Источник иссяк

Однажды утром в середине сентября Альваро вернулся домой, но еще долгое время не был похож на самого себя. Словно прежний он остался где-то в другом месте, а самолет принес обратно лишь пустую бездушную оболочку без дыхания и сердцебиения. И все же Мануэль молча благодарил судьбу.

Ни объяснений, ни извинений. Ни слова о том, что происходило в течение этих пяти дней. В первую ночь Альваро сказал:

– Спасибо, что доверяешь мне.

И Мануэль понял, что так и не узнает, почему ему пришлось пройти через этот ад. Он безропотно принял этот факт, чувствуя благодарность и облегчение. К своему стыду, писатель забыл про унижения и ощущал эйфорию, словно приговоренный к смерти, получивший помилование. Он продолжал молча благодарить судьбу за такое чудо, радуясь, что мучившие его в последние дни желудочные колики исчезли. Правда, на смену им пришла тошнота – она теперь возникала всякий раз, стоило им с Альваро расстаться, и сопровождалась приступами паники. Прошло несколько месяцев, прежде чем все прекратилось, и за это время Мануэль не написал ни слова.

Часто, когда Альваро спал или смотрел телевизор, Ортигоса потихоньку наблюдал за ним в поисках признаков измены. Отношения с другим человеком всегда оставляют едва заметный, но неизгладимый след. Ревность – первобытное чувство. Писатели извели море чернил, рассказывая, как сомнения и терзания ослепляют людей. Вот и Мануэль упорно искал то, что, как он знал, разобьет ему сердце. И находил.

Альваро был несчастен и сильно опечален – до такой степени, что даже не мог этого скрыть. Он начал возвращаться с работы раньше и несколько раз просил Мей провести презентацию вместо него, если нужно было ехать за пределы города. Отклонял предложения Мануэля сходить в кино или поужинать в ресторане, ссылаясь на усталость. И тот не настаивал – ведь Альваро и впрямь выглядел измотанным, даже выжатым, словно тащил на своих плечах все мировые проблемы или пытался справиться с давящим чувством вины.

Начались телефонные звонки. У Альваро было заведено, что отвечать можно всегда, но только не за обедом или ужином: это время они полностью посвящали друг другу. Но он начал выходить из комнаты, чтобы поговорить. И, несмотря на явное недовольство, которое ему с трудом удавалось скрыть в такие моменты, Мануэля терзали сомнения. Он не мог спать по ночам. Превратился в параноика, высматривая малейшие признаки, которые могли бы свидетельствовать о неверности партнера, анализируя каждый жест, изучая выражение его лица. Альваро не охладел к нему и не демонстрировал большей привязанности – и то и другое показалось бы подозрительным. Раскаяние часто сопровождается попытками загладить свою вину. Но в данном случае ничего похожего не наблюдалось. Иногда Альваро уезжал, но проводил вне дома не больше одной ночи, за исключением тех моментов, когда Мануэль настаивал:

– Не нужно изматывать себя, ты слишком долго пробудешь за рулем. Переночуй там, а завтра вернешься.

Когда партнера не было в городе, писатель завел обыкновение отправляться на прогулки – долгие и изматывающие, длившиеся порой весь день. И все для того, чтобы не помчаться за Альваро и внезапно не очутиться в том далеком городе, куда тот уехал. Это помогало Мануэлю справиться с агонией и дождаться того момента, когда можно будет обнять его при встрече, хотя порой такие объятия напоминали скорее удушающий захват. Со стороны казалось, что жизнь идет своим чередом и ничто не нарушает ее привычного порядка. Альваро даже пытался веселиться, хотя улыбка у него выходила жалкая и грустная, зато наполненная какой-то особой нежностью. И писатель воодушевлялся, узнавая того, кого любил, и приходил к выводу, что партнер его не бросит. Уверенности хватало на несколько дней.

Появилась лишь одна перемена в поведении мужа, и Мануэль не знал, что думать по этому поводу. Он заметил, что после возвращения Альваро стал частенько наблюдать за ним: когда писатель смотрел в книгу, не понимая, что читает, или делал вид, что работает. Партнер не сводил с него глаз и улыбался с видом понимающего и мудрого человека. Если Ортигоса начинал задавать вопросы, Альваро молча качал головой, а потом вдруг заключал его в объятия, сжимая с такой силой, с какой утопающий цепляется за проплывающее мимо бревно. Подобные внезапные порывы заставляли сердце замирать и прогоняли сомнения прочь. Хотя избавиться от них полностью писателю так и не удавалось.

* * *

Прекратить страдать – это волевое решение. Редактор звонил все чаще. Отговорки – плохое самочувствие, простуда, визит к врачу – уже не помогали. Совесть не позволяла продолжать врать, пришлось браться за работу. Через несколько месяцев пока еще сырой текст обещал превратиться в его лучший роман, который быстро раскупят.

С детских лет чтение было для Мануэля спасением. Они с сестрой рано лишились родителей и долгое время жили с престарелой тетушкой. Когда сестра достигла совершеннолетия, то стала его опекуном и переехала в отчий дом, что все эти годы стоял пустой. Чтение служило крепостью, сидя в которой будущий писатель защищался от все громче кричащих сексуальных инстинктов, – впрочем, эту борьбу он проиграл. А также щитом, за которым прятался скромный молодой человек, и способом завязать отношения.

Но труд писателя стал для него чем-то куда более важным: роскошным дворцом с тайниками, великолепными залами и бесконечными неисследованными анфиладами комнат. Мануэль бегал по нему босиком, смеясь и останавливаясь, чтобы прикоснуться к прекрасным сокровищам, хранившимся внутри.

Ортигоса закончил учебу с отличными отметками, и его пригласили преподавать историю Испании в один из престижных университетов Мадрида. Ни в студенческие годы, ни во время непродолжительной карьеры педагога у него не возникало желания писать. Лишь боль утраты способна подтолкнуть к творчеству.

Страдать можно по-разному. Одни плачут и стенают, не стесняясь проявлять свои чувства; другие запирают боль внутри. Во втором случае эмоции куда интенсивнее. Мануэль был уверен, что уже изведал всю глубину скорби: острое ощущение несправедливости после смерти родителей, одиночество, мрачные воспоминания из детства, жалость окружающих, обрушившаяся на осиротевших малышей, мучающие его страхи… Каждую ночь мальчик в панике просыпался и цеплялся за сестру, заставляя ее обещать, что они никогда не расстанутся, что страдания – это плата за неуязвимость… Он прекрасно понимал, что они оба в какой-то степени поверили в это. Дети взрослели, и убеждение, что ничего плохого больше не случится и впереди их ждет только счастье, крепло. Иногда Мануэль воображал, что он – единственный оставшийся в живых солдат, герой-победитель. Он уверовал в то, что смерть родителей стала последней каплей выпавших на их долю страданий, словно существовал некий предел, который нельзя превышать, и все это фиксировалось в какой-то волшебной книге. Но судьба распорядилась иначе и, когда Ортигоса вырос, нанесла удар в самое уязвимое место.

За несколько дней до смерти сестра сказала ему:

– Прости, что подвела тебя. Я всегда считала, что в нашей связке слабое звено – ты и если мне придется страдать, то по твоей вине. Но вышло все наоборот.

– Не говори так! – воскликнул Мануэль, заливаясь слезами.

Он громко рыдал и не слышал, что ответила сестра. Та терпеливо ждала, пока он успокоится, затем поманила его. Брат наклонился, и растрескавшиеся губы коснулись его щеки.

– Поэтому ты должен забыть меня, когда я уйду. Не думай обо мне, не мучай себя воспоминаниями. Если я закрываю глаза, то снова вижу того шестилетнего рыдающего мальчика: он растерян, напуган и не может успокоиться. И я боюсь, что ты опять превратишься в него, как только меня не станет. В детстве ты не давал мне спать, а теперь не позволишь упокоиться с миром.

Мануэль отпрянул, желая высвободиться из объятий: он знал, что сейчас услышит. Но было поздно – сестра крепко вцепилась в него худыми длинными пальцами.

– Обещай, что не будешь страдать. Не хочу быть твоим слабым местом. И никому не позволяй им стать.

И он торжественно пообещал, словно принял присягу. Когда ее не стало, огромное гнездящееся внутри горе не подало голоса.

* * *

Мануэля часто спрашивали, почему он взялся за перо. У него на этот случай была заготовлена парочка более-менее правдоподобных ответов: желание общаться, сделать свой вклад в жизнь других людей. На самом деле причина крылась совершенно в другом. Творчество позволяло сдержать данное обещание, заключить перемирие со скорбью и снова вернуться во дворец – единственное место, куда был запрещен вход страданиям. Писатель не мог сказать, что принял это решение в какой-то определенный момент. Оно не стало результатом долгих раздумий или закономерным итогом давно лелеемых желаний. Мануэль никогда не мечтал о такой профессии, пока однажды не положил перед собой чистый лист и не начал заполнять его словами. Они изливались на бумагу, словно вода из волшебного источника, который неизвестно где находится и как выглядит, потому что постоянно преображается: то напоминает бурную поверхность Северного моря, то глубокую синь Марианской впадины, то элегантный фонтан в мавританском стиле на залитом солнцем патио в Андалусии. Единственное, что точно знал писатель, – это чудо, породившее целую серию книг, живет в его сознании, там же, где и дворец. Мануэль мог прийти туда, если пожелает, и погрузиться в искрящийся водоворот счастья, вдохновляющий его творить дальше.

Когда продажи первого романа дошли до таких показателей, после которых все начинают ждать продолжения, Ортигоса попросил руководство университета предоставить ему двухгодичный отпуск. Все решили, что к преподавательской работе он больше не вернется, хотя вслух этого не говорили. В связи с уходом Мануэля его коллеги организовали праздник. Они быстро забыли, сколько неудобств доставили учебному заведению десятки статей и фотографий в воскресных газетах и культурных обзорах, повествующих о юном педагоге, чей роман стал самым популярным бестселлером. К писателю подходили поодиночке и группами, желали удачи или предостерегали, к каким ужасным последствиям может привести провал на новом поприще и как жесток мир издателей, в котором никто из присутствовавших никогда не бывал, да и не пытался попасть. Их сфера – преподавательская работа, безопасное теплое место, где Мануэля всегда будут ждать с распростертыми объятиями. Ведь он непременно вернется, после того как побалуется с самым коварным литературным жанром: романом.

Чувствовать боль или нет – сознательное решение. Писатель знал, что обманывает себя, утверждая, что не может работать, так как скорбь слишком глубока и не позволяет настроиться на творчество. Это заявление совершенно не соответствовало истинному положению дел. Дворец стал для Мануэля местом расплаты за грехи, убежищем, где можно залечить раны. Три года назад, сомневаясь, верен ли ему Альваро, Ортигоса упорно отказывался возвращаться в свое таинственное пристанище и из-за этого глупого упрямства чах, словно ангел, изгнанный из рая. Измученная душа, изможденное и израненное тело… В какие-то моменты писатель пытался остановить сочащуюся кровь, но тут же снова возвращался к самобичеванию, опять погружаясь в страдания.

Решения всегда приходится принимать быстро. Редактор становился все настойчивей, спрашивая, когда будет закончен роман, требуя обозначить хотя бы приблизительные сроки. Шли месяцы, и угроза, существовавшая лишь в сознании Мануэля, не проявлялась. Жизнь шла своим чередом. Альваро был рядом и снова начал улыбаться. Печаль постепенно растворялась в повседневной рутине. Загадочные телефонные звонки прекратились. Писатель был уверен: то, что произошло и грозило разрушить его жизнь, уже позади. Он вернулся в свой дворец и принялся за работу.

Загрузка...