттерлей?» Патрик явно хотел показать – он лишь слуга и между ними ничего не было и быть не может. И когда свет фонаря упал ему на глаза, Кейси увидела, что зеленоватый оттенок в них исчез, оставив место лишь свинцово-серому. Эти глаза стали непроницаемы, она больше не может заглянуть ему прямо в душу. Мрачные серые глаза, холодный голос… Патрик сразу стал так далек от нее… от их любви…
– Я вовсе не изображала леди Чаттерлей, Патрик. Я просто думала, что ты…
Кейси испуганно замолчала. Она вдруг осознала: признавшись Патрику в том, что считала его знатным богачом, она еще больше оттолкнет его от себя. Если это вообще было возможно.
Однако Патрик сам договорил ее фразу:
– Ты считала, что это я обманываю тебя? Аристократ и обычная работяга? Нет. Извини, что разочаровал тебя, Кейси.
– Ты вовсе не разочаровал меня, Патрик. Зато я, кажется, разочаровала тебя? – тихо спросила она. «Ох, Патрик, я понимаю, что обидела тебя! Пожалуйста, поговори со мной».
– Давай просто решим, что ты ошиблась во мне, а я – в тебе.
– Ты не ошибался во мне!
– Нет? Ну хорошо, это не важно. Пусть только ты ошиблась во мне, я не возражаю. И оставим этот разговор.
– Оставим? – эхом отозвалась Кейси. Страх начал охватывать все ее существо, но она все же с надеждой проговорила: – Да, конечно. Сейчас мы не сможем поговорить. Но, Патрик, давай встретимся позднее, после приема. Чтобы я смогла тебе все объяснить.
– Тебе нет нужды объяснять мне что-то.
– Но я должна, – спокойно вымолвила Кейси. И добавила, страшась собственных слов: – Тогда завтра вечером за обедом.
– Не думаю, Кейси.
Тут к стойке бара приблизился официант с заказами от клиентов. Отвернувшись от Кейси, Патрик принялся смешивать напитки для гостей с таким видом, будто ее не было рядом… Не выдержав затянувшегося молчания, Кейси отошла от него и присоединилась к гостям.
Патрик был зол как черт – так и должно было быть. Но ко всему прочему, он еще был холоден, словно уже принял решение о том, что их любви конец. Впрочем, такое решение принять было нетрудно.
Неужели он так и не позволит ей ничего объяснить?
«Да нет же, – разубеждала себя Кейси. – Конечно, он разрешит мне объясниться. Просто ему нужно время, а здесь не лучшее место для разговоров. Мы непременно увидимся позже».
Успокаивая себя таким образом, Кейси то и дело бросала на Патрика вопрошающие взгляды, надеясь увидеть в его глазах тень улыбки. Патрик намеренно избегал ее глаз, но Кейси не теряла надежды.
Наконец, не зная, что делать, Кейси отвернулась от темного угла со стойкой бара и устремила взгляд на террасу, где под лунным светом танцевали пары. И тут же увидела обнявшихся Джеффри и Джулию. Глаза Джеффри, как и в прошлый раз, были полны любви к жене.
Джулия. Она распустила волосы, как безуспешно пыталась сделать это она сама. Мало того, в темные шелковистые пряди у нее вплетены яркие полевые цветы…
Джулия могла сделать то, что было не под силу Кейси.
Как всегда, Джулия оказалась лучше ее.
«Я пыталась этим летом быть такой же, как ты, Джулия. Я хотела, чтобы меня полюбили такой, какая я есть на самом деле. И я была так близка, так близка к счастью и свободе, но увы… Я должна уйти».
Кейси знала, что не могла укрыться в уединении Сиклиффа, но ей отчаянно хотелось хоть немного побыть одной. Ей необходимо несколько спокойных минут, чтобы не видеть Патрика, не видеть Джулию…
– Прошу прощения, мистер Лоуренс!
Лакей, посланный отыскать знаменитого телеведущего, говорил спокойно, но несколько нерешительно. Ему было бы проще оторвать Джеффри от разговора о войне с наркобаронами в Колумбии, чем от медленного танца с его прекрасной женой.
– Да?
– Вам звонят.
– Благодарю вас. – Джеффри улыбнулся лакею и, извиняясь, посмотрел на Джулию. Срочные звонки означали одно – ему придется немедленно ехать в город, чтобы рассказывать телезрителям о каком-то происшествии, или даже лететь к месту очередной трагедии. – Я скоро вернусь, дорогая.
После его ухода Джулия осталась одна среди океана знакомых, но недружелюбных лиц.
«Мне и в самом деле надо потолковать с Кейси», – решила Джулия.
За лето она много раз думала об этом, но никак не могла собраться с духом. Правда, Пейдж говорила, что Кейси очень занята и так ценит одиночество. Но не это удерживало Джулию.
Дело было в другом. Джулия все еще не могла забыть, как рассердился Джеффри после обеда у Спенсеров. И на это его спровоцировала Кейси, не по своей воле ставшая для Джеффри символом прошлого Джулии. Вот поэтому Джулия и не могла заставить себя увидеться с бывшей одноклассницей.
А вот сейчас можно поговорить с Кейси.
Джеффри и Джулии удалось пережить ту ночь. Их прекрасная, дарящая радость любовь снова была сильной и ничем не омраченной.
А последние пять дней и вовсе были волшебными.
Волшебство началось в субботу, когда, вернувшись из магазина, Джулия увидела Джеффри с Мерри в большой комнате. Они втроем провели вместе целый вечер. Мерри показала Джеффри, как готовить шоколадное печенье, а потом ее робкая, чувствительная девочка говорила с ним. Тем вечером Джеффри удалось разговорить Мерри – как много лет назад он разговаривал ее мать, задавая ей интересные вопросы и выслушивая ответы с приветливой улыбкой.
Да, субботний вечер стал волшебным, но волшебство не исчезло и при свете дня. Всю неделю Джеффри уходил на работу чуть позже, чтобы поболтать за завтраком с Мерри. Больше того, он с явной неохотой уезжал из дома, зная, что встретиться вновь они смогут лишь через сутки.
На уик-энд они не строили каких-то определенных планов, надеясь только, что Джеффри будет дома. Впрочем, все мог изменить один-единственный звонок из студии. Но все равно, пусть не в этот уик-энд, а в следующий они обязательно будут вместе. Джулия с Мерри даже стали подумывать об отпуске, который проведут вместе с папой. Мерри была в восторге и все старалась придумать что-то такое, чтобы порадовать Джеффри. Первые три дня отпуска они собирались провести в Манхэттене со Спенсерами, покоряя Нью-Йорк.
– А папа захочет увидеть статую Свободы? А он любит балет? Мамочка, ты уверена?
С улыбкой вспоминая оживленную болтовню дочери и чудесное лето своей любви, Джулия подумала, что Кейси не станет угрозой счастью ее семьи. Можно спокойно поговорить с Кейси сейчас, в розовом саду, и не нужно тревожиться, если Джеффри найдет их там.
Однако Кейси в розовом саду не было. Подойдя к лестнице, спускавшейся в сад, Джулия увидела вдалеке Кейси, направлявшуюся к затону для яхт. И тут она вдруг заметила в тени деревьев знакомое лицо.
– Добрый вечер, миссис Лоуренс. – Патрик дружелюбно улыбался красивой молодой матери своей ученицы.
– Добрый вечер, Патрик. Девочкам так понравилось шоу, которое вы им предложили.
Девочки договорились, что придут в конюшню, как только вернутся после уик-энда в Нью-Йорке. На представление придут все родители, даже Джеффри, потому что у него будет отпуск. Эдмунд, правда, будет занят, но обещал отпроситься к четырем часам во вторник двенадцатого сентября, в день рождения Мерри. Девочки задумали потрясти Джеффри и Эдмунда, потому что папы видели их верхом на лошадях лишь во время самого первого урока. Впрочем, они надеялись, что и для Джулии с Пейдж их представление станет сюрпризом – в последнюю неделю дети не пускали своих мам на тренировки.
– Думаю, вам понравится. И Мерри, и Аманда – прекрасные наездницы.
– Они будут брать препятствия?
Мерри с Амандой уговорили Патрика не рассказывать никому об их сюрпризе. Но у Джулии был такой встревоженный вид…
– Невысокие, миссис Лоуренс. Не беспокойтесь, – заверил он ее.
Джулия тихо вздохнула.
– Я уверяю вас, это абсолютно безопасно.
– А вы читали «Унесенные ветром», Патрик?
– Нет. Но почему вы спрашиваете?
Не успела Джулия ответить, как появился Джеффри.
– Вот ты где, – улыбнулся он.
– Джеффри, ты, наверное, помнишь Патрика, инструктора Мерри по верховой езде.
– Да, конечно. – Джеффри приветливо кивнул Патрику. – Мне надо ехать в студию, Джули.
– Что-то случилось в Медельине? – тихо спросила Джулия, моля про себя: «Пожалуйста, только не говори, что тебе надо лететь в Картахену».
– Нет. Не в Колумбии, а на Ближнем Востоке. Над Средиземным морем взорвался самолет, совершавший коммерческий рейс.
– Взорвался?
– Взорвалась бомба, – уточнил Джеффри. – Может, хочешь задержаться здесь подольше? Я могу попросить, чтобы шофер заехал за мной сюда.
– Нет, я готова уйти.
Кейси ушла с вечера в полночь. Кое-кто из гостей все еще танцевал под звездным небом, но большинство уже разъехались, да и сама Кейси задержалась настолько, насколько этого требовали правила хорошего тона. Ей вдруг пришло в голову: если она сейчас уедет, то гости быстрее разойдутся, а значит, и Патрик освободится раньше.
Добравшись до Сиклиффа, Кейси тут же стащила с себя вечернее платье и натянула шорты с блузкой. Нацарапав Патрику записку, в которой сообщалось, что она будет ждать его на их лугу – лугу любви, Кейси прикрепила ее к двери коттеджа.
Неужели он решил, что их отношениям конец, даже не поговорив с ней? Только из-за того, что он беден, а она, напротив, богата? Из-за того, что она знаменитый адвокат, а ему приходится зарабатывать на жизнь, смешивая напитки и обучая богачей верховой езде? Ему мешает гордость.
Или дело в чем-то другом, более существенном? Чего Кейси не может понять?
Возможно, Патрика оскорбил ее обман? «Я не играю в игры», – с самого начала их знакомства заявил ей Патрик. Он и не играл, играла она.
Но Кейси не обманывала его. Для нее было важно, что Патрик любил ее такой, какова она есть. Было бы ужасно, если бы его прельстил ее шумный успех, ее богатство и те представления, которые она так часто давала на публике.
«Я не играю в игры». Патрик говорил правду. Но он также сказал и одну важную вещь. Важнее этого нет ничего на свете. Патрик признался: «Я люблю тебя, Кейси».
Глядя на мерцающие в небе звезды и слушая шорохи ночи, Кейси молила Бога, чтобы до нее донесся звук его шагов. А в ушах непрерывно звучали его слова: «Я люблю тебя, Кейси».
Это было полное безрассудство, но ему хотелось немного побыть сумасшедшим. Ему нечего было терять – нечего больше терять.
Это была пытка. Пытка и радость, а он так нуждался в радости.
Задолго до рассвета Патрик вытащил из сарая деревянные стойки, служившие на тренировках барьерами. Правда, он редко пользовался ими и устанавливал высоту препятствий не выше трех футов. Однако теперь он принес на беговую дорожку все барьеры, чтобы перегородить ее массивными стенами и высокими заборами – такие непросто взять даже чемпиону.
А в конюшне при саутгемптонском клубе жили целых два чемпиона – Патрик и Ночной Танцор. Вороной скакун появился в конюшне только в июле. Это был дорогущий конь, недавно завоевавший «Гран-при» на больших соревнованиях по преодолению препятствий. Его купили двенадцатилетней девочке, которой вздумалось научиться брать барьеры. Патрик узнал Ночного Танцора и за месяц работы с ним понял, что конь все еще в состоянии перепрыгивать через стену высотой в шесть футов.
Два часа Патрик устанавливал препятствия и десять минут седлал коня. А потом и конь, и всадник испытали невероятную радость от прыжков, от дивного ощущения полета над землей, дарившего чувство полной свободы.
Однако ночная езда стала для Патрика и тяжкой пыткой – она напомнила ему о том, что он потерял, напомнила о том времени в его жизни, когда он еще надеялся на лучшее.
Впрочем, с самого начала жизнь Джеймса Патрика Джонса не была многообещающей. У него не было отца, а его мать не могла заботиться о сыне. Несмотря на то что в детстве он редко видел мать, в памяти Патрика запечатлелись ее каштановые волосы и изумрудно-зеленые глаза. Яркие воспоминания о них оживляли его беспросветное детство в трущобах Чикаго.
Иногда зеленые глаза стекленели от наркотиков и не замечали Джеймса. Тогда его отправляли в приют для детей-сирот. Через несколько недель или месяцев мать появлялась. Из изумрудных глаз ручьем лились слезы. И она брала сына к себе, но очень скоро вновь забывала о его существовании.
Когда Джеймсу было одиннадцать лет, его мать исчезла навсегда. Он так и не узнал, то ли она умерла где-то, то ли навсегда потеряла интерес к нему, потому что в жизни для нее гораздо больше значили наркотики, мужчины, удовольствия, чем ее собственный ребенок.
Поэтому Джеймс научился выживать и с матерью, и без нее. Когда он жил с ней, то совершал мелкие преступления, помогавшие ему выжить, – воровал еду, чтобы не умереть с голоду, одежду и одеяла, чтобы не замерзнуть в холодную чикагскую зиму. Кочуя без матери из одного приюта в другой, Джеймс тоже учился выживать, постоянно опасаясь всего – насилия, мира, любви…
Он жил в беспросветном, мрачном и сером мире, в котором властвовали зло и насилие, но его юные глаза выучились распознавать яркие краски даже в этом мирке. Глаза художника все примечали, а талантливые руки изображали увиденное. Пока другие дети забывались в наркотическом и алкогольном дурмане, Джеймс находил уединенные уголки и радовал себя рисованием.
Он выжил благодаря своему искусству и особой предусмотрительности.
Когда Джеймсу исполнилось четырнадцать лет, он решил, что на земле должны быть места и получше. Правда, отыскать их надежды было мало, однако мальчик дал себе слово, что найдет такие места.
Поэтому однажды ночью он сбежал из своего очередного дома, в котором жил чуть меньше месяца. И через пару дней попал в рай, где все было необыкновенно ярким и удивительно красивым, – он оказался в живописных горах Кентукки. Джеймсу удалось устроиться на работу в конюшню. Прежде ему никогда не доводилось иметь дела с лошадьми, но мальчик сразу же полюбил этих красивых и умных животных. Как-то утром он бесстрашно поехал верхом без седла и обнаружил у себя такой же талант к верховой езде, как и к рисованию.
Его дар – удивительная способность сливаться с конем – не остался незамеченным. Богатые мужчины и женщины стали просить его брать препятствия на их скаковых лошадях. Джеймс завоевывал ленты – все больше голубые – и медали – все больше золотые – и за короткий срок стал известен в элитарных кругах как один из лучших наездников мира.
Жизнь в чикагских трущобах осталась в прошлом, но он снова мог бы оказаться на исходной позиции, если бы богатые люди, чьих дорогих лошадей он выезжал, узнали о его мелких преступлениях. Поэтому Джеймс пришел к выводу: для того чтобы выжить среди них, надо стать таким же, как они, перенять их манеру вести себя, научиться говорить и одеваться так же, как они. Джеймсу без труда удалось изменить свой облик, и, хотя он и избегал отвечать на вопросы о своем происхождении, все дружно решили, что он просто «с восточного побережья» – возможно, из Гринвича, может, из Сент-Пола или же из Йеля или Гарварда.
В январе 1984 года судья Фредерик Баррингтон нанял Джеймса, чтобы тот за год подготовил его лошадей к Олимпийским играм в Лос-Анджелесе. Весь этот год Джеймс жил в домике садовника на ферме Баррингтона, расположенной в поместье судьи неподалеку от Луисвилла.
Джеймс знал, что судья – вдовец, но ему не было известно, что у Фредерика Баррингтона есть дочь – до тех пор, пока в июне семнадцатилетняя Памела не приехала из своей дорогой школы в Женеве на каникулы. Памела была красивая и очень испорченная девушка. Если она не получала того, чего ей хотелось, то становилась вовсе несносной. Впрочем, ей не приходилось много капризничать, потому что все ее желания мгновенно исполнялись.
Но вот семнадцатилетняя Памела захотела двадцатипятилетнего Джеймса. А Джеймс не захотел ее. Она была слишком молода, испорченна, к тому же это было слишком опасно. Джеймс решил, что не сделает ничего такого, из-за чего сможет лишиться места, где он впервые в жизни почувствовал себя человеком. Поэтому он вежливо, осторожно и дипломатично сопротивлялся Памеле.
Но Памелу это не устраивало, она не знала, что такое «нет», и не собиралась этого узнавать. Поэтому когда стало ясно, что Джеймс не собирается выполнять ее желания, Памела впала в неистовство. И захотела отомстить…
В ту июльскую ночь Джеймс рисовал у себя в доме, когда Памела постучалась к нему. Ее длинные наманикюренные пальчики сжимали наполовину опорожненную бутылку бурбона. Ясно было, что она и пила из бутылки.
Ледяным тоном Памела заявила, что только что занималась любовью с одним из многочисленных мальчиков, которые целыми днями болтались у их бассейна, но теперь ей нужен мужчина. То есть Джеймс.
Джеймс мягко отказал ей. Но Памела настаивала. Она была уверена, что добьется своего, ее раздражало, что он осмеливается говорить ей «нет». Памела попыталась засунуть горлышко бутылки ему в рот, но он резко оттолкнул руку девушки. Тогда она впилась своими длинными коготками ему в горло, пытаясь поцеловать его в губы. Джеймс отпрянул назад, но тут же острый ноготь пропахал кожу на его шее, оставив глубокую царапину.
Наконец с горящими от ярости глазами Памела вылетела из коттеджа. Джеймс расстроился, что его отказ вызвал такую бурную реакцию, но испытал настоящее облегчение, когда она наконец ушла.
Минут через десять он услышал звон разбитого стекла и неистовые вопли. Выскочив из дома, Джеймс побежал на крики и вскоре увидел Памелу на парадном портике особняка. Она лежала на ступеньках в изорванной и грязной одежде, а из ее испуганных глаз лились слезы. Джеймс шагнул было к девушке, чтобы помочь ей встать, но в эту минуту из дома вышел судья. Памела бросилась к нему с воплями: «Джеймс изнасиловал меня, папочка! Он изнасиловал меня!»
Поначалу Джеймс не мог поверить своим ушам, а потом до него постепенно дошел весь ужас ситуации. Но он все же надеялся, что судья, которого он так уважал и который частенько называл его сынком, все поймет…
Но, увидев, какой яростью полны глаза судьи, Джеймс понял, что должен бежать – бежать, чтобы выжить.
И Джеймс понесся что было духу, а ночную тишину еще долго нарушали вопли Памелы, вой полицейских сирен и яростный лай собак. То были страшные знаки того, что его ищут и что его мирная, спокойная жизнь закончилась навсегда.
Джеймс убежал в чем был, все прочее – немного денег, награды, документы: свидетельство о рождении, водительские права и паспорт, а также его картины – осталось в домике садовника. Он бросил все. И нечто еще более ценное – свою свободу, свои мечты.
Он знал, что отныне он не будет брать препятствий, возможно, ему не удастся вообще сесть на лошадь верхом. И никогда он не будет Джеймсом Патриком Джонсом.
Он знал, что ему придется сменить имя и всю дальнейшую жизнь провести в тени, скрывая свое прошлое. А если его схватят, то до конца дней домом ему станет тюрьма. Такова цена за счастье встречи в чикагских джунглях с доченькой уважаемого судьи.
И Джеймс Патрик Джонс превратился в Патрика Джеймса. Пять лет он жил, перебиваясь на разных работах, нанимаясь к разным людям, исколесив всю страну, не заводя знакомств и не оставляя за собой следов.
А потом, в марте, он откликнулся на объявление в «Нью-Йорк таймс». Он снова ездил верхом, и это нравилось богатым наследницам, которые так напоминали ему Памелу Баррингтон. Патрик ездил верхом, снова начал рисовать, а в один прекрасный день он повстречал Кейси Инглиш и полюбил ее.
Этим вечером при свете свечей он собирался рассказать Кейси всю правду. Его Кейси – милая, открытая, беззащитная женщина, которую он полюбил, – непременно поверит ему. Она не выдаст его тайны, даже если это будет угрожать ее репутации.
Но как поведет себя другая Кейси – та богачка, которая играла с ним, блестящий адвокат, одним из нашумевших дел которой стало дело по обвинению насильника? Поверит ли эта Кейси в его невиновность, поверит ли в то, что он вынужден был бежать с места «преступления» для того, чтобы выжить? Или эта Кейси предпочтет вызвать полицию?..
Этого Патрик не знал, впрочем, это было и не важно. Потому что, какой бы Кейси ни была на самом деле, любовь Патрика Джеймса и Кейси Инглиш кончена.
Так и должно было быть.
Кейси брела по лабиринту конюшни, пытаясь найти дверь, за которой находилась его квартирка. В конюшне было тихо – она слышала лишь, как по углам скребутся мыши да тихо посапывают во сне кони, даже конюхи еще не пришли, чтобы заняться своими обычными делами. Кейси прошла еще немного вперед, и вдруг до ее слуха донесся тяжелый стук копыт. Она пошла на этот звук и вскоре оказалась на круге.
Патрик был там. Притаившись в тени, Кейси стала наблюдать за тем, как он берет высокие барьеры. Подростком Кейси часто наблюдала за тренировками наездников, которые готовились к традиционным соревнованиям в Карлтоне. Кейси плохо разбиралась в верховой езде, но она с детства научилась распознавать все подлинное, и ей сразу показалось, что Патрик – первоклассный наездник.
Кейси пряталась в тени, пока Патрик на своем коне летал над препятствиями, но когда он наконец остановился и похлопал коня по могучей шее, нашептывая ему ласковые слова, она смело вышла ему навстречу.
– Кейси? – спокойно проговорил Патрик, однако при виде ее сердце его забилось чаще.
Прошлым вечером, когда они разговаривали, свет фонарей освещал ее платье с блестками и большую золотую заколку в волосах, оставив в тени ее милое лицо. Прошлым вечером глаза Кейси были не видны, и он говорил с ней как с незнакомкой – богачкой, для которой он служил развлечением, она играла с ним, а он испытывал к ней легкое презрение.
Теперь же тени не было, и перед ним стояла его любимая Кейси с распущенными золотыми волосами, еще не высохшими после душа. Взгляд ее голубых глаз был таким робким, она так нуждалась в его любви.
Спрыгивая с коня, Патрик напомнил себе: «Твоя любовь может принести ей беду. А если она не та Кейси, которую ты полюбил, то беду принесет тебе она».
– Патрик, прости, пожалуйста, что я не рассказала тебе всего. Но я собиралась сделать это сегодня вечером, поверь. Мне казалось, что это не так важно.
– Нет, это важно, – возразил Патрик.
– Почему?
– Тому немало причин. – Надо было скорее кончать с этим, но Патрик не мог, заметив боль и грусть на ее лице. Ему безумно захотелось прижать ее к себе, приласкать.
Увидев нежность в его глазах, Кейси почувствовала, что ее сердце затрепетало, робкая надежда вновь всколыхнулась в нем.
– Патрик, обними меня. Пожалуйста.
– Нет, Кейси, нет. – Он говорил ласково, но твердо. «Если я обниму тебя, Кейси, то уже не смогу отпустить. А я должен сделать это».
Кейси все еще не теряла надежды, ведь он говорил с ней так ласково. Она порывисто обхватила его шею дрожащими руками и приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его губ.
– Пожалуйста, Патрик, возьми меня.
– Нет.
– Нет?..
В ее голосе звучало удивление, словно он не имел права отказывать ей, и это напомнило Патрику о том, что, возможно, есть другая Кейси, которой он не знал, испорченная богачка, привыкшая получать все, чего ей хотелось. Кейси Инглиш, которая могла быть похожа на Памелу Баррингтон. «Возьми меня», – проговорила тогда Памела, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Длинные острые ногти Памелы оставили на его шее кровавые следы, а нежные ручки Кейси лишь гладили его, однако она все еще прижималась к нему, хоть он и отказал ей, и Патрик вспомнил Памелу, вспомнил, что она с ним сделала, чего он лишился из-за нее…
– Я не хочу тебя, Кейси.
Тихо вскрикнув, Кейси отпрянула. Ее нежные пальцы не сделали ему больно, нет, она сама была ранена его словами и внезапной суровостью тона.
– В прошлое воскресенье тебе было мало меня, Патрик, – напомнила она ему полным мольбы голосом.
– А вот теперь с меня довольно.
– Патрик, – прошептала Кейси, и его сердце зашлось от боли, – Патрик, мы же любим друг друга.
– Любим? – Он говорил жестко, но это было необходимо. Если Кейси возненавидит его, ему станет куда проще забыть ее.
– Да, любим. Ты же говорил, что любишь меня.
– Просто я перебрал дешевого шампанского.
– Не думаю, что это могло случиться, если только… Дело было в том, что ты пробовал шампанское впервые… Но ты несколько раз говорил мне о любви.
– Просто ты хотела это слышать, Кейси, – возразил Патрик. – Нам было хорошо с тобой, вот и все.
Его холодные слова так больно ранили ее! Патрик едва не прошептал: «Конечно, я люблю тебя!», но, заметив, как изменилось выражение голубых глаз, он понял, что был прав, опасаясь неизвестной Кейси. Наблюдая за ней, Патрик увидел, что боль и обида, промелькнув, исчезли, оставив яростную решимость отомстить.
– Кто же ты, Патрик Джеймс? – ледяным тоном спросила она, многозначительно кивнув на барьеры.
– Ты знаешь, кто я, Кейси.
– Нет, не знаю. Ты, оказывается, тоже играл в игры, Патрик. Кажется, ты что-то собирался рассказать мне этой ночью?
– Ничего особенного. Тебе все обо мне известно.
– Не думаю. – А в тоне звучало: «Но я непременно все выясню».
После ухода Кейси Патрик стал разбирать возведенные им стены защиты, снова и снова повторяя себе, что она никак не могла узнать о нем правду. Он так ловко заметал все следы, и все было бы хорошо, если бы она не увидела его этим утром. Но Кейси видела, как он преодолевает высокие барьеры, и это заставило ее заподозрить, что он что-то скрывает.
Однако этого слишком мало для того, чтобы узнать правду…
Да. И если кто-то и способен раскопать его давнюю историю, так это она – знаменитая Кейси Инглиш.
И инстинкт выживания, который в свое время подсказал Патрику, как выбраться из чикагских трущоб и обрести рай хотя бы на время, велел ему: «Ты должен бежать. Сегодня же!»
Патрик глубоко вздохнул. Он скроется, надо это сделать. Но не теперь. Он так устал убегать.
Происшествие, которое в очередной раз разлучило Джеффри с Джулией, – взрыв самолета над Средиземным морем – послужило началом в целой цепи террористических актов, центром беспрецедентной активности террористов стал Ближний Восток, однако эхо зловещих событий в этой части Азии разнеслось по всему миру.
Через сорок восемь часов вся планета была в состоянии боевой готовности.
А потом неожиданно наступило затишье. Затишье перед последней, смертоносной, бурей? Или, возможно, это мрачный знак того, что на планете не осталось горячих сердец, готовых вступить в борьбу? Или все же это предвещало спокойствие? Сулило добро – мир и надежду. Как ни странно, вечные враги согласились сесть за стол переговоров в присутствии руководителей ведущих держав мира, которые должны стать арбитрами в споре. Старинные враги потолкуют, и кто знает, чем это закончится…
Мирная конференция в Лондоне была запланирована на понедельник.
Едва вечером в пятницу Джеффри с Джулией вернулись в Бельведер, как за Джеффри приехал лимузин, который отвез его на Манхэттен. Домой он вернулся лишь в половине одиннадцатого вечера в четверг. Целых шесть дней Джеффри провел в городе. Он рассказывал жаждущим информации телезрителям о важных событиях, встречался с корреспондентами, политиками и, как и все, надеялся на благополучное разрешение кризиса. Все напряженные дни и ночи в те редкие мгновения, когда у него появлялась возможность немного передохнуть, Джеффри отправлялся в свою квартирку, расположенную через дорогу от студии.
А когда робкие ростки мира стали пробиваться сквозь толщу непонимания между сторонами, Джеффри смог ненадолго приехать в Бельведер.
– Как я рада, что ты наконец дома, – промолвила Джулия, нежно целуя мужа.
– Я тоже рад, дорогая. – Джеффри крепко прижал к себе жену, он должен был ощущать ее близость, когда скажет то, что должен сказать.
Джулия сразу уловила неуверенность в его голосе, почувствовала, как напряглось все его тело. «Нет, Джеффри, пожалуйста! Не делай этого!»
– Джеффри?
– Я должен поехать в Лондон, дорогая. Билеты заказаны на утро. Я остановлюсь в «Дорчестере».
– Нет.
– Джули!
– Не делай этого, Джеффри!
– Я должен, любимая. Мне очень жаль.
– Тебе жаль? – воскликнула Джулия. – Ты обещал провести следующую неделю со мной и Мерри! Или ты забыл?
– Конечно, я помню об этом. Но, дорогая, это, возможно, важнейшее политическое событие в моей жизни. Я специалист по Ближнему Востоку и единственный журналист, который сможет взять интервью у…
– У кого? У террориста? Так интервью с террористом важнее для тебя, чем обещание, данное нам?
– Нет, – искренне ответил Джеффри. Каникулы с Джулией и Мерри были гораздо важнее для него. Шесть последних дней он, как обычно, скучал по Джулии, но – что удивительно – ему недоставало и Мерри. Возможность освещать мирную конференцию была не так уж важна лично для Джеффри, но у него было сильно развито чувство ответственности. – У меня правда нет выбора, Джули. Я должен лететь в Лондон.
Разум подсказывал Джулии, что ее муж действительно обязан ехать в Лондон, однако сердце ее не выдержало. Как и Джеффри, Джулия долго страдала от глубокой раны. И, как и ее муж, она искала утешения в любви к нему. Она верила, что в один прекрасный день рана затянется, потому что Джеффри полюбит свою дочь.
И Джулия надеялась, что день этот близок. Кажется, все началось две недели назад. Ведь Мерри так терпеливо ждала отца, которого осмеливалась любить лишь издалека, но в котором так нуждалась. Девочка ждала, ободряемая обещаниями Джулии: «Папочка очень любит тебя, дорогая, очень, но он все время так занят. Когда-нибудь у него будет больше времени». А в последние две недели карие глаза наполнялись восторгом, когда дочь с матерью строили планы на чудесный отпуск. «Ты и в самом деле уверена, мамочка, что папа захочет прокатиться в карете?»
Как же будет страдать маленькое сердечко Мерри, когда она узнает, что их планам не суждено сбыться! Папа, как всегда, уедет от них по каким-то важным делам. Она только начала верить!
И вот…
И вот Джулия, обуреваемая такими сильными и такими разными чувствами, стала терять голову.
– О, Джеффри, похоже, ты так и не простишь меня?
– Не прощу тебе чего? – удивленно переспросил Джеффри, пораженный гневом, вдруг запылавшим в лавандовых глазах.
– Того, что я родила Мерри. Даже теперь, десять лет спустя, ты жалеешь, что она появилась на свет!
– Это неправда!
– Нет, это правда! Ты ведь хотел, чтобы я сделала аборт!
– Господи, Джулия, нет, конечно! Как тебе такое могло прийти в голову?
– Потому что это правда! Я прочла это в твоих глазах, когда сообщила тебе, что жду ребенка!
– Ничего этого не было. – Джеффри решительно покачал головой. Он-то знал, что Джулия могла видеть в его глазах – злость и ревность. Ведь он представил ее в объятиях другого мужчины и желал, чтобы этого другого мужчины у нее не было. В такие мгновения Джеффри действительно ловил себя на мысли, что хотел, чтобы Джулия тогда придумала беременность с целью вынудить его жениться на себе. Однако ему и в голову не приходило запретить ей рожать этого ребенка. – Я никогда не хотел, чтобы ты сделала аборт, Джулия, честное слово, – сказал он. – Ты должна поверить мне.
Джулия не слышала Джеффри, потому что сказанные ею злые слова вернули ее к воспоминаниям о том вечере. И гнев, на секунду вырвавшись наружу, вновь свернулся клубочком и спрятался туда, где таился все эти годы, – в ее душу.
Мерри будет больно, потому что Джеффри не выполнит ее обещаний. Однако в этом больше ее вина, чем его. В тот майский вечер Джулия должна была внять голосу разума, видя сердитое лицо Джеффри. Но она предпочла послушать свое сердце. Разум советовал убежать, скрыться, чтобы защитить себя и будущего ребенка, а сердце нашептывало ей: «В один прекрасный день он полюбит свое дитя», и она послушалась сердца, потому что любила Джеффри.
Да, она сделала это потому, что хотела всю жизнь провести с любимым мужчиной… Но какую цену заплатила?
– Джеффри, – уже спокойно обратилась к мужу Джулия. – Прошу тебя, не причиняй зла Мерри. Она не виновата в том, что я забеременела.
– Я никогда не причиню зла Мерри, – заговорил было Джеффри, но, вдруг осознав, что она только что сказала, едва не онемел от удивления. – Так чья же тут вина, Джули? – Помолчав, он добавил: – Только не моя.
– Нет, Джеффри, твоей вины в этом не было. Только моя, – тихо отозвалась Джулия. Она вспомнила себя – шестнадцатилетнюю девочку, которая притворялась опытной обольстительницей, чтобы удержать его. Если бы он оставил ее тогда, это была бы самая страшная потеря в ее жизни. – Так что во всем надо винить меня. Я за все в ответе.
– Что еще, Джули? – спросил он, глядя в прекрасные глаза, еще минуту назад сверкавшие гневом. Теперь они были полны глубокой грусти. Джулия решилась сказать ему правду. Она впервые призналась, что у нее был любовник. Теперь он узнает все до конца. Тогда все будет кончено, и старая рана залечится. – Скажи мне, дорогая. Скажи всю правду.
Сердце Джеффри наполнилось надеждой, несмотря на странные слова Джулии. Неужели она действительно считала, что он хотел, чтобы она сделала тогда аборт?
В ожидании ответа Джулии сердце Джеффри болезненно сжалось. Он был готов вопреки всему выбрать любовь. Он не поедет в Лондон! Всю неделю проведет с Джулией и Мерри, врачуя их старые болезненные раны.
«Скажи мне правду, Джули, – молил про себя Джеффри, глядя в тревожные лавандовые глаза. – Скажи правду, чтобы наша большая любовь обрела наконец покой».
Но когда Джулия заговорила робким и тихим голосом, надежда Джеффри на покой рухнула.
– Мне не следовало выходить за тебя. – «Я должна была одна вырастить нашу милую дочку. Должна была рассказать ей о том, какой у нее был замечательный папа, и это избавило бы ее от горя и разочарования».
Джеффри смотрел на Джулию, словно не узнавая ее. «Я всегда хотел, чтобы она открыла мне правду. Однако я опасался, что, когда эта правда станет мне известна, мое сердце разлетится на мелкие кусочки».
Так оно и случилось: сердце его разорвалось на тысячи мельчайших частиц, каждая из которых кровоточила и кричала от боли. Инстинкт самосохранения заставил Джеффри подойти к шкафу и вытащить из верхнего ящика ключи от «ягуара». Он должен уехать немедленно. Его паспорт лежал в «дипломате», одежду можно взять в городской квартире. Он-то считал, что больнее уже не бывает, – и вспомнил тот день, когда он вот так же брал ключи от своей машины, услышав в трубке испуганный голосок маленькой Мерри, которая была не его дочерью.
– Джеффри…
Он слышал тихий шепот за спиной, но даже не обернулся. Он не мог.
– А где папочка? – весело спросила Мерри на следующее утро.
Накануне вечером ей было обещано, что, поскольку папа вернется домой позднее обычного, они смогут увидеться только утром, когда он в последний раз перед отпуском соберется на работу.
– Ох, детка, папе пришлось поехать в Лондон. Там проводится очень важная мирная конференция. Он очень опечален, но не мог ничего поделать, – торопливо объясняла Джулия дочери.
– Я понимаю, мамочка.
– Я знаю, что ты понимаешь, моя хорошая.
Джулия заглянула в глаза Мерри. Девочка отчаянно храбрилась и всеми силами старалась не показывать огорчения. Ах как пожалела Джулия, что прошлой ночью у нее недостало сил держаться так же мужественно.
– А может, мне спросить Патрика, нельзя ли записать наше выступление? – с надеждой предложила Мерри, хотя ее сердечко изнывало от боли. Всю свою жизнь Мерри видела отца только на видео, и вот теперь… – А когда папа вернется домой, мы покажем ему пленку и расскажем о том, как провели уик-энд в Нью-Йорке.
Когда папа вернется… А что, если он не собирается возвращаться? Уходя, он был так зол.
Еще бы ему не быть злым! Конечно, он ушел! А чего еще она ждала? Забывшись от собственного гнева, обращенного скорее на себя, чем на него, она сказала ему ужасную вещь.
«Я должна поговорить с ним и все объяснить. Как только я все улажу здесь, я непременно поеду в Лондон и объясню любимому, в чем дело».
Дайана критически осмотрела свое отражение в зеркале дамской комнаты аэропорта. Казалось, только ее темные кудри никак не изменились за последние месяцы. Длинные блестящие волосы обрамляли бледное, осунувшееся лицо. Сапфировые же глаза стали невероятно большими и излучали какой-то магический свет. Но Дайана-то знала, в чем дело, и понимала, что никакой тайны в ее глазах нет – в них была боль. И этим утром их окружали синие тени – еще более темные, чем обычно, потому что в три часа ночи ее вызвали к раненому с простреленной грудью. Официально Дайана не дежурила накануне своего трехнедельного путешествия в Европу. Однако неофициально постоянно была на подхвате, когда требовалась срочная помощь, с того самого дня, когда ей вручили бумаги на развод с Чейзом.
«Не очень-то хорошо ты о себе заботилась», – размышляла она, глядя в зеркало на свое измученное лицо. Последние месяцы она много работала, мало спала, мало ела и почти не оставалась одна. У нее не было времени обдумать ситуацию. Прячешься от чего-то, Дайана?
И Дайана-врач пыталась уговорить женщину, которую видела перед собой в зеркале: «Ты должна поберечь себя. Попробуй хоть немного побаловать себя».
Чейз забронировал для нее номер в пятизвездочном отеле. Номер, в котором можно было баловать себя. Такой отель могли позволить себе лишь самые богатые на свете люди.
Но Дайана знала: не в шикарном номере дело. Лежа на шелковых простынях и пуховых подушках, она будет ночи напролет смотреть в потолок. Блестящий ум Дайаны не даст ей успокоиться, и она будет детально перебирать в воспоминаниях всю свою жизнь, копаясь в себе, особенно в том, что известно ей, опытному врачу, лучше всего, – в своем сердце.
Вздохнув, Дайана нетерпеливым жестом отбросила с лица непокорный локон. «Нам многое надо обсудить, – пообещала она своему отражению в зеркале. – Это будут откровенные разговоры».
Надо ведь в конце концов понять, отчего дважды в ее жизни любовь, которая, как она верила, должна была длиться вечно, угасала и умирала.
До начала регистрации рейса в Лондон оставалось еще больше часа. Налив себе чашку чаю, Дайана нашла в уголке зала ожидания для пассажиров первого класса удобное кресло и уселась в него. Со своего места она видела, как взлетают и садятся самолеты, как суетятся пассажиры.
Отпив глоток чаю, Дайана задремала. Когда она работала, сонливость мешала ей, отвлекала, зато теперь она окутала ее теплым, уютным покрывалом.
«Тебе уютно, – проворчала Дайана про себя, – потому что усталостью ты объясняешь свое нежелание думать, нежелание мыслями возвращаться в прошлое.
Я начну завтра. Завтра, выспавшись хорошенько в «Дорчестере», попытаюсь наконец поставить себе диагноз, определить, кто же я: на удивление удачливый профессионал или женщина, которой удивительно не везет в любви».
Сейчас в ожидании посадки на самолет она была даже рада своей сонливости. И вдруг сон как рукой сняло: в зал ожидания вошел Джеффри Лоуренс.
Можно было не сомневаться, что он летит в Лондон на мирную конференцию. Разумеется, первым классом и, похоже, ее рейсом.
Уверенная в себе женщина, несомненно, подошла бы сейчас к нему, посмотрела ему в глаза и извинилась за истерику, которую устроила в его кабинете. Да, так поступила бы сильная женщина, такая, какой она была всего три недели назад.
Сейчас же ей просто захотелось избежать встречи с ним. Дайана потянулась за журналом, лежавшим рядом на столике. Взяв журнал в руки, она нахмурилась: с обложки на нее смотрела самоуверенная красавица с огромными сапфировыми глазами, в которых играла улыбка Моны Лизы. Ее черные кудри кокетливо выбивались из-под белой докторской шапочки, нижнюю часть лица прикрывала хирургическая маска. По-видимому, это был ее собственный портрет.
В руках Дайана держала четвертый номер сентябрьского журнала «Тайм». Тогда она так и не прочла несколько строк, помещенных под снимком, не стала читать их и сейчас. Сложив журнал так, чтобы пассажиры случайно не узнали по фотографии оригинал, Дайана быстро пролистала страницы. Она была поражена размером статьи о себе. Там было многое: хроника ее карьеры, ее потрясающего успеха, размышления о научных открытиях – все, чего она достигла к тридцати шести годам. Впрочем, большая часть статьи была, разумеется, посвящена ее искусственному сердцу (собственно, именно из-за него она и согласилась на статью). Со страниц журнала на нее с улыбкой смотрели ее благодарные пациенты.
Быстро проглядев статью, Дайана стала читать международные новости. Журнал был недельной давности, то есть в нем еще не было сообщений об ужасных актах насилия, прокатившихся по всему миру. Иными словами, мировые агентства новостей рассказывали о спокойной неделе. Дайана быстро пробежала глазами эти страницы, чтобы найти что-нибудь о театре, об искусстве, книгах и людях.
И вдруг, почти в конце номера, ей вновь попалась на глаза ее собственная фамилия. На этот раз журнальные строки не были полны восхищения… «Расторгнут брак… Доктор Дайана Шеферд, известный хирург-кардиолог, создатель «сердца Шеферд» (см. обложку), и Чейз Эндрюс, миллионер, строитель… Состояли в браке пять лет, детей не имеют».
Детей не имеют… Дайана несколько минут вглядывалась в эти строчки, а потом тихонько вздохнула и перевернула страницу. Она будет читать светскую хронику, это безопасно. Здесь только короткие заметки о знаменитостях, о всевозможных вечерах, популярных парах – словом, о людях, имена которых Дайане известны, но с кем она не была знакома.
«Сэм Хантер возвращается домой. На прошлой неделе знаменитый поэт-песенник и певец, шестикратный лауреат премии «Грэмми» Сэм Хантер переехал из Лондона, где он прожил пятнадцать лет, в Калифорнию и купил себе особняк на побережье океана. Урожденный далласец, суперзвезда, Хантер только что подписал с «Кэпитол рекордз» контракт на три альбома, и хотя он не говорил о турне по США, его продюсер не исключает такой возможности. Когда его спросили о причинах, по которым Сэм Хантер решил вернуться из добровольного пятнадцатилетнего изгнания, тот коротко ответил: «Настало время». Имя Хантера постоянно занимало верхние строчки хит-парадов. Его последняя песня «Потанцуй со мной» лидировала в хит-парадах целых десять недель, а альбом «Обещания любви» уже выпущен на платиновом диске».
Дайана несколько раз перечитала короткую заметку, хотя запомнила ее наизусть с первого же раза. Скупые строки рассказали ей о пятнадцати годах жизни.
Медленно закрыв журнал, Дайана положила его на кофейный столик. Ее путешествие в прошлое начнется сейчас же, здесь, потому что все начиналось с Сэма Хантера, который вошел в ее жизнь солнечным осенним днем 1970 года в Далласе.
Дайана сидела за столиком в фойе средней школы Теодора Рузвельта. Шумные стайки студентов бродили вокруг ярких столиков, на которых на продажу были выложены всевозможные вещи. Тут были заколки для волос, студенческие свитера, билеты на танцы, булочки, обложки для учебников, карандаши и прочая мелочь.
Дайана терпеливо поджидала желающих принять участие в шоу, которое она готовила. Выступления местных талантов не были новы для учеников школы. Однако Дайана запланировала свое шоу на вечер последней среды накануне Дня благодарения. Заработанные средства должны были пойти на нужды обездоленных детей. Идея такого представления пришла в голову самой Дайане, но она уже получила поддержку от педагогического и студенческого советов факультета. И теперь она надеялась, что кто-нибудь из талантливых студентов захочет потратить свое время на ее проект.
Дайана просто ждала, потому что не в ее привычках было выкручивать руки и уговаривать кого-то.
В своей следующей жизни, казалось ей, она непременно проявит способности к пению! Ей так нравились чудесные песни шестидесятых. Музыка тогда стала неотъемлемой частью ее счастливой жизни. Дайана знала слова всех популярных песен, но рисковала петь их, лишь оставшись наедине с собой. Ее таланты заключались в другом – в блестящем уме, в необычайной щедрости, в инстинктивном желании делиться радостью и счастьем с теми, кому этой радости не доставалось.
Дайана не могла принимать участие в собственном проекте, но она была в состоянии принести ему успех. Впрочем, пока все обстояло совсем неплохо. Она опасалась, что реакция ее однокашников окажется более холодной.
– Привет!
– Привет! – с удивлением отозвалась Дайана. С чего это вдруг Сэм Хантер, знаменитый защитник школьной команды по футболу, остановился у ее столика? Она же четко написала: «ПРИГЛАШАЮТСЯ ТАЛАНТЫ ДЛЯ УЧАСТИЯ В ШОУ».
– Я бы хотел принять участие в этом шоу талантов, – заявил Сэм.
– О! – Дайана знала, что у него за таланты – отбрасывать мячи. Благодаря ему команда школы «Рузвельт рафрайдерс» участвовала в чемпионате штата. Сэм был знаменитостью – не только в их школе, но и во всем Далласе. Можно не сомневаться: его участие в шоу вызовет всеобщий интерес. Что ж, решила Дайана, если Сэм Хантер задумал подавать пасы прямо на сцене, она возражать не станет. – О’кей, – кивнула она. – Отлично!
Несколько мгновений Сэм задумчиво глядел на нее, а потом сообщил:
– Вообще-то я пою.
Не успела Дайана ответить ему, как у столика возникла фигура девушки Сэма. Шерил была хорошенькой и сексуальной. Она руководила болельщиками на спортивных состязаниях.
– Ах вот ты где, дорогой!
– Я подойду к тебе через минуту, Шерил, – пробормотал Сэм.
– А я-то думала, что мы собираемся прокатиться. – По виду Шерил можно было сразу догадаться, что интересует ее вовсе не прогулка, а то время, когда они где-нибудь припаркуют машину.
– Так и есть. Но как только я поговорю.
– Нет, пойдем немедленно, – настаивала Шерил. Ее длинные пальцы заплясали по пуговицам его рубашки, а потом демонстративно скользнули вниз, на пряжку его ремня.
Глядя на это представление, Дайана залилась краской – больше всего ей захотелось исчезнуть.
Шерил, без сомнения, ничуть не смутилась, однако Дайана не могла понять выражение темно-карих глаз Сэма. Но он решительно обхватил тонкое запястье подружки своей изящной сильной рукой, непохожей на крупные руки остальных футболистов, со словами:
– Подожди меня на улице, Шерил. Я присоединюсь к тебе через пять минут.
– Я буду ждать.
– Итак, – начал Сэм, когда Шерил ушла, – что вам надо знать обо мне? Меня зовут Сэм Хантер…
Неужели он считал, что она не знает, кто он такой? Правда, Сэм и Дайана еще ни разу не встречались. И дело было не в том, что в школе было множество учеников, просто Дайана и Сэм жили в совершенно разных мирах.
Красавец защитник принадлежал к элитарной группе школьной молодежи. Ее члены, как и сам Сэм и Шерил, были заметны, уверены в себе и обладали сексуальным опытом. А Дайана принадлежала к академической группе девушек и юношей, возможно, помудрее, но более наивных в житейском плане. Дайана и ее подруги выигрывали соревнования по риторике и математике, однако им не доводилось ходить на футбольные матчи и дирижировать болельщиками. Они были преданными поклонницами «Хоббита», «Битлз», Халила Джибрана и получали лучшие отметки на национальных олимпиадах по математике. На уик-энды Дайана и ее подружки собирались в компании, а не парами. Иногда они страдали из-за того, что им никак не удается найти достойных партнеров, но потом девушки убеждали друг друга, что все у них еще впереди – и секс, и любовь.
Так что хотя Дайана с Сэмом ни разу не встречались, но, разумеется, Дайана знала, кто он такой.
– Да, я знаю. А я Дайана Шеферд, – представилась она.
– Знаю. Я голосовал за тебя.
– Да что ты?! – удивилась девушка.
– Конечно. Ты была лучшей кандидаткой.
– Спасибо.
Противником Дайаны на прошлогодних выборах президента студсовета был один парень из группы Сэма, но, судя по всему, наслушавшись его многочисленных речей, Сэм пришел к выводу, что пусть уж лучше Дайана станет первой девушкой-президентом в шестидесятилетней истории школы Теодора Рузвельта.
– Не за что. Итак, что еще нужно?
– Мне надо прослушать тебя. – Даже если Сэм не попадет ни в одну ноту и его музыкальный талант соответствует ее «талантам», она все равно попросит его спеть, это решено. – И еще мне надо знать, что ты будешь петь – чтобы удачно вставить твой номер в программу.
– О’кей. И когда же будет прослушивание?
– На следующей неделе, после занятий. Это не совпадает с твоими тренировками?
– Да, совпадает, – спокойно согласился Сэм. – А ты не предложишь другого времени, когда тебе будет удобно?
Дайана сама задумала шоу талантов, но по договоренности члены студенческого совета должны были прослушать претендентов и принять окончательное решение. И вот Сэм Хантер, звезда футбольной команды, подошел к Дайане и предложил послушать его в другое время.
Зачем он спрашивал? Ясное дело, она согласится на любое предложение самого Сэма Хантера, хотя… хотя выражение его темно-карих глаз было скорее извиняющимся, чем высокомерным.
– Разумеется. В любое время, – поспешила ответить Дайана. – Когда тебе будет удобно?
– На этой неделе мы играем в пятницу вечером, – задумался он. – Ты сможешь в субботу утром или днем?
Итак, субботний вечер был у него занят, заключила про себя Дайана. Наверняка они с Шерил будут на танцах праздновать пятничную победу.
– По субботам днем я работаю в больнице, так что давай в субботу утром, – кивнула Дайана.
Следующие три дня Дайана лихорадочно обдумывала, о чем она будет говорить с Сэмом Хантером во время их короткой поездки от ее дома, откуда он обещал забрать ее в десять утра, до Линкольн-парка, где он собирался продемонстрировать ей свои вокальные способности. У Сэма с Дайаной не было ничего общего, и, пожалуй, он считал тот невинный мир, в котором обитали сама Дайана и ее подруги (если он вообще знал про него), безнадежно скучным и, возможно, даже глупым.
В поисках тем для разговора Дайана рассматривала две: Шерил и футбол. И предпочла футбол. Девушка пролистала старые выпуски «Стреньюус лайф», еженедельную газету «Рузвельт» и почерпнула оттуда немало информации о Сэме. Теперь Дайана знала, о чем говорить с Сэмом, и это уняло ее тревогу по поводу тягостного молчания в машине.
Впрочем, ее еще кое-что тревожило. Как ей вести себя, если пение Сэма не произведет на нее впечатления?
Дайана заранее приготовила слова, которые ей, возможно, придется произнести в неловкой ситуации. И вдруг Сэм задал ей вопрос:
– А это шоу талантов будет проводиться для детского дома?
– Да, – отозвалась Дайана.
– Мне казалось, его уже построили.
– Так оно и есть. И открыли уже полгода назад. Капиталовложений вполне хватило на все основное, но средства, заработанные на шоу, мы могли бы пустить на какие-то праздники, на поездки детей.
– Мы?..
– Я доброволец, – пояснила Дайана.
– Так днем ты будешь работать именно там?
– Нет. Сегодня я работаю в детской больнице. В детском доме я бываю по вторникам после школы.
Дайана замолчала. Сэм тоже ничего не говорил. И вот тогда девушка сделала смелое предложение, которое, по ее разумению, могло заинтересовать знаменитого собеседника:
– Может, как-нибудь дети смогли бы съездить на футбол с участием твоей команды?
Сэм не отрывал глаз от дороги. Он был, как успела с облегчением заметить Дайана, очень хорошим и осторожным водителем. Да, его глаза не оторвались от дороги, но их выражение стало очень серьезным, когда он услышал ее предложение.
– Не могу себе представить, чтобы дети, познавшие физическое насилие, получили удовольствие от такой азартной и даже жестокой игры, как футбол.
Дайана стала обдумывать ответ на его замечание. С одной стороны, ей не хотелось демонстрировать своего явного пренебрежения к спорту. В нем Сэм, несомненно, видел свое будущее, а ей он казался именно делом жестоким. С другой стороны, она не хотела быть невежливой. Однако не успела Дайана и рта раскрыть, как они доехали до Линкольн-парка.
Впрочем, Дайане не пришлось больше думать об этом. Как и беспокоиться о том, как реагировать на пение Сэма, если выяснится, что оно, мягко говоря, не его призвание.
Но ей понадобились слова (хотя она так и не нашла подходящих), чтобы сказать Сэму, как потрясена она его пением. Он исполнял дорогие ее сердцу песни о любви еще лучше, еще более эмоционально, чем те певцы, которых она слышала раньше. Сильные талантливые пальцы Сэма уверенно перебирали струны гитары.
Его чувственные темные глаза, мягкий богатый голос и приветливая улыбка подействовали на чувства Дайаны волшебным образом.
Даже не спросив, какие песни ей хочется услышать, Сэм исполнил ее любимые – «Вчера», «Песню Кэти», «В моей жизни», «Она придет в апреле», «Если я упаду», «Звуки тишины», «Мост через бурную реку», «Что-то», «Это всего лишь любовь».
– А почему ты ни разу не выступал на школьных шоу талантов, Сэм? – спросила потрясенная Дайана. – Ты… ты так хорошо поешь… и играешь.
– Похоже, стоит попробовать, – улыбнулся Сэм. – Так тебе понравилось? Возьмешь меня в шоу?
– Я думаю, – решительно проговорила Дайана, обращаясь к темно-карим глазам, выражавшим некоторую неуверенность, – что стоит организовать твой сольный концерт.
Концерт на День благодарения, конечно, не стал сольной программой Сэма Хантера, но он был главным событием праздника. Точно так же, как на недавнем матче футбольных команд штата всеобщее внимание было приковано к нему, когда он в последнюю секунду забил решающий гол.
Шоу талантов имело оглушительный успех. Сидячих мест не осталось. Оно и понятно: мало того, что повод устроить концерт был стоящим, так еще разнеслись слухи, что Сэм попробует своей рукой, оцениваемой в миллион долларов, играть на гитаре. Стало очевидным, что никто, даже Шерил, не знал о его музыкальном таланте. Кроме его родителей, разумеется, но Дайана не смогла разглядеть их в толпе, окружившей Сэма на приеме после концерта.
Шоу закончилось, а Сэм по-прежнему улыбался ей своей приветливой неуверенной улыбкой, когда они проходили через холл. Но у них не было причин останавливаться – не надо было больше обсуждать его песенный репертуар, порядок номеров, желание Сэма спеть на бис, как открыть и закрыть шоу. Им больше не о чем было разговаривать.
И у каждого не было причин оторваться от своих разных миров.
– Привет, Дайана.
Была середина декабря, после концерта прошло уже три недели. Дайана сидела в кабинете студуправления, по сути, в своем кабинете, когда Сэм появился в дверях.
– Сэм? Привет!
– Как поживаешь?
– Замечательно.
– Я тут подумал, не нужны ли помощники в детском доме. Футбольный сезон закончился, и теперь я по вторникам свободен.
– Отлично! – воскликнула Дайана. – Вовсе не обязательно помогать по вторникам, помощь нужна там каждый день.
– А разве ты сама не по вторникам туда ходишь?
– Я – да, – кивнула девушка.
– Так вот, я бы хотел приезжать в детский дом, когда ты там. Надеюсь, ты мне все объяснишь.
– Я с радостью сделаю это, но объяснять-то и нечего. Мы просто играем с детьми и стараемся сделать так, чтобы они чувствовали себя в безопасности, поняли, что их любят.
Она, конечно, немного преувеличивала. В детдоме были дети, которых почти невозможно было растормошить. В их глазенках стояла боль, и они никому не доверяли. Однако даже эти дети постепенно оттаивали с помощью опытных воспитателей, психологов и врачей, работавших в приюте. Робкие, благодарные улыбки детишек становились лучшей наградой всем этим людям за их работу.
– А Шерил тоже пойдет? – спросила Дайана.
– Кто?! Шерил?! – изумился Сэм. – Нет, конечно.
Поначалу Сэм чувствовал себя неловко с детьми. Он считал, что этим детям неинтересен футбол, хотя Даллас был спортивным городом и Сэм считался здесь сказочным героем. Но одно дело – футбол, а другое – живой Сэм, который приветливо улыбается им и поет с таким чувством, что голос его, казалось, может растопить лед.
В феврале Дайана набралась храбрости спросить его об одной вещи, которая не давала ей покоя вот уже несколько недель. Не согласится ли он спеть для детей, которые лежат в больнице? Дайана заранее обдумала множество причин его возможного отказа – он занят, он и так уже каждый вторник помогает в детском доме, она не сумеет все организовать должным образом… Однако, к ее удивлению, Сэм сразу согласился.
– Да, конечно, – кивнул он. – Я с радостью выступлю.
Вечер пения был запланирован на второй четверг марта, на семь вечера. Он должен был состояться в больничном зале. Разумеется, туда придут и дети из детского дома, потому что Сэм стал их другом.
Сэм сказал Дайане, что заберет ее в шесть пятнадцать. Тогда у него будет довольно времени, чтобы осмотреть зал и подмигнуть знакомым детским мордашкам.
В шесть двадцать Дайана немного забеспокоилась. Он опаздывает на пять минут! Потом на пятнадцать. На двадцать.
Дайана разыскала номер его телефона и адрес в телефонной книге. Он жил в районе Рузвельт-Хай.
«Теперь он пытается дозвониться мне», – подумала она, когда, набрав нужный номер, услышала короткие гудки. Повесив трубку, Дайана стала ждать звонка.
Однако Сэм не позвонил. Без двадцати семь Дайана еще раз набрала его номер – там по-прежнему было занято. И тогда она позвонила в больницу – предупредить, что они немного запоздают. Дайана, конечно, могла сама поехать в больницу, но она была всего лишь слушательницей, которая любила песни Сэма так же, как дети. Нет, им нужен был Сэм Хантер, звезда, вот только где же он?
Может, он с Шерил? Неужто она так опутала его своими чарами, что он забыл даже о маленьких больных детях, которым так нужно дать хоть немного радости?
Нет, подумала Дайана, Сэм не мог бы так поступить.
Но насколько хорошо она его знает?
Конечно, они разговаривали по вторникам по пути в детский дом. Но в основном разговоры заключались в том, что Сэм задавал вопросы, а Дайана отвечала на них. Он спросил, и она сообщила ему, что собирается стать педиатром, несмотря на то что уже понимала, как тяжело смотреть на страдающие личики несчастных детишек. Однако ее печаль была сущей ерундой по сравнению с тем добром, которое Дайана могла принести этим невинным созданиям. Она хотела облегчить их боль, заставить их улыбаться, слышать их смех, напоминающий звон хрустальных колокольчиков.
Дайана не спрашивала Сэма о его мечтах – у нее не хватало на это смелости, – но она отметила немало важных деталей. Сэм был очень добр с детьми. Иногда в его улыбках сквозили те же робость и неуверенность, что и в улыбках этих детей, у которых не было причин доверять взрослым. Но рядом с Сэмом они чувствовали себя в безопасности. Они знали, что он их защитит, не обидит.
Пробило семь, семь пятнадцать, половина восьмого. Телефон Сэма был по-прежнему занят, впрочем, это мог быть и не его номер. Вскоре зазвонил ее телефон – координатор из больницы интересовался, в чем дело, однако у Дайаны не было ответа.
Предполагалось, что концерт Сэма продлится до половины девятого. Дети прождали до этого времени, а без четверти девять координатор в последний раз позвонил Дайане, желая узнать, не изменились ли планы Сэма. Дайана сказала, что ничего не знает, и вечер закончился без последующих обещаний и объяснений.
Но только не для Дайаны. Она злилась до тех пор, пока ее не охватила тревога. Наверняка что-то случилось с Сэмом. Он, правда, был осторожным водителем, но мог произойти несчастный случай на дороге…
«Господи, сделай так, чтобы с ним все было хорошо…»
В десять вечера он наконец позвонил.
– Дайана, мне очень жаль.
– Где ты?
– Дома.
– Что произошло, Сэм? Ты попал в аварию?
– Нет. Я просто не смог. Мне очень жаль, – повторил он.
Узнав, что Сэм жив и здоров, Дайана вновь разъярилась.
– А ты представляешь, как они огорчены?! Ты подумал о детях, которые знают тебя и гордятся тобой?
– Нельзя назначить выступление на другое время?
– А откуда мне знать, что ты снова не подведешь? Какую гарантию ты дашь им и мне в том, что что-то или кто-то не отвлечет тебя и в следующий раз? Я уверена, ты даже не представляешь, что натворил! Эти дети доверяли тебе, а ведь в их жизни никогда не было доверия, и ты все испортил! – кипятилась Дайана.
– Мне очень жаль…
– Мне тоже, Сэм.
Им больше нечего было сказать друг другу, не было даже необходимости вежливо пожелать друг другу спокойной ночи. Когда молчание затянулось, Дайана повесила трубку. Нет, она не бросила ее, а с досадой опустила на рычаг.
И лишь потом Дайана поняла, что Сэм не оправдывался, не защищался, не извинялся. Правда, его поступок нельзя было извинить, какими бы ни были его причины. Какими?
На следующий день Сэма не было в школе. Заглянув в директорский журнал, Дайана убедилась, что телефон, по которому она звонила ему, был правильным. Может, он поссорился с Шерил, а потом мирился с ней по телефону? И это послужило причиной того, что дети лишились развлечения?
Весь уик-энд Дайана строила догадки и решила, что в понедельник все же потребует от него объяснений.
Сэм первым нашел ее. Он стоял в коридоре, когда прозвенел звонок. У Дайаны от изумления перехватило дыхание, когда она увидела его, и гнев вдруг сменился тревогой. Что же случилось? Лицо Сэма осунулось и побледнело, а темные глаза затуманились и казались такими далекими…
– В чем дело, Сэм?
– Ни в чем, – пожал он плечами. – Просто я не спал с того вечера. Дайана, мне в самом деле очень жаль. Мне очень хочется, чтобы был назначен еще один концерт. Ты должна поверить, что можешь доверять мне.
– Тогда помоги мне понять, в чем причина произошедшего?
– Просто так случилось.
– Но этого не случится в следующий раз?
– Нет.
Поглядев в его воспаленные глаза, Дайана лишь покачала головой: его слова не убедили ее. Какое бы таинственное происшествие ни произошло, он не может гарантировать, что с ним ничего не приключится в следующий раз.
Сэм не сказал Дайане, что случилось. Но это вовсе не было тайной. Во всяком случае, вся школа знала, в чем дело: Сэм и Шерил расстались.
Второй концерт был назначен на середину апреля. Сэм извинился перед детьми в детском доме и пообещал, что в следующий раз непременно приедет.
Три недели до концерта Сэм с Дайаной, как обычно, помогали в детском доме, и он, тоже как обычно, подвозил ее на своей машине. И все три недели они молчали. С детьми они веселились, но друг другу им было нечего сказать. Дайана замерла в ожидании, опасаясь, что Сэм вновь подведет детей.
Но Сэм не подвел. Когда в день концерта он приехал за Дайаной на пять минут раньше, на его губах играла неуверенная улыбка – первая за три недели. Похоже, он тоже испытал облегчение.
Концерт должен был закончиться в половине девятого, но Сэм пел еще целый час. Его голос звучал волшебно. А потом произошло просто чудо, потому что он не сразу повез ее домой. Вместо этого они поехали в Линкольн-парк, уселись там на траву, и при свете луны он еще долго пел ей свои песни. Среди них Дайана услышала одну, понравившуюся ей больше других, которую она не знала прежде. Это была прекрасная и грустная песня о любви и одиночестве.
– Как она называется?
– «Люблю тебя», – ответил Сэм.
– Кто ее автор? – поинтересовалась Дайана.
– Я.
– О! – только и смогла выдохнуть Дайана.
Стало быть, он написал эту чудесную песню для Шерил. Сэм жаждал любви, но… ее не было. А что, если Шерил позвонит ночью и захочет помириться? Дайана поежилась. Ночь перестала быть волшебной.
– Я хотел спеть ее тебе в прошлый раз.
– В прошлый? – недоуменно переспросила девушка.
– Три недели назад.
– Так, значит, ты уже тогда написал ее?
– Я работал над этой песней с января.
– Она очень красивая.
«Люблю тебя» была лишь одной из многих прекрасных песен о любви, которые Сэм пел ей той весной. Каждый вторник, попрощавшись с детьми, Сэм с Дайаной ехали в парк.
Он пел ей, а в одну майскую безлунную ночь поцеловал ее.
После этого Сэм стал все время целовать ее, когда они встречались, в перерывах между песнями. Он обрывал песню и приникал губами к ее губам, и тогда Дайана, растворившись в его поцелуе, забывала обо всем на свете.
Никто не знал об их любви. Несмотря на поцелуи и песни о любви, Сэм и Дайана ни разу не назначали друг другу свиданий. Но однажды в темном уголке парка он пригласил ее на бал старшеклассников.
Когда Сэм опоздал на пять минут, Дайана старалась не смотреть на часы. Когда его опоздание затянулось уже на пятнадцать минут, она стала молить Господа: «Нет, только не сейчас, Господи. Пусть с ним все будет хорошо».
Но когда Сэм приехал, опоздав на сорок пять минут, она сразу поняла – с ним не все хорошо. Правда, при виде Дайаны его лицо озарилось радостной улыбкой, но карие глаза оставались мрачными.
– Сэм, что случилось?
– Ничего. – «Ничего такого, о чем я могу рассказать тебе». – Извини, что я опоздал. Ты такая красивая.
– Спасибо.
«Ты тоже красивый, но тебя явно терзает боль. Почему, Сэм? Ты жалеешь, что позвал не Шерил?» Но, ободренная его улыбкой, нежным поцелуем и букетиком орхидей, которые Сэм пристегнул к ее платью, Дайана быстро отогнала от себя плохие мысли.
Ей было так хорошо, когда они танцевали под любимую музыку. Сэм нежно прижимал ее к себе, а потом неожиданно его тело напряглось, и, подняв голову, Дайана увидела, что лицо его посерело словно от острой боли. Через несколько мгновений он вновь спокойно задышал и крепче прижал ее к себе.
«Похоже, его тошнит, – заключила про себя Дайана, наблюдая за Сэмом. – Наверное, у него желудочный грипп».
Они рано ушли с бала, потому что им нравились лишь медленные танцы, и направились в уединение Линкольн-парка, где можно было танцевать под луной.
– Ты не возьмешь с собой гитару? – спросила Дайана, когда Сэм повел ее в их укромный уголок, даже не заглянув в багажник.
– Нет. Сегодня песен не будет.
Не будет? Мысли Дайаны понеслись галопом. «Только поцелуи? Только любовь? Только танцы в лунном свете под нашу собственную музыку любви?»
Они танцевали, и их тела, их губы сливались. Один раз, когда Дайана чуть крепче обхватила его, Сэм отстранился и стал осыпать частыми поцелуями ее шею.
– Возьми меня, Сэм, – смело прошептала Дайана.
Она еще ни разу не была с мужчиной. Шел 1971 год, эра свободной любви. Но Дайана не поддалась новым веяниям. Уже давно она решила, что сохранит девственность до первой брачной ночи. Вот тогда она будет заниматься любовью с любимым человеком, ее мужем и отцом их будущих детей. Дайана мечтала родить троих, даже четверых, потому что так любила детей, а тех, с которыми приходилось работать, ей было мало.
Да, модные веяния не увлекли ее. Дайана прислушивалась к музыке собственного сердца. И теперь оно сказало ей, что будет правильно и замечательно заниматься любовью с Сэмом.
– Ох, Дайана, – тихо ответил Сэм. – Я не могу.
– Из-за Шерил?
– Шерил? Господи, нет, конечно. Только из-за тебя.
– Из-за меня? – недоумевала Дайана.
– Из-за того, что ты – такая милая, такая хорошая. – «Потому что ты чистыми глазами смотришь на мир, и я не хочу, чтобы твои глаза мрачнели от жестокой правды». – И невинная, – добавил он.
– Я не хочу быть невинной.
Сэм нежно улыбнулся ей. Но через несколько мгновений его лицо стало серьезным:
– Дорогая Дайана, мы больше не увидимся. Никогда.
– Никогда? – Дайана знала, что отныне им будет трудно встречаться. Через два дня она улетала в Бетесду. К тому времени когда она вернется – в конце лета, – чтобы тут же улететь в Бостон, Сэм уже будет тренироваться в Лос-Анджелесе. Они поступали в разные колледжи: она – в Редклиффе, а он – в южной Калифорнии. Но ведь можно переписываться! К тому же они смогут встречаться на рождественские и летние каникулы. – Ты не приедешь в Даллас на Рождество?
– Нет. Мой отец будет работать тренером недалеко от Денвера.
– Тренером?
– Он тренирует футбольные команды колледжей.
– А-а… – Дайана не знала, что отец Сэма был тренером.
Собственно, она ничего не знала и о его матери, о том, есть ли у него братья или сестры. По сути, она вообще ничего не знала о Сэме Хантере. Только мысль о том, что они больше никогда не увидятся, насмерть перепугала ее.
«Может случиться так, что я проживу остаток жизни и никогда больше не испытаю тех чувств, которые обуревают меня, когда я с тобой. Это радость, счастье, робкое желание, делающее меня такой смелой».
– О, Дайана, – прошептал Сэм, увидев, как милые сапфировые глаза наполнились слезами и печалью. Поцеловав ее мокрое лицо, он крепко прижал Дайану к себе. – Не плачь.
– Я буду скучать по тебе.
– Я тоже. – «Благодаря тебе я выжил. Но что могло бы случиться со мной, не будь тебя рядом?..»
Кембридж, Массачусетс Сентябрь 1974 года
Встав из-за письменного стола, за которым она занималась, Дайана пошла перевернуть стопку пластинок на проигрывателе. Эти пластинки были ее старыми друзьями; они выжили в течение трех лет в Редклиффе и по-прежнему были с ней, когда она поступила в Гарвардскую медицинскую школу.
Возвращаясь к столу, Дайана задержалась у окна своей маленькой квартирки и с улыбкой посмотрела на крупные капли дождя, падавшие на окно. «Как уютно», – подумала она.
Этим тихим дождливым вечером она изучала анатомию грудной клетки, слушая музыку «Битлз».
Когда в одиннадцать вечера зазвонил телефон, Дайана решила, что это кто-то из однокурсников хочет попросить ее аккуратные, толковые конспекты. Да, это мог быть Элан. Элан учился на втором курсе, она встречалась с ним почти год. Занималась любовью, хотя и знала, что не выйдет замуж за этого человека. Правда, когда это случилось в первый раз, Дайана еще точно ничего не знала, зато теперь она собиралась выложить Элану все начистоту.
«Если это Элан, то, несмотря на поздний час, я приглашу его, чтобы все сказать». Так думала Дайана, направляясь к телефону. Но, поднимая трубку, она уже молила Бога о том, чтобы это просто был кто-нибудь из однокурсников, которому нужна тетрадь по биохимии.
– Дайана? Это Сэм Хантер.
– Сэм…
– Помнишь меня?
– Да, я помню тебя…
«Я не верила, что нам еще доведется встретиться». Впрочем, этот звонок мог и не означать, что им придется встречаться. Голос Сэма казался совсем близким, но она-то знала, что он в Лос-Анджелесе готовится к субботней игре против штата Вашингтон. Дайана знала расписание всех матчей университетской команды из южной Калифорнии. Она смотрела все игры, которые показывали по телевизору, а об остальных читала в газетах. Ей было известно почти все о необыкновенных успехах Сэма, и Дайана знала, что в нынешнем году его команда примет участие в национальных соревнованиях и наверняка выиграет приз «Хейсман трофи».
– Как ты?
– Отлично. Только довольно сыро.
– Сыро? – Сердце Дайаны забилось быстрее. Она в нерешительности смотрела на потоки дождя, струившиеся по оконному стеклу. Ведь в Калифорнии никогда не бывает дождей… – Ты где?
– В телефонной будке напротив какого-то «Купа».
– Значит, в Кембридже, – прошептала Дайана. Всего в четырех кварталах от ее дома. Зачем?
– Да. Я бы хотел встретиться с тобой, Дайана. Тут можно где-нибудь выпить кофе, позавтракать, пообедать или съесть ленч?
– Где ты остановился?
– Я еще не знаю.
Стало быть, Сэм только что приехал. Он пересек всю страну автостопом. Сэм знал, что Дайана все еще в Кембридже. Он убедился в этом еще до отъезда из Лос-Анджелеса. У ее младших сокурсников по Редклиффу Сэм узнал, что Дайана занималась в медицинской школе, а заместитель директора дал ему ее телефон.
У Сэма были деньги на отель – он продал машину, учебники – словом, все, кроме вещей, что лежали в его рюкзаке, и гитары. Он собирался позвонить ей, как только снимет номер в отеле и переоденется в сухое, но ждать стало невмоготу. Сэм должен был услышать ее голос.
И теперь, когда они поговорили, Сэму до боли захотелось увидеть ее. Того же хотела и Дайана.
– Привет.
– Привет. – Его губы, посиневшие от холода, улыбались обычной какой-то нерешительной улыбкой; капли дождя стекали с волос на лицо.
Пока Сэм принимал душ и переодевался, Дайана сварила горячий шоколад и перевернула пластинки.
А потом Сэм оказался рядом. Они танцевали, и все было так, словно с памятной ночи в парке, когда они обнимались под луной, прошел лишь миг.
В ту июньскую ночь их слившиеся тела двигались медленно и лениво. Теперь они спешили, испытывая острое желание быть вместе.
Словно хотели наверстать упущенное за эти годы.
Словно, несмотря на сжигавшую их страсть, что-то могло разлучить их сейчас.
С самого начала в их любви было нечто обреченное, будто они боялись целиком отдаться ей. Будто эта любовь была нереальной и ее вообще не могло быть… несмотря на то что их сердца пели от радости.
– Я просто не мог больше играть в футбол, – признался Дайане Сэм через три дня после приезда.
– Но вы же должны были выиграть «Хейсман трофи», – заметила Дайана.
– Откуда ты знаешь?
– Я многое знаю о тебе. Можешь меня проверить. Спроси, сколько пасов ты сделал в прошлом году и чей рекорд при этом побил, – проговорила Дайана.
– Но откуда?..
– Я видела по телевизору, я все время смотрела спортивную передачу «Бостон глоуб. Картинки к спортивным состязаниям».
– Серьезно?
– Конечно. – Дайана улыбнулась. А потом, поглаживая шрамы на его груди, добавила: – Я рада, что ты бросил футбол. Не говоря уже о том, что теперь ты сможешь заняться пением. Твое тело немало пострадало от этой игры.
– Ну да, пострадало, – кивнул Сэм. – Но оно готово к любви…
– Сколько у нас будет детей? – спросила Дайана в один октябрьский день, когда они бродили по Бостон-Коммонс.
Была суббота, вокруг носились радостные детишки, подбрасывая в воздух упавшие листья.
– Сколько хочешь. Ты будешь такой хорошей матерью.
– А ты – прекрасным отцом. – Улыбнувшись, Дайана спросила: – А ты уже думал, как мы их назовем?
– Кого? Наших детей? Нет, об этом я еще не думал. – Сэм посмотрел на нее, и глаза его были полны любви. – Но вообще-то одной из дочерей я бы хотел дать имя моей матери. Ее звали Джейн.
– Да? – Они часами говорили об их любви, о его песнях, которые он написал для нее еще в школе. Мечтали о будущем, вспоминали о дружной семье Дайаны. Однако Сэм избегал разговоров о собственной семье. – Твоей мамы больше нет?
Сэм кивнул.
– А какая она была, Сэм?
– Очень нежная и добрая. Очень смелая. – Сэм тихо вздохнул, взгляд его был устремлен куда-то вдаль. – Она погибла в автокатастрофе, когда мне было шесть лет. – «Она погибла, пытаясь спасти мою жизнь».
Через три недели Дайана узнала все и о матери, и об отце Сэма.
Она сидела дома, занимаясь и слушая одну из пленок Сэма, которую он записал для нее. Это было попурри из ее любимых песен о любви, а также ее самая любимая песня, написанная самим Сэмом. И вдруг в середине кассеты зазвучала инструментальная «Песня колоколов». За годы, проведенные в Лос-Анджелесе, Сэм по воскресеньям частенько ездил по калифорнийским миссиям и слушал звон городских колоколов. Результатом этого стала потрясающая «Песня колоколов», исполненная талантливыми пальцами Сэма.
…В тот ноябрьский вечер Сэм, как обычно, был в «Двух фонарях» – модном кафе, где он подрабатывал официантом и пел. Когда в одиннадцать часов позвонили в дверь, Дайана заглянула в глазок. Сэм должен был скоро прийти, и она решила уже, что это он позвонил, забыв свой ключ. Только это был не Сэм, а кто-то похожий на него.
Открывая дверь, Дайана улыбалась. Она уже хотела сказать: «Должно быть, вы отец Сэма. Вы так похожи. Как мило, что вы приехали». Но что-то остановило ее. «Будь начеку!» Этот человек и впрямь был похож на Сэма – такой же красивый, высокий и поджарый брюнет с темными глазами и очень длинными ресницами. Но что-то в нем было не то! У Сэма – теплые, нежные, любящие глаза, а взор этого мужчины жесткий и холодный.
– Чем могу вам помочь?
– Я разыскиваю Сэма.
– Сэма? – переспросила Дайана.
– Вы Дайана Шеферд?
– Да.
– Значит, вы знает Сэма Хантера.
Дайана сначала нахмурилась, потом улыбнулась:
– Ну да, конечно. Мы вместе учились в Далласе. – Тряхнув головой, она спросила: – Вы его брат?
– Я его отец.
– О! Что я могу сделать для вас, мистер Хантер?
– Вы можете сказать, где Сэм.
«Не красней. Выдержи его взгляд». Дайана никогда не лгала, но в этот вечер ложь с легкостью слетала с ее языка.
– Не представляю. Мне очень жаль.
– Когда в последний раз вы видели его или что-либо слышали о нем?
– Дайте подумать. Кажется, на выпускном вечере. Мы с ним не встречались, но были знакомы. Мне не с кем было пойти на вечер, вот Сэм по доброте душевной и пригласил меня. Мистер Хантер, что-нибудь случилось? Что-то стряслось с Сэмом?
Отец Сэма улыбнулся, и Дайана немного расслабилась, даже подумала, что его ледяные глаза полны ярости.
Дайану словно обдало холодом – она почувствовала приближающуюся опасность и испытала невероятное желание убежать. Но бежать было некуда. Дайана начала лихорадочно придумывать, что бы еще соврать этому человеку, как вдруг он схватил ее.
Все ее прежние ощущения были ничем по сравнению с тем ужасом, который она испытала, когда его цепкие пальцы впились в ее нежную кожу.
– Я не верю вам, мисс, – прошипел он. Такой звук мог издать дикий зверь, но не человек. – Он ведь здесь, не так ли?
– Нет! Отпустите меня! Как вы смеете прикасаться ко мне?!
– Как я смею? – Он хрипло рассмеялся и, рванув Дайану к себе, повторил прямо ей в лицо: – Как я смею?!
Почувствовав запах спиртного, Дайана кое-что вспомнила. На предпоследнем курсе Редклиффа она работала добровольной помощницей в палате скорой помощи бостонской больницы. И там не раз видела, в каком состоянии бывают люди, перебравшие наркотиков или алкоголя. Ее всегда восхищало, с каким холодным спокойствием разговаривают с этими людьми врачи и медсестры. Да, она только видела, но ни разу не пробовала сама сладить с наркоманами или алкоголиками.
Теперь ей предстояло сделать это.
– Мистер Хантер… – начала она спокойно, пытаясь говорить умиротворяющим тоном. – Я правда не знаю, где ваш сын. Зато я вижу, что вы пьяны, вы делаете мне больно, хотя, думаю, не хотите этого. Если вы немедленно не отпустите меня, я закричу, и соседи вызовут полицию. Уверена, что вам это ни к чему.
– Ах, так ты, значит, уверена, да?! – ухмыльнулся он, ничуть не испугавшись ее угроз.
Собственно, угроза-то была пустая. Большинство соседей Дайаны – пожилые люди, которые давно легли спать, и даже если она закричит, никто ничего не услышит сквозь толщу стен. И тут вдруг Дайана подумала о другом: у нее за спиной играла «Песня колоколов». Через минуту-другую на пленке зазвучит голос Сэма, да и сам он должен минут через пятнадцать прийти домой.
– Итак, мистер Хантер, мне позвать полицию?
– Да ладно тебе, я ухожу. Уверен, что нам еще доведется встретиться. Буду с нетерпением ждать этого. – Его последние слова звучали угрожающе, и угрозу он подкрепил, еще сильнее сжав руку Дайаны. Потом, подняв на нее обезумевшие глаза, расхохотался и ушел.
Дайана закрыла дверь, ее била дрожь. Она судорожно хватала ртом воздух, словно задыхалась. Но ей нужно было убедиться в том, что он и в самом деле ушел. Бросившись к окну, Дайана с облегчением увидела, как отец Сэма сел в машину, которая тут же рванула вперед, едва не сбив стоявший на углу знак.
Чудовище исчезло… По крайней мере на время.
Забыв даже прихватить куртку, чтобы не замерзнуть на холодном ноябрьском ветру, Дайана побежала в «Два фонаря» – предупредить Сэма. Совсем недавно она открывала дверь человеку, похожему на Сэма, который вызвал у нее ужас; теперь, отворив дверь, она увидела знакомую фигуру и закричала от ужаса, заливаясь слезами.
Но перед ней был Сэм. Его сильные руки обняли ее, и вдруг весь страх исчез. Она была с Сэмом. Под защитой его любви.
– Дайана, дорогая, что случилось? – спросил Сэм, когда ее рыдания немного утихли. Он боялся услышать ответ, потому что успел заметить страх в ее глазах.
– У меня был твой отец.
Ночью Дайана узнала, что далеко не все шрамы на теле Сэма были результатом футбольных баталий. Большая их часть – следствие другой войны, той, что он вел со своим жестоким, своенравным отцом. Самые глубокие травмы – одни видимые, а другие незаметные внешне, но оставившие след в его душе – появились, когда отца обуревали внезапные вспышки ярости. Ему вдруг приходило в голову, что сын сделал что-то заслуживающее сурового наказания.
– Знаешь, Дайана, я долго старался понять, что делаю не так и что надо сделать, чтобы предотвратить его гнев.
– Но ты не совершал ничего плохого.
– Нет. Я поступал так, как он хотел. Отец мечтал стать футбольной звездой, но у него ничего не получилось, поэтому он возложил все свои надежды на меня. И я играл по его сценарию – до сих пор… До сих пор я был примерным сыном… И все же…
– Так тем вечером, когда ты в первый раз должен был петь в больнице… – прошептала Дайана. Она в мельчайших подробностях помнила тот вечер. Помнила, как сильно рассердилась на него тогда. Не забыла Дайана и звонок Сэма, его осунувшееся лицо, даже через четыре дня оно оставалось смертельно бледным…
– Да… В тот вечер я позвонил тебе, как только смог.
– Но, Сэм, ты же настоял, чтобы назначили еще одно твое выступление. – «Несмотря на то что не был уверен, что подобное не повторится». – Почему?
– Из-за тебя. Из-за детей. Из-за меня. Я не понимаю, почему в первый раз отец не захотел, чтобы я пел в больнице. А уже через три недели решил, что это замечательная идея. Этот человек был, да и есть, абсолютно иррационален. Мама пыталась защищать меня от него, когда я был мальчиком, и тоже стала жертвой.
– Он вел машину, когда она погибла?
– Нет, она вела. Отец гнался за нами. Мне было тогда шесть лет, и я сделал что-то, то ли вошел в комнату, то ли, наоборот, не вошел, то ли сказал что-то… Кто знает? Как бы то ни было, он бросился на меня, и мама попыталась вмешаться. Тогда он хотел ударить ее, но ей удалось схватить ключи от машины, и мы попытались сбежать. – Сэм вздохнул. – Я так хорошо помню ту поездку. Мы ехали всего минут пять-шесть, но мама все время повторяла, что любит меня, что мы больше не вернемся к нему и что отныне мы будем жить вдвоем. Я почему-то был уверен, что мы попадем в аварию, но не боялся смерти, потому что знал: мы вознесемся в рай – я и она. И больше никогда не увидим его… Однако в рай вознеслась она одна…
«И ты всю жизнь жил в аду», – подумала Дайана. А сердце ее наполнилось новым, неведомым ей доселе чувством – яростью.
– Господи, Дайана, как же он узнал о тебе? – вдруг встревоженно спросил Сэм. Он любил Дайану, когда они учились в школе, но никогда и словом не обмолвился о ней при отце. Он хотел скрыть свою любовь – самое замечательное, что у него было в жизни, – чтобы отец не мог разрушить ее. – Он никогда не интересовался моей личной жизнью, хотя иногда с вульгарными ухмылками спрашивал что-то про секс. Ведь несмотря на то что я полюбил тебя, я встречался с другими девчонками.
– Но на бал ты позвал меня…
– Да, это было наше первое и последнее свидание. Я собирался сказать ему, что пригласил кого-то другого, если бы он спросил. Однако его это не интересовало. Вообще я был уверен, что он ничего о тебе не знает. Должно быть, ему что-то удалось разнюхать.
Дайана вспомнила, что в тот вечер, когда Сэм пригласил ее на бал, он тоже опоздал на сорок пять минут. Ее тело напряглось, словно она почувствовала острую боль. Голос Дайаны дрогнул:
– Пожалуйста, расскажи мне, что тогда случилось.
– А случилось то, моя дорогая Дайана, что я хотел заниматься с тобой любовью. Но не мог. В ту ночь у меня были переломаны ребра, и каждый вздох приносил невыносимые страдания. – Да, Сэм в ту ночь не мог заниматься любовью с Дайаной, но он должен был увидеть ее – в последний раз, потому что она была островком счастья в штормовом океане его жизни.
«Зато я сейчас могу заниматься с тобой любовью, дорогая моя, – подумал Сэм. – Только этого я и хочу… Последняя дивная ночь любви перед тем, как я оставлю тебя навсегда».
Их любовь в ту ночь была особенной – нежной и неторопливой. Недавнее появление отца Сэма словно объединило их общей тайной, которую они скрывали от этого человека.
Но утром, едва робкие лучи ноябрьского солнца осветили темное небо, Сэм обнял ее и сказал то, что должен был сказать:
– Мне надо уехать, Дайана.
– Уехать? – удивленно переспросила она и неуверенно добавила: – Хочешь увидеться с ним? Скажешь, что больше никогда не будешь играть в футбол, каких бы планов он в отношении тебя ни строил? Сообщишь, что мы будем жить вместе, но он не должен приходить к нам, иначе угодит в полицию?
– Любимая, как бы я хотел, чтобы это было так просто. Отец не боится полиции.
– Нет, Сэм, он ушел после того, как я пригрозила полицией, – возразила девушка.
Сэм с сожалением и с любовью посмотрел на нее. Вера Дайаны во все хорошее и доброе была так сильна, в ее сердце было столько любви, что она отказывалась верить в худшее.
Но если даже воспоминания Дайаны со временем потускнеют, Сэм никогда не забудет ужаса на ее лице, ее захлебывающихся рыданий, ее глаз, когда она увидела огромные синяки на своих руках в тех местах, где отец хватал ее.
Сэм знал, какая опасность таится в его отце. Предполагал, что он будет искать его до тех пор, пока не найдет. Отец вел себя как животное, но представлял куда большую угрозу, чем любой дикий зверь. Разыскав Сэма, он, как обычно, появится у него ночью и будет наслаждаться его мучениями. Этот человек всегда будет угрожать ему, а если Сэм, как когда-то его мать, вздумает скрыться от него, все может кончиться смертью. Не исключено, что в один страшный день отец, чья ярость с годами становилась все необузданнее, приедет за ним с пистолетами и ножами, которые он выиграл на многочисленных соревнованиях.
Сэм не боялся отца. В его жизни было слишком много минут, когда страх перед жизнью был сильнее страха смерти. Если бы он мог остаться с Дайаной, любить ее и их детей!
Но он знал, что это невозможно. Он не вправе обречь ее на постоянный страх – за себя, за детей. Сэм хотел только счастья и радости для своей милой Дайаны. А это означало, что, пока его отец жив, им не быть вместе.
– Дорогая Дайана, отец уехал, потому что решил уехать, – ласково проговорил Сэм. – А не из-за того, что ты пригрозила ему полицией.
– Так ты не собираешься увидеться с ним?
– Нет.
«Потому что я могу не совладать с собой и убить его». Эта мысль была ненавистна Сэму, но, вспоминая о синяках Дайаны и о ее страхе, он забывал обо всем на свете. До сих пор он не отвечал насилием на насилие не из-за трусости. Больше всего Сэм боялся походить на своего отца, думать о том, что часть безумия, часть яда, скопившегося у того в крови, попала и в его жилы.
– Так почему же ты уезжаешь?
– Я намерен уехать куда-нибудь подальше и позвонить ему оттуда. Хочу, чтобы он думал, будто я нахожусь вдали от тебя с тех пор, как покинул Лос-Анджелес.
– А потом ты вернешься?
– Нет, моя любимая, я никогда не вернусь. Я не могу. Разве ты не понимаешь, любимая? Ты должна забыть обо мне, Дайана. Должна найти другую любовь, которая будет приносить тебе только счастье и радость.
– Сэм, но я люблю тебя! Наша любовь сильнее твоего отца! Я готова рискнуть!
– Я не готов принять твою жертву, – отозвался Сэм.
И Сэм ушел, как уже уходил однажды, молча кивнув ей. Но, как и в прошлый раз, Дайана не поверила, что они больше никогда не увидятся. Она знала, что Сэм вернется к ней и к их любви. Она знала это еще до чудесного открытия – оказывается, в их любви зародилась новая жизнь. Их дитя, дар любви Сэма, станет воспоминанием и залогом его возвращения.
– Мы совершенно здоровы и счастливы, – в сотый раз убеждала Дайана своих родителей, когда в июне они приехали на уик-энд в Бостон.
Она в сотый раз убеждала их потому, что ее мать в девяносто девятый раз повторяла, что они с отцом – фанатичные археологи – не поедут на долгожданные раскопки в Северную Африку. Они приняли такое решение, потому что ребенок должен родиться в августе, а поездка рассчитана до сентября.
И, засмеявшись, Дайана добавила:
– Поезжайте!
– Нас нелегко найти, Дайана.
– В этом не будет необходимости. К тому же, мама, первые дети часто рождаются чуть позднее. Не исключено, что я все еще буду беременна, когда вы вернетесь. – Голос Дайаны становился нежнее, когда она заговаривала о крохотном комочке жизни, который рос в ней. – Мы с малышкой проведем очень спокойное лето, изучая работы второго курса, так что у нас будет много времени и на игры.
Дайана назвала дочку Джейн в память матери Сэма, как они с Сэмом и решили в один чудесный осенний день.
Джейн родилась в начале августа. Роды были легкими; девочка оказалась настоящим подарком любящей матери. У нее были темно-карие глаза Сэма и темные волосы, как у них обоих. Малышка все время улыбалась и была такой хорошенькой.
– Это врожденная аномалия, такое случается крайне редко, Дайана, – сообщил ей детский кардиолог массачусетской больницы, когда девочке исполнилось три дня.
Всего три, но ее легким, которые так хорошо задышали при рождении, стало не хватать воздуха! Доктор объяснил, что происходило с крохотным сердечком Дженни, и Дайана все понимала, потому что получила почетную грамоту по анатомии, физиологии и эмбриологии на первом курсе Гарвардской медицинской школы.
– Значит, ей нужна операция, – твердо сказала Дайана.
– Дело в том, что… – «Мы ничего не можем сделать». – Такие пороки неоперабельны, Дайана. Мне очень жаль.
Дайана поняла и эти горькие слова. Ее милой Дженни нужно новое сердце, и медицина здесь бессильна. Тогда еще было мало известно о пересадке сердец взрослым пациентам, а уж о новорожденных и говорить не приходилось.
Итак, медицина не могла ничего предложить маленькой дочери Дайаны. Сердце, которое они с Сэмом подарили своей малышке, было разбито, и его нельзя восстановить.
Единственный месяц своей короткой жизни Дженни провела в небольшой квартирке в Хильярде, которая так нравилась ее родителям. Прижимая к себе малышку, Дайана то и дело повторяла:
– Я так люблю тебя, моя маленькая Дженни, моя деточка, я так люблю тебя.
Дайана шепотом рассказывала Дженни о ее замечательном папе, снова и снова включала его песни.
Она и сама пела девчушке. И в этот единственный месяц Дайана, которая в жизни не могла правильно взять ни одной ноты, пела не фальшивя.
Дженни умерла у Дайаны на руках. Это была самая тихая смерть. Она просто последний раз вздохнула, и все…
Родители Дайаны вернулись в Бостон через два дня после смерти внучки. Счастливое письмо, которое Дайана написала им на следующий день после рождения Дженни, пришло в Африку как раз накануне их отъезда домой. Родители Дайаны сначала ласково убеждали, а потом потребовали, чтобы дочь бросила медицинскую школу и вернулась с ними в Даллас.
Однако Дайана настаивала на том, что с ней все будет хорошо. Стиснув зубы, она занималась с удвоенной энергией и окончила второй курс с отличными отметками по всем предметам. Да, она уверяла родителей в том, что все прекрасно. Но в ее сапфировых глазах больше не было радости, измученное лицо стало жестким, и казалось, она ждет еще какой-то беды. Первый год после смерти Дженни Дайана запрещала себе переживать, думать и надеяться, что Сэм когда-нибудь к ней вернется. Однако такая мечта все же жила в ее разбитом сердце.
В одну сентябрьскую ночь, ровно через год после смерти дочери, Дайана сидела в своей темной квартире, где родилась и где угасла великая любовь ее жизни. Поначалу темноту дополняла тишина, но через пару часов Дайана включила одну из песен, которую Сэм написал ей.
И тишина перестала угнетать ее, а вскоре сквозь мелодичные звуки песен прорвался звонок телефона.
– Привет, Дайана.
– Сэм! – До сих пор Дайана не позволяла себе плакать, но тут, едва она услышала голос Сэма, слезы сами полились из ее глаз. Она почувствовала, что он здесь, близко, и что он спасет ее от такой боли, о которой тяжело даже рассказывать. Зажмурившись, Дайана попыталась представить себе глаза Сэма, представить, что он обнимает ее. – Где ты?
– В Лондоне. Я здесь с того времени, как уехал из Бостона.
– Ты видел своего отца?
– Я говорил с ним, – ответил Сэм.
Он позвонил отцу, как только приехал в Лондон. Прошло несколько недель, отец не появлялся, и Сэм уже было поверил, что отец оставил его в покое, осознав, что сын больше не будет его жертвой. Но потом начались звонки – иногда безумные, с угрозами, а другие абсолютно нормальные, даже по-отечески добрые. Именно эти нормальные звонки лишали Сэма последней надежды. Потому что, слушая родительские вопросы о его личной жизни, о женщинах, Сэм понимал, что ярость отца не угасла. Он попросту искал способ еще как-нибудь наказать сына, трусливо искал более ранимой жертвы.
Да, безумие отца не прошло. По сути, оно стало еще хуже, еще расчетливее, как бомба с часовым механизмом, которая тикает и тикает рядом.
Сэм тосковал по Дайане. Ему остро хотелось увидеть ее, любить ее, хотя бы услышать ее голос. Почти два года он сопротивлялся желанию позвонить ей – какой прок от звонков? Но в эту ночь его сердце выиграло постоянную битву с разумом. Он вдруг едва ли не физически ощутил, как она нуждается в нем сейчас… Хотя скорее всего это было просто его желанием…
А может, Сэм хотел услышать, что Дайана счастлива, что нашла новую спокойную любовь. Если это так, то ему легче стало бы грезить о невозможном, вспоминая о том времени, когда их любовь жила наяву.
– Ничего не изменилось, Дайана, – наконец прошептал Сэм полным печали голосом.
– Ты вернешься?
– Нет. Я хотел узнать, как ты… – Он замолк на полуслове, потому что не мог передать своих чувств.
– У меня все хорошо, – неожиданно твердым голосом проговорила Дайана – именно так она разговаривала в последний год со всеми, кто интересовался ее самочувствием.
– Как дела в медицинской школе?
– Все нормально. Я рано начала работать в клинике, так что закончу учиться на год раньше.
– Как и в колледже. Блистательная Дайана, – тихо прошептал Сэм – он так гордился любимой женщиной. Каким замечательным врачом она станет, сколько радости даст людям, сколько пользы и добра принесут ее блестящий ум и доброе сердце! Как часто Сэм мечтал о том, что они с Дайаной будут любить друг друга, скрывшись от отца. Но для этого ей пришлось бы от многого отказаться. И все равно нет гарантии, что безумный отец не разыщет их.
Сэм точно знал, что мог предложить Дайане свою любовь, свое сердце, собственную жизнь и… жизнь, полную страха. Но он понимал, что она заслуживает большего! С болью Сэм осознавал, что у нее появятся другие мужчины, которые подарят ей спокойную любовь и счастье.
– А ты, Сэм? – спросила Дайана. Ее голос, несмотря на его слова, звучал нежно, потому что она все еще любила его. Даже если он не вернется к ней.
– Я тоже вроде неплохо живу, – солгал он.
– Ты поешь?
– Да. В пивных. – Помолчав, Сэм добавил: – Месяц назад я подписал контракт с Би-эм-ай на выпуск двух альбомов.
– О, Сэм, это же замечательно! – Дайана улыбнулась, представив любимые карие глаза. Глаза, в которых таилась неуверенность.
– Первый альбом будет выпущен следующим летом.
– Я смогу получить… штук сто? – спросила Дайана.
«Я пришлю тебе один… Нет, я сам привезу тебе свой альбом…» Ах как Сэму хотелось сделать это! Но он знал, что говорит с ней в последний раз. Все это время она ждала его, потому что в прошлый раз, попрощавшись навсегда, он вернулся через несколько лет. Прощаясь с Дайаной сегодня, он должен убедить ее в том, что больше им свидеться не суждено.
– Конечно, если захочешь, – через мгновение ответил Сэм. – Альбом выйдет одновременно в Северной Америке и в Англии.
– Они считают, что он быстро разойдется?
– Да, именно так.
– Конечно, только я хочу получить альбом до того, как они будут распроданы. Я очень горжусь тобой, Сэм.
– И я тоже горжусь тобой, Дайана.
Нежные нотки в его голосе зародили в сердце Дайаны новые надежды. Несколько мгновений они делились своими мечтами. Словно не прошло двух лет, и словно им предстоит вместе провести всю жизнь…
– Прошу тебя, Сэм, возвращайся ко мне.
– Не могу, дорогая. Не могу.
– То есть ты не хочешь, – прошептала Дайана. И вдруг ее сердце стал наполнять гнев.
– Нет, Дайана, очень хочу. Я так тебя люблю…
– Любишь? Нет, ты не любишь меня, Сэм. Когда любишь, то не оставляешь любимого человека, а живешь вместе с ним. Все остальное не имеет значения. – «Если бы ты любил меня, то был бы рядом со мной, вместе со мной, любил бы нашего ребенка, держал бы ее на руках, а потом, после ее смерти, мы поддерживали бы друг друга…» – Так не бывает, чтобы человек, любя кого-то, исчезал без всякой причины…
«Без всякой причины». Сэму было больно слышать эти слова. Он отчаянно тосковал по Дайане, думал о ней постоянно, но ни разу не усомнился в правильности своего решения. Дайана хотела понять, какая смертельная опасность таилась в его отце. Значит, она не поняла, что он уехал только потому, что очень сильно любил ее.
– Господи, Дайана, – прошептал Сэм, – прошу, верь, что я люблю тебя больше жизни.
Уловив боль в его голосе, Дайана смягчилась. В последние годы стальная броня, в которую она заковала себя, сдерживала эмоции. Но этой ночью броня дала трещину, и чувства потоком хлынули, захлестнув ее. Она уже не понимала, что должна говорить, как реагировать на его признания. Горькая правда заключалась в том, что Сэм не любил ее настолько, чтобы вернуться. И Дайана в последний раз позволила себе понежиться в звуках его голоса, в последний раз почувствовать себя любимой.
Они говорили почти три часа, а иногда подолгу молчали, зная, что скоро им придется попрощаться навсегда. А обоим так хотелось, чтобы их нежность осталась навсегда с ними, грела и поддерживала. Несколько раз в темноте комнаты Дайаны даже звучал тихий смех с нотками удивления, потому что она так давно не радовалась. В ответ ей смеялся и Сэм, тоже подзабывший, как звучит его смех.
А потом, когда оба поняли, что пора прощаться, Сэм решился задать Дайане вопрос, который с самого начала вертелся у него на языке:
– А ты будешь слушать мои песни, Дайана? – внешне спокойно спросил он, хотя его сердце болезненно сжалось. Нужно было заставить Дайану поверить в его любовь. Если она будет слушать его песни, которые всегда были и будут посвящены только ей, то непременно поймет всю глубину его чувства.
– Да, Сэм, конечно. Ты же знаешь. Я всегда буду слушать твои песни…
Через двадцать минут они попрощались. Тепло его голоса исчезло. Дайана осталась одна в холодной темноте своего жилища. Ее сердце стонало и плакало от боли, от жестокой, горькой правды…
Сэм любил ее. Но недостаточно – и она осталась одна.
Незадолго до рассвета Дайана вынула из магнитофона кассету с его песнями и собрала все остальные его записи. Она не стала уничтожать пленки, потому что испытывала грусть, а не ярость. Она просто бросила их в ящик для мусора, стоявший у ее дома. А потом наступил рассвет и словно опустил занавес, скрыв за ним все события прошедшей ночи. Взяв себя в руки, Дайана вновь заковала свое сердце в непроницаемую броню.
– Какая трагедия! В этом году Хантер должен был выиграть национальный кубок!
– Что случилось с тренером Хантером?
– Да разве вы не слышали? Его вчера убили.
– Убили?
Двое медиков, обсуждавших ошеломляющую новость об убийстве одного из ведущих тренеров страны, разом повернулись на мелодичный женский голос, эхом повторивший: «Убили?..»
Дайана уже четвертый год работала в хирургическом отделении массачусетской больницы. Был конец ноября – прошло шесть лет с момента отъезда Сэма. И четыре года после его последнего звонка.
– Убили, – подтвердил один из медиков.
– А известно, кто это сделал? – спокойно поинтересовалась Дайана. Смерть отца Сэма не станет для нее трагедией, если только Сэм к этому не причастен.
– Конечно. Один из его помощников. Я видел интервью с беднягой по телевизору. Он ужасно себя чувствует, но это был несчастный случай.
– Несчастный случай? – переспросила Дайана.
– Да. На охоте.
– Понятно, – с облегчением прошептала она, гуманный человек, врач. Она на этот раз почти с радостью приняла известие о смерти человека-чудовища.
«Теперь наша любовь в безопасности, Сэм. Если ты любишь меня, то вернешься».
Но Сэм так и не вернулся. Он бы с легкостью смог разыскать ее, потому что Дайана по-прежнему жила в своей старой квартирке. Почему она оставалась там, где так много потеряла? Ждала ли Сэма? Или настолько устала от жизни, что даже хлопоты, связанные с переездом из одного дома в другой, были ей не по силам?
Дайана не думала об этом. Она просто выживала. Бросила педиатрию и всю силу своего блестящего ума обратила на изучение кардиологии, в частности на изобретение искусственного сердца.
Конечно, она будет слушать его песни, заверила Сэма Дайана в ту памятную ночь, когда его голос заворожил ее. Но это обещание не смогло пережить дневного света. Когда-то сердце Дайаны наполнялось радостью при звуках музыки. А теперь мелодии, напоминавшие ей о любимых и обо всем, что она потеряла, мучили ее. Дайана больше не хотела слушать его музыку.
Всему миру стали известны прекрасные любовные баллады Сэма Хантера, но Дайана не слышала их. Если бы она послушала его песни, то поняла бы, что Сэм любил и любит ее и всегда желал для нее большего, чем могла ей дать его любовь. После смерти его отца Дайана смогла бы услышать новые песни Сэма, в которых он прямо называл ее по имени и молил прийти к нему, если она по-прежнему любит его.
«Если она по-прежнему любит его…». Сэм убеждал себя в том, что после их разрыва Дайана нашла новую любовь. Он всегда желал ей счастливой любви и все же на что-то надеялся… Поэтому и пытался обратиться к Дайане через музыку. Слишком много лет прошло, чтобы он просто так появился у нее на пороге. Если Дайана все еще любит его, она приедет. Но она не приезжала, и песни Сэма Хантера становились все печальнее и печальнее. В них он прощался со своей большой любовью, которой больше нет.
Долгое время сердце Дайаны молчало, постепенно покрываясь коркой льда. Но через некоторое время оно потихоньку начало оттаивать. Дайана стала пускать в свое сердце гостей, но не позволяла им оставаться надолго.
Так было до тех пор, пока она не встретилась с Чейзом. Его Дайана пустила в свое сердце надолго. Она даже готова была поверить, что сможет полюбить Чейза. И вдруг он обмолвился, что хочет детей, и Дайана поняла, что эту часть своего сердца не сможет отдать ему. Она навсегда принадлежит только Сэму и Дженни. И когда Чейз ступил на запретную территорию, их любви пришел конец.
Личная жизнь Дайаны была полна неудач, но ее профессиональная карьера всегда находилась на высоте. Она изобрела искусственное сердце, с помощью которого стало возможным спасать маленькие жизни, такие, как жизнь ее Дженни, которая угасла, – тогда медицина оказалась бессильной. За гениальное изобретение весь мир превозносил Дайану, присвоив ей титул Королевы Сердец.
Королева Сердец. Как же Дайана ненавидела этот пышный титул! Он настолько не отражал действительность, так не подходил ей…
Потому что Дайана потеряла любовь – сердца дорогих ей Сэма и Чейза.
А еще потому, что не смогла спасти жизнь своей драгоценной Дженни. И это самое главное.