Отель

Вторник

Как и во всех отелях, жизнь в «Сент-Грегори» начиналась рано: он просыпался точно солдат-ветеран на поле боя после короткого, неглубокого сна. Задолго до того как постояльцы, привыкшие вставать спозаранок, еще не вполне очнувшись, наталкиваясь на мебель, проделывали путь от кровати до ванной, отель тихо и незаметно вступал в новый день.

Около пяти утра ночные смены уборщиков, восемь часов подряд чистивших залы, нижние лестницы, кухню и главный вестибюль, начали устало разбирать свое снаряжение и складывать его на покой до следующей ночи. Они оставили после себя сверкающие полы, до блеска начищенные деревянные панели и металлическую фурнитуру, а также приятный запах воска.

Одна из уборщиц, пожилая женщина по имени Мег Иетмейн, проработавшая в отеле почти тридцать лет, еле-еле передвигала ноги – любой сторонний наблюдатель, увидев ее, сказал бы, что она падает от усталости. На самом же деле причиной тому был трехфунтовый кусок свежей вырезки, который она крепко привязала к ноге выше колена с внутренней стороны. Полчаса назад, улучив удобный момент, Мег стянула этот кусок мяса из холодильника на кухне. Она недаром проработала здесь много лет и знала, где хранится вырезка и как спрятать свою добычу в тряпье, которым она протирала мебель, чтобы потом незаметно донести ее до женской уборной. Очутившись там в безопасности и заперев дверь на замок, она вытащила клейкий пластырь и закрепила мясо на ноге. Правда, ей теперь целый час будет холодно, мокро и неудобно, но зато она утешалась мыслью, что сможет спокойно выйти через служебный вход мимо охраны, тщательно проверявшей свертки, выносимые из отеля служащими, и даже их оттопыренные карманы. Изобретенный ею способ гарантировал от неприятностей, как она уже не раз имела случай убедиться.

Двумя этажами выше того места, где находилась Мег, в комнате без номера, рядом с залом для заседаний, за надежно запертой дверью, телефонистка коммутатора отложила вязанье и сделала первый за это утро вызов, чтобы разбудить клиента. Телефонистку звали миссис Юнис Болл; она была вдовой и бабушкой, а сегодня работала старшей из трех заступивших на дежурство в так называемую «могильную смену». Теперь вплоть до семи утра это трио будет время от времени будить и других обитателей отеля, которые просили об этом накануне вечером, – их номера записаны на специальных карточках, разбитых по четвертям часа и стоявших сейчас в ящике перед телефонистками. Ну а после семи темп работы уже будет другой.

Натренированным движением пальцев миссис Болл перебрала карточки. Пик, как всегда, приходился на семь сорок пять – на это время записано около ста восьмидесяти вызовов. Даже если работать очень быстро, три телефонистки едва ли сумеют справиться с таким количеством вызовов меньше чем за двадцать минут, а это значит, что начать им придется раньше, в семь тридцать пять – при условии, конечно, что к этому времени они закончат с заявками на семь тридцать, – и продолжать до семи пятидесяти пяти, а там уже начнутся вызовы на восемь часов.

Миссис Болл вздохнула. Что поделаешь, вот и сегодня не избежать неминуемых жалоб администрации на неразумных, засыпающих у коммутатора телефонисток, которые кого-то разбудили слишком рано, а кого-то слишком поздно.

Впрочем, одно хорошо. В ранние утренние часы лишь немногие клиенты склонны вести долгие разговоры или изъясняться телефонистке в любви, как это случается вечером, – собственно, потому-то дверь здесь никак не обозначена и всегда заперта. Кроме того, к восьми утра приходит новая смена – а в дневные часы пик здесь работают пятнадцать телефонисток, – и к девяти все телефонистки ночной смены, в том числе и миссис Болл, уже будут дома и лягут спать.

Настало время будить еще одного. Снова отложив вязанье, миссис Болл нажала на ключ, и где-то далеко от нее резко прозвенел телефонный звонок.

Двумя этажами ниже уровня улицы, в помещении машинного отделения, Уоллес Сантопадре, инженер третьего класса, постоянно работающий в отеле, закрыл дешевое издание «Греческой цивилизации» Тойнби и наконец доел свой бутерброд с арахисовым маслом. Последний час выдался спокойным, и Уоллес читал не поднимая головы. Но пора уже было делать последний обход его владений.

Гул машин приветствовал Уоллеса, едва он открыл дверь бойлерной. Он проверил систему водоснабжения и убедился в том, что температура воды повысилась, – значит, термостат с автоматическим включением работает нормально. Скоро настанет самое критическое время, когда потребление горячей воды резко возрастет, – ведь в отеле живет свыше восьмисот человек, и все они могут пожелать одновременно принять утреннюю ванну или душ.

Мощные воздушные кондиционеры – две с половиной тысячи тонн специального оборудования – работали сейчас с меньшей нагрузкой, поскольку за ночь несколько понизилась температура на улице. Сравнительно прохладная погода позволила вообще отключить один из компрессоров, а в других поочередно снижали давление, чтобы произвести текущий ремонт, который пришлось отложить на несколько недель из-за жары. Главный инженер, подумал Уоллес Сантопадре, будет доволен, когда узнает об этом.

Зато старику явно придется не по вкусу, когда он узнает о том, что в городе часов около двух ночи на одиннадцать минут прекратилась подача электроэнергии, по всей вероятности, из-за грозы, бушевавшей чуть севернее.

Вообще-то говоря, для «Сент-Грегори» это не составило проблемы – многие постояльцы крепко спали в это время и не почувствовали никаких неудобств. Сантопадре включил аварийную установку, питавшуюся от генераторов отеля, которые работали вполне исправно. Тем не менее потребовалось три минуты, чтобы запустить генераторы на полную мощность, таким образом, все электрические часы в «Сент-Грегори» теперь отстали на три минуты. И теперь механику большую часть дня придется заниматься утомительным делом – вручную подводить все часы.

Недалеко от бойлерной в душном, затхлом отсеке Букер Т. Грэхем заканчивал свой многочасовой ночной труд по уничтожению мусора и отбросов. Вокруг него на закопченных стенах ярко горели отсветы пламени.

Лишь немногие, даже среди служащих отеля, когда-либо заглядывали во владения Букера, а те, кто побывал там, утверждали, что это очень похоже на представления евангелистов об аде. Однако Букер, сам напоминавший добродушного сатану с горящими глазами и ослепительно сверкающими зубами на потном черном лице, любил свою нехитрую работу, в том числе и эту испепеляющую жару.

Одним из немногих служащих отеля, которых знал Букер Т. Грэхем, был Питер Макдермотт. Вскоре после прихода в «Сент-Грегори» Питер решил познакомиться с расположением и работой всех служб, вплоть до самых незначительных. В одно из своих очередных путешествий по отелю он и обнаружил мусоросжигательную печь.

С тех пор, взяв себе за правило проверять все участки, Питер время от времени заходил и сюда, чтобы лично видеть, как идет дело. Должно быть, поэтому, а возможно, благодаря инстинктивно возникшей обоюдной симпатии Букер Т. Грэхем смотрел на молодого мистера Макдермотта почти как на божество.

Питер всегда проверял грязную, в жирных пятнах ученическую тетрадь, куда Букер с гордостью записывал результаты своей работы. Выражались они в предметах, которые он находил и возвращал владельцам. Главную долю в этих находках составляло принадлежавшее отелю столовое серебро.

Букер Т., человек простой, без премудростей, никогда не задавался вопросом, как столовое серебро попадает в помойку. Однажды Питер Макдермотт сам заговорил с ним и сказал, что администрация каждого большого отеля раздумывает над этим и не может разгадать загадку. Скорее всего тут повинны вечно спешащие официанты, мойщики посуды и им подобные, которые либо случайно, либо по халатности сбрасывают ножи и вилки вместе с остатками пищи в мусорный бачок.

Вплоть до последних лет мусор в «Сент-Грегори» прессовали, замораживали, а затем отправляли на городскую свалку. Но со временем убытки от потерянного серебра стали настолько ощутимы, что в отеле соорудили специальную печь для сжигания мусора и наняли Букера Т. Грэхема следить за ней.

Работа его была несложной. Мусор и отбросы со всего отеля ссыпали в железные бачки, которые затем ставили на тележку. Букер втягивал тележку в свой закуток и, вывалив содержимое на большой лоток, разгребал эту массу, словно садовник, готовящий почву для посадки. Обнаружив «трофей» – бутылку, которую можно сдать в магазин, целый стакан, блюдце или тарелку, ножи или вилки, а иногда и более ценные вещи, принадлежащие постояльцам, – Букер доставал находку и откладывал в сторону. Все же остальное он сбрасывал в огонь, а затем принимался за новую порцию.

Сегодня он как раз просматривал результаты своей работы за месяц – все та же средняя цифра находок: около двух тысяч серебряных изделий, каждое из которых обходилось отелю в доллар, четыре тысячи бутылок по два цента каждая; восемьсот стаканов по двадцать пять центов за штуку и множество самых разнообразных предметов, в том числе – трудно поверить! – серебряная суповая миска. В итоге за год отелю было сбережено около сорока тысяч долларов. Букер Т. Грэхем, получавший после всех вычетов тридцать восемь долларов в неделю, надел свою засаленную куртку и отправился домой.

К этому времени у грязной кирпичной пристройки, где в одном из проулков, ответвлявшихся от Коммон-стрит, находился служебный вход, становилось все более оживленно. По одному, по двое служащие ночной смены покидали отель, а со всех концов города уже спешили на работу те, кто заступал в утреннюю смену.

В кухонных помещениях зажигались огни – поварята подготавливали рабочие места для поваров, пока те в соседней комнате переодевались во все белое. Через несколько минут повара начнут готовить тысячу шестьсот завтраков для обитателей отеля, а затем – задолго до того, как будет подана последняя яичница с ветчиной, – возьмутся за изготовление двух тысяч обедов.

Среди огромного множества кипящих котлов, гигантских кастрюль и других вместилищ для приготовления несметного количества еды пакетик с овсянкой производил впечатление чего-то домашнего. Содержимое его предназначалось для малочисленных, но стойких приверженцев горячей каши на завтрак – они едят ее каждый день, независимо от температуры на улице, будь она около нуля или сто по Фаренгейту в тени.

В одном из отделений кухни, отведенном для жарения мяса и рыбы, шестнадцатилетний поваренок Джереми Боэм проверял работу огромной электрической печи с различными приспособлениями для жарки, которую он включил десять минут назад. Он поставил регулятор на двести градусов, как предписано инструкцией. Потом температура легко может быть доведена до требуемых трехсот шестидесяти. День сегодня предстоял тяжелый, потому что в меню главного ресторана в качестве фирменного блюда значились жареные цыплята по-южному.

Джереми заметил, что масло на сковородах уже разогрелось до нужной температуры, но почему-то чадило, как ему показалось, больше обычного, хотя вытяжной шкаф и вентилятор были включены. Он уже подумал, не сообщить ли кому-нибудь об этом, но тут же вспомнил, что только вчера помощник шеф-повара резко отчитал его, когда он что-то сказал по поводу приготовления одного соуса: нечего-де соваться не в свое дело. Джереми пожал плечами. Ну что ж, если масло чадит – это тоже не его дело. Пусть расстраивается кто-нибудь другой.

И кое-кто действительно был расстроен, но только не на кухне, а в прачечной отеля.

Эта прачечная, находившаяся в старом, тесном, окутанном паром двухэтажном доме, соединялась с основным зданием «Сент-Грегори» широким подземным тоннелем. Управляющая прачечной миссис Айлс Шулдер, вспыльчивая, острая на язык женщина, всего несколько минут назад прошла по тоннелю – она всегда являлась на службу раньше большинства своих подчиненных. И расстроилась при виде кучи грязных скатертей.

За рабочий день прачечная обрабатывала около двадцати пяти тысяч разного столового и постельного белья, начиная от полотенец, простыней, белых официантских и поварских курток и кончая засаленной одеждой рабочих машинного отделения. Все это не доставляло работникам прачечной особых хлопот, но в последнее время возникло одно удручающее обстоятельство, которое с каждым днем все больше раздражало их. Дело в том, что бизнесмены стали делать свои подсчеты на скатертях, да еще шариковыми ручками.

– Разве эти мерзавцы дома такое делают? – воскликнула миссис Шулдер, обращаясь к рабочему ночной смены, отбиравшему из кучи грязных вещей злополучные скатерти. – Попробуй они только, ей-богу, жены так бы их пропесочили, что они своих бы не узнали! А эти остолопы – метрдотели! Сколько раз я просила их следить и пресекать безобразие, да разве им до того? – И, понизив голос, она презрительно передразнила: – «Да, сэр, слушаюсь, сэр, дайте я поцелую вас в обе щечки, сэр. Не стесняйтесь, пишите на скатерти, сэр, вот вам еще шариковая ручка, сэр. Ну, немножко подкинете чаевых, сэр, и плевал я на эту проклятую прачечную!»

Миссис Шулдер неожиданно умолкла, осознав, что перед ней, разинув рот, стоит всего лишь рабочий ночной смены.

– Ступай домой, – раздраженно сказала она. – Утро еще только началось, а у меня от всех вас уже голова раскалывается.

Хорошо хоть, рассуждала она после его ухода, что они выудили эти скатерти, а не бросили все в воду. Стоит чернилам от шариковой ручки намокнуть – и скатерть можно списывать, так как потом эти чернила уже никаким способом не вывести. А теперь Нелли, которая лучше всех в прачечной выводит пятна, придется целый день работать с четыреххлористым углеродом. При удаче можно будет спасти большую часть из этой кипы, но все же, мрачно подумала миссис Шулдер, она не лишит себя удовольствия перекинуться парочкой слов с этими разгильдяями, раз уж ее к тому вынуждают.

Работа шла всюду – в парадных вестибюлях и скрытых от постороннего глаза службах: в помещениях для обслуги, конторах, столярной мастерской, пекарне, типографии, у кастелянши, у водопроводчиков и слесарей, у художников, на складе и в гараже, в отделе рекламы и в камерах хранения, в радио- и телевизионных мастерских… Всюду новый день вступал в свои права.

В своих личных шестикомнатных апартаментах на пятнадцатом этаже Уоррен Трент встал с кресла, в котором Алоисиус Ройс брил его. В левом бедре вдруг резко закололо, словно по нему провели острым ланцетом, – давал себя знать ишиас, напоминая о том, что и сегодня опять придется обуздывать свой неспокойный нрав. Личная парикмахерская была устроена в отсеке просторной ванной комнаты, где имелись парилка, утопленная в полу на японский образец ванна и встроенный в стену аквариум, в котором за безосколочным стеклом плавали тропические рыбки с грустными глазами. Еле передвигая ноги, Уоррен Трент направился в ванную – по дороге он остановился на минуту у огромного, во всю стену, зеркала, чтобы посмотреть, хорошо ли он выбрит. Придраться было не к чему.

Из зеркала на него смотрело грубо вылепленное лицо с глубоко залегшими морщинами, крупным ртом с опущенными книзу уголками губ, которые порой растягивались в улыбке, с крючковатым носом и глубоко посаженными недоверчивыми глазами. Волосы его, в молодости черные как смоль, теперь заметно поседели, хотя по-прежнему были густые и вились. Крахмальный воротничок и тщательно повязанный галстук дополняли портрет именитого южанина.

В другое время созерцание собственного холеного лица доставило бы ему удовольствие. Но не сегодня – последние две-три недели он находился в крайне подавленном состоянии. Сегодня – вторник решающей недели, напомнил он себе. И снова, как делал уже не одно утро подряд, стал считать на пальцах. Оставалось всего четыре дня, включая сегодняшний, – четыре дня, чтобы удержать в руках дело всей его жизни, которое иначе превратится в ничто.

Уоррен Трент нахмурился, угнетенный мрачными мыслями, и, прихрамывая, прошел в столовую, где Алоисиус Ройс уже накрыл стол к завтраку. Возле дубового стола с крахмальными салфетками и до блеска начищенным серебром стоял небольшой столик на колесиках со специальным подогревом – он был срочно доставлен сюда несколько минут назад из кухни отеля. Уоррен Трент неуклюже уселся в отодвинутое Ройсом кресло и жестом указал на другой конец стола. Молодой негр тут же поставил второй прибор и сел. На тележке всегда стоял второй завтрак – на случай, если у старика вдруг появится причуда и он изменит своему обыкновению завтракать в одиночестве.

Ройс молча разложил по тарелкам омлет с канадским беконом и овсяную кашу, зная, что хозяин сам заговорит, если захочет. Пока еще не было сказано ни слова о синяках на лице Ройса и о двух наклейках из пластыря, которые он наложил, чтобы скрыть наиболее серьезные следы после драки минувшей ночью.

Наконец Уоррен Трент отодвинул тарелку и сказал:

– Ешь как следует. Возможно, нам обоим уже недолго осталось этим пользоваться.

– В кредитном обществе, значит, не передумали насчет возобновления займа? – спросил Ройс.

– Не передумали и не передумают. Во всяком случае, сейчас. – Старик вдруг стукнул кулаком по крышке стола. – О Господи! Ведь были же времена, когда я сам задавал тон, а не плясал под их дудку. Были времена, когда все они – и банки, и кредитные общества, и все прочие – не знали, как всучить мне деньги, уговаривали, только бы я их взял.

– Времена меняются для всех нас. – Алоисиус Ройс налил кофе. – Что-то становится лучше, а что-то хуже.

– Тебе легко так рассуждать, – раздраженно заметил Уоррен Трент. – Ты молод. Ты еще не дожил до такой минуты, когда у тебя на глазах все, над чем ты трудился, рассыпается в прах.

А ведь дело дошло до этого, в унынии подумал Трент. Через четыре дня – в пятницу, до закрытия банков – истекает срок двадцатилетней закладной на отель, а синдикат, в руках которого находится закладная, отказался ее продлить. Вначале решение это удивило, но не обеспокоило. Найдется немало других заимодавцев, подумал он, которые охотно субсидируют его – естественно, на более выгодных для себя условиях, то есть под более высокий процент, но главное сейчас – получить необходимые два миллиона долларов. И лишь когда все, к кому он обратился, решительно отказали – и банки, и кредитные общества, и страховые компании, и частные лица, – его самоуверенность улетучилась. Один хорошо знакомый банкир откровенно сказал: «Такие отели, как ваш, Уоррен, не пользуются сейчас доверием. Многие считают, что времена крупных независимых предпринимателей прошли. Сейчас только объединение отелей может служить гарантией значительных прибылей. Посмотрите сами на свой баланс. Вы же неуклонно терпите убытки. Неужели вы думаете, что в подобной ситуации кредитные общества станут вас выручать?»

Все его возражения насчет того, что потери являются временными и что все изменится, как только дела пойдут лучше, ровным счетом ни к чему не привели. Ему просто больше не верили.

Вот в этот-то момент ему и позвонил Кэртис О'Киф и сказал, что готов приехать на этой неделе в Новый Орлеан для встречи с ним. «Я хочу лишь дружески побеседовать с вами, Уоррен, – сказал магнат, стоявший во главе крупного объединения отелей: несмотря на дальность расстояния, его по-техасски плавная, медлительная речь была хорошо слышна по телефону. – В конце концов, мы ведь с вами оба уже давно занимаемся гостиничным делом. Так что не мешает нам время от времени встречаться». Но Уоррена Трента этот светский тон не мог обмануть: концерн О'Кифа уже не раз обращался к нему с предложением продать отель. Стервятники уже залетали, подумал Трент. И вот Кэртис О'Киф приезжает сегодня, и нет ни малейшего сомнения в том, что он полностью информирован о финансовых затруднениях, которые переживает «Сент-Грегори».

Вздохнув, Уоррен Трент переключился на более неотложные дела.

– Тут твое имя упомянуто в отчете о происшествиях за сегодняшнюю ночь, – сказал он Алоисиусу Ройсу.

– Я знаю, – ответил Ройс, – я читал его. – Он уже просмотрел отчет, поступивший, как обычно, рано утром, и заметил: «Жалоба на чрезмерный шум в номере 1126»; рукой Питера Макдермотта было приписано: «Улажено А. Ройсом и П. Макд. Результаты будут сообщены дополнительно».

– Если так дальше пойдет, – буркнул Уоррен Трент, – то скоро ты, видимо, начнешь читать мою личную почту.

– Пока еще не читал, – усмехнулся Ройс. – А вы хотите, чтобы я занялся ею?

Обмен подобными колкостями – хотя они никогда бы этого не признали, – представлял собой своеобразную игру, которая их забавляла. Ройс прекрасно понимал, что, не прочитай он этот отчет, старик обвинил бы его в отсутствии интереса к делам отеля.

Теперь уже Уоррен Трент не без сарказма спросил:

– Поскольку все, видимо, знают, что тут произошло, может быть, и мне разрешат поинтересоваться некоторыми подробностями?

– Отчего же. – Ройс подлил хозяину еще кофе. – Мисс Маршу Прейскотт – дочь того самого мистера Прейскотта – чуть не изнасиловали. Хотите, чтобы я рассказал вам, как это произошло?

На какое-то мгновение, увидев, как напряглось лицо Трента, Ройс подумал, уж не зашел ли он слишком далеко. Существовавшие между ними весьма неопределенные, нигде не зафиксированные отношения вели свое начало от отца Алоисиуса Ройса. Ройс-старший, вначале служивший у Уоррена Трента слугой, а затем ставший его компаньоном и доверенным лицом, всегда высказывался обо всем смело и открыто, не заботясь о последствиях, – в первые годы это доводило Трента до белого каления, а впоследствии, когда перепалки уже вошли у них в обыкновение, именно это обстоятельство и сблизило их. Лет десять назад, когда Алоисиус был еще совсем мальчишкой, его отец умер, но Ройс до сих пор помнил скорбное, заплаканное лицо Уоррена Трента на похоронах старого негра. Они вместе покинули тогда кладбище Маунт-Оливет вслед за негритянским джазом, весело наигрывавшим «О, разве он не бродил с нами?». Уоррен Трент, держа подростка за руку, сказал ему тогда хрипло: «Пока поживешь со мной в отеле. А там мы что-нибудь придумаем». Мальчик охотно согласился, так как после смерти отца остался круглым сиротой: мать его умерла в родах. Впоследствии «что-нибудь» обернулось для него колледжем, а затем и факультетом права, до окончания которого Алоисиусу Ройсу оставалось сейчас лишь несколько недель. Превращаясь в юношу, Ройс постепенно брал на себя и кое-какие обязанности, так что забота о комнатах Уоррена Трента, а также обслуживание хозяина, кроме уборки и стирки, всецело лежали теперь на нем. Уоррен Трент принимал его услуги молча или же бурчал – в зависимости от настроения. Случалось, между ними разгорались жаркие споры – обычно в тех случаях, когда Алоисиус, зная, что от него этого ждут, попадался на удочку, заброшенную хозяином.

И все же, несмотря на их добрые отношения и сознание, что ему дозволено многое, чего Уоррен Трент не потерпел бы от других, Алоисиус Ройс понимал, что где-то проходит тончайшая граница, которую лучше не преступать. Поэтому он и поспешил пояснить:

– Молодая леди позвала на помощь. Я случайно оказался поблизости и услышал крик. – Без лишней драматизации он описал, что произошло, а также как появился Макдермотт, которого он не стал ни хвалить, ни порицать.

Выслушав его, Уоррен Трент сказал:

– Макдермотт правильно поступил. Почему ты не любишь его?

Уже не в первый раз Алоисиуса Ройса поражала проницательность старика.

– Наверное, в нас есть что-то несовместимое, – ответил он. – А может быть, мне просто не по душе эти белые атлеты, которые из кожи вон лезут, чтобы показать, как хорошо они относятся к черным и какие они добренькие.

Уоррен Трент, приподняв брови, посмотрел на Ройса:

– Да, сложный ты человек, Ройс. А тебе никогда не приходило в голову, что ты, может быть, несправедлив к Макдермотту?

– Я ведь уже сказал вам: наверное, в нас есть что-то несовместимое.

– У твоего отца было чутье на людей. Но он был куда терпимее тебя.

– Собачка тоже любит, когда ее гладят по голове. А все оттого, что у нее нет комплексов, порожденных жизненным опытом и образованием.

– Даже если б они у нее были, думаю, она нашла бы для объяснения другие слова.

Трент внимательно посмотрел на молодого человека, и Ройс промолчал. Напоминания об отце всегда выводили его из равновесия. Ройс-старший, появившийся на свет, когда родители его жили еще в рабстве, был, по мнению Алоисиуса, типичным «ниггером дядюшки Тома», как теперь презрительно называли таких негров. Он с готовностью, не вопрошая и не жалуясь, принимал все жизненные невзгоды. То, что происходило за пределами его ограниченного мирка, редко волновало Ройса-старшего. Тем не менее он обладал независимостью натуры, что подтверждали его отношения с Уорреном Трентом, и глубиной проникновения в душу человека, так что сермяжную мудрость его нельзя было не брать в расчет. Алоисиус любил отца глубоко и преданно, и в такие моменты, как этот, его любовь превращалась в острую тоску.

– Возможно, я употребил не вполне подходящие слова, – сказал он, – но смысл сказанного от этого не меняется.

Уоррен Трент молча кивнул и вынул старинные часы.

– Скажи-ка Макдермотту, что я хочу его видеть. Пусть зайдет ко мне сюда. Что-то я сегодня чувствую себя усталым.

– Значит, Марк Прейскотт в Риме, да? – задумчиво проговорил Уоррен Трент. – Видимо, мне следует позвонить ему.

– Его дочь настоятельно просила не делать этого, – возразил Питер Макдермотт.

Они сидели в роскошно обставленной гостиной Уоррена Трента – старик полулежал в глубоком мягком кресле, положив ноги на пуф. Питер сидел напротив него.

– Ну, это уж я сам решу, – высокомерно отрезал Уоррен Трент. – Если она дошла до того, что ее насилуют в моем отеле, пусть мирится с последствиями.

– Мы же предотвратили изнасилование. Хотя мне очень бы хотелось выяснить, что произошло до того, как мы там появились.

– Вы видели девушку сегодня?

– Мисс Прейскотт еще спала, когда я справлялся о ней. Я оставил ей записку с просьбой повидать меня до того, как она покинет отель.

Уоррен Трент со вздохом махнул рукой, отпуская Макдермотта.

– Хорошо, сами разбирайтесь с этим делом. – По его тону можно было понять, что вся эта история ему надоела.

Значит, телефонного разговора с Римом не будет, с облегчением подумал Питер.

– Я хотел бы разобраться еще в одном деле – речь идет о распределении комнат в отеле. – Питер рассказал, что произошло с Альбертом Уэллсом, и заметил, как помрачнел, узнав об этом, Уоррен Трент.

– Надо нам было давным-давно закрыть эту комнату, – проворчал он. – Сделаем-ка это сейчас.

– Не думаю, что ее нужно вообще закрывать, нужно лишь помнить, что пользоваться ею следует в крайнем случае и ставить клиента в известность о том, куда его поселяют.

Уоррен Трент кивнул:

– Проследите за этим.

– Мне бы хотелось, чтоб на этот счет существовала совершенно четкая инструкция, – помедлив, сказал Питер. – У нас бывали и другие неприятные инциденты, поэтому, я думаю, необходимо указать, что постояльцев нельзя перемещать из одного номера в другой, как фигуры на шахматной доске.

– Займитесь пока этим последним случаем. Что же касается инструкций вообще, то я отдам их, если сочту нужным.

Коротко и ясно, подумал Питер. Вот этим и объясняются многие неполадки в управлении отелем. Отдельные ошибки, так или иначе, исправляют, но ничего – или почти ничего – не делается для устранения первопричин.

Вслух же Питер произнес:

– Мне думается, вы должны знать об инциденте с герцогом и герцогиней Кройдонскими. Герцогиня требовала вас лично. – И он рассказал историю с пролитым соусом, а также то, как это изложил официант Сол Натчез.

– Знаю я эту чертову бабу, – раздраженно буркнул Уоррен Трент. – Она ни за что не успокоится, пока мы не выгоним официанта.

– Не думаю, что следует его выгонять.

– Тогда отправьте его на несколько дней порыбачить, жалованье мы ему сохраним, только чтобы не показывался в отеле. Да предупредите от моего имени, чтобы в следующий раз, когда он решит что-нибудь пролить, пусть удостоверится, что у него в руках кипяток, и льет прямо на голову герцогине. А что, эти проклятые псы все еще при ней?

– Да, – улыбнулся Питер.

Закон штата Луизиана строжайше запрещал держать животных в гостиницах. Для Кройдонов Уоррен Трент решил сделать исключение в надежде, что присутствие бедлингтон-терьеров останется незамеченным официальными лицами, если собак будут выводить на прогулку через черный ход. Однако герцогиня с вызывающим видом каждый день проводила своих любимцев через главный вестибюль. Уже дважды разгневанные хозяева других собак спрашивали, почему им не разрешено держать своих любимцев в отеле, а другим – можно.

– Вчера вечером у меня опять была неприятность с Огилви. – И Питер рассказал, как он всюду искал начальника охраны и какая затем произошла между ними стычка.

Уоррен Трент отреагировал мгновенно:

– Я уже говорил, чтобы вы не вмешивались в дела Огилви. Он отчитывается только передо мной.

– Но ведь это создает трудности. Возникают непредвиденные обстоятельства, когда…

– Вы слышали, что я сказал. И хватит об Огилви!

Лицо Уоррена Трента налилось краской, но Питер подозревал, что не столько от гнева, сколько от замешательства. Это требование не трогать Огилви было по меньшей мере глупым, и Уоррен Трент это прекрасно понимал. Интересно, недоумевал Питер, в чем же секрет власти, которую бывший полицейский имеет над его хозяином?

Желая переменить тему разговора, Уоррен Трент вдруг объявил:

– Сегодня к нам приезжает Кэртис О'Киф. Ему нужно два смежных «люкса» – я уже отдал соответствующие распоряжения. Проверьте лично, все ли в порядке. И как только он появится, немедленно сообщите мне.

– Мистер О'Киф долго у нас пробудет?

– Не знаю, это зависит от многих обстоятельств.

На какой-то момент Питер почувствовал прилив жалости к старику. Хотя Уоррена Трента можно было во многом упрекнуть за то, как он вел дела в «Сент-Грегори», для него это был не просто отель, это было дело всей его жизни. На его глазах заурядная гостиница превратилась в знаменитый отель, из скромного здания она переселилась в высоченную башню, занимавшую почти целый квартал. На протяжении многих лет росла и репутация отеля, и теперь он был известен по всей стране наряду с такими, как «Билтмор», «Палмер-Хауз» в Чикаго и «Сент-Фрэнсис» в Сан-Франциско. Естественно, Тренту трудно было смириться с тем, что «Сент-Грегори», некогда окруженный таким ореолом, имевший такой престиж, стал отставать от требований времени. Отставание это не так уж катастрофично и еще может быть приостановлено, думал Питер. Прилив новых капиталов и твердость в управлении могут совершить чудеса и даже вернуть отелю былое положение. Но судя по тому, как обстояли дела на сегодня, и капитал, и руководство должны прийти извне – и вернее всего от Кэртиса О'Кифа. Питер снова подумал, что и его дни здесь, возможно, уже сочтены.

– Как обстоят дела с обслуживанием конгрессов? – спросил владелец отеля.

– Около половины инженеров-химиков уже покинули отель, остальные уезжают сегодня. Для приезжающих на совещание «Голден-Краун кола» все подготовлено. Они забронировали триста двадцать номеров, то есть больше, чем мы предполагали, и потому мы соответственно увеличили число обедов и мест на банкет. – Старик одобрительно кивнул, и Питер продолжал: – Завтра открывается конгресс американских стоматологов, однако кое-кто уже приехал вчера, а остальные приезжают сегодня. Они займут почти двести восемьдесят номеров.

Уоррен Трент удовлетворенно крякнул. Ну вот, подумал он, оказывается, не так уж все и плохо. Обслуживание конгрессов было для отеля основной статьей дохода, а если конгрессов оказывалось два, это уже было существенным подспорьем, к сожалению, правда, недостаточным, чтобы покрыть недавно понесенные убытки. И все же то, что конгресс стоматологов будет проходить у них, – это большая удача. Молодец этот Макдермотт, быстро отреагировал; как только узнал, что у зубных врачей сорвалась договоренность о проведении конгресса, тотчас сел в самолет и полетел в Нью-Йорк, а там сумел уговорить их избрать местом встречи Новый Орлеан и «Сент-Грегори».

– Вчера отель был забит до отказа, – заметил Уоррен Трент. И добавил: – В нашем деле всегда так: либо все, либо ничего. А справимся мы с сегодняшним заездом?

– Утром я прежде всего проверил сводки. Народу уезжает вроде бы достаточно, но положение может создаться критическое. Уж очень много у нас забронировано номеров.

Как и во всех других отелях, в «Сент-Грегори» принимали заказы на бронирование независимо от количества свободных комнат. При этом, как и всюду, здесь считались с тем, что какая-то часть клиентов, заказавших номера, не сможет приехать, и, следовательно, задача состояла в том, чтобы правильно угадать процент отсева. В большинстве случаев опыт и удача выручали, все шло гладко, и все номера оказывались заняты. Предел мечтаний! Но иногда случались просчеты, и тогда происходили серьезные недоразумения.

Как объяснить разгневанному клиенту, что его некуда поселить, если у него на руках подтверждение, что ему забронирован здесь номер! Это самое неприятное для любого администратора. Ему это неприятно и по-человечески, и потому, что он знает: обиженный клиент уже никогда не вернется в этот отель без крайней нужды.

Питер помнил, как однажды участники слета пекарей, проходившего в Нью-Йорке, решили задержаться на сутки, чтобы совершить поездку при луне вокруг Манхэттена. Двести пятьдесят булочников вместе с женами остались в отеле, даже не удосужившись известить об этом администрацию, а та рассчитывала, что комнаты освободятся вовремя для приезжавших в тот день делегатов съезда инженеров. Питер содрогнулся, вспомнив о зрелище, какое являл собою вестибюль отеля, где толпились двести разгневанных инженеров с женами, размахивая бумажками, подтверждавшими, что они еще два года назад забронировали здесь номера. В конце концов, поскольку все другие гостиницы были тоже переполнены, приехавших пришлось разместить в пригородных мотелях до следующего дня, когда булочники как ни в чем не бывало мирно разъехались по домам. Отелю же пришлось оплатить инженерам огромные счета за такси, да еще выдать немалую сумму в возмещение морального ущерба – лишь бы избежать процесса в суде. Это съело всю прибыль от обоих съездов.

Уоррен Трент зажег сигару, а Макдермотту предложил сигарету из стоявшей рядом коробки. Закурив, Питер сказал:

– Я разговаривал с отелем «Рузвельт». Если сегодня вечером нам придется туго, они нас выручат – дадут номеров тридцать. – Это, конечно, облегчит дело, подумал он, затычка все-таки есть, но воспользоваться ею следует лишь в крайнем случае. Даже ожесточенные конкуренты помогают друг другу в подобные кризисные минуты: никогда ведь не знаешь, в какой день или час роли могут перемениться.

– Прекрасно, – раздался голос Уоррена Трента из-за окружавшей его завесы сигарного дыма. – А теперь скажите мне, каковы прогнозы на осень?

– Весьма обескураживающие. Я уже подавал вам докладную о том, что нам не удалось заполучить к себе два больших профсоюзных съезда.

– А почему?

– По той же причине, о которой я докладывал вам раньше. Мы продолжаем дискриминацию негров. Мы не считаемся с законом о гражданских правах, и профсоюзы возмущены этим. – Питер невольно посмотрел в сторону Алоисиуса Ройса, вошедшего незадолго до того в гостиную и теперь раскладывавшего пачку журналов.

– Уж вы не волнуйтесь насчет моих чувств, мистер Макдермотт, – сказал тот, не поднимая глаз, с подчеркнуто южным акцентом, к которому он прибег и накануне ночью. – Мы, цветные, давненько привыкли к этому.

Уоррен Трент поморщился.

– Прекрати эту комедию, – сурово сказал он.

– Слушаюсь, сэр. – Ройс перестал перебирать журналы и, выпрямившись, посмотрел на обоих. – Только вот что я хотел бы еще сказать, – добавил он уже обычным тоном. – Профсоюзы действуют так, как того требует их общественная совесть. И они в этом не одиноки. Скоро не только делегаты съездов, но и обычные люди будут избегать наш отель и ему подобные – пора все же понять, что времена изменились.

– Ответьте ему, – сказал Уоррен Трент Питеру, взмахом руки указывая на Ройса. – Мы тут не церемонимся.

– Да, но я полностью согласен со всем, что он сказал, – спокойно произнес Питер.

– Это почему же, мистер Макдермотт? – язвительно спросил Ройс. – Вы полагаете, так будет лучше для дела? Или это облегчит вашу работу?

– Обе причины достаточно основательны, – сказал Питер. – Можете считать, что они единственные, я не возражаю.

Уоррен Трент изо всей силы ударил ладонью по ручке кресла:

– К черту причины. Куда важнее то, что оба вы – круглые идиоты.

К этому вопросу они то и дело возвращались. Несколько месяцев назад корпоративные отели штата Луизиана подчинились закону об интеграции, однако несколько независимых владельцев, во главе которых стоял Уоррен Трент со своим «Сент-Грегори», всеми силами противились нововведениям. Некоторые из них какое-то время выполняли закон о гражданских правах, а затем, когда внимание к этому начинанию несколько ослабло, преспокойно вернулись к давно установившейся практике сегрегации. И хотя уже намечались судебные процессы, ясно было, что владельцы отелей, опираясь на поддержку местных жителей, смогут еще долгие годы бойкотировать новые законы.

– Нет! – Уоррен Трент злобно ткнул сигару в пепельницу. – Пусть где угодно ходят на голове, а здесь мы к этому еще не готовы. Вот мы лишились профсоюзных съездов. Прекрасно! Значит, настало время пошевелить мозгами и найти что-то другое.

Из гостиной Уоррен Трент слышал, как захлопнулась входная дверь за Питером Макдермоттом, затем донеслись шаги Алоисиуса Ройса, направившегося в свою маленькую, заставленную книжными полками комнату. Через несколько минут Ройс уйдет: в это время он обычно посещал лекции по праву.

В большой гостиной воцарилась тишина – лишь едва слышно шелестел кондиционер, да время от времени сквозь толстые стены и запечатанные окна проникали отдельные звуки лежащего внизу большого города. Щупальца солнечных лучей медленно передвигались по полу большой комнаты, и, следя за ними, Уоррен Трент чувствовал, как надсадно колотится у него сердце – следствие минутной вспышки гнева. А это уже сигнал, подумал он, к которому стоит почаще прислушиваться. Хотя сейчас у него столько огорчений – где уж владеть своими чувствами и оставаться спокойным. Возможно, правда, вспышки эти – чисто возрастное явление, старческая раздражительность. Но вероятнее всего, они происходят от сознания, что столь много уплывает от него, навсегда уходит из-под его контроля. К тому же гнев и раньше мгновенно захлестывал его – за исключением, пожалуй, тех быстро промелькнувших лет, когда Эстер была рядом и старалась внушить ему, что нужно быть терпеливым и обладать чувством юмора. В наступившей тишине в нем ожили воспоминания. Каким далеким все это представлялось теперь! Прошло больше тридцати лет с того момента, когда он перенес через порог вот этой самой комнаты свою молодую жену. И как мало времени им довелось прожить вместе – лишь несколько лет безмерного счастья, а потом – как гром среди ясного неба – полиомиелит. И за одни сутки Эстер не стало. Уоррен Трент, не помня себя от горя, остался один, а впереди была еще целая жизнь – и отель «Сент-Грегори».

Теперь уже лишь немногие из старых служащих помнили Эстер, а если и помнили, то смутно, совсем не так, как Уоррен Трент, – для него она всегда была нежным весенним цветком, облагородившим и обогатившим его жизнь, как никто ни до нее, ни после.

В тишине ему вдруг показалось, что за дверью позади него послышался легкий шорох и шелест шелка. Он даже обернулся, но это сыграла с ним шутку память. Комната была пуста, и, как ни странно, глаза у него увлажнились.

Трент тяжело поднялся с глубокого кресла – разыгравшийся радикулит снова полоснул его, точно ножом. Он медленно добрел до окна, выходившего на черепичные крыши Французского квартала (как теперь его называли, Вьё-Карре, возродив старое имя), оглядел Джексон-сквер и шпили церкви, блестевшие под солнцем. За площадью несла свои мутные, неспокойные воды Миссисипи; по всему ее фарватеру выстроились в линию суда, бросившие здесь якорь в ожидании, когда можно будет подойти к причалу. Вот она, примета нашего времени, подумал Трент. Начиная с восемнадцатого века Новый Орлеан, будто маятник, бросало от богатства к бедности. Пароходы, железные дороги, хлопок, рабство, освобождение негров, каналы, войны, туризм – все это через определенные промежутки времени приносило то благополучие, то разорение. Теперь настала пора процветания для Нового Орлеана, но, как видно, не для «Сент-Грегори».

Впрочем, действительно ли это так уж важно – во всяком случае, для него? Стоит ли отель того, чтобы так за него бороться? Может, просто плюнуть на все, продать хоть сегодня, и пусть время расправляется с ними обоими? Кэртис О'Киф, конечно, предложит честную сделку. Корпорация О'Кифа славилась этим, и Трент мог бы извлечь из продажи даже выгоду. После оплаты по просроченной закладной и расчета с мелкими акционерами у него осталось бы достаточно денег, чтобы обеспечить себя до конца своих дней.

Сдаться… Может быть, в этом выход? Сдаться, уступая натиску времени. В конце-то концов, что такое отель – груда кирпича да известковый раствор! Трент очень старался, чтобы это было не просто здание, – и потерпел поражение. Ну и пусть!

И все же… Если продать отель, что у него останется?

Ничего. Не останется ничего – даже видений, призраков, которые когда-то ходили по этому полу. Озадаченный, он размышлял, не отрывая взгляда от простиравшегося под ним города. Город тоже видел немало перемен – был он и французским, и испанским, и американским, но все же умудрился сохранить собственное лицо, остаться неповторимым в век конформизма.

Нет! Не продаст он отель. Еще не продаст. Пока есть хоть надежда, он будет цепляться за нее. Впереди еще целых четыре дня, за которые можно попытаться раздобыть деньги для оплаты закладной, ведь теперешние убытки лишь временное явление. Скоро все изменится к лучшему, полоса неудач пройдет, и «Сент-Грегори» снова станет кредитоспособным и независимым.

Принимая решение, Уоррен Трент все ходил по комнате и сейчас, с трудом передвигая ноги, дошел до окна в противоположной стене. Взгляд его уловил в небе серебристый отблеск самолета, летевшего с севера. Это был реактивный лайнер, шедший на посадку к аэропорту Мойсант. Интересно, подумал Трент, не на этом ли самолете летит сейчас Кэртис О'Киф?

Когда Кристина Фрэнсис в половине десятого нашла наконец главного бухгалтера Сэма Якубека, коренастого, лысого человека, он стоял за спинами портье, в глубине, и, по обыкновению, проверял счета клиентов. Как всегда, Якубек работал с нервной, стремительной торопливостью, подчас вводившей людей в заблуждение и заставлявшей думать, что он не слишком дотошен. На самом же деле почти ничто не ускользало от его проницательного, поистине энциклопедического ума – именно это и помогло ему в свое время выцарапать для отеля тысячи долларов у должников, на которые все уже махнули рукой.

Пальцы Якубека пробегали по карточкам, куда на машинке заносились все расходы клиента, занимающего данный номер, – сквозь очки с толстыми стеклами он внимательно смотрел на фамилию, затем на перечень расходов и иногда делал пометки в лежавшем рядом блокноте. Сейчас он на секунду поднял глаза и тут же их опустил.

– Еще несколько минут, мисс Фрэнсис.

– Ничего, я могу подождать. Обнаружили что-нибудь интересное сегодня?

Не прекращая работы, Якубек кивнул:

– Да, кое-что есть.

– Например?

Он сделал еще какую-то пометку в блокноте.

– Комната пятьсот двенадцать. X. Бейкер. Прибыл в восемь десять утра. А в восемь двадцать уже заказал в номер бутылку виски.

– Может, ему это нужно, чтоб чистить зубы?

По-прежнему не поднимая головы, Якубек сказал:

– Возможно.

Но Кристина знала, что скорее всего X. Бейкер из номера 512 – просто подонок. Человек, заказывающий спиртное через несколько минут после приезда, не может не вызвать подозрения у главного бухгалтера. Большинство приезжих, если им хочется выпить – после тяжелого путешествия или утомительного дня, – обычно заказывают коктейль из бара. Когда же человек заказывает сразу бутылку, это может означать начало запоя и то, что клиент либо не намерен, либо не может за нее заплатить.

Кристина знала, что за этим последует. Якубек попросит горничную зайти под каким-нибудь предлогом в номер 512 и взглянуть на приезжего и на его багаж. Горничные знают, на что следует обратить внимание: достаточно ли багажа и дорогие ли у приезжего вещи. Если да, то главный бухгалтер ничего не станет предпринимать – просто будет следить за его счетом. Бывает, что и солидные, уважаемые люди снимают в отеле номер, чтобы напиться, и если они никому не докучают и могут расплатиться по счету – пусть себе пьют, это их личное дело.

Если же у приезжего отсутствует багаж и видно, что это человек скромного достатка, Якубек сам заглянет к нему в номер – поболтать. Ведет он себя при этом любезно и корректно. И если видно, что гость платежеспособен или согласен внести аванс, расстанутся они вполне дружелюбно. Но если подозрения Якубека подтверждались, он становился неумолим и беспощаден: гостю предлагали немедленно покинуть отель, пока его счет не слишком вырос.

– А вот еще один, – сказал Сэм Якубек Кристине. – Сандерсон из тысяча двести седьмого. Непомерные чаевые.

Кристина взглянула на карточку, которую Сэм держал в руке. В ней были указаны два счета за обслуживание в номере: один – на полтора доллара, другой – на два. В обоих случаях к счету было прибавлено по два доллара чаевых, и каждый из счетов подписан.

– Как правило, большие чаевые вписывают в счет те, кто вовсе не собирается платить, – сказал Якубек. – Словом, тут придется проверить.

Кристина знала, что при этом главный бухгалтер действует крайне осмотрительно. Он ведь обязан был – наряду с предотвращением мошенничества – следить за тем, чтобы не оскорбить честных людей. Видавший виды многоопытный бухгалтер обычно может чутьем отличить акулу от ягненка, но иногда и он ошибается, что не прибавляет доброй славы отелю. Кристина знала, что именно по этой причине бухгалтеры время от времени рискуют и продлевают кредит или принимают чеки, не будучи уверены в том, что получат указанную сумму, – словом, уподобляются танцорам на проволоке. В большинстве отелей – в том числе в самых знаменитых – ничуть не заботятся о нравственном облике тех, кто останавливается под их кровом, понимая, что в противном случае они потеряют немалую часть своих доходов. Главное, что занимает администрацию, а значит, и отражается на действиях главного бухгалтера: может ли клиент оплатить свое пребывание?

Быстрым движением руки Сэм Якубек поставил карточки на место и задвинул ящик.

– Ну вот и все, – сказал он. – Чем могу быть полезен?

– Мы пригласили медицинскую сестру в тысяча четыреста десятый для круглосуточного дежурства. – И Кристина в двух словах сообщила о том, что произошло ночью с Альбертом Уэллсом. – Я немного волнуюсь, в состоянии ли мистер Уэллс позволить себе это: я не уверена, что он знает, сколько это будет стоить. – Она могла бы добавить, что в данном случае куда больше заботится о старике, чем об отеле.

Якубек кивнул:

– Да, эта круглосуточная сестра может влететь ему в изрядную сумму.

Они вместе отошли от портье и пересекли уже гудевший как улей вестибюль, направляясь в кабинет Якубека. Это была маленькая квадратная комната, помещавшаяся за стойкой привратника. В кабинете, у стены, сплошь уставленной рядами ящичков с картотекой, работала секретарша – угрюмая брюнетка.

– Мэдж, – сказал Якубек, – взгляните, пожалуйста, что у нас есть на Уэллса Альберта.

Секретарша молча задвинула ящичек, вытащила другой и начала просматривать карточки. Потом одним духом выпалила:

– Альбукерке, Кун-Рэпидс, Монреаль. Выбирайте.

– Он из Монреаля, – сказала Кристина.

Якубек взял карточку, которую протянула ему секретарша, быстро пробежал ее глазами и заметил:

– По-моему, все в порядке. Останавливался у нас шесть раз. Всегда платил наличными. Однажды произошло недоразумение, которое было быстро улажено.

– Об этом я знаю, – сказала Кристина. – Там мы были виноваты.

Бухгалтер кивнул:

– Считаю, что вам нечего беспокоиться. Честных людей, как и жуликов, видно сразу. – Он вернул карточку, и секретарша тут же поставила ее на место. На этих карточках фигурировали все, кто останавливался в «Сент-Грегори» за последние несколько лет. – Я все же сам займусь этим: выясню, во сколько обойдется сестра, и побеседую с мистером Уэллсом. Если у него возникнут затруднения с деньгами, возможно, мы сумеем ему помочь и предоставим отсрочку.

– Спасибо, Сэм. – Кристина почувствовала облегчение: она знала, что Якубек может проявить доброту и отзывчивость, когда речь идет о людях честных, и быть неумолимым с проходимцами.

Когда она уже взялась за ручку двери, бухгалтер вдруг спросил:

– Мисс Фрэнсис, а как обстоят дела там, на верху?

Кристина улыбнулась:

– Все в отеле гадают на этот счет – чуть не лотерею устроили. Я вам не хотела этого говорить, Сэм, но вы меня вынудили.

– Если вытащат мой билет, – сказал Якубек, – скажите, чтобы переиграли. У меня и без того неприятностей хватает.

Кристина чувствовала, что за этими игривыми словами кроется озабоченность: Якубек, как и многие другие, тоже боялся остаться без работы. Финансовые дела отеля должны, естественно, храниться в тайне, но из этого, как правило, ничего не получалось, поэтому сведения о затруднениях, возникших в последнее время, распространились со скоростью инфекции.

Кристина снова пересекла вестибюль, по пути здороваясь с посыльными, цветочницей и одним из помощников главного управляющего, который сидел с важным видом за своей стойкой в центре зала. Она прошла мимо лифтов и легко взбежала по изогнутой центральной лестнице на бельэтаж.

При виде помощника главного управляющего Кристина вспомнила о его начальнике. С прошлого вечера она то и дело ловила себя на том, что думает о Питере. Интересно, эти несколько часов, которые они провели вместе, оставили и в нем такой же след? Порой ей очень хотелось, чтобы так оно и было, но она тут же брала себя в руки, не давая воли чувству. После гибели родных, когда Кристина приспосабливалась к одиночеству, в ее жизни были мужчины, но ни одного из них она не принимала всерьез. Ей иногда казалось, что инстинкт, как щитом, заслоняет ее от сближения с людьми, тем самым оберегая от новой жестокой драмы, подобной той, которая разыгралась пять лет назад. И все же сейчас она не переставала думать о Питере: где он, чем он занят? Ну хватит, вполне логично решила наконец Кристина, рано или поздно в течение дня дороги их пересекутся.

Возвратившись к себе, Кристина заглянула на минутку в кабинет Уоррена Трента, но хозяин отеля еще не спустился из своих апартаментов. На ее столе лежала груда утренней почты, кроме того, необходимо было ответить на несколько телефонных звонков. Тем не менее Кристина решила прежде закончить то дело, ради которого спускалась вниз. Сняв с рычага телефонную трубку, она попросила соединить ее с номером 1410.

Ответил женский голос – вероятно, сестра. Кристина назвала свое имя и вежливо справилась о здоровье больного.

– Мистер Уэллс спокойно провел ночь, – услышала она в ответ, – состояние его здоровья улучшается.

И почему это некоторые медсестры считают, что они должны говорить языком официальных бюллетеней, подумала Кристина, а вслух сказала:

– В таком случае мне, очевидно, можно заглянуть к нему.

– О нет! Боюсь, что сейчас нельзя, – быстро ответила сестра. – Скоро должен прийти доктор Ааронс, и мне надо подготовиться к его визиту.

Как будто прибывает глава государства, подумала Кристина. Ей стало смешно, когда она представила себе, как напыщенный доктор Ааронс будет делать осмотр вместе с не менее напыщенной медицинской сестрой.

– В таком случае, – сказала она, – передайте, пожалуйста, мистеру Уэллсу, что я звонила и постараюсь навестить его в течение дня.

Безрезультатный разговор с хозяином поверг Питера Макдермотта в полное уныние. Шагая по коридору пятнадцатого этажа, после того как Алоисиус Ройс закрыл за ним дверь, Питер размышлял о том, что все его встречи с Уорреном Трентом неизменно заканчиваются одним и тем же. А как хотелось бы Питеру, чтобы ему хотя бы на полгода дали свободу действий, возможность поставить на должном уровне работу в отеле.

Возле лифта он остановился, решив позвонить по внутреннему телефону портье и выяснить, какие апартаменты забронированы для мистера О'Кифа и его спутницы. Для них оставлены два смежных «люкса» на двенадцатом этаже, сообщил клерк, и Питер по служебной лестнице спустился на два этажа. Как и во всех больших отелях, в «Сент-Грегори» отсутствовал тринадцатый этаж: сразу за двенадцатым шел четырнадцатый.

Все четыре двери в двух «люксах» были открыты настежь, изнутри до Питера донеслось гудение пылесоса. В комнатах две горничные усердно трудились под придирчивым взглядом миссис Бланш дю Кеней, языкастой, но опытной кастелянши «Сент-Грегори». Когда вошел Питер, она обернулась и глаза ее сверкнули.

– Можно было не сомневаться, что кто-нибудь из вас явится сюда проверить, как я справляюсь, будто я сама не в состоянии сообразить, что все должно быть в ажуре: я ведь знаю, кто приезжает.

Питер ухмыльнулся:

– Да не волнуйтесь вы, миссис К. Это мистер Трент послал меня.

Ему нравилась эта рыжеволосая женщина средних лет, одна из самых исполнительных начальниц служб. Две горничные улыбались, глядя на него. Он подмигнул им и, обратившись к миссис дю Кеней, добавил:

– Если бы мистер Трент знал, что вы лично этим занимаетесь, он бы выкинул это из головы.

– Вот если у нас в прачечной не хватит стирального порошка, то мы пошлем за вами, – ответила кастелянша, чуть улыбнувшись и одновременно умело взбивая подушки на двух диванах.

Питер рассмеялся и спросил:

– А цветы и корзины фруктов уже заказаны? – Сам же подумал: до чего же О'Кифу, наверное, надоели эти непременные корзины с фруктами – стандартная форма приветствия особо важных гостей. Но если фруктов не будет, О'Киф это сразу заметит.

– Сейчас принесут, – ответила миссис дю Кеней, на минуту оторвавшись от диванных подушек, и многозначительно добавила: – Хотя я слышала, что мистер О'Киф возит с собой собственные цветы – и не в корзинах.

Питер, конечно, понял намек на то, что Кэртис О'Киф редко пускался в путешествие без дамы, хотя эскорт этот часто менялся. Но он намеренно пропустил намек мимо ушей.

Миссис дю Кеней стрельнула в него дерзким взглядом:

– Зайдите все-таки, взгляните. Денег за это не берем.

Пройдясь по комнатам, Питер удостоверился в том, что они убраны самым тщательным образом. На мебели – бело-золотой, с французским мотивом, – не было ни пылинки. В спальнях и ванных комнатах аккуратно разложено безукоризненно чистое белье, умывальники и ванны, досуха вытертые, блестели, унитазы до блеска вычищены, крышки на них опущены. Зеркала и оконные стекла сверкали. Все лампочки горели, телевизор и радиоприемник были отлажены. Кондиционеры реагировали на переключение термостата, хотя сейчас температура в апартаментах была приятная – шестьдесят восемь по Фаренгейту. Больше тут делать нечего, подумал Питер, стоя посреди второй гостиной и осматривая ее.

Но тут он вдруг вспомнил одно обстоятельство. Ведь Кэртис О'Киф – человек чрезвычайно набожный, порой даже слишком. Магнат любит помолиться, нередко – в присутствии других людей. Один из репортеров написал даже, что когда О'Кифу приходит в голову приобрести новый отель, он начинает молиться: совсем как иной ребенок просит Бога послать ему на Рождество игрушку; другой сообщал, что, прежде чем приступить к переговорам, О'Киф устраивает богослужение, на котором обязаны присутствовать все его подчиненные. Питер вспомнил, как один из руководителей конкурирующей корпорации однажды зло заметил: «Кэртис никогда не упустит случая помолиться. Поэтому он даже мочится на коленях».

Это-то и побудило Питера проверить, есть ли в каждой комнате томик Библии. И хорошо, что он об этом вспомнил.

Конечно же, заглавные страницы – как всегда бывает, когда Библия долго лежит в номере, – были испещрены номерами телефонов девиц, являющихся по вызову, поскольку именно в Библии – это известно каждому опытному путешественнику – следует искать сведения подобного рода. Питер молча показал миссис дю Кеней томики Библии. Она прищелкнула языком.

– Мистеру О'Кифу это, конечно, ни к чему, не правда ли? Я сейчас же пришлю новые. – Взяв книги под мышку, она вопросительно взглянула на Питера. – Я полагаю, от того, что любит и чего не любит мистер О'Киф, будет теперь зависеть судьба здешних служащих и возможность для них сохранить работу.

Питер пожал плечами:

– Честно говоря, миссис К., я ровным счетом ничего не знаю. Я, как и вы, могу лишь строить догадки.

Выходя из апартаментов, Питер чувствовал на своей спине сверлящий взгляд кастелянши. Он знал, что миссис дю Кеней содержит больного мужа и ее не может не волновать угроза потерять место. Спускаясь в лифте на свой этаж, Питер искренне ей посочувствовал.

Конечно, думал Питер, в случае смены руководства более молодым и энергичным служащим предложат остаться. Он считал, что большинство воспользуется такой возможностью, ибо корпорация О'Кифа славилась хорошим отношением к своим служащим. Но людям пожилым, работавшим уже без особого рвения, было о чем призадуматься.

Подходя к своему кабинету, Питер Макдермотт столкнулся с главным инженером Доком Викери. И остановил его:

– Прошлой ночью что-то не ладилось с четвертым лифтом. Вам известно об этом?

Главный инженер угрюмо кивнул своей лысой яйцеобразной головой:

– Так всегда бывает, когда механизм нужно ремонтировать, а денег не дают.

– Разве машина так уж плоха? – Питер знал, что сумма, выделенная на машинное оборудование отеля, была недавно урезана, но лишь вчера впервые услышал о серьезных неполадках с лифтами.

Главный инженер пожал плечами:

– Если вы спрашиваете, не случится ли у нас крупного несчастья, я вам отвечу: «Нет». Я слежу за антиаварийным устройством, как за малым дитем. Но лифты у нас постоянно портятся, и рано или поздно может произойти кое-что и посерьезней. Ведь достаточно двум машинам встать на несколько часов, и здесь бог знает что будет твориться.

Питер кивнул. Если это самое страшное, что может произойти, тогда вряд ли стоит беспокоиться. И тем не менее спросил:

– А сколько вам требуется?

Главный инженер внимательно посмотрел на него поверх очков в толстой оправе:

– Для начала – сто тысяч долларов. С такими деньгами я выбросил бы на свалку большую часть подъемных механизмов и заменил бы их новыми, а уж потом занялся бы и другим.

Питер потихоньку свистнул.

– Я вам скажу лишь одно, – продолжал главный инженер. – Хорошая машина – штука замечательная, а порой даже и высокогуманная. Как правило, такая машина работает даже дольше, чем думаешь, да и потом ее можно подлатать и подремонтировать, и она еще поработает. Но все же рано или поздно наступает предел ее жизни, и тут уж ничего не поделаешь, сколько бы вы или ваша машина ни старались.

Уже войдя в свой кабинет, Питер продолжал думать о словах главного инженера. А когда наступает предел жизни отеля в целом? Для «Сент-Грегори» он еще, конечно, не наступил, хотя Питер полагал, что нынешнее руководство уже отжило свой век.

На столе у него лежала целая гора писем, записок и наказов, переданных по телефону. Он взял листок, лежавший на самом верху, и прочел: «Звонила мисс Марша Прейскотт, она ждет Вас в номере 555». Эта записка напомнила Питеру о том, что он собирался выяснить подробности инцидента, происшедшего вчера в номере 1126–27.

Еще одно: надо забежать к Кристине. Несколько небольших вопросов требовали решения Уоррена Трента, а во время их утреннего разговора они как-то не всплыли. Но Питер, усмехнувшись, тотчас одернул себя: «Ну что ты все увиливаешь?! Тебе хочется увидеть ее – почему прямо так и не сказать?»

Пока он раздумывал, куда прежде идти, раздался телефонный звонок. И голос портье произнес:

– Я подумал, что вы должны знать: мистер Кэртис О'Киф только что прибыл.

Кэртис О'Киф вошел в шумный, огромный вестибюль отеля «Сент-Грегори» стремительно, точно стрела, пронзающая яблоко. Яблоко, слегка подгнившее, иронически подумал он. Осмотревшись вокруг, он своим опытным профессиональным глазом сразу подметил кое-какие детали. Вроде бы пустяки, а весьма показательно: в кресле валяется газета, которую никто и не думает убирать; в урне с песком возле лифта – полно окурков; у посыльного на форме оторвана пуговица, в люстре под потолком перегорели две лампочки. У входа в отель с Сент-Чарльз-авеню швейцар в форме болтает с продавцом газет, а вокруг бурлит поток гостей и прохожих. Рядом с О'Кифом сидит пожилой помощник управляющего, всецело погруженный в свои мысли, и даже не смотрит вокруг.

Случись нечто подобное в одном из отелей О'Кифа – при всем невероятии подобной нерадивости, – там немедленно были бы приняты меры, вплоть до увольнения. «Но ведь «Сент-Грегори» не мой отель, – напомнил себе Кэртис О'Киф. – Пока еще не мой».

Он направился к портье – высокий, стройный, в хорошо отутюженном темно-сером костюме, он шел танцующей, скользящей походкой. Он всегда так двигался – на корте для игры в гандбол, где он бывал довольно часто, в бальном зале или на качающейся палубе своей океанской яхты «Корчмарь-IV». Он очень гордился своим гибким, натренированным телом большую часть своей жизни (а было ему пятьдесят шесть лет), на протяжении которой он из человека безвестного постепенно превратился в одного из богатейших – и самых неспокойных в стране – людей.

Портье за мраморной стойкой, едва взглянув на О'Кифа, протянул ему регистрационный бланк. Магнат даже не притронулся к бумажке. Спокойным, ровным голосом он сказал:

– Моя фамилия О'Киф, я забронировал два «люкса» – один для себя, другой для мисс Дороти Лэш. – В эту минуту он увидел, как в отель вошла Додо, длинноногая, с пышным бюстом, притягивающая мужчин как магнит. Она шла – и, словно по команде, поворачивались головы, застревали в горле слова. Так было всегда и везде. О'Киф оставил Додо у машины присмотреть за багажом: ей доставляло удовольствие время от времени заниматься такими вещами. Ну а все связанное с мозговыми усилиями было выше ее возможностей.

Фамилия О'Киф произвела на портье такое же действие, как если б рядом разорвалась граната.

Он буквально одеревенел, потом расправил плечи. Встретившись взглядом с холодными серыми глазами, которые, казалось, насквозь пронзали его, портье мгновенно переменился: безразличие тотчас сменилось угодливой почтительностью. Он инстинктивно поправил галстук.

– Простите, сэр. Вы и есть мистер Кэртис О'Киф?

Магнат кивнул, на лице его мелькнула улыбка, и он сразу стал похож на того, который, сияя улыбкой, благостно смотрел на вас с полумиллиона проспектов «Вы мой гость». Экземпляр такого проспекта всегда лежал на самом видном месте в каждом номере каждой гостиницы О'Кифа. («Этот проспект предназначен для Вашего развлечения и удовольствия. Если Вы пожелаете взять его с собой, сообщите об этом портье, и мы впишем в Ваш счет 1 доллар 25 центов».)

– Пожалуйста, сэр. Я уверен, что ваши апартаменты уже готовы, сэр. Одну секунду, сэр.

Пока портье искал карточки с указанием отведенных О'Кифу номеров, магнат отступил на шаг от стойки, давая возможность подойти другим прибывшим. Всего несколько минут назад здесь было относительно спокойно, теперь начался один из приливов, какие бывают в отеле каждый день. Ко входу, залитому горячим, ярким солнцем, то и дело подкатывали автобусы и такси, доставлявшие из аэропорта людей, прибывших, как и О'Киф, утренним рейсом из Нью-Йорка. Здесь явно собирались участники съезда, как не преминул заметить О'Киф. Огромный транспарант, свешивавшийся со сводчатого потолка вестибюля, гласил:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДЕЛЕГАТЫ КОНГРЕССА АМЕРИКАНСКИХ СТОМАТОЛОГОВ!

К О'Кифу подошла Додо, за ней, как жрецы за богиней, следовали двое нагруженных чемоданами посыльных. Под яркой шляпой с большими мягкими полями, не скрывавшей, впрочем, длинных пепельно-белокурых волос, на гладком, как у ребенка, лице блестели широко раскрытые голубые глаза.

– Кэрти, говорят, здесь остановилась уйма зубных врачей.

– Рад, что ты сообщила мне об этом, – сухо заметил он. – А то я бы и не знал.

– Хм, а может, мне все же поставить наконец пломбу? Я ведь давно собиралась это сделать, но все как-то не получалось…

– Они будут здесь раскрывать собственные рты, а не смотреть в чужие.

Додо, по обыкновению, растерянно уставилась на него; что-то происходило вокруг, а что – она никак не могла взять в толк. Управляющий одним из отелей О'Кифа, не подозревая, что сам босс слышит его, сказал как-то про Додо: «У нее все мозги в титьках – беда лишь в том, что они разъединены».

О'Киф знал: кое-кто из знакомых немало удивлялся тому, что он выбрал Додо в качестве спутницы – при его богатстве и влиянии он мог пригласить на эту роль почти любую женщину. Но знакомые могли лишь догадываться о безудержном темпераменте Додо, который они наверняка недооценивали, а она, послушная его воле, умела и до предела возбудить себя, и сдержать. Ее глупость, равно как и частые промахи, выводившие других из себя, казалась О'Кифу просто забавной: вероятно, ему порой надоедало находиться среди умных, острых людей, которые непрестанно стремились помериться с ним силами.

И все же он собирался скоро расстаться с Додо. Она уже почти год была с ним – дольше многих других. А ведь под рукой находилась голливудская галактика, в которой восходящих звезд – хоть отбавляй. Конечно, он позаботится о Додо, употребит свое влияние, чтобы ей дали одну-две роли в фильмах, и, кто знает, может, ей даже посчастливится сделать карьеру. У нее отличное тело и лицо. Другие – при одних таких данных – поднимались довольно высоко.

В эту минуту портье вновь подошел к стойке.

– Все готово, сэр, – сказал он.

Кэртис О'Киф кивнул. И вслед за старшим посыльным, появившимся будто из-под земли, небольшая процессия проследовала к ожидавшему ее лифту.

Вскоре после того как Кэртис О'Киф и Додо направились к своим «люксам», Джулиус Милн, по прозвищу Отмычка, получил ключ от одноместного номера.

В 10.45 он позвонил в отель по прямому телефону из аэропорта Мойсант («Звоните бесплатно в лучший отель Нового Орлеана») и напомнил, что несколько дней назад забронировал номер из другого города. В ответ он получил заверение, что с его заказом все в порядке и если он немного поспешит, то его поселят без задержки.

Поскольку решение остановиться в «Сент-Грегори» созрело у Отмычки лишь несколько минут назад, он был весьма обрадован таким заверением, хотя ничуть не удивился, так как, загодя планируя свои действия, он забронировал себе комнаты во всех крупных отелях Нового Орлеана, всякий раз – на другую фамилию. В «Сент-Грегори» он назвался «Байрон Мидер», позаимствовав это имя из газеты, так как обладатель его выиграл главное пари на скачках. Это показалось ему хорошим предзнаменованием, а в приметы Отмычка свято верил.

В самом деле, он мог бы назвать несколько случаев, когда они точно сбылись. Взять хотя бы последний раз, когда он предстал перед судом. Едва он признал себя виновным, как на стул судьи вдруг упал солнечный луч, и приговор – а луч за это время никуда не сдвинулся – оказался более чем мягким: Отмычка получил всего три года, хотя ожидал не менее пяти. Да и все, что предшествовало этому признанию и приговору, кончилось успешно, видимо, по тем же причинам. Его ночные обследования комнат различных отелей Детройта прошли гладко и принесли ему немало – главным образом, как он затем решил, потому, что номера всех комнат, за исключением последней, содержали цифру два, его самую счастливую цифру. А в последней комнате, номер которой не содержал спасительного талисмана, произошла осечка: дама проснулась и подняла крик как раз в тот момент, когда Отмычка засовывал ее норковое манто в чемодан, предварительно успев запрятать во вместительные карманы пальто наличные деньги и драгоценности.

И уж конечно, только невезением – возможно, связанным с неудачным сочетанием цифр – можно объяснить то, что сыщик отеля оказался в этот момент поблизости: он услышал крики и тотчас примчался. Отмычка, будучи философом, воспринял случившееся как веление судьбы и безропотно взял все на себя, даже не пытаясь пустить в ход искусно подготовленные объяснения, почему оказался в данной комнате, а не в своей собственной, хотя это помогало ему выкручиваться – и не раз. Ничего не попишешь: если живешь ловкостью рук, приходится рисковать даже такому многоопытному специалисту, как Отмычка. Но теперь, отбыв тюремный срок (сокращенный до минимума за примерное поведение) и только недавно насладившись успешным десятидневным набегом на Канзас-Сити, Отмычка с нетерпением ожидал богатого урожая, который он снимет за две недели пребывания в Новом Орлеане.

Пока все шло хорошо.

В аэропорт Отмычка прибыл около 7.30 утра из дешевого мотеля на шоссе Шеф-Мантэр, где провел ночь. Какой красивый современный аэровокзал, подумал Отмычка, как много здесь стекла, никеля и, главное, урн для окурков, столь необходимых для его целей.

На какой-то металлической дощечке он прочитал, что аэропорт назван в честь Джона Мойсанта, жителя Нового Орлеана, пионера мировой авиации. Отмычка обратил внимание на то, что инициалы этого почтенного гражданина были такие же, как у него, и счел это добрым предзнаменованием. Да, в такой аэропорт он с гордостью прилетел бы на одном из этих огромных реактивных самолетов, и, возможно, скоро так и будет, если все пойдет, как шло раньше – до последней отсидки, которая на время вывела его из игры. И хотя Отмычка быстро наверстывал упущенное, он иногда вдруг начинал колебаться там, где прежде действовал бы хладнокровно, не задумываясь.

Впрочем, это было вполне объяснимо. Отмычка прекрасно знал: попадись он снова и предстань перед судом, тремя годами он не отделается, а получит от десяти до пятнадцати. С этим примириться уже нелегко. Когда тебе пятьдесят два, не так-то много остается лет, чтобы хватать такие сроки.

Отмычка прохаживался по аэровокзалу с самым независимым видом – стройный, хорошо одетый, с газетой под мышкой, он все время был начеку. Он производил впечатление преуспевающего бизнесмена, спокойного, уверенного в себе. Только глаза его безостановочно бегали из стороны в сторону, следя за передвижениями ранних путешественников, непрерывно прибывавших на автобусах и такси из городских отелей. Это была первая волна вылетов на север, причем довольно внушительная, недаром каждая из четырех авиакомпаний – «Юнайтед», «Нейшнл», «Истерн» и «Дельта» – отправляла реактивные самолеты в Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго, Майами и Лос-Анджелес.

Дважды Отмычке казалось, что вот сейчас произойдет то, чего он с таким нетерпением ждал. Но потом все лопалось. Двое мужчин, пошарив в карманах в поисках денег или билета на самолет, обнаружили там ключ от номера в гостинице, который они по ошибке прихватили с собой. Первый мужчина отыскал почтовый ящик и бросил в него ключ, следуя просьбе, выбитой ради таких случаев на пластмассовой бирке, прикрепленной к ключу. Второй вручил забытый ключ служащему авиакомпании, и тот положил его в ящик, очевидно, с целью вернуть в отель.

Очень огорчительно, но такое с Отмычкой уже бывало. И он продолжал наблюдение. Он был терпелив. Ничего, рано или поздно произойдет то, чего он ждал. Минут через десять он был вознагражден. Лысый мужчина с багровым лицом, одетый в теплое пальто, с туго набитой дорожной сумкой и фотоаппаратом, остановился у газетного киоска по пути к выходу. Расплачиваясь за журнал, он обнаружил в кармане ключ от номера и даже вскрикнул от досады. Его жена, худенькая кроткая женщина, что-то шепнула ему, но он отрезал:

– У нас нет времени.

Услышав это, Отмычка последовал за ними. Отлично! Проходя мимо урны, мужчина бросил туда ключ.

Все остальное было для Отмычки делом привычным. Он подошел к урне и швырнул туда сложенную газету, потом, словно вдруг передумав, вернулся и вытащил ее обратно. Одновременно он заглянул в урну, увидел там ключ и незаметно прихватил и его. Через несколько минут, закрывшись в кабине мужского туалета, он обнаружил, что в руках у него ключ от номера 641 в отеле «Сент-Грегори».

Через полчаса, как это часто бывает, когда начинает везти, подвернулся второй случай, завершившийся не менее успешно. Второй ключ тоже оказался из отеля «Сент-Грегори». Такое совпадение и побудило Отмычку позвонить в этот отель и подтвердить свой заказ на комнату. Он решил больше не испытывать судьбу и не мозолить глаза служащим аэровокзала. Начало было положено удачное; сегодня вечером он еще потолкается на железнодорожном вокзале, а затем денька через два-три, возможно, снова заглянет в аэропорт. Были и другие способы добывания ключей – одним из них он воспользовался накануне.

Недаром несколько лет назад нью-йоркский прокурор заявил в суде: «Во всех делах, с которыми связан этот человек, ваша честь, решающую роль играет ключ. Честное слово, я прихожу к мысли, что его следовало бы звать не Милн, а Отмычка».

Это попало в полицейские отчеты, прозвище пристало к нему, и теперь сам Отмычка употреблял его даже с гордостью. Гордость его объяснялась уверенностью в том, что при наличии времени, терпения и удачи можно к чему угодно добыть ключ.

Его весьма узкая специализация зиждилась на небрежном отношении людей к ключам, что, как он давно заметил, невероятно досаждало служащим отелей. Теоретически, уезжая и расплачиваясь по счету, постоялец должен сдать и ключ от комнаты. Но бесчисленное множество людей забывают ключи в карманах или сумках. Наиболее сознательные бросают их потом в почтовый ящик, и таким крупным отелям, как «Сент-Грегори», приходится регулярно платить почте по пятьдесят и более долларов в неделю за возвращенные ключи. Но бывают и такие клиенты, которые увозят ключи с собой или же просто выбрасывают их.

Последние и дают работу профессиональным ворам вроде Отмычки.

Из здания аэровокзала Отмычка прошел на автомобильную стоянку, где он оставил свой «фордик» пятилетней давности, купленный еще в Детройте и проделавший путь сначала в Канзас-Сити, а затем в Новый Орлеан. Для Отмычки эта машина была идеальной – неприметная, тускло-серая, она была не новой и не старой и потому не бросалась в глаза. Единственное, что его немного беспокоило, – это номерной знак штата Мичиган, ярко-зеленый на белом фоне. Машины с номерными знаками других штатов не являлись редкостью в Новом Орлеане, и все же Отмычка предпочел бы обойтись без этой отличительной черты. Он уже подумывал, не подделать ли номерной знак штата Луизиана, но это показалось ему еще большим риском. Кроме того, он был достаточно умен, чтобы не выходить за рамки своей узкой специальности.

Мотор при первом же прикосновении уверенно заурчал: сказывались результаты тщательного осмотра и ремонта, которые Отмычка произвел лично, применив все свое умение, приобретенное за казенный счет во время одного из многочисленных пребываний за решеткой.

Он проехал четырнадцать миль в направлении города, строго соблюдая положенную скорость, и повернул к «Сент-Грегори», местонахождение которого хорошо знал, так как еще накануне произвел разведку. Поставив машину близ Канал-стрит, в нескольких кварталах от отеля, Отмычка вытащил из багажника два чемодана. Остальные вещи он оставил в комнате мотеля, за которую заплатил вперед за несколько дней. Конечно, было довольно накладно держать комнату про запас, но в то же время и благоразумно. Мотель будет служить тайником для добытых вещей, а в случае провала о нем можно будет забыть. Отмычка был крайне осторожен и постарался не оставить там ни одного предмета, по которому его можно было бы опознать. Ключ от комнаты в мотеле он тщательно спрятал в карбюраторе своего «форда».

Отмычка вошел в «Сент-Грегори» с уверенным видом, отдал чемоданы швейцару и зарегистрировался как Б. У. Мидер из Энн-Арбор, штат Мичиган. Портье, увидев джентльмена в хорошо сшитом костюме, с жестким точеным лицом, явно говорившим о том, что приезжий привык повелевать, уважительно отнесся к нему и предоставил комнату 830. «Итак, – не без удовольствия подумал Отмычка, – теперь у меня уже три ключа от номеров «Сент-Грегори», об одном в отеле знают, а о двух – нет».

Комната 830, куда посыльный проводил его несколькими минутами позже, оказалась идеальной. Она была большая, комфортабельная и, главное, находилась всего в нескольких метрах от служебной лестницы, как успел по пути заметить Отмычка.

Оставшись один, он распаковал и аккуратно разложил свои вещи. Затем он решил лечь и хорошенько выспаться, чтобы приготовиться к серьезной работе, которая предстояла ему в эту ночь.

К тому времени как Питер Макдермотт спустился в вестибюль, Кэртис О'Киф уже разместился в своих апартаментах. Питер решил, что ему не стоит сейчас туда идти: порой чрезмерное внимание к гостю раздражает не меньше, чем недостаточное. Кроме того, официально гостя будет приветствовать Уоррен Трент, а потому, убедившись, что хозяин гостиницы извещен о приезде О'Кифа, Питер отправился в номер 555 навестить Маршу Прейскотт.

Едва открыв дверь, он услышал ее голос:

– Хорошо, что вы заглянули, а то я уже начала сомневаться, придете ли вы вообще.

На ней было платье без рукавов абрикосового цвета, за которым она, очевидно, посылала утром. Оно свободно сидело на ней. Длинные черные волосы девушки были распущены и лежали по плечам – не то что вчера, когда они были уложены в затейливую прическу, от которой, правда, мало что сохранилось. Во всем облике этой полуженщины-полуребенка было что-то манящее, даже возбуждающее.

– Простите, раньше зайти не мог. – Он одобрительно оглядел ее. – Но вижу, что вы зря время не теряли.

Она улыбнулась:

– Я подумала, что вам может понадобиться пижама.

– Она здесь просто на всякий случай – как и эта комната. Я ими пользуюсь очень редко.

– Так мне сказала горничная, – заметила Марша. – Поэтому, если вы не возражаете, я хотела бы остаться здесь по крайней мере еще на одну ночь.

– Вот как? А могу я поинтересоваться – зачем?

– Я и сама не знаю. – Они стояли друг против друга; она помедлила. – Мне хочется прийти в себя после того, что произошло вчера, а лучшего места, пожалуй, не найдешь.

Но истинной причиной (она-то это знала) было желание подольше не возвращаться в огромный пустой особняк в Садовом районе.

Он с сомнением мотнул головой:

– А как вы себя чувствуете?

– Лучше.

– Рад это слышать.

– Правда, за несколько часов такое из памяти не вычеркнешь, – призналась Марша, – и теперь я понимаю, как глупо я поступила, что вообще приехала сюда. Вы были совершенно правы.

– Я вам этого не говорил.

– Да, но подумали.

– Если и подумал, то зря: мне следовало бы помнить, что все мы порой попадаем в трудные ситуации. – Они помолчали. Затем Питер предложил: – Давайте присядем. – И когда они удобно устроились в креслах, продолжал: – Надеюсь, вы теперь расскажете мне, как все было…

– Я так и думала, что вы об этом спросите. – И с прямолинейностью, к которой он уже начал привыкать, она добавила: – Вот только не знаю, нужно ли мне это делать.

Накануне вечером, рассудила Марша, она была потрясена, уязвлена, физически измотана. Теперь же, когда потрясение прошло, она подумала, что гордость ее пострадает меньше, если она будет молчать, а не возмущаться. К тому же, протрезвев, Лайл Дюмер и его дружки, вернее всего, не захотят хвастаться тем, что они пытались совершить накануне.

– Я, конечно, не могу заставить вас говорить, – сказал Питер, – но помните, если это сойдет им с рук, то рано или поздно они попытаются повторить – не с вами, так с кем-нибудь другим. – В глазах Марши вспыхнула тревога. – Я не знаю, – продолжал он, – кто эти вчерашние ребята – ваши друзья или нет. Но даже если это ваши друзья, я не вижу оснований выгораживать их.

– Один из них был моим другом. Так по крайней мере мне казалось.

– Друзья или не друзья, – продолжал гнуть свою линию Питер, – но подумайте, что они пытались совершить и наверняка совершили бы, не окажись поблизости Ройса. А когда они поняли, что попались, все четверо кинулись наутек, словно крысы с тонущего корабля, и бросили вас.

– Вчера вечером, – сказала Марша, пытаясь его прощупать, – по-моему, вы говорили, что знаете фамилии двух ребят.

– Номер был записан за Стэнли Диксоном. Фамилия второго – Дюмер. Они там были?

Она кивнула.

– Кто же был зачинщиком?

– Кажется… Диксон.

– Ну так расскажите все по порядку.

Марша понимала, что она уже не властна сама решать, рассказывать или нет. У нее было такое чувство, будто чужая воля повелевала ею. Это было что-то новое, и, самое странное, ей это нравилось. Она покорно восстановила цепь событий, начиная с того момента, когда она покинула танцевальный зал, и кончая появлением Алоисиуса Ройса.

Лишь дважды Питер Макдермотт прерывал Маршу. Видела ли она женщин, которые находились в соседней комнате и о которых говорили Диксон и другие, спросил он. И не заметила ли она кого-либо из служащих отеля? В ответ на оба вопроса Марша отрицательно покачала головой.

Под конец у нее появилось желание рассказать ему все. Дело в том, что ничего не случилось бы, сказала Марша, если бы вчера не был день ее рождения.

Питер удивился:

– Вчера у вас был день рождения?

– Да, мне исполнилось девятнадцать.

– И вы пришли одна?

Теперь, когда она столько уже ему открыла, не было смысла что-либо утаивать. И Марша рассказала о телефонном звонке из Рима и о том, как огорчил ее отец, заявив, что не сможет приехать.

– Вы не должны на меня сердиться, – выслушав ее, сказал Питер. – Просто теперь мне легче понять, что произошло.

– Больше это не повторится. Никогда.

– Я в этом уверен. – Он перешел на деловой тон. – А теперь я собираюсь воспользоваться кое-какими сведениями, которые вы мне сообщили.

– Каким образом? – с опаской спросила она.

– Я вызову всех четверых – Диксона, Дюмера и их дружков – сюда в отель для разговора.

– Они могут не прийти.

– Придут! – Питер уже решил, что надо сделать, чтобы они пришли.

Но Марша по-прежнему не была убеждена в правильности его решения.

– Но ведь тогда многие об этом узнают! – сказала она.

– Обещаю, что после нашего разговора вероятность сплетен будет меньшая, чем теперь.

– Хорошо, – согласилась Марша. – Спасибо за все, что вы для меня сделали. – Ей почему-то стало удивительно легко.

Ну вот, все оказалось намного легче, чем он предполагал, подумал Питер. Теперь, когда в руках у него была вся информация, ему не терпелось поскорее пустить ее в ход. Хотя, пожалуй, следовало бы еще какое-то время побыть с девушкой, чтобы она окончательно успокоилась.

– Мне хотелось бы кое-что объяснить вам, мисс Прейскотт, – сказал он.

– Меня зовут Марша.

– Хорошо. А меня – Питер. – Он решил, что тут можно обойтись без формальностей, хотя ответственным служащим в отелях рекомендовалось этого избегать – подобная фамильярность была допустима лишь с завсегдатаями, хорошо знакомыми тебе постояльцами.

– В отелях, Марша, происходит многое, на что мы закрываем глаза. Но когда случается нечто подобное, мы можем быть очень строги. В том числе и к нашим служащим, если выясняется, что они к тому причастны.

Питер знал: по поводу всего, что затрагивает репутацию отеля, Уоррен Трент будет так же крут, как и он сам. Поэтому, что бы Питер ни предпринял – при условии, что он может доказать свои обвинения, – это найдет решительную поддержку со стороны хозяина.

Разговор с Маршей, по мнению Питера, дал ему все нужные козыри. Он встал и подошел к окну. Отсюда открывался вид на оживленную в эти утренние часы Канал-стрит. Все шесть рядов ее проезжей части были забиты машинами – одни двигались медленно, другие – быстро; по широким тротуарам текла толпа покупателей. Группы людей стояли в ожидании на обсаженном пальмами бульваре посреди улицы, куда, блестя алюминием, плавно подкатывали автобусы с кондиционерами. Национальная ассоциация борьбы за права цветного населения снова, как он заметил, пикетировала некоторые магазины. «Не заходите сюда. Здесь проводят политику дискриминации» – гласил один из плакатов, но были и другие. Люди с плакатами вышагивали по тротуару – поток прохожих обтекал их.

– Вы ведь новичок в Новом Орлеане, правда? – спросила Марша. Она подошла и встала рядом с ним у окна. Он ощущал исходившее от нее сладкое, нежное благоухание.

– В известной степени – да. Со временем надеюсь узнать город лучше.

– А я хорошо знаю историю этих мест, – вдруг пылко заявила она. – Хотите, просвещу вас?

– Ну что ж… Я купил кое-какие книжки. Вот только времени не хватает.

– Книжки прочитаете потом. Сначала лучше все самому увидеть или услышать. Кроме того, мне бы хотелось сделать для вас что-то, чтобы показать, как я благодарна…

– Это уж ни к чему.

– Ладно, считайте, что мне так хочется. Пожалуйста! – Она дотронулась до его локтя.

Сам не зная, разумно ли он поступает, Питер сказал:

– Это заманчивое предложение.

– Прекрасно! Значит, решено. Завтра я устраиваю дома ужин. Как бывало в добрые старые времена в Новом Орлеане. А потом мы сможем поговорить и об истории.

– Ох, нет… – запротестовал он.

– Вы хотите сказать, что завтра вы заняты?

– Ну, не совсем.

– В таком случае и это решено, – твердо заявила Марша.

Прошлое Питера, боязнь возникновения интимных отношений с молоденькой девушкой, к тому же клиенткой отеля, вынуждали его колебаться. Потом он подумал: нельзя отказаться – это будет грубо. Ничего предосудительного в том, что он принимает приглашение на ужин, нет. В конце концов, там ведь будут и другие люди.

– Если хотите, чтобы я пришел, – сказал он, – выполните одну мою просьбу.

– Какую?

– Поезжайте домой, Марша. Уйдите из отеля и поезжайте домой.

Взгляды их встретились. И он снова подумал о том, как она молода и хрупка.

– Хорошо, – сказала она. – Я сделаю так, как вы хотите.

Питер Макдермотт все еще раздумывал об этой встрече, когда спустя несколько минут вернулся к себе в кабинет. Все-таки удивительно, что такая молоденькая девушка, родившаяся с длинным перечнем преимуществ, которые на золотом блюде преподнесла ей судьба, была столь одинокой и заброшенной. Даже при том, что отец ее находится за границей, а мать бросила семью – Питер слышал о многократных браках бывшей миссис Прейскотт, – неужели нельзя обеспечить безопасность и благополучие девушки? «Если бы я был ее отцом, – подумал Питер, – или братом…»

Ход его мыслей оборвала Флора Йетс, некрасивая веснушчатая женщина, работавшая у него секретаршей. В пухлых коротких пальцах, с такой скоростью бегавших по клавишам пишущей машинки, что за ней никто не мог угнаться, Флора держала несколько листков, на которых было записано, кто звонил ему по телефону.

– Есть что-нибудь срочное? – спросил Питер, кивнув головой на бумаги.

– Более или менее. Но все это может подождать до второй половины дня.

– Хорошо, пусть ждет. Я просил кассира прислать мне счет по номеру тысяча сто двадцать шесть – двадцать семь. На имя Стэнли Диксона.

– Вот он. – Флора вытянула папку из стопки, лежавшей на столе Питера. – К нему приложена смета из столярной мастерской с указанием стоимости ремонта поврежденной мебели. Я сколола оба счета вместе.

Питер просмотрел документы. Счет за номер вместе с оплатой буфета составлял семьдесят пять долларов. В смете столяра стояла сумма в сто десять долларов.

– Узнайте номер телефона по этому адресу, – распорядился Питер, указывая на счет. – Скорее всего он зарегистрирован на имя отца.

На столе лежала сложенная газета – он до сих пор никак не мог выбрать время, чтобы ее просмотреть. Это был утренний выпуск «Таймс-Пикайюн». Пока Флора выполняла его поручение, он раскрыл газету – в глаза бросился заголовок, набранный жирным шрифтом. Произошедший накануне несчастный случай обернулся двойной трагедией: рано утром в больнице умерла мать ребенка, которого задавило машиной. Питер быстро пробежал отчет: в нем сообщались подробности того, что рассказал полицейский, когда остановил их с Кристиной на дороге. «Пока, – говорилось в отчете, – ни о машине, ни о том, кто сидел за рулем, ничего выяснить не удалось. Однако полиция склонна верить показаниям одного из прохожих, пожелавшего остаться неизвестным, который заявил, что заметил «низкую черную машину, мчавшуюся на большой скорости, через несколько секунд после несчастного случая». Полиция города и штата, добавляла «Таймс-Пикайюн», объявила по всему штату розыск поврежденного автомобиля, отвечающего описанию.

Интересно, читала ли Кристина это сообщение, подумал Питер. У него было такое чувство, словно несчастный случай имел к ним отношение, поскольку оба они, хоть и недолго, но все же были на месте происшествия.

Вошла Флора с номером телефона, и мысли Питера вернулись к более неотложным делам.

Он отбросил газету и по городскому телефону набрал указанный номер. Низкий мужской голос ответил:

– Особняк Диксонов.

– Я хотел бы поговорить с мистером Стэнли Диксоном. Он дома?

– Разрешите осведомиться, сэр, кто его просит?

Питер назвал свое имя и добавил:

– Из отеля «Сент-Грегори».

Наступило молчание; послышались удаляющиеся неторопливые шаги, затем те же шаги вернулись.

– Извините, сэр. Мистер Диксон-младший не может подойти к телефону.

Питер не стал сдерживаться:

– Тогда передайте ему вот что: если он не соизволит подойти к телефону, я немедленно позвоню его отцу.

– Наверно, так оно будет…

– Пойдите и передайте ему то, что слышали.

Питер чувствовал, что слуга колеблется. Потом до него донеслось:

– Слушаюсь, сэр. – И шаги снова удалились.

Наконец раздался щелчок, и сердитый голос произнес:

– Стэнли Диксон у телефона. В чем дело?

– Дело в вашем поведении прошлой ночью, – резко ответил Питер. – Вас удивляет мой звонок?

– Кто вы такой?

Питер снова назвал себя и сказал:

– Я уже беседовал с мисс Прейскотт. А теперь хотел бы побеседовать с вами.

– Вы уже беседуете со мной, – огрызнулся Диксон. – Что вам еще надо?

– Я хочу говорить с вами не по телефону, а в отеле, в моем кабинете. – Юнец что-то буркнул, но Питер пропустил это мимо ушей. – Так я жду вас завтра в четыре, вместе с остальными тремя. Прихватите и их с собой.

Реакция была быстрой и бурной:

– Черта с два я это сделаю! Кто бы ты там ни был, приятель, ты всего лишь гостиничный холуй, а холуи мне пока еще не приказывали. Да и вообще я бы на твоем месте поостерегся, потому как мой старик лично знаком с Уорреном Трентом.

– К вашему сведению, я уже доложил о случившемся мистеру Тренту. Он предоставил мне полную свободу действий, равно как и решение вопроса о том, надо ли возбуждать против вас уголовное дело. Хорошо, теперь я передам ему, что вы предпочитаете втянуть в это дело вашего отца. Так на этом и порешим.