Отголосок

Я беру еще снега и прикладываю к своей ране, и когда мое тело перестает трястись и цепенеет, я сажусь в машину и уезжаю.

― Что случилось? ― резко спрашивает Айла, когда я поднимаюсь вверх по лестнице.

― Извини? ― отвечаю я, развернувшись.

Поднимаясь по ступенькам, она выглядит встревоженной.

― Вся твоя спина в крови, милочка.

― Ох, я...

― Что происходит? Ты сама нанесла себе повреждения?

― Нет, ― быстро выпаливаю я.

― Тебе нужно позвонить куда—нибудь? В полицию?

― Нет, нет, я в порядке, ― защищаюсь я. ― Я в порядке.

Ее глаза раздраженно сощуриваются, когда я избегаю ее вопросов.

― Ты не в порядке. Или ты мне скажешь, что происходит, или я сама позвоню в полицию.

― Никакой полиции. Пожалуйста, ― говорю я ей, решая просто солгать. ― Это был глупый несчастный случай. Я поскользнулась на льду и ударилась головой, когда падала.

Она смотрит на меня скептически, прежде чем кивает.

― Ты должна пойти к доктору.

― Если это начнет беспокоить меня, я пойду. Рана выглядит хуже, чем есть на самом деле, ― пытаюсь заверить ее я.

Как только оказываюсь в комнате, я иду в ванную, чтобы проверить повреждение. Кровь покрыла мои волосы, и пряди приклеились к ране. Я убираю часть волос с раны, и они отрываются, образовывая корочку, из—за чего моя голова снова кровоточит. Я знаю, что должна взять влажное полотенце и очистить себя, но я наслаждаюсь болью. Она отвлекает меня от уничтожения моего сердца.

Страдание внутри меня разрастается, поэтому я продолжаю отрывать корочку, потянув себя за волосы, и концентрируюсь на боли вместо внутренней агонии. Я не могу высвободить ее, но могу замаскировать, я так и делаю. Когда я чувствую, как сочится кровь, то ощущаю эйфорию. Я смакую это сиюминутное отвлечение и наслаждаюсь кровью, которая щекочет мою кожу, когда стекает по шее. Это все на чем я фокусируюсь, когда вздыхаю в облегчении и закрываю глаза.

― Не занимайся херней, заключенный, давай быстрее. У тебя есть пять минут, ― говорит надзиратель, которого я подкупил, грубо впихивая мне толчком в грудь одноразовый сотовый телефон.

― Мне нужна сим—карта.

― Я уже позаботился об этом, она в телефоне, ― говорит он мне и затем вручает сложенный пополам маленький огрызок бумаги. ― Код подтверждения.

Я киваю, и он хмуро говорит:

― Пошевеливайся.

Вбиваю цифры телефона, мне не приходится долго ожидать ответа.

― Алло? ― отвечает мой старый друг. Тот самый, которого я привел в жизнь моего сына, чтобы гарантировать, что все мои тылы прикрыты. Человек, который прикидывался преданным только Деклану, но на самом—то деле, он был предан только мне.

― У меня мало времени, ― говорю я.

― Как, черт побери, тебе удалось позвонить? Я слышал, что тебя прикрыли.

Меня арестовали прежде, чем я смог вступить в контакт со своим партнером, после того как разузнал все о местонахождении Нины. Сейчас я сижу здесь, в тюрьме Манхеттена, ожидая суда.

― У меня есть свои способы. Короче, у меня нет времени на всякую херню. Мне нужно, чтобы ты перечислил деньги со счета в офшоре прямиком в фонд Деклана.

― Без проблем, ― послушно отвечает он.

― Используй его фонд, чтобы отмыть их и выставить максимально чистыми.

― Понял.

― Мне также нужно, чтобы ты присматривал за Декланом. Я хочу, чтобы за ним следили. После стрельбы он вышел из дела, если ты понимаешь, о чем я.

― Парень облажался, Кэл.

― Да, это его проблема, тебе нужно убедиться, что моя проблема под контролем, понял?

― Заканчивай, заключенный, ― резко говорит мне охранник.

― Эти деньги должны быть перечислены вчера.

― Я справлюсь с этим, ― отвечает он, прежде чем телефон вырывают из моей руки.

С аппетитом поглощая очередные яйца по—шотландски, которые мне не пришлись по вкусу, и потягивая горячий чай, я просматриваю местные Эдинбургские газеты. Прошло уже несколько дней со времени нашей последней стычки с Декланом. После чего я скрылась в своей комнате, рыдая и чувствуя себя абсолютно разбитой и поверженной. Предаваясь размышлениям, что делать, куда идти, и как мне дальше существовать.

Прошлую ночь я провела с Пиком. Он лежал со мной в кровати; мы так давно этого не делали, и я позабыла, насколько это может чувствоваться комфортно. Наконец—то, я могла дышать. Он разговаривал со мной, успокаивал меня, и в тот момент он ощущался таким реальным. Разумом я прекрасно понимаю, что это иллюзия, но мое сердце отказывается это признавать, поэтому мы разговаривали, плакали и, в конце концов, он заставил меня улыбаться.

Когда я проснулась этим утром, его уже не было, но каким—то образом, я все—таки ощущала его присутствие здесь. Я помню, когда мы были детьми, и даже когда жили в ужасных условиях, мне стоило только представить, что он меня обнимает, и я чувствовала себя в полном порядке. В этом плане он просто волшебный. Таким же был и Деклан. Они оба любили и исцеляли меня своими уникальными способами.

Пик напомнил мне о моей силе, а я в ответ показала ему затылок, где Деклан безжалостно вырвал мне клок волос. Я сказала, что продолжаю отдирать засохшие струпья, чтобы раны кровоточили, что помогает чувствовать себя немного лучше, тем самым доказывая, что я слабая, что я больше не могу справляться с болью, кроме как глушить ее приступом новой. Болью, что мне под силу контролировать и которую использую, чтобы скрыть истинную боль, что живет глубоко во мне. Но он уверял меня, что то, что я делаю, еще раз доказывает, насколько я сильная. И тот факт, что я отказываюсь позволять своим эмоциям контролировать меня и вместо этого стараюсь изо всех сил контролировать их, служит свидетельством моей живучести.

Я решила взять его слова на вооружение и направить их на Деклана. Вместо того чтобы позволить ему контролировать меня и держать на расстоянии, я возьму власть в свои руки, чтобы сделать то, чего я так хочу. Я делала это прежде; смогу и сейчас. Пик прав. Я позволила себе разрушиться и почувствовать, что не представляю собой ровным счетом ничего, но он напомнил мне, что это не так. Я всегда была сильным человеком и личностью. Напомнил мне, что, несмотря на то, что его больше нет рядом со мной, как моей поддержки и помощника, я достаточно сильна, чтобы создать нового.

― Очень приятно видеть, что ты ешь, ― говорит Айла, когда выходит из кухни и направляется в столовую, где я сижу.

― Я чувствовала себя немного нехорошо, ― извиняюсь я за свое отсутствие.

Она ставит передо мной чашку, в которой находится микс из ягод, и опускает взгляд на журнал, который я просматриваю.

― Я нашла его на кофейном столике, ― говорю я. ― Я раздумывала над тем, чтобы выбраться из города и отправиться на один день посмотреть страну.

― Ты уже была в Эдинбурге?

― Нет. Я проезжала его, когда только приехала, и остановилась там, чтобы перекусить, а затем приехала сюда.

― Это восхитительный город, ― отвечает она и продолжает вести разговор, но ее голос становится тише и постепенно исчезает, когда я переворачиваю страницу.

Она — лишь приглушенный шум, и все, что окружает меня, меркнет, когда я сосредотачиваюсь на глазах, которые смотрят на меня со страниц журнала. Как всегда, с иголочки одетый, в костюме—тройке, сшитом на заказ, без галстука, с расстегнутыми верхними пуговицами рубашки. Самым лучшим способом подчёркнута природная вальяжность Деклана. Его лицо не брито на протяжении нескольких дней, и я до сих пор могла ощущать его жесткую щетину у моих губ, когда он целовал меня. Именно так я могла бы ощутить спасительное чувство комфорта, когда провела бы по его челюсти.

Легко опускаю свою вилку на стол, мое сердцебиение замедляется в восхищении и состоянии шока. Я жадно разглядываю и исследую каждую его черточку и морщинку на его лице.

Это когда—то принадлежало мне.

Но больше не принадлежит.

А теперь он ненавидит мое существование, желает мне смерти, уповает и возносит молитвы для того, чтобы это произошло. Но это уходит на задний план, и остается лишь чувство того, как с жестокой лаской прикасались его руки к моему телу. Самые лучшие воспоминания о Деклане берут надо мной верх, и я возвращаюсь к тому моменту, когда его властный взгляд мог сказать столько всего лишь по насыщенности цвета его глаз. Они практически блестели и источали свет, когда его эмоции искрили крайним обожанием, и покрывались поволокой, становясь темного цвета, когда желание и его потребность заявлять права и держать под контролем вырывались на передний план. Этот мужчина создан из непроницаемых слоев, но я была той, кому было позволено проникать в них. Я думаю, что могла бы сказать это и про него, потому что я позволяла ему делать то же самое.

Айла прикасается к моей руке, тем самым вырывая меня из мыслей о моем любимом.

― Ты в порядке?

― Прости, ― говорю я, слегка встряхивая головой.

Она кивает на фотографию в журнале.

― Не нужно извинения. С таким—то видом непроизвольно отвлекаешься.

Смеясь, я соглашаюсь.

― Да.

― Он раньше жил в Эдинбурге, до переезда в Америку. Вечный холостяк, вокруг которого крутились девушки.

― Вы знаете его? ― спрашиваю я.

― О нем, ― уточняет она. ― Маккинноны были здесь известной семьей, но произошла трагедия, и они нашли свое успокоение в США. Но недавно, Деклан, сын, вернулся.

― Хмм, ― пробормотала я, вроде как беспечно.

― Он живет здесь, в Гала, знаете?

― Что произошло?

Когда она вопросительно смотрит на меня, я проясняю:

― Вы упомянули трагедию.

― Ох, да. Мать Деклана убили в их собственном доме. Кэллум, его отец, вскоре уехал, но Деклан остался в Шотландии на какое—то время. Мне кажется, я читала где—то, что Деклан закончил учебу в университете, затем переехал в Штаты и начал работать в бизнесе с отцом. Они оба жили в Америке, пока Деклан не вернулся сюда.

Я не хочу поправлять ее, рассказывая, что у Деклана с Кэллом разошлись пути, и он делал свое имя в сфере недвижимости сам, но лучше я промолчу, чтобы она не узнала, что я как—то с ним связана.

― Он посещал университет Сент—Эндрюса, в одно время с принцем Уильямом, ― восторженно добавляет она, но мне плевать на эти подробности жизни, которыми она так гордится.

Желая остаться наедине с собой, я доедаю яйца и извиняюсь.

― Вы не против, если я возьму это с собой? ― спрашиваю я по поводу журнала.

― Конечно, нет.

― Спасибо.

Закрыв двери своей комнаты, я сажусь за стол, который стоит у окна, и открываю статью с фото Деклана. Наедине со своей любовью я пробегаю пальцами по его лицу и притворяюсь, будто оно настоящее. Я закрываю глаза и пытаюсь почувствовать его запах, но в воздухе нет ничего, кроме запаха моего парфюма.

Я смотрю на него и затем начинаю читать статью, к которой относится фото. Я чувствую, как моя улыбка ширится, пока читаю. И когда я узнаю о благотворительном мероприятии, на котором Деклан будет почетным гостем, я понимаю, что это событие, которым мне надо воспользоваться сполна, и я сделаю это. Я продолжаю читать о благотворительных учреждениях, которые поддерживает Деклан.

Я беру на заметку, что мероприятие будет в эту субботу в его альма—матер и начинаю всё планировать.

После того как пару дней назад я прочла статью, я спланировала свою поездку в Эдинбург, но перед этим сделала пару звонков. Фонд, который будет чтить Деклана, и в котором он стал одним из главных спонсоров — тот, что стремится помочь получить образование детям из малоимущих семей. Зная, что на этом мероприятии все взгляды будут обращены к нему, я думаю, что мне представится идеальная возможность, чтобы поговорить с ним. Сомневаюсь, что он устроит сцену, он скорее будет вынужден быть любезным. Ему придется встать и выслушать меня. Поэтому я пошла еще дальше и сделала пожертвование, и солидный чек, который я выписала, гарантирует мне место на мероприятии.

Я стою перед большим зеркалом в комнате отеля, в Сент—Эндрюс, приглаживаю руками кружево моего темно—синего платья. Тонкий материал обволакивает мою крошечную фигурку, едва доставая до пола. Я распустила волосы и уложила их легкими волнами, чтобы скрыть все еще большую рану на задней части головы. Я продолжаю ежедневно раздирать ее, и поэтому она выросла в размере. Я не хочу, чтобы она зажила, потому что это единственная физическая вещь, которая символизирует Деклана. Его подарок мне, созданный его собственными руками. Он дал это мне, и я отказываюсь отпускать это. И он служит множеству целей: это мой грех, мое обезболивающее средство, мой трофей, мое напоминание, мое утешение. Моя любовь, выжженная в моей плоти, и я с радостью обладаю ей.

Когда я довольна своим внешним видом, я поднимаю свое приглашение и палантин, прежде чем направляюсь дальше по вестибюлю. Машина, которую я заказала, уже прибыла, и мое сердце бьется в предвкушении, когда водитель открывает для меня дверь. Я предоставила себе возможность быть уязвимой, с тех пор как очнулась в больнице, истощенная от эмоций, но наконец, я позволила пламени вспыхнуть внутри меня.

Но теперь... теперь настало время сосредоточиться.

Я знаю, чего хочу, и я сделаю что угодно, чтобы заставить Деклана поговорить со мной, услышать мои слова, понять и поверить в нас. Чтобы узнать, что это не было ложью — не все из этого. Чтобы узнать, что я не хотела убивать его, не хотела использовать или предавать его, но все вышло из—под контроля так быстро, что я была не в силах остановить запущенный механизм.

Когда мы прибываем и проезжаем через ворота Сент—Эндрюского университета, я на мгновение восхищаюсь историческим зданием, его утонченностью. Автомобиль проезжает по булыжной мостовой и замедляется перед зданием, которое украшено простыми фонарями и красной ковровой дорожкой, по бокам которой выстроены фотографы. Это чуждо для меня, что я присутствую на мероприятии одна и не знаю ни единого человека, но я отказываюсь позволить неуверенности сломить меня.

Машина останавливается, и я наблюдаю женщин, разодетых в дизайнерские платья, и мужчин в килтах и шотландских клетчатых разлетайках. Я тяжело сглатываю, выпрямляюсь и тянусь к руке швейцара, который открывает дверь.

― Мисс, ― он приветствует кивком. ― К вам присоединится компаньон?

― Нет.

― Могу я сопроводить вас?

― Это было бы прекрасно, ― я снисходительно принимаю приглашение.

Я симулирую свою принадлежность к присутствующим, что в высшем обществе соединенного королевства обозначает благосостояние и престиж. Но я хороша в том, что делаю, я скрываю отвращение и всю ту мерзость, из которой я состою, что характеризует меня как отвратительного человека, которым я на самом деле являюсь.

Взяв меня под руку, он представился своим тяжелым акцентом:

― Я Лаклан.

Я поднимаю взгляд на его широкое чисто выбритое лицо и улыбаюсь мужчине около сорока лет с темными волосами, которые отливают серебром. Использую очарование, которое усовершенствовала за время замужества за Беннеттом, я замечаю, флиртуя:

― А где ваша спутница?

― Я также один.

― Правда? Это удивляет меня.

― И почему?

― Честно? ― я задаю вопрос, поднимая бровь, чтобы сымитировать изумление, и когда он улыбается и кивает, я говорю ему: ― Вы поразительно привлекательны. Мне трудно поверить, что вы здесь не с маленькой вертихвосткой под рукой.

Он смеется, его смех глубокий, когда он отвечает:

― Ох, но у меня есть прекрасное создание, как вы говорите — вертихвостка — под рукой.

Я присоединяюсь к его смеху.

― Элизабет.

― Элизабет?

― Меня зовут Элизабет. И уверяю вас, я не вертихвостка.

Мы с Лакланом выглядим довольными, когда он заводит меня в восхитительный торжественный зал, роскошно украшенный. Комната оформлена в мужском стиле и источает запах богатства и старинных книг, стены выкрашены в цвет красного дерева, и самое лучшее марочное шампанское, которое подается на изысканных антикварных серебряных подносах. Когда официант проходит мимо меня, я беру сияющий фужер с подноса.

― Быстрая реакция на алкогольные напитки. Не терпится напиться? ― подразнивает Лаклан.

― Мучает жажда, ― отвечаю я с улыбкой на губах перед тем, как делаю глоток.

Но мне именно не терпится. Слишком одержима желанием, когда мои глаза осматривают комнату в поисках Деклана, но я вижу лишь незнакомые мне лица.

― Элизабет, ― начинает разговор Лаклан, возвращая мое внимание обратно к нему. ― Что тебя привело сюда? Я посещаю множество таких вечеров и никогда не видел тебя.

― Я родом из США. Я только недавно приехала и остановилась в Галашилс.

― В Гала? Любопытно. Это достаточно небольшой городок. Большинство из туристов останавливаются в Эдинбурге. У тебя какие—то дела в Гала?

― Мой хороший друг, ― говорю я ему. ― Он вообще—то должен быть здесь сегодня вечером, Деклан МакКиннон. Ты случайно не видел его?

― Этот мелкий ублюдок? ― восклицает он. Должно быть, он замечает мое растерянное выражение лица, поэтому спешит пояснить: ― Шотландский юмор, дорогая. Дружеское приветствие.

― Оу.

Я делаю глоток шампанского, когда он добавляет:

― Мы окончили один университет здесь, ― затем его речь заглушает объявление, которое какой—то джентльмен произносит в микрофон, о том, что в скором времени будет подан ужин, а пока мы можем насладиться игрой музыкантов и танцами.

Я вновь просматриваю комнату, заполненную множеством людей, которые общаются, выпивают и знакомятся с другими людьми. Голоса в комнате тихие и спокойные, за исключением отрывистых громких мужских комментариев. Голоса окрашены богатым акцентом, я, должно быть, выделяюсь на фоне остальных, когда Лаклан представляет меня некоторым людям, пока все остальные снуют по залу.

Мое внимание немного остывает с течением времени. Лаклан находится со мной всю обеденную церемонию, и в то время, пока он общается с людьми, которые сидят с нами за столом, я, наконец, нахожу взглядом Деклана. Он находится в дальней части комнаты, в баре, с женщиной, которая держится за его руку, пока он разговаривает с несколькими мужчинами.

Я пристально смотрю на него.

Я не могу отвести своих глаз от него. Боже милостивый, он безупречен. Я привыкла видеть его на официальных вечерних приемах, одетого в строгий смокинг, но сейчас он тоже одет не менее формально. В надлежащем черном пиджаке, в красно—черном килте и в соответствующем по цвету красно—черном шотландском пледе, который переброшен через его плечо, и с черной кожаной сумкой с мехом, что красуется низко на его бедрах. Этот мужчина поразительно привлекателен, как и его улыбка, и я желаю оторвать эту девчонку от его руки.

Я замечаю, что он не обращает особого внимания на девушку, пока потягивает выпивку из своего коктейльного бокала, продолжая вести разговор с мужчинами. Я хочу вскочить и побежать к нему, желая находиться в его присутствии, но я прекрасно знаю, какую реакцию получу в ответ. Это то, чего я боюсь, но ожидаю. То, что я ненавижу всей душой, но заслуживаю.

― Что привлекло твой взгляд? ― мягко говорит Лаклан.

Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь, отвечая:

― Я нашла своего друга.

― Аа, ― он вздыхает, когда замечает Деклана у бара.

Но прежде, чем я успеваю подняться из—за стола, мужчина становится за трибуну, что находится на сцене, и произносит речь, начиная с благодарностей за присутствие на этом вечере. Я замечаю, как Деклан направляется к сцене, пока мужчина продолжает обращаться ко всем присутствующим.

Он так близко, но в тоже время так далеко, дальше чем, когда бы то ни было, даже чем, когда мы только познакомились, потому что его ненависть проникла глубоко в его раны. А мое предательство пронзило его еще глубже.

Деклана объявляют, как самого главного спонсора фонда. Его хвалят за долговременную преданность фонду, раздается громкий взрыв аплодисментов, когда его приглашают пройти к трибуне, и он поднимается, становясь за нее. Нет сомнений в его скромности. Я вижу это по его выражению лица. Он чувствует, что все внимание к его персоне не заслуженно.

Он произносит слова благодарности, адресованные публике, и я просто плавлюсь от звука его голоса. Его акцент намного легче, чем у остальных присутствующих в комнате, звук его голоса соблазняет меня, в то время как я сижу здесь. Я чувствую себя выставленной напоказ, как если бы люди могли видеть, как мое тело откликается на звук его голоса. В моем животе зарождается ощущение трепета, и сердце ускорятся в манящем волнении. Я так тоскую по этому голосу. Скучаю по его нежным нашептываниям мне на ухо, его властным ревностным словам, что клеймили меня, как его собственность, рычанию, что предшествовало его оргазму. Каждый звук приводил меня в состояние восторга, как это происходит сейчас.

Он выступает с речью о том, как важно детское образование, несмотря на социальные и экономические проблемы, а я продолжаю рассматривать, как он прекрасно смотрится в своем костюме. Я поглощаю каждую частицу человека, которого оплакивала последние пару месяцев. Я, наконец, могу посмотреть на него, пока он не выплевывает свой гнев на меня. Поэтому я растягиваю этот момент, в котором вижу своего старого, уверенного Деклана, говорящего так изящно, я обожаю его улыбку, когда он так добродушно хохочет.

Когда он заканчивает свою речь, он представляет свое щедрое пожертвование президенту фонда и воодушевляет всех остальных вытащить свои чековые книжки и сделать то же самое. За его заслуги его награждают громкими аплодисментами, которые он скромно принимает.

Сойдя со сцены, он пожимает руки многим членам фонда, и пока все взгляды устремлены на него, я знаю, пришел мой черед. Сейчас тот самый момент, когда я могу привлечь его внимание, и он не сможет наброситься на меня.

― Извините, ― говорю я тихо Лаклану, пока встаю и кладу салфетку на свое место.

Уставившись на Деклана, я пробираюсь сквозь образовавшуюся толпу людей, которые встают из—за столов и идут общаться и танцевать. Когда я приближаюсь, я замечаю, что женщина, с которой я видела его раньше, вновь рядом с ним. Она высокая — намного выше крошечной меня — с черными волосами, которые уложены в изящный пучок у основания ее шеи. Я быстренько напоминаю себе, что мы с Декланом разделили совсем недавно, и выпрямляюсь, когда встаю около них. Когда мужчина, который стоит перед Декланом пожимает его руку и отходит, его зеленые глаза расширяются от удивления.

― Деклан, я так рада видеть тебя вновь, ― взволнованно мурлычу я, разыгрывая свою роль перед небольшой группкой вокруг него.

Он подражает моему поведению, как я и думала, поскольку он окружен толпой людей. Он вежливо принимает мою протянутую руку и целует меня в щеку.

― Что ты здесь делаешь? ― спрашивает он, добавив лишь немного резкости в тон, в то время как выражение его лица остается спокойным.

― Ой, ну ты ведь знаешь, как для меня важны благотворительные мероприятия, ― поддразниваю я, хихикая. ― Я хотела, чтобы мое время в Шотландии прошло с пользой.

― И как надолго ты здесь? Тебе разве не нужно обратно в Штаты?

Наклоняясь к нему ближе, чтобы слышали не все, я шепчу:

― Нет. В данный момент, у меня много свободного времени, если ты понимаешь, о чем я. ― Затем я поворачиваюсь к его спутнице, обращаясь к нему и внимательно смотря на нее. ― Деклан, она великолепна.

Мои слова, и то, как я произношу их, заставляют ее чувствовать себя не в своей тарелке. Она переступает с ноги на ногу и говорит:

― Простите, не думаю, что мы встречались. Я Давина.

― Рада знакомству.

― А вы?

― Старая знакомая, ― встревает Деклан, отвечая за меня, а я, хихикая, добавляю:

― Ну, это скромное описание.

Я вижу, как он напрягается, когда закрывает свой рот, поэтому я быстро выдаю свою просьбу.

― Я надеялась украсть тебя ненадолго. Мне кое—что хотелось бы обсудить с тобой... наедине.

― Сейчас, вероятно, не лучшее время.

― Все нормально, ― говорит Давина ему с улыбкой. ― Мне все равно нужно подойти к Беатрис.

Улыбаясь Деклану, я выдаю:

― Прекрасно.

Его улыбка натянута, когда он проходит мимо меня и, не смотря мне в глаза, произносит:

― Следуй за мной.

И я следую, стараясь успевать за его быстрым шагом, но, когда замечаю, что он выходит на улицу, подальше от людей, я хватаю его за руку и тяну назад.

― Вот здесь в самый раз.

― Я думал, ты сказала, что хочешь побыть наедине.

― Вот тут наедине в самый раз.

Мне нужна толпа, чтобы убедиться, что он будет держать в узде свои эмоции. Он хмурится и сквозь зубы злобно выплевывает:

― Какого хрена ты здесь делаешь?

― Мне нужно было увидеть тебя, поговорить с тобой, а это единственный способ заставить тебя выслушать меня, оставаясь спокойным.

Сохраняя свой голос тихим, его тон становится резким, когда он говорит:

― Что ты хочешь сказать мне, а? Мне жаль? Это не то, что ты подумал? Прости меня? Ну, пошла на хер, потому что ничего из этого я не хочу услышать, выходящим из твоего рта.

― Если ты просто позволишь мне рассказать свою версию, я уеду. Если это то, чего ты хочешь, я уеду — исчезну из твоей жизни, и тебе больше не надо будет думать обо мне.

Деклан хватает меня за локоть и притягивает ближе к себе. Его тело так близко к моему, я могу ощущать тепло его крови, пульсирующей по венам.

― Ты думаешь, это так просто? Ты думаешь, я просто могу игнорировать тебя и больше никогда не думать о тебе — женщине, которая обманула меня до такой степени, что я... ― он делает паузу на секунду, чтобы убедиться, что никого нет близко, чтобы услышать его следующие слова, ― убил человека? Я никогда не смогу избавиться от тебя, потому что ты демон, который живет внутри меня.

Слова глубоко ранят.

Желание упасть на колени и умолять у его ног простить меня проходит через мое тело. Я сделала это с ним. Это я, и груз этой ответственности делает почти невозможным шанс оставаться в живых. Это тянет меня в ад, с которым я боюсь столкнуться.

― Скажи мне, что я могу сделать, ― умоляю я. ― Потому что я сделаю все для тебя, чтобы хоть как—то загладить вину.

― Уже все сделано. Это случилось и ничего не вернуть, но ты... продолжая неожиданно возникать... ты просто поворачиваешь нож, который воткнула мне в спину.

― Тогда позволь мне исправить это.

― Это была прекрасная речь, ― пожилая дама делает комплимент, когда проходит мимо нас.

Деклан быстро благодарит ее и поворачивается ко мне.

― Тебе нужно уйти.

― Нет.

― Боже, ты упрямая.

― Деклан, нет. Я хочу объяснить.

― Не здесь.

― Тогда где?

― Завтра, ― предлагает он. ― Ты хочешь поговорить в приватной обстановке? Ладно, я позволю тебе это. Приезжай в мой дом, скажи то, что тебе нужно сказать, и затем уезжай.

― Хорошо, ― отвечаю я, кивая.

― Я говорю серьезно. Ты покинешь Шотландию. Вернешься домой.

Я продолжаю согласно кивать на его слова и уточняю:

― Тогда завтра?

Его челюсть стиснута.

― Да. А сейчас я хочу, чтобы ты покинула эту вечеринку.

Я так и делаю. Получив то, что хотела, я улыбаюсь, но это не ощущается полной победой по очевидным причинам. Получив свой палантин и клатч, я прощаюсь с Лакланом и благодарю его, что сопроводил меня как мой эскорт. Он предлагает подбросить меня до отеля, но я вежливо отклоняю предложение и принимаю его флиртующий поцелуй моей руки, прежде чем он открывает дверь машины для меня.

― Было приятно познакомиться, Элизабет. Я надеюсь увидеть вас еще, ― говорит он мне, и я возвращаю жест, говоря:

― Я тоже надеюсь на это.

― Что ты делал с этой женщиной? ― спрашиваю я, когда Лаклан подходит ко мне в баре. ― Откуда ты знаешь ее?

― Я ее не знаю. Она была одна, и я предложил сопроводить ее. А что такое?

Делая глоток своего скотча, я говорю:

― Я хочу, чтобы ты проследил за ней.

― Кто она такая?

― Просто проследи за ней. Я хочу знать, чем она занимается в течение дня.

Его смешок заставляет меня волноваться, когда он отвечает:

― Так теперь я частный детектив, МакКиннон?

― Ты хочешь работать на кого—то другого? ― огрызаюсь я, ставя свой стакан для коктейля на барную стойку слишком резко. Затем повторяю грубым голосом: ― Проследи за ней.

Я не хочу, чтобы со стороны казалось, будто я прикладываю много усилий, поэтому я отдаю предпочтение простоте, надевая черную кашемировую кофту, брюки и ботинки на плоской подошве. Я придаю макияжу естественность при помощи бесцветного блеска для губ. Моя рука нервно подрагивает, когда я наношу на кожу под глазами корректирующее средство, чтобы скрыть явное доказательство бессонницы прошлой ночью.

Когда я покинула вечеринку, я выехала из отеля, поэтому было уже довольно поздно, когда я вернулась обратно к Айле после двухчасовой поездки. Мой разум работал всю ночь, не прекращая свои размышления, меня тревожила предстоящая встреча с Декланом, и я задавалась вопросом, что именно я ему скажу. Часто меня мучает вопрос, что я вообще делаю здесь, в Шотландии. Мой разум в постоянном замешательстве, и я даже не пытаюсь оценить свои действия, потому что это изначально обречено на провал. Все что мне известно, что я нахожусь в состоянии растерянности, и Деклан единственный, кто мне знаком и кого я знаю.

Надеваю куртку кремового цвета длиной до колена и направляюсь к машине. Я замечаю, что увеличиваю скорость, чтобы быстрее добраться до Деклана, но я волнуюсь, потому что совершенно не догадываюсь, как он меня встретит, когда я приеду. С белыми костяшками от того, что сильно сжимаю руль, я делаю пару глубоких вдохов, когда поворачиваю на дорогу, ведущую к дому Деклана, и подъезжаю к воротам. Впервые я тянусь к домофону и нажимаю кнопку вызова на нем. Ответа не следует, но ворота все равно открываются.

Автомобиль неспешно следует по извилистой дороге, сбоку которой расположены покрытые снегом деревья. Когда я достигаю холма, я останавливаюсь напротив того, что должно было стать моей тихой гаванью, куда мы должны были сбежать. Это должен был быть мой дом с Декланом; вместо этого он — моя утраченная любовь, а я — его враг.

Гравий хрустит под моими ногами, когда я выхожу из машины. Я стою на месте, смотря на трехэтажный особняк, который располагается тут в уединение. Величественный и одинокий на вершине холма, и единственный звук, который раздается здесь, это завывающий ветер, что проносится между ветками деревьев, и кружащийся в водовороте снег, что легко слетает с веток. Я перевожу свой взгляд на великолепный фонтан и представляю звук льющейся воды в летнее время.

― Что ты делаешь?

Наконец я поворачиваюсь к дому и вижу Деклана, он стоит у входной двери в сшитых на заказ брюках и рубашке на выпуск, застегнутой на все пуговицы. Мое сердце мгновенно реагирует на него.

― Ничего такого. Просто любуюсь участком, ― бормочу я, направляясь к нему.

Он презрительно смотрит на меня, пока я подхожу к лестнице, что ведет к парадному входу, и когда я втягиваю запах его одеколона, я испытываю сильное желание броситься к нему в объятья. Заставить все это исчезнуть. Отмотать время назад, чтобы сделать все по—другому. Спасти его от падения со скалы, откуда я любезно сбросила его.

Он не произносит ни слова, просто жестом указывает пройти в дом.

Это отнимает практически все мои силы, чтобы суметь устоять на ногах, когда я ступаю в огромный холл. Поднимая взгляд наверх и осматриваясь по сторонам, я замечаю, что все было сделано в изящном, современном стиле, в белых и пастельных тонах. Холл тянется через весь дом, и вы можете видеть сразу же дальнюю часть дома, которая открывает вид на большое, стеклянное окно, за которым располагается атриум (прим. пер. открытый внутренний дворик).

Я двигаюсь вперёд, в то время как холодная темнота приводит меня в тщательно обставленную гостиную, которая, по—видимому, тоже должна подвергнуться изменениям. Стены гостиной представляют собой множество деревянных старинных полок, на которых расположены сотни и сотни книг. Их так много, что вы можете почувствовать запах страниц и кожаных переплетов. Старинная люстра венчает потолок гостиной, располагаясь над кожаными креслами с высокими спинками и стеганный честерфилдский диван, который был в его кабинете на Норт—Ривер.

Деклан присаживается в центре дивана, не оказывая приветствия, когда произносит:

― Говори то, что хотела сказать.

И внезапно, все, о чем я размышляла прошлой ночью, вылетело из головы. У меня ни единого слова, когда я смотрю на него. Я подхожу ближе, и вместо того чтобы присесть на диван рядом с ним или же на один из стульев, я присаживаюсь на деревянный кофейный столик, что находится перед ним, и когда я делаю так, он наклоняется вперёд и располагает локти на коленях.

Какое—то время мы молча сидим, просто смотрим друг другу в глаза. Мой взгляд наполнен горечью и болью; его — гневным презрением. Предательские слёзы обжигают и покалывают глаза, но я сопротивляюсь изо всех сил, чтобы оставаться стойкой, когда на самом деле, я просто маленькая растерянная, разрушенная девочка, жаждущая уцепиться за спасение, что находится передо мной, и никогда не отпускать.

Одновременно с поверхностными вдохами мои глаза закрываются, выталкивая пару слезинок, что скатываются по моей щеке, и я всхлипываю.

― Мне так жаль.

Я не могу решиться взглянуть на него из—за моего чувства непреодолимой вины за то, что я совершила. Моя голова падает мне на ладони, когда я собираюсь с силами, но не могу найти достаточное количество таковых. Именно в этом все и дело, когда я с Декланом, у него всегда был способ мешать отделять правду от моих эмоций. Он единственный человек, кто смог избавить меня от преграды и заставить меня чувствовать по—настоящему.

Когда я, наконец, открываю глаза, я вижу, что он не двигается. На его лице неизменно сохраняется серьёзное выражение, безучастное к моим слезам.

― Скажи что—нибудь, ― шепчу я. ― Пожалуйста.

Напряженная складка образовывается вдоль его лба, в его глазах виднеется выражение боли, когда он спрашивает:

― Зачем ты это сделала?

Я обещаю себе, что больше не будет всей этой лжи. Что открою ему чистую правду обо всем. Если это сделает меня в его глазах чудовищем, что, несомненно, так и будет, значит, так тому и быть. Потому что если он собирается осуждать меня, то пусть хотя бы делает это за правду.

― Чтобы отомстить, ― произношу я, в конце концов.

― Я хочу правду, ― требует он.

― Я вышла за Беннетта с целью уничтожить его, ― говорю я и затем делаю паузу, прежде чем добавляю: ― Я вышла за него, чтобы убить.

Он громко выдыхает, не веря.

― Какого хрена с тобой не так?

― Я не знаю... я не знаю.

― Почему?

― То, что я рассказала тебе, было ложью. Историю о том, что выросла в Канзасе, и мои родители умерли. Это все было ложью. ― Вина достаточно долго гноилась во мне, и я вырываю ее. Мои слова льются как кровь из прозрачной ткани моей души, и я плачу, пока раны разрывает на части. ― Я не знаю, как сделать все правильно, но я хочу. Я никогда не думала, что влюблюсь в тебя. ― Мои слова выходят сквозь сжатую глотку.

― Скажи мне почему, ― выплевывает он. ― Что он сделал такого, что ты хотела его смерти?

― Он буквально убил меня. Я хотела отплатить ему.

Деклан стискивает челюсть, и я продолжаю объяснять.

― Я была счастлива... когда была маленькой девочкой, я была счастлива. Я жила с папой, и однажды... ― Я захлебываюсь болью от этих слов. ― Однажды, его отобрали у меня. Арестовали. Мне было всего пять, когда это произошло. В этом был виноват Беннетт. Моего отца отправили за решетку, а меня в ад.

Я замолкаю, когда больше не могу говорить и просто плачу. Захлебываясь в собственных всхлипах, пока Деклан сидит — холодный мужчина, в глазах которого отражается лишь неверие, смятение и гнев. На него больно смотреть, но я все равно делаю это.

― Я больше ни разу не видела отца, а когда мне было двенадцать, он умер в тюрьме. Его убил какой—то заключенный.

― Какое отношение ко всему этому имел Беннетт? ― прерывает он меня.

― Потому что... это долгая история.

Я истощена.

― Ты задолжала мне правду.

― Он... он думал, что мой отец надругался надо мной, но такого не было. Он рассказал своим родителям, и они вызвали службу, чтобы она занялась расследованием. Вместо этого они нашли доказательства, что он торговал оружием, и арестовали его. Я знаю, это звучит ужасно, но он был хорошим человеком, и у меня с ним была хорошая жизнь. ― Мой плач становится сильнее. ― Он не был плохим, он был идеальным и любил меня, а Беннетт отобрал это все. В секунду, он развел костер, который выжег все в моей жизни. Этот ублюдок украл мою жизнь!

Качая головой, Деклан бормочет:

― Бессмыслица. Все это какая—то бессмыслица.

― Он виноват во всем, ― выдавливаю я, но его ответ резкий, когда он двигается вперед.

— Не имею желания спорить с твоим ненормальным пониманием. Скажи мне... а кем был я?

― Деклан, пожалуйста...

― Скажи мне. Скажи, кем именно был я! ― его голос, требующий правду, отражается эхом от стен.

― Поначалу... поначалу ты был пешкой, ― признаюсь я.

― Дальше, ― призывает он.

― Деклан, ты должен понять, что это изменилось и ...

― Дальше!

― Ладно! ― выпаливаю я и затем повторяю тихим, защищающимся тоном: ― Ладно. Да, изначально ты был пешкой. Я собиралась использовать тебя, чтобы убить Беннетта.

― Почему не ты сама?

― Потому что я боялась, что меня поймают, если я замараю руки.

Его зубы скрипят, когда он сжимает и разжимает кулаки.

― Мне жаль, ― выдыхаю я. ― Но, когда я узнала тебя, и мы так легко установили связь, я влюбилась в тебя. Ты заставил меня чувствовать то, что никто другой не способен был заставить чувствовать. Никто не смотрел на меня так, как ты, — так, как смотрел ты. У меня была тяжелая жизнь...

― Не смей этого делать! Не смей оправдывать свои хреновы поступки жизнью, которая у тебя была!

― Мне нужно, чтобы ты знал, то, что между нами было, мои чувства — было искренним. Я, правда, полюбила тебя. И все еще люблю. Я пыталась найти выход из этой аферы. Я пыталась отказаться от этого, чтобы мы могли быть вместе.

Пощипав перегородку носа, он молчит мгновение, прежде чем говорит:

― Мне нужно узнать кое—что...

― Что угодно, я расскажу тебе что угодно.

― Что было правдой? Беннетт бил тебя, это правда? ― его голос напрягается на этих словах, и я ненавижу себя за то, какая я тварь и что должна признать:

― Нет. Беннетт никогда не причинял мне боль.

― Ты гребаная сука! ― ревет он.

Я вижу, как глубоко я раню его. Все это написано на его лице и прорезается в его голосе. Он кладет голову на свои сжатые кулаки, качая ее в ужасе.

― Скажи мне, что делать. Скажи мне, ― умоляю я, мне нужно, чтобы его боль ушла. Мне нужно сделать так, чтобы вся эта ситуация просто исчезла.

― Ты не можешь ничего сделать, Нина. ― И в момент, когда он говорит мое имя, он морщится, закрывает глаза и затем спрашивает: ― Как, черт побери, я должен тебя называть?

Напряжение нарастает между нами, когда мы смотрим друг другу в глаза — полностью уничтоженные. Секунды ощущаются как часы.

И в первый раз, хотя он уже знает это из моего файла, я называю ему свое имя.

― Элизабет Роуз Арчер.

― Элизабет Роуз Арчер, ― говорит она мне красивые слова, после продолжительного молчания.

Как Дьявол может иметь такое красивое имя?

Я сжимаю свои руки в кулаки настолько сильно, чтобы она не могла видеть, как они дрожат, но увеличивающаяся ярость, что полностью просочилась в мою кровь, держит меня на грани полной потери контроля. Это все что я могу сделать сейчас, чтобы сдержать себя. Эта женщина, которую я любил сравнительно недавно, словно выплескивающийся бензин на мое охваченное огнем сердце.

Ее имя уже было известно мне. Я прочитал его в файле, который нашёл на рабочем столе ее мужа, после того как я выстрелил и убил его. Увидев ее фотографию, покрытую брызгами его крови, я перестал доверять всему миру. Всего пару часов спустя, после того как я добрался домой и углубился в изучения файла, я обнаружил, что был безжалостно обманут. Обманут единственным человеком, который всецело проник в мое сердце. Я никогда никого не любил так, как любил ее. И теперь мне известно, что все это было ложью, гребаным разыгранным обманом, это было больше, чем я мог принять.

Мне прекрасно известно, что я убил невиновного человека, и сейчас, когда я слушаю ее ненормальные объяснения, у меня ощущение, что в голове полная путаница. Как я мог быть влюблен в кого—то настолько ненормального, как она?

― Черт возьми, что со мной не так?

― Деклан, пожалуйста. Скажи что—нибудь. Что угодно, ― просит ее низкий голос.

Мое тело — это скопление напряженных мышц, которым я не позволял расслабиться из—за страха того, что я могу совершить. Поэтому я держусь неумолимо и отстраненно, когда произношу:

― Так он никогда не делал тебе больно?

― Нет.

― Никогда не относился к тебе жестоко?

― Нет. Беннетт любил меня. Он не знал, кто я на самом деле.

― Тогда как ты получала те синяки? ― спрашиваю я, вспоминая, как безобразно она смотрелась, покрытая теми ужасными синяками. Иногда ее кожа была покрыта ранами из—за опухших и кровоточащих участков. Свернувшиеся сгустки крови, которые собирались под ее кожей всегда покрывали ее тело. Это запутывало меня. Гнев и ярость наполняли меня по отношению к человеку, который, как мне казалось, наносил эти побои, заставляли меня испытывать неподдельные мучения за женщину, которую я любил, и насыщали мое тело непреодолимым чувством вины за то, что я был не способен защитить ее. Понимание того, что она выставляла меня подкаблучником, означало то, что она чертовски хорошо крутила мной. И сейчас, сидя здесь, я чувствую себя абсолютным слабаком, которым манипулировал не кто иной, как бездомный уличный подросток.

― Мой брат.

― Брат?

― Он был замешан в этом тоже. Я ходила к нему, чтобы он оставил синяки на моем теле.

― Твой брат тот, кто избивал тебя? Чтобы обмануть меня?

Она пристыженно кивает головой в ответ.

― Господь Всемогущий, ты ненормальная на всю голову...

Я наблюдаю, как ее слезы катятся по ее подбородку, и желаю, чтобы они были кислотой, которой она так коварно заполнила мое сердце.

― Я знаю. Но...

― Просто остановись, ― рявкаю я. Я не могу больше вынести этой херни, но она не затыкается.

Ее слова вылетают панически быстро.

― Когда я говорила, что люблю тебя. Когда я говорила эти слова — я говорила правду. Я не хотела использовать тебя. Я хотела выйти из всего этого и оградить тебя от того, что ты должен был сделать.

― Но ты не оградила, так ведь?

― Все так быстро вышло из—под контроля.

― Ты была счастлива? Когда узнала, что Беннетт мертв, ты была счастлива?

― Осознание того, что я подтолкнула тебя на это, разрушило меня, ― отвечает она.

― Ответь на мой гребаный вопрос! ― кричу я, встаю и пялюсь в ее глаза. ― Это осчастливило тебя?

Ее тело дрожит, когда она закрывает глаза и шепчет:

― Да.

― Значит, ты получила то, чего так хотела?

― Нет.

― Нет?

Она наклоняет голову назад, чтобы взглянуть на меня, и все мое тело молит ударить ее, выбить из нее все дерьмо, наказать так, чтобы она никогда не забыла. Так, чтобы это оставило ее искалеченной на всю жизнь.

― Нет. Это было не то, чего я хотела. Это не стоило того, чтобы принести тебя в жертву, потому что все чего я хотела в тот момент — это спасти тебя.

Я фыркаю на ее абсурдные слова.

― Ты хотела так сильно спасти меня, что бросила умирать в луже крови?

Ее глаза источают ужас.

― Да—да, дорогуша. Я был в сознании. Я чувствовал тебя, твое прикосновение и поцелуй. Но хватило лишь того, чтобы тот парень, что выстрелил в меня, произнес: "пошли", чтобы ты бросила меня умирать. Так ты себе представляешь спасение?

― Нет, Деклан, ― говорит она сквозь слезы, которые не останавливаются. ― Я была напугана. Это все произошло так быстро. Я не понимала, что делала. Я думала, что ты мертв.

Ее слова — выплюнутый яд, и я не могу смотреть в ее лицо без желания ударить его...

― Ты, черт побери, оставила меня там умирать, ты, сука! ― рычу я, с силой хватая ее за руку и дергая ее вверх, тряся ее, когда зло говорю: ― Твои слова — ложь. Ничего из того, что ты говоришь, не имеет гребаного смысла.

Ярость берет верх, и я теряю контроль, отшвыривая ее тело на пол. Она морщится, тяжело падая на пол. Я перешагиваю, хватаю сучку за свитер и снова дергаю ее с земли и наклоняюсь, смотря в ее лицо. Она не защищается от моих действий, охотно принимает их, так же, как и последние несколько раз, когда я был груб с ней, и я пользуюсь ее покорностью.

Ее руки сжимают мои запястья, когда я поднимаю ее с пола и отшвыриваю от себя.

― Убирайся, на хрен!

― Пожалуйста!

Ее голос пронзает мои уши так резко, что я чувствую, как это разрывает мои кишки. Боль резко отдается в моей голове, и я еще сильнее закипаю, сжимая ее хрупкую шею в своей руке, душа ее. Мое тело горит в костре горя и ярости, когда она цепляется за мою руку, и ее прикосновения побуждают меня сильнее обхватить ее плоть, сжимая трахею под пальцами, лишая ее воздуха.

Хриплое бульканье — это единственный звук, что она издает, кода ее заполненные слезами глаза смотрят в мои. Они ярко сияют от плача, и мои сухожилия стремятся сжать ее еще сильнее. Так много всего сталкивается внутри меня, я чувствую это в своих зубах, когда сжимаю их, чтобы удержать себя от желания кусать и рвать ее кожу.

Я хочу убить ее. Я хочу наказать ее самым худшим возможным способом, но, когда моя рука начинает сильно трястись, ее рот и глаза внезапно открываются шире, и я послабляю свою хватку.

Я не могу убить ее.

Она падает к моим ногам, тяжело дыша и кашляя, когда я провожу рукой по волосам.

Что, черт побери, происходит со мной?

Прикосновение ее рук к моей лодыжке привлекло мое внимание. Опустив взгляд на нее, вижу, что она прижалась щекой к моей туфле. Мое дыхание тяжелое, когда эмоции переполняют меня, и в этот момент она поднимает на меня взгляд, сломленная у моих ног, и я говорю свое последнее слово.

― Уходи.

Я отбрасываю ее руки со своей ноги и выхожу из комнаты, оставляя ее, чтобы увести себя подальше отсюда, потому что если я посмотрю на нее еще хоть секунду, я не смогу простить себя за то, что могу сделать.

Эта женщина разрушила меня.

Я гребаный монстр.

Превращенный в нечто неузнаваемое.

И все это было напрасно.

Косметика скрывает мою исполосованную отметинами шею, когда я осматриваю себя еще раз перед выходом. Мое тело покрыто восхитительными ушибами и струпьями, которые достались мне от мужчины, о котором до сих пор тоскует мое сердце. Когда я смотрю на них, это ощущается как будто он со мной — его прикосновения все еще ощущаются на моем теле.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки и покинуть в тот день его дом. Безнадежность поглотила каждую частичку моего существования — и до сих пор продолжает поглощать. Я была слаба, свернулась клубочком у его ног, издавая рыдания на его до блеска начищенных туфлях, когда он оттолкнул меня ногой прочь и оставил лежать на полу. Мои слова только довели его до предела, когда он окончательно утратил свой контроль. Деклан никогда не терял контроль — он зависит от него, нуждается, чтобы он действовал. Но я могла видеть, как в его глазах плескался хаос, когда они смотрели на меня, пока он меня душил.

Я совершенно не боялась, потому что я бы с великим счастьем приняла смерть от рук моей истинной любви.

Я заказала обратный билет в Чикаго. Я не хотела уезжать, но я так же не хотела больше причинять Деклану боль. Он больше не тот мужчина, которым был, и все по моей вине. Его тепло было утрачено — нет искры, нет света, нет ни частички любви.

Меня ничего не ожидало в Чикаго за исключением моего пентхауса, скрывающего скелеты прошлого. У меня не было дома. Больше меня никто не ждал. Я думаю, что потихоньку прилечу в город, соберу свои вещи и покину страну. Я больше не смогу жить там, потому что я больше не являюсь Ниной. И не имеет значения, куда я решу направиться, эта мысль приводит в состояние полного опустошения. Поэтому я решаю предпринять попытку побега из моей жалкой реальности и направиться в Эдинбург, чтобы в течение дня побродить по городу.

Я веду машину в полной тишине, наблюдая за пейзажем, и внезапно замечаю, что я уже нахожусь в городе. Я ставлю машину, оборачиваю шарф вокруг моей шеи и закутываюсь плотнее в пальто. Я начинаю бродить по площади Грассмаркет с Эдинбургским замком, что возвышается над ней. Вымощенные булыжниками, извилистые улицы заполнены огромным количеством выстроенных в ряд магазинов, которые варьируются от дизайнерских до винтажных. Я приобретаю пару вещей в разных магазинах: мыло, духи, пару туфель, старинное ожерелье, без сомнения видавшее виды, украшенное очаровательным цветком лотоса. Я даже не знаю, почему я приобрела ожерелье с цветком лотоса, определенно точно зная, что оно принесет мне огромные страдания, когда я буду смотреть на него, но я должна была его приобрести независимо ни от чего. Я приобрела его потому, что я больше совершенно не представляю, чем заняться.

В моем желудке ощущается пустота. Я нахожусь в состоянии постоянного беспокойства, и это моя собственная попытка отвлечь себя. Хотя это так же не имеет никакого смысла, поэтому я нахожу паб, чтобы немного выпить, когда я вхожу в Fiddler’s Arms, я в тот же момент направляюсь к бару. Это место в основном заполнено мужчинами, которые пьют легкое пиво и виски. Я вижу свободный стул и занимаю место.

Бармен располагает салфетку для напитка передо мной, говоря:

― Что—нибудь принести?

Бросая быстрый взгляд на ручки ручного насоса для разлива пива, я не узнаю ни одного названия, поэтому я выбираю одно наугад.

― Старопрамен.

Он кивает мне, начиная наполнять кружку, и затем ставит ее передо мной. Я скидываю свое пальто и вешаю его на спинку стула и потом делаю длинный, медленный глоток напитка, надеясь, что оно немного притупит напряжение, что скопилось внутри меня. Я наклоняюсь вперед и прикрываю глаза, сосредотачиваясь на звуках вокруг меня, желая раствориться в них. Когда я открываю глаза, я замечаю знакомый взгляд, что смотрит на меня с противоположной стороны бара.

Усмешка появляется на лице Лаклана, он кивком указывает на свободное место возле меня, в надежде присоединиться, и я улыбаюсь ему небольшой, приглашающей улыбкой.

― Рад видеть тебя здесь, ― произносит он, когда подходит и опускается на стул.

― Хотела немного пройтись по магазинам перед моим возвращением домой, ― лгу я, и мой желудок скручивает узлами от жалкого обмана.

― Ты возвращаешься в Штаты?

― Да, завтра.

― Короткая поездка, ― замечает он.

― Полагаю.

Он делает глоток его виски и ставит стакан на барную стойку, когда говорит:

― Планируешь приехать еще?

― Сомневаюсь, ― отвечаю я и делаю еще один глоток.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Лаклана, который внимательно смотрит на меня. Он выглядит представительным мужчиной в брюках, классической рубашке, застегнутой на все пуговицы, сшитом по фигуре спортивном пальто. Его волосы слегка покрыты гелем и уложены, идеально соответствуя остальному образу.

Его глаза продолжают смотреть на меня с мягким выражением.

― Почему ты смотришь на меня так? ― интересуюсь я спокойно.

У него занимает некоторое время, чтобы ответить:

― Ты кажешься немного расстроенной.

― Просто устала. Я не очень хорошо сплю.

― Ты внезапно уезжаешь на другой вечер после стычки с Декланом, ― заключает он. ― Может это имеет отношение к твоему плохому сну?

― Любопытный, ― легко подначиваю его с игривой улыбкой.

― Просто наблюдательный.

― Это все?

― Тебе нужно еще? ― он легко смеется.

― Ты, что, флиртуешь со мной?

― Сколько тебе? Наверное, моложе меня на двадцать с небольшим?

Я киваю.

― Мужчина вроде меня был бы непроходимым глупцом, если бы не воспользовался возможностью пофлиртовать с такой женщиной, как ты.

― Такой как я? Какой такой? Какая я?

Он делает еще глоток виски и затем наклоняется ближе ко мне, отвечая:

― Великолепная, моя дорогая.

Его флирт ничего не значит, он скорее напоминает забавное подшучивание, поэтому я знаю, он не примет за грубость с моей стороны то, что я начинаю смеяться.

Мы вдвоем делаем еще по глотку, продолжая улыбаться, но внезапно он прекращает свой забавный флирт, когда произносит:

― А если серьезно, точно все в порядке? Похоже, что у вас с Декланом был дольно—таки странный разговор для вечеринки.

― Просто разбирались с кое—какими делами, вот и все. А ты всегда суешь свой нос куда не надо? ― дразнюсь я.

― Всегда, ― парирует он, и мы оба смеемся.

― Ну, по крайней мере, ты честен.

― Могу я спросить кое—что?

Я киваю.

― Что привело тебя в Шотландию?

Я смотрю в его лицо и не замечаю каких—то потаенных мотивов, а просто мужчину, который хочет честно поболтать. Поэтому я отвечаю:

― Он.

― Он?

― Я приехала повидать Деклана. Я не разговаривала с ним с тех пор, как он покинул Чикаго, и я... я просто хотела его увидеть.

― Любовники?

― Вновь... суешь нос.

Он ухмыляется на мой ответ.

― А у него их много? ― спрашиваю я.

― Будешь ли ты ревновать, если я отвечу "да"?

Вытянув шею, я отвечаю:

― Я не ревную.

― Ты коварная женщина, Элизабет.

― Почему ты так решил?

― Могу сказать из своего опыта, что те женщины, которые не ревнуют, любят свести счет, ― говорит он и затем подмигивает.

― И так ты думаешь обо мне? Что я женщина, желающая отмщения? ― шутливо спрашиваю я, но в душе, правда, желаю знать его мнение обо мне.

― Знаешь, что моя мама всегда говорила мне?

― Что? ― смеюсь я.

― Она говорила, что в то время как все люди происходят от обезьян, рыжие происходят от кошек.

― Так значит, я кошка?

― Хитрая, ― подмечает он.

Я качаю головой и фыркаю.

― Ты забыл ответить на мой вопрос.

― Ты имеешь в виду про Деклана?

― Мхм, ― хмыкаю я, пока делаю глоток напитка.

― Нет.

― Нет?

― Я знаю Деклана очень давно. С ним всегда на мероприятиях есть женщина, но это все для картинки, чисто бизнес. Я знаю, что у него была парочка длительных отношений, но ни одни не зашли далеко. Я думаю, они были больше ради удобства, чем по любви. Деклан очень закрытый мужчина.

Его слова вынуждают мое чувство вины лишь усилиться, осознавая, что то, что он давал мне, было для него, вероятно, в первый раз. Его любовь, его сердце, его моменты нежности. Эта информация еще сильнее разрушает меня.

― Он проницательный человек в бизнесе, ― продолжает Лаклан. ― Я лишь могу предположить, что это работает и в его личных отношениях, но тут ты, должно быть, знаешь больше меня.

― Ты хочешь, чтобы я открылась и рассказала все личные моменты, которые знаю о Деклане?

― Он причинил тебе боль?

― Нет, ― сухо заявляю я, и когда он бросает на меня свой хитрый взгляд, я бормочу честный ответ: ― Я сама себе причинила боль.

Я отказываюсь рассказывать, что также ранила и его. Я не хочу нарушить чье—либо восприятие Деклана как сильного, влиятельного мужчины, каким его все знают.

― Так вы были любовниками?

― Я ненавижу это слово.

― Почему?

Повернувшись лицом к Лаклану, я склоняюсь в сторону, располагая локти на поверхности барной стойки, когда говорю:

― Это поверхностно. Это слово намекает на основание, сексуальные отношения, а не интимность.

― Тебе кто—нибудь говорил, что ты серая?

― А ты хочешь черное и белое? Как будто они существуют. Нет черного и белого, правильного или неправильного, да или нет.

Он поднимает брови в любопытстве, и чтобы облегчить тяжелый настрой, я дразнюсь:

― Ох, да ладно тебе, Лаклан. Уверена, что мужчина твоего возраста должен понимать, что из себя представляет мир.

― Мужчина моего возраста?

― Да, ― ответила я, улыбаясь, и затем рассмеялась, добавив: ― Старый.

― Старый? Твоя мама говорила тебе об уважении к взрослым?

― У меня никогда не было матери. ― Я ловлю себя на том, что слова так легко соскальзывают с моих губ, и я даже не думаю, когда говорю их. Я сразу же сжимаю губы вместе и отворачиваюсь от него.

Он никак не комментирует, и в воздухе повисает беспокойная тишина. Когда я, наконец, поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, я нахожу на его лице намек на жалость. Это раздражает меня, но я сохраняю вежливость, потому что давайте посмотрим правде в глаза, кроме пожилой леди, у которой я остановилась, это первый настоящий разговор, который был у меня за последнее время.

― Если ты жалеешь меня, то не надо.

Он удивляет меня своей беспечной прямотой, когда спрашивает:

― Что с ней случилось?

― Ты не ходишь вокруг да около, не так ли?

― Что я теряю? Ты покидаешь Шотландию, мы никогда не увидимся снова.

― Тогда хорошо, ― отвечаю я, когда поворачиваюсь к нему лицом, принимая его предложение. Почему, черт побери, это должно меня заботить? Он прав. Я никогда не увижу его снова. ― Я не знаю, что случилось с ней. Я ничего не помню о ней, поэтому предполагаю, что она мертва. Всегда были только я и мой отец.

― Ты никогда не спрашивала?

― Мой отец умер, прежде чем я смогла его спросить, ― отвечаю я.

― Ты пыталась найти ее?

― Нет.

― Почему?

― Какой смысл? ― говорю я, пожимая плечом.

― Тебе не любопытно, откуда ты? Что, если она не мертва, как ты предполагаешь? Что, если она ищет тебя?

И когда он задает последний вопрос, я начинаю размышлять — гипотетически — если эта женщина действительно жива, у нее не было бы шанса найти меня. Я сбежала. Невидимый ребенок. И затем я стала Ниной Вандервол. Как она вообще могла найти меня, когда я сделала это невозможным?

Все, что у меня есть от мамы — это ее старое фото. Некоторое время у меня была привычка много думать о ней, задаваться вопросом, какой бы она была.

― Никогда не поздно, ― говорит Лаклан, и я позволяю его словам осесть в моей голове.

Я потеряла все, но что если... что если это не так? Что если есть шанс, что что—то осталось в моей жизни? Стоит ли пытаться найти? Стоит ли верить в надежду, когда мечты рушились бесчисленное количество раз? Выдержу ли я еще одно разочарование?

Вопросы.

У меня их сотни.

Снова смотря на Лаклана, я хочу защитить себя, но я так одинока. Одинокая и нуждающаяся в комфорте, нуждающаяся в причине двигаться дальше. Потому что в моем сегодняшнем положении я начинаю задаваться вопросом, почему я все еще здесь — двигаюсь, дышу, живу.

― Почему тебя так это заботит? ― спрашиваю я мужчину, которого не должно это заботить, потому что не заботит меня.

― В тебе что—то есть, ― говорит он со всей серьезностью.

― Но ты ничего не знаешь обо мне.

― Это не значит, что я не хочу узнать, ― признает он, прежде чем продолжает: ― Вся дружба с чего—то начинается. Позволь мне помочь тебе.

Но у меня никогда не было друзей. Я навязывалась в школе, в то время как все надо мной издевались. Пик был моим единственным другом, не только когда я была ребенком, но и когда стала взрослой. И давайте посмотрим правде в лицо, так называемые друзья, которые у меня были, когда я вышла за Беннетта, были просто для галочки.

Поэтому я принимаю его предложение и неохотно соглашаюсь, слегка кивая ему.

― Тогда ладно.

Я собирала свои вещи с того момента, как вернулась из Эдинбурга. Сейчас все мои вещи были готовы к тому, чтобы их отправили обратно в Штат. Я сажусь на пол рядом с кроватью, в которой спала на протяжении нескольких недель, пока жила у Айлы. Мой разум возвращается к разговору, который произошел чуть ранее сегодня. Он был довольно—таки странным. Упоминание моей матери в разговоре — такого никогда не происходит. Эта часть моей жизни еле затрагивается мной. Но сейчас она затронута, и я толком не могу понять, как это произошло.

В детстве было время, когда я скучала по ней. Но та, по кому я скучала, не была реальной; это все было лишь проделками моего воображения. Я никогда не знала, как это ощущается, когда у тебя есть мама. Но больше всего я тосковала и горевала по моему отцу. Но когда Лаклан предложил найти мою маму, я с легкостью согласилась. Я даже не знаю почему. Мое согласие на его предложение вышло неосознанно. Возможно, я просто настолько одинока, что готова ухватиться за все в данный момент.

Ощущение тепла, скользящего по моей шее, прерывает мои размышления, и когда я подношу руку к лицу, то вижу, что она покрыта кровью, а под ногтями виднеются темные корочки струпьев. Затем до меня доходит, что я неосознанно отдирала струпья, которые все еще напоминали мне о Деклане. Рана увеличилась в размере. Я потянулась назад и вонзила свои ногти в податливую, липкую, открытую рану, и пронзительная боль прошла насквозь через мою голову.

И наконец, мой разум свободен от всяких мыслей, и я впадаю в состояние оцепенения.

Мои глаза закрываются, и я опускаю голову вперед, позволяя ей находиться в таком состоянии. Пальцы проворно нащупывают оставшуюся с одной стороны корочку, и я зажимаю ее между ними. Проходит всего мгновение, прежде чем я быстро дергаю ее, отрывая вместе с кожей, из—за чего рана увеличивается чуть больше. Мое сердце покалывает в приятном освобождении. Выдыхая, я чувствую, как густая кровь стекает быстрой струйкой вниз по моей нежной коже на шее.

Момент ликования скрадывает внезапно открывающаяся дверь в комнату, я вижу лицо Деклана, на котором отражается неподдельный ужас.

Я грежу.

Он замирает на мгновение, затем входит в комнату и закрывает позади себя дверь. Я не двигаюсь, поднимая взгляд вверх, полностью ошеломленная.

― Господи, что произошло? ― задыхается он, но не смотрит на меня.

Я следую за его взглядом, когда мои глаза останавливаются на руке, лежащей на моих коленях, ― она покрыта алой кровью. Его ноги исчезают из поля моего зрения, когда мой взгляд затуманивается из—за вида моих пальцев, что служили оружием, и затем все проходит. Их накрывают теплым, влажным полотенцем.

Прикосновение.

Рука Деклана ловко орудует, когда он нежно прикасается, убирая кровь.

Прикосновение.

Мой сердечный ритм откликается, сменяясь на размеренные удары о мою измученную грудную клетку, постепенно возвращая мне ясность сознания.

Прикосновение.

Больше не озлобленное, не истязающее прикосновение; это просто прикосновение.

Я поднимаю свои глаза к его лицу, на котором воцаряется озадаченное выражение, он переворачивает мою ладонь вверх и затем опять вниз.

― Откуда кровь?

Я не отвечаю, и когда он встречается со мной взглядом, он произносит яростно:

― Нина, откуда кровь?

Не называй меня так.

Боль разрывает меня, когда он называет меня Ниной, сжимает мое горло от разнообразных эмоций. Прикосновение настолько неожиданное, что мое тело прибывает в полной растерянности, не зная, как реагировать. Оно находится в состоянии оцепенения и спокойствия, когда Деклан начинает трогать меня руками, поднимая рукава свитера, в попытке отыскать рану, из которой идет кровь.

Склоняя голову, я полностью растворяюсь в его прикосновениях, и когда его рука находит мой затылок, я полностью расслабляюсь, падая на его колени. Я лежу на полу, словно ребенок, моя голова лежит на его коленях, и я молча смаргиваю слезы. Я не знаю, являются ли они слезами печали или же счастья. Все что мне известно — они поддерживают мою молитву, ответом на которую являются его прикосновения, дающие утешение.

Его пальцы действуют нежно, когда он пытается позаботиться обо мне. Я продолжаю лежать, свернувшись в клубок, сжавшись, прося его о милосердии. Его брюки становятся влажными под моими щеками, пропитываясь соленой влагой моих слез.

Если бы желания исполнялись, то это было бы моим желанием. Я хотела бы остаться лежать на его коленях вечно, чтобы никогда не отпускать это чувство, потому что данный момент заключал в себе все. Нежность и любовь. Сейчас я чувствую себя ребенком. Маленькой девочкой, о которой заботится ее отец. И хотя он не приходится мне отцом, каким—то образом внутри него имелись частички этого мужчины. Он даже не догадывался об этом, но мне это было знакомо. Я видела это и чувствовала каждый раз, когда находилась рядом с Декланом. Он заключал все эти качества в себе: любовник, защитник, боец. Он был абсолютной сказкой, и я бы сделала все что угодно, чтобы вернуть ее обратно.

― Что ты делаешь с собой? ― раздался его голос надо мной. ― Сядь.

Он помогает мне подняться с его коленей, и так мы сидим лицом к лицу, когда он говорит, что делать дальше:

― Подними свои руки, ― и когда я поднимаю их, он стягивает с меня свитер.

Кровавое пятно находится в верхней части моего затылка, и он продолжает нежно очищать кровь, затем он видит мои сумки и достает оттуда чистую футболку, и одевает на меня.

Глубоко вздыхая, он присаживается напротив меня, пока я остаюсь сидеть у кровати, немного крови осталось на костяшках его пальцев. Я наблюдаю, как он проводит рукой по своим густым волосам. Я подмечаю каждую деталь: как приподнимается и опадает его грудь при дыхании, как прядь волос беспорядочно падает на его лоб, черты лица, выражающие мучение, его темные ресницы, которые подчеркивают и украшают его зеленые глаза, так пристально следящие за мной.

Дрожащей рукой я тянусь и легко касаюсь его лица кончиками пальцев. Он не двигается и не отстраняется, когда я это делаю, хотя я уже и не думала, что когда—либо смогу сделать это снова. И затем я бормочу свои первые слова, мое беззвучное дыхание в считанные секунды становится хриплым:

― Я думала, что ты умер.

Его горло дергается, когда он тяжело сглатывает.

― Я знаю, что ты так думала, ― отвечает он напряженным голосом.

― Твой отец... ― Я начинаю говорить, пытаясь изо всех сил произнести слова. ― Он сказал мне...

― Это была ложь.

― Почему?

― Я не хотел, чтобы ты искала меня.

Правда ранит, словно острое лезвие. Но я заслуживаю каждую рану, что оно наносит мне.

― Кожа на твоей голове выглядит по—настоящему ужасно, ― подытоживает он. ― Почему? Почему ты делаешь это с собой?

Я тянусь рукой назад, чтобы прикоснуться к его дару, что он оставил мне на моей коже. Я чувствую себя смущенной, когда честно отвечаю ему, потому что больше не желаю скрывать себя настоящую от него.

― Возможно, я не желаю, чтобы это проходило?

― Это ужасно, Нина.

― Пожалуйста. Не нужно... не называй меня так.

Он склоняет голову, говоря:

― Я хочу причинить тебе боль.

Я знаю.

― Мои руки зудят от желания разорвать тебя на части. Я жажду этого, ― признается он мне, и затем он переводит свои глаза обратно на меня. В них стоит горькое и мрачное выражение, его зрачки чуть увеличены от яростного желания причинить боль.

― Я заслуживаю это.

― Да, заслуживаешь, ― соглашается он.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками.

― Зачем ты приехал?

― Мне нужно кое—что знать... ― он вновь опускает голову, и страдания в его голосе продолжают ломать меня. ― Ребенок...

Всхлип вырывается из моей груди.

― Он хоть был моим?

Последнее, что я хочу — это причинить еще больше боли Деклану. Я хочу солгать, сказать "да", сказать, что он был единственным, с кем я спала, убедить его в своей любви.

Но я не могу.

Я не хочу ранить его правдой, но я также не хочу успокоить его ложью.

― Мне нужно знать, ― настаивает он.

В его глазах стоят слезы, и я трусливо трясу головой.

Он делает шаг назад, расширяя расстояние между нами, и прислоняет голову к шкафу.

― Почему?

― Я бы хотела, чтобы он был твоим, ― говорю я и начинаю плакать из—за того, чего меня лишили.

― Значит, это был ребенок Беннетта?

― Не знаю.

Черты его лица искажаются в замешательстве.

― Что это значит?

Боже, я ненавидела это. Ненавидела то, что продолжала ранить его. Слезы бегут по моим щекам.

― Что ты имеешь в виду, говоря "не знаю"? ― давит он.

― Просто потому... потому что...

― Говори.

― Был кое—кто еще.

Мои слова разжигают в нем пламя. Его шея напрягается и краснеет от гнева. Поставив локти на колени, он зажимает свои волосы в кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Я знаю, что он сейчас взорвется.

― Это не то, о чем ты думаешь, Деклан, ― говорю я, пытаясь объяснить свои извращенные отношения с Пиком.

― Кроме меня и Беннетта, ты трахалась с кем—то еще?

― Да, но...

― Тогда правильно я все думал, ― шипит он.

― Нет. Все было не так. Просто... ― Боже, с чего, черт возьми, мне начать рассказ? ― Он был... это покажется тебе безумным, я знаю, но все не так.

― Я, черт подери, ненавижу тебя.

― Я люблю тебя! Не Беннетта и не Пика. Тебя!

― Погоди, ― он замолкает, а затем продолжает: ― Это имя. Этот парень... я собирался увидеться с ним. Я нашел его имя в файле, который оставил твой муж.

― Да.

― Это все так сложно. Я не могу даже ясно мыслить.

― Пик мой брат, ― выдаю я.

― Что мать твою с тобой не так?

― Он не родной брат, ― проясняю я.

― Тот же самый парень, который избил тебя?

Я киваю.

― Ты хоть представляешь насколько ненормально все это? Насколько ты ненормальна? Трахалась с тремя мужиками?

Вытирая глаза, я пересаживаюсь на коленки.

― Прости. Я знаю, это звучит ужасно.

― Звучит? Нет, Нина. Это и есть ужасно. Тебе нужна серьезная помощь, ты ведь понимаешь это?

Я даже не пытаюсь исправить его, когда он называет меня Нина.

Он встает, разъяренно смотря на меня.

― Не могу поверить, что я влюбился в кого—то столь омерзительного, как ты.

― Все было не так, ― паникую я. ― Он не нравился мне в этом плане. У меня не было к нему чувств. Это было противоположно тому, о чем ты думаешь. Я использовала его, чтобы не чувствовать. Он был пагубным пристрастием. Вот чем бы секс с ним. Пагубным пристрастием, которое помогало мне не чувствовать.

― Не чувствовать, чего, Нина?

― Жизни, ― кричу я. ― Всего!

― Всего? Даже меня?

― Нет. Не тебя. Как только я поняла, что чувствую к тебе, я больше не прикасалась к нему. Я не могла, потому что я хотела касаться только тебя, и чтобы меня касался только ты. Но я уже была беременна, просто не знала этого.

Он торопливо ходит по комнате, разъяренный.

― Деклан, ты так много всего не знаешь. Так много я не рассказала тебе, потому что не могла.

― Ты могла, ты просто была слишком эгоистична.

― Ладно, да. Ты прав. Я была эгоистичной. Эгоистичной и напуганной. Но ты любил меня, верно?

― Я не знаю, кто ты, черт побери! Расскажи мне. Расскажи мне, кто ты, потому что я, черт побери, в замешательстве сейчас.

― Я не знаю, ― скулю я и затем встаю рядом с ним.

― Ты знаешь.

― Нет. Я хочу знать. Я пытаюсь.

― Что это вообще значит?

― Я не знаю!

Пройдясь по комнате еще несколькими быстрыми шагами, он, наконец, сдается и идет к двери.

― Я больше не могу выносить это дерьмо.

И затем он уходит, даже не беспокоясь, чтобы закрыть за собой дверь.

Из меня вырывается рыдание — громкое и мерзкое. Я не ожидаю от него, что он поймет или даже захочет понять. Я больна, я понимаю это. И понимаю, что он никогда не вернется ко мне, но от этого боль не становится меньше, особенно, когда он уходит от меня.

― Элизабет! ― кричит Айла настойчиво, когда врывается ко мне в комнату.

Я мгновенно беру себя в руки, сглатывая рыдания и вытирая лицо.

― Я в порядке. Прошу прощения за срыв, ― говорю я, слабо симулируя хладнокровие.

― Прекрати это! ― ругается она, когда берет меня за руку и тянет, чтобы сесть на кровати.

― Я в порядке. Правда.

И по жалостливому выражению ее лица, я знаю, это ни в малейшей степени ее не убедило.

― Что паренек МакКиннон делал здесь? Ты не упоминала, что знакома с ним, когда мы обсуждали его тем утром.

― Я сожалею, Айла, ― говорю я спокойно, когда мое дыхание выровнялось.

― Сожалеешь?

― Я знаю Деклана, просто не хотела, чтобы кто—либо знал об этом.

Ее большой палец поглаживает меня по руке, глядя на меня, и наконец, она говорит:

― Это он. Он твоя потерянная любовь. ― Она не спрашивает, только утверждает то, о чем догадалась.

Я киваю и извиняюсь еще раз, за то, что притворилась, что не знала, кем он был в тот день.

― Я озадачена. Я думала, ты сказала мне, что он умер.

И сейчас я должна солгать, потому что я не могу рассказать ей правду.

― Я думала, что будет проще притвориться, что он мертв. Было только больнее от мысли жить с ним в одном мире и в то же время не быть с ним.

Она кивает, и на ее лице появляется печальное выражение.

― Я сожалею, что лгала тебе.

Качая головой, она утверждает:

― Не надо. Твое сердце разбито, тебя можно понять.

― Но это непростительно.

― Это так, дорогая.

Мы сидим так некоторое время, и она продолжает держать мои руки, затем добавляет:

― Он казался немного злым.

― Так и есть. Но если не возражаешь, я бы предпочла не обсуждать это.

― Конечно, ― отвечает она. ― Я могу что—нибудь сделать? Сделать что—то для тебя?

― Спасибо, но я в порядке.

― Тогда ладно. Ну, я оставлю тебя. Спокойной ночи.

― Спокойной ночи, ― говорю я, когда она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Я остаюсь на кровати, не двигаясь, и одна со своими мыслями. Я полностью истощена, когда поворачиваю голову в сторону и смотрю на свой багаж.

Может, я могу остаться еще на некоторое время.

Я знаю, что не должна. Знаю, что мне нужно уехать и исчезнуть из жизни Деклана, чтобы он мог двигаться дальше и исцелиться. Пытаться объяснить ему все — проигранное дело. Но может это не имеет значения, потому что в конечном итоге он прав. Я облажалась, и ничего из этого не имеет смысла.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, подходя к машине Лаклана, стоящей перед воротами моего дома.

Поднимая вверх файл, он кричит:

— Договор о продаже. Мне нужно, чтобы ты подписал его.

Господи, все чего я хочу, это побыть наедине с собой и бутылкой Aberfeldy (прим.пер. Aberfeldy (Аберфелди) — марка виски). Постараться расслабиться и успокоить нервы, сильно взволнованные Ниной.

Лаклан заезжает во двор и следует за мной прямо к дому. Я на пределе, все еще не в состоянии даже думать о том, что произошло, и о тех вещах, что она сказала мне. Если я сейчас в голове позволю себе пойти в то место, я совершенно потеряю весь контроль над собой. Когда Лаклан выбирается из машины, я уже восстанавливаю полный контроль над собой и стараюсь успокоиться.

— А ты что не мог отправить мне это почтой? — жалуюсь я, когда мы заходим в дом.

— Они не принимают электронную подпись.

Включая свет, я направляюсь в библиотеку, чтобы, наконец, тщательно проверить контракт на собственность в Лондоне, за приобретение которой я изрядно поборолся.

— Ты не собираешься продавать это место? — спрашивает Лаклан, когда я присаживаюсь на диван, а он садится на стул напротив меня.

— А что такое?

— Оно излишне огромно.

— Гребанный предатель, — произношу я себе под нос.

— Я это слышал, ты мудак.

— Ну и отлично.

Я знаю Лаклана еще с колледжа. Он работал над своей докторской диссертацией, пока я трудился над своим дипломом магистра в Сент—Эндрюс. Мы вдвоем были членами общества ОксФам и работали вместе на множество компаний. Мы поддерживали связь из—за его отношений с моим отцом. Когда Лаклан был моего возраста, он работал по специальности управление активами состоятельных лиц в ведущих фирмах Лондона, куда мой отец вкладывал свои инвестиции. Лаклан был его консультантом в течение долгого времени, перед тем как он отдал предпочтение менее ответственной работе и начал самостоятельно консультировать небольшие компании.

Пока я жил в Чикаго, я прекрасно понимал, что рано или поздно я вернусь обратно. Так как я был уже вовлечен в покупку собственности в Лондоне, мой отец позвонил ему, и теперь Лаклан работает только на меня. Он управляет моими финансами и еще фондом детского образования, который я основал много лет назад.

— Все будет, как только мы обсудим все с банком, — говорит он мне, когда я читаю документ.

— Вроде все хорошо. — Подписываю бумаги и убираю их обратно в папку. — Жизнь становится все сложнее, — говорю я, вручая их Лаклану.

— Все нормально?

— Да. После Чикаго я готов полностью окунуться в этот проект.

— Так ты не расскажешь, что произошло?

Поднимаясь на ноги, я не отвечаю ему. Вместо этого я пересекаю комнату и направляюсь прямиком к тележке с напитками, вытаскиваю хрустальную пробку из графина и начинаю наполнять свой стакан виски.

— Деклан?

— Выпьешь?

— Нет, — отвечает он. — Теперь рассказывай. Что случилось?

— Нечего рассказывать.

Я делаю глоток, смакуя двадцатиоднолетнюю жидкость. Я позволяю приятному вкусу скотча остаться на языке, прежде чем проглатываю. Я ценю то, что скатившись по горлу вниз, он теплом распространяется в груди.

— Она завтра уезжает, ты знаешь?

— И какое тебе дело до этого?

Мальчишеский, самодовольный взгляд на его лице бесит меня, так же, как и то, как он удобнее устраивается на стуле.

— Она ошеломительно красива.

Я залпом выпиваю стакан виски, мое лицо кривится от обжигающей жидкости. Я ставлю стакан на стол, и громкое клацанье хрусталя об стекло выдает мое раздражение.

— Напомни мне еще разок, почему я с тобой дружу.

— Слушай, очевидно, что вы что—то не поделили...

Я останавливаю его на полуслове, выплевывая:

— Ты кто? Мой гребаный психолог? Не надо делать вид, что ты что—то знаешь, когда на самом деле не знаешь ничего.

— Я провел с ней день. Ее легко прочитать.

Я смеюсь, когда направляюсь к дивану.

— Эту женщину сложно прочитать. Поверь мне. Не позволяй ей одурачить тебя. И на хрена ты разговаривал с ней? Я просил следить за ней, а не подружиться с ней.

Одна мысль о том, что Лаклан проводил с ней время, и не знать, о чем они говорили или как именно общались, убивает меня. Само незнание, и тот факт, что это меня беспокоит — бесит меня. То, что она пробралась мне под кожу и заняла единственное место, которое никому не удавалось занять, вынуждает меня ненавидеть ее еще больше. Она злой купидон, стреляющий мучительными стрелами, а я по собственному желанию попал под ее стрелу. По собственному желанию, потому что, как бы я ни хотел, я не могу отпустить эту рыжеволосую бестию. Я сомневаюсь, что когда—нибудь смогу сделать это, из—за ран, которые она оставила в моей душе. Я нестираемый след, оставленный ее разрушительными действиями.

— Она хочет, чтобы я отыскал ее мать, — наконец говорит он, прерывая затянувшееся молчание.

Я стреляю в него своим взглядом.

— Чего?

— Я предложил.

Почему она раскрывает ему часть своей правды... ту, что скрывала от меня?

— Разве это не круто! — цинично заявляю я. — Сделай мне одолжение, попытайся в следующий раз следовать моим приказам. Следи за ней и заканчивай эту дружескую чепуху.

— Нет смысла следить за ней. Как я уже сказал — она уезжает завтра, — говорит он, вставая со стула. Он останавливается передо мной, надевает пальто и берет папку. — Я отвезу документы.

Наклоняясь вперед, опираюсь локтями на колени и слушаю, как его ботинки шоркают по полу, когда он направляется к двери.

— Я хочу узнать, когда ты найдешь ее мать, — кричу я вслед.

— Будет сделано, — отвечает он, прежде чем закрывает за собой дверь и позволяет мне остаться в таком желанном одиночестве.

Рухнув на диван, я облокачиваюсь на спинку и пялюсь в потолок, воссоздавая в голове события вечера. Все это очень сложно. И не только сказанные слова, но и рана, которую я нанес ей, а она спокойно приняла. Я помню, как вырывал волосы из ее головы и какое получал наслаждение от этого наказания. Но я не ожидал такой реакции от нее. Она издала небольшой визг на то, что должно было быть невыносимо больно. Она просто стояла, пока слезы стекали по ее щекам, тем не менее, она не плакала, не так как можно было ожидать.

Но сегодня, когда я вошел к ней и увидел кровь, моей единственной реакцией было помочь ей, позаботиться о ней и привести в порядок. Теперь это вызывает у меня тошноту, когда я думаю об этом, но в тот момент, это не имело значения. Но когда она начала говорить, все вернулось на круги своя. Заполонило комнату и рухнуло тяжким грузом на меня, когда она сказала, что не уверена, что это был мой ребенок.

Этот гребаный ребенок.

Все что я хотел — того ребенка. Я никогда не думал, что так сильно хочу детей, пока она не сказала, что беременна. Мгновенно моя душа раскололась на части и умоляла, чтобы сын или дочь наполнили меня. Я закрывал глаза и мечтал об этом.

Новость о ребенке открыла во мне инстинкт защитника, и я бы сделал что угодно для них двоих, в тот момент, когда она сказала, что потеряла ребенка.

И я сделал.

Все это произошло слишком быстро.

Уход от Нины, когда она боролась с ограничением медсестры... Быстрая езда... То как я схватил пистолет из машины... Холод метала на моей спине, когда я засунул его в штаны... Заезд в гараж "Легаси"... Черный вход... Лифт... Чистая ярость, бегущая по моим венам...

Дверь открывается, я вхожу.

Прихожая, гостиная, коридор.

Дверь.

В голове пульсирует, и в сердце стучит. В ушах звенит. Кровь кипит.

Одна рука на пистолете, другая на двери.

Открыть... Прицелиться... ВЫСТРЕЛ.

Я до сих пор чувствую запах пороха, вижу взгляд в глазах Беннетта, слышу, как он захлебывается в своей собственной крови. Я убил мужчину — без колебаний. Его последние слова, мольба не делать этого, все еще преследуют меня. Но я все равно сделал это, потому что думал, что он был человеком, из—за которого Нина манипулировала мной. Я верил, что он убил моего ребенка, и за это он должен был умереть.

Но это была ложь.

Я встряхиваю голову, чтобы избавиться от видения, и иду налить себе еще один стакан виски. Это моя жалкая попытка успокоить демонов внутри себя.

Я сражаюсь с идеей, что Нина — ничтожная, а я кто—то хороший. Но это не так. Я убийца. Она не нажимала курок, это сделал я. Я не хочу купаться в том же зле, что и она, но так и есть.

Это она задурила мне голову, превратила правду в ложь, создав из меня монстра. Я такой же монстр, как и она, и я допустил это. Независимо, предназначен я для этого или нет, я, тем не менее, позволил это.

Но дело не только в том, что я сделал, а в том, что она сделала — или не сделала. Не приложила никаких усилий, чтобы спасти меня. Тем не менее, сегодня, она клялась, что любит меня и хочет сделать все, чтобы спасти меня от пути, на который поставила. Как она могла сказать это, когда оставила меня с двумя пулями в груди и истекающего кровью на полу моего лофта — подстреленного ее братом?

Боже, ее брат. Брат, которого она трахала.

Стоило ему сказать иди, и она пошла, не вернувшись ко мне. Она лгала мне и манипулировала, но ее предательство истощило меня, разорвало мое сердце, расщепило меня до полного уничтожения. Целиком изнасиловав мою душу. Кто знал, что ее руки могли держать так много низости?

Все смешалось, и это было невозможно переварить. Ее противоречия стимулируют путаницу и враждебность. Мой разум жаждет ясности ситуации, но сомневаюсь, что получу это, потому что не уверен в ее психическом здоровье. Тем не менее, от простого упоминания, что она завтра уезжает, мое сердце начинает бешено стучать, и это тревожит меня больше всего.

Я изо всех сил пытаюсь вжиться в роль, сотрудничать с властями, изображать невиновность, но все выглядит очень хреново. Кэлл сидит за решеткой, и только вопрос времени, когда они придут за мной. Я могу верить, что Кэлл держит рот на замке, в противном случае я бы уже тоже был за решеткой. Но он не понаслышке знает, что может произойти, если лояльность находится под угрозой.

К тому, что я потеряю все, если они раскроют мою причастность к торговле оружием и другим преступлениям, они "поджарят" меня. С этой точки зрения я ходячий мертвец, но я не из тех, кто будет сидеть сложа руки, и наблюдать, как его династия рушится. Пешки начинают падать, поэтому мне нужно действовать быстро.

Личный чартер отправляется в три утра, всем заплачено и даны краткие инструкции. Они знают, что будет, если они проболтаются. Моя новая личность упакована в моем портфеле, сумки готовы к отъезду, и скоро прибудет машина.

С желудком, скрученным чувством тревоги, я иду через темный дом в спальню, где спит моя ни о чем не подозревающая жена. Мне мерещится всякая жуть, пока я иду. Она лежит на кровати, умиротворенная, совершенно ничего не зная о мире, в котором живет каждый день. Не знает, кто я на самом деле, чем занимаюсь. Но если я собираюсь пройти через все это, мне нужна моя семья. Нет другого выбора, потому что они — самое главное в моей жизни. Поэтому я рискую всем — а они действительно заслуживают этого — когда сажусь на край кровати и нежно бужу ее.

Она шевелится, открывая глаза, я беру ее лицо в свои руки и целую. К этой жизни, которую я выбрал почти тридцать лет назад, нет подготовки. Но никогда за эти тридцать лет я не находился под таким надзором, как сейчас.

— Что случилось, милый? — спрашивает она, отстраняясь от этого нехарактерного выражения любви.

Оставаясь как можно более спокойным, ясным и кратким, чтобы она не разозлилась на меня, я говорю:

— Мне нужно, чтобы ты села и очень внимательно выслушала меня.

— Ты пугаешь меня.

— Не бойся. Все будет в порядке, но мне нужно, чтобы ты внимательно слушала, потому что у меня мало времени.

Она садится и кивает мне со страхом в глазах.

Я беру ее руку в свою.

— Я покидаю страну, — начинаю я, когда она перебивает меня.

— Что?

Прикладывая пальцы к ее губам, я подчеркиваю:

— Ты не должна задавать вопросы, потому что я не хочу отвечать на них. Умоляю тебя, доверься мне, и помни, что я сделаю все что угодно, чтобы сохранить нашу семью. Я люблю тебя, но часть моего бизнеса нелегальна. Я кое—что сделал, и сейчас рискую потерять свою жизнь. — Мои слова частично правдивы, но в основном ложь, потому что нет смысла выкладывать все начистоту. От этого я только поставлю ее под угрозу.

Ее глаза расширяются, а на лице написано недоумение, когда она медленно качает головой.

— Вот что мне нужно от тебя.

— Я не... я... я…

— Сделай глубокий вдох, — инструктирую я нежно. — Ты доверяешь мне?

Ее кивок был мгновенным, что подействовало на меня успокаивающе.

— Хорошо. Мне нужно твое доверие. Никогда не сомневайся во мне или моей любви, понимаешь?

— Конечно.

— Если кто—нибудь спросит обо мне, скажи, что не знаешь, где я. Ты ничего не слышала от меня и не видела меня с нашей ссоры из—за моей приверженности этому браку. И ты полагаешь, что я просто отсиживаюсь в гостинице, чтобы избежать возвращения домой.

— Почему я...

— Доверься мне, — говорю я, перебивая ее. — Никаких вопросов, потому что чем больше ты знаешь, тем сложнее мне защитить тебя.

— Защитить от чего? От кого?

Обхватив руками ее щеки, я говорю:

— Никто не сможет разлучить нас, обидеть или разрушить. Мне просто нужно, чтобы ты оставалась на месте и затаилась. Не разговаривай ни с кем, пока не спросят. Но что бы ты ни говорила, ты не знаешь, где я.

— К—когда ты вернешься?

Наклонившись, чтобы прижаться своим лбом к ее, я шепчу:

— Я не знаю.

Затем она начинает тихо плакать, слезы текут по ее щекам.

— Ты любишь меня, да?

— Да, — отвечает она.

— Мне нужно, чтобы ты знала, когда я вернусь, мы не останемся здесь. Мы покинем страну. Это не обсуждается.

— Что насчет нашей жизни, наших друзей и семьи?

— Если мы останемся, не будет никакой жизни.

Ее тело дрожит, пока она цепляется за меня и старается заглушить плач, прижавшись к моему плечу.

— У меня не так уж много времени, — говорю я ей мягко, пытаясь не расстроить ее еще больше.

Что это значит?

— Я уезжаю... сегодня.

Она отстраняется и со слезами и болью в глазах говорит мне:

— Ты должен дать мне хоть что—то. Какую—то гарантию, что с тобой все будет хорошо, и ты вернешься.

— Нет ничего, чего бы я ни сделал для нашей семьи. Я все свое защищу. Я вернусь.

И на этом она жадно целует меня, садясь мне на колени. На вкус она как соль, из—за слез. Она крепко удерживает меня, выражая всю свою любовь.

Обвив руки вокруг нее, напоминаю:

— Я люблю эту семью больше, чем жизнь.

— Мне так с—с—страшно. Я д—даже не знаю, что сейчас думать, — скулит она, и я вытираю ее слезы.

— Я понимаю, милая, и ужасно сожалею. Я не хотел втягивать тебя в это. Но должен уехать.

— Нет, подожди, — кричит она. — Может, я могу помочь. Если ты расскажешь мне, в чем проблема, возможно, я найду выход. Что—то, что я смогу сделать, чтобы...

— Уверяю, я все обдумал. Помни, что я сказал тебе: мы поругались, и я уехал.

Мы целуемся последний раз, когда на мой не отслеживаемый телефон, который я купил, приходит сообщение, что машина прибыла.

И затем я уезжаю, отправляясь на машине к чартеру, который доставит меня в Шотландию, необнаруженным и вне преследования.

Можно смело считать меня эгоисткой за то, что я собираюсь сделать, но я не могу остановить себя. Весь мой багаж упакован и лежит в машине, но перед тем как поехать в аэропорт, мне нужно попрощаться. Я знаю, что мои слова ранили его прошлым вечером. Чем больше я говорила, тем злее он становился, и, в конце концов, ушел. Но я не могу уехать вот так. Не могу позволить, чтобы наше последнее общение было таким. Я понимаю, что в данный момент думаю только о себе, но мне нужно увидеть его последний раз.

Я подъезжаю к воротам и нажимаю на звонок.

― Иди домой, Нина, ― говорит его голос.

― Деклан, пожалуйста. Я собираюсь возвращаться домой, уже еду в аэропорт. Просто хочу попрощаться. Можешь ты хоть это позволить мне?

В ответ одна лишь тишина. Я жду, и когда уже собираюсь уходить, ворота начинают открываться. Благодарно выдохнув, я въезжаю на извилистую дорожку. Припарковавшись, я осматриваю дом. Я стараюсь слишком усиленно не думать о том, что было бы, если… Потому что этого никогда уже не произойдет. Мне по—прежнему кажется странным, что слишком мало кустарников, ведущих к дому. Большие, огромные пустоты, в то время как все остальное в отличном состоянии хоть и под снегом.

― Холодно, ― произносит Деклан у входной двери, где стоит.

― Кустарники выглядят печально, ― говорю я.

― Кустарники?

― Тут их не хватает. Они погибли?

― Можно и так сказать, ― отвечает он. ― Может, уйдем с холода?

Слабо улыбнувшись, я вхожу в дом. Деклан закрывает дверь и проходит мимо меня, а я следую за ним, но сегодня он ведет нас на кухню.

― Я только что приготовил кофе, ― говорит он и берет кофейник со столешницы. ― Думаю, бывшая домохозяйка оставила чай в кладовой, если хочешь выпить чашечку.

Его неожиданная учтивость застает меня врасплох.

― М—м—м, хорошо. Да, я бы с радостью выпила, ― нервно тараторю я.

Я обхожу огромный кухонный островок и сажусь на один из барных стульев. Я наблюдаю, как он двигается по кухне, наливает кипящую воду в кофеварку, а остальную в чашку для моего чая.

Я осматриваю помещение. Кухня, совмещенная со столовой, расположена вдалеке от открытого пространства дома, в ней перед тремя панорамными окнами стоит огромный, деревенского типа стол. Комнату освещает даже снег снаружи, и окна слегка покрыты инеем.

― Вот, готов, ― говорит он, и я быстро оборачиваюсь и смотрю на чашку чая, которую он поставил передо мной.

Я уставилась вниз, наблюдая, как над чашкой поднимается и растворяется пар. Я вспомнила те дни, когда по утрам сидела в квартире Деклана, попивая чай и наблюдая, как он готовит завтрак. Он всегда выглядел дико сексуальным в своих пижамных штанах и белой футболке, которая обтягивала его грудь. Я могла бы наблюдать за этим вечность и не устала бы.

Воспоминания раздирают мне сердце, пока я тут сижу, и когда поднимаю взгляд, я вижу, что он стоит на противоположной стороне островка.

― Деклан, ― тихим шепотом произношу я. Я позволяю его имени повиснуть между нами на пару минут. ― Мне так жаль.

Поставив кофе, он кладет руки на гранитную столешницу и опускает голову. Я даю ему эту тишину и позволяю ей увеличиваться, пока внимательно смотрю на самого замечательного мужчину, которого когда—либо знала. Его душа неимоверно прекрасна.

Когда наконец он поднимает голову и смотрит на меня, я говорю:

― Если бы я могла вернуться назад, я бы сделала все иначе.

― Ты не можешь отмотать время назад. Что сделано, то сделано.

― Знаю, ― защищаясь, добавляю я.

― Я бы тоже хотел вернуться назад, но невозможно повернуть вспять сделанный выбор, и в тот момент я выбрал тебя.

― Ты сожалеешь об этом? ― спрашиваю я скрепя сердце.

Прежде чем он отвечает, его телефон начинает звонить, отвлекая.

― Мне нужно ответить, ― говорит он, я киваю, и он выходит из комнаты, чтобы принять звонок.

Я с трудом сглатываю комок сквозь все эти эмоции. Оставив чай, я встаю перед окном. По телу бегут мурашки от прохлады стекла, пока я смотрю, как снег кружится и падает на землю. Я перевожу взгляд налево и замечаю пещеру, я решаю рассмотреть ее подробнее из другого окна.

Я снимаю пальто и кладу его на кухонный стул, а затем направляюсь в коридор. Я слышу голос Деклана из библиотеки. Я иду мимо огромного коридора, мимо стеклянного атриума и натыкаюсь на лестницу. Из любопытства я поднимаюсь по ступенькам, которые ведут на второй этаж. Держась за перила, я смотрю наверх и замечаю, что лестница ведет на третий этаж.

Я начинаю рассматривать помещение, двигаюсь по коридору, который ведет к спальням, ванным комнатам и в гостиную. Весь этот этаж выполнен в серо—белых тонах. Затем я замечаю огромные резные деревянные белые двери. Ручка очень холодная в моей руке, когда я открываю их и попадаю в спальню Деклана.

Я цепенею от подавляющей потери, пока рассматриваю огромную кровать, которая стоит посреди комнаты. Я никогда не узнаю, какого это окунуться в эти простыни. Деклан прав: невозможно исправить сделанный выбор, и, к сожалению, я каждый раз делала неправильный выбор и потеряла Деклана.

Я ступаю на запретную территорию и осматриваюсь в комнате. Пространство освещено множеством окон, стены окрашены в темно—серый цвет, который вступает в контраст с белым потолочным плинтусом, и пушистым белым покрывалом, которое лежит на огромной кровати из черной кожи в стиле честерфилд. В углу стоят два черных кресла и кушетка в том же стиле честерфилд.

Неосознанно, я бреду по мягкому ковру к кровати. Я пробегаюсь кончиками пальцев по белой простыне, сожалея о потери того, что когда—то было в моей власти.

― Что ты здесь делаешь? ― его слова резкие и сердитые.

Я смотрю на него через плечо, прежде чем поворачиваюсь к нему лицом. Мой рот открывается, чтобы произнести слова, но я не могу их найти.

― Тебя не должно быть здесь, ― говорит он мне.

― Я просто...

― Что просто? ― спрашивает он и начинает медленно продвигаться ко мне.

― Не знаю. Мне просто нужно было увидеть все это. Твой дом, эту постель... тебя.

― Меня?

― Да, Деклан. Тебя, ― говорю я. ― Я скучаю по тебе.

― Ты не скучаешь по мне.

― Каждый день. Скучаю. Я скучаю по тебе каждый божий день.

Его челюсть дергается, глаза темнеют, и он произносит:

― Ты скучаешь по тому, кем я больше не являюсь.

― Не говори так.

― Почему? Не сможешь вынести столько ответственности? Хочешь проигнорировать тот факт, что твоя ложь испоганила мою жизнь самым беспощадным способом? ― Его голос становился хриплым с каждым сказанным словом. ― Стоишь тут и ждешь прощения? Как будто это ты жертва?

― Я не жду прощения.

― Еще больше лжи, ― он стискивает зубы, а его руки сжимаются в кулаки по бокам.

― Нет.

― Тогда почему ты продолжаешь извиняться снова и снова?

Он хватает меня за плечи и мой голос дрожит:

― Я н—не знаю, н—но я не жду, что ты простишь меня за содеянное.

― Тогда почему говоришь это?

― М—может... я не знаю... Может быть, в надежде.

― В надежде? На что, Нина? На меня? На нас?

― Может быть, ― я дрожу, когда мои эмоции возрастают с его гневом.

― Ты ждешь надежды там, где она не существует.

Борьба против печали обречена, когда мой подбородок начинает дрожать, и я говорю:

― Я всегда буду надеяться вернуть тебя.

― После всего этого, ты хочешь меня?

Я киваю.

― Тогда скажи мне, ― напряженно приказывает он.

Ответить проще простого.

― Я хочу тебя, Деклан.

Его руки опускаются с моих плеч на его ремень. Суровые, черные глаза со скучающим видом смотрят на меня сверху вниз, и я слышу металлический лязг, когда он расстегивает пряжку. Мой пульс взрывается в порыве глухих ударов, что тяжело отскакивают от моих ребер в предвкушении. Но в то же самое время мое сердце паникует, когда он выдергивает ремень из петель слаксов.

Я стою, не двигаясь, и просто наблюдаю за ним. Он проводит тыльной стороной ладони от моей щеки к шее и затем к плечу. Одним быстрым движением он поворачивает меня, прижимая мою спину к своей груди. Мои руки цепляются за его бедра, когда я теряю равновесие, мои ноги дрожат.

― Скажи мне остановиться, скажи мне убрать от тебя руки, ― говорит он, когда его губы прижимаются к моему уху.

― Нет.

Он дергает мои руки мне за спину и связывает их ремнем, выше локтей. Он неумолимо сводит мои лопатки вместе. Я ахаю, когда кожа впивается в мою плоть, и затем кричу, когда теряю равновесие и тяжело падаю на колени. Но прежде чем я могу снова закричать из—за жгучей боли, что исходит от моих бедер, Деклан хватает меня за волосы и вжимает лицом в кровать, отчего мне трудно дышать.

Вы слышали о теории искупления, верно? Отреставрировать то, что было разрушено. Я бы охотно стала той, кем Деклан хочет видеть меня, чтобы справиться с его болью. Это было моим наказанием, моей мизерной попыткой исправить ошибки, но то, что будет дальше, проверит пределы моей любви к нему. Как далеко я позволю его уничтожению зайти? В какой момент я проведу линию? Были ли у меня пределы, когда дело касалось Деклана? Я скоро узнаю, именно в этот момент, когда связанная стою на коленях.

Глотая воздух, я кричу, когда он накручивает мои волосы на свою руку, вырывая их из моего скальпа. Мое тело напрягается, когда он яростно стонет с каждым движением; он настолько отличается от себя прежнего. Я ощущаю это вокруг себя — гнилую ненависть.

Он приподнимает меня и стягивает мои штаны и трусики до коленей; мое сердце замирает в ужасе, когда он раздвигает мои ягодицы и плюет между ними.

О боже, нет!

Его рука хватает мое плечо, чтобы держаться, и каждая мышца внутри меня сжимается, когда он яростно толкает свой член мне в задницу, разрушая меня самым ужасным способом.

Я делаю все, что в моих силах, чтобы увернуться в сторону и бороться с ним, но он забирает мою силу и власть. Я в его милости, и он поглощен темным гневом, когда берет ту часть меня, которую я не хотела отдавать.

Контроль Деклана уходит от осознания того, как далеко он меня толкает.

Мои крики заглушены, когда он кладет руку на основание моей шеи и вдавливает лицо еще сильнее в матрас. Я вою и задыхаюсь, пока он беспощадно врезается в мое тело. Следующее, что я понимаю, он засовывает руку мне в рот, все четыре пальца, растягивая мою челюсть. Огонь, который иссушает мою плоть, — безжалостен. Таким способом он затыкает меня, потому что когда я пытаюсь кричать или плакать, то давлюсь собственной слюной.

Хватит! Боже, пожалуйста, нет! Хватит!

С головой, повернутой в сторону, когда слюна бежит из моего рта и по щеке, я впиваюсь взглядом в Деклана, и то, что я вижу, до смерти пугает меня. Он полностью изменился — дикое животное атакует меня, боль умножается, когда он кромсает меня. Мое тело качается взад—вперед, когда он продолжает вбиваться в меня. Каждый толчок нежеланный и причиняет боль, он увлекает меня назад в подвал, где я провела так много лет, пока меня насиловали и надругались надо мной. Мой разум не может понять, что происходит, когда одеяло темноты накрывает меня.

Я закрываю глаза, молясь, чтобы это закончилось, и в следующий миг я переношусь в другое время, когда происходило то же самое. Мне двенадцать лет, у меня первые месячные, и Карл взбешен, что Пик недостаточно тверд, чтобы трахнуть меня в задницу. Я голая, и Карл прижимает мое лицо к холодному бетонному полу. Его стоны наполняют подвал, когда он насилует меня сзади. Кровь течет по моей спине из—за ударов его ремня. Его жирный живот ударяется о мои бедра, когда он разрывает мою нежную плоть.

Мои крики остаются без ответа.

Мое тело начинает тяжелеть и биться в конвульсиях, когда я снова оказываюсь в настоящем. Карл больше не насилует меня, это делает Деклан. Голос в моей голове кричит ему остановиться, когда он продолжает надругаться надо мной, но это все, что я могу, когда он держит мою челюсть открытой, — для меня становится невозможным бороться.

― Отгородись, Элизабет.

Я открываю глаза, когда слышу Пика, и он здесь. Слезы капают, когда я смотрю в его утешающие глаза. Он прямо здесь, со мной, стоит на коленях рядом. Он проводит рукой по моим растрепанным волосам и пытается успокоить меня.

― Просто смотри на меня, хорошо? Я с тобой. Ты не одна, но мне нужно, чтобы прямо сейчас ты выключила свои чувства.

Я пытаюсь расслабиться, пока Пик продолжает говорить со мной и поглаживать мои волосы. И достаточно скоро, в считанные секунды, мои мышцы слабеют, а дыхание замедляется. Я впиваюсь взглядом в своего спасителя.

― Вот и все. Никто не может причинить тебе боль, если ты ничего не чувствуешь, ― напоминает он мне. ― Я здесь, с тобой, Элизабет. Просто сосредоточься на мне. Скоро все закончится.

Я киваю на его слова и доверяю ему. Я продолжаю фокусироваться и не отвожу своего взгляда от его, когда Деклан проявляет свое доминирование. В считанные минуты он сгибается надо мной, наполняя меня своей спермой. Его тело горбится над моим, когда он стонет от удовольствия. Или от злости? Затем я замечаю, что его рука больше не держит мой рот, но вместо этого держит мою руку.

Почему он делает это?

Моя голова наполнена дымкой кружащихся мыслей и воспоминаний, которые я не могу узнать. Меня накрывает головокружение от того, что произошло, когда моя голова лежит в луже слюны, слез и соплей.

― Ты в порядке, ― уверяет меня Пик, и затем... он уходит.

У меня даже нет шанса огорчиться из—за его потери, когда Деклан вытаскивает свой член из меня. Я вздрагиваю от боли, но замираю, перегнутая через кровать, не в состоянии двигаться из—за шока. Ткань подо мной становится сырой.

― Иисус Христос, ― я слышу, как он задыхается позади меня, и быстро освобождает мои руки от ремня.

Я остаюсь на месте, когда слышу его шаги, затем звук закрывающейся входной двери, и затем я наконец могу сделать глоток воздуха. Я соскальзываю с кровати и падаю на пол, где лежу в своих все еще спущенных до колен трусиках и штанах.

Разрушенная.

Униженная.

И в какой—то извращенной степени любимая.

Холод разрушает моё липкое тело, я всё ещё лежу здесь, в комнате Деклана. Комната, которая, как предполагалось, должна была быть нашей, нашим жильем с нашей любовью друг к другу. Но это было не так. Мои мысли рассеяны и запутаны. Что произошло? Мое тело сотрясают приступы боли, которую оно просто стерпело при воспоминании о моем детстве. Меня тошнит, и я борюсь с приступом рвоты, кислота которой распространяется по стенкам моего горла, мой живот скручивает в отвращении.

Хотите знать самую извращенную мысль, которая находится у меня в голове?

Она здесь, во мне...

Я все еще отчаянно желаю его. Его любовь, его прикосновения, его дыхание на моей коже.

Еще я думаю о том, как он держал меня за руку. Он держал меня за руку... Для него это не ново — он всегда держал меня за руку, когда мы вместе испытывали оргазм. Именно этот его единственный нежный жест, который будет напоминать мне, что независимо от того как жестко он решил обойтись со мной, я могла полностью доверять ему, чувствовать комфорт в его руках, зная, что он будет всегда заботиться обо мне.

Он все еще чувствует это?

Я сажусь, опираясь на руки, на полу, и жуткая боль пронзает меня, когда я начинаю двигаться. Боль пронзает все моё тело, и я спотыкаюсь ногами о спущенные штаны. Я пытаюсь натянуть их на себя. На своих дрожащих ногах я захожу в ванную комнату. И когда включаю свет, я вижу своё серое лицо в зеркале. Я касаюсь своего отражения. Так или иначе, это гораздо лучше, чем коснуться моего лица на самом деле. Всегда существует разница между отражением и реальностью.

Но в отражении, которое я вижу, двенадцатилетняя я. Я смотрю на себя через неё, и моё сердце начинает бешено колотиться, жестоко, печально.

Её голубые глаза наполнены болью, которую она скрывает от мира, и я так безумно хочу добраться через это стекло и спасти её от той жизни, но я знаю, что она стерпит.

Я знаю, что в глубине её души таится маленький свет надежды и это убивает меня, так как я знаю, что это просто впустую потраченная мечта.

Эта нежная, маленькая, рыжеволосая девочка обречена на жизнь, наполненную мучениями и отчаянием, и нет ничего, что я могу сделать, чтобы спасти её. Её будущее неизбежно, оно написано в звёздах, связанное с тем, что сказки, о которых она мечтает, не существуют. Они никогда не исполнятся.

Сжимая свои пальцы в твердый кулак, я чувствую покалывание в ладони. Всё в моей голове смешалось, все это дерьмо из моих воспоминаний и мыслей.

Я сильнее этого. Не сломаюсь. Я сильнее, чем эта боль. Но возможно я не настолько сильна.

Я просто позволила Деклану трахнуть меня тем самым способом, которым это делал Карл, и я едва ли сопротивлялась ему. Я отдалась ему, как дрянь, дала ему ту часть моего бесполезного тела для удовлетворения его эго.

БАХ!

Сотни глаз в отражении смотрят на меня, грустные, жалкие, отвратительные глаза. Звон разбитого стекла, падающего на мраморную раковину, как звон отчаяния, но он испорчен моими задыхающимися всхлипами. Я рассматриваю разбитое зеркало и ненавижу то, что вижу. Я ненавижу себя. Я ненавижу всё это. И я хочу ненавидеть Деклана за то, что он только что сделал, но я не могу. Я не могу, и я ненавижу себя ещё больше в этот момент. Я заслужила это. Я заслуживаю худшего.

Если таким способом он решил наказать меня, то я не буду бороться с ним. Я выдержу это и приму его без сопротивления.

Сосредоточившись, чтобы успокоиться, я включаю кран и подношу руки к холодной воде. Костяшки моих пальцев щиплет от боли, когда вода омывает мои раны. Она забирает мою кровь и уносит ее в сточную трубу. Я позволяю прохладе обезболить мои раны.

Сделав несколько глотков воды из своих рук и прополоскав рот, я начинаю открывать ящики в шкафу, чтобы найти пластырь и заклеить костяшки своих пальцев. Как только я заклеиваю раны, я расстёгиваю молнию на штанах, чтобы вымыться. Вздрагиваю, когда подтираюсь, затем я замечаю на туалетной бумаге кровь, это след его насилия.

Я плескаю немного воды на лицо и расчёсываю волосы. Открыв дверь, я медленно иду через спальню. Я нервничаю, когда выхожу из этой комнаты, переживая о том, что столкнусь с Декланом, и что потом произойдёт.

Спускаясь вниз по лестнице, я не вижу его, поэтому направляюсь на кухню, где оставила пальто и ключи от машины.

Я останавливаюсь, когда вижу, как Деклан стоит, склонившись над столом. Я не двигаюсь, не издаю ни звука. Он стоит ко мне спиной, опираясь локтями на стол и положив голову на руки. Я вижу, как тяжело поднимаются и опускаются его плечи. Он стоит со слегка растрёпанным видом в своих слаксах, с расстегнутой верхней пуговицей. Когда он чувствует моё присутствие, он поворачивает голову в мою сторону, и я вижу его покрасневшие глаза. Стыд отпечатался на всем его теле, он уничтожает его, но это я являюсь тем, кто должен это чувствовать. Не он.