Отель «Гранд Вавилон»

Глава I Миллионер и официант

— Да, сэр?

Жюль, знаменитый главный официант отеля «Гранд Вавилон», почтительно склонился перед бодрого вида человеком средних лет, который только что вошел в курительную и опустился в плетеное кресло в углу возле оранжереи. Часы показывали 7.45, июньский вечер казался необычайно жарким, а в «Гранд Вавилоне» уже почти закончили накрывать столы для ужина. Большое задымленное помещение курительной было заполнено одетыми в безукоризненные вечерние костюмы мужчинами различных габаритов, возрастов и национальностей. Из оранжереи доносился шум фонтана и слабый запах цветов. Официанты под предводительством Жюля мягко передвигались по толстым восточным коврам, балансируя подносами с проворством фокусников, принимая и выполняя заказы с тем видом глубочайшей значительности, секретом которого владеют только подлинные официанты первого класса.

Надо всем витал дух безмятежности и покоя, всегда отличавший «Гранд Вавилон». Казалось невозможным, чтобы что-нибудь могло нарушить мирное однообразие аристократического бытия в этом превосходно налаженном хозяйстве. Однако именно в этот вечер и произошел самый резкий перелом в существовании «Гранд Вавилона», какой когда-либо знал этот отель.

— Да, сэр? — повторил Жюль, и на этот раз в его голосе прозвучал оттенок величественного неодобрения: не в его обычаях было обращаться к посетителю дважды.

— О! — сказал человек средних лет, наконец-то посмотрев на него. Совершенно не представляя, какой великий человек стоит перед ним, он заморгал серыми глазами, заметив на лице официанта то же сдержанное неодобрение, что прозвучало в его голосе. — Принесите мне «Поцелуй ангела».

— Прошу прощения, сэр?

— Принесите мне «Поцелуй ангела» и, будьте столь любезны, не теряйте времени.

— Если это американский напиток, то, боюсь, мы не держим его.

Голос Жюля звучал с ледяной отчетливостью, и несколько мужчин обеспокоенно обернулись, словно выражая недовольство этим легким нарушением их спокойствия. Внешний вид человека, к которому обращался Жюль, отчасти успокоил их, поскольку он выглядел как тот знаток из числа путешествующих англичан, который умеет при помощи какого-то инстинкта отличать один отель от другого и который разом определяет, где можно поднимать шум, а где желательно вести себя точно так, как в клубе. «Гранд Вавилон» относился к тем отелям, где в курительной надо было вести себя как в самом респектабельном клубе.

— Я и не рассчитывал на то, что вы держите его, но его можно, полагаю, приготовить и в этом отеле.

— Это не американский отель, сэр.

Рассчитанная наглость этих слов была умело замаскирована подчеркнуто смиренной покорностью.

Бодрого вида человек средних лет выпрямился в кресле и безмятежно взглянул на Жюля, который пощипывал свои знаменитые рыжие бакенбарды.

— Возьмите ликерный стакан, — сказал он отрывисто и вместе с тем с юмористической терпеливостью, — и влейте в него равное количество мараскина[1] и creme de mente. Не смешивайте напитки и не трясите коктейль. Принесите его мне. И скажите бармену…

— Бармену, сэр?

— Скажите бармену, чтобы он запомнил этот рецепт: я, по-видимому, буду заказывать «Поцелуй ангела» каждый вечер перед ужином, пока стоит такая погода.

— Я пришлю вам напиток, сэр, — сказал Жюль сдержанно. Это был его последний выстрел, прием, которым он показывал, что он не такой, как все остальные официанты, и что всякий, кто относится к нему без должного уважения, делает это на свой собственный страх и риск.

Несколькими минутами позже, когда бодрый человек средних лет пробовал «Поцелуй ангела», Жюль сидел на тайном совещании с мисс Спенсер, в чьем ведении было бюро размещения постояльцев «Гранд Вавилона». Бюро помещалось в довольно большой комнате с двумя большими раздвижными стеклянными перегородками с видом на курительную и холл при входе. Здесь выполнялась только малая часть конторской работы огромного отеля. Комната в основном служила пристанищем мисс Спенсер, которая была так же хорошо известна и так же незаменима, как сам Жюль.

В большинстве современных отелей должность заведующего бюро занимают мужчины. Но в «Гранд Вавилоне» все было заведено на свой собственный лад. Мисс Спенсер была клерком бюро почти с того самого времени, когда «Гранд Вавилон» только вознес к небесам свои массивные дымоходы, и сохраняла это место до сих пор, несмотря на причуды прочих отелей. Всегда превосходно одетая, в гладком черном шелке, с маленькой бриллиантовой брошью, безупречными браслетами и завитыми, цвета соломы волосами, она выглядела сейчас точно так же, как выглядела неопределенное число лет назад.

Грациозные и соблазнительные очертания ее фигуры были безупречны, и по вечерам она служила украшением, которым мог бы безгрешно гордиться любой отель. Ее знание Бредшоу[2], пароходного расписания, программ театров и мюзик-холлов не имело себе равных, хотя она никогда не путешествовала и никогда не бывала в театрах и мюзик-холлах. Казалось, что она провела всю свою жизнь в этой казенной берлоге, сообщая гостям информацию, звоня по телефону в различные департаменты или ведя доверительные беседы со своими друзьями из отельного персонала, как делала это сейчас.

— Кто такой номер сто седьмой? — спросил Жюль сию леди в черном.

Мисс Спенсер полистала свой гроссбух.

— Мистер Теодор Рэксоул из Нью-Йорка.

— Я так и подумал, что он должен быть из Нью-Йорка, — сказал Жюль после короткой многозначительной паузы. — Но он говорит по-английски также хорошо, как вы или я. Сказал, что желает, чтобы ему каждый вечер подносили «Поцелуй ангела» — это, если вам угодно знать, мараскин с кремом. Я полагаю, что он не задержится здесь слишком долго.

Мисс Спенсер мрачно улыбнулась в ответ. Намерение представить мистера Теодора Рэксоула как какого-то «нью-йоркца» взывало к ее чувству юмора, в котором она не испытывала недостатка. Ей, разумеется, было известно (и она не сомневалась, что столь же отлично известно и Жюлю), что этот Теодор Рэксоул — один из трех богатейших людей в Соединенных Штатах, а следовательно, вероятней всего, и в целом мире. И все же она тотчас же встала на сторону Жюля. Точно так же, как существовал только один Рэксоул, на всем свете был только один Жюль, и мисс Спенсер инстинктивно разделяла негодование последнего в отношении человека — кто бы он ни был, миллионер или император, позволившего себе в стенах «Гранд Вавилона» потребовать «Поцелуй ангела», — эту малопочтенную смесь мараскина с кремом.

В мире отелей было раз и навсегда установлено, что в «Гранд Вавилоне» кроме владельца есть три бога: Жюль, главный официант, мисс Спенсер и обладающий наибольшей властью из них Рокко, знаменитый шеф-повар, который зарабатывал в год две тысячи и владел шале на озере Люцерн. Все большие отели на Нортумберленд-авеню и на набережной Темзы пытались переманить его к себе, но безуспешно. Рокко прекрасно понимал, что он нигде не сможет занять место выше, чем maitre d’hotel[3] «Гранд Вавилона», который никогда не рекламировал себя, не принадлежал никакой компании и без труда первенствовал среди отелей Европы — был первым по дороговизне, первым в своей исключительности, первым в этом загадочном качестве, именуемом «стилем».

Расположенный на набережной «Гранд Вавилон», несмотря на свои благородные размеры, был отчасти сдержан в росте несколькими колоссальными соседями. В нем было всего лишь триста шестьдесят мест, в то время как два отеля, расположенные в окрестности с четверть мили, насчитывали по шестьсот сорок мест каждый. С другой стороны, «Гранд Вавилон» был единственным в Лондоне отелем, в котором постоянно использовался по-настоящему отдельный вход для царственных особ. В «Гранд Вавилоне» считали день потерянным, если в отель не прибывал по меньшей мере немецкий принц или какой-нибудь индийский махараджа. Когда Феликс Вавилон, в честь которого и вне всякой связи с названием Лондона был окрещен отель, когда Феликс Вавилон основал отель в 1869 году, он задумал его как пристанище для особ королевской крови, и именно в этом был секрет его триумфального успеха.

Сын богатых владельцев отелей и финансистов из Швейцарии, он установил тесную связь с должностными лицами нескольких европейских дворов, не жалея денег на представительство. Несколько королей и немалое число принцев звали его попросту Феликсом, а об его отеле говорили фамильярно — «у Феликса», и Феликс находил, что все это чрезвычайно выгодно для дела.

В «Гранд Вавилоне» был следующий распорядок. Основой основ являлась осмотрительность, всегдашняя осмотрительность, а также покой, простота и уединенность. Само здание напоминало какой-то безымянный дворец. Никаких золотых букв на крыше, не было даже вывески у входа. Вы идете по одной из маленьких боковых улочек, отходящих от Стренда, и видите перед собой простое коричневое строение с двумя дверьми из красного дерева, перед каждой из которых стоит служитель. Двери бесшумно открываются, вы входите и оказываетесь «у Феликса».

Если вы собираетесь стать гостем, то вы или ваш посыльный передаете вашу визитную карточку мисс Спенсер. Ни под каким видом не спрашивайте о тарифах. Упоминать о ценах в «Гранд Вавилоне» считается дурным тоном: цены здесь огромные, но никто никогда даже не заикается о них. В заключение вашего пребывания в отеле вам подносят счет, короткий и безо всяких излишних подробностей, и вы платите, не говоря ни слова. Вы встретились с величавой цивильностью, вот и все. Никто не приглашал вас приехать, никто не выражает надежды, что вы приедете вновь. «Гранд Вавилон» далек от подобных маневров — он выигрывает соревнование тем, что игнорирует их, и поэтому он почти всегда заполнен на протяжении сезона.

Если есть на свете вещь, которая более чем что бы то ни было другое досаждает «Гранд Вавилону», то это опасение, что его могут сравнить или по ошибке принять за американский отель. Стилю «Гранд Вавилона» решительно противопоказан американский стиль еды, питья и жилья, размещения постояльцев и прочая, — но в особенности американская привычка употреблять крепкие напитки. Зная все это, нетрудно понять негодование Жюля, когда мистер Теодор Рэксоул потребовал принести ему «Поцелуй ангела».

— Приехал кто-нибудь с мистером Теодором Рэксоулом? — спросил Жюль, продолжая разговор с мисс Спенсер. Он с презрительной отчетливостью выговаривал каждый звук имени гостя.

— Мисс Рэксоул. Она в сто одиннадцатом номере.

Жюль помолчал, поглаживая рукой бакенбарды, лежащие на его ослепительно белом воротнике.

— Где она? — как бы не расслышав, повторил он свой вопрос, на этот раз сделав особое ударение.

— В сто одиннадцатом номере. Я ничего не могла поделать. На этом этаже нет больше номеров с ванной и гардеробной. — В голосе мисс Спенсер звучали извиняющиеся нотки.

— Почему вы не сказали мистеру Теодору Рэксоулу и мисс Рэксоул, что мы не можем поселить их?

— Потому что Вава[4] был поблизости и мог это услышать.

Только три человека во всем мире могли помыслить о том, чтобы именовать мистера Феликса Вавилона игриво, но многозначительно — Вава; эти трое были Жюль, мисс Спенсер и Рокко. Выдумал это Жюль. Никто, кроме него, не имел для этого достаточно остроумия и дерзости.

— Вам бы лучше проследить за тем, чтобы мисс Рэксоул нынешней же ночью сменила номер, — сказал Жюль после очередной паузы. — Но предоставьте это мне: я наведу порядок. Au revoir! Уже без трех восемь. Сегодня вечером я сам должен следить за ужином в столовой.

И Жюль удалился, медленно и задумчиво потирая белые руки. У него была особенность потирать руки странным движением, как бы моя их, и это действие означало, что в воздухе витает нечто необычное и возбуждающее.

Ровно в восемь изысканный ужин был сервирован в salee a manger — этом простом и одновременно роскошном помещении, отделанном в ослепительно белых и золотых тонах. За маленьким столиком возле одного из окон сидела в одиночестве молодая женщина. Ее платье говорило: «Париж», в то время как ее лицо безошибочно утверждало: «Нью-Йорк». Это было самоуверенное и очаровательное лицо — лицо женщины, привыкшей всегда делать только то, что ей нравится, когда ей нравится и как ей нравится; лицо женщины, которую сотни представителей золотой молодежи научили искусству истинного очарования и легкомысленности и которую двадцать или около того лет избалованности отцом приучили считать себя коронованной особой. Такие женщины производятся только в Америке, но своего расцвета они достигают только в Европе, которая представляется им континентом, созданным Провидением для их развлечения.

Юная леди у окна неодобрительно просмотрела карточку меню. Затем она оглядела столовую и, полюбовавшись на ужинающих, решила, что помещение само по себе, скорее, небольшое и простенькое. Затем она взглянула в открытое окно и сказала себе, что, несмотря на то что Темза в сумерках выглядит вполне сносной, но все же не идет ни в какое сравнение с Гудзоном, на берегу которого ее отец выстроил сельский домик ценой в сотню тысяч долларов. Затем она вернулась к меню и, скривив хорошенькие губки, сказала, что здесь, оказывается, нечего есть.

— Извини, что заставил тебя ждать, Нелла.

Это был мистер Рэксоул, неустрашимый миллионер, заказавший «Поцелуй ангела» в курительной «Гранд Вавилона». Нелла — ее настоящее имя было Хелен — осторожно улыбнулась своему родителю, оставляя за собой право браниться, если она почувствует к этому расположение.

— Ты всегда опаздываешь, отец, — сказала она.

— Только во время каникул, — добавил он. — Что здесь есть съедобного?

— Ничего.

— Ну тогда возьмем его. Я страшно проголодался. Я никогда не бываю так голоден, как в то время, когда по-настоящему бездельничаю.

— Consomme Britannia, — начала она читать меню, — Saumon d’Ecosse, Sause Genoise, Aspics de Homard… О Боже! Кто захочет эти ужасные яства в такой вечер?

— Но, Нелла, здесь лучшая кухня в Европе, — запротестовал он.

— Слушай, отец, — прервала она его безо всякой, казалось, связи с предыдущим разговором, — ты забыл, что завтра день моего рождения?

— Забыл ли я, что завтра день твоего рождения, о самая драгоценная из дочерей?

— О самый исполнительный из отцов, — отвечала она нежно, — я хочу, чтобы в этом году ты ограничился самым дешевым подарком, какой когда-либо дарил мне на день рождения. Но получить его я желаю сейчас же.

— Хорошо, — сказал с терпеливостью многострадальна готовый ко всякой неожиданности отец, которого Нелла долго и тщательно тренировала. — Что это такое?

— А вот что. Давай закажем на сегодняшний ужин бифштекс и бутылку «басса». Это будет просто замечательно. Мне это очень понравится.

— Но, моя дорогая Нелла, — воскликнул он, — бифштекс и пиво «у Феликса»! Это невозможно! Более того, молодой женщине, которой всего лишь двадцать три года, не пристало пить «басс».

— Я сказала: бифштекс и «басс», и именно в двадцать три! Завтра мне будет уже двадцать четыре.

И мисс Рэксоул показала свои маленькие белые зубки.

Раздалось вежливое покашливание. Над ними стоял Жюль. Он выбрал их стол, чтобы обслужить самому, должно быть, из чисто авантюрного духа. Обычно сам он никогда не прислуживал за ужином. Единственное, что он делал, — присматривал за работой других, как капитан на мостике во время вахты. Постоянные гости отеля бывали польщены, когда Жюль лично занимался их столами.

Теодор Рэксоул на мгновение заколебался, а затем небрежно заказал:

— Бифштекс на двоих и бутылку «басса».

Это был самый смелый поступок в жизни Теодора Рэксоула, и он потребовал от него большого самообладания, в котором у него не было недостатка.

— Этого нет в меню, сэр, — сказал Жюль невозмутимо.

— Не важно. Достаньте. Мы хотим именно это.

— Очень хорошо, сэр.

Жюль направился к служебной двери и, едва лишь заглянув в нее, тут же вернулся обратно.

— Мистер Рокко выражает вам свое почтение, сэр, и сожалеет, что не в состоянии предоставить вам сегодня бифштекс и «басс», сэр.

— Мистер Рокко? — небрежно спросил Рэксоул.

— Мистер Рокко, — твердо повторил Жюль.

— А кто такой мистер Рокко?

— Мистер Рокко — наш шеф-повар, сэр. — Жюль произнес это с выражением человека, у которого спросили, кто такой Шекспир.

Двое мужчин смотрели друг на друга. Казалось невероятным, чтобы Теодору Рэксоулу, могущественному Рэксоулу, владеющему тысячами миль железных дорог, несколькими городами и шестьюдесятью голосами в Конгрессе, мог быть брошен вызов официантом или даже целым отелем. И все же это было так. Когда побежденная Европа прижата к стене, то даже целый полк миллионеров не может развернуть ее флангом. Жюль сохранял спокойное выражение сильного человека, уверенного в победе. Его лицо говорило: «Ты ударишь меня когда-нибудь, но не в этот раз, мой дорогой нью-йоркский друг!»

Что же до Неллы, знающей своего отца, то она предвидела занимательный оборот событий и доверчиво ожидала своего бифштекса. Она не чувствовала голода и могла позволить себе ожидание.

— Извини меня, Нелла, я выйду ненадолго, — спокойно сказал Теодор Рэксоул. — Буду через две секунды.

И он быстро вышел из salle a manger. Никто в комнате не узнал миллионера, поскольку в этот первый за двадцать лет визит в Европу он был еще неизвестен Лондону. Но если кто-нибудь из встречных признал бы его и увидел выражение его лица, то наверняка содрогнулся бы в ожидании взрыва, который может снести в Темзу весь «Гранд Вавилон». Жюль предусмотрительно отступил в угол. Он сделал свой выстрел, теперь очередь была за противником. Долгий и разнообразный опыт научил Жюля, что гость, вступивший в поединок с официантом, почти всегда терпит поражение — у официанта слишком много преимуществ в этом состязании.

Глава II Как мистер Рэксоул добился своего ужина

Есть все же, несмотря ни на что, люди с непоколебимой привычкой делать все на свой собственный лад, и встречаются они даже среди гостей аристократических отелей. И Теодор Рэксоул издавна привык поступать именно так, за исключением тех случаев, когда его единственная дочь Хелен, девушка, выросшая без матери, предпочитала думать, что его путь перехлестнулся с ее собственным; в таких случаях Теодор капитулировал и отступал. Но если случалось так, что Теодор и его дочь двигались в одном и том же направлении, что бывало достаточно часто, тогда только небо могло помочь тому, кто имел несчастье встать на их пути. Жюль, несмотря на свои способности и наблюдательность, не обратил внимания на угрожающе вздернувшиеся подбородки, как у отца, так и у дочери, иначе он, возможно, решил бы вопрос с бифштексом и «бассом» иначе.

Теодор Рэксоул направился прямо в холл при входе в отель и вошел в святилище мисс Спенсер.

— Я хочу видеть мистера Вавилона, — сказал он, — без промедления, сейчас же.

Мисс Спенсер не спеша подняла соломенного цвета голову.

— К сожалению, это… — начала она свою обычную формулу. Это была часть ее ежедневных обязанностей — укрощать и отсылать обратно гостей, требующих личной встречи с мистером Вавилоном.

— Нет-нет, — быстро сказал Рэксоул. — Я не желаю слышать никаких «к сожалению». Речь идет о деле. Если вы обычный отельный служитель, я вручу вам пару соверенов, и дело будет сделано. Если же вы решительно против всяких взяток, то я просто скажу вам: я должен сейчас же увидеться с мистером Вавилоном по делу чрезвычайной важности. Мое имя — Рэксоул, Теодор Рэксоул.

— Из Нью-Йорка? — спросил из-за двери голос с легким иностранным акцентом.

Миллионер резко обернулся и увидел очень низкого, похожего на француза человека, лысого и седобородого, одетого в длинное, превосходно сшитое пальто. Из-за стекол пенсне на тонкой серебряной цепочке глядели голубые глаза, выражавшие, казалось, почти девичью невинность.

— Есть только один Рэксоул, — кратко ответил миллионер.

— Вы желали видеть меня? — осведомился вошедший.

— Вы Феликс Вавилон?

Человек поклонился.

— В настоящий момент я желаю видеть вас более чем кого бы то ни было на всем свете, — сказал Рэксоул. — Я безо всяких преувеличений сгораю от желания видеть вас, мистер Вавилон. Мне необходимо для беседы всего лишь несколько минут. Я уверен, что за это время сумею уладить свое дело.

Мистер Вавилон жестом пригласил миллионера в боковой коридор, в конце которого находилась личная комната владельца отеля — настоящее чудо убранства: мебель и гобелены в стиле Людовика XV; как и большинство неженатых людей с большими доходами, мистер Вавилон имел пристрастие к чрезвычайно дорогим вещам.

Хозяин и гость сели визави. Надо сказать, что и на этот раз Теодору Рэксоулу посчастливилось, как обычно везет миллионерам, ибо мистер Вавилон взял за правило не допускать до встречи с собой никаких гостей, сколь бы заслуженными, влиятельными или настойчивыми они ни были. Если бы он в нужный момент случайно не вошел к мисс Спенсер и если бы на него не произвело впечатление нечто необычное в облике миллионера, то даже вся американская энергия и изобретательность мистера Рэксоула не помогли бы ему добиться встречи с владельцем «Гранд Вавилона» этим вечером. Теодор Рэксоул, разумеется, и не подозревал, какой счастливый случай помог ему. Всю заслугу он приписал себе.

— Несколько месяцев назад я читал в нью-йоркских газетах, — начал Теодор, даже не откашлявшись, — что ваш отель, мистер Вавилон, должен был быть продан компании с ограниченной ответственностью, но случилось так, что сделка не состоялась.

— Да, не состоялась, — откровенно ответил мистер Вавилон, — и по той причине, что посредник между мной и предполагаемой компанией захотел получить большой тайный доход, но я отказался от подобного профита. Он твердо стоял на своем, я стоял на своем — в итоге дело зашло в тупик.

— Договорная стоимость была удовлетворительной?

— Вполне.

— Могу я узнать, какова была цена?

— Вы покупатель, мистер Рэксоул?

— А вы продавец, мистер Вавилон?

— Да, я продавец, — сказал Вавилон. — На прежних условиях. Цена составляет четыреста тысяч фунтов, включая стоимость арендованной земли и передачу прав на деловые связи. Но я продаю только с тем уговором, что покупатель в будущем не передаст отель за более высокую цену в собственность компании с ограниченной ответственностью.

— Позвольте задать вам один вопрос, мистер Вавилон, — сказал миллионер. — Каков был ваш средний доход за последние четыре года?

— Тридцать четыре тысячи фунтов ежегодно.

— Покупаю, — сказал Теодор Рэксоул, довольно улыбаясь. — И мы можем, если вы не возражаете, составить контракт тотчас же.

— Вы быстро приняли решение, мистер Рэксоул. Но, возможно, вы все же захотите подольше обдумать его?

— Напротив, — Рэксоул посмотрел на часы. — Я размышлял над ним целых шесть минут.

Феликс Вавилон поклонился, как человек, давно привыкший к эксцентричности богачей.

— Вся прелесть широкой известности, — продолжал Рэксоул, — состоит в том, что вам не надо беспокоиться о предварительных объяснениях. Вы, мистер Вавилон, возможно, знаете обо мне все. Я хорошо знаю о ваших делах. Каждый из нас может взять другого в качестве гаранта, не наводя справок. Действительно, купить отель или железную дорогу так же просто, как купить часы, при условии, что покупатель и продавец в сделке равны.

— Совершенно верно, — улыбаясь, согласился мистер Вавилон. — Не набросать ли нам небольшой неформальный контракт? Есть несколько деталей, которые следует обдумать. Хотя вы, наверное, еще не успели поужинать и, возможно, предпочтете оставить до окончания ужина и саму сделку, и связанные с ней мелкие вопросы.

— Я не ужинал, — сказал миллионер как-то особенно значительно, — и хочу в этой связи просить вас о любезности. Не могли бы вы послать за мистером Рокко?

— Вы хотите увидеть его, это естественно.

— Хочу, — сказал миллионер и добавил: — Чтобы заказать мой ужин.

— Рокко — большой человек, — пробормотал мистер Вавилон, берясь за колокольчик и не обратив внимания на последние слова собеседника. — Передайте мистеру Рокко мое почтение, — сказал он посыльному, явившемуся на его вызов, — и если его это не затруднит, то я был бы рад видеть его здесь на несколько минут.

— Что вы даете Рокко? — осведомился Рэксоул.

— Две тысячи в год и обхождение как с послом.

— Я дам ему посольское обхождение и три тысячи в год.

— Это будет мудро, — сказал Феликс Вавилон.

В это время в комнату чрезвычайно тихо вошел Рокко — человек лет сорока, худощавый, с длинными тонкими руками и необычайно длинными шелковистыми усами каштанового цвета.

— Рокко, — сказал Феликс Вавилон, — позвольте мне представить вам мистера Теодора Рэксоула из Нью-Йорка.

— Я очень рад, — сказал Рокко, кланяясь. — Как ви назваль его? Миллионер?

— Вот именно, — подхватил Рэксоул и быстро продолжил: — Мистер Рокко, я хочу уведомить вас раньше, чем всех других, что я приобрел отель «Гранд Вавилон». Если вы сочтете возможным позволить мне воспользоваться вашими услугами, то буду счастлив предложить вам в качестве вознаграждения три тысячи в год.

— Три, ви сказаль?

— Три.

— Я очень рад.

— А теперь, мистер Рокко, вы меня в высшей степени обяжете, если приготовите для меня простой бифштекс, и пусть Жюль — я непременно хочу, чтобы это был Жюль, — подаст его минут через десять с бутылкой «басса» на стол номер семнадцать в столовой. И окажите мне честь отобедать со мной завтра.

Мистер Рокко вздохнул, поклонился, пробормотал что-то по-французски и удалился.

Пятью минутами позже продавец и покупатель «Гранд Вавилона» подписали краткий документ, начертанный на почтовой бумаге с маркой отеля. Феликс Вавилон не задал ни одного вопроса, и это героическое отсутствие любопытства или удивления на его счет произвело на Теодора Рэксоула большее впечатление, чем что бы то ни было иное. Много ли найдется в мире владельцев отелей, спрашивал он себя, которые могут вот так оставить бифштекс и «басс» без единого слова комментария?

— Когда вы желаете, чтобы сделка вошла в силу? — спросил Вавилон.

— О, это не имеет значения, — небрежно ответил Рэксоул. — Скажем, с сегодняшнего вечера.

— Как вам угодно. Я давно хотел отойти от дел. И вот теперь, когда этот момент настал, я готов. Я вернусь в Швейцарию. Там, конечно, не истратишь много денег, но это моя родина. Я буду самым богатым человеком в Швейцарии. — Он улыбнулся с каким-то печальным удовлетворением.

— Я полагаю, вы достаточно состоятельный человек, — сказал Рэксоул в своей обычной непринужденной манере, словно эта мысль уже приходила ему в голову.

— Помимо того, что я получу от вас, у меня во вложениях — полмиллиона.

— Следовательно, вы почти миллионер?

Феликс Вавилон кивнул.

— Поздравляю вас, мой дорогой сэр, — сказал Рэксоул тоном, каким судья обращается к только что принятому в коллегию адвокату. — Девятьсот тысяч фунтов, переведенные во франки… В Швейцарии это должно звучать очень мило.

— Ну, разумеется, для вас, мистер Рэксоул, подобная сумма мала. А теперь нельзя ли узнать о вашем собственном состоянии? — Феликс Вавилон явно подражал свободной манере своего собеседника.

— Не знаю. Думаю, что мое состояние — миллионов пять или около того, — сказал Рэксоул искренне, показывая своим тоном, что с радостью дал бы точные сведения, будь это в его силах.

— И много у вас забот, мистер Рэксоул?

— Все еще немало. Я и в Лондон приехал с дочерью отдохнуть, чтобы на время от них избавиться.

— Это ваш способ расслабляться — покупать отели?

Рэксоул пожал плечами.

— По крайней мере какая-то перемена по сравнению с железными дорогами, — засмеялся он.

— Ах, дорогой друг, вы еще плохо представляете, что купили.

— О-о-о, ну это-то я знаю, — возразил Рэксоул. — Я купил лучший в мире отель.

— Что правда, то правда, — признал Вавилон, задумчиво глядя на антикварный персидский ковер. — Во всяком случае, ничего подобного моему отелю нет. Но вы пожалеете о своей покупке, мистер Рэксоул. Это, разумеется, не мое дело, но я не могу ничем вам помочь, повторяя, что вы пожалеете о покупке.

— Никогда не пожалею.

— Вы начнете жалеть очень скоро — возможно, сегодняшней ночью.

— Почему вы так считаете?

— Потому что «Гранд Вавилон» есть «Гранд Вавилон». Вы думаете, раз вы контролируете железные дороги, металлургические комбинаты или пароходные линии, то, стало быть, вы сможете контролировать и что бы то ни было. Однако нет. Только не «Гранд Вавилон». Что касается «Гранд Вавилона», то есть нечто… — Он воздел руки.

— Служащие, конечно, грабят вас.

— Разумеется. Я полагаю, что теряю на этом сотню фунтов в неделю. Но я имел в виду совсем другое. Это гости. Гости слишком… слишком различные. Высокие послы, великие финансисты, большие аристократы — все люди, что передвигаются по свету, собираются под мою крышу. Лондон — это центр всего мира, а мой отель — ваш отель — это центр Лондона. Однажды здесь в одно и то же время останавливались король и вдовствующая императрица. Представляете?

— Великая честь, мистер Вавилон. Но в чем заключаются трудности?

— Мистер Рэксоул, — последовал мрачный ответ, — где ваша проницательность — та проницательность, которая принесла вам богатство, которое вы сами не можете сосчитать? А вы не думаете, что под крышей, под которой ютятся все правители, все сильные мира сего, должны также ютиться и бесчисленные и безымянные интриганы, прожектеры, злодеи и шпионы? Все это ясно как день и темно как ночь. Мистер Рэксоул, я никогда не знаю, кто меня окружает. Я никогда не знаю, что произойдет в следующую минуту. Только иногда я улавливаю какие-то проблески, какие-то намеки на странные дела и странные тайны. Вы упомянули о моих служителях. Почти все они — опытные работники, умелые, знающие. Но кто они помимо этого? Я знаю, к примеру, что четвертый помощник моего шеф-повара, возможно, служит агентом одного европейского правительства. Я знаю, к примеру, что моя незаменимая мисс Спенсер, возможно, состоит на жалованье у придворного портного или франкфуртского банкира. Даже Рокко может быть еще кем-то, а не просто Рокко.

— Это делает мою покупку еще более интересной, — заметил Теодор Рэксоул.

— Как долго тебя не было, отец, — сказала Нелла, когда он вернулся к столику номер 17 в salle a manger.

— Только двадцать минут, моя голубка.

— Но ты сказал: две секунды. Это большая разница.

— Ну, видишь ли, я ждал, пока приготовят бифштекс.

— Скажи, твой подарок мне на день рождения не доставил тебе слишком много хлопот?

— Никаких хлопот. Но он оказался не таким дешевым, как ты говорила.

— Что ты имеешь в виду, отец?

— Только то, что я купил весь отель.

— Отец, ты всегда был замечательным родителем. Ты собираешься преподнести мне отель в подарок на день рождения?

— Нет, я сам буду управлять им — для развлечения. Но, кстати, для кого это? — Он только что заметил третий прибор на столе.

— Это для моего друга, который приехал пять минут назад. Разумеется, я предупредила его, что он должен будет разделить наш бифштекс. Он появится здесь через мгновение.

— Могу я почтительнейше осведомиться о его имени?

— Фамилия его Диммок, а крестное имя — Реджинальд; его занятие — английский компаньон князя Эриберта Позенского. Я познакомилась с ним, когда была в Санкт-Петербурге с кузиной Хетти прошлой осенью. А вот и он! Мистер Диммок, это мой отец. Он добился успеха с бифштексами.

Теодор Рэксоул увидел очень молодого человека с чрезвычайно черными глазами и свежим, мальчишеским выражением лица. Они начали беседовать.

Появился Жюль с бифштексом. Рэксоул попытался поймать взгляд официанта, но не смог. Ужин начался.

— Ах, отец, — воскликнула Нелла, — как ты много кладешь горчицы!

— Разве? — сказал он и случайно взглянул в зеркало, висящее слева от него между двумя окнами. Он увидел отражение Жюля, стоящего позади его стула, и заметил, что Жюль медленно, многозначительно и явственно подмигнул мистеру Диммоку; крестное имя которого — Реджинальд.

Мистер Рэксоул молча ел свой бифштекс, размышляя о том, что, возможно, помог себе, положив слишком много горчицы.

Глава III В три часа пополуночи

Мистер Реджинальд Диммок, несмотря на свою чрезвычайную молодость, показал себя опытным человеком, повидавшим мир, и умелым собеседником. Разговор между ним и Неллой, казалось, никогда не иссякнет. Они болтали о Санкт-Петербурге, о льде на Неве, об оперном теноре, которого сослали в Сибирь, о свойствах русского чая, о сладости русского шампанского и о прочих сторонах бытия в Московии. Наконец тема России была исчерпана, и Нелла кратко описала, что она делала с тех пор, как виделась с молодым человеком в царской столице, и это повествование перенесло тему разговора в Лондон, о котором они и продолжали говорить, пока не был съеден последний кусочек бифштекса.

Теодор Рэксоул заметил, что мистер Реджинальд Диммок очень мало рассказывал о своих собственных передвижениях, как прошлых, так и будущих. Он счел юношу типичным придворным прихлебателем и раздумывал о том, как тот добился своего поста компаньона князя Эриберта Позенского, и о том, кем мог бы быть этот князь Эриберт.

Миллионер припоминал, что слышал однажды о Позене, но он не был в том уверен. Это, скорее всего, одно из тех маленьких, неотличимых одно от другого немецких государств, в которых каждый пятый-шестой житель — придворный, а остальные — угольщики или трактирщики.

Пока они ели, Рэксоул говорил не много — его мысли были заняты подмигиванием, которое Жюль адресовал мистеру Диммоку, однако за кофе он решил, что в интересах отеля следует разузнать что-нибудь о приятеле его дочери. Он никогда не оспаривал даже на миг ее права иметь своих собственных друзей и всегда давал ей почти во всем полнейшую свободу, полагаясь на ее врожденный здравый смысл, предохранявший ее от всяческих бед и неприятностей, но сейчас помимо подмигивания его поразило отношение Неллы к мистеру Диммоку — отношение, в котором к любезной презрительности примешивалось явное желание расположить его к себе и угодить ему.

— Нелла сказала мне, мистер Диммок, что вы поддерживаете близкие отношения с князем Эрибертом Позенским, — сказал Рэксоул. — Простите мое американское невежество, но является ли князь Эриберт царствующим монархом?

— Его высочество не является царствующим монархом и, вероятно, никогда не будет им, — ответил Диммок. — Великокняжеский престол Позена занят племянником его высочества великим князем Эугеном.

— Племянником? — с удивлением спросила Нелла.

— Почему бы и нет, дорогая леди?

— Но ведь князь Эриберт конечно же очень молод?

— Как это иногда бывает в семейных историях, князь Эриберт по прихоти случая того же возраста, что и великий князь. Отец великого князя был дважды женат. Этим и объясняется юный возраст дяди.

— Как восхитительно быть дядей своему ровеснику. Но я полагаю, что это не слишком забавляет князя Эриберта. Думаю, он ужасно почтителен и послушен и все такое по отношению к своему племяннику…

— Великий князь и мой светлейший господин относятся друг к другу как братья. Разумеется, в настоящее время князь Эриберт номинально является наследником трона, но великий князь, как вы несомненно знаете, должен вскоре жениться на близкой родственнице императора, и когда у него появится семья… — Мистер Диммок остановился и пожал прямыми плечами. — Великий князь, — продолжал он, не закончив последней фразы, — более всего предпочел бы иметь своим преемником князя Эриберта. Он на самом деле не хочет жениться. Между нами, строго между нами, женитьба для него что нож острый. Но будучи немецким великим князем, он, разумеется, обязан жениться. В этом его долг перед своей страной, перед Позеном.

— А какого Позен размера? — напрямую спросил Рэксоул.

— Отец, неприлично задавать такие вопросы, — вмешалась со смехом Нелла. — Ты обязан знать, что интересоваться размерами германских княжеств — это нарушение этикета.

— Я уверен, — сказал Диммок, вежливо улыбаясь, — что великого князя размеры его территории забавляют не меньше, чем кого-либо иного. Я забыл точные цифры, но помню, что однажды мы с князем Эрибертом пересекли пешком все княжество и вернулись обратно за один день.

— Стало быть, великий князь не может совершать долгие путешествия по своим владениям? Он, наверное, вынужден всегда оставаться дома?

— Напротив, он заядлый путешественник, гораздо больший, чем князь Эриберт. Могу вам сказать — этого никто еще не знает за пределами отеля, что его августейшее высочество великий князь с небольшой свитой будет здесь завтра.

— В Лондоне? — спросила Нелла.

— Да.

— В этом отеле?

— Да.

— О! Как замечательно!

— Вот почему ваш покорный слуга находится сейчас здесь — в качестве своего рода предварительной охраны.

— Но, насколько я понял, — сказал Рэксоул, — вы… гм… состоите на службе у князя Эриберта, у дяди…

— Да, именно так. Князь Эриберт также прибудет сюда. Оба они, и великий князь, и князь Эриберт, будут заняты важными денежными делами, связанными с устройством женитьбы великого князя… Дела в высочайших сферах, как вы понимаете.

«Для такого осмотрительного человека, каков этот мальчик, он выбалтывает слишком много секретных сведений… В чем тут дело?» — подумал Рэксоул про себя, а вслух сказал:

— Не выйти ли нам на террасу?

Когда они пересекали столовую, мистера Диммока остановил Жюль и вручил ему письмо.

— Только что пришло, сэр, с посыльным.

Нелла мгновенно обернулась к отцу.

— Оставь меня ненадолго наедине с этим мальчиком, — прошептала она ему на ухо.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Рэксоул, ласково потрепав ее по руке. — Можешь так же обращаться со мной и дальше. Используй меня как тебе нравится. Пойду присмотрю за своим отелем. — Сказав это, он тут же исчез.

Нелла и мистер Диммок сели рядом на террасе, потягивая коктейль со льдом. Окруженные растениями, цветущими по указке цветовода из Челси, они представляли собой чрезвычайно красивую пару. Люди, проходившие мимо, думали, что эта беседа служит прелюдией к началу романа. Возможно, так оно могло бы и быть, но для того, чтобы точно предсказать роман, необходимо было более близкое знакомство с характером Неллы Рэксоул.

Жюль лично подносил напитки, а в десять часов принес еще одну записку. Прочитав ее, Реджинальд Диммок принес тысячу извинений, сославшись на важные дела для его светлейшего господина, дяди великого князя Позенского. Он спросил, не может ли он вызвать мистера Рэксоула или же проводить мисс Рэксоул к ее отцу. Но мисс Рэксоул весело сказала, что не видит необходимости в эскорте и пойдет спать. Она прибавила, что они с отцом всегда стараются быть независимыми друг от друга.

Именно в это время Теодор Рэксоул вновь направился в личную комнату мистера Вавилона. Прежде чем добраться до нее, он обнаружил, что есть что-то загадочное в том, какими путями новость о смене владельца спускается в самые нижние слои отельного космоса. Коридоры гудели от слухов, которые обсуждали даже чернорабочие с таким увлечением, словно они имели к ним самое прямое отношение.

— Хотите сигару, мистер Рэксоул? — вежливо предложил Вавилон. — К вашим услугам старейший коньяк в Европе.

Несколькими минутами позже они сидели, неторопливо беседуя. Феликс Вавилон был удивлен способностью Рэксоула буквально впитывать подробности управления отелем. Что же касается Рэксоула, то он вскоре понял, что Вавилон должен по праву считаться князем среди управляющих отелями.

До этого Рэксоулу никогда не приходилось задумываться о том, что управление отелем, особенно большим отелем, может быть чрезвычайно интересным делом и предъявлять очень высокие требования к умственным способностям управляющего; и он пришел к убеждению, что недооценивал возможности отелей. Круг дел в «Гранд Вавилоне» был огромным. Рэксоулу со всеми его организаторскими способностями пришлось потратить ровно полчаса, чтобы войти во все тонкости устройства прачечной в отеле. А ведь прачечная была лишь одной, и не самой большой, среди многочисленных служб отеля, в обсуждение деятельности которых оба собеседника ушли с головой.

Наконец Рэксоул посмотрел на позолоченные часы в высоком футляре.

— Боже правый, — сказал он. — Уже три часа. Мистер Вавилон, примите мои извинения за то, что задержал вас до столь позднего времени.

— Я уже много лет не проводил вечер так приятно. Вы позволили мне сесть на моего любимого конька, и это я должен перед вами извиняться.

Рэксоул встал.

— Хочу задать вам один вопрос, — сказал Вавилон. — Вам приходилось когда-нибудь иметь дело с отелями?

— Никогда, — признался Рэксоул.

— В таком случае вы упустили ваше призвание. Вы могли бы стать величайшим из отельных управляющих. Вы могли бы стать даже более великим, чем я, а мне нет равных, несмотря на то, что я держу один отель, а некоторые держат их полдюжины. Мистер Рэксоул, почему вы никогда не управляли отелем?!

— Бог знает, — засмеялся миллионер. — Но вы льстите мне, мистер Вавилон.

— Я? Льщу? Вы не знаете меня. Я не льщу никому, кроме, разумеется, исключительно важных гостей…

— Кстати, о важных гостях. Мне сказали, что завтра сюда прибудет пара немецких князей.

— Да, это так.

— Надо ли что-то предпринять? Следует ли принять их с почтением — стоять с поклонами у входа или что-нибудь в этом роде?

— В этом нет необходимости, если вы сами того не пожелаете. Современный владелец отеля совсем не похож на средневекового трактирщика, и даже князьям и принцам не доводится с ним повидаться, если не произойдет какая-нибудь неприятность. В самом деле, несмотря на то что великий князь Позенский и князь Эриберт уже оказывали мне честь, останавливаясь в моем отеле и прежде, я ни разу не видывал их в глаза. Вот увидите, завтра все будет устроено как надо без вас.

Они поговорили еще немного, и затем Рэксоул пожелал собеседнику спокойной ночи.

— Позвольте мне показать вам вашу комнату. Все лифты уже заперты, и в коридорах ни души. Что до меня, то я буду ночевать здесь. — И мистер Вавилон указал на внутреннюю дверь.

— Нет, спасибо, — сказал Рэксоул. — Позвольте мне исследовать мой собственный отель без провожатых. Я уверен, что смогу найти свой номер.

Однако, поблуждав по переходам и коридорам, Рэксоул потерял столь твердую уверенность в том, что сумеет найти свою комнату. Она значилась под номером 107, но он забыл, где это находится — на первом или втором этаже. Перемещаясь на лифте, он не обращал внимания на этажи. Он прошел мимо нескольких площадок для лифта, но возле них не было видно ни малейшего признака лестницы: они вышли из употребления во всех уважающих себя отелях, и хотя архитекторы продолжают по традиции строить лестницы внутри здания, они прячут их в укромные уголки, чтобы не оскорблять глаз избалованной космополитической публики.

Отель казался огромным, жутким, пустынным. Тут и там через большие промежутки горел электрический свет. Толстые ковры заглушали шаги мистера Рэксоула, обутого в легкие туфли, и он бесшумно бродил взад и вперед, развлекаясь и отдаваясь внезапно охватившему его странному чувству ночи и таинственности. Ему чудилось, что он слышит тысячи похрапываний, мирно доносящихся из высших сфер.

Наконец он нашел лестницу, очень темную и узкую, и оказался на первом этаже. Вскоре он обнаружил, что номера комнат здесь не поднимаются выше семидесятого. Найдя другую лестницу, он поднялся на второй этаж. По убранству стен он узнал свой собственный этаж и, неторопливо прогуливаясь по длинному коридору, негромко, задумчиво засвистел песенку, выражая удовлетворение.

И тут ему показалось, что он услышал шаги в поперечном коридоре, и инстинктивно он спрятался в ближайшей нише. Шаги действительно приближались. Осторожно выглянув наружу, он заметил нечто, на что вначале не обратил внимания: напротив него с ручки на двери одной из спален свисал отрезок белой ленты. Затем из-за угла бокового коридора вышел человек, и Рэксоул отпрянул. Это был Жюль — руки в карманах, шляпа надвинута на глаза, но в общем одетый как обычно.

Рэксоул тут же с особой яркостью вспомнил то, что говорил ему Феликс Вавилон во время их первой беседы. Он пожалел, что с ним нет его револьвера. Он не мог бы объяснить, почему чувствовал желание иметь при себе револьвер в лондонском отеле с безупречной репутацией, но ощущал потребность в этом инструменте нападения и защиты. Рэксоул решил, что если Жюль свернет в нишу, то он схватит его за горло, затем, не отпуская, задаст этому весьма сомнительному официанту несколько простых вопросов. Но Жюль остановился. Миллионер вновь осторожно выглянул из ниши. Жюль с чрезвычайной мягкостью повернул ручку на двери, к которой была прикреплена белая лента. Дверь медленно отворилась, и Жюль исчез в комнате. Через некоторое время полуночник Жюль появился вновь, закрыл дверь так же мягко, как открыл, снял с ручки ленту и тем же путем скрылся в боковом коридоре.

— Все это странно, — сказал Рэксоул. — В высшей степени странно.

Тут он посмотрел на номер на двери и невольно отшатнулся.

— Черт меня побери!!. — пробормотал он изумленно. Это был 111-й номер, комната его дочери! Он попытался открыть дверь, но она была заперта. Бросившись в свой номер, 107-й, он схватил один из пары револьверов (из тех, что делаются для миллионеров) и последовал за Жюлем в боковой коридор. В конце коридора находилось окно, оно было, открыто, и Жюль безмятежно глядел сквозь него на улицу. Десять бесшумных скачков, и Теодор Рэксоул был за его спиной.

— Одно слово, мой друг, — начал миллионер, потрясая револьвером в воздухе. Жюль был несомненно напуган, но благодаря превосходно развитому умению контролировать себя оправился от страха в ту же секунду.

— Сэр? — сказал Жюль.

— Я всего лишь хочу узнать, какого черта вы делали минуту назад в сто одиннадцатом номере.

— Меня вызвали туда, — последовал спокойный ответ.

— Вы лжец, и притом неумный. Эта комната моей дочери. А теперь объяснитесь, прежде чем я решу, застрелить вас или выбросить из окна.

— Прошу прощения, сэр, номер сто одиннадцатый занят джентльменом.

— Я предупреждаю вас, мой друг, что это серьезная ошибка — пытаться противоречить мне. Не пытайтесь совершить ее вновь. Мы вместе войдем в комнату, и вы докажете мне, что постоялец — джентльмен, а не моя дочь.

— Невозможно, сэр, — сказал Жюль.

— Ну это мы посмотрим, — сказал Рэксоул и ухватил Жюля за рукав. Миллионер знал наверняка, что Нелла поселилась в номере 111: он сам вместе с ней осмотрел комнаты и сам проследил за тем, чтобы здесь надежно разместились ее вещи, ее служанка, и она сама.

— А теперь откройте дверь, — прошептал Рэксоул, когда они подошли к 111-му номеру.

— Я должен постучать.

— Это как раз то, чего вы не должны делать. Откройте. Не сомневаюсь, что у вас есть запасной ключ.

Подгоняемый револьвером, Жюль послушался, показывая тем не менее всем своим видом, что не имеет отношения к этому грубому нарушению декорума отельной жизни. Рэксоул вошел. Комната была ярко освещена.

— К вам посетитель, который настаивает на встрече, сэр, — сказал Жюль и исчез.

Мистер Реджинальд Диммок, все еще в вечернем костюме, с дымящейся сигаретой в руке, поспешно встал из-за стола.

— Приветствую вас, дорогой мистер Рэксоул. Для меня это неожиданное… хм… удовольствие…

— Где моя дочь? Это ее номер.

— Верно ли я понял, что вы сказали, мистер Рэксоул?

— Я осмелился заметить, что это комната мисс Рэксоул.

— Мой дорогой сэр, — ответил Диммок, — вам, должно быть, почудилось что-то. Только мое уважение к вашей дочери удерживает меня от того, чтобы силой выставить вас отсюда за это невероятное подозрение.

Маленькое пятнышко на переносице миллионера внезапно резко побелело.

— С вашего позволения, — сказал он низким спокойным голосом, — я обследую ванную и гардеробную.

— Только выслушайте меня прежде, — предложил Диммок более мягким тоном.

— Я выслушаю вас позже, мой юный друг, — сказал Рэксоул и приступил к обследованию ванной и гардеробной, не давшему никакого результата.

— Как бы неверно ни было истолковано мое поведение, мистер Диммок, могу сказать вам, что я полностью доверяю своей дочери и считаю, что она способна лучше чем кто бы то ни было позаботиться о себе, но то, что вы находитесь здесь, — это одно из весьма загадочных и непонятных для меня событий, происходящих в этом отеле. Это все.

Почувствовав сквозняк возле своего плеча, Рэксоул повернулся к окну.

— Вот еще пример, — добавил он. — Я вижу, что это окно разбито, сильно разбито, и притом снаружи. Ну и как вы можете это объяснить?

— Если вы будете добры и выслушаете мои объяснения, мистер Рэксоул, — начал Диммок в своей лучшей дипломатической манере, — я попытаюсь вам объяснить, что произошло. Я расценил ваш первый вопрос ко мне, когда вы вошли, как нападение, но теперь я вижу, что у вас есть для этого оправдания. — Он вежливо улыбнулся. — Около одиннадцати часов вечера я проходил по коридору и обнаружил, что у мисс Рэксоул возникли сложности со служителями отеля. Мисс Рэксоул отправилась отдыхать в эту комнату, когда в окно влетел большой камень, брошенный, вероятно, с набережной, и, как вы видите, разбил стекло. Она не хотела оставаться в комнате, поскольку помимо неудобства от разбитого окна был страх, что камень могут бросить еще раз. Она настаивала на том, чтобы ей сменили комнату. Служители утверждали, что другого номера с ванной и гардеробной нет, а ваша дочь требовала именно такой номер. Я тут же предложил поменяться с ней апартаментами. Она сделала мне честь, приняв мое предложение. Тут же были перенесены наши вещи… И это все. В настоящий момент, я уверен, мисс Рэксоул спит в сто двадцать четвертом номере.

Теодор Рэксоул несколько секунд молча смотрел на молодого человека.

Послышался робкий стук в дверь.

— Войдите, — громко сказал Рэксоул.

Кто-то открыл дверь, но остался стоять на пороге. Это была служанка Неллы, одетая в домашнее платье.

— Мисс Рэксоул передает вам свое почтение и тысячу извинений, но в этой комнате на полке осталась ее книга. Она не может уснуть и хочет почитать.

— Мистер Диммок, я приношу свои извинения, мои почтительные извинения, — сказал Рэксоул, когда девушка с книгой ушла. — Спокойной ночи.

— Прошу вас, не придавайте этому значения, — учтиво сказал Диммок и простился с ним поклоном.

Глава IV Прибытие князя

Тем не менее мысли Рэксоула были отягощены различными мелочами. Прежде всего — подмигивание Жюля. Затем — лента на дверной ручке, визит Жюля в номер 111-й и окно, разбитое снаружи. Да и происходило все это в три часа пополуночи. В эту ночь Рэксоул даже не вздремнул, но все равно был рад, что купил отель «Гранд Вавилон». Это было приобретение, которое, казалось, обещало немало забавного и интересного.

На следующее утро он спозаранку пришел к мистеру Вавилону.

— Я убрал из моей личной комнаты все свои частные бумаги, и теперь она в вашем распоряжении, — сказал Вавилон. — Я намереваюсь, с вашего согласия, остаться в отеле на некоторое время в качестве постояльца. Надо уладить все формальности, связанные с приобретением отеля, ну а кроме того, вам может понадобиться мой совет по тому или иному поводу, и таких поводов немало. Конечно, говоря правду, я вовсе не стремлюсь слишком быстро покинуть старое место. Для меня это было бы очень больно.

— Я буду в восторге, если вы останетесь, — сказал миллионер. — Но вы должны стать моим гостем, а не постояльцем.

— Вы очень добры.

— Что же до консультаций с вами, то мне, без сомнения, они будут необходимы, хотя, должен сказать, что дело, кажется, катится само собой.

— О, мне приходилось слышать об отелях, которые катятся сами собой, — задумчиво сказал Вавилон. — И если это действительно так, то можете быть уверены, что они, подчиняясь закону гравитации, катятся вниз, под гору. У вас будет предостаточно дел. Кстати, для примера, вы уже слышали о мисс Спенсер?

— Нет, — сказал Рэксоул. — Что с ней?

— Ночью она загадочно исчезла, и никто, по-видимому, не в состоянии пролить свет на это обстоятельство. Ее комната пуста, ее вещей нет. Когда вы начнете искать кого-нибудь на ее место, то убедитесь, что такого человека будет найти не так-то легко.

— Хмм, — сказал Рэксоул после паузы. — Сегодня будет вакантной не только ее должность.

Много погодя миллионер устроился в личной комнате прежнего владельца и позвонил в колокольчик.

— Мне нужен Жюль, — сказал он мальчику-слуге.

Ожидая Жюля, Рэксоул раздумывал об исчезновении мисс Спенсер.

Вошедший официант был встречен дружелюбным приветствием:

— Доброе утро, Жюль.

— Доброе утро, сэр.

— Возьмите себе стул.

— Спасибо, сэр.

— Мы уже встречались сегодня, Жюль.

— Да, сэр, в три часа пополуночи.

— Чрезвычайно странен этот отъезд мисс Спенсер, не так ли?

— Это удивительно, сэр.

— Вы, конечно, осведомлены о том, что мистер Вавилон передал мне все свои полномочия в этом отеле?

— Меня информировали об этом, сэр.

— Я полагаю, вы знаете все, что происходит в этом отеле, Жюль?

— Я главный официант, сэр, и моя обязанность — держать все в поле зрения.

— Для иностранца вы очень хорошо говорите по-английски, Жюль.

— Для иностранца, сэр? Я англичанин, родился и вырос в Хартфордшире. Видимо, вас ввело в заблуждение мое имя, сэр. Я зовусь Жюлем только потому, что во всех отелях действительно высокого класса главный официант должен иметь либо французское, либо итальянское имя.

— Я понимаю, — сказал Рэксоул. — Думаю, вы, должно быть, умный человек, Жюль.

— Не мне судить об этом, сэр.

— Как долго отель наслаждается вашими услугами?

— Немногим более двадцати лет.

— Это очень долго для работы на одном месте. Не думаете ли вы, что настало время сменить привычную колею? Вы еще молоды и можете проявить себя в какой-либо иной, более широкой сфере. — Рэксоул жестко взглянул на собеседника, который вернул ему столь же жесткий взгляд.

— Вы не удовлетворены мной, сэр?

— Если быть откровенным, Жюль, я считаю, что вы… гм… слишком много подмигиваете. И я считаю достойным сожаления то, что старший официант приобретает привычку снимать белые ленточки с дверных ручек номеров в три часа утра.

— Я понимаю, сэр, — непринужденно начал Жюль. — Вы хотите, чтобы я ушел, и для этого один предлог ничуть не хуже, чем любой другой. Очень хорошо! Не могу сказать, что я удивлен. Иногда случается, что владелец отеля и главный официант не сходятся характерами, и тогда дела отеля очень страдают, если один из них не уходит. Я уйду, мистер Рэксоул. Ведь я и сам подумывал о том, чтобы подать вам заявление.

Миллионер с уважением улыбнулся.

— Какое выходное пособие вы потребуете вместо заявления? Мне желательно, чтобы вы покинули отель в течение часа.

— Я не потребую никакого пособия, сэр. В противном случае я стал бы презирать себя. И я покину отель через пятнадцать минут.

— Тогда всего доброго. Мои добрые пожелания и мое уважение…

Рэксоул встал.

— Всего доброго, сэр. И спасибо вам.

— Кстати, Жюль, окажется бесполезным, если вы попытаетесь устроиться в какой-либо иной европейский отель высокого класса, потому что я приму меры к тому, чтобы подобные предложения с вашей стороны отклонялись.

— Не обсуждая вопроса о том, найдется ли в одном только Лондоне с полдюжины отелей, где будут прыгать от радости, когда появится шанс заполучить меня, могу сказать вам, сэр, что я оставляю свою профессию, — ответил Жюль.

— В самом деле?! Вы направите ваши способности в другое русло?

— Нет, сэр. Я сниму себе комнаты где-нибудь на Элбимел-стрит и буду просто жить в свое удовольствие. Я скопил около двадцати тысяч фунтов — сущий пустяк, но вполне достаточно для моих потребностей… А теперь извините меня за то, что наскучил вам своими личными делами. Еще раз до свидания.

В середине дня Рэксоул вместе с Феликсом Вавилоном отправился в адвокатскую фирму в Сити, а затем к биржевому маклеру, чтобы уладить все практические детали, касающиеся приобретения отеля.

— Я подумываю о том, чтобы обосноваться в Англии, — сказал Рэксоул, когда они вернулись обратно. — Это единственная страна… — И он замолк.

— Единственная страна?

— Единственная страна, где можно вложить во что-либо деньги или истратить их с гарантией. В Соединенных Штатах нет ничего, на что можно было бы истратить деньги — там нечего купить. А во Франции или Италии нет настоящих гарантий.

— Но вы, конечно, истинный американец? — осведомился Вавилон.

— Я истинный американец, — сказал Рэксоул. — Но мой отец, который начал с того, что был служителем в Оксфордском колледже, и в конце концов сделал десять миллионов долларов на железе в Питсбурге, — мой отец принял мудрое решение дать мне образование в Англии. Как и всякий молодой человек из высших слоев среднего класса, я провел три года в Оксфорде. Это очень многое мне дало. Значительно больше, чем множество успешных спекуляций. Это научило меня тому, что английский язык отличается от американского и значительно лучше его, и что есть нечто — я до сих пор еще точно не выяснил, что именно — в английской жизни, чего американцам никогда не понять. А в Соединенных Штатах, — прибавил он, — мы все еще подкупаем наших судей и наши газеты. И говорим о восемнадцатом столетии как о времени, с которого начался мир. Да, я переведу свои ценные бумаги в Лондон. Я построю дом на Парк-Лейн и буду покупать старинные сельские поместья, так же, как покупаю сейчас А.Т. и Южную железные дороги, и мало-помалу осяду здесь. Вы знаете, для миллионера я слишком добродушен и нрава, пожалуй, не очень общительного — у меня во всем Нью-Йорке наберется не больше шести настоящих друзей. Спасибо и за это!

— И у меня, — сказал Вавилон, — нет друзей, если не считать друзей детства в Лозанне. Я провел в Англии тридцать лет и не приобрел ничего, кроме превосходного знания английского языка и такого количества золотых монет, какого хватило бы, чтобы наполнить довольно большой ящик.

И эти два плутократа одновременно тяжело вздохнули.

— Кстати, о золотых монетах, — сказал Рэксоул. — Как вы думаете, сколько денег ухитрился накопить Жюль за то время, что работает у вас?

— О! Я не любитель таких размышлений, — улыбнулся Вавилон. — У него есть для этого уникальные возможности, подлинно уникальные…

— Могли бы вы, скажем, предположить двадцать тысяч — сумму, из ряда вон выходящую?

— Ладно, Бог с ним. Он сам признался вам в этом?

— Что-то в этом роде. Я уволил его.

— Вы уволили его?

— А почему бы и нет?

— В самом деле, нет никаких причин, почему бы его и не уволить. По правде говоря, последние лет десять мне очень хотелось избавиться от Жюля, но я никак не мог набраться смелости.

— Уверяю вас, это чрезвычайно просто сделать.

— Мисс Спенсер и Жюль, оба ушли в один день! — задумчиво проговорил Вавилон.

— И никто не занял их места, — сказал Рэксоул. — И отель все еще не развалился!

Однако, когда Рэксоул спустился вниз, он обнаружил, что стул мисс Спенсер в бюро занят величавой и властной девицей, одетой в соответствующее черное платье.

— Боже правый! Нелла! — воскликнул он, входя в бюро. — Что ты здесь делаешь?

— Занимаю место мисс Спенсер. Я хочу помочь тебе вести дела, папа. Мне кажется, что из меня выйдет превосходный гостиничный клерк. Я занималась с мисс Селиной Смит, одной из секретарш в твоем офисе, и она обучила меня всем хитростям и тонкостям, так что я хорошо со всем справлюсь.

— Но, послушайте, Хелен Рэксоул. Об этом станет говорить весь Лондон: наследница величайшего в Америке состояния служит клерком в отеле. Я ведь приехал сюда, чтобы отдохнуть и успокоиться.

— И, по-видимому, для того, чтобы отдохнуть и успокоиться, ты и купил отель, папочка?

— Ты требовала бифштекс, — парировал он. — А теперь ступай отсюда, и немедленно!

— Я пришла сюда, здесь и останусь! — заявила Нелла.

И тут в окне бюро появилось лицо белокурого человека лет тридцати, очень хорошо одетого, который держался весьма аристократично и казался чрезвычайно рассерженным.

Он пристально вгляделся в Неллу и даже попятился назад.

— Как! — воскликнул он. — Вы?!

— Да, ваше высочество, это и в самом деле я. Отец, это его светлейшее высочество князь Эриберт Позенский — один из самых уважаемых наших постояльцев.

— Вы знаете мое имя, фрейлейн? — пробормотал по-немецки молодой человек.

— Разумеется, князь, — ответила Нелла. — В Париже прошлой весной вы были просто графом Стинбоком, несомненно, путешествуя инкогнито…

— Тише! — прервал он ее взмахом руки, и лицо его стало белым как бумага.

Глава V Что случилось с Реджинальдом Диммоком

Вскоре все трое беседовали весьма непринужденно — во всяком случае, со всей видимостью естественности. Князь Эриберт сделался учтив и даже почтителен с Неллой, а с ее отцом — гораздо более дружелюбным, чем требовала простая вежливость. Рэксоул развлекался тем, что изучал этого царственного отпрыска — первого, с которым ему довелось встретиться. Он отметил, что молодой человек достаточно представителен, что на нем «нет никаких кружев и оборок» и что он мог бы быть исключительно хорошим разъездным коммерческим представителем какой-нибудь первоклассной фирмы. Таково было первоначальное впечатление Теодора Рэксоула от человека, который мог в один прекрасный день сделаться царствующим великим князем Позенским.

Тут Неллу насмешила пришедшая ей на ум мысль о том, что бюро отеля — место, недостаточно подходящее для того, чтобы принимать августейшего молодого человека. Он стоял, наполовину просунув голову в окно бюро и небрежно облокотившись на стойку, точь-в-точь как если бы был биржевым брокером или менеджером нью-йоркской комической труппы.

— Вы, ваше высочество, путешествуете совсем один? — спросила она.

— По странному стечению обстоятельств, именно так, — сказал он. — Мой компаньон должен был встретить меня на Чаринг-кросс, но не сделал этого, и я даже не знаю почему…

— Мистер Диммок? — осведомился Рэксоул.

— Да, Диммок. Я не помню, чтобы он когда-нибудь прежде не являлся в назначенное время. Вы знаете его? Он здесь?

— Он ужинал с нами вчера вечером, — сказал Рэксоул и добавил значительно: — По приглашению Неллы. Но сегодня мы его и в глаза не видели. Я знаю тем не менее, что он снял королевские апартаменты, а также помещения для свиты, примыкающие к апартаментам. Не так ли, Нелла?

— Да, папа, — сказала она, заглянув в гроссбух. — Ваше высочество, несомненно, желает, чтобы вас проводили в ваш номер — то есть, я хочу сказать, апартаменты. — Тут Нелла рассмеялась: — Я не знаю, кто подходящая персона для того, чтобы сопровождать вас, вот в чем дело. По правде, папа и я еще не очень разбираемся в гостиничных тонкостях. Видите ли, мы купили отель только вчера вечером.

— Вы купили отель? — воскликнул князь.

— Да, именно так, — сказал Рэксоул.

— И Феликс Вавилон уехал?

— Собирается, но еще не уехал.

— Ах, я понимаю, — сказал князь. — Это один из ваших американских приемов. Вы покупаете, а затем вновь продаете, не так ли? Здесь вы на отдыхе, но не можете удержаться от того, чтобы попутно с развлечением не сделать несколько тысяч. Я слышал о таких вещах.

— Мы не будем продавать его, князь, до тех пор, пока нам не наскучит наше удачное приобретение. Может быть, оно надоест нам очень скоро, а может, и нет. Это зависит от… Что? — Тут Рэксоула внезапно прервал служитель в ливрее, который тихо вошел в бюро и подавал ему настойчивые таинственные знаки.

— Если вам будет угодно, сэр. — И служитель франтоватым жестом пригласил мистера Теодора Рэксоула выйти.

— Прошу вас, не позволяйте мне задерживать вас, мистер Рэксоул, — сказал князь, и владелец «Гранд Вавилона», коротко поклонившись князю Эриберту, вышел вслед за служителем.

— Можно ли мне войти к вам? — спросил князь Неллу тотчас же после ухода миллионера.

— Нет, князь, это невозможно, — засмеялась Нелла. — Правила строжайше запрещают посетителям входить в это бюро.

— Но как вы можете знать правила, если, как сами только что сказали, вступили во владение отелем только прошлым вечером?

— Знаю, ваше высочество, потому что сама ввела его сегодня утром.

— Но серьезно, мисс Рэксоул, я хочу поговорить с вами.

— Хотите ли вы поговорить со мной как князь Эриберт или как мой друг или знакомый, которого я знала в Париже в прошлом году?

— Как друг, моя дорогая леди, если я могу употребить это слово.

— А вы уверены, что не желаете, чтобы вас вначале проводили в ваши апартаменты?

— Пока нет. Я подожду, пока не придет Диммок. Он не может задержаться надолго.

— Тогда нам накроют чай в личной комнате отца — в личной комнате владельца, знаете ли…

— Хорошо! — сказал он.

Однако прежде чем уйти, Нелла поговорила по телефону, позвонила в несколько колокольчиков и отдала несколько распоряжений — эти действия должны были доказать князю и вообще всякому, кого это могло заинтересовать, что она — молодая женщина с деловыми инстинктами и навыками. Затем она поднялась с кресла и, выйдя из бюро, в сопровождении двух слуг повела князя Эриберта в комнату, убранную в стиле Людовика XV, в которой ее отец и Феликс Вавилон так долго беседовали прошлой ночью.

— Так о чем вы хотите поговорить со мной? — спросила она своего спутника, наливая ему вторую чашку чая.

Князь Эриберт взглянул на нее, принимая чашку из ее рук, и поскольку он был здоровым и нормальным молодым мужчиной, то не мог думать в тот момент ни о чем, кроме ее красоты. Нелла была особенно прекрасна в это утро. Красота всякой, даже самой прекрасной женщины имеет свои спады и подъемы. Нелла в этот день была на подъеме. Оживленная, веселая и невыразимо прелестная, она, казалось, излучала радость бьющей через край жизни.

— Я забыл, — сказал он.

— Вы забыли? Вот это мило! Вы дали мне понять, что хотите сообщить что-то ужасно важное. Но я, конечно, знала, что это не так, потому что ни один мужчина, даже князь, никогда не станет обсуждать что-то по-настоящему важное с женщиной.

— Вспомните, мисс Рэксоул, что здесь и сегодня я не князь.

— Вы граф Стинбок, не так ли?

— Только для вас, — сказал он, бессознательно понизив голос. — Мисс Рэксоул, я очень хочу, чтобы здесь никто не знал, что я был прошлой весной в Париже.

— Государственная тайна? — улыбнулась она.

— Государственная тайна, — повторил он спокойно. — Этого не знает даже Диммок. Это было так странно, что мы с вами оказались товарищами по тихому, захудалому отелю, — странно, но восхитительно. Я никогда не забуду тот дождливый день, который мы провели вместе в музее. Давайте поговорим об этом.

— О дожде или о музее?

— Я никогда не забуду тот день, — повторил он, не обращая внимания на ироничность ее тона.

— И я тоже, — прошептала она, отвечая его настроению.

— Вам тоже было хорошо? — пылко спросил он.

— Да, скульптуры были великолепными, — ответила она, задумчиво глядя в потолок.

— Ах! Они были замечательными! Но скажите мне, мисс Рэксоул, как вы узнали мое настоящее имя?

— Я не могу сказать, — ответила она. — Это моя тайна. Не пытайтесь проникнуть в нее. Кто знает, какие ужасы вы можете обнаружить, если заглянете так глубоко? — Она засмеялась, но смеялась она одна. Князь сохранял задумчивость, словно размышлял о чем-то своем.

— Я никогда не надеялся опять увидеть вас, — сказал он.

— Почему?

— Потому что никогда не встречаешь вновь тех, кого желаешь.

— Что до меня, то я была совершенно убеждена, что мы увидимся опять.

— Почему?

— Потому что я всегда получаю то, что хочу.

— Стало быть, вы хотели опять увидеть меня?

— Конечно. Вы чрезвычайно меня заинтересовали. Я никогда не встречала человека, который мог бы так хорошо говорить о скульптуре, как граф Стинбок.

— Вы действительно всегда получаете то, что желаете, мисс Рэксоул?

— Конечно.

— Это потому, полагаю, что ваш отец так богат?

— О нет, вовсе не поэтому, — сказала она. — А просто потому, что я всегда получаю то, что я хочу. Это не имеет к отцу никакого отношения.

— Но мистер Рэксоул чрезвычайно богат.

— Богат не то слово, граф. Для этого нет слов. Папа делает просто ужасное количество долларов… Но хуже всего то, что деньги растут уже как-то сами, без его помощи. Он однажды сказал мне, что когда человек сделал десять миллионов, то никакая сила на свете не может остановить эти миллионы, чтобы они не выросли в двадцать. И так продолжается до бесконечности. Я, конечно, трачу сколько могу, но я не в состоянии соревноваться с их ростом…

— И у вас нет матери?

— Кто сказал вам, что у меня нет матери? — быстро спросила она.

— Я… э-э-э… я разузнавал о вас, — сказал он.

— Несмотря на то, что никогда не надеялись увидеть меня опять?

— Да, несмотря на это.

— Как мило, — сказала она и погрузилась в задумчивое молчание.

— Ваша жизнь должна быть чудесной, — сказал князь. — Я завидую вам.

— Вы завидуете мне? Чему? Богатству моего отца?

— Нет, — сказал он. — Вашей свободе, вашему чувству ответственности и уверенности в себе.

— У меня нет чувства ответственности, — заметила она.

— Извините, но она у вас есть, — сказал он, — и придет время, когда вы это сами почувствуете.

— Я всего лишь девушка, — пробормотала она с внезапным простодушием. — А что касается вас, граф, то у вас, конечно, достаточно уверенности в себе.

— У меня? — сказал он печально. — У меня нет никакой уверенности. Я никто — всего лишь его высочество, претендующий на то, чтобы быть очень необходимым, и всегда прилагающий огромные усилия, чтобы не делать того, чего его высочество делать не должен.

— Но если ваш племянник, князь Эуген, умрет, то разве вы не взойдете на трон и разве не появятся у вас те уверенность и ответственность, которых вы так желаете?

— Эуген умрет? — сказал князь Эриберт с иронией. — Это невозможно. У него превосходное здоровье. Через три месяца он женится. Нет, я никогда не буду никем, кроме как его высочеством, самым презренным из всех Божьих созданий.

— Но то государственное дело, о котором вы упоминали! Разве в нем не было ответственности?

— Ах, — сказал он. — Оно уже закончено и принадлежит прошлому. Это всего лишь случайность в моей тусклой карьере. Я никогда уже не буду опять графом Стинбоком.

— Кто знает? — сказала она. — Кстати, прибудет ли сегодня князь Эуген? Мистер Диммок говорил нам об этом.

— Видите ли, — ответил князь, вставая и склоняясь к ней, — я собираюсь сообщить вам один секрет… Сам не знаю почему, но собираюсь.

— Не выдавайте государственных тайн, — предупредила она, улыбаясь.

Но тут дверь их комнаты бесцеремонно распахнулась.

— Вносите прямо сюда, — резко произнес кто-то. Это был Теодор Рэксоул.

Вошли два человека, неся на носилках неподвижное тело, за ними следовал Рэксоул. Нелла вскочила. Рэксоул только тут увидел дочь.

— Я не знал, что ты здесь, Нелла… Сюда, — приказал он носильщикам. — Опускайте тут.

— Что с ним? — воскликнула Нелла, со страхом глядя на тело на носилках. — Это мистер Диммок?

— Да, это он. Мертвый, — лаконично подтвердил ее отец. — Знай я, что ты здесь, я бы преподнес это известие в более мягкой форме. Прошу прощения, князь.

Затем наступила пауза.

— Диммок мертв, — тихо прошептал князь Эриберт, склонившись к носилкам. — Как это случилось?

— Бедный малый шел по внутреннему двору отеля и вдруг упал. Швейцар, который видел его, говорит, что он шел очень быстро. Вначале я подумал, что его поразил солнечный удар, но это маловероятно, несмотря на то что погода очень жаркая. Это, скорее всего, сердечная болезнь. Но что бы то ни было, он мертв. Мы сделали все, что нужно. Я послал за доктором и за полицией. Полагаю, что будет расследование.

Теодор Рэксоул умолк, и в наступившей тишине все смотрели на мертвого юношу. Черты его лица слегка заострились, глаза были закрыты — и это все. Казалось, он спит.

— Мой бедный Диммок, — воскликнул князь, голос его прерывался. — И я еще сердился на тебя за то, что ты не встретил меня на Чаринг-кросс.

— Ты уверен, отец, что он мертв? — спросила Нелла.

— Тебе лучше уйти отсюда, Нелла, — только и сказал Рэксоул.

Но она осталась стоять и принялась тихонько всхлипывать. Прошлой ночью она тайно насмехалась над Реджинальдом Диммоком. Она намеренно любезничала с ним, чтобы получить от него информацию на тему, которая ее особенно интересовала, и она получила ее, смеясь над ее «источником» — над его тщеславием, его показной ловкостью, его абсурдной важностью. Он не нравился ей, она не доверяла ему и считала его неприятным. Но теперь, когда он лежал на носилках, все это было забыто. Она сейчас даже упрекала себя за такое к нему отношение. Такова странная власть смерти.

— Вы весьма обяжете меня, ёсли отнесете тело бедного мальчика в мои апартаменты, — сказал князь, обращаясь к служителям.

— Разумеется, после того как придет доктор. — Рэксоул внезапно почувствовал в этот момент, что он является не кем иным, как владельцем отеля, которому на руки свалилось затруднительное дело. На долю секунды он пожалел, что купил «Гранд Вавилон».

Через четверть часа князь Эриберт, Теодор Рэксоул, доктор и инспектор полиции собрались в приемной князя. Они только что вошли из прихожей, в которой лежало тело Реджинальда Диммока.

— Итак, каков ваш диагноз? — спросил Рэксоул, глядя на доктора.

Доктор был высоким, мальчишеского вида человеком с проницательными, насмешливыми глазами.

— Это не болезнь сердца, — сказал доктор.

— Не болезнь сердца?

— Нет.

— Тогда что это? — спросил князь.

— Я отвечу на ваш вопрос только после вскрытия, — сказал доктор. — Сейчас не могу сказать ничего определенного. Симптомы в высшей степени необычны.

Инспектор полиции начал писать что-то в блокноте.

Глава VI В Золотом зале

Этой ночью в «Гранд Вавилоне» должен был состояться грандиозный бал, для которого был снят Золотой зал — громадный салон, пристроенный к отелю, хотя вряд ли являющийся по сути его частью и уж, во всяком случае, гораздо менее предназначенный для избранных, чем сам отель.

Теодор Рэксоул ничего не знал о готовящемся празднике, кроме того, что это — увеселение, которое мистер и миссис Самсон Леви устраивают для своих друзей. Кто такие мистер и миссис Самсон Леви, он и слыхом не слыхивал, и никто не мог ему сказать о них ничего, кроме того, что мистер Самсон Леви — выдающийся член той части Фондовой биржи, что фамильярно прозвана «Каффир-С ркерс», а его жена — решительная леди с орлиным носом и множеством бриллиантов и что они очень богаты и очень гостеприимны.

Теодор Рэксоул не хотел, чтобы этим вечером в его отеле шел бал, и перед обедом он почти уже принял решение: Золотой зал должен быть закрыт, бал запрещен, а мистеру и миссис Самсон Леви остается лишь назвать сумму понесенных ими расходов. Причины подобного решения были следующие: во-первых, Рэксоул был угнетен и расстроен; во-вторых, ему не нравилось имя Самсона Леви; и, в-третьих, он хотел показать этим так называемым плутократам, что их богатство для него ничего не значит, что с Теодором Рэксоулом им не удастся делать то, что им хочется, и что он, Теодор Рэксоул, может купить их всех с целым «Каффир-С ркерс» в придачу. Но что-то удержало его от этого: подобное самоуправство могло бы сойти ему с рук в Америке, на этой земле свободы, но никогда не сошло бы в Англии. Инстинктивно он чувствовал, что есть вещи, которые невозможно делать в Англии, и это как раз одна из них.

Итак, бал состоялся, и ни мистер, ни миссис Самсон Леви даже не заподозрили, что они на волосок избежали участи оказаться в больших дураках в глазах тысячи или около того гостей, которых они в тот вечер созвали в Золотой зал «Гранд Вавилона».

Золотой зал в «Гранд Вавилоне» был построен специально как бальный зал. Его окружал балкон, который поддерживали арки, украшенные позолотой и ляпис-лазурью, и с этого балкона те из гостей, кто не умел или не хотел танцевать, могли обозревать всю картину бала. Это знали все, и многие использовали это преимущество. Но никто не знал того, что выше балкона в стене было маленькое зарешеченное окошко, сквозь которое администрация отеля могла присматривать не только за танцующими, но и за теми, кто находился на балконе.

Для непосвященных может показаться невероятным, что общество, собравшееся в столь великолепных и знаменитых апартаментах, как Золотой зал «Гранд Вавилона», могло нуждаться в том, чтобы за ним присматривали. И тем не менее это было так. Через это маленькое окошко можно было увидеть странные происшествия и неожиданные лица, и не один европейский детектив бодрствовал здесь с результатами в высшей степени удовлетворительными.

В одиннадцать часов Теодор Рэксоул, находившийся в дурном расположении духа, и Нелла смотрели в маленькое зарешеченное окошко. Они бродили вдвоем по коридорам отеля, все еще непривычным для них, и совершенно случайно натолкнулись на небольшую комнату, из окошка которой открывался превосходный вид на бал мистера и миссис Самсон Леви. В этой маленькой комнате было совсем темно, если не считать проникавшего сюда света бальных канделябров.

— Хотела бы я знать, которая из них миссис Самсон Леви, — сказала Нелла, — и подходит ли ей это имя. Тебе бы не понравилось, если бы у тебя было имя вроде этого, отец? Нечто такое, что люди ухитряются носить вместо имени Рэксоул…

До них доносился звук виолончелей и мягкий, приглушенный гул голосов.

— Уф! — сказал Теодор. — Будь они прокляты, эти вечерние газеты! — воскликнул он без всякой связи, но искренне.

— Отец, ты сегодня вечером просто ужасен. Что такое сделали вечерние газеты?

— Ну, моя юная леди, они попросту затравили меня. После смерти молодого Диммока они словно с цепи сорвались.

— Но, отец, ты конечно же не ожидал, что дело обойдется без прессы. Ну а кроме того, раз уж речь зашла о газетах, то ты должен быть рад, что мы сейчас не в Нью-Йорке. Только представь себе, что могла бы сделать наша дорогая старая «Геральд» из маленькой выходки, которую ты позволил себе вчера вечером.

— Это правда, — признал Рэксоул. — Случись это в Нью-Йорке, все было бы точно так же. Но хуже всего то, что Вавилон уехал в Швейцарию.

— Почему?

— Не знаю. Думаю, внезапно потянуло в родные края.

— Ну а тебе-то какая разница?

— Никакой. Только я чувствую нечто вроде одиночества. Я чувствую, что нуждаюсь в человеке, на которого можно было бы опереться в управлении отелем.

— Отец, если ты это чувствуешь, то ты, должно быть, болен.

— Да, — вздохнул он, — я признаю, что со мной творится что-то странное. Но ты ведь не станешь отрицать, Нелла, что мы попали в самую гущу весьма подозрительных дел.

— Ты имеешь в виду бедного мистера Диммока?

— Частично Диммока, а частично и кое-что еще. Прежде всего загадочно исчезает эта мисс Спенсер или как там ее настоящее имя. Затем в твою спальню бросают камень. Затем я ловлю этого мошенника Жюля с Диммоком за какими-то сомнительными делами в три часа утра. Затем прибывает твой драгоценный князь Эриберт без всякой свиты, что, я уверен, является чрезвычайно странным и неподобающим для особы его ранга, и, более того, я застаю свою дочь в весьма интимной обстановке с упомянутым князем. Затем умирает молодой Диммок, и должно начаться следствие, а затем князь Эуген со свитой, которого ожидали к обеду, так и не появился…

— Князь Эуген не приехал?

— До сих пор нет, и дядя Эриберт чертовски о нем беспокоится и рассылает телеграммы по всей Европе. В общем, творятся хорошенькие дела.

— Ты и в самом деле думаешь, что между Жюлем и бедным мистером Диммоком что-то было?

— Думаю?! Я знаю! Говорю тебе, я видел, как этот негодяй прошлой ночью за ужином подмигнул Диммоку, что может означать…

— Значит, и ты заметил, как он подмигнул, папочка?

— А разве ты тоже?

— Конечно, папочка. Я собиралась рассказать тебе об этом.

Миллионер хмыкнул.

— Посмотри-ка, отец, — внезапно прошептала Нелла и указала на балкон прямо под ними. — Кто это?

Она указала на человека с лысиной, который, опершись на балконные перила, неподвижно всматривался в бальный зал.

— Ну, кто это?

— Не Жюль ли?

— Клянусь бородой пророка, это он!

— Возможно, мистер Жюль — гость миссис Самсон Леви.

— Гость или не гость, но он вылетит из этого отеля, даже если мне самому придется вышвырнуть его.

Теодор Рэксоул исчез без лишних слов, Нелла последовала за ним. Но когда миллионер добрался до балкона, не смог найти и следа Жюля ни наверху, ни в самом бальном зале. Не произнося вслух ни звука, но тихо шепча про себя злобные проклятья, он тщетно искал официанта повсюду, а затем наконец, пройдя по лабиринту коридоров и лестниц, вернулся на свой наблюдательный пост, чтобы заново осмотреть поле боя с выгодной точки обзора. К своему удивлению, он обнаружил в маленькой, темной комнате человека, который всматривался в окошко точно так же, как делал это он сам несколько минут назад. Услышав шаги, человек обернулся.

Это был Жюль.

Мгновение они обменивались взглядами в полутьме.

— Добрый вечер, мистер Рэксоул, — спокойно сказал Жюль. — Я должен извиниться за то, что нахожусь здесь.

— Сила привычки, я полагаю, — сухо сказал Теодор Рэксоул.

— Именно так, сэр.

— Мне помнится, что я запретил вам входить в этот отель.

— Я думал, что этот приказ относится только к моим профессиональным обязанностям. А здесь я по приглашению, как гость мистера и миссис Самсон Леви.

— В вашей новой роли частного лица, не так ли?

— Совершенно верно.

— Но я не разрешаю частным лицам заходить сюда, мой друг.

— За то, что я нахожусь здесь, я уже извинился.

— Ну а теперь, извинившись, лучше отправляйтесь-ка отсюда, вот вам мой бескорыстный совет.

— Спокойной ночи, сэр.

— И еще скажу вам, мистер Жюль: если мистер и миссис Самсон Леви или кто-либо еще из евреев или христиан опять пригласят вас в мой отель, вы весьма обяжете меня, отклонив приглашение.

— Спокойной ночи, сэр.

После того как пробило полночь, Теодор Рэксоул удостоверился, что в списке гостей, приглашенных мистером и миссис Самсон Леви, несмотря на его обширность, не содержится даже упоминания о такой важной персоне, как Жюль.

Он допоздна не ложился спать. А точнее, он бодрствовал всю ночь, ибо давно уже развил в себе способность легко обходиться без сна, если чувствовал к тому склонность или если того требовали обстоятельства. Он ходил взад и вперед по своей комнате и размышлял, как могли размышлять лишь немногие помимо Теодора Рэксоула. В шесть часов утра он предпринял прогулку по своим владениям и наблюдал, как принимают продукты, прибывшие из Ковент-гардена, из Смитфилда, из Билингсгейта и из прочих мест. Он нашел кухонное производство весьма интересным и отметил про себя, что следует здесь изменить: кому увеличить заработную плату и чью заработную плату уменьшить. В семь часов утра ему случилось стоять около багажного лифта и быть свидетелем того, как огромное количество багажа спускается и исчезает в фургоне Картера Патерсона.

— Чей это багаж? — по-хозяйски осведомился он.

Служащий, ведающий багажом, с огорченным выражением лица объяснил ему, что этот багаж принадлежит многим гостям, что он будет послан в самых различных направлениях и что подобное количество багажа покидает отель в этот час каждое утро.

Теодор Рэксоул ушел восвояси и позавтракал одной чашкой чая и половинкой тоста.

В десять часов ему сообщили, что его желает видеть инспектор полиции. Инспектор прибыл, как он сказал, за тем, чтобы присмотреть за доставкой тела Реджинальда Диммока в морг для вскрытия. Специальный экипаж ждет у служебного входа в отель.

Инспектор также принес повестки для него и князя Эриберта Позенского, а также для швейцара — все они должны присутствовать при расследовании.

— Я думал, что тело мистера Диммока уже перевезено ночью, — сказал Рэксоул.

— Нет, сэр. Дело в том, что фургон для перевозки был занят.

И инспектор подмигнул ему с профессиональной улыбкой, но Рэксоул, возмущенный, сухо предложил ему идти выполнять свои обязанности.

Через несколько минут принесли записку от инспектора, где тот просил мистера Рэксоула оказать любезность и спуститься на первый этаж. Рэксоул спустился. В прихожей, где было оставлено тело Реджинальда Диммока, находились инспектор, князь Эриберт и два полисмена.

— Итак? — сказал Рэксоул после того, как они с князем обменялись поклонами. Затем он увидел гроб, стоящий на двух стульях.

— Я вижу, гроб уже доставлен, — заметил он. — Очень хорошо. — Он подошел к гробу.

— Он пуст, — бессознательно проговорил он вслух.

— Именно так, — сказал инспектор. — Тело покойного исчезло. И его высочество князь Эриберт сообщил мне, что он, несмотря на то что занимает комнату прямо напротив, на противоположной стороне коридора, не может пролить никакого света на происшедшее.

— На самом деле не могу, — сказал князь, и, хотя говорил он спокойно и с достоинством, в его голосе слышалось глубокое страдание и даже угнетенность.

— Ну, черт возьми… — пробормотал Рэксоул и замолчал.

Глава VII Нелла и князь

Теодору Рэксоулу представилось невозможным, чтобы столь громоздкий предмет, как труп, мог быть вынесен из его отеля без какого бы то ни было следа или даже намека на время и способ, как это было проделано. Когда прошло первое чувство удивления, Рэксоула обуял холодный гнев. Он даже подумывал о том, чтобы рассчитать весь персонал отеля. Он лично опросил ночного сторожа, горничную и всех прочих служащих, которые должны были знать или случайно могли узнать что-нибудь об этом деле, но без всякой пользы. Тело Реджинальда Диммока пропало бесследно — исчезло, словно бесплотный дух.

Разумеется, дело расследовала полиция. Но Теодор Рэксоул питал мало уважения к полиции. Он знакомил детективов с фактами, с терпеливой скукой отвечал на вопросы и не ожидал с их стороны ничего дельного. Он также беседовал несколько раз с князем Эрибертом Позенским, но, несмотря на то что князь был учтив и, вне всякого сомнения, искренне огорчен судьбой своею покойного служащего, Рэксоулу казалось, что он утаивает что-то, не решается сказать все, что знает.

Со свойственной ему проницательностью Рэксоул решил, что смерть Реджинальда Диммока — лишь печальное звено в цепи более глубоких и таинственных дел. И он решил ждать, постоянно оставаясь настороже, пока не случится что-нибудь, что прольет свет на эти дела. В данный же момент он предпринял лишь одно: позаботился о том, чтобы похищение тела Диммока не попало в газеты. Удивительно, как хорошо могут храниться секреты, когда за дело берется мастер. Рэксоул уладил все это очень искусно. Это была сложная работа, и то, как он успешно с ней справился, доставило ему большое удовольствие.

В то же время он сознавал, что группа неизвестных интриганов, в которой, как он был уверен, Жюль занимает далеко не последнее место, одержала над ним временную победу. Он с трудом мог смотреть Нелле в глаза. Дочь явно ожидала от него, что он одним взмахом своей волшебной палочки миллионера моментально разоблачит этот заговор. Она привыкла к тому, что на родине он неизменно совершает невероятные подвиги. Кроме того, он был «боссом»; люди трепетали перед его именем; если он чего-нибудь желал — это происходило; если он хотел что-нибудь узнать — он тут же узнавал. Но здесь, в Лондоне, имя Теодора Рэксоула не имело такого веса. Он господствовал в Нью-Йорке, но Лондон, по-видимому, не слишком интересовался им, и, более того, здесь определенно были личности, способные отмахнуться от него, от Теодора Рэксоула. Ни он, ни его дочь не могли смириться с этим.

Что же касается Неллы, то она сосредоточилась на мелочах, связанных с повседневными делами бюро, и с доброжелательным интересом наблюдала за приходами и уходами князя Эриберта. Она знала, отец не в состоянии понять, что его высочество Прикидывается нелюдимым главным образом, чтобы скрыть угнетающие его смятение и тревогу. Она видела, что бедный молодой человек никак не может ни на что решиться и его тревожит что-то такое, чего он не может доверить никому. Она разузнала, что каждое утро он прогуливается пешком по набережной Виктории, в одиночестве и, очевидно, без всякой цели.

На третье утро она решила, что прогулка в коляске по набережной будет полезна для ее здоровья, а поэтому приказала подать экипаж и уселась в него, облаченная в прелестное светло-коричневое платье. Около Доминиканского моста она встретила князя, и экипаж свернул к тротуару.

— Доброе угро, князь, — приветствовала она его. — Вы не спутали набережную с Гайд-парком?

Он поклонился и улыбнулся.

— Я обычно прогуливаюсь здесь пешком по утрам, — ответил он.

— Вы удивляете меня, — сказала она. — Я думала, что я единственная во всем Лондоне предпочитаю пыльному Гайд-парку набережную и вид на реку. Не могу понять, отчего лондонцы всегда совершают моцион только в этом нелепом парке. Ну, конечно, если бы у них был Централ-парк…

— Я думаю, что набережная — чудеснейший уголок во всем Лондоне, — сказал он.

Она слегка наклонилась из ландо, приблизив свое лицо к нему.

— Я уверена, что у нас родственные души, у вас и у меня, — промолвила она негромко, а затем произнесла: — Au revoir, князь!

— Подождите минутку, мисс Рэксоул. — В его голосе звучала мольба.

— Я очень спешу, — схитрила она. — Я ведь здесь сегодня не на прогулке. Вы просто не представляете, как мы заняты.

— Ах, тогда не буду вас задерживать. Но сегодня вечером я уезжаю из «Гранд Вавилона».

— Уезжаете? — переспросила она. — Тогда не окажете ли мне честь, ваше высочество, пожаловать ко мне сегодня на ланч в комнату моего отца? Его не будет — он весь день проведет в Сити с биржевыми маклерами.

— Буду счастлив, — сказал князь, и по выражению его лица можно было понять, что он имел в виду.

Нелла уехала.

Если ланч удался, то это было следствием усилий отчасти Рокко, а отчасти Неллы. За столом князь в основном молчал и говорил не много сверх того, что требовали правила хорошего тона. Нелла говорила много, и говорила хорошо, но и она отчаялась расшевелить своего гостя. Когда они выпили кофе, он чрезвычайно формально попрощался с ней.

— До свидания, князь, — сказала она. — Я думала… но нет, это не важно… До свидания.

— Вы думали, что я хотел обсудить что-то с вами. Да, я хотел, но решил, что не имею права обременять вас своими делами.

— А если предположить… предположить, что я хочу, чтобы меня обременяли?

— Это потому, что вы так добры.

— Садитесь, — сказала она внезапно. — Расскажите мне все, слышите, все. Я обожаю тайны.

И прежде чем он осознал это, он уже говорил ей, быстро и пылко.

— Почему я собираюсь утомлять вас своими секретами? — начал он. — Я не знаю, не могу сказать, но чувствую, что должен это сделать. Я чувствую, что вы поймете меня лучше, чем кто-либо еще во всем мире. Но почему вы должны понять меня? Я не знаю и этого. Мисс Рэксоул, раскрою вам свою беду в двух словах. Князь Эуген, наследственный государь Позена, исчез. Четыре дня назад я встретил его в Остенде. У него были дела в Лондоне. Он хотел, чтобы я поехал с ним. Я выслал вперед Диммока и стал ждать Эугена. Но он не прибыл. Я телеграфировал в Кельн, место последнего его пребывания, и узнал, что он в соответствии со своими планами отбыл оттуда… Узнал я также, что он проехал через Брюссель. Должно быть, он исчез где-то между железнодорожным вокзалом в Брюсселе и причалом в Остенде… Он путешествовал с одним-единственным придворным, и придворный тоже пропал.

Нет нужды объяснять вам, мисс Рэксоул, что, когда речь идет о персоне такой важности, как мой племянник, следует быть чрезвычайно осмотрительным и принять все меры предосторожности. Я не могу дать объявление для него в лондонский «Таймс». Подобное исчезновение надо держать в тайне. Люди в Позене и Берлине уверены, что Эуген находится здесь, в Лондоне, в этом отеле, или, вернее, они были в этом уверены.

Но сегодня утром я получил шифрованную телеграмму от… от его императорского величества. Очень странную телеграмму с вопросом, когда можно будет ожидать Эугена в Позен, и с просьбой заехать вначале в Берлин. Телеграмма адресована мне. Таким образом, если император думает, что Эуген находится здесь, почему он адресует телеграмму мне? Я колебался в течение трех дней, но долее колебаться я не могу. Я должен самолично отправиться к императору и известить его о происходящем.

— Я полагаю, вы все скажете ему напрямик… — Нелла была раздосадована, но сдерживалась. — Император — ваш глава, не так ли? «Первый среди равных», как вы его зовете.

— Его величество — наш сюзерен, — сказал Эриберт спокойно.

— Почему вы немедленно не приступите к расследованию того, где находится ваш царственный племянник? — просто спросила она. Дело казалось ей таким простым и ясным.

— Потому что могут случиться две вещи. Эуген может быть, говоря просто, похищен, или же у него имеются свои собственные причины изменить первоначальные намерения и держаться на заднем плане — вдали от телеграфов, почт и железных дорог.

— Что же это могут быть за причины?

— Не спрашивайте меня. В истории каждой семьи есть свои скелеты в шкафу… — Он замолчал.

— А зачем князь Эуген собирался приехать в Лондон?

Эриберт заколебался.

— Деньги, — сказал он, помолчав. — Наша семья чрезвычайно бедна — беднее, чем кто-либо подозревает в Берлине.

— Князь Эриберт, — произнесла Нелла, — сказать вам, что я думаю?

Она откинулась в кресле и смотрела на него полузакрытыми глазами. Ее бледное тонкое лицо придавало этому взгляду особое очарование. И если кто-то мог в этом усомниться, то только не князь.

— Князь Эуген — жертва заговора, — сказала она.

— Вы так думаете?

— Я совершенно в этом убеждена.

— Но почему? Зачем затевать против него заговор?

— Об этом вы должны знать больше меня, — сухо заметила она.

— Ах, возможно, возможно, — сказал он. — Но, дорогая мисс Рэксоул, почему вы так в этом уверены?

— Есть несколько причин, и это связано с мистером Диммоком. Вы подозревали когда-нибудь, ваше высочество, что этот бедный молодой человек не вполне верен вам?

— Он был абсолютно предан, — с полной убежденностью сказал князь.

— Тысяча извинений, но это не так.

— Мисс Рэксоул, если бы это утверждали не вы, а кто-либо другой, я бы… я бы…

— То вы бы отправили его в самую глубокую темницу в Позене, — небрежно рассмеялась она. — Слушайте.

И она рассказала ему об инциденте, случившемся в ночь перед его прибытием в отель.

— То есть вы имеете в виду, мисс Рэксоул, что была какая-то тайная связь между бедным Диммоком и этим малым, Жюлем?

— Да, именно так.

— Невозможно!

— Ваше высочество, человек, который хочет разгадать тайну, никогда не должен употреблять слово «невозможно». Но с мистером Диммоком все обстояло не так-то просто. Я думаю, что он раскаялся, и думаю, что именно потому, что он раскаялся, он… гм… он умер так внезапно и его тело словно испарилось.

— Почему никто до сих пор не рассказал мне обо всем этом?! — воскликнул Эриберт.

— Князья редко слышат правду, — сказала она.

Он был поражен ее спокойствием, ее убежденностью и знанием жизни.

— Мисс Рэксоул, — сказал он, — позвольте мне сказать, что я никогда в жизни не встречал женщины, подобной вам. Могу я рассчитывать на вашу симпатию… на вашу поддержку?

— На мою поддержку, князь? Но как?

— Не знаю, — ответил он. — Но вы можете помочь мне, если захотите. Если женщина умна, она всегда умнее мужчины.

— Ах, — сказала она печально, — я не умна, но верю, что могу помочь вам.

Что побудило ее высказать эту мысль, она не могла бы объяснить даже самой себе.

— Поезжайте в Берлин, — сказала она. — Я знаю, что вы должны ехать, у вас нет выбора. Что же до всего остального, то посмотрим… Что-нибудь еще произойдет. Я буду здесь. Мой отец будет здесь. Вы должны считать нас своими друзьями.

Он поцеловал ей руку и ушел, а она, оставшись одна, принялась целовать то место на своей руке, которого коснулись его губы…

Вечером она ужинала с отцом.

— Я слышал, что князь Эриберт уехал, — сказал Теодор Рэксоул.

— Да, — подтвердила она. Но ни слова не сказала об их последней беседе.

Глава VIII Прибытие и отъезд баронессы

На следующее утро, как раз перед ланчем, в отель «Гранд Вавилон» прибыла леди в сопровождении служанки и значительного количества багажа. Это была полная маленькая старая леди с белыми волосами, в старомодной шляпке, и с простой чудаковатой улыбкой удивления перед всем на свете. Несмотря на это, создавалось впечатление, что она принадлежит к некоей аристократии, хотя и не к английской. Тон, которым она говорила со своей служанкой, обращаясь к ней на ломаном английском — девушка явно была англичанкой, был отчетливо наглым. Это была холодная бессознательная наглость, присущая определенному типу континентальных дворян. Имя на ее карточке гласило: «Баронесса Зерлински». Она пожелала снять комнату на третьем этаже.

Случилось так, что в это время в бюро находилась Нелла.

— На третьем этаже, мадам? — переспросила Нелла в своей лучшей манере идеальной служащей.

— Я говорила — на третий этаж, — сказала полная маленькая леди.

— У нас есть помещения на втором этаже.

— Я хочу быть высоко, далеко от пыль и свет, — объяснила баронесса.

— На третьем этаже, мадам, у нас нет номеров люкс.

— Ничего, это неважный! Есть два комната рядом?

Нелла довольно неуклюже перелистала свои книги.

— Номера сто двадцать второй и сто двадцать третий рядом и сообщаются между собой.

— А разве это не есть сто двадцать первый и сто двадцать второй номер? — быстро переспросила маленькая старая леди и тут же поджала губы.

— Прошу прощения. Я хотела сказать — сто двадцать первый и сто двадцать второй.

То, что баронесса исправила ее оговорку, вначале показалось Нелле курьезной случайностью, но затем она нашла в этом что-то странное. Возможно, баронесса уже останавливалась в отеле прежде. Чтобы убедиться в этом, Нелла обратилась к списку посетителей отеля, который простирался в прошлое на тридцать лет. Но имени Зерлински в нем не было.

Затем Нелле начало казаться, что при первом появлении баронессы в бюро что-то в ее облике почудилось ей неуловимо знакомым. Она была уверена, что никогда не встречала баронессу прежде, и решила, что многие люди одного сословия и одной национальности в чем-то похожи друг на друга. Это натолкнуло ее на мысль просмотреть «Almanach de Gotha» — эту энциклопедию хитросплетения всех ветвей континентальной голубой крови, но и в «Almanach de Gotha» не обнаружилось ни единого упоминания о баронах Зерлински. Нелла осведомилась, где баронесса намеревается завтракать, и, узнав, что для той в столовой зарезервирован стол, тут же решила, что и сама будет завтракать там же. Сев в углу, почти скрывшись за колонной, она могла обозревать всех гостей и наблюдать за всеми, кто входил и выходил. Появилась баронесса, одетая в черное и, несмотря на июньскую жару, в крошечной кружевной вуали. На ее лице красовалась все та же мягкая улыбка. Нелла внимательно наблюдала за ней. Леди не стала терять времени на то, чтобы изучать меню, и вскоре принялась за ланч. Она ела с удовольствием, но неторопливо. Нелла заметила, что у нее прекрасные белые зубы.

А затем случилось нечто примечательное. На сладкое баронессе был подан слоеный пирожок с кремом, и Нелла с изумлением увидела, как маленькая леди ложечкой сдвинула крем и осторожно извлекла из-под него нечто похожее на комочек свернутой бумаги. Ни один человек (если у него, конечно, не рысьи глаза) не заметил бы ничего необычного в ее действиях, разве что, в одном случае против девяноста девяти, он не проходил бы в этот момент мимо столика баронессы. Но, на ее несчастье, выпал именно этот сотый шанс. Нелла вскочила, подошла к баронессе и сказала:

— Боюсь, что это пирожное не вполне свежее…

— Спасибо, он замечательный, — сказала баронесса холодно, ее улыбка исчезла. — Кто вы такой? Я думал, вы клерк в бюро.

— Мой отец — владелец этого отеля. Мне показалось, что в этом пирожном есть что-то, чего там быть не должно.

Нелла смотрела баронессе прямо в глаза. Комочек свернутой бумаги с прилипшим к нему кремом лежал под краем тарелки.

— Нет, благодарю вас. — Баронесса улыбнулась своей простой чудаковатой улыбкой.

Нелла отступила. Кроме подозрительного комочка бумаги она заметила еще одну вещь: оказывается, баронесса, когда хотела, могла правильно выговаривать английские слова.

Днем Нелла долго сидела в задумчивости у окна в своей комнате, а затем вдруг вскочила, глаза ее засверкали.

— Я знаю, — воскликнула она, ударив в ладоши. — Это мисс Спенсер, переодетая! Почему я не подумала об этом раньше?

Тут же ее мысли обратились к князю Эриберту. «Возможно, я сумею помочь ему», — сказала она себе и слегка вздохнула. Затем она спустилась вниз, чтобы узнать, какие распоряжения сделала баронесса насчет обеда. Она чувствовала, как у нее зреет некий план. Ей хотелось схватить Рокко с поличным и растянуть его на дыбе: теперь она знала, что непревзойденный Рокко тоже замешан в загадочных делах.

— Баронесса Зерлински выехала четверть часа назад, — сказал служитель.

— Но она приехала только сегодня утром.

— Служанка баронессы сказала, что ее хозяйка получила телеграмму и должна тут же уехать. Баронесса уплатила по счету и отбыла в экипаже.

— Куда?

— На ее чемоданах были наклейки с указанием Остенде.

Чутье ли подсказало ей это решение или просто повел за собой дух приключений, но этим же вечером Нелла находилась среди пассажиров парохода, идущего в Остенде и отправляющегося из Дувра в одиннадцать часов. Она никому не сообщила о своем намерении — даже отцу, которого не было в отеле, когда она уезжала. Она написала ему короткую записку с обещанием вернуться через день или два и отправила ее почтой из Дувра.

Пароход под названием «Мари-Генриетта» был большим великолепным судном с роскошно убранными отдельными каютами. Одна из этих роскошных кают была, очевидно, занята, поскольку все занавески на ее иллюминаторах были тщательно задернуты. Нелла не могла быть уверена в том, что баронесса находится на борту; вполне возможно, что она села на пароход, отчаливший в восемь часов, и возможно также, что она вообще направлялась не в Остенде, а в любое другое место в каком угодно направлении. И все же, несмотря на это, у Неллы теплилась слабая надежда на то, что леди, называющая себя баронессой Зерлински, может скрываться в каюте с занавешенными иллюминаторами, и на протяжении всего путешествия девушка ни на миг не ослабляла наблюдения за ее дверями и иллюминаторами.

«Мари-Генриетта» прибыла в Остендскую гавань, как и было назначено, в два часа ночи. На пристани, как обычно, толпилась разнообразная, оживленно снующая и жестикулирующая публика. Нелла оставалась на своем посту около загадочной каюты и дождалась наконец, когда она открылась. Из нее вышли четыре англичанина средних лет. Увидев мельком внутренность каюты, Нелла поняла, что путешествие они провели за игрой в карты.

Не надо и объяснять, в какой она была досаде. Ей казалось, что она сердится на обстоятельства, но в действительности она сердилась на Неллу Рэксоул. Она оказалась в два часа ночи без вещей, без какого-либо сопровождения и без плана действий в иностранном порту, причем в порту с дурной репутацией и с самыми плохими в Европе отелями.

Несколько минут она прогуливалась по набережной, а затем увидела в море дым другого парохода. Она спросила на пристани, что это за судно, и ей сказали, что это пароход, который вышел из Дувра в восемь часов, но в пути произошла поломка, и он заходил в Кале для необходимого ремонта, а теперь прибывает с опозданием почти в четыре часа. Ее переменчивый дух разом воспрянул. Минутой раньше она считала себя простофилей, теперь же чувствовала, что она очень ловка и сметлива. Она была совершенно уверена, что найдет женщину по имени Зерлински на этом втором пароходе, и очень одобряла все свои действия. Такова человеческая природа.

Казалось, что пароход подходит к пристани медленно и бесконечно долго. Нелла за несколько минут дошла до дамбы, наблюдать с которой было удобнее. Город был безмолвен и почти пустынен. Она вспомнила рассказы об этом блестящем курорте, который в сезон собирает больше негодяев, чем какое-либо другое место в Европе, исключая только Монте-Карло. Она вспомнила, что сюда и для дела, и для развлечения съезжаются позолоченные авантюристы всех национальностей и что большинство самых известных преступлений последней половины столетия были задуманы и подготовлены в этом пристанище космополитического беззакония.

Когда прибыл второй пароход, Нелла стояла возле сходен. Первым же человеком, который ступил на трап, была… нет, не баронесса Зерлински, но мисс Спенсер собственной персоной! Нелла немедленно отступила назад, пряча лицо, а мисс Спенсер, держа в руках маленькую сумку, быстрыми уверенными шагами направилась в таможню. Казалось, что Остендский порт был ей достаточно хорошо знаком. Луна светила как днем, и Нелла имела хорошую возможность наблюдать за своей добычей. Теперь она могла видеть совершенно отчетливо, что баронесса Зерлински была лишь переодетой мисс Спенсер. Та же самая походка, те же самые движения головы и бедер; что же до всего остального, то было совсем несложно надеть парик из белых волос и нарисовать гримом при помощи кисточки морщины. Мисс Спенсер, чьи волосы были теперь прежнего соломенного цвета, прошла таможенный осмотр без затруднений, и Нелла увидела, как она подозвала закрытую коляску и сказала что-то возчику. Экипаж отъехал. Нелла вскочила в подкативший следом второй экипаж, на этот раз — открытый.

— Следуйте за этим экипажем, — бросила она кучеру по-французски.

— Bien, madam. — Кучер хлестнул свою лошадь, и животное рванулось вперед, со страшным грохотом ударяя копытами по булыжной мостовой. Казалось, что этот возчик давно привык преследовать другие экипажи.

«Теперь я достаточно глубоко увязла», — сказала себе Нелла. Она непринужденно засмеялась, но ее сердце билось с необычайной силой.

Некоторое время преследуемый экипаж держался далеко впереди. Он пересек город почти из конца в конец и углубился в лабиринт маленьких улочек южнее курзала. Но постепенно экипаж Неллы стал настигать его. Первый экипаж остановился перед низким темным домом, и мисс Спенсер вышла из него. Нелла сказала своему кучеру, чтобы он остановился раньше, но тот, разгоряченный погоней, продолжал нахлестывать свою лошадь и полностью игнорировал ее приказание. Он с триумфом подкатил к низкому темному дому как раз в тот момент, когда мисс Спенсер скрылась в нем, а первый экипаж отъехал. Нелла, вовсе не уверенная в том, что поступает верно, вышла из коляски и расплатилась с кучером. В это время человек, который только что закрыл дверь за мисс Спенсер, вновь открыл ее.

— Я хочу видеть мисс Спенсер, — сказала Нелла порывисто. Она не могла придумать, что бы еще такое сказать.

— Мисс Спенсер?

— Да, она только что приехала.

— Все в порядке, я полагаю? — сказал человек.

— Думаю, что да, — сказала Нелла и вошла вслед за ним в дом. Она сама изумлялась собственной дерзости.

Мисс Спенсер только что вошла из узкой прихожей в комнату. Нелла последовала за ней в помещение, бедно обставленное в стиле берлинских меблированных комнат.

— Ну, мисс Спенсер, — приветствовала она бывшую баронессу Зерлински, — я полагаю, вы не ожидали видеть меня. Вы так внезапно уехали из отеля вчера днем и так внезапно покинули его несколько дней назад, что я решила провести маленькое расследование.

Надо отдать должное мисс Спенсер, она справилась с тяжелым испытанием очень хорошо. Она не дрогнула, не выказала никаких эмоций. Единственное, что выдавало ее волнение, — учащенное дыхание.

— Вы уже перестали быть баронессой Зерлински, — продолжала Нелла. — Можно я сяду?

— Разумеется, садитесь, — сказала мисс Спенсер, копируя тон девушки. — Могу сказать, что вы довольно порывистая девушка. Чего вы хотите? Что-нибудь не в порядке в отеле, в моих книгах?

— В ваших книгах все в порядке. Я приехала не из-за ваших книг. Я приехала из-за убийства Реджинальда Диммока, пропажи его трупа и исчезновения князя Эугена Позенского. Я думаю, что вы сможете помочь мне в расследовании, которое я провожу.

Глаза мисс Спенсер заблестели, она встала и быстро двинулась к камину.

— Вы можете быть янки, но при этом вы глупы, — сказала она.

Она взялась за шнурок звонка.

— Не звоните, если вам дорога ваша жизнь, — сказала Нелла.

— Если что дорого? — переспросила мисс Спенсер.

— Если вам дорога ваша жизнь, — холодно повторила Нелла и с этими словами вынула из кармана очень аккуратный маленький револьвер.

Глава IX Две женщины и револьвер

— Вы… вы всего лишь пугаете меня, — пролепетала мисс Спенсер тихим, дрожащим голосом.

— Пугаю? — сказала Нелла так твердо, как могла, несмотря на то что ее рука тряслась от возбуждения. — Я пугаю? Я, может быть, и янки, но я не глупа. Хорошо, я, как вы только что сказали, янки, и хотя у меня на родине не учат в начальной школе стрелять из револьвера, но там по крайней мере множество девушек умеют держать револьвер в руках. И я одна из них. И говорю вам, если вы позвоните в этот колокольчик, вам несдобровать.

В основном это заявление было блефом, и Нелла трепетала от страха, что мисс Спенсер поймет это. Но, к счастью для нее, мисс Спенсер принадлежала к тому роду женщин, которые обладают всеми видами смелости за исключением физической. Мисс Спенсер стойко переносила любые моральные испытания, но убедите ее в том, что опасность грозит ее телу, и она сдастся. Нелла сразу же угадала это полезное для нее свойство и использовала его, изо всех сил скрывая свой собственный страх.

— Вам лучше сесть, — сказала Нелла, — и я задам вам несколько вопросов.

Мисс Спенсер послушно села, белая как стена, и попыталась сложить губы в вежливую улыбку.

— Почему вы покинули «Гранд Вавилон» той ночью? — начала Нелла свой допрос, приняв суровый вид прокурора.

— Мне было приказано, мисс Рэксоул.

— Кем приказано?

— Ну… я… я, видите ли, замужем, и это был приказ моего мужа.

— Кто ваш муж?

— Том Джексон — Жюль, вы знаете его, он главный официант в «Гранд Вавилоне».

— Итак, настоящее имя Жюля — Том Джексон? Почему он хотел, чтобы вы покинули отель, никого не предупредив?

— Я не знаю, мисс Рэксоул. Клянусь вам, я действительно ничего не знаю. Он мой муж, и я, разумеется, делаю все, что он говорит мне, как будете в один прекрасный день делать вы, когда ваш муж скажет вам это. Просите небо, чтобы ваш муж был лучше моего!

На глазах мисс Спенсер показались слезы.

Нелла сжала револьвер, взвела курок и повторила:

— Ну! Почему он хотел, чтобы вы уехали?

Она была ужасно удивлена своей собственной холодности и даже немного наслаждалась ею.

— Я не могу вам сказать, не могу вам сказать.

— И все же придется, — сказала Нелла жестким, безжалостным тоном.

— Он… Он хотел, чтобы я приехала сюда, в Остенде. Что-то пошло не так. О! он страшный человек, Том. Если я скажу вам, он…

— Что-то пошло не так в отеле или здесь?

— И здесь и там.

— Это связано с князем Эугеном Позенским?

— Я не знаю… Да, я думаю, что с ним…

— Какие у вашего мужа дела с князем Эугеном?

— Я уверена, что это… это какие-то деловые отношения, что-то связанное с деньгами.

— И мистер Диммок участвовал в этих делах?

— Мне кажется, что да, мисс Рэксоул. Клянусь, что сказала вам все, что знаю.

— Ваш муж и мистер Диммок поссорились той ночью в сто одиннадцатом номере?

— У них возникли какие-то трения.

— И в результате вам пришлось неожиданно уехать в Остенде?

— Да, это так.

— И что вы делали в Остенде? Какие ваш муж дал вам указания?

Голова мисс Спенсер склонилась на руки, лежащие на столе, который отделял ее от Неллы, и она начала невольно всхлипывать.

— Пожалейте меня, — пролепетала она. — Я больше ничего не могу вам сказать…

— Почему?

— Он убьет меня, если узнает.

— Мы уклоняемся от темы, — холодно заметила Нелла. — Я предупреждаю вас в последний раз. Позвольте мне прямо сказать, что у меня есть основания для того, чтобы прийти в отчаяние, и если что-нибудь случится с вами, то я скажу, что сделала это при самообороне. А теперь — что вы делали в Остенде?

— Я умру в любом случае, — жалобно простонала мисс Спенсер и затем с отчаянием безнадежности промолвила: — Я присматривала за князем Эугеном.

— Где? В этом доме?

Мисс Спенсер кивнула, и, взглянув на нее, Нелла заметила следы слез на ее лице.

— Стало быть, князь Эуген был у вас в плену? Кто-то похитил его по подстрекательству Жюля?

— Да, если вам нужно это знать.

— Почему было необходимо, чтобы именно вы приехали в Остенде?

— О, Том доверяет мне. Видите ли, я знаю Остенде. Прежде чем я устроилась в «Гранд Вавилон», я путешествовала по всей Европе, и Том знает, что я неплохо знакома с некоторыми местами.

— Почему вы устроились в «Гранд Вавилон»?

— Потому что этого хотел Том. Он сказал, что там я буду для него полезной.

— Ваш муж — анархист или кто-нибудь в этом роде, мисс Спенсер?

— Я не знаю. Я сказала бы вам, если бы знала. Но он из тех людей, кто держит все при себе.

— Не знаете ли вы, был ли он когда-нибудь замешан в убийстве?

— Никогда, — сказала мисс Спенсер, отвергая такое предположение с праведным возмущением.

— Но мистер Диммок был убит. Его отравили. Если он не был отравлен, почему его тело украдено? Только затем, чтобы предотвратить расследование и скрыть следы. Расскажите мне об этом.

— Я клянусь вам самой страшной клятвой, — сказала мисс Спенсер, вставая из-за стола, — клянусь самой страшной клятвой, что не знала о смерти мистера Диммока до того, как прочитала о ней в газетах.

— И вы клянетесь, что вы не замешаны в ней?

— Клянусь, что нет.

Нелла склонялась к тому, чтобы поверить в это. Женщина и девушка смотрели друг на друга, сидя в неряшливой, освещенной лампой комнате. Мисс Спенсер нервно приводила в порядок свои соломенные волосы, как бы постепенно обретая самообладание и хладнокровие. Нелле же все происходящее казалось сном — беспокойным, зловещим ночным кошмаром. Она не знала, о чем ей спрашивать дальше. Она чувствовала, что все еще не получила каких-либо определенных сведений.

— Где теперь находится князь Эуген? — спросила она наконец.

— Я не знаю, мисс.

— Он не в этом доме?

— Нет, мисс.

— Ах! Мы сейчас же проверим это.

— Они увезли его отсюда, мисс Рэксоул.

— Кто увез его отсюда? Какие-то друзья вашего мужа?

— Кто-то из его… знакомых.

— Стало быть, вас тут целая банда?

— Банда? Я не знаю, что вы имеете в виду, — задрожала мисс Спенсер.

— О, вы должны знать, — холодно улыбнулась Нелла. — Вы не сможете и дальше притворяться такой невинной, миссис Том Джексон. Вы не сможете играть со мной в игры. Вы просто вспомните, что я — та, кого вы назвали янки. В следующие пять минут я хочу выяснить вот что: как ваш очаровательный муж похитил князя Эугена и почему он похитил его. Давайте начнем со второго вопроса. Вы уже однажды ускользнули от него.

— Как я могу сказать вам то, чего сама не знаю? — промолвила она. — Вы погоняете меня хлыстом и мучаете ради собственного удовольствия.

И она приняла вид преследуемой невинности.

— Хотел ли мистер Том Джексон получить деньги от князя Эугена?

— Деньги?! Только не это! Том никогда не нуждался в деньгах.

— Но я имела в виду много денег — десятки, согни тысяч.

— Том никогда не просил денег ни у кого, — упрямо повторила мисс Спенсер.

— В таком случае, были ли у него причины желать, чтобы князь Эуген не прибыл в Лондон?

— Возможно, и были. Я не знаю. Убейте меня, но я не знаю.

Нелла задумалась. Затем она подняла револьвер. Это было механическое, бессознательное движение — ясно, что она не имела намерения применять оружие, но, как ни странно, мисс Спенсер это опять напугало. Даже в этот момент Нелла удивилась, так женщина, подобная мисс Спенсер, могла быть столь простодушной и думать, что револьвер действительно будет применен. Никогда сама не испытывавшая абсолютно никакого физического страха, Нелла с огромным трудом могла представить, что другие люди способны до такой степени бояться телесно. Видя свое преимущество, она безжалостно его использовала с той долей театральности, какая только была ей под силу. Она подняла револьвер на уровень лица мисс Спенсер, и внезапно ее охватило новое, пронзительное чувство. Она поняла, что теперь на самом деле может применить оружие, если эта ничтожная женщина, стоящая перед ней, доведет ее до этого. Она почувствовала страх — страх перед самой собой, охваченной дикарским, первобытным инстинктом. Перед ее мысленным взором промелькнула мертвая мисс Спенсер, лежащая у ее ног… полиция… суд… эшафот… Это было ужасно.

— Говорите, — хрипло сказала она, и мисс Спенсер побледнела.

— Том говорил, — быстро и униженно зашептала женщина, — что если князь Эуген приедет в Лондон, то это нарушит его замыслы.

— Какие замыслы? Какие замыслы? Отвечайте мне!

— Бог свидетель, я не знаю. — Мисс Спенсер упала в кресло. — Он сказал, что мистер Диммок поджал хвост и что он разберется с ним, и тогда Рокко…

— Рокко? Что — Рокко? — Нелла едва слышала сама себя, крепче сжимая револьвер.

Мисс Спенсер смотрела на Неллу остекленевшим взором.

— Не спрашивайте меня. Это смерть, — В ее глазах застыл ужас.

— Да, это смерть, — сказала Нелла, и ей показалось, что это произносит кто-то другой.

— Это смерть, — повторила мисс Спенсер, ее голова и плечи откинулись назад, и она бессильно поникла в кресле. Настроение Неллы внезапно изменилось. Женщина, несомненно, была без сознания. Уронив револьвер на стол, Нелла бросилась вокруг стола. Она опять была собой — женственной, отзывчивой, прежней Неллой. Она чувствовала облегчение от того, что так произошло.

Но в тот же миг мисс Спенсер как кошка вскочила с кресла, схватила револьвер и диким движением швырнула его в окно. Он разбил стекло, выстрелил, и наступила тишина.

— Я говорила вам, что вы глупы, — медленно проговорила мисс Спенсер, — явившись сюда как женская разновидность Джека Шеппарда и пытаясь силой выбить из меня признание. Теперь мы на равных. Вы запугивали меня, но я знала, что умнее вас и что в конце концов, если я продержусь достаточно долго, одержу победу. Теперь настал мой черед.

Нелла стояла, ошеломленная происшедшим и уничтоженная тем, что в словах мисс Спенсер была правда. Ей было невыносимо стыдно за собственную глупость. Но даже и в этом положении она не ощущала страха. Она смело смотрела на женщину, а ее мысль металась в поисках какого-нибудь выхода. Она не смогла придумать ничего, кроме взятки — громадных размеров взятки.

— Я признаю, что вы победили, — сказала она. — Но я еще не закончила. Выслушайте меня.

Мисс Спенсер, едко улыбаясь, посмотрела на дверь.

— Вы знаете, что мой отец миллионер. Возможно, вы знаете, что он один из самых богатых людей в мире. Если я дам вам слово чести не выдавать ничего из того, что вы мне рассказали, вы отпустите меня?

— Какую сумму вы предлагаете? — небрежно спросила мисс Спенсер.

— Двадцать тысяч фунтов, — сказала Нелла внушительно. Она начала рассматривать происходящее как деловую операцию.

Губы мисс Спенсер скривились.

— Сто тысяч.

Губы мисс Спенсер скривились вновь.

— Хорошо, скажем, миллион. Я могу положиться на своего отца, и вы так же можете положиться на него.

— Вы думаете, что стоите для негр миллион?

— Стою, — сказала Нелла.

— И вы думаете, что мы можем поверить вам, что это будет заплачено?

— Конечно, можете.

— И что мы потом никоим образом не пострадаем?

— Я дам вам мое слово и слово моего отца.

— Ах! — воскликнула мисс Спенсер. — Как вы могли подумать, что я отпущу вас на свободу просто так? Вы всего лишь безрассудная, глупая девчонка.

— Знаю, что не отпустите. Вижу это по вашему лицу.

— Вы правы, — медленно ответила мисс Спенсер. — Не отпущу. Я не отпущу вас даже за все доллары Америки.

Нелла почувствовала, как холодок пробежал по позвоночнику, и опять опустилась в кресло. Струйка воздуха из разбитого окна коснулась ее щек. В прихожей раздались шаги, дверь открылась, но Нелла не обернулась. Она не могла отвести глаз от мисс Спенсер. В ушах раздалось журчанье текущей воды. Она потеряла сознание и безвольно соскользнула на пол.

Глава X В море

Нелле казалось, что ее нежно баюкают в огромной колыбели, которая покачивается плавными однообразными движениями туда и сюда с невероятной мягкостью. Это ощущение продолжалось некоторое время, а затем к нему прибавился звук быстрых, негромких, приглушенных ударов. Мягкий свежий ветерок развеял ее злость на саму себя, и осталось лишь восхитительное спокойствие.

Ей чудилось, что над ней склонилась мать, напевая ей в ухо колыбельную песенку. Странные цвета поплыли перед ее глазами, веки задрожали, и она проснулась..

Несколько мгновений ее взгляд путешествовал по сторонам в тщетных поисках ключа к объяснению окружающего. Она не чувствовала ничего, кроме покоя и облегчения от того, что тяжелая борьба позади; она закончилась — и сознание этого удовлетворило и успокоило ее. Постепенно Нелла стала различать окружающее и поняла, что она находится на яхте и что яхта движется. Движения колыбели были плавным покачиванием судна, быстрые удары — ударами гребного винта, странные цвета созданы облаками, подсвеченными восходящим на горизонте солнцем, а материнская колыбельная оказалась нехитрой песенкой, которую напевал человек, стоявший у штурвала.

За свою жизнь Нелла плавала на яхте множество раз, и вода была ей хорошо знакома — от шири Гудзона до безбрежных просторов Средиземного моря, голубые волны которого она бороздила во все сезоны и в любую погоду. Она любила воду, и теперь казалось восхитительным, что она опять оказалась на судне. Она подняла голову, чтобы оглядеться, но тут же уронила ее, она слишком устала, была обессилена и хотела только одного: тишины и спокойствия; у нее не осталось ни забот, ни стремлений, ни ответственности, словно сотни лет прошли со времени ее встречи с мисс Спенсер, и воспоминания о ней поблекли и отступили куда-то на задний план ее сознания. Судно было небольшим, и опытный глаз Неллы сразу же определил, что это развлекательная яхта, владелец которой, по всей видимости, принадлежит к самой высшей аристократии. Полулежа в шезлонге (ей еще не приходило в голову задуматься, как она сюда попала), Нелла обследовала все детали судна, бывшие в поле ее зрения. Палуба была белой и гладкой, как ее собственная ладонь, и швы между досками бежали по всей ее длине как голубые вены. Медные детали, начиная от тонкой полосы вокруг дымовой трубы и кончая вогнутым нактоузом компаса, сияли как золото. Мачты устремлялись вверх под довольно острым углом, их оснастка казалась шелковым кружевом. Не был поднят ни один парус, яхта шла на всех парах и делала около семи или восьми узлов. Она решила, что водоизмещение яхты — сотня тонн или около того и что ей не больше двух-трех лет.

На палубе никого не было, кроме человека за штурвалом; он был одет в голубой вязаный жакет, но ни на жакете, ни на спасательном круге, ни на полированном ялике, подвешенном к шлюпбалке, не значилось названия яхты или хотя бы инициалов. Слабым голосом она окликнула человека — раз, затем другой, но рулевой, не слыша ее, продолжал мурлыкать свою песенку, словно во всем мире не существовало ничего, кроме яхты, моря, солнца и его самого.

Затем ее глаза скользнули в сторону земли, от которой они удалялись, и она смогла различить маяк и огромное белое неуклюжее здание остендского курзала, этого огромного соперника игорных дворцов Монте-Карло. Итак, она покидает Остенде…

Целительные лучи солнца ласково упали на нее. Вода вокруг из небесно-серой и темно-голубой сделалась еще более волшебной — розовой и полупрозрачной, изумрудно-зеленой: магический калейдоскоп рассвета разворачивался своим привычным путем. В морской дали она могла различить здесь и там коричневые паруса рыбачьих лодок, возвращающихся домой, в Остенде, после ночного лова. Затем до ее слуха донеслись шлепающие удары по воде, и мимо, как гигантская черепаха, прополз пароход. Это была «Ласточка» из Лондона. Она могла видеть, как его пассажиры, любопытствуя, выстроились у перил вдоль борта. Девочка в макинтоше помахала ей рукой, и Нелла машинально ответила ей. Офицер на мостике «Ласточки» приветственно окликнул яхту, но человек за штурвалом не отозвался, и в следующую минуту «Ласточка» уже была всего лишь пятнышком вдали.

Нелла попыталась сесть в шезлонге прямо, но с удивлением обнаружила, что не может этого сделать. Сбросив покрывавший ее плед, она увидела, что привязана к шезлонгу куском широкой ленты. И в тот же миг ее разнеженность как рукой сняло — она окончательно проснулась, к ней вернулись бодрость и гнев; она знала, что опасности не закончились, она чувствовала, что они, возможно, начнутся с минуты на минуту. Ее ленивое удовлетворение, ее сонное ощущение мира и покоя полностью пропали, и она готовила себя к встрече со смертельной опасностью.

В этот самый момент на палубу вышел человек. Ему было лет сорок или около того, и он был одет в безукоризненный голубой костюм и шапочку яхтсмена с козырьком. Он вежливо приподнял свое кепи.

— Доброе утро, — сказал он. — Прекрасный восход, не правда ли?

Умная и нарочитая наглость его тона словно плеть хлестнула ее, лежащую привязанной в шезлонге. Как и всем людям, живущим легкой и приятной жизнью в тех далеких краях, где золото разглаживает все морщины, а законы накладывают твердую руку на любые беспорядки, ей трудно было понять, что есть другие края, где золото бесполезно и законы бессильны. Двадцать четыре часа назад она бы утверждала, что подобная ситуация невозможна; она могла беззаботно рассуждать о цивилизации, о девятнадцатом веке, о прогрессе, полиции… Но действительность учила ее, что человеческая природа всегда остается неизменной и что под хрупким мирком безопасности, в котором обитаем мы, добрые граждане, продолжают бурлить тайные силы преступности точно так же, как в дни, когда невозможно было пройти от Чипсайда до Челси без того, чтобы не быть обворованным. Действительность давала ей урок, какого не могли дать даже в бюро детективной полиции Парижа, Лондона или Санкт-Петербурга.

— Доброе утро, — повторил человек, и она угрюмо, сердито взглянула на него.

— Вы?! — воскликнула она. — Вы, мистер Томас Джексон, если это ваше имя! Отвяжите меня от этого стула, и я буду говорить с вами. — Ее глаза сверкали, когда она говорила это, и огонек презрения в них лишь подчеркивал ее красоту. Мистер Томас Джексон, хитроумный Жюль, прославленный главный официант «Гранд Вавилона», считал себя знатоком женщин, и красота Неллы Рэксоул как громом поразила его.

— С удовольствием, — ответил он. — Я забыл, что я… хм… так сказать, обезопасил вас в этом кресле, чтобы предохранить от падения…

И быстрыми движениями он развязал ленту. Нелла встала, дрожа от яростного негодования и презрения.

— А теперь, — сказала она, став перед ним, — объясните мне, что все это значит?

— Вы бредили, — преспокойно ответил он. — Возможно, вы не помните этого.

Выразительным жестом он указал ей на шезлонг. Нелла, сердясь на себя, вынуждена была признать, что этот малый определенно был отлично воспитан. Никто не мог бы заподозрить, что он двадцать лет прослужил официантом в отеле. Его высокая гибкая фигура и легкая непринужденная манера держаться, казалось, принадлежали аристократу, а его голос был спокойным и сдержанным.

— Как я здесь оказалась? Мне нечего делать на вашей яхте.

— Яхта не моя, — сказал он, — однако это несущественная деталь. Гораздо важнее, извините меня за напоминание, то, что несколько часов назад вы в моем доме запугивали леди револьвером.

— Итак, это был ваш дом?

— Почему бы и нет? Разве я не могу иметь дом? — улыбнулся он.

— Я требую, чтобы вы тут же, немедленно повернули яхту назад и отвезли меня обратно. — Она старалась говорить твердо.

— Ах, — сказал он, — боюсь, что это невозможно. Я не выходил в море с намерением тут же, немедленно вернуться обратно. — Последние слова он произнес, насмешливо подражая ее тону.

— Когда я вернусь обратно, — сказала она, — когда мой отец узнает обо всех этих делах, для вас это будет чрезвычайно неприятный день, мистер Джексон.

— Но предположим, что ваш отец никогда не узнает об этом…

— Что?

— Предположим, что вы никогда не вернетесь обратно…

— Вы хотите сказать, что осмелитесь убить меня?

— Кстати, если говорить об убийстве, — сказал он, — вы чуть было не убили моего друга, мисс Спенсер. По крайней мере, так она сказала мне.

— Мисс Спенсер здесь, на борту? — спросила Нелла со слабой надеждой на возможное присутствие на борту женщины.

— Мисс Спенсер нет на борту. На борту нет никого, кроме вас, меня и небольшой команды — могу добавить, очень маленькой команды.

— Я ничего больше вам не скажу. Можете идти своим курсом.

— Спасибо за разрешение, — сказал он. — Я пришлю вам кое-что на завтрак.

Он подошел к трапу, ведущему вниз, в салон, и свистнул. Появился бой, негр, с чашкой шоколада на подносе. Нелла взяла чашку и без малейших колебаний выплеснула содержимое за борт. Мистер Джексон отошел было на несколько шагов, но вернулся.

— В вас есть сила духа, — сказал он, — и я ею восхищаюсь. Это редкое качество.

Она не ответила.

— Почему вы вообще вмешались в мои дела? — продолжал он.

Она вновь не ответила, но вопрос заставил ее задуматься: в самом деле, почему она вмешалась в эти таинственные дела? Этот поступок не вписывался в ее обычную манеру поведения и не соответствовал ее беспечному образу жизни. Действовала ли она главным образом из желания видеть справедливость торжествующей, а порок наказанным? Или из тяги к приключениям? Или, возможно, это было желанием помочь его светлейшему высочеству князю Эриберту?

— Я не виноват, что вы попали в эту переделку, — продолжал Жюль. — Не я вас завлек в нее. Вы сами в нее ввязались. Вы и ваш отец продвигались вперед слишком большими шагами.

— Мы должны были отыскать тело бедного Диммока, — холодно промолвила она.

— Возможно, — признал он. — Но повторяю, что, восхищаясь вами, я не могу помочь вам… Вы мешаете мне в моих делах. Этого я не потерплю ни от кого — ни от миллионера, ни от прекрасной женщины. — Он поклонился. — Скажу вам, что я предполагаю сделать. Предполагаю препроводить вас в безопасное место и держать там до тех пор, пока мои операции не будут завершены и полностью не исключится возможность помехи с вашей стороны. Вы сейчас заговорили об убийстве. Можете этого не опасаться. Только любители прибегают к убийству…

— А как же Реджинальд Диммок? — быстро прервала она.

Он мрачно помолчал.

— Реджинальд Диммок, — повторил он. — Предполагаю, что у него произошел разрыв сердца. Позвольте мне предложить вам еще шоколада. Я уверен, что вы голодны.

— Я лучше умру от голода, чем прикоснусь к вашей пище, — сказала она.

— Галантное создание? — пробормотал он, и его взгляд остановился на ее лице. Ее совершенная, необычайная красота опять поразила его.

— Ах, — сказал он, — какой женой вы могли бы стать!

Он приблизился к ней.

— Вы и я, мисс Рэксоул, ваши красота и богатство и мой ум — мы могли бы завоевать весь мир. Вас достойны только немногие, но я один из немногих. Послушайте! Все может закончиться совсем по-другому, гораздо лучше. Выходите за меня замуж. Я обожаю вас. Выходите за меня, и я спасу вашу жизнь. Все будет хорошо. Я начну все сначала. Словно не было никакого прошлого.

— Это что-то неожиданное, Жюль, — сказала она с жестким презрением.

— Вы ожидали, что я буду сохранять условности? — парировал он. — Я люблю вас.

— Польщена, — сказала она, чтобы удержаться от спора. — А как быть с вашей прежней женой?

— Моей прежней женой?

— Да, с мисс Спенсер, как она себя называет.

— Это она сказала вам, что я ее муж?

— Да, она.

— Она мне не жена.

— Возможно, и нет. Но тем не менее, думаю, я не выйду за вас. — Нелла стояла перед ним как статуя, олицетворяющая презрение.

Он подошел к ней еще ближе.

— Тогда поцелуйте меня. Один поцелуй — я не прошу большего. Один поцелуй ваших губ — и я освобожу вас. Мужчины готовы погибнуть из-за поцелуя. Я готов.

— Подлец! — воскликнула она'.

— Подлец?! — повторил он. — Я — подлец? Ну хорошо, я буду подлецом, и вы поцелуете меня, желаете вы того или нет.

Он положил руку ей на плечо. Но не успела она с невольным вскриком отпрянуть от его полных вожделения глаз, как из шлюпки, висевшей в нескольких футах от них, выскочила какая-то фигура. Один-единственный удар в ухо — и мистер Джексон, бесчувственный, растянулся на палубе. Над ним с револьвером в руке стоял князь Эриберт Позенский. Это был, возможно, самый большой сюрприз за всю жизнь мистера Джексона.

— Не удивляйтесь, — сказал князь Нелле. — Мое присутствие здесь объяснить проще простого, и я все расскажу вам сразу же, как покончу с этим молодцом.

Нелла пролепетала, увидев в руках князя свой револьвер:

— Но у вас мой револьвер.

— Да, ваш, — сказал он. — И это я тоже объясню.

Человек за штурвалом не обратил на эту сцену никакого внимания.

Глава XI Придворный ростовщик

— Мистер Самсон Леви желает видеть вас, сэр.

Эти слова, произнесенные служителем, пробудили миллионера от фантазий и грез, отнюдь не приятных. Дело в том, что мистер Рэксоул, владелец отеля «Гранд Вавилон», был недоволен собой, и это необходимо особо подчеркнуть. В своем отеле он столкнулся с таинственными загадками, которых он при всей своей проницательности и знании жизни не мог разгадать. Он, насмехавшийся над бесплодными усилиями полиции, не мог не признать откровенно, что его собственные усилия были не менее тщетными.

К тому же исчезновение тела Диммока вызвало множество пересудов, а Теодору Рэксоулу не нравилось, что его безупречный отель становится поводом для зловещих слухов. Он мрачно размышлял, что сказали бы публика и воскресные газеты, если бы узнали об остальных феноменах, еще не ставших общим достоянием: об исчезновении мисс Спенсер, о странных визитах Жюля, о неприбытии князя Эугена Позенскою. Теодор Рэксоул терзался безрезультатно-. Он провел, тщательное частное расследование и затратил на него без всякой пользы немало денег. Полиция утверждала, что у них имеется ключ к разгадке, но Рэксоул уже заметил, что полиция всегда имеет ключ к разгадке, но у них редко бывает что-либо, кроме него, и что нет ничего глупее обладания ключом без всяких последствий.

Единственная вещь, в которой он был уверен во всем этом деле, — это то, что над его отелем, над его прекрасной новой игрушкой, самой лучшей из когда-либо бывших у него, сгущаются тучи. Эти тучи не мешали делам, но тем не менее это были тучи, и он свирепо негодовал на их появление; возможно, вернее было бы сказать, что он негодовал на свою неспособность рассеять их.

— Мистер Самсон Леви желает видеть вас, сэр, — повторил служитель, не получив никакого подтверждения, что хозяин услышал его.

— Слышу, — сказал Рэксоул. — Он хочет видеть лично меня?

— Он спрашивал о вас, сэр.

— Может быть, он хочет видеть Рокко, чтобы поговорить о меню или о чем-нибудь в этом роде?

— Я разузнаю, сэр. — И служитель собрался уходить.

— Постойте, — внезапно приказал Рэксоул. — Просите сюда мистера Самсона Леви.

Великий биржевой маклер из «Каффир-С ркерс» вошел, держась просто и скромно. Это был очень невысокий румяный человек, одетый как типичный еврейский финансист — со слишком массивной цепочкой для часов и в слишком коротком жилете. В пухлых руках он держал трость с золотым набалдашником и совершенно новую шелковую шляпу — поскольку была пятница, а мистер Самсон Леви всю свою жизнь покупал по пятницам новую шляпу, исключая то время, когда он уезжал отдыхать. Он тяжело дышал и сопел большим носом, словно только что закончил геркулесов труд, и смотрел на американского миллионера с легким замешательством, но в то же самое время его круглое красное лицо выражало искреннее восхищение и обнаруживало добрый нрав.

— Мистер Рэксоул, кажется… мистер Теодор Рэксоул. Горжусь встречей с вами, — таковы были первые слова мистера Самсона Леви. По форме это походило на приветствие захудалого трубочиста, но, странное дело, Теодору Рэксоулу понравился этот тон. Он сказал себе, что вот честный человек, какового здесь никто, ясно, не ожидал бы встретить.

— Добрый день, — кратко ответил Рэксоул. — Чем обязан удовольствием…

— Я знаю, что у вас мало времени, — сказал Самсон Леви. — У меня его не больше, и поэтому перейдем прямо к сути дела, мистер Рэксоул. Я простой человек. Я не претендую на то, чтобы быть джентльменом, или еще на какую-нибудь нелепицу в этом роде. Я биржевой маклер, вот я кто, и мне нет дела до того, знает ли кто-нибудь об этом. Прошлой ночью я давал бал в этом отеле. Это стоило мне тысячу с лишним фунтов, и, кстати, сегодня утром я подписал чек для оплаты вашего счета. Я не люблю балов, но они для меня небесполезны, а моя маленькая женушка любит их, вот потому-то я и даю их. Что ж, ничего не могу сказать плохого об обслуживании со стороны отеля — все было очень мило и благопристойно, но я хотел бы знать вот что: почему среди моих гостей находился ваш частный детектив?

— Частный детектив? — воскликнул Рэксоул, чрезвычайно удивленный столь неожиданным обвинением.

— Да, — твердо сказал мистер Самсон Леви, ерзая в кресле и глядя на Теодора Рэксоула с серьезностью человека, имеющего основания для жалобы. — Да, частный детектив. Я знаю, что беда невелика, и, возможно, вы думаете, что как владелец отеля имеете право делать в этом отношении все, что хотите, но я считаю нужным заявить, что я протестую. Это дело принципа. Я не сержусь, но это дело принципа.

— Мой дорогой мистер Леви, — сказал Рэксоул. — Уверяю вас, что когда я предоставлял Золотой зал для личного увеселения, мне и померещиться не могло то, в чем вы меня подозреваете.

— Точно? — спросил мистер Самсон Леви, используя свое колоритное просторечие.

— Точно, — сказал Рэксоул, улыбаясь.

— На моем балу был человек, которого я не звал. Я это точно знаю — у меня замечательная память на лица. Несколько наших ребят после спрашивали меня, что он там делал. Я сказал кое-кому, что это был ваш официант, но я не был в этом уверен. Я ничего не знаю о «Гранд Вавилоне», это вовсе не мой тип кабака, но я не думаю, что вы послали одного из своих официантов наблюдать за моими гостями — если, конечно, вы не послали его как официанта, но этот малый никого не обслуживал, наоборот, он пил вместе со всеми.

— Возможно, я сумею пролить некоторый свет на эту загадку, — сказал Рэксоул. — Могу сказать вам, что я уже знаю о том, что некий человек проник без приглашения на ваш бал.

— Как вы это узнали?

— По чистой случайности, мистер Леви, а не из-за расследования. Этот человек — бывший официант моего отеля, главный официант Жюль. Вы, несомненно, слышали о нем.

— Нет, не слышал, — твердо ответил мистер Леви.

— О! А мне говорили, что Жюля знают все, но это, оказывается, не так, — сказал Рэксоул. — Ну так вот, незадолго до вашего бала я рассчитал Жюля и приказал, чтобы отныне его ноги не было в «Гранд Вавилоне». Но в тот вечер я обнаружил его здесь — не в Золотом зале, но в самом отеле. Я потребовал, чтобы он объяснил свое присутствие, и он утверждал, что он ваш гость. Вот все, что я знаю об этом происшествии. Чрезвычайно огорчен вашим предположением, что я способен на такую гнусность, как поместить частного детектива среди ваших гостей.

— Это меня совершенно удовлетворяет, — сказал мистер Самсон Леви после паузы. — Я всего лишь хотел объяснений, и я получил их. Некоторые мои приятели из Сити говорили мне, что я могу по этому делу прямо обратиться к мистеру Теодору Рэксоулу, и я рад, что они оказались правы. Что же до этого негодяя Жюля, то теперь я займусь своим собственным расследованием. Могу я узнать, почему вы рассчитали его?

— Я сам не знаю, почему я его уволил.

— Вы не знаете? О, простите! Я спросил только потому, что подумал, это может помочь выяснить, зачем он без приглашения затесался на моем балу. Извините, если я был слишком любопытным.

— Не стоит извинений, мистер Леви. Но я и в самом деле не знаю. Я просто чувствовал, что он подозрительный тип. Я уволил его по подсказке инстинкта. Понимаете?

Не уточняя этого заявления, мистер Леви задал один вопрос:

— Если этот Жюль — такая широко известная личность, — сказал он, — то как он мог надеяться остаться на моем балу неузнанным?

— Сдаюсь! — развел руками Рэксоул. — Я не знаю.

— Ну, мне надо трогаться, — заявил вслед за этим мистер Самсон Леви. — До свидания — и спасибо. Я полагаю, у вас нет никаких дел в «Каффире»?

Мистер Рэксоул молча улыбнулся.

— Я так и думал, что нет, — сказал Леви. — Ну а я не имею касательства к американским железным дорогам, так что, полагаю, вряд ли наши дорожки пересекутся. До свидания.

— До свидания, — любезно ответил Рэксоул, провожая мистера Самсона Леви до двери. Однако, взявшись уже за дверную ручку, мистер Леви внезапно остановился и, глядя на Теодора Рэксоула насмешливым проницательным взглядом, заметил:

— Странные вещи происходят здесь в последнее время, да?

Двое мужчин пристально смотрели друг на друга несколько секунд.

— Да, — согласился Рэксоул. — Знаете что-нибудь о них?

— Ну… нет… достоверно ничего не знаю, — сказал мистер Леви. — Но мне представляется, что мы могли бы быть полезны друг другу, у меня есть кое-какие соображения на этот счет.

— Вернитесь и присядьте, мистер Леви, — сказал Рэксоул, привлеченный прямотой его тона. — Ну-с, как мы можем послужить друг другу? Льщу себя надеждой, что я знаток характеров, в особенности характеров финансистов, и скажу вам, что если вы выложите на стол свои карты, то я сделаю то же со своими.

— Согласен, — сказал мистер Самсон Леви. — Начну с того, что объясню свой интерес к вашему отелю. Я ожидал получить уведомление от некоего, князя Эугена Позенского о его прибытии сюда, но это уведомление так и не пришло. Оказалось, что князь Эуген вообще не приехал в Лондон. Теперь я могу клятвенно утверждать, что он должен был быть здесь по крайней мере вчера.

— Почему вы в этом так уверены?

— Вопрос на вопрос, — усмехнулся Леви. — Давайте выяснять все с самого начала. Почему вы купили этот отель? Многие из наших приятелей в Сити до сих пор этим озадачены. Почему вы купили «Гранд Вавилон»? И каков будет ваш следующий шаг?

— Никаких следующих шагов не будет, — сказал Рэксоул. — А почему купил отель, я сейчас вам расскажу. Здесь нет никакого секрета. Я купил его из прихоти.

И затем Теодор Рэксоул дал этому маленькому еврею, который внушал ему уважение, полное описание сделки с мистером Феликсом Вавилоном.

— Думаю, — прибавил он, — вам будет трудновато высоко оценить состояние моего ума в момент, когда я заключал эту сделку.

— Ничуть, — сказал мистер Леви. — Я однажды таким же самым образом купил электрический катер на Темзе, и это оказалась одна из самых удачных покупок, какие я когда-либо делал. Стало быть, это чистая случайность, что вы стали владельцем этого отеля именно в данный момент?

— Простой случай — все из-за бифштекса и бутылки пива.

— У-гм! — пробурчал мистер Самсон Леви, поглаживая свою тройную цепочку.

— Вернемся к князю Эугену, — продолжал Рэксоул. — Я ожидал его высочество здесь. Он должен был прибыть в тот самый день, когда умер молодой Диммок.

Но он так и не приехал, и я ничего не слышал о том, почему не состоялся приезд, ни разу не встречал его имя в газетах. Что у него за дело здесь, в Лондоне, я не знаю.

— Я расскажу вам, — сказал Мистер Самсон Леви. — Он должен был приехать, чтобы взять заем.

— Государственный заем?

— Нет, частный.

— У кого?

— У меня, Самсона Леви. Вы удивлены? Если бы вы жили в Лондоне немного дольше, вы знали бы, что я именно тот человек, к которому должен был приехать князь. Возможно, вам неизвестно, что на Фрогмотн-стрит[5] меня прозвали Придворным ростовщиком, потому что я ссужаю в долг незначительным, второклассным князьям и принцам Европы. Я ростовщик, но мой настоящий бизнес — это финансирование некоторых маленьких европейских дворов. Теперь я могу сказать вам, что наследственный князь Позенский чрезвычайно нуждался в миллионе, и нуждался в нем к определенной дате, и он знал, что если дело не будет завершено к назначенному сроку, то деньги к этой дате он получить не сумеет. Вот почему меня удивляет, что его нет в Лондоне.

— Зачем ему нужен миллион?

— Долги, — лаконично ответил Самсон Леви.

— Его собственные?

— Разумеется.

— Но ведь ему только тридцать лет.

— Ну и что из того? Он не единственный европейский князь, который приобретает долгов на миллион за дюжину лет. Для князя это легче, чем съесть сэндвич.

— А почему ему потребовалось столь срочно их ликвидировать?

— Потому, что император и родители его невесты не разрешают ему жениться до тех пор, пока у него есть долги. И это очень верно. Он должен показать «чистый лист» или же принцесса Анна Экштайн-Шварцбургская никогда не станет княгиней Позенской. Даже император не знает, сколько долгов у князя Эугена. Если бы знал…

— А знает ли император о предстоящем займе?

— Сейчас в этом нет необходимости. Это сильно все усложнило бы, понимаете? — Мистер Самсон Леви рассмеялся. — Иное дело — после женитьбы, тогда можно будет не скрывать сумму. А вы знаете, состояние принцессы Анны очень велико! Так что, мистер Рэксоул, — добавил он, внезапно сменив тон, — куда, по-вашему, исчез князь Эуген? Если он не приедет к сроку, миллиона ему не видать. Сегодня — последний день. Завтра деньги будут пристроены в другом месте.

— Вы спросили, куда, по-моему, исчез князь Эуген?

— Да, спросил.

— Значит, вы думаете, что это исчезновение?

Самсон Леви кивнул.

— Просто, как дважды два, — сказал он. — Занятия Диммока были очень своеобразными. Диммок был рожден от незаконной связи одного из членов Позенской фамилии, понимаете? Об этом мало кто знает. Должность секретаря и компаньона князя Эриберта — это лишь затем, чтобы держать его в семейном кругу. Его мать была ирландкой, чье несчастье состояло в том, что она была слишком красивой. Понимаете? Я убежден, что смерть Диммока как-то связана с исчезновением князя Эугена. И я не понимаю только одного: зачем кому-то понадобилось, чтобы князь Эуген исчез? У бедного маленького князя во всем мире не было ни единого врага. Это не было нужно никому.

— Так-таки никому?! — повторил Рэксоул с внезапным блеском в глазах.

— Что вы имеете в виду? — спросил мистер Леви.

— А вот что: представьте, что некий другой европейский бедный князь желает жениться на принцессе Анне и на ее состоянии… Разве не будет этот князь заинтересован в том, чтобы остановить ваш заем князю Эугену? Разве не будет он заинтересован в том, чтобы князь Эуген исчез, — по крайней мере на некоторое время?

Самсон Леви на несколько минут сильно задумался.

— Мистер Теодор Рэксоул, — сказал он наконец, — я уверен, что вы кое-что угадали.

Глава XII Рокко и комната номер 111

В тот же день после полудня — описанная выше беседа происходила утром — Рэксоула посетила другая идея, и он сказал себе, что должен был подумать об этом раньше. Беседа с мистером Самсоном Леви продолжалась довольно долго, оба обменялись различными соображениями и договорились встретиться опять, но так и не обсудили подробно предположение, что Реджинальд Диммок в своей семье был изменником и что его раскаяние и стало причиной смерти… Разговор свернул на континентальную политику и на то, что княжеские фамилии могут быть заинтересованы во временном исчезновении князя Эугена.

Теперь же, когда Рэксоул обдумывал детали, связанные с делом Реджинальда Диммока, одна из них показалась ему особенно важной: почему в эту первую ночь Диммок и Жюль потратили столько усилий, чтобы выселить Неллу Рэксоул из номера 111? И то, что они так старались, и то, что окно было разбито, — вовсе не случайность, в этом Рэксоул был совершенно уверен. Правда, уверен в этом он был с самого начала, но смысла до сих пор не понимал. Теперь же ему стало ясно, что с самой этой комнатой связано нечто очень важное и необычное.

После ланча он тихо поднялся по лестнице и осмотрел номер 111-й, вернее сказать, оглядел его снаружи — случилось так, что номер был занят, но постоялец вечером уезжал. Однако, когда он бесцельно глядел на дверь, в голову ему пришла одна мысль. Он быстро спустился этажом ниже, прошел по коридору, остановился и невольно топнул ногой.

— Боже великий! — воскликнул он. — Я был уверен, что обнаружу что-нибудь в этом роде…

Номер 111-й находился как раз над королевскими покоями.

Он прошел в бюро и отдал распоряжение: номер 111-й без его приказа не сдавать никому. В бюро ему дали записку от Неллы:

«Дражайший папочка! Я уезжаю надень или два, чтобы раздобыть ключи к разгадке. Если я не вернусь через три дня, начинай разузнавать обо мне в Остенде. До тех пор позволь мне остаться одной.

Твоя проницательная дочь Нелла».

Эти несколько слов, набросанных крупным Неллиным почерком, занимали одну сторону листа. Внизу было приписано: «см. об.». Он перевернул лист и прочитал:

«P.S. Пригляди за Рокко».

— Хотел бы я знать, что задумало это маленькое создание, — пробормотал он, скомкав записку и бросив ее в корзину для бумаг. Затем без промедления спустился в подвальные помещения с целью провести предварительную инспекцию Рокко в его логове. Он с трудом мог заставить себя поверить, что сей учтивый и величавый джентльмен, сей энтузиаст гастрономии замешан в махинациях Жюля и прочих неизвестных негодяев. Тем не менее он по привычке послушался свою дочь, дав ей в свое время кредит на немалую сумму прозорливости и ума.

Кухни в отеле «Гранд Вавилон» были одними из самых замечательных в Европе. Только за три года до событий, которые здесь описываются, Феликс Вавилон заново снабдил их самым новейшим оборудованием, какое только могла предоставить изобретательность двух континентов. Кухни занимали площадь почти в два акра. Все полы и стены были покрыты кафелем и мрамором, что позволяло мыть и драить их каждое утро как палубу линкора. Иногда являлись посетители, чтобы посмотреть на машину для чистки картофеля, патентованный аппарат для мойки посуды, на вертела «Вавилон» (изобретение самого Феликса Вавилона), на серебряный гриль и прочие диковинки. Если им везло, они могли понаблюдать за работой художников, высекающих из льда фигурки людей и животных для украшения стола, или увидеть первую в Лондоне машину для сворачивания салфеток, или познакомиться с человеком, который ежедневно придумывает новый рисунок для кондитерских изделий и бланманже. Двенадцать шефов подгоняли своих работников в этих кухнях, им помогали девяносто помощников и армия бесчисленных лакеев.

Надо всем царил Рокко, величественный и недосягаемый. Неподалеку от кухонь находились его собственные апартаменты, где он обдумывал те самые великолепные комбинации, чарующая необычность и оригинальность которых принесла ему славу. Посетителям никогда не удавалось застать Рокко на кухне, хотя иногда, в особые вечера, он проплывал через столовую как великий человек (каковым он и был), чтобы принять комплименты завсегдатаев отеля — людей, способных оценить его уникальность.

Внезапное появление на кухне Теодора Рэксоула вызвало небольшой переполох. Он кивнул нескольким шефам, но не сказал никому ни слова, проходя по лабиринту медных кухонных принадлежностей и массы людей в белых шапочках. Наконец он увидел Рокко, окруженного несколькими восторженными шефами. Рокко склонился над свежеизжаренной куропаткой, которая лежала на голубой тарелке. Он погрузил длинную вилку в спину птицы и поднял ее в воздух левой рукой. В правой руке он держал длинный сверкающий разделочный нож. Он давал один из своих всемирно известных сеансов разделки. Четырьмя быстрыми, безошибочными, совершенными взмахами он разделал куропатку. Это было чудесное достижение — настолько чудесное, что полностью оценить его не мог никто, кроме действительно опытного специалиста по разделке. Среди шефов поднялся восхищенный гул, и Рокко, высокий, стройный и грациозный, вернулся в свои собственные апартаменты. Рэксоул последовал за ним. Рокко сел в кресло и задумался, одной рукой он прикрывал глаза; Теодора Рэксоула он не замечал.

— Чем вы заняты, мистер Рокко? — спросил миллионер, улыбаясь.

— Ах! Pardon! — извиняющимся тоном воскликнул Рокко. — Я изобретать новый майонез, который мне будет нужен для одного меню на следующий неделя.

— Стало быть, вы изобретаете все эти вещи без продуктов? — спросил Рэксоул.

— Конечно. Я делать их в своем уме. Я думать их. Зачем мне нужен продукты? Я думать, и думать, и думать — и они сделан. Я записывать. Я дать мой рецепт свой лучший шеф — и все готово. Мне не нужен даже пробовать, я знать, какой будет вкус. Это как сочинять музыку. Великий композитор не сочинять музыку на пианино.

— Я понимаю, — сказал Рэксоул.

— И потому что я так работать, вы платить мне три тысячи в год, — мрачно прибавил Рокко.

— Слышали насчет Жюля? — внезапно спросил Рэксоул.

— Жюля?

— Да. Он арестован в Остенде, — продолжал миллионер, выдумывая тут же, на ходу. — Говорят, что он и еще несколько других обвиняются в убийстве — убийстве Реджинальда Диммока.

— Правда? — протянул Рокко, едва скрывая зевок. Его невозмутимость была столь великолепной, столь превосходной, что Рэксоул даже решил было, что зевнул он случайно, а не намеренно.

— Кажется, полиция наконец чего-то добилась. Но это первый случай, что я знаю, когда они заслужили свой хлеб. Завтра они начнут проводить в отеле поголовный и целенаправленный обыск, — продолжал Рэксоул. — Я решил предупредить вас об этом. У вас ведь нет в комнате вещей, которые вам не хотелось бы, чтобы обнаружили детективы?

— Разумеется, нет. — Рокко пожал плечами.

— Я прошу вас ничего не говорить об этом никому, — сказал Рэксоул. — Новость об аресте Жюля сообщена мне совершенно конфиденциально. Газеты не знают об этом ничего. Вы понимаете?

Рокко улыбнулся на свой величественный лад, и затем его хозяин удалился. Рэксоул был очень доволен этой маленькой беседой. Возможно, это было опасно — рассказывать заведомую ложь такому умному малому, как Рокко, и Рэксоул размышлял, как он сумеет объяснить ее своему великому мастеру-шефу, если их с Неллой подозрения не подтвердятся и из их расследования ничего не выйдет. Тем не менее манера Рокко держаться и что-то странно уклончивое в его взгляде почти убеждали Рэксоула в том, что тот как-то вовлечен в интриги Жюля — и, возможно, причастен к смерти Реджинальда Диммока и исчезновению князя Эугена Позенского.

Этой ночью или, вернее, в половине первого следующего дня, когда затих последний звук дневной жизни отеля, Рэксоул отправился в номер 111 на втором этаже. Он запер дверь изнутри и начал поиск, обследуя фут за футом. Несколько раз его пугал скрип или другой какой-нибудь звук, и он внимательно подолгу прислушивался.

Спальня была обставлена в обычном для спален «Гранд Вавилона» роскошном стиле и по этой причине не требовала особого внимания. Что больше всего интересовало Рэксоула, так это пол. Он откинул толстый восточный ковер и исследовал каждую половицу, но не обнаружил ничего необычного. Затем он перешел в гардеробную и, наконец, в ванную, двери которых выходили в основную комнату. Но ни в одной из этих небольших комнаток он не добился большего успеха, чем в спальне. Напоследок он приступил к ванне, которая была заключена в постамент из полированных деревянных панелей. Он простучал все панели, но ни одна не издала того странного гулкого звука, который обычно выдает наличие за облицовкой потайного места. Он просто так, машинально повернул кран для холодной воды над ванной, из него потекла вода. Он завернул холодную воду и потянулся к сливному крану, и когда он повернул его, то его колено, упершееся в облицовку ванны, провалилось вперед. Он посмотрел вниз и увидел, что одна большая панель приоткрылась, что она поворачивается на петлях, приделанных изнутри, и снабжена внутренним же запором. Под ванной внутри облицовки обнаружилось большое пространство.

Прежде чем сделать что-нибудь еще, Рэксоул попытался повторить трюк со сливным краном, но потерпел неудачу: кран так и не сработал вторично — во всяком случае, ему не удалось обнаружить никакой взаимосвязи между рукоятью крана и запором на панели.

Рэксоул не мог разглядеть, что находится внутри ниши: электрические светильники были закреплены на стенах, и их нельзя было поднести поближе, как подсвечники со свечами. Он пошарил в карманах и, к счастью, обнаружил коробку спичек. С их помощью он заглянул в нишу и не увидел ничего, кроме очень большого отверстия в дальнем конце, футах в трех от стенки постамента, в который была заключена ванна. С некоторым трудом он протиснулся сквозь открытую панель и примостился внутри, не то сидя, не то стоя на коленях. Он зажег спичку, но когда он чиркал ею о коробку, то, на его несчастье, коробка приоткрылась, все спички вспыхнули, и в итоге он сам чуть не задохнулся в удушливом зловонии горящего фосфора. Одна спичка горела прямо на полу ниши, и, протерев глаза, Рэксоул поднял ее и заглянул в отверстие, которое он обнаружил прежде. Это был, по всей видимости, глубокий и очень узкий колодец. Самое любопытное — в него свисала веревочная лестница. Увидев ее, Рэксоул расплылся в улыбке счастливого человека.

Спичка потухла.

Отправиться ли ему в долгое путешествие в самый, возможно, дальний угол отеля за новым коробком спичек или попытаться спуститься по веревочной лестнице во тьму? Он решил выбрать последнее и, придвинувшись поближе к колодцу, сумел разглядеть слабый, очень слабый отблеск света на дне.

С бесконечным трудом он втиснулся в отверстие и принялся спускаться по лестнице. Прошло немало времени, прежде чем он достиг твердой поверхности, вспотевший, но невредимый и весьма возбужденный. Теперь он видел, что свет просачивается из небольшого отверстия в досках. Он приложил к нему глаз и обнаружил, что перед ним открывается отличный обзор королевской ванной, а через дверь королевской ванной — и вид королевской спальни. А в королевской спальне возле умывальника с массивным мраморным верхом был виден человек, склонившийся над каким-то предметом, лежавшим на мраморной доске.

Этим человеком был Рокко!

Глава XIII В королевских апартаментах

Конечно, Рэксоулу было понятно, что странный проход, в котором он находился с великим для себя неудобством, обнаружившийся между ванной 111-го номера и ванной в королевских апартаментах этажом ниже, не мог быть проделан кем-то специально с мерзкой целью наблюдать за обитателями апартаментов для августейших особ. Он предположил, что, по всей видимости, колодец был первоначально предназначен для водопроводных труб, но когда таинственный «кто-то» обнаружил его в толще массивных стен «Гранд Вавилона», то стал использовать как шпионский потайной ход. Отверстие, через которое открывался вид на спальню, было очень маленьким, и его едва ли можно было заметить с той стороны. И еще он обратил внимание на то, что проделано оно было для человека более высокого, чем он. Рэксоулу приходилось вставать на цыпочки, чтобы приблизить глаз к щелке. Он припомнил, что и Жюль и Рокко оба были выше среднего роста; оба они также были худощавыми и могли, стало быть, сравнительно легко спускаться в колодец. Теодор Рэксоул же был хотя и не сильным, но хорошо сложенным мужчиной с крупными костями. Все это промелькнуло у него в уме, пока он зачарованно наблюдал за загадочными движениями Рокко.

Дверь между ванной и спальней оставалась широко открытой, и ему была видна значительная часть спальни, включая незастеленный — даже без матраса — остов необъятной великолепной кровати и край мраморного умывальника. Он мог видеть лишь половину умывальника и склонившегося над ним Рокко, гибкие руки которого двигались над предметом, лежащим на мраморной доске.

Время от времени Рокко, передвигаясь вдоль умывальника, исчезал из поля зрения. Вначале Теодор Рэксоул не мог понять, что это за предмет, но спустя какое-то время, когда его глаза привыкли к «наблюдательному прибору» и освещению, он понял, что это такое.

Это было человеческое тело. Вернее, если быть более точным, на той части стола, которую он мог видеть, Рэксоул разглядел лишь человеческие ноги. Он невольно вздрогнул, когда представил, что перед Рокко на холодной мраморной поверхности находится бессознательное и беспомощное человеческое существо. Ноги ни разу не шевельнулись. Стало быть, несчастный либо спал, либо находился под влиянием наркотика, либо (ужасная мысль!) был мертв.

Рэксоул хотел было окликнуть Рокко и прекратить эту кошмарную полуночную деятельность, которая происходила перед его изумленными глазами, но, к счастью, удержался.

Он мог видеть на умывальнике несколько предметов и инструментов странной формы, которые Рокко использовал время от времени, Рэксоулу показалось, что работа продолжалась бесконечно долго, но вот Рокко наконец закончил, издав вздох удовлетворения, просвистел несколько тактов из «Сельской кавалерии», вошел в ванную и, сняв пальто, очень тщательно вымыл руки. Стоя спокойно и неторопливо вытирая свои длинные пальцы, он находился менее чем в четырех футах от Рэксоула, а дрожащий миллионер сдерживал дыхание, чтобы Рокко не мог обнаружить его присутствия за деревянной обшивкой. Но ничего не случилось, и Рокко, ни о чем не подозревая, вернулся в спальню. Рэксоул видел, как Рокко набросил на распростертое на столе тело что-то вроде белой фланелевой одежды и затем перенес его на огромную кровать, где оно осталось лежать совершенно неподвижно. Теперь тайный наблюдатель был уже уверен, что это именно труп, над которым Рокко совершал свои таинственные и зловещие действия. Но чей это был труп? И что это были за действия?

Могло ли это происходить в Вест-Энде, в собственном отеле Рэксоула, в самом сердце Лондона, в городе, где самая лучшая в мире полиция? Это казалось невероятным, невозможным, но тем не менее это происходило. Еще раз он вспомнил, что сказал ему Феликс Вавилон, и снова отметил справедливость его слов.

Владелец такого огромного и запутанного хозяйства, как «Гранд Вавилон», никогда не может знать, какие невероятные и странные происшествия случаются под самым его носом; атмосфера такой гостиницы неизбежно будет атмосферой тайн и загадок, порой необъяснимых. Несмотря на это, Рэксоул подумал, что судьба поступает весьма своевольно, позволяя его шеф-повару проводить ночи над человеческим трупом в королевских апартаментах, в этих священных покоях, предназначенных только для особ королевской крови. Рэксоул не стал бы протестовать против некоторой доли таинственности, но он решительно был убежден, что сейчас ее, на его вкус, слишком много. Он подумал, что тут был бы удивлен даже Феликс Вавилон.

Электрическая люстра на потолке королевской спальни не была зажжена; горело только два светильника по обе стороны кровати, но они недостаточно хорошо освещали тело на кровати, и Рэксоул не мог ясно рассмотреть его. Напрасно миллионер напрягал зрение, ему удалось лишь понять, что это, вероятнее всего, был молодой мужчина.

И пока Рэксоул размышлял, как лучше всего поступить, в поле зрения появился Рокко с черным квадратным ящиком в руках. Затем шеф-повар погасил два электрических светильника, и королевская спальня погрузилась во тьму. Рэксоул услышал, как Рокко в полнейшей темноте вспрыгнул на кровать. Еще несколько мгновений неизвестности — и затем вспыхнул ослепительно яркий свет, горевший несколько секунд и осветивший Рокко, который, как дух зла, стоял над трупом с черным ящиком в одной руке и горящим куском алюминиевой проволоки в другой. Алюминиевая проволока догорела, и тьма сделалась еще чернее, чем прежде.

Рокко фотографировал труп со вспышкой.

Но ослепительный факел, который освещал мертвые человеческие останки для бесчувственных линз камеры, осветил их также и для Теодора Рэксоула. Мертвец был Реджинальдом Диммоком!

Это открытие пришпорило Рэксоула и заставило его искать выход из укрытия. Он был уверен, что существует несколько путей из тайника в королевскую ванную, и он бесплодно пытался их найти, нащупывая вокруг руками и ногами. Тогда он решил, что может подняться по веревочной лестнице, спуститься бегом на нижний этаж и перехватить Рокко, когда тот будет выходить из королевских покоев.

Подниматься по веревочной лестнице в таком узком пространстве оказалось трудным и болезненным делом, но Рэксоул справился с ним очень хорошо и почти уже достиг верха, когда, по несчастливой игре случая, лестница оборвалась, и он позорно свалился обратно, на дно деревянной коробки. Подавив простительные проклятья, Рэксоул с трудом сдержал кашель. И тут он увидел, что сила его падения открыла возле его ног нечто вроде дверцы. Он проскользнул в нее, открыл еще одну дверку и в следующую секунду стоял в королевской ванной. Взъерошенный, потный, смущенный и сбитый с толку, но он был здесь. В следующую секунду к нему вернулась способность полностью владеть собой.

Странное дело, но он двигался так тихо, что Рокко, по-видимому, не слышал его. Бесшумно он подошел к двери между ванной и спальней и тихо остановился. Рокко опять включил светильники над кроватью и был занят своими приспособлениями.

Рэксоул предупредительно кашлянул.

Глава XIV Рокко отвечает на вопросы

Рокко повернулся с быстротой испуганного тигра и посмотрел на Теодора Рэксоула долгим пронзительным взглядом.

— Боже мой! — сказал он с чистым англосаксонским произношением и интонациями, с которыми мог бы произнести это сам Рэксоул.

Самым необычным было то, что Теодор Рэксоул, попав в подобную ситуацию, не знал, что сказать. Он был настолько ошарашен всем происходящим, в особенности абсолютным и надменным спокойствием Рокко, что утратил и дар речи и всякое соображение.

— Я сдаюсь, — сказал Рокко. — Я опасался вас с того самого момента, когда вы вошли в этот проклятый отель. Я знал, что от человека с вашим нравом будут одни неприятности, и я был прав. Черт побери! Говорю вам, что я сдаюсь. У меня нет ни револьвера, ни другого оружия. Я капитулирую. Делайте что хотите.

С этими словами Рокко сел в кресло. Сделано это было величественно. Так мог держаться только поистине великий человек. Рокко действительно сохранил свое достоинство.

Не отвечая, Рэксоул медленно прошел в огромные апартаменты, взяв кресло, подволок его к тому, в котором сидел Рокко, и уселся напротив. Так они сидели лицом к лицу, колени их почти соприкасались, оба в вечерних костюмах. Справа от Рокко находилась кровать с трупом Реджинальда Диммока. Справа от Рэксоула и немного над ним возвышался мраморный умывальник, на котором все еще лежали в беспорядке инструменты Рокко. Электрический свет освещал левую щеку Рокко, оставляя остальную часть лица в тени. Рэксоул дважды похлопал его по колену.

— Вы уже второй в моем отеле англичанин, переодетый иностранцем, — заметил Рэксоул, как бы начиная допрос.

— Я не англичанин, — спокойно ответил Рокко. — Я гражданин Соединенных Штатов.

— Черт побери! — воскликнул Рэксоул.

— Да, я родился на Вест-Оранже в Нью-Джерси, штат Нью-Йорк. Я сам себя объявил итальянцем, потому что именно в Италии, в Риме, я впервые приобрел имя как шеф-повар. Лучше, если шеф-повар вроде меня будет иностранцем. Представьте себе великого шефа, которого зовут Илайхью П. Ракер. Вы не можете представить, мистер Рэксоул. Я и не призываю вас представлять это. Я сменил национальность по тем же самым причинам, по каким сменил свою мой друг и коллега, хитроумнейший мистер Джексон.

— Стало быть, Жюль — ваш друг и коллега, не так ли?

— Был другом, но перестал быть им с некоторого времени. Я уже неделю не одобряю его методов, и мое неодобрение теперь примет деятельную форму.

— Примет ли? — сказал Рэксоул. — А я считаю, что уже нет, мистер Илайхью П. Ракер, гражданин Соединенных Штатов. Прежде чем вы станете старше, вы побываете в руках у полиции и ваша деятельность — во всяком случае, в этом направлении — будет резко пресечена.

— Очень возможно, — вздохнул Рокко.

— Я хочу задать вам несколько вопросов для своего собственного удовлетворения. Вы должны признать, что игра закончена, и потому вы можете отвечать на них со всей откровенностью, на которую чувствуете себя способным. Согласны?

— Согласен, — ответил Рокко. — Но я полагаю, что не смогу ответить на все вопросы. Отвечу на те, на какие могу.

— Отлично, — сказал Рэксоул, прочищая горло. — Что вообще из себя представляет эта интрига? Расскажите мне, в нескольких словах.

— Не могу даже и в тысяче слов. Это, знаете ли, не моя тайна.

— Почему был отравлен бедный, маленький Диммок? — Голос миллионера дрогнул, когда он взглянул на труп несчастного молодого человека.

— Я не знаю, — сказал Рокко. — Не собираюсь уверять вас, что я протестовал против подобного оборота дел. Я знал, что это готовится, но когда оно случилось, скажу вам, я очень рассердился.

— Вы хотите сказать, что не знаете, почему убили Диммока?

— Я хочу сказать, что не могу понять необходимости столь крайних мер. Конечно, он… гм… умер потому, что отказался от участия в интриге, предварительно получив свою долю. Не буду много об этом говорить, потому что вы, вероятно, можете сами понять. Но я только утверждаю, что добросовестно протестовал против убийства.

— Значит, это все же было убийство?

— Да, своего рода убийство, — согласился Рокко.

— Кто его совершил?

— Некорректный вопрос, — сказал Рокко.

— Кто еще участвует в этой милой интриге кроме Жюля и вас?

— Не знаю, поверьте на слово.

— Хорошо, тогда скажите мне вот что. Что вы делали с телом Диммока?

— А как долго вы пробыли в этой ванной? — парировал Рокко с величественным бесстыдством.

— Не задавайте мне вопросов, мистер Ракер, — сказал Теодор Рэксоул. — Я чувствую очень большое желание переломить вашу спину о свое колено. Посему прошу вас не раздражать меня. Что вы делали с телом Диммока?

— Я бальзамировал его.

— Баль-за-миро-вали его?

— Именно так. Система артериальных вливаний Ричардсона, усовершенствованная мной. Вы не знаете, что изучение искусства бальзамирования входило в мое образование. Тем не менее это так.

— Но зачем? — спросил Рэксоул, заинтригованный еще больше, чем прежде. — Зачем вам понадобилось бальзамировать труп бедного парня?

— Не можете понять? До вас еще не дошло? Этот труп должен быть сохранен. Он содержит или, вернее, содержал неизвестные полиции очень серьезные улики против некой персоны или персон. Поэтому его было необходимо перемещать с места на место. Труп нельзя спрятать надолго: он выдает сам себя. Его нельзя сбросить в Темзу, потому что он может всплыть через двенадцать часов. Его нельзя сжечь — это небезопасно. Единственное, что остается, — сделать его удобным и транспортабельным, готовым ко всяким неожиданностям. Мне нет нужды говорить вам, что без бальзамирования вы не сможете сохранять труп удобным и транспортабельным дольше, чем четыре или пять дней. Он не из тех вещей, что хранятся долго. А это само собой подразумевает, что его надо бальзамировать, что я и сделал. Поверьте, мне отвратительно убийство, но я не могу подвести коллегу. Вы ведь понимаете это, да? Вот так обстоят дела. И это все…

Рокко откинулся в кресле, словно сказал все, что должен был сказать. Он закрыл глаза, показывая, что беседа закончена. Теодор Рэксоул встал.

— Я надеюсь, — сказал Рокко, внезапно открывая глаза, — я надеюсь, что вы вызовете полицию без всякого промедления. Уже поздно, а я не люблю оставаться без ночного отдыха.

— А где вы собираетесь провести ночь? — спросил Рэксоул.

— В тюремной камере, разумеется. Разве я не сказал вам, что признаю себя побежденным? Я не настолько слеп, чтобы не понимать, что в любом случае против меня prima facie[6] заведут дело. Думаю, что я получу год или два тюрьмы за соучастие — скорее всего, они назовут это именно так. Во всяком случае, я буду в состоянии доказать, что не замешан в убийстве этого несчастного простофили, — И он странным, презрительным жестом указал локтем на кровать. — А сейчас не пойти ли нам? Все спят, но на улице недалеко должен стоять полисмен, и сторож может окликнуть его из портика. Я к вашим услугам. Давайте спустимся вместе, мистер Рэксоул. Даю вам слово, что пойду тихо.

— Подождите минуту, — сказал Теодор Рэксоул коротко. — Спешить некуда. Вам не, по вредит, если вы проведете час-другой без сна, особенно если вспомнить, что завтра вам не придется работать. У меня есть к вам еще пара вопросов.

— Ну? — пробормотал Рокко с оттенком усталой скуки и обреченности.

— Где находился труп Диммока последние три или четыре дня с тех пор, как он… умер?

— О! — ответил Рокко, отчасти удивленный простотой вопроса. — Он был в моей комнате, затем одну ночь — на крыше; однажды он был отправлен из отеля вместе с багажом, но вернулся на следующий день как ящик с сахаром. Я забыл, где он еще побывал, но всякий раз это было совершенно безопасно и четко проделано.

— А кто изобретал все эти маневры? — спросил Рэксоул так холодно, как мог.

— Я. Надо сказать, что я и придумывал их, и следил за тем, как они выполняются. Видите ли, подозрения вашей полиции обязывали меня быть особенно проворным.

— А кто их выполнял?

— О! Об этом можно рассказывать целые истории. Но я не имею намерения убеждать вас, что мои сообщники были невинными. Для такого человека, как я, до абсурда легко навязывать свою волю подчиненным — легко до абсурда.

— Что вы в конце концов собирались сделать с этим трупом? — продолжал свое расследование Рэксоул.

— Кто знает! — сказал Рокко, закручивая свои прекрасные усы. — Это могло зависеть от нескольких вещей — от вашей полиции, к примеру. Но, возможно, мы бы в итоге вернули этот бренный прах, — еще один взмах локтя в сторону кровати, — опечаленным родственникам этого человека.

— А вы знаете, кто его родственники?

— Разумеется. А вы разве нет? Если не знаете, могу лишь намекнуть, что этот Диммок считал князя своим отцом.

— Мне кажется, — сказал Рэксоул с холодным сарказмом, — что вы поступили чрезвычайно бестактно, выбрав эту спальню в качестве сцены для ваших операций.

— Ничего особенного, — сказал Рокко. — Во всем отеле не нашлось более удобного помещения. Кто мог заподозрить, что здесь происходит что-либо подобное? Это наилучшее для меня место.

— Я заподозрил, — кратко бросил Рэксоул.

— Да, вы заподозрили, мистер Рэксоул. Но я не брал вас в расчет. Вы всего лишь большой бизнесмен. Вы американский гражданин, и я не предполагал иметь дело с персоной такого класса.

— По-видимому, я напугал вас сегодня днем?

— Ни в малейшей степени.

— Вы не опасались обыска?

— Я знал, что не намечается никакого обыска. Я знал, что вы просто пугаете меня. Вы должны признать за мной немного смекалки и интуиции, мистер Рэксоул. Как только вы начали беседовать со мной сегодня днем на кухне, я сразу же почувствовал, что вы идете по следу. Но я не был напуган. Я просто решил, что не надо терять времени и что я должен действовать быстро. И я действовал быстро, но, по-видимому, недостаточно. Я допускаю, что ваша скорость превзошла мою. И прошу вас, пойдемте вниз.

Рокко встал и двинулся к двери. Рэксоул инстинктивным движением бросился вперед и остановил его за плечо.

— Никаких фокусов, — сказал Рэксоул. — Вы под моим арестом и не забывайте об этом.

Рокко взглянул на своего хозяина с мягким снисходительным презрением.

— Разве я не сообщил вам, — сказал он, — что намерен идти тихо?

Рэксоул в этот миг был почти пристыжен. У него мелькнула мысль, что человек может быть величествен даже в преступлении.

— Вы невероятный глупец! — сказал Рэксоул, останавливая его возле порога. — С вашим талантом, с вашим уникальным талантом — и впутаться в дела подобного рода. Теперь вы конченый человек. А ведь были великим в своем деле.

— Мистер Рэксоул, — сказал Рокко быстро, — это правдивейшие слова из всех, что вы сказали нынешней ночью. Я был великим человеком в своем деле. И я невероятный глупец. Увы! — И он порывисто развел длинными руками.

— Зачем вы это сделали?

— Я был очарован — очарован Жюлем. Он тоже великий человек. Мы были великими соперниками здесь, в «Гранд Вавилоне». Это была большая игра. И она стоила свеч. Ставки были огромными. Вы бы сами это признали, если бы знали все обстоятельства. Возможно, вы узнаете их когда-нибудь… Да, я был ослеплен, загипнотизирован.

— А теперь вы конченый человек.

— Нет, не конченый, не конченый. Через несколько лет я поднимусь опять. Человек гениальный вроде меня не будет конченым, пока не умрет. Гениев всегда прощают. Я буду прощен. Представьте, что меня бросят в тюрьму. Но, выйдя на волю, я не буду тюремной пташкой. Я буду Рокко, великим Рокко. Половина отелей Европы пригласят меня к себе.

— Позвольте мне сказать вам как мужчина мужчине, что вы сами подготовили свое падение. Этому нет прощения.

— Я знаю это, — сказал Рокко. — Идемте.

Этот человек, которому он платил три тысячи фунтов в год, произвел на Рэксоула сильное впечатление. И ему было даже жаль его. Так, рука об руку, взявший в плен и плененный, они вступили в огромный пустой коридор отеля. Рокко остановился перед решетчатым ограждением первого лифта.

— Он заперт, — сказал Рэксоул. — Сегодня ночью нам придется спуститься по лестнице.

— Но у меня есть ключ. Я всегда ношу его с собой, — сказал Рокко, вынимая из кармана ключ. Он отпер железную дверь лифта и распахнул ее. Рэксоул улыбнулся его предусмотрительности и апломбу.

— После вас, — сказал Рокко, поклонившись самым учтивым образом, и Рэксоул шагнул в лифт.

С быстротой молнии Рокко толкнул вперед железную дверь, запиравшуюся автоматически. Теодор Рэксоул оказался безнадежно заточён в лифте, в то время как Рокко, свободный, стоял в коридоре.

— До свидания, мистер Рэксоул. — Он опять учтиво поклонился, еще ниже, чем прежде. — До свидания. Я ненавижу одерживать верх подобным образом, но в данном случае вы должны признать, что были очень простодушны. Вы умный человек, как я уже говорил, в определенных вещах. Ну а то, в чем я умнее вас, к этим вещам не относится. Еще раз до свидания. Мне все же не придется отдыхать этой ночью, но это, возможно, лучше, чем спать в полицейской камере. Если вы поднимете сильный шум, то, может быть, разбудите кого-нибудь, кто освободит вас из этого лифта. Но я советую вам сохранять хладнокровие и ждать до утра. Это будет более достойно. В третий раз — до свидания.

С этими словами Рокко без промедления спустился по лестнице.

Рэксоул не сказал ни слова. Он слишком негодовал на себя, чтобы говорить. Он стиснул кулаки, сжал зубы и задержал дыхание. В тишине он слышал, как удаляются звуки шагов Рокко по толстому ковру.

Это был сильнейший удар, который Рэксоул когда-либо получал за всю свою жизнь.

На следующее утро высокородные гости «Гранд Вавилона» были возбуждены слухами о некоем происшествии с миллионером, владельцем отеля, который провел всю ночь запертым в лифте. Упоминалось также и о том, что Рокко, поссорившись с новым хозяином, незамедлительно оставил свое место. Некая герцогиня сказала, что уход Рокко означает крах отеля, на что ее муж посоветовал ей не говорить чепухи.

Что касается Рэксоула, то он послал записку детективу, занятому делом Диммока, и смело рассказал ему все, что произошло прошлой ночью. Повествование это было решительно тяжелым испытанием для человека его темперамента.

— Странная история! — сказал детектив Маршалл и не смог удержаться от улыбки. — Кульминация была неудачной, но вы раздобыли несомненно ценные факты.

Рэксоул ничего не сказал.

— У меня у самого есть ключ к разгадке, — прибавил детектив. — Я как раз собирался навестить вас, когда пришла ваша записка. Мне надо, чтобы вы побывали со мной в одном местечке недалеко отсюда. Можете вы ехать сейчас, немедленно?

— С удовольствием, — сказал Рэксоул.

В это мгновение вошел посыльный мальчик с телеграммой. Рэксоул развернул ее и прочел:

«Пожалуйста, приезжай немедленно. Нелла. Отель „Веллингтон“, Остенде».

— Я не смогу поехать с вами, — сказал он детективу. — Я собираюсь в Остенде.

— В Остенде?

— Да, сейчас же.

— Но в самом деле, мистер Рэксоул, — запротестовал детектив, — мое дело весьма неотложно.

— Как и мое, — сказал Рэксоул.

Через десять минут он был уже на пути к вокзалу Виктории.

Глава XV Окончание приключения на яхте

Теперь мы можем вернуться на борт безымянной яхты к Нелле Рэксоул и князю Эриберту Позенскому. Первой заботой князя было совершенно обезопасить Жюля, хитроумного мистера Тома Джексона, при помощи нескольких кусков каната. Несмотря на то что мистер Том Джексон был оглушен до полной бессознательности и контужен раной под ухом, никто, однако, не мог сказать, как скоро он придет в себя и начнет бурно действовать. Посему князь крепко связал ему руки и ноги.

— Надеюсь, он не умрет, — сказала Нелла. — Он выглядит очень бледным.

— В этом мире мистеры Джексоны никогда не умирают, — нравоучительно сказал князь Эриберт, — прежде чем их не повесят. Кстати, удивительно, что никто до сих пор не помешал нам. Возможно, они благоразумно опасаются моего револьвера — я имел в виду, вашего револьвера.

Оба, он и Нелла, посмотрели на невозмутимого рулевого, который правил яхту прямо в море. К этому времени они находились приблизительно в паре миль от бельгийского берега.

Обратившись к нему по-французски, князь приказал повернуть и плыть обратно в Остендскую гавань, но малый не обратил на это требование никакого внимания. Желая напугать рулевого, князь поднял револьвер, и тоща человек быстро заговорил на смеси французского и фламандского. Он сказал, что получил от Жюля строгий приказ не вмешиваться, что бы ни произошло на палубе яхты. Он — капитан яхты, и он направляется в некий английский порт, название которого не может разглашать, и в любом случае и при любых обстоятельствах он должен идти на всех парах. Он выглядел очень большим, очень сильным и очень решительным человеком, и князь пришел в замешательство, не зная, что делать дальше. Он задал еще несколько вопросов, но единственным результатом было то, что человек стал совсем мрачным и неразговорчивым. Напрасно князь Эриберт объяснял ему, что мисс Нелла Рэксоул, дочь миллионера Рэксоула, была похищена мистером Томом Джексоном; напрасно он угрожающе потрясал револьвером; угрюмый, но храбрый капитан сказал лишь, что это его не касается; он получил распоряжения — и он выполнит их. Он саркастически предложил своему собеседнику вспомнить, что именно он — капитан яхты.

— Как вы считаете, не выстрелить ли мне в него? — сказал князь Нелле. — Я мог бы проделать дырку в его ноге или что-нибудь в этом роде.

— Это будет очень больно и очень опасно для бедного капитана с его необыкновенным чувством долга, — сказала Нелла. — А кроме того, на нас может напасть вся команда. Нет, надо придумать что-нибудь другое.

— Хотел бы я знать, куда подевалась команда, — сказал князь.

В это время распростертый на палубе мистер Джексон начал подавать признаки жизни. Он открыл глаза и осмотрелся вокруг. Наконец он различил князя, склонившегося над ним с револьвером в руке.

— А, это вы, не так ли? — слабо пробормотал он. — Что вы делаете на борту? Кто это так связал меня?

— Послушайте, — ответил князь, — я не хочу знать никаких отговорок: эта яхта должна вернуться в Остенде, где вы будете сданы властям.

— В самом деле? — огрызнулся мистер Том Джексон. — Буду ли?!

И он по-французски окликнул человека за штурвалом:

— Эй, Андре! Разреши этим двум отчалить на ялике.

Положение складывалось пикантное. Не имея ничего, кроме Неллиного револьвера, князь никак не мог решить, что ему делать — настаивать ли на своем, идя на все, вплоть до крайних мер, или смириться с обстоятельствами, сохраняя наибольшее достоинство, какое позволяла ситуация.

— Давайте поплывем на ялике, — сказала Нелла. — Мы можем добраться до берега за час.

Он чувствовал, что она права, хотя считал позорным покинуть яхту подобным образом, к тому же это определенно означало, что отъявленный негодяй мистер Томас Джексон сумеет бежать. Но что можно было поделать? Нелла и князь составляли одну партию на судне и знали свои собственные силы, но они не знали сил противника. Капитан показал себя весьма решительным и мог отдать своей команде любое распоряжение, какое подскажет ему Жюль. А Жюль к этому моменту тоже успел показать себя.

— Мы возьмем ялик, — быстро сказал князь капитану.

Зазвонил колокол, и на палубе появились матрос и мальчик-негр. Удары гребного винта замедлились. Вскоре яхта остановилась. Был спущен на воду ялик. Когда князь и Нелла приготовились спуститься в маленькое суденышко, мистер Том Джексон, все еще лежа связанный, обратился к Нелле:

— До свидания, — сказал он. — Не беспокойтесь, я еще встречусь с вами.

В следующий миг они уже были в ялике, качающемся на волнах. Гребной винт яхты вспенил воду, и прекрасное судно стало удаляться от них. Через некоторое время на корме возникла фигура. Это был мистер Томас Джексон, уже освобожденный своими сателлитами. Приложив к уху белый платок, он послал спокойную загадочную улыбку сидевшим в ялике и одержавшим над ним победу, но находящимся в жалком положении. Единожды в своей жизни Жюль потерпел поражение, но, возможно, правильнее было бы сказать, что его временно переиграли, — люди, подобные Жюлю, не способны потерпеть поражение. И вот тому пример: он совершил преступление против общества, был схвачен за руку и все же благополучно бежал, а его преследователи и обвинители оказались за бортом.

Море в это утро было спокойным и синим. Ялик, лениво покачиваясь, удалялся от яхты. Легкий туман рассеялся, и береговая линия стала отчетливо видна; они находились от Остенде на расстоянии менее кабельтова. Белое здание курзала сияло на фоне голубого неба, а дым пароходов на пристани четко выделялся в прозрачнейшем воздухе. Казалось, что в этот тихий час не может произойти ничего необычного. И все же удаляющаяся яхта со зловещей фигурой на корме доказывала, что произойти может все, что угодно.

— Полагаю, Жюль был слишком удивлен и слишком слаб, чтобы выяснять, как я оказался на борту его яхты, — сказал князь, берясь за весла.

— О! А как вы оказались? — спросила Нелла, и лицо ее загорелось. — Я почти забыла об этой стороне дела.

— Я должен буду начать с самого начала, а это займет много времени, — ответил князь. — Не лучше ли нам сейчас использовать прилив, чтобы добраться до берега?

— Я буду грести, а вы рассказывайте, — заявила Нелла. — Я хочу знать…

Он счастливо улыбнулся ей, но мягко отказался отдать весла.

— А разве вам недостаточно того, что я здесь? — спросил он.

— Достаточно, конечно, — ответила она. — Но я хочу знать.

Длинным легким гребком он развернул лодку к берегу. Она села на кормовое сиденье.

— Здесь нет руля, — заметил он, — так что вам придется направлять меня. Держите нос лодки прямо на маяк. Прилив, кажется, довольно силен, он поможет нам. Люди на берегу подумают, что мы возвращаемся с ранней утренней прогулки.

— Не будете ли добры, князь, рассказать мне, как это получилось, что вам удалось спасти мне жизнь? — сказала она.

— Спасти вам жизнь, мисс Рэксоул? Я не спасал вашу жизнь. Я всего лишь сшиб с ног человека.

— Вы спасли мне жизнь, — повторила она. — Этот негодяй не остановился бы ни перед чем. Я видела это по его глазам.

— Тогда вы смелая женщина, коли не выказали никакого страха. — Он окинул ее восхищенным взглядом.

На несколько мгновений весла замерли.

Она нетерпеливо отмахнулась.

— Случилось так, что прошлой ночью я увидел вас в экипаже, — сказал он. — На самом деле я и не собирался ехать со своей историей в Берлин. Я остановился в Остенде посмотреть, не удастся ли мне самому проделать маленькую детективную работу. На мое счастье, я увидел вас. Я последовал за экипажем так быстро, как мог, и успел заметить в последнюю секунду, как вы вошли в этот ужасный дом. Я знал, что Жюль как-то связан с этим домом. Я боялся за вас. К счастью, я уже хорошо изучил этот дом. У него есть вход сзади, из узкого переулка. Я направился туда, проник во двор и стал под окном комнаты, где вы разговаривали с мисс Спенсер. Я слышал все. Это было смелое предприятие с вашей стороны — последовать за мисс Спенсер из «Гранд Вавилона» в Остенде. Я не отважился силой ворваться в дом, чтобы не вовлечь нас обоих в беду, действуя слитком стремительно и опрометчиво. Я лишь следил. Ах, мисс Рэксоул! Вы были великолепны, разговаривая с мисс Спенсер, — я слышал каждое слово, поскольку окно было немного приоткрыто. Я чувствовал, что вы не нуждаетесь в моей помощи. А затем она хитростью провела вас, и через окно вылетел револьвер. Я поднял его, подумав, что он, возможно, еще пригодится. Затем наступила тишина. Вначале я не сообразил, что вы потеряли сознание. Думал, что вы бежали. А затем, когда я это обнаружил, вмешиваться было слишком поздно: кроме мисс Спенсер там уже был Джексон с каким-то человеком.

— Что за человек? — спросила Нелла.

— Не знаю. Было темно. Они повезли вас на пристань. Я вновь последовал за ними. Я видел, как они перенесли вас на борт. Прежде чем яхта подняла якорь, я незаметно проскользнул в ялик, лег в нем, растянувшись во всю длину, и никто даже не заподозрил, что я там. Ну а окончание, я думаю, вы и сами знаете.

— Яхта была полностью готова к отплытию?

— Яхта была полностью готова к отплытию. Капитан стоял на мостике, пары уже разведены.

— Стало быть, они ждали меня! Как такое могло быть?!

— Они кого-то ждали, но не думаю, что вас.

— Второй человек поднялся на борт?

— Он помог пронести вас по сходням, но потом вернулся обратно к своему экипажу. Это был кучер.

— И никто не видел, что творится?

— Пристань была пустой. Вы ведь помните, что последний пароход приходит вечером.

Наступило недолгое молчание, а затем Нелла со вздохом воскликнула:

— Чудные дела творятся в мире!

И для них мир был действительно чудным, хотя, конечно, и не вполне в том смысле, какой вкладывала Нелла Рэксоул. Они только что избежали опасности. В придачу ко всем прочим печальным обстоятельствам они не завтракали. Они находились в море в крохотной шлюпке. Никто из них не знал, что еще принесет день. Мужчина, наконец, имел чрезвычайно серьезные основания тревожиться за жизнь своего царственного племянника. И все же… Все же никто из них не хотел бы, чтобы закончилось это путешествие в маленькой лодочке по волнам летнего прилива. Каждый, разумеется, бессознательно, желал, чтобы оно длилось вечно; он неторопливо греб; она время от времени направляла его курс движениями своей умопомрачительно хорошенькой головки. Оба они были молоды, обладали превосходным здоровьем и юным пылом, и, наконец… они были вместе. Лодочка была очень маленькой, и лицо Неллы находилось едва ли не в ярде от лица князя. Она в его глазах была окружена ореолом красоты и сиянием богатства; он в ее глазах был окружен ореолом мужской отваги и великолепием трона.

Но все путешествия заканчиваются — одни на дне моря, другие на берегу, и ялик проскользнул между каменными выступами пристани. Князь подгреб к ближайшей лестнице, причалил, и они вышли на сушу. Было шесть часов утра, и день начинался великолепным восходом. В этот ранний час на пристани было всего лишь несколько человек.

— Ну, что дальше? — сказал князь. — Я должен устроить вас в отель.

— Я в ваших руках, — отозвалась она с улыбкой, которая заставила его кровь заиграть в венах. Он только сейчас осознал, насколько она устала, насколько обессилена и измучена.

В отеле «Веллингтон» князь сказал заспанному привратнику, что они только что приехали на раннем поезде из Брюгге и хотят тут же позавтракать. Было невозможно рано, но самый обычный английский соверен отлично действует в любом бельгийском отеле, и очень скоро Нелла и князь завтракали на веранде гостиницы шоколадом, который срочно был для них приготовлен.

— Я никогда еще не пробовал такого превосходного шоколада! — восклицал князь, хотя отель «Веллингтон» вовсе не славился своим шоколадом. Тем не менее Нелла вторила ему с энтузиазмом:

— И я тоже!

Затем наступило молчание, и Нелла, возможно, чувствуя, что впала в чрезмерную восторженность, заметила весьма обыденным тоном:

— Я должна немедленно телеграфировать папе.

В итоге Теодор Рэксоул получил телеграмму, которая помешала ему присоединиться к детективу Маршаллу.

Глава XVI Женщина в красной шляпе

— Есть одна вещь, князь, которую мы должны решить прямо сейчас, — сказал Теодор Рэксоул.

Все трое — Рэксоул, его дочь и князь Эриберт — сидели вокруг обеденного стола в номере отеля «Веллингтон». Рэксоул прибыл на пароходе в полдень без опоздания и был встречен ими на пристани. Они рано пообедали, и Рэксоул выслушал подробный рассказ о приключениях Неллы и князя на суше и на море. О своих собственных похождениях прошлой ночью он рассказал очень скупо, объяснив лишь с минимальным количеством подробностей, как обнаружилось тело Диммока.

— Что же нам делать? — спросил князь.

— Мы должны решить окончательно: либо мы расскажем полиции все, что случилось, либо действуем дальше на свой страх и риск, беря всю ответственность на себя. А решив однажды, обязаны придерживаться выбранного курса до конца. По-моему, все за то, чтобы посвятить полицию в наши дела и предоставить ей дальше действовать самостоятельно.

— Ой, папочка, — порывисто воскликнула Нелла, — как ты можешь говорить такое, когда самое забавное только начинается!

— Ты можешь назвать прошлую ночь забавной? — осведомился Рэксоул, мрачно глядя на нее.

— Да, конечно, — уверенно сказала она. — Теперь — да.

— Ну а я — нет, — таков был лаконичный ответ миллионера: вероятно, он вспомнил о своем пребывании в лифте.

— А вы не думаете, что мы могли бы немного углубить расследование? — рассудительно вмешался князь, раскалывая грецкий орех. — Всего лишь немного углубить, и вот тогда, если мы потерпим неудачу и ничего не добьемся, у нас все еще останется достаточно удобных случаев, чтобы обратиться к полиции.

— С чего, по-вашему, мы можем начать? — спросил Рэксоул.

— Ну хотя бы с дома, в который мисс Рэксоул так отважно вошла прошлой ночью. — Он бросил на нее восхищенный взгляд. — Мы с вами, мистер Рэксоул, могли бы тщательно и подробно обследовать его.

— Сегодня ночью?

— Разумеется. Мы можем, я уверен, сделать кое-что.

— Мы можем сделать даже слишком много.

— Что, к примеру?

— Мы можем подстрелить кого-нибудь, или же нас по ошибке примут за грабителей. Если мы переступим закон, то нас не сможет оправдать даже то, что мы действовали из лучших побуждений.

— Верно, — сказал князь. — И тем не менее… — Он остановился.

— И тем не менее вам не хочется посвящать полицию в свои дела? Вы хотите вести всю охоту сам, тем более что напали на горячий след, не так ли? Примите совет старшего, князь, и оставьте это дело. Да и для меня мало приятного участвовать в ночных эскападах две ночи подряд. Что же касается тебя, Нелла, то тебе пора идти спать. Впрочем, и мы с князем уже зеваем.

— Папа, — сказала она, — сегодня вечером ты совершенно ужасен.

— Возможно, что и так, — сказал он. — Я очень сердит на тебя за то, что ты отправилась сюда одна. Это было чудовищно… Ну ладно, не будем сейчас об этом. Скоро девять часов. Спокойной ночи. Князь, я уверен, извинит тебя.

Если бы Нелла действительно не была такой уставшей, то князь мог бы оказаться свидетелем добродушного, но упорного конфликта между миллионером и его отпрыском. Но поскольку она устала, то удалилась с удивительным послушанием, а двое мужчин остались одни.

— А теперь, — сказал Рэксоул, внезапно меняя тон, — мне кажется, что я, несмотря ни на что, ваш спутник для маленького любительского расследования сегодняшней ночью. И, если уж говорить истинную правду, я думаю, что в этом деле спать — это самое худшее из всего, что мы можем сделать. Но я хотел уберечь Неллу от обиды, по крайней мере до завтра. Она очень трудное создание, и могу предостеречь вас, князь, — он мрачно усмехнулся, — что если нам сегодня ночью удастся что-нибудь удачно проделать, то утром мы натерпимся от нее. Вы готовы пойти на такой риск?

— Готов, — улыбнулся князь. — Но мисс Рэксоул — молодая леди с замечательно крепкими нервами.

— Это так, — сухо отозвался Рэксоул. — Я надеюсь, что когда-нибудь они станут менее крепкими.

— Я в высшей степени восхищаюсь мисс Рэксоул, — сказал князь и прямо взглянул в лицо ее отца.

— Вы делаете нам честь, князь, — заметил Рэксоул. — Но давайте перейдем к делу. Прав ли я, предполагая, что у вас есть причины держать полицию от ваших дел как можно дальше?

— Да, — сказал князь и нахмурился. — Я весьма опасаюсь, что мой бедный племянник влез в какую-то передрягу и не хочет, чтобы о ней кто-нибудь узнал.

— Стало быть, вы не считаете, что он — жертва чьей-то грязной игры?

— Нет, не считаю.

— По какой причине, осмелюсь спросить?

— Мистер Рэксоул, мы говорим доверительно, не так ли? Несколько лет назад мой глупый племянник попал в историю — в историю со «звездой» берлинской сцены. По всему, что я о ней слышал, эта леди — весьма яркий образец своего пола и своего крута, а в таких делах, где замешан правящий князь, следует избегать любого скандала. Я думал, что вся эта история со «звездой» сцены благополучно завершилась, поскольку вскоре должны публично объявить о помолвке моего племянника с принцессой Анной Экштайн-Шварцбургской. Но вчера я случайно увидел эту леди здесь. Такое совпадение — ее присутствие и исчезновение моего племянника — слишком подозрительно, чтобы быть случайным.

— Но как эта мысль согласуется с убийством Реджинальда Диммока?

— Никак не согласуется. Я предполагаю, что убийство бедного Диммока и исчезновение моего племянника совершенно между собой не связаны — за исключением, разумеется, возможности, что берлинская актриса играет на руку убийцам. Но я так не думаю.

— Что вы собираетесь делать этой ночью?

— Я собираюсь войти в дом, где прошлой ночью была мисс Рэксоул, и отыскать там какие-нибудь улики.

— Я согласен, — сказал Рэксоул. — Присоединяюсь. Однако позвольте сказать вам, князь, и прошу извинить меня за резкую прямоту, но ваши предположения неверны. Я готов держать пари на сто тысяч долларов, что князь Эуген похищен.

— Какие у вас основания для такой уверенности?

— Ах, — сказал Рэксоул, — это длинная история. Позвольте мне лучше начать с вопросов. Знаете ли вы, что ваш племянник, князь Эуген, задолжал миллион?

— Миллион? — воскликнул в изумлении князь Эриберт. — Но это невозможно!

— Тем не менее он задолжал, — холодно сказал Рэксоул. Затем он рассказал князю все, что узнал от мистера Самсона Леви.

— Что вы на это скажете? — спросил он, закончив свой рассказ. Князь Эриберт не ответил.

— Что вы на это скажете? — настаивал Рэксоул.

— Только то, что Эуген погублен, даже если он жив.

— Ничуть, — бодро отозвался Рэксоул. — Ничуть. Это мы еще посмотрим. Есть одна важная вещь, которую я хочу сейчас у вас узнать: претендовал ли кто-либо прежде на руку принцессы Анны?

— Да. В прошлом году король Боснии просил ее руки, но его предложение было отклонено.

— Почему?

— Сочли, что мой племянник — более удачная для нее партия.

— Но не оттого, что у его величества не слишком хороший характер?

— Нет. К несчастью, когда речь идет о королях, о личном характере обычно не упоминают.

— Стало быть, если по каким-то причинам брак принцессы Анны и вашего племянника не состоится, у короля Боснии появятся отличные шансы?

— Да. С политической стороны такой исход будет совершенно удовлетворительным.

— Спасибо, — сказал Рэксоул. — Я держу пари на вторую сотню тысяч долларов, что кто-то в Боснии — я не обвиняю лично самого короля — приложил к этому делу руку. Методы балканских политиков всегда были полувосточными. Итак, идемте.

— Куда?

— В этот миленький домик Неллиных приключений.

— Но наверняка еще слишком рано.

— Да, рано, — сказал Рэксоул. — Но нам нужно еще раздобыть кое-что. К примеру, потайной фонарь.

— И револьвер? — предположил князь Эриберт.

— Должно быть, револьверы? — поправил, засмеявшись, миллионер.

— Дело может дойти и до них.

— Ну, в таком случае, вот один, — сказал Рэксоул и вынул револьвер из кармана. — А ваш?

— А у меня, — сказал князь, — у меня револьвер вашей дочери.

— Черт, этого еще не хватало, — пробормотал Рэксоул про себя.

Было довольно рано — половина десятого. Они решили, что неразумно начинать операцию до полуночи. Надо было как-то провести три часа.

— Давайте сходим посмотреть игру, — предложил Рэксоул. — Возможно, повстречаем берлинскую леди.

В первый момент это предложение было сделано в шутку, но, поразмыслив, они оба решили, что вряд ли где-нибудь можно будет провести время лучше, чем в великолепном салоне курзала, где в сезон выигрывается и проигрывается столько же денег, сколько в Монте-Карло.

Пробило десять часов, когда они вошли в зал. Здесь было представлено большое общество — общество, в которое входили, в частности, и лица, пользующиеся в Европе наиболее дурной славой. В этом пестром собрании все были равны. Электрический свет холодно и беспристрастно освещал праведных и неправедных, глупых и лукавых, европейцев и азиатов. Как обычно, женщины монополизировали лучшие места за столами. Картина эта была хорошо знакома князю, который много раз наблюдал подобное в Монако, но Теодор Рэксоул никогда еще не бывал в европейских игорных домах; он имел лишь самые общие представления о правилах игры, и все окружающее чрезвычайно его заинтересовало. Некоторое время он наблюдал игру за столом, возле которого они остановились. Губы его ни разу не шевельнулись, но взгляд был прикован к столу, а слух ловил каждое замечание игроков или крупье. Он брал свой первый урок игры в рулетку.

Рэксоул видел, как юноша выиграл пятнадцать тысяч франков, которые тут же самым наглым образом были украдены нарумяненной девицей, чуть постарше юноши; он видел престарелых игроков, поставивших свои монеты, проигравших и тихо вышедших из игорного дома; он видел, как за один круг был сорван банк в пятьдесят тысяч франков.

— Это, пожалуй, неплохая забава, — сказал он наконец, — но ставки слишком малы для того, чтобы вызвать настоящий интерес. Попытаю-ка я счастья, просто так, для пробы. Я обречен выигрывать.

— Да? — удивился князь.

— Да, я всегда выигрываю в играх на везение, — ответил Рэксоул с веселой откровенностью. — Это мой рок. К тому же вспомните, что сегодня вечером я новичок, а все знают, как везет начинающим.

Через десять минут крупье за этим столом был вынужден прекратить игру, пока не прибудет новый запас денег.

— Что я вам говорил? — сказал Рэксоул, направляясь к следующему столу в глубь зала. Его сопровождали сотни любопытных взглядов. Одна старая женщина, чьи румяна пытались изобразить фальшивую юность, по-французски попросила его сделать за нее ставку в пять франков. Она протянула ему монету. Он взял ее и взамен дал женщине стофранковую банкноту. Она сжала в кулаке смятую бумажку и с истерической поспешностью бросилась обратно к столу.

Над вторым столом витал ощутимый дух возбуждения. Передовую линию игроков возглавляла женщина в черном шелковом вечернем платье с глубоким вырезом и в большой красной живописной шляпе. На вид ей было лет двадцать восемь, у нее были темные глаза, полные губы и типично еврейский нос. Она была хороша собой, но ее красоте был свойствен тот угрожающий, зловещий оттенок, который часто называют юноноподобным. Женщина находилась в центре внимания. Люди передавали друг другу, что она выиграла за этим столом в течение дня сто шестьдесят тысяч франков.

— Вы были правы, — прошептал князь Эриберт Теодору Рэксоулу. — Это берлинская леди.

— Черт ее побери! Она видела вас? Она может вас узнать?

— Она, вероятно, знает меня, но до сих пор еще не заметила.

— В таком случае держитесь за ее спиной. Я собираюсь выступить против нее небольшим походом.

С помощью тщательно отработанной дипломатии Рэксоул после недолгих маневров занял место за столом напротив леди в красной шляпе. Ореол его успеха за первым столом последовал за ним и сюда, и зрители рассматривали его как серьезного и грозного игрока. В первом круге леди поставила тысячу франков на двойное зеро — Рэксоул поставил сотню на девятнадцатый номер и тысячу на случайные номера. Девятнадцатый номер выиграл. Рэксоул получил четыре тысячи четыреста франков. Девять раз подряд Рэксоул возвращался к девятнадцатому номеру и случайным номерам, и девять раз леди ставила на двойное зеро. Девять раз Рэксоул выигрывал и леди проигрывала. Другие игроки, догадавшись, что игра превратилась в дуэль, стояли вокруг, бросив игру, и наблюдали за двумя дуэлянтами. Князь Эриберт ни разу не покинул своей позиции позади красной шляпы.

Игра продолжалась. Рэксоул время от времени проигрывал кое-какие пустяки, но удача с девятнадцатым номером не покидала его. Как выразился один английский зритель: «Он не в состоянии ошибиться». Когда пробило полночь, у леди в красной шляпе оставалась тысяча франков. Затем на полчаса к ней вернулась удача, и она начала выигрывать, но к часу ночи ее ресурсы иссякли. Из ста шестидесяти тысяч франков, которые были у нее в начале вечера, Рэксоул забрал себе около девяноста тысяч, остальное досталось банку. Это была катастрофа для Юноны в красной шляпе. Она вскочила, топнула ногой и выбежала из зала. За ней на небольшом расстоянии последовали Рэксоул и князь.

— Это может оказаться небесполезным — проследить за ее передвижениями, — сказал Рэксоул.

На улице, освещенной гигантскими дуговыми фонарями, где постоянно невдалеке от курзала слышался шум прибоя, Юнона в красной шляпе остановила фиакр и быстро уехала. Рэксоул и князь взяли открытый экипаж и последовали за ней. Но не успели они проехать и полмили, как князь Эриберт остановил экипаж, предложил Рэксоулу сойти, расплатился с возчиком и отпустил его.

— Я уверен, что знаю, куда она направляется, — объяснил он. — И нам лучше последовать за ней пешком.

— Вы думаете, что она направилась на место вчерашних событий? — спросил Рэксоул.

— Совершенно верно. Мы сумеем… Как это вы говорите… убить одним выстрелом сразу двух зайцев.

Догадка князя Эриберта оказалась верной. Экипаж, в котором ехала леди, остановился перед домом, в котором прошлой ночью состоялась дуэль между Неллой Рэксоул и мисс Спенсер, и леди скрылась в доме как раз в тот момент, когда двое мужчин появились в конце улицы. Вместо того чтобы пройти вдоль фасада, князь увлек Рэксоула в переулок, который шел сзади домов, и, войдя в переулок, стал считать дома, мимо которых они проходили. Через несколько минут они перелезли через стену, с величайшими предосторожностями пересекли длинный узкий участок земли — не то сад, не то задний двор — и присели скрючившись под французским окном[7], занавешенным изнутри шторами, но оставленным слегка приоткрытым.

— Вы улавливаете? — прошептал князь едва слышно. — Они беседуют.

— Кто?

— Берлинская леди и мисс Спенсер. Я уверен, что это голос мисс Спенсер.

Рэксоул потихоньку толкнул французское окно, чтобы оно открылось пошире, и приложил ухо к щели, через которую падала полоска желтого света.

— Займите мое место, — прошептал он князю. — Они говорят по-немецки. Вы лучше поймете.

Они потихоньку поменялись местами под окном, и князь стал внимательно прислушиваться.

— Стало быть, вы отказываете мне? — произнес голос посетительницы мисс Спенсер.

Ответа мисс Спенсер не последовало.

— Дайте мне хотя бы тысячу франков. Я ведь сказала вам, что проиграла целых двадцать пять тысяч.

И вновь не было ответа.

— Тогда я скажу вам, что я об этом думаю, — начала леди в гневе, торопливо роняя слова. — Я сделала то, что обещала. Я заманила его сюда, и вы без труда засадили этого бедного маленького человека в свой подвал, а теперь отказываетесь дать мне жалкую тысячу франков.

— Вы уже получили вашу долю, — проговорила мисс Спенсер. Ее слова звучали холодно и спокойно в ночном воздухе.

— Мне нужна еще тысяча.

— У меня ее нет.

— Ну что ж, тогда посмотрим.

Князь Эриберт услышал шелест развевающейся юбки, затем хлопнула дверь, и полоска света в щели приоткрытого окна внезапно исчезла. Он приоткрыл окно пошире. Комната была темной и, по всей видимости, пустой.

— Ну, теперь дело за вашим потайным фонарем, — нетерпеливо сказал он Теодору Рэксоулу после того, как перевел ему разговор двух женщин.

Рэксоул извлек из кармана летнего плаща потайной фонарь и зажег его. Луч упал на землю.

— Что это?! — тут же воскликнул князь Эриберт, указывая на землю. Фонарь бросал свет на лежавшую возле их ног решетку из параллельных прутьев, через которую можно было разглядеть подвал. Они опустились на колени, вгляделись в подземную камеру и увидели внизу сидевшего неподвижно на сломанном стуле молодого человека с закрытыми глазами и тяжело опущенной на грудь головой. В тусклом свете потайного фонаря он имел устрашающий вид трупа.

— Кто бы это мог быть? — спросил Рэксоул.

— Это князь Эуген, — последовал тихий ответ князя.

Глава XVII Освобождение князя Эугена

— Эуген, — тихо позвал князь Эриберт.

Молодой человек в подвале, услышав свое имя, с трудом поднял голову и посмотрел на решетку, которая отделяла его от двух спасителей. По его лицу не было заметно, что он узнал их. Несколько секунд он бесцельно и тупо осматривался, его глаза блестели в свете потайного фонаря, а затем он опять медленно опустил голову на грудь. Он был одет в темный твидовый дорожный сюртук, и Рэксоул заметил, что один рукав — левый — был порван возле манжеты, а на левом плече виднелось пятно грязи. Твердый полотняный воротничок, потерявший белизну и накрахмаленность, был наполовину отстегнут, все еще свисая с шеи узника. Коричневые ботинки были расшнурованы. Кепи и носовой платок лежали на полу, здесь же валялись обрывки часовой цепочки и несколько золотых монет. Рэксоул направил фонарь в угол подвала, но не сумел обнаружить никакой обстановки, кроме стула, на котором сидел его высочество князь Позенский, и маленького, сколоченного из досок стола, на котором стояли тарелка и чашка.

— Эуген, — еще раз крикнул князь Эриберт, но и на этот раз его несчастный племянник никак не отозвался, и тогда Эриберт тихо добавил, обратившись к Рэксоулу:

— Вероятно, он не может нас отчетливо увидеть.

— Но он наверняка должен узнать ваш голос, — мрачно отозвался Рэксоул.

Наступила пауза, и двое мужчин на поверхности в растерянности смотрели друг на друга. Каждый из них знал, что они должны войти в этот подвал и вывести оттуда князя Эугена, но каждому было как-то боязно сделать следующий шаг.

— Слава Богу, он жив! — сказал Эриберт.

— Это может быть хуже, чем смерть, — отозвался Рэксоул.

— Хуже, чем… Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать… Возможно, он безумен.

— Идемте! — Эриберт почти кричал во внезапном приливе энергии, в диком порыве к действию. И, выхватив фонарь из рук Рэксоула, он бросился во мрак комнаты, в которой недавно происходил подслушанный ими разговор мисс Спенсер и леди в красной шляпе. На мгновение Рэксоул замешкался возле окна.

— Идемте, — повторил повелительно князь Эриберт. — Чего вы опасаетесь?

— Не знаю, — сказал Рэксоул, понимая нелепость этого ответа. — Я не знаю.

И тут же тяжело шагнул вслед за князем Эрибертом в комнату. На камине стояла пара потушенных свечей. Рэксоул механическими бездумными движениями зажег их, и они принялись осматривать комнату. Она была обставлена совершенно обычно довольно маленькая, довольно захудалая, довольно обшарпанная с безобразными обоями и безобразными картинами в безобразных рамках. На спинке стула висела мужская вечерняя куртка. Дверь была закрыта. Князь Эриберт повернул дверную ручку, но не сумел открыть ее.

— Заперто, — сказал он. — Очевидно, они знают, что мы здесь.

— Ерунда, — резко бросил Рэксоул. — Откуда они могли узнать?

Нажав на ручку, он сильно потряс дверь, и она отворилась.

— Я же говорил вам, что она не заперта, — сказал он.

Маленький успех с дверью воодушевил их. Это был курьезный психологический эффект: двое взрослых, здоровых и сильных мужчин были напуганы страшным видом узника в подвале. Но постепенно их страх проходил. В следующее мгновение они были уже в прихожей, которая вела к входной двери дома. Входная дверь была открыта. Они выглянули на улицу, осмотрев ее в обе стороны, но не увидели ни души. Улица, освещенная только тремя газовыми фонарями, казалась странно зловещей и таинственной.

— Она ушла, это ясно, — сказал Рэксоул, имея в виду женщину в красной шляпе.

— И мисс Спенсер вслед за ней, вы полагаете? — осведомился Эриберт.

— Нет. Она должна была остаться. Она никогда не осмелится уйти. Давайте искать лестницу в подвал.

К счастью, обнаружить лестницу в подвал оказалось нетрудно. Рэксоул молча убавил яркость фонаря и пошел первым, князь следовал вплотную за ним. Внизу был короткий коридорчик, в котором виднелась согнутая женская фигура, преграждавшая им путь. Глаза женщины в лучах фонаря блестели как у кошки ночью. Когда мужчины подошли поближе, они увидели, что это мисс Спенсер. Казалось, что она полуприсела на каменном полу, держа в руке то, что они вначале приняли за кинжал и что оказалось отнюдь не столь романтичным, а довольно длинным хлебным ножом.

— Я слышала вас, я слышала вас, — восклицала она. — Убирайтесь прочь, вам нельзя входить сюда.

В ее взгляде таилась опасность, ее буквально трясло от едва сдерживаемой неистовой энергии.

— Послушайте-ка, мисс Спенсер, — холодно сказал Рэксоул, — я полагаю, — что мы достаточно насмотрелись таких танцев. Вам лучше убраться отсюда, или мы попросту отшвырнем вас в сторону.

И он спокойно двинулся к ней с фонарем в руке. Она молча ударила его в руку ножом, фонарь упал и погас. Рэксоул издал крик скорее гневного изумления, чем боли, и отступил на несколько шагов. Во тьме они все еще могли различить блеск ее глаз.

— Я говорила вам, что вы не должны входить сюда, скачала женщина. — А теперь убирайтесь.

Рэксоул громко рассмеялся. Это был странный смех, но он смеялся и ничего не мог с собой поделать. Мысль о том, что эта женщина, эта конторская служащая остановила его и князя Эриберта жалким хлебным ножам, показалась ему очень забавной. Он зажег спичку, засветил свечу и шагнул к мисс Спенсер.

— Я опять сделаю это, — сказала она с твердой решимостью.

— О нет, на этот раз вы не выиграете, моя девочка, — сказал Рэксоул, достал револьвер, взвел курок и поднял руку с оружием. — Бросьте вашу игрушку, — твердо вымолвил он.

— Нет, — ответила она.

— Я буду стрелять.

Она стиснула зубы.

— Я буду стрелять, — повторил он. — Раз… два… три.

Банг, банг!!! Он выстрелил дважды, намеренно промазав.

Мисс Спенсер даже не дрогнула. Рэксоул был чрезвычайно поражен, это совсем не соответствовало рассказу Неллы о поведении мисс Спенсер прошлой ночью.

— Да, у вас есть немного смелости, — сказал он, — но это вам не поможет. Почему вы не пускаете нас?

Дело в том, что на самом деле никакой смелости у мисс Спенсер не было, но один страх отступал у нее перед другим. Она смертельно боялась револьвера Рэксоула, но еще больше она боялась чего-то другого.

— Почему вы не пускаете нас?

— Я не могу, — проговорила она, дрожа всем телом. — Он оставил меня здесь на страже.

Она была сломлена. По ее побледневшему лицу текли слезы. Теодор Рэксоул начал снимать легкий плащ.

— Я вижу, что должен укрыть вас своим пальто, скачал он, почти улыбаясь. Затем быстрым движением набросил плащ ей на голову и, бросившись к ней, схватил за руки, а князь Эриберт помогал ему.

Она прекратила бороться, она была побеждена.

Они без сопротивления отвели ее по лестнице на верхний этаж и заперли в спальне. Когда они выходили, она неподвижно лежала на кровати.

— Теперь к моему бедному Эугену, — сказал князь Эриберт.

— Не думаете ли вы, что нам лучше вначале обыскать дом? — предложил Рэксоул. — Будет безопаснее узнать, в каком мы положении. Мы не можем позволить себе наткнуться на какую-нибудь засаду или что-нибудь в этом роде.

Князь согласился, и они обыскали весь дом сверху донизу, но не нашли никого. Затем, заперев входную дверь и французское окно в гостиной, они вновь отправились в подвал.

Здесь их ожидало новое затруднение. Подвал был, разумеется, заперт, и им не удалось обнаружить никакого признака ключа, а дверь выглядела чрезвычайно тяжелой. Они были вынуждены вернуться в спальню, где находилась в заключении мисс Спенсер, чтобы потребовать у нее ключ от подвала. Она все еще лежала без движения на кровати.

— Том взял его с собой, — слабо повторяла она на все их вопросы. — Том взял его, клянусь вам. Он забрал его для безопасности.

— В таком случае, как вы кормили своего заключенного? — резко спросил Рэксоул.

— Через решетку, — ответила она.

Мужчины содрогнулись. Они чувствовали, что она говорит правду. Они спустились к двери подвала в третий раз. Тщетно пытался Рэксоул вышибить дверь, ему не удалось даже пошатнуть ее.

— Давайте попробуем вместе, — сказал князь Эриберт. — Взяли!!!

Раздался треск.

— Еще разок, — сказал князь Эриберт.

Вновь раздался треск, — и затем верхняя дверная петля поддалась. Остальное было делом легким. Через выломанную дверь они вошли в тюрьму князя Эугена.

Узник все еще сидел на стуле. Ужасный шум и суматоха, вызванные вышибанием двери, казалось, не вывели его из летаргии, но когда князь Эриберт заговорил с ним по-немецки, он посмотрел на своего дядюшку.

— Не пойти ли вам с нами, Эуген? — сказал князь Эриберт. — Вам нельзя дольше здесь оставаться.

— Оставьте меня одного, — последовал странный ответ, — оставьте меня одного. Чего вы от меня хотите?

— Мы здесь, чтобы вызволить вас из беды, — мягко сказал Эриберт. Рэксоул стоял в стороне.

— Кто этот малый? — резко спросил Эуген.

— Это мой друг мистер Рэксоул, англичанин, или, вернее, я сказал бы, американец, которому мы многим обязаны. Пойдемте отсюда, вам надо поужинать.

— Я не пойду, — решительно ответил Эуген. — Здесь я жду ее. Ты что же, думаешь, что кто-то держит меня здесь против моей воли? Говорю тебе, я жду ее! Она сказала, что придет.

— Кто — она? — спросил Эриберт.

— Она! Ты должен знать! О, я забыл, ты конечно же не знаешь. Ты не должен спрашивать. Не допытывайся, дядя Эриберт. Она носит красную шляпу.

— Я отведу вас к ней, дорогой Эуген. — Князь Эриберт положил руку на плечо племянника, но тот грубо ее стряхнул, встал, а затем опять сел.

Эриберт взглянул на Рэксоула, и оба они посмотрели на князя Эугена. Лицо последнего покраснело, и Рэксоул заметил, что зрачок его левого глаза был расширен сильнее, чем правый. Он таращил глаза, бормотал обрывки каких-то фраз, то хрипя, то подвывая.

— Его разум поврежден, — прошептал Рэксоул по-английски.

— Тише! — сказал Эриберт. — Он понимает по-английски.

Но князь Эуген не обратил Никакого внимания на этот короткий коллоквиум.

— Нам следует отвести его наверх, — сказал Рэксоул.

— Да, — согласился Эриберт. — Эуген, леди в красной шляпе, леди, которую вы ждете, находится наверху. Она послала нас вниз, чтобы позвать вас туда. Не угодно ли пойти с нами?

— Himmel![8] — воскликнул бедный малый с каким-то подобием бессильного гнева. — Почему вы не сказали мне этого сразу?

Он встал, шагнул к Эриберту и рухнул во весь рост на пол. Он был в обмороке. Двое мужчин подняли его и понесли вверх по каменной лестнице, а затем с бесконечными предосторожностями уложили на софу. Он лежал тяжело дыша, глаза его были закрыты, кулаки крепко сжаты; время от времени по всему телу пробегали конвульсии.

— Кто-то из нас должен привезти доктора, — сказал князь Эриберт.

— Я съезжу, — предложил Рэксоул.

В этот момент раздался быстрый, короткий скрип французского окна, и оба они, Рэксоул и князь, разом обернулись на звук. В раздвинутую щель просунулось девичье лицо. Это была Нелла. Рэксоул открыл запор, и Нелла вошла в комнату.

— Я нашла вас, — сказала она небрежно. — Могли бы мне и сказать. Я не могла спать и выспросила у слуг в отеле, вернулись ли вы; они сказали, что нет, вот я и ускользнула. Я так и подумала, что вы здесь.

Рэксоул прервал ее вопросом, что означает эта эскапада, но она остановила его беззаботным жестом.

— Кто это? — указала она на человека на софе.

— Это мой племянник князь Эуген, — объяснил Эриберт.

— Ранен? — холодно осведомилась она. — Надеюсь, что нет.

— Он болен, — сказал Рэксоул. — У него повредились мозги.

Нелла принялась обследовать бесчувственного князя с умелыми ухватками выпускницы лучших медицинских курсов при госпитале в Нью-Йорке.

— У него мозговая лихорадка, — сказала она. — Ничего более, но и этого вполне достаточно. Интересно, имеется ли в этом замечательном доме кровать?

Глава XVIII Ночь

— Его ни в коем случае нельзя перевозить, — сказал маленький темноволосый доктор-бельгиец. Несмотря на то что глаза его сквозь толстые очки смотрели насмешливо, говорил он очень серьезно и настойчиво.

Такое заключение окончательно определило их планы. Нелла, которая перед приходом доктора поставила тот же диагноз, праздновала профессиональный триумф.

Они довольно крупно поспорили, прежде чем послать за доктором. Князь Эриберт был за то, чтобы сохранить все случившееся в глубокой тайне между ними. Теодор Рэксоул, будучи полностью с ним согласен, предлагал тем не менее, несмотря на риск, немедленно перевезти пациента в Лондон. Рэксоул был убежден, что больному будет безопаснее в его отеле и там они лучше справятся с любой возможной ситуацией. Нелла отнеслась к этой мысли с пренебрежением. Как медицинская сестра-любительница, она была убеждена, что князь Эуген болен гораздо серьезнее, чем они предполагают, и настаивала на том, что они должны полностью завладеть домом до тех пор, пота князь Эуген не выздоровеет.

— Но как быть с этой женщиной, Спенсер? — сказал Рэксоул.

— Оставить ее там, где она сейчас находится. Держать ее взаперти и не впускать в дом ни одного посетителя. Если Жюль вернется, просто не позволить ему войти в дом — вот и все. Здесь вас двое, так что вы сумеете приглядеть за бывшими жильцами, если они вернутся, и за мисс Спенсер, пока я буду ухаживать за пациентом. Но прежде всего вы должны послать за доктором.

— За доктором! — тревожно воскликнул князь Эриберт. — Так ли уж это необходимо — давать доктору подробные объяснения?

— Ничего этого, — ответила она, — делать не придется. Да и зачем? В таких местах, как Остенде, доктора благоразумно воздерживаются от вопросов: они видели слишком много, чтобы сохранять любопытство. Кроме того, вы ведь не хотите, чтобы ваш племянник умер?

Мужчины были смущены и захвачены врасплох тем, как проницательно девушка поняла ситуацию, и начали слушаться ее во всем. Она велела отцу сделать вылазку за доктором, и он отправился на поиски. Она дала князю Эриберту несколько других приказаний, и он проворно выполнил их.

К вечеру следующего дня дело наладилось. Несколько раз приходил и уходил доктор, он прислал лекарства и, казалось, довольно оптимистично оценивал течение болезни. Была нанята старая женщина для уборки и приготовления еды. Мисс Спенсер содержалась в мезонине, подальше от глаз, пока не будет решено, что с ней делать. И никто вне стен дома не задал ни единого вопроса. Обитатели этой не вполне обычной улицы, должно быть, привыкли к странному поведению своих соседей, к необъяснимым появлениям и исчезновениям странных приезжих. Для внешних наблюдателей решительное и активное трио — Рэксоул, Нелла и князь Эриберт — могли представляться законными и постоянными арендаторами дома.

К середине третьего дня состояние князя Эугена заметно и серьезно ухудшилось. Нелла ухаживала за ним всю предыдущую ночь, но, несмотря на это, осталась возле него и днем. Ее отец провел утро в отеле, а князь Эриберт стоял на часах. Мужчины никогда не покидали дом одновременно, и один из них всегда дежурил в дозоре ночью.

В этот день князь Эриберт и Нелла сидели вместе у постели больного. Только что ушел доктор. Теодор Рэксоул внизу читал «Нью-Йорк геральд». Князь и Нелла сидели возле окна, выходящего в сад позади дома. Это была подозрительно обшарпанная маленькая спальня, не предназначенная служить приютом хотя и больному, но августейшему телу такого европейского персонажа, как князь Эуген Позенский.

Достаточно курьезно, что на столь пылких демократов, как Нелла и ее отец, произвели сильное впечатление царственность и значительность больного лихорадкой князя — Эриберт никогда не производил на них такого впечатления. Оба они чувствовали, что здесь на их попечении находится некий род индивидуальности, совершенно новый для них и отличный от всего, с чем им прежде доводилось встречаться. Даже когда он бредил, жесты и тон его речи сохраняли оттенок резких и даже снисходительных приказов — внушительная смесь учтивости и надменности.

Что же до Неллы, то она была вначале поражена вензелем на рукаве его нательной рубашки — прекрасным «Е», расположенным над короной, и перстнем с печаткой на его бледной вялой руке. Эти незначительные внешние знаки были столь же эффектны, как и другие, более глубокие, но менее бросающиеся в глаза признаки.

Рэксоул должным образом отметил и отношение князя Эриберта к своему племяннику — одновременно покровительственное и почтительное. Оно ясно обнаруживало, что князь Эриберт вопреки всему продолжает рассматривать своего племянника как суверенного повелителя и хозяина, как личность, окруженную естественным и неотъемлемым почетом и благоговением. Это отношение вначале казалось американцам фальшивым и наигранным, более того, притворным, но постепенно они стали понимать, что ошибались и что отношения, которые в Америке расцениваются как «монархические предрассудки», тем не менее сохранились и продолжают здравствовать в других частях света.

— Вы и мистер Рэксоул были необычайно добры ко мне, — очень тихо промолвил князь Эриберт после некоторого молчания.

— В самом деле? — непритворно удивилась Нелла. Мы сами были заинтересованы в этом деле. Все началось в нашем отеле — вы не должны забывать этого, князь.

— Нет, — сказал он, — я не забыл ничего. Но я не могу ничего поделать, чувствуя, что увлекаю вас в этот странный лабиринт. Почему вы и мистер Рэксоул должны находиться здесь? Вы собирались отдохнуть, и вот — прячетесь в подозрительном доме в иностранном государстве, подвергаясь разного рода неудобствам и опасности только лишь потому, что я боюсь скандала, боюсь любого рода разговоров, связанных с моим беспутным племянником. Ведь для вас не важно, что его высочество князь Позенский может подвергнуться публичному позору. Что вам за дело, если Позенский трон станет посмешищем для всей Европы?

— Я действительно не знаю, князь, — лукаво улыбнулась Нелла. — Но мы, американцы, имеем привычку доводить до конца то, что мы начали.

— Ах! — сказал он. — Кто знает, как это все закончится! Все наши тревоги, все беспокойство, вся предусмотрительность могут обернуться ничем. Скажу вам, я готов сойти с ума, когда вижу Эугена, лежащего здесь, и думаю, что мы не можем узнать, что с ним случилось, до тех пор, пока он не придет в себя. Мы могли бы как-то подготовиться к будущему, если бы только мы знали… знали то, что он не может нам рассказать. Я говорю вам, что готов сойти с ума. И ничуть не меньше я тревожусь за вас… Если с вами что-нибудь случится, мисс Рэксоул, я убью себя.

— Но почему? — спросила она. — Предположим, что со мной может что-то случиться. При чем здесь вы?

— Потому что я втянул вас во все это, — ответил он, пристально глядя на нее. — Для вас это ничто, пустяки. Вы действуете всего лишь из доброты.

— Откуда вы знаете, что для меня это пустяки, князь? — быстро спросила она.

И тут больной сделал конвульсивное движение, и Нелла подошла к постели, чтобы успокоить его. Стоя у изголовья, она посмотрела на князя Эриберта, и он вернул ей лучащийся взгляд. Она была в дорожном платье с большим берлинским передником поверх него. Князь видел большие темные круги от усталости и бессонных ночей у нее под глазами, и ему казалось, что лицо ее истончилось и похудело. Эриберт не ответил на вопрос, а лишь смотрел на нее с меланхолической пристальностью.

— Думаю, что мне стоит пойти и отдохнуть, — сказала она наконец. — Вы уже сами знаете все о медицине.

— Спокойного сна, — сказал он тихо, открывая перед ней дверь. И затем остался наедине с Эугеном. Этой ночью настала его очередь дежурить возле больного, поскольку они все еще ожидали какого-либо странного внезапного визита — штурма либо каких-то иных действий Жюля. Рэксоул спал в гостиной внизу, Нелла занимала переднюю спальню на первом этаже, мисс Спенсер была заперта в мезонине; вышеназванная леди была тиха и молчалива, принимая от Неллы пищу, она не задавала никаких вопросов; старая женщина по ночам уходила в свое собственное жилище в окрестностях гавани.

Час за часом Эриберт молча сидел возле своего племянника, механически выполняя его желания, и постоянно внимательно всматривался в пустое лицо, словно пытаясь увидеть скрытую за маской тайну. Эриберта одолевала мысль о том, что если бы ему только удалось разумно побеседовать с пришедшим в сознание князем Эугеном хотя бы полчаса, хотя бы четверть часа, то все бы прояснилось и встало на свои места, но разумная беседа с Эугеном была абсолютно невозможна, потому что мозговая лихорадка прогрессировала. Когда время подошло к полуночи, беспокойство князя достигло предела. Должно быть, на него действовала та напряженная, наэлектризованная атмосфера, которая всегда окружает опасно больных и оказывает столь сильное воздействие на тех, кто находится рядом.

Его мысль истерически металась между самыми роковыми возможностями. Он представил, что случится, если тяжелобольной Эуген умрет. Как он объяснит то, что произошло, в Позене и императору? Как сумеет он оправдать себя? Он уже видел, как его обвиняют в убийстве, как осуждают (его, принца крови), как ведут на эшафот… Случай, каких не бывало в Европе в течение столетия!..

Затем он снова взглянул на больного, и ему показалось, что он видит отпечаток смерти в каждой черте его лица, искаженного агонией. Он слышал, как тот тяжело стонет. Ему почудился странный глухой стук. Он прислушался, но это оказалось не что иное, как городские часы, которые пробили двенадцать. Однако слышался и другой звук — таинственное шарканье возле двери. Он прислушался, затем вскочил со стула. Опять ничего! Ничего! Но он чувствовал, что его тянет к двери, и, постояв немного, он подошел и распахнул ее. Сердце его лихорадочно забилось. На циновке возле двери лежала Нелла. Она была одета, но, по всей видимости, без сознания. Он склонился над ее гибким телом, поднял ее и уложил в кресло возле очага. Он совершенно забыл об Эугене.

— Что с вами, мой ангел? — прошептал он и затем поцеловал девушку… Поцеловал дважды. Он мог только глядеть на нее, не зная, чем помочь.

Наконец Нелла открыла глаза и вздохнула.

— Где я? — спросила она слабым, дрожащим голосом. — Ах! — Она узнала его. — Это вы! Я сделала что-нибудь глупое? Я была в обмороке?

— Что случилось? Вам стало плохо? — спросил он с беспокойством. Он встал на колени у ее ног, крепко сжимая ее руки.

— Я видела Жюля возле моей кровати, — пролепетала она. — Я уверена, что видела его. Он засмеялся надо мной. Я была одета и вскочила, испугавшись, но он исчез, а я побежала к вам…

— Вам это приснилось, — успокоил он ее.

— Приснилось ли?

— Вы, должно быть, задремали. Я не слышал ни звука. Никто не мог войти. Но если вы хотите, я разбужу мистера Рэксоула.

— Возможно, мне все это привиделось, — согласилась она. — Как глупо!

— Вы переутомились, — сказал он, все еще бессознательно держа ее за руку. Они смотрели друг на друга. Она улыбнулась ему.

— Вы поцеловали меня, — сказала она внезапно, и он, покраснев, поднялся с колен. — Почему вы меня поцеловали?

— Ах, мисс Рэксоул! — пробормотал он торопливо, путаясь в словах. — Простите меня. Это было непростительно, но простите меня! Меня переполнили чувства. Я не сознавал, что я делаю.

— Почему вы поцеловали меня? — повторила она.

— Потому что… Нелла!.. Я люблю вас. Но я не имею права говорить это.

— Почему вы не имеете права говорить это?

— Если Эуген умрет, я буду вынужден занять его место на троне. У меня есть обязательства перед Позеном — я должен буду стать его правителем.

— Хорошо! — спокойно сказала она с восхитительной самоуверенностью. — Папа стоит сорок миллионов. Почему бы вам не — отречься от престола?

— Ах! — тихо вскрикнул он. — Зачем вы вынуждаете меня говорить подобные вещи! Я не могу уклониться от моего долга перед Позеном, а царствующий князь Позенский может жениться только на принцессе.

— Но князь Эуген будет жить, — сказала она убежденно. — А если он будет жив, то…

— Тогда я буду свободен. Я откажусь от всех моих прав, чтобы сделать вас моей, если… если только…

— Если — что, князь?

— Если вы соблаговолите принять мою руку.

— То есть достаточно ли я богата?

— Нелла! — Он склонился к ней.

И тут раздался звон бьющегося стекла. Эриберт подошел к окну и открыл его. В звездном мраке он сумел различить лестницу, приставленную к задней стене дома. Ему показалось, что он слышит шаги в глубине сада.

— Это был Жюль! — крикнул он Нелле и без дальнейших слов бросился вверх по лестнице в мезонин. Мезонин был пуст. Мисс Спенсер таинственно исчезла.

Глава XIX Князья в «Гранд Вавилоне»

Королевские апартаменты в «Гранд Вавилоне» знамениты в мире отелей (и в самом деле, где же еще?) как непревзойденные в своем роде. Только немногие дома в Германии, в особенности те, что принадлежат безумному Людвигу Баварскому, могут похвастаться комнатами и салонами, превосходящими их в пышной роскоши и в чуть ли не дикой, похожей на сказку экстравагантности богатого убранства, но нет ничего — и даже на Восьмой-авеню в Нью-Йорке, — что могло бы справедливо быть названо более полным, более совершенным, более соблазнительным и — что важно не в последнюю очередь — более комфортабельным.

Покои состоят из шести комнат: прихожей, салона, или комнаты для аудиенций, столовой, желтой гостиной (в которой королевские особы принимают своих друзей), библиотеки и королевской опочивальни — с последней мы уже знакомы. Наиболее важная и наиболее впечатляющая из всех шести, разумеется, комната для аудиенций — помещение пятидесяти фугов в длину и сорока в ширину с превосходным видом на Темзу и Тауэр.

Убранство этой комнаты в основном соответствовало германскому вкусу, поскольку из каждых шести царственных постояльцев этих апартаментов в четверых текла тевтонская кровь; но основную славу помещения составлял французский потолок, шедевр Фрагонара, целиком скопированный с самого знаменитого дворца в Лувре. Стены закрывали дубовые панели, задрапированные тканями из Арраса, имитирующими уникальные континентальные образцы. Ковер, целиком покрывающий пол, антикварный образчик превосходной турецкой работы, был по случаю куплен Феликсом Вавилоном у одного безденежного романского князя. Серебряные канделябры, в которые теперь были вставлены электрические лампы, прибыли с Рейна, и каждый из них имеет свою собственную историю. Королевское кресло — этикет не позволяет назвать его троном, но, несмотря на это, оно могло бы быть таковым — было вывезено Наполеоном в качестве добычи из Австрии и куплено Феликсом Вавилоном у одного французского коллекционера. В каждом углу комнаты стояла гигантская ваза из германского фаянса шестнадцатого века. Они были подарены Феликсу Вавилону Вильгельмом I Германским во время его первого визита инкогнито в Лондон в связи с французскими трениями в 1875 году.

В комнате для аудиенций висела только одна картина. Это был портрет несчастного, но благородного дона Педро, императора Бразилии. Его подарил Феликсу Вавилону сам дон Педро, и он висел здесь как одинокое и величественное напоминание королям и князьям о том, что империи проходят и величие низвергается. Во время юбилея 1887 года, когда под крышей у Феликса Вавилона гостили семь особ королевской крови, некий князь, занимавший покои, прислал Феликсу краткое послание о том, что портрет должен быть снят. Феликс вежливо отказался снять его, и князь тут же переехал в другой отель, где его обокрали, похитив драгоценность ценой в тысячу фунтов. Королевская комната для аудиенций «Гранд Вавилона», хотя мало кому известно об этом, — это одна из лондонских достопримечательностей, но ее никогда никому не показывают, и если вы спросите о ней служителей отеля, то они расскажут вам только глупые подробности вроде того, что чистка турецкого ковра стоит пятьдесят фунтов и что одна из гигантских ваз треснула у основания, виной чему буйная игра в жмурки, которую затеяли однажды вечером четыре юные принцессы, балканский король и его личный адъютант.

И вот в этих-то величественных покоях стоял возле оконной ниши в один прекрасный день в конце июня князь Эриберт Позенский. Он был одет в безукоризненный сюртук английского покроя с гарденией в петлице, а на его брюках красовалась прямейшая стрелка. Он был чрезвычайно рассеян, и, казалось, ожидал кого-то, поскольку время от времени бросал через плечо быстрые взгляды на дверь за королевским креслом. Наконец в двери появился маленький высохший сутулый старый человечек с типично германским выражением лица и принялся раскладывать какие-то бумаги на маленьком столике, стоявшем возле кресла.

— Ах, Ганс, мой старый друг! — сказал Эриберт, подходя к старичку. — Я должен поговорить с тобой кое о чем. Как ты находишь его высочество?

Старик отдал князю честь на военный лад.

— Не очень хорошо, ваше высочество, — ответил он. — Я служу камердинером племянника вашего высочества со времени его совершеннолетия, а перед тем я был камердинером его царственного родителя, но я никогда не видел… — Он умолк и умоляюще развел морщинистыми руками.

— Чего ты никогда не видел? — Эриберт ободряюще улыбнулся старому слуге. Можно было понять, что эти люди, настолько различающиеся по своему положению, были близки в прошлом и продолжают оставаться близкими и поныне.

— Знаете ли вы, мой князь, — сказал старик, — что мы собираемся принять финансиста Самсона Леви — так, кажется, его зовут — в комнате для аудиенций? По моему скромному убеждению, для финансиста, несомненно, хватило бы и библиотеки.

— Возможно, и так, — согласился князь Эриберт, — но, наверное, у твоего господина были для такого выбора особые причины. Скажи мне, — продолжал он, быстро меняя тему разговора, — как вышло, что ты оставил в Остенде князя, моего племянника, и вернулся в Позен?

— Его приказ, князь. — И старый Ганс, который на своем веку повидал немало монарших капризов и знал половину секретов европейских дворов, бросил на Эриберта взгляд, который мог означать что угодно. — Он отослал меня обратно с… с поручением, ваше высочество.

— И ты присоединился к нему здесь?

— Так точно, ваше высочество. И я присоединился к нему здесь, хотя, говоря правду, я опасался, что могу никогда не увидеть вновь моего хозяина.

— Князь был очень болен в Остенде, Ганс.

— Такой вывод я и сделал, — ответил Ганс, медленно потирая руки. — Его высочество до сих пор еще не полностью поправились?

— Еще нет. Одно время мы опасались за его жизнь, Ганс, но благодаря превосходному врожденному здоровью он благополучно прошел через все тяжелые испытания.

— Мы должны заботиться о нем, ваше высочество.

— Да, действительно, — сказал Эриберт торжественно, — его жизнь очень необходима Позену.

В этот миг в комнату для аудиенций вошел Эуген, правящий князь Позенский. Он был бледен и вял, и его одеяние, казалось, было ему в тягость. Волосы у него были слегка растрепаны, а во взгляде прекрасных темных глаз сквозило тяжелое, почти тревожное беспокойство. Он был похож на человека, который боится оглянуться, потому что может увидеть позади себя что-то, чего там быть не должно. И в то же время в нем чувствовалось достоинство монарха.

Вряд ли возможно представить что-либо более поразительное, чем контраст между Эугеном, больным, в обшарпанном доме в Остенде, и князем Эугеном в королевских апартаментах отеля «Гранд Вавилон», окруженным всем блеском и роскошью, какие только может предложить современная цивилизация тем, кто рожден на вершинах власти. Теперь все остендские злоключения закончились, и следы тщательно заметены. Подразумевается, что ничего не случилось. Происшедшее существует только в виде тайной тени в сердцах тех, кто был его свидетелем.

Князь Эуген пришел в себя, стал выздоравливать и был перевезен в Лондон, где вновь начал вести прерванную было роскошную жизнь. Леди в красной шляпе, неподкупная и жестокая мисс Спенсер, неразборчивый в средствах и блистательный Жюль, темный сырой подвал, ужасная маленькая спальня — все позади. Благодаря князю Эриберту и Рэксоулам он благополучно избавился от этого. Он получил возможность возобновить свою общественную и официальную карьеру. Император извещен о его благополучном прибытии в Лондон после вынужденной задержки в Остенде, его имя вновь фигурирует в придворной хронике в газетах. Короче говоря, все отлично уладилось. Вот только… Только Жюль, Рокко и мисс Спенсер все еще на свободе, а тело Реджинальда Диммока лежит погребенное в фамильном склепе в Позене, и князь Эуген все еще ожидает встречи с мистером Самсоном Леви.

Все эти различные обстоятельства камнем лежали на душе князя Эугена. Он, казалось, полностью ушел в себя. Несмотря на необычные испытания, через которые ему недавно довелось пройти, несмотря на события, которые требовали объяснений и откровенности между племянником и дядей, он ни слова не сказал князю Эриберту. Он избегал с большим или меньшим остроумием ответа на любые упоминания, даже прямые, о днях, проведенных в Остенде, и князь Эриберт до сих пор не подошел к полному объяснению таинственного заговора Жюля ни на шаг ближе, чем в ту ночь, когда они с Рэксоулом посетили игорный дом в Остенде. Эуген прекрасно знал о том, что его похитили при посредстве женщины в красной шляпе, и, будучи, несомненно, пристыжен тем, как ей удалось обмануть его, не собирался каким-либо образом прояснить события.

— Вы собираетесь принять его здесь, Эуген? — спросил Эриберт вошедшего в комнату для аудиенций князя Эугена.

— Да, — последовал раздраженный ответ. — Почему бы и нет? То, что у меня здесь нет положенной свиты, еще отнюдь не причина, почему я не могу проводить аудиенцию в соответствующей манере… Ганс, ты можешь идти!

Старый камердинер спешно удалился.

— Эриберт, — продолжал его высочество, когда они остались одни в комнате, — вы думаете, что я безумен.

— Мой дорогой Эуген, — сказал князь Эриберт, смутившись помимо собственного желания, — это абсурд.

— А я говорю, что вы считаете меня сумасшедшим. Вы думаете, что приступ мозговой лихорадки оставил во мне неизгладимый след. Хорошо, возможно, я безумен. Кто знает! Видит Бог, я в последнее время испытал достаточно, чтобы сойти с ума.

Эриберт ничего не ответил. Он и на самом деле подозревал, что мозг Эугена еще не вполне готов к нормальной деятельности. Но, во всяком случае, после этой речи племянника у дяди возникло убеждение, что племянник полностью пришел в нормальное психическое состояние. Эриберт почувствовал уверенность, что если бы ему удалось снова приобрести доверие племянника, братское доверие, которое существовало между ними с тех лет, когда они мальчиками играли вместе, то все еще могло бы наладиться. Но по-прежнему не появлялось ни единого признака откровенности со стороны Эугена. Молодой князь вернулся из смертельной долины теней, но какие-то из этих теней уцепились за него, и он, казалось, был не в состоянии отогнать их.

— Кстати, — внезапно сказал Эуген, — я полагаю, что должен как-то вознаградить этих Рэксоулов. Я и в самом деле благодарен им. Что если я подарю девушке браслет, а ее отцу тысячу гиней — как они это примут?

— Мой дорогой Эуген, — воскликнул ошеломленный Эриберт, — тысячу гиней?! Да знаете ли вы, что этот самый Теодор Рэксоул может купить весь Позен от начала и до конца и при этом не обеднеть? Тысячу гиней! Вы можете с таким же успехом предложить шесть пенсов.

— Тогда что же я должен им предложить?

— Ничего, кроме вашей благодарности. Что-либо другое будет оскорбительным. Это не обычные люди из отеля.

— И я не могу подарить браслет этой малышке? — Князь Эуген как-то двусмысленно засмеялся.

Эриберт твердо посмотрел на него.

— Нет, — сказал он.

— Почему вы поцеловали ее… той ночью? — небрежно спросил князь Эуген.

— Кого поцеловал? — сказал Эриберт, сердясь и краснея, несмотря на все свои усилия сохранить спокойствие и безразличие.

— Дочь Рэксоула.

— Когда это, по-вашему, было?

— Это было, по-моему, в ту ночь в Остенде, когда я был болен, — сказал князь Эуген. — Вы думали, что я брежу. Возможно, я и бредил. Но кое-что я запомнил с необычайной отчетливостью. Я помню, что на короткое мгновение поднял голову с подушки, и как раз в это самое короткое мгновение вы целовали ее. Ох, дядюшка Эриберт!

— Послушайте, Эуген, Бога ради. Я люблю Неллу Рэксоул. Я собираюсь на ней жениться.

— Вы?! — Наступила долгая пауза, а затем Эуген рассмеялся. — Ах! Все вначале так говорят. Я сам нередко так говорю, дорогой дядя, и это звучит очень мило, но ничего не значит.

— В данном случае это значит все, Эуген, — спокойно сказал Эриберт.

Некий оттенок решительности в тоне последнего заставил Эугена стать гораздо более серьезным.

— Вы не можете на ней жениться, — сказал он. — Император не разрешит морганатический брак.

— Император не будет иметь к этому никакого отношения. Я отрекусь от всех своих прав. Я стану обычным гражданином.

— В этом случае у вас не будет никакого состояния, о котором стоило бы говорить.

— Но у моей жены есть состояние. И зная, чем я жертвую ради женитьбы на ней, она без колебаний предоставит это состояние для нашей совместной жизни, — натянуто сказал Эриберт.

— Вы будете решительно богаты, — заметил Эуген. — Но не подумали ли вы о том, — спросил он, и его темные глаза опять сверкнули каким-то безумием, — не подумали ли вы о том, что я не женат и могу умереть в любую минуту? И тогда трон перейдет к вам… к вам, Эриберт!

— Трон никогда не перейдет ко мне, Эуген, — мягко сказал Эриберт, — потому что вы будете жить. Вы, несомненно, выздоровели. Вам нечего бояться.

— Следующие семь дней — вот чего я боюсь, — сказал Эуген.

— Следующих семи дней? Но почему?

— Не знаю. Но я боюсь их. Если я смогу их пережить, тогда…

— Мистер Самсон Леви, — громко объявил Ганс.

Глава XX Мистер Самсон Леви желает князю Эугену доброго утра

Князь Эуген вздрогнул.

— Я приму его, — сказал он и кивнул Гансу, давая понять, что мистер Самсон Леви может тотчас же войти.

— Я прошу вас прежде уделить мне минуту, — сказал Эриберт, мягко дотронувшись до руки своего племянника и взглянув на Ганса, отчего превосходно вышколенный слуга торопливо вышел из комнаты.

— Что такое? — сердито спросил князь Эуген. — Почему такая внезапная серьезность? Не забывайте, что у меня свидание с мистером Самсоном Леви, и я не должен заставлять его ждать. Кто-то сказал, что точность — вежливость королей.

— Эуген, — сказал Эриберт, — я желал бы, чтобы вы были так же серьезны, как и я. Почему мы не можем доверять друг другу? Я хочу помочь вам. Вы — мой титулованный суверен, но, с другой стороны, я имею честь быть вашим дядей; я имею честь быть того же самого возраста, что и вы, и быть вашим другом с ранней юности. Окажите мне доверие. Я думаю, что вы дарили меня им в прежние годы, но потом я обнаружил, что у вас были от меня секреты даже тогда. А теперь, со времени вашей болезни, вы стали еще более скрытным.

— Что вы имеете в виду, Эриберт? — сказал Эуген тоном, который можно было расценить одновременно и как враждебный, и как дружеский. — Что вы хотите сказать?

— Ну, прежде всего я хочу сказать, что вы не добьетесь успеха с достопочтенным мистером Самсоном Леви.

— Не добьюсь? — небрежно спросил Эуген. — Откуда вы знаете про мои с ним дела?

— Достаточно сказать, что знаю. Вам никогда не получить от него миллион фунтов.

Князь Эуген поперхнулся, затем с трудом сглотнул.

— Кто вам сказал? Какой миллион? — Его взгляд бесцельно забегал по комнате. — Ах! — воскликнул он, пытаясь засмеяться. — Я теперь понимаю. Я болтал что-то в бреду. Вы не должны обращать на это внимания, Эриберт. Когда человек болен лихорадкой, у него появляются разные причудливые и фантастические идеи.

— Вы никогда не говорили во время бреда, — заметил Эриберт. — По крайней мере о себе. Я знал об этом намечающемся займе еще до того, как увидел вас в Остенде.

— Кто вам сказал? — с горячей требовательностью спросил Эуген.

— Теперь вы признаете, что пытаетесь взять заем?

— Я ничего не признаю. Кто сказал вам?

— Теодор Рэксоул, миллионер. Эти богатые люди не имеют друг от друга секретов. Они образуют круг более тесный, чем наш круг, Эуген, и гораздо более могущественный. Они беседуют между собой и, беседуя, правят миром, эти миллионеры. Это они истинные монархи.

— Будь они прокляты! — сказал Эуген.

— Да, возможно, так. Но позвольте мне вернуться к вашим делам. Представьте мой стыд, мое отвращение, когда я обнаружил, что Рэксоул может рассказать мне о ваших делах больше, чем знаю я сам. К счастью, он добрый малый, ему можно доверять; иначе мне пришлось бы пытаться предпринять какой-нибудь отчаянный шаг, когда я обнаружил, что он в курсе этих ваших личных дел. Эуген, давайте говорить по существу: зачем вам нужен этот миллион? Неужели это истинная правда, что вы так глубоко погрязли в долгах? У меня нет желания исправлять положение. Я всего лишь спрашиваю.

— И что если я задолжал миллион? — вызывающе спросил князь Эуген.

— О, ничего, мой дорогой Эуген, ничего. Просто это довольно большая сумма, чтобы ее можно было пустить по ветру за десять лет, не так ли? Как вы распорядились ею?

— Не спрашивайте меня, Эриберт. Я был глупцом. Но клянусь вам, что женщина, которую вы зовете «леди в красной шляпе», — это последнее мое безумство. Я женюсь и стану благопристойным князем.

— Стало быть, помолвка с принцессой Анной — дело решенное?

— Практически так. И чем быстрее я улажу дело с Леви, тем спокойнее это пойдет. Эриберт, я не расстался бы с Анной даже за императорский трон. Она добрая и чистая женщина, и я люблю ее, как человек может любить ангела.

— И все же вы со своим долгом собираетесь обмануть ее, Эуген?

— Не ее, а ее нелепых родителей и, разумеется, императора. До них дошли слухи, и я должен опровергнуть их, предъявив им незапятнанную репутацию.

— Я рад, что вы откровенны со мной, Эуген, — сказал князь Эриберт. — Но и я буду откровенен с вами. Вы никогда не женитесь на принцессе Анне.

— Почему? — спросил Эуген, вновь становясь высокомерным.

— Потому что ее родители не разрешат этого. Потому что вы не в состоянии предъявить им свою чистую репутацию. Потому что этот Самсон Леви никогда не ссудит вам миллион.

— Объяснитесь!

— Я именно это и собираюсь сделать. Вы были похищены — это ужасное слово, но мы должны произнести его — в Остенде!

— Правда.

— Знаете почему?

— Я полагаю, потому, что эта подлая женщина в красной шляпе и ее сообщники хотели получить от меня деньги. К счастью, благодаря вам они их не получили.

— Ничего подобного, — сказал Эриберт. — Они не хотели от вас денег. Они достаточно хорошо знали, что у вас их нет. Они знали, что вы среди европейских князей — капризный и непослушный школьник без чувства ответственности или долга по отношению к собственному княжеству. Сказать вам, зачем они вас похитили?

— Чрезвычайно меня обяжете, мой дорогой дядюшка.

— Они похитили вас лишь затем, чтобы на несколько дней удержать вас вдали от Англии, лишь затем, чтобы вынудить вас пропустить свидание с Самсоном Леви. И мне кажется, что они добились успеха. Предположим, что вы не получите денег от Леви… Найдется ли во всей Европе другой финансист, у которого вы сумеете их достать — при тех странных гарантиях, которые вы можете предложить?

— Скорее всего, не найдется, — спокойно сказал князь Эуген. — Но, видите ли, я получу их от Самсона Леви. Леви обещал мне, и я знаю из верных источников, что он человек слова. Он сказал, что деньги, при условии соблюдения определенных формальностей, поступят до…

— До?..

— До конца июня.

— Но сейчас конец июля.

— Ну что такое месяц? Он будет только рад ссудить деньги. Ему это очень выгодно. Как вообще в вашу мудрую старую голову могло прийти это предположение о заговоре против меня? Абсурдная идея. Заговор против меня! Для чего?

— Вы когда-нибудь задумывались о Боснии? — спросил Эриберт.

— В каком смысле?

— Мне не надо говорить вам, что король Боснии находится в долгу перед Австрией, которой он обязан своей короной. Австрия озабочена тем, чтобы он заключил хороший, влиятельный брак.

— Отлично, разрешим ему это.

— Что он и собирается сделать. Он намеревается жениться на принцессе Анне.

— Этому не бывать, пока я жив. Он делал предложение год назад и получил отказ.

— Да, но он сделает еще одно предложение, и на этот раз отказа не будет. О, Эуген, как вы не понимаете, что этот заговор против вас устроили несколько личностей, которые знают все о ваших делах и которые желают предотвратить ваш брак с принцессой Анной. Только один человек в Европе может иметь какие-либо основания желать, чтобы ваш брак с принцессой Анной не состоялся, и это человек, который сам собирается жениться на ней.

Эуген сильно побледнел.

— Стало быть, Эриберт, вы стараетесь убедить меня, что мое заключение в Остенде было подстроено агентами короля Боснии?

— Именно так.

— С целью приостановить мои переговоры с Самсоном Леви и таким образом лишить меня возможности брака с Анной?

Эриберт кивнул.

— Вы мой хороший друг, Эриберт. У вас добрые намерения. Но вы ошибаетесь. Это пустое беспокойство.

— Вы забыли о Реджинальде Диммоке?

— Я припоминаю: вы сказали, что он умер.

— Нет, я этого не говорил. Я сказал, что он убит. Это часть заговора, мой бедный Эуген.

— Пу-у-уф! — выдохнул Эуген. — Я не верю в то, что он был убит. А относительно Самсона Леви держу пари на тысячу марок, что мы с ним договоримся нынешним утром и что миллион будет у меня в руках прежде, чем я покину Лондон.

Эриберт покачал головой.

— Вы так уверены в характере мистера Самсона Леви? Вам часто приходилось иметь с ним дело?

— Ну, — на секунду заколебался Эуген, — нечасто. У какого молодого человека в моем положении не было время от времени каких-нибудь дел с мистером Самсоном Леви?

— У меня не было, — сказал Эриберт.

— У вас? Вы ископаемое. — Он позвонил в серебряный колокольчик — Ганс! Я приму мистера Самсона Леви.

После этого Эриберт незаметно удалился, а князь Эуген сел в громадное вельветовое кресло и начал просматривать бумаги, которые Ганс предусмотрительно разложил на столе.

— Доброе утро, ваше королевское высочество, — сказал Самсон Леви, входя и кланяясь. — Надеюсь, ваше королевское высочество в добром здравии.

— В умеренном, благодарю вас, — ответил князь.

Несмотря на то что он имел дело с особами королевской крови так часто, как ни один другой обычный человек в Европе, Самсон Леви так никогда и не смог научиться держаться непринужденно в первые несколько минут беседы с этими высокими персонами. Впоследствии он овладевал собой и выражением своего лица, но вначале он непременно бывал возбужден, красен лицом и склонен к потливости.

— Приступим сразу же к делу, — сказал князь Эуген. — Не желаете ли присесть, мистер Леви?

— Благодарю вас, ваше королевское высочество.

— Итак, об этом займе, о котором мы уже практически договорились, о миллионе, так ведь, по-моему? — непринужденно начал князь Эуген.

— Миллион, — неохотно согласился Леви, играя своей гигантской часовой цепочкой.

— Теперь все в порядке. Вот бумаги, и я хотел бы сейчас же закончить дело.

— Да, ваше высочество, но…

— Что «но»? Вы несколько месяцев назад выразили горячее удовлетворение гарантиями, но, несмотря на это, я вполне готов признать, что гарантии эти не совсем обычные. Вы также согласились с размерами вашего интереса. Далеко не всякий, мистер Леви, может ссудить миллион из пяти с половиной процентов. И в течение десяти лет вся сумма будет вам выплачена. Я… гм… уверен, что информировал вас о том, что состояние принцессы Анны, которая собирается принять предложенную мной руку, исчисляется приблизительно в шестьдесят миллионов марок, что составляет свыше двух миллионов фунтов в ваших английских деньгах…

Князь Эуген остановился. Ему бы прежде и почудиться не мог столь доверительный разговор с финансистом, но он чувствовал, что обстоятельства вынуждают его к этому.

— Видите ли, ваше королевское высочество, все вроде бы так, — начал мистер Самсон Леви в своей простецкой манере. — Все вроде бы так. Я сказал, что могу подержать эту толику денег в наличии до конца июня и мы с вами встретимся здесь до истечения этой даты. Но от вашего высочества не было никаких известий, а адреса вашего высочества я не знал, хотя мои германские агенты и провели обстоятельное расследование, я и решил, что вы заключили соглашение с кем-то другим, — деньги в эти последние несколько месяцев были очень дешевы.

— Я, к несчастью, был вынужден задержаться в Остенде, — сказал князь Эуген со всей надменностью, на какую был способен, — по… гм… по важным делам. Я не заключал никакого другого соглашения, и мне все еще нужен миллион. Если вы будете столь добры и выплатите его моим лондонским банкирам…

— Я очень извиняюсь, — сказал мистер Самсон Леви с ужасающей любезностью, которая изумила его самого, — но мой синдикат в данное время ссудил деньги кое-кому другому. Это в Южной Америке — мне не следует говорить вашему высочеству, что мы дали ссуду чилийскому правительству.

— К черту чилийское правительство, мистер Леви, — воскликнул князь и побледнел. — Я должен получить этот миллион. У нас был договор.

— Был договор, я признаю, — сказал мистер Самсон Леви. — Но ваше высочество расторгли договор.

Наступила долгая пауза.

— Итак, вы хотите сказать, — начал князь с напряженным спокойствием, — что не намерены предоставить мне этот миллион.

— Я не могу предоставлять миллион вашему высочеству по два раза в год.

Князь досадливо отмахнулся.

— Мистер Леви, — сказал он, — если вы завтра не предоставите мне деньги, вы разрушите одну из старейших царствующих фамилий и, между прочим, измените карту Европы. Вы не держите обещаний, а я полагался на вас.

— Извините меня, ваше высочество, — сказал маленький Леви, вырастая от негодования и обиды, — но я не из тех, кто не сдерживает обещаний. Я вынужден повторить, что деньги не находятся более в моем распоряжении, и пожелать вашему высочеству доброго утра.

И мистер Самсон Леви с неуклюжим агрессивным поклоном покинул комнату для аудиенций.

— Эриберт, — сказал князь Эуген немного позже, — вы были правы… Мне осталось только одно убежище…

— Вы ведь не имеете в виду… — Эриберт остановился ошарашенный.

— Да, именно это, — быстро сказал Эуген. — Я хочу обставить все так, чтобы это выглядело как несчастный случай.

Глава XXI Возвращение Феликса Вавилона

Вечером того же дня, когда произошла роковая беседа князя Эугена с мистером Самсоном Леви, Теодор Рэксоул бесцельно и беспокойно прогуливался по вестибюлю и смежным с ним коридорам «Гранд Вавилона». Он вернулся из Остенде всего лишь день или два назад и изо всех сил пытался забыть дела, которыми был там занят, считая их — и справедливо считая — делами прошедшими. Но обнаружил, что сделать это он не в состоянии.

Напрасно он пытался убедить себя, что все это дела, в которые не следует вмешиваться. Если его опыт человека, влияющего на биржевую конъюнктуру изобретателя гигантских деловых комбинаций в Нью-Йорке, и научил его чему-нибудь, то он подсказывал ему именно это: в эти дела не следует вмешиваться. Но он до сих пор чувствовал, что не может смириться с такой позицией. Присутствие в его отеле князей возбуждало бойцовские инстинкты этого человека, который ни разу не терпел поражения в течение всей его карьеры. Он встал на их сторону, и если Позенские князья не собирались продолжать свою битву, то Рэксоул, несмотря на это, хотел продолжать ее вместо них.

Конечно, в определенной степени битва была выиграна, ибо князь Эуген был вызволен из чрезвычайно трудной и опасной ситуации, а враги — Жюль, Рокко, мисс Спенсер и, возможно, другие — были побеждены. Но этого, как ему представлялось, было недостаточно. Ведь преступники — а они конечно же были преступниками — все еще оставались на свободе, и он рассматривал это как абсурдную аномалию.

И было здесь еще одно: он ничего не сказал полиции о том, что произошло. Он относился к полиции с пренебрежением, но вместе с тем понимал, что если полиция случайно получит ключ к разгадке действительного состояния дел, то он может попасть в достаточно затруднительное положение, по той простой причине, что сокрытие улик и обстоятельств в глазах закона является проступком, а он скрыл очень многое.

Он спрашивал себя в тысячный раз, почему он принял политику утаивания фактов от полиции, почему он, во всяком случае, так заинтересовался позенскими делами и почему он в настоящий момент продолжает так беспокоиться об их дальнейшем течении. На эти вопросы он отвечал довольно неубедительно, что он привык всегда доводить дело до конца и теперь действует, скорее, из детского упрямого желания довести до конца и это. Более того, он великолепно сознавал свою превосходную способность довести его до конца.

Он имел еще один добавочный импульс, несмотря на то что не признавал его за собой: по своей природе он был не расположен к громким словам, но в нем была сильна абстрактная любовь к справедливости, глубоко заложенный англосаксонский инстинкт помогать правой стороне, даже если при этом возникает смертельный риск и нет соответствующего преимущества.

Он перебирал в уме все эти соображения, разгуливая по огромному отелю в этот вечер последнего июльского дня. «Гранд Вавилон» определенно не был так переполнен, как месяц назад, но дела шли весьма сносно.

Перед закрытием сезона беспутные мотыльки человеческого общества имели обыкновение порхать день или два в больших отелях, прежде чем разлететься прочь по замкам и сельским усадьбам, лугам и пустошам, вересковым зарослям и потокам.

Во внутреннем дворике отеля было много старых и пожилых джентльменов в громадных плетеных креслах, наслаждающихся различными восхитительными напитками и сигарами, а также полной луной, которая столь загадочно поднималась над Темзой. То тут, то там хорошенькая женщина под руку с кавалером в безупречном наряде взмахивала шлейфом своего платья, когда поворачивалась, прогуливаясь взад и вперед по террасе. Официанты и одетые в униформу служители, привратники с золотыми шнурами бесшумно передвигались вокруг; время от времени глава привратников пронзительно свистел в свисток — и подкатывал двухколесный экипаж с позвякивающим колокольчиком, чтобы увезти пару мотыльков в новое место развлечения или скуки…

Ночь была жаркой и лунной. Теодор Рэксоул блуждал по отелю среди отлично одетых и довольных жизнью гостей, своих постояльцев. Они, казалось, совершенно его не замечали. Вероятно, только очень немногие знали, что этот высокий худощавый человек с серыми волосами стального оттенка, одетый с беззаботной небрежностью в вечернее платье американского покроя, и есть единственный владелец «Гранд Вавилона» и, возможно, самый богатый человек в Европе. Как уже было сказано, Рэксоул не был известен в Англии. Гости «Гранд Вавилона» видели только беспокойного человека, который своим бесцельным метанием вносил в атмосферу всеобщего довольства ноту тревоги. И он, не обращая ни на кого внимания, продолжал скитаться по коридорам, повторяя про себя: «Я должен что-нибудь сделать». Но что? Он не мог думать ни о чем, кроме дальнейшего преследования.

Наконец он прошел напрямую сквозь весь отель, нашел другой выход и, миновав маленькую скромную боковую улочку, вышел в ревущий поток узкого и запруженного толпой Стренда. Он запрыгнул было в омнибус, идущий до Патни, и заплатил за проезд шесть пенсов, но затем, обнаружив, что скромные пассажиры экипажа глазеют на человека в вечернем платье, но без плаща, выпрыгнул обратно, пренебрегая тем фактом, что кондуктор указывает на него большим пальцем и подмигивает пассажирам, как бы говоря: «Вот бежит лунатик». Он вошел в табачную лавку и спросил сигару. Продавец любезно осведомился, за какую цену.

— Сколько стоят наилучшие из тех, что у вас есть? — спросил Теодор Рэксоул.

— Пять шиллингов каждая, сэр, — поспешно сказал человек за прилавком.

— Дайте мне ту, что за пенни, — последовало лаконичное требование Теодора Рэксоула, и он вышел из лавки, куря сигару стоимостью в пенни. Для него это было новое ощущение.

Он вдыхал ароматный запах заведения Эугена Риммела по продаже духов, когда некий джентльмен, медленно идущий навстречу, тихо окликнул его:

— Добрый вечер, мистер Рэксоул.

Миллионер вначале не узнал встречного в дорожном пальто и с портфелем в руке. Затем легкая улыбка удовольствия пробежала по его лицу, и он протянул прохожему руку.

— Ну, мистер Вавилон, — приветствовал он его, — из всех живущих в этом мире более всего я желал бы встретить именно вас.

— Вы льстите мне, — сказал маленький швейцарец.

— Ничуть, — ответил Рэксоул. — Это совсем не в моих обычаях. Я так хотел посидеть с вами за настоящим добрым долгим разговором, и вот — на тебе! Вы тут как тут! Откуда вы возникли?

— Из Лозанны, — сказал Феликс Вавилон. — Закончив там все свои дела, я почувствовал тоску по дому. Я ощутил ностальгию по Лондону, и вот, как видите, я прибыл. — И он поднял свой чемоданчик, чтобы показать его Рэксоулу. — Зубная щетка, бритва и пара домашних туфель. — Он рассмеялся. — Мне было как-то чудно идти здесь… Я, Феликс Вавилон, бездомный в Лондоне.

— Предлагаю вам остановиться в «Гранд Вавилоне», — рассмеялся в ответ Рэксоул. — Это хороший отель, и я лично знаком с его владельцем.

— Довольно дорогой, не так ли?

— Для вас, сэр, — ответил Рэксоул, — плата, включающая все услуги, будет составлять полкроны в неделю. Принимаете условия?

— Принимаю, — сказал Вавилон и добавил: — Вы очень добры, мистер Рэксоул.

Они прогулялись до отеля, беседуя ни о чем, но чувствуя себя очень комфортно друг с другом.

— Много постояльцев? — спросил Феликс Вавилон.

— Очень умеренно, — ответил Рэксоул, изо всех сил принимая вид профессионального владельца отеля. — Но сегодня вечером все собрались на террасе во внутреннем дворике, — чрезвычайно жарко, — и расход льда просто огромен — почти так же велик, как если бы это было в Нью-Йорке.

— В этом случае, — вежливо сказал Вавилон, — позвольте мне предложить вам сигару.

— Но я еще не закончил свою.

— Как раз именно поэтому я хотел бы предложить вам другую. Такая сигара, как ваша, мой дорогой друг, никогда не может быть закурена в стенах «Гранд Вавилона», даже владельцем «Гранд Вавилона», в особенности, если все гости собрались во внутреннем дворике. Это зловоние может разрушить любой отель.

Теодор Рэксоул, смеясь, раскурил ротшильдовскую «гавану», которую дал ему Вавилон, и они вошли в отель. Но не успели они сделать и несколько шагов, как маленький Вавилон сделался объектом бесчисленных приветствий. Оказалось, что он чрезвычайно популярен среди своих прежних гостей. Наконец они достигли комнаты владельца, где Вавилону был предложен ужин, которому он при помощи Рэксоула отдал должное.

— Цыпленок был зажарен почти превосходно, — сказал Вавилон, покончив с вышеупомянутым блюдом. — Это создает отелю хорошую репутацию. Но почему, мой дорогой Рэксоул, почему, во имя неба, вы расстались с Рокко?

— Стало быть, вы слышали об этом?

— Слышал! Мой дорогой друг, об этом писали все газеты на континенте. Некоторые журналы предсказывали, что «Гранд Вавилон» будет вынужден закрыть свои двери через полгода после того, как его покинул Рокко. Но конечно же я знаю это лучше. Я понимаю, что вы должны были иметь веские причины для того, чтобы разрешить Рокко уйти, и что вы должны были заранее принять меры, чтобы найти ему заместителя.

— На самом деле я не принял заранее никаких мер, — сказал Рэксоул несколько уныло, — но, к счастью, мы нашли в нашем втором шефе по соусам художника, уступающего лишь самому Рокко. Это действительно была настоящая удача.

— Однако, — сказал Вавилон, — это не очень предусмотрительно — полагаться на одну лишь удачу в столь серьезных вещах.

— А я и не полагался на одну лишь удачу. Я не полагался ни на что, за исключением Рокко, и он обманул меня.

— Но почему вы с ним поссорились?

— Я не ссорился с ним. Я лишь застал его однажды ночью в королевской спальне за бальзамированием трупа…

— Что? — почти закричал Вавилон.

— Я застал его в королевской спальне за бальзамированием трупа, — повторил Рэксоул самым наиспокойнейшим тоном.

Мужчины уставились друг на друга, а затем Рэксоул наполнил стакан Вавилона.

— Расскажите мне, — попросил Вавилон, устраиваясь поглубже в кресле и закуривая сигару.

И Рэксоул полностью пересказал ему весь позенский эпизод, со всеми обстоятельными подробностями — все, что он сам знал и видел. Это было длинное и подробное повествование, занявшее целый час. За все это время маленький Феликс не промолвил ни слова и не шевельнулся, лишь его небольшие глазки пристально смотрели сквозь голубоватую дымную завесу. Часы на камине пробили полночь.

— Время для виски с содовой, — сказал Рэксоул и протянул руку, словно желая позвонить в колокольчик, но Вавилон жестом остановил его.

— Вы сказали мне, что этот Самсон Леви имел сегодня днем аудиенцию у князя Эугена, но вы не сообщили мне о результатах этой аудиенции, — сказал Вавилон.

— Потому что я сам до сих пор этого не знаю. Но, несомненно, узнаю завтра. Однако я почти уверен, что этот Леви отклонил просьбу князя Эугена ссудить ему миллион. У меня есть основания полагать, что деньги уже отданы кому-то другому.

— Гм, — задумался Вавилон и затем беззаботно промолвил: — Меня вовсе не удивила эта затея со слежкой за королевскими апартаментами через ванную.

— Почему не удивила?

— О, — сказал Вавилон, — это слишком очевидная уловка, и ее так легко обнаружить. Что же касается меня, то я специально заботился о том, чтобы не оказаться вовлеченным в подобные интриги. Я знал, что они существуют; я чувствовал каким-то образом, что они существуют. Но я также чувствовал и то, что они лежат вне моей сферы. Моим делом было предоставлять наиболее роскошный кров и пищу тем, кто, не задумываясь, платит за это; и я делал свое дело. Если же в отеле происходило что-нибудь тайное, то я с давнего времени поставил за правило игнорировать это до тех пор, пока оно само не попадется мне на глаза, и оно никогда не попадалось. Тем не менее я признаю, что участие в такого рода интригах сопровождается определенным приятным волнением, и вы, вне всякого сомнения, сами испытали это.

— Испытал, — просто сказал Рэксоул. — И, кроме того, уверен, что вы смеетесь надо мной.

— Ни в коем случае, — ответил Вавилон. — А теперь позвольте задать вам один вопрос: что вы собираетесь предпринять дальше?

— Это как раз то, что я сам хотел бы знать, — сказал Теодор Рэксоул.

— Отлично, — промолвил Вавилон после некоторой паузы, — давайте начнем. В первую очередь вам, возможно, будет интересно услышать, что мне довелось сегодня видеть Жюля.

— Вы видели его! — отметил Рэксоул с немалым спокойствием. — Где?

— Ну, это было рано утром, в Париже, как раз перед тем, как я отбыл сюда. Встреча произошла совершенно случайно, и Жюль, казалось, был достаточно удивлен, встретив меня. Он почтительно спросил меня, куда я собираюсь, и я сказал ему, что собираюсь в Швейцарию. В тот момент я думал, что поеду в Швейцарию. Мне казалось, что я наконец буду там счастлив и что мне лучше не возвращаться и не видеть больше Лондона. Тем не менее я изменил свои намерения и решил отправиться в Лондон, рискуя почувствовать себя здесь без моего отеля ничтожеством. Затем я спросил Жюля, куда он направляет свои стопы, и он сказал мне, что едет в Константинополь, заинтересовавшись там новым французским отелем. Я пожелал ему удачи, и мы расстались.

— Константинополь, как бы не так! — проговорил Рэксоул. — Могу сказать, что для него приготовлено одно подходящее высокое местечко.

— Однако, — продолжал Вавилон, — я мельком заметил его еще раз.

— Где?

— На Чаринг-кросс, за несколько минут до того, как имел удовольствие встретить вас. Мистер Жюль все же не поехал в Константинополь. Он не видел меня, а не то я спросил бы его, как он собирается попасть из Парижа в Константинополь, поскольку путешествие via[9] Лондон не вполне обычно для этого маршрута.

— Какое у этого малого нахальство! — воскликнул Рэксоул. — Великолепное и колоссальное нахальство!

Глава XXII В винных погребах «Гранд Вавилона»

— Знаете ли вы что-нибудь о прошлом этого Жюля? — спросил Рэксоул, наливая себе виски.

— Абсолютно ничего, — сказал Вавилон. — До разговора с вами я даже не знал, что его настоящее имя Томас Джексон, хотя конечно же понимал, что он на самом деле не Жюль. И я определенно не знал, что мисс Спенсер его жена; правда, долгое время подозревал, что отношения между ними более близкие, чем этого требует характер их должностей в отеле. Все, что я знал о Жюле — а он всегда звался Жюлем, — это то, что он постепенно, при помощи какой-то загадочной личной силы, занимал все более значительное положение в отеле. Он решительно был самым умным и наиболее интеллектуальным официантом, какого я когда-либо знал, в особенности он был искусен в трудной задаче сохранения собственного достоинства без, столкновения при этом с другими людьми. Боюсь, что эти сведения слишком туманны, чтобы хоть как-то помочь в нынешнем затруднении.

— А в чем заключается нынешнее затруднение? — с простоватым видом спросил Рэксоул.

— Мне представляется, что нынешние затруднения состоят в том, чтобы объяснить присутствие этого человека в Лондоне.

— Но это нетрудно объяснить, — сказал Рэксоул.

— Как? Вы предполагаете, что он озабочен тем, чтобы отдаться в руки правосудия, или же что привычка тянет его к отелю?

— Ни то и ни другое, — сказал Рэксоул. — Жюль собирается сделать еще одну попытку — вот и все.

— Еще одну попытку? Чего?

— Покушения на князя Эугена. Либо на его жизнь, либо на его свободу. Весьма вероятно, что на этот раз он выберет первое из двух; почти наверняка первое. Он считает, что мы находимся в затруднительном положении, потому что озабочены тем, чтобы держать в тайне проблемы князя Эугена, и что это обстоятельство дает ему преимущество. Он уже достаточно богат, по его собственному признанию, и взялся за это дело, вне всякого сомнения, за огромную награду, и он абсолютно уверен, что получит ее. Он недавно имел возможность доказать, что он отважный малый, и, если я не ошибаюсь, скоро выкажет еще большую отвагу.

— Но что он может сделать? Вы, разумеется, не предполагаете, что он покусится на жизнь князя Эугена в этом отеле?

— А почему бы и нет? Если Реджинальд Диммок погиб в этих стенах только из-за подозрения, что он может предать конспиративное дело, то почему бы не убить здесь и князя Эугена?

— Но это будет отвратительное преступление, которое принесет отелю непоправимый вред.

— Совершенно верно! — улыбаясь, признал Рэксоул. Маленький Феликс Вавилон, казалось, никак не мог переварить эту чудовищную мысль.

— Но как это можно сделать? — спросил он после некоторого молчания.

— Диммок был отравлен.

— Да, но тогда здесь находился Рокко, и Рокко участвовал в заговоре. Но я не думаю, что это может удаться без Рокко. Я даже не думаю, что Жюль попытается сделать это. Вы ведь понимаете, что в таком месте, как «Гранд Вавилон», еда проходит через многие руки и что отравить одного человека, не убив при этом еще, возможно, человек пятьдесят, — это в высшей степени деликатная операция. Более того, князю Эугену, если он не изменил своих привычек, стол накрывает его собственный слуга, старый Ганс, и, таким образом, любая попытка подсунуть тарелку с пищей прежде, чем стол накрыт, будет чрезвычайно рискованной.

— Допустим, — сказал Рэксоул. — Тем не менее можно подсунуть вино. Об этом вы подумали?

— Нет, не думал, — признался Вавилон. — Вы превосходный теоретик, но я также знаю, что вино для князя Эугена всегда открывают в его присутствии. Вне всякого сомнения, делает это Ганс. Таким образом, винная теория несостоятельна, мой друг.

— Не понимаю, почему, — сказал Рэксоул. — Я не могу судить о винах как знаток и очень редко пью их, но мне сдается, что бутылку вина можно подменить в то время, когда она еще находится в погребе, в особенности если в отеле имеется сообщник.

— Стало быть, вы думаете, что мы еще не избавились от всех этих ваших заговорщиков?

— Я думаю, что у Жюля все еще может оставаться в этом здании сообщник.

— И, по-вашему, бутылку вина можно открыть и вновь запечатать так, чтобы не осталось никаких следов? — Вавилон был весьма саркастичен.

— Я не вижу необходимости открывать бутылку, чтобы отравить вино, — сказал Рэксоул. — Мне никогда не доводилось отравлять кого-нибудь при помощи вина, и я не считаю, что у меня есть прирожденный талант отравителя, но думаю, что я сумел бы изобрести несколько способов, как устроить подобный трюк. Но, конечно, я признаю, что могу полностью ошибаться относительно намерений Жюля.

— Ах, — сказан Феликс Вавилон. — Винные погреба под нами — одна из диковинок Лондона. Надеюсь, что вам известно, мистер Рэксоул, что, когда вы купили «Гранд Вавилон», вы купили лучшее, возможно, собрание вин в Англии, если не во всей Европе. Его стоимость я оцениваю в шестьдесят тысяч фунтов. И могу вам сказать, что я всегда заботился о том, чтобы погреба соответственно охранялись. Даже Жюлю придется столкнуться с серьезными трудностями, чтобы проникнуть в погреба без разрешения заведующего, а заведующего погребами нельзя — или было нельзя — подкупить.

— Стыдно сказать, но я все еще так и не поинтересовался своими винами, — улыбнулся Рэксоул. — Я никогда не принимал их в расчет. Раз или два я удосужился осмотреть весь отель, но винные погреба я из своих экскурсий исключил.

— Как это возможно, мой дорогой приятель! — сказал Вавилон, которого позабавило подобное признание; он, великий знаток и любитель вин, почти не мог поверить в подобное. — Но вы сможете осмотреть их завтра. Если позволите, я составлю вам компанию.

— А почему не сегодня ночью? — спокойно предложил Рэксоул.

— Сегодня ночью?! Но ведь уже очень поздно: Хаббард наверняка ушел спать.

— А могу я спросить вас, кто такой Хаббард? Я помню это имя, но смутно.

— Хаббард — это заведующий винными погребами, — сказал Вавилон с заметным почтением. — Спокойный человек лет сорока. У него ключи от погребов. Он знает каждую бутылку в каждой корзине, ее дату, ее качество, ее стоимость. И он трезвенник. Без его ведома ни одна бутылка не может покинуть погреба, и без его ведома ни один человек не может войти в подвал. По крайней мере так обстояло дело в мою бытность, — добавил Вавилон.

— Мы разбудим его, — сказал Рэксоул.

— Но уже час ночи, — запротестовал Вавилон.

— Не важно, если вы действительно решили составить мне компанию. Погреба ночью точно такие же, как и днем. Почему бы не спуститься в них сейчас?

Вавилон пожал плечами.

— Как желаете, — согласился он со своей непоколебимой вежливостью.

— А сейчас — на поиски этого мистера Хаббарда с его ключом от чулана, — сказал Рэксоул, когда они вместе вышли из комнаты.

Несмотря на поздний час, отель, разумеется, не был заперт на ночь. Несколько гостей все еще задерживались в общих гостиных, и несколько усталых официантов все еще прислуживали им. Один из этих последних был отправлен на поиски мистера Хаббарда, и, к счастью, выяснилось, что этот джентльмен еще не удалился на отдых, хотя и собирался это сделать. Он лично принес ключи мистеру Рэксоулу, и после недолгой беседы мистера Хаббарда с его бывшим хозяином владелец и экс-владелец «Гранд Вавилона» направились прямиком в винные погреба.

Эти погреба тянулись через или, точнее, под доброй половиной той площади, что занимал на поверхности отель, стоявший продольно вдоль Стренда. В силу того что земля в этом месте спускалась резким откосом от Стренда к реке, «Гранд Вавилон» около Стренда был, так сказать, глубже, чем около Темзы. Под той частью здания, что была обращена к Темзе, находился фундамент и субфундамент, а под той, что обращена к Стренду, кроме фундамента и субфундамента располагались еще и винные погреба.

Спустившись по служебной лестнице на четыре пролета и пройдя по длинному коридору, тянувшемуся вдоль кухни, Рэксоул и Вавилон оказались напротив двери, которая вела в еще один лестничный пролет. Он спускался к основному входу в погреба. Снаружи от входа находился подъемник для вин, который доставлял благородную влагу на верхние этажи; здесь же помещался и маленький офис мистера Хаббарда. Вавилон, которому все это было хорошо знакомо, достал связку ключей, отпер огромную дверь, и они оказались в первом погребе — первом из анфилады, состоящей из пяти помещений. Рэксоула поразил не только царивший здесь ледяной холод, но также и обширность подвала.

Вавилон включил переносной электрический фонарь на длинном проводе, лежавший здесь же, под рукой, и повел лучом вокруг, показывая размеры помещения. Освещенный пляшущим лучом подвал казался жутким и загадочным. Длинные ряды корзин для вина уходили во мрак. Затем Вавилон зажег электрическое освещение, и Теодор Рэксоул в сопровождении своего экскурсовода принялся осматривать то, что составляло наиболее примечательную часть его собственных владений.

Стоило поглядеть на невинный энтузиазм, с которым Феликс Вавилон показывал Рэксоулу его сокровища. Он развернул перед смущенным взором миллионера целую мистерию, действующими лицами которой были все вина трех континентов — нет, четырех, поскольку эта всеобъемлющая винная коллекция не обошлась и без великолепной приторной констанции из Капской колонии. Вавилон начал с демонстрации превосходных изделий Бургундии и продолжил кларетами из Медока, Бордо и Сотерна; затем перешел к шампанским из Аи и Перри; затем последовали рейнвейны и мозельские из Германии, а также замечательные имитации шампанского из Майна, Неккара и Наумбурга; затем знаменитое и восхитительное токайское из Венгрии и все австрийские разновидности французских вин, включая карловиц и сомлауэр; затем он подвел Рэксоула к испанским хересам, включая чистейшие манзаниллу и амонтильядо, а также вино-де-пасто; затем к винам из Малаги, как сладким, так и сухим, а также ко всем «испанским красным» из Каталонии, включая темное «Тент», столь часто употребляемое в сакральных целях, затем к знаменитому портвейну из Опорто. Затем они перешли в итальянский погреб и полюбовались на превосходное бароло из Пьемонта и кьянти из Тосканы, на орвието из Рима, на «Христовы слезы» из Неаполя, на простоватую марсалу с Сицилии. И так далее до бесконечности, причем о каждом он сообщал подробнейшие детали, которые здесь просто невозможно привести.

В конце анфилады погребов находилась застекленная дверь, за которой, как можно было видеть, был дополнительный погреб, поменьше, помещение примерно в пятнадцать или шестнадцать квадратных футов.

— А здесь что-то особое? — с любопытством спросил Рэксоул, когда они остановились перед дверью, глядя сквозь нее на ряды бутылочных горлышек.

— Ах! — воскликнул Вавилон, почти облизываясь. — Здесь хранятся сливки всего.

— Лучшее шампанское, я полагаю? — спросил Рэксоул.

— Да, — сказал Вавилон, — здесь лучшее шампанское, нечто совершенно особое… Но я вижу, мой друг, что вы впадаете в общую ошибку, ставя шампанское на первое место среди всех прочих вин. На самом деле это место принадлежит бургундскому. В ваших погребах, мистер Рэксоул, есть бургундское, которое стоило мне — сколько бы вы думали? — восемнадцать фунтов за бутылку. Возможно, оно никогда не будет выпито, — добавил он со вздохом. — Оно слишком дорогое даже для князей и плутократов.

— Нет, все-таки будет, — быстро сказал Рэксоул. — Мы с вами откроем завтра бутылку.

— Затем, — продолжал Вавилон, сев на своего любимого конька, — есть здесь, к примеру, рейнское, датированное 1706 годом, которое произвело огромную сенсацию на выставке в Вене в 1873 году. Есть здесь также прославленное персидское вино из Шираза, подобного которому я не встречал нигде. Также есть непревзойденная коллекция романеи-конти, величайшего вина из всех современных бургундских. Если я верно запомнил, князь Эуген непременно выпивает бутылку этого вина, когда останавливается здесь. Его, разумеется, нет в общем списке вин отеля, и только несколько завсегдатаев знают о нем. Мы не торгуем им вразнос в столовой.

— Здорово! — сказал Рэксоул. — Давайте войдем внутрь.

Они вошли в каменную камеру с почти священным трепетом перед ее содержимым, и Рэксоул огляделся вокруг с любопытством и вниманием. В дальнем углу камеры виднелась решетка, через которую пробивался слабый свет.

— Что это? — резко спросил миллионер.

— Всего лишь вентиляционная решетка. Хорошая вентиляция здесь совершенно необходима.

— Она выглядит сломанной, не так ли? — сказал Рэксоул и затем быстро тронул Вавилона за плечо: — Здесь, в погребе, кто-то есть. Вы не слышите дыхания совсем рядом, за корзиной с вином?

Мужчины застыли под лучами единственной в погребе электрической лампочки в напряженном молчании и несколько секунд прислушивались. Половина погреба была погружена во мглу. Рэксоул твердым шагом прошел по центральному проходу между корзинами с вином и свернул за угол направо.

— Выходи, негодяй! — приказал он громким, почти злобным голосом, хватая закутанную фигуру.

Он ожидал увидеть мужчину, но это была его собственная дочь, Нелла Рэксоул.

Глава XXIII Дальнейшие события в погребах

— Ну, отец, — приветствовала Нелла своего удивленного родителя, — тебе следовало бы сначала убедиться, что ты схватил того, кого надо, прежде чем применять всю свою ужасную физическую силу. Я уверена, что ты сломал мне ключицу.

И она потерла плечо, комически преувеличивая боль, а затем повернулась к мужчинам. Обычно щеголеватая, Нелла выглядела сейчас так, словно ее только что вытащили из пожара, а юбка ее темно-серого платья была порвана и запачкана. Она машинально оправила юбку и пробежала руками по волосам, приглаживая их.

— Доброе утро, мисс Рэксоул, — вежливо кланяясь, сказал Феликс Вавилон. — Какое неожиданное удовольствие встретить вас здесь.

Феликса никогда не покидала салонная вежливость, в какой бы переплет он ни попал.

— Могу я спросить вас, Нелла Рэксоул, что вы делаете в моем винном погребе? — несколько напряженно произнес миллионер. Он был явно раздосадован, приняв по ошибке свою дочь за преступника; более того, он терпеть не мог удивляться, а на этот раз он был удивлен превыше всякой обычной меры; и наконец, ему вовсе не нравилось, что посторонний человек встречает Неллу в столь странных и неприглядных обстоятельствах.

— Сейчас я вам все объясню, — начала Нелла. — Я довольно поздно засиделась у себя в комнате, ночь была ужасно душной. Я слышала, как Биг Бен пробил половину первого, а затем отложила книгу и вышла на балкон, чтобы проветрить комнату перед сном. Я перегнулась через перила балкона — вы помните, что моя спальня на третьем этаже — и стала глядеть вниз, в маленький дворик, который отделяет стену отеля от Солсбери-Лейн. Я была несколько удивлена, когда увидела фигуру, крадущуюся через двор. Всем известно, что входа в отель из этого двора нет и, кроме того, дворик утоплен ниже уровня улицы футов на пятнадцать или двадцать. Итак, я стала наблюдать. Фигура подошла ближе к стене и исчезла из виду. Я перегнулась через балкон так далеко, как могла, но увидеть незнакомца мне не удалось. Тем не менее я слышала его.

— Что ты слышала? — резко спросил Рэксоул.

— Странные звуки, словно он что-то пилил, — сказала Нелла. — Они продолжались довольно долго — думаю, примерно с четверть часа.

— Почему, скажи, Бога ради, ты не пошла и не предупредила меня или кого-нибудь еще в отеле? — спросил Рэксоул.

— О, не знаю, папочка, — сладко проворковала она. — Мне было очень интересно, и я думала, что разузнаю все сама. Ну ладно! Как я уже говорила, мистер Вавилон, — продолжала она, обращаясь теперь к Феликсу с ослепительной улыбкой, — этот шум продолжался довольно долгое время. Наконец он прекратился, и фигура вновь появилась возле стены, пересекла двор, вскарабкалась на противоположный забор и перелезла через изгородь на Солсбери-Лейн. Я почувствовала некоторое облегчение из-за того, что он не вломился в отель. Было видно, как он очень медленно шел по Солсбери-Лейн. Прямо навстречу ему шел полисмен. Я услышала, как он сказал полисмену: «Доброй ночи, офицер» — и спросил у него спички. Полицейский поднес ему спичку, человек закурил сигарету и прошел дальше вниз по переулку. Если вытянуться изо всех сил из моего окна, мистер Вавилон, то можно с трудом увидеть набережную и реку. Я видела, как человек пересек набережную и наклонился над рекой, перегнувшись через парапет. Казалось, он разговаривал с кем-то. Затем он пошел вдоль набережной к Вестминстеру, и больше я его не видела. Я подождала минуту или две, не вернется ли он обратно, но он не вернулся, и я подумала, что самое время мне начать расследование этого дела. Я тут же спустилась вниз, вышла из отеля, прошла через четырехугольный двор на Солсбери-Лейн и оглядела ограду. С той стороны к стене была прислонена лестница, по которой можно было с чрезвычайной легкостью забраться на стену и спрыгнуть вниз во дворик. Я ужасно боялась, что кто-нибудь может пройти по Солсбери-Лейн и схватить меня, когда я перелезаю через ограду, но никто не прошел, и я перелезла через нее без особых затруднений, если не считать того, что порвала юбку. Я на цыпочках пересекла двор и обнаружила, что в стене, возле самой земли и почти точно под моим окном, находится железная решетка размером приблизительно один фут на пятнадцать дюймов. Я подумала, что поскольку поблизости нет никаких железных предметов, то загадочный визитер, должно быть, пилил именно эту решетку. Я сильно потрясла ее и не очень удивилась, когда добрая часть решетки осталась у меня в руках, открыв достаточно большой просвет, чтобы через него мог пролезть человек. Я решила проникнуть в отверстие, но теперь жалею об этом. Не знаю, мистер Вавилон, пытались ли вы когда-нибудь, будучи одетым в юбку, протиснуться через маленькое отверстие. Скажите, пытались?

— Не имел этого удовольствия, — сказал маленький Феликс, вновь кланяясь и рассеянно беря бутылку, которая лежала у него под рукой.

— В таком случае вам повезло, — заметила Нелла. — Добрые три минуты я была уверена, что застряла в этой решетке, папочка, при этом мои плечи были внутри, а все остальное снаружи. Тем не менее наконец, после мучительных усилий, я протиснулась в дыру и, скорее мертвая, чем живая, свалилась в этот странный подвал. Затем я задумалась, что мне делать дальше. Ждать ли мне, пока вернется таинственный посетитель, и заколоть его моими карманными ножницами, если он попытается войти сюда, или же поднять тревогу. Прежде всего я вернула на место сломанную решетку, затем зажгла спичку и увидела, что я приземлилась среди уймы бутылок. Спичка догорела, а другой у меня не было. Так что я села в углу подумать. И только я решила подождать и посмотреть, не вернется ли посетитель, как услышала шаги, затем голоса, а потом вошли вы. Должна сказать, что я была захвачена врасплох, особенно когда узнала голос мистера Вавилона. Видите ли, я не хотела напугать вас. Если бы я выскочила из-за бутылок и завопила бы: «Бу-у-у-у!» — то с вами мог случиться удар. Я хотела подумать, каким способом обнаружить свое присутствие как можно мягче. Но ты избавил меня от затруднения, папочка. Неужели я действительно дышала так громко, что ты сумел услышать меня?

Девушка закончила свое странное повествование, и в подвале на несколько мгновений воцарилась тишина. Рэксоул просто утвердительно кивнул, отвечая на ее последний вопрос.

— Хорошо, Нелла, моя девочка, — сказал наконец миллионер, — мы очень ценим твои гимнастические упражнения, очень ценим. Но теперь, я думаю, тебе лучше отправиться в кровать. Готов поставить свой последний доллар, что здесь намечается серьезная передряга.

— Если здесь будет ограбление, мне так хочется увидеть это, — принялась упрашивать его Нелла. — Я никогда не видела, как ловят за руку грабителя.

— Нет, не ограбление, моя дорогая. Предполагаю, что здесь произойдет нечто гораздо худшее, чем ограбление.

— В таком случае — что? — выкрикнула она. — Убийство? Поджог? Динамитный заговор? Это просто великолепно!

— Мистер Вавилон сообщил мне, что Жюль в Лондоне, — спокойно сказал Рэксоул.

— Жюль! — воскликнула она почти шепотом, и ее тон мгновенно стал предельно серьезным. — Тогда побыстрее выключите свет!

Подскочив к выключателю, она повернула его, и подвал погрузился во тьму.

— Если он вернется и увидит свет, то испугается и уйдет, — сказала Нелла. — Этого нельзя допустить.

— Да, нельзя допустить, мисс Рэксоул, — сказал Вавилон, и теперь в его голосе звучала нота восхищения сметливостью девушки, которую Рэксоул расслышал с немалой родительской гордостью.

— Послушай, Нелла, — сказал Рэксоул, увлекая за собой дочь в мрачную глубину подвала, — нам представляется, что Жюль может попытаться подменить бутылку с вином — бутылку, которая, возможно, попадет к князю Эугену. Не думаешь ли ты, что человек, которого ты видела, мог быть Жюлем?

— Прежде мне и в голову это не приходило, но теперь, когда ты упомянул его имя, мне кажется, что это был он.

— Хорошо, а теперь послушай, что я скажу. Не стоит терять времени. Если он вообще сюда придет, то должен быть здесь очень скоро, и ты сможешь нам помочь.

Рэксоул объяснил, какую, по его мнению, следует избрать тактику в отношении Жюля. Если тот все же вернется, то надо не препятствовать ему, а всего лишь следить за ним через стеклянную дверь.

— Вы хотите схватить мистера Жюля живым? — спросил Вавилон, который, казалось, был ошеломлен этими непривычными для него методами борьбы с преступниками. — Конечно, — прибавил он, — было бы проще и легче сообщить полиции о ваших подозрениях и предоставить все это дело им.

— Мой дорогой друг, — сказал Рэксоул, — мы уже зашли слишком далеко без полиции, чтобы звать ее сейчас, когда почти все уже раскрыто. Вы знаете, мне очень хочется самолично схватить негодяя. Я оставлю здесь вас и Неллу, раз уж она хочет все увидеть, и устрою так, чтобы Жюль, проникнув в подвал, не смог выбраться из него, во всяком случае, через решетку. Вам лучше расположиться по другую сторону застекленной двери, в большом погребе, откуда вы сможете наблюдать за ним. Все, что от вас требуется, это следить за тем, что делает этот малый. Если у него в отеле есть какой-нибудь сообщник, то мы, возможно, сумеем его обнаружить.

Рэксоул зажег спичку и, заслонив ее рукой, вывел их из маленького погреба.

— Теперь, если вы запрете снаружи эту стеклянную дверь, он уже не сможет ускользнуть этим путем: стеклянные окошечки слишком малы, а деревянный переплет слишком крепок. Так что, если он попадет в ловушку, вы оба получите удовольствие наблюдать, оставаясь при этом в полной безопасности, как он бьется в западне; но, возможно, вам самим лучше ему не показываться.

И через мгновение Нелла и Феликс Вавилон остались в погребе в полной темноте, слушая удаляющиеся шаги Теодора Рэксоула. Но еще не замолк звук этих шагов, как их ушей достиг другой звук — звяканье отодвигаемой решетки в маленьком погребе.

— Надеюсь, ваш отец успеет вовремя, — прошептал Феликс Вавилон.

— Тише! — остановила его девушка, и оба они застыли бок о бок в напряженном молчании.

Человек с трудом, но чрезвычайно аккуратно протиснулся между прутьями решетки. В темноте Нелла и Феликс различали лишь смутные очертания его фигуры. Затем, оказавшись в погребе, человек без малейших колебаний подошел к выключателю и зажег электрический свет. Они сразу же узнали Жюля. Было заметно, что он очень хорошо знает географию погребов. Вавилон с трудом сумел подавить возмущение при виде того, с какой самоуверенностью и небрежностью его экс-официант ведет себя в драгоценном погребе. Жюль подошел прямо к корзине под номером 17 и вынул из нее самую верхнюю бутылку.

— Романея-конти — вино князя Эугена! — шепотом воскликнул Вавилон.

Жюль сноровисто и быстро распечатал бутылку с помощью особого инструмента, а затем вынул из кармана маленькую плоскую коробочку, в которой находилась субстанция, которая показалась нашим наблюдателям чем-то вроде черной мази. Обмакнув в нее палец, он смазал ею изнутри горлышко бутылки в том месте, где пробка соприкасается со стеклом. В следующее мгновение он умело приладил печать и положил бутыль на прежнее место в корзину. Затем он выключил свет и направился к отверстию.

Когда он был на полпути к своему тайному выходу, Нелла воскликнула:

— Он все же ускользнет! Папочка не успеет, мы должны остановить его!.

Но Вавилон, это воплощение осторожности, насильно, но вежливо задержал юную американку, которую считал столь опрометчивой и неблагоразумной, и, прежде чем она смогла освободиться из его слабых рук, Жюль исчез.

Глава XXIV Бутылка вина

Что же до Теодора Рэксоула, который собирался схватить Жюля при выходе из подвала, то он поспешил так быстро, как мог, из винного погреба на первый этаж отеля и вышел из отеля через квадратный двор в верхний конец Солсбери-Лейн. Но из-за огромных размеров «Гранд Вавилона» одна только протяженность этого пути составляла около четверти мили, а если включить сюда бесчисленные лестничные пролеты, около двух дюжин поворотов и несколько коридоров, которые в ночное время были погружены почти в полную тьму, то нельзя было ожидать, что Рэксоул проделает это путешествие быстрее чем за пять минут.

На самом деле прошло шесть минут, прежде чем он достиг верхнего конца Солсбери-Лейн, потому что он потерял около минуты на то, чтобы ответить на вопросы нагрузившегося виски гостя, который заблудился в коридорах. Как всем известно, в начале Солсбери-Лейн есть короткий крутой поворот. Рэксоул бежал по этому повороту с хорошей скоростью и, к несчастью, выбежал прямо на полисмена, который незадолго до этого дал прикурить Жюлю. На этот раз он не был столь уступчив, как прежде.

— Эй! — сказал он; его естественная служебная подозрительность усилилась, вне всякого сомнения, при виде простоволосого человека в вечернем костюме, бегущего опрометью по переулку. — В чем дело? Куда это вы так спешите?

И он силой на мгновение задержал Теодора Рэксоула, чтобы рассмотреть его лицо.

— Ну-ну, офицер, — спокойно сказал Рэксоул, — на этот раз будьте любезны, обойдитесь без ваших шуточек. У меня нет времени.

— Извините, сэр, — ответил полисмен, поколебавшись, и Рэксоулу было позволено продолжать путь. План миллионера по поимке Жюля был прост: перелезть через ограду, спуститься по приставной лестнице в маленький углубленный дворик и ждать в засаде, скрываясь за контрафорсом фундамента, пока Жюль не спустится в подвал.

Он взобрался на ограду — ограду собственного отеля — и уже нащупал ногой ступеньку лестницы, когда грубая рука схватила его за воротник и бесцеремонно рванула назад. Дело в том, что Теодор Рэксоул совершенно позабыл о полисмене. Этот страж порядка, проникнувшись недоверием к поведению Рэксоула, потихоньку последовал за ним. Вид миллионера, перелезающего через забор, пробудил его рвение, и в результате Рэксоул был пленен. Напрасно Теодор увещевал, объяснял, уговаривал. Флегматичного полисмена могло удовлетворить только одно: Рэксоул должен вернуться вместе с ним в отель и там засвидетельствовать свою личность. Если Рэксоул окажется Рэксоулом, владельцем отеля, что ж — отлично, полисмен попросит у него прощения. Так что у Рэксоула не было иного выбора, как принять это предложение. Установить его личность было, разумеется, делом нескольких минут, после чего Рэксоул, раздосадованный, но спокойный, как всегда, вернулся к своей ограде, в то время как полисмен удалился в другую часть своего района патрулирования, где мог встретить товарища и поболтать с ним.

Для Жюля это было большой удачей, потому что он вылез из погреба как раз в то время, когда Рэксоул объяснялся в отеле с полисменом. Когда Рэксоул во второй раз появился в переулке, он увидел ярдах в пятидесяти впереди фигуру, которая направлялась к набережной. Он немедленно сообразил, что это Жюль, и побежал за ним. Жюль, услышав шум за собой, тоже побежал. Экс-официант оказался проворнее; он подбежал прямо к парапету набережной и, чрезвычайно удивив Рэксоула, перепрыгнул через невысокую стенку, не задев ее, и, как показалось, сиганул в реку.

— Неужели он так отчаялся, что решился на самоубийство? — воскликнул на бегу Рэксоул, но секундой позже пыхтенье и фырканье парового катера объяснили ему, что Жюль еще не вполне созрел для того, чтобы сводить счеты с жизнью. Когда миллионер пересек набережную, он увидел дымовую трубу катера, удаляющегося от берега. Катер вышел в фарватер и направился к Лондонскому мосту. Рэксоул был беспомощен…

Несмотря на то что Рэксоул теперь уже дважды проиграл в соревновании на сообразительность в стенах «Гранд Вавилона» — первый раз Рокко и второй Жюлю, он не мог в данном случае винить себя в том, что его планы потерпели неудачу: неудача произошла от вмешательства со стороны в сочетании с несчастливым стечением обстоятельств. Поэтому в эту ночь он спал спокойно.

На следующий день он разыскал князя Эриберта, с которым его связывало, несомненно, искреннее дружеское чувство, и описал ему, что произошло в предыдущую ночь, в особенности манипуляции с бутылкой романеи-конти.

— Я уверен, что вы ужинали с князем Эугеном прошлым вечером.

— Да, ужинал. И весьма любопытно, что мы выпили бутылку романеи-конти, превосходного вина, до которого Эуген страстный охотник.

— И будете ужинать с ним сегодня?

— Вероятнее всего. Боюсь, что сегодня — наш последний день здесь. Эуген собирается завтра рано утром выехать в Позен.

— Вам приходило на ум, князь, — сказал Рэксоул, — что если Жюлю удастся успешно отравить вашего племянника, то он, возможно, также успешно отравит и вас?

— Я не думал об этом, — засмеялся Эриберт, — но, по-видимому, это так. Можно представить, что Жюль, преследуя свою добычу, совершенно не заботится о том, что случайно может пострадать кто-то еще. Как бы то ни было, теперь мы можем не беспокоиться на этот счет. Вы знаете бутылку и можете уничтожить ее…

— Но я не собираюсь уничтожать бутылку, — спокойно сказал Рэксоул. — Если князь Эуген попросит, чтобы сегодня вечером была подана романея-конти, как это, вероятно, произойдет, то ему — и вам — будет подана именно эта бутылка.

— Стало быть, вы отравите нас вопреки всему?

— Ничуть, — улыбнулся Рэксоул. — Я всего лишь намерен обнаружить сообщника Жюля в моем отеле. Я уже наводил справки, скажем, о заведующем винными погребами Хаббард. Не кажется ли вам странным, что в этот день мистер Хаббард заболел и лежит в постели? Мне сообщили, что он страдает от приступа желудочного отравления, которое приключилось с ним прошлой ночью. Он сказал, что не знает, чем может быть вызвана болезнь. Место в винном погребе сегодня занимает его помощник, еще юноша, но, по всей видимости, довольно сообразительный юноша. Не надо и объяснять, что мы собираемся присматривать за этим юнцом.

— Одну минуту, — прервал его князь Эриберт. — Я не вполне понял, как, по-вашему, может быть осуществлено отравление?

— Сейчас бутылку исследует эксперт, который получил указание как можно незаметнее — насколько возможно — взять на анализ часть снадобья, которым Жюль обмазал горлышко бутылки. В течение дня эту бутылку тайно вернут на место. Я думаю, что яд должен попасть в вино в тот момент, когда его наливают в стакан. Яд, несомненно, очень силен — хватит и самой малой дозы.

— Но ведь официант, прислуживающий за столом, несомненно, вытрет горлышко бутылки?

— И, разумеется, очень тщательно. Но как бы он ни вытирал, стереть все зелье он не сможет, и часть его попадет как раз на внутренний край горлышка. А кроме того, представьте, что он забудет вытереть бутылку.

— Князю Эугену за ужином всегда прислуживает Ганс. Это привилегия, которую старый верный слуга сохраняет за собой.

— Но представьте, что Ганс… — Рэксоул остановился.

— Ганс — сообщник?! Мой дорогой Рэксоул, это абсолютно исключено.

В этот вечер князь Эриберт ужинал со своим августейшим племянником в великолепной столовой королевских апартаментов. Ганс прислуживал им, другие официанты подносили тарелки к двери. Эриберт нашел, что его племянник находится в упадке духа и молчаливом настроении. Накануне, когда после напрасной встречи с Самсоном Леви князь Эуген от безысходности угрожал совершить самоубийство таким образом, чтобы оно «выглядело как несчастный случай», Эриберт вынудил его дать слово чести не делать этого.

— Какое вино выберете, ваше королевское высочество? — спросил старый Ганс резким голосом, когда был подан суп.

— Херес, — последовал краткий ответ князя Эугена.

— А романею-конти — после? — спросил Ганс. Эриберт быстро посмотрел на него.

— Нет, сегодня не надо. Сегодня вечером я хочу херес, — сказал князь Эуген.

— А я все же выпью романеи-конти — сказал Эриберт. — Мне кажется, оно лучше шампанского.

Знаменитое и непревзойденное бургундское было подано к жаркому. Старый Ганс нежно принес бутылку в ее плетеной колыбели, с математической точностью ввинтил штопор и вытащил пробку, которую предложил своему хозяину для инспекции. Эуген кивнул и велел ему поставить ее на стол. Эриберт наблюдал за всем с усиленным вниманием.

Он не мог ни на мгновение поверить, что Ганс — предатель, однако, помимо своей воли, он не мог забыть слов Рэксоула. В этот момент князь Эуген пробормотал через стол:

— Эриберт, я выполнил свое обещание. Заметьте это, я выполнил его.

Эриберт, не сводя глаз с Ганса, выразительно покачал головой. Седовласый слуга небрежно обтер полотенцем горлышко бутыли с романеей-конти и наполнил бокал. Эриберта била дрожь.

Эуген взял бокал и поднял его к свету.

— Не пейте его, — быстро сказал Эриберт. — Оно отравлено.

— Отравлено?! — воскликнул князь Эуген.

— Отравлено, сэр?! — воскликнул старый Ганс. — Это невозможно, сэр. Я сам открывал бутылку. Больше никто ее не касался, а пробка была совершенно целой.

— Говорю вам, что оно отравлено, — повторил Эриберт.

— Ваше высочество извинит старика, — сказал Ганс, — но сказать, что в этом вине ад, значит сказать, что я убийца. Я докажу вам, что вино не отравлено. Я выпью его.

И он поднял бокал к трясущимся губам. В этот момент Эриберт понял, что старый Ганс по крайней мере не был сообщником Жюля. Вскочив со своего места, он выбил бокал из старческой руки слуги, и осколки с тихим звоном разлетелись частично на стол, частично на пол. Князь и слуга смотрели друг на друга в давящей и ужасной тишине.

Раздался легкий шум, и Эриберт оглянулся. Он увидел, что тело Эугена упало вперед, безвольно свесившись через левый подлокотник кресла; руки князя безжизненно повисли, глаза закрылись. Он был без сознания.

— Ганс! — пролепетал князь. — Ганс! Что это?

Глава XXV Паровой катер

Замысел мистера Тома Джексона обеспечить свое бегство из отеля на паровом катере был превосходным — с дальним прицелом, но Теодор Рэксоул, со своей стороны, не считал, что таким образом можно убежать слишком далеко. Теодор Рэксоул с особой радостью отметил, что теперь у него есть осязаемый и определенный ключ к поимке экс-официанта из «Гранд Вавилона». Он не знал ничего о лондонском порте, но ему случилось хорошо узнать гораздо более запутанный, хотя и меньший по размерам порт Нью-Йорка, и он чувствовал уверенность, что обнаружить паровой катер Жюля будет не слишком трудно.

Для тех, кто не знает хорошо Темзу и ее доки, пространство от Лондонского моста до Грейдерна кажется огромным и неисследованным, а масса наполняющих его судов — неисчислимой и представляется, что здесь очень легко можно спрятать даже трехмачтовый корабль. Им думается, что искать на реке маленький паровой катер — это все равно что искать иголку в стоге сена.

Но дело в том, что между верфью Святой Катерины и Блеклом есть сотни людей, которые знают Темзу буквально как владелец пригородного дома знает свой садик на заднем дворе, которые могут узнать тысячи кораблей и назвать их имя с расстояния в полмили, которые осведомлены о любом передвижении судов в гигантском потоке, которые знают всех капитанов и всех механиков, всех штурманов, всех матросов на лихтере, всех водников с лицензиями и всех негодяев без лицензий от Тауэра до Грейдерна и гораздо дальше.

Эти знатоки Темзы сразу же замечают и обсуждают любое мельчайшее необычное происшествие на воде: гари[10], к примеру, еще не сменила хозяина, но они уже увлеченно обсуждают заплаченную за нее цену и что собирается сделать с ней новый владелец. Они имеют обыкновение наблюдать за рекой и обсуждать все, что видят, как домохозяйки, собравшиеся вечером возле двери коттеджа. Если уволен первый помощник капитана на лайнере, они уверенно опишут вам, что он сказал капитану, что старый капитан ответил ему и что оба сказали Совету, а затем, покончив с этим событием, перейдут к обсуждению того, случайно или намеренно Билл Венист посадил свою баржу на мель напротив «Вест-Индии» e 2 (речь идет, разумеется, о складе компании)…

Теодор Рэксоул вовсе не был полностью уверен, что сумеет опознать паровой катер, унесший прочь мистера Тома Джексона. Небо после полуночи было затянуто облаками, а кроме того, над водой стоял легкий туман, так что он смог лишь разглядеть, что это было низкое судно длиной примерно в шестьдесят футов и предположительно окрашенное в черный цвет. Он лично провел всю ночь в наблюдении за судами, идущими вверх по течению, а на следующее утро его место занял человек, который должен был предупредить его, если увидит паровой катер, идущий в направлении Вестминстеру.

В полдень, после беседы с князем Эрибертом, он спустился по реке на гребной шлюпке к зданию таможни и поискал там судно, которое могло бы напоминать ему виденное ночью. Но он не нашел ничего и поэтому был уверен, что таинственный катер стоит где-то ниже таможни. Он причалил к ступеням таможни и спросил очень высокое официальное лицо — по рангу ниже только комиссара, которому он однажды оказывал гостеприимство в Нью-Йорке и который встречал его в Лондоне по делам Аллода[11].

В большом грязном кабинете этого большого человека состоялась долгая беседа, которая закончилась тем, что высокий чиновник позвонил в колокольчик.

— Пусть зайдет ко мне мистер Хазелл из триста тридцать второй комнаты, — сказал он посыльному, который явился на зов, а затем обернулся к Рэксоулу: — Я должен повторить еще раз, мой дорогой мистер Рэксоул, что все это строго неофициально.

— Ну да, конечно, разумеется, — сказал Рэксоул.

Вошел мистер Хазелл. Это был молодой человек лет тридцати, в голубом костюме из саржи, с бледным острым лицом, каштановыми усами и довольно красивой каштановой бородой.

— Мистер Хазелл, — сказал высокий чиновник, — позвольте представить вам мистера Теодора Рэксоула; вам, несомненно, знакомо это имя. Мистер Хазелл, — продолжал он, обратившись к Рэксоулу, — один из представителей нашего наружного штата или личного состава, то, что мы называем контрольный офицер. Он как раз находится в ночном дежурстве. У него на реке катер и пара человек, а также право подниматься на борт и обследовать любое судно. Если мистер Хазелл и его команда не знают чего-нибудь о Темзе отсюда до Грейдерна, то этого просто никто не знает и знать нельзя.

— Рад познакомиться с вами, сэр, — сказал Рэксоул, и они пожали друг другу руки. Рэксоул с удовлетворением отметил, что мистер Хазелл чувствовал себя совершенно непринужденно.

— Мистер Хазелл, — продолжал высокий чиновник, — мистеру Рэксоулу требуется ваша помощь в маленькой частной экспедиции по реке сегодня ночью. Я дам вам отпуск на ночь. Я послал за вами отчасти потому, что вам понравится это дело, а отчасти потому, что уверен в вас и могу положиться на вас, поскольку дело это совершенно неофициальное и о нем не следует никому рассказывать. Вы понимаете? Осмелюсь также предположить: вы не будете сожалеть о том, что сделали одолжение мистеру Рэксоулу.

— Думаю, что я уловил ситуацию, — сказал Хазелл с легкой улыбкой.

— И кстати, — прибавил высокий чиновник, — несмотря на то что дело неофициальное, может, будет лучше, если вы наденете вашу официальную форму. Понимаете?

— Конечно, — сказал Хазелл. — Я так и собирался сделать в любом случае.

— А теперь, мистер Хазелл, — сказал Рэксоул, — не окажете ли мне одолжение разделить со мной ланч? Если согласны, то я предпочел бы позавтракать в заведении, которое вы обычно посещаете.

Итак, через некоторое время Теодор Рэксоул и Джордж Хазелл, чиновник внешней службы таможни, сидели за ланчем в «Томас Шоп-Хаусе» за бараньей отбивной и кофе. Скоро миллионер обнаружил, что его собеседник легко и быстро все схватывает и обладает немалой интуицией.

— Скажите мне, — сказал Хазелл, когда они уже добрались до сигарет, — бывает ли в журнальных статьях хоть капля правды?

— Что вы имеете в виду? — спросил заинтересованный Рэксоул.

— Ну вот вы миллионер, один из богатейших, как я полагаю. Часто можно встретить статьи и интервью с миллионерами, где описываются их личные железнодорожные вагоны, их паровые яхты на Гудзоне, их мраморные конюшни и прочее и прочее. У вас на самом деле есть эти вещи?

— У меня есть личный вагон на Нью-Йоркском центральном вокзале, и у меня есть яхта — шхуна водоизмещением в две тысячи тонн, но не на Гудзоне. Сейчас она как раз находится на Ист-Ривер. И я вынужден признать, что конюшни в моем городском доме действительно отделаны мрамором, — рассмеялся Рэксоул.

— Ну, теперь я действительно верю, что завтракаю с миллионером, — сказал Хазелл. — Странно, что факты вроде этих — сами по себе неважные — действуют на воображение. Теперь вы кажетесь мне настоящим миллионером. Вы рассказали мне кое-что о себе, расскажу о себе и я. Получаю в год триста фунтов и, как правило, шестьдесят в год за сверхурочную работу. Я живу один в двух комнатах в Московском дворе. У меня ровно столько денег, сколько мне необходимо, и мне всегда нравилась моя работа. Что же касается самой службы, то я всегда работаю так мало, как только могу, из принципа — это из-за борьбы между нами и комиссионерами, которые забирают себе большую часть. Они пытаются прижать нас, мы пытаемся прижать их — так вообще бывает повсюду довольно часто. Все государственные службы воюют между собой, они не соблюдают десяти заповедей.

Рэксоул рассмеялся.

— Вы свободны сегодня днем? — спросил он.

— Разумеется, — ответил Хазелл. — Я только попрошу одного из своих приятелей, чтобы он подежурил вместо меня, и буду свободен.

— Отлично, — сказал Рэксоул. — Мне бы хотелось, чтобы вы вместе со мной поехали в «Гранд Вавилон». Там мы сможем получше обсудить мое маленькое дело. А можем мы побывать на вашем судне? Я хочу встретиться с командой.

— Это было бы очень хорошо, — заметил Хазелл. — Двое моих людей — это двое самых ленивых, самых бездушных малых, которых вы когда-либо видели. Они едят слишком много, и у них непомерное пристрастие к пиву, но они знают реку и знают свое дело, и они сделают все, что угодно, в пределах честной игры, если им за это заплатят и если не будут торопить.

Ночью, как только стемнело, Теодор Рэксоул вместе со своим новым другом Джорджем Хазеллом вступил на борт выкрашенной в черное таможенной лодки с командой из двух человек — полноправных членов братства речников… Вечер был облачным, звезд не было. Гигантские очертания судов, стоящих на якоре, возвышались над водой. По обеим сторонам реки голые стены товарных складов поднимались из потока, словно серые скалы, протягивал вперед странные руки паровых подъемных кранов.

На западе через реку громадной дугой перекинут Тауэрский мост. Вниз по направлению к Исту и лондонскому Пулу[12] смутно возносится в мрачное небо лес мачт и пароходных труб. Огромные баржи, каждую из которых ведет один человек на конце пары гигантских весел, рассекают и бороздят воду во всех направлениях. Время от времени торопливо проходит буксирный пароход, мигая красными и зелеными сигнальными огнями и таща за собой в кильватере вереницу барж. Далее пассажирский пароход из Маргита с грузом в две тысячи утомленных туристов рыскает вокруг своего якоря, а из каждого его иллюминатора сияет электрический свет. И надо всем витает дух таинственности, ощущение чего-то странного и необъяснимого.

Рэксоул, сидя в маленьком плоскодонном боте, шныряющем в тени неповоротливых судов, среди протянутых канатов и плывущем мимо буйков, покрытых зеленым илом, едва мог поверить, что находится в самом сердце Лондона — самого прозаического города в мире. Ему пришла в голову странная мысль, что в этой водной пустыне в этот жуткий ночной час может произойти почти все, что угодно.

Невозможно было поверить, что всего лишь в миле или двух отсюда люди сидят в театрах, аплодируя фарсам, и что на вокзале на Кэннен-стрит другие люди спокойно садятся в поезд, который повезет их в различные респектабельные пригороды, названия которых Рэксоул за время жизни в Лондоне начал постепенно запоминать. Сейчас он испытывал ощущение, что находится в другом мире, — ощущение, которое иногда посещает нас, когда мы попадаем в обстановку, резко отличающуюся от привычной. Самые обыкновенные шумы — людская перекличка, лязганье бегущей через люк цепи, отдаленные гудки — в его сознании превращались в страшные и навязчивые звуки, полные необъяснимого значения. Он смотрел с борта лодки на коричневую воду и думал о том, какие ужасные тайны скрываются в ее глубине. Затем он положил руку в карман и нащупал рукоять кольта и от прикосновения к этому знакомому предмету почувствовал себя спокойнее.

Гребцы получили указание медленно спускаться вниз по Пулу, как называется широкий плес ниже Тауэра. До сих пор им еще ничего не сообщили о цели экспедиции, но теперь, когда они оказались на воде, Хазелл решил, что пора посвятить их в суть дела.

— Мы собираемся прочесать все вокруг, чтобы отыскать один подозрительный паровой катер, — сказал он. — Моему другу очень нужно его найти, но он видел его лишь мельком и ничего определенного сказать о нем не может.

— А какого рода это судно, сэр? — спросил загребной, человек с жирным лицом, который, казалось, был абсолютно неспособен к какому-либо серьезному усилию.

— Не знаю, — ответил Рэксоул. — Но насколько я мог разглядеть, в нем было примерно шестьдесят футов в длину и оно было окрашено в черный цвет. Мне кажется, что я узнаю его, когда увижу.

— Не слишком-то много для начала, — воскликнул другой человек. Но он ничего больше не сказал. Этот человек так же, как и его приятель, получил от Рэксоула в качестве предварительного гонорара один английский соверен, а английский соверен может подавить естественную склонность к сарказму и привычку вольно выражаться у любого водника на Темзе.

— Есть только одна вещь, которую я заметил, — сказал Рэксоул внезапно, — но забыл сообщить вам, мистер Хазелл. Его винт, как мне показалось, вращался довольно неравномерно, словно бы хромал…

Оба матроса рассмеялись.

— О, я знаю, за кем вы гоняетесь, сэр, — сказал жирный гребец. — Это катер Джека Эверетта, который обычно называют «Сквем». У него винт с четырьмя лопастями, и одна лопасть коротко обломана.

— Это он, почти наверняка, — согласился его товарищ. — А если это то, что вам надо, я видел нынче рано утром, как он стоял на причале напротив Черри-Гарденс-Пира.

— Ну так вперед, к Черри-Гарденс-Пиру, так быстро, как только можно, — сказал Рэксоул, и бот пересек поток и поплыл вниз по течению вдоль правого берега, держа путь мимо верфей, на многих из которых даже в этот час еще работали погрузочные краны, которые опускались пустыми в недра кораблей и поднимались полными.

В то время как два гребца маневрировали ботом, Хазелл объяснял миллионеру, что «Сквем» — это одно из самых подозрительных судов на реке. К Эверетту обращался всякий, у кого было на реке какое-нибудь мерзкое или сомнительное дело. «Сквем» участвовал в тысяче проделок, из которых выходил благополучно, если не с честью. Речная полиция следила за ним постоянно, и это просто чудо, что старый Эверетт, владелец, никогда еще до сих пор не был серьезно уличен в незаконных выходках. Ни разу представители закона не могли доказать что-либо определенное относительно владельца «Сквема», хотя в данный момент несколько человек из его бывших нанимателей находятся в различных тюрьмах его величества по всей стране. Тем не менее катер со сломанным винтом, который Эверетт отказывался ремонтировать, приобрел в конце концов дурную славу даже среди преступников, и от него постепенно стали отказываться, нанимая суда, узнать которые было не столь легко.

— Ваш друг мистер Том Джексон совершил большую ошибку, когда нанял «Сквем», — сказал Хазелл Рэксоулу. — Негодяй с его опытом и калибром должен был непременно это знать.

К этому времени бот подходил к Черри-Гарденс-Пиру, но, к несчастью, видимость была очень плохой из-за ночного тумана, окутавшего реку, и нельзя было ясно различать предметы даже на расстоянии трех ярдов. Как только таможенный бот приблизился к причалу, все, кто находился на нем, стали пристально всматриваться в поисках таинственного катера, но его нигде не было видно. Бот продолжал плыть по течению, гребцы дали отдых своим веслам. Затем они едва не столкнулись с большим норвежским парусным судном, стоявшим на якоре носом по течению. Они обошли этот корабль со стороны порта. И как раз в тот миг, когда они проплывали мимо его бушприта, жирный загребной выкрикнул:

— Вон его нос!

И, развернув бот обратно, он стал грести против течения. Это, несомненно, был потерявшийся «Сквем», который удобно встал на якорь возле кормы с правого борта норвежского судна, уютно притаившись между кораблем и берегом. Гребцы совершенно бесшумно гребли вдоль катера.

Глава XXVI Ночная погоня и оборванец

— Для начала возьмем их на абордаж, — прошептал Хазелл на ухо Рэксоулу. — Я сделаю вид, будто подозреваю, что у них на борту находятся облагаемые пошлиной товары, и у нас будет возможность хорошенько осмотреть катер.

Одетый в форменную шинель и фуражку, он ступил на нижнюю палубу катера гораздо веселей и легкомысленней, чем предполагал Рэксоул.

— Есть кто-нибудь на борту?

Миллионер услышал, как ему ответил женский голос, и Хазелл крикнул:

— Я офицер таможенной службы, хочу осмотреть катер.

Затем он исчез в маленькой каюте в середине судна, и больше Рэксоул ничего не слышал. Миллионеру показалось, что Хазелла не было целый час, но наконец он вернулся.

— Ничего не смог найти, — сказал он, спрыгнув в бот, а затем повернулся к Рэксоулу: — Там на борту женщина. Похоже, ее внешность совпадает с вашим описанием мисс Спенсер. Катер стоит под парами, но нет механика. Я спросил, где механик, но она ответила, что это не мое дело, и потребовала, чтобы я заканчивал побыстрее свое дело и убирался. Кажется, довольно решительная особа. Я совал нос в каждую щель, но не увидел ни следа кого-нибудь еще. Вероятно, лучше всего отгрести в сторону, стать поблизости и наблюдать, не произойдет ли что-либо.

— Вы совершенно уверены, что его нет на борту? — спросил Рэксоул.

— Совершенно, — убежденно ответил Хазелл. — Я знаю, как обыскивать судно. Посмотрите-ка, — он протянул Рэксоулу что-то наподобие стального вертела, — это одно из таможенных средств поиска.

— Я полагаю, мы могли бы подняться на борт и увести леди, — нерешительно предложил Рэксоул.

— Ну, что касается этого… — с такой же нерешительностью начал Хазелл.

— Взгляните-ка туда! — прервал Хазелл а человек на баковых веслах. Посмотрев туда, куда он указывал, оба они, и Рэксоул и Хазелл, более или менее отчетливо увидели шлюпку, отчалившую от нижней части форштевня норвежского корабля и исчезнувшую вниз по течению в тумане.

— Клянусь, это Жюль! — воскликнул Рэксоул. — За ним, ребята! По десять фунтов на каждого, если мы его догоним.

— Ну-ка поднажмите, ребята! — сказал Хазелл, и таможенный бот пустился в погоню.

— Ну, кажется, порезвимся, — заметил Рэксоул.

— Смотря по тому, что вы называете резвиться, — сказал Хазелл. — Это не очень похоже на развлечение — мчаться вниз по течению в таком тумане. Никогда не знаешь, где и как врежешься в одну из этих барж. Думаю, этот приятель первым заметил нас и спрятался в ялике, а как только мы прошли мимо, он тут же отвязал свой фалинь.

Бот на большой скорости несся вниз по течению. Хазелл управлял им, полагаясь только на удачу и инстинкт. Не раз и не два ему приходилось круто сворачивать в сторону, чтобы не столкнуться с баржей или судном, стоящим на якоре. Рэксоулу казалось, что суда стоят на якорях по всей реке. Он с беспокойством всматривался в туман, но не видел ничего, кроме смутных расплывчатых очертаний. Вдруг он сказал негромко:

— Мы на верном пути. Я вижу впереди ялик. Мы догоняем его.

В следующую минуту они уже отчетливо видели шлюпку — она мчалась вниз по течению ближе чем в двадцати ярдах от них, и гребец, который неистово работал двумя веслами, несомненно был Жюлем — Жюлем в светлом твидовом сюртуке и шляпе котелком.

— Вы оказались правы, — сказал Хазелл. — Это действительно забавно. Могу сказать, что и я слегка возбудился. Такая погоня возбуждает больше, чем игра на тромбоне в оркестре. Я протараню нашего приятеля, а? А затем мы выловим его из воды.

Рэксоул кивнул, но в этот момент прямо перед носом таможенного бота возникла из тумана баржа с поднятыми красными парусами, и бот едва избежал неминуемого столкновения. Когда они наконец разминулись с баржей и когда затихла бесшабашная ругань, обычная в таких случаях, ялик был едва различим в тумане, а тучный загребной дышал так тяжело и громко, что его, должно быть, было слышно и на берегу.

Рэксоулу страстно хотелось как-то ускорить погоню, но он мог только молча и бездеятельно сидеть на кормовом решетчатом люке и ждать. Постепенно они опять начали настигать ялик, команда которого, состоящая из одного человека, очевидно, выбилась из сил. Когда они подошли так близко, что, казалось, до Жюля можно было дотянуться рукой, ялик свернул в сторону и проскользнул в проход, образованный бортами двух барж, которые стояли бок о бок, черные и пустынные, в шестидесяти ярдах от берега Суррея.

— Сворачивайте за ним, вправо, — сказал Рэксоул.

— Нет, ничего не выйдет! — ответил Хазелл. — Мы здесь не пройдем. Слишком узко. Ему все равно придется выйти с другой стороны. Никуда он не денется. Я правлю прямо вперед.

И они опять ринулись вперед. Толстяк греб изо всех сил, даже сквозь густой туман было видно, как блестит его лицо. Но когда они обогнули баржу, то увидели только пустой ялик, который неожиданно появился из узкого пространства меж двух барж и поплыл вниз по течению к Гринвичу.

Толстяк, задыхаясь, бросил словечко своему напарнику, и таможенный бот словно застыл на месте.

— Все в порядке, — сказал человек на баковых веслах. — Если этот тот, кто вам нужен, то он на одной из барж. Вам нужно только забраться на баржу и вытащить его оттуда.

— Ну вот и все, — прозвучал голос из глубины ближайшей баржи, и это был голос мистера Тома Джексона, известного как Жюль.

— Слышите? — сказал толстяк, улыбаясь. — Каков сукин сын! Будь я на вашем месте, мистер Хазелл, или на вашем, сэр, я бы не особенно спешил подняться к нему.

Подогнав бот к корме ближайшей баржи, они пристально всматривались в полутьму.

— Все в порядке, — сказал Хазеллу Рэксоул. — У меня с собой револьвер. Скажите, я могу сейчас перелезть туда?

— Это хорошо, что у вас есть револьвер, — резко ответил Хазелл. — Но вам не следует применять его. Не должно быть никакого шума. Нам нельзя привлекать к себе внимания речной полиции, а если здесь начнется стрельба, это погубит меня. Когда начнется расследование, никто не станет принимать во внимание то, что меня на это дело направил мой вышестоящий офицер, и меня просто вышвырнут со службы.

— О, на этот счет не беспокойтесь, — сказал Рэксоул. — Я, разумеется, возьму на себя всю ответственность.

— Это совершенно не имеет никакого значения, какую ответственность вы возьмете на себя, — возразил Хазелл. — Вы не сможете устроить меня обратно на службу, и моя карьера на этом закончится.

— Но есть другие карьеры, — сказал Рэксоул, который и в самом деле намеревался изувечить своего экс-официанта, прострелив ему руку или ногу, чтобы тот не мог сопротивляться. — Есть и другие карьеры.

— Моя карьера — это служба в таможне, — сказал Хазелл, — поэтому давайте лучше не стрелять. Лучше подождем немного, удрать ему некуда. Если хотите, можете взять мой вертел. — И он протянул Рэксоулу свой поисковый инструмент. — Можете делать все, что вам угодно, но примите меры, чтобы это было сделано тихо, а главное — не затевайте скандала или драки.

Некоторое время четверо мужчин в боте бездействовали. Они ждали неизвестно чего, окруженные туманом, клубящимся поверх черной воды. И точно так же неизвестно чего ждал отчаявшийся и находчивый человек на борту возвышающейся над ними полугруженой баржи. Вдруг туман стал рассеиваться и уноситься клочьями прочь, словно от дыхания какого-то чудовища. Показалось небо, оно было чистым, и луна сияла вовсю. Подобные резкие изменения погоды на больших реках происходят постоянно.

— Ну вот, теперь и видно получше, — сказал толстяк.

В тот же самый миг над бортом баржи появилась голова. Это было лицо Жюля — темное, зловещее и злобное.

— Есть ли в этом боте мистер Рэксоул? — спокойно осведомился он. — Если это так, пусть мистер Рэксоул поднимется на баржу. Мистер Рэксоул поймал меня, и я к его услугам. Прошу вас пожаловать сюда!

Он стоял на барже, выпрямившись во весь рост, возвышаясь на фоне ночного неба, и все сидящие в боте увидели, что в правой руке он крепко сжимает нечто вроде короткого кинжала.

— Мистер Рэксоул, вы долгое время гонялись за мной, — продолжал он. — Ну что ж, вот он я. Почему вы не поднимаетесь ко мне? Если у вас самого не хватает храбрости, убедите кого-нибудь еще пойти вместо вас… Та же почетная встреча будет устроена каждому.

И Жюль разразился тихим пронзительным смехом.

Внезапно он прекратил смеяться и качнулся вперед.

— Что вы делаете на моей барже? Убирайтесь прочь! — раздался тонкий мальчишеский голосок, громко прозвучавший в ночи. Позади Жюля внезапно появился оборванный мальчишка, и две маленькие руки злобным толчком в спину столкнули мистера Тома Джексона в воду. Он упал с громким всплеском.

И тут выяснилось, что умение плавать не входит в число достоинств мистера Жюля. Он дико забарахтался и стал тонуть. Когда он вынырнул на поверхность, его втащили в таможенный бот. Тут же появилась веревка, и через минуту или две мистер Том Джексон, крепко связанный, лежал на дне бота. С помощью оборванца-беспризорника — всего лишь мальчишки с баржи, который, возможно, имел на эту баржу не больше прав, чем сам Жюль, Рэксоул выиграл игру. В первый раз за несколько недель он испытывал спокойствие и удовлетворенность. Он склонился над распростертым Жюлем с профессиональным вертелом Газелла в руке.

— Что вы теперь собираетесь с ним делать? — спросил Хазелл.

— Мы сейчас подгребем к ступеням на берегу напротив «Гранд Вавилона» и доставим его туда. Обещаю, что его радушно приютят в моем отеле.

Жюль не промолвил ни слова.

Прежде чем Рэксоул расстался с таможенным офицером, Жюль был благополучно транспортирован в «Гранд Вавилон», а оба гребца получили свои десять фунтов на каждого.

— Не переночуете ли здесь? — предложил миллионер Хазеллу. — Уже очень поздно.

— С удовольствием, — сказал Хазелл.

На следующее утро он обнаружил, что его ожидает роскошный завтрак, а в своей салфетке он нашел банкноту в сотню фунтов… Однако Хазелл не догадывался, что, прежде чем он проснулся и сел за свой роскошный завтрак, произошло немало того, о чем ему довелось услышать только много времени спустя.

Глава XXVII Признание мистера Тома Джексона

Случилось так, что маленькая спальня, которую Жюль занимал, будучи главным официантом «Гранд Вавилона», оставалась пустой с тех пор, как его внезапно уволил Теодор Рэксоул. На его место так и не приняли никого, но при таком громадном штате, какой имел «Гранд Вавилон», вряд ли можно заметить отсутствие одного человека — даже столь уникального, как Жюль. Обязанности главного официанта вообще чисто декоративные и, в сущности, заключаются в том, чтобы производить впечатление, а не приносить какую-либо пользу. Так оно было и в громадном отеле на набережной.

Итак, Рэксоулу пришла в голову мысль поместить своего пленника в его же собственную пустую спальню, соблюдая такую строгую секретность, какая только возможна.

Оказалось, что сделать это нетрудно. Жюль уже показал, что он способен подчиниться превосходящей силе. Рэксоул поднял его наверх с помощью старого швейцара, простоявшего в дверях отеля много лет, — полуседого великана, выносливого, как терьер, и сильного, как мастиф.

Войдя в спальню вместе с Жюлем, у которого были связаны руки, миллионер приказал швейцару остаться снаружи у двери. Спальня Жюля была вполне обычной комнатой, хотя и несколько получше, чем обычные комнаты для слуг в караван-сараях Вест-Энда. Размером она была четырнадцать на двенадцать. В ней стояла кровать без матраса, маленький гардероб, маленький умывальник, туалетный столик и два стула. За дверью в стену было вбито два крючка, возле кровати лежал узкий коврик, а на железном камине стояли дешевые украшения. Освещала комнату одна электрическая лампочка. Маленькое и квадратное окно было расположено довольно высоко и выходило на внутренний двор. Комната помещалась на самом верхнем этаже — восьмом.

В двадцати футах ниже окна тянулся узкий карниз в фут шириной. Примерно на три фута выше окна шел другой, более широкий карниз, а над ним возвышалась высокая крутая крыша отеля, которую из окна не было видно. Осмотрев окно и все, что за ним, Рэксоул сказал себе, что Жюль ни в коем случае не сумеет бежать этим путем. Он заглянул в камин и увидел, что дымоход слишком узок, чтобы сквозь него мог пролезть человек.

Затем он позвал швейцара, и вместе они крепко привязали Жюля к кровати без матраса. Пока они проделывали это, пленник не сказал ни слова, а лишь улыбался презрительной улыбкой. В завершение Рэксоул убрал безделушки с камина, коврик, стулья и вешалку за дверью и снял электрический выключатель. Затем они со швейцаром вышли из комнаты, Рэксоул запер дверь, а ключ положил в карман.

— Вы должны сторожить здесь всю ночь напролет, — сказал он швейцару. — Можете сидеть на этом стуле. Но не спите. Если услышите в комнате хоть малейший шум, свистите в свисток. Если шума не будет, вообще ничего не делайте. Я не хочу, чтобы об этом шли разговоры. Вы понимаете? Я доверяю вам, и вы можете доверять мне.

— Но служители увидят меня здесь, когда проснутся завтра утром, — сказал швейцар, слегка улыбаясь. — И они наверняка станут спрашивать, что я тут делаю. Что мне им ответить?

— Вы ведь были солдатом, не правда ли? — спросил Рэксоул.

— Я прошел три кампании, сэр, — последовал ответ, и полуседой молодец с простительной гордостью указал на медали на своей груди.

— Ну тогда представьте, что вы стоите в карауле, а какие-то посторонние личности спрашивают вас, что вы делаете. Что вы им ответите?

— Я прикажу им убираться, и притом побыстрее, или пусть пеняют на себя.

— Вот так и поступайте завтра утром, если будет необходимо, — сказал Рэксоул и удалился.

Было около часа ночи. Миллионер улегся в постель — не в свою собственную, а в комнате на седьмом этаже, но долго спать ему не удалось. Едва задремал, как тут же проснулся с навязчивыми мыслями о Жюле. Ему было страшно любопытно, разумеется, узнать историю Жюля, и он решил, если удастся, силой или хитростью выведать ее у него. Для людей такого темперамента, как у Теодора Рэксоула, нет иного времени, кроме настоящего, и в шесть часов утра, едва только в окне забрезжили лучи утреннего солнца, он оделся и вновь поднялся на восьмой этаж. Швейцар с настороженной флегматичностью сидел на своем стуле. Завидев хозяина, он встал и отдал ему честь на военный лад.

— Что-нибудь происходило? — спросил Рэксоул.

— Ничего, сэр.

— Слуги что-нибудь говорили?

— Пока здесь была всего лишь дюжина человек или около того. Одна было спросила меня, во что это я тут играю, но я ответил ей такое, что надолго отбил охоту спрашивать о том, что ее не касается.

— Отлично, — сказал Рэксоул, отпер дверь и вошел в комнату. Все оставалось в точности таким, каким было, когда он уходил, за исключением того, что Жюль прежде лежал на спине, а теперь он каким-то образом перевернулся лицом вниз. Он молча повернул голову и хмуро посмотрел на миллионера. Рэксоул поздоровался с ним, демонстративно вынул револьвер из заднего кармана и положил его на туалетный столик. Затем он сам уселся на стол рядом с револьвером, его ноги на дюйм или на два не доставали до пола.

— Я хочу поговорить с вами, Джексон, — начал он.

— Вы можете разговаривать со мной сколько хотите, — сказал Жюль. — Я не стану вас перебивать, можете быть уверены.

— Я хотел бы, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.

— Это другое дело, — сказал Жюль. — Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы, пока связан так, как сейчас. В этом вы тоже можете быть уверены.

— В ваших же интересах быть благоразумнее, — сказал Рэксоул.

— Я не собираюсь отвечать ни на один вопрос, пока связан.

— Я развяжу вам ноги, если хотите, — вежливо предложил Рэксоул, — и вы сможете сидеть. Бесполезно жаловаться, что вам неудобно, я это и без того знаю. Я рассчитываю на то, что вы будете достаточно благоразумны, сынок. Вот так-то. — И он освободил нижние конечности своего узника от пут. — Я повторяю, что вы должны быть благоразумны. Вы должны, кроме того, признать, что вы побеждены в честной игре, и действовать в соответствии с этим. Я обещал себе, что одержу над вами верх сам, без полиции, и я сделал это.

— Да, вы сделали это сами, в одиночку, действуя против закона, — парировал Жюль. — А будь вы сами благоразумны, вы бы не совали нос не в свое дело, вы бы предоставили все полиции. Они занимались бы этим делом примерно год или два, а в итоге не добились бы ничего. Но вы ведь неблагоразумны! Как вы теперь намерены разбираться с властями? Собираетесь отдать меня полиции и сказать: «Вот, я поймал его для вас»? Если вы так поступите, они попросят, чтобы вы объяснили им несколько вещей и ответили на несколько вопросов, и вы будете выглядеть очень глупо. Одно преступление не отменяет другого, и вам придется это уяснить.

С безошибочной интуицией Жюль точно понял всю щекотливость положения Рэксоула — это касалось затруднений, которые Рэксоул не пытался для себя преуменьшить. Он отлично знал, что ему придется с ними столкнуться. Но он не хотел тем не менее позволить Жюлю догадаться о своих мыслях.

— Между тем, — спокойно сказал он, — вы находитесь здесь, и вы мой узник. Вы совершили целый букет различных преступлений, и среди них убийство. Вас должны повесить. И вы это знаете. А у меня нет вообще никаких резонов рассказывать о вас полиции. Для меня значительно легче самому покончить с вами, как выражаются вам подобные. Я нарушу закон только в том, что отниму у палача его заработок. А из отеля я вас увезу так же тайно, как и привез сюда.

Несколько дней назад вы позаимствовали или украли в Остенде паровую яхту. Я не знаю, зачем она была вам нужна. И меня это не интересует. Но я крепко подозреваю, что моя дочь едва избежала смерти на этой паровой яхте. У меня у самого есть паровая яхта. Представьте, что я использую ее так, как использовали вы. Представьте, что я доставлю вас на нее, выйду в море и однажды ночью попрошу вас шагнуть с нее в океан. И если я так поступлю, то я буду по крайней мере чувствовать удовлетворение от того, что освободил общество от негодяя.

— Однако вы не сделаете этого, — пробормотал Жюль.

— Да, — жестко сказал Рэксоул, — я не сделаю этого, если вы будете прилично вести себя сегодня утром. А если не будете, то клянусь вам, что не успокоюсь до тех пор, пока вы не будете мертвы, с помощью полиции или без нее. Вы еще не знаете Теодора Рэксоула.

— Я уверен, что вы на самом деле можете это сделать, — воскликнул Жюль с видом неожиданного интереса, словно обнаружив что-то важное.

— Я уверен, что на самом деле именно это и сделаю, — поправил его Рэксоул. — А теперь слушайте. Для вас лучше всего было бы, если бы вас отдали полиции. Хуже, если я сам займусь вами. С полицией у вас есть шанс остаться в живых: вы можете отделаться двадцатью годами одиночного заключения, потому что, несмотря на то что абсолютно ясно, что вы убили Реджинальда Диммока, может оказаться несколько сложно доказать это. Но со мной у вас вообще не остается никаких шансов. Я хочу задать вам несколько вопросов, и в зависимости от того, как вы на них ответите, я либо передам вас полиции, либо возьму закон в свои собственные руки. И позвольте мне сказать вам, что последнее для меня значительно проще. И я так и поступлю, если не почувствую, что вы очень умный и исключительный человек, если у меня не возникнет нечто вроде невольного восхищения вашим невероятным умением и изобретательностью…

— Стало быть, вы думаете, что я умен? — сказал Жюль. — Вы правы. Я умен. И я бы оказался слишком умен для вас, если бы удача не обернулась против меня. Своей победой вы обязаны не своему умению, а везению.

— Это то что всегда говорят побежденные. При Ватерлоо англичанам, без сомнения, не слишком везло, и тем не менее это было Ватерлоо.

Жюль зевнул с тщательно разыгранной небрежностью.

— Что вы хотите узнать? — вежливо осведомился он.

— Прежде всего я хочу знать имена ваших сообщников в стенах отеля.

— Больше никого нет, — сказал Жюль. — Рокко был последним.

— Не начинайте со лжи. Если у вас не было сообщников, то как вы рассчитывали на то, что вполне определенная бутылка романеи-конти будет подана его высочеству князю Эугену?

— Стало быть, вы ее вовремя обнаружили, не так ли? — сказал Жюль. — Я опасался этого. Позвольте объяснить, что для этого не нужен был сообщник. Бутылка находилась на самом верху корзины, и естественно, что только она и могла быть взята. Более того, я поместил ее так, чтобы она выглядывала наружу чуть больше, чем остальные.

— Стало быть, это не вы устроили так, что Хаббард прошлой ночью оказался болен?

— Я даже и помыслить не мог, — сказал Жюль, — что замечательный Хаббард не наслаждается своим удивительным здоровьем.

— Скажите мне, — сказал Рэксоул, — кто или что стоит в начале вашей охоты не на жизнь, а на смерть за князем Эугеном?

— Я не вел охоты за князем Эугеном, — ответил Жюль. — По крайней мере, его смерть не была моей начальной целью. Я всего лишь добивался за вознаграждение того, чтобы князь Эуген не встретился с неким мистером Самсоном Леви прежде некой даты, вот и все. Все это достаточно просто. А до этого я уже был нанят для выполнения гораздо более запутанного дела. И я смог завершить его с помощью Рокко и… и мисс Спенсер.

— Эта женщина ваша жена?

— Хотела бы быть ею, — усмехнулся он. — Я выполнил свои обязательства, когда вы так неожиданно купили отель. Не хочется мне теперь признавать, что с того самого мига, когда вы встали на моем пути (вы помните, конечно, ночь в коридоре), — с этого мига я тайно опасался вас, хотя и не признавался себе в этом. Я подумал, что будет безопаснее перенести поле наших действий в Остенде. Прежде я рассчитывал провести операцию с князем Эугеном в «Гранд Вавилоне», но тут решил перехватить его на континенте и отправил туда мисс Спенсер с некоторыми инструкциями.

Но беда никогда не приходит в одиночку, и случилось так, что именно в это время глупый Диммок, который был заодно с нами, стал проявлять упрямство. Легчайший толчок мог разрушить все, и я был вынужден… убрать его со сцены. Он хотел отступить… Он испытывал приступы угрызений совести, и необходимы были решительные меры. Я сожалею о его безвременной кончине, но он сам виноват в этом. Итак, все шло благополучно, пока вы и ваша дражайшая дочь опять не набросились на нас, на этот раз уже в Остенде. Однако, несмотря на это, до того срока, который назначил мой наниматель, оставалось ждать всего лишь двадцать четыре часа. Так что вышло, что вначале я продержал бедного маленького Эугена почти до назначенного времени, а затем вы сами ухитрились задержать его. Я не отрицаю; в Остенде вы выиграли, но выиграли слишком поздно. Время прошло, и, таким образом, насколько мне известно, уже не имело значения, увидит ли князь Эуген мистера Самсона Леви или нет.

Но мои наниматели все еще были в тревоге. Они беспокоились даже после того, как маленький Эуген несколько недель пролежал больной в Остенде. Оказывается, они опасались, что даже эта запоздалая беседа между князем Эугеном и мистером Самсоном Леви может принести им вред. Итак, они опять обратились ко мне. На этот раз они хотели, чтобы князь Эуген был… чтобы с ним было покончено навсегда. Они предложили заманчивые условия.

— Какие именно?

— За первое задание я получил пятьдесят тысяч фунтов, из которых Рокко предназначалась половина. Рокко, кроме того, должен был стать членом некой известной европейской ложи, если все пойдет хорошо. Дело в том, что он тщеславный малый и жаждал гораздо большего, чем деньги. За второе дело мне предложили сто тысяч. Сумма довольно большая. Жаль, что я оказался не в состоянии заработать ее.

— Вы хотите сказать, — произнес Рэксоул, ужасно пораженный этими спокойными признаниями, — что вам предложили сто тысяч фунтов за то, что вы отравите князя Эугена?

— Вы выразили это довольно грубо, — сказал в ответ Жюль. — Я предпочитаю говорить, что мне предложили получить сто тысяч фунтов, если князь Эуген умрет в течение обозначенного времени.

— И кто же они, эти ваши проклятые наниматели?

— Этого, честно говоря, я не знаю.

— Но вы должны знать, полагаю, кто платил вам первые пятьдесят тысяч фунтов и кто обещал заплатить сто тысяч.

— Ну, я смутно представляю, — сказал Жюль. — Я знаю, что он приехал via Вена из… гм… Боснии. Я догадывался, что дело имело некоторое отношение, прямое или непрямое, к предполагаемой женитьбе короля Боснии. Это молодой монарх, далекий от политических интриг и, как это бывает, вне всякого сомнения, его министры решили, что будет лучше, если они сами устроят для него брак. Они пытались в прошлом году, но потерпели неудачу, потому что принцесса, которую они выбрали, обратила свои сверкающие глазки ка другого принца. Этим принцем и оказался как раз князь Эуген. Министры короля Боснии знали совершенно точно все денежные дела князя Эугена. Они знали, что он не мог жениться, не ликвидировав прежде свои долги, и они знали, что он мог ликвидировать свои долги только при помощи этого еврея, Самсона Леви. К несчастью для меня, они непременно хотели абсолютных гарантий. Они опасались, что князь Эуген может в конце концов все же уладить свой брак без помощи мистера Самсона Леви, и, таким образом… Ну, дальнейшее вы и сами знаете… Очень жаль, что бедный невинный король Боснии не может получить принцессу, которую выбрали ему его министры.

— Следовательно, вы думаете, что король Боснии не имеет отношения к этому отвратительному преступлению?

— Думаю, определенно не имеет.

— Меня это радует, — простодушно сказал Рэксоул. — А теперь — имя вашего непосредственного нанимателя?

— Он всего лишь агент. Он назвал себя Слесзак. Слес-зак. Но мне представляется, что это не настоящее имя. Его настоящего имени я не знаю. Это старик, и его можно было чаще всего найти в отеле «Ритц», в Париже.

— Я встречусь с мистером Слесзаком, — сказал Рэксоул.

— Только не в этом мире, — быстро сказал Жюль. — Он умер. Я услышал об этом только прошлой ночью, как раз перед нашей маленькой схваткой.

Наступило молчание.

— Но все кончилось хорошо, — сказал наконец Рэксоул. — Князь Эуген жив, несмотря на все заговоры. В конце концов справедливость восторжествовала.

— Мистер Рэксоул здесь, но он занят, мисс, — донеслось из-за двери, а голос принадлежал швейцару.

Рэксоул поднялся и двинулся к двери.

— Чушь! — прозвучал за дверью женский голос. — Немедленно отойдите в сторону.

Дверь открылась, и вошла Нелла. На ее глазах блестели слезы.

— Ах, папочка, — воскликнула она, — я только что услышала, что ты в отеле. Мы искали тебя повсюду. Пойдем немедленно, князь Эуген умирает…

Тут она увидела человека, сидящего на кровати, и остановилась.

Позже, когда Жюль остался один, он подумал про себя: «Я могу получить эти сто тысяч».

Глава XXVIII Еще раз в королевской спальне

Когда сразу же после скандала с бутылкой романеи-конти в королевской столовой князь Эриберт и старый Ганс увидели, что князь Эуген поник без сознания в кресле, оба в первый момент подумали, что Эуген успел отведать отравленное вино. Но в следующий же миг они поняли, что это невозможно и что если его высочество князь Позенский все же умирал или был мертв, то причина была не в романее-конти.

Эриберт склонился над ним, и сильный запах, исходящий от губ племянника, открыл ему причину несчастья: это был запах настойки опия. Правда, зловоние этого рокового зелья теперь витало, казалось, над всем столом. И тогда Эриберта осенило: он понял, как все на самом деле произошло. Князь Эутен, заметив, что внимание Эриберта на время отвлечено, под влиянием внезапного приступа отчаяния решил отравиться тут же на месте. Настойка опия, должно быть, уже была спрятана у него в кармане, и это показывает, что несчастный князь заранее готовился к такому исходу, даже после своего твердого обещания.

Эриберт припомнил теперь с болезненной яркостью слова его племянника: «Я выполнил свое обещание. Обратите внимание, я выполнил его». Должно быть, Эуген попытался умертвить себя сразу же после того, как произнес эти слова.

— Это опий, Ганс, — беспомощно воскликнул Эриберт.

— Но его высочество не мог принять яд, — сказал Ганс. — Это невозможно!

— Боюсь, что даже слишком возможно, — сказал князь. — Он принял настойку опия. Что нам делать?

— Надо его высочество растормошить, ваше высочество. Ему надо дать рвотное. Нам лучше перенести его в спальню.

Они перенесли его в спальню и положили на громадную кровать, а затем Эриберт приготовил рвотное, смешав горчицу с водой, и поднес его племяннику, но без всякого результата. Эуген лежал неподвижно, полностью расслабленный. Его кожа была на ощупь совершенно ледяной, а под полузакрытыми веками виднелись болезненно суженные зрачки.

— Ганс, пошли за доктором. Скажи, что князь Эуген внезапно заболел, но не очень серьезно. Правду нельзя говорить никому.

— Его надо растормошить, сэр, — повторил Ганс, торопливо выходя из комнаты.

Эриберт поднял своего племянника с кровати и принялся трясти его, щипать, жестко хлестать, кричать на него, вливать в него лекарство, но все было бесполезно. Наконец он прекратил все попытки привести его в чувство и положил обратно на кровать. Каждая проходящая минута казалась ему часом. Один на один с бесчувственным телом, в тишине громадной роскошной комнаты, под холодным желтым сиянием электрического света, Эриберт невольно стал предаваться самым безнадежным мыслям. Перед ним навязчиво вставала трагическая судьба его племянника, и ему думалось, что ранняя и постыдная смерть была с самого начала неизбежной для этого добродушного и беспутного несчастного наследника исторического трона. Немного удачи, и его существование, постоянно балансирующее между истинным и ложным, могло бы выйти на верную прямую, и Эуген мог бы с достоинством выступить по меньшей мере на европейских подмостках. Но теперь, по-видимому, все позади, дописана последняя строка.

В этом несчастье Эриберт видел крушение и своих собственных надежд. Ему придется занять трон своего племянника, а он инстинктивно чувствовал, что не создан для трона. Всеми силами души он внутренне восставал против необходимости стать монархом, ибо в этом случае ему пришлось бы смириться с множеством условий, которые он считал совершенно неприемлемыми для себя. Стать монархом означало вступить в политический брак, в брак вынужденный, в союз без любви. А как же быть с Неллой?!

Вернулся Ганс.

— Я послал за ближайшим доктором, а также за специалистом, — сообщил он.

— Хорошо, — сказал Эриберт. — Надеюсь, они поспешат.

Затем он сел и написал записку.

— Передай это мисс Рэксоул. Если ее нет в отеле, разузнай, где она, и найди. Пойми, это очень важно.

Ганс поклонился и ушел, а Эриберт вновь остался один. Он посмотрел на Эугена и сделал еще одну яростную попытку вывести того из смертельного оцепенения, но и она оказалась бесполезной. Он отошел к окну; сквозь открытую форточку слышался шум проезжающих внизу по набережной экипажей, свистки швейцаров и гудки паровых судов на реке. Мир вокруг продолжал жить обычной жизнью. И он возмутился абсурдности этого мира, навязывающего ему свою волю. Он не хотел ничего иного, как отречься от своего титула и жить простой жизнью простого человека, мужа наипрекраснейшей женщины на земле… Но теперь!

И вдруг его охватило раскаяние. Как он эгоистичен, думает о себе, когда рядом умирает Эуген. И все же… Нелла!

Дверь открылась, и вошел человек, который оказался доктором. Несколько коротких вопросов, и он ухватил суть дела.

— Сделайте одолжение, князь, позвоните в колокольчик. Мне нужна горячая вода, крепкий мужчина и сиделка.

— Кому нужна сиделка? — спросил кто-то, и в комнату тихо вошла Нелла. — Я сиделка, — добавила она, обращаясь к доктору, — и я к вашим услугам.

Следующие два часа прошли в борьбе между жизнью и смертью. Доктор и специалист, который пришел вслед за ним, Нелла, князь Эриберт и старый Ганс объединились в один союз по спасению умирающего. Никто, кроме них, в отеле не знал о том, как серьезно обстоит дело. Когда князья заболевают, в особенности по своей собственной воле, миру никогда не сообщают истинной правды. Судя по официальным извещениям, князья никогда не бывают серьезно больны до тех пор, пока не умрут. Такова государственная мудрость.

Хуже всего в случае с князем Эугеном было то, что рвотное не помогало. Никто из докторов не мог объяснить эту неудачу, но это было слишком очевидно. Весь союз спасения был охвачен паникой. Наконец великий специалист с Манчестер-сквер заявил, что у князя Эугена нет шансов выжить, если только естественные силы его организма не будут способны перебороть отравление без помощи врачебной науки, как, к примеру, может проспаться пьяница, напившись своей отравы.

Было испробовано все, — от искусственного дыхания до вливания горячего кофе. Произнеся свое заключение, великий специалист с Манчестер-сквер удалился. Был час ночи. По одному из тех странных и поверхностных совпадений, которые иногда поражают нас своей неуловимой значительностью, специалист встретил Теодора Рэксоула и его пленника, когда те входили в отель. Они не обратили друг на друга ни малейшего внимания.

В королевской спальне маленькая группа спасателей окружила постель. Унылой чередой текли медленные минуты. Прошел еще один час. И вдруг фигура на постели, лежавшая до сих пор совершенно неподвижно, вздрогнула и пошевелилась.

— Кажется, появляется надежда, — сказал доктор и дал Эугену возбуждающее лекарство.

Через четверть часа пациент пришел в сознание. В десятитысячный раз в истории медицины крепкая природа совершила то, что оказалось не под силу всему накопленному за столетия медицинскому мастерству.

Вскоре доктор ушел, сказав, что князь Эуген «на верном пути к выздоровлению», и пообещав прийти опять через несколько часов. Наступило утро. Нелла подняла гигантские шторы на окнах, впустив в комнату солнечные лучи. Старый Ганс, уставший до изнеможения, притулился на стуле в дальнем углу. Теперь, когда худшее было позади и возбуждение спало, он совсем обессилел.

Нелла и князь Эриберт смотрели друг на друга. Они не обменялись ни единым словом, но каждый знал, о чем думает другой. Они сплели руки в полном взаимопонимании. Их короткая любовь всегда была безмолвной, так же, как и сейчас. Не было сказано ни слова. Тень, нависшая над ними, отступила, но только их взгляды выражали облегчение и радость.

— Эриберт! — прозвучал с кровати слабый зов.

Эриберт подошел к постели, а Нелла осталась стоять у окна.

— Как ты, Эуген? — спросил он. — Теперь тебе стало лучше.

— Ты так думаешь? — прошептал Эуген. — Я хочу, чтобы ты за все простил меня, Эриберт. Я причинил тебе ужасное беспокойство. И сделал это так неуклюже, вот что досадно. Опий оказался слабым средством, но я не мог придумать ничего другого и не посмел спросить у кого-нибудь совета. Мне пришлось выйти и самому купить лекарство. Все было проделано очень неловко, но, слава Богу, не оказалось напрасным.

— О чем ты говоришь, Эуген? Тебе становится лучше. Через день или два ты будешь совершенно здоров.

— Я умираю, — тихо прошептал Эуген. — Не обманывайся. Я умру, потому что я хочу умереть. Так должно быть. В глубине души я знаю это. Через несколько часов все закончится. Позенский трон будет твоим, Эриберт. Ты будешь владеть им более достойно, чем делал это я. Сделай так, чтобы никто не узнал, что я отравился. Возьми клятву у Ганса, что он сохранит тайну, возьми клятву у доктора, что он сохранит тайну, и сам не проговорись ни единым словом. Я был глупцом, но не хочу, чтобы стало известно, что я еще и трус. Возможно, это не трусость, возможно, это смелость; в конце концов, разрубить узел — это смелый поступок. Я не могу пережить позора разоблачения, Эриберт, а разоблачения, несомненно избежать не удастся. Я сам натворил глупостей и я готов заплатить за это. Мы, Позенские, платим всегда и за все, за исключением наших долгов. Ах, эти долги! Если бы их не было, я мог бы смело смотреть в глаза той, что должна была стать моей женой и разделить со мной трон. Я мог бы забыть прошлое и начать все сначала. С ее помощью я на самом деле смог бы начать все заново. Но рок против меня — всегда! Всегда! Кстати, что это был за заговор против меня, Эриберт? Я забыл, я забыл.

Его глаза закрылись. И тут раздался внезапный шум — старый Ганс свалился со стула на пол. Он поднялся на ноги, ошеломленный, и пристыженно поковылял из комнаты.

Эриберт взял племянника за руку.

— Все это чепуха, Эутен! Ты просто бредишь. Скоро все у тебя будет хорошо. Возьми себя в руки.

— Все из-за одного миллиона, — простонал больной. — Один жалкий миллион английских фунтов, и князь Позенский не может занять его. Если бы я достал его, я мог бы опять прямо держать голову. До свидания, Эриберт… Кто эта девушка?

Эриберт оглянулся. Нелла молча стояла рядом с кроватью, глаза ее были влажными. Она обошла кровать с другой стороны и положила руку на сердце умирающего. Его биение было едва ощутимо, и Эриберт заметил, как в глазах девушки отразилось внезапное отчаяние.

В этот момент Ганс вновь вошел в комнату и обратился к Нелле:

— Я слышал, что герр Рэксоул возвратился в отель, — прошептал он, — и что он изловил этого человека, Жюля, о котором говорят, что он такой негодяй.

Несколько раз в течение ночи Нелла спрашивала о своем отце, но так и не смогла выяснить, где он находится. И вот теперь, в половине седьмого утра, между служителями отеля таинственным образом распространились слухи о том, что произошло прошедшей ночью. Никто не мог бы объяснить, каким образом возникли эти слухи, но они возникли.

— Где мой отец? — спросила Нелла у Ганса.

Он пожал плечами и указал наверх.

— Говорят, что где-то наверху.

Нелла почти выбежала из комнаты. То, как она прервала беседу между Жюлем и Теодором Рэксоулом, уже известно. Спускаясь по лестнице вместе с отцом, она вновь сказала:

— Князь Эуген умирает… Но я думаю, что ты можешь спасти его.

— Я? — удивился Теодор.

— Да, — повторила она убежденно. — Я скажу тебе, как ты можешь помочь, и ты должен это сделать.

Глава XXIX Теодора зовут на помощь

Спустившись вместе с отцом с верхнего этажа по лестнице — лифты еще не работали, она вошла в свою комнату и заперла дверь.

— Что все это значит? — спросил Рэксоул, слегка заинтригованный, но скорее встревоженный ее чрезвычайной серьезностью.

— Папочка, — начала девушка, — ты очень богат, не так ли?

Она беспокойно и робко улыбнулась. Он не мог припомнить, чтобы видел у нее когда-нибудь прежде такое выражение лица, и хотел было шутливо ответить, но сдержался.

— Да, — сказал он, — я богат. Ты должна была бы уже знать это.

— Как скоро ты можешь превратить в наличные миллион фунтов?

— Миллион — чего? — вскричал он. Даже его поразило ее спокойное отношение к столь гигантской сумме. — К чему ты клонишь?

— Миллион фунтов, я сказала. Это, так сказать, пять миллионов долларов. За какое время ты сможешь собрать столько?

— Это займет примерно месяц, — ответил он, — если я буду делать это достаточно аккуратно. Я должен буду высвобождать их постепенно, не пугая Уолл-стрит и прочие места. Но для этого потребуются некоторые уловки.

— Бесполезно! — воскликнула она. — А ты не сможешь сделать это быстрее, если напрячься?

— Если я напрягусь, то смогу устроить это в течение недели, но потеряю на этом деле.

— А не можешь ли ты, — настаивала она, — не можешь ли ты прямо сегодня утром взять и как-нибудь добыть миллион, если речь идет о жизни и смерти?

Он поколебался.

— Послушай, Нелла, — .сказал он, — что у тебя на уме?

— Только ответь на мой вопрос, папочка, и попробуй не считать меня совершенным лунатиком.

— Я предполагаю, что даже здесь, в Лондоне, смогу достать миллион нынче же утром. Но это будет стоить мне хорошеньких денег. Это может стоить мне тысяч пятьдесят фунтов и вызвать чертовское недоразумение в Нью-Йорке, что-то вроде большого всеобщего резкого падения цен на мои акции.

— А разве в Нью-Йорке что-нибудь об этом узнают?

— Узнают ли об этом что-нибудь в Нью-Йорке? — повторил он. — Моя девочка, когда кто-нибудь берет взаймы миллион соверенов, об этом знает весь мир. Ты рассчитываешь, что я могу прийти к управляющему Английским банком и сказать: «Послушайте, ссудите Теодору Рэксоулу миллион на несколько недель».

— Но ты все-таки можешь достать его? — спросила она опять.

— Если в Лондоне найдется миллион, я думаю, что смогу получить его, — ответил он.

— Ну, папочка, — она обняла его за шею, — пойди, пожалуйста, и достань его. Понимаешь? Это для меня. Я никогда прежде не просила тебя о чем-нибудь по-настоящему серьезном. Но теперь прошу. Мне это нужно позарез.

Он посмотрел на нее.

— Я присуждаю тебе награду, — сказал он наконец. — Ты ее заслуживаешь за колоссальное и непоколебимое хладнокровие. А теперь ты должна мне сказать, что на самом деле скрывается за всей этой болтовней. Что случилось?

— Это нужно князю Эугену, — начала она, запинаясь, после некоторого колебания. — Он погибнет, если не сможет достать миллион, чтобы заплатить свои долги. Он смертельно влюблен в одну принцессу и из-за долгов не может на ней жениться. Не разрешают ее родители. Он должен был получить деньги у Самсона Леви, но встретился с ним слишком поздно… из-за Жюля.

— Я знаю об этом, и, возможно, побольше тебя. Но я не понимаю, какое отношение все это имеет к тебе или ко мне.

— Дело вот в чем, папочка, — продолжала Нелла. — Он в такой меланхолии, что попытался совершить самоубийство… Да, настоящее самоубийство. Прошлой ночью он принял опий. Яд его сразу не убил, но сейчас он очень слаб и говорит, что собирается умереть. И я вправду уверена, что он умрет. Если ты сможешь достать для него этот миллион, то спасешь его жизнь.

Любая из перечисленных Неллой новостей была для Рэксоула неожиданностью, решительно приводящей в замешательство, но он довольно хорошо скрыл свои чувства.

— У меня нет ни малейшего желания спасать его жизнь, Нелла. Не скажу, чтобы я слишком уважал твоего князя Эугена. Я сделал что мог для него, но только затем, чтобы досмотреть игру до конца, и потому, что терпеть не могу заговоры и тайные убийства. А если он хочет убить себя — это совершенно другое дело. Я могу только сказать: позвольте ему это сделать. Кто виноват в том, что он оказался в долгах, которые тянут на миллион фунтов? Он должен благодарить за это только самого себя и свои собственные привычки. Полагаю, если случится так, что он покончит с собой, то позенский трон перейдет к князю Эриберту. И это будет хорошо! Эриберт стоит двадцати таких племянников.

— В том-то все и дело, папочка, — сказала она нетерпеливо, — я хочу, чтобы ты спас князя Эугена как раз потому, что Эриберт — князь Эриберт — не желает занимать этот трон. Он, напротив, предпочел бы вообще никогда его не видеть.

— Он предпочел бы вообще никогда его не видеть? Не говори бессмыслицы. Если он честен перед собой, то должен признать, что будет сердечно рад занять трон. Троны у них, так сказать, в крови.

— Ты ошибаешься, отец. А причина вот в чем: если князь Эриберт займет позенский трон, он будет вынужден жениться на принцессе.

— Отлично! Князья должны жениться на принцессах.

— Но он не хочет этого. Он хочет отказаться от всех монархических прав и жить как обыкновенный человек. Он хочет жениться на женщине, которая вовсе не принцесса.

— Она богата?

— Ее отец богат, — сказала девушка. — Ой, папочка! Как ты не можешь понять? Он… он любит меня.

Ее головка склонилась на плечо Теодора, и она заплакала.

Миллионер присвистнул.

— Нелла! — вымолвил он наконец. — А ты? А ты к нему как?..

— Папочка, — ответила она, — ты ужасно глупый. Ты можешь представить, чтобы я так тревожилась, как сейчас, если бы я не…

Она улыбнулась сквозь слезы. По тону отца она поняла, что одержала победу.

— Весьма странный оборот дела, — заметил Теодор. — Ну хорошо, если ты думаешь, что от этого будет какая-нибудь польза, тебе лучше спуститься вниз и сказать своему князю Эугену, что он может получить этот миллион, если он ему действительно нужен. Я думаю, что у него будет достаточно гарантий, иначе Самсон Леви не имел бы с ним дела.

— Спасибо, папочка. Не ходи со мной, я лучше устрою это сама.

Она сделала ему легкий реверанс и исчезла. Рэксоул, у которого был талант, столь необходимый миллионерам, объединять несколько дел разом, большие с маленькими, вышел, чтобы отдать приказы о завтраке и вознаграждении для его помощника по предыдущей ночи, мистера Джорджа Хазелла. Затем он послал приглашение мистеру Феликсу Вавилону, попросив этого джентльмена позавтракать с ним. После того как он поведал Вавилону историю пленения Жюля, они долго обсуждали некоторые важные моменты управления отелем, и в особенности охрану винных погребов. Затем Рэксоул надел шляпу, вышел на Стренд, взял экипаж и двинулся в Сити. Порядок и природа его действий в тех краях слишком сложны для непосвященных, чтобы их здесь описывать.

Вернувшись в королевскую спальню, Нелла застала там и доктора, и великого специалиста, которые опять пришли проведать больного. Когда она вошла, эти два врачевателя только что отошли от постели своего пациента и тихо беседовали возле окна.

— Курьезный случай! — сказал специалист.

— Да. Разумеется… Так сказать, невротический темперамент, который погрузился в глубочайшее беспокойство. С одной стороны, крепкая натура, с другой — меланхолия, которые борются друг с другом, так что нет ничего странного, что результат этой борьбы кажется курьезным. А как, по-вашему, сэр Чарльз, есть какая-нибудь надежда?

— Если бы я впервые увидел его, когда он пришел в сознание, я сказал бы, что надежда есть. По всем правилам игры он должен был оправиться от удара по организму с отменной легкостью. Но когда я уходил отсюда прошлой ночью или, точнее, сегодняшним утром, то, говоря откровенно, не ожидал еще раз увидеть князя Эугена живым… не говоря уж о сознании и способности говорить. И я сейчас не думаю, что он оправится. Кажется, он сам не хочет этого. И более того, я думаю, что он до сих пор находится под влиянием мании самоубийства. Если бы у него была бритва, он перерезал бы себе горло. Вы должны присматривать за ним. Сделайте впрыскивание, если необходимо. Я приду еще раз после полудня. Мне сейчас надо ехать во дворец Сент-Джеймс.

И специалист поспешил прочь с глубоким поклоном и несколькими торопливыми словами вежливого утешения князю Эриберту.

Когда он ушел, князь Эриберт отвел оставшегося доктора в сторону.

— Забудьте все условности, доктор, — сказал он, — и скажите мне правду, просто как мужчина мужчине: способны ли вы спасти его высочество? Скажите мне правду.

— Здесь не может быть правды, — отвечал тот. — Будущее не в наших руках, князь.

— Но вы надеетесь на лучшее? Да или нет?

Доктор посмотрел на князя Эриберта.

— Нет, — сказал он коротко. — Не надеюсь. Я никогда не надеюсь, если пациент не на моей стороне.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что его высочество не желает жить. Вы должны были это заметить.

— Да, заметил, и слишком хорошо, — сказал Эриберт.

— Вы знаете, в чем причина?

Эриберт утвердительно кивнул.

— Но не можете исправить этого?

— Нет, — сказал Эриберт.

Он почувствовал прикосновение к своему рукаву. Это была Нелла. Жестом она пригласила его выйти вслед за ней в прихожую.

— Если вы хотите, — сказала она, когда они остались одни, — князь Эуген может быть спасен. Я устроила это.

— Вы устроили это? — Он склонился перед ней почти в тревоге.

— Идите и скажите ему, что миллион фунтов, который так необходим для его счастья, будет скоро получен. Скажите ему, что он поступит сегодня.

— Но что вы хотите этим сказать, Нелла?

— Я хочу сказать то, что сказала, Эриберт. — Она взяла его за руку. — Только то, что сказала. Если миллион фунтов спасет жизнь князя Эугена, то он в его распоряжении.

— Но как… как вы это устроили? При помощи какого чуда?

— Мой отец, — ответила она мягко, — сделает все, о чем я его попрошу. Не теряйте времени. Идите и скажите Эугену, что дело улажено и что все будет хорошо. Идите!

— Но он не поверит в это… в эту несказанную, в эту невероятную удачу.

— Эриберт, — быстро сказала она, — помните, что вы не в Позене на придворном приеме. Вы в Англии, и вы говорите с американской девушкой, которая привыкла всегда делать все по-своему.

Князь Эриберт нежно высвободил руку и пошел назад в спальню. Доктор сидел возле стола, выписывая рецепт. Эриберт приблизился к кровати, его сердце бешено колотилось. Эуген посмотрел на него со слабой, усталой улыбкой.

— Эуген, — прошептал он, — выслушайте меня внимательно. У меня есть новости. С помощью друзей я устроил для вас заем миллиона. Все совершенно надежно, и вы можете положиться на это. Но вы должны поправиться. Вы слышите меня?

Эуген почти сел в постели.

— Скажите мне, что я не брежу! — воскликнул он.

— Конечно, не бредите, — ответил Эриберт. — Но вам не следует сидеть. Вы должны беречь себя.

— Кто ссудит мне деньги? — спросил Эуген слабым счастливым шепотом.

— Это не важно. Вы услышите об этом позже. Теперь же сделайте все, чтобы поправиться как можно скорее.

Поразительно, как изменилось лицо умирающего. Столь же резко изменилось и его настроение, и даже самочувствие. Доктор был поражен, когда услышал, как он едва слышно пролепетал, что просит принести ему еды. Что же до Эриберта, то он был охвачен сумятицей собственных мыслей. До этого момента он никогда не видел так воочию поразительную мощь больших денег, тех денег, которые так презирают (или, скорее, притворяются, что презирают) философы и за которые все прочие люди продают собственные души. Его сердце почти разрывалось от восхищения этой необыкновенной Неллой, которой одной удалось какой-то силой поднять двух мужчин из глубочайшей бездны отчаяния к сияющим вершинам надежды и счастья. «Эти англосаксы, — говорил он себе. — Что за раса!»

К полудню Эугену стало значительно и заметно лучше. Врачеватели в очередной раз поразились загадочному течению недуга, объявив, что теперь все самое опасное позади. Тон, каким они это объявили, как показалось Эриберту, подразумевал, что счастливый исход обусловлен исключительно непревзойденным медицинским мастерством, но, возможно, Эриберт и ошибался. Во всяком случае, он был настроен чрезвычайно великодушно и готов был все прощать…

— Нелла, — сказал он несколько позже, когда они вновь оказались в приемной, — что я могу тебе сказать? Как я могу отблагодарить тебя? Как я могу отблагодарить твоего отца?

— Тебе лучше не благодарить моего отца, — сказала она. — Папочка притворится, что рассматривает это как чисто деловую сделку, каковой она, конечно, и является. Что же до тебя, то ты можешь… ты можешь…

— Ну?

— Поцеловать меня, — сказала она. — Сейчас! Ты уверен, что сделал мне формальное предложение, топ prince?

— Ах, Нелла! — воскликнул он, обнимая ее. — Будь моей! Это все, что мне надо.

— Ты обнаружишь, — сказала она, — что тебе нужно еще и папочкино согласие.

— Разве он будет нам препятствовать? Он не сможет, Нелла… С тобой не сможет!

— Лучше все же спросить его, — мягко сказала она.

Мгновение спустя в комнату вошел сам Рэксоул.

— Все вдет хорошо? — спросил он, указывая на спальню.

— Превосходно, — ответили влюбленные разом, и оба покраснели от смущения.

— Ну, коли так, — сказал Рэксоул, — если вы, князь, можете уделить мне пару минут, я вам что-то покажу.

Глава XXX Заключение

— Мне надо рассказать вам, князь, чрезвычайно важную вещь, — начал Рэксоул сразу же, как только они вышли из комнаты, — а также, как я уже сказал, нечто вам показать. Произошли необычайные события. Весь отель гудит от возбуждения. Но не пройти ли нам в мою комнату? Там мы сможем спокойно поговорить.

— С удовольствием, — сказал Эриберт.

— Я рад, что его высочество князь Эуген выздоравливает, — сказал Рэксоул, решив начать с вежливости.

— Ах, что до этого, то… — начал Эриберт.

— Если вы не возражаете, мы обсудим это позже, — прервал его Рэксоул.

Они сидели в личной комнате владельца отеля.

— Я хочу рассказать вам все о прошлой ночи, — продолжал Рэксоул, — о том, как я поймал Жюля, и о допросе, который я учинил ему сегодня утром.

И он пустился в полное описание всех событий вплоть до малейших деталей.

— Как вы видите, — завершил он, — наши подозрения относительно короля Боснии оказались верными. Но что касается Боснии, то чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь, что ничего нельзя сделать, чтобы привести ее преступных политиканов к правосудию.

— А что вы собираетесь делать с Жюлем?

— Пройдите сюда, — сказал Рэксоул и повел Эриберта в другую комнату. Кушетка в этой комнате была покрыта белой тканью. Рэксоул поднял покрывало — он никогда не мог отказать себе в драматических жестах — и показал князю мертвое тело, скрывавшееся под тканью.

Это был Жюль. На его трупе не было видно ни царапин, ни синяков.

— Я послал за полицией… не за уличным констеблем, а за офицерами из Скотланд-Ярда, — сказал Рэксоул.

— Как это случилось? — спросил Эриберт, изумленный и испуганный. — Я понял из ваших слов, что он был надежно заперт в комнате.

— Так оно и было, — ответил Рэксоул. — Я пришел сюда сегодня в полдень и принес ему еду. Швейцар находился на страже возле двери. Он не слышал никакого шума, ничего необычного. Однако, когда я вошел в комнату, оказалось, что Жюль сбежал. Каким-то образом он развязал свои путы, затем ухитрился снять дверь с гардероба. Он подвинул кровать к окну и протолкнул примерно треть двери от гардероба в окно, а оставшуюся внутри часть подсунул под изголовье кровати — таким образом, у него за окном образовалось подобие ненадежной платформы. Все это он проделал без малейшего шума. Затем он сумел вылезти через окно и встать на своей маленькой платформе. Отсюда он мог с трудом дотянуться пальцами до внешнего края широкого карниза под крышей отеля. Подтянувшись на руках, он влез на этот карниз, а с него на крышу.

Затем ему пришлось пробежать через всю крышу. На краю крыши, обращенном к Солсбери-Лейн, есть железная пожарная лестница, которая спускается с крыши прямо в маленький углубленный дворик, расположенный на одном уровне с погребами. Жюль мог уже считать, что его бегство удалось. Но, к несчастью, случилось так, что одна из перекладин пожарной лестницы сильно проржавела из-за того, что была плохо покрашена. Она отломилась, и Жюль, не ожидавший ничего подобного, рухнул на землю. Так нёлепо закончилась его жизнь, при всей его сообразительности и изобретательности.

Закончив рассказ, Рэксоул почти благоговейным жестом прикрыл труп покрывалом.

Когда смерть прервала темную и бурную карьеру Тома Джексона, некогда бывшего гордостью «Гранд Вавилона», то мало кого интересовала дальнейшая судьба его сообщников — людей, которых мы здесь описали. Никто никогда не слышал о мисс Спенсер, этой верной рабе и помощнице блистательного негодяя. Возможно, она и поныне живет на полном пансионе в дешевых иностранных меблированных комнатах со столом, и никто из окружающих не подозревает о ее прошлом.

Что касается Рокко, то через несколько лет после того, как закончились эти события, до Феликса Вавилона дошло известие о том, что Рокко добрался до Буэнос-Айреса и благодаря своему кулинарному мастерству сколотил себе состояние в новом роскошном отеле. Вавилон передал это известие Теодору Рэксоулу, и тот мог бы, если бы захотел, привести в действие против него силы закона. Но Рэксоул, видя, что, судя по всему, Рокко теперь честно следует своему призванию, решил оставить его в покое. Единственные трудности, которые Рэксоул испытывал после кончины Жюля — и которые он, разумеется, преодолел, — заключались в его отношениях с полицией. Полиция, вполне естественно, хотела знать полностью все, что произошло. Полицейские детективы, расследовавшие дело Диммока, желали знать, чем Рэксоул занимался между его первой поездкой в Остенде и до того, как послал за ними, чтобы передать мертвое тело Жюля. Менее всего Рэксоул был склонен рассказывать им все. Вне всяких сомнений, он нарушил законы Англии, а также, возможно, законы Бельгии, и моральное превосходство мотивов, по которым он так поступал, не служило, разумеется, оправданием подобного поведения в глазах официального правосудия. Расследование дела Жюля повлекло за собой некоторые хлопоты и возбудило приблизительно девяносто девять процентов самых противоречивых слухов. Тем не менее в конце концов был достигнут компромисс. Рэксоулу удалось каким-то образом все же поладить с инспектором, чьей версии (ложной, кстати говоря) он так резко отказался следовать. Это потребовало такта и терпения. Он доказал, к удовлетворению властей, что действовал хотя и своевольно, но совершенно бескорыстно. Кроме того, он тонко намекнул, что полиции — коли уж зашла об этом речь — не удалось бы добиться никаких успехов в этом деле, если бы не его вмешательство, пусть даже и незаконное. Наконец, он сумел оказать на ситуацию определенное успокоительное влияние при посредстве посла Соединенных Штатов.

Однажды в полдень, через две недели после выздоровления его высочества князя Позенского, Эриберт, который все еще оставался в «Гранд Вавилоне», выразил желание побеседовать с миллионером. Князь Эуген, сопровождаемый Гансом и несколькими придворными, за которыми он послал, отбыл, вооруженный утешительным миллионом, для совершения своей формальной помолвки. Эуген дал удовлетворительные личные гарантии относительно миллиона и пообещал выплатить долг в течение пятнадцати лет.

— Вы желали говорить со мной, князь? — спросил Рэксоул Эриберта, когда они сели рядом в комнате последнего.

— Я хотел сказать вам, — ответил Эриберт, — о моем намерении отказаться от всех моих прав и титулов князя Позенского и именоваться отныне графом Гартцем — этот титул я унаследовал от своей матери. А также то, что я имею личный доход в десять тысяч фунтов в год, а также chateau[13] и городской дом в Позене.

Я рассказываю вам об этом, потому что прошу у вас руки вашей дочери. Я люблю ее, и притом достаточно самоуверен, считая, что и она любит меня. Я уже просил ее быть моей женой, и она согласилась. Мы ожидаем вашего одобрения.

— Вы оказываете нам честь, князь, — сказал Рэксоул с легкой улыбкой. — Могу я спросить, почему вы отказываетесь от ваших титулов принца?

— Просто потому, что идея морганатического брака была бы так же отвратительна мне,‘как она отвратительна вам и Нелле.

— Это хорошо.

Князь рассмеялся.

— Я полагаю, десять тысяч фунтов в год будет маловато для человека в вашем положении. Нелла страшно расточительна. Я знаю, что она тратит шестьдесят тысяч долларов в один-единственный год, и в итоге совершенно впустую. Да что вы! Она разорит вас за двенадцать месяцев.

— Нелла решила изменить свои привычки, — сказал Эриберт.

— Ну уж если она на это решилась, — подхватил Рэксоул, — то в добрый час! Я согласен.

— Благодарю вас от ее и от своего имени, — не то мрачно, не то серьезно сказал Эриберт.

— Однако, — продолжал миллионер, — поскольку она может и не измениться слишком уж сильно, то я полностью отдаю ей, с переходом к вашим детям, если таковые появятся на свет, сумму в пятьдесят миллионов долларов, что составляет десять миллионов фунтов, в надежных железнодорожных акциях. По моим подсчетам, это равняется примерно половине моего состояния. Нелла и я всегда владели им на равных.

Эриберт ничего не ответил. Мужчины в молчании пожали друг другу руки, и тут — случайно или нет — в комнату вошла Нелла.

В этот вечер Рэксоул и его друг Феликс Вавилон прогуливались по террасе отеля «Гранд Вавилон».

Беседу начал Феликс.

— Я полагаю, Рэксоул, — сказал он, — что вы уже устали от «Гранд Вавилона».

— Почему вы так думаете?

— Потому что я устал без него. Тысячу раз с тех пор, как я продал его вам, я думал: «Если бы можно было отменить сделку!» Я не могу проводить время в праздности. Не продадите ли мне его?

— Отчего же нет? Я мог бы, — сказал Рэксоул, — я мог бы продать его вам.

— Сколько вы возьмете за него, мой друг?

— То, что заплатил.

— Эх! — воскликнул Феликс. — Я продал вам отель с Жюлем, с Рокко, с мисс Спенсер. Вы пришли, потеряли всех трех этих неоценимых работников и теперь предлагаете мне отель без них за ту же самую цену! Это чудовищно! — Маленький человек рассмеялся над собственной шуткой. — Тем не менее, — продолжал он, — не будем спорить о цене. Я принимаю ваше предложение.

Так завершилась запутанная цепь событий, которая началась с того, что Теодор Рэксоул заказал бифштекс и бутылку пива за table d’hotel в отеле «Гранд Вавилон».