Отель Вавилон

18.00–19.00

Стою и слушаю речи Тони. На редкость одаренный парень. Наделен исключительной способностью разогнать тучи, обернуть трагедию в шутку и заставить человека вздохнуть с облегчением. Проговорив с женщиной каких-нибудь пару минут, он уже смеется вместе с ней, развлекает ее байками о более затруднительных положениях, в которых оказывались наши постояльцы по милости никуда не годной химчистки. В общем, в конце беседы клиентка чувствует себя едва ли не счастливицей.

— Ума не приложу, как тебе это удается, — говорю я, когда Тони кладет трубку.

— Опыт!.. Ну, — добавляет Тони, — мне следует поспешить. Надо узнать, может ли один мой приятель прислать платья из «Харродз», чтобы через полчаса они уже были здесь… А тебе скоро домой?

— Жду не дождусь, — улыбаюсь я. — Диван и телевизор чертовски по мне соскучились.

Трезвонит телефон. Беру трубку.

— Алло? — звучит очень знакомый голос. — Это Бен.

— А, привет, Бен! — восклицаю я, довольный, что звонит сменщик. — Уже едешь? Денек сегодня был еще тот. Только что вселилась клиентка со здоровым черным вибратором в сумочке — это надо было видеть! А техасец раздает розовенькие так, будто они вышли из моды.

Бен не отвечает. Даже не смеется.

— Бен? — зову я. — Ты меня слышишь?

Из трубки доносится негромкий кашель. У меня падает сердце. И опускаются плечи. Я, черт возьми, уже знаю, что последует.

— Понимаешь, — начинает Бен, — я неважно себя чувствую. — Кашляет снова, будто в подтверждение своих слов. — Грипп. Ужасный. В городе, оказывается, эпидемия. Я весь день пролежал в кровати, думал, смогу выкарабкаться и приеду на работу, но ничего не вышло. — Еще раз кашляет, теперь более убедительно. Так, что не возникло бы ни малейшего сомнения, если бы я не знал, что Бен выкуривает в день по тридцать сигарет и может закашляться в любую минуту. — Прости, дружище, — говорит он. — Но я не в состоянии выйти.

Я до того зол, что почти лишаюсь дара речи. Выдавливаю из себя краткое:

— Понял.

— Дружище, — продолжает Бен. — Поверь, мне самому ужасно неприятно. — Он опять кашляет.

— Угу, — отвечаю я.

— Честное слово, — произносит Бен слабым голосом. — Проклятая зараза. Надеюсь, тебя обойдет стороной.

От последних слов чаша моего терпения переполняется.

— Пошел ты знаешь куда?! — внезапно выдаю я.

— Что? — спрашивает Бен.

— Иди на хрен! Достал ты меня, честное слово.

— Ты что же, считаешь меня вруном? — как и подобает, исполненным обиды голосом спрашивает Бен. И снова кашляет, для пущей достоверности.

— Никак не считаю, — ворчу я.

— Если так, знай: я расскажу Адриану… Как только немного поправлюсь и выйду.

— Делай, что хочешь, — говорю я.

Бен собирается что-то сказать в ответ, но я опускаю трубку.

Черт знает что! Час от часу не легче. Опираюсь локтями о стойку и кладу голову на руки, представляя, что повлечет за собой внезапно подхваченный Беном грипп. Двойную смену. Одному из нас придется работать до самого утра. С ужасом осознаю, что мучиться придется мне. Лиз последняя дежурила ночью и непременно затянет нудную песню о том, что остаться сегодня никак не сможет. Замещать Бена буду в любом случае я. Наверное, даже не имеет смысла пререкаться с Лиз, и стоит без слов вызваться на роль ночного дежурного.

Боже мой! Ненавижу Бена! Он не только спит с начальницей хозяйственной службы и работает спустя рукава, но еще и не дурак выпить. Точнее, почти алкоголик. Страсть к выпивке — профессиональный риск всех, кто занят в гостиничном бизнесе. Не знаю, с чем это связано; может, с напряженной работой и нетипичными графиками, либо склонные к алкоголизму люди идут в отель, потому что знают: тут можно достать спиртное в любое время суток. Так или иначе, Бен последняя скотина. За этот месяц не выходит на работу вот уже третий раз. Вдрызг напивается и не в состоянии куда бы то ни было ехать. Поэтому звонит и под вымышленными предлогами отпрашивается. То у него заболела мать, то сломался водонагреватель, то расстроился желудок. На более оригинальную выдумку не хватает мозгов. Впрочем, должен признать, сегодня мне не показалось, что он очень навеселе. Обычно у него так заплетается язык, что сам соглашаешься: на работе ему делать нечего.

Не представляете, в каком я бешенстве. Терпеть не могу ночные дежурства. Хуже наказания и не выдумать. Не то чтобы меня страшит перспектива до утра стоять на ногах. Я постоянно храню в служебке кофеиновые таблетки проплюс, чтобы не заклевать на работе носом. К тому же Джино — несмотря на проведенную ревизию — позднее, когда мне станет совсем невмоготу, непременно принесет пару рюмок водки. Просто ночью творится бог знает что. Между двумя и тремя все переворачивается вверх дном. Впрочем, что я такое говорю? Слишком мягкое подобрал выражение. Отель в буквальном смысле сходит с ума, и я не уверен, что сегодня сумею справиться с вытекающими из этого последствиями. Все, о чем я мечтаю, это диван и телик. А получаю Содом, Гоморру и Бедлам — «три в одном».

Не знаю, в чем корень гостиничного зла, но поверьте на слово: едва вселившись в отель, люди странным образом меняются. По неведомым мне причинам, даже если в обычной жизни это добропорядочные граждане с хорошими манерами, давними друзьями и постоянными партнерами, когда они входят через вращающуюся дверь в гостиницу, тотчас словно забывают, как надлежит себя вести. Границы дозволенного стираются. Правила теряют силу. Обязанности выветриваются из головы. Дивы и внебрачные дети, что годами живут в них, вдруг выскакивают наружу. Кстати, всем кажется, что их никто не замечает. Что кутить они могут, как рок-звезды, а на следующий день предстать перед стойкой тихонями с лицами невинных младенцев. Они не учитывают одной мелочи: мы-то не пьем до потери пульса, потому все видим и слышим.

Нет, я не выдержу.

— Что это ты такой хмурый? — интересуется Лиз, вернувшись с макаронного ужина.

— Не хмурый, а злой как собака, — говорю я. — Бен, видите ли, снова заболел.

— Что? Опять? — спрашивает Лиз.

— Ага.

— Думаешь, он врет?

— Зачем задавать глупые вопросы? — бурчу я. — Сама ведь знаешь Бена.

— Прости, — говорит Лиз. — Да, ты прав.

— М-да…

— Я на ночь не останусь, — спешит сообщить Лиз. — У меня свидание, еще неделю назад пригласили на ужин.

— Не волнуйся, — отвечаю я. — Я сам останусь.

— Серьезно? — изумляется Лиз.

— Да. У тебя ведь свидание, и вообще. Мой диван, конечно, расстроится, но, думаю, переживет.

— Спасибо! — восклицает Лиз, наклоняясь вперед, чтобы чмокнуть меня в щеку. — Ты мой спаситель.

— Прекрати, — ворчу я, легонько отталкивая ее. — Дополнительный заработок в любом случае не бывает лишним.

— Что верно, то верно, — соглашается Лиз, снова поворачиваясь лицом к стойке. — Все равно спасибо.

Она едва не танцует от радости. Во-первых, ей не придется торчать здесь всю ночь, во-вторых, у нее свидание. В гостиницу входит бизнесмен, и Лиз принимается его регистрировать, а я смотрю на нее повнимательнее — по-моему, она заново накрасилась. Расчесала волосы, опять обрызгалась мерзкими духами и обвела губы красно-коричневым. Определенно идет с кем-то ужинать.

К великой радости Тони, является человек из «Харродз» с оливково-золотой коробкой, наполненной нарядами. Джеза отправляют в четыреста четвертый номер, и Тони зарабатывает приличные чаевые.

В вестибюле опять шумно и людно. Приходят те, кто живет неподалеку, — пропустить после работы и перед возвращением домой стаканчик-другой; являются стайками гламурные девицы — распить бутылочку шампанского, прежде чем отправляться на вечерние встречи; приезжают друзья постояльцев, чтобы вместе посидеть в баре, бизнесмены — выпить с возможными деловыми партнерами. И разные придурки — на ранний ужин для театралов.

Готовить и подавать ранний ужин в пятизвездочных отелях ужасно не любят. По сути, и охотников-то ужинать раньше времени находится весьма немного. Однако по той или иной причине мы всегда их обслуживаем. Подают ранний ужин в обеденном зале, обычно что-нибудь легкое: кусок копченой лососины, пирог с начинкой, салат, чашку супа или специально приготовленный омлет, от которого во время очередного акта не забурлит в желудке. Работники кухни страшно злятся: ранний ужин приходится как раз на то время, когда повара и помощники, занятые приготовлением ужина и закусок для банкетов, носятся туда-сюда как угорелые. Мы стараемся обслужить и выдворить театралов как можно быстрее, делая вид, что боимся, как бы они не опоздали к началу представления. Хоть, само собой, это нас ни капли не волнует. Просто хочется, чтобы зал своевременно освободили, и можно было привести его в порядок до прихода более серьезных клиентов.

Театралы — скучнейшие люди: раздражительные подростки, которым «культурные выходы» устраивают против их воли родители; женщины средних лет с такого же возраста подругами; пожилые пары. Ничего интересного они никогда не смотрят, ездят на «Отверженных» или что-нибудь в этом роде, что ставят десятилетиями.

Но это не самое страшное. Ужаснее всего в театралах то, что после представления они возвращаются полакомиться сладеньким. Примерно в четверть одиннадцатого, когда служащие кухни, вымотанные суматошным вечером, уже надеются, что в ресторан больше никто не пожалует, и начинают готовиться к закрытию, театралы заявляются вновь и требуют подать им карамельный пудинг, от которого быстрее уснешь. Честное слово, я никак не возьму в толк, зачем они вообще здесь нужны. Вот как раз мимо стойки проходят две дамы соответствующего возраста.

— Добрый вечер, — приветствую их я.

— Добрый вечер.

Улыбаюсь, машу им рукой и звоню в офис Адриану сообщить, что внезапно заболел Бен. Управляющий не в восторге. Когда-то они были с Беном приятелями, но теперь Адриан все больше держит портье на расстоянии. Адриан честолюбив и продвинулся так далеко в столь короткие сроки отнюдь не благодаря одному таланту. Выбирая друзей, он осторожничает, особенно любезен лишь с нужными людьми и прекрасно знает, перед которыми из клиентов не грех и полизоблюдничать. К слову сказать, вот наконец и миссис Диксон с проклятой тявкающей собакой.

Дейв уже к ее услугам — точнее, к услугам ее чемоданов. Тащит по два в каждой руке, проходя через вращающуюся дверь. Миссис Диксон собственноручно ведет собачку, впрочем, не глядя на нее, вернее, будто не замечая, что та лает и рвется к лодыжкам других клиентов, явно с намерением укусить. Миссис Диксон с ног до головы в розовом от Шанель, у нее ярко-желтые волосы, напудренное белое лицо и тяжелые накладные ресницы, точно лапы сдохших пауков. В общем, ни дать ни взять Барбара Картленд. Лиз без слов удаляется в служебку, и возможность оказать гостье почтение выпадает мне.

— Добрый вечер, миссис Диксон, — говорю я.

— Добрый? — спрашивает она. — Для кого-то он, может, и добрый, а я смертельно устала от чудовищной поездки.

— Неужели? Мне искренне жаль.

— И на том спасибо, — отвечает миссис Диксон. — Какой номер вы подготовили для меня на сей раз? Очень надеюсь, не тот ужасный, в котором я вся измучилась. Не помню точно, на каком он этаже. Сержант! — кричит она на пса, который, натянув поводок, бесстыдно норовит заняться сексом с ногой Джеза. Бедняга Джез! Весь день только и краснеет. — Оставь человека в покое!

Сержант по-прежнему заливается лаем, не щадя своей маленькой мерзкой глотки.

— Мы поселим вас в «люксе» пятьсот шестьдесят, — сообщаю я, расплывшись в дежурной улыбке.

— Пятьсот шестьдесят? — переспрашивает клиентка. — Где это?

— На самом верху, — отвечаю я. — Окна выходят на общественный сад.

— Общественный? Не желаю смотреть на достояния общественности.

— Сад очень живописный, — без былой уверенности бормочу я.

— Не исключено, — заявляет миссис Диксон. — Но я предпочитаю все эксклюзивное.

— Э-э… — протягиваю я.

— Э-э, — передразнивает меня она.

Пока я пытаюсь убедить ее в том, что вид на общественный сад тоже исключителен, жалея, что не сказал просто «сад», в вестибюле снова появляется мистер Мастерсон. В звуке его трубного голоса тонут разговоры театралов и пронзительное тявканье Сержанта. Джез и Дейв вытягиваются по струнке, как солдаты на построении. Мистеру Мастерсону это определенно по вкусу — он подает им пятерку. Но побеседовать ему надо не с ними, а с Тони. Голос техасца звучит еще громче, когда он заговаривает о столике в «Шикиз», похлопывая консьержа по спине и вручая ему еще одну купюру. Как назло, ее загораживают волосы миссис Диксон, и я не вижу, какого бумажка цвета. Судя по довольству, разлившемуся по физиономии Тони — фиолетового или розового. Мистер Мастерсон проходит в стеклянную двустворчатую дверь и направляется в бар.

— Боже мой, — изрекает миссис Диксон, морща белый нос так, будто в ноздри ударила жуткая вонь. — А это еще кто такой?

— Мистер Мастерсон, — грубо нарушая правила, сообщаю я. — Нефтяной барон из Техаса.

— О, — произносит она с таким видом, будто определила источник зловония.

— Он наш постоянный клиент, — говорю я. — Занимает обычно пятьсот шестидесятый номер, но в этот раз мы его приберегли для вас.

— В самом деле? — спрашивает миссис Диксон. — Весьма любопытно, правда, Сержант? — Она берет из вазочки бесплатную мятную конфету и бросает ее на пол. Сержант управляется с ней в считанные секунды. — Тогда, пожалуй, мы согласны на пятьсот шестидесятый.

Регистрирую миссис Диксон, и они с Сержантом идут к лифту, оставив багаж в вестибюле. Дейв и Джез в буквальном смысле тянут жребий, чтобы решить, кому нести вещи наверх. Как и парочка французов, что приехали сегодня после ленча, миссис Диксон не признает чаевых, во всяком случае, в этом отеле. Малой его частью владеет ее муж, поэтому ей кажется, будто для нее предоставляемые тут услуги все до одной бесплатные. Джезу опять не везет: взяв чемоданы и корзинку — по-видимому, Сержантову, — он отправляется на последний этаж. Сегодня явно не его день.

Лиз возвращается к стойке, и я решаю сбегать в бар сообщить Джино, что сегодня и не мой день, что я вынужден торчать в отеле до самого утра. Не потому, что нуждаюсь в его сочувствии, а потому как знаю, что непременно возгорюсь желанием промочить горло. Джино не раз приносил мне стопки с водкой. Иногда я плачу за них, чаще выпиваю на халяву. В особенно тяжелые минуты он всегда готов протянуть руку помощи. Впрочем, после сегодняшней ревизии, допускаю, ему будет вовсе не до меня.

В баре, когда я вхожу, полно народу. Гомон стоит — хоть уши затыкай. Свободных мест нет, в пепельницах горы окурков. Шум такой, что удивляешься, как люди, оживленно болтая, слышат друг друга. Громче всех галдит компания парней в дальнем углу зала. На их столике «Дом Периньон» урожая 1995 года. У бара две молодые красотки аплодируют Джино, а тот выделывает фокусы с шейкером, будто Том Круз в «Коктейле». В такие минуты в каждом движении бармена сквозит талант суперзвезды. Наш бар в сравнении с остальными — теми, что вечно до отказа набиты, и теми, которые почти отжили свой век, куда ходят лишь жалкие старики со скоплением газов в желудке, — в полном порядке; у нас благодаря Джино место особенное.

Стою в углу и наблюдаю, как он работает. Протягивает девицам бокалы с «Метрополитеном», пытается загнать им «Берритини» собственного изобретения: мартини с черникой. И тут же идет проверить, не закончилось ли у ребят за дальним столиком шампанское. Вполне понятно, почему он лишь счастлив лишний раз наполнить их бокалы — за бутылочку «Дом Периньон» клиенты выкладывают целых сто семьдесят два фунта. Проходя мимо мистера Мастерсона, Джино предлагает зажечь его сигару стоимостью в пятьсот фунтов, отвешивает неглубокий поклон, возвращается к стойке, на ходу получая заказ на бокал виски «Талискер» двадцатилетней выдержки, за который берет еще сорок фунтов.

— Джино, — окликаю его я, подходя.

— А, привет, друг! — Его глаза светятся довольством коммерсанта.

— Пришел сказать, что вынужден работать в двойную смену. Так что, если возникнут какие-нибудь неприятности, обращайся.

— Ага, непременно. — Джино делает шаг в сторону, уступая место Франческо, который собрался подсчитать выручку. — И, если появятся излишки, принесу угостить.

— Гм… — Улыбаюсь.

— Когда свалит долбаный проверяющий, — добавляет Джино, кивая в сторону подсобного помещения.

— Он до сих пор здесь? — спрашиваю я, удивляясь, что Джино так смел почти у ревизора перед носом.

— Через десять минут уйдет, — говорит бармен, грозя кулаком в сторону подсобки. — Не тянул бы резину, — добавляет он громко, но прикрывая рот рукой. — А то чувствуешь себя не в своей тарелке, мать твою.

— Я все слышу, — говорит мистер Кент, выходя в зал с папкой в руке.

— Ну, так подайте на меня в суд! Кстати, сейчас мне предстоит налить в бокал виски. Не желаете пронаблюдать, не пролью ли я несколько капель, которые будут стоить целых двадцать пять пенсов?

— Нет, спасибо, — отвечает мистер Кент. — На сегодня с меня достаточно.

— Слава Богу! — театрально восклицает Джино.

— Должен признать, — добавляет мистер Кент, — вы отлично ведете дела, мистер Лаури.

— Наконец-то, черт побери! Он отвешивает мне комплимент! — гремит Джино.

— Да, представьте.

— Я ведь сто раз вам повторил: того, кто ворует «Бомбейский сапфир», у нас вы не найдете. Проверяйте хозяйственную службу, мистер Кент, хозяйственную службу!

— Не беспокойтесь, мистер Лаури, — говорит ревизор. — На следующей неделе сразу возьмусь за них.

— Э-э…

— Ну что ж. Желаю вам удачного вечера.

— И вам того же, — отзывается Джино.

— Удачи, — произношу и я. — Еще увидимся.

— Само собой, приятель. И можешь не сомневаться…

— Хорошо. — Улыбаюсь. — Спасибо.

Иду назад к приемной стойке — на душе теперь не столь тяжко.