От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века

Глава четвертая ОБМАН, КОТОРОМУ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Доктрины международных отношений, в обилии поставляемые на американский и мировой рынок, вырастают на реальной социальной почве, служат реальным политическим целям, рассчитаны на реальную конформированную личность. Идеология и атмосфера «холодной войны» сузили горизонт мышления до небольшого примитивного набора стереотипов вроде «национальных интересов», «угрозы коммунизма», «предопределения судьбы» и т. д. В этой обстановке легко получают распространение человеконенавистнические доктрины войны, «термоядерного убийства», «всеобщей смерти». Далекие от благочестия проповеди политологов находят свое продолжение в интервенционистской политике правящей элиты, становятся питательной средой антисоветизма и антикоммунизма. Среди многочисленных концепций и стереотипов, разрабатываемых американскими идеологами, первое место занимает миф о «советской угрозе» вообще и «военной угрозе», в частности.

В чем его суть? Каковы причины возникновения и живучести? Как он используется в буржуазной пропаганде?

Миф об «опасности с Востока» и «советской угрозе» — ровесник Советского государства. Сразу же после Октября и до второй мировой войны он подавался в виде «красной», или «большевистской опасности». Изначально в его основу легли установки, которые американский исследователь Д. Йерджин называет «рижскими аксиомами», поскольку они базировались на оценках американских дипломатов, обосновавшихся в Риге после победы Советской власти. По словам Йерджина, эти дипломаты придерживались мнения о Советском Союзе как о государстве, «отрицающем возможность сосуществования и ведущем безжалостную идеологическую борьбу, подчиненную целям мессианского стремления к мировому господству».[207]

Изобретателей, «аксиом» ничуть не смущало несоответствие своих утверждений с действительностью. Их интересовало совсем другое. Они запускали в политический и идеологический оборот выдумки, которые могли бы служить обману общественного мнения западных стран, оправдывали бы агрессивную внешнюю политику империализма, подрывные действия против социализма. Подхватив эти инсинуации и игнорируя тот факт, что Советское правительство во главе с В. И. Лениным с первых же дней провозгласило мирное сосуществование в качестве принципа своей внешней политики, будущий президент США Г. Гувер в марте 1919 года, обосновывая тезис о непризнании Советской власти, употребил такой довод: «Существует опасность того, что большевистские центры, возбужденные сейчас большими эмоциональными надеждами, предпримут широкие военные крестовые походы в стремлении навязать свои доктрины другим беззащитным народам».[208] Вторя Гуверу, государственный секретарь США Б. Колби в августе 1920 года обратился с посланием к правительствам многих стран, в котором оправдывал позицию США о непризнании Советского правительства. Для правительства Соединенных Штатов, писал он, «невозможно признать нынешних правителей России в качестве правительства, с которым можно сохранить отношения, характерные для дружественных правительств».[209] В этом официальном документе достаточно ясно была выражена классовая позиция империалистических Соединенных Штатов по отношению ко вновь родившемуся социалистическому государству.

Сформулированный на основе подобных исходных посылок миф о «советской угрозе» использовался для оправдания интервенции стран Антанты против СССР и попыток его изоляции на международной арене. Создание Антикоминтерновского пакта, а затем нападение гитлеровской Германии на нашу страну также пытались «обосновать» необходимостью защиты мировой цивилизации от «советской угрозы».

После второй мировой войны миф о «советской угрозе» стал политической основой развязывания против Советского Союза «холодной войны» империалистическими державами во главе с США и создания агрессивного блока НАТО. Преследуя цели достижения мирового господства, американский империализм особенно настойчиво пропагандирует этот миф в настоящее время.

Между тем известно, что все войны и вооруженные конфликты нынешнего века порождены империализмом, борьбой за передел поделенного мира, за источники сырья и дешевой рабочей силы, поприща приложения капитала, за сферы влияния и господства, получение наивысших прибылей.

Еще в 1906–1907 годах английская дипломатия начала работать на сближение с Францией и Россией, чтобы вместе выбить из седла Германию, ставшую серьезным конкурентом на мировых рынках. Ее успехи в химии, электричестве, строительстве подводных лодок, торговых связях приобретали угрожающий характер для конкурентов. Конечно, империалистические хищники — и англо-франко-русской Антанты, и германо-австро-венгерского блока — искали «причины» войны в чем угодно, но только не в корыстных интересах монополий. Клялись в приверженности демократии, свободе, служении нации, звали к выполнению патриотического долга, защите «чести и достоинства» народа. Война принесла неслыханную наживу монополиям и 9 миллионов только убитыми — народам, не говоря о безмерных страданиях людей, разрушениях, неисчислимых бедствиях гражданского населения.

Практически сразу же после первой мировой войны началось организованное возрождение германского милитаризма, способного, по замыслу прежде всего американского империализма, «расправиться», если ему будет предоставлено «жизненное пространство» на Востоке, с коммунизмом. Уничтожение социалистической державы помогло бы, как планировалось, стабилизировать обстановку в капиталистическом мире. Все делалось для того, чтобы толкнуть фашистскую Германию против Советского Союза.

Впрочем, каждый из западных «игроков» имел свои цели и решал свои задачи. В частности, правящие силы американского империализма, тщательно взвешивая возможные итоги войны и хладнокровно наблюдая за тем, как все воюющие страны уничтожают людские и материальные ресурсы друг друга, выбирали момент своего вступления во вторую мировую войну. Они откровенно надеялись на роль арбитра в споре, покровителя угодных им стран, режимов и политических партий, филантропа, раздающего милостыни попавшим в беду, а в конечном счете — на положение государства, диктующего свою волю всем другим странам мира.

Очередная авантюра империализма стоила более 50 миллионов человеческих жизней, тысяч и тысяч разрушенных городов, заводов, фабрик, музеев, больниц и школ. И вновь золотой поток прибылей устремился в сейфы американских монополий.

Хорошо известно, что, вскормленные на деньги своих братьев по классу, заправилы германского империализма, нападая на Советский Союз, манипулировали банальными лозунгами «свободы», «демократии», «великой миссии народа» и, конечно же, мифами о «большевистской угрозе», «советской опасности» и т. д. Верно то, что правящим силам западного мира было о чем беспокоиться. Если до революции социализм был теоретической возможностью нового общественно-политического устройства, то партия большевиков, трудящиеся России приступили к практической ее реализации. Поэтому мировая, прежде всего американская, буржуазия усмотрела в молодом Советском государстве, его опыте по утверждению принципа социальной справедливости угрозу самому существованию капиталистической системы, системы частного предпринимательства, угнетения и эксплуатации. Наиболее оголтелую форму антисоветизм получил у идеологов и политиков американской буржуазии. В США морально-этические ценности и идейно-политические установки, тесно ассоциируемые с частным предпринимательством, сформировались и утвердились в наиболее «чистой» форме. Они стали интегральной частью американской национальной психологии. Именно эта особенность активно использовалась буржуазными идеологами в работе по нагнетанию враждебности к социализму. В сознание американцев вдалбливалась идея об исключительности путей общественно-исторического развития Америки и ее роли в мировой истории, об особом «предопределении судьбы», «явном предначертании» Соединенных Штатов, призванных облагодетельствовать мир повсеместным утверждением своих «несравненных» принципов демократии и свободы. И единственно, кто угрожает осуществлению этой миссии, — это социализм, то есть Советский Союз, который не только не приемлет этих принципов, в их американской трактовке, но и отвергает их.

По представлению правящей американской буржуазии, особенно благоприятные условия для реализации имперских целей сложились после второй мировой войны, из которой США вышли экономическим лидером капиталистического мира. Но американским расчетам на установление своего полного господства в «свободном» мире не суждено было сбыться, хотя правящим силам США и удалось резко ослабить и тем самым на время устранить своих главных конкурентов из Западной Европы и Японии. Однако заложенные в сложившейся экономической ситуации противоречия неизбежно вели к возрождению борьбы западноевропейских и японских монополий, равно как и других, за свое место под солнцем.

Теперь все членораздельнее говорят о том, что американский капитал находится в обороне, что его интересам серьезно угрожают. Подобные жалобы не лишены оснований. Действительно, американским монополиям сейчас не так уютно жить и не так легко наживаться, как это было еще 15–20 лет назад. Новые «центры силы» (Западная Европа и Япония) заявляют о себе как о равноправных и конкурентоспособных партнерах, а точнее — соперниках, отстаивают концепцию «многополюсности» мира, претендуют на увеличение своей доли в прибылях.

Ход событий затронул важнейшую болевую точку американских монополий — сверхприбыли, которые в значительной мере питают политику агрессии, милитаризм, идеологию исключительности и вседозволенности. Образовался многоплановый и глубокий конфликт, в основе которого лежат обостряющиеся межимпериалистические противоречия. С 1971 года правительство США, чтобы «насолить» своим конкурентам, начало тайком способствовать повышению цен на нефть. В июне 1972 года в Алжире состоялся 8-й арабский нефтяной конгресс. Представитель США Дж. Акинз заявил, что страны ОПЕК собираются поднять цены на нефть до 5 долларов за баррель. Другие участники конгресса услышали об этом впервые, да никто, кроме США, и не планировал подобное. Эта американская акция явилась мощным ударом по западноевропейской экономике, США начали широкомасштабную операцию экономического давления на Западную Европу с тем, чтобы сделать ее более податливой по отношению к американскому курсу на конфронтацию в противовес политике разрядки напряженности, которая всегда противоречила интересам правящей военно-политической и экономической клики США. Как известно, эта американская акция переросла западноевропейские рамки, она так или иначе вылилась в мировой экономический кризис.

В итоге в 1973–1974 годах произошел первый «нефтяной шок». По свидетельству американского журналиста, который собрал конфиденциальные высказывания по этому поводу, «целью Вашингтона было стимулировать разработку нефти и развитие, новых источников энергии путем установления высоких цен на нефть, нанести мощный удар по экономической конкуренции Японии и Европы — районов, сильно зависящих от импорта нефти, и увеличить американский экспорт в страны ОПЕК».[210]

Цели американских монополий достигнуты не были, все дело приобрело неожиданный для США поворот. «Мы предали наш союз (имеются в виду Западная Европа и Япония), совершив оплошность космической важности».[211] Более того, многое повернулось, в частности, против США. И хотя США быстрее других выкарабкались из кризиса, им не удалось навязать другим странам свои порядки на мировом рынке. Западная Германия не преминула использовать нефтяной кризис в собственных интересах, увеличив экспорт (главным образом оборудования) в страны ОПЕК с 2,2 миллиарда долларов, в 1973 году до 11,9 миллиарда долларов в 1978 году. Франция поддержала ФРГ во многих ее начинаниях; усилилась тенденция к самостоятельности японской экономической политики.

Убедившись, что конкуренты играют не по американским правилам, Вашингтон попытался весь мир превратить в своего заложника. Под рукой оказался и предлог — иранская революция. Американские нефтяные компании создали искусственную нехватку нефти, увеличив у себя ее стратегические запасы. Цены подскочили на 60 процентов, что подорвало усилия Западной Европы и Японии по обеспечению положительного сальдо своих платежных балансов, а европейская валютная система, задуманная как противостоящая доллару зона валютной стабильности, оказалась под угрозой краха.

Но вывернуться из кризиса США не удалось. В качестве выхода вырисовывалось повышение учетных ставок и взвинчивание курса доллара, рассчитанное на подстегивание бегства зарубежного, прежде всего западноевропейского, капитала в США. Момент был подходящим: конкуренты, пораженные вторым нефтяным шоком 1979–1980 годов, искали выход. Западноевропейские капиталы потекли в американскую экономику, вытаскивая ее из кризиса и в значительной мере финансируя милитаризм США. Здесь особенно отчетливо проявился механизм переплетения внутренней и внешней политики этой страны. Одни и те же силы — в основном финансовые круги — навязывают дефляцию и спад внутри страны и сразу же заменяют товарный экспорт (слабый доллар), который был главной ставкой в международной борьбе, привлечением капиталов (сильный доллар) из-за границы.

В январе 1979 года в Гваделупе президент Картер согласился с созданием европейской валюты, пообещал подписать Договор ОСВ-2. Западноевропейцы, прежде всего ФРГ, в ответ уступили нажиму США и дали свое «добро» на размещение американских ракет первого удара в Западной Европе. Более поздние попытки объяснить решение о размещении евроракет ссылками на советские ракеты СС-20 основаны на чистейшей выдумке. Приглашение американских ракет было принято вне связи с этими ракетами. «Угроза» со стороны советских ракет была сочинена позднее, через несколько месяцев после закрытого совещания в Гваделупе.

Одновременно на фоне крикливой риторики о «советской угрозе» шло преднамеренное нагнетание международной напряженности. Ложь века продолжала свою разрушительную работу, а тем временем в Западной Европе росла безработица, капиталы утекали в США, подрывая экономическое положение стран субконтинента.

В конце 1979 года «цена» золота резко пошла вверх: если в январе этого года унция золота стоила 225 долларов, то в конце августа цена повысилась на 40 процентов, достигнув 315 долларов, затем в декабре — 524 доллара (+66 процентов), а в январе 1980 года — 850 долларов (+ 62 процента). Общее повышение составило 277 процентов. Это позволило американскому правительству изъять или заморозить значительную часть долларов, находящихся за границей или на счетах богатых американцев. Доллар вступил в полосу счастливых дней. Приток денег с других континентов был использован для модернизации производства, гонки вооружений. И то и другое носило своекорыстный, эгоистический характер в отношении союзников. Западная Европа стала жертвой интересов американских монополий, причем жертвой, с которой обходились и обходятся довольно безжалостно и бесцеремонно.

Все эти маневры американской финансовой олигархии и стоящего на страже ее интересов правительства требовали объяснений. У партнеров по союзу, или, иными словами, у конкурентов, росло раздражение, ибо все обнаженнее становилась эгоистическая суть американской политики. Нужна была сильная отвлекающая операция, которая помогла бы правящей элите США потребовать, а быть может, и добиться «нового единства». В этих целях был использован Афганистан.

Серьезные наблюдатели сходились на том, что ввод по просьбе афганского правительства ограниченного контингента советских войск был направлен на защиту этой страны от американской агрессии, служил интересам афганского народа. Первоначальная, в основном спокойная и реалистическая реакция мирового общественного мнения отражала понимание сути происходящего. Вашингтон, помолчав неделю, пришел к выводу, что на афганских событиях можно погреть руки. Цель до предела очевидна: конфронтация, нагнетание военной опасности, которые являются уникальными средствами прикрытия экономической экспансии и удержания союзников в узде взаимных обязательств перед лицом «советской угрозы». О подписании в Вене соглашения ОСВ-2 еще продолжали говорить как о факте, который зафиксировал военно-стратегическое равновесие сторон, а в Белом доме уже и «вдруг» обнаружили, что СССР-де несет «смертельную опасность», что нужно срочно вооружаться, что в подготовку к войне должны незамедлительно и активно включиться Западная Европа и Япония. Пропагандистский визг на этот счет нарастал с каждым днем.

Нельзя не поражаться легковерию многих людей на Западе, за которое потом приходится платить миллиарды. Можно лишь посочувствовать бессилию и оцепенению, охватывающим господствующие силы некоторых стран перед лицом самоуверенных действий американской правящей хунты. Большую роль, разумеется, играет общность классовых интересов, которая застилает глаза, мешая видеть мир таким, какой он есть в действительности. И все же не может не удивлять близорукость некоторых западных лидеров, неспособных замечать ров, разделяющий национальные интересы той или другой страны и эгоистическую политику США, пренебрегающую любыми интересами, кроме собственных.

В конечном итоге Дж. Картером был сделан поворот к новой, причем весьма острой напряженности международной обстановки. Отказ от Олимпийских игр в Москве, зерновое эмбарго, свертывание научных и культурных связей, расширение диверсионной пропаганды — все это было подчинено эгоистическим интересам американской элиты.

Высокие процентные ставки в США стали магнитом для капитала, они сделали Западную Европу ненадежным местом для его приложения. Огромные потоки денег потекли со «старого континента», выгодно устраиваясь за Атлантикой. Состоятельные европейские семьи завели себе квартиры в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе для укрытия в случае непосредственной военной опасности. Американская недвижимость взлетела в ценах. Спрос на доллары и курс «зеленого билета» полезли вверх. В конечном счете со времени, когда президент Картер объявил о санкциях против СССР, сотни миллиардов долларов покинули Западную Европу. Провозглашенная и организованная правящими силами США, «новая напряженность» до сих пор дорого обходится Западной Европе, снижая ее экономическую и политическую конкурентоспособность с США.

Как известно, больной организм нуждается в каких-то инъекциях. Так и напряженность, зараженная милитаризмом и смертельной бациллой войны, требовала искусственных эмоций, вспышек ненависти. Отсюда — новые инсинуации, бойкоты, выдумки о новых «злодеяниях коммунистов», новые провокации с «правами человека», каждый раз превращаемые американскими политиками в фарс, организация страстей и страхов, скажем, вокруг терроризма, организуемого спецслужбами США, или «дела Антонова», построенного на обыкновенном песке. Все это приносило и приносит значительные экономические прибыли американцам, но одновременно оттирает Западную Европу в сторону от позиций реального влияния на мировые дела, канализируя это влияние на проамериканском направлении.

Так или иначе, американская политика нагнетания напряженности все выпуклее проявляла и свою антизападноевропейскую сущность, не говоря уже об общемировой опасности этого курса. В этих условиях в Западной Европе росло понимание необходимости консолидации вокруг идеи противодействия эгоистической политике США. В самих Соединенных Штатах политическое развитие еще резче поворачивалось в сторону шовинизма. Капиталы, покинувшие Западную Европу, стали откровенно использоваться для подготовки войны.

Определенную специфику имеют американские отношения с Японией. Являясь наиболее агрессивным экономическим конкурентом США, Япония при Накасонэ активно демонстрирует свою военно-политическую преданность Соединенным Штатам. Японский премьер-министр объявил свою страну «непотопляемым авианосцем», всерьез играет формулой, согласно которой «Япония — это щит, а США — меч», грозит в случае войны подорвать проливы и загнать таким образом «в бутылку» советский Тихоокеанский флот, охотно разглагольствует на тему о «советской угрозе». Американскому президенту все это по душе.

В результате японцам удается «удержаться в седле». Япония пока не испытала дестабилизирующих ударов со стороны США, которые являются обычной практикой в отношении стран Латинской Америки, а в последние годы их мощь испытали и страны Западной Европы. Возникает правомерный вопрос: а не собирается ли Япония принести в жертву свой территориальный суверенитет ради американских интересов? Думается, что нет. Японские правящие круги активно подыгрывают американцам, но затеянная игра выгодна обеим сторонам. Японцам ее диктуют торгово-экономические условия, они понимают, что США имеют в своих руках такой мощный рычаг, как огромный дисбаланс в японо-американской торговле в пользу Японии. Он может быть использован в любой выгодный для США момент. США, в свою очередь, нуждаются в поддержке своего конфронтационного, милитаристского курса, особенно в условиях, когда его авантюристичность и крайняя опасность для дела мира становится все шире осознаваемой.

Как долго эти две страны удержатся в одной лодке, сказать пока трудно. Волны истории часто набегают довольно неожиданно, захлестывая и поглощая союзы и вражду, расчеты, надежды и страхи. В любом случае японцы не такие уж простаки, чтобы всерьез согласиться на роль самоубийц, хотя на словах они и пообещали Америке исполнить такую роль. А пока суд да дело, Япония искусно пользуется самообманом Белого дома, стимулирует свой общий экономический рост развитием военной промышленности. Она включилась в торговлю оружием, пытается играть в политику «с позиции силы» в тихоокеанском бассейне. Одновременно полным ходом идет автоматизация производства в самой Японии, размещаются целые его отрасли в развивающихся странах, все шире налаживается сбыт готовой продукции японских фирм. Японские ТНК быстро проникают в Европу и США путем создания там предприятий с высоким уровнем оснащения робототехникой. Более того, Япония, по некоторым оценкам, сможет стать экспортером электронного оружия.

Тем временем, как пишет французский журнал «Монд дипломатик» (№ 5, 1984), президент США форсирует гонку вооружений. Дипломатия ищет новые предлоги, чтобы оболгать Советский Союз. Белый дом формирует глобальные военные условия, обеспечивающие, по замыслам милитаристов, «победную будущую войну». В центре военно-политической деятельности республиканской администрации — достижение стратегического преимущества, она торопится установить как можно больше «Першингов-2», которые в течение нескольких минут могут достичь территории СССР. Как пишет журнал «Тайм», глаза американской делегации на переговорах о разоружении П. Нитце не раз говорил Рейгану, что его предложения неприемлемы для СССР, на что президент однажды ответил: «Вам остается только сказать русским, что вы „работаете на неуступчивого сукина сына“».[212] Наряду с размещением ракет первого удара в Западной Европе правящие силы США пытаются раздвинуть границы своей военной империи за счет космоса, осуществляя программу создания ударного космического оружия, получившую название программы «звездных войн».

Итак, обострение межимпериалистических противоречий с новой силой высветило давно известную истину, что США являются жертвой соблазна мирового господства, «мира по-американски». При этом правящие круги этой страны отчетливо сознают, что главное препятствие на пути реализации «американского века» — Советский Союз. Если до второй мировой войны американская буржуазия усматривала в Советском Союзе главным образом идеологическую угрозу устоям капиталистической системы, то после войны Советский Союз, сыграв главную роль в разгроме гитлеровской Германии, показал, что он способен преградить путь любому агрессору, то есть стал мощной материальной и моральной опорой сил мира. Укрепив свое военно-политическое могущество, СССР в послевоенный период последовательно и решительно выступал против американских имперских и гегемонистских амбиций, попыток правящих сил этой страны развязать новую войну, подчинить своим целям и интересам экономику, политику и идеологию всего мира. На этой корыстной имперской программе и была организована «новая волна» пропаганды мифа о «советской угрозе». Идеологический и военно-политический аспекты этого стереотипа соединились, дополнили друг друга. В итоге в послевоенные десятилетия миф о «советской угрозе» приобрел свои, так сказать, «классические» формы.

По всем линиям усилилась обработка общественного мнения. Одним из основных компонентов мифа стал тезис о «тоталитарном» характере Советского государства, который, мол, и рождает «угрозу». С первых дней возникновения СССР в разработке и пропаганде этого тезиса участвовали как государственные и политические деятели, так и академические круги. В течение многих десятилетий обширная информационно-пропагандистская сеть, стоящая на службе империалистического государства, настойчиво и целенаправленно внедряла в массовое сознание тезис о «тоталитаризме Советского государства». Составной частью этой концепции стали разного рода спекуляции о «несовместимости» демократии и социализма, «отсутствии» свободы слова, «нарушении прав человека» в СССР и т. д. Как писали американские профессора А. Спайро и Б. Барбер, концепция тоталитаризма «использовалась для тотального оправдания американского вмешательства в борьбу против враждебной идеологии, осуществляемого под лозунгом „свободы“».[213] Инструментальный характер этого тезиса состоит и в том, что он служит для прикрытия тоталитарного характера буржуазного государства, в частности нарастания фашистских тенденций и сил в самих США.

Будучи не в силах отрицать имперскую, экспансионистскую сущность общественно-политической системы США, делаются попытки противопоставить «хорошую» американскую экспансию «плохой» русской. «Экспансия как США, так и России, — пишет, например, X. Кон, — носила идеологический характер. Американская идеология основывалась главным образом на идеях Просвещения, а русская — на ортодоксальном христианстве и отказе от Просвещения».[214] Все оказывается простым и ясным, становится на свои места с точки зрения «просвещенцев» из США. США «открытое общество», а вот «русская идеология» всегда отвергала, мол, все проявления современной мысли — либерализм, демократию, идею народного суверенитета, свободу печати, религии, отражая тем самым психологию «закрытого общества». При этом настойчиво проводится идея о «дьявольской хитрости» и «тайных устремлениях» царской империи, которая, руководствуясь мессианскими побуждениями, организовывала постоянные международные заговоры для подрыва позиций, а то и для захвата европейских стран.

Для придания хоть какого-то правдоподобия утверждению, будто русский народ испокон веков отличается особой воинственностью, на свет снова и снова вытаскивают так называемое «завещание Петра Великого», сфабрикованное в начале XIX века французской дипломатической службой. В этой фальшивке утверждается, будто перед Россией всегда стояла задача захватить Средний Восток и выйти к побережью Индийского океана. Пресловутое «завещание» использовалось еще Наполеоном для обоснования своего похода в Россию. С тех пор оно многократно переиздавалось и использовалось для дискредитации внешнеполитических целей царской России, а после Великой Октябрьской социалистической революции, как это ни кажется смешным, — Советского Союза. К нему апеллировал лорд Керзон для оправдания агрессии стран Антанты против молодой Советской Республики, на него ссылались руководители гитлеровского «третьего рейха», начиная войну против СССР. Оно использовалось американской пропагандой с первых дней «холодной войны». Уже с 1946 года американская пресса по указанию правительства начала печатать статьи о том, что СССР держит свои войска в Иране с целями реализации «завещания Петра Вели кого». Подобные «аргументы» активно использовались и буржуазной политологией.

Большую лепту в популяризацию и внедрение в сознание широких слоев населения всего комплекса изложенных домыслов внесли буржуазные средства массовой информации и пропаганды. Они создали своего рода непроницаемый зонт лжи и дезинформации о Советском Союзе, пробить который отнюдь не простое дело.

В результате всех этих злостных манипуляций у довольно значительной части населения США сложился определенный образ нашей страны, замешенный на негативных представлениях. «Русские, — пишут Дж. Гаррисон и П. Шивпури, — стали народом, которого западная публика любит ненавидеть. Они — современные дьяволы. Они персонифицируют в сознании публики все, что есть зло и чего следует бояться… Это делается спешно, поскольку для многих на Западе русская опасность настолько неизбежна, что вопрос состоит не в том, совершат ли они вторжение, а в том, когда они его совершат».[215]

Ликвидацию Советским Союзом атомной монополии США и приобретение способности нанесения ответного ядерного удара непосредственно по американской территории американские идеологи использовали для дополнительного нагнетания страха перед «нападением» Советского Союза на США. На эту тему особенно изощрялись разного рода советологические и информационно-пропагандистские центры, а также средства массовой информации. Показателем «советской угрозы» была призвана служить целая серия книг, кинолент, телевизионных программ, в которых разыгрывались темы предстоящего советско-американского конфликта. По наблюдениям известного экономиста Дж. Гэлбрейта, «после второй мировой войны среди людей, страх которых перед богом подкреплялся опасениями за судьбу их имущества, легко было распространить страшную боязнь по поводу безбожного коммунизма. Эта боязнь приобрела параноидный характер».[216]

Особая опасность такого подхода состоит в том, что он присущ не только рядовому обывателю, «среднему» американцу, но и многим представителям правящих кругов США, которые внедряют подобную идеологию в основу своей внешнеполитической стратегии. Как отмечает известный специалист по международным отношениям О. Хоффман, в послевоенный период американцы воспринимали противоречия между США и СССР в «почти шизофреническом свете». Господствовала тенденция интерпретировать любые действия противной стороны как «часть хорошо продуманного и широкого плана», направленного против США. Например, корейская война рассматривалась как прелюдия к нападению СССР на Западную Европу, а кубинский кризис — как прелюдия к захвату Западного Берлина. При этом, писал Хоффман, приписывая противнику всякие козни, «мы, американцы, в действительности не ставили под вопрос наше моральное и материальное превосходство».[217]

При всем этом всегда игнорировался тот факт, что не СССР, а США, и только США, представляли и представляют реальную угрозу миру во всем мире.

Соединенные Штаты дважды использовали атомное оружие, а после второй мировой войны угрожали применить его по крайней мере девятнадцать раз: Эйзенхауэр — во время корейской войны, Кеннеди — во время кубинского кризиса, Никсон — во время вьетнамской войны, Картер — в Иране и т. д. При этом правящие круги США предпринимали усилия для наращивания такого ракетно-ядерного потенциала, который позволил бы им избежать заслуженного возмездия. Поэтому есть своя циничная логика в том, что интенсификация пропаганды мифа о «советской угрозе», «ракетном отставании» США, «бреши в ракетных вооружениях», «окне уязвимости», нагнетание страха наблюдаются каждый раз, когда правители США планируют новые качественные и количественные скачки в гонке вооружений. «Коммунистическая опасность, — писал С. Ленз, — должна постоянно поддерживаться в американском сознании, если хотят добиться от страны гор денег на вооружение».[218] Так было в 1960 году, когда Дж. Кеннеди сделал одним из своих предвыборных лозунгов преодоление «ракетного отставания от Советского Союза». Так обстояло дело в 1969 году, когда была выдвинута программа противоракетной обороны «Сэйфгард». Выступая в марте того года в конгрессе, тогдашний министр обороны США М. Лейрд заявлял, что правительство располагает «новыми секретными данными о стремлении Советского Союза к приобретению способности нанесения первого удара».[219] Защищая программу «Сэйфгард», Р. Никсон также утверждал: «Мы получили новую информацию, которая свидетельствует о том, что уже к 1973 году Советский Союз сможет нанести по США первый ядерный удар, уничтожив при этом 80 процентов наших межконтинентальных баллистических ракет».[220] Подобные приемы — обычная практика в политической жизни США.

Пропаганда самоуверенности и вседозволенности настолько криклива и массированна, что даже многие прожженные и ни во что уже не верящие ведущие политики США оказались сами мистифицированными представлениями, что этой стране все под силу. Авантюра во Вьетнаме оказалась сильнодействующим средством, самонадеянность силы обернулась паническим бессилием. Но теперь снова, при Рейгане, берет верх имперская идеология кулака.

Но время не повернешь вспять. События на Ближнем Востоке показали, что, несмотря на свой огромный военный потенциал, США не способны контролировать события в мире. Американская дипломатия потерпела серьезные провалы в Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Африке, что весьма болезненно воспринимается американцами, привыкшими к победам. Глубокий отпечаток на национальную психологию наложили афганские и иранские события. Все это постепенно формирует представления в общественном сознании об утрате Соединенными Штатами контроля над развитием событий в мире. Это убеждение усугубляется пониманием того факта, что достигнутый паритет в стратегических ядерных вооружениях США и СССР положил конец географической недосягаемости Североамериканского субконтинента от возмездия.

Воспринималось все это разными слоями американского народа отнюдь не однозначно. Одна его, более реалистически мыслящая, часть начинала осознавать необходимость пересмотра роли США в мире, отказа от притязаний на мировую гегемонию. Другие же, особенно в правящем классе, воспринимали эту реальность со страхом, как крушение устоев привычного им миропорядка, как угрозу самому существованию США. В этих условиях фанатический американский национализм очутился перед щекотливой проблемой. Хотя ощущение реальности американского всемогущества исчезло, иллюзия его осталась. Самонадеянность силы продолжает присутствовать в речах и действиях американских лидеров. По крайней мере и здесь выходит так, что виноваты русские.

Одурманенные патологическим антикоммунизмом и антисоветизмом, представители этой части американской буржуазии продолжают видеть в Советском Союзе «безбожную» державу и «злую силу», замышляющую уничтожение Соединенных Штатов. Причем в целях гальванизации мифа о «советской угрозе» извращенно истолковываются любые события. В начале президентства Дж. Картера из недр ЦРУ вышел доклад, в котором подчеркивалась мысль о неизбежном падении добычи нефти в СССР и его вступлении в борьбу с Западом с целью достижения контроля над ближневосточной нефтью, чтобы прорваться к «теплым морям», завладеть чужой нефтью. Так был сочинен миф о «советской военной угрозе» Персидскому заливу. Примечательно, что даже антисоветчик такого масштаба, как 3. Бжезинский, вынужден был признать, что упор на «советскую угрозу» Персидскому заливу представлял собой «упрощение сложной проблемы».[221]

Извращенно, гипертрофированно, в истерических тонах воспринимаются многие шаги СССР на международной арене. Та часть правящего класса, которая привела к власти в 1980 году администрацию Рейгана, с середины 70-х годов предприняла широкомасштабные усилия для подрыва разрядки. Совпавшие с ее периодом провалы американской политики в Юго-Восточной Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, Африке, Центральной Америке были истолкованы как свидетельство неприемлемости разрядки, недопустимости отказа от военной силы как орудия внешней политики США. Развернув через средства массовой информации шовинистическую кампанию, они выдвинули лозунг возможности силового поворота международных тенденций в пользу США, возврата военного превосходства над СССР. «Если не обратить процесс ослабления Америки вспять, — сетует один из ведущих идеологов рассматриваемой фракции американской буржуазии, Н. Подгоретц, — результат может быть только один: „политическое и экономическое подчинение Соединенных Штатов превосходящей советской силе“».[222] Инициатором этого милитаристского курса, по сути дела, выступил военно-промышленный комплекс, чьи корпорации в период разрядки не сумели приспособиться к конкурентной борьбе на гражданских рынках и потерпели в ней ряд ощутимых поражений.

Наконец, в достаточно широких кругах американского правящего класса крепло убеждение, что нельзя допускать дальнейшего падения роли США в мировых делах, в том числе в соревновании двух систем. Со ссылкой на текущие проблемы социалистической экономики был выдвинут тезис о том, что победить СССР в экономическом соревновании надежнее всего можно в гонке вооружений, которую советское хозяйство технологически и финансово на каком-то этапе «не выдержит». К тому же считалось, что гонка вооружений в любом случае ложится на СССР более тяжелым экономическим бременем, чем на США, а потому и поворота в динамике соревнования двух систем можно добиться пробой сил именно на этом участке, получить одновременно преимущества в военной области, поломать стратегический паритет.

На службу этой стратегии поставлена глобально-гегемонистская идеология. Антикоммунизм и антисоветизм, слепая ненависть к народам, борющимся за свободу и прогресс, придают этой идеологии чрезвычайно злобный характер. В ход пущена колоссальная пропагандистская машина, призванная всячески оклеветать и очернить Советский Союз, другие страны социалистического содружества, представить США как единственного «гаранта свободы народов», навязать всему миру капиталистическую общественную систему, капиталистический образ жизни.

Жупел «советской угрозы» стал, например, центральным элементом проекта «Истина». Особый упор в нем сделан на пропаганду американских целей и идеалов, того, что США — это страна, для которой характерна глубокая верность делу мира, заинтересованность в переговорах о контроле над вооружениями и т. д., и одновременно подчеркивается «советская угроза» стабильности и безопасности в различных районах земного шара. Происходит своего рода реидеологизация мифа о «советской угрозе» в противовес ее некоторой «деидеологизации» в 60-х — первой половине 70-х годов. В этот период идеологический аспект был несколько отодвинут в сторону и «советская угроза» изображалась в геополитических категориях. Теперь же все рассуждения о «советской угрозе» пронизаны остро враждебным содержанием. «Преподнося Советский Союз как конкурирующую сверхдержаву, с которой мы можем заключить прочные мирные соглашения, вместо того, чтобы представить его как коммунистическое государство, враждебное нам по своей природе и пытающееся распространить свое правление и свою политическую культуру на все более обширную часть мира, — писал один из ведущих представителей неоконсерватизма, Н. Подгоретц, — администрация Никсона, Форда и Картера лишила советско-американский конфликт его морального и идеологического измерения, ради которого правительство может обоснованно потребовать жертв, а народ — с готовностью принести их».[223]

При этом намеренно и грубо извращается советская военно-стратегическая доктрина. Р. Пайпс, например, утверждает, что «стратегическая доктрина, выработанная СССР в течение двух последних десятилетий, предусматривает политику, прямо противоположную той, которая была выработана господствующими в этой области в США гражданскими стратегами: не сдерживание, а победа, не достаточное количество вооружений, а превосходство, не возмездие, а наступательные действия».[224] Ему вторит редактор журнала «Сервей» Л. Лабедз, который пишет, что советские стратеги «упорно отказывались признать тезис о взаимном гарантированном уничтожении в качестве основы советской стратегии и избрали вместо этого стратегическую доктрину, предусматривающую возможность сражаться и победить. Они были готовы „мыслить о немыслимом“».[225]

В пропаганде мифа о «советской угрозе» широко используется кинематограф. Милитаризация кино идет быстрым темпом. Кино-, телеэкраны захлестнули психология насилия, воспевание «звездных» и иных войн. Изображение ядерных кошмаров, будто бы возникших по вине Советского Союза, стало прибыльным делом и в художественной литературе. Ядерный призрак стал главным содержанием вышедших за последние годы книг Л. Коминза и Д. Лапьер «Пятый всадник», Н. Колдера «Ядерные кошмары», Л. Р. Бре «Апокалипсис» и др., многих статей, пьес и т. д. Все это способствует созданию определенной психологической атмосферы, благоприятствующей восприятию довольно широкими слоями населения мифов о военном превосходстве СССР над США и соответственно об усилении «военной угрозы» с его стороны самому существованию американцев. В их сознании все активнее взращивается психология неприязни и враждебности к внешнему миру, ура-патриотизма и национализма, психология, помогающая проталкивать все новые и новые военные программы.

Приход в 1980 году к власти правых сил означал победу экстремистских внешнеполитических доктрин, основывающихся на идеях американской исключительности. Политика республиканской администрации, писал западногерманский журнал «Шпигель», «окутана светом и воздухонепроницаемой, затхлой идеологией консервативного мессианства. Ее проповедуют кликуши вроде Джин Киркпатрик, а осуществляют на практике министры, которые по своим мессианским амбициям не уступают главе администрации».[226]

Некоторые западные наблюдатели, которых можно заподозрить в чем угодно, но только не в симпатиях к Советскому Союзу, справедливо усматривают основной порок внешней политики в упрощенном черно-белом подходе к мировым проблемам. Ведущие деятели рейгановской администрации исповедуют заветную максиму правого радикализма, согласно которой американцы — особая, избранная богом, единственная в своем роде нация. Следовательно, Соединенные Штаты в военном, экономическом, политическом плане должны повсюду в мире занимать ведущее положение, поскольку руководить миром и даже спасти человечество от грозящих ему опасностей надлежит им, и только им. Как бы подтверждая эту установку, Рейган как-то заявил, что бог «отдал в руки Америки больное человечество». Такая позиция предполагает не только то, что противная сторона представляет собой «империю зла», но и то, что Америка — «средоточие добродетели». Рисуя мир в мрачных пророческих тонах как арену борьбы между добром и злом, справедливостью и несправедливостью, американский президент окрестил Советский Союз «злом в современном мире», «империей зла». Когда в мире есть такое «зло», утверждает он, то «по велению священного писания и Иисуса Христа мы должны противиться ему всеми силами». «В мировой драме, как он ее понимает, действуют лишь два игрока, заслуживающих внимания, — Америка с ее приверженностью правому делу и свободному предпринимательству и Россия, исповедующая антихристовую идеологию.

Суть этого манихейского кредо состоит в том, что никто не должен иметь дело с дьяволом, что единственный способ справиться со злом — бороться против него».[227]

Игнорируя реальности современного мира, Соединенные Штаты ставят своей целью изменить соотношение сил на мировой арене в свою пользу, установить американское господство в мире, осуществить американскую мечту об «американском веке» — о таком мировом порядке, в котором не останется места для Советского Союза и социалистической системы, любой альтернативы «американскому образу жизни» и капитализму. Рекламируя «прыжок в космос» как средство вернуть США военное превосходство, вашингтонские стратеги распространяют иллюзии о том, будто создание новых дорогостоящих систем оружия «вымотает» русских и «заставит их сдаться», «Рейган, — пишет обозреватель „Вашингтон пост“ М. Макгроди, — утверждает, что место русских „на свалке истории“ и что мы должны „помочь им туда попасть“ при помощи разорительной для них конкуренции в создании все более устрашающих и экзотических вооружений».[228]

Прикрываясь подобными нелепыми рассуждениями, администрация объявила «крестовый поход» против СССР и социализма как общественной системы. Она смотрит на все события, происходящие в мире, через призму советско-американского соперничества. «Если копнуть достаточно глубоко в любом из удаленных очагов напряженности, — заявил Рейган, — то вы обнаружите Советский Союз, преследующий свои имперские амбиции. Если бы Советский Союз просто вернулся восвояси, то в мире прекратилась бы большая часть кровопролитий».[229] Так был пущен в оборот насквозь клеветнический тезис, что именно СССР стоит за террористами всех мастей во всем мире. По признанию газеты «Вашингтон пост», «прямое связывание Москвы с глобальным терроризмом представляет собой один из аспектов попытки расширить у общественности представление о советской угрозе интересам США, угрозе, которую обычно видели прежде всего в советской военной мощи».[230]

В действительности именно Вашингтон возвел терроризм в ранг государственной политики. Об этом свидетельствуют многочисленные преступления ЦРУ на международной арене, использование силы для подавления национально-освободительного движения, захват Гренады, политика в отношении Никарагуа, Ливана и т. д. и т. п. Показательны следующие данные. После 1945 года в мире произошло 125 насильственных конфликтов. Из них 95 процентов имело место в «третьем мире». Причем в большинстве случаев были использованы иностранные войска. 79 процентов из этих иностранных вмешательств приходится на США и НАТО.[231]

Форсирование вооружений оправдывается «необходимостью» с позиции военной силы ограничить сферу советского влияния. При этом миф о «советской военной угрозе» гальванизируется с помощью явной фальсификации соотношения военно-стратегических сил между Востоком и Западом, разного рода передержек. В этом плане показательно содержание пропагандистского 30-минутного фильма «Синдром ОСВ», который в течение ряда лет демонстрировался в США и Западной Европе. Этот фильм, созданный так называемым Комитетом по американской безопасности, ратует за «мир с помощью силы». В нем утверждается, что США и их союзники по НАТО опасно отстали от СССР в военном отношении и лишь широкомасштабная программа вооружений способна удержать Советский Союз от вторжения на Запад. Появившись на экране в одном из кадров фильма, бывший госсекретарь А. Хейг заявил, что ставка Запада на оборону носит «аморальный, пораженческий и разрушительный» характер. А Г. Киссинджер сетует на то, что «редко в истории какая-либо нация так пассивно приняла такое радикальное изменение в военном балансе».[232]

Анализ военных приготовлений самих США и их союзников показывает, что они носят ярко выраженный агрессивный характер. Именно стратегия подготовки к ядерной войне для достижения мирового господства диктует поведение американской стороны на переговорах с Советским Союзом об ограничении и сокращении стратегических вооружений. Прикрываясь ходячими лозунгами вроде «русские признают только силу» или вульгарным запугиванием «русские идут», американские руководители не прочь достичь «абсолютного превосходства над СССР», что, мол, «даст возможность обеспечить мир посредством силы».

Изменение общественно-политической системы СССР и даже его уничтожение возводится в ранг одной из основных целей американской внешней политики. В более или менее «интеллигентной» форме эта цель сформулирована в одном из докладов Трехсторонней комиссии. «В качестве главной установки в наших долгосрочных взаимоотношениях с коммунистическими державами, — говорилось в нем, — Запад не должен удовлетворяться защитой своих фундаментальных ценностей и стремлением воплотить их в явь на собственной территории: он должен поставить себе цель оказывать влияние на естественные процессы изменений в „третьем мире“ и даже в коммунистическом мире в направлении, скорее благоприятном, нежели неблагоприятном для этих ценностей».[233]

Особая опасность такого подхода состоит в том, что довольно влиятельные группы «новых правых» считают ядерную войну вполне приемлемой. По их логике, только наличие оружия для первого удара способно обеспечить безопасность Америки. Как утверждают эти деятели, без конца говорящие о своей приверженности религии, ядерная война вполне совмещается со священным писанием относительно наступления судного дня, возвещающего второе пришествие Христа. Правящие круги США пытаются приучить население страны к возможности и неизбежности ракетно-ядерного конфликта, из которого рассчитывают выйти победителями.

Еще при президенте Картере вступила в силу так называемая «президентская директива № 59», которая предусматривает нанесение точных, «ограниченных» ударов по военным объектам СССР. Особое значение эта доктрина приобретает в комбинации с действующей американской военной доктриной, которая не исключает возможности использования первыми ядерного оружия. Во влиятельном журнале «Форин полиси» под характерным заголовком «Победа возможна» появилась статья сотрудников Гудзоновского института К. Грея и К. Пейна, в которой даются рекомендации по применению директивы № 59. Авторы статьи критикуют «оборонное сообщество Соединенных Штатов» за «тенденцию рассматривать стратегический ядерный конфликт не как войну, а как всеобщую катастрофу». Они рисуют гипотетическую картину советско-американской ядерной дуэли, при которой хоть и погибнет примерно 20 миллионов американцев, но США выйдут победителем, «уничтожив Советскую власть и установив послевоенный мировой порядок, совместимый с ценностями Запада». «Вашингтон, — пишут Грей и Пейн, — должен указывать цели с тем, чтобы в конечном счете обеспечить разрушение советского аппарата власти и установление такого международного порядка после войны, который совместим с западными представлениями о ценностях… Соединенные Штаты должны планировать победу над Советским государством. Причем победа должна быть достигнута ценой, которая не помешает восстановлению США».[234]

Как справедливо отмечают даже некоторые западные политологи, от идеи о возможности ядерной войны и возможности одержать в ней победу до «превентивной войны», «упреждающего удара» остается лишь один шаг. Причем усилия правящих кругов США в этой сфере отнюдь не ограничиваются призывами к богу или молитвами. В документе «Директивные указания в области обороны», в котором излагаются основные цели Пентагона на 1984–1988 годы, подчеркивается, что США должны готовиться вести длительную ядерную войну с СССР. «Соединенные Штаты, — говорится в этом документе, — должны одержать в ней победу и иметь возможность вынудить Советский Союз искать скорейшего ее прекращения на условиях, благоприятных для США».[235]

В конечном счете мировая общественность является сейчас свидетелем организованной империализмом, прежде всего американским, политической аферы международного масштаба. Правящие монополистические круги США и ряда других стран НАТО азартно играют на напряженности и «советской угрозе», мошеннически обманывая народы своих стран, запугивая людей и манипулируя их сознанием. Ловкие дельцы подключились к игре на напряженности. Это любимое детище империализма, и весьма доходное. Что же касается «советской угрозы», то она тут ни при чем.

Что же дальше? Война? Взвинчивание ненависти к социализму? Военно-психологический «крестовый поход» против коммунизма? Однако искусственно организуемый страх перед «советской угрозой» не может продолжаться бесконечно. Время высвечивает обман, снимает с глаз пелену, сотканную ложью, изолирует наемных манипуляторов общественным мнением.

Но пока что Соединенные Штаты и их разрушительная машина пропаганды, дестабилизирующая психологическую обстановку в мире, ведет дело к дальнейшему обострению международной напряженности. И чем скорее это будет осознано, тем ближе человечество окажется к спасению.

Глава пятая ОМУТ АТОМНЫХ СТРАСТЕЙ

В сущности, сами по себе доктрины войны мало кого могут привлечь, кроме их заказчиков. Но рассчитаны они все-таки на массы. Вот почему в основу милитаризма и военной пропаганды в США положен тезис о «национальных интересах». От него веет холодом, он угрожающ, с ним не спорят, под него можно подверстать любое действие, даже такое, которое может быть квалифицировано как преступление.

«Национальные интересы» — самые священные, они позволяют правящим силам и их карательным органам преследовать за все, что можно истолковать как противоречащее «национальным интересам», и освящать этими магическими словами все, что «необходимо» для интересов правящей элиты. Политика креста и меча, силы и доллара апеллирует нынче к «высшим национальным интересам», какое-либо недоверие к которым — предательство. Доктрина «национальных интересов» в концентрированной форме выражает агрессивные устремления американского империализма, волнующе заманчивой целью которых является мировое господство.

Уже в ходе второй мировой войны и после нее не раз утверждалось, что США допустили ошибку стратегического характера, связав себя с Советским Союзом узами антигитлеровской коалиции. Бывший лидер республиканской партии Р. Тафт в книге «Внешняя политика для американцев» напоминает, что он еще 25 июня 1941 года предупреждал: победа коммунистов в войне «будет гораздо опаснее для Соединенных Штатов с идеологической точки зрения, чем победа фашизма». Послушай, мол, тогда американское правительство его, Тафта, совет, все бы сложилось иначе, гораздо выгоднее для интересов США. Бейли в работе «Америка лицом к России» называет совместную борьбу против гитлеризма «противоестественным союзом» и ругательски ругает Рузвельта за то, что тому «недостало» политической мудрости воспользоваться с наибольшей выгодой для США тяжелым положением СССР в 1941 — 1942 годах.

Каким же образом? Ответ можно найти в книге «Войны Америки». Автор Роберт Леки. Он пишет, что после второй мировой войны американцы не смогли установить «мировое господство» только вследствие субъективных причин. Со смертью Рузвельта, замечает Леки, «перестало биться сердце человека, который мог бы приказать американцам идти на Восток».[236]

Повторяя известное высказывание Трумэна, политолог С. Гриффитс пишет, что «было бы намного лучше просто позволить русским и немцам истреблять друг друга».[237] Взобравшись на президентское кресло, Трумэн, по свидетельству Б. Гарднера, отказывался верить во что бы то ни было, «кроме худшего»,[238] когда речь шла об отношениях с Советским Союзом.

Следствием подобного мышления, отражающего вполне конкретные интересы правящих сил, и явилась первая «холодная война», которую развязали Соединенные Штаты Америки. Собственно, сама «холодная война» во многих исследованиях и высказываниях связывалась логически с победой над фашизмом. Еще в 1952 году небезызвестный Маккарти говорил: «Можно уверенно утверждать, что третья мировая война началась с русской победы у Сталинграда».[239] Некоторое время подобная точка зрения еще смущала своей откровенностью, но уже примерно с 1959 года она была взята на вооружение в качестве «научного» вывода и раскрепощена в политологии. Так, У. Ростоу утверждает, что «начало „холодной войны“ следует отнести к тому времени, когда было решено, что Сталинград продержится, — примерно к началу 1943 года».[240]

Итак, «холодная война» началась, оказывается, в тот год, когда фашистские захватчики получили удар, после которого поражение нацистской Германии стало очевидным даже для поклонников фашизма в США. Не будь Сталинграда, не было бы «холодной войны». Всему виной — победа над нацизмом.

Рассуждения о «противоестественности» союза США и СССР в войне с фашизмом получили в буржуазной политической науке широкое хождение. Они имели точную цель. Надо было готовить американцев к новой войне, но теперь уже против советского народа. Психологическая переориентация приняла после войны весьма широкие размеры. В ход пошло все. Фальсификация событий. Ложь. Вырванные из контекста цитаты. Вывернутая наизнанку логика. Грубая подмена понятий. Низменное подыгрывание шовинистическим, националистическим чувствам. Спекуляция на невежестве. И многое другое.

Программные истоки «холодной войны», как уже подчеркивалось, уходят в речь У. Черчилля от 5 марта 1946 года в Фултоне. Практически идеология антисоветизма, «крестовых походов», «советской угрозы», которая использовалась английским политиком всю его жизнь, послужила сводным кодексом тезисов, аргументов, лозунгов для той части политологии, которая была профессионально ориентирована на антикоммунизм. «Тень упала на землю, еще недавно ярко освещенную победой союзников… Коммунистические партии, или „пятые колонны“, всюду представляют собой угрозу христианской цивилизации. Старая доктрина равновесия сил представляет собой нечто нездоровое. Мы не можем позволить себе удовлетвориться небольшим превосходством сил, потому что мы тем самым рискуем ввести другую сторону во искушение захотеть помериться силами». В этой речи можно обнаружить практически все стереотипы пропаганды послевоенного периода. Здесь и призывы к защите «свободы», «демократии», «прав человека», штампы об «агрессивности» СССР и т. д. Черчилль взывал и запугивал. «В настоящий момент, — говорил он, — Соединенные Штаты стоят на вершине мирового могущества… Вы должны испытывать… и тревогу, как бы не лишиться достигнутых позиций. Сейчас имеется благоприятная возможность… Берегитесь, может не хватить времени. Давайте не будем вести себя таким образом, чтобы события развивались самотеком»6. Англия тем временем продолжала держать до конца войны в своей зоне оккупации Германии 700 тысяч нерасформированных немецких войск7, видимо лелея надежду на «благоприятную возможность».

Но и речь У. Черчилля была своего рода лишь сформулированным манифестом «холодной войны». Она выразила то, что практически уже стало внешнеполитическим курсом США. По свидетельству У. Таубмэна, беседу с В. М. Молотовым еще 23 апреля 1945 года Г. Трумэн вел в вызывающей манере, что означало «новый американский подход, который изменил ход истории». Но в то время, по мнению Таубмэна, американскому президенту еще «не хватало уверенности в занятой им жесткой позиции». Однако вскоре провокационная программа Черчилля вылилась практически в «доктрину Трумэна» — первую оформленную политическую директиву, официально начавшую «холодную войну». В марте 1947 года на объединенном заседании конгресса американский президент, оправдывая претензии США на мировое господство, говорил, что «свободные народы» ждут от США защиты «их свобод», призывал к «решительности» в выполнении «лидирующей роли». В конечном счете оратор в конгрессе буквально и по смыслу повторял фултонского оракула.

В июльском номере журнала «Форин афферс» за 1947 год была опубликована статья «Источники поведения Советов». Подпись «Икс». В ней говорилось, что «главным элементом любой политики США по отношению к Советскому Союзу должно быть длительное, терпеливое, но сильное и бдительное сдерживание».[241] Позднее стало известно, что автором ее был Дж. Кеннан.

Статья положила начало доктрине «сдерживания коммунизма». В словах Кеннана заложены ее основные параметры: «длительность» и «терпение», но «бдительность» и «сила». Вскоре терпение обернулось провокациями, а принцип силы — угрозой термоядерной войны.

Тот факт, что Кеннан предпочел остаться неизвестным, не случаен, поскольку его роль в системе американской пропаганды весьма своеобразна. Будучи опытным дипломатом, умелым оратором и публицистом, он зарекомендовал себя и как мастер обработки общественного мнения. Тесно связанный с правительственными кругами и хорошо информированный о практической стороне внешней политики, Кеннан время от времени выступает с «пробными шарами», зондируя общественное мнение по острым проблемам международных отношений. Как и замышляется, вокруг его предложений развертываются дискуссии. В ходе их политические лидеры США имеют удобную возможность изучить реакцию мирового общественного мнения, проверить «работоспособность» тех или иных доктрин, их возможные издержки и выгоды.

Правящие крут довольны вдвойне. С одной стороны, дискуссия в известной степени амортизирует прямую критику по существу, а с другой — создается удобная возможность прислушаться к настроениям и в случае надобности отойти на запасные пути. Критика текущего международного курса канализируется в выгодном направлении, а заодно проходят испытание на прочность «новые узлы» внешнеполитических планов. Роль Дж. Кеннана в этом отношении во многом сходна с ролью У. Липпмена, в какой-то степени Дж. Уорберга, Ч. Боулса и др.

Итак, счет доктрины «сдерживания» американская политическая наука ведет со статьи Кеннана, опубликованной в 1947 году. Но время опубликования этой статьи — всего лишь вопрос тактики. Фактически доктрина родилась раньше, отражая давнюю позицию правящих кругов США относительно Советского Союза. В своих мемуарах Кеннан признает, что он никогда «не считал, что Советский Союз может быть подходящим союзником либо партнером».[242] Но его позиция получила полное признание только с наступлением «холодной войны».

Еще в феврале 1946 года он, Кеннан, представил меморандум, в котором утверждал, что только превосходящая военная мощь США сможет «сдержать» коммунизм. Кеннан хвастается, что еще задолго до статьи в «Форин афферс» он «подстрекал» Вашингтон к проведению жесткой линии.[243] Февральский меморандум и был положен в основу нашумевшей статьи. Основная стратегическая надежда обоих документов сводилась к тому, что «перед лицом устойчивой контрсилы» Советская власть «рухнет» через 10–15 лет. Когда же рухнула не власть, а надежда, Кеннан начал изворачиваться. Теперь он обвиняет правительство, которое, мол, неправильно его поняв, сделало главный упор на войну, а не на экономику и политику. «Но, — как пишет Г. Фейс, — предпринятая Кеннаном попытка ограниченного толкования того, что он Написал, неубедительна».[244]

Свои оправдания Кеннан изложил позднее в мемуарах. Конечно, справедливо будет сказать, что Дж. Кеннану при всей его профессиональной функциональности не откажешь в способности и реалистически оценивать ход международных событий, и критически относиться к собственному политологическому наследию. Выступления и статьи Дж. Кеннана в 1979–1984 годах характерны своим антивоенным настроением, в них содержатся призывы к решению спорных международных проблем за столом переговоров, к обузданию гонки вооружений. Но это сегодня, а тогда доктрина «сдерживания» широко обсуждалась в печати, заняла прочное место в университетских лекционных курсах, посвященных истории, теории и практике внешней политики США. Она нашла как последователей, так и критиков.

Среди первых следует назвать Г. Моргентау. В статье «Источники американской внешней политики»,[245] поддерживая доктрину «сдерживания», он предложил, по его словам, «активное» ее продолжение. «Сдерживание» Моргентау назвал «реалистическим подходом» к международным делам.

Историю внешней политики США Моргентау делит на три периода. Первый, самый ранний, — «реалистическая ориентация». В то далекое время внешняя политика, по Моргентау, точно учитывала национальные интересы; ее главной целью была борьба за власть, а методом — сила. Второй период он называет идеологическим, когда в политике якобы начали брать верх моральные принципы. Испано-американскую войну 1898 года автор считает началом третьего этапа. С этого времени, утверждает Моргентау, американская дипломатия действовала только на основе моральных абстракций, полностью оторванных от национальных интересов.

Разумеется, эти утверждения лишены исторической правды. Испано-американская война открыла эпоху империалистических войн, послужила началом особенно агрессивной политики империализма. Какое отношение эта война имела к «моральным абстракциям», понять невозможно. Впрочем, и агрессивные войны против Вьетнама, Ливана, Гренады, Никарагуа объясняются моральным диалогом и национальными интересами. Это уже ближе к воззрениям Г. Моргентау. Но экскурс в прошлое понадобился ему лишь для того, чтобы заявить о необходимости возврата к «реалистическому курсу», соответствующему «национальным интересам» без каких-либо изъятий и оговорок.

Г. Моргентау настолько уверовал в концепцию «национальных интересов», что отсутствие крупных столкновений в советско-американских взаимоотношениях объяснял «патологическими извращениями» национальных приоритетов. Как только закончится американская агрессия во Вьетнаме, предрекал Г. Моргентау, США начнут проводить внешнюю политику на базе «рационального понимания интересов» и потому «вновь столкнутся в конфликте с Советским Союзом».[246]

Излагая свою концепцию «реализма» в международных отношениях в книге «В защиту национальных интересов», Г. Моргентау в какой-то мере развивает идеи, изложенные в работе «Политика наций», вышедшей еще в 1948 году. По его мнению, политика, основанная на «национальных интересах» и проникнутая «здоровым эгоизмом», преисполнена подлинного морального величия. Всякая другая политика аморальна. Взаимоотношения государств — это только борьба за власть, в которой важна лишь грубая сила. Поэтому политика «национальных интересов» не может быть успешной, если она не подкреплена силой.

С этой точки зрения Соединенные Штаты Америки, утверждает Моргентау, допустили в послевоенное время четыре крупные ошибки. Во-первых, внешняя политика США страдала утопизмом: властители этой страны наивно полагали, что в отношениях между США и другими государствами нет каких-либо корыстных целей, а господствуют «моральные принципы». На этом, мол, американских «моралистов» ловят «реалисты» — другие государства — и надувают их. Во-вторых, «легализм». Суть ошибки: США надеются на некие абстрактные юридические схемы, полагая, что при помощи договоров и законов можно решить все политические вопросы. В-третьих, американских руководителей замучил, оказывается, «сентиментализм»: в неустанных заботах о «всеобщем благополучии» они якобы забывают об интересах собственной страны. И наконец, международная политика США обвиняется в «неоизоляционизме». Старые изоляционисты, утверждает автор, вообще «не хотели общаться с миром», новые же, цепляясь «за иллюзию об американском всемогуществе»,[247] хотели бы установить отношения со всем миром только на «американских условиях». «Неоизоляционизм», таким образом, приобретает форму империалистической политики.

Претенциозная терминология, словесные ухищрения, которыми изобилует книга, подчинены одному — призыву к политике, основанной на силе. Особенно характерен пример с «неоизоляционизмом». Моргентау верно подметил, что американские политики хотели бы установить отношения с миром только на американских условиях, и подчеркивает, что такая позиция ошибочна. Но сам же призывает к «реализму» в политике, который формулируется им как политика силы, если этого требуют «национальные интересы».

Доктрина «национальных интересов» оказалась весьма удобной, так как придавала захватническим целям монополий видимость общенациональной заинтересованности. Эта доктрина, подробнее о которой речь пойдет дальше, не только не увяла со временем, но и стала ведущей практической концепцией американской международной политики. Продолжаются обсуждения и тезиса о «морализме», который Г. Моргентау увязывал с «национальными интересами».

В отличие от активной защиты доктрины «национальных интересов» рассуждения о «морализме» носят не столь единодушный характер, хотя, скажем, Р. Рейган в пропагандистских речах постоянно спекулирует на обоих тезисах. Эволюция прежних теорий привела, по мнению Колковича, к «освобождению американского стратегического мышления» от большей части «этического содержания»,[248] поскольку центральная идея «новой науки о войне» концентрируется на тотальном ядерном конфликте. Хотя тезис о наличии этических соображений при проведении в прошлом внешней политики США весьма спорен, все же признание автором того, что их нет сейчас, заслуживает внимания.

Г. Моргентау активно поддержал Дж. Кеннан. В книге «Американская дипломатия в 1900–1950 гг.»[249] он писал, что внешняя политика США прошлого страдала «юридически-моралистическим подходом к международным проблемам». Как и Моргентау, такое утверждение потребовалось Кеннану для обоснования «реалистической» доктрины. В основу ее автор положил «силу» как наиболее надежный фактор, определяющий развитие международных событий. Это и есть, по Кеннану, «реализм» политики, наиболее полно отвечающий национальным интересам страны.

Как видно, все сторонники доктрины «реализма» главным арбитром в международных отношениях считают силу. Но подают эту далеко не остроумную мысль в разных обертках. Полно рассуждений об эклектизме, легализме, идеализме, утопизме. Но в итоге «теоретических» построений у всех одна и та же банальная мысль: «угроза» коммунизма диктует политику его «сдерживания», а «сдержать» можно только превосходящей силой. Отсюда вывод: наращивай вооружения, милитаризируй хозяйство и сознание людей.

Удивительно «бесхитростная» логика! Капитал в кармане, а в глазах невинность, да еще сентиментализм с утопизмом. Прибыли от вооружений растут, но якобы не от корысти, а из-за нужд политики, из-за «угрозы» коммунизма. Альтернативы никакой. «Миролюбие» торжествует, по-американски, разумеется. Штыками наружу. А тем временем гремят слова: «защита нации», «оборона от агрессора», «национальные интересы» и т. д. Но для этого нужно оружие. Обычное и ядерное. Много оружия. Только за первые двадцать послевоенных лет на него затрачено в США около 1 триллиона долларов. В последующие пятнадцать — еще столько же. До конца 80-х годов США намереваются удвоить эту сумму.

Трудно понять причину, но доктрину «сдерживания» не один раз обвиняли в «либерализме». Она, мол, пассивна, малопригодна для активных практических действий, передает инициативу в руки противника. Это несправедливый упрек. Тот же Кеннан в статье, положившей начало доктрине «сдерживания», вовсе не отказывается от идеи «мировой империи» и от войны с социалистическими странами. Для него это вопрос времени, и только. «Теория неизбежности постепенного отмирания капитализма подразумевает, что с этим не спешат, — философствует Кеннан. — Силы прогресса еще имеют.время для подготовки последнего удара».[250] Но… сие не состоялось. Кеннан потом утверждал, что его не поняли. Он, оказывается, и не помышлял об ударах. «Я не видел, — пишет Кеннан, — необходимости советско-американской войны, не видел ничего, что можно было бы достичь с помощью такой войны ни тогда, ни в иное время».[251]

Но это было написано позднее. Пока же шла оголтелая милитаристская пропаганда. Мудреные термины не котировались. В ходу была военная прямолинейность. Незамысловатость аргументов как бы намекала на то, что можно обойтись и без них.

В политической литературе встречаются утверждения, что в первые послевоенные годы американские руководители были преисполнены стремления укреплять сотрудничество с Советским Союзом. И только где-то ближе к первым послевоенным президентским выборам (1948 г.) и непосредственно после них, когда СССР стал, мол, заметно проявлять «агрессивные тенденции», США вынуждены были «защищаться» и стали на путь «вооруженного мира».

Заметим: защищаться. Как увидим в дальнейшем, все, даже наиболее агрессивные доктрины обряжались в «оборонительные» одежды. Надо признать, что такой прием с точки зрения влияния на американского обывателя оправдал себя. Буржуазная пропаганда сумела внушить миллионам американцев, что подготовка к войне, огромные затраты на вооружения носят ответный характер.

Ту же палитру красок мы видим и на сегодняшнем полотне американской политической жизни. Оказавшись у власти, республиканцы под флагом «защиты США», необходимости укрепления их «слабеющей мощи» проявили предельное усердие по форсированию гонки вооружений. Создав в стране обстановку милитаристской истерии, резко взвинтили военные расходы, совершив тем самым простейшую операцию перекачки денег из карманов налогоплательщиков в сейфы корпораций. Такая повторяемость политических кампаний приобретает в США определенную систему, совпадая по времени с производством новых поколений оружия.

Мне не раз приходилось беседовать с представителями различных слоев американского общества (рабочими, фермерами, студентами, учителями, врачами, деятелями науки и искусства, политиками и дипломатами). За небольшим исключением, они с той или иной степенью убежденности верят, что Советский Союз просто ждет удобного случая, чтобы послать свои войска к берегам Америки или сбросить на американские города атомные бомбы. Аргументы, опровергающие эти выдумки, американец выслушивает внимательно, но сомнения не исчезают. Таковы деструктивные итоги разлагающей пропаганды, которая лишает американца даже элементарной фактической международной информации, препарируя ее таким образом, чтобы она работала на корыстные эгоистические интересы верхов бизнеса, особенно военного, которые без истерии вокруг «внешнего врага» процветать и даже существовать просто не могут. Подобная обстановка помогает, с одной стороны, без особых трудностей выколачивать деньги на производство вооружений, а с другой — является серьезным препятствием на пути формирования антивоенных взглядов. То и другое идет в политическую копилку правящих сил..

Подлинных фактов американец знает ничтожно мало. Даже буржуазная политическая наука, не желая того, не раз проговаривалась, что именно стратегия США была направлена на сокрушение Советского Союза, предельно откровенно высказывалась о воинственных вожделениях монополий, убеждала американцев в фатальной неизбежности войны. Бывший посол США в Москве Буллит писал в сентябре 1944 года в журнале «Лайф»,[252] что поскольку «западной цивилизации угрожают орды захватчиков, идущих с Востока», то война вполне вероятна и даже неизбежна. Да что там послевоенное время! Еще в декабре 1919 года государственный секретарь США Лансинг писал президенту Вильсону, что «над этой машиной (Советской властью. — А. Я.) может одержать верх только сила».[253]

В 1947 году в США вышла работа «Борьба за мировое господство». Ее автор Дж. Бэрнхэм. Потом за ним признали авторство доктрины «освобождения от коммунизма», активно подхваченной Даллесом и Эйзенхауэром. В этой работе Бэрнхэм яростно пропагандирует необходимость третьей мировой войны ради достижения мирового «демократического порядка», разумеется, под эгидой США. Главная надежда в достижении этой цели — атомное оружие. Другой хорошо известный в США идеолог, Г. Файнер, в книге «Судьба Америки»[254] утверждает, что только США могут возглавить мировое государство. Поэтому не следует останавливаться ни перед чем, дабы завоевать власть над миром.

Правящей клике не терпелось поскорее использовать атомное оружие. Нужна была срочная обработка общественного мнения. Надо было до предела разжечь шовинистические чувства, сыграть на «неповторимости» момента, когда бомба жгла руки, сулила власть над миром. Предмет векового вожделения казался реальным. Идеологические пророки империи очертя голову бросились в омут атомных страстей.

Буржуазная политическая наука, став непомерно самоуверенной, начала убеждать мировое общественное мнение, что господство США — историческая неизбежность, даже благо. Таково, мол, провидение. Создаются работы, в которых утверждается, что сама по себе экспансия всегда отвечала и отвечает теперь национальным интересам США. Она оправдана историческим опытом.[255]

Длинная цепь американских агрессий и интервенций всегда находила освещение в доктринах политологов. Например, известный историк Д. Перкинс в книге «Эволюция американской внешней политики»[256] рассуждает так. США никогда не стеснялись в средствах достижения своих целей. Если обратиться к основным доктринам, то суть их всегда была исполнена «разумного интервенционизма». Какое изящное словосочетание!

Доктрина Монро: единоличное господство в западном полушарии. Иначе — война с любым противником, который посмеет посягнуть на это право.

Доктрина Кливленда: любой спор европейского государства с американским передается на третейский суд США, другого арбитра быть не может.

Доктрина Хейса: любой водный путь из Атлантического океана в Тихий должен находиться под контролем США (напомним, что во время второй мировой войны У. Липпман модифицировал эту доктрину, заявив, что Атлантический океан должен рассматриваться как внутреннее американское море).

Доктрина «открытых дверей» — экспансия в Китае. Доктрины «большой дубинки» и «доброго соседа» — вариации доктрины Монро для латиноамериканских стран в конкретных исторических условиях. Доктрина Трумэна — вмешательство в дела любого государства, но под видом «помощи» и «борьбы с коммунизмом».

Добавим к Перкинсу: доктрина Эйзенхауэра — Даллеса — «отбрасывание» коммунизма и «балансирование» не грани войны. Доктрина Рейгана — «крестовый поход» против коммунизма, провозглашение огромных, пространств земного шара зонами «жизненных интересов» США, подлежащих военной защите, угроза первым ядерным ударом в целях достижения победы в войне против Советского Союза.

Трудно сказать, знал ли Д. Перкинс о «реалистической» доктрине Г. Моргентау, особенно о жалобах относительно преувеличения неких моральных аспектов в политике. Но в его изложении американская международная политика «морализмом» не страдала ни в коей мере, а ее характеристика Перкинсом куда ближе к истине, чем рассуждения о «легализме», «сентиментализме» и «морализме», присущих, по Моргентау, внешней политике США.

Согласно Перкинсу, интервенционистская политика США не является чем-то необычным. Без войн и агрессий США никак нельзя. Они принесли стране славу и величие. Значит, не следует колебаться в выборе дальнейшего пути. Ведь и Моргентау, тоже запутавшийся с туманными «измами», писал: морально то, что выгодно.

Но вернемся к тем временам, когда упорно насаждался американский тезис, что ядерная война может послужить эффективным средством сохранения капиталистического строя, лекарством от его неизлечимых болезней. К. Лондон в работе «Как делается внешняя политика»[257] считал, что США могут и должны использовать атомную войну в качестве средства национальной политики, пока у Советского Союза не было атомной бомбы, требовал усиления «холодной войны», дабы подготовить людей к войне «горячей». В книге В. Буша «Современное оружие и свобода человечества»[258] также утверждается, что, поскольку у Советского Союза нет атомного оружия, война не грозит США большими разрушениями и жертвами. Поэтому сложившуюся ситуацию следовало использовать для установления в мире свободы по американскому образцу. Отстаивая гонку вооружений, он всерьез заявлял, что милитаризация американской «демократии» вполне укладывается в понятие и рамки «демократического строя».

Г. Алмонд в книге «Американский народ и внешняя политика»[259] призывает не бояться последствий войны и начать ее немедленно во имя защиты «ценностей» демократии. Пусть человечество «не вознаградит ни любовью, ни уважением» за такую политику, утверждает Алмонд, но американский народ одобрит ее, как одобрит даже превентивную войну против СССР.

Все эти высказывания особенно примечательны тем, что формулировались они в годы, когда американские генералы активно плодили планы атомного нападения на Советский Союз. Если сравнить тексты директив Совета национальной безопасности по этому поводу и систему доказательств политологов в пользу войны, то явственно видны терминологические совпадения. Словом, «свободные» мысли под копирку Пентагона.

Для политологии начала 50-х годов характерна заметная вспышка шовинизма на волне «имперских» амбиций. Например, Дж. Киффер вещает: «Завтрашнее поле битвы — весь мир. А сегодня задача состоит в том, чтобы обеспечить в мире как можно больше стратегически важных пунктов и готовить наши войска к тому, чтобы они удерживали эти территории». Германию автор объявляет трамплином «для дальнейшего продвижения к Балканам и на Украину». Настойчиво советуя «смело применять в международном масштабе политику большой дубинки», автор, впадая в воинственный транс, изрекает: «Нам надо очень хорошо понять, что мы сейчас находимся в состоянии войны и что сейчас условия военного времени».[260] Т. Дьюи тоже предлагает во внешней политике идти напролом, отбросить в сторону «робость» и «пойти на риск», полагаясь только и всецело на «политику силы».[261]

Но встречались и более завуалированные варианты поджигательской пропаганды. Ф. Бидл, например, в книге «Лучшая надежда мира»[262] трактует захватническую политику США всего лишь как переход от «традиционного изоляционизма» к «гуманной политике поддержания независимости других стран и их экономического возрождения». Другой автор, Г. Уильямс, начинает свои рассуждения о войне издалека, старательно затуманивая суть вопроса. Он пишет, что все этические нормы существуют только в рамках самосознания, поэтому хорошо все то, что хорошо для данного субъекта, будь то даже преступление. Уильямс пропагандирует идею «прогрессивной войны» и создания мирового правительства во главе с США. В этих условиях «успешная война может быть выгодной».[263] И снова к войне, только теперь через «субъективное самосознание».

Ретивые трубадуры зовут к войне, обсуждают сроки нападения на СССР. По разработанным военным сценариям были созданы планы, известные под кодовыми обозначениями «Чариотер», «Когвилл», «Ганпаудер», «Флитвуд», «Дропшот». Это лишь то, что стало известно сейчас, 30 лет спустя. Причем обращает на себя внимание совпадение по времени предполагаемых сроков ядерной атаки против СССР и взлетами шовинистической пропаганды, оправдывающей и обосновывающей «имперские» амбиции США, необходимость их реализации через всеуничтожающую ядерную войну.

Итак, доктрина «сдерживания коммунизма» вступила в «добродетельный брак» с политикой атомного уничтожения «строптивой державы», посмевшей стать на пути США к мировому господству. Доктрина оказалась удобной, а диапазон ее толкования — весьма широким. И вообще американские внешнеполитические доктрины очень податливы к разного рода толкованиям, нередко противоположным, изворотливы, поэтому весьма удобны для практического употребления. Но их отбрасывают без особой жалости. Так, корейская авантюра прикрывалась доктриной «сдерживания» коммунизма, но, когда аппетиты американского империализма выросли, ее объявили «негативной», «пассивной», «трусливой», «недостаточно твердой».

В мае 1952 года и еще раз в январе 1953 года Даллес охарактеризовал «сдерживание» как «политику, находящуюся на грани провала, потому что чисто оборонительная политика ни при каких условиях не может успешно противостоять политике агрессии». В качестве альтернативы он предлагал бороться за «освобождение» Восточной Европы методами, «близкими к настоящей войне», — войной политической, психологической и пропагандистской.[264] Надо было срочно подыскать новую кличку политике, оставив нетронутой ее главное содержание.

Так родилась доктрина «освобождения». Наиболее активным ее идеологом считают Дж. Бэрнхэма. В книге «Сдерживание или освобождение?»[265] он подвергает концепцию «сдерживания» уничтожающей критике, считает ее «оборонительной», «медлительной», «половинчатой», а главное — «нерезультативной», поскольку она не решает задачу «полного сокрушения коммунизма». Бэрнхэм требует насильственного «освобождения» всех народов, утвердивших или утверждающих социализм в своих странах. Автор предлагает конкретный план расчленения Советского Союза и других социалистических стран. Он уверяет американцев, что предлагаемая им политика полностью отвечает «национальным интересам» США.

Наиболее воинственный вариант «политики силы» можно видеть, например, в обширном труде Р. Страус-Хюпе и С. Поссони «Международные отношения в период конфликта между демократией и диктатурой».

Она рекомендовалась в те годы в качестве университетского пособия. Ее авторы на протяжении всей своей научной деятельности выступают идеологами крайней реакции, поборниками политики силы, сторонниками всеобщей войны и необходимости американского «мирового руководства».

Экспансионистская политика; США, по мнению авторов, естественна и логична, поскольку вся история западной цивилизации — это история непрерывным войн. Внешняя политика любого государства направлена на создание наилучших условий для успешного исхода войны. Война — главный арбитр, предопределяющей судьбы наций. Средством, от которого зависит решение этого арбитра, является сила. Поскольку борьба — закон международного сообщества, а существование каждого государства зависит «от его мощи», следовательно, достижение «оптимального уровня мощи» является важнейшим вопросом стратегии. Сила — «закон и образ жизни общества»,[266] утверждают Р. Страус-Хюпе и С, Поссони. Отсюда вытекает и характер отношений с другими государствам: они могут быть или союзниками, или врагами. А коль существуют враги, нужно вооружаться, накапливать атомные бомбы.

Кстати, книга Р. Страус-Хюпе и С. Поссони иллюстрирует один из важных приемов американской пропаганды, который применяется в течение многих лет. Суть его состоит в следующем: критикуется какая-либо позиция или доктрина, но для подтверждения критики приводятся «факты», взятые из арсенала антисоветизма. Таким образом, на фоне спора о ценности доктрин ведется банальная антисоветская пропаганда.

Скажем, авторы обвиняют американских политиков в том, что они не учитывают достижения современной цивилизации. «Превращение безграмотного кули в авиамеханика, африканского туземца в радиослушателя, а русского мужика в оператора электронной машины является ужасающей психологической катастрофой»,[267] а поскольку такие скачки в развитии культуры порождают агрессивность (почему это происходит, неизвестно, конечно, и авторам), то понятна «ошибка» американских политиков, когда они к Советскому Союзу подходят с иной меркой, чем к «туземцам» Африки. «Дикий человек» на все способен, внушают американцу авторы книги.

Р. Страус-Хюпе и С. Поссони ругают политиков США за узость мышления, за то, что они не принимают ответных мер против некой территориальной «экспансии» «мирового коммунизма», конечной целью которой будет континентальная Европа, Англия и Соединенные Штаты Америки.[268]

Далее. Рассматривая примеры «политики умиротворения», авторы пишут: верно, что «умиротворение» не останавливает агрессора, укрепляет его в материальном и политическом отношениях путем уступок и капитуляций. Но верно, мол, и то, что зачастую у правительства нет другого выхода и оно вынуждено умиротворять агрессора ввиду своей слабости. Временное умиротворение является, утверждают авторы, «эффективным внешнеполитическим приемом». И дальше заявляют: «Нет сомнения в том, что „политика умиротворения“ нацистской Германии, проводившаяся Англией и Францией в 1938 году, в значительной мере диктовалась военной слабостью этих двух стран». Так изображается «оправданное умиротворение».

В период политики «умиротворения» в отношении СССР в 1945–1947 годах (так авторы называют первые годы развязанной империализмом «холодной войны») Советскому Союзу якобы были сделаны «существенные уступки» на том основании, что он имеет право «на безопасные границы». Возможно, это был «косвенный пособ компенсации русским за их вклад в войну против Германии», — пишут Р. Страус-Хюпе и С. Поссони. Но, как бы то ни было, это «разожгло их аппетиты»[269]. Так изображается «неоправданное умиротворение».

Чтобы представить себе степень реакционности авторов этой книги, можно упомянуть о том, что они оправдывают нападение нацистской Германии на Советский Союз. Это нападение в 1941 году было «в значительной мере превентивной войной», заявляют они. А с военной точки зрения превентивная война — «логичная и разумная вещь». Надо стремиться «нанести врагу удар прежде, чем ударит он».[270]

Вернемся, однако, к доктрине «освобождения». Ее старшая сестра — «сдерживание» — сжигается на костре критики, предается анафеме за «нереалистичность» и несоответствие национальным интересам, поскольку «реализм» предполагает активную политику «с позиции силы». Как писал, например, Ч. Болен в статье «Создание ситуации силы», любая попытка договориться с Советским Союзом обречена на провал, если она не будет базироваться на военной, политической и экономической мощи США. Это и есть, утверждал автор, реализм в современной политике.[271] То же самое повторяет сегодня американский президент.

Усилия политологов были направлены на рекламу «освобождения». Перейти от «безынициативного сдерживания» к «энергичному отбрасыванию» — вот ведущий мотив обработки общественного мнения. Утверждалось, что доктрина, по существу, мол, новая, хотя в основу ее был положен старый принцип — принцип «силы», ее стержнем остались «национальные интересы», а практическим выводом — наращивание военного потенциала США.

«Сдерживание» исповедовали демократы, пока были у власти до 1953 года. «Освобождение» придумано было для республиканцев. Прошли выборы, затихли и споры о доктринах. Но так же исправно, как и прежде, несла свою службу обнаженная пропаганда войны и гонки вооружений. Д. Сарнов, например, довольно откровенно поделился планами усиления конфронтации и подготовки к войне. «Холодную войну» он считает слишком пассивной… и пишет, что можно «замерзнуть до смерти с таким же успехом, как и сгореть до смерти».[272] С точки зрения Сарнова, лучше сгореть, чем замерзнуть. Он предложил «рассматривать социалистические государства в качестве территории, оккупированной врагом»,[273] призывает к диверсиям, террору, подрывной деятельности, шпионажу.

Не ослабевает в это время и пропаганда атомной бомбы в качестве спасительницы западной «свободы» и «демократии». Призывы к ядерной войне становятся все назойливее. Так, Уильбур единственным средством спасения мира считает атомную бомбу. Любое соглашение по запрещению ядерного оружия приведет-де к гибели Соединенных Штатов. Вся политика США должна заключаться в том, чтобы использовать «атомную бомбу в качестве угрозы».[274] В борьбе против коммунизма в Европе автор призывает полагаться только на Западную Германию, как имеющую наибольший потенциал для этих целей. Уже упоминавшийся Страус-Хюпе сожалеет, что после второй мировой войны США, располагавшие всеми возможностями для завоевания мировой гегемонии, добровольно подарили этот неповторимый момент суду истории.[275]

Работы эти — лишь малая толика в потоке милитаристской литературы. Она старательно обслуживала надежды правящей элиты США на ядерную войну, на завоевание мирового господства, соответствующего американским «национальным интересам». Несколько лет спустя некоторым американским идеологам пришлось, подводя безрадостные итоги обеих политик (как «сдерживания», так и «освобождения»), с сожалением констатировать провал расчетов, связанных с этими доктринами. Как пишет Р. Стил, США в последнюю четверть века проводили политику «распространения в мире американских ценностей»,[276] что породило доктрины «сдерживания» и «освобождения». Интервенция была «доминирующим мотивом в послевоенной внешней „политике“, но цели и методы ее „оставались скрытыми в тумане путаной риторики“».[277] Считалось, что американцы сдерживают или отбрасывают коммунизм. Но вместо этого они терпели поражения, лишали себя шансов на политические решения, в конечном счете «стали жертвами двух мифов: мифа об американском всемогуществе и мифа о глобальном коммунистическом заговоре». Признание верное, соответствует фактам. Но курс американской политики оставался прежним — агрессивным и милитаристским. Политология продолжала свою привычную работу — обоснование «особой миссии» США в современном мире.

Глава шестая УПРЕЖДАЮЩАЯ КАПИТУЛЯЦИЯ

У политологических доктрин свои имена и титулы, свои «должности» и функциональные «обязанности», своя иерархия. Одни умирают незаметно, не познав славы или бесчестья. Других осыпают насмешками, они служат в качестве отрицательных персонажей в политических перепалках. Иные возвеличиваются.

Некоторые чрезвычайно тщеславны и высокомерны. Есть доктрины рабочие, промежуточные, общие, частные, доктрины-разведчики, а также рассчитанные на определенный возраст, социальное положение, образование.

Правящий класс не очень озабочен калейдоскопом и судьбой этих доктрин. Запутывая читателя, они несут тем самым свою службу, но если помирают своей смертью или насильственно, то тоже не беда. Но есть доктрина, которая находится на особом попечении. На нее держат равнение все другие. Арбитр безжалостный и непреклонный. «Национальные интересы».

Доктрину «сдерживания» превозносили до небес. Прошло время, и ее отвезли на политическую свалку; оказалось, что она не столь пылко, как это требуется, служит имперским амбициям Вашингтона.

С «освобождением» поступили не лучше. Эта концепция тоже оказалась не в чести у «национальных интересов», поскольку практически продемонстрировала свою беспомощность. «Освободить» по-американски, пока доктрина была на вооружении, никого не удалось. Множество доктрин появилось и после них. «Устрашение», «гибкое реагирование», «контрсила» — все они так или иначе вращались вокруг политики правительства, аправленной на конфронтацию с Советским Союзом. Эти доктрины готовы «отдать душу», как только потребует того политическая обстановка.

Доктрина «национальных интересов» — совсем другое дело. По своей сути и форме она служила и служит шовинистическим оправданием верховной цели США — достижению мирового господства. Все другие доктрины, как и партии, подвержены политической конъюнктуре. Когда приходит время «замены лошадей» на бесконечных политических скачках, уходящие в запас партии и их доктрины ругают за плохую службу «национальным интересам». Обе партии попеременно — жертвы этих стандартных обвинений.

Идеологически и политически необходимо было не только соорудить доктрины, оправдывающие саму войну в высших интересах США, но и проводить постоянные манипулятивные операции по «промыванию мозгов», с тем чтобы убрать препятствия, сдерживающие восприятие необходимости американского «мирового господства», превратить эту идею в общенациональную цель.

Необходимость в такой работе была очевидной. Далеко не всем американцам близка и понятна политика «мировой гегемонии». Убедить в этом — дело нелегкое и требует времени, усилий и средств. Кроме того, продолжает жить идея «изоляционизма», которая время от времени выплескивается на поверхность политической жизни. Главное — на пути к «мировому господству» встала альтернативная политика «мирного сосуществования» социально разнотипных государств.

Политика «изоляционизма» длительное время верно служила правящим кругам. Она способствовала развитию капитализма в США, прикрывала экспансию на континенте, помогала исподволь собирать силы для глобальных, захватнических акций. Уже к 1900 году Соединенные Штаты стали державой, в которой сочетались самым интересным образом консервативная идеология и экономическая экспансия. Подобная комбинация не вдохновляла революций. Интервенции против повстанцев на Кубе и на Филиппинах последовали за заявлением Теодора Рузвельта, что Соединенным Штатам необходимо быть жандармом Карибского региона с целью предотвращения переворотов. Через десять лет Вудро Вильсон рационализировал применение экономической и военной силы против Мексики, идеологически оправдывая его американской традиционной либеральной риторикой.[278]

«Изоляционизм» шел рука об руку с консерватизмом и контрреволюцией. Но время шло. Правящим силам стало тесно в изоляционистских одеждах. По мере того как американский империализм все самоувереннее предъявлял свои претензии на мировое господство, громче становилась и критика «изоляционизма».

Политологи рьяно взялись за дискредитацию «изоляционизма». В 1953 году выходит книга Е. Голдмана «Рандеву с судьбой».[279] В ней рассматривается проблема борьбы «изоляционизма» с интервенционизмом на протяжении всей истории государства. Симпатии автора отдаются интервенционизму. В книге «Политическая война» «изоляционизм» объявляется «глупым и аморальным».[280] Критикуя «изоляционизм», С. Падовер пытается изобразить политику, направленную на завоевание мирового господства, как фатальную неизбежность.[281] Ростоу и Хэтч также заявляют, что «США как государство, весь американский народ и его отдельные личности должны принять ответственность за другие части мира».[282] В книге «Мощь и бессилие» Э. Стиллмен и У. Пфафф, рассуждая об «особой» роли США в мире, пишут: «наступил час Америки в истории», она «несет главную ответственность» за будущее человечества.[283]

С. Адлер считает, что «изоляционизм» был «продуктом чрезвычайных условий»[284] и, словно ледник, растаял в войнах XX столетия. Вторая мировая война окончательно похоронила его. Адлеру жалко эту политику, но в современных условиях он считает ее нереальной.

Но жалко, собственно, не саму доктрину. Беда в том, что США «еще не нашли соответствующей замены изоляционизму».[285] Как же быть? В поисках «новой» доктрины Адлер не высказывает собственной точки зрения. Он упоминает книгу Лэтана с весьма многозначительным названием: «От изоляционизма к мировому руководству». По утверждению Адлера, тенденция, выраженная в заглавии книги, особенно быстро наращивала силу после 1945 года. «Стало даже модным говорить, — подчеркивает он, — что американский народ сделал свой окончательный выбор».[286]

Д. Перкинс в работе «Внешняя политика и американский, дух», признавая агрессивный характер американских войн XIX века, в то же время оправдывает их «исторической необходимостью». Американский народ «желает другим народам самим управлять собой» «демократическим путем».[287] Но поскольку во многих странах такие условия не созрели, Перкинс оставляет за американцами право определять «пути демократии» и назначать сроки получения «свободы». «Когда-нибудь, — пишет он, — мы даруем самоуправление тем, над кем мы господствуем». Он определяет США как империализм «с тревожной совестью».[288]

Любят властители США «раздавать свободу», словно рождественские подарки. Если послушать всех послевоенных президентов, американских идеологов, то другой заботы у США и нет, как приводить другие страны в восторженное состояние, даруя им свободу по-американски. Мозаика хунт и диктаторских режимов достаточно широка и разноцветна, и все они в особо дружеских отношениях с США, не говоря уже о том, что самому своему возникновению они обязаны деньгам, оружию или прямой интервенции США.

Откровенное изложение агрессивной программы представляет собой работа «Сила и цель». Ее авторы, Т. Кук и М. Мус, заявляют, что войны соответствуют «интересам человечества». «Изоляционизм» же стал своего рода «психологическим барьером к ответственному руководству» и является теперь с точки зрения внутренних условий бесполезным, а в международном плане вредным. Эта политика вступила в противоречие с «национальными интересами».[289]

Итак, активизация политики экспансии (напомним: по американским данным, в период до 1941 года США не менее 150 раз вмешивались в дела других государств; с 1945 по 1976 год только с использованием военной силы такое вмешательство имело место 215 раз. А в скольких случаях вмешательство «ограничивалось» применением услуг спецслужб, экономического шантажа, мер политического, пропагандистского, дипломатического давления?) требовала новых лозунгов, соответствующих интервенционистскому курсу правящих сил.

«Изоляционизм» терял свой священный статус догмы и свои позиции как основы политики.[290] Могло показаться, что с этой политикой простились навсегда.

Но «изоляционизм» оказался весьма податливой доктриной, готовой к исполнению любой роли. Интересные замечания по этому поводу есть у У. Липпмана. «Изоляционизм, — пишет он, — означает не пассивность летаргию, а динамику и экспансионистскую энергию американской нации».[291]

В последние годы, особенно при администрации Картера и Рейгана, в США начали вновь поговаривать об «изоляционизме», но на сей раз — об ограниченном. Он касается только Западной Европы, используется в качестве шантажа. Содержание этих «изоляционистских» разговоров очень простое. Западноевропейцев запугивают: вот, мол, мы, американцы, уйдем и оставим вас с глазу на глаз с «советской угрозой». Если же не хотите, чтобы мы ушли, тогда подчиняйтесь, поддерживайте политику Вашингтона, впрягайтесь в американскую милитаристскую колесницу.

В целом же «изоляционизм» оказался поверженным. Доктрина «мирового господства» очистилась от отягощающего груза «изоляции» (пусть даже как психологического феномена), от разлагающего сентиментализма изоляционистских настроений. Впрочем, «изоляционизм» сопротивлялся недолго, поскольку спор-то шел не о существе политики, а всего лишь о психологических наслоениях, оставленных длительной словесной игрой вокруг слова «изоляция».

Но особенность послевоенного времени состояла в том, что американским лидерам и политологам пришлось вести борьбу как бы на два фронта: и против психологии буквально понятого изоляционизма, и против социалистической доктрины мирного сосуществования противоположных общественных систем. Если носителями первой была определенная часть легко манипулируемых американцев и она не представляла особых трудностей, то со второй оказалось куда сложнее. На борьбу с концепцией мира и мирного сосуществования пришлось выделять огромные ассигнования, создавать все новые и новые исследовательские и пропагандистские центры, готовить многочисленные кадры. Американской политологии и пропаганде не раз приходилось перестраивать свои защитные порядки, чтобы хоть в какой-то мере нейтрализовать влияние этой идеи и политики.

Прежде всего идеологи буржуазии стараются извратить причины войн, внушить среднему американцу мысль, что мир всего лишь пауза между войнами. Война же фатально неизбежна, и человек бессилен предотвратить ее. Но есть, конечно, и конкретные «виновники» войн. В современном мире в их роли выступают прежде всего коммунисты, которые хотят сначала усыпить американцев разговорами о мире, а потом покорить их. Этими вымыслами прикрываются зловещие планы создания «американской мировой империи». Утверждается, что мировая война есть единственное средство спасения цивилизации.

В докладе исследовательской группы Колумбийского университета говорилось, что война — главное средство разрешения международных вопросов, а мирное сосуществование — ненужная политика. Война, хотя и «ужасна во всех формах и почти непереносима в своей тотальной форме», не является «худшим из зол». Поэтому война и подготовка к ней — «необходимые составные части политики».[292] В ее основе — «агрессивность», «первородный грех», «безобразные стороны человеческой природы», которые искоренить невозможно. Только сила всемогуща и в состоянии управлять человеком. Концепцией силы объясняется и стремление «каждой нации к мировому господству». Это положение преподносится как аксиома, из которой следует вывод, что для дипломатии остается лишь деятельность, рассчитанная «на подрыв и ослабление» других государств, после чего их «легче раздавить». Подлинная цель дипломатии состоит в том, чтобы «навязать будущим жертвам свою волю — раздроблять, изматывать и держать их в состоянии обороны».[293]

Этим словам более тридцати лет. Но живут они и по сей день. Администрация республиканцев дала политике силы ракетно-ядерную оркестровку, надеясь, что в этой форме она наконец принесет успех имперским планам.

Шовинистические идеи войны как естественного состояния общества имеют давнюю историю и своих многочисленных апологетов. В сущности, фашизм в основу своей идеологии захватнических войн положил те концепции прошлого, в которых войны рассматривались в качестве органического, присущего человеческому обществу элемента. В период империализма концепция войны как обязательного условия жизни получила активную поддержку «социальных биологов» (представителей так называемой «органической школы»). Войну стали пропагандировать как проявление «универсального закона» человеческой расы, поскольку она служит средством отбора наиболее «приспособленных» к жизни наций и народов. Мировое господство может осуществить огласно этому учению только нация «сверхчеловеков». Эти принципы легли в основу доктрин национальной и расовой экспансии. Еще в начале нынешнего века американский президент Т. Рузвельт призывал своих сограждан к «энергичным стремлениям» в мировом соперничестве. «Если мы будем уклоняться от борьбы, в которой люди должны рисковать своей жизнью и всем тем, что им дорого, тогда более смелые и более сильные народы обгонят нас и завоюют мировое господство».[294]

О «божественном» начале войн, их предопределенности свыше как «бесконечной» расплате за «бесконечные» грехи человека пишут идеологи религиозного толка. Другие утверждают, что войны диктуются «биологической сущностью» людей, их «природным инстинктом» разрушения или жаждой подвига. Война — излюбленная «привычка людей, доставляющая удовольствия и выгоды, — пишет известный историк Ф. Шуман. — Ее огромное превосходство над всеми остальными видами греха состоит в том, что она, включая в себя все пороки, прикрывает их волнующим покровом опасности и блестящим покровом чести, превращая их таким образом в „героические“ или, по крайней мере, дозволенные действия».[295]

В новейших писаниях политологов наряду с утверждениями, что войны и другие конфликты лежат в «греховной» или «психобиологической первоприроде» человека, активно романтизируется «грубая сила», готовая безоглядно, не терзаясь сомнениями, разрушать и убивать; все это прикрывается рассуждениями о «героизме» и «чести». Воспевание насилия помогало выращивать безжалостных убийц во Вьетнаме, Гренаде, Ливане, Никарагуа и других странах мира. Теперь американские лидеры с беззастенчивым цинизмом говорят о «героизме», «чести» и «благородстве», которыми были преисполнены деяния убийц в этих суверенных государствах.

По логике американских идеологов, причинами войн может быть все, что угодно, но только не интересы господствующих классов. Некоторые буржуазные социологи не отрицают, что гонка вооружений — золотое дно для монополий, но утверждают, будто прямая заинтересованность капиталистов в этой гонке продиктована не стремлением к наживе, а более высокими соображениями, заботой о «национальной безопасности». Корысть обнажена до предела, но подслащивается шовинистической фразеологией.

Вариантов рассуждений буржуазных ученых и политиков о причинах войн множество. Однако ныне, когда проблемы мира и войны стали глобальными, общечеловеческими, когда американская военная угроза резко возросла, аргументация, обращенная в прошлое, разного рода «мистические» или «биологические» толкования причин войн становятся все менее убедительными. Приходится учитывать, что уровень образования людей значительно возрос, поскольку читающий и мыслящий мир приобрел больше возможностей для самостоятельных выводов, оценок, сопоставлений. А главное, новый социальный строй — социализм выдвинул и проводит такую политику по вопросам войны и мира, разумность которой очевидна для всех, кто не ищет в войнах удовлетворения корыстных интересов.

В этих условиях буржуазная политология значительно упростила аргументацию, огрубила и до предела политизировала ее. С особым рвением она разрабатывает тезис, согласно которому опасность войны коренится в «мировом коммунизме». Буржуазная наука грубо искажает отношение коммунистов к войнам, представляя дело таким образом, будто победа нового строя невозможна без войн и кровопролития. В книге Дж. Хадсона «Тяжелый и горький мир» утверждается, например, что политика Советского Союза представляет собой синтез «коммунистической революционной веры» и «русского национализма» и направлена на «завоевание мирового лидерства, перед которым должны склоняться все другие народы».[296] Из этой нелепой посылки автор выводит причины напряженности и возможной мировой войны.

Подобные утверждения рассчитаны не только на невежество и политическую незрелость. Пропаганда «воинственности» коммунизма, «советской угрозы» служит целям гонки вооружений, роста милитаризма, психологической подготовки американцев к мировой войне ради установления мировой империи. При этом мастера, ведающие обманом, прибегают к довольно нехитрому приему. Они приписывают Советскому Союзу как раз то, что лежит в основе американской политики, — гонку вооружений, подготовку к войне, интервенционизм, достижение мирового господства.

В американской политологии можно встретить рассуждения о том, что войны — дело плохое, жестокое.

В то же время книг, добросовестно раскрывающих и показывающих ужасы войн, очень мало, да и спроса на них особого нет. Несравненно больше интереса к примитивному чтиву, культивирующему насилие во всех его формах.[297]

Особенно усердно буржуазная политология упражняется на фальсификации советской политики мира и мирного сосуществования, ударившей по самым основам основ империалистической политики. На другой же день после революционного переворота, 8 ноября 1917 года, американская газета «Вашингтон ивнинг стар» писала: «Сегодняшние новости из Петрограда являются самыми печальными. Большевики во главе с Лениным захватили власть в столице… Это новая революция. Самым серьезным аспектом положения является то, что новая власть в России провозглашает „немедленный справедливый мир“».[298] Испуг был настолько велик, что американская пропаганда немедленно начала готовить общественное мнение к «крестовому походу» против большевиков. Уже 10 ноября 1917 года газета «Нью-Йорк таймс» посылает проклятия в адрес революции, а на следующий день взывает к «сильной личности», способной остановить «парад русских Маратов». «Сент-Луис дейли глоб-демократ» требует «одного хорошего залпа картечью, который бы смел большевиков навсегда с лица земли».

Декрет о мире объявляется «тактическим маневром», продиктованным лишь трудностями Советской власти. Утверждается, что объявленная политика мирного сосуществования служила всего лишь удобной формой «советской агрессии» и «мировой революции», «мобилизационной паузой для прыжка». Политика мира преподносится как результат «отчаянного положения»,[299] своеобразный нэп в международных отношениях.[300] Как пишет Ф. Баргхорн, советская пропаганда против войны была вынужденной, защитной мерой сравнительно слабого государства перед лицом сильных внешних и внутренних врагов. Ф. Новак же считает ее хитроумным маневром для подготовки следующей фазы экспансии. Пишут и так — будто социалистическое толкование проблем мира и мирного сосуществования включает в себя только конфликты, в конечном счете означает идеологическую подготовку к мировой революции.[301]

Ясно, что подобные «изыскания» основаны на домыслах, но буржуазная политология делает свое дело, запугивая западного обывателя угрозой «коммунистического завоевания». Что же касается реальных фактов, то они просто игнорировались. Никто с такой силой не выступал против антимарксистских идеек «экспорта революции», как В. И. Ленин. Он неоднократно подчеркивал, что любая теория подталкивания революции извне находится в полном разрыве с марксизмом и несовместима с интересами и целями социалистического государства.

5 декабря 1919 года VII съезд Советов принял резолюцию, в которой заявил, что социалистическая республика «желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство». «…Вся наша политика и пропаганда, — указывал В. И. Ленин в декабре 1920 года, — направлена… к тому, чтобы… положить конец войне».[302] «Я не вижу никаких причин, — говорил он, — почему такое социалистическое государство, как наше, не может иметь неограниченные деловые отношения с капиталистическими странами».[303] Характеризуя ленинскую внешнюю политику, Г. В. Чичерин говорил на заседании ВЦИК в июне 1920 года: «Наш лозунг был и остается один и тот же: мирное сосуществование с другими правительствами, каковы бы они ни были».[304] На IX съезде Советов в 1921 году В. И. Ленин подчеркивал, что, «взявшись за наше мирное строительство, мы приложим все силы, чтобы его продолжать беспрерывно».

Этот ленинский принцип лег в основу внешней политики Советского государства, его международных отношений. На внеочередном мартовском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС М. С. Горбачев подчеркнул: «Мы будем твердо следовать ленинским курсом мира и мирного сосуществования».[305]

Более 60 лет американские пропагандисты, историки, социологи ведут, не переставая, осаду ленинских принципов мира. Дж. Скотт в книге «Политическая война» утверждает, что русские нарочно придумали слово «сосуществование», «которое никто не может выговорить».[306] Небезызвестный К. Сульцбергер называет его «мрачным словом», изобретенным Лениным.[307] Некоторые авторы изображают мирное сосуществование как «зашифровку скрытой агрессии»[308] или как «тактику коммунистической подрывной деятельности»,[309] опасную выдумку коммунистов. Политика мирного сосуществования представляет собой лишь «изменение в методах, а не в целях»,[310] а по другой формуле — «сложную и утонченную доктрину агрессии и наступления».[311] Ее называют также «миражем», «троянским конем», «обманным лозунгом».

У. Уильямс в книге «Трагедия американской дипломатии» пишет, что стратегия американских правящих сил строилась в расчете на научно-техническую «отсталость» СССР, на перманентный характер такой «отсталости». Поэтому американцам незачем было идти на такую компромиссную, с их точки зрения, политику, как мирное сосуществование. Верховным арбитром в отношениях между нациями, единственно надежным средством достижения «национальных интересов» выступала сила. Теперь же, когда Советский Союз овладел ядерной мощью, остается одно — согласиться с концепцией мирного сосуществования. Но, приняв ее, надо вложить в эту политику выгодное содержание, рассматривать ее как «продолжение войны невоенными средствами», то есть приспособить к агрессивным планам монополистических сил.

Наиболее грубым вариантом такого «согласия» являются рассуждения Дж. Скотта в книге «Политическая война». Он утверждает, что мирное сосуществование вполне приемлемо для США, поскольку оно якобы включает в себя «постоянную разрушительную политическую войну», в задачи которой входит «ослабление и, если возможно, разрушение врага средствами дипломатических маневров, экономического давления, информации и дезинформации, провокаций и запугивания, саботажа и терроризма, изоляции врага от его друзей и сторонников».[312]

Иное «толкование» проблем мира содержится в работе «Перспективы Запада». Ее автор У. Фулбрайт признает, что в современных условиях западные страны не могут рассматривать свои идеи и ценности как имеющие всеобщее применение. Запад часто строит политику, основываясь на дезориентирующих аналогиях с конфликтами прошлого, отыскивая идентичность там, где есть всего лишь внешнее сходство, в то же время отказываясь видеть в революционных сдвигах века результаты действия новых общественных сил, а не иллюзорные и эгоцентрические похожести.

Фулбрайту не по душе и грубая имперская стратегия. Переделать мир на американский манер невозможно. В наш век практически неосуществимы ни концепция «избранного народа», ни идея «лидирующей нации». Фулбрайт отвергает теорию «золотого века американской цивилизации», тем более что опыт других наций убеждает в несбыточности такой доктрины. Афины Перикла, рассуждает Фулбрайт, достигли высочайших вершин в развитии античной цивилизации, а затем были превращены в руины. Ради чего? Ради погони за славой и завоеваниями. Катастрофой закончилась и попытка гитлеровской Германии продемонстрировать силу путем военных авантюр. И Фулбрайт делает вывод, не лишенный здравого смысла. История, пишет он, судит о величии народа не по завоеваниям и военному могуществу, а по его способности к созиданию, по вкладу в развитие цивилизации.

Фулбрайт, как и другие буржуазные политики, полон предрассудков и обычных пропагандистских клише, которыми оперирует буржуазная пропаганда. Он, например, утверждает, что капитализм и войны мало связаны между собой, а колониальная политика западных держав диктовалась не классовыми экономическими интересами, а соображениями престижа. Он обнаруживает у Советского Союза стремление навязать миру «свою форму» общества,[313] попутно приписывая социализму в качестве мотивов международной политики «иррациональные страхи и надежды», «агрессивный национализм»[314] и др. И наконец утверждает, что Америке угрожает «коммунистическая агрессия». Но в отличие от многих других Фулбрайту хватает реализма для отрицания военных способов борьбы с коммунизмом, он решительно выступает за мирное урегулирование возникающих проблем. Бороться с коммунизмом, по Фулбрайту, нужно, но только политическими, идеологическими, дипломатическими методами. А для начала надо навести порядок дома. Только решение внутренних проблем даст США возможность предложить другим народам «американскую цивилизацию)».

Итак, наиболее опытные идеологи не пишут прямо о «неизбежности американского века». Одни рассуждают о «наведении мостов» через реку, разделяющую две общественные системы. Другие говорят о будущем «концерте наций», но с американской режиссурой. А суть одна и та же: стремление направить мировое развитие в русло вожделений американских правящих сил.

Из древних поэм и сказаний известно, как греческий военачальник Одиссей перехитрил троянцев. Ахейцы долго не могли взять Трою. Тогда греки сделали громадного деревянного коня и поместили в него самых, могучих воинов. Затем они сожгли все постромки в своем лагере, сели на корабли и отплыли в открытое море. В бывшем греческом лагере остался только деревяннный конь. Жрецы и воины осажденного города долгое гадали, что делать с конем. Подосланный ахейцами шпион Синон уверял троянского царя Приама, что конь сооружен в дар богине Афине и находится под ее покровительством. Жрец Лаокоон, заподозрив ахейскую хитрость, уговаривал своих сограждан сжечь деревянное чудовище. Но змеи задушили Лаокоона и его сыновей. Троянцы втащили коня в город, для чего даже пришлось сломать ворота. Глубокой ночью ахейцы выбрались из коня, перебили стражу и впустили в город воинов Одиссея. Так пала Троя.

Пожалуй, ни одно другое событие античной истории не подвергается ныне на Западе такой активной эксплуатации, как история с «троянским конем». Еще в 1954 году политический предшественник Голдуотера и Рейгана сенатор Ноулэнд, призывая к разрыву дипломатических отношений с Советским Союзом, говорил: «Мирное сосуществование — это „троянский конь“».[315] Коммунисты, кликушествуют буржуазные пророки, используют идею мирного сосуществования, чтобы взорвать капиталистическое общество изнутри, поскольку, мол, люди на Западе «доверчивы», а идея заманчива.

Период разрядки вынудил американских политологов несколько изменить тон высказываний о политике мирного сосуществования, поскольку ее голое отрицание уже не могло убедить американцев, находившихся под свежим впечатлением позорной и кровавой интервенции во Вьетнаме. В этих условиях предпринимались активные усилия в поисках таких интерпретаций принципов мирного сосуществования, которые бы вымывали их суть, ограничивали и принижали возможности этих принципов. Основной упор в новых трактовках делался на то, как использовать процессы разрядки напряженности для давления на международную и внутреннюю политику Советского Союза, каким образом не потерять в этих процессах «силовые аспекты» внешней политики США.

Апологеты «холодной войны» продолжали развивать тезис о том, что мирное сосуществование — это всего лишь «тактический маневр», рассчитанный на подрыв устоев «западных демократий». Они отрицали возможность действительной нормализации отношений между США и СССР из-за непримиримости двух идеологий. Особенно усердствовали здесь крайне правые политологи вроде Р. Пайпса, Ю. Ростоу, которые при Р. Рейгане стали ведущими идеологами милитаристского курса. В таких изданиях, как «В поисках разрядки», «Оценка разрядки», «Разрядка. Комментарии», была сформулирована программа подрыва мер по ослаблению международной напряженности. Утверждалось, что разрядка напряженности в советском толковании — всего лишь изменение методов, попытка достичь тех же самых разрушительных целей, но идеологическими средствами.[316] Представители правого крыла политики и идеологии выдвинули термин «истинного сосуществования», пытаясь при этом совместить несовместимое. Они, например, в качестве условия «истинного сосуществования» выдвигали наращивание американского ядерного потенциала, а в качестве гаранта таких отношений — «равновесие страха». Эту концепцию активно развивает в своих речах и Р. Рейган. Ее сторонниками была сформулирована и позиция, в соответствии с которой Советский Союз должен «платить дань» за ослабление напряженности, скажем, внести изменения в общественные порядки и законы социализма.[317] В конечном итоге концепция «истинного сосуществования» вела к возрождению «холодной войны».

Другая группа политологов, признавая необходимость налаживания взаимовыгодных связей с Советским Союзом, считала, что этот процесс должен идти в атмосфере нажима на СССР, «жесткого торга» с использованием всех рычагов давления. Оценки целей и мотивов внешней политики СССР не расходились с оценками сторонников теории «истинного сосуществования». Они тоже считали, что советская доктрина мирного сосуществования не является мирной,[318] что внешней политике СССР присуще стремление «к напряженности»[319] и т. д. Эта группа (А. Улам, Ф. Колер, Дж. Шлессинджер, Л. Бентсен, П. Нитце и др.) также требовала уступок от Советского Союза в качестве платы за разрядку напряженности. Важнейшим содержанием своей концепции она считала «функциональное проникновение в советскую систему».[320] Цель такого «проникновения» вполне очевидна. Особое внимание в писаниях проповедников «жесткого торга» или «перманентного давления» на СССР отводилось «экономическим рычагам». Рейгановская администрация взяла на свое активное вооружение и эту разработку политологов правого толка.

Более реалистические круги в политике и идеологии стоят на той точке зрения, что мирное сосуществование может быть разумной основой международной политики США. Рассуждения представителей этой группы (Дж. Кеннан, М. Шульман, А. Гарриман) довольно противоречивы, они выступают за политику дальнейшего укрепления американских позиций в мире, но отвергают военные средства достижения этих целей.

Их концепция — «соревновательное сосуществование». Особенно важным является вывод, который, например, был сделан М. Шульманом. Он заявил, что интересы СССР и американские интересы не приходят в конфликт в общей задаче предотвращения ядерной катастрофы.[321]

С акцентом на сотрудничество трактуют политику мирного сосуществования и сторонники концепции «совместного существования». Суть ее можно выразить, например, словами С. Шрайвера, который заявил: «Совместное существование означает, что сосуществования самого по себе недостаточно, что, хотя и сохраняется соперничество в определенных сферах, тем не менее имеют место неизбежные и усиливающиеся императивы сотрудничества…».[322] Сторонники этой концепции, которую в тех или иных аспектах развивали Э. Кеннеди, У. Мондейл, К. Пелл и др., выступали за меры по ограничению вооружений и по ослаблению угрозы ядерной войны, за мораторий на испытания и развертывание крылатых ракет, за всеобщее запрещение ядерных испытаний. Излагая свое понимание перспектив советско-американских отношений, Э. Кеннеди писал, что «ослабление напряженности только тогда приобретает глубину и значимость, когда советско-американские отношения, будучи интегрированными в более широкие рамки мирового масштаба, позволят решать международные проблемы. Именно это должно стать действительной отличительной чертой разрядки…».[323] Подобных же позиций придерживался и У. Мондейл. Но, став вице-президентом, он не сумел воплотить эти идеи в жизнь, больше того, оказался в одной лодке с Дж. Картером, который в конце своего правления сломя голову пустился на разрушение процесса разрядки напряженности, расчистив тем самым дорогу оголтелому милитаризму нынешней администрации.

Проблемы, связанные с концепцией и политикой мирного сосуществования, их разнообразными трактовками идеологами и политологами США, всегда увязывались в той или иной степени с вопросами гонки вооружений и разоружения. Пожалуй, ни по одной другой проблеме не проявляется столь отчетливо служебная роль политологии, последовательность агитации за производство оружия. Собственно, вся политологическая, информационная, пропагандистская система антисоветизма, кроме прямой классовой функции, служит обоснованию необходимости гонки вооружений.

Линия Р. Рейгана на достижение американского военного превосходства имеет свою давнюю историю. Единственный путь к разоружению — это наращивание военного превосходства, которое, по мысли американских политологов, только и может быть «подлинной стратегией контроля над вооружением». Так, например, утверждает в сборнике «Перспективы контроля над вооружением» Р. Крейн, ему вторят другие авторы сборника. Догерти: «В действительности и быть не может такой вещи, как полное разоружение».[324] Кац: «Всеобщее и полное разоружение немыслимо».[325] Лондон: «Разговоры о разоружении чисто тактический прием».[326] «Военная мощь Соединенных Штатов является лучшей гарантией дальнейшего существования и роста свободного мира».[327]

Американские правящие круги рассчитывали, что после второй мировой войны Советский Союз будет сломлен экономическими трудностями, не справится с восстановлением хозяйства и пойдет на поклон Западу, Журнал «Форин афферс» писал еще в 1945 году, что в результате колоссальных разрушений, вызванных войной, СССР может превратиться в «одну из самых слабых и самых жалких стран» и будет вычеркнут из списка влиятельных мировых держав.

Один из лидеров буржуазного мира, У. Черчилль, заявил в 1946 году, что отношения западных держав к Советскому государству должны быть основаны на признании русским народом англо-американской силы. Президент США Г. Трумэн провозгласил «доктрину силы» официальным курсом американского правительства. Президент Р. Рейган объявил силу альфой и омегой всей американской внешней политики. Цель этой политики — расчистить путь к мировому господству путем всемерного ослабления Советского Союза, социалистического содружества в целом, подавления национально-освободительных движений. Апологеты планов завоевания «мировой гегемонии», завороженные американской послевоенной мощью и богатством, делали и продолжают делать все возможное, чтобы заблокировать экономическое сотрудничество. Экономические эмбарго, запреты и ограничения в торговле, разного рода манипуляции в кредитно-финансовой сфере, принуждение союзников к единым действиям против социалистических стран в торгово-экономической сфере — все это и многое другое являются составными частями единого плана «удушения» социалистического мира.

Гонка вооружений — неотъемлемая часть экономики капиталистических стран, которая в конечном— счете ведет к ее дестабилизации. Даже некоторые буржуазные экономисты признают, что развитие военного производства носит паразитический характер. В результате каждый пятый американец «живет в нищете», а более пяти процентов трудоспособных граждан «не могут найти работу».[328] Значительная часть технических специалистов и научных работников заняты в военном производств. В конечном итоге «беспрецедентное сосредоточение научно-технического таланта и нового капитала в военном производстве» неизбежно ведет, как пишет С. Мелман, «к оскудению американского общества».[329] Г. Хэмфри в работе «Речь идет о человечестве» писал, что «концентрация большинства нашей талантливой молодежи в промышленности, ориентирующейся на оборону», ведет к «умственному истощению» остальной части экономики.[330]

Однако голоса в пользу гонки вооружений куда более влиятельны, чем трезвые предупреждения, ибо за первыми стоят реальные интересы могущественных сил — фабрикантов оружия, выделяющих огромные суммы на подкуп издательств и газет, политиков и идеологов. Правящие круги США активно запугивают возможностью разоружения. Как отмечается в предисловии к работе Кокса «Опасности мира», разоружение приведет к такой «депрессии, что волосы станут дыбом».[331] Американцам внушается, что снижение расходов на военные заказы — это серьезная угроза промышленности. Утверждается также, что разоружение грозит катастрофой и экономике союзников, поэтому первостепенная проблема — «избежать экономического спада в странах», где военное производство действует как наркотическое взбадривающее средство.[332] В книге «Сдерживание и изменение» подчеркивается, что «милитаризованная экономика требует милитаристской политики», а войны «помогают вертеть это колесо».[333] Особенно активно взбадривается провокациями, всплесками напряженности, угрозами, пропагандой войны рейгановская военная машина.

Навязав всему миру почти непрерывную «холодную войну», поглощающую огромные суммы на военные расходы, империализм приносит огромный вред человечеству, тормозя его развитие. Машина милитаризма работает в полную силу. Гонка вооружений остается золотоносной жилой для монополий. Разоружение «ведет к катастрофе… Само по себе слово „разоружение“ не соответствует основной цели США и искажает ее».[334] Что же это за цель?

Авторы книги «Передовая стратегия для Америки» отвечают следующим образом: борьба против ослабления международной напряженности, которая ведет к «деморализации» свободного мира; продолжение ядерных испытаний и совершенствование химического и биологического оружия; постоянная готовность к ядерной и ограниченной войне; возможность превентивной войны; передача ядерного оружия НАТО; непрерывная гонка вооружений, ибо она приведет «к удивительно устойчивой стратегической ситуации» и «может сломать хребет советской экономике».[335]

И этим планам более двух десятков лет, но звучат они, как если бы писались или произносились правителями США 80-х годов. Подобная мрачная последовательность в действиях американского империализма порождает вопрос: а не иллюзорна ли сама возможность всеобщего и полного разоружения?

Проблема эта сложная. Сложная потому, что милитаризм — органическая часть империализма и гонка вооружений — наиболее надежное средство обогащения военно-индустриальной элиты США. Сложная и потому, что продолжает жить взаимное недоверие, возбуждаемое империализмом посредством насилия, войн и провокаций: еще многие люди капиталистического мира находятся в плену равнодушия — страшного удела этого мира; еще в полную меру действует пропагандистская машина милитаристов, которая запугивает людей войной, выдумывает всяческие небылицы о социализме, чтобы легче выкачать деньги у налогоплательщиков и готовить народные массы к новой войне за мировое господство.

Но согласиться с неизбежностью гонки вооружений — значит обречь человечество на фатальное ожидание ядерной катастрофы, развязать руки силам оголтелой реакции и войны. Кроме того, в такой альтернативе нет ни грана практического смысла, так как миролюбивые народы, объединившись, вполне могут оказать эффективное давление на милитаристские круги и вынудить американскую олигархию признать реальности эпохи.

Хотя американскому империализму еще удается организовывать вспышки напряженности, нагнетать обстановку милитаристской истерии, но шаг за шагом сквозь дурман шовинизма, ненависти, страха у многих людей пробивается понимание того простого факта, что социализму в силу его природы война не нужна. Уже сейчас могущество социализма и его влияние на общественное развитие способны обезопасить человечество от реставрации отживающих порядков, от попыток вернуть прошлое насилием.

Достигнутый военно-стратегический паритет сдерживает американский империализм, понуждает его лидеров к размышлениям о собственном выживании. С другой стороны, и в среде буржуазии ее наиболее трезвые представители постепенно утверждаются в выводе, что ядерная война не принесет им ни экономических, ни политических выгод. «Мы только обманываем себя, если полагаем, что сможем выжить в результате термоядерной войны»,[336] — отмечается в книге «Заложник — Америка». В работе У. Миллиса «Конец оружию» говорится, что сосуществование — «единственно практическая модель жизнеспособной международной политической системы».[337] Э. Этзиони в статье «Америка в многообразном мире» призывает американцев понять, что Советская власть «не погибнет ни сама собой, ни из-за запрета торговли с Западом, ни из-за передач „Голоса Америки“»,[338] поэтому мирное соревнование с Советским Союзом — самая разумная политика. Об этом же пишет и Дж. Дрэйн в работе «Путешествие в Утопию», заявляя, что «русское образование является гораздо большим вызовом Америке, ее целостности и суверенитету, нежели русская военная мощь».[339] Исходя из этого, автор считает «соревнование умов», «научную гонку» гораздо предпочтительнее «горячей» и «холодной войны», гонки сооружений.

Все это верно. Но классовая ненависть к народам, строящим социализм, борющимся против империализма и колониализма, может толкнуть монополистическую клику, у которой находится реальная власть, к «войне отчаяния» — судорожной и преступной попытке спасти уходящий с арены истории капиталистический мир. Природа империализма такова, что он не преминет воспользоваться любой возможностью, чтобы потеснить силы мира, вернуть потерянное, а если условия покажутся благоприятными, то и развязать мировую войну.

Факторов, сдерживающих партию войны, в США стало меньше. Если раньше антивоенные силы обвинялись только в наивности, то в 80-е годы они все чаще именуются предателями. «Изоляционизм» объявили глупым и аморальным, а мирное сосуществование — политикой «упреждающей капитуляции». Концепция «подавляющей силы» превратилась в господствующую, которая, по интерпретации американских идеологов, полностью соответствует «национальным интересам», «имперским» вожделениям правящих сил.

Действия нынешней администрации ясно демонстрируют, что американский империализм не хочет расставаться с обанкротившейся политикой войны. Обостряя до предела международную обстановку, бросаясь в военные авантюры то в одном, то в другом районе земного шара, правящие силы США пытаются угрозой войны шантажировать народы и заставить миролюбивые силы капитулировать. Но эти попытки встречают мощное противодействие всех прогрессивных демократических сил.

Обеспечение мира и международной безопасности не мечта фантастов. Коммунисты — решительные сторонники реальной оценки исторической ситуации. Уверенность, что войну можно и должно устранить из жизни, основана на научных выводах, на понимании того, что человечество располагает для этого могучими силами.

Хорошо понимая, что угроза войны остается, КПСС и Советское правительство крепят и будут крепить оборону государства. Советский ракетно-ядерный щит и впредь будет надежно защищать мирное коммунистическое строительство, созидательный труд народов социалистических стран, мир на нашей планете. Советский Союз вместе со своими союзниками и всеми миролюбивыми силами сделают все для того, чтобы утвердить мир на земле, не допустить, чтобы жизнь капитулировала перед смертью.

Глава седьмая ПОЛИЦЕЙСКИЙ АЛЬТРУИЗМ

Американские правящие круги лишь из фарисейства сочувствовали европейским метрополиям, когда на глазах всего мира распадалась, рушилась колониальная система. Все их внимание было сосредоточено на том, чтобы не упустить ни одной возможности «прибрать к рукам» ту или иную освобождающуюся страну, набросить новое ярмо на бывшие колонии, сделав их частью американской «мировой империи». И вот уже многие годы американская внешняя политика мечется в поисках «наилучших» путей к «взаимопониманию» с развивающимся миром: от меча к доллару, от доллара к кресту, снова к мечу.

Поточные линии американской пропаганды выбрасывали на «рынок идей» доктрины самых разнообразных оттенков, но с одной и той же штампованной мыслью: как лучше извернуться, чтобы освобождающиеся страны попали в сферу «решающего влияния», если не колониального господства США?

Колониальные войны США во Вьетнаме, Корее, Ливане, на Гренаде закончились позором. Интервенции такого же рода в ряде стран Латинской Америки приводили к установлению диктаторских режимов, что свидетельствовало о подлинной жандармской роли США в послевоенном мире. Подкупы правительств и убийства неугодных лидеров тоже не приносили устойчивых результатов. В конечном счете перьев в хвосте американского орла, демонстрирующих его горделивую и воинственно-заносчивую позу, становилось все меньше.

Специально созданная для выявления причин поражений США исследовательская группа журнала «Бизнес уик» представила доклад «Падение мощи США», в котором без околичностей возлагает всю вину за сложившееся положение на «неумелых» президентов и крайне ловких и эгоистичных союзников США. Современное положение авторы характеризуют весьма красноречиво: «Впервые в истории мощь и влияние США среди стран мира больше не возрастают. В самом деле, США находятся сейчас в процессе глубокого упадка, и Pax Americana, который характеризовал мировую историю со времени второй мировой войны, быстро дезинтегрируется». По мнению авторов, американцам постоянно приходится быть начеку в отношении развивающихся стран и их организаций: «За рубежом ОПЕК, — пишут авторы, — держит нож у горла американской экономики, глубоко зависящей от иностранной нефти».[340] «И пока, — сетует далее „команда“ крупного бизнеса, — президенты Джонсон, Никсон и другие выясняли, „кому пушки, кому масло“, жечь ли напалмом Вьетнам или строить в самих США „великое общество“, провалы следовали один за другим».[341] Достается незадачливым американским президентам и от других авторов. Так, экономист и политолог Джон Гёрлинг в книге «Америка и Третий мир. Революция и интервенция» считает, что «провалы администрации Картера» объясняются «явной нерешительностью президента».[342]

Итак, виноваты президенты, союзники, кто угодно, но только не действительный виновник — империалистическая система отношений США с освобождающимися странами, питаемая претензиями на мировое господство. Даже после жестокой «трепки», полученной в 50–70-е годы, ученые мужи из «Бизнес уик» требуют от 80-х годов лишь одного — усиления позиций США: «Без мощи и лидерства Америки мир сломя голову вступает в наиболее опасный период со времени 30-х годов».[343]

Немало работ американских политологов посвящено региональной политике США в развивающихся странах. В них основное внимание сосредоточено на конкретных вопросах, хотя содержатся попытки через частные явления и ситуации ограниченного характера рассмотреть более широкие, перспективные проблемы.

Нечего церемониться!

Раз европейские империи потерпели банкротство, не сумели удержать народы в узде колониализма, то наследство должно перейти к США. Все настойчивее звучат требования передать под их эгиду те районы мира, из которых изгнаны старые колониальные империи.

Но даже многие союзники США скептически относятся к попыткам США возродить имперскую систему Например, английский историк Бартлетт не без сарказма упоминает о «ссылках ряда американских ученых и политиков на роль США как естественного наследника Британской империи в качестве мирового полисмена…».[344] Бартлетт солидаризируется с теми американскими деятелями, которые считают, что США зарвались в своих попытках везде и всюду действовать с позиции грубой силы: после вьетнамской войны «растущее число американских ученых, — пишет он, — настаивало на том, что демона интервенции надо укротить. Ученые доказывали, что американская политика стала слишком амбициозной, вышла за рамки национальных интересов и ресурсов и руководствовалась желанием переделать мир или большую его часть в американском духе».[345]

В конечном итоге реальность оказалась такой, что после ряда воинственных, агрессивных наскоков на освобождающийся от колониального гнета и развивающийся мир американские правители приходили к неутешительному для себя выводу, что меч не только остр, но и обоюдоостр.

Американский политолог, бывший главный редактор журнала «Форин афферс» В. Банди отмечает: «В глубине души мы знаем, особенно со времен войны во Вьетнаме, что США не в состоянии выполнять функции „мирового или даже регионального полицейского“. Более того, следует осознать, что, если тем не менее мы попытаемся действовать как „мировой полицейский“, возникает рискованная ситуация, при которой все молодое зарождающееся поколение в таких районах, как Латинская Америка, будет испытывать к нам враждебность».[346]

Начались поиски новых вариантов решения проблем. В этом смысле определенный интерес представляет работа У. Ростоу и Р. Хэтча «Американская политика в Азии». Какова их программа? Меньше пушек, побольше денег и пропаганды. Но тут же следует оговорка, что любые изменения должны касаться лишь тактических сторон внешней политики, но ни в коем случае не стратегических. Авторы рекомендуют следующее: втянуть страны Азии и Африки в антикоммунистические блоки, активно вовлекать их в локальные конфликты, не исключая применения атомного оружия. Цель? Постепенное подавление национально-освободительного движения, подчинение стран развивающегося мира диктату США. Выдвигалась и сверхзадача: политическое и экономическое «истощение» Советского Союза, который, являясь естественным союзником освобождающегося от колониализма мира, не оставит его в беде, будет защищать его от интервенционистской политики Соединенных Штатов Америки.

В книге много сочувственных слов, сожалений, громких фраз о судьбах Азии. Автор патетически апеллирует к карману американца, чтобы последний отдал деньги на «помощь», но при этом, правда, обещаются высокие проценты. В конечном итоге в планах «нового» курса народам Азии уготована та же роль, которая им отводилась всеми колонизаторами прошлого, то есть роль материала для удобрения капиталистической «цивилизации». Позднее Ростоу в книге «Взгляд с седьмого этажа» настойчиво рекомендует бывшим колониям капиталистическую систему как наиболее для них подходящую, только советует дополнить экономические принципы этого строя «национальным планированием».[347]

Нечто подобное предлагает и Д. Ачесон в книге «Сила и дипломатия». Рассуждения об американской стратегии он строит на признании, что Советский Союз может догнать США в индустриальном отношении. Полагая такую перспективу главной угрозой «свободному миру», Ачесон призывает ответить тем же оружием: приступить к форсированной индустриализации «наиболее обещающих», по его мнению, государств — Индии и Бразилии. Но индустриализацию надо проводить с умом. Так, чтобы экономика этих стран была тесно привязана к США и без постоянного «взаимодействия» не могла функционировать. Кроме того, советует снабдить страны развивающегося мира необходимыми «идеями и целями политического развития».[348]

Подобные рецепты особенно участились, когда в полном объеме выявилась уязвимость США от поставок ближневосточной нефти и других видов сырья. Как отмечалось на ежегодной конференции, проводимой Фондом Стэнли с целью анализа американской внешней политики, «возможность прекращения поставок нефти из стран ОПЕК создает для американской безопасности вторую по своему значению после ядерного нападения угрозу».[349] Не случайно поэтому правительственный консультант по политическим аспектам доступа к стратегическим сырьевым материалам профессор М. Конант в книге «Нефтяной фактор во внешней политике США, 1980–1990 гг.» подчеркивает необходимость политики кнута и пряника в отношении развивающихся стран. В особенности настаивает он на том, чтобы «не утерять» регион от Египта до Саудовской Аравии и Ирана, привязать его прочными хозяйственными нитями к экономике США.[350]

Но обратимся к свидетельству тех, кто на себе ощущает все прелести западной цивилизации. В сборнике статей и выступлений африканских политических и общественных деятелей говорится, что «колониализм был не только системой политического и экономического контроля». Он являлся одновременно «системой социального и культурного подчинения африканцев стандартам европейцев». Колониализм выступал «как форма отрицания африканской социальной и культурной системы».[351] И сегодня, по прошествии почти 20 лет, эти оценки не изменились. В делийской декларации VII конференции движения неприсоединения 1983 года главы молодых государств единодушно подчеркнули, что «империализм, колониализм, неоколониализм, экспансионизм, апартеид, расизм, сионизм, эксплуатация, политика силы и все формы или проявления иностранной оккупации, доминирования и гегемонии являлись и в прошлом тем злом, воздействие которого и теперь испытывают многие развивающиеся страны, а в настоящее время служат препятствием в их борьбе за развитие».[352] Но к таким оценкам в США не желают прислушиваться. Там в почете другое. Вздыхая о банкротстве продажных режимов, тот же Конант пишет: «Шах, хотя его не любили и ему не доверяли почти все лидеры государств Персидского залива, был, несомненно, единственный руководитель, способный играть роль регионального полисмена, хотя немногие это признают».[353]

Политология продолжала активные поиски концепций и практических путей, рассчитанных на новое закабаление освобождающегося мира. Возникли теории «партнерства», «общих жертв», «технической и культурной интеграции». Экономическое партнерство Ачесон, например, называет слаженно действующей и взаимозависимой системой экономики «некоммунистического мира», защищаемой общей военной мощью. Ее создание? автор считает одной из главных задач в борьбе с коммунизмом. «Конечно, — пишет он, — могут сказать, что я говорю на языке империализма, колониализма или на обоих сразу и что политика установления силы и единства в центре свободного мира как дело первостепенной важности вызовет враждебное отношение народов Азии и Африки».[354] Однако более широкие задачи борьбы с коммунизмом, ради которых надо пожертвовать национальными интересами и традициями (не американскими, разумеется. — А. Я.), диктуют необходимость жесткой политики «с позиции силы».

У. Ростоу, обосновывая теорию «модернизаторской революции», утверждал, что «единое индустриальное общество» способствует развитию отсталых стран и делу их свободы и независимости. На самом деле она служила всего лишь прикрытием экспансионизма США, поскольку главная суть американской политики сводится к тому, чтобы расширить границы для американского бизнеса. «От этого зависит выживание системы»,[355] пишут Оглсби и Шолл. Они же высмеивают и легенду о «честном предпринимательстве», ибо «американские капиталисты никогда не станут выращивать себе конкурентов».[356]

Поскольку концепции «честного партнерства», «единого общества» недостаточно активно помогали утверждению идеи «американской империи», в политологии вновь громко зазвучали призывы перестать церемониться с «азиатами» и «африканцами». Они, мол, как и американские негры, не понимают еще, что хорошо, а что плохо. Б. Голдуотер писал, например, что «если справедливость для банту влечет за собой отход правительства Южно-Африканской Республики от Запада, то банту должны быть готовы еще некоторое время носить при себе пропуска».[357]

По мнению Р. Таккера, основная доктрина США никогда не препятствовала «наступательному применению силы тогда, когда внутренние беспорядки или революции поддерживаются в какой угодно мере каким-либо государством извне».[358] Разумеется, определение того, «беспорядок» это или нет, а также установление факта «поддержки извне» американцы оставляют за собой. События всех послевоенных лет, связанные с интервенциями США в страны Азии, Африки, Латинской Америки, особенно при администрации Р. Рейгана, недвусмысленно подтверждают тезис Таккера о том, что «основная американская доктрина поведения на международной арене никогда не препятствовала „применению силы“» под банальным прикрытием примитивных лозунгов об «угрозе коммунизма». Практически такую же оценку политике США в отношении развивающихся стран дают в своих вышедших в последнее время работах американские ученые Дж. Петрас и М. Морли, отмечая, что, начиная с послевоенного периода, конфликты между правящими режимами в «третьем мире» и США концептуально рассматривались американскими политиками «в терминах антикоммунистической идеологии с целью оправдать интервенционистский внешнеполитический курс».[359]

Об этом достаточно откровенно пишут и политологи — профессора Пенсильванского университета А. Рубинштейн и Д. Смит: «По мнению американских политиков, „третий мир“ важен для США прежде всего по той причине, что он может попасть под влияние коммунизма». И в этой связи авторы выделяют несколько приоритетных задач с точки зрения американской политики в отношении развивающихся стран. К ним относятся: «подключение как можно большего числа развивающихся стран к военным альянсам, субсидируемым и поддерживаемым Вашингтоном, образование новых и сохранение прежних американских военных баз в стратегически важных районах мира, оказание экономической помощи проамериканским и даже неприсоединившимся странам, если эта помощь гарантирует ослабление влияния СССР, недопущение свержения в развивающихся странах проамерикански настроенных правительств, невзирая на их характер, и, наоборот, свержение правительств левого толка, проявляющих симпатии к СССР».[360]

Предложенная Р. Рейганом в апреле 1984 года серия законопроектов ставит целью узаконить «интервенцию», «военные вмешательства», «превентивные» удары, запугивания против стран, чем-то не потрафивших американским правящим силам, под предлогом борьбы с «терроризмом». Эти документы служат прикрытием государственного терроризма, возведенного теперь в ранг закона.

Провалы неоколониалистской политики США вызвали многочисленные упреки в том, что действия правительства были недостаточно решительными и жестокими, а дипломатия США прозевала не один благоприятный момент для интервенции, за что, мол, США и расплачиваются. Теперь приходится «сочетать» принуждение с убеждением, «доказывать», что американская оккупация есть благо, а отсутствие таковой — досадное упущение. Касаясь вопроса о намерении США фактически оккупировать стратегический район Персидского залива, Конант пишет: «Задача добиться общей поддержки размещению американских сил безопасности в Заливе или около (!) него потребует продолжительных и мучительных усилий по убеждению государств Залива о том, что эта роль США необходима для общих и специфических интересов в районе Залива».[361]

Предложений и предположений для спасения надежд на создание «американской империи» множество. Одни политологи, признавая конечную бесперспективность военных методов, считают более «обнадеживающим» перевести политику в русло экономического, политического и морального соперничества с социализмом.[362] Другие агитируют за тесное сближение «западников и африканцев». Необходимо, пишут они, найти реальный и разумный синтез западных ценностей и африканских традиций, западных политических институтов и племенных обычаев.[363] Итак, согласны даже на синтез собственной «демократии» с племенными обычаями. Вообще элементу этнических культур американские политологи уделяют все более пристальное внимание. Более того, некоторые видят в учете «культурного фактора», особенно в Африке, уникальную возможность «овладеть» душой африканца. Эту мысль проводит, в частности, М. Станилэнд в книге «Африка, американская интеллигенция и тень Вьетнама». Он предлагает подкрепить культурным «сближением» шаткие «отношения обмена и доминирования в рамках обычных дипломатических, экономических и стратегических категорий».[364]

Страны Африки получили независимость «слишком рано», поскольку большинство из них не способно к самоуправлению и не готово к нему,[365] утверждает Эллендер. Б. Голдуотер предлагал создать в Африке протектораты под управлением западных стран. Он писал: «Во многих местах такую политику заклеймят как реакционную, шовинистическую и захватническую. Нам придется пережить эти обвинения. Нам-то ведь ясно, что колониальная система, даже на нынешнем этапе ее развития, лучше для африканских народов».[366]

Конечно, ясно! Ясно, что монополиям куда как выгодно иметь колониальные владения с даровым сырьем и дешевой рабочей силой. Отсюда ясность у Голдуотера и ему подобных. А вот народам Азии, Африки, Латинской Америки приходилось и приходится до сих пор «выяснять» отношения с империализмом, особенно с американским, с оружием в руках.

В условиях реальностей 80-х годов интервенционистские действия администрации Р. Рейгана не смогли запугать развивающийся мир. Наоборот, попытки подавить оружием национально-освободительное движение ведут к усилению борьбы за свободу, прогресс и демократию. И в этом контексте захват крошечного острова Гренада скорее говорит о бессилии, чем о мощи США, невозможности в наше время задушить борьбу против диктаторов — американских ставленников в различных районах мира.

Характерно, что эта акция США вызвала осуждение даже у самых «верных» западноевропейских союзников Вашингтона. Так, премьер-министр Англии М. Тэтчер, консервативность взглядов которой ни у кого не вызывает сомнения, публично осудила США за их действия против Гренады в 1983 году и минирование никарагуанских прибрежных вод в 1984 году.[367]

Наряду с откровенно интервенционистскими концепциями и действиями, особо близкими психологии Р. Рейгана, в американской политологии все активнее разрабатываются и концепции «тихого» колониализма. Наиболее четко основа этих концепций была разработана в свое время дипломатом и политологом Ч. Боулсом, который, в сущности, является автором доктрины, предполагающей использование в странах Азии и Африки главным образом политических и идеологических средств в качестве основных в борьбе против социализма.

Обратимся к работе «Отчет посла». Книга представляет собой наблюдения и некоторые выводы, сделанные автором на основании личного опыта, когда он был американским послом в Индии и Непале в первый раз. Боулса беспокоят прежде всего два вопроса: размах национально-освободительного движения и рост влияния марксистской идеологии на ход развития Азии, в первую очередь Индии. США должны сделать все, чтобы Азия пошла по капиталистическому пути и объединилась с Западом в единый фронт борьбы против социализма.

Ч. Боулс одобряет основные направления американской внешней политики в Азии. К ним он относит: добиваться популярности Америки; купить или завоевать благодарность людей, населяющих Азию; приобретать здесь как можно больше союзников; расширять сферу государств, принявших систему капитализма.[368] Автор в целом поддерживает колониалистскую программу правящих сил США. Но неверные методы достижения поставленных целей могут привести, по мнению Боулса, к провалу всей политики в этих критических районах мира. Политика США, неправильно оценив отношение народов стран Азии к Советскому Союзу, избрала грубые, негибкие пути взаимоотношений, которые напоминают методы колониальных империй. Наша политика, пишет Боулс, придерживается лозунга «Кто не за нас, тот против нас!».[369] В этом и лежит корень провалов. Другая ошибка — опора на режимы, судьба которых полностью зависит от долларовых подачек США и штыков американской армии. «Сердце Азии и ключ к будущему», подчеркивает Боулс, находятся не на Формозе и не в Южной Корее, а в миллионах людей, населяющих нейтральные страны, «стратегическим и политическим центром которых является Индия».[370]

В работе «Новые горизонты мира» Боулс пытается осмыслить основные задачи политики США в развивающемся мире в историко-теоретическом плане. Автор сравнивает развитие революций в СССР, США, Индии и Китае. Главное явление столетия — борьба между США и СССР, между противоположными социальными системами и принципами жизни. Разумеется, автор считает американский путь наиболее подходящим для человечества. Современность, однако, богата неожиданностями. Исход битвы колоссов, рассуждает автор, будет решен не в прямом столкновении. Судьба соперничества зависит от народов, населяющих «третий мир». За кем он пойдет, тот и одержит победу.

По своим взглядам Боулс, конечно, отличается от идеологов правого толка. Хотя бы тем, что отрицает войну как средство решения спорных вопросов. Боулс справедливо подчеркивает, что война не может решить ни одного спорного вопроса. Он критикует политику «массированного возмездия», считая ее слишком воинственной и бесперспективной. Но если говорить о его отношении к конечной цели американского государства, то здесь рассуждения Боулса сходны с обычными империалистическими концепциями.

Американская политика, пишут Страус-Хюпе и Поссони, порой «наскоро разрабатывается и слишком бесцеремонно проводится в жизнь. США сами помогают создавать картину грубого бюрократического произвола. Но это не означает, что США должны посыпать пеплом голову и отказаться от своей руководящей роли».[371]

Примерно то же самое и у Боулса. Америка должна выступать не только как «партнер», но и как «архитектор» мировых порядков, пишет он. «Без такого взгляда люди погибнут»,[372] утверждает Боулс. Но «если этому суждено сбыться, американский народ возьмет на себя роль, которую еще ни одна преуспевающая и могучая нация не брала на себя за всю историю цивилизации».[373]

Боулс считает доктрину «силы» правильной, он только полагает, что руководители внешней политики, неверно истолковав ее, нарушили необходимое соотношение военного и морального аспектов этой теории. В результате международная политика стала слишком воинственной и неубедительной.

Боулс надеется на «моральную силу» американизма, хотя и признает, что с нынешним багажом идей и господствующим образом мышления очень опасно пускаться в идейное сражение с коммунистической идеологией и тем более надеяться на успех. Почему?

Ответы далеки от оптимизма. С одной стороны, утверждается, что американская нация, «созданная революцией» и «на основе веры в свободу и неприкосновенность личности», является наиболее «щедрой» и «образованной», имеет «самый высокий жизненный уровень» и т. д. Иными словами, Боулс не жалеет красок для восхваления американского образа жизни. С другой — автор встревожен тем, что американцы производят впечатление «расчетливых и эгоистичных» людей. Они отгородились от «надежд и стремлений большинства населения Земли» и не хотят жертвовать ничем для предотвращения войны. В стране «не устранена расовая дискриминация». Свои надежды США возлагают «на деньги и военную силу», а процветание зиждется на непрочных основаниях оборонных программ «холодной войны». Он отмечает упадок «демократии» и пишет, что свобода оказалась в оборонительной позиции.[374]

Подобный взгляд Ч. Боулса, особенно его отрицание войны в качестве средства решения спорных проблем, отражали нарастание реалистических настроений в различных слоях американского общества. Даже явные милитаристы подправляют тон. Например, Финлеттер пишет, что США были «слишком поглощены в Азии военными договорами и угрозами войн».[375] Он, как и Боулс, на первый план выдвигает задачу убедить народы Азии и Африки в существовании опасности завоевания их коммунистическими странами.[376] Если это удастся, то можно надеяться на усиление позиций США в «третьем мире» и в конечном итоге на «успешный исход» борьбы двух систем. Позднее, в 70–80-е годы, эти идеи Финлеттера развивают и другие американские политологи.[377]

В работе «Идеи, народ и мир» Боулс резко критикует политику экономической помощи. Прежде активно проповедовался тезис, что «помощь» — это проявление «американского гуманизма». Политику «помощи», как утверждают Р. Страус-Хюпе и С. Поссони, «некоторые страны, главным образом США, проводят исключительно из благородства и сострадания».[378] Об этой «филантропической» концепции любят поговорить в США и до сих пор.

Но в «сострадание» перестали верить, а «благородство» США всегда выглядело слишком комично. Американцы, пишет Боулс, думают, что их деньги идут на цели, помогающие борющимся нациям «облегчить бремя бедности и создать основы для свободного общества». На самом деле четыре доллара из каждых пяти тратятся на военные нужды. В решениях конгресса об «экономической помощи», в частности в законе от 1957 года, подчеркивалось, что эту помощь необходимо оказывать до тех пор, пока «мировой коммунизм будет угрожать нашим интересам».[379] Другим мотивом «экономической помощи» было приобретение военных или политических союзников. Но теперь, признает автор, уже невозможно купить лояльность наций. Да и помощь США оказывают только тем, кто безоговорочно «принимает американскую интерпретацию мировых событий».[380]

США и в настоящее время не отказываются от такого подхода к проблеме выделения «помощи». Доказательством тому служит, например, письмо, разосланное в 1982 году в адрес 64 неприсоединившихся стран бывшим представителем США в ООН Дж. Киркпатрик. В этом письме она без обиняков «призывала неприсоединившиеся страны к порядку», требовала у них отказаться от позиций, занятых ими на прошедшем накануне пленарном заседании неприсоединившихся стран в ООН, где политика США была подвергнута критике. Дж. Киркпатрик открыто заявила, что поведение стран — участниц в движении США непосредственно связывают с возможностью получения американской помощи.[381]

Третьим аргументом в пользу «экономической помощи» обычно выдвигалось предположение, что можно сохранить статус-кво «регулярным заполнением голодных желудков рисом». Этот принцип, навеянный рабовладельческой психологией американских плантаторов, также оказался неэффективным.

В основе «помощи», пишет Б. Уэстерфилд, лежат отнюдь не филантропические соображения, а собственная «национальная безопасность» и связанное с ней «сдерживание коммунизма».[382] Г. Фейс, автор работы «Иностранная помощь и внешняя политика», признает, что основным условием и задачей «помощи» является создание частного сектора, то есть капиталистической экономики, а также противодействие «коммунистической угрозе».[383] Встречаются более откровенные формулировки. Например, У. Хавард пишет, что «помощь» «слишком отдает разновидностью интервенционизма, осуществляемого Соединенными Штатами в середине XX века под флагом „долларовой дипломатии“».[384]

Резкой критике программа «помощи» подвергается в работе «Американская империя». Ее автор, Р. Стил, отмечает, что «помощь иностранным государствам в качестве инструмента „холодной войны“ принесла разочарование и в конечном счете потерпела фиаско. Она не купила нам союзников, не завоевала друзей и не создала самообеспечивающихся наций». Помощь стала «формой империализма». Прикрываясь заботой об экономическом развитии, мы «осуществляли глубокое, иногда трагическое вмешательство в политику тех стран, которым мы „помогали“».[385] В результате для многих людей в «третьем мире» США не столько эксколониальная, сколько неоколониальная держава, осуществляющая экономическую власть и предъявляющая политические требования, которых не приходилось терпеть от старых метрополий.[386]

Политику «помощи», впрочем, как и всю международную линию США, критикуют и за то, что она мало руководствуется долгосрочными целями, часто упивается непосредственными и поверхностными результатами, легкомысленно отмахиваясь от возможных последствий перспективного характера. В докладе большой группы ученых сенату США «От канонерок к дипломатии» говорится: «Слишком часто политика США была импульсивной и опирающейся на соображения краткосрочного характера»[387]. А то, что «импульсивные» действия могут привести «к всеобщему ожесточению против США», даже не маскируется.

В работе «Идеи, народ и мир» Боулс, возвращаясь к проблеме «антиколониальной революции», утверждает, что вначале освобождающиеся нации смотрели на США как на политического и экономического лидера мира, но страна оказалась «недостаточно подготовленной к такой миссии».[388] Больше того, грубые политические ошибки в отношении стран Азии и Африки привели к тому, что США стали отождествляться с колониальными державами.

Заслуживают внимания и взгляды Боулса на будущие отношения с КНР. Он предупреждал американских лидеров, что упрямый «негативизм» может привести США к «политической и военной изоляции в этом критическом и чреватом взрывами районе».[389] США, ослепленные ненавистью, теряют возможности извлекать выгоды для себя из событий и поворотов в политической ситуации в этом районе мира. Следует заметить, что аналогичная мысль значительно раньше и более откровенно выражена в коллективной работе «Следующий шаг в Азии». Еще в 1949 году ее авторы советовали американскому правительству как можно скорее установить с КНР экономические и культурные связи, втянуть его в орбиту западной политики, поскольку, добавляют авторы работы, уже «слишком поздно» предпринимать «военные или другие интервенционистские действия».[390]

Почти двадцать лет спустя Роберт Кеннеди писал, что нужны поиски политического компромисса, который предшествовал бы «примирению с КНР», считал необходимым отказаться от мнения, что Китай «будет оставаться враждебным США», исходить из того факта, что Америке «угрожает не всякое распространение влияния КНР».[391]

На протяжении 70-х годов в американо-китайских отношениях произошли серьезные перемены. Как развивались их взаимоотношения, известно хорошо. Что из этого получится — покажет будущее. Здесь лишь подчеркнем, что на всех этапах так называемого «сближения», нормализации этих отношений позиция США диктовалась неизменным соображением: использовать отношения с КНР, любые подвижки в этих отношениях как средство ослабления позиций социализма в мире, как средство нажима на СССР, как способ осложнить положение других социалистических стран в Азии, как метод затруднить конструктивное развитие отношений между ними и ведущими неприсоединившимися странами региона, прежде всего в «треугольнике» СССР — КНР — Индия. Наконец, как путь желательного для американских правящих кругов воздействия и на саму КНР. Притом не только потому, что империализм не может быть «другом» социалистического строительства где бы то ни было, но и потому, что в «коридорах власти» Вашингтона КНР никогда не рассматривалась как равноправный партнер, а отношения с ней — в качестве средства справедливого решения важных проблем двух стран, мировой политики. В этой игре американская правящая элита видит лишь инструмент достижения собственных имперских целей и ничего более.

Возвращаясь к книге Боулса, надо заметить, что особое его беспокойство вызывает мнение о США как о державе, поддерживающей колониальные режимы и преследующей собственные эгоистические цели. Надо, следовательно, доказать народам освободившихся от колониализма стран, что они должны участвовать в общей борьбе против коммунизма не ради американцев, как они думали до сих пор, а ради «самих себя».[392] Более «тонкая» политика в странах Азии и Африки должна, по мнению Боулса, привести к перелому в умонастроениях их народов в пользу США, решить судьбу сражения за «умы и сердца людей», в конечном счете «изолировать Кремль».[393]

Ч. Боулс мечтает о создании единого блока Запада и возможно большего числа развивающихся стран под эгидой США для борьбы с коммунизмом и для решения экономических задач в интересах американских монополий. Путь к этому: терпеливая борьба за «умы и сердца» народов Азии и Африки, проведение такой экономической политики, которая бы накрепко привязала промышленность развивающихся стран к экономике США. Такова стратегическая задача.

Позиции Боулса во многом разделяет Дж. Уорберг. Его перу принадлежит много работ по проблемам внешней политики США. В книге «Программа действий» он подчеркивает, что американская военная помощь странам «третьего мира» не ослабляет, а усиливает «внутрирегиональные ссоры». Поддержка враждующих сторон создала убеждение, что США хотят занять на Востоке место старых колониальных империй.

Более резкая, чем у Боулса и Уорберга, критика внешней политики США в развивающихся странах прозвучала в книге Бромфилда «Новый путь для уставшего мира». Если Уорберг, а тем более Боулс еще пытаются спасти некоторые, в том числе и обанкротившиеся, позиции США в освобождающихся странах, то Бромфилд требует радикальных изменений. Он пишет, что «мировая антиколониальная революция» является не только борьбой за свободу и независимость эксплуатируемых народов, но и одновременно неизбежной перегруппировкой вокруг «новых основных путей экономического развития стран и народов мира».[394] В этой обстановке воинственная политика США не может рассчитывать на успех.

Свою политику США базировали «на военной и политической интервенции»[395] против других государств вместо того, чтобы направить силы на «облегчение экономических трудностей». Поэтому мир и смотрит на США как на «реакционную силу, пытающуюся восстановить то, что нельзя восстановить». Эта фальшивая и опасная роль постоянно возбуждает «подозрения, ненависть и страхи». Автор с горечью признает, что США «слепо и глупо пытаются сдержать то, что нельзя сдержать, препятствуют свободному обмену товарами и держат мир в постоянном волнении, организуя повсюду свои военные союзы и базы».[396] И до тех пор, пока США не перестанут оказывать дипломатическую, военную и экономическую помощь бывшим колониальным империям, они не могут рассчитывать на доверие. Многие в мире начинают понимать, что огромная часть «нашей энергии, денег и ресурсов направлена не в будущее, а в прошлое».[397]

Соединенные Штаты хотят, отмечает Бромфилд, на века привязать развивающиеся страны к своей экономике, задобрить их правительства подачками, накрепко стянуть новые государства обручами военных союзов, помочь компрадорской буржуазии захватить решающие экономические и политические позиции. Бромфилд критикует американскую политику и за ее полицейскую роль. Корейскую войну автор называет трагической ошибкой. И до тех пор, пока американские войска будут находиться в Корее, не может быть мира в этом районе. Американские объяснения полицейских акций, направленных якобы против «красной агрессии», являются «просто глупыми».[398] Например, американскую помощь Франции в Индокитае мотивировали необходимостью сопротивления «агрессии». Для народов Азии такое объяснение звучит лицемерно, ибо на самом деле не «сопротивление агрессии», а борьба за сохранение колониального режима была главной целью интервенции. Полицейскими акциями Соединенные Штаты защищают режимы, наиболее «ненавистные в Азии», пишет Бромфилд.

Теми же аргументами и почти в тех же словах объясняются провалы американской политики в «третьем мире» в книге Дж. Амори «Обходя грань войны». В ней также отмечается, что политика США связала себя с обанкротившимися режимами меньшинства, идет вразрез с «эрой народной войны». Автор призывает сменить флаги: отказаться от мифа, что народные войны — «происки коммунистов», и встать на сторону большинства, направляя его действия в собственных интересах.[399]

Рассматривая проблемы «интересов» США в Азии и Африке, предлагая рекомендации для будущего курса, политическая наука все чаще склоняется к выводу Боулса: от того, по какому пути пойдут афро-азиатские государства, во многом зависит судьба капитализма. Но при этом и капитализм надо преподносить умеючи. «Нравится нам это или нет, но США, ставшие после второй мировой войны сильнейшей державой мира, часто рассматриваются как консервативная сила, друг и союзник режимов, выступающих против всяких перемен».[400] Поэтому следует не защищать капитализм, не восхвалять систему «свободной конкуренции», а убеждать людей в том, что в США произошла трансформация капитализма в «новый», «просвещенный» строй «всеобщего благоденствия и равных возможностей».[401]

В развитие такого подхода активизируется тезис, что в последние годы США якобы уже «с большей симпатией» относятся к стремлению афро-азиатских народов к независимости, перестали считать нейтрализм аморальным, как это утверждал в свое время Даллес. Идеологи буржуазии советуют приспособиться к революционному духу в Африке и Азии и по возможности относиться к нему как можно более сочувственно. В работе «Арабы и мир» содержится совет: «Создавать представления о США как о стране, которая с пониманием относится к проблемам и нуждам развивающихся стран».[402]

В начале 80-х годов сторонники такого подхода призывают администрацию Рейгана более трезво оценить обстановку в мире и строить свою политику в отношении развивающихся стран с учетом существующей реальности. Они указывают, что «интервенционизм американской политики приведет к огромному росту потенциального риска американским интересам».[403] Они предлагают отказаться, где это возможно, от интервенционизма, однако не потому, что такая политика противоречит международным нормам, в результате чего попираются законные права свободных государств, а по той простой причине, что такая политика создает угрозу «американским национальным интересам».

Трудно складываются дела и там, где США стремились создать «витрины» капитализма в развивающемся мире. Сегодня на этих «витринах» можно демонстрировать лишь многомиллиардные цифры задолженности американским и другим западным банкам. На начало 1983 года из общей суммы долга развивающихся стран в размере 630 миллиардов долларов только на. Бразилию (87 млрд.), Мексику (80 млрд.), Аргентину, (43 млрд.) и Южную Корею (36 млрд.) приходилось почти 250 миллиардов долларов.[404] США, опасаясь «цепной реакции» банкротств в развивающемся мире, пошли на отсрочку выплат по займам, но, разумеется, не даром. Помощь была предоставлена на кабальных социально-экономических условиях, включая сужение роли госсектора, «свободу рук» частному капиталу и монополиям США.

Политика создания слаженно действующей и взаимозависимой экономики «некоммунистического мира», создания капиталистических «витрин» потерпела провал. Никого не могут обмануть и косметические эксперименты с собственным капитализмом. Американские идеологи стараются убедить народы бывших колоний, что США бескорыстно пекутся о «благе», «процветании» и «демократии». Но «бескорыстие» по-американски не может быть бескорыстным. Нет-нет да и проскальзывают признания о подлинных целях США в Латинской Америке, Азии, Африке. О войсках. О прибылях. И других атрибутах американской «демократии и свободы».

Так, например, по признанию специалистов, принимающих участие в исследованиях в рамках Фонда Стэнли, половина средств, выделяемых американским правительством на «помощь в целях развития», была передана Израилю, Пакистану и еще нескольким странам — основным получателям американской военной «помощи»,[405] то есть послушным США правительствам в развивающемся мире.

Современная история капитализма еще и еще раз подтверждает, что вывоз капитала — мощное орудие экономического и политического закабаления народов колониальных и слаборазвитых стран. «Для старого капитализма, — указывал В. И. Ленин, — с полным господством свободной конкуренции, типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с господством монополий, типичным стал вывоз капитала».[406] Никогда в истории ни одна страна не имела таких огромных вложений капитала за границей и не получала таких прибылей от них, как США в послевоенные годы. Именно по этой причине в зонах экономических интересов США создаются военные базы и содержатся оккупационные войска. Как писали еще авторы сборника «Внешние аспекты национальной безопасности США», в обязанности правительства входит «гарантирование инвестиционной программы», оказание помощи предпринимателям и вкладчикам в «производстве капиталовложений за рубежом».[407] Известный политолог Дж. Болл считает, что в основе внешней политики должны лежать три принципа: «сотрудничество, баланс и доминирование».[408] Выходит, баланс балансом, а без «доминирования» никак не обойтись.

Но не только капиталовложения охраняют американские солдаты за рубежом. Они нужны там еще и для того, чтобы помогать выкачивать из развивающихся стран сырье. Экономисты и социологи пытаются убедить американцев, что политика США в странах Азии, Африки и Латинской Америки соответствует «национальным интересам». Без сырьевых ресурсов этих районов невозможно успешно развивать собственную промышленность, а значит, и обеспечить необходимый жизненный уровень. США, как пишет Морли, намерены «рассматривать в качестве врага любую силу, которая угрожает этому снабжению, и как союзника — любую силу, которая обеспечивает снабжение».[409]

Зная обостренную чувствительность американцев ко всему, что касается их личного материального благополучия, политологи пытаются прикрыть обычный международный разбой разговорами об «интересах» всего народа и даже каждого человека. Не мешай, мол, грабить — и тебе перепадет кусочек. Поэтому ухудшение политической ситуации в развивающихся странах, например «возникновение политики крайнего экономического национализма, экономической и административной регрессии, широких смут и беспорядков всех родов… будет крайне отрицательно влиять на такое благосостояние»,[410] Чтобы не допустить ничего подобного, Голдуотер требовал создания протекторатов и сохранения пропусков для африканцев. Р. Эмерсон в книге «Африка и политика Соединенных Штатов» считает, что «осложнения в „холодной войне“ могут повлечь необходимость вмешательства вооруженных сил на Африканском континенте, как это имело место в Корее и во Вьетнаме».[411]

Заметим, что подобные заявления обычно предшествуют очередным провокациям американской военщины, которая постоянно ищет новые полигоны для столкновений, конфликтов, колониальных военных операций. В сущности, вся кровавая история войн на Ближнем Востоке, трагедия палестинского народа, агрессивные войны Израиля при прямом участии США замешены на нефти. Как известно, американское правительство, выполняя волю монополий, время от времени устанавливает районы своих жизненных интересов, куда входят страны, моря, проливы и океаны, где действуют американские монополии.

Выгодные капиталовложения в даровое сырье — вот что прежде всего привлекает американских капиталистов в развивающихся странах. Империализм и впредь хотел бы использовать эти страны в качестве экономических придатков.

Все большую тревогу монополий вызывает Латинская Америка. Политология активно разрабатывает тезис о зависимости экономики США от сырьевых ресурсов. Она пытается доказать, что любые «неблагоприятные» изменения принесут бедствия американскому народу, что прекращение экономических связей с Латинской Америкой превратит США во второразрядную державу и приведет к разорительному понижению жизненного уровня.

Считая латиноамериканский континент «задним двором» с входной дверью прямо в США, американские колониалисты напуганы ростом здесь национально-освободительного движения. Автор книги «Кризис Панамериканского союза» У. Мэнгер пишет, что отношения США с латиноамериканскими странами становятся все хуже и хуже, это сообщество «быстро превращается в фикцию».[412] Мэнгер называет разброд в Панамериканском союзе «величайшей трагедией эпохи».[413] Точку зрения Мэнгера разделяет Дж. Уайс в книге «Соединенные Штаты и межамериканские отношения». Он пишет, что США «теряют свои позиции» в Латинской Америке. Вернуть. их будет очень трудно, поскольку «ослабла вера латиноамериканцев в добрые намерения США, в их право быть лидером континента».[414]

Правящие круги сильно беспокоит угроза потери господства над Латинской Америкой. Как только, мол, она выйдет из-под контроля и власти могучего соседа, так и сами США потеряют свои господствующие позиции в капиталистическом мире. Их величие поблекнет. «Благоденствие» народа исчезнет. «Нет в мире другой части света, более жизненно важной для США, чем Латинская Америка, — отмечается в книге „Крепость Кубa“. — Латинская Америка и Азия являются сейчас основными районами конфликта, но, если США могут „потерять Азию и выжить, потеря Латинской Америки поставит их в положение безнадежно борющихся за выживание“».[415]

Все эти рассуждения выступают, как об этом свидетельствует практика, в качестве психологической подготовки к интервенциям, агрессивным войнам, убийствам лидеров, созданию бандитских формирований для борьбы против тех народов, которые встали на прогрессивный, демократический путь развития. Государственный секретарь США Шульц в одном из своих выступлений в августе 1984 года заявлял: «С 1945 года каждый американский президент, демократ или республиканец, понимал, что для поддержания мира мы должны обладать силой и, более того, должны быть готовы использовать эту силу».[416] По мнению Шульца, проблемы Вьетнама, Ливана или Центральной Америки невозможно решить, не пуская в ход козырь «силы». Только тогда переговоры принесут желаемые плоды. Нападение на Кубу, постоянные угрозы в ее адрес, свержение законного правительства в Чили и замена его фашистской диктатурой, захват Гренады, агрессивная война против Никарагуа — все это звенья преступлений США в Латинской Америке.

В опубликованной газетой «Вашингтон пост» статье «Комиксы ЦРУ»[417] рассказывается о гнусной «священной войне» Белого дома против Никарагуа, о провокациях американских подрывных центров. Газета объясняет термин «священная» ссылкой на слова Р. Рейгана о том, что его политику в Никарагуа поддерживает папа Иоанн Павел II. Далее приводится содержание «Пособия для борцов за свободу», изданного ЦРУ и призывающего к «участию в последней битве против узурпаторов подлинной сандинистской революции». Руководители контрреволюционеров и разведывательные круги США признали подлинность пособия и подтвердили авторство ЦРУ. Книжка небольшая — всего 16 страниц. Она представлена как «практическое пособие для освобождения Никарагуа от угнетения и нищеты путем подрыва военно-промышленного комплекса государства без применения специальных инструментов и с минимальным риском для борцов».

Что же рекомендует ЦРУ никарагуанскому народу? Опаздывать на работу, чаще отсутствовать под предлогом болезни, не выключать свет и воду, забывать ремонтировать автомобили и механизмы, выбрасывать инструменты в сточные канавы, бронировать места в гостиницах, а потом не приезжать, не закрывать ворота на государственных животноводческих фермах, подсыпать грязь и подливать воду в бензобаки, рассыпать гвозди на дорогах и затыкать унитазы губками. В пособии можно найти вещи и посерьезнее. Например, рекомендуется перерезать провода сигнализации и обрывать телефонные кабели самодельными баграми, выводить из строя двигатели грузовиков, прокалывать покрышки, бить ветровые стекла и фары, спиливать деревья и блокировать дороги, поджигать здания, изготовлять самодельные бомбы.

Напоминая о «священной войне», газета язвительно замечает; в брошюре можно найти изображение, которое, наверное, понравится Ватикану. Мы видим человека, который пишет лозунг «Да здравствует папа!», а на следующей странице — людей, которые забрасывают кирпичами окна полицейского участка, бьют уличные фонари из рогаток и колотят палкой по тормозным огням автомобиля.

По свидетельству сенатора Д. Мойнихена, наставление ЦРУ для террористов в Никарагуа создано на основе инструкций, которые использовались во время американской интервенции во Вьетнаме. По этим инструкциям обучались «зеленые береты», в них так же, как и в никарагуанском наставлении, содержались рекомендации по технике «устранения» гражданских руководителей, причем, как заявил сенатор, термин «устранить» обозначал «убить».

Когда американский президент на одном, из своих пресс-конференций провозгласил, что он не собирается свергать сандинистов, но всерьез намеревается «причинить им неудобства», он, надо полагать, вспомнил благословленное им «Пособие» по диверсиям в Никарагуа. Чего стоят после этого «гневные» речи против «террористов» в Сальвадоре, Ливане, Северной Ирландии, то есть там, где идет патриотическая борьба за национальное и социальное освобождение от гнета империализма, если американское политическое руководство не только благословляет, но и организует террористическую деятельность?

Положение Латинской Америки как сырьевого придатка, «задней двери» уже не совсем устраивает монополистов США. В книге Дж. Рейди «Стратегия для Америки» откровенно звучат мотивы «мировой империи». Рейди стоит за «глобальную политику», предполагающую включение латиноамериканских стран в «атлантический треугольник» во главе с Соединенными Штатами Америки. Затем, по его мнению, следует искоренить в этих странах все национальное, провести там «вестернизацию» с таким расчетом, чтобы Латинская Америка стала не только экономическим и политическим, но и культурным «продолжением» США. Полная интеграция. Полное слияние.

Новые рецепты политики США в отношении Латинской Америки выдвигают А. Левенталь и А. Фишлоу в книге «Становление Латинской Америки: относительно ответа США». Авторы без тени сомнения говорят о том, что до последнего времени США определяли политику и экономику, культуру и потребление, торговлю и инвестиции — все стороны жизни западного полушария, исходя «из гегемонистской предпосылки» своих псевдозаконных прав.[418] Однако положение стало иным. Тучи над политикой США в Латинской Америке сгустились настолько, что уже не помогают ни зверские расправы, ни либеральные жесты, ни обещания «исправиться». Отсюда и главный совет авторов: не ждать, когда грянет гром, а создать единую технико-экономическую систему с Латинской Америкой, убрав барьеры на пути ее экспорта, предоставив ей широкую помощь в промышленности и технологии. И тем не менее все тот же знакомый мотив ставит финальную точку: «Потребность в лидерстве очевидна».[419]

Таким образом, в послевоенные годы в политической науке заметно активизировалась дискуссия относительно американской политики в странах Азии, Африки и Латинской Америки. Разного рода доктрин, на которые так падки американские стратеги, было предложено множество. Но все они, пожалуй, вращаются вокруг двух основных точек зрения.

Одна отстаивает «жесткий курс». Примерно по формуле: нечего с ними церемониться. Коль сплоховали европейские державы, ошибку повторять не следует. Надо смело брать наследство. Что же касается методов и средств политики, то здесь тоже не может быть особых раздумий: доллары, пропаганда, а лучше всего штык.

Другая точка зрения пытается учесть реальную обстановку в развивающихся странах. Ее представители понимают, что идти сейчас к народам Азии, Африки и Латинской Америки с огнем и мечом — дело безнадежное. Поэтому изыскиваются такие подходы, которые тоже предлагают подчинение молодых государств, но не военными, а экономическими, политическими, идеологическими средствами.

Несмотря на тяжелые уроки прошлого, которые не раз получал американский империализм в Латинской Америке, Азии и Африке, правящие круги вновь и вновь прибегают к обнаженной неоколониалистской политике. В сущности, колониальные интервенции в Ливане и на Гренаде, содержание наемных бандитских формирований, действующих против законных правительств Афганистана и Никарагуа, — это варианты политики штыка, уже опозоренной во Вьетнаме.

Американские правящие круги связывают свое «выживание» с тем, как сложатся их дела в освобождающемся мире. Именно здесь им видятся миражи спасительных надежд. Но в любом случае, независимо от расчетов правителей США, их неоколониалистские планы не свидетельствуют о политической дальновидности, и «выживание», построенное на самообмане, — не более чем иллюзия. Свободолюбивые народы видят на «новых» одеждах старые доспехи расистских, шовинистических и гегемонистских устремлений. Имперская политика в ядерный век практически бессмысленна, как необратимо время, породившее ее.

Глава восьмая «БЛАГОЧЕСТИВАЯ» ПРОПОВЕДЬ МЕТАИДЕОЛОГИИ

В писаниях американских идеологов по проблемам войны и мира много нелепого и противоречивого. Задающие тон пропагандистской машине политологи не отличаются особой сдержанностью в определениях и оценках, вероятно, вследствие гипертрофированного представления, будто сама судьба «возложила» на их страну всю ответственность за род людской. Следовательно, нет нужды и в поисках каких-то утонченных аргументов, способных убедить или обмануть, но не грубо, а исподволь. Но даже в атмосфере такой самоуверенности идеологи американизма вынуждены под прессом событий как-то приспосабливать свои взгляды к изменившимся условиям и требованиям времени. Но логика сохраняется та же: стереотипизировать и то новое, что возникает.

Пропаганда насилия, войны и пропаганда американского образа жизни, буржуазной идеологии, борьба с социалистическими идеями мира и международного развития как бы дополняют друг друга. Например, стратегическая линия на борьбу с коммунизмом базируется на двух фундаментальных опорах: материальной подготовке к войне, находящей свое выражение в наращивании средств массового уничтожения, и резком усилении психологической войны. Впрочем, и до рейгановской администрации правящие круги США уделяли подрывной пропаганде огромное значение, но Р. Рейган, задавшись целью поставить шовинизм внутри страны и устрашение войной народов всего мира на службу американской глобалистской политике, фактически сам возглавил пропагандистскую машину США, жестко координирует все ее направления.

Нельзя сказать, что усилия США затрачиваются впустую. Пропагандистская машина довольно эффективно оболванивает самих американцев и немало людей в других странах. Но похвастаться какими-то серьезными достижениями, которые бы изменили настроения в мире в пользу США, американская пропаганда не может. Скорее, наоборот, немало таких примеров, когда американские пропагандисты терпели серьезные поражения.

Взять доктрину мира, мирного сосуществования социально разнотипных государств и систем, о которой уже шла речь в предыдущих главах. Сколько сил затратила американская политическая наука и пропаганда, чтобы опрокинуть ее! Пытались вложить в эту концепцию такое содержание, чтобы она сама взорвалась и потеряла политическую эффективность. Усилия не оказались заметно эффективными.

Некоторые идеологи и политики пошли по иному пути. Они стали признавать, что концепция мира и мирного сосуществования современна и может быть полезной. Но при этом активно развивался тезис, что она находится в русле некоего объективного процесса выравнивания и чуть ли не слияния всех систем и стран на основе тождественных и неизбежных требований научно-технической революции. Исчезнут, мол, классы, противоречия, материальное и социальное неравенство. Не будет нужды в армиях и правительствах, в партиях и политиках. Почти идиллия, только нет в ней ни грана смысла и реального содержания.

Борьбу двух социально противоположных систем устранить нельзя. Огнем и мечом не разрешить спора о различии противоположных идеологий.

История хорошо знает собственное содержание — борьбу антагонистических классов, классовую борьбу. Так будет до тех пор, пока существуют эксплуататорские классы. Мира, мирного сосуществования между угнетенными народами и колонизаторами, между пролетарской и буржуазной идеологиями нет и быть не может. Движимые ненавистью к социализму, страшась подъема революционного движения в собственных странах, правящие круги ведущих капиталистических стран пытались удушить Советское государство экономической блокадой, разрушить его войной с фашистской Германией, поставить на колени, истощить экономически гонкой вооружений.

Советские люди никогда не забудут разного рода «санкции», эмбарго, неоднократные попытки активно навредить советскому народу, оскорбить и оболгать его. Все это — составная часть имперских замашек США, «логичного» международного поведения «мировой империи», которая столь активно будоражит болезненное воображение правящих сил заокеанской державы.

Ни один строй не принес столько горя, бед и несчастий трудящемуся человеку, как империализм. Нынешний мир — свидетель продолжающихся преступлений империализма. Буржуазным идеологам не по нутру антиколониальные революции угнетенных народов, их свободное, подлинно независимое социально-экономическое развитие. Они за такое толкование принципа мирного сосуществования, которое означало бы статус-кво, то есть им хотелось бы оставить все по-старому. Не идут империалисты и на удовлетворение требований, выдвигаемых освободившимися странами в программе нового международного экономического порядка. В американской буржуазной прессе не раз писалось и говорилось, что все это «козни Москвы». В книге Д. Кросса «Борьба во мраке»[420] утверждается, что национально-освободительная борьба является «коммунистической стратегической агрессией», а в сборнике «Международные аспекты гражданской войны» говорится, что войны за национальное освобождение служат «ярким примером провоцируемого насилия».[421]

На пороге 1980 года Р. Рейган в ходе предвыборных баталий заявил, что «причина всех беспорядков на земном шаре — Советский Союз».[422] Комментируя это заявление, сделанное в интервью газете «Уолл-стрит джорнэл», известный американский политолог А. Шлезингер писал: «Многим представлялось, что эти слова — обычная дань избирательной риторике, которая выражает безнадежно ошибочное представление об истории человечества… Если бы не было Советского Союза, Иран и Ирак все равно вели бы междоусобную войну, палестинцы и израильтяне вряд ли смогли бы найти путь к примирению, мира не было бы ни в Северной Ирландии, ни на Юге Африки… в Сальвадоре и без этого бы разразилась гражданская война».[423]

Пытаясь на деле взорвать концепцию мира и мирного сосуществования государств с различным социальным устройством, буржуазные идеологи утверждают, что усиление борьбы между буржуазной и пролетарской идеологиями противоречит принципам мирного сосуществования. Именно этим, а не чем-либо иным они объясняют ухудшение советско-американских отношений с конца 70-х годов, как будто такого факторе не существовало и в годы разрядки, и в годы второй мировой войны, и до нее, после установления дипломатических отношений между СССР и США. Нации, говорят эти идеологи, только тогда можно признать миролюбивыми, если они «во имя мира терпят ненавистные им идеологии». Больше того, буржуазные политики выдвигают «идеологический мир» в качестве условия, предваряющего разрядку напряженности, разоружение, решение спорных проблем за столом политических переговоров. Откажитесь от борьбы идей, откажитесь от своей идеологии — и вы получите мир, заявляют они. Эти суждения являют собой не что иное, как прикрытие доктрины мировой гегемонии США: сначала «мировой порядок», а потом всеобщий мир.

Впрочем, подсовывая концепцию «идейного примирения», буржуазные идеологи вовсе не помышляют отказываться от своих идей. Соединенные Штаты, говорил Дж. Картер в речи при вступлении в должность президента, должны «заново поверить в нашу старую мечту». А что это за мечта, он поведал в тот же день, но уже в другой речи перед иностранной аудиторией: «США выполняют свое обязательство содействовать утверждению стабильного, справедливого и мирного мирового порядка», причем «они в силах возглавить такие усилия и непременно осуществят это».[424]

Не намерены американские идеологи отказываться и от борьбы с коммунистической идеологией. Вот уже более ста лет буржуазия ведет с ней ожесточенную войну. На почве антикоммунизма все теснее объединяются все мракобесы современности. «Стремиться к тому, чтобы поощрять плюралистические течения в Советском Союзе, содействовать эрозии идеологической приверженности СССР своим конечным целям, несовместимым с отношениями мира и сотрудничества».[425]

Все это до крайних пределов доведено нынешней администрацией США. Как признавала «Вашингтон пост», «президент Рейган продолжает говорить о русских в таких выражениях, которые подразумевают сегодняшнюю угрозу и вечную вражду. Тем самым он дает полное основание для советских обвинений во враждебности Америки»[426].

Такова платформа «примирения идеологий», выдвигаемая буржуазией. Речь идет, стало быть, о том, чтобы коммунистическая идеология разоружилась и прекратила свое существование, а буржуазная, напротив, получила бы беспрепятственное распространение. Об этом и грезит буржуазный мир, лицемерно ратуя за мирное сосуществование идеологий. Иначе как бы это могло стать возможным? Ведь заявил же А. Хейг, возглавив госдепартамент, что «мы, можно сказать, разгадали в историческом плане истоки величайшей опасности международному миру, и это — марксистско-ленинское движение».[427]

В условиях ожесточенного столкновения между старым и новым миром ослабить борьбу против идеологии империализма значило бы сползти на позиции буржуазии и предать коммунистические идеалы. «…Буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет… — учил В. И. Ленин. — Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от нее означает тем самым усиление идеологии буржуазной».[428]

В 60-е и последующие годы буржуазные идеологи много писали о теории «единого индустриального общества». Украшали его на все лады. Приспосабливали к разным аспектам политической и идеологической борьбы на мировой арене. Появились продолжения — теории «супериндустриального» и «постиндустриального общества», «общества массового потребления». С легкой руки патриарха различных вариантов «технотронного общества» Д. Белла, а также 3. Бжезинского, К. Боулдинга, У. Ростоу и других Г. Кан провозгласил это идеологическое течение «полной энтузиазма адвокатурой техники и экономического роста».[429] Нашлись и такие идеологи, которые объявили «технологический фактор» едва ли не единственной причиной, вызвавшей разрядку.[430] Объективное развитие науки и техники приведет якобы все общества к единому знаменателю, в том числе и в сфере надстройки. Исчезнут классы, социальные различия. Исчезнут антагонизмы. Будущее «единое» общество возьмет все лучшее из всех существующих, модифицирует и приспособит взятое к новой обстановке. Таким путем, по мысли буржуазных социологов, капитализм и социализм как бы растворятся в будущем, обществе и перестанут существовать в качестве самостоятельных цивилизаций. Но такое общество потребует и единой идеологической платформы. Подобной платформой, отражающей цели «единого индустриального общества», может стать «культурная конвергенция», понимаемая и преподносимая как слияние существующих культур (цивилизаций).

Специальных исследований проблемы «культурной конвергенции» в США не так много. Но попытки сформулировать «консолидирующие» идеи носят активный характер. Подробно проблема «культурной конвергенции» рассматривается в работе Л. Бенсона «Национальная цель. Идеология и идеологические противоречия в Америке».[431] Сейчас, когда со времени появления этой книги минуло двадцать лет, особенно ясно, что Л. Бенсону удалось с большей полнотой, чем другим исследователям, даже писавшим на эту тему позднее, как бы собрать воедино разнородные идеологические концепции, помогающие решать, как утверждает автор, «общенациональные» задачи. Поэтому его работа, хотя она и увидела свет довольно давно, заслуживает рассмотрения в качестве примера, как идет в США процесс создания единой идеологической платформы.

Автор ставит задачу: «выяснить роль идеологии в целенаправленной деятельности граждан современного государства, прежде всего США», учитывая, что к любой идеологии относятся в этой стране якобы с подозрением, а всякие исследования, связанные с ней, встречают с раздражением, в лучшем случае с «плохо скрываемой терпимостью».

Здесь действительно следует сделать одну оговорку: в США под идеологией, как правило, подразумевается некая устоявшаяся система постулатов, вечная на все времена и эпохи. Когда же возникает вопрос о ее влиянии на внешнюю политику, считают более предпочтительным толковать не об идеологии, а о всеобщей морали и нравственных нормах, общечеловеческих ценностях и идеалах. Поэтому еще Г. Киссинджер не раз, правда на словах, но отнюдь не на деле, ратовал за то, чтобы «развести» идеологические отношения и дипломатическую практику, отделить их друг от друга, обособить. Такую линию Киссинджер противопоставлял внешней политике СССР, «неотъемлемой характеристикой которой, конечно же, является коммунистическая идеология, превращающая международные отношения в философские конфликты».[432] Можно понять, что Киссинджеру никогда не нравился, да и сейчас не нравится, неизменно миролюбивый курс ленинской внешней политики, вытекающий из самих принципов и природы коммунистической идеологии.

Такой курс многие американские идеологи тщатся представить «аморальным»,[433] а «мораль» США разрисовать свободной от авторитаризма и догматизма. И здесь, как видим, черное выдается за белое и наоборот. Ведь требовал же сенатор Д. Мойнихэн в августе 1977 года, чтобы «защита прав человека» стала «такой же неотъемлемой частью американской внешней политики, какой является марксизм-ленинизм для Советского Союза». Вульгарный примитивизм Мойнихэна очевиден. Если бы он действительно заботился о «правах человека», то его внимание, несомненно, было бы обращено на американское общество, которое является мировым чемпионом по части самых злостных нарушений жизненных прав человека. Уже одна политика разжигания ядерной войны говорит об облике заокеанских защитников «прав человека», не говоря о миллионах безработных, детской преступности, дискриминации женщин, расизме и многом другом.

Впрочем, деятели типа Р. Рейгана, Дж. Картера, Д. Мойнихэна никогда, надо сказать, и не говорили о необходимости «защиты прав человека» в их собственной стране. Речь всегда шла об использовании закодированной под права человека широкомасштабной операции по вмешательству во внутренние дела других стран. И здесь имперская претензия на всемирную заботу обо всем человечестве. Кроме того, провокационная идея о «защите прав человека» служила и целям подрыва процесса разрядки напряженности. Как подчеркивал Дж. Макговерн, кампания по «правам человека» воспринимается как возврат Америки к конфронтации периода «холодной войны».

Но вернемся к Л. Бенсону. «Холодная война», замечает он, усилив интерес к идеологии, в то же время создала и трудности на пути ее объективного исследования. Сейчас требуют действий от «дипломатов и солдат, а остальные члены общества участвуют в их борьбе, лишь убежденно доказывая свою лояльность». Военные и дипломатические вопросы выдвигаются на первый план, тогда как перспективы развития культуры и идеологии весьма туманны. Такое отношение к идеологии Бенсон считает вредным. В условиях кошмаров «холодной войны», пишет он, «культура, идеология настолько тесно переплетаются со всеми другими областями человеческой деятельности, что при анализе их нельзя оставаться на сугубо нейтральных позициях».[434]

Он проводит мысль, что любые идеологии, особенно те, которые оказывают серьезное влияние на жизнь общества, имеют сходные основы и сходные конечные цели. Отсюда и возникает возможность симбиоза идеологий. Некоторые виды идеологии «жизненно важны для общества. Они способны вызывать социальные сдвиги и обеспечивать дисциплинированность всех членов общества, руководителей и рядовых… Хотя они и действуют под различными названиями и часто независимы друг от друга, наиболее значительные из нынешних идеологий содержат одинаковые положения, касающиеся природы современных социальных изменений и методов их использования».[435]

Что же Бенсон предлагает внести в «общую идеологическую копилку», что, по мысли автора, представляет всеобщую ценность в американской идеологии? Он отвечает так: существование двух противоречивых эмоций — силы и достоинства, которые уживаются друг с другом во имя «национального единства». Именно эти черты американской идеологии, пишет он, и должны быть «правильно вплетены в общее развитие человеческой культуры».

Что же дальше? С тех пор как взаимозависимость наций стала более очевидной, а американское понимание «природы социальных изменений более космополитичным», утверждает автор, любой анализ данного общества немыслим без анализа состояния всей человеческой культуры, которая претерпевает быстрые и глубокие изменения, и не только в сфере материальных условий жизни, но и в идеологии. Главное здесь то, что американцы, считая собственную страну наиболее развитой и могущественной, рассматривают свои решения в области политики и экономики как «превосходящие все другие альтернативные решения».[436] Эту концепцию автор предлагает принять в качестве основы правильного понимания «национальной цели».

Итак, автор начал свои рассуждения со скромного пожелания, чтобы отдельные черты американской идеологии были «вплетены» в развитие общечеловеческой культуры. Но поскольку эти «черты» слишком туманны, автор переходит на более определенный политический язык, требуя рассматривать американские решения как превосходящие все остальные, ибо они основаны на силе и могуществе.

Бенсон выступает против «холодной войны». Причины ее «кошмаров» он видит в конфликте культур, но отнюдь не в социально-экономических и политических интересах и противоречиях. «Войну культур» автор считает неотъемлемой чертой отношений между нациями. Движущими силами «войны культур» выступают, по мнению Бенсона, этноцентризм и неравномерность культурного развития. Суть этноцентризма в том, что одни народы стремятся судить о других по собственным меркам жизни. Этноцентризм служит источником споров уже потому, что в условиях «холодной войны» разделяет нации только на «свои» и «враждебные».

«Война культур», по Бенсону, подчинена неким «скрытым силам», направленным на сохранение «культурных непрерывностей», а затем продвижение их в мир. Среди таких «непрерывностей» наиболее важны; политическое влияние, с которым связаны понятия государственного суверенитета, военной и экономической мощи; экономическая стабильность и экспансия, укрепление позиций американских фирм в борьбе за рынки, источники сырья и торговые преимущества; национальный престиж (самосознание), который обретает форму «соревнования в популярности». Сюда же относятся зарубежные поездки руководителей страны, международные спортивные соревнования, успехи на международных ярмарках, признание национальных героев своей страны за рубежом, успехи в науке и технике, различные культурные и другие достижения.

Основная «культурная непрерывность» — это политическое влияние на основе «дифференцированных компромиссов». Они могут рассматриваться и как «идеологическое сдерживание», при котором «бывает полезно сотрудничать с представителями неприемлемой идеологии, а также в качестве возможности завоевания плацдарма (идеологического и политического) для борьбы против СССР».[437] Позднее об этом писалось очень много. В одном из докладов «Трехсторонней комиссии» подчеркивалось, что Запад должен стремиться оказывать влияние на естественные процессы изменений в коммунистическом мире, подталкивать к изменениям в направлении западных ценностей,[438] к движению к некой «третьей системе», но на условиях американизма.

Пресловутая концепция «наведения мостов», в соответствии с которой политики империализма пытаются разрыхлить и разрушить социалистическое содружество, в формулировке Бенсона выступает как политика дифференцированных компромиссов.

В конечном счете словесная демонстрация Бенсона против «риторики» и «кошмаров» «холодной войны» обернулась призывом к захвату «плацдармов» в конфликте с Советским Союзом. Весьма своеобразная эскалация «национальной цели» — от продвижения «идеологических тонкостей» до утверждения американской «свободы» во всем мире через промежуточную стадию — создание «политико-идеологических плацдармов» против СССР.

Особое место в мировом конфликте, в «войне культур» автор отводит идеологии, призванной играть одну из «решающих ролей» в развитии цивилизации. Почему?

Идеология — средство укрепления социального строя. Как бы ни были развиты «методы управления массами», безопасность государства не будет обеспечена, пишет автор, если в основе его действий не лежат выгодные идеологические концепции. Что касается внешней политики и укрепления данного режима на международной арене, то здесь идеология играет роль «щита, прикрывающего отнюдь не идеологические мероприятия и маневры». «Война культур» является, как никогда, идеологической, рассуждает Бенсон, причем она обостряется во всех сферах. Растущая грамотность «когда-то инертных низших классов» позволяет им все шире входить в область идеологии. Либо «в том плане, который импонирует всем классам (то есть в идеологию, провозглашающую неограниченные возможности свободного предпринимательства и социальной гибкости). Либо в плане поддержки призывов к ликвидации устаревшего статус-кво».[439] Обратим внимание на то, что здесь Бенсон (как бы между прочим) в качестве аксиомы подсовывает мысль, что капиталистическая идеология («свободное предпринимательство», «социальная гибкость») импонирует всем классам.

Далее автор отмечает, что страны охотно «продают свою идеологию» другим нациям, особенно новым, нарождающимся. Характер ее во многом определяет «покупателя» и «способ продажи». В результате идеология становится «миссионерским товаром», средством продвижения «национальной мощи в новые районы».

Не исключено, полагает автор, «сближение социальных форм жизни обоих главных блоков».

Может показаться, что Бенсон готов ради этого «сближения» пожертвовать какими-то американскими «ценностями», от чего-то отказаться. Но получается, что все это касается других стран, но не США. Когда речь, заходит о Соединенных Штатах, то главным фактором, определяющим силу идеологии, выступает могущество государства. Иначе говоря, чем мощнее кулак, тем «логичнее» аргументация. Не «имманентные пружины» развития, а мощь государства — вот решающее условие влияния на мировую культуру, равно как и на мировую политику.

Кроме «явных факторов мощи», есть, пишет Бенсон, и другие, довольно ощутимые. К их числу автор относит «высокое» моральное состояние американской нации, несмотря на «отдельные проявления разлагающе действующей моральной лихорадки», выражающейся в увлечении мистицизмом, спиритизмом, в организованной преступности. Вполне уместно заметить, что даже некоторые официальные лица говорят об этом куда откровеннее, чем ученый-политолог Бенсон.

Об американском патриотизме автор пишет следующее: «Граждане США патриотичны, и в случае кризиса на них можно положиться. Национальный патриотизм, безусловно, силен и поддается регулировке. Он поддерживается многочисленными ритуалами, которые дают гражданам большое удовлетворение и обеспечивают распространение народной культуры». В дополнение к обычным патриотическим церемониям и манифестациям большое значение имеют «ритуалы американского воскресенья», «всемирные серии» бейсбола (в течение нескольких дней они приковывают внимание всего народа), организуемые правительством массовые каникулы под девизом «Посмотри сначала Америку», которые рассчитаны на то, чтобы вызвать «гордость за свою страну».[440] А вот теперь Р. Рейган установил, что каждый год 1 мая все граждане должны проявлять свою лояльность властям, демонстрировать, так сказать, свой восторг всем происходящим в этой стране.

Не нахвалится Бенсон американской цивилизацией, и все для того, чтобы распространить любезные его сердцу «культурные непрерывности» на весь мир. Он оптимистически оценивает перспективы американской культуры в будущем «едином» обществе. Но его оптимизм становится менее устойчивым, когда он пытается ответить на вопрос: кто же выиграет «холодную войну»? Автор вынужден признать, что там, где в свое время американцев «принимали с восторгом, сейчас они не пользуются ни влиянием, ни гостеприимством».

Л. Бенсон жалуется, что «самокритика в условиях „холодной войны“ слишком обнажила американские недостатки». Позиции США слабеют, представители других стран «теснят американцев на мировых рынках, культурных выставках, в международных дипломатических организациях, в научных кругах, в спорте и даже в дискуссиях о природе демократии и образе жизни».[441]

Почему это происходит? Автор объясняет потерю влияния тем, что «США невольно унаследовали мантию колониального администратора», показали свою «неспособность симпатизировать происходящим по всему миру социально-политическим революциям и в то же время неспособность положить им конец».[442] Итак, с одной стороны, «неспособность симпатизировать», а с другой — та же «неспособность положить конец» социально-политическим революциям.

Принято считать, замечает автор, что у американцев нет единой общенациональной цели. Об этом говорили не раз лидеры США. Д. Эйзенхауэр, как известно, даже учредил комиссию для ее выработки. А позже Д. Белл, один из отцов американской политологии, признал, что ничто, кроме гедонизма — жизненного стиля, основанного на идее наслаждения, всеобщем увлечении потребительством, — не объединяет американцев. «Гедонизм стал культурным, если не моральным, обоснованием капитализма».[443] Если отбросить его в сторону, то «у нас нет ни общей цели, ни общей веры, ни общего дела».[444] Но и эту «бесцельность», отсутствие веры Белл готов экспортировать в другие системы, в том числе и социалистические.

Отсутствие объединяющей цели Бенсон объясняет тем, что в США нет национальной философской концепции, которая служила бы теоретической основой такой цели. У нас «нет философии, которую можно было бы экспортировать, как нет и ничего в нашем опыте, что имело бы всемирное значение».[445]

Но ведь автор провозгласил образ жизни своей страны как «превосходящий все другие альтернативные решения». И здесь Бенсон делает сногсшибательный вывод: коль нечего экспортировать, то долой сосуществование с коммунизмом. С ним надо воевать. Логика рассуждений не может не потрясти и на этот раз.

Итак, общенациональной цели нет. Однако национальные интересы вполне очевидны. Автор сводит их к усилению американского политического влияния в мире. Но интересы, как и цели, не имеют, мол, общей философской идеи. Стало быть, необходимо «найти» какой-то новый философский «камень», позволяющий «направлять жизнь американского общества». Таким «камнем» должна быть «идеология», которая автором преподносится по-разному. И как «вполне доступная система идей и критериев для той сферы жизни, которую она пытается объяснить». И как «маскировка интересов той или иной группы, которые (интересы) открыто не высказываются и не провозглашаются».[446] И как «интеллектуальное и духовное выражение статус-кво». И еще один вариант: «Идеологическая система состоит из взглядов, идей, знаний, теорий, верований, традиций, мифов, теософских постулатов, легенд, предубеждений, поговорок и пословиц, народной мудрости, оценок норм поведения, идеалов и устремлений».[447] Как можно заметить, ни одно из этих определений не затрагивает социального назначения идеологии, состоящего, как известно, в служении классу, исповедующему эту идеологию.

Идеология, которая хочет быть доступной для широких масс, должна строиться, утверждает Бенсон, не «самых примитивных и понятных вещах». Но если она хочет продержаться долго, то должна отвечать и требованиям интеллектуальной элиты. Идеология призвана убеждать людей, причем делать это так, чтобы «логические непоследовательности» в ней либо преднамеренно игнорировались, либо «как-то хитро объяснялись». В противном случае, пишет автор, «чем сильнее будут призывы (сверху) к идеологическому единству, тем интенсивнее будет бунт разочарованных».[448]

Что же, по мнению автора, всего сильнее объединяет людей? Война! Именно война — наилучшее средство объединения и солидарности. Она неприятна, однако «обеспечивает базу для необычайно сильной коллективной мотивации (стимулов) и самопожертвования».[449]

В мирное же время необходимо «сильное руководство», опирающееся на «единую иерархическую лестницу». В условиях «холодной войны» гражданское руководство неизбежно становится квазивоенным. «Холодная война» требует «ограничения индивидуальной свободы в национальных интересах».

Бенсон выступает за систему «совместного опыта», то есть такую организацию, которая смогла бы «дисциплинировать одинаково мыслящих граждан» на базе какой-то монодоктрины. В конечном счете идеология должна служить «средством социального контроля».[450]

К важным идеологическим явлениям Л. Бенсон относит бюрократизацию государственного управления, которая помогла создать экономическое изобилие, открыла путь способным людям, снизила влияние личной власти, сохранила необходимые формы соревнования между людьми, упорядочила отношения между людьми на основе справедливости. Для чего же понадобился такой панегирик бюрократической машине? Бенсон предлагает превратить бюрократические принципы социальной организации в универсальные, высшее развитие которых приведет к отождествлению «государства» с «отечеством», «фирмы» — «с одной большой семьей». Конечный же продукт развития бюрократической машины автор видит в создании всемирной индустриальной цивилизации.

А что же американское общество может предложить мировой индустриальной цивилизации? Плюрализм воззрений, отвечает автор. И снова подводит логика: ведь только что он ратовал за единую идеологию, способную наилучшим образом осуществлять социальный контроль над всем обществом и всеми его гражданами, воспитывать их в духе повиновения. Теперь Бенсон утверждает, что в США нет единой, пронизывающей все сферы жизни идеологии. Американцы руководствуются якобы несколькими «системами культурных ценностей», или «функциональными идеологиями». Среди них наибольшим влиянием пользуются христианство, капитализм, риторика политической демократии, которая выражается в двухпартийной системе, научная идеология, носителями которой являются научные общества и организованные группы ученых, тред-юнионизм, народно-культурная идеология, антикоммунизм, который, как пишет автор, служит в современной Америке серьезной «руководящей силой».

Этот набор «идеологических подсистем» служит автору для подтверждения тезиса, что американское общество якобы «деидеологизировано», что плюрализм мнений говорит о «свободе выбора» и т. д. Но даже из перечисления «подсистем» видно, что выбирать, собственно, не из чего, а перечисленные «подсистемы» являются всего лишь формами проявления или средствами выражения буржуазной идеологии. Но сам автор, как видно из его рассуждений, вовсе не сторонник плюрализма. Он озабочен созданием единой, всеохватывающей идеологии.

Установлению такой универсальной идеологии мешают, сокрушается Бенсон, индивидуализм и прагматизм. Индивидуализм сводится к противопоставлению личных интересов общественным: люди больше думают о себе, чем о других. В этом и заключено рациональное зерно священной «инициативы» — главного постулата философии капитализма: если каждый будет проявлять инициативу для себя, то и всем будет лучше. Иными словами, индивидуализм отрицает всякую возможность появления «организованной идеологии».

Все ставится с ног на голову. Даже многие буржуазные идеологи признают, что воспитание индивидуализма выступает в качестве важнейшей цели «американского образа жизни», политической науки, пропаганды, всей политики правящих сил. Что же касается философской основы индивидуализма — прагматизма, то Бенсон критикует его следующим образом. Поскольку прагматизм предполагает очень «гибкий, интеллектуальный подход к вопросам», то результатом такого подхода является забвение всяких застывших принципов. Его цель — успех, инструмент — знание, почерпнутое опытным путем. Поэтому никакие идеи или институты не священны. В силу этого прагматизм — неприятнейший тормоз создания единой идеологии, хотя и может считаться идеологической альтернативой «для полностью эмансипированного индивидуализма».[451]

Конечная суть долгих рассуждений автора сводится к тому, что необходима национальная цель, способная сформировать эту единую идеологию. Но где ее искать?

На этот вопрос автор отвечает с обезоруживающей откровенностью. Коль скоро в США, пишет он, существует такая мощная идеология, как антикоммунизм, то и поиск национальной цели нужно вести в этом направлении. И далее. Антикоммунизм предполагает накапливание военных сил, поддержку антикоммунистических режимов, проведение таких реформ в «дружественных» США странах, которые бы смогли предотвратить развитие коммунизма.

Теперь все понятно, кроме одного. Зачем нужны были хитроумные аргументы, демонстрация учености и терминологическая карусель, если вывод вполне укладывается в рамки дежурного заголовка заурядной американской газеты или заявлений не менее заурядных министров. «Необходимо обладать способностью применять военную мощь», — требовал К. Уайнбергер.[452] И, как бы загодя поправляя его, Дж. Шлессинджер, один из предшественников Уайнбергера на посту министра обороны, утверждал, что США должны поддерживать свою военную мощь «не потому, что мы непременно пойдем на ее применение. Военный потенциал наиболее важен, когда дело не доходит до его использования. Он важен для устрашения, для обеспечения фундамента политических переговоров».[453] Итак, снова — и все о том же. У США нет иного выхода, как гонка вооружений, подготовка к войне, ослабление или сокрушение коммунизма.

Выводы Бенсона банальны. И все же его работа примечательна по ряду аспектов.

Во-первых, в ней четко обозначена попытка выработать единую идеологическую линию, адекватную «общенациональной цели», «общенациональным интересам». В сущности, это отражает стремление правящих сил объединить американцев вокруг интересов господствующей иерархии, задушить иные, неугодные точки зрения. Поиски «национальной цели» на путях антикоммунизма — довольно ясное выражение единой идеологической платформы.

Во-вторых, Бенсон всячески хочет убедить читателя, что идеология в США не отражает интересов каких-то классов, что ее вообще нет в систематизированном виде. Плюрализм взглядов, находящий свое выражение в «идеологических подсистемах», хотя и мешает установлению «дисциплины» и «порядка», все же свидетельствует об отсутствии самодовлеющей Идеологической доктрины, исходящей от господствующего класса.

В-третьих, в общей схеме, в которой автор пытается увязать идеологию и «национальную цель», большое место отводится «культурной конвергенции» как средству создания единой цивилизации на базе американских «культурных ценностей». Но чтобы такая перспектива не казалась слишком мрачной для культур, обреченных Бенсоном на растворение и умирание, внушается мысль о неких внутренних законах, пружинах, которые ведут к синтетическому результату независимо от социально-экономических условий жизни общества. Задача американской культуры в связи с этим — как можно активнее внедряться в общемировую культуру сейчас, с тем чтобы принятие «американских ценностей» в качестве всеобщих выглядело вполне естественным следствием «слияния», «конвергенции».

В-четвертых, если говорить о практических аспектах «теоретических» рассуждений автора, то они чрезвычайно огрублены. Здесь и тоска по общенациональной «солидарности», наивысшая степень которой вызывается только войной, и призывы к гонке вооружений и военной борьбе с коммунизмом.

В-пятых, активизация идей «культурной конвергенции» говорит о том, что проблема борьбы с пролетарской идеологией занимает представителей политической мысли все больше и больше. Особенность ее в нынешних условиях заключается в усилении завуалированных атак. Вот и в случае с Бенсоном. На словах проявляя заботу о развитии культуры, цивилизации, призывая к «компромиссам» и «терпимости» во имя мира и всеобщего процветания, он на деле предлагает американскую культуру в качестве образца для всех и как наиболее предпочтительную по сравнению с любыми другими. Да и сами по себе идеологические аспекты борьбы двух систем, облаченные Бенсоном в респектабельные наряды соревнования «культурных ценностей», не содержат даже словесных намеков на «примирение» и «слияние». Только один расчет — на победу буржуазной идеологии над коммунистической.

В конечном итоге теория «конвергенции» в ее культурно-идеологическом варианте служит широким планам правящих сил, мечтающих об установлении мирового господства, подчинена стратегии на разрушение социалистической формации как силы, без упразднения которой невозможно создать американскую мировую империю. В таком контексте концепции «идеологической конвергенции» отводится роль фактора, долженствующего расслабить оппонента, посеять иллюзии, благодушную инфантильность, а затем под лицемерные разговоры об идеологических компромиссах внедрить свою идеологию, расширить сферу влияния буржуазного мировоззрения.

В этом и состоит социальное назначение «конвергентных» концепций. Разработка и трактовка доктрины «культурной конвергенции» буржуазными учеными еще раз показывают, что всякие разговоры об «идеологическом мире», «примирении» и «слиянии» цивилизаций в любом толковании не что иное, как попытки обмануть людей мещанской фразеологией, расширить фронт борьбы с идеологией рабочего класса.

Но теория конвергенции, провозглашенная буржуазными политологами в качестве «глобального императива» современного развития, при всей ее направленности на борьбу с коммунистической идеологией, все же допускала словесные пируэты относительно того, что и капитализм должен сделать кое-какие уступки. «Спонтанное схождение», «синтез» систем предполагают, мол, движение к «обществу-гибриду», в котором проявятся лучшие черты всех культур.

По мере того как правящие круги США начали осуществлять поворот от разрядки к нагнетанию напряженности и вновь активно заговорили о «мировом господстве» как американской цели, «культурная конвергенция» с ее словесными уступками уже не соответствовала замыслам правящей олигархии. Требовался более твердый вариант «транснациональной метаидеологии».

В качестве идеологической глобальной альтернативы социализму в ходу теперь концепция «планетарного сознания». О ней говорили и раньше, но в период перехода к «новому» политическому глобализму эта доктрина оказалась, как никогда, кстати. Чтобы как-то оправдать требование о необходимости «трансидеологического сознания», адепты «метаидеологии» связывают ее с глобальными проблемами — энергетической, сырьевой, экологической, продовольственной, демографической, которые, с их точки зрения, подвластны только единому обществу с транснациональным сознанием. Классовая борьба объявляется анахронизмом, национальный суверенитет — тоже.

Один из американских политологов, Г. Хиршфельд, пишет по этому поводу: «Первые шаги к преодолению границ между людьми должны заключаться в более широком и терпимом понимании взглядов других и в создании на этой основе нового искусства, новой экономики, новой системы образования, новой религии и новой науки. В каждой из этих областей уже существуют течения, ориентированные на Человечество в целом. Эти течения и движения — наднациональные стили в искусстве, многонациональные корпорации… надо всемерно культивировать и развивать. В то же время следует отдавать себе отчет, что ощущается недостаточное внимание к двум жизненно важным элементам — подчеркиванию примата Человечества перед любыми его частями и поддержке в первую очередь не нации, не класса, не религии, а Человечества».[454] Особо здесь умиляет призыв к развитию «многонациональных корпораций».

Теоретики «планетарного общества» весьма близки к идеологам неоконсерватизма в политике. Они охаивают разрядку, поскольку она не продвинула вперед идею «глобального общества». Из «конвергентных» вариантов «планетарщики» взяли лишь положение о борьбе за «капиталистическую эволюцию» социализма, но опять-таки для утверждения, что в будущем «едином» мире социализму места нет, в нынешнем виде он «непригоден быть частью „глобального общества“». Ему сначала надо демонтировать свои основополагающие устои. Таким образом, и здесь мессианская политика правящих сил США находит свою «планетарную» упаковку. Видимо, в дальнейшем концепция «планетарного сознания» будет приспосабливаться к официальной политике антикоммунистического «крестового похода», в которой уже нет и намека на «синтез», «слияние» и прочую «расслабляющую риторику». Нынешнему президенту США грезится только мир по-американски.

Теории идеологической борьбы в любых их вариантах — обостренных, словесно приглаженных или наукообразных — всегда были нацелены на обслуживание «американизма», «американоцентризма», американской «сверхдержавности», а в конечном счете «мирового господства». Как мы видели, в буржуазной политологии и в дорейгановский период в широком ходу были концепции идеологического противоборства, замешенные на грубой военной силе. Крайне правая фракция американского истэблишмента практически полностью отбросила камуфляжные оболочки, которыми обволакивались разного рода концепции, направленные на идеологическую эрозию социализма.

Администрацию США называют сегодня самой идеологической в истории страны. Президент США открыто объявил «крестовый поход» против коммунизма. На подрывные идеологические диверсии выделены огромные средства, созданы целевые подрывные программы.

Основными методами «подавления» коммунистической идеологии, носителями которой в США считают страны, группы людей или отдельные лица, не разделяющие американские взгляды на мир и его будущее, являются нынче огонь и меч, убийства, терроризм, ставший в США государственным делом. Линия на казенный «американизм» пронизывает и всю внутреннюю жизнь страны. Растущие на этой почве шовинизм, психоз «всеобщей лояльности» активно подталкивают страну к фашизму американского типа. Это представляет для человечества особую угрозу, особенно в контексте реальной ядерной мощи США, ориентированной на завоевание всего мира.

Глава девятая НОЧНЫЕ СНЫ И ДНЕВНЫЕ КОШМАРЫ

«Бог избрал американцев, чтобы окончательно перекроить мир». Это изречение, принадлежащее сенатору А. Бевериджу, относится к 1900 году. Но как свидетельствует Р. Эльстайн в книге «Возвышение американской империи»,[455] еще в 1850 году одна из газет Нового Орлеана, размечтавшись, писала:

Это было в прошлом столетии.

В XX веке американских политологов буквально заворожила идея «мирового господства».

В конечном итоге все наиболее воинственные доктрины американского империализма — «сдерживание», «освобождение», «контрсила», «гибкое реагирование», «принуждение», концепции «ограниченной войны», «продолжительной войны», «локальных конфликтов» и многие другие — тесно связаны между собой стратегическим курсом американских монополий на создание «мировой империи». При этом доктрина «национальных интересов» готова благословить любые взгляды и любые действия. В основе ее — примитивная философия эгоцентрического, крайнего индивидуализма, принявшего затейливо извращенную форму «мессии» XX века, «исторического предопределения» американского владычества над миром.

Разумеется, как в прошлом, так и сейчас интервенционистская политика правящих сил США диктовалась интересами большого бизнеса, получившими название «национальных интересов». Жажда наживы толкала монополистическую буржуазию к захватам, войнам, подрывным акциям, военным переворотам, насаждению хунт, подкупу партий и целых правительств. Но, кроме этой определяющей, главной пружины американского экспансионизма, есть и дополнительная, коренящаяся в особенностях исторического формирования этого государства и общества, в культе силы, который органически вплетен и в ткань высокой политики, и в стиль человеческих отношений, и в практику бизнеса, и в психологию повседневного поведения индивидуума.

Сами американцы признают, что насилие является интегральной частью американского образа жизни. «Насилие — это один из базовых амбивалентных элементов в нашем обществе. Мы часто прибегаем к нему и порой любим его… Насилие — необходимая часть американской жизни… Мы узнаем его вскоре после рождения и практикуем его вплоть до самой смерти».[456]

Носители различных форм насилия использовали его для достижения богатства и славы, для расправы с политическими, религиозными противниками, соперниками по бизнесу. Виджилянты силой утверждали свою версию «порядка» на пограничье, а затем свои принципы американского образа жизни. Вскоре после образования государства стало обнаруживаться, что принцип силы начинает играть всевозрастающую роль в сфере отношений с другими странами. Постепенно складывался миф об «американской исключительности», или «американской миссии». «Наше дело — дело всего человечества»,[457] — объявил еще Бенджамин Франклин.

В силу комплекса социально-экономических, географических, политических, социально-психологических факторов с самого начала формирования американского национального сознания важнейшим его компонентом была идея исключительности путей общественно-исторического развития США и их роли в мировой истории. Более или менее завершенную форму это получило в доктрине «предопределения судьбы», или «явного предначертания», сформулированной в середине XIX века. Она включала мифы о превосходстве и избранности Америки, которые проповедовались политическими и идеологическими лидерами США, начиная от пуританских вождей до «отцов-основателей», от первых поселенцев до идеологов экспансии на Запад. В националистических и экспансионистских кругах доктрина «явного предначертания» трактовалась в том духе, что США суждено нести всем народам «идеалы демократии и свободы». Во второй половине XIX века, когда США все глубже вовлекались в водоворот общемировых событий, внимание к этой доктрине явно повысилось. Более того, она получила как бы второе дыхание. При всех разговорах о грядущей «американской империи», которой уготована роль мирового благодетеля, под теорией «явного предначертания» подразумевалось лишь «континентальное предначертание». Когда же все земли на континенте были захвачены, миф об американской исключительности требовал новых пространств для экспансии. И в этих новых условиях все громче стали звучать лозунги о долге США вести за собой весь мир, что диктовалось усилением империалистических устремлений правящих кругов США. Эта страна стала со все большей откровенностью претендовать на единоличное решение всех общемировых проблем.

Территориальная экспансия давалась США сравнительно легко, что взращивало новые претензии и укрепляло самоуверенность. Действуя против беззащитных индейцев и мексиканцев, правящие круги США достигали своих целей ценой незначительных финансовых издержек и человеческих жертв. На рубеже XIX и XX веков они имели дело с уже угасающей, разлагающейся испанской империей, война с которой в 1898 году ценой незначительных потерь заметно укрепила США.

Победу, одержанную американским флотом над испанским флотом в Манильском заливе, стали интерпретировать как признак «божественного одобрения». В первую мировую войну США вступили почти «триумфально», провозгласив своей целью «спасение мира для демократии». Америка, утверждал президент В. Вильсон, «обладает безграничной привилегией выполнения своего предназначения и спасения мира».[458]

Из второй мировой войны, как мы говорили, США вышли фактическим лидером капиталистического мира. Миф об американской «исключительности» заявил о себе с новой силой. «Соединенные Штаты, — писал газетный магнат Г. Люс, — пользуются уникальным и особым расположением божественного провидения… В своем провидении бог сейчас призывает этот народ стать главным инструментом своей воли на Земле… Ни один народ на Земле, ни один народе истории, за исключением древнего Израиля, не был столь очевидно предназначен для выполнения особой фазы вечной божественной цели».[459] А коль так, то без особых колебаний и смущения было объявлено о наступлении «Американского века». Просто и скромно.

Некто Мауэр в работе «Кошмар американской внешней политики»[460] развязно требовал установления мирового господства США посредством силы, прекращения «мягкого отношения» к Советскому Союзу, усиления вмешательства в любой форме в дела любого государства. В следующем, 1949 году, когда в руководящих кругах США активно обсуждались различные планы ядерной войны с Советским Союзом (назывались, как увидим дальше, конкретные сроки ее начала), выходит особенно много книг, содержащих обоснование неизбежности и необходимости «мирового господства» США. Среди таких работ можно назвать сборник статей «Большая часть мира», книгу Ф. Уилсона «Американская политическая мысль», Л. Стоу «Вы — мишень», Э. Джонстона «Мы все в этом»[461] и многие другие. В них развиваются весьма похожие идеи.

Послевоенное материальное превосходство США стало постепенно отождествляться с моральным превосходством. То и другое выступало в маске улыбающейся «добродетели», позу которой гарантировали сила и кулачное право. Все это и нашло свое выражение в доктринах «дипломатии канонерок», «большой дубинки». Политологи пытались доказать, что мировое американское правительство — естественная ступень в развитии человечества, а если Советский Союз не захочет подчиниться такому правительству, то ему придется иметь дело с войной. Руководство всем миром США должны взять силой, рассуждает Э. Джонстон в книге «Мы все в этом», поскольку жизненные интересы США простираются за пределы национальных границ, во всех направлениях, вплоть до самых отдаленных уголков земного шара. «Эта доктрина, — верно замечает американский социолог Д. Уерджин, — характеризуется экспансионизмом… Ома требует, чтобы страна находилась в состоянии постоянной военной готовности, в постоянной тревоге».[462]

В литературе все чаще появляются сравнения «американской империи» с прошлыми. Проводятся аналогии, которые не дают покоя идеологам «империи» все послевоенные годы. Р. Фландерс в книге «Американское столетие» пишет, что американский образ жизни уже одержал победу, а роль «мирового гегемона» прочно закрепилась за США. В этом нет ничего необычного, воркует автор книги. Мировое развитие подчиняется закону, по которому «мировое господство» поочередно переходит от одного государства к другому. Был период Pax Romana, затем Pax Britanica, а теперь наступило время Pax Americana.

Развивая ту же идею, С. Хьюз «перманентность» международного кризиса объясняет столкновением двух цивилизаций: «варварской» и «эллинской». Без тени смущения «эллинской культурой» объявляется американская, которая выступает носительницей «культурных традиций всех подлинных цивилизаций».[463] Подобная мысль возникла и у профессора Коммаджера, которую он излагает в книге «Сознание американцев».[464] Он тоже «авторитетно» подтверждает, что американская культура является наследницей древнегреческой, римской и палестинской культур. А коль так, то народы других стран должны отказаться от «ложной доктрины» национального суверенитета во имя торжества американского федерализма, а такие понятия, как «государственность», «нация», «патриотизм», «национальная гордость», должны быть преданы анафеме.

Весьма откровенен в этом отношении Г. Гэррет. Как и его идеологические предшественники, он пытается доказать, что создание «американской мировой империи» диктуется всем ходом истории. Гэррет уговаривает не бояться слова «империя», украшая ее сентиментальными словечками. Как Д. Перкинс приписывал империализму США «тревожную совесть», так и Гэррет спешит заверить читателя, что американская «империя» будет отличаться от всех прошлых добрыми намерениями, тем более что США уже «имеют почти все признаки былых империй». К ним он относит: превращение правительства в доминирующую силу; подчинение внутренних вопросов задачам внешней политики; господствующее положение военного мышления; систему наций-сателлитов, организованную для целей, называемых коллективной безопасностью; эмоциональный комплекс хвастовства и страха, созданный в стране за последние годы.[465]

Гэррет приходит в восторг от собственного утверждения, что его страна «похожа» на империи прошлых времен. Римская империя, пишет автор, была «защитницей цивилизации», испанская добавила к этому «духовное спасение», британская исповедовала благородный миф о «бремени белого человека». США дополнили эти признаки империи лозунгами «свободы и демократии».[466] Не особенно церемонясь, Гэррет объявляет Соединенные Штаты прямыми наследниками всех империй прошлого.

Эта бесноватая идея довольно устойчива. Приведем, нарушая хронологию изложения, примеры из более поздних изданий. В сборнике «Империализм и колониализм»,[467] изданном в 1964 году, колониализм изображен как объективно неизбежный и даже полезный этап развития человечества. Он, этот этап, способствовал, видите ли, взаимодействию культур. Далее авторы сборника особенно восторженно пишут о британском империализме, приписывая ему такую «отличительную черту», как стремление к цивилизаторскому преобразованию подчиненных стран. Подобная доброта в оценках английских «братьев» объясняется просто. После второй мировой войны, говорится в работе «Америка и мировое руководство», США унаследовали от Британии задачу «защиты независимости малых народов»,[468] а заодно и цивилизаторскую миссию. «Концепция миссии, — пишет М. О’Лири, — включает в себя большую дозу гуманизма». Движущей силой в американском миссионерском идеале вкупе с гуманизмом является вера в то, что «американский образ жизни… может быть экспортирован к выгоде других наций».[469]

Итак, утверждают идеологи американского империализма, наступила «очередь» США принять руководство миром, установить «баланс сил добра против сил зла», расправиться с «русским варваром», а затем установить мир, «в котором все народы будут политически и экономически свободны».[470]

Американский империализм настолько уверовал в идею «мировой гегемонии», что его идейные прислужники исподволь начинают подготавливать варианты организационной структуры будущего государства. На разные лады расхваливается идея «всемирной федерации» под эгидой США. Поскольку, пишет, например, М. Стэнли, мы «оказались в позиции», обязывающей нести тяжелое бремя ответственности за судьбы человечества, необходимо в качестве первого шага создать «мировое государство». Назвать его можно по-разному: «ограниченная федерация», «Атлантический союз», «федерация свободного мира», «региональная федерация», «сверхгосударство». Но суть одна: будущее общество должно быть построено по образцу США и обладать силой федерального правительства Соединенных Штатов.[471]

Планы бредовые. Но от этого они не становятся менее опасными. Временами буржуазные идеологи разговаривают особенно агрессивным тоном. Это в случаях, когда правящие круги затевают очередную авантюру или ведут войну. После очередного провала политологи становятся сдержаннее. Появляются «новые», слегка видоизмененные доктрины, суть которых остается прежней. Начинается разговор о «затяжном» конфликте, появляются призывы к «непрямым» подрывным действиям, к «установлению мостов.» с целью идеологического, морального и политического разложения противника изнутри.

Особенно много разговоров о предпочтительности невоенных методов борьбы стало после запуска первого советского спутника Земли в 1957 году. Конечно, и до него отдельные идеологи понимали бесперспективность расчетов на ядерную войну. Но надежда, что при известных условиях, удастся изолировать Советский Союз, истощить его экономически, подорвать его моральную силу, а может быть, нанести ему и военное поражение, еще продолжала теплиться.

Например, Ростоу и Хэтч объявляют себя противниками ядерной войны. Рассуждают об этом многословно. Но, утолив душу словами о «миролюбии», они пишут, что США должны быть «готовы к борьбе и победе в тотальной войне», а для этого нужно «развивать новые возможности для локальных войн, включая использование тактического атомного оружия, развивать вместе с партнерами по „свободному миру“ методы борьбы с подрывными и партизанскими операциями».[472] Ростоу и Хэтч подбрасывают мысль, ставшую впоследствии очень модной, что обе стороны, то есть США и СССР, должны выработать «правила игры», под которыми подразумевается отказ от «стратегических атомных атак». Позднее об этом много будут писать Г. Киссинджер, Г. Кан и др. Нужно заранее договориться и определить объекты, которые можно разрушать. Ростоу и Хэтч пропагандируют идею об ограниченной ядерной войне по заранее достигнутой договоренности воюющих сторон. Смысл этого обмана состоит в попытке убедить американцев, что без «стратегических атак» мировая война безопасна. Она не затронет, мол, территорию США. Что же касается локальных войн, которые авторы считают наиболее подходящими в современных условиях, то они могут быть на других континентах, опять же далеко от США.

Относительно законченный вид эта теория получила у Г. Кана в работах «О термоядерной войне», «Мысли о немыслимом», «Эскалация» и др. Ростоу и Хэтч предлагали выработать «правила игры», согласно которым локальные конфликты или «ограниченная» война не затронут территорию США. Кана не очень беспокоят такие конфликты, их место в «теории игр». Допуская общий ядерный конфликт, он разрабатывает теорию игр «с нулевой ничьей». Смысл ее откровенно провокационен. В конце концов Кан и сам признает, что границ взаимного уничтожения в термоядерной войне никто не может определить заранее. Но и в этом случае беспокоиться не следует, поскольку последствия атомной войны не так уж и страшны. Но об этом Г. Кан скажет позднее. А пока в политологии усиленно разрабатываются стратегические варианты возможной войны в условиях, когда обе стороны имеют атомное оружие.

Известное внимание в свое время привлекла книга Г. Киссинджера «Ядерное оружие и внешняя политика».[473] Ее автор не согласен с теми, кто считает, что атомная война будет триумфальной для США, что преимущество в количестве атомных и водородных бомб может решить исход войны. Свои рассуждения автор строит на основе отрицания всеобщего военного конфликта. Война, как писал Г. Киссинджер в то время, когда еще не был лично вовлечен в бурный водоворот политических событий, не является убедительным инструментом политики, и по этой причине международные споры могут быть решены только средствами дипломатии. Г. Киссинджер также признает, что разрушительная сила и скорость современного оружия покончили с традиционной неуязвимостью США. Мировая война отвергается союзниками, которые считают, что если для США это «стратегический выбор», то для них — вопрос жизни и смерти. Перспектива массированного возмездия также малоутешительна. Его жертвами могут стать прежде всего европейские страны, на территории которых расположены американские военные базы. Как видим, идея европейских «ядерных заложников» начала продвигаться в общественное мнение еще три десятилетия назад.

Как только Г. Киссинджер переходит от общих рассуждений к практическим предложениям, он оказывается в длинном ряду банальных защитников милитаристской политики США. Он, например, утверждает, что стратегия современной войны должна основываться на силе и понимании, что война будет вестись атомным оружием. Но поскольку ядерная война означает катастрофу, бомбы превращаются в надежную сдерживающую силу. Поэтому нельзя сокращать запасы ядерного оружия, что может лишь «увеличить» напряженность в международных отношениях и привести к войне. Любое ослабление атомной мощи уменьшит страх за последствия военного конфликта, увеличит взаимную подозрительность. Он утверждает, что надежным барьером всеобщей войне могут служить локальные конфликты. Местные войны, пишет он, решают частные задачи, и поэтому Советский Союз не рискнет ввязаться из-за них во всеобщую войну. Что же касается США, то они должны принимать участие в локальных войнах, но лишь для того, чтобы предупредить вмешательство Советского Союза. Там, где находятся американские войска, заявляет Киссинджер, Советский Союз не вступит в конфликт из-за боязни всеобщей войны. Война на истощение в местных конфликтах является как раз той войной, в которой советский блок не может победить. Все это было написано до агрессии США в Индокитае, тем более до ее поучительного поражения.

Позднее Киссинджер то смягчал, то ужесточал свои воинственные высказывания, но доктрина «истощения» Советского Союза путем дипломатических, экономических, политических маневров, а также посредством локальных войн не оставила его воображение. Она получила также развитие и у других авторов, особенно у Боулса и всех сторонников концепции «поражения» социалистических стран без войны.

Доктрина «перманентной опасности» модифицировалась не раз. В работах, например, Т. Шеллинга она приняла облик стратегии принуждения. Теперь война, по Шеллингу, — это «состязание нервов, риска, воли, выдержки», это «дипломатия насилия».[474] Противник должен быть уверен, что угроза начать войну всегда может обернуться войной. Свои рассуждения Шеллинг иллюстрирует таким примером.

Открытое море. Двое в лодке. Один принуждает другого грести, угрожая перевернуть лодку. Толку никакого. Спутник знает, что утонут оба. Угроза бесполезна. Но если начать так раскачивать лодку, что она в любое время может перевернуться, то эффект станет другой. Причем лодка может выйти из-под контроля. События происходят независимо от желания сторон. Видя реальность опасности, гребец может стать сговорчивее.[475]

Практическое воплощение «раскачивания лодки» — локальные войны. Иными словами, политика «на грани войны», словно вашингтонская модница, обряжалась в новые и новые наряды. Буржуазные политологи упаковывали ее в разного рода теоретические концепции применительно к ситуации. Варианты — от самых воинственных до «голубиных» (в допустимых, разумеется, пределах) — не меняли сути дела. Стержнем политики оставалась сила. Идеологи дискутировали лишь о том, когда, где и при каких обстоятельствах надлежит использовать эту силу.

В 80-е годы администрация Соединенных Штатов приложила все усилия, чтобы довести мир до опасной черты ядерного конфликта, объявила силу главным принципом международной политики. Лодка, которую с энтузиазмом и наслаждением раскачивают на реке Потомак, того гляди начнет зачерпывать воду. Но нынешний шабаш пророков силы не является чем-то новым и необычным для США. Послевоенные десятилетия таили в себе огромную опасность мировой термоядерной войны, характерной таким разгулом военной истерии, который оставил неизгладимый след в жизни американского народа. Это была оргия жрецов «холодной войны», время атомных угроз и шантажа.

Т. Финлеттер признал, что запуск советских спутников Земли «открыл новую эру в послевоенной истории». До сих пор, пишет автор, американцы даже и не предполагали, что США могут потерять свое «военное и техническое превосходство», а русские в состоянии делать что-то лучше их. Американский народ «до запуска русских спутников был уверен, что США имели огромное преимущество над русскими по всем аспектам атомной мощи».[476] Запуск советских спутников автор считает вторым по значению ударом по системе капитализма после победы социалистической революции в России.

Человечество, дело мира одержали историческую победу. Военно-промышленная олигархия и политика авантюризма понесли жестокое поражение. Истории еще предстоит по достоинству оценить тот качественный вклад Советского Союза в развитие мировой политики, который круто изменил ее ход, охладив пыл американских ядерных маньяков.

Но как теперь быть с «агрессивностью» СССР? Поначалу было разыграно удивление, что Советский Союз, располагая ракетно-ядерным оружием, вновь предлагает программу мира и всеобщего разоружения. Другие изображали дело так, будто в мире не произошло ничего, что заслуживало бы внимания американцев, и продолжали повторять избитые выдумки. И наконец, третьи требовали нового подхода, новой аргументации, новых принципов, срочных мер, способных преодолеть тяжелый кризис, в котором оказалась американская политика.

Доктрина «силы» на некоторое время потеряла доверие. «Массированное возмездие» превратилось, по образному выражению Миллса, в «массированную чепуху». Надо было искать иные пути решения международных проблем. Трубадуры войны начинают выступать под маской «миролюбцев». Как видно, прием, который сегодня использует Р. Рейган, надевая поочередно то маску ястреба, то маску голубя, далеко не нов. То же было и в первое время после 1957 года. Буржуазные политологи маскируют агрессивные цели мирной фразеологией, постепенно отказываются от некоторых изрядно надоевших терминов «холодной войны»,

В книге Д. Грабера «Кризис дипломатии» делается попытка применить доктрину «национальных интересов» к новым условиям, созданным в мировой политике запуском спутника. Автор выступает против мировой войны, но заявляет, что «национальные интересы» оправдывают любое вмешательство США в дела других государств. Грабер утверждает, что только на пути постоянной, истощающей врага интервенции возможна надежда на успех в борьбе с «мировым коммунизмом». Старую колониалистскую политику надо поправить только в одном. В изменившейся обстановке политика вмешательства должна быть более тонкой, дальновидной, умело сочетать «методы прямой и косвенной интервенции».[477]

Автор книги «Неопределенный призыв» М. Тэйлор свои предложения о «новой» политике сооружает на базе критики доктрины «массированного возмездия». Вместо этой «неопределенной, неясной и робкой» формулы Тэйлор выдвигает лозунг «гибкого реагирования». Сущность его — в сочетании готовности ко всеобщей ядерной войне и способности ответить на любую локальную агрессию. Практические советы Тэйлора — всемерное развитие ракетной техники, усиление заграничных военных баз, увеличение численности армии, модернизация вооружения, подготовка народа к новым жертвам. Автор на стороне предложений Киссинджера о локальных войнах, рассчитанных на «политическое и экономическое истощение» Советского Союза. Доктрину объявили «новой». Но вся ее «новизна» свелась к перепеву старых песен идеологов империализма.

Растерянность среди идеологов внешней политики, вызванная запуском спутника, однако, длилась недолго. Прошло некоторое время, и жрецы «холодной войны» вернулись на проторенную дорожку оголтелого милитаризма.

Мы уже видели, что американские факельщики войны ничем не брезгуют, чтобы оболгать политику Советского государства, приписать ему самые чудовищные планы, свалить на Советский Союз вину за авантюристическую линию США в мировой политике.

Многое изменилось за последние годы в мире: люди и правительства, страны и соотношение сил. Казалось, пора бы делать выводы и американским жрецам войны. Но мало что могло научить их. С патологической ненавистью к прогрессу они продолжают свое дело, призывают не стесняться в выборе средств борьбы с коммунизмом, включая организацию беспорядков, субсидирование подрывного движения и в случае необходимости похищение или убийство руководящих деятелей в стане противника. Некто Ф. Джонсон в книге «Победу ничто не заменит» яростно нападает на правительство за его якобы оборонительную политику в отношении социалистических стран. Он требует «уничтожить коммунизм во всем мире», «прекратить все отношения с Советским Союзом», развернуть «действия полувоенного характера» (террор, саботаж, восстание).[478] И все это ради «национальных интересов».

Массированное оболванивание, мракобесие, травля и запугивания приучили многих американцев принимать на веру любую чепуху, Говоря о пропаганде против СССР, бывший министр внутренних дел США Г. Икес еще в 1945 году заявил: «Подчас, когда я слышу эти нашептывания, я сомневаюсь в том, что Геббельс действительно мертв… мне кажется, что он лишь эмигрировал в США».[479]

Каких только теорий не сочинили апостолы империализма, продавшие себя делу войны! «Сдерживание», «освобождение», «политика на грани войны», «свобода действий», «рассчитанный риск», «способность к первому противоудару», «перерастание ограниченной войны во всеобщую», «принуждение», «ограниченная война», стратегия «первого удара» и многие другие, означающие одно: освящение ядерной войны. В пропагандистском обиходе то и дело мелькают слова о «сверхубийстве», «стирании городов», «мега-смерти». Их, словно гвозди, вбивают в сознание американцев.

Все послевоенные годы американские «теоретики» активно разрабатывают доктрины «первого удара» и «превентивной войны», которые сегодня в чести у администрации республиканцев. Как пишет автор книги «Политическая война» Дж. Скотт, в Соединенных Штатах довольно распространены призывы: «Сбросить бомбу и стереть ужасных коммунистов с лица земли! Начать превентивную войну, пока имеются решающие военные преимущества!».[480]

В книге Эллиота «Если Россия нападет» превентивное нападение на Советский Союз изображается как продолжение во времени и пространстве доктрины Монро. Страус-Хюпе и Поссони считают превентивную войну вполне логичной и имеющей глубокий смысл с военной точки зрения.[481] В сборнике «Оборона и национальная безопасность» говорится, что американская политика «должна включать не только ударные силы, которые мы называем „большой дубинкой“, но также и средства, обеспечивающие уверенность, что при любых убедительных обстоятельствах мы будем в состоянии употребить „большую дубинку“.[482] Больше того, автор работы „Почему Соединенные Штаты проиграют третью мировую войну?“ Ч. Хиггинс пишет, что любая оттяжка с началом войны является „великой ошибкой“, которая все больше и больше отдаляет США „от победы в войне и установления демократии на территории врага“.[483] В книге „Передовая стратегия для Америки“ откровенно признается, что отказ от превентивного удара „уменьшает гибкость политических действий и передает инициативу противнику“.[484] И далее: „Соединенные Штаты не могут отказаться от того, чтобы первыми использовать атомное оружие. Такое самоограничение чревато катастрофой“.[485]

Одним из первых, кто открыто выступил в защиту необходимости термоядерной войны, был Г. Кан. В книге „О термоядерной войне“ он пишет, что последствия ее не так уж страшны, а разница между ужасами мира и ужасами войны „лишь количественная — в степени и уровне“.[486] Он убеждает американцев, что экономика США после термоядерной войны „относительно быстро сможет восстановить большую часть довоенного национального продукта“.[487] Кан призывает отрешиться от иллюзии, что войны не будет. Больше того, надо „со всей серьезностью угрожать, что войну начнем мы сами“.[488] В книге „Мысли о немыслимом“ Кан вновь уверяет, что „относительно нормальная и счастливая жизнь будет возможна даже в суровых условиях, которые могут оказаться доминирующими после ядерной войны“.[489]

И все же разговоры о первом термоядерном ударе были слишком пугающими, вызывали протест, будили недовольство. На свет появились новые концепции, наибольшее внимание из которых привлекла доктрина „гибкого реагирования“, о чем уже упоминалось выше.

Как известно, концепция пошла от генерала М. Тэйлора, занимавшего при Эйзенхауэре пост начальника штаба армии. Ее основные принципы были изложены в книге „Неопределенный призыв“, содержавшей острую критику „массированного удара“. Стратегия „массированного возмездия“, писал Тэйлор, предоставляет нашим руководителям лишь два выбора: „либо развязывание всеобщей ядерной войны, либо компромисс и отступление“. Тэйлор против обоих вариантов. Стратегическая доктрина, которую „я мог бы предложить взамен массированного возмездия“, пишет он, называется стратегией „гибкого реагирования“. Это название указывает на то, что „мы должны быть способны реагировать на любой возможный вызов и успешно действовать в любой ситуации“.[490] Не следует ставить недостижимую цель, рассуждает Тэйлор. Надо отказаться от чрезмерных надежд на всеобщую ядерную войну. Предпочтительнее малые войны. Решение ограниченных задач более эффективно. Впрочем, о предпочтительности локальных конфликтов писали уже Г. Киссинджер, Ч. Боулс и другие.

Концепция „гибкого реагирования“ по существу своему столь же воинственна, как и другие доктрины ядерной войны. Однако несогласие автора с установкой на „массированный удар“ стоило ему должности, его вынудили уйти в отставку. Но время шло, и в 1962 году взгляды Тзйлора приглянулись президенту Кеннеди. Он был возвращен из опалы и назначен личным помощником президента. Летом 1962 года Тэйлор получил высшее в американской армии назначение, став руководителем Объединенного комитета начальника штабов.

Дело, однако, не в назначении генерала Тэйлора, а в конкретных мероприятиях, которые за этим последовали. Если стратегия „массированного удара“ предполагала основной упор на ядерное оружие, то для претворения в жизнь „гибкого реагирования“ необходима подготовка к различного рода „ограниченным войнам“. С этой целью правительство Кеннеди, увеличивая ассигнования на ядерное и ракетное оружие, стало одновременно наращивать производство обычных вооружений. Вашингтон приступил к формированию частей особого назначения — этих „пожарных команд“ империализма.

Речь идет о необъявленных „партизанских“ и контрпартизанских войнах. Необъявленная война — это засылка в другие государства диверсантов и провокаторов, убийства неугодных руководителей, различные формы саботажа, непосредственное участие вооруженных сил в акциях против стран, с которыми США формально не находятся в состоянии войны. „Мысль о том, что США должны полагаться на партизанские методы ведения войны как на единственный способ остановить и обратить вспять наступление коммунистов, — констатировала газета „Уолл стрит джорнэл“, — пустила ныне прочные корни в национальной политике… Сейчас вполне почтенные высокопоставленные люди спокойно обсуждают такие вещи, как методические убийства коммунистических руководителей за границей“.[491]

Конкретизацией теории „гибкого реагирования“ явилась доктрина „контрсилы“, выдвинутая бывшим министром обороны Макнамарой. Она состоит из трех частей. Первая — обоснование и подготовка к тотальному удару. В соответствии с ней Пентагон требует не жалеть усилий, чтобы иметь возможность нанести противнику термоядерный удар. В то же время лелеется надежда, что, закопавшись под землю, спрятав в подземных убежищах ракеты и командные пункты, можно избежать уничтожения своего ракетно-ядерного потенциала при ответном ударе.

Вторая часть доктрины сформулирована в выступлении Макнамары летом 1962 года в Мичиганском университете. Основной военной целью США в случае возникновения ядерной войны должно быть уничтожение вооруженных сил противника, а не его гражданского населения.

Если проще сказать, то окажется, что речь идет о попытке выработать некие „правила ведения“ термоядерной войны. Теоретические построения Кана, Шеллинга и других не остались без следа. Ядерные бомбы надо взрывать по „джентльменским“ правилам: не над городами, а над военными объектами. Только вот беда: как отделить военные объекты от невоенных? Как распорядиться смертоносными радиоактивными осадке-ми, которые, возникнув, скажем, от взрыва над военным объектом, обрекут на мучительную смерть все живое на сотни километров вокруг? Американские специалисты еще в начале 60-х годов подсчитали, что если ядерные бомбы будут обрушены только на военные объекты США, а города останутся нетронутыми, то из 180 миллионов имевшегося тогда американского населения 70 миллионов погибли бы от радиоактивных излучений.

Третья часть доктрины именуется в Пентагоне „правом неядерного выбора“. Суть ее заключена в следующем: поскольку времена, когда Вашингтон тешил себя иллюзиями „ядерного превосходства“, безвозвратно ушли, Соединенные Штаты должны развивать обычные вооруженные силы.

В доктрине Макнамары ярко видны двойственность и метания идеологов и политиков. С одной стороны, она исходит из допустимости термоядерной войны. В то же время полагается необходимым дополнить традиционную политику ядерной мощи рассуждениями о „сохранении городов“, „правилах ведения войны“, „неядерном выборе“. Еще недавно заокеанские стратеги целиком полагались на термоядерный кулак, охотно рассуждали о „глобальной войне“. Ныне в лексиконе появились и осторожные выражения: „гибкое реагирование“, „неядерный выбор“, „ограниченная война“. Дело здесь не в терминологических тонкостях, а в значительно более глубоких и важных процессах. По-видимому, речь шла в то время о медленном (значительно более медленном, чем это диктуется жизнью), непоследовательном, в немалой степени стихийном приспособлении политико-стратегических концепций Вашингтона к изменившейся расстановке сил на мировой арене. Но и в новых доктринах тотальная война остается наиболее вероятной альтернативой всем другим планам, а в некоторых случаях единственным выходом, Создаются „гипотетические сценарии“, „канонические варианты“, экстраполируются некие „условные тенденции“, и на основе их многократности выводятся ожидания, сооружаются проекции, очищенные от случайностей. И все это для того, чтобы гипотетическое развитие событий выдать за реальное, а возможное смертоносное решение представить как научно обоснованное.[492]

Одну из своих книг Г. Кан назвал „Эскалация“. В ней он утверждает, что „эскалация“, или постепенное повышение уровня насилия, может спасти человечество от всеобщей войны. Он предлагает абстрактную схему-теорию, но теперь уже в виде „лестницы эскалации“, состоящей из многих ступеней и порогов — от „мнимого кризиса“ до „бессознательной войны“. И снова, по словам автора, эти ступени и пороги лишь „моделированные явления“, своего рода метафоры, абстрактный методологический прием. Нереальность их объясняется тем, что не хватает опыта всеобщей атомной войны. А коль термоядерной войны еще не было, рассуждает автор, то „многие наши понятия и доктрины должны опираться на абстрактные и аналитические соображения“.[493]

Хотя советская угроза и представляется автору проблематичной, все же во всех его рассуждениях о войне и насилии фигурирует СССР как главный участник мирового конфликта. Кан предлагает новую игру — игру в „слабака“: кто первый струсит, тот и свернет с пути эскалации. Эта игра является продолжением и развитием теории игр в уничтожении городов, но там по принципу: кто первый опомнится. Новая игра предназначена для того, чтобы помочь правительству „повысить способность контролировать насилие“.[494] Если довести эту способность до совершенства, то эскалация может стать даже „повивальной бабкой истории“.[495] И не меньше. Смысл абстракций Кана сводится к тому, чтобы посеять вреднейшую и опаснейшую иллюзию о возможности контроля самой ядерной войны.

Конечно, и подобного рода идеологи империализма не остаются совсем уж слепы и глухи к реальной жизни — в противном случае капитал не стремился бы воспользоваться их услугами. С течением времени воззрения Кана претерпели определенные изменения. В своей последней книге „Грядущий бум“ он в какой-то мере отходит от мысли о возможности решения исторического спора между капитализмом и социализмом посредством мирового ракетно-ядерного столкновения. Теперь центр тяжести противоборства двух систем лежит, по его мнению, в области экономики.[496] Но Кан по-прежнему придает важнейшее значение тому, чтобы „приемлемость ядерной войны“ оставалась в числе активных инструментов внешней политики США, солидаризируется с требованиями администрации Р. Рейгана о дальнейшем наращивании военной мощи, утверждает, что в современных условиях „сдерживание“ должно опираться на превосходство в силе и способность к ядерному шантажу».[497]

Логики здесь нет. Но стиль мышления, мировосприятие, отношение к социализму ясны. Стиль опасный, болезненный и устойчивый. Его существо в свое время выразил нынешний президент Р. Рейган. Выступая по радио еще в 1975 году, он сказал: «Русские много раз заявляли нам (именно так, и не иначе! — А. Я.), что их цель — установить во всем мире их систему. Мы вкладываем средства в вооружения, чтобы сдержать их. Но что представляется нам конечным выходом из этого положения? Либо они увидят всю обреченность их пути и откажутся от своих целей… либо… нам придется когда-то воспользоваться нашим оружием».[498]

И наконец, еще об одной разновидности проповеди войны — доктрине «жесткого среднего пути». Ее автор П. Андерсон призывает отказаться «от политики сдерживания в пользу политики инициативы»,[499] то есть опять-таки готовиться к термоядерной войне. Не «освобождение» и не «атомное упреждение», а всего-навсего «инициатива», но смысл тот же: превентивный удар. Поскольку компромиссы между Западом и Востоком невозможны из-за коренного различия в жизненных принципах, то и война фатальна. Но страшиться ее не следует. Война сейчас менее опасна, хотя миллионы и будут убиты, а вот через несколько лет спасения уже не будет. Так уж лучше воевать сейчас.

Подобные же идеи развиваются и в книге Р. Стромберга «Коллективная безопасность и американская внешняя политика». Пришло время, утверждает автор, отрешиться от «мессианской веры» предотвратить войну. От иллюзий о мире надо перейти к «консервативному реализму», отрицающему «абсолютные поиски мира и безопасности».[500]

В американской прессе можно было встретить статьи, в которых взгляды наиболее рьяных проповедников «атомной смерти», например Голдуотера или Уоллеса, объявлялись нетипичными. Разумеется, респектабельнее поморщить нос, слушая или читая уоллесов и голдуотеров. Но легкомысленно делать вид, что эти ультристы — всего лишь самодеятельные потешники. Оба они были выдвинуты кандидатами в президенты.

С какой же в то время программой шел на выборы Голдуотер? В книге «Совесть консерватора» утверждается, что «терпимый мир» может быть только после «победы лад коммунизмом».[501] Голдуотер выступает против всяких переговоров с коммунистами, обмена делегациями, за разрыв дипломатических отношений с СССР, за организацию восстаний в социалистических странах и т. д. Эти же идеи изложены и в другой его книге — «Почему не победа?». Победу ультраправых Голдуотер объявляет главной, ближайшей целью американской политики, без чего невозможно достижение наибольшей степени свободы, справедливости, мира и процветания. Перечислив эти ритуальные лозунги, Голдуотер спокойно заявляет, что при осуществлении изложенной им программы борьбы с коммунизмом «не всегда можно избежать стрельбы»[502].

Свобода, справедливость, мир, процветание — эти заклинания не выручили Б. Голдуотера. Он провалился на выборах.

Президентом страны стал Л. Джонсон, который вел избирательную кампанию под лозунгами приверженности к миру. А дальше был разыгран чисто американский спектакль. Лозунги одни, а дела совсем другие. Так и на этот раз: Голдуотера забаллотировали, а голдуотеризм прижился в практических делах политики. Недаром же Голдуотер восторженно отзывался позднее о действиях Л. Джонсона, заметив, правда, что, если бы он, Голдуотер, предлагал то, что уже делает администрация демократов, его, Голдуотера, повесили бы.

Кровожадность, крайний шовинизм, которыми пропитаны многие работы по вопросам войны и мира, не могут не тревожить любого здравомыслящего человека. Если вдуматься в ситуацию, которая сложилась после 1957 года, то она, по признаниям американских политологов, характеризовалась тем, что бессмысленность мировой войны как средства решения международных споров или достижения каких-то задач стала очевидной.

Даже в такой в целом милитаристской работе, как «Советская военная политика» Р. Гартгофа, признается, что у Советского Союза имеется эффективная возможность нанести «ответный и сокрушительный удар по Соединенным Штатам»,[503] а это сводит к нулю притягательность превентивного удара, пока еще активно рекламируемого в США. В новых условиях, отмечает Г. Гинзбург в книге «Военная стратегия Соединенных Штатов в 60-е годы», вполне правомерен вопрос: «Имеет ли вообще какой-то смысл в ядерный век та степень качественного и количественного превосходства, которую мы сможем обеспечить?».[504]

Казалось бы, сама логика событий говорила о бессмысленности гонки вооружений. Но от этого средства наживы американские монополисты сами отказаться не могут в силу своей «дурной экономической наследственности». Вот и появилось на свет множество доктрин, основная цель которых, по признанию автора книги «Военная система» Б. Кокрэна, «рассеять гипнотизирующую веру, что ядерной войны не будет, не должно быть и не может быть».[505] Гонка вооружений оправданна, а сложившаяся обстановка, когда, по мнению Кокрэна, может вспыхнуть любая война (обычная или атомная, ограниченная или всеобщая), требует непрерывного усиления этой гонки.

И все же, несмотря на различия, доктрины «доракетного» периода и доктрины «ракетного» периода нанизываются на одну и ту же идею: подготовка войны с Советским Союзом. Ее фатальная неизбежность еще остается отправной позицией многих влиятельных идеологов американского империализма, его правящей клики.

Небезынтересны и попытки классификации политологии. Они дают представление о том, как сами американцы оценивают взгляды своих коллег по проблемам войны и мира. Например, Дж. Реймонд в книге «Власть в Пентагоне»[506] делит буржуазных политологов на две группы: на «отказывающихся верить в немыслимость войны» и на «иррациональных апостолов мира». К тем, кто «отказывается верить в немыслимость войны», Реймонд относит Г. Кана и его единомышленников. Заметим, кстати, что другой социолог, Дж. Ньюмэн, высказался об этой компании каннибалов более определенно. По поводу книги Кана «О термоядерной войне» он писал, что она «пропитана такой кровожадной иррациональностью, какой я еще никогда не встречал за все время, что читаю книги».[507] Это замечание справедливо, поскольку работы Г. Кана и ему подобных содержат не просто отказ верить «в немыслимость войны», а ее откровенную проповедь.

А. Герцог делит американских идеологов, специалистов по международным проблемам на три группы: «устрашителен», «аналитиков» и «сторонников мира». К устрашителям он относит Р. Страус-Хюпе, открыто выступающего за термоядерную войну. В этой группе и Э. Теллер, советующий американцам «освободиться от необоснованного страха перед ядерным оружием».[508] Аналитиками Герцог считает Г. Киссинджера, Т. Шеллинга. Шеллинг, например, заявил Герцогу, что «умелое манипулирование угрозами является более важным, чем все остальное».[509] Г. Кана Герцог тоже зачислил в аналитики. Но и устрашителей и аналитиков автор считает сторонниками доктрины «грязных рук».[510]

Пример с классификацией Реймонда и Герцога характерен тем, что и в историографии современных проблем войны и мира происходит усечение действительных взглядов поджигателей войны. Смысл такой операции состоит в том, чтобы изобразить их в менее неприглядном свете, чем они есть на самом деле, показать проповедников убийства всего лишь представителями одной из научных точек зрения.

Буржуазные политологи не только изобретают доктрины войны, но и путем различных словесных ухищрений, исторических аналогий, литературных сравнений пытаются романтизировать атомное убийство человечества, окружить его ореолом загадочности, манящей неизвестности. Все это — свидетельство полного отказа от гуманистических традиций общественной мысли. Реакционные политические «романтики» готовы уничтожить и саму историю во имя торжества своих бредовых идей.

В докладе М. С. Горбачева на торжественном собрании, посвященном 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, отмечалось, что в США «разрабатываются варварские доктрины и концепции использования ядерного оружия», «США пытаются навязать международному сообществу свои претензии на некую исключительность и особое предназначение в истории. Только этим и можно объяснить имперские заявки на „зоны жизненно важных интересов“, на право вмешиваться во внутренние дела других государств, „поощрять“ или „наказывать“ суверенные страны и народы в зависимости от прихоти Вашингтона».[511]

В доктрине «исключительного» места США в истории человечества тесно переплетаются религиозные, политико-идеологические и социокультурные компоненты. Она объединяет и священников, и идеологов, и политиков, и издателей. Например, М. Фокс, анализируя материалы журнала «Тайм», посвященные проблемам американского национального сознания в их сопряжении с внешней и внутренней политикой правящих кругов США, пришел к выводу, что журнал смешивает религию с национализмом. Он приписывает США «божественную миссию» на Земле, особенно в борьбе с коммунизмом. Такой подход, по словам Фокса, является результатом сверхупрощения американизма, коммунизма и религии. Американизм приобретает статус религии, что требует безусловной веры в Америку и ненависти к ее врагам.[512] Таким образом, американский национализм становится догматической религией, которой надо поклоняться.[513] Крайний шовинизм, повенчанный с идеей «американской миссии», оказался благодатной почвой для возникновения доктрины «крестовых походов».

Порочное супружество идеи «предопределения свыше» и практики шовинизма породило и порождает свои специфически американские плоды в виде неумеренного, полурелигиозного морализма, социального нарциссизма, самовлюбленности и чувства непогрешимости. Люди с подобной психологией даже в случаях, когда они вынуждены смотреть на других, смотрят как бы в зеркало на самих себя. Это в значительной мере и порождает фанатизм, нетерпимость к мнениям других, ненависть к любому, кто не приемлет позицию истинного стопроцентного «американизма». Именно поэтому кампании по воспитанию преданности «американизму» не раз выливались в истерию, которая, искусственно взбудораживая общественную и политическую жизнь страны, создавала атмосферу страха, политической нетерпимости, травли инакомыслящих.

Особая опасность культа силы в американской общественно-политической традиции состоит в том, что правящие круги США положили эти принципы в основу внешнеполитической стратегии. Особенно одиозные формы мессианство приобрело в деятельности нынешней американской администрации. Утеряв прежние позиции в мировой экономике, монополию но ядерное оружие, скомпрометировав себя своим международным поведением, американские правящие круги, оказываясь не в состоянии правильно оценить сложившиеся реальности, предприняли новую попытку вернуть прошлое. Когда Р. Рейган, выступая в английском парламенте 8 июня 1982 года, провозгласил «крестовый поход» против коммунизма или, разглагольствуя перед евангелистами в марте 1983 года, разделил мир на «силы добра» и «силы зла», он исходил из демонологической концепции, которая требует устранения «сатанинских» сил. С этой целью американский президент объявил 1983 год годом Библии в США, сделав таким образом заявку на роль «святого отца» американского народа. Как и его предшественники, он, вероятно, полагает, что именно США являются «святым местом», что именно отсюда исходит «слово божье». Типичная американская комедия, начиненная идеями, которые всегда благословляли насилие и войны, любые злодейские дела во имя американизма.

Выступая на сессии Трехсторонней комиссии 3 апреля 1984 года, госсекретарь США Дж. Шульц сказал: «Если мы намерены защищать свои ценности и своих союзников, мы должны занять твердую позицию. И мы должны использовать свою силу. Часто говорится, что уроком вьетнамской войны должно стать следующее: США не должны вступать в военный конфликт, не имея ясной и определенной военной задачи, прочной поддержки общественности и ресурсов, достаточных для достижения цели. Это, несомненно, так. Но значит ли это, что не существует ситуаций, в которых демонстрация силы необходима и уместна для решения ограниченных задач? Вряд ли. И в кризисной обстановке, и в военном планировании, и при демонстрации силы или поддержании мира, и в локальной военной операции всегда будут моменты, когда потребуются всеобщие усилия всей страны в масштабах, в которых это происходило во вторую мировую войну.

Как заявил четыре недели назад в сенате лидер большинства сенатор Говард Бейкер, „мы не можем, как прежде, начинать наше военное вмешательство за рубежом с длительных, утомительных распрей между исполнительной и законодательной властью. Обстановка в мире и многочисленные задачи, которые она перед нами ставит, просто не позволяют нам такой роскоши.

Американцы — народ не робкий. Внешней политикой, достойной Америки, должна быть не политика изоляции и самобичевания, а политика активных действий“».[514]

От этой логики деятеля, облеченного государственными регалиями, веет откровенно агрессивным милитаризмом. Автор книги «Русская рулетка» А. Кокс, характеризуя людей нынешней администрации Вашингтона, пишет, что «все они являются представителями культа военного превосходства».[515]

Политика силы, милитаризация подхода к международным отношениям представляют огромную опасность. Судя по публичной риторике хозяина Белого дома и представителей его администрации, а также их конфиденциальным высказываниям, писал после вторжения на Гренаду известный обозреватель Л. Гелб, они «не видят разницы между компромиссом с противником и сделкой с дьяволом. Для них все противники дьяволы».[516] Вашингтон со средневековым фанатизмом, потрясая Библией, проклинает всех «неверных» капитализму, зовет Запад в «крестовый поход» против инакомыслящих, против тех, кто отвергает систему социального неравенства. «Новые правые» испытывают «опасную потребность в ядерной войне», они отводят ей «священное место» в оценках происходящих в мире событий. Война рассматривается как провозвестница триумфального возвращения Христа. Как и у крестоносцев, у «новых правых» бог — это «бог-воитель». Один из идеологов «новых правых», В. Линдсей, даже в Библии ищет предсказания последней, ядерной войны.[517] Во влиятельном журнале «Форин полиси» под характерным заголовком «Победа возможна» появилась статья весьма близких Р. Рейгану политологов К. Грея и К. Пейна, в которой содержится критика «тенденции рассматривать стратегический ядерный конфликт не как войну, а как всеобщую катастрофу». Вашингтон должен указывать цели, с тем чтобы в конечном счете «обеспечить разрушение советского аппарата власти и установление такого международного порядка после войны, который был бы совместим с западными представлениями о ценностях… Соединенные Штаты должны планировать победу над Советским государством. Причем победа должна быть достигнута ценой, которая не помешает восстановлению США».[518]

Пророки такого хода событий проповедуют фантастическую теорию, согласно которой «решительный народ», одержав победу в ядерной войне и поднявшись из радиоактивного пепла, способен выжить и даже восторжествовать над остальным дымящимся миром. Сенатор Р. Рассел как-то патетически взывал к богу помочь американским Адаму и Еве подняться после войны из руин, дабы вновь возродить «свободный мир».

Таким представляется «судный день» в больном воображении американских ультраправых, захвативших власть в США. Похоже, что старые представления о мире, созданные на почве американской мифологии ковбоев и индейцев, полицейских и грабителей, которые, казалось, должны быть уже смыты ценностями и реальностями развивающегося общества, вновь возродились, чтобы стократно возбудить шовинизм, довести его до степени национального помешательства и поставить на службу внутренней и внешней политики.