Откровения романтика-эротомана

Об авторе

МАКСИМ ЯКУБОВСКИ — западные критики называют его «королем эротического триллера». Автор нескольких коммерчески успешных книг и редактор ряда культовых антологий современной прозы, он давно уже заслужил славу одной из самых спорных и скандальных фигур в британской литературе. Кроме того, он регулярно выступает по радио и телевидению в качестве эксперта по криминалу, эротике в кино, ведет постоянную колонку в Guardian и пишет о современном искусстве в The Times. Он также является литературным директором престижного фестиваля Crime Scene, проходящего в Лондоне.

Срезая крылья раннего полета

В день, когда Корнелии исполнилось тридцать, она оказалась на похоронах.

Это был серый невнятный день, с небом, по которому раскиданы тусклые смазанные облака водянистого цвета, с оттенками от бледно-голубого до скучного пыльного. День, не вписывающийся ни в один сезон. Корнелия, одетая в черное, в ожидании стояла у здания крематория, окруженная скорбной толпой абсолютно незнакомых ей людей.

Она не была другом семьи и никогда не знала покойного, хотя, получив этот заказ, припомнила, что когда-то читала одну из его книг. Она сочла ее вполне подходящей, чтобы скоротать одинокую ночь в номере отеля, оставшись без работы. Но книга не затронула ее глубинных инстинктов так, как бывало порой. Некоторые рассказы вызывали в ней сильные эмоции, запрятанные под налетом внешнего. В общем, она никогда не коллекционировала книги этого автора, его романы не входили в число ее интересов. Может быть, теперь, когда он уже мертв, что-то изменится. Так происходит часто. Она напомнила себе, что стоит приобрести несколько его ранних произведений, пока они не подорожали. На всякий случай. Единожды начав коллекционировать книги, Корнелия осталась библиофилом на всю жизнь. Впрочем, в последнее время, собрав все книги своих любимых авторов, она стала приобретать все меньше и меньше.

Корнелия была одета в черное не в честь похорон, хотя этот цвет вполне отвечал обстоятельствам. Просто ей было удобно в своем маленьком черном платье от Армани. Оно идеально сидело на ней, превосходно подчеркивая ее обтянутые нейлоном ноги, облегая крепким, но тонким материалом ее зад. Тряпки никогда ее не интересовали, она не была фанатом дизайнерских ярлыков, но в это платье она влюбилась с того самого момента, как увидела его висящим в дальнем углу магазина «Принтемпс» в Париже. Примерно год назад или даже раньше, когда ее взял с собой в этот город теперь уже давно забытый любовник. Он хотел заплатить за платье сам, но Корнелия настояла на том, чтобы воспользоваться собственной кредитной картой. Подарки от мужчин всегда несут некий отпечаток их собственной сексуальности, а она знала с самого первого прикосновения к кромке этого маленького черного платья, что оно будет с ней гораздо дольше, чем ее любовник, и потому не должно быть запачкано. Она взглянула на небо и направилась вслед за малозаметной жиденькой толпой к дальнему концу здания.

Не все пришедшие были одеты в черное, но торжества цветов тоже не наблюдалось. Корнелия осознала, что это первые похороны, на которых она присутствует с того момента, как умер ее собственный отец, и на нее нахлынули воспоминания о теперь уже далеких подростковых годах. Она вспомнила, что все время похорон провела, пытаясь сдержать слезы, боясь, что ее сочтут незрелой, плаксой. И только когда она села в машину, предварительно пожав руки каждому знакомому и незнакомому человеку, пришедшему отдать дань уважения ее отцу, ее прорвало, как плотину, тоской и скорбью. Друзья отца заметили — Корнелия это слышала, — что она выглядит холодной и безразличной, и это явно демонстрировало ограниченность этих ублюдков. В конце концов, как могут незнакомцы догадаться о чьих-то скрытых переживаниях, метаниях, обидах, потаенной опустошенности?

Это было первым настоящим знакомством с прозаической реальностью смерти. Годы спустя ее понимание смерти стало шире, превратилось в странное, извращенное к ней отношение, и она все еще считала смерть трудной для полного постижения. Особенно это касалось того нематематического уравнения, которое ставило секс и смерть на один уровень интуитивного волнения. Впрочем, за последние двенадцать месяцев Корнелия успела устать от своих отношений со смертью и дала себе тайный обет отказаться навсегда от убийств ко дню своего тридцатого рождения. Она сочла, что такой явный жизненный знак должен подтолкнуть ее к принятию важных решений и переменам.

И, по иронии судьбы, в тот самый день, когда настал этот переломный момент, она оказалась на похоронах. Или на мероприятии, которое по-прежнему называют «церемонией у крематория». А может быть, кремацией?

Корнелия улыбнулась.

Она оглядела отсутствующим взглядом стоявшего напротив пожилого мужчину в угольно-сером костюме-тройке и донельзя отполированных ботинках.

— Мисс…?

Она снова взглянула на него с напускным безразличием.

— Смит. Мисс Смит. Мисс Миранда Смит.

Она взяла это имя из ниоткуда. Могла бы назваться Джонс, подумала она. Менее банально, чем Смит. Но Миранда каким-то образом возникла в воображении инстинктивно. Она никогда раньше не называла себя Мирандой.

— Джон Керит, — ответил он.

— Привет.

— Не думаю, что встречал вас раньше, — сказал он. — Член семьи? Знакомая?

— Ни то, ни другое, — рассеянно продолжала Корнелия. — А вы?

— Я был его литературным агентом. Ужасная потеря.

— Да, — она сочувственно кивнула.

— Так что, вы просто одна из его читательниц? — догадался он.

Корнелия кротко опустила глаза.

— Я понимаю, — сказал Керит. — Сегодня сюда пришли несколько человек, которые были знакомы только с его творчеством, — добавил он. — На самом деле, мне кажется это очень трогательным.

— Правда? — неуверенно переспросила Корнелия.

— Несомненно, — ответил он. — Никогда не знаешь, как чьи-то книги влияют на людей, не так ли? Его рассказы были настолько, как бы это сказать, особенными, что я так до конца и не понял, какова именно его аудитория. Издатели говорили мне, что больше всего его читали женщины, и я это плохо понимал. В конце концов, его произведения были часто слишком откровенными, и вам это хорошо известно.

Корнелия молча изобразила согласие, Керит осмотрел маленькую толпу, разбившуюся на группы по четверо или пятеро, и продолжил:

— Хотя теперь я верю, — сказал он. — Здесь так много женщин. Удивительно.

Он вздохнул, как будто мысленно пожелал, чтобы столько же женщин пришло однажды на его собственные похороны. Его глаза быстро погасли, а затем он снова включился и спросил Корнелию:

— Удовлетворите мое любопытство — среди его книг у вас была любимая?

Корнелия нахмурилась.

— Это может о многом рассказать, правда? Ты то, что ты ешь, что ты читаешь. Ваш вопрос несколько личный, мистер Керит.

Мужчина вспыхнул.

— Простите, мисс Миранда. Вы правы. Пожалуйста, примите мои извинения.

Мгновение он стоял рядом, неловко глядя в лицо Корнелии, словно раздумывая, сбежать или попытаться продолжить разговор.

Потом его лицо снова обрело спокойное выражение, и наконец он произнес:

— Довериться читательнице Конрада, красивой и загадочной. Я думаю, ему бы это понравилось. Очень сильно понравилось.

— Я не уверена, что сейчас подходящее время для светских комплиментов, мистер Керит, — заметила Корнелия.

— Для них не бывает неподходящего времени, — ответил он, оглядывая ее с ног до головы.

Она с безразличием выдержала этот взгляд.

В толпе присутствующих возникло некое оживление, и гости, разбившись на маленькие группы, стали медленно продвигаться сквозь арку входа в часовню крематория. Корнелия не услышала ни колокольного звона, ни приглашения пройти внутрь. Отметила про себя, что церемония проводилась очень обдуманно. Очень по-английски. В Соединенных Штатах несколько дородных нанятых людей выкрикивали бы имя покойного (без сомнения, не раз его исковеркав), чтобы загнать всех внутрь здания. Здесь же, казалось, достаточно было одного кивка или незаметного жеста, чтобы привлечь внимание присутствующих.

Керит извинился и двинулся вперед.

Корнелия осознала, что ей хотелось задать ему один-единственный вопрос. Впрочем, она решила, что ее вопрос может подождать до окончания церемонии.

Чуть раньше Корнелия невольно подслушала жалобы некоторых гостей на то, что службы не будет, что только люди, знавшие умершего писателя, произнесут о нем речи. Кто-то выразил недовольство тем, что данная церемония по гуманисту не слишком походит на жизнь Конрада и ее завершение, но семья писателя придерживалась твердого убеждения, что он не одобрил бы панихиды. Корнелия мысленно напомнила себе предписать в своем несуществующем завещании, что, когда бы она не умерла, на ее похороны и на милю не подпускали бы священника или нерадивого пастора, под страхом проклятия или же чего угодно, лишь бы душеприказчики не сделали это против ее воли. Она была сиротой и не доверяла ни простому юристу, ни менеджеру банка, ни всем тем представителям власти, которые имели хоть малейшее отношение к данным вопросам. Она знала, что после смерти неминуемо отправится в ад, если каким-то образом не попадет в ад еще при жизни, и эта извращенная идея пришлась ей по вкусу. Она подумала, что, по крайней мере, загробный мир вряд ли окажется скучным, и выбалтывание неподходящих случаю слов или толика льстивой набожности применительно к ее собственной смерти испортит все действо.

Вскоре внешний двор опустел, и только Корнелия оставалась стоять, да еще невысокая молодая женщина с темными волосами, периодически выглядывавшая из-за цветочных венков, раскиданных по асфальту и тонкой траве. Время от времени она становилась на колени и наклонялась, пытаясь прочитать надписи на венках и букетах. Когда на маленькой овальной площадке, служившей дорожкой к похожему на церковь главному зданию крематория из красного кирпича, установилась тишина, темноволосая женщина подняла глаза и заметила Корнелию, которая издали за ней наблюдала.

В знак признательности она кивнула.

С главной дороги, находившейся в миле отсюда, позади пышных зарослей вокруг крематория, раздался приглушенный звук визжащих шин.

Обе женщины стояли, не шелохнувшись, в минутном замешательстве, и каждая из них не хотела начинать разговор первой. В конце концов, Корнелия взяла инициативу в свои руки.

Приближаясь к темноволосой женщине, Корнелия осознала, что она не настолько молода, как ей показалось это вначале — ей было, вероятно, около тридцати. Как и самой Корнелии. На возраст намекали тонкие очертания ее рта, тени под глазами, ее одежда. Стараясь соответствовать случаю, эта женщина также была одета в черное, но ее костюм-двойка казался слишком деловым для этого события. Край ее аккуратно подшитой юбки спадал ниже колен. У нее были изящные лодыжки.

— Привет…

— Привет.

— Вы не смогли заставить себя пройти внутрь и прослушать все эти речи? — предположила Корнелия.

— Да, — ответила женщина. — Это не значит, что я веду себя непочтительно.

— Я знаю. Полагаю, что мероприятия такого рода всегда несколько лживы. Им нравится чрезмерное лицемерие, — заметила Корнелия.

— Я полностью с вами согласна, — согласилась женщина в черном костюме. — Полагаю, что вы не член его семьи, ведь так? — спросила она.

— Нет, просто друг, — сымпровизировала Корнелия.?

— Я тоже.

На солнце стремительно наплыло облако, двор моментально оказался затененным.

— Я Саманта… Предпочитаю, чтобы меня называли Сэм. Сэм Херн, — она протянула руку.

— Миранда, — ответила Корнелия.

— Красивое имя.

— О, имя как имя, — пожала она плечами.

— Вы хорошо его знали? — спросила Сэм.

— На самом деле нет, — с неохотой призналась она, не желая, чтобы ее допрашивали слишком пристрастно и выясняли, кто она на самом деле.

— О! — заметила Сэм и резко отвернулась, словно смутившись.

— Что такое? — вопросила Корнелия, заметив, что Сэм испытывает явную неловкость.

— Если честно, то я тоже не слишком хорошо его знала, — ответила Сэм.

Темноволосая женщина отбросила упавшую на лоб прядь, глубоко вздохнула и позволила себе, хотя и с неохотой, разоткровенничаться.

— Меня он тоже имел, — прошептала она.

— Понимаю, — бесстрастно призналась Корнелия, надеясь, что эта женщина расскажет больше. Что она и сделала.

— Он никогда не делал вид, что я была единственной. По крайней мере, в этом он был честен.

Корнелия шла рядом с Сэм.

— В этом он был честен, — подтвердила она.

— И он был нежен, а такое не часто случается. Но скоро стало ясно, что он встречается не только со мной, понимаете? Когда я услышала о том, что он умер, я долго думала, приходить ли мне сюда. Видите ли, мной овладело какое-то любопытство. Я хотела посмотреть на тех, других. Вы, вероятно, заметили, что женщин здесь гораздо больше, чем мужчин. Интересно, знает ли об этом его жена? О, полагаю, что знает. Как она может не знать? Я стояла и присматривалась, пыталась вычислить, которых из них он трахал и какие были просто знакомыми, не опороченными сексом. Но их же нельзя определить, правда? Мы все так по-разному выглядим. Я полагаю, что у него не было специфического типа. Он просто затаскивал нас в постель, если появлялась такая возможность.

Она посмотрела в глаза Корнелии. Ее собственные глаза были карие, цвета мускатного ореха.

— Но я никогда на него не сердилась, — продолжала Сэм, как будто эту долгую, на одном дыхании, исповедь она держала в себе с того самого момента, как началась ее связь с Конрадом. — Это просто невозможно. Он поддерживал контакт, понимаете? Словечко здесь, телефонный звонок там, как будто он действительно не хотел рвать концы. Иногда я думала, что для него я была запасным парашютом, потрахаться, на случай, если все остальные, все другие женщины ему не дадут, но я не думаю, что говорю сейчас о нем справедливо. Он действительно заботился, понимаете, — Сэм остановилась. — А вы? — спросила она Корнелию.

— Только один раз, — подыграла Корнелия. — Какое-то время назад.

— Но вы пришли сегодня, несмотря ни на что?

— Да.

— Вот таким он был человеком, — заметила Сэм. — Я так думаю, здесь по меньшей мере дюжина таких, как мы, и всех нас связывает только одно.

— Может быть.

— Я все еще не знаю, почему я сюда пришла. Даже теперь, — сказала Сэм. — Ничего не может измениться. Нет лиц, которым можно дать имена, нет имен, которые можно примерить к лицам. Я… никогда не узнаю, что мы на самом деле для него значили.

— Знатную еблю? — предположила Корнелия.

— Нет, — быстро ответила Сэм. — Мы значили больше, я думала, что я для него значила больше. Такие вещи невозможно не почувствовать. В этом были чувства, а не только удобный секс…

— Но почему тогда нас было так много? — продолжила Корнелия.

Из здания раздалось приглушенное эхо какой-то мелодии, уносимое легким бризом раннего летнего дня.

— Каким-то образом, — сказала Сэм, — он был в поиске, вам так не кажется?

— Может, и так, — высказалась Корнелия.

— Вы встречались с Конрадом в Америке? — спросила Сэм, таким образом, в конце концов, признавшись, что заметила акцент Корнелии.

— Да, — подтвердила Корнелия, делая шаг и доставая из сумочки салфетку.

— Как?

— На чтениях, на одной маленькой вечеринке в Нью-Йорке, — ответила она.

— Позвольте мне догадаться: даже сейчас вы не вполне уверены, кто именно из вас сделал первый шаг?

Корнелия симулировала нежную улыбку.

— О да, так и есть.

— Звучит знакомо, — вздохнула Сэм. — Странно осознавать, что у нас так много общего, правда?

— Да, — продолжала Корнелия. — Много общего и с теми, кто там, внутри, стоит и слушает пустые слова восхваления.

Глаза Сэм Херн затуманились, как будто бы она пыталась сдержать слезы. Ее губы напряглись, она попыталась справиться со своими беспорядочными эмоциями. Жесткая, деловая сторона ее характера взяла верх, и ей удалось не разрыдаться.

— Ну хорошо, — сказала она, — думаю, что мне пора. Полагаю, что увидела достаточно. Если оставаться здесь дальше, лучше не станет. Может, мне вообще не следовало приходить…

Она схватила свою сумочку и еще раз откинула с лица прядь волос.

— Вы знаете, куда они все собираются идти после церемонии? — отважилась спросить Корнелия. — К нему домой?

Она надеялась, что после похорон гости соберутся в доме умершего писателя. Это шанс что-то разведать, задать окружающим побольше вопросов.

— Нет, — ответила Сэм. — Мне сказали, что его издатели сняли зал на верхнем этаже одного паба в Сохо.

— Но он ведь не пил, — заметила Корнелия. Она вспомнила, как читала одно из интервью с Конрадом, найденное в Интернете.

— Да, это правда, — сказала Сэм, вспомнив, конечно же, и тот последний раз, когда они с Конрадом выпивали в каком-то ресторанчике.

Она усмехнулась.

— Что он обычно пил, когда вы бывали вместе? — спросила Корнелия, и этот вопрос прозвучал без намека на тщетное любопытство. Корнелия начала собирать в уме все эти беспорядочно разбросанные детали мозаики.

— «Пепси-колу». Он говорил, что она слаще, чем «Кока-кола». Безо льда. Или томатный сок. По большей части, — ответила Сэм.

И снова тишина.

Сэм стояла, не вполне уверенная, стоит ли ей теперь уходить. Корнелия осознала, что эта женщина все еще надеется разузнать о ее краткой связи с Конрадом. Но этого ей не выяснить, ни сейчас, ни когда-либо.

— Может, как-нибудь, — предложила Корнелия, — когда будет легче думать и о нем, и о прошлом, мы встретимся и поболтаем, a?

— Не знаю, — сказала Сэм, и черты ее лица напряглись.

Корнелия поняла, что это было плохое предложение, словно она предлагала этой женщине не самую яркую перспективу создать клуб несчастных женщин имени Конрада. Совсем не привлекательная идея.

Чтобы нарыть ту информацию, за которой ее сюда направили, она придумает способы получше.

Корнелия согласилась выполнить этот заказ всего лишь четыре дня назад, по возвращению домой, в Манхэттен. Ее последний заказ, двухмесячной давности, вызвал в ее душе массу неприятных эмоций. Работа была грязной и не имела никакого отношения к книгам. Что ж, в этом есть доля иронии. Ее мишень почему-то догадалась, кто она и почему ее послали убить. Он не оказал сопротивления, даже не протестовал. Словно ждал смерти.

Раньше с ней такого не случалось никогда.

Читал ли этот парень рассказ Хемингуэя «Убийцы»?

И это снова заставило Корнелию задуматься о работе. Не слишком-то хороша, верно?

Так что она решила устроить себе нечто наподобие годичного отпуска. На ее банковском счету было достаточно средств, чтобы спокойно прожить это время — при условии, что она будет контролировать ненужные расходы. Обойдется она и без книг для своей коллекции. Если какая-то книга или ее относительная ценность вызовет минимальный интерес, она, конечно, не сможет пройти мимо равнодушно. Но ни одно произведение не заставит ее выйти из бюджета.

По правде говоря, Корнелия устала.

От своей работы. От танцев. От убийств.

В этом больше не было ничего захватывающего.

Должно быть больше радостей жизни, но она не имела никакого понятия, где их искать, заключенная в привычную паутину привычек и ожиданий других людей. А она вовсе не этого ждала и желала, правда?

С одной стороны, она точно знала, что не относится к тому типу женщин, которые будут удовлетворены будничной работой с девяти до пяти, получением образования или ведением хозяйства. С другой же, Корнелия отчаянно понимала, что ее потаенная жизнь, полная мелких грешков, тоже не даст ответы на все вопросы. Удовлетворение, внутренний мандраж, всплеск адреналина, страх — все это слишком мимолетно, все это каждый раз заставляло ее возвращаться за более сильными ощущениями. И сама она была слишком яркой, слишком образованной — так говорили некоторые из ее немногочисленных друзей. Она жила без осознания того, что в один прекрасный день сделает тот последний рискованный шаг, который заведет ее слишком далеко, и тогда она споткнется в попытке построить свой карточный домик, и маленькая ошибка обернется для нее беспощадной местью. Она также осознавала, что в тюремной камере просто зачахнет и умрет от тоски и разочарования, не в силах рисковать дальше, и что она слишком труслива даже для того, чтобы подумать о самоубийстве в случае, если вдруг ее загонят в угол и лишат пути к спасению. Между адскими муками и земными страданиями не повыбираешь, это точно.

Полная тишина — и тот человек тяжело упал на землю, и пустая улица рядом с Алфавит Сити, загадочно насмехаясь, освещала кроткие черты его лица. Эта картина все еще преследовала ее, что за черт! Корнелия дарила смерть, и это обычно давало толчок некоему сложному химическому процессу, в результате которого ее сексуальное возбуждение вырастало до самого пика. Это было слаще, чем любой запрещенный наркотик, и именно этим Корнелия часто оправдывала свои акты убийств. Но в том деле не было даже легкого намека на возбуждение. Или он сумел ее перехитрить, или же она теряет либидо.

Через несколько дней она даже не помнила имени жертвы, в этом была суть ее работы, но она не могла стереть его лицо из своих видений.

Она была виновна в этих грязных смертях, где фонтаном хлестала кровь, просачивалась, струилась, извергалась. Грязные смерти с отчаянными мольбами, рвотой, вырванные пузыри и кишки изрыгали жидкость и источали запах, и тогда ее пульс начинал неистово биться, возрастал до сердечного приступа. Неловкие драки, напряжение, и она могла жить дальше с воспоминаниями об этих заказных убийствах, но понимала, что печальная смерть ее последней жертвы что-то перевернула внутри.

Корнелия взяла отпуск.

Все равно менеджмент клуба, в котором она выступала, получал жалобы по поводу ее новой татуировки. Почему-то клиенты сочли это безвкусицей, недостаточно сексуальным. Обыватели!

И она передала заявление в клуб и вызвала Ивана, свое доверенное лицо. Сообщила, что отправляется на несколько месяцев в отпуск и не будет больше браться за заказы. Корнелия проинформировала его, что по возвращении выйдет на связь. На самом деле она не была уверена, примется ли она снова за работу. Может, это нужный момент и подходящий способ, чтобы оставить мир заказных убийств позади. Она с гордостью смотрела на свои заполненные книжные полки. На первые издания Джона Ирвинга, Вулрича, Джеймса М. Кейна, Ф.Скотта Фицджеральда и многие другие — каждая книга была заработана смертью мужчины или женщины. Корнелия даже думать не хотела о стоимости своей коллекции. Она просто любит книги.

И почему бы ей не взять отпуск?

Не погреться на солнце?

Корнелия распорядилась, чтобы в ее квартире поставили дорогую охранную систему, хотя прекрасно осознавала, что любое вторжение в ее отсутствие будет не больше чем авантюрой, и скорее пострадают ее дорогостоящий музыкальный центр и телевизор, чем коллекция книг. Затем она распланировала выкроенное для отдыха время. Вспомнила, что ее бледной коже потребуется много защитного крема.

Она никогда не бывала на Карибах и, после длительных раздумий, выбрала район Плайя Дорада в Доминиканской Республике. Она прилетела в аэропорт «Пуэрто Плата» с маленьким чемоданчиком, набитым майками и комплектами купальников, которые она нахватала в «Сенчури 21» и «Даффис». Ее раздутая дорожная сумка была заполнена книгами в мягких обложках: она приобрела много новинок, но до теперешнего момента у нее не было времени их прочитать. Во время пересадки в «Майами Интернэшнл» в одном из магазинчиков аэропорта она купила еще несколько книг. Случилось так, что в одной из них оказалась коллекция эротических любовных историй, написанных Конрадом Корженьовски, — это интересное имя ей запомнилось из книжного обзора в «Виллидж Войс». Если не считать книг, Корнелия предпочитала путешествовать налегке.

Она знала, что приобретет все необходимые мелочи прямо на месте. Туалетные принадлежности, косметику, презервативы, шляпу или бейсбольную кепку, чтобы защитить свою ранимую кожу. Специально оставила дома, в квартире на Ист Виллидж, свой ноутбук. Постаралась отделить себя от мира и, по странному капризу, вернуться в старые времена. В те дни, когда она еще не окунулась в опрометчивое ремесло убийства, в дни, когда она бессознательно купалась в море невинности, если такие безмятежные времена когда-то существовали.

Из ресторана отеля открывался вид на залив, и Корнелия любовалась восходом солнца: вначале оно показывалось из-за гор на востоке, а затем скользило по сияющим оттенкам синего теплого моря. Днями она лежала на каком-нибудь пляже, слушая всплески волн о берег, мягкие удары о пристань, лениво почитывала книги или пила легкие коктейли, купленные поблизости в круглосуточном пляжном баре. Из-за межсезонья на курорте не было людно. Она наслаждалась тем, что ложилась спать в десять вечера или даже раньше, сознательно игнорируя торжества, которые каждый день проводились у большого бассейна. И блаженно засыпала с открытой книгой в руках. Ее длинное, стройное голое тело вытягивалось под тонкой белой простыней, а кондиционер продолжал монотонно гудеть. Корнелия просыпалась ранним утром и совершала долгие одинокие прогулки по заброшенным пляжам, уходя на мили и мили от курорта, и в тот момент, когда за далекой линией горизонта появлялось солнце, она баловала свое тело: сбрасывала шорты и майку и ныряла, обнаженная, в теплый океан. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение.

Плайя Дорада была превосходна, но еще прекрасней было бы, если бы она могла загорать обнаженной весь день. Нагота давала ей ощущение свободы, обостряла ее дремлющие сексуальные чувства. После недели обычного отдыха Корнелия почувствовала необходимость в некоторой стимуляции и позволила себе выбрать партнера среди случайных мужчин, которые кивали в ее сторону во время обедов и ужинов или даже пытались пристать в баре. Если честно, то все, что они говорили, не вызывало у нее интереса. И пока она приглядывалась к ним, оценивая их внешний вид и габариты, все эти ненужные слова и фразы влетали ей в одно ухо и вылетали из другого. Нескольких она затащила в постель. Никогда дважды одного и того же. По большей части, из-за их смятения — она обращалась с каждым мужчиной так, словно использовала его для простого удовлетворения своих сексуальных потребностей. Некоторые оказались хорошими любовниками, смогли доставить ей удовольствие, даже заставили ее кончить. Остальные же оправдали свою посредственность, будучи небрежными или несостоятельными, но для нее это не играло никакой роли. Назавтра она уже не помнила ни лиц, ни толщины или оттенков их членов, ни позиций, в которые они ее ставили. Просто эгоистичный курортный секс, до тех пор, пока она нуждалась в нем.

Вскоре и песок, и море, и ничего не значащие объятия стали изматывающими, и пришла тоска. Она меняла отели на побережье в поиске новых кулинарных впечатлений и партнеров по постели, в то же время стараясь избегать предыдущих мужчин, — что с них теперь было взять. Радость от отдыха на Карибах угасала с каждым часом. Корнелия была городской девчонкой до мозга костей и предпочитала наслаждаться своим одиночеством, будучи в самом сердце суетливой толпы. Она оплатила счет и на следующий день вылетела домой.

Даже после нескольких недель отсутствия на ее автоответчике было всего несколько сообщений. А ящик электронной почты был переполнен в основном коммерческим спамом. Нет, ей не требовалось неограниченных поставок дешевой виагры или программ для потери веса (гарантия качества! 100 %-ный эффект!)

Только один человек попытался связаться с ней и по телефону, и через электронную почту. Иван.

Он был ее агентом уже год. Обычно это только голос по телефону. С еле прослеживающимися следами русского или, по крайней мере, восточно-европейского акцента. Однажды, вскоре после того, как он появился на горизонте, заменив собой парня из Пуэрто-Рико, который и ввел ее в организацию, Корнелия прибыла на место встречи гораздо раньше назначенного часа и без намека на любопытство изучила его в тот момент, когда он оставлял для нее конверт. Это был мужчина средних лет, с серыми волосами, абсолютно невзрачный. Тип человека, который сливается с толпой. Но ей нравился его голос, тишина между словами, некая недосказанность. Она не перезвонила, зная точно, что ему известна дата ее возвращения в Нью-Йорк.

Он напомнил о себе на следующий день.

— Иван, — сказал он, хотя ему не нужно было представляться.

— Привет.

— Хорошо провела отпуск?

— Да, чувствую себя вполне отдохнувшей, — сказала Корнелия.

— Отлично. На Карибах изумительно в это время года.

— Я тебе никогда не говорила, что буду там, ведь правда? — хихикнула Корнелия.

— Нет, не говорила, — ответил он.

— Так что…

— Так что…

— Ну хорошо, Иван, — сказала Корнелия. — Я не вполне уверена, что готова сейчас к очередному заказу.

— Не готова? Не нашлось новой книги для восхитительной коллекции Корнелии?

— На самом деле сейчас книг нет. Но причина не в этом… — Она выдержала долгую паузу.

— Ну так скажи мне, — продолжал Иван.

— Я думала о том, чтобы уволиться, Иван.

— Правда?

— Да. Теряю мандраж и чувствую себя очень уставшей. Называй это как хочешь.

— Неподходящий момент месяца, моя дорогая?

— Неподходящий момент года, Иван, — ответила Корнелия. — Просто теперь я не уверена, что хочу выполнять заказы, которые ты даешь мне. Ничего личного.

— Понимаю, — сказал Иван, и в его голосе не отразилось никаких эмоций.

— Что, теперь ты мне скажешь, если я теряю мандраж, то не имею права уйти? — с усмешкой спросила Корнелия. — Обратного пути нет?

— Нет. Не совсем, — сказал он. — Просто это будет грустно. Ты одна из лучших.

— Спасибо за комплимент. Может, так обернулось, что я больше не хочу быть одной из лучших.

Иван сделал паузу.

— Давай встретимся, — предложил он. — Поговорим.

Само по себе такое предложение было очень необычным.

Корнелия помимо своей воли была заинтригована ситуацией. Как он попытается вынудить ее изменить решение? Будет ли он льстить, стращать, умолять?

Она согласилась. Договорились на воскресный вечер в фойе кинотеатра «Анжелика» в Хьюстоне. Там всегда полно народа, люди неизменно или стоят в очередях к одному из дюжины залов, или сидят за столиками, попивая сок или кофе.

При ближайшем рассмотрении Иван показался ей старше, чем по первому впечатлению, и в его голосе не было соблазнительных интонаций, которые так ей нравились в их телефонных разговорах. На нем было тяжелое коричневое кожаное пальто и черный шерстяной шарф от Вивьен Вествуд, замотанный, как у студента, вокруг шеи. К столику, за которым сидела Корнелия, он принес напитки: для нее лимонад «Снаппл», для себя — черный кофе.

Его глаза мерцали.

— Ты еще молода, чтобы думать об увольнении, ведь так, Корнелия? — спросил он, и его тонкие губы искривились в улыбке.

— Видишь ли, никогда не было речи о том, что эта работа будет постоянной, — вежливо ответила она.

— Я это понимаю, но не поверю, что танцы позволяют тебе покупать всякие предметы роскоши, не так ли?

Она осознала, что этот человек, по всей вероятности, видел ее на сцене исполняющей стриптиз и изучил каждую интимную деталь, каждое отверстие ее тела. Должно быть, он как минимум единожды проверял ее таким образом. Что ж, в этом был резон.

— Это не вопрос денег, — ответила она. — Я экономный человек… — Корнелия замешкалась, — разве что кроме…

— Разве что кроме твоих любимых книг, — закончил он фразу и посмотрел в ее глаза.

— Ты хорошо подготовился.

— И в самом деле, — он высыпал в кофе сахар. И снова пристально посмотрел в глаза этой высокой молодой женщине, сидевшей напротив, тонкой, бледной, кажущейся почти высокомерной из-за отличной осанки. — Ты действительно нечто, Корнелия. Очаровательно красива и, несомненно, одна из моих лучших наемников.

— Ты льстишь мне.

— Со всеми нами такое случается, ты знаешь, это чувство утомления, коварная усталость в костях и мозгу, а ты расцениваешь это как желание сменить образ жизни. Я проходил через подобное. Я совершал те же самые поступки, что и ты, Корнелия. Но я тебе говорю — это проходит, со временем настрой меняется.

— Может быть, — отважилась предположить Корнелия.

— Позволь мне сделать тебе предложение, — сказал Иван.

— Говори.

— Еще одна работа. Но конечный результат будет другим.

— Объясни.

— Без убийства, только расследование. Тебя нанимают, чтобы добыть информацию. Ничего больше.

— Я не частный детектив.

— Я знаю.

— Ты можешь найти кого-то в этой области, с опытом и квалификацией? — спросила она.

— Мы могли бы найти, но, с одной стороны, я хочу, чтобы ты продолжала работать, а не наблюдать, как ты сжигаешь мосты, которые связывают тебя с нашей организацией, а с другой, именно твоя любовь к книгам и заставила нас выбрать тебя для выполнения этого заказа.

— Я заинтригована.

Иван выложил подробности.

И Корнелия согласилась на новое задание.

Пронырливый старый лис, думала она потом. Знал заранее, что она согласится. Этот заказ будто сделан специально для нее. Корнелия улыбнулась. По меньшей мере, она вытрясет из него бизнес-класс и некоторые дополнительные деньги на расходы для поездки в Лондон.

Я встретил Сэм в Льеже, на одной конференции, посвященной Жоржу Сименону. Ее проводили по случаю столетней годовщины со дня рождения создателя Мегрэ, и весь бельгийский городок отмечал это важное культурное событие с большим размахом. Я написал о его творчестве несколько статей для британских журналов и с трудом достал себе бесплатное приглашение от Министерства культуры Бельгии. Бесконечные речи, произносимые местными знаменитостями и политиканами, торжественное открытие музея, бессчетные богослужения в университете, снятие покрывала со статуи на большой привокзальной площади и на второй вечер — мировая премьера новой оперы о приключениях двадцатилетнего Сименона с участием знаменитой звезды мюзик-холла и обнаженной танцовщицы Джозефи-ны Бэйкер. Весь Льеж бредил Сименоном — своим непутевым сыном-литератором. Я злорадно вспоминал статью о том, что Сименон покинул свой родной город в возрасте восемнадцати лет или около того и никогда больше туда не возвращался.

Длиннее бесконечной торжественной речи политика из Франции может быть только речь бельгийского политика. Я ловко протискивался к выходу, расталкивая толпу гостей и прихлебателей, и под конец второго спича был уже на финишной прямой — у двери в просторный салон, где по завершении мероприятия гостей ждал фуршет. В программке, которую мне вручили, извещалось, что впереди еще четыре выступления: местные депутаты предоставляли слово приезжим политикам, а затем и действующим региональным префектам и министрам. Слишком много болтовни.

Я двигался спиной к выходу и неожиданно врезался в Саманту Херн. Казалось, нас обуяла одна и та же идея — смыться.

Нас кратко представили друг другу днем раньше, поскольку мы оба входили в состав делегации из Британии. Она сотрудничала с литературным агентством, которое специализировалось на авторских правах и интеллектуальной собственности. Именно через нее удалось получить приглашение на празднество, и звук ее голоса по телефону меня заинтриговал. Она всегда разговаривала с оттенком красивой иронии, всегда была готова рассмеяться вместе с тобой над тем, о чем ты еще только успел подумать, и этот личный насмешливый подтекст звучал даже тогда, когда в разговоре не было и намека на иронию или шутку. Встретив ее в первый раз в реальной жизни, я все же был слегка разочарован. У Сэм были темные каштановые волосы, ниспадавшие до плеч, испуганный и неуверенный взгляд, а безликий костюм-двойка скрывал ее фигуру. У нас не было шанса пообщаться — нас окружала толпа.

— Смываешься, Конрад?

— Боюсь, что да. Это слишком утомительно.

— На самом деле я тебя не виню. И тут я сделал ей предложение.

— Если верить этой бумажке, — я показал на приглашение большого формата, которое держал в руке, — в нем перечислялся порядок выступлений и расписание оставшихся послеобеденных мероприятий, — у нас есть больше часа до счастливого мига, когда нас угостят канапе.

— Это же уйма времени.

— Мы могли бы выпить кофе или все, что пожелаешь. Всего в квартале отсюда я приметил привокзальный ресторанчик. Ну как?

— О, почему бы и нет? В моем контракте определенно нет пункта, по которому я обязана выслушивать речи на французском.

— На самом деле, на бельгийском, — поправил я. — Ты должна бы различать акценты!

Саманта Херн улыбнулась.

— Ты так хорошо знаешь язык, что можешь различать акценты?

— Да, — ответил я. — Пойдем, и я расскажу тебе об этом все, что знаю.

Сэм прошла вперед, и мои глаза автоматически остановились на ее попе, подтянутой и круглой, выступающей под красиво облегающей тонкой серой материей, и при движениях эта материя растягивалась, как вторая кожа.

Я уже вовсю мечтал, мое ужасное воображение успело нарисовать множество сценариев. Когда я встречаю интересную женщину, я просто не могу этого избежать. Потенциальную любовницу. Это и вправду ужасно. Я не просто сказочник по профессии, я еще и безнадежный фантазер. Но я не мог больше воевать со своим жаждущим, несущимся галопом воображением, не мог сопротивляться неистовому зову из области бедер.

Мне пришла в голову мысль, что я даже не заметил цвета ее глаз. Светло-карие, понял я позже.

Мы спокойно потягивали выпивку. На тротуаре снаружи припарковался старый фургон, весь раскрашенный призывами к миру и символикой хиппи, грубыми карикатурами на настоящих и бывших мировых лидеров, размалеванных по всему кузову.

— Ты замужем?

— Нет, но я живу с одним человеком

— А я женат, — признался я ей. Всегда лучше с самого начала быть честным.

— Я знак), — ответила Саманта.

— Проверяла меня?

Она так красиво вспыхнула, мягкая алая, тень легла на ее щеки.

— Может, и так. Обычно такие вещи надо знать.

— А этот парень, с которым ты живешь, у вас есть планы на будущее? Счастье навсегда, куча детей?

Отвечая, она опустила глаза.

— Я так не думаю. Нет, действительно не думаю. Вот уже два года это длится, и мне кажется, я совершаю ошибку. Может быть, мы совершаем ошибку.

— О'кей.

Когда, в этом шумном ресторанчике, она села на неудобную кожаную скамью, ее юбка завернулась до середины бедер. На ней были черные колготки или чулки — это все, что мне удалось разглядеть.

— Так скажи мне, — переждав неловкую паузу после того, как мы обсудили социальное положение друг друга, она снова включилась в разговор, — где ты так хорошо научился говорить по-французски? Я изучала французский в университете, но он даже рядом с твоим не стоял. Из-за тебя я чувствую себя абсолютной соплячкой.

— В каком университете?

— Брайтон. Сассекс.

Я объяснил ей, но уже точно знал, что мы оба думаем совсем о других вещах.

В тот момент, когда мой язык в первый раз легонько дотронулся до ее пизды, она отреагировала так, словно ее посадили на электрический стул: все ее тело вздрогнуло в спазме, а легкие издали один большой выдох.

— Ты в порядке?

— Да, — прошептала она сдавленно. А потом, замешкавшись, призналась, — со мной уже сто лет такого не делали мужчины.

— Так я еще ничего и не сделал, — усмехнулся я. И вновь наклонился к ее интимному месту.

Мы покинули ресторанчик, чтобы присоединиться к группе гостей Сименона в городской зале, и когда мы пересекали Гранд Плейс, ее пальцы случайно коснулись моей руки. Мы оба уже знали тогда, что завершим этот день вместе, засыпая в объятиях друг друга. Но перед этим должны были выдержать испытание последней речугой и тяжеловесным бесконечным банкетом, во время которого щедро разливали превосходный бренди. А мы бесконечно переглядывались, сидя за разными столиками: мы ведь не могли изменить план рассадки гостей. Во время десерта я уже отчаянно хотел Сэм.

В первый раз мы поцеловались на заднем сиденье такси, которое увозило нас в отель. Она сжала мою руку, едва мы переступили порог отделанной деревянными панелями курительной комнаты, куда многочисленные гости спускались поболтать и переварить экзотическую обильную трапезу. Когда мы выходили ловить такси, ее рука уже покоилась в моей.

Дыхание Сэм было сладким, с сильным привкусом «Гран Марнэ» и кофе. Стремительные движения языка внутри моего рта выдавали ее голод. Мы целовались в тишине, и мои руки неустанно двигались по ее одетому телу. Сэм была такой мягкой…

В моем номере я спросил ее, следует ли мне выключить ночник. С женщинами в первый раз никогда не знаешь, насколько бесстыдно или стыдливо будут они вести себя в интимной обстановке. Она оставила выбор за мной. Я предпочел не гасить. Раздевая ее, я хотел видеть каждый дюйм ее плоти, каждое облачко, которое затуманит ее глаза в момент нашей ебли.

Сэм была тоненькой, худенькой, но прекрасно сложенной. Манера одеваться — исключительная манера бренд-менеджера — ничего не говорила о ее сущности. Темные соски были словно манящие оазисы в пустыне белой кожи. Одно прикосновение пальцами, затем губами — и они моментально становились твердыми. Она определенно не думала ни о каком случайном сексе в командировке — ее иссиня-черные густые лобковые волосы не были подстрижены. Я стащил с нее практичные трусики от «Марк и Спенсер», и она посмотрела вниз, прямо мне в глаза, стараясь угадать мою возможную реакцию на ее непозволительно пышную интимную растительность.

Мне нравится любая пизда. Так что растительность без разницы. Я подлинный слуга вожделения. Раб вожделения — если вы скажете даже так, то будете правы.

Я решительно опрокинул ее на спину, на кровать, затем поднялся с колен — в таком положении я в первый раз попробовал на вкус ее пизду — и широко раздвинул ей ноги. Я дышал всего в дюйме от ее интимного отверстия, и по коже Сэм еще раз пробежала короткая дрожь. Мои пальцы медленно раздвинули ее, она уже была достаточно мокрой, а ее половые губы — клейкими. Я вдохнул этот живительный мускусный аромат и опустил губы навстречу теплу, исходящему из ее лона. Предчувствуя мое следующее движение, она переместилась по кровати ко мне и инстинктивно слегка приподнялась навстречу. Я погрузился языком в эти складки, не упуская возможности, пока ее задница была приподнята над кроватью, проскользнуть левой рукой ей под попу. Я нащупал твердое колечко ануса и просунул палец в стянувшийся напряженный вход.

Она простонала в ответ.

Теперь я засасывал ее пизду, методически облизывая по краям ее жадных губ и медленно, но верно продвигаясь к возвышающейся шишечке клитора, который уже смотрел на меня, розовый, маленький и блестящий, из-под капюшона плоти.

На короткий момент я остановился, чтобы перевести дыхание, и в ее сонных глазах промелькнула паника, словно она боялась, что я подразню ее и больше ничего не сделаю.

— Ты в порядке? — ободряюще прошептал я.

— О да! — и ее лицо вспыхнуло сексуальной жадностью и предвкушением.

Я снова посмотрел на разделенные листья пизды, и мой язык в конце концов дотянулся до дрожащей и явно набухшей вершины клитора.

Сэм издала глубокий гортанный звук — звук облегчения и удовольствия, и в тот же самый момент я глубоко втолкнул свой хорошо смоченный палец в ее анальную дырочку. Ее руки сжались, комкая покрывало. Я взял этот маленький комок из плоти между зубов и мягко стал пожевывать его. В ответ ее бледное тело вытянулось передо мной и начало извиваться и извиваться. Придерживая свободной рукой, я успокаивал ее трепет, но продолжал облизывать укромный уголок и вращать пальцем в анусе.

Я был все еще почти одет и чувствовал, как мой член встает, упираясь в боксерские трусы.

Быстро и мягко я укусил ее клитор, и Сэм кончила в первый раз. Долгий выдох опустошил ее легкие, а тело затрепетало, сбрасывая меня прочь. Когда дрожь стала медленно затихать, я вернулся к ее пизде. Теперь я облизывал только по краям, дав Сэм возможность прийти в себя.

— Было хорошо, — прошептала она, когда ее мышцы расслабились. Первый шаг в нашем танце вожделения сделан, и теперь ее мозг и тело были готовы к дальнейшим непристойностям.

Я оторвался от ее широко раскрытых ног и, быстро встав, стянул рубашку и расстегнул ремень.

Когда я сбросил нижнее белье, то увидел, как она исподтишка разглядывает мой хуй. Как он появляется и раскрывается прямо из-под тугих хлопковых боксерских шорт.

Она выпрямилась, переползла через кровать и села на край прямо передо мной.

— Дай мне… — попросила она.

Теперь она выглядела точно, как маленькая девочка. Ее нежные черты лица были почти алыми от нахлынувшего желания, которому она с готовностью отдалась; маленькие, твердые груди выступали с отчаянным вызовом, пизда истекала внутренними соками, а тело вибрировало в унисон со всеми ее сексуальными фантазиями, которые она когда-либо себе напридумывала. Теперь — и я знал это — она сделает все, что угодно. Не то чтобы у меня была какая-то определенная извращенная цель. Как бы она ни волновала меня, я уже знал, что это будет просто секс, развлечение. Мои чувства отвечали ей, тому, как она двигалась, пахла, реагировала, еблась, но сердце билось на другой частоте, и это то ощущение, которое каждый узнает с самого начала. Но в любом случае я был жаден до ощущений и определенно готов наслаждаться моментом.

Интрижка с Сэм возобновилась по возвращению в Лондон и продолжалась еще четыре месяца. Фактически у нас никогда не было тем, на которые можно было разговаривать, мы ограничивались сексом в номерах отеля, снятыми на вечер, и на плюшевом диване в ее офисе после рабочего дня. Мы одинаково побаивались, что уборщицы внезапно ворвутся к нам, если у них непредвиденно изменится расписание. На полпути к концу нашей связи ее бойфренд выехал из маленькой квартирки, в которой они жили вместе, на Темпл Форчун. Она сообщила мне об этом после самого факта их расставания и не стала снабжать подробностями или объяснять, чьим это было решением: его ли, ее, или, может, наши регулярные встречи повлияли на их разрыв. Сэм очень четко дала мне понять, что это не повлияет на наши отношения, и что у нее нет никаких целей относительно меня, и что наши отношения не перерастут в нечто большее, чем чистая похоть. Она знала, что мы не собираемся жить счастливо в традиционном понимании. В последний месяц наших встреч мы общались с большей легкостью, а секс стал еще более экспериментальным, экстремальным, и она даже призналась, что когда я не был для нее доступен, она снимала в баре других мужчин и трахала их, как будто бы впала в зависимость от случайного секса без отношений. Это не заставило меня ревновать ее, на самом деле я нашел это весьма возбуждающим и мысленно представил ее легкое, гибкое, бледное тело, в которое вторгаются чьи-то чужие члены всех форм и размеров, представил, как Сэм, унижаясь, молила о большем. Я, раб этих желаний, небрежно поделился с ней своими фантазиями. Не для того, чтобы разрушить наши отношения, это произошло скорее естественно, чем было результатом осознанного решения; я уже виделся в то время с Викторией и с трудом метался между еще двумя внебрачными интрижками. Откуда бралась энергия? — в тот период я вдобавок писал роман «Сиэтл» — но тогда я был моложе, полон жизненных сил и безрассудства.

Мы просто стали двумя отдельными пустотами, отчаянно пытавшимися стать целым, и оба — и Сэм, и я — молчаливо доказывали, что находимся на пути в никуда, хотя этот путь и манит привалами-остановками.

Разрыв ни для кого не был сюрпризом. Сэм должна была поехать на конференцию по маркетингу в Париж, и я присоединился к ней на уикенд. Она забронировала номер в маленьком отеле прямо рядом с Нотр-Дамом, и в окне открывался вид бесконечной готической ограды вокруг старинного собора. Было лето, и было душно, и мы держали окна открытыми, а каменные чудовища созерцали нашу самозабвенную еблю. Я брал ее сзади, по-собачьи, и отчаянно наслаждался ее задницей, я входил и выходил из нее, с замиранием глядя на свой мокрый, покрытый соками пенис, движущийся туда-сюда в красной, как мясо, растянутой пизде, и темнеющие алые отпечатки моей ладони перекрещивались на упругой поверхности белой задницы Сэм. Несколькими месяцами раньше я открыл, что ей нравится, когда ее шлепают. Неопасное извращение — я никогда раньше этого не делал, но нашел в этом своеобразное очарование, при условии, если объединять это с чрезмерной сексуальной активностью. Как и у Кэй, осознавал я, в натуре Сэм было что-то покорное, хотя это и не возбуждало меня так же сильно. У Кэй — полное забвение своей самости, она явно отдавалась с бескомпромиссной полнотой, она принадлежала мне тотально. А у Сэм это стало просто дополнением к сексуальному удовлетворению, вероятно, подчинение больше жило в ее фантазиях, чем в реальности, ее сексуальность подстегивали и вводили в легкое безумие мысли о рабстве, о грубом обращении, словно я был похож на пирата или хозяина рабыни из античных веков. Сэм была безопасным вариантом покорности. Она никогда бы не вывернулась наизнанку и никогда бы не нашла в себе силы воли выплеснуть это полностью.

Я готов был кончить, но хотел подольше растянуть момент, насладиться не только волнами удовольствия, скачущими в области поясницы, но еще и красивой пошлостью сладострастных стонов Сэм, и поэтому движения моего члена внутри нее стали слабее, а мои глаза загорелись, когда я заметил пульсацию коричневого кольца ее ануса (она никогда не предлагала мне попробовать попку, хотя я подозревал, что ее анус должен быть невероятно тугим), и тогда, нечаянно замечтавшись, я посмотрел вверх, на отдаленного готического каменного уродца, — пятнадцать минут одиннадцатого.

— Что это? — спросила Сэм, почувствовав мое внезапное охлаждение.

— Ничего, — ответил я.

— Ты в порядке? — продолжила она.

— Да, — сказал я, но моя елда внутри нее уже увядала, момент был упущен.

Я оторвался от нее, развернул к себе и продолжил удовлетворять орально. Я вылизывал ее и осознавал, что вкус соков больше не был таким притягательным, каким-то образом изменился.

После всего я сходил в ванну и вымыл свой пенис, и Сэм отсосала у меня — ей не нравилось, когда мой хуй был покрыт ее выделениями. Теперь мои яйца были полны, и ей легко удалось довести меня до завершения. Вернувшись из ванной, где она выплюнула мое семя, она заметила:

— На вкус ты стал другой.

— Но ты же не глотала?

— Я все еще чувствую твой вкус на языке.

В тот вечер мы ели устриц в ресторане на рю Буси. Я в шутку сказал, что именно это повлияло на вкус моей спермы. Я читал об этом где-то. По крайней мере, я не ел спаржу…

На следующее утро мы одевались отдельно друг от друга, готовые взять такси в Тар дю Норд, где забронировали билеты на поезд «Евростар», чтобы добраться обратно в Лондон. Я раздумывал о том, что изменившийся вкус наших гениталий выдавал всю безнадежность наших отношений. Тогда я еще не был уверен, что это свидание с Сэм должно стать последним, но решение уже зрело у меня в голове. К похожему выводу, кажется, пришла и она. Мы расстались у Ватерлоо с поцелуем, с традиционными обещаниями созвониться, и отправились каждый своим путем.

Я больше никогда не звонил ей. И она мне тоже не звонила. По крайней мере, не по поводу дальнейших встреч.

Сэм оставила Корнелии свою визитную карточку, и две женщины договорились быть на связи и, может быть, встретиться снова и поболтать. «Когда раны будут не такими свежими», — как выразилась Сэм, все еще думая — потому что никто этого не отрицал, — что Корнелия была еще одной бывшей любовницей Конрада.

Еще один самолет, пролетев над головой, продолжил снижение над взлетными полосами Хит-роу Корнелия, стоя во внешнем дворике крематория, перенесла вес своего тела на левую ногу и подумала, мол, какого черта она приняла этот заказ. Она не была детективом. Просто периодически привлекаемой наемницей с обманчивым маньеризмом, который облегчал ее работу. «Что дальше?» — подумала она, когда далекий самолет исчез за плоским горизонтом и тишина восстановилась.

Она видела, как силуэт Сэм движется по направлению к парковке крематория, и в конце концов, когда гости начали маленькими группами выходить из часовни, расслышала приглушенные звуки и шепот. Светловолосая женщина средних лет, которую с двух сторон поддерживали молодой человек и девушка, спокойно кивала гостям, что подходили к ней, пожимали руку или обнимали. Вдова. Дети.

Корнелия выбрала себе удобное место для обзора происходящего. Стоя в отдалении и наблюдая, она заметила, что многие одинокие женщины уходят прочь, сознательно не выразив соболезнований семье Конрада Корженьовски. Как подытожила Саманта Херн, остальные бывшие любовницы пришли сюда, чтобы в последний раз проститься, безо всякого желания сталкиваться с женой мертвого писателя. Корнелия рассматривала их. Их лица, некоторые в слезах, другие — невозмутимые. Женщины были разного возраста и по-разному одеты. Корнелия рассматривала их фигуры. Если бы это были обычные похороны, то их бы попросили бросить горсть грязной земли на опускающийся гроб с телом этого мужчины, который, по-видимому, слишком сильно любил женщин. Но его мертвое тело было сожжено, и остался только пепел, урна с которым прямо сейчас, без сомнения, стоит в производственном отделе этой мирной часовни, и женщин оставили без должного ритуала, не дали выразить свою печаль, разрушить свои воспоминания о былом любовнике. Его жена должна была знать, в какую игру и на чьем поле он играл, не так ли?

Некоторые из этих женщин просто стояли здесь, застыв в недоумении, как будто их внезапно осветили фарами в ночи на темном шоссе, а другие бродили вокруг, внимательно прочитывая надписи на венках, расставленных вокруг часовни. Некоторые с подозрением смотрели друг на друга, некоторые отводили глаза, плохо имитируя погруженность в собственные мысли.

Наконец присутствующие начали расходиться: одни направлялись к машинам, другие шли к воротам.

Корнелия как раз раздумывала, не подойти ли к вдове, когда чья-то рука мягко легла на ее правое плечо.

Она обернулась. Это был Джон Керит, литературный агент Конрада.

— Вы все еще здесь? — спросил он.

— Как видите, — ответила Корнелия, решив, что он правильно взял инициативу на себя, как, впрочем, любой другой человек в соответствующих обстоятельствах. Он определенно должен знать, существует ли книга.

— Вы живете поблизости или специально пересекли океан из-за этого случая? — спросил он.

— Я бы в любом случае приехала, — сказала Корнелия. — Случайно услышала о его смерти. — Она вспомнила некролог в «Guardian», который прочитала в самолете. — В газете, из которой я об этом узнала, не сказали, как это произошло.

Керит прикрыл рот и закашлялся.

— Я не знаю, — сказал он. — Я думаю, что его семья не захочет, чтобы о нем разошлись всякие ненужные слухи.

Могло ли это быть суицидом? Корнелия знала, что эта тема часто фигурировала в книгах и рассказах Корженьовски. Но очевидно, в некрологе не могло быть упоминания об этом, особенно если автор не был в этом заинтересован.

— Я понимаю, — кивнула Корнелия.

— Мне сообщили, что у него был инфаркт, — продолжал Керит. — Должен сказать, меня это удивило. У него было хорошее здоровье. Один из редких типов писателя, который не пил и не курил. И не баловался наркотиками. Как-то раз он написал маленький рассказик для журнала, признавшись в факте того, что в молодости пробовал какие-то легкие наркотики, и что ничего не почувствовал.

На тот момент большинство присутствующих уже рассеялось, и они оставались среди последних гостей. Корнелия заметила, что вдова и отпрыски Корженьовски уходят.

Керит улыбнулся короткой, почти стеснительной улыбкой.

— Может быть, это был секс, — отважился он на предположение. — Для Конрада вполне подходящий способ умереть, решусь я предположить.

— Секс без наркотиков и рок-н-ролла, — добавила Корнелия.

— О нет, не совсем так, — заметил Керит, — он любил рок-музыку.

— Это правда, — сказала Корнелия, вспомнив его книги, которые она успела прочитать.

— Может быть, вас нужно подбросить обратно в город? — спросил Керит.

— На поминки? — ответила она.

— Не будет поминок. Он бы этого не одобрил. Это было бы не в его стиле, мисс Миранда. Мы арендовали зал в «Гручо», чтобы собраться маленькой компанией и почтить его память: друзья-писатели, люди, которых он знал.

Корнелия была разочарована. Она надеялась, что после похорон все соберутся в доме Конрада, и тогда она сможет пробраться туда. Шанс что-нибудь разнюхать.

— Так все-таки подбросите меня, вы не против? — спросила она Керита.

— Вовсе нет, — ответил он, и широкая улыбка осветила яркие черты его лица. — С радостью.

— Спасибо.

— Мы можем продолжить разговор по дороге.

— Точно.

Корнелия слишком хорошо знала тип Керита. Знала, что с такими можно иметь дело. Какой бы информацией он ни обладал, рано или поздно она ее выудит. Так что она не протестовала против пары случайных прикосновений в течение этой медленной поездки в центр города. Пальцы литературного агента задели ее колено в тот момент, когда он переключал скорость. Ничего, это всего лишь придаст ему бодрости.

Догадывается ли он, что Корнелия умеет играть в эту игру гораздо лучше, чем большинство женщин?

«БМВ» цвета серый металлик методично выписывал зигзаги, приближаясь к месту собрания, и Корнелия погрузилась в свои отвлеченные мысли. Никак не связанные с похоронами и заказом.

Раньше она редко уделяла внимание процессу взросления. Даже будучи ребенком, а позже подростком, она жила сегодняшним днем и не слишком переживала насчет будущего. А теперь ей вдруг уже тридцать, и она встречает свой день рожденья в Лондоне. Думает, куда ушли все эти дни и годы. Как будто они ничего не значили. Конечно, у нее остались воспоминания, квартира, ее любимая коллекция книг. Но на этом все. Она вздохнула, и Керит посмотрел на нее.

— Вы в порядке?

— Да, — ответила Корнелия. — Просто задумалась…

— О Конраде?

— Да, — соврала она.

— Я понимаю, — сказал он. Когда он объезжал острый угол, держа руль правой, его левая рука еще раз скользнула по ее коленке.

Скользкий ублюдок, подумала она. Но сделала вид, что ничего не заметила, и снова погрузилась в свои собственные мысли. В то же время осознавая, как это было для нее непривычно. Корнелия просто не принадлежала к сорту аналитиков и знала об этом. Она была женщиной, которую заводила музыка, ритм, выплеск эмоций, даже если люди видели в ней женщину с холодным сердцем, не догадываясь, что все это было наносной конструкцией, которую она воздвигла, чтобы укрыться от реальности своего прошлого, своей работы, смертей, безразличной тишины.

«Черт побери, — подумала она, — хороший урок — провести свой чертов день рожденья на похоронах». И быстро прогнала это странное чувство. Не тот случай, чтобы начинать жалеть себя.

— Почти приехали? — спросила она Керита.

— Почти, — сказал он. — Я припаркую машину в Чайна-тауне, оттуда очень близко идти пешком.

— Хорошо, — согласилась Корнелия.

Игра возобновилась.

Любовная песнь Манхэттена

Казалось, никто из присутствующих на вечере памяти не имел и понятия о неопубликованной книге Конрада Корженьовски.

У Корнелии состоялся краткий разговор с его издателем и еще одним парнем, работающим в том же издательстве, и оба они категорично утверждали, что на момент своей смерти Конрад не был занят ни в одном литературном проекте. Его последний роман вышел около двух лет назад, и с тех пор он, очевидно, посвящал свое рабочее время статьям для газет и журналов. Были какие-то слухи о планирующейся книге в стиле научной фантастики, — он хотел вернуться к своей первой литературной любви, но так ничего и не произошло.

— Каждый раз, когда он брался за новый проект, он всегда давал мне об этом знать, чтобы я начинал составлять контракт, особенно его интересовали сроки сдачи материала, — проинформировал ее Джеймс Грин. — Конрад только так и мог работать. Это помогало ему придерживаться данных обязательств и дисциплинированно укладываться в срок. И он никогда нас не подводил. Никогда не сдавал работу раньше срока, но ни разу и не запаздывал со сдачей материала. А ведь многие писатели не выносят графика.

Джон Керит также отрицал существование новой книги.

— Сначала он долго обсасывал новую идею и только потом начинал фактически работу над книгой, — сообщил он Корнелии. — Он звонил Джиму и мне, и мы начинали обсуждать условия контракта. Он говорил название будущей книги, и этого было достаточно. Мы оба полностью ему доверяли. Иногда это был просто намек на рассказ или историю, но, как вы прекрасно знаете, у него были одни и те же навязчивые темы и сюжеты. Хотя каждый раз это становилось свежей и прекрасной вариацией. Я не буду делать вид, что дражайший Конрад был поразительно оригинален, но я не знаю писателя, который смог был лучше раскрыть новые грани ситуаций, когда мужчина встречает женщину, мужчина трахает женщину, и все это с изобилием определенных терминов, в итоге эта история становилась необычной.

Оба они стояли в углу клуба «Гручо», на первом этаже, потерянные в мягком шуме от передвижений других гостей, и при виде удивленного выражения на лице Корнелии Керит быстро добавил:

— Не поймите меня неправильно, мисс Миранда. Я не оправдываю его. Вовсе нет. И все-таки Конрад нашел остроумный способ описывать все это действо, не кажется ли вам?

— Я читала не все из его произведений, — ответила она. — Но они отвечают стереотипу, я так полагаю. Хотя в них есть налет упрощения.

— Конечно, он всегда к себе придирался, таков был наш Конрад.

Корнелия раздумывала, с какого фланга атаковать Керита.

— Как близко вы были с ним знакомы?

Слабая улыбка искривила губы Керита.

— Честно говоря, я не был с ним знаком, — ответил он. — Просто деловые отношения. Его книги хорошо продавались, иногда даже лучше на иностранном рынке, во Франции, в Японии, Италии, нежели здесь или в США, но агентству он никогда не приносил много доходов, так что наши контакты с ним были ограничены.

— Я понимаю.

— Он был очень закрытым человеком. Хранил свой внутренний мир.

Корнелия кивнула в знак согласия.

— Я видел, как в крематории вы говорили с какой-то женщиной, она была еще одной его читательницей? — спросил Керит.

— Да, думаю, да, — сказала Корнелия. Джон Керит усмехнулся.

— У него было много читателей.

— Действительно.

— И большинство из них женщины.

— Это вы так говорите.

— Ну, это же очевидно, что он любил женщин. Это было написано на всех его страницах.

— Да.

— Вы знаете, Миранда…

— Что?

— Мне интересно было бы знать, которая из этих женщин вы?

— В самом деле?

— Не обижайтесь на меня. Тут не на что обижаться. Очень многие его рассказы были написаны в Америке. Должна была существовать какая-то американка. Может быть, вы? — спросил он ее.

— Я просто читательница, мистер Керит, — ответила Корнелия. — А не любовница. Хотя мне льстит, что вы, вероятно, сочли меня одной из бывших пассий Конрада. Это действительно могло быть нечто — достичь бессмертия в его прозе. Но я не стала бессмертной. Я знаю…

Он моргнул, отгоняя свои фантазии.

— Тогда эта тема закрыта, Миранда. Вы примете мои искренние извинения?

— Вам не за что извиняться.

— Как долго вы пробудете в Лондоне? — спросил он.

— Мой визит может затянуться, — ответила она.

— Могу я просить вас присоединиться ко мне и поужинать?

— Вероятно, да, — сказала Корнелия. «Литературный агент все еще может оказаться полезным, — подумала она. — Сбрасывать его со счетов слишком рано. Мы еще пообщаемся до конца мероприятия?»

— Обязательно.

Она двинулась к бару, заказала еще одну водку с клюквенным соком и начала изучать зал.

Корнелия перемещалась от группы к группе, словно изящная балерина в импровизированном танце. Тут и там она слышала обрывки разговоров, но ни один из присутствующих не упоминал имени умершего писателя. Она догадывалась, что большинство гостей заметили ее дефиле по залу и, без сомнения, пытаются догадаться, кто она. Или же все они ошибочно решили, что она была еще одной женщиной из прошлого Конрада, и потому просто пожирали завистливыми глазами ее фигуру?

Теперь она поняла, что ей придется посвятить долгие часы изучению книг и рассказов Конрада Корженьовски. Если есть ключ к разгадке, то он должен быть между страниц.

И ей снова нужно будет поговорить с Сэм Херн.

Единственный раз она получила интересующую ее информацию из распечатки интервью с веб-журналом, которую Иван передал на встрече в киноцентре «Анжелика». Интервью было сделано полгода назад. Отвечая на традиционный вопрос, над чем он работает в данный момент, Конрад Корженьовски признался журналисту, что колеблется между двумя различными задумками для книг. Одна из них — научно-фантастическая эпопея о путешествии во времени, о которой она сегодня еще раз услышала, а второй задумкой были мемуары, с названием «Откровения романтичного сластолюбца», и эта книга, сказал он, прольет свет на соотношение выдумки и реальности в его предыдущих книгах. Это была вся информация, которой она обладала.

Клиент Ивана заплатил большие деньги, чтобы она выяснила, была ли написана эта последняя книга. А если написана, Корнелия обязана достать рукопись и не допустить ее публикации.

Из своего короткого разговора с Сэм Херн, Джоном Керитом и бывшим издателем Конрада, а также из беглых сведений, почерпнутых в его книгах, Корнелия поняла, что клиент — женщина, которая не желает, чтобы в гипотетических мемуарах упоминалось ее имя. Репутация? Богатый муж? Частный случай?

Изначально она думала, что ее клиент — из Америки, но, исходя из опыта предыдущих заказов, знала, что работает в связке с людьми из Европы, и тот факт, что Иван находится в Манхэттене, не значил ничего, кроме случайного совпадения.

Ищите женщину? Может ли способ разгадки местонахождения гипотетической книги оказаться разгадкой, кто же является клиентом?

Она двигалась между более чем оживленными группками.

— Привет.

Коротышка с усами и лысиной, на которого Корнелия смотрит сверху вниз.

— Привет.

— А вы?..

— Миранда. Миранда… Джонс, — сказала Корнелия, только на одну секунду задумавшись, какой фамилией она назвалась сегодня, Джонс или Смит. Стареешь, подружка.

— Баррингтон Шоу. Но не называйте меня Барри.

— Не буду.

— Ну тогда здравствуйте, Миранда. А это Ив, — он указал на невысокую женщину азиатской внешности, стоявшую рядом.

— Я как раз собиралась уходить, — сказала Ив и поставила пустой бокал на подоконник.

— Увидимся.

— Пока.

— Мы встречались раньше? — спросил Баррингтон.

— Нет. Я из Нью-Йорка. Просто визит дань памяти.

— Тысячу лет там не был. Очаровательное место. Так что привело вас сюда?

— Я в некотором смысле фанат творчества Конрада. Думала о том, чтобы написать что-нибудь о нем. Я преподаю в частном колледже на родине. Это может оказаться хорошей темой для получения степени магистра. Но я не уверена. Скоро я займусь этим вплотную, — сымпровизировала она.

— Я редактирую журнал под названием «Мак-Каффин». Может, вам стоит написать что-нибудь для нас. Не нужно, чтобы этот труд был фундаментальным. Фактически о его книгах очень мало написано. Очаровательный был человек.

— Вы знали его?

— Не слишком близко. Часто видел его на издательских вечеринках, литературных собраниях и так далее, но не могу сказать, что он был весьма открытым человеком. Всегда вежлив, всегда готов блеснуть остроумием, но была в нем индивидуальность, скрытая от чужих глаз. Полагаю, он предпочитал, чтобы его книги говорили за него.

— Я их коллекционирую, — сообщила она.

— Хотя это потеря для нашего маленького общества, — заключил Баррингтон.

— Вы публиковали что-нибудь из его произведений? — спросила она.

— Да, несколько раз. Один короткий рассказ, еще до того, как поменяли формат журнала, после этого мы перестали публиковать художественные произведения. И по паре отрывков по случаю выхода каждого нового романа. О том, как рождалась эта книга. Мы часто такое практикуем.

— Я люблю читать его произведения. Особенно короткие рассказы. Я читала только один роман.

— В таком случае вы должны были уже это прочитать. У Конрада была привычка, которая меня бесила: он надстраивал произведения снова и снова, разворачивал маленькие кусочки и выращивал из этого книги. Иногда это казалось зеркальным коридором. Как будто история в очередной раз заимствовалась из жизни и в следующий раз вырастала в роман, как еще один кусок мозаики.

— Очаровательно.

— В каком-то смысле это было его навязчивой идеей, — сказал редактор журнала.

— Прошел слушок, что он работал над новой книгой, — отважилась вставить Корнелия.

— Я тоже об этом слышал, — сказал он. — Может быть, он ее не закончил. Джин Грин, его издатель, ничего об этом не знает. А еще в той статье, которую он давал нам для «Сэдли», Конрад сказал, что последняя вышедшая книга была концом цикла, что следующее произведение будет радикально новым. Написал, что не оставил недосказанностей. Звучало вполне завершающе.

— Может быть, вы знаете кого-то, кто знает об этом больше?

— Не уверен, — замешкался он.

Вечеринка подходила к концу.

Корнелия почувствовала нежный хлопок по плечу. Керит присоединился к ним. Эти двое знали друг друга.

Разговор ушел от интересующей ее темы, они стали обмениваться последними сплетнями литературного Лондона, во второй раз метафорически похоронив Конрада Корженьовски на его собственных поминках.

Короткая беседа истощилась, Баррингтон Шоу принес свои извинения и оставил их одних. Теперь они находились среди запоздавших гостей.

— Где вы остановились, Миранда? — спросил ее Керит.

.— «Кимберлэнд Отель», около Мраморной Арки, — ответила она.

— Несколько безликое место, разве нет? — сказал он.

— Оно функционально. Мне подобрали его за весьма короткий срок, через моего туристического агента, — честно призналась Корнелия.

— Вы могли бы остановиться здесь.

— В «Гручо»?

— Да, знаете, у них есть номера. Немногие об этом знают. Очень подходит для журналистской тусовки. У этого места есть характер, хотя и не такой, как в «Хазлитте», это поблизости.

— В любом случае я не член тусовки, — Корнелия передернула плечами.

— А вам и не нужно им быть, — сказал Керит. — В любом случае я ее член. Еще и имею долю. Маленькое и хорошее вложение. Хотите, я проверю, есть ли номера?

Корнелия согласилась. Это место более подходило на роль центральной базы действий. И ей хотелось и дальше использовать в своих целях положительные качества характера литературного агента. Возможно, удастся вытянуть из него больше информации о Конраде Корженьовски. Из файлов, хранящихся в его офисе, может, из персонала. Она осознавала, что, может быть, придется даже его трахнуть, чтобы на один шаг приблизиться к цели. Всего лишь маленькая неприятность. Когда он удалялся, чтобы узнать, есть ли свободные номера в клубе, она смерила его взглядом. По крайней мере, его внешний вид соответствует возрасту. Она заказала последний напиток, содовую, чтобы привести в порядок свои мысли.

Это был плохой период в моей жизни.

Как будто я не мог выбраться из очерченного круга, недели и дни, шаблон, в который я был втиснут неконтролируемой силой.

Я отчетливо почувствовал, что я смертен. Люди, которых знал, друзья, знакомые — умирали вокруг, как мухи, или же в неистовой спешке отправлялись в больницы для отчаянных и срочных операций по спасению жизни. Каждое утро, когда я просыпался, у меня болела спина, и я не мог нормально существовать, пока не закидывал в горло пару таблеток ибупрофена. Книга продвигалась все медленней, со скоростью черепахи, утопая в бездне уныния, и каждый раз, когда я прочитывал в прессе что-то о себе, я терял мужество, поскольку мое собственное дарование было воистину бренным и не приносило плодов.

Я не мог выбросить К. из головы.

Господи, ведь пытался.

Я не мог даже немножко себя полюбить.

Это случилось ранней весной. У меня была возможность совершить очередную поездку в Нью-Йорк и пройтись по американским издателям и книжным клубам. А желания лететь туда не было. В тот год эта поездка не была необходимостью, у меня были подписаны контракты и я получал достаточно комиссионных. Все остальные вопросы могли быть легко разрешены телефонным звонком или электронным письмом.

Но затем я подумал, насколько жалким будет мое существование, если я останусь дома, в Лондоне, борясь со своими недостатками и своей семьей. Без сомнения, смена обстановки должна отразиться на мне лучшим образом. Я всегда любил ритмы Нью-Йорка, его размах. Это вернуло меня к жизни, дало некую дальнейшую цель. Так что вылетел я на крыльях оптимизма.

Я ошибался.

Мои негативные вибрации последовали вслед за мной, и через пару дней, мечась между издательскими офисами, обмениваясь ничего не значащими улыбками и разговорами, травя байки, я даже не верил, что когда-то не чувствовал себя настолько, черт возьми, опустошенным. По вечерам я смотрел двухсерийные фильмы в мультиплексе «Юнион Сквер», за этим следовали суши во «Вкусе Токио» на Тринадцатой стрит, и все это превратилось в предсказуемую рутину. Через три дня я сбежал с фильма, который стоило посмотреть, ведь он еще не вышел в Британии. Не могу назваться любителем театральных шоу и пьес и даже любителем выпить, так что мне нечем было заняться в барах на Ист Виллидж.

Ранним вечером я заглатывал вкусный ужин из грибов, ячменного супа и пирогов, сидя в «Веселке», украинском ресторане на Второй авеню, и брел в сторону своего отеля на Вашингтон Сквер, и думал о книге, о дневной норме в восемьсот слов для романа, который рождался в моем ноутбуке, и день проходил мимо меня. Порой в номере отеля я смотрел новости по CNN. Но мысли блуждали где-то далеко. Я всегда считал, что атмосфера гостиничных номеров тайным образом возбуждает сексуальность, и в тот вечер это не было исключением. В мое отсутствие горничная снова выключила кондиционер, и через полчаса пребывания в номере я почувствовал, как пот насквозь пропитал под мышками майку. Я отрегулировал кондиционер, разделся и пошел в ванную, чтобы принять душ.

Я оставил пластиковую занавеску душа отдернутой и смотрел на отражение в зеркале, где мыльная вода жемчужными каплями выступала на моем теле и разбивалась о сток ванной. Член уже наполовину стал твердым. Господи, мне неожиданно захотелось секса. Отчаянно. Абсурдно. Захотелось так, что онанирование на порножурнал не удовлетворило бы моего сладострастия. Было только полдевятого вечера. Я вытерся и импульсивно решил побриться.

На краю кровати, обнаженный, я сидел, держа на коленях блестящий «Титаниум Эппл Пауэр Бук», и пытался войти в сеть. Первой ленивой мыслью, пришедшей мне в голову, было зайти на сайт геев или би, где шансы найти секс в течение часа были воистину высоки, но в тот вечер я знал, что чей-то хуй не способен удовлетворить моих желаний. Во всяком случае, я чувствовал, что через эту фазу я прошел, с этим покончено. Изначально это было любопытством, не больше. Меня никогда не влекло к мужчинам. Просто мысль о чьем-то хуе. И смиренное представление о ком-то внутри меня. Чтобы знать, как это. Чтобы быть как женщина. Испытать то, что испытывает она, почувствовать то, что чувствует она. Но жуй всегда принадлежит какому-то телу, голосу, и все это усложняет ощущения. С тех пор прошли уже месяцы. Не было смысла вновь осваивать эту территорию. Я уже побывал там.

Я вошел во взрослый чат, где развлекался пару лет назад, сразу после интрижки с К. Тогда я с головой погрузился в оргию самосожаления и бессмысленного распутства, утопая в отчаянии. Довольно любопытно, что то самосожаление, рожденное ее отказом, некоторые женщины часто ошибочно принимали за чистый романтизм, и это облегчало мою задачу. Они заклинали свой инстинкт затихнуть и успокоиться. У просящих нет права выбора, и почему я должен был возражать им, если они находили ложный повод затащить меня в постель? На это никогда не бывает неправильных поводов.

Я мягко поглаживал себя, думая о том, какой, ник взять сегодня.

— Меланхолик?

— Писатель из Лондона?

— Голый в номере отеля Нью-Йорка?

— Эротоман?

Я остановился на первом, напечатал его, поставил перед ним слово Манхэттен, а потом методично пролистал вверх и вниз, несколько раз, список активных участников этого взрослого форума. Было несколько человек из Нью-Йорка, а также несколько из Лонг-Айленда.

Я отписал паре участников из Вестчестера и провозгласившей себя нимфоманкой девицей из Нью-Джерси. Никто не ответил.

И тогда меня нашла Сара Джейн.

Декларируемая меланхолия привлекает или такие же потерянные души, или же озабоченных мужиков, которые спрашивали меня, почему я печальна, принимая за женщину.

На то, чтобы занять ее внимание, понадобилось немного времени.

Через полчаса продолжительного, но прерывающегося диалога она согласилась позвонить мне. Лучше предлагать собственный номер, чем просить чей-то. От этого они чувствуют себя в безопасности от возможных преследователей или извращенцев. Они не всегда перезванивают. Сара Джейн перезвонила.

У нее был молодой голос. У меня — британский акцент. И она сочла это очаровательно экзотичным и успокаивающим.

Сара была стыдлива, и у меня ушла уйма времени на то, чтобы добиться от нее четких ответов. Я действительно надеялся, что из этого что-то выйдет, когда отключил ноутбук от сети, — в номере была только одна телефонная линия. Она недавно окончила курсы журналистики в Хантер Колледже и теперь стажировалась в «Тайм Аут Нью-Йорк». Она родилась в Нью-Орлеане, и когда я спросил ее, каковы причины ее частых посещений этого интернет-форума, она оказалась достаточно честной, чтобы признаться в темных сторонах своей натуры: ее привлекал секс с незнакомцами и опасными случайными знакомыми. Эту особенность я знал слишком хорошо. Удовольствие и радость сменяются другими переживаниями, и отчаяние, чувство вины и мысленные страдания рвут тебя на части, но ты не можешь остановиться и не возвращаться к этому колодцу. Снова и снова. Сексуальные животные не признают чувства логики. Я был там. Я все еще там и все еще собираюсь уйти.

Я предложил ей встретиться.

— Завтра вечером?

— Нет, сегодня, — настоял я. — Я только на пару дней в Нью-Йорке.

— О…

— Чем больше ты будешь раздумывать по этому поводу, тем больше будешь сомневаться.

— Я понимаю.

Она жила в съемной квартире на Верхнем Ист Сайде.

— Возьми такси, — сказал я. — Если хочешь, я его оплачу.

— Хорошо, — решилась она. — 1де мы встретимся? Там есть какой-нибудь бар или место, куда тебе будет удобно спуститься?

— Никаких баров. Приезжай прямо ко мне в отель.

На другом конце провода произошла короткая заминка.

— Ты должна доверять мне, — продолжал я.

— Думаю, что должна, — ответила Сара Джейн.

— Я не прошу твоего сердца, только твоего тела. Мы с тобой договорились — без обмана, это просто потакание чувствам. Ты говорила, какая ты соблазнительная. Завтра я могу передумать.

— Или найдешь еще какую-нибудь девчонку?

— Кто знает, Сара Джейн?

— Это безумие, — ответила она.

— Абсолютное, — согласился я.

— Все, что мне известно, это только твой голос.

— Да, ты даже не знаешь, как я выгляжу…

Она мягко засмеялась.

— На самом деле, — призналась она, — знаю. Когда мы сегодня чатились, я посмотрела на тебя на Amazon.com, просто хотела проверить, тот ли ты, за кого себя выдаешь. Проверила по названиям книг, про которые ты говорил, а потом, через «Google», нашла на сайте издательства твою фотографию.

— Ах, Ватсон, в один прекрасный день мы сделаем из тебя отличного детектива.

Я почти что слышал, как она улыбается на расстоянии в две или три мили к северу от меня.

— Я приеду, — наконец сказала она, полная решимости.

— Хорошо.

— Как ты хочешь, чтобы я оделась?

И тогда я уже знал, что мы поняли друг друга, знал, что именно она искала в случайном знакомстве.

— Ты уже знаешь, Сара Джейн. Скромно. Чтобы порадовать меня.

— Я понимаю. Мне следует принести какие-нибудь… игрушки? — спросила она.

— Тебе нравятся игрушки?

— Иногда, — ответила она.

— Тогда я оставляю выбор за тобой.

— О'кей.

Когда мы наконец пришли к соглашению, было около десяти вечера. Я посидел еще минут десять, глядя на изумрудно-зеленую заставку экрана, а затем выключил компьютер. Мой член был все еще несколько напряжен, в ожидании. Она говорила, что у нее золотисто-каштановые волосы и что она не очень высокая. Ей было только двадцать два. Я взвесил шансы ее визита сегодняшней ночью — два к одному. Ставки высоки.

Я устроился на кровати, подложив две диванные подушки себе под голову, и начал читать новый криминальный роман, на который должен был писать рецензию, но после нескольких страниц бросил это занятие — я даже не потрудился сосредоточиться на тексте.

Она приехала через полчаса и снизу позвонила в номер.

— Это Сара Джейн. Я здесь.

— Хорошо. Садись в лифт в дальнем конце вестибюля и приходи, покажи себя, Сара Джейн. Комната прямо по коридору. Дверь будет открыта. Заходи без стука и земных поклонов.

— Зайду, — покорно, почти шепотом, ответила она.

Я все еще был обнажен. Показываться ей в таком виде было бы слишком явной демонстрацией моих намерений, так что я надел белый банный халат, висевший на двери ванной. Затем выключил основной свет в комнате и оставил только маленькие лампы для чтения по обеим сторонам кровати.

Я сел на край этой огромной кровати и замер, сдерживая трепет, в ожидании юной журналистки.

— Привет.

Она последовала моим инструкциям и вошла в роль. Это ведь просто игра. Но мы должны были следовать правилам. В чате она призналась, что несколько раз была с Хозяевами и потому имеет кое-какой опыт. Казалось, ее сводил с ума не просто секс, а полная потеря контроля над собой, тотальное подчинение. Забавно. Истинная покорность мыслит и ведет себя так, что это ванильное общество не в состоянии понять ее.

Я не пытался притвориться перед Сарой Джейн настоящим Хозяином, — некоторые предпочитают, чтобы их называли именно так. В других ситуациях, в другом контексте я сам, бывало, демонстрировал покорность, осознавая, что в отсутствие женщин послушание и подчинение глубоко вживаются в мою душу. И это меня смущало.

— Так вот ты какая.

Она уставилась вниз, на паркетный пол гостиничного номера.

Она была очень привлекательной. Маленькая и хрупкая, с лицом, напомнившим мне еще более стыдливую версию актрисы Рене Зелльвегер. Она была мертвенно бледна, что было особенно явно под светом ее рыжих волос, и у нее было несколько неуклюжих прыщей на лбу и правой щеке. Одета в простой черный плащ, спадавший до ботинок, и в тонкое платье в цветочек, которое больше бы подошло лесной глуши Теннеси, чем Манхэттену. Ее длинные волосы были разделены пробором посередине. Я чувствовал ее запах. «Anais Anais», подумал я, или другой, от «Живанши», название которого не мог вспомнить. Безупречная китайская кукла. У нее были раскосые светло-карие глаза, и это также подчеркивало ее восточные черты.

Но ее желание следовать правилам игры взяло верх. За маской маленькой девочки прятался беспощадный ум.

Мой живот напрягся. Я не ожидал увидеть такую чудесную ранимость. Один только взгляд на эту маленькую женщину, которая опускается напротив меня на колени, и я начну отвечать ей совершенно недостойным образом.

Мне нужно помнить об этом: мы договорились, что это только секс. Использование. Коммерческая сделка, в которой участвуют не деньги, а только твердая валюта вожделения. Я не должен позволить себе расчувствоваться.

Мое длительное молчание она истолковала как возможное неодобрение и ошибочно решила, что я просто сижу и жду, когда она сделает первый шаг. Она его сделала.

Сара наклонила голову к полу и поцеловала мои босые ноги в знак послушания, своей полной покорности.

— Нет, — прошептал я. Осознавая, что в других обстоятельствах, столкнись мы на деловой встрече, в баре, окажись на соседних местах в самолете, я сошел бы с ума от любви к ней.

И теперь я не мог говорить с ней командным тоном.

И снова Сара Джейн поняла меня неправильно: она встала, ее руки двинулись по направлению к поясу на моем халате, развязали его.

Называйте меня стыдливым, но все это свершилось слишком быстро. Она взяла мой член в свои теплые руки и стала ласкать его с шелковой нежностью, затем опустила лицо. Высунула язык и коснулась им головки. Я содрогнулся. Я хотел остановить ее, но проснувшаяся внутри похотливая тварь была сильнее моего сердца и моего голоса, и Сара продолжала облизывать головку моего члена, демонстрируя неподдельное мастерство.

Она начала меня обслуживать, а я протянул руку и провел пальцами сквозь занавес ее волос. Ее рот был бесподобен, с неторопливостью она очерчивала языком каждый контур моего пениса, и ее маленькие пальцы сжимали мой член и яйца, словно бархатная перчатка. Эта маленькая женщина сосала чьи-то члены и раньше и явно этим наслаждалась, не ускорялась и бесстрастно контролировала ритм и прилив крови, и мое тело автоматически реагировало на ее действия.

Я должен был наслаждаться этим моментом. Ее ртом, старающимся для меня, ее послушной позой — подо мной, ее полной покорностью и желанием доставить мне удовольствие, но я был все еще наполовину мягким. Не то чтобы Сара Джейн заметила это…

Я находился все еще под впечатлением от вида ее нежного лица, потерянного выражения этих глаз. Я был тронут ее присутствием. Знал, что почему-то хотел от Сары Джейн большего, чем просто сексуальное общение, использование, называйте как хотите. Для такой слишком юной девушки, она, казалось, слишком хорошо понимала суть своей покорной натуры. Ее прошлое должно изобиловать характерными историями, и потому я жаждал узнать их, узнать о ней все, хотя с пронзительной грустью осознавал, что мне будет больно слышать все эти подробности, что они, извращенно воспринятые, останутся со мной навсегда, оставив опустошающий след. Я помнил, как К. однажды заметила, что проблема между нами в том, что мы слишком много думаем. Жизнь была бы гораздо легче, если бы мы думали меньше и жили в простоте, наслаждались моментами, эпизодами. Номы не хотели идти подобным путем. Делало ли это нас исключительными?

Были бы мы счастливы жить как трутни, бессмысленной частью толпы, ебущейся как кролики, отпустив себя в свободный полет животной похоти?

Сара Джейн опустила палец и погладила мою промежность.

Мой пульс подпрыгнул.

Черт побери, эту девочку учили лучшие Хозяева, чем я.

Она все делала правильно, старалась направить весь поток моей крови в разбухающий хуй.

Откуда она взялась такая?

— Встань.

Она поднялась на колени и встала, стояла вот так передо мной, со все еще опущенными вниз глазами, уставившись в пол гостиничного номера. Сара Джейн была не выше пяти футов ростом. И тонкая, как бамбук. Типаж ребенка, которого — как ты чувствуешь — можешь без усилия переломить пополам.

У нее почти не было груди. Тонкая хлопковая материя свободного платья спадала вдоль ее изящного силуэта, блеклые цветы бесформенно обрамляли фигуру.

— Посмотри на меня, — попросил я. Ее миндалевидные глаза остановились на мне. Выразительные и печальные. Понимающие и послушные.

Я запахнул халат, снова прикрывая свой член. Я все еще чувствовал его липкую влажность, медлительную ртутную жидкость, оставшуюся от извивающегося прикосновения языка Сары Джейн.

В комнате за стеной кто-то включил радио или телевизор. Я узнал песню Дэвида Боуи «Let's dance».

Когда это случается, вот так, как сейчас, под саундтрек или без него, ты хочешь растянуть момент до бесконечности, до тех пор, пока не достигнешь вечного чувства эйфории, вырываясь за пределы всего сущего. И это никогда не удается, потому что неотвратимая кульминация ускользает, как только делаешь шаг вперед.

Я жаждал слышать ее голос, слова объяснения, но осознавал, что если я позволю ей говорить, это разрушит чары, тонкую игру отношений, в которую мы играли. В которую так бездарно играл я.

— Подними платье, — попросил я ее.

Она собрала ткань вокруг талии и потянула хлопок вверх.

Нижнего белья не было.

Ее пизда была гладкой. Чисто выбритой.

Восхитительную бледность живота пересекал прямой красноватый вертикальный шрам. В отличие от других женщин, чьи губы неравномерно выступают над отверстиями, пизда Сары Джейн выглядела так, как будто ее нижние губы были аккуратно срезаны острием бритвы, и ее интимные врата были не более чем тонкой линией на карте тела.

Неправильной формы синяки, переливающиеся от синего к желтому, расплывались на ее бедрах и внизу живота.

Я сглотнул.

Она заметила мою реакцию.

— Все в порядке, — сказала она. — Ничего не болит. Я сама так хотела.

— Но…

— Боль — это хорошо, — поспешила успокоить меня Сара Джейн. — Придает жизни вкус:

— Кто? — спросил я.

— Бойфренд. Еще он мой Хозяин.

— Ты не говорила про него, — заметил я.

— Его зовут Дэниэл, — ответила она. — Мы не живем вместе. Он изучает корпоративное право в Вашингтоне. Приезжал ко мне в тот уикенд. Знаешь, это была просто игра.

— Очень грубая игра, — я не смог удержаться от этого замечания.

Сара Джейн не обратила внимания на мою негативную реакцию.

— Почему же ты согласилась встречаться со мной, если у тебя есть какой-то Дэниэл? — спросил я ее.

— Когда мы не вместе, мне разрешается видеться с другими, — сказала Сара Джейн.

— Как либерально.

— Но я всегда все ему рассказываю, — продолжила она.

— Понимаю.

Молчание. Теперь в соседнем номере играла другая песня, со звучной басовой партией, но я был слишком напряжен, чтобы узнать ее.

— Снимай платье совсем.

Ее груди были, как маленькие бутоны. Только один слабый синяк под левой грудью. Несколько веснушек, рассеянных близко друг к другу.

Если бы не эти метки, оставленные на ее плоти, она бы выглядела, как ребенок, со своей безволосой вагиной и худыми бедрами. Но ее меланхоличное, хоть и юное, лицо повидало такие вещи, которых я не мог вообразить даже в своих самых фантастических подвигах, описанных в эротическом чтиве. Озера ее глаз, угол ее рта говорили мне обо всем этом. Позднее я осознал, насколько правдивой была моя догадка.

— Я какая угодно, только не пышная, — заметила она.

— Без разницы, — сказал я.

— Ты все еще хочешь меня? — спросила Сара Джейн.

— Да… Определенно хочу.

Теперь я был одним из тех, кто желал бы опуститься к ее ногам и раздвинуть своими губами и языком ее пизду, раскрыть ее, всосать в себя цвет ее внутренностей, попробовать на вкус и пропитаться воспоминаниями о каждом изнасиловании, которому она подвергалась. Стать ей, чтобы познать полностью, абсолютно.

— Иди сюда, — я сделал знак рукой в сторону кровати.

Она приблизилась, остановилась.

— Не говори тех слов, о которых позже можешь пожалеть, Конрад. Это просто ебля. Я не могу быть ничем больше, понимаешь. У меня есть своя жизнь, что бы ты об этом ни думал, и у меня нет желания что-то менять в этой жизни…

— Сара Джейн, я… Она остановила меня:

— Не надо больше слов.

Она подошла ко мне, ее кожа была прохладной, и я заключил ее в объятия, в качающуюся колыбель своих рук. Я оставил кондиционер включенным, и какое-то время она стояла под ним обнаженная. Рядом с кроватью находился пульт управления, и я на ощупь щелкнул выключателем.

Я поцеловал ее в лоб, наклонился к губам, но она оставалась холодной и не ответила на мой поцелуй.

Сара Джейн высвободилась из нашего вступительного клинча и дернула за пояс моего халата. Я выбрался из-под тяжелого белого облачения. Теперь мы оба были обнажены. По сравнению с ней у меня был явный перевес, и мне нужно было наклоняться, как неповоротливому великану. Я весил, по крайней мере, вдвое больше, чем она. Пока я думал об этом, Сара забралась на постель и возобновила знакомство с моим хуем. Она посасывала яйца, ее палец скользнул в мою задницу. Черт побери, она хотела быть шлюхой, а мое бессознательное чувство вины мечтало о невинности. Но ее просчитанные движения возымели требуемый эффект, и я толкнул ее на кровать и резко просунул два пальца в пизду. Она даже не вздрогнула. Она не была сильно мокрой.

В этом похотливом танце мы, казалось, корчились на кровати бесконечно долго, сплетаясь конечностями, вытягиваясь, поддразнивая друг друга, борясь. И в то же время я чувствовал, что самое нутро Сары Джейн умоляло меня подчинить ее, задать ей взбучку, но я сопротивлялся. Это не было внезапно проснувшимся во мне инстинктом. Нежная, шаловливая борьба, иногда, случайно, с элементами скованности. Но то, как она реагировала на мои прикосновения, выдавало ее зависимость от более жесткого обращения. Я чувствовал, что слишком быстро приближаюсь к этой опасной грани.

Мы были в позиции шестьдесят девять, я всадил хуй глубоко в ее горло, почти заткнул ей рот, а мои глаза наслаждались вывернутой наружу пиздой, и половина моего кулака уже протиснулась в тугую дырку, растянув ее мышцы, почти разорвав ее. Сара не издала ни звука протеста, хотя я был уверен, что причиняю ей боль. Больше того, она пододвигала свое тело и приподнималась, как будто заставляла меня всунуть руку глубже, она была готова принять мой кулак целиком и подбадривала меня, одобряла грубость и насилие.

И я отступил, оторвался от ее пизды и рта.

Перевел дыхание.

Она оползла вокруг меня и встала за мной. Я все еще стоял на локтях и коленях — в неэлегантной и непристойной позе.

Я почувствовал, как ее язык обвел окружность моей задницы, вызвав непередаваемые ощущения в душе и теле. Сара методично циркулировала языком вокруг моего ануса, неутомимо и жадно. Затем язык метнулся вовнутрь моей смягчившейся дырки. Она проникла в меня примерно на полдюйма и стала вылизывать там. У меня пересохло в горле, я мог видеть каждый заброшенный уголок своей души.

Я наслаждался чудесной непристойностью момента.

Прошла вечность. Она наконец устала. Наверное, у нее до смерти болели челюсти.

— А теперь выеби меня, — сказала она.

И я поменял позицию. Сара Джейн встала по-собачьи. Я провел своим влажным хуем по направлению к тонкому отверстию ее пизды и потерся о набухшие края.

— Нет, — сказала она. — Не в киску.

Я отдернулся. Она была такой маленькой, мой член же вполне толстым. Разве она сможет выдержать?

— Ты уверена?

— Да. Хочу почувствовать, что мной как следует попользовались.

Ранее, в он-лайне — или мы говорили об этом по телефону? — мы договорились не использовать презервативов. У нас будет грубая ебля. Я знал, что это риск. Но в таких обстоятельствах мысль о защищенном сексе неправильна. Это вопрос доверия. А также инстинкта.

У меня в бритвенных принадлежностях лежал крем. Я принес его.

Она приподняла задницу, демонстрируя моему взору свой темный стянутый вход во всей его прекрасной порочности. Я тщательно нанес детский крем «Бутс» (всегда считал, что это лучшее средство от опрелостей и любых кожных раздражений) на ее анус, следующую порцию крема пальцем втер ей вовнутрь. Температура ануса была близка к точке кипения. Я смазал головку члена слюной и приготовился войти в нее. Сначала легонько двинулся туда-сюда, но ее колечко из плоти легко открылось мне, и очень скоро я уже был наполовину в ней.

Я энергично начал пробивать горячую дырочку, слушая, как учащается ее дыхание, и видя, как приливает кровь к ее плечам и, без сомнения, к передку. И скоро мои движения почти не встречали сопротивления, а дырка в заднице стала такой же эластичной, как и пизда. Вид моего темного, набухшего хуя, погружающегося и выходящего из ее зияющей задницы, был воодушевляющим.

— Еби меня жестче, — проскрежетала она.

Я ускорил движения, мои тяжелые яйца шлепали по ее бледным ягодицам, наливающимся с каждым новым толчком.

— Да! Да! — подбадривала она меня. Чем сильнее и глубже втыкался я в нее своим членом, тем неистовей стонала она в ответ. Я трахал Сару Джейн в задницу и, словно маньяк, разглядывал ее разбухшую дырку и неправильной формы синяки на ягодицах и бедрах, оставшиеся от предыдущего любовника.

Я нежно ласкал шелковую плоть ее задницы, продолжая трахать ее, увлеченный и сконцентрированный на этих вибрациях, глядя, как содрогается под ними ее кожа.

Затем я шлепнул ее по правой ягодице. Сильно.

Это пришло инстинктивно. Не то чтобы я задумывал это сделать.

Реакция Сары Джейн была подобна электрическому шоку. Все ее тело затряслось, как будто я приставил к нему провода.

Я снова ударил ее. Еще сильней.

Втайне я слабо надеялся, что она попросит меня остановиться. Но она не сделала этого, и моя ладонь продолжала оставлять отпечатки на ее бледной заднице, я вторгался в ее анальное отверстие еще более сильными толчками. Сара Джейн молчаливо одобряла меня, все ее тело искренне отвечало на мою ужесточенную атаку.

Раньше я никогда не бил женщину. И я даже не мог оправдать свои действия никакой игривостью. Теперь я шлепал Сару Джейн достаточно сильно, зная, что причиняю ей боль, что от моих ударов останутся следы. Господи, она заставила меня это сделать! Но я осознавал, что это способ узнать ее по-настоящему. И я не знал, смеяться мне, или плакать, или продолжать трахать ее, словно обезумевшее животное…

Эта дилемма быстро решилась сама собой, когда похоть, неконтролируемая, овладела всем моим естеством, с каждым движением я крушил нежный барьер ее кипящих внутренностей, и облегчение было все ближе и ближе, и вскоре я больше не мог сдерживаться. Не нужно считать овец и оттягивать этот момент. Во мне поднялась яростная волна наслаждения и гнева, и я, в буквальном смысле, взорвался внутри ее задницы, омывая анальные коридоры своим греховным соком. После этого я упал на нее, прижав ее тонкое тело к гостиничной кровати. Я задыхался, угасающее вожделение пульсировало во мне и вне меня.

В течение нескольких следующих минут мы оба не произнесли ни слова.

И наконец:

— Ты в порядке?

— Мммм…

— Точно?

— Да.

И я почувствовал, как начинаю сокращаться внутри ее кипящей задницы, как мой все еще до безумия чувствительный хуй противно омывается тем, что, вероятно, было дьявольским коктейлем из спермы, дерьма и различных выделений.

Я приготовился оторваться от нее.

— Пойду вымоюсь, — просипел я.

— Не надо, — заметила Сара Джейн.

Она на четвереньках развернулась ко мне лицом.

— Я это сделаю, — сказала она, приблизив свое ангельское личико к моему болтающемуся влажному пенису.

— Тебе не нужно, — сказал я ей, — я вполне…

Она перебила меня.

— Это не вопрос чистоты, — ответила она. — Я так хочу.

И снова она обняла своим ротиком мой все еще подрагивающий хуй, обильно покрытый нашими выделениями, и стала вылизывать дочиста, с аппетитом и старанием.

Было уже за полночь, и за окном, на Вашингтон Сквер, под огромными арками проходили группки ночных гуляк. Некоторые были тихими, другие же горлопанили, в окрестных многочисленных пабах завершился еще один пьяный день. Гринвич Вил-лидж. В соседней комнате выключили радио — или телевизор.

— Оставайся на ночь, — попросил я Сару Джейн.

— Обязательно, — ответила она.

Я сдернул с кровати покрывало и скользнул между простынями. Я показал, что ей следует сделать то же самое, но она обратила мое внимание на то, что моя сперма все еще вытекает из нее.

— Простыни, — пояснила она.

— Ты сказала, что это не вопрос чистоты. В любом случае это номер в отеле, не о чем беспокоиться. Уверен, что они вполне привыкли к пятнам и еще к чему похуже.

Она присоединилась, прижалась ко мне и положила голову мне на грудь.

Под конец — картина нормальной близости.

Перемирие после войны.

Мы проговорили полночи.

Сара Джейн рассказывала о себе. Я выдал сокращенную версию своей жизни.

Эти истории были до ужаса похожи.

Средняя школа в Гарден Дистрикт Нью-Орлеана, беспокойство от неумения приспособиться, тотальное непонимание того, как другие могут быть довольны своей участью, тем, что мир бросил им как подачку. Крушение нормальных отношений или, по меньшей мере, попытка их разрушить.

Однажды ночью, слишком долго задержавшись в поиске того, что, как она знала, она не найдет во Французском квартале, и убивая время в кафе «Дю Монд», она завязала случайное знакомство с какой-то ярко одетой девушкой готической внешности. Сара Джейн согласилась остаться переночевать в ее квартире рядом с Бургунди, а потом дала себя уговорить принять участие в легком садо-мазо на троих.

Университет в Техасе. Она уже знает о своем темпераменте рабыни и опрометчиво влипает в отношения с женатым профессором, который заковывает ее в шейные кандалы и предлагает своим знакомым по БДСМ-сообществу.

И все это время — осознание того, что она не чувствует себя эксплуатируемой или сексуально использованной, что эти разрушительные действия возбуждают ее больше, чем что-либо, что это дает ей вкус к жизни среди тоскливых занятий английской литературой.

Беспорядочный и зачастую грубый секс и с мужчинами, и с женщинами. На одной вечеринке ее отымела целая группа — под одобрение друзей. Ожоги от сигарет. Хлысты, кожа и палки. Ее засняли последовательно отсасывающей у череды незнакомцев и заставили смотреть получившееся видео, а за просмотром Сару Джейн трахали два неизвестных испанца, подобранные ее Хозяином на улице. Китайский (или это японский?) символ «рабыни», татуированный внизу спины, очаровавший меня еще тогда, раньше, когда я трахал ее. О, эти рассказы… Как на нее мочились или заставляли производить дефекацию на публике, предварительно выставив голой, проведя на цепи, прикрепленной к собачьему ошейнику. Как будто это было гонкой за тотальным забвением по дороге унижений и сексуального рабства. Может, временами это звучит, как сценарий для плохого порнографического чтива, распятие в форме буквы О, пародия на реальную жизнь, но я не вытягивал из нее эти страшные истории. В глазах Сары Джейн я читал истину. Безумная тоска по экстремальному, которое делало ее жизнь стоящей того, чтобы жить.

В последний год она встретила Дэниэла и стала жить с ним. Она познакомилась с ним на одной из тех специфических вечеринок, где ей часто приходилось присутствовать, и, таким образом, он хорошо знал и о ее прошлом, и о ее чувственности. Она знала, что у него были другие женщины, и порой он просил ее смотреть, как трахает их, или же самой приказывал найти ему женщину. Саре Джейн даже не всегда позволялось участвовать. А теперь, когда они находились в разных городах, у нее было разрешение развлекаться с кем-то еще, так же, как, без сомнения, делал он, но ей казалось это невыполнимым. Она смогла позволить себе только одну такую ночь. Нет, она не знает, что ждет ее в будущем. Завершив последний год учебы в Манхэттене, она попробует найти работу в какой-нибудь региональной газетке, чтобы шлифовать свое ремесло. Может быть, они сДэниэлом снова будут жить вместе. А может, и нет. Но она останется в его распоряжении и придет по первому зову. Она с готовностью ему подчинилась. В этом была ее жизнь.

И по тону Сары Джейн — как ни печально звучали ее слова — было понятно, что она не ищет рыцаря на белом коне, который примчится ей на помощь, вернет на путь истинный и сделает нормальной.

Я благоразумно молчал, внимая ее тихому монологу, гладил Сару Джейн по голове, со всей сердечной нежностью прикасался к белой коже, чувствовал тепло ее тела, лежащего рядом с моим, эти серые гостиничные простыни хранили наше общее тепло, и я мучительно наслаждался ее присутствием.

— Я так и не принесла никаких игрушек, — сказала Сара Джейн.

— Это не проблема, — успокоил я ее.

— Но кое-что у меня есть, — добавила она и откинула простыню, явив моему взору свое бледное тело во всем великолепии: маленькие темно-алые соски, плоский живот (в кровоподтеках), маленький, почти детский лобок и круглая попка.

Она прошла к двери, где, по прибытии, бросила брезентовую дорожную сумку от «Барнс &Нобль».

Вернулась к кровати и протянула мне большую красную свечу и зажигалку, которые вытащила из сумки. Протянула все это мне.

— Но сначала свяжи меня, — попросила она.

Затянувшееся молчание выдало мои сомнения.

— Пожалуйста, — настаивала она.

До этого момента я никогда не играл с горячим воском. Будучи с женщиной. Даже наедине с собой. Честно говоря, эта перспектива меня пугала.

Я знал Сару Джейн только шесть часов, если начинать отсчет с нашего первого электронного приветствия.

Как это часто случалось в моей жизни, события развивались слишком быстро, и я был уже не в состоянии контролировать ситуацию. Но ведь у меня не было выбора, не так ли? — Теперь я хотел знать о происхождении отметин на ее теле. Очевидно, их оставили не только руки. У меня были интрижки с дюжиной любящих подчиняться женщин, но до сегодняшнего дня я не встречал столь аутентичной мазохистки.

От этой мысли у меня закружилась голова.

Я уложил Сару Джейн на кровать, распластал ее, и мы нашли ремни, галстуки и шарфы, чтобы зафиксировать ее четыре конечности, превратив ее в непристойную пародию на обнаженное жертвоприношение. Я критически оглядел свою работу и, признаюсь честно, это показалось мне настолько красивым, что я чуть не разрыдался.

Держа свечу над ее подтянутым животом, я зажег ее. Очень скоро расплавленный воск наполнил маленький бассейн вокруг фитиля, и я медленно наклонил свечу вниз. Первая капля упала на кожу. Она передернулась. Затем еще одна. И еще. С каждой падающей каплей все ее тело тихонько трепетало. Я остановился. Около полудюжины ярко-красных пятен усеивали ее животик, стекали в пупок. Я завороженно смотрел, как высыхает воск.

— Мои груди, — попросила она.

Я отодвинулся выше и продолжил.

Ее нынешняя реакция на ожог от горячего воска была еще заметней. С каждой каплей из самых глубин ее легких выходил глубокий вздох. Капли продолжали бомбардировать ее почти отсутствующие груди — я маневрировал свечой вокруг сосков. Затем я инстинктивно остановил свою руку и в первый раз капнул на ее правый сосок. Сара Джейн содрогнулась, глубокий стон вырвался из ее горла.

— Хватит?

— Нет. НЕТ!

Пытка продолжалась, и я стал действовать более искусно. Учился оттягивать момент так, чтобы он длился вечно, обманывать ее предвкушение мучений и ускорять воздушную бомбардировку, чтобы у нее не было передышки между жестокими приступами боли, чтобы у нее не осталось времени на отдых, старательно и продолжительно атакуя ее крупными каплями. Так что на верхней части ее тела вскоре не осталось и сантиметра чистой кожи.

У меня путались мысли.

Я отставил свечу в сторону, в дорожной сумке Сары Джейн нашел еще один шарф и обвязал вокруг ее головы, прикрыв сонные глаза, ослепив ее. Тишина комнаты заточила нас в пузырь похоти и невысказанного насилия. Мы оба знали, что неминуемо случится дальше.

Я еще раз зажег свечу. Ее безмолвный огонь был жесток, гипнотизировал, притягивал меня, как магнит.

Сначала я соскреб с ее груди и живота весь воск. Следов почти не осталось, и это меня удивило. Всего лишь несколько раскиданных по телу затухающих пятен. Торчащие соски Сары Джейн были отчаянно темны и тверды. И это только подогрело мои извращенные желания.

Я оттягивал этот миг как можно дольше, небрежно играя с горячим воском свечи. А затем первая кипящая капля в медленном полете упала по направлению к ее пизде и разбилась о безволосый лобок. Сара Джейн что-то прошипела, и в этом звуке были боль и наслаждение одновременно. Стыдно признаться, но теперь я тоже получал удовольствие от экзекуции.

В ходе этого упражнения я заметил, что ее ощущения от падающего на нее воска усиливались, если расстояние падения было короче, так что я приблизил горящую свечу к ее выставленной наружу пизде, и вскоре весь лобок был заполирован воском. У Сары Джейн проступил пот на лбу, но она не пыталась остановить меня, не произнесла ни звука.

И теперь я уже лез из кожи вон, чтобы сильнее обжечь ее воском, и после нескольких бесцельных мановений рукой над ее распахнутыми бедрами я опрометчиво протянул руку к ее голой пизде и пальцами раскрыл ее.

И щедро полил ее розовые внутренности горячим воском.

Когда первая капелька раскаленного воска ударила но нежной внутренней стенке ее пизды, Сара Джейн готова была кричать, но она прикусила язык и забилась в конвульсиях наслаждения. Ее накрыло волной внутреннего экстаза, и она кончила — это было подобно землетрясению, она рывками извивалась на кровати, дергалась из стороны в сторону, по-настоящему наслаждаясь моментом и в то же время инстинктивно пытаясь ускользнуть от следующих капель воска, покрывавших ее выпяченные стенки и дрожащий неприкрытый клитор.

Я перевел дыхание, быстро потушил свечу, отбросил ее в сторону и поспешно воткнул в пизду член, глубже и глубже скользя по восковому покрытию. Я в первый раз трахал ее туда. И, вероятно, в последний. Я ебал ее гневно, каждое мое последующее движение было яростным нападением, суррогатом изнасилования. Я не стал себя сдерживать, и мой оргазм был одним из самых сильных в этой жизни. И он очистил меня, вернул ясность мыслей, отпустил разом все грехи.

После того, как я развязал ее, мы пробыли вместе еще около часа, но уже почти не говорили. Теперь у нас не осталось тем для разговора. Около пяти утра она подобрала свое мятое платье в цветочек и отправилась назад, на Верхний Ист Сайд. Я хотел спуститься с ней вниз и помочь поймать такси, даже заплатить за него, но она отказалась.

С целомудренным поцелуем мы расстались.

Через пару дней после этого я вернулся в Лондон.

Почти два года после той незабываемой встречи мы с Сарой Джейн переписывались по электронной почте. Она переехала в Вашингтон и начала стажировку в местном политическом журнале. Снова стала жить со своим злобным Дэниэлом. Затем ей предложили работу в маленькой местной газетенке на Кедровом Склоне. И мы потерялись. Я даже не помню, кто именно не ответил на последнее письмо. Просто надеюсь, что она жива, живет где-то и счастлива. Живет в своем личном аду. Как и я.

Это же легко: надо просто не слишком об этом задумываться.

Разве не очаровательна жизнь зомби?

Тебе повезло, — сказал Керит, — у них есть несколько свободных номеров. Ты поймешь, как это удобно. Сохо никогда не спит. Нужное место.

Корнелия поблагодарила его и проследовала к стойке администратора клуба, совершив необходимую процедуру регистрации. Завтра она переедет. Выпишется из «Кимберлэнд» и перевезет свой скудный багаж.

Керит предложил отметить ее переезд.

— Здесь пустовато, — сказал он, махнув в сторону клубного бара, редеющей толпы.

— Вы хотите отправиться в какое-то конкретное место? — спросила Корнелия.

Она честно могла поспорить, что ему было известно это конкретное место. Но ей приходилось идти у него на поводу. Внезапно ей в голову пришла идея. Да, именно это. Ей нужен доступ к его офису. В литературном агентстве должны храниться кучи файлов с перепиской Конрада Корженьовски, и все они свалены где-то в одном месте. Может быть, именно там найдутся документы, связанные с его гипотетической книгой, этой рукописью, которую она должна найти и за которую ей платят.

— У вас есть какие-то предложения? — спросила она Керита.

— Хммммм… — громко задумался тот.

— Ну так? — настаивала она.

— Мы могли бы пойти в «Сохо Хауз» — это через дорогу, может быть, там веселей, — предложил он. — Или лучше сменить обстановку. Я знаю один маленький клуб прямо рядом с Лэдброк Гроув…

Корнелия скорчила недовольную гримаску — вдруг его заводит типаж малолетки?

— Я предпочитаю что-то более… уединенное, понимаете?

— Определенно понимаю. — Его глаза вспыхнули.

— Не бар и не клуб.

Немолодой литературный агент нахмурился, пытаясь решить эту дилемму.

— Время уже позднее. Сейчас мало что открыто.

— Точно, — сказала Корнелия. — Я подумала, что мы могли бы вернуться в мой отель. У меня припасена бутылочка солодового из дьюти-фри. Можно спокойно пообщаться.

— Это будет замечательно, — согласился Керит. Она уже знала, что ей не придется просить его дважды. У нее не было никакой бутылочки, ни из дьюти-фри JFK, ни из какого другого места [1].

Зато в ее туалетных принадлежностях были подходящие к случаю пилюли.

— Хорошо, — согласилась она.

— Отлично, — добавил Керит, просияв.

— Я хочу освежиться перед тем, как мы отправимся туда, можно? — предложила Корнелия.

— Пожалуйста, — сказал он.

Она выскользнула из зала и направилась в дамскую комнату. Еще раньше она заметила там телефон. Позвонила в «Кимберлэнд» и быстро договорилась с метрдотелем, чтобы мифическая бутылка солодового виски волшебным образом переехала к ней в номер.

Оставалось принять единственное решение относительно Керита — насколько далеко она позволит ему зайти в их отношениях. Прошло уже несколько месяцев с момента ее последней ебли, и это было практически вопросом гигиены — рано или поздно позволить кому-то себя завалить. Но, с другой стороны, было в нем что-то масляное, что отторгало на животном уровне. Позволив вскарабкаться на себя, она только спровоцирует приступ его природной заносчивости.

«Сымпровизирую», — решила она и вернулась к охоте на Керита.

— Чудесно, — сказал он, когда она приблизилась к нему, будто недавно наложенный макияж неожиданно и ярко подчеркнул ее красоту. Хотя все, что она сделала, — это вымыла руки! Лицемер.

— Я поймаю такси, — сказал он, первым выходя из клуба на суматошную Дин Стрит. Темнота спустилась на город, ночные фонари сияли острым неоновым урбанистическим светом.

— Леди с ноутбуком! — воскликнул Керит, когда она ввела его в свою спартанскую комнатку в «Кимберлэнд». Их такси ползло по пробке на Оксфорд Стрит, и за эту медленную поездку его пальцы неоднократно успели исследовать неприкрытую территорию ее левой коленки. Дыхание литературного агента уже отдавало перегаром.

Ее ноутбук лежал на покрывале закрытым. Нужно было найти универсальный разъем, чтобы выйти на связь, но сразу после утреннего прибытия в аэропорт она торопилась на похороны. Разница во времени еще не дала о себе знать.

— Могло быть и хуже, — сказала Корнелия. — Могла быть женщина с пистолетом…

Бутылку виски поставили на маленьком столике у окна, как она и велела. И даже два чистых стакана. Она надеялась, что в мини-баре холодильника найдется лед. Этот перец из того сорта мужчин, которые потребуют напиток со льдом. А здесь не американская гостиница, в Лондоне не станут специально ставить машину со льдом на каждый гостиничный этаж.

Керит уселся в единственном кресле, а Корнелия отбросила поддельную сумочку от «Бербер-ри» в угол и извинилась, двинувшись к ванной комнате.

— Угощайтесь, — сказала она, вильнув задом в его сторону.

— Прекрасный выбор, — похвалил он, схватив жертвенную бутылку солодового.

Она сполоснула лицо под струей холодной воды, а затем открыла туалетный набор, чтобы найти пилюли. Ярлык на маленьком пластиковом контейнере извещал, что это разновидность аспирина, который нужно принимать два раза в день под наблюдением врача. За два дня до путешествия она сама напечатала этот подложный ярлык. Ей всегда было интересно найти нестандартное применение компьютерным технологиям.

Когда Корнелия вернулась в комнату, Керит медленно глотал солодовое из стакана, с масляной миной погрузившись в раздумья. В этой маленькой комнате не было другого кресла, и она села на край кровати, аккуратно задрав до середины бедер черное платье и, конечно же, позволив старикану насладиться видом ее нижнего белья.

— Вы нальете? — приказала она ему, протягивая стакан.

— С удовольствием, — проблеял Керит и щедро плеснул из бутылки.

— Ну так… — сказала Корнелия с загадочной улыбкой.

— Ну так… — ответил агент. — Миранда…

— Да? — сказала Корнелия.

— Скажите же мне, нас здесь всего двое, и меня раздирает любопытство.

— Сказать вам — что?

— Вы просто поклонница его книг? Или вы действительно знали Конрада?

— Вы имеете в виду — трахалась ли я с ним?

Он закашлялся и вспыхнул, сраженный ее прямотой.

— Полагаю, это именно то, что я пытался выяснить окольным путем, — в конце концов признался он.

— А какая разница? — спросила Корнелия.

— Полагаю, никакой, — ответил он. — Это просто… хммм… — он замешкался. — Хмммм… все эти женщины, о которых он писал, если сделать определенные выводы, то получается, что он знал их. Они действительно существовали в реальной жизни.

— Ну так в какой же книге Конрада вы узнали меня? — поинтересовалась Корнелия.

— Это нелегко сказать, — ответил Керит. — Я не читал всех его произведений. С ним работал один молодой агент из нашего офиса. Но вы кажетесь каким-то сплавом из многих женщин.

— Правда?

Керит сделал еще один медленный глоток виски.

Корнелия даже не пригубила свою порцию. Она не была любительницей выпить.

Просто нужно было без потерь убить время до тех пор, пока не появится возможность сделать свое дело.

— Так чем вы занимаетесь там, в своей Америке? — спросил Керит.

Корнелия хихикнула и, из озорства, решила сказать ему правду. Или, по крайней мере, часть этой правды. Она знала, как удержать его на крючке.

— Я стриптизерша, — лукаво усмехнулась она.

— Вы смеетесь надо мной, Миранда? — такова была его реакция.

— Не совсем, хотя некоторые мои коллеги предпочитают, чтобы их называли «экзотическими танцовщицами». Но меня не волнует игра словами.

— Я поражен, — сказал он. — Никогда бы не догадался. Если бы вы работали в издательском бизнесе, я расценил бы вас как человека образованного. Поразительно.

— Я училась в университете, — сообщила ему Корнелия. — Так что интуиция вас не совсем подвела.

Литературный агент спешно допил свой виски, все еще шокированный признанием Корнелии. Она поспешно предложила ему выпить еще.

— Вы потрясающая, — заметил он. И предсказуемо добавил: — Почему вы это делаете?

— Делаю что?

— Стриптиз, — произнес он.

Мужчины всегда спрашивают об этом. Даже самые умные.

— Никаких заумных мотиваций, — пояснила Корнелия. — Мне это нравится. Это сексуально. Весело. Представьте, это даже вдохновляет, если вам нравятся избитые фразы.

— Вы именно там познакомились с Конрадом? — продолжил он.

— Почему вы не верите мне, мистер Керит? Я никогда не была знакома с Конрадом. Я просто поклонница, которая читает его книги.

— Зовите меня Джон, — попросил он.

— О'кей, Джон.

— Об этом действительно можно написать книгу. Путь из университета в стриптизерши, — заметил он, и его профессиональная сметка вернулась. — Вы разговариваете так, как девушка, которая сама могла бы писать…

— Может быть, — сказала Корнелия. — И я полагаю, что мне понадобится литературный агент?

Керит взорвался рычащим смехом. И наполовину опорожнил второй стакан. Алкоголь разлился по организму, и его лицо покраснело.

— Вы приехали в Лондон… работать? — спросил он.

— Нет, просто бессрочные каникулы, поддалась минутному настроению, — ответила она. — Но, может быть, когда у меня кончатся деньги, я поработаю в свободном графике. Мне дали некоторые наводки в Лондоне на случай, если понадобится работа.

— Надеюсь, у вас все получится.

— Да.

— Я… я… — он пытался выговорить фразу, и воротничок стал ему тесен. — Я надеюсь, что не обижу вас, если скажу, что я больше всех людей в мире заинтересован в том, чтобы понаблюдать за вашими… действиями, если вы это так называете, Миранда…

— Это не так, — ответила Корнелия. — Мне не стыдно за то, что я делаю. Хотя, — добавила она, — я бы назвала это искусством. — И она улыбнулась.

А затем решила, что нелепая игра в кошки-мышки зашла слишком далеко и принимает оскорбительные формы.

— Поскольку я еще не знаю, чем мне заняться в Лондоне, Джон, может быть, вы предпочтете частное представление? В Америке мы называем это наколенным танцем, у вас существует нечто подобное?

Его глаза загорелись.

— Вам нужна музыка? — спросил он.

— Уверена, что поймаю по радио подходящую мелодию, — сказала Корнелия, показывая на телевизор, в котором был встроенный приемник.

— Я даже не знаю, что сказать. Это практически… великодушное предложение…

— Ну хорошо, — сказала она. — Если я буду писать книгу о своей уникальной истории любви, то уверена, что у моего литературного агента должно быть очевидное свидетельство моих профессиональных талантов, ведь правда?

— Конечно, — согласился он.

— Тогда решено, — заключила Корнелия.

Она двинулась к телевизору, задев Керита ногой, и протиснулась за кресло, в котором он сидел. Попыталась настроить приемник на музыкальную радиостанцию.

— Может, кто-нибудь сыграет песню Конрада? — пошутила она.

Керит ослепительно улыбнулся ей и прикончил второй стакан с виски.

— Кстати, — сказала Корнелия, — может быть, вам стоит освежиться минутку в ванной, пока я буду подбирать нужное освещение? Так будет более комфортно. И, — добавила она, — нам ведь совсем не нужно перерывов в середине моего маленького представления, правда же?

— Вполне, — согласился Керит и поспешил в ванную.

— Я налью вам еще стаканчик! — прокричала она ему вслед. — Когда вы вернетесь, все будет готово.

Две маленькие пилюли растворились мгновенно. Она знала, что в спиртном прочувствовать их вкус будет невозможно. Двойная доза вроде этой свалит и слона. Она только надеялась, что он не слишком неверно понял ее и не выскочит из ванной комнаты неистовый и голый, с торчащим хуем под приветствие радио!

Керит снял пиджак, и было заметно, что он умыл свое покрасневшее лицо, но этим и ограничился. Она приказала ему сесть обратно в кресло и притушила свет.

Корнелия танцевала с агонизирующей медлительностью, зафиксировав взгляд на лице литературного агента и наблюдая за его одобрительной реакцией. Вначале играла какая-то электронная музыка, волны синтезатора сопровождали слабую мелодию, затем зазвучала спокойная песня Элвиса Костелло, с красивым припевом, которому она тихонько подпевала, двигаясь перед ним, и каждое ее движение было в такт музыке, льющейся из оловянного микрофона.

Керит впал в забвение в тот момент, когда она избавилась от маленького черного платья от Армани, оставшись в нижнем белье «Мила». Даже его изначально заметная под шерстяной тканью темных брюк эрекция исчезла. Она резко толкнула его, чтобы проверить, спит ли он. Никакой реакции.

У нее есть по меньшей мере шесть часов.

И конечно, когда на следующий день Керит проснется с раскалывающей голову болью и смазанными в памяти подробностями предыдущего вечера, она придумает для него какое-то объяснение происшедшему.

Корнелия скользнула в джинсы и футболку с рекламой ее курорта на Карибах, а затем вытащила из шкафа черное кожаное поясное пальто. Из пиджака спящего Керита она вынула связку ключей и вышла за дверь, на улицы Лондона. Все шло как по маслу. Она знала адрес литературного агентства — он был написан на визитке, которую сегодня ей вручил сам Керит.

Нечто вроде счастья, нечто вроде одиночества

На Корнелию свалилась редкая роскошь — целых несколько часов, чтобы покопаться в темном офисе. В круглосуточном магазине рядом с Марбл Арч она купила маленький фонарь, а затем поймала такси.

Если бы она знала, как много файлов, как много распечаток, разбросанных по столам и разложенных по ящикам, громоздившимся в обеих комнатах, придется ей перерыть, она бы дважды подумала перед тем, как отправиться сюда. Она быстро нашла папки переписки Конрада Корженьовски с издателями, но эта переписка относилась к периоду двух— или трехгодичной давности. Однако она догадывалась, что та апокрифическая книга, на поиски которой она отправилась, появилась недавно и, во всяком случае, вряд ли могла упоминаться в ранней корреспонденции. В основном Конрад связывался с издателями через электронную почту, но все эти письма были скрупулезно распечатаны: для отчетности.

Большая часть писем касалась коммерческих сделок, предложений от иностранных издательств и переговоров об авансах, дел книжных клубов и авторских гонорарах. В них было мало того, что имело отношение к текущей работе Конрада.

Черт.

Хотя кто говорил, что будет легко?

Агентство оказалось относительно маленьким, в офисе было всего три компьютера.

Корнелия быстро вычислила стол Керита, включила его компьютер и, с помощью поиска, обнаружила, что файлы, касающиеся Конрада, сохранились в лабиринтах памяти. Прямо сейчас у нее не было времени ни читать их, ни распечатывать, ни копировать. Она не владела техникой героя фильма «Миссия невыполнима» и знала это. Такова жизнь, а в ней все более реалистично и громоздко. Она раскрыла системный блок и вытащила жесткий диск. А затем вспомнила слова Керита, что делами Конрада иногда занимался их младший агент. Она проверила оставшиеся два компьютера офиса, быстро вычислила тот, в котором хранились более поздние файлы, относящиеся к делам Корженьовски, и, конечно же, присвоила себе диск. Третий компьютер принадлежал бухгалтеру, в нем хранились только финансовые данные и расчеты авторских гонораров. Чтобы сценарий ночной кражи со взломом и элементами вандализма выглядел достоверней, она взломала и этот компьютер, вывалила на пол детали и топтала их, пока не убедилась, что раскрошила все в мелкие кусочки.

Корнелия продолжала сметать с каждого стола на пол телефоны, файлы, разбрасывать груды рукописей и книг, добралась и до полок, вывалив их содержимое на старинный лохматый ковер.

Это введет полицию в заблуждение, наведет на мысль о ночной краже. Так и надо. Выйдя, она не стала закрывать дверь ключом, позаимствованным у Керита.

С зарядом адреналина, пульсирующим по венам, она отправилась обратно в ночь. Происшедшее было для нее новым и приятным опытом. Все когда-то случается в первый раз, подумала она. Теперь нужно найти многообещающего подонка-хакера, который поможет ей достать из памяти содержимое жестких дисков двух компьютеров, лежавших в брезентовой дорожной сумке, которую она захватила с собой, спланировав взлом.

Ночной метрдотель в «Кимберлэнде», не задавая ненужных вопросов, помог ей определить сумку в ночной сейф, и Корнелия вернулась в номер.

Все ее тело трепетало: сказались переживания тайной ночной авантюры. К тому же подействовала смена часовых поясов, ведь в Лондон она прилетела только вчера. Корнелии мучительно хотелось разрядиться. Войдя в гостиницу, она кинула взгляд в сторону бара, но там было почти пусто. Ни одного подходящего мужчины. Теперь бы потрахаться, подумала она. Никаких вариантов продолжить интрижку с Керитом, который сейчас находится наверху, в ее номере. Хотя не то чтобы он ее совсем не интересовал…

Когда она тихонько вошла в комнату, он так же валялся, отключившись, в кресле, а его третий и последний стакан солодового виски выскользнул из правой руки и выпал, сначала на бедро, а затем на пол. Она подняла стакан и отнесла его в ванную, тщательно вымыла. Связку ключей сунула обратно в его пиджак, накинутый на спинку кресла, воротник был скомкан и обсыпан перхотью.

Она знала, что еще несколько часов он будет без сознания.

Корнелия свободно разделась, наплевав на присутствие литературного агента, на этот раз избавившись даже от нижнего белья. Впрочем, это, конечно, не смогло привести его в чувство.

Она потянула свои длинные ноги — легкая разминка перед сном. Посмотрела на мужчину средних лет, мирно храпящего в углу. Черт, а ведь именно сейчас ей хочется секса. Она всегда занимается этим после работы, каким бы трудным ни было задание. Она провела пальцем по своей щелочке. Точно, мокрая.

Скользнула под покрывала, выключила свет и тут же уснула.

Керит очнулся утром.

Он осмотрелся, заметил длинные ноги Корнелии, лениво вытянутые под мятыми простынями, и ее голые плечи, сияющие с кровати, словно сноп света. Его дыхание и одежда разили перегаром. У него пересохло в горле. Было или нет? Было или нет? К собственному счастью — или несчастью — он ничего не помнил, а когда попытался восстановить в памяти детали предыдущего вечера, то почувствовал приступ жутчайшего похмелья, от которого кружилась голова и ломило тело. Он медленно поднялся с кресла, с трудом выпрямляя затекшие руки и ноги.

Керит все еще был полностью одет — и не мог не заметить, что нижнее белье молодой женщины валяется на его ботинках, там, где она лениво сбросила свое тонкое шелковое одеяние. И снова он тщетно попытался припомнить, но в голове был только зияющий провал. Миранда повернулась во сне, и покрывало соскользнуло, открыв дразнящую наготу бледной плоти.

Он встал, потянулся и, стараясь не разбудить ее, направился к двери номера. Корнелия неясно расслышала, как он уходит. Да, пожалуйста, подумала она, не говори ничего, просто уходи. Он открыл дверь, и она снова слепила глаза.

Корнелия спала.

Во сне она плавала в море книг. На каждой обложке было изображено новое женское лицо. Словно парад человечества. Неясным фоном слышался мужской смех. Иногда этот мужчина плакал. А Корнелия танцевала на волнах, сбрасывая одежду, словно падший ангел, легкая, как перышко, и неожиданно ощутила, как внизу живота рождается взрыв тепла, как будто в том месте ее тело было в огне, а затем странный огонь начал распространяться все шире, мелкими концентрическими кругами. И она не могла остановить этого. Ее сознание сопротивлялось нахлынувшему водовороту мыслей и образов, чувств и беспомощности, но ей удавалось всего лишь замедлить все это, отчего ощущения становились даже более мучительными. Если в этом и было нечто, что Корнелия ненавидела, так это отсутствие контроля над ситуацией. Она заставила себя открыть глаза. Робкие лучи света с Оксфорд Стрит просачивались сквозь занавески. Она лежала в постели, лоб ее сверкал капельками пота, простыни в ногах спутались в клубок.

«Нужно найти парня, чтоб потрахаться», — тихонько пробормотала она, а затем улыбнулась, представляя, как смешно она сейчас выглядит. Она дотянулась до своих часиков «Tag Heuer», лежавших рядом, на туалетном столике. Было около одиннадцати утра. По крайней мере, она выспалась.

Время менять гостиницу, как и было задумано.

В тот же день, позже, приняв душ и позавтракав, Корнелия предприняла долгую и бесцельную прогулку, посвятив ее исследованию ближайших строений вокруг клуба «Гручо», в который она переселилась. Неожиданно поддавшись сиюминутному желанию, заглянула в Интернет-кафе рядом с углом Остон Роуд и Уоррен Стрит Стэйшн. Опыт приучил ее предварительно изучать территорию, на которой предстояло работать. А также стараться не использовать свой собственный компьютер для поиска. Анонимность бывает весьма полезной.

Она заплатила за пару часов и заказала капуччино.

Быстро нашла в Уондсворте, на южном берегу, компанию, которая уверяла, что достанет из сломанного жесткого диска любую информацию. Диски, находившиеся у нее, были в прекрасном рабочем состоянии, и это могло спровоцировать ненужные вопросы. Она набрала номер.

— Просто эта информация… несколько конфиденциальна… — объяснила она парню с индийским акцентом, который сидел на телефоне.

— Никаких проблем, мадам, для нас это все — только данные, и нас не интересует ценность добытой информации.

— Я понимаю, — запинающимся и умоляющим детским тоном произнесла Корнелия. — Но, вы понимаете…

Теперь, вероятно, техник понял, что она надеется достать компрометирующие материалы, может быть, порнографические кадры самой себя, и ей стыдно в этом признаться.

— Я понимаю вашу деликатную проблему, но что конкретно я могу для вас сделать, мадам? — спросил он.

— Я подумала…

— Да?

— Может быть, договоримся частным образом?

— Я не уверен, что вполне вас понимаю, — ответил тот.

— Я просто не хочу, чтобы эти материалы, так сказать, извлекались публично. Я хотела бы поинтересоваться, знаете ли вы кого-то, кто мог бы это сделать, естественно, за дополнительную плату, частным образом. Неофициально. Вы наверняка кого-то знаете. Друг, коллега, может, вы сами? — предположила Корнелия.

На другом конце провода повисла полуминутная тишина. Корнелия опустила в автомат еще несколько монет.

Наконец мужчина назвал цену.

— Но это будет ближе к уикенду — сказал он. — В субботу. Я возьму необходимое оборудование. Скажите мне, какому типу компьютера принадлежит этот диск? Надеюсь, что это не «Apple», их сложнее взломать.

— Обычный персональный компьютер, — сообщила ему Корнелия.

— Хорошо. Так что насчет субботы? — спросил он.

Они договорились о месте и времени встречи. Она кратко записала детали в маленький блокнот, который всегда носила с собой.

Корнелия вернулась в компьютерный зал. Время убивать, время тратить и, может быть, время играть. В магазине подержанных книг, на Чаринг Кросс, она приобрела пару ранних романов Корженьовски, но спешки читать их не было. Даже в колледже она не отличалась прилежанием в учении, зачастую надеясь на врожденную интуицию, природную сообразительность. Люди же называли это просто ленью.

Не в первый раз она оказалась в Лондоне. И до этого случая совершала несколько визитов, но все еще не могла решить, нравится ей этот город или нет. А может, ей не удавалось прочувствовать суть раскинувшегося города, в котором каждый район имел свой характер, архитектуру и никогда не показывал истинного лица случайному незнакомцу. В новых и старых городах Корнелия одинаково страдала от недостатка любознательности, ей и в голову не приходило убить время туристическими прогулками или терапевтическим шопингом.

Корнелия вышла из «Google» и уставилась на синий экран в зеленой полупрозрачной рамке iMac. Затем, повинуясь внезапному импульсу, она снова кликнула окно просмотра и набрала адрес альтернативного чата и форума для взрослых, который часто посещала раньше. Загрузилась знакомая картинка, вначале раздробленные осколки, которые прекратились в блондинку, смахивающую на Николь Кидман, в кожаном ошейнике и с хлыстом. Корнелия напечатала свой ник — Ангел Смерти — ввела пароль из четырех букв и вошла в чат. [2]

Она посмотрела на электронные часы в правом верхнем углу экрана iMac. До выхода на связь оставалось чуть больше часа.

Я спрашивал ее, как обычно делаем мы все, о других мужчинах.

Я уже знал о тех, с кем она встречалась до своего теперешнего мужа. Хотя что я говорю? Своего единственного мужа. Всего трое, скромная цифра. Я проходил под номером пять. Или понятие «мужья» умножает нас на два?

Но я, конечно, выспрашивал ее и о соблазнах, страстных влюбленностях, влечении, даже если после этого не случалось ничего похожего на секс.

— Ну да, — она замешкалась, с ложной скромностью опустив глаза, — был один человек в Уэльсе. Он был немножко похож на тебя. Такой вот страстный брюнет. Я просто видела, что он уставился на меня — через весь зал — странным, настойчивым взглядом. В этом зале проходили чтения. В прошлом году, в октябре. На книжной ярмарке в Уэльсе.

— Правда?

— Так и есть. Смотришь в чьи-то глаза и понимаешь, что что-то может случиться, что проскочит искра. И думаешь, а каково будет трахнуть его, а как он трахнет тебя… Но мы даже никогда не разговаривали.

— О… — странным образом я одновременно разочаровался и успокоился. — А кто еще?

— Ну… — она снова избегала смотреть мне в глаза.

— Ну давай, — настаивал я.

— Басист из «Грант Ли Буффало», — на одном дыхании выпалила она. — Это было на их выступлении, в последнюю неделю IСA. [3] Я стояла в первых рядах, а он был на сцене. И наши глаза встретились. Господи Иисусе, он мог поиметь меня прямо там. Это было безумием. Я чувствовала себя шлюхой. Мне показалось, что Кристофер догадался, потому что он хотел, чтобы мы уехали до завершения концерта, не оставались слушать выступление на бис. Ему теперь не слишком нравятся музыкальные тусовки, думаю, что он уже из этого вырос.

Я улыбнулся. На следующий день я просмотрел список американских музыкантов (и посмотрел на его рожу — грубый ремесленник с налетом интеллектуальности) в одном журнале.

— Так это была музыка?

— Нет, это был только он, его глаза, они как будто прорезали меня насквозь, я клянусь. Он был ужасно худым, даже костлявым, совсем не в моем вкусе. Но я знала, и думаю, что он тоже знал, что в тот вечер в воздухе были какие-то флюиды. И мой муж каким-то образом это почуял, потому что под конец концерта он тоже вел себя странно, был раздражен, может быть, напуган.

Честно говоря, я не понял, какого черта она в нем нашла. Слишком американский, слишком рок-н-ролльный. Элемент опасности? Соблазн запретного плода? Но тогда еще удивительнее, почему она связалась со мной. Как можно сравнить меня с рок-музыкантом в узких кожаных брючках, с харизматической внешностью?

Удастся ли мне когда-нибудь понять женщин?

Даже если я спал с ними… Как вуайерист разглядывал их в моменты наших передышек, когда они спали рядом со мной в запретных гостиничных постелях — ведь именно в них все и происходило. В их мягком дыхании я видел начало конца, нашего разрыва или их предательства.

Это лето прошло под знаком «Грант Ли Буффало». После нашего расставания я открыл для себя группу «Каунтинг Кроуз» и с болью осознал, что больше не смогу поставить ей эту музыку и никогда не буду шептать на ухо строчки из той пары песен с диска, от которых мое сердце обливалось кровью. Потом, гораздо позднее, я случайно познакомился с Мэтью Райаном. И с другими. Певцами, группами, музыкантами. Забавно, как рок-музыка поставила акценты на основные события моего пути, отметила женщин, с мнимой безмятежностью путешествовавших по неровному пейзажу. Пейзажу под названием моя жизнь.

Вот такая была она — К., с взъерошенными волосами, фарфоровой кожей, смиренной яростью. Я купил для нее диск Леонарда Коэна и подготовил на кассетах целую коллекцию сборников, чтобы она могла слушать эти песни в плеере по дороге на работу, в офис, расположенный рядом с Гугл стрит.

«Была» — очень действенное слово.

Лето, которое длилось до ранней зимы. Похоть уступила место любви, а затем отчаянию, и объятия становились сильней, а ебля приобрела ауру насилия, и я осознавал, что мои дни с ней сочтены. Это уже чувствовалось: в ее голосе, в ее глазах, в нежном изгибе ее губ. Она уходила прочь от страсти, ее холодное-прехолодное сердце отстранялось от более серьезных отношений, чем потные соития на полу офиса или в запретных номерах гостиниц, снятых в обеденный перерыв. Такие вещи нельзя не почувствовать, ведь правда? И ты включаешь свою ярость, ты сильнее сжимаешь ее запястья, когда держишь ее и протискиваешься в нее, а она вяло замечает, что ты делаешь ей больно. Однажды ночью ты вытаскиваешь ремень, из своих черных брюк и связываешь ей руки, делаешь ее беспомощной. Иона не протестует. Позволяет тебе это делать. Ты идешь еще дальше. Приказываешь ей закрыть глаза и оборачиваешь ее хрупкую шею ремнем из темно-коричневой кожи. Словно ошейником для слуги. Ставишь ее на локти и колени и неистово берешь сзади, с наслаждением наблюдая, как твой набухший темный член проламывает ее отверстия и беспощадно вторгается в ее влажную интимность, и все это время держишь ее за ремень и жестко оттягиваешь его, так, чтобы ее голова все время находилась в вертикальном положении. Вы продолжаете трахаться, и с каждым разом ты острее чувствуешь, что она отстраняется все дальше и дальше. Но она молча продолжает потакать твоим извращенным прихотям.

Она приходит, снова и снова, чтобы оказать тебе услугу, с мягким стоном, глубоким вздохом, мучает тебя, ты представляешь, как в такой же позе ее берет другой мужчина, может быть, даже тот басист из «Грант Ли Буффало». Ты берешь кусок черного шелка, чтобы прикрыть ей глаза и театрально разложить ее на покрывале кровати, раскинуть ей ноги, чтобы она зияла непристойностью, а потом вводишь его в комнату и поясняешь, что он может делать с ней все, что ему заблагорассудится. И ты смотришь. Конечно, у него больше, длиннее и толще, чем у тебя, и он проводит по ее губам, касается своим хуем изгибов ее пизды и протискивается вовнутрь, и каждое его поступательное движение сотрясает все ее белое тело, он продолжает накачивать ее, оставляя на ее коже набухшие кровоподтеки, навсегда оставляя на ее теле свои отметины. Господи, почему он так долго остается твердым и никогда не устает?! На ее спине сверкает пот, и от его яростных ударов ее груди слегка колышутся, и животные звуки рождаются в самой ее глубине, звуки, которых я никогда не слышан раньше. Или, по крайней мере, она стонала так не со мной.

Ах, не отвратительно ли мое воображение?

Или же, если бы я действительно поделился ей с другим мужчиной, поддавшись своему развратному безумию, может, тогда она не вернулась бы к своему молчаливому Кристоферу, к своему мужу? Может быть, это было именно тем, чего она действительно желала?

Спустя пару лет группа «Грант Ли Буффало» не достигла большого коммерческого успеха и распалась, а вокалист и автор песен собрали «Грант Ли Филипс» и занялись сольным проектом. Но сама по себе эта музыка не смогла больше передать той напряженности и мучительного внутреннего противостояния нашего первого года.

Я так никогда и не узнал, что случилось с басистом и его карьерой. Еще один контуженный в рок-н-ролльной войне.

Французский лицей в Южном Кенсингтоне Лондона был первой школой, которую я стал посещать, и в этой школе не было деления классов по половой принадлежности, так что мои первые месяцы учебы в школе ввели меня в сильное смущение. Я вскоре перестал восхищаться Тур де Франс и континентальными велосипедными гонками и открыл для себя новый вид спорта: девочек. Почему-то раньше я не сильно обращал на них внимание: Испытывал к этим существам другого пола лишь чистое любопытство.

Чтобы отпраздновать окончание первого семестра, директриса организовала маленькую вечеринку, на которую были приглашены все студенты последнего года обучения — и я был одним из них. На этой вечеринке мы могли выпить легких напитков, показаться обществу и даже потанцевать, хотя и под присмотром учителей.

Вспоминая иногда об этом, я думаю, что это должно было произойти почти перед рождественскими каникулами, на время которых студентам из Франции и других стран полагается поездка домой на двухнедельный отдых. Я был неловок, не умел общаться, слонялся от группы к группе, перебрасываясь парой слов со знакомыми и малознакомыми и украдкой бросал взгляды на Катерину Жинард, Руну де Моль, Элизабет Лавель и мириады других девушек, привлекших мое внимание в этом семестре. Некоторые были из моего класса, некоторые из параллельных. Все они казались мне в высшей степени экзотичными, странно нереальными, вылупившимися в женщин из кокона детства, вызывая у меня новые, незнакомые эмоции. И я был раздражен, что не могу их полностью контролировать. Я хотел бы подружиться с этими созданиями, но я не знал — как, я даже не знал, что делать после первого, ничего не значащего разговора.

Директриса наблюдала за залом, распределяя пирожные и печенья, помогая нам справиться с робостью. Чувствуя, что это ей не удается, она наконец дала понять, что настало время для музыки. Это был год твиста. Год правления Чабби Чеккера.

Честно говоря, я и не хотел идти на эту школьную вечеринку, но мама убедила, что перемена обстановки пойдет мне на пользу. Я страстно доказывал ей, что не умею даже танцевать, и за неделю до вечеринки она преподала мне уроки твиста, и каждый день с этого момента я отрабатывал движения в ванной комнате, используя банное полотенце как центр тяжести, шлифуя свои лишенные грации па.

Через шесть месяцев у моей матери развилась раковая опухоль, и она умерла.

Но мелодия Чабби Чеккера была именно той песней, к которой я готовился, и когда прозвучали ее первые аккорды, я поспешно переместился на танцплощадку и начал прилежно вытанцовывать.

И я танцевал так отчаянно, что даже Катерина Жинард — с кривой улыбкой на лице, от которой я растаял, — присоединилась ко мне. «Мы танцевали так и прошлым летом, и зимой» [4], и это было чудесно, и в почтенном возрасте шестнадцати лет я наконец поимел серьезное знакомство с миром женщин. Навсегда. Чтобы никогда с ними не расставаться, терпеть добро, зло, радость и сердечное отчаяние.

Вдохновленный, спустя несколько недель, после Нового года, когда начались уроки, я даже пригласил Катерину Жинард на свидание. Маленькая Катерина, она была похожа на птичку и постоянно мне льстила. Но это совсем другая история. Конечно же, печальная, но виноват в этом не Чабби Чеккер, так что — хей-хо, станцуем твист, круговыми движениями, закрой глаза и представь себе, что ты вытираешься после душа, и твое тело вращается по спирали, и банное полотенце мягко трется о твою кожу. О да!

Вернувшись в Париж, я окончательно погрузился в море секса.

Разношерстный саундтрек, смешавший прилежные звуки джаза (мой сосед по комнате слушал его постоянно), и это вгоняло меня в чертово чувство вины, потому что мне не нравился джаз. Я не испытывал от его искусственных тонов никакой чувственной радости — и все это вперемешку с последними хитами, которые я привез с родины: песни ранних «Биттлз», «It's all over now» «Роллингов», от которых в моих венах начинал бурлить адреналин, от них и другой рок-музыки. Я скоро подрасту и привыкну к этому ощущению, открою для себя чисто эмоциональную силу музыки и буду поражен тем, что от некоторых песен мне хочется плакать, потому что они в буквальном смысле оставляют в душе шрамы — на всю жизнь.

Время безрассудства, глупости и разбитых надежд.

У Луа были светлые волосы цветы соломы, и, на мой неопытный взгляд, она выглядела, как стройная и красивая модель. У нее были маленькие, но тугие груди и кожа цвета фарфора, и каждый раз, когда я входил в нее, я словно терял сознание, уверенный, что это только сон и что он слишком хорош, чтобы продлиться долго. Так оно, конечно, и случилось — вскоре я ей надоел.

Когда я теперь вспоминаю ее, то вспоминаю музыку «Фор Топс» «Reach Out and I'll be there», гимн Тамлы Мотаун, который играл на той вечеринке, где мы познакомились.

У нас с Николъ никогда не было секса. Обнаженные, мы часами лежали вместе, на моей кровати, но никогда не пересекали тот самый Рубикон. Была ли у нас песня, группа? Теперь я ненавижу себя за то, что не помню саундтрека к истории наших отношений. У нее были высокие скулы, короткие и жесткие светло-каштановые волосы и маленькое тело. Ее соски напрягались просто от моего дыхания. Она была первой женщиной, которая сказала мне «Я люблю тебя».

А затем был период, когда я встречался с певицей из фолковой тусовки. Когда ее карьера в Англии застопорилась, она решила переехать в Нэшвилл, откуда присылала случайные демо-записи. Потом она вышла замуж за владельца клуба в Гринвич Виллидже, человека намного старше себя, и решила завести детей, а потом мы перестали поддерживать контакт. У меня все еще лежат ее альбомы, пылятся на чердаке вместе с остатками моей виниловой коллекции.

С Мелиндой мы проводили вместе долгие часы, слушая умирающие, но все же экзотические звуки «Incredible String Band» на моем поломанном музыкальном центре, и медленно влюблялись друг в друга, спокойно и непритязательно, потом мы поставили печать на наших отношениях после автобусной поездки в Хакни ABC, мы хотели посмотреть там фильм Франко Дзефирелли «Ромео и Джульетта». Превосходная романтическая жвачка для еще непохороненных поздних шестидесятых.

Элайн была классической любительницей, одевалась в основном консервативно и отсасывала у меня с усердием настоящей шлюхи.

Табита любила «Дюран Дюран» и много других романтичных групп, а еще любила, чтобы я связывал ей руки, когда мы трахались.

Меланхолические мотивы Леонарда Коэна отмечают долгую и прерывистую связь с Мими, хотя еще ей нравилась «Металлика» и отдельные оперные арии. Женщина извращенных вкусов, настроений и сексуальных желаний.

Я полагаю, что в музыке Коэна есть нечто такое, почему эти аккорды заставляют резонировать все мои внутренности, мое сердце. Я часто включал его песни в различные сборники, которые делал для той, чье-имя-больше-не-должно-произноситься, вместе с песнями «Уокэбаутс», «Каун-тинг Кроуз», Спрингстином, Питером Гэбриэлом, «О Сюзанна», «Хэндсом Фэмили», Мэтью Райа-ном и опять теми же «Грант Ли Буффало».

Музыка, секс и разбитое сердце, или же «Ридерз Дайджест» сократит (и вычеркнет нежелательные места) историю моей жизни. Люди, которые работают в «Сони», «Вирджин» и других звукозаписывающих компаниях, должно быть, умирают со смеху, читая все это, потому что я постоянно извиняюсь перед ними за то, что впутываю их в свои дела. Но когда я, в три часа ночи, внезапно просыпаюсь в чужом гостиничном номере, в каком-нибудь американском городке или где-то еще, и весь мир за окном так холоден и тих, эта пустота внутри меня становится такой огромной, что я не могу этого вынести, — тогда я, с опрометчивой смелостью, беспорядочно вызываю в памяти лица, тела и мелодии вчерашних дней.

Может быть, я просто сексуальный романтик, который видел слишком много фильмов и поэтому считает, что каждая жизнь, каждые отношения должны иметь свой саундтрек?

Или отвратительный, обманывающий себя порнограф, который верит, что шокирующая интимность каждого акта сексуальной невоздержанности может показать недоступные высоты чистой красоты — при условии, если подобрать к ним соответствующее музыкальное оформление?

Я могу жить с обеими предложенными мной самим теориями.

И уже мой бесстыдный разум занят тем, чтобы подобрать соответствующий саундтрек к Клаудии. Забыть номер отеля, железнодорожную станцию, на которой мы встретились, и чужой город, который укроет наши тела, цвет обоев, забыть, открыты ли у нее глаза или нет, когда мы ебемся, и все, что я хочу знать — какой именно я буду помнить ее, когда все это закончится, потому что в один прекрасный день это неизбежно закончится.

Я тщетно пытаюсь догадаться, какая песня подойдет ее бездыханному голосу по телефону, этому невысказанному желанию, этой тоске, которая уже свела нас вместе, несмотря на все преграды.

Танцевальная музыка «Джамироквайя»?

Меланхоличная панихида «Гелдфрапп»?

Я хотел бы знать, слышала ли когда-нибудь Клаудиа «Грант Ли Буффало», песни времен их расцвета, и понравился бы ей их басист? Я ведь не к тому, что я помню об этой троице, уверяю вас…

Они договорились: без имен. Она останется Ангелом Смерти, а он будет Укротителем Ангелов. Именно в такой маске он и предстал перед Корнелией в он-лайне, и у нее не было возможности проверить, каким ником он называл себя раньше, еще до того, как выдумать этот, чтобы ответить на ее предложение. И это ясно говорило о его изначальных намерениях. Которые вполне ее устраивали. Те, кто делает первый шаг, бывают или просто глупыми исполнителями ролей, или именно тем, что нужно. Это такой же хороший способ встретиться, как и любой другой. В реальной жизни, в социальной среде, мужчины приближались к Корнелии с большой неохотой. Может, из-за ее внешнего вида, из-за ее ледяной холодности. Может быть, в этом была проблема. Она полагала, что выглядела вполне нормально, и ничего в ее манере одеваться или вести себя не выдавало второй или даже третьей натуры, если, конечно, расценивать ее работу в стриптизе как тайный путь к бегству от реалий повседневной жизни.

Его профиль в форуме оставлен незаполненным, так что у нее не было выбора, ей оставалось довольствоваться только той скудной информацией, которую он предоставил в ходе их короткой беседы в чате. Это нормальный ход развития событий. Лучше ничего не знать, чем получить долю самовлюбленной лжи.

В тот же день они договорились о встрече в Кэмден Таун, напротив магазина, в котором продавалась тяжелая, грубая мебель. День был будний, так что Кэмден Хай Стрит не была, как обычно, оживлена и заполнена людьми всех оттенков радуги. Корнелия стояла на углу в ожидании Укротителя Ангелов и не могла удержаться от того, чтобы перестать разглядывать всех прохожих подряд, надеясь, видимо, узнать человека, с которым было назначено свидание, до того, как он узнает ее. В любом случае он будет не похож на того, кого она ждет. Как это он упустил блондинку шести футов роста с этими ужасными волосами? Она осознала, что он даже не сказал ей, как выглядит.

Молодые женщины в майках, оголяющих животы, многие из них толкают детские коляски, идут друг за другом с равными интервалами, перемежаются важными парочками, идущими рука об руку, и среди них иногда попадаются более взрослые экземпляры. Еще мужчина, пожилой, может быть, ему за пятьдесят, но Корнелии никогда не удавалось определить возраст навскидку, потому что теперь большинство людей не одеваются традиционно.

Он медленно направился к ней, даже не взглянув, и прошел мимо. Волосы у него были зачесаны назад, в пышную прическу, которая плохо скрывала пещеристое пятно лысины. Корнелия поймала себя на том, что следит за каждым мужчиной, который приближается к ней, за каждым человеком, появляющимся на Хай Стрит. И была удивлена тем, что семеро подряд оказались с лысинами. Аномалия или отпечаток времени? Все семеро, но двое из них пытались это замаскировать. У некоторых это было продумано, у других отчаянно, и пара весьма случайных и откровенных оставшихся прядей зачесана на место лысины. Корнелия улыбнулась. Она просто знала, что никогда не будет способна закрутить с мужчиной, который не только лысеет, но пытается скрыть этот факт. Называйте ее нетерпимой. Она надеялась, что загадочный Укротитель Ангелов не относится к этой ужасной категории.

Какая-то женщина задела Корнелию, направляясь в мебельный магазин. Корнелия проводила ее глазами, изучая ее спину и особенно внимательно — ботинки. Светло-бежевые и заостренные, с тонкими лентами, обрамляя кружевом тонкие ноги женщины. Интересные ботинки, но это неубедительный повод спросить незнакомку, где она их приобрела.

— Привет…

Мужской голос, мягкий, сдержанный глубокий баритон, доверительный, но с неожиданным американским акцентом. Не вполне нью-йоркским, но и не бостонским. Географически где-то между этими двумя городами.

Корнелия обернулась.

— Я Укротитель Ангелов, — сказал он. — А вы, должно быть, Ангел Смерти.

Ему было около сорока, у него были седеющие волосы и теплые карие глаза, загадочная улыбка кривила его тонкие губы.

— Да, это я, — ответила она.

— Вылитый Ангел, — заметил он. Корнелия очнулась от задумчивости.

— А вы…

— Американец, — подтвердил он. — Да. Вы разочарованы, что у меня нет акцента Хью Гранта? Я вижу, вы тоже из Штатов…

— Да, — сказала она, продолжая его разглядывать.

— Проездом или живете здесь?

— Приехала на несколько дней.

— И ищете развлечений? — Его улыбка не была ни заносчивой, ни победоносной. Правильная улыбка знатока, поняла она. Почти неестественная. Почти.

— Как мы и договаривались, — кратко согласилась она. — Так что привело вас в Лондон?

— Исследования. Работа, — ответил он.

— О'кей.

Ей показалось забавным, что им обоим пришлось пересечь Атлантический океан только для того, чтобы один раз встретиться здесь.

Может, ее темные желания будут лучше удовлетворены в чужеродной среде?

Первая минута замешательства началась и так же быстро закончилась.

Он был одет в дорогой черный кожаный пиджак, темно-серый свитер от Пьера Кардена и широкие брюки. Ботинки были слегка поношены. На первый взгляд, он не из того сорта мужчин, которые слишком переживают по поводу своей внешности. Его волосы были уложены на одну сторону, но все же взъерошены.

Да, пожалуй, это подойдет, решила Корнелия. Главное — правильно возбудиться.

— Еще будут вопросы? — спросила она его.

— Нет, — сказал он. — Все в порядке. Как мы и договаривались.

— Да, — подтвердила Корнелия.

— Ну так? — спросил он.

Он снимал маленькую квартиру в полумиле отсюда, рядом с Белсайз Парк. В течение пятнадцатиминутной прогулки они перекинулись едва ли парой фраз. Так будет лучше. Они абсолютно незнакомы, и такими же незнакомцами следовало и оставаться. Корнелия была опьянена адреналином и предвкушением. Прошло уже много времени с тех пор, как она в последний раз позволяла себе решиться на подобное с такой ветреностью, добровольно отказываясь контролировать ситуацию. Бросая себя в руки совершенно незнакомого человека. Но было что-то глубоко возбуждающее в таком стечении обстоятельств. И она с неохотой признала — это именно то, чего она страстно желала. Без объяснения причин.

— Готовы?

— Готова.

Они вошли в лифт.

— Квартира двумя этажами выше, — сказал он.

Она ждали в молчании.

— Мы могли бы пройтись, — сказала Корнелия.

— Наслушались страшилок о маньяках и лифтах? — с легким оттенком самодовольства в голосе спросил ее Укротитель Ангелов.

— Нет, но дайте мне время… Может, я насмотрелась неправильных фильмов, — призналась она. В лифте пахло дезинфицирующим средством. Сосной. Страхом. Второй этаж. Они вышли в полумрак серого коридора с чередой темных дверей, следующих друг за другом по гладким стенам. Он показал налево.

— Сюда, — сказал он. Приказал.

Мужчина вставил ключ в замок, и Корнелия затаила дыхание. Она знала, вот так случалось всегда. Было бы не так, если бы она чувствовала себя по-другому: нервничала, раздражалась, была бы смертельно напугана, беззащитна, но безнадежно причастна к тому, что произойдет дальше. Она знала, что это риск, но каждый раз, когда играла в эту опасную игру, она знала, что нечто в ней самой вынудит снова и снова окунуться в мутные воды инстинктивной сексуальности. Как будто эта зависимость подчиняла все ее тело. Сколько бы она ни пыталась найти причины, это было неотъемлемой частью ее сущности, от которой не сбежать. И самой страшной деталью было осознание глубины этого желания боли.

Укротитель Ангелов открыл дверь.

— Войди.

Она сделала несколько мелких шагов в прихожую. Белые стены, вешалка для пальто. Она остановилась. Укротитель Ангелов обернулся и посмотрел на нее.

— Сорви одежду.

Не ожидая, что она подтвердит, что поняла его приказ, он двинулся в ближайшую комнату вправо.

Корнелия наклонилась, чтобы расшнуровать ботинки. Затем сняла чулки, медленно свернув шелк вдоль своих длинных ног, наслаждаясь чувственным ощущением статического электричества, которое сопровождало этот процесс.

Мужчина вернулся. Она не могла разглядеть, что тот держал в руках. Он посмотрел на нее сверху вниз.

Затем поднял руку и, выпуская ярость, неожиданно ударил ее по щеке. Сильно.

— Слишком медленно.

— Извините.

— Заткнись. Я не желаю слушать твои извинения.

Корнелия опустила глаза.

— Сорви. Быстро.

Корнелия обнажилась. Как они и договаривались, на ней не было нижнего белья. Ее маленькие груди торчали вперед.

— Не похоже на картину изобилия, — прокомментировал он. — Без разницы. Мне нравятся маленькие сиськи.

Теперь Укротитель Ангелов пренебрежительно смотрел на ее обнаженную пизду, не подавая никаких признаков удовольствия или неодобрения. Он посмотрел на пол, где кучкой валялся черный нейлон. Сделал шаг к ней. Прикосновение его руки к ее краснеющей щеке было болезненным и острым.

— Сука. Кто сказал, что ты должна снимать чулки?

Теперь Корнелия знала, что не нужно отвечать или объяснять что-либо. Теперь она четко выполняла его приказы. Приказ снять одежду не значил, что следует избавиться от чулок. В этом определенно был ритуал, и она забыла про неписаные правила. Как теперь ей надевать чулки, нужно ли держать гениталии обнаженными или можно снова прикрыть их юбкой?

Она встала в неловкую позу, чтобы мужчина мог видеть ее пизду, пока она снова натягивала черный нейлон на свои белые ноги.

Она подумала, что отпечаток руки этого мужчины на ее воспаленной щеке напоминает форму алого континента. У нее не было желания увеличивать хоть на дюйм след на своем лице. Так что она быстро расстегнула пуговицы белой блузки. Под ней тоже ничего не было, но она никогда ничего и не носила под блузкой, даже в повседневной жизни. Надевала бюстгальтер только на время выступления, когда это служило еще одной деталью возбуждения.

Теперь она была совсем раздета, если не считать чулок. Она стала спешно раздумывать, надеть ли ей снова ботинки на плоской подошве, но интуитивно поняла, что сочетание ботинок и чулок не произведут такого чувственного впечатления, как сочетание чулок и беззащитных ступней, на этого непредсказуемого человека, на данный момент ее повелителя.

Она стала ждать, что же будет дальше.

А дальше Укротитель Ангелов снова ударил ее, по другой щеке. Беспричинно, без видимого признака неподчинения, без неудовлетворенности ее поведением или чем-то, что она не сделала или не сказала. Просто чтобы дать ей понять, кто здесь хозяин и что она согласилась подчиняться его воле, что бы ни случилось.

— Позируй, — рявкнул он.

Корнелия вытянула все свое тело, каждую конечность своего длинного силуэта, но проделывала все это с кротко опущенными глазами, избегая встречаться с ним взглядом, стоя там, перед своим временным Хозяином, во всей своей бледной и обнаженной красоте.

Она продолжала смотреть на его ботинки, коричневые мокасины, завязанные грубыми кожаными шнурками. Она чувствовала, как этот мужчина изучает каждый дюйм ее тела. Судит, оценивает, взвешивает каждый недостаток. Он обошел вокруг нее. Она стояла, словно приклеенная к одной точке. Слышала скрип его ног по сияющему ламинированному полу прихожей, чувствовала тихий жар его дыхания, пока он оглядывал ее плечи, затем он нежно приподнял ее волосы, обнажив тонкую шею.

— Хороший экземпляр, — услышала она. Оценивает, как антиквариат или кусок мяса. Кажется, она прошла экзамен. Нет, продолжается.

Повисла долгая пауза, пока он продолжал оценивать ее тело, со стороны главной дороги раздался звук полицейской сирены или, может быть, сирены «скорой помощи», которая неслась, набирая скорость, к Хаверсток Хилл.

— Иди сюда, — в конце концов сказал Укротитель Ангелов, хлопнув ее по плечу, чтобы она снова посмотрела на него, и показал, что надо следовать за ним в комнату. Она повиновалась.

— Сюда, — приказал он, указав в центр гостиной. Там он сдвинул в сторону кофейный столик на длинных ножках, чтобы освободить место. Корнелия осторожно осмотрелась, замечая каждую неуместную деталь в мебели и обстановке, трещины на стенах и потолке, как будто это могло оттянуть неминуемый момент. Мужчина бросил пиджак на кожаный диван, стоявший у дальней стены.

Приблизился.

— Ну, Ангел Смерти, — прошептал он ей в ухо. Теперь Корнелия знала, как себя вести.

— Ты можешь отвечать, — добавил он.

— Это просто имя для Интернета, предлог, — сказала она.

— Надеюсь, без смертельных желаний? — заметил он.

— Без них.

— Покорные женщины меня очаровывают. То, что они позволяют — в этом поиск забвения. Поняла?

Она снова воздержалась от комментариев.

— О, я мог бы тебе кое-что рассказать… — продолжил он.

Теперь каким-то образом рассудок Корнелии отключился, и ее тело очутилось совершенно в другом измерении, стало предвидеть прихоти и желания этого человека, какими бы садистскими они ни были. Для него боль и наслаждение были схожи, и он был вправе выбирать, что делать. Она попыталась вспомнить, когда же в первый раз почувствовала в себе ростки покорности, пробившиеся из глубины ее натуры. Подростковые годы, вспомнила она, вскоре после прочтения «Истории О» и некоторых книг Энни Райс, она осознала это, представляла себя захваченной Хозяином и страдающей, превращенной в старательную рабыню, игрушку для ебли. Волны наслаждения, тщательно задрапированные занавесом пристойности, были так ощутимы, длились так долго, отпечатались в ее сердце, и хотя она больше никогда не возвращалась к этим книгам, собственное воображение заменило их и теперь само творит картины, действия и ситуации. Которые заведут ее далеко, подумала она, так что романы садо-мазо были всего лишь спусковым крючком, который помог выплеснуть свои ощущения. В пятнадцатилетнем возрасте она отдалась соседскому мальчишке-школьнику, и хотя эта ебля до определенной степени возбудила ее и удовлетворила, она все равно никогда не сравнилась бы с жестокой, непреодолимой силой тотального подчинения. И она понимала, что только это давало ей силы жить. Корнелия быстро поняла, познала, что это было частью ее, которая всегда должна оставаться спрятанной, и ей приносило неимоверные страдания сделать так, чтобы две стороны ее жизни не пересекались. Вначале она была образцовой студенткой с превосходными способностями (в которой один проницательный лектор углядел ее истинную натуру и стал тем избранным, кто год обучал ее, ввел в странный мир господства и подчинения, а затем передал другим людям, у которых было больше опыта и воображения), и позднее она превратилась в стриптизершу-дилетантку, коллекционера книг и периодического наемного убийцу. Она стала женщиной двух миров. И эти миры никогда не встретятся. Интернет, его темные потайные места и возможность легкого общения стали просто удачной находкой. Отчасти она осознавала, что река, по которой она плывет, опасна, но также и догадывалась, что не сможет жить без этих эпизодов повиновения, боли и унижения (хотя она никогда не получала удовольствия от боли, даже упала в обморок в тот первый раз, когда Хозяин прикрепил к соскам ее маленькой груди острые, в зазубринах, зажимы). И все же теперь она была ответственна за убийства двенадцати человеческих существ, совершенных за время новой карьеры, так чего же после этого бояться? Только себя самой.

Его рука снова жестко дотронулась до ее щеки, и это вывело ее из раздумий.

— Не надо тут мечтать передо мной, сука, — спокойно произнес он, но в его голосе чувствовалась явственная угроза.

Она вернулась в реальный мир. Щека дико ныла.

— Расставь ноги, — сказал он.

Корнелия широко раздвинула ноги.

Мужчина встал позади нее, быстро провел рукой по голой плоти.

На мгновение он оторвался от нее, а затем Корнелия внезапно почувствовала, как его рука двинулась между ее ног и схватила пизду. Он просунул палец между половыми губами:

— Я вижу, ты прилично намокла, — прокомментировал он.

Палец продолжил движение, проламываясь внутрь. Палец казался ей холодным, но она знала, что это только потому, что ее внутренний жар переполнял тело, достигал точки кипения.

Она слишком хорошо знала все эти симптомы. Он просунул второй палец, затем третий. Теперь он растягивал ее, и нужно было принять другую позу, чтобы приноровиться к его движениям. С минуту он методично ебал ее пальцем, и на короткий миг она даже подумала, что он собирается сделать ей фистинг, но эта мысль, очевидно, не пришла ему в голову.

Он выдернул пальцы из вагины. Корнелия почувствовала, что ее пизда все еще широко раскрыта, зияет без его пальцев. Вздохнула.

— Ты так сильно этого хочешь, правда?

Она оставила вопрос без ответа.

Укротитель Ангелов поднял руку к ее лицу, и она приготовилась к следующей пощечине, но он не сделал этого, а просто поднес руку к ее губам.

— Открой, — потребовал он.

У нее пересохло во рту, и когда она открыла рот, губы еле разлепились.

Он просунул все три пальца, которые только что исследовали ее пизду, между зубов.

— Лижи, — приказал он.

Ее язык узнал знакомый вкус и жаркий запах собственных соков, которыми все еще были покрыты его пальцы. Она методично вылизала их дочиста, как он и ожидал.

— Хорошая девочка.

Он отнял руку и отошел на пару шагов назад. Корнелия продолжала стоять в центре маленькой комнаты, с торчащей вперед грудью, ее сильные, но стройные ноги были широко расставлены, и шелк чулок крепко облегал ее плоть.

— Нагнись, — приказал Укротитель Ангелов.

Корнелия перенесла весь свой вес на неловко расставленные ноги и наклонилась вперед, прогнувшись в талии. Теперь ее задница и ноги находились в форме правильного угла. Невольно ее ноги слегка сдвинулись.

Его рука резко шлепнула ее по правой ягодице.

— Я приказал расставить ноги!

Эта поза была неудобна, так что она еле удерживала шаткое равновесие. Он пнул ее изнутри по лодыжке, расширяя угол между разведенными ногами. Она чуть не упала, но смогла удержать равновесие.

— Так-то лучше, — бросил он небрежно.

Пока он не позволит ей встать на колени, ей не удастся переместиться в более откровенную позицию, в которой она почувствует себя абсолютно раскрытой. Этот мужчина знал это.

Его рука стала нежно и настойчиво ласкать ее задницу, задержалась на белой коже, двигаясь от ягодицы к ягодице, оценивая их мягкость, их гладкость.

Затем его свободная рука скользнула внутрь, к анальному отверстию. Она знала, что в этом месте белизна задницы сменяется нежной тенью розово-коричневого, более подходящего ареолам сосков, а у маленького кратера сфинктера ее кожа начинает сморщиваться…

Палец подобрался к кольцу заднего прохода, прощупывая его.

Корнелия вздрогнула. Трудно было скрыть, что та область ее тела особенно чувствительна.

— Ммммм…. — сказал он.

Внезапно палец вторгся в ее задний проход, и она почувствовала эту короткую атаку. С минуту он исследовал ее там, пока внешние мышцы сфинктера расслаблялись после начального — и понятного — шока и сопротивления неестественному вторжению.

— Вполне тугая, — прокомментировал Укротитель Ангелов. — В женщинах мне это нравится.

Смотрю, ты не девственница, но туда тебя не сильно использовали. Хорошо.

Медленными концентрическими движениями он стал двигать пальцем внутри ее задницы.

Затем, так же внезапно, как он вторгся в нее, он выдернул свой палец. Это было болезненно, и на мгновение Корнелия чуть не потеряла хрупкое равновесие, рискуя запросто рухнуть на пол. Если бы она это сделала, то, по правилам игры, — как она знала — получила бы серьезное наказание. Каким-то образом она смогла устоять в этой шаткой позиции.

Затем была минута благосклонности, когда Укротитель Ангелов, несомненно, обдумывал следующий шаг испытания. Корнелия учуяла острый запах бекона, принесенный дуновением ветра из окна, наверное, запах из ближайшей кухни. Этот мирской повседневный факт и его неуместное соседство с данной ситуацией заставили ее улыбнуться.

Она услышала мягкий скользящий звук позади себя и не смогла разобрать, откуда он раздается, но затем увидела в руке мужчины ремень. Толстый черный кожаный ремень с серебряной пряжкой. Он только что вынул его из брюк.

— Блядь, — тихонько пробормотала она. Чем она это заслужила? Она не настолько вышла из подчинения, чтобы получить вот это. Но не пыталась протестовать или жаловаться на несправедливость. Хозяин встал в футе от нее сзади, и она вслушивалась в еле различимый звук поднимающегося в воздух ремня.

И все же удар по ягодицам был для нее неожиданностью, поток мучительной боли сковал все тело. Корнелия не смогла сдержать глубокий стон.

И еще удар, всего на несколько дюймов выше предыдущего.

И еще, на этот раз ниже, почти туда, где ее задница переходит в бедра. Такой удар был даже больнее.

— Ооооо, — расплакалась она.

— Какой приятный звук, — сказал мужчина и снова поднял ремень.

И ударил. На этот раз она даже не почувствовала, по какому именно месту. Вся ее задница горела огнем.

Господи, подумала она, кровоподтеки останутся на несколько дней. Естественная бледность ее кожи подразумевала, что от малейшего прикосновения на ней остаются синяки. Это возбуждает мужчин еще больше. Они любят смотреть на глубокие красные рубцы, которые оставляют на ее коже, это их собственный способ клеймить ее. Делать ее только своей принадлежностью.

Борясь с болью, Корнелия вцепилась, как в спасательный круг, в воспоминания. Тот первый раз, когда она испытала жестокое телесное наказание. Ее второй год в университете. Тогдашний Хозяин решил, что она готова быть представленной его местному кругу знакомых. В вестибюле загородного дома, всего в нескольких милях от Бостона, он приказал ей раздеться, а затем ввел в большую комнату, где присутствовало около двух дюжин мужчин и женщин. Все они были элегантно и пышно одеты, а она была абсолютно голой. Ее провели по комнате, как призовую кобылу, а затем попросили играть. Она не понимала, чего от нее просят. Это был ее первый выход в публику в качестве рабыни. Не зная правил игры, она неохотно двинулась к человеку, который привел ее туда, и, понимая, что вся аудитория смотрит только на нее, стала расстегивать его брюки.

Он яростно оттолкнул ее и объяснил, что она должна выбрать любого мужчину, кроме него самого. Корнелия быстро усвоила эти жестокие тонкости, но избежать последующего наказания уже не могла. Она наугад выбрала другого члена группы, встала перед ним на колени и быстро обслужила его, пока аудитория наблюдала за ними. Затем настало время расплаты за промах.

Ее распластали по спинке высокого обитого кресла, поставили в нужную позицию и связали руки.

Они били ее целым арсеналом орудий: веревками, кожаными ремнями, тонкими палками. Казалось, что у каждого участника есть выбор средства. Казалось, это будет продолжаться вечно. Она стонала, плакала, даже кричала, но с каждой новой атакой на ее спину, ягодицы и бедра их рвение возрастало. Корнелия ощущала, будто проходит все круги дантовского Ада, а потом ее разгоряченный разум стал вызывать в воображении новые, несуществующие круги, которые и не снились Алигьери. Когда они закончили экзекуцию, ее воля была сломлена. Теперь она была мертва и могла говорить и соглашаться с чем угодно, как бы ни было это омерзительно или извращенно. Но этого, к счастью, не потребовалось. Они не были садистами-психопатами. Просто хотели проучить ее.

Несколько дней у нее болело все тело, и воспоминания о каждой минуте этого эпизода напоминали о медленно заживающих ранах. Она поклялась, что никогда не позволит так же тотально сломить себя снова. И выполнила клятву. Но скоро она стала возбуждаться от этих воспоминаний, бессознательно искать случайного схожего наслаждения. Это жило глубоко внутри нее, как нужда, как наркотик. Порок, который делал ее непохожей на других, отличал саму ее сущность. Она ностальгировала не по боли, но по самой ситуации. Беспомощность и тотальная уязвимость — вот что манило. Хотя она никогда больше не искала встреч с тем Хозяином. Корнелия отличалась слишком подчеркнутой независимостью и гордостью. Она познала тягу к покорности, унижению, но знала, что никогда снова не согласится быть собственностью только одного Хозяина. Она не была материалом для рабыни 24/7. Только временной потаскушкой. Она снова будет подчиняться, но следуя собственным правилам. Шаткий баланс, который теперь установился в ее личной жизни.

Укротитель Ангелов наконец отбросил в сторону ремень и остановился.

Корнелия сделала глубокий вдох, сосредоточенная боль медленно растекалась концентрическими кругами с израненных ягодиц по всему телу. Она стиснула зубы, чтобы выдержать раскаленный поток, расплывающийся по коже. Подумала, что теперь ее задница выглядит как красно-белый паззл. Но также она понимала, что мужчина был искусен, и потому она не истекает кровью. А синяки пройдут.

— Ну так, — сказал он. — Это тебя смягчит, правда?

Она благоразумно промолчала.

— Ты подчиняешься, Ангел Смерти, но где-то внутри твоей хорошенькой головки, я чувствую, есть что-то бунтарское. О нет, в тебе нет никакой кротости, юная женщина. Что только делает игру интереснее… — добавил он.

Корнелия испытывала чудовищную боль, как будто целый рой шершней был выпущен на ее ягодицы и уязвимые бедра. Он пощадил ее спину, и она была благодарна за это мизерное милосердие.

— Встань, — приказал он.

Она поднялась, преодолевая усталость, сковавшую каждую конечность ее тела, жар ударов проникал в любой уголок и щелочку.

Его рука направилась к ее пизде: она намокла еще больше.

— Хорошо, — сказал он, сравнивая этот результат с результатом предыдущего экзамена. — Почти созрела, да?

Наконец она снова стояла выпрямившись, хотя, помня предыдущие требования этого Хозяина, она продолжала держать ноги широко расставленными, не уменьшая угла между ними, чтобы быть полностью раскрытой.

— Ну так и что я должен сделать теперь с этой блядью? — громко вопросил он. — Не думаю, что она заслужила, чтобы ее выебали.

Корнелия сглотнула. Он хорошо знал, чего она хочет, и, видимо, намеревался расстроить ее планы, продлевая испытание.

— Может, туалетный урок? — предложил он.

Затем ответил на свой вопрос: — Нет, будет слишком много грязи. В конце концов, это съемная квартира.

Боль ее тела немного утихла. Она знала, что тело будет болеть несколько дней, но самое худшее было уже позади. По крайней мере, ей так казалось.

— На колени, шлюха, — наконец скомандовал он.

Как только она встала на колени, он приблизился к ней. Встал спереди. Под ее коленями деревянный ламинированный пол казался мягким и холодным.

— Поработай надо мной, — предложил он.

Корнелия подняла руки и расстегнула пуговицу на его брюках, затем потянула вниз молнию. На нем не было нижнего белья. Хуй был тверд наполовину. Она спустила его брюки, и он шагнул из них. Корнелия сняла с него тонкие черные носки и снова посмотрела вверх. Пенис был темнее, чем все его тело, не особенно длинный, но вполне толстый, необрезанный, бугрящийся, в венах. Его похожая на гриб головка смотрела из-под сморщенной кожи крайней плоти, величественно отсвечивая пурпурным. Яички были выбриты. Она придвинула лицо ближе. От него пахло мылом. Она приготовилась взять его хуй в одну руку, чтобы вставить в свой ожидающий рот, и в предвкушении облизнула губы. Но он внезапно отдернулся и шлепнул ее по скуле.

— Нет, — сказал он. — Я чувствую, что тебе слишком сильно этого хочется. Не сейчас.

Он сдернул майку и теперь стоял полностью голый, возвышаясь над смиренно сидящей Корнелией. Он намеренно оттягивал момент своего раздевания, наслаждаясь своим превосходством в одежде, и это автоматически делало Корнелию уязвимой в ее хрупкой бледной обнаженности, чистой беззащитности ее наготы.

Мужчина, который называл себя Укротителем Ангелов, повернулся к ней задом. Она заметила, что он не был слишком волосат. Она видала мужчин и с более густой растительностью.

— Ну же! — крикнул он приказным тоном.

Корнелия приблизила лицо к его ягодицам и с поразительной мягкостью раздвинула их обеими руками, избегая любого движения, которое может привести его в ярость, вызвать раздражение. Она увидела его углубленное анальное отверстие, покрытое тонким лесом влажных, коротких волос. И приблизила язык.

— Туда! — продолжил он.

Кончиком языка она дотронулась до его отверстия.

— Да, — простонал он. — Хорошая девочка.

Стоя на коленях, она начала вылизывать его, обводя по кругу мягкий откос темной плоти, тянувшейся от ягодиц к отверстию. Она не чувствовала ничего.

Своими губами, исследующими его анальный периметр, она ощущала заметную дрожь в теле мужчины и вылизывала его, расчищая направление к сфинктеру размеренными влажными движениями быстро устающего языка.

Мужчина передернулся.

— Внутрь, — прошептал он.

Корнелия знала, что это был приказ.

Она отвела язык от теперь уже влажной, подготовленной ею территории вокруг анального отверстия, и просунула язык в тугую, замкнутую дырку. На короткий момент она мысленно отключилась, подумав о том, как видели ее собственный анус те мужчины, которым она позволяла заглядывать в это интимное место, те, которые пронзали ее, ебли ее туда своими пальцами, игрушками и членами. По крайней мере, она знала, что там у нее не растут волосы.

Прямо над ягодицами, внизу спины, у нее был тонкий пласт нежного белого пуха, некоторые мужчины говорили ей об этом. Часто у нее возникало желание попросить кого-нибудь из них, хотя бы из тех, которым, как она думала, она могла доверять, чтобы они сфотографировали ее анус во время отдыха или игр. Таинственное очарование, думала она. Но никогда не было подходящего момента, а еще чаще они слишком торопились, не успевая испробовать ее анус, не успевая сделать передышку, и им не хватало времени на этот странный подарок.

Она вытянула язык во всю длину, и ей пришлось спрятать нос прямо в расщелину. Привычный запах мужчины, дерьма, похоти, временами отвратительный, но все же притягательный и околдовывающий.

— Глубже, девочка, глубже, — сказал он.

Она раздвинула его ягодицы сильнее, чтобы проникнуть еще глубже. Его задние мышцы расслабились и все меньше сопротивлялись мягкому проникновению. Укротитель Ангелов присел еще на несколько дюймов, согнув колени, почти опустился на корточки, чтобы быть для нее более доступным. Корнелии приходилось двигаться с ним в унисон, опустить голову вместе с его телом, которое было для нее раскрыто.

Теперь она достаточно глубоко просунула язык в его отверстие. Структура внутренних стенок была и грубой, и мягкой, дьявольский коктейль его секреций и ее собственной обильно выделенной слюны. Она протискивалась глубже, и он был удивительно горячим, каждое движение ее языка вызывало дальнейший невидимый трепет, он отдавался во всем его теле. Все резче она ощущала языком его вкус, запах становился более едким, а когда она вытянулась, чтобы погрузить свой рот в его жесткую плоть, боль в согнутой шее усилилась.

Догадываясь, что теперь он не будет возражать, Корнелия отняла руку от его раздвинутых ягодиц, просунула в промежность и схватила его яички. Они были полны, почти что вибрировали. Она почувствовала, что его хуй стоит, тверд, как сталь, смертельное оружие, которое скоро атакует, заполнит ее.

Теперь движения ее языка не ослабевали, на автопилоте она пробиралась ближе, к зловонию его кишок, к отдаленному сердцу, ее старательность родилась от отчаяния, ее миссия усладить Хозяина и спровоцировать его оргазм теперь была условием ее собственного выживания. Она не могла больше дышать ртом, как ныряльщик. Она должна была особым способом использовать носовое дыхание, каждый раз, когда чувствовала, что легкие вот-вот лопнут. Адская боль в коленях, ритмично скребущих о ламинированную поверхность, и мускулы ее промежности не могли больше выдержать этой пытки — неудобства коленопреклоненной позиции с раздвинутыми бедрами.

Вскоре Корнелия поняла, что не может больше продолжать, ей хотелось хотя бы на минутку передохнуть, медленно оторвать язык от его задницы, и пусть за этим последует дальнейшее наказание, но Укротитель Ангелов неожиданно взревел, и она почувствовала, что он кончил, услышала, как он обрызгал пол и упал на бок, отодвинувшись от ее лица и дав ей время на то, чтобы отдышаться.

Несколько минут они оба сидели спокойно, сохраняя глубокое молчание, в нескольких дюймах друг от друга, и пот стекал по их измученным телам.

В конце концов Укротитель Ангелов сказал:

— Было хорошо, Ангел Смерти. Очень хорошо. Ты очень талантливая девочка. Мысль о том, какой чудесной ты можешь быть хуесоской, приводит меня в трепет… Но у нас ведь много времени, не правда ли?

Да, у них было много времени.

Корнелия знала, что испытание могло продолжаться и продолжаться, слишком много существует способов поиздеваться над ней.

— Стой там, — сказал он. — Мне нужно вымыться.

Он поднялся, с его наполовину твердого члена все еще капало, и направился в ванную комнату.

Корнелия содрогнулась. За окном садилось солнце, близился вечер, еще одна лондонская ночь, полная ожидания, желания и опасности. Она вздохнула.

Некоторое время она вслушивалась в падающую под душем воду, пока этот безжалостный человек, которого она встретила в Интернете, смывал со своего тела пот и сперму. Она могла представить себе, как обжигающе горяча эта вода.

И это только охлаждало ее чувства, но она знала, что не должна одеваться, даже частично, она должна оставаться голой и полностью доступной для него. Для следующего этапа пытки.

Она снова подумала о своем детстве.

Об улице Филадельфии, на которой она росла. Запах палых яблок, стоячие пруды, в которые, когда лето выдавалось слишком жарким, она и живущие по соседству дети робко опускали пальцы ног. Корнелии вспомнилась смена времен года, голоса прошлого. События, которые оставили на ней отпечаток, легкий, даже незначительный, но до сих пор живой в ее памяти. Она хотела понять свою потайную болезнь, свои постыдные желания, понять эту гонку за извращенной нирваной, в которой, казалось, она желает принести себя в жертву неистовому осквернению. И в этом была радость, потому что это значило — она существует, она жива.

А другие — нет.

Мужчины и женщины, которых она отправила на небеса. За деньги. За книги. Ее разум не знает морали и общественной пристойности. Корнелия не родилась такой плохой. Но она стала инструментом своей собственной похоти и ужасающих желаний, а потому другие должны страдать.

Она редко задумывалась о своих бывших жертвах. Действительно, никогда не задумывалась над тем, способна ли вообще испытывать чувство вины.

Она также помнила, и от этих воспоминаний саднило веки, тех, кого она хотела, тех, кого даже любила, тех, с которыми так и не смогла сблизиться.

И в тот момент она осознала, что именно об этом кричали все книги Конрада Корженьовски. Почему она не увидела этого раньше? Она так легко могла оказаться одним из его персонажей, одной из сонма прекрасных и проклятых.

— Действительно чудесный вид, — сказал Укротитель Ангелов, оглядывая ее сверху донизу. Он принял душ и вернулся. Теперь он был одет в тугие джинсы, вытертые на коленях. Голый торс.

Порой тишина может длиться вечно, и многое останется невысказанным, в этой тишине утонут и неясный страх, и ожидание, и замешательство, и с агонизирующей медлительностью в итоге проступит реальность.

Укротитель Ангелов и Корнелия смотрели друг на друга в гаснущем свете дня, и комната в Белсайз Парк была полна невысказанным томлением. Они оба были задумчивы и внимательны, словно насекомые, лежащие на лабораторном столе и смотрящие на угрожающую дугу медленно приближающегося скальпеля.

Нечто внутри, повинуясь желаниям ее пизды, взывало к тому, чтобы закричать. Это нечто хотело громко заорать, пронзительно завизжать, взорваться: «Возьми меня, используй меня, сейчас! Раздери меня на части, распни меня этим своим хуем и преврати в никчемную шлюху, да я и есть…» Но Корнелия держала свои желания под контролем — она продолжала молчать.

Большинство ее Хозяев уже заставили бы ее ползать по комнате с раскрытой, сырой и красной дыркой, продолжающей выделять смазку, раздразненную их сексуальными усилиями, или навешали бы на нее странных предметов, созданных для унижения, или приказали бы ей опуститься на колени и открыть рот, чтобы полить ее удивительным жаром своей мочи. Они проверяли бы, насколько далеко она позволит им зайти в своих издевательствах, насколько далеко простирается ее подобострастие.

И что-то в сегодняшнем происшествии показалось Корнелии неправильным.

Но она не могла понять, что именно.

Анализируя весь прошедший час, она чувствовала, что этот человек командовал ей механически, как будто бы узнал об этом искусстве из книги или даже из романа.

В этом не было смысла. Он был слишком расслаблен, почти игрив. Необходимая грубость, истинный отблеск садизма отсутствовали в его действиях. Если бы она была нормальной, то это принесло бы ей облегчение, но ей была необходима порция боли, которая часто бывает следствием подчинения.

Какого черта он ждет?

Что этот человек от нее хочет?

Ей нужно было оставаться начеку, осознала она, и не позволять собственному вожделению ослепить ее.

Он пододвинулся ближе. Возвышался над сидящей Корнелией, все еще распластанной на полу. Он наклонился и поднял кожаный ремень, которым стегал ее.

— Ну так, — сказал он.

— Ну так? — рискнула она.

— Теперь я верю, что ты действительно любишь подчиняться, моя дорогая… Думаю, тебе следует носить ошейник, — предположил он.

— Это ремень, а не ошейник, — почтительным тоном заметила Корнелия.

— Конечно, — ответил он. — Но мы ведь можем притвориться, правда?

— Это разные вещи, — мягко сказала Корнелия. — Когда слуга в ошейнике, это признак чести. Это показывает, что слуга полностью в собственности, что она рабыня для прихотей и команд своего Хозяина…

— Ну, это не имеет значения, Ангел Смерти, — перебил он, — может, я просто хочу видеть, как что-то круглое оборачивает эту твою сладкую шейку в тот момент, когда я буду ебать тебя. Мне всегда нравились женщины, которые носят удавки. А теперь — на колени, лицом к окну…

Корнелия поднялась и встала в нужную позицию.

— Подними свою попку повыше, девочка… — потребовал он.

Теперь Корнелия стояла на четвереньках, с поднятой задницей, уставившись в небо сквозь кремовые цветные занавески. Она чувствовала, что этот мужчина любуется ее непристойностью, ее двумя дырками, выставленными на обозрение, созревшими для того, чтобы войти в них, и красными крестообразными отпечатками кровоподтеков и шрамов на коже горящих ягодиц.

Укротитель Ангелов встал позади и обернул грубую кожу ремня вокруг ее шеи, поначалу не затягивая. Она услышала шорох его спадающих к лодыжкам брюк, которые он отбросил, быстро и бесцеремонно.

Затем одним грубым толчком он вошел в нее. Полностью. Вот так просто. После предыдущей игры она хорошо взмокла.

— Хмммм… — пробормотал он. — Какое приветливое и гостеприимное прибежище. Для данного момента. Может, потом я испробую твою податливую задницу.

Он начал двигаться внутри нее, и при каждом толчке вперед его тяжелые яйца шлепали по ее заднице, и он пронизывал ее своей глыбой все глубже и глубже.

Импровизированный аркан на ее шее был все еще ослаблен, мужчина сконцентрировался на ебле, он дышал ей в спину, атакуя с возрастающей энергией и азартом. Член с метрономической точностью втыкался в ее пизду, как настоящий поток, сминал ее внутренности и поднимал из неизведанных глубин ее собственное цунами. Внезапно он сильно ударил рукой по ее заднице, вызывая еще большее жжение и боль от ран, которые нанес совсем недавно.

Корнелия прикусила губу.

— У тебя пизда, как настоящий бархат, Ангел Смерти, — прошептал он ей в ухо, слегка согнувшись, чтобы дотянуться до нее, а его хуй, продолжал таранить стенки ее внутренней оболочки, растягивая ее своими движениями. Корнелия невольно передернулась, не из-за комплимента, а из-за того, что испытала прилив энергии от перемены ритма ебли.

Она была готова, согласно правилам, поблагодарить его, но он продолжил свой монолог.

— Но, черт возьми, как тебе не стыдно было снова отрастить там волосы? Мне так нравилась эта маленькая татуировка пистолета, которую ты теперь скрываешь от публики, или я должен сказать, что ты скрываешь от частных глаз?

Произнеся это, Укротитель Ангелов стал медленно затягивать ремень вокруг ее шеи.

Корнелия знала городскую легенду о том, что уровень наслаждения якобы возрастает от некой асфиксии в момент оргазма, но почему-то догадалась, что не это он собирается сейчас проделать. Тон его голоса изменился, и это диссонировало с тем фактом, что его хуй двигался глубоко внутри нее. Это звучало, как холодный приговор ее работе.

Словно то состояние, в которое она усилием воли погружалась, когда наступало время убивать.

Она снова дернул ремень, и грубая кожа начала впиваться в ее шею.

— Стоп, — прохрипела она, пытаясь преодолеть волны удовольствия от секса, они уже текли в ее крови и просачивались в каждый уголок и нерв ее тела. Он не ответил, продолжая сильными толчками вспахивать ее изнутри.

Как он мог знать о маленькой татуировке, о пистолете, которую она сделала себе, выполнив последний заказ? Менеджеру клуба, в котором она танцевала прошлой осенью, не понравилось это, и ей пришлось повиноваться, снова отрастить волосы на лобке. Как всегда, густые и вьющиеся. Этот пистолет был настолько крохотным, что он не мог разглядеть его сегодня под лобковыми волосами.

А это значит, что он знал ее раньше.

И их сегодняшняя встреча не была случайностью.

Теперь он одной рукой держал ее за шею, проверяя, насколько плотно ремень прилегает к ее коже.

В предчувствии самого худшего Корнелия сделала большой вдох.

С одной стороны, все ее существо молило о наслаждении, которое этот мужчина вот-вот высвободит в ней, она жаждала взорваться и упасть навстречу забвению, но теперь она точно знала, что он преследует другую цель.

А ошейник сжимался все сильнее и сильнее.

Корнелия закрыла глаза и, словно реагируя на то, что ремень стянулся крепче, позволила своему телу ослабеть и упасть.

Мужчина явно не ожидал, что это произойдет так быстро, и прекратил трахать ее. Как только он наклонился, чтобы проверить ее дыхание, Корнелия неистово вытянулась и дернулась вперед, вскакивая на колени. Его хуй выскользнул. И Корнелия, не давая мужчине ни секунды, лягнула его левой ногой, попав прямо по яйцам.

Укротитель Ангелов, или как бы его ни называли в реальной жизни, не мог дышать, боль из гениталий быстро растеклась по всему телу, а Корнелия была уже на ногах и развязывала ремень. Теперь она возвышалась над ним.

— Кто вы, черт возьми? — крикнула она ему.

Он прикрыл руками травмированные яйца, как будто ожидая, что следующий удар придется по тому же месту. И не ответил. Или, лучше сказать, Корнелия не дала ему времени сделать это. Ее нога снова взлетела, и до того, как он успел поднять руки и отвести удар, двинула его в подбородок. Он упал назад, ошеломленный. Корнелия снова ударила его со всей силы, которую могла высвободить переполнявшая ее ярость. На этот раз объектом атаки был его нос, она услышала щелчок сломанной кости и увидела, как по его лицу стекает кровь.

Корнелия сдернула с шеи ремень и быстро, пока он был все еще в шоке, стянула ему ноги. Превозмогая боль, мужчина пытался высвободиться из неудобной позы, в которой был обездвижен. Корнелия знала, что скоро силы вернутся к нему, и поспешила в соседнюю комнату, в открытом шкафу она нашла кипу галстуков. В мгновение ока вернулась в комнату и связала галстуками его руки, так крепко, как могла. Затем запихнула кляп из тряпок ему в рот. Теперь он был связан и лишен возможности позвать на помощь.

Она быстро оделась.

Отсюда нужно было поскорее убираться.

Но сначала она проверила спальню, в которой минуту назад заметила его портфель. Он был закрыт, но острый нож для мяса, взятый на кухне, помог взломать хрупкий замок.

Да.

Спрятанное между глянцевыми журналами фото Корнелии.

Мощные линзы. Снято на расстоянии. Нью-Йорк.

Черт!

Она нетерпеливо вывалила висящую в шкафу одежду и перевернула оба ящика, в которых лежали майки и нижнее белье, надеясь найти больше информации. Паспорт, бумаги, хоть что-нибудь. Но попытки были бесплодны.

В квартире не было даже ноутбука. А она знала, что ноутбук должен быть, хотя бы для того, чтобы списаться с ней сегодня в он-лайне.

Поняла, что ей не удастся обнаружить здесь ничего, касающегося личности этого человека.

Она могла бы попытаться выпытать информацию, применить давление, даже мучить его, но ей не нравилась эта идея, а кроме того, она слишком хорошо знала, что он вряд ли станет выдавать ей те сведения, которые она хотела получить.

Если бы она не почувствовала, что даже в этой явно странной ситуации что-то идет не слишком гладко, то этот человек закончил бы тем, что убил ее. Он просто ждал подходящей возможности. И задушить ее в разгаре ебли было бы так естественно, не правда ли?

Отличный способ совместить бизнес и удовольствие.

Он был профессионалом.

Как и она.

Алгебра желания

Корнелия бросила телефонную трубку.

Казалось, что ни один человек в Нью-Йорке не имеет понятия о том, что происходит. Предполагалось, что заказ будет простым внутренним делом, и она была уверена, что его выполнение обойдется без проблем.

— Но этот парень пытался убить меня, — настоятельно повторила она.

Иван, размышляющий на другом конце трансатлантической линии, искренне предполагал, что между ее расследованием и случайной встречей с американцем не могло быть никакой связи.

— Я определенно уверен, Корнелия, что это не имеет ничего общего с рукописью Корженьовски. Эти два дела никак не пересекаются. Заказ мне передали коллеги из организации, так что у меня не было шанса пересечься с самим заказчиком. Но у меня сложилось стойкое впечатление, что она новичок, не знакомый с нашими, скажем так, сферами деятельности…

Она.

Женщина. Корнелия запомнила этот небрежно выданный кусочек информации. Позднее это может пригодиться.

Но это не давало ответа на текущие вопросы. Ей нужно было это выяснить.

Что она действительно не открыла своему работодателю в Нью-Йорке, так это обстоятельства знакомства с предположительным убийцей и произошедшего между ними инцидента. Она только упомянула, что встретилась с ним в баре. Это было не слишком далеко от истины. Разве Интернет в наши дни не является обычной площадкой для случайных знакомств?

— Он знал, кто я такая, — сказала она.

— Какая именно из Корнелий? — спросил Иван. Кроме всего прочего, у нее было так много тайн, о которых он не догадывался.

— Он видел, как я танцевала.

— Понимаю.

— И это было в этом году, — продолжила она.

— Почему?

— Он знал о моей татуировке. Я показывала ее на публике всего несколько дней.

— Интересно.

— Ну и что ты по этому поводу думаешь?

— Я не знаю. Я просто не вижу никакой связи с твоим теперешним заказом… может быть… просто, может быть… — Он замешкался. — Слушай, дай мне подумать, сделать пару звонков. Может, это связано с предыдущим делом…

— Думаешь, кто-то хочет отомстить за былые заказы? — спросила она.

— Дай мне несколько дней. Я поспрашиваю. И будь осторожней, Корнелия. Поговорим позже. Позаботься о себе.

Соблюдая меры предосторожности, она переехала из «Гручо», подыскав поблизости приемлемую комнату — в дешевой гостинице в Блумсбери. И теперь могла незамеченной раствориться в толпе туристов, курсирующей по улицам.

Эпизод в Белсайз Парк не давал ей покоя, этого просто не должно было произойти. Ее застигли врасплох. Но легкий мандраж все же наполнял ее вены. Прилив адреналина. Жить снова стало интересно.

Может, она просто наркоманка, сидящая на опасности?

Еще одна составляющая занимательной мозаики.

Хотела бы она разобраться в этих противоречащих друг другу желаниях, которые раздирают ее на части.

Пришло послание от Керита, литературного агента. Она перезвонила ему, не сообщив о том, что выехала из «Гручо». Он все еще пребывал в смущении, видимо, памятуя о проведенном с ней вечере и не помня ничего из того, что на самом деле произошло между ними. Следовательно, он был полностью в замешательстве. Это так по-английски, подумала Корнелия. Почему-то он не смог собраться с мыслями и задать ей откровенный вопрос, который разрешил бы все его сомнения, ведь Корнелия была как раз в настроении дать ему правдивый ответ. Ну и дурак. Ее поразило, что он все еще не был уверен, выебал он ее или нет, и не мог набраться мужества и выяснить это напрямик, может, из-за страха обидеть ее или создать у нее впечатление, что она недостаточно хорошо ему запомнилась.

Также он посчитал своим долгом признаться, что литературные дела Конрада Корженьовски в течение последнего года вел не он. Дела этого клиента он передал младшему агенту фирмы. Возможно, она сможет помочь Миранде, предположил он. В данный момент эта юная женщина отсутствует на работе, она понесла тяжелую семейную утрату, но завтра вернется. Зовут ее Сара Спаркс.

По крайней мере, Корнелия получила имя и наводку.

О взломе офиса компании Керит не упоминал. Вряд ли она попадала под подозрение.

Корнелия поблагодарила его и резко оборвала разговор, так как литературный агент бестолково пытался намекнуть ей на свидание. Похотливый старый ублюдок.

Потом она позвонила парню-компьютерщику и договорилась, что на следующий день, после того, как он закончит работу, они встретятся в Воксхолле, в местном пабе. Он выудил большую часть информации, хранившуюся на украденных жестких дисках. Нужно ли ей распечатать эти файлы? Да, нужно. Хакер получил от нее несколько ключевых слов для поиска нужных материалов. Таких файлов было предостаточно, сказал он. «Хорошо», — ответила она.

Дом, находящийся по соседству с Туфнелл Парк, выглядел скромно, несмотря на то, что был достаточно большим. От недостатка воды и ухода газон перед ним пожелтел, а в самом здании просматривалось что-то незаконченное, как будто его несколько раз пытались надстраивать и ремонтировать, но ни разу не завершили работу. Видимо, его обитатели быстро принимались за следующий проект или пристройку. Звонок был сломан, его прерывистый и слабый звук вряд ли мог услышать кто-либо, находящийся внутри.

Дверь открыла женщина.

Ее вид был поразителен. Даже несмотря на то, что волосы были седоватыми и коротко подстриженными на манер пажа, ей нельзя было дать больше пятидесяти. Она носила маленькие очки и длинное струящееся платье пастельных тонов.

— Привет, — представилась Корнелия, — я Миранда Вулрич. Мы говорили с вами вчера. Надеюсь, я вам не помешала.

— Вовсе нет, — сказала женщина. У нее был легкий акцент. Вероятно, шведский. Несколько позже стоит спросить ее об этом.

— Я понимаю, что это не самое подходящее время, — добавила Корнелия, действительно смутившись своей лжи перед этой достойной и спокойной женщиной.

— Все в порядке, — сказала жена Конрада. — Входите.

— Спасибо.

— Может, разговор о нем приведет меня в чувство. Катарсис, вы понимаете? Так это называют газетчики.

— Может быть, — согласилась Корнелия.

Она последовала за женой Конрада внутрь дома.

Длинный коридор, с комнатами по обе стороны, с книжными полками, заваленными хламом всех размеров и форм, вел в большую кухню, которая располагалась на несколько шагов ниже уровня пола. Корнелия увидела, что кухня выходит в большой сад, в котором трава все еще девственно зеленая, совсем не такая, как в маленьком сквере перед домом.

— Думаю, что мы могли бы посидеть и поговорить здесь, — предложила вдова.

Корнелия осознала, что комната принадлежит этой женщине, словно другие комнаты дома все еще полностью принадлежали ее мертвому мужу. Женщина предложила Корнелии чашку чая. Корнелия согласилась.

Она соврала, что иногда внештатно подрабатывает для маленького американского литературного журнала и надеется, что ей удастся убедить издателей разрешить ей написать большой материал о Корженьовски. Это было только ознакомительное интервью. Потому что, к счастью, она ненадолго оказалась в Лондоне. Вдова Конрада благосклонно согласилась на эту встречу.

Они завязали непритязательный разговор о саде, Лондоне, погоде, Нью-Йорке, доме, и Корнелия продолжала плести лживое кружево слов, чтобы оправдать свою сегодняшнюю маску журналистки и иметь право задать те вопросы, которые она надеялась задать, и обеим женщинам становилось все более комфортно в обществе друг друга. Было что-то во Фредерике Корженьовски, что, по мысли Корнелии, не соответствовало типу женщины, которая прожила с Конрадом почти тридцать лет. Если отталкиваться от его книг.

В его романах и рассказах царили женщины всех сортов, тщательно описанные, выгравированные чернилами крови, сердечных переживаний и эмоций, но его жена явно не принадлежала их миру. Она была прекрасна в скорби, почти бесплотна, не похожа на участницу или жертву войны полов, которую он снова и снова одержимо отображал в своих произведениях.

— Ну так расскажите мне, как вы в первый раз встретились, — попросила Корнелия.

Фредерика Корженьовски мягко улыбнулась, ее глаза слегка затуманились, и она сказала:

— О, это долгая история…

Корнелия кивнула, показывая, что у нее есть время и терпение и что ей действительно интересна та история, которую эта женщина собиралась поведать.

Человек, о котором они проговорили следующие два часа, не был тем человеком, которого она представляла по его книгам и по тому, что рассказывали о нем знавшие его люди. Это была прозаичная история, вся как есть, о семейном мужчине, хорошем отце и муже, который в один прекрасный момент просто начал писать книги о темной стороне жизни, невоздержанной, полной страстей и смертельной тоски. Его жена пошутила, что люди, начитавшиеся его книг, приводили Конрада в замешательство. Казалось, она искренне верила, что он не вел никакой тайной жизни, из которой черпал темы своих рассказов. И она думала, что ему приносило удовольствие играть на свою репутацию, прибавляя в каждой книге новый извращенный и озорной сюжет, чтобы смутить друзей и читателей. Или, если Корнелия была права, еще больше запутаться в своей сексуальной жизни.

Могло показаться, что существовало два Конрада. Абсолютно разных. Для частного и публичного употребления.

Теоретически в этом мог быть смысл, подумала она. Сама Корнелия делила свою жизнь на строго изолированные отсеки. Но когда она узнала о Конраде, ее внутренний инстинкт говорил ей о том, что она права. Что за этим таился огромный и нераскрытый обман. Что его жизнь была его собственным шедевром, и книги могли подсказать, что именно было зеркальным коридором, и дать ключ к разгадке головоломки.

Но Корнелии было неудобно задавать вдове слишком прямые вопросы. Кроме всего прочего, она притворялась серьезным литературным журналистом, а не скандальным желтым писакой. Определенные вещи она просто не могла спрашивать.

— Некоторые полагают, что в произведениях Конрада присутствуют явные элементы его биографии. Это вас не беспокоило? — спросила Корнелия.

— У него было воображение, — сказала вдова. — Я тоже об этом слышала. Но я была замужем за ним почти три десятка лет, — продолжила она. — И я, конечно, знала бы, если бы эти рассказы оказались правдой, не так ли?

Она переадресовала вопрос обратно, к Корнелии, и их глаза встретились. Фредерика Корженьовски моргнула первой. Этого было достаточно для ответа, для Корнелии это выглядело как признание.

В этом разговоре лучше не поднимать вопросов об отношениях Конрада с другими женщинами. Теперь его жена защищает память о нем и будет скрывать ото всех его пороки. Разве не так происходит со сластолюбцами каждый раз? Их самые близкие и родные люди предпочитают не обращать внимания на их действия, терпеть их неверность и боль, которую они причиняют. Корнелия не могла этого выяснить доподлинно. А кроме того, ее работа заключалась в другом. Она приехала сюда, чтобы найти сведения о его последней книге.

— Он работал над чем-то перед смертью? — спросила она Фредерику.

— Конечно, — ответила та.

— И вы знаете, над чем?

— Он всегда над чем-то работал, понимаете. Это то, что отличает писателей. Даже если кажется, что они бездействуют, они полны мыслей, идей.

— Я знаю, — подтвердила Корнелия.

— Какие-то книги, какие-то рассказы, он говорил об этом, а потом — несколькими годами позже — создавал эти произведения. Его действия невозможно было предсказать.

Корнелия понимающе кивнула. Чай в ее чашке остыл, она едва к нему притронулась.

— Говорили вы когда-либо о его текущей работе? — продолжила она.

— На самом деле — нет, — ответила Фредерика Корженьовски. — Он держал свои планы в большом секрете, скажем так. Чувствовал, что если начнет обсуждать незаконченную работу, то это может затормозить его, изменить ход его мыслей. Он был очень закрытым человеком. Понимаете, даже после стольких лет брака временами я понятия не имела, что творится в его голове. Он был, конечно, человеком молчания.

— Вы не возражали против того, что он редко секретничал с вами?

— Нет. Я привыкла. Просто привыкла. Молчание лучше, чем пустые фразы, ведь правда?

— Может быть, — сказала Корнелия.

Она почувствовала, что разговор заходит в тупик.

— Я знаю, что было несколько книг, которые он всегда хотел написать, — призналась Фредерика. — Но это было на уровне смутных идей, которые иногда всплывали в разговоре, когда он раздумывал о том, над чем работать дальше. И написание этих книг он всегда откладывал на потом.

— Понимаю, — сказала Корнелия. — Он когда-нибудь упоминал названия?

— Нет. Один роман был в стиле научной фантастики, второй — о Париже. Но я не думаю, Чтобы он написал для каждого хоть слово. Он не слишком увлекался исследованиями. Каждый новый роман был некой импровизацией:.

— В этом и очарование, — прокомментировала Корнелия, позволяя вдове сконцентрироваться на воспоминаниях.

— О да… — Голос Фредерики затих.

— Да? — спросила Корнелия.

— В прошлом году он поделился идеей, я помню, это было на вечеринке. Кто-то спросил его, ожидается ли выход какой-либо новой книги, и Конрад упомянул о фальшивых мемуарах, книге, которая раз и навсегда уничтожит двойственность, о которой мы с вами говорили. Вы знаете, что в этом отношении он всегда был протагонистом своих историй.

— И вы когда-нибудь видели, чтобы он работал над этим проектом? — спросила ее Корнелия.

— Нет. Он просто работал. Я никогда не знала, над чем. Но я думаю, что за несколько месяцев до сердечного приступа он работал над чем-то важным. Это чувствовалось. Он был более замкнут и задумчив, чем обычно. Таким он становился, сочиняя новую книгу.

— Джон Керит, его главный литературный агент, ничего об этом не знает, — сообщила Корнелия.

— А он и не должен, — сказала Фредерика Кор-женьовски. — Конрад не слишком принимал его всерьез. Он работал в основном с Сарой Спаркс. А Керит главным образом занимался зарубежными переизданиями. Пока книга не была опубликована в Англии и в Штатах и он не мог отправить ее на дальнейшие переиздания, он редко ей интересовался.

— Интересно.

— Грустно, что Сара не смогла присутствовать на похоронах, — сказала вдова. — Ее дедушка умер, и ей пришлось лететь к нему во Францию, чтобы провести там процедуру похорон. Слишком много смертей… Мы долго говорили с ней по телефону. Она была шокирована смертью Конрада.

— Это случилось так неожиданно?

— Да, — подтвердила Фредерика. — У него было превосходное здоровье. Просто так вышло. Как гром среди ясного неба. — Она замолчала.

— И так рано, — сказала Корнелия. — Всего лишь пятьдесят девять.

— Да. Но, понимаете, он никогда не заботился о себе. Я только вчера говорила с нашим семейным доктором и узнала, что несколько месяцев назад Конрад приходил к нему на прием и у него обнаружили гипертонию. Он мне ничего не сказал. Ему прописали лекарства, нормализующие давление. Но я не уверена в том, что он регулярно их принимал. Если и принимал, я этого никогда не видела.

— Сожалею, — сказала Корнелия и продолжила: — Но у него же был компьютер? После всего случившегося вы или кто-то другой заглядывали в него?

— О да. Наш сын смотрел. Он самый практичный человек в семье. Он сказал, что это странно, Конрад, должно быть, перед смертью стер все начисто. В памяти ничего не было. Пусто. Новые произведения, старые произведения. Ничего. Но Конрад никогда не дружил с компьютерами. Поздно сел за компьютер. Всегда предпочитал свою электрическую пишущую машинку.

— Любопытно, — сказала Корнелия. — Вы будете скучать по нему, правда?

— Что прошло, то прошло, — вздохнула Фредерика. — Наши дети выросли, они уже взрослые. После этого фильма в прошлом году мы финансово обеспечены. Как будто он выбрал правильный момент, чтобы уйти из нашей жизни.

— Но, по крайней мере, у вас есть его книги, — сказала Корнелия в утешение. — Немногие люди оставляют такое наследство…

— Думаю, что так оно и есть, — с неохотой согласилась Фредерика. — Но все же это не так, как если бы он был рядом, даже ничего не говоря, ведь правда?

— Я знаю, — заключила Корнелия. Она зашла настолько далеко, насколько позволяли приличия. — А теперь мне пора идти, — сказала она. — Вы были так добры, что столь долго со мной говорили. Особенно в такой момент.

— Мне будет интересно, дадут ли вам добро на эту статью, — сказала вдова Конрада. — И, конечно, будет интересно прочитать ее. Любопытно посмотреть на его творения в другом ракурсе. О нем отзывались очень односторонне.

Они обе встали.

— Вы за рулем? — спросила Фредерика, открывая Корнелии входную дверь.

— Нет.

— Я могла бы вызвать вам такси, — предложила она. — У нас здесь хорошая местная служба.

— Не нужно, — сказала Корнелия. — Метро прямо за углом. Это удобно. Во время прогулки я соберусь с мыслями.

Фредерика протянула Корнелии руку. Ее рукопожатие было твердым и теплым.

— Миранда?

— Да?

— Я думаю, что вы очень понравились бы Конраду, — с пытливым мерцанием в глазах сказала женщина. — Я бы сказала, что вы абсолютно его типаж…

— Потому что я блондинка?

— Не только, — сказала вдова. — И…

Она замешкалась.

Корнелия медленно отняла руку.

— Я вспомнила, один раз он упоминал название. Может, именно над этим он работал. Книга должна была называться «Откровения».

Входная дверь закрылась.

Да, думала Корнелия, живо шагая к станции «Туфнелл Парк», бросив случайный взгляд через плечо, чтобы проверить, что за ней никто не идет. Просто, как паззл: один кусок вовремя подходит к другому. Воистину все дело в терпении. Но где здесь место для фигуры Укротителя Ангелов?

Она ездила со мной за границу.

Неисповедимы пути вожделения, его развития, это превращало нас в ленивых и нелюбопытных туристов поневоле. Кроме всего прочего, мы не могли проводить все время наших поездок, забаррикадировавшись в номере отеля и яростно трахаясь как кролики, ведь правда?

Так что в перерывах между сексом мы гуляли, исследовали окрестности, я нырял в первый попавшийся на пути книжный магазин, а она покупала белье (по моей кредитной карте). Мы много ели, смотрели кучу фильмов. Гранд Канал в Венеции вонял, может, потому, что мы приехали не в сезон. Выдры в заливе Монтерея молчали. В Амстердаме мы ели рис, после которого у нас долго урчало в животах. В Барселоне Рамблас была запружена иностранными футбольными фанатами. В Брайтоне — Мекке грязных уикендов — в преддверии политической конференции повсюду расставили телекамеры, и все это было в резком контрасте с печальным фильмом о наших постыдных подвигах, но почему-то в каждом городе, ставшем пристанищем наших необузданных соитий, было одинаково. У этих городов не было лиц, они существовали только для того, чтобы приютить нас и дать насладиться грязным сексом. Конечно, в итоге она устала от путешествий, от меня.

И все, что у меня от нее осталось, — вот эта фотография. Черно-белая. Фотография обнаженной женщины на черном фоне. Естественно, гостиничный номер. Стыдно признаться, даже не ее комната. Просто картинка, вложенная в книгу, которая иногда напоминает о ней. У меня нет таланта к фотографии, я не мог даже нормально сделать поляроидный снимок своей любовницы. Грустно, да?

Вот так она выглядела и так раздевалась для меня.

Может, это было в Париже, в отеле на рю Л'Одеон, в комнате с деревянными перекладинами, пересекающими крест-накрест грубую текстуру стен и потолка. Или это было в «Гершвин Отеле», рядом с Пятой авеню в Нью-Йорке, улыбка героини Пикассо озаряла стену рядом с кроватью, и сквозь стены тьмы она смотрела, как мы занимаемся любовью. Это могло быть в любом месте, где мы оставляли свет включенным. Может, в маленьком отеле в Амстердаме, с окнами, выходящими на мрачный канал, с вечным шумом от пьяных гуляк и паркующихся машин, и этот шум всю ночь мешал нам спать. О да, мы побывали во многих отелях. Порой это были изысканные, а чаще — убогие прибежища для случайного секса. Отель в Чикаго был на реставрации, и она предпочла спать в другой кровати, потому что я слишком сильно храпел (фактически это был последний отель, давший приют нашей трогательной связи, может, тот предлог был первым симптомом ее ослабевающего ко мне интереса), или «Сент Пьер» на Бургунди Стрит в Нъю-Орлеа-не, расположенный вдали от гула Бурбон Стрит, где я забыл трахнуть ее после ее стриптиза (только в Чикаго она позволила Себе потанцевать с другими мужчинами).

Или из самых дорогих мне воспоминаний. Наша комната в морских и пастельных тонах в «Гранд-отеле» в Сете, и с балкона канал выглядел совершенно по-другому, и там по уикендам проходили турниры на длинных лодках. Береговой порт, где ей понравился хромой официант, который, когда мы сидели в рыбном ресторанчике, однажды вечером нас обслуживал. Он на полном серьезе предложил нам пригласить его в наш гостиничный номер. Не случилось ровным счетом ничего, но долгие месяцы после этого я неистово фантазировал, что я смотрю, как ее ебет другой мужчина, и даже, кстати, когда мы в следующий раз приехали в Манхэттен, кое-кого подобрал, но только затем, чтобы прогнать его, потому что у нее в тот день были месячные.

В этих ужасных мечтаниях я даже не ревновал ее, представляя, как в нее медленно входит член другого мужчины, а она корчится от приступов наслаждения, и я внимал ее стонам и судорогам и смотрел, очарованный, в ее светло-голубые глаза, сияющие стеклянным блеском. Когда, после нашего первого раза, я провожал ее до железнодорожной станции, она сказала, что ее партнер немедленно поймет, что она была с другим, потому что ее глаза так ярко сияют. Нет, я не чувствовал ревности при мысли увидеть ее с незнакомцем. Это было бы мне в удовольствие и в назидание. Я поставил бы ее на кровать на четвереньки, развернув задницей к двери, и провел бы пальцами по расщелине между ее ягодицами, погрузился бы в ее влагу, показывая эту красоту новому мужчине, знакомя его с лабиринтами и тайниками ее тела. Я увидел бы, как она горяча изнутри, как эта сладкая пизда сожмет его член и выдоит досуха. Я был бы режиссером, все установил, дирижировал их движениями, поглаживал себя, когда ее губы сжались бы вокруг этого толстого пениса и покрыли его целиком, стали отсасывать, энергично и отчаянно (я разве не говорил, как хорошо она умеет отсасывать? Она сосет с неистовой энергией, как будто от этого зависит вся ее жизнь, но при этом в ее глазах остается удивительное выражение невинности, она делает это и демонстрирует чистейшее наслаждение искусством феллацио, почти так же, как делал я, когда ложился на нее, и пробовал ее, и содрогался, когда она кончала, и вибрации оргазма пульсировали по всему ее телу, заставляя дрожать и мой язык, и член, и мое сердце, и душу).

Так что она устроила мне стриптиз в комнате отеля. Разделась до чулок. Нежно извиваясь, выталкивая вперед свой таз, вздрагивая своей нежной грудью, позволяя своим рукам свободно болтаться, она ладонями ласкала задницу — словно пародируя сексапильность, как киношная стриптизерша. Не было музыки, только она и я — в каком-то номере отеля. Толчок, прыжок, вибрация, теперь точно как Мадонна в том клипе, чуточку вульгарно, но достаточно провокационно, а теперь такая же энергичная, как Кайли Миноуг, но она никогда не была столь неистовой, как Дженнифер Лопес или Дестини Чайлд.

И я всасывал в себя каждый дюйм ее тела. Бледную плоть, родинки, недостатки, море этих глаз, кажущихся бездонными, мягко колеблющиеся груди, пепельно-белые волосы, теперь отросшие до плеч, подстриженный треугольник темных вьющихся лобковых волос, сквозь которые я легко мог разглядеть провал ее перламутрового входа, плотные складки плоти нижних половых губ, такие мясистые и выпуклые, царственное квадратное пространство ее задницы. Она так хорошо смотрелась опутанная короткими ремнями, которые мы вместе покупали в «Виктория Сикрет» на Бродвее.

А потом она смотрела на меня Сверху вниз, и я сидел, конечно же, с высунутым языком и эрекцией, выдающейся из-под темной ткани моих брюк, и она улыбалась мне, и сердце мое таяло. И хотя я прямо тогда хотел затрахать ее, пока оба мы не будем удовлетворенными и бездыханными, я все же странным образом чувствовал себя наполненным такой добротой и нежностью, и это чувство делало меня самым лучшим из всех мужчин.

Я знал это тело столь близко, что мог бы описать каждую деталь ее вздохов, выражение глаз, когда входил в нее, пятно на левой стороне груди, дюжину вариаций цвета кожи, окружающей сморщенный вход в ее анус, и сотни форм красного и розового, которые взывали ко мне, когда я разделял ее половые губы и раскрывал ее. И снова накатывают воспоминания, как ураган, быстрые, бессмысленные, жестокие. О хороших временах — и о плохих тоже. О том, как мы были на пляже, голые, омываемые холодным ветром. Визит в Музей Метрополитан, когда она завелась от эротических скульптур из Индии и Океании, и мы почти что трахались в местном туалете (именно я почувствовал, что этот подвиг слишком рискованный, а когда мы добрались до отеля, наш запал иссяк…). Письмо по электронной почте, сообщающее мне, что она побрила свою киску, а несколькими днями позже еще одно немногословное сообщение о том, что она нашла нового любовника. И я схожу с ума от ярости, зная о том, что он тот самый, избранный, кто смотрит теперь на ее лысые половые губки во всей их эротичной красоте. В первый раз она позволила мне трахнуть ее по-собачьи, без презерватива, и я смотрел, как погружаюсь в нее и двигаюсь туда и сюда, и наши соки смешиваются воедино. Однажды вечером мы ели устриц, и она попробовала их в первый раз, а потом узнала их вкус, через несколько часов глотая мою сперму в нашем отеле.

Номер, в котором она показывала стриптиз, развлекая и забавляя меня, с опущенными вниз глазами, в скромном золотом ожерелье вокруг ее стройной шеи. Она сбросила свои сетчатые чулки и медленно двинулась ко мне — я сидел на краю кровати, — и я почувствовал нежный запах ее пизды в нескольких дюймах от своего лица, а она шагнула на покрывало кровати, встала надо мной, широко расставив ноги. Непристойное и великолепное зрелище ее явно мокрой расщелины всего в паре сантиметров от моих распахнутых глаз, дразнящее меня, она предлагала себя, моя обнаженная любовница, моя личная стриптизерша, моя голая любовь.

— Вам это нравится, Мистер? — спрашивает она, и смех застревает у нее в горле.

Я одобряюще киваю.

Она опускает руку и, просунув два пальца в свою влагу, она раскрывает себя.

— Вы хотите этого, сэр?

Я улыбаюсь с отрешенным и слабым безразличием. Встаю с какой-то напыщенной шуткой, которую я теперь в жизни не вспомню. Она взрывается хохотом. Когда-то я мог заставить ее смеяться, как никто другой в этом мире. Я хотел, чтобы она умерила свое веселье, и напомнил ей о том, как однажды, на бульваре Святого Германа, она даже чуть-чуть описалась от смеха. Она икает и садится на меня. Гипнотическое тепло ее тела рядом со мной. А я все еще полностью одет.

Все эти теперь невыносимые воспоминания об отелях, шутках, которые когда-то были смешными…

Слишком много всего произошло с тех пор, когда мы были вместе и счастливы своим простым счастьем секса, и она захотела, чтобы мы оставались друзьями и больше не были любовниками. Потом был голландец, женатый, теперь уже разведенный, кореец с темной кожей и бог знает кто еще. И, в конце концов, я ревную. Как черт знает кто. Конечно, она убеждает меня, что мы сможем так же встречаться, просто будем друзьями, без секса, что так будет лучше. Как, спрашиваю я ее, но я ведь соглашусь и на это, ведь соглашусь же? Как можем мы проводить дни в других городах, делить номер в отеле и игнорировать тот факт, что ее тело, и ее глаза, и ее запах, и ее слова, и ее пизда просто умоляют меня о сексе?! И я понимаю, что не могу больше соблюдать эту нелепую сделку о дружбе.

Ты можешь встречаться с другими мужчинами, говорю я ей, и я не буду тебя осуждать, обвинять, я понимаю, что я не всегда в твоем распоряжении, и что ты молода, и у тебя есть собственные потребности. Но она знает, что втайне я лгу. Что я поклянусь в чем угодно, лишь бы она вернулась.

Она движется в темноте, а я глух, я не слышу музыки, под которую она так чувственно танцует. Может, это блюз, песня Кристин Маквай или Натали Мерчант. Или «Синг» Тревиса. Или, может, Сара Макларен «Tumbling Towards Ecstasy» (тот кореец, который потом бросил ее ради русской женщины, разбив ее хрупкое сердце, любил эту песню, он, кажется, был любителем музыки…). Или снова Песня Эйми Манна из «Магнолии» (мы смотрели этот фильм вместе, о, как ей нравилось смотреть со мной фильмы…). Я ничего не слышу. Могу только попытаться угадать мелодию по томным движениям ее тела, по тому, как сбрасывается каждая деталь одежды, обнажая сокровище ее плоти, ее интимности. Щель ее пупка, тёмные вершины сосков (напрочь лишенные чувствительности, она всегда мне об этом напоминала), ее горло, свечение ее тела, ее молодости, ее жизни.

Я открываю рот и даже не слышу, как говорю ей — пожалуйста, или — вернись, или — прости меня.

Она танцует, мой эротичный ангел, моя потерянная любовница.

Во мне все больше невысказанных слов, но она утонула в своей музыке и больше не видит аудитории. За ней — черные стены отеля, и она застыла, как фотография, ее бледность резко контрастирует с окружающей обстановкой. Стриптизерша в комнате отеля. Этюд средь тьмы и света.

Как в ночном кошмаре, мое горло сдавливается, и я не могу произнести ни слова. Я роняю одинокую слезу влажной нежности, слишком хорошо зная, что больше я никогда не смогу позволить себе личную стриптизершу. Так же, как и номер в отеле.

Сара Спаркс была крохотной. Глядя на нее, Корнелия, со своим ростом около шести футов, чувствовала себя нескладной великаншей. Сара согласилась позавтракать вместе в ресторане большого викторианского отеля, который возвышался, как спрут, над главными железнодорожными станциями Лондона. Ее несколько недель не было в офисе, и теперь у нее не нашлось другого времени для беседы.

Для Корнелии это не составляло никакой проблемы, у нее была привычка вставать рано.

Юная литературная агентша выглядела, как куколка, и Корнелия сразу же ее полюбила. У нее были длинные прямые золотисто-каштановые волосы, карие глаза и нежная кожа. И первое, о чем Корнелия подумала, — какой будет Сара в постели. И это удивило ее, фактически она никогда не бывала с другой женщиной, даже когда сгорала от любопытства или когда этого требовала легенда. Сара едва выросла до размера А, и эта особенность делала вид ее сосков каким-то образом неотразимым для мужчин и женщин, осознала Корнелия. Деловой костюм, одетый на ней, выглядел бесформенным, ее детские очертания скрывала ткань в тонкую полоску. На Саре были ботинки на плоской подошве.

— Керит сказал, что вы хотели поговорить со мной о Конраде?

— Все правильно, — сказала Корнелия. — Я его большая поклонница, и теперь, когда он умер, я подумала о возможности написать о нем статью.

— Для кого вы пишете, мисс Смит? — спросила Сара.

— О, просто для нескольких научных журналов в Штатах, — ответила Корнелия. — Но для этой статьи я думаю подыскать более широкий рынок сбыта. «Esquire» или «Atlantic Monthly». Кто знает?

— Если я могу сказать, мисс Смит…

— О, зовите меня Миранда.

— Я хотела сказать, Миранда, вы не производите на меня впечатления научного работника.

— Внешность часто бывает обманчивой, Сара, — сказала Корнелия.

Они обе заказали полный английский завтрак. Для этих крошечных форм у Сары Спаркс был хороший утренний аппетит.

Корнелия решила взять инициативу в свои руки.

— Он был любителем женщин, правда? — спросила она юную агентшу.

— Да, именно таким он и был, — ответила она.

— Вы спали с ним? — продолжала Корнелия.

— И что, если и спала? — отреагировала Сара. — Каким образом это имеет отношение к вашей будущей статье, Миранда? Не думаю, что вы подыщете ей подходящий рынок сбыта. В наши дни сексуальная жизнь незначительных писателей мало привлекает аудиторию. Публике нравятся певцы, актеры и герои мыльных опер.

— Просто личное любопытство. Вы вполне привлекательны.

— Спасибо. Вы тоже.

— Если бы я была с ним знакома, уверена, что позволила бы ему себя трахнуть, — заявила Корнелия. Подошедший официант, задев их столик, принял двойной заказ. — Но, к несчастью, я слишком поздно появилась на игровом поле.

— Очень даже вовремя.

— Ну так?

На мгновение Сара Спаркс, затаив дыхание, погрузилась в раздумья.

Затем выдала Корнелии свой ответ.

— Технически нет, — она криво улыбнулась

— Умоляю, объясните.

— Я не спала с ним, но один раз отсосала у него. Вы это хотели знать.

— Действительно технически.

— Да, Конрад был ужасно соблазнителен. Он был так не похож на тех людей, с которыми приходится встречаться в книжных кругах. Сдержанный, но он был настолько полон напряжения, сексуального напряжения. Часто очень забавный, остроумный, никогда не скрывал того факта, что каждая новая женщина может быть приключением, новым объектом страсти.

— Он был женат, а я однажды поклялась, что никогда не буду трахаться с мужчиной, принадлежащим другой женщине. А еще я тоже была завязана в то время в неких отношениях.

— Понимаю.

— Я много выпила. Мы ходили отмечать продажи. Ели карри в «Ред Форт» на Дин стрит. Может, правду говорят о силе афродизиаков в специях…

— Мне кажется, теперь я вам завидую, — улыбнулась Корнелия.

— Он великолепно целовался, но мне была известна его репутация. Видите, когда выходили новые книги, я часто прочитывала их первой. Часто знала, кто есть кто, и именно мне приходилось советовать ему вносить изменения. Он никогда не играл в безопасные игры, старина Конрад. Он хотел заняться со мной любовью. Отчаянно. Я дважды отказывала, и думаю, что если бы он попросил меня в третий раз, то я бы дала ему, прокляв свои принципы. Но он не попросил. Он только умолял меня полностью раздеться. Сказал, что хотел бы видеть все мое тело. Один-единственный раз. Сказал, что это будет сладким воспоминанием. И я была в полном замешательстве, но я все равно в тот момент была уже наполовину раздета и подумала, почему бы нет. И разделась. У него были такие красивые глаза, когда он смотрел на меня. Но он не тронул меня. Нигде. Так что…

— Так что?

— Так что я расстегнула ему брюки и отсосала у него. Он никогда меня об этом не просил. И после этого мы остались друзьями. Между нами никогда больше не вставал вопрос секса.

— Трогательная история.

— Глупая история, — добавила Сара. — Можно назвать ее отвратительной, но для меня это драгоценное воспоминание. Но, я так понимаю, вы ходили на похороны?

— Да.

— Керит мне не слишком много об этом рассказывал. Там было много красивых женщин?

— Много.

— Ну конечно. Я хотела бы там побывать. Соотнести эти лица с вымышленными именами. Конрад был настолько прозрачным, понимаете? Просто любил всех этих женщин слишком сильно для того, чтобы суметь их различать. Я думаю, что он в некотором отношении любил их всех. Знаете, я буду по нему скучать. Как по другу, по любовнику, которого у меня никогда не было. Но я уверена, что каждая из этих женщин будет чувствовать то же самое. Он производил такое воздействие на людей. Ну, на нас, на женщин.

— Звучит как открытое продолжение того фильма Трюффо, — вставила Корнелия.

— О, Конрад любил фильмы Трюффо. Tout a fait [5].

Разговор затих, каждая из женщин собиралась с мыслями.

— Я уверена, что она тоже там была, — затем произнесла Сара.

— Кто? — спросила Корнелия.

— Была одна женщина, которая значила для него больше, чем любая из всех остальных. На самом деле, я думаю, что каждая из нас рассматривалась только как ее замена. Бледная замена. Это было несколько лет назад. Она была замужем. И ничего не вышло. Несомненно, по ряду причин.

— Как ее звали?

— Я не могу сказать вам этого, Миранда. Иначе я предам Конрада.

— Так вы знаете?

— Да. Это произошло почти случайно. Какой-то мужчина позвонил в издательский дом с жалобой, что Конрад бесстыдно обрисовал его жену в своей новой книге. Что сходство было неоспоримым. И этот парень был разъярен. Угрожал исковой тяжбой. Керит в то время был в Нью-Йорке, так что разбираться с этой проблемой пришлось мне. Я позвонила Конраду, и он радостно подтвердил, что каждый пункт обвинения был правдой.

— И что случилось? — спросила Корнелия.

— Конрад был достаточно умен, все это было невозможно доказать без того парня, ее мужа, и он оставил рогоносца с носом. Так что мы убедили издателей считать это блефом и посоветовать ее мужу следовать своим угрозам, если он настолько разгневан.

— И он последовал?

— Нет. Он, вероятно, обратился к юристу, который объяснил ему, что произойдет дальше, и он решил не начинать судебного дела.

— Вот это да.

— Но она ему никогда этого не простила.

— Откуда вы знаете?

— Конрад рассказывал мне. Эта блядь разбила ему сердце на миллион осколков. Я с иронией думаю, что именно это сделало его хорошим писателем, заставило порвать со своим прошлым творчеством. С того самого момента он встал на новую стезю — стезю писателя о женщинах. До нее он был нормальным предсказуемым семейным человеком. Но эта связь открыла ему глаза, и хотя он знал, что это было глупо и неправильно, он взвешивал и рассматривал каждую женщину как возможную замену, как новую ее! На самом деле это грустно.

— Да.

— Теперь вы все это знаете, Миранда, и можете перечитать все его книги и рассказы, в них появится больше смысла.

— Не просто зеркальный коридор.

— Точно.

Теперь между этими двумя молодыми женщинами возникло чувство сестринского родства. Одна его знала, вторая хотела понять.

— Скажите мне, Сара… «Откровения», над которыми он работал перед смертью…

— Откуда вы об этом знаете? — Сара казалась встревоженной.

— Его жене было известно только название, — ответила Корнелия. — Он закончил эту книгу? Вы ее читали?

— Простой ответ — я не знаю. Три недели назад мы говорили по телефону, и он сказал мне, что закончит ее через пару дней. Он называл эту книгу романом, но на самом деле это было нечто типа воспоминаний, в которых, как он сказал, расскажет правду о своей жизни в мире женщин. Я предостерегала, чтобы он не писал эту книгу. Слишком многие имена будут впутаны. Но он настаивал, что просто должен ее закончить. Почти как акт возмездия.

Сара замолчала и уставилась на свою теперь уже пустую тарелку.

Корнелия едва притронулась к яйцам, помидорам, бекону, колбаскам и горе черного пудинга.

— Вы ее читали?

— Нет, — ответила Сара. — Конрад умер, когда я была во Франции, хоронила дедушку. Он никогда не давал мне этой книги. И я понятия не имею, что с ней стало. Мне сказали, что ее не было в компьютере его офиса. Он никогда ничего не распечатывал, просто присылал копию файла, обычно по электронной почте.

— Странно.

— Да, за последние несколько дней я пришла к выводу, что реально он мог никогда к ней и не приступать. Иногда с писателями бывает и такое. Я слышала подобные истории. Искусство промедления во всей своей лживости.

— Кто-нибудь может знать?

— Не его жена. Вы тоже теперь это понимаете.

— Да, я говорила с ней.

— Позволить дорогому Конраду покинуть нас, оставив эту загадку, — усмехнулась Сара. — Дело о потерянной рукописи.

Корнелия задумалась о том, в какую сторону повернуть разговор.

Ей пришла в голову идея.

— Женщины? Вы знаете кого-то из тех, которые были в его жизни недавно, перед смертью?

— Хороший вопрос, но у меня нет на него ответа, — ответила миниатюрная агентша. — Он не посвящал меня в такие секреты. Мы оставались друзьями, но он всегда держал дистанцию. Тонкие намеки, но ничего определенного.

— Как он знакомился с ними? — продолжала настаивать Корнелия.

— Я не думаю, что у него были какие-то строгие правила, — сказала Сара Спаркс, — или типажи. Кроме Кэй, у него было мало женщин из литературных кругов…

— Кэй?

— Я не должна была этого произносить, — пожаловалась Сара, взволнованная тем, что это имя сорвалось с ее языка.

— Это та «самая важная»?

— Да.

К их столику подошел официант, принес счет. Оплатить его захотели обе и после короткого спора решили поделить счет надвое.

Они ждали сдачи. Вибрации поездов, движущихся от переполненной станции внизу, были единственным звуком в тишине зала ресторана.

Сара Спаркс подняла сумку с пола и была готова уйти. У нее оставался последний вопрос.

— Миранда?

— Да?

— Вы действительно планируете писать статью о Конраде? — спросила она.

— Возможно.

— Видите ли, вы так мало спрашивали непосредственно о его произведениях…

— Мне интересен сам человек, спрятанный за словами, — ответила Корнелия.

— Правда ли?

— Да.

— Вы читали «Чмок-чмок»?

Это был последний роман Конрада. Из-за спешки Корнелия так и не добралась до него.

— Хмммм… — невнятно пробормотала она.

— Там много об Интернете, правда? Я скажу, что это правильное место для расследования. Очевидно, что именно так он знакомился с женщинами. У меня такое чувство, что сначала он заводил виртуальные отношения. Задолго до того, как реально затаскивал их в постель. Эпизод в Париже с американской банковской служащей, черт возьми, слишком похож на правду. Как будто в какие-то моменты Конрад описывал истинные истории. На вашем месте я бы за это зацепилась.

Корнелия кивнула:

— Спасибо.

Они вышли на улицу, и каждая была готова отправиться в свою сторону.

— Пока, — Корнелия протянула руку Саре, которая уже намеревалась открыть дверцу ожидающего ее такси. Сара проигнорировала этот жест и, встав на цыпочки, нежно расцеловала Корнелию в обе щеки.

— Пока, Миранда. Удачи, — сказала она.

Корнелия вздрогнула. Ритуал прощания таил в себе так много перспектив. Они обе физически это чувствовали. Грустно, но Корнелия знала, что теперь для этого не было времени. Может быть, если она в обозримом будущем вернется в Лондон… Она ответила на поцелуи, опрометчиво скользнув губами по лицу Сары, когда та обнимала ее. От Сары приятно пахло. Корнелия загадочно улыбнулась. Сара улыбнулась так же и шагнула в темное такси, закрыв дверь только тогда, когда оно тронулось в направлении Блумсбери.

Несколькими минутами позже ее собственное такси мчалось от здания железнодорожной станции, и когда Корнелия инстинктивно обернулась и посмотрела сквозь затемненное заднее стекло, ей показалось, что она заметила в толпе пассажиров на обочине дороги фигуру Укротителя Ангелов. Через мгновение его там уже не было. Определенно он. Еще одна проблема, без которой она могла бы обойтись.

Сидя в серой обстановке голой комнаты мотеля «Холборн», Корнелия внимательно изучала стопку распечатанных бумаг, которые она забрала у компьютерщика. Он поработал над жесткими дисками, украденными из агентства, и распечатал информацию со словами и темами, которые дала Корнелия.

Большая часть этого материала вряд ли могла пролить свет на происходящее, она была не более ценной, чем ее знакомство с файлами под покровом тьмы во время взлома офиса. Финансовые вопросы, споры об авторском вознаграждении, предварительное обсуждение контрактов, несколько несущественных конфликтов с воодушевленными редакторами, ничего не значащие сплетни об издательстве, обычная переписка между Конрадом и его агентами. Все это казалось практически бесплодным, и когда Корнелия почти оставила надежду извлечь что-то действительно ценное, вдруг одно из сообщений привлекло ее рассеянное внимание. Это было письмо по электронной почте, двухлетней давности, от Конрада — Кериту. Его содержание не относилось к делам — он просто подтверждал, что с неохотой согласился на условия какого-то журнала, на небольшое исправление. Но электронный адрес не был обычным адресом Конрада. Письмо пришло с сервера «Hotmail».

Корнелия стала оживленно перерывать все предыдущие письма, которые успела просмотреть, чтобы убедиться, что письмо с таким адресом было одним-единственным. И нашла пять сообщений, отправленных в течение нескольких лет. Каждое было отправлено летом. Казалось, что Конрад, находясь в отпуске, не мог писать со своего обычного сервера, а потому ему пришлось использовать другой почтовый ящик, чтобы общаться с литературным агентством.

Теперь у нее был другой адрес Корженьовски.

Корнелия схватила с кровати телефон и набрала номер своего хакера-сообщника в Уондсворте. Он был все еще на работе.

— Похоже, у меня появилась для вас еще одна подработка, — сказала она.

— О, правда?

— Может, не такая легкая, как предыдущая, — добавила она.

— Легких путей не ищем, — хихикнул он.

— Хорошо, — кивнула она.

— Хотя я запрошу гонорар в зависимости oт сложности работы, понимаете?

— Вы знаете, что я плачу щедро.

— Ну так что это? — спросил он. — Или все настолько секретно, что мы не можем обсуждать это по телефону?

— Не совсем, — сказала Корнелия. — Мне нужно сломать почтовый ящик на «Hotmail».

Она услышала, как он от души расхохотался.

— Леди, это кусок золота, — ответил он. — Территория «Microsoft». Идеально для взлома.

— Хорошо. У меня есть только адрес. Пароля нет.

— Не имеет значения. Можно подобрать.

— Когда?

— Для этого не требуется специального оборудования, — сказал он. — Тогда, когда вы захотите и откуда захотите.

Он был молод, этот умненький черный парень, который пропах компьютерами, дышал ими сквозь каждую пору своего тела. Как и большинство мужчин, при первой их встрече он мгновенно мысленно раздел Корнелию, но ему было ясно, что она птица другого полета, сексуально умудренная, и поэтому он не был для нее угрозой. Будет умнее не встречаться в публичном месте, хотя если вспомнить другого американца, то он — Укротитель Ангелов — пока на свободе.

Они договорились о сумме вознаграждения.

Этим же вечером он приедет к ней, прямо в ее номер, и привезет свой ноутбук, решили они. Он был уверен, что сможет сломать почтовый ящик, и явно радовался подвернувшейся возможности.

Моя степень неопределенности

Самолет наклонился над океаном и начал резко снижаться над LAX. [6]

Из окна рядом со своим креслом Корнелия видела внизу берег Атлантики. Это Санта Моника или Венецианский пляж, а может, снова Марина дель Рэй? Пока они летели слишком высоко, так что она не смогла разглядеть местность: причалы, дороги и резервуары, похожие на спагетти.

Она вздохнула.

Страна пальмовых деревьев. Прошедшего безумия.

Калифорния вызывала у нее смешанные воспоминания.

Она помнила несколько стрип-клубов, в которых работала, разбросанных, как гравий, по орбите аэропорта, и каждый пытался перещеголять остальных своим крикливым воззванием к капризным игрокам и другим печальным людям из ночи. И все это было связано одинаковыми нитями одиночества и унижения, от которого страдали и посетители, и танцовщицы.

Она не могла стереть из памяти и экстремальные приватные вечеринки, на которых ей приходилось присутствовать, порой по заданию, а иногда потому, что ее чувства брали верх над рассудком.

Ей не забыть спелой плоти, разнузданной, дефилирующей по краям мерцающих бассейнов на Голливудских холмах. Вялые тела. Под завязку загруженные наркотиками и пулями. Их обличие оставалось таким же, если только не присматриваться слишком внимательно…

Самолет вздрогнул, попав в воздушную яму, и Корнелия, посмотрев вниз, заметила, что по ее левой руке бегут мурашки.

Она сжала ноги под сиденьем, готовясь к посадке. Большую часть полета она дремала, не заметив ни фильмов, ни жалкого обеда, ни других пассажиров экономического класса. Еще одна статья расходов частного расследования! Она тихо улыбнулась. Добро пожаловать домой, Корнелия, казалось, шепчет ей колышущийся океан, перекрывая приглушенный рев мотора «Боинга».

— Иван, я звоню тебе из Лос-Анджелеса.

Она почти услышала, как от удивления расширились его глаза, он был на другом конце провода, в Манхэттене, на три часа впереди от времени Корнелии.

— Какого черта ты там делаешь, Корнелия? — спросил он.

— Я делаю свою работу.

— Последнее, что я знаю, девочка, так это то, что ты искала эту книгу в Лондоне.

— Я ее там искала.

— Так что произошло, если ты поменяла место действия? — спросил он. — Тебя посылали не загорать…

— Похоже, что все следы последней книги Корженьовски исчезли с карты Лондона, — сказала она. — Но мне известно, что он регулярно контактировал с несколькими женщинами из США.

Так что я доведу это дело до конца.

Иван закашлялся.

— Вот это я и называю инициативой, Корнелия. Я просто надеюсь, что клиент пойдет на излишние траты.

— Она пойдет, — сказала Корнелия. — У нее должна быть, черт возьми, веская причина перехватить эту книгу до того, как ее опубликуют, я так полагаю. Может, потому что эта книга о ней.

— Твоя работа — не строить догадки, Корнелия, — перебил ее Иван.

— Я знаю, — ответила она. — Во всяком случае, я потратила минимум. Даже использовала свою скидку. Она бы мне все равно не пригодилась. Думаешь, что мне надо включить это в счет?

— Умница.

— Ну вот, я отчиталась, — сказала Корнелия. — Буду держать тебя в курсе событий. Для меня есть какие-то новости с других фронтов, Иван?

— Пока нет.

— Мне кажется, я видела этого парня опять на днях, в толпе. Он определенно меня преследовал.

— Ты уверена?

— Я не маленькая мисс Паранойя, — сказала Корнелия. — Ты меня знаешь.'

— Знаю.

— Так что постарайся что-нибудь нарыть. Пожалуйста.

— Постараюсь, — сказал Иван.

Бассейн в отеле «Фигероа» был словно пустыня на обезличенном пейзаже деловой части Лос-Анджелеса. Спрятанный за массивным зданием и окруженный защитными стенами, окаймленный миллионом вариаций растений и деревьев, он мягко мерцал в послеполуденном солнце. Под гигантским терракотовым куполом, рядом с бассейном стояли выделанные железом кресла и даже два скелета кровати, словно реквизит из сказки «1000 и одна ночь», потертые матрасы, покрытые потрепанными гобеленами. Причудливое смешение стилей: наполовину испанское, наполовину индийское, оазис, в котором ни один элемент не подходил к другому, но все же они сочетались в странной гармонии. За массивным Стадионом «Стэйпл» и смежным с ним Центром Конвенции, гладкими, космическими созданиями, принадлежащими совсем другому миру, теснились южные районы.

Корнелия уселась на край прямоугольного бассейна, спрятавшись под зонт, и потягивала лимонад, а другая женщина с подозрением изучала ее.

Ее звали Валери. Она жила в Пасадене, но работала машинисткой в нескольких, кварталах отсюда, в большой юридической фирме, которая питалась гонорарами от государственных и местных органов власти. В присутствии Корнелии она не чувствовала себя непринужденно. Она не знала о смерти Конрада до того самого телефонного звонка сегодня утром.

— Как вы нашли меня?

— По электронной почте, — ответила Корнелия.

— Вы его… — она замешкалась, — жена?

— Нет, я не жена.

— А кто?

— Какое это имеет значение, Валери? — сказала Корнелия.

— Я просто в шоке, понимаете?

— Я понимаю.

— Он не писал писем несколько недель, но в этом не было ничего удивительного. Он часто ездил в командировки. Избегал контактов, когда был в дороге. Я была одной из его любимиц, я это знаю.

— Это произошло только неделю назад, — напомнила ей Корнелия.

— Он мучился?

— Я так не думаю. Обширный инфаркт, мне так сказали.

— А вы тоже были…?

— Нет.

— Я просто знаю, что была не единственной женщиной, с которой он переписывался в сети, — сказала Валери.

— Я это выясняла, — призналась Корнелия.

— Он этого совсем не скрывал. Был очень честен. Мы надеялись на встречу. В скором времени. Может, когда он в следующий раз приедет в Америку.

В ее серых глазах были тоска и боль.

Она одним глотком допила свое легкое пиво.

— Так вы сказали, что являетесь одним из его издателей? — спросила она.

— Да, — соврала Корнелия, стараясь сымитировать английский акцент. Сегодня ее звали Миранда Айриш. — Вы расскажете мне о нем? — попросила она.

Солнце Калифорнии нагрело бассейн, и прямоугольный резервуар с водой выглядел соблазнительно.

Валери познакомилась с ним в чате, на одном из Интернет-форумов, куда она заходила, когда полуночное одиночество становилось невыносимым. Несколько раз она обращала внимание на его ник, но не решалась написать ему. По своей натуре она была застенчива, из того типа женщин, которые во время вечеринок всегда остаются на кухне. Она любила книги, а его ник в он-лайне содержал приятный намек на его связи с литературой. Незадолго до этого она порвала, напуганная и обиженная, связь с женатым человеком, который работал в офисах Цинциннати на ту же фирму, что и она. После нескольких недель ни к чему не обязывающей виртуальной переписки первым признанием Конрада было в том, что он женат. Валери поклялась, что больше никогда не будет связываться с этим типом мужчин, но он не оказывал на нее никакого давления, и мысль о том, чтобы так скоро бросить этот ночной флирт, приводила ее в ужас. Так что их общение было вполне безобидным, хотя недовольный внутренний голосок интуиции нашептывал ей иногда, что если он когда-либо приедет в Калифорнию, ей будет трудно устоять. По его словам она представляла его голос. Конечно, похожим на голос Хью Гранта, очень британским, теплым и правильным. И она таяла внутри. Заранее.

Монотонно вспоминая, она рассказывала все это Корнелии, и иногда, когда погружалась в свои горько-сладкие воспоминания о той связи, которой так никогда и не случилось, ее голос затихал совсем. Корнелия наклонилась ближе, чтобы не пропустить ни единого слова из истории этой женщины.

Они флиртовали так естественно, осознала она. Он рассказывал ей о чудесных местах, в которых побывал, каждый раз намекая, что, может быть, однажды, при других обстоятельствах, он возьмет ее с собой, и за этим лежали обещания нежного секса в экзотических номерах отеля, сплетения их тел, окруженных опьяняющими специями и неистовыми запахами чужих городов и рек. И он рассказал бы ей истории о мужчинах и женщинах и вечной войне между ними, о непонимании, и страсти, неглубокой тоске и всех тех чувствах, которые преследуют эти отношения. Он рассказал бы именно то, что Валери хотела услышать, и она бы выдумала свое собственное объяснение происходящего и продолжала бы обманывать себя, что, возможно, действительно что-то могло быть с этим странным, противоречивым и запутавшимся человеком, чье каждое слово, казалось, было наполнено романтикой.

Когда он попросил, она даже дала ему свой номер телефона, и, может, раз в месяц он звонил ей, и его глубокий голос, вальсируя по межконтинентальным соединениям, как магическое заклинание, мягкий, соблазняющий, временами гипнотический, оправдал все ее безумные ожидания. Их разговоры были нечастыми, но те чувства, которые они скрывали друг от друга, пропитывали атмосферу ее спальни, как сигаретный дым. И в тишине, под темными простынями, она дотрагивалась до своего тела, а он в это время шутил, или говорил сладкую чепуху ни о чем, или говорил с ней о погоде, или о том, над какими он работает книгами.

— Так над какими он работал книгами? — Корнелия дерзко прервала процесс сладких воспоминаний Валери.

— О, это просто рассказы, как будто бы он все время что-то писал. — Конечно, эти рассказы не имели настоящей важности, если сравнить их с голыми эмоциями, вводящими в невозможную и острую печаль, эмоциями, от которых плавились телефонные провода.

До их случайного виртуального знакомства она не прочитала ни одной его книги, но после этого отыскала их на Amazon.com и с жадным отчаянием заказала доставку, а в перерывах между их Интернет-перепиской пыталась привести текст на странице в приблизительное соответствие с реальными историями, которые легли в основу кое-как завуалированных сказок, и за этим следовали его периодические загадочные намеки…

А недавно?

Поняв, что Корнелии это уже известно, Валери широко улыбнулась. А дело было в том, что как-то раз, вновь извинившись за долгое молчание, он прислал ей беспорядочно смешанные файлы с копиями новых рассказов или — глав из романа, который еще не вышел. Как подарок.

Корнелии хотелось узнать, хранит ли Валери копии. Придумав громоздкое объяснение, что управляющим собственностью писателя необходимо проверить, есть ли у них уже копии текстов в файлах или же что-то потерялось из-за компьютерных неполадок.

Конечно, она их сохранила!

Как она могла не сохранить?

Корнелия долго и сочувственно внимала словам Валери, и, наконец, ей удалось убедить эту женщину дать ей копии этих текстов. Ее компьютерный лондонский гений раскрыл тот факт, что у Конрада Корженьовски была привычка посылать копии рассказов из пишущихся работ некоторым женщинам, с которыми он состоял в переписке. Но эти рассказы были не в электронных письмах, а в приложениях, и эти драгоценные документы невозможно извлечь из сервера Hotmail с помощью его сомнительного волшебства. Именно это заставило Корнелию вернуться в Америку, чтобы выяснить, какие неопубликованные или ненайденные материалы Конрад действительно подарил своим Интернет-возлюбленным Валери согласилась скопировать имеющиеся у нее документы Конрада, она могла сделать это завтра в офисе во время перерыва на ланч, а после работы была готова снова встретиться с Корнелией в отеле «Фигероа», чтобы передать копии.

Корнелия горела страстным желанием отыскать новый материал о Конраде, но знала, что давить на Валери дальше не имеет смысла, а потому не стала напрашиваться к ней в гости в Пасадену и даже не предложила сократить время и скопировать страницы в местном «Кинко» [7].

Женщина была на грани, она не выдержала бы дальнейшего прессинга.

Просто еще один день ожидания.

Корнелия найдет, чем заполнить время. Хотя в ее программе не было запланировано посещение старых прибежищ.

Она поднялась в свой номер.

На следующей неделе на бульваре Фигероа рядом со Стадионом и в самом отеле «Фигероа» не планировалось ни собраний, ни спортивных мероприятий. Это пристанище пышностей стиля рококо в высотной и обезличенной пустыне делового центра Лос-Анджелеса было практически пустынным, в этом безлюдном месте появлялись только горстки путешествующих на автобусе японских туристов, да и те не задерживались здесь больше, чем на день, и после аттракционов «Диснейленда» переправлялись к студиям «Юниверсал» или «Хотт Берри Фарм», а затем, ближе к ночи, уже бороздили землистые тропы Голливуда.

Впутавшись в интрижки мертвого человека с выжившим отродьем других человеческих существ, Корнелия чувствовала себя непривычно запятнанной. По крайней мере, в тот момент, когда ей надо было прицельно выстрелить, она не задумывалась об эмоциональной пустоте в душах тех людей, с которыми ей на миг предстояло пересечься. И так было лучше. Ее душа медленно заражалась, словно инфекцией, этим чертовым делом.

Прошлой осенью разные звукозаписывающие компании выпустили почти одновременно два CD-трибьюта, посвященных Крису Кристофферсону. Оба они отличались разношерстной подборкой кантри и американских артистов с их, по большому счету, обычной перепевкой классических песен. Это напомнило мне о том, как в первый раз я увидел Кристофферсона-актера в сильно недооцененном критиками фильме «Cisco Pike», в котором, если мне не изменяет память, тоже звучала его музыка. Но теперь, через много лет, у меня нет такой уверенности в этом. Достаточно сказать, что я любил и этого человека, и его музыку. И, несмотря на тот факт, что я потребляю музыку как наркоман, я действительно купил оба этих диска.

Начальный трек на Don't let the bastards get you down [8] был версией весьма мрачной песни КК, которая называлась The Hawk [9], ее пел Том Верлен. Он был вокалистом и соло-гитаристом (вторым гитаристом был Ричард Ллойд) в нео-панк-группе «Телевижн», чьи гитарные запилы в песне «Marquee Moon» [10] преследовали меня с тех пор, как я купил диск. Печально, что в наши дни так мало крутят Верлена (то же самое могу сказать и про Криса Кристофферсона).

Я поправлялся после серьезного приступа желудочного гриппа, этот вирус свалил меня почти на неделю, я сильно похудел, потерял энергию и аппетит. Не то чтобы я использовал свою болезнь в оправдание того, что не предоставил рассказ об «эротическом фрукте», который я давным-давно обещал своему американскому издателю. Короче говоря, во время болезни я мог только слушать музыку, не вспоминая ни о книгах, ни о работе и не концентрируясь ни на чем. Я читал популярные развлекательные журналы и чувствовал тошноту при одной мысли о еде.

Скорбный голос Тома Верлена — это его искусственно выработанный стиль. Его может различить даже такой фанат меланхолических ноток у Леонарда Коэна и других певцов, как я. Но его игра на гитаре — нечто другое. И прослушивание песни, с которой начинался трибьют, вернуло меня к жизни. Такова сила музыки. Простой запинающийся вокал с кристальными звуками, медленные гитарные арпеджио, взятые с такой скупой красотой, что я просто не могу описать. Но эта музыка вибрировала в моих все еще корчащихся от боли внутренностях и каким-то образом возрождала надежду, что однажды в своем рассказе или в будущей книге я достигну такой же красоты, такой божественной красоты. Гитара Верлена, голос Карлы Торгесон или» Уокэбаутс», а иногда Спрингстин в своем самом скорбном обличье. О да, в этом мире существует искупление. Блаженство.

Но, я боюсь, хватит историй про запретный плод.

Когда я получил комиссионные, у меня была смутная идея, но почему-то вся работа застопорилась. Хотя разве не я согласился с Сарой, когда она в первый раз высказала предположение, что в действительности я не слишком хорошо пишу на заданные темы. Я и изучил несколько книг о своем писательском типе. Все ерунда. О, мне прекрасно известна истинная причина. С одной стороны, я не слишком дисциплинирован, с другой, если быть абсолютно честным, у меня недостаточно воображения. Уже долгие годы я пишу о себе самом, под разными обликами, костюмами, воплощениями, альтер эго, используя различные уловки, сквозь призму которых, я убежден, слишком многие видят истину. И когда я закончил свой последний роман, я мягко врал, отвечая на вопросы интервью, что это было фактически моей маленькой автобиографией. Хотя на самом деле это могло быть чем угодно, но — разве пост-модернизм и мета-выдумки — не чудесные алиби? После этого я твердо решил, что с эрой полувранья покончено и что моя следующая книга будет трудом тотального воображения. Кроме того, что касалось моей двуличной жизни и стольких лет непрерывного риска, то я полагал, что, несомненно, в один прекрасный день моя жена и остальные научатся читать между строк и поймут, что не бывает дыма без огня.

Решив изменить свои ужасные псевдооткровенческие привычки, я сразу представил написанное огромными буквами название новой книги, которую я вручаю издателю, и вот она уже стоит в его издательском плане, а у меня все еще нет ни малейшей идеи, о чем будет этот роман (но, конечно же, он будет отличаться ото всех предыдущих книг, должен отличаться). И я сидел, парализованный, неспособный написать первую строчку. Я надеялся, что если напишу маленький рассказ, это развеет меня и снимет ступор. Я действительно написал рассказик. Но фрукт? Я такой же, как и всегда, неоригинальный и просто не могу упасть до явного уровня бананов и огурцов, правда? Хотя уверен, что большинство других потенциальных соавторов будут писать именно об этом (и, без сомнения, в вопросе запретного плода с восхищением переступят внутреннюю грань своей пошлости). Понимаешь, только один-единственный раз я использовал этот фрукт в сексуальном контексте. И, черт побери, теперь я с неохотой рассказываю ту историю. В своих книгах я уже предал стольких женщин, с которыми спал, с которыми занимался сексом, которых я трахал, использовал, ебал — какую терминологию ни предпочесть, — и теперь понимаю, что еще одна ошибка не сделает разницы. Но что-то внутри меня хочет перевернуть эту страницу. Так что вот, переворачиваю.

Прочитав рассказы, в которых фигурировала она сама, К. прислала мне печальное сообщение, обвинив в том, что я описал ее. Ее безукоризненное белое тело, ее лицо, ее пизду, ее слегка неровные торчащие зубы, ее разбивающую сердце улыбку. Она считала, что я описал ее, как кусок мяса. Это было шоком. Все, что я пытался сделать — так это вспомнить ее чистую красоту, показать истинную правду моей любви к ней, и черт с ним, что это было супружеской изменой… (И, может быть, думал я, магическим образом мне удастся преобразить свои чувства в слова и заставить ее вернуться, ведь тогда я не знал, что произвольный порядок букв алфавита не властен над чувствами.)

Я должен был усвоить урок еще тогда.

Но разве я когда-либо говорил, что мудр? Иногда я даже думаю, что чем старше становлюсь, тем больше глупею.

Я создан для риска, для других женщин, для секса. Они существуют всегда, верно? Просто, конечно, иногда они вне пределов досягаемости. Но порой я нахожу остроумный ответ, корчу кривую улыбку и с головой ныряю в очередную интрижку. Иногда ночами я прихожу к логическому выводу, что мое новое увлечение — та, которую я действительно ищу. Но в моей жизни ослепительной звездой была К. И я вновь и вновь обманываю себя. Все они так сильно от нее отличались. Темноволосые, каштановые брюнетки, пепельные блондинки, какой угодно цвет волос, но не ее. Каждая форма и вкус другие, не ее. Может, я даже не вспомню имени каждой женщины, с которой я побывал с тех пор, но я помню все номера отелей и помню механику, балет секса, стоны, страхи, вздохи и задержанное дыхание. И… о, эти глаза, которыми она, кончая, смотрит сквозь тебя, а твой член все еще в ней, или же твой язык или зубы прикасаются к драгоценному бриллианту ее клитора…

Нью-Йорк: «Альгонквин», «Ирокез», «Гершвин», отели «Вашингтон сквер». Париж: «Сент Томас Д» Аквин», «Берсоли», «Де Лодеон», «Де Эколь». Сете: «Гранд Отель». Нью Орлеан: «Бургунди», «Санкт Пьер», «Шератон». Сиэтл: «Стуффи», «Инн он Пайк». Сан-Диего: «Хендлери». Амстердам: «Краснапольский», «Сингел». Лос-Анджелес: отель «Фигероа», «Пасадена Хилтон». Чикаго: «Хилтон Тауэрc», «Дрейк», «Инн он Грант Парк». Список продолжается. Я завещаю его своим юристам, которые займутся расторжением моего брака.

Я был серийным любовником. По привычке и по убеждению. Я виновен до последнего пункта. Иногда я даже вляпывался сразу в несколько интрижек. Но каким-то образом в моменты страсти никогда не путал имен, никогда не сбивался с маршрута. Даже теперь, когда мои прерывистые дистанционные отношения с художницей-графиком, живущей в Праге, набирают новые обороты, когда мы наконец дошли до неслыханного уровня близости (у нас с ней не было комнат отеля, я фактически проводил ночи в ее домашней постели, в ее квартире, где также жил ее сын-подросток — его комната находилась в конце коридора), я все еще полон надежд раздуть тлеющие угли великого секса, того секса, которым я занимался с А. (которая, наоборот, пришла в дикое возбуждение, когда я описал ее в своей книге, хотя ее бывший приятель также этого не одобрил… но он был дурак, потому что позволил ей изменить). Я даже странно флиртую с Дж. Р., которая работает в маркетинге, буквально в двух шагах от моего офиса, и вижу ее милую улыбку и сияющие глаза. Или, может, я неправильно воспринимаю ее вибрации. Почему-то я всегда готов поддаться этим намекам, и мои глаза вечно в поиске мириадов перспектив, а мысленно я плету абсурдные, но такие приятные сети соблазнения. Пусть даже теперь мое тело вряд ли способно кого-то удовлетворить (оно ослаблено болезнью, я все утро валялся в постели, мой пенис никогда не был настолько сморщенным…).

Так почему же я внезапно устыдился рассказать свою непристойную историю, постельную поэму, если это все выйдет в облике чтива? Да, там замешан запретный плод. Это была связь, которая длилась только несколько дней в Нью-Йорке, а после мы пошли каждый своим путем, по обоюдной договоренности. Она отправилась назад в Австралию, а я — в Лондон. Так поговорим о безопасности расстояния. Она была писательницей, обосновалась в пригороде Сиднея. И прислала рассказ, который мне очень понравился, потом я его опубликовал, и мы стали переписываться. Одно медленно вело к другому. Но хватит уже истории о моем коротком увлечении С.Ф. Потом она стала жить с другой женщиной, хотя я честно заявляю, что не я толкнул ее в том направлении!

И пока я писал извинительное письмо американскому издателю за так и не появившийся рассказ, мне в голову пришла мысль, что даже если бы у меня было лучшее воображение, чем то, что дарит моя муза, я все равно не уверен, что фрукт действительно вдохновляющ, или эротичен (и по этой причине в прошлом году я отклонил предложение опубликоваться в антологии Грега Вартона «Мясо»). Еда — это разврат совсем другого плана! Я люблю еду. Безоговорочно. В цветном приложении к одной газете я увидел колонку о еде и сексе и, глядя на текст и иллюстрации, буквально облизывал губы. Оказывается, в Токио находится ресторан, который теперь открыл филиал в Манчестере, и в этом ресторане ты можешь ужинать с телом обнаженной женщины. Лежащая обнаженная женщина, одетая только в стратегически расположенные скорлупки гребешков и во все, что ты закажешь к ужину. Я знаю, что это не ново, сюрреалисты уже через это прошли. Однако чувственное качество английской версии ограничено использованием тонкой пленки (разве не это называется Закутанной Сарой в Америке?) в качестве гигиенического барьера между кожей и ужинающим гостем. Но можно воспроизвести токийский эксперимент дома: взять одну обнаженную женщину (мужчины не приветствуются, потому что кусочки еды могу застрять в волосах на груди). Украсить ее суши, сашими и другими холодными закусками. И не пытаться экспериментировать, скажем, с колбасой, картофельным пюре и жирной луковой подливкой. Потому что еда превратится в тотальную помойку, а подливка, вероятно, будет обжигать и растекаться. Хотя все равно в такой вечер я предлагаю вымыться.

Конечно, кроме вкусовых пристрастий, мы все знаем — со времен Микки Рурка и Ким Бэсинджер из «Девяти с половиной недель» (или на ум приходит гастрономия Тома Джонса плюс яркие изображения?), что секс и еда сливаются в изящную плеяду эротических возможностей. Спагетти болтаются во все стороны между тарелкой и ртом, вишни медленно протискиваются, преодолевая барьер губ, симфония красного и алого (о, да ведь это фрукт, до этого момента мне и в голову не приходило…), спаржа, стилет бобового мира, мороженое, все виды шоколада. Так что если Элисон захочет однажды выпустить единую антологию еды и секса, пусть вносит меня в список авторов, я не подведу. Устрицы и Нью-Орлеан, да, вот об этом я и пишу, и пусть ваше богатое воображение думает, что я пишу о вас, мои безнравственные читатели… Некоторые говорят, что развратники не смешивают еду и секс, и причина этого в том, что до секса развратникам необходимо сконцентрироваться на чем-то одном. В тот момент секс — их единственная страсть. А еще им необходимы легкие тела. Я осмелюсь не согласиться. Скажите это римлянам, которые забавлялись со жрицами-девственницами — или с обычными шлюхами, перед традиционной оргией закармливая их виноградом, засовывая его в открытые рты. Ах, виноград! Еще один фрукт, которым я до настоящего времени пренебрегал.

Если замешивать в это дело еду, я буду в превосходной форме. От чудесных причудливых излишеств Марко Феррари в его фильме «La Grande Bouffe» до порнографических наслаждений кусками сашими, разложенными на бледной плоти, когда тень желтохвостого тунца контрастирует с радужным ореолом соска, и это доведет кого угодно до приступа страсти, не говоря уж о возбуждении. Я просто не знаю, на чем мне остановиться. На самом деле, в Нью-Йорке соски С.Ф. были восхитительно темными, как и ее губы. Отель «Гершвин», угол 27-й и Пятой авеню, на дальней стене набросан эскиз Пикассо, это женщина, и она наблюдает за нашими шалостями. Или это был Матисс? Простите мое замешательство, в том же самом отеле несколько лет назад я встречался с директрисой банка из Цинциннати, так что мне уже не вспомнить точных деталей.

О'кей, я наконец расскажу вам, что же произошло на самом деле. Удовлетворены?

Маленькая сказочка, из которой невозможно сотворить рассказ, и вы, конечно, с этим согласитесь. Без мотиваций, конфликтов и даже развязок. История, которая испортит нормальную книгу, честно-честно.

Мы договорились встретиться в Нью-Йорке. Вполне приемлемый промежуточный пункт, как и любой другой, думаю я. Наверное, в тот момент, когда мы встретились глазами в аэропорту «Ньюарк», мы оба осознали, что притяжение, которое было в наших письмах, телефонных звонках и формальном обмене фотографиями — ее обнаженной, меня одетого — не может превратиться в энергию постельной битвы. Но мы оба уже решились на побег и не могли позволить себе выбить лишний номер в отеле. В первые два дня наш секс был скучен. Без сомнения, не было ни желания, ни огня. Чистая механика. Как будто были сто лет женаты. Она была моей первой внепрограммной женщиной после К. Она все еще приходила в себя после разрыва с первым любовником, первым с тех пор, как муж оставил ее ради другого мужчины. Вы можете сказать, что мы все еще были новичками в тонком искусстве безудержной ебли. Почему-то она не возражала против того, что я трахал, ее, трогал везде, засовывал пальцы в любые отверстия, но она отказывалась взять мой член в рот. Я никогда не считал, что минет был обязательным или необходимым удовольствием, но сам факт ее отказа сильно раздражал (это напомнило о Марианн, американской блондинке, с которой я общался в Париже в возрасте двадцати лет. Та позволяла делать с ней все что угодно, абсолютно все, включая еблю в рот, но приходила в ужас, если я вдруг случайно дотрагивался до ее сосков. А ведь всегда тоскуешь по тому, в чем тебе отказывают…).

В перерывах между сексом мы вместе бродили по Манхэттену и Виллидж, оживленно рисуя дерзкие сценарии, которые придали бы остроту нашему совместному времяпрепровождению. Ей хотелось, чтобы я снял еще одну девушку и пригласил ее присоединиться к нам (фантазия, которая, в отличие от потенциальных других мужчин, никогда не приходила мне в голову). Но я не смог, немощная попытка завязать разговор с другой женщиной в баре, куда я отправился в тот день, когда С.Ф. гуляла по магазинам, потерпела крах. Вероятно, внутренне я понимал, что разочаровал С.Ф., сексуально, интеллектуально, я должен был выбирать не тех, которые нравились мне. Кроме того, я пытался вычислить и соблазнить тех, кто также был бисексуален. Время зимнее, и я был удивлен, зайдя в круглосуточный корейский магазин в районе университета и увидев в это время года на прилавке маленькие корзинки с малиной. Поэтому решил порадовать себя и купить парочку. Удивительно, на эту малину была даже нормальная цена.

Вернувшись в отель, я прожорливо опустошил первую упаковку и отставил в сторону вторую. В тот момент у меня, клянусь, не было никаких скрытых мотивов. В своих путешествиях я всегда прячу в ящик тумбочки шоколадку. По утрам, когда во рту становится сухо и вязко, сладкая атака помогает прийти в себя. И я случайно вспомнил — и, между прочим, не ошибся, — что в моей тумбочке лежат несколько плиток шоколада «Линдт»: покрытых пралине квадратиков, которые я купил в Хитроу, в ресторанчике в зале ожидания, вместе с завтраком и кока-колой перед посадкой на самолет. Случайно я засунул корзинку с малиной в тот же ящик.

Когда С.Ф. вернулась в номер, она даже не стала расспрашивать меня о попытках найти третьего участника. Казалось, что теперь у нее более благостное настроение, чем было утром. Может, время, проведенное без меня, сказалось лучшим образом. Мы пообедали в ближайшем японском ресторанчике и проворонили заключительный кинопоказ в мультиплексе на Юнион Сквер. По возвращении в номер разделись, и она подарила мне поцелуй еще до того, как мы скользнули меж простыней. Это было неожиданно. До этого именно мне приходилось делать в сексе первый шаг.

Через пятнадцать минут она высвободилась из наших очень нежных объятий и, без приглашения, опустилась вниз. Наши отношения определенно выправлялись. Она сосала очень хорошо, демонстрируя превосходное мастерство своих губ, языка, всего рта, порой она даже случайно нежно покусывала меня зубами, медленно, методично, ритмично. Я отдался ее воле. Может, именно это и сработало?

Потом мы переместились в позицию шестьдесят девять, и я, прилежно стараясь, в свою очередь, доставить ей удовольствие, снова восхитился нежным, темным оттенком ее половых губ. И это напомнило мне о вечере, когда я позаимствовал помаду К. и обвел внешний периметр ее пизды, расцветив вход в мои тогдашние райские врата (в тот раз я еще затемнил тяжелые светлые соски и вылизал их дочиста, но это другая история, я и так слишком часто рассказывал ее, и это все равно никогда не вернет мне К.).

— Оставайся вот так, — попросил я С.Ф., отрываясь от нее.

Она лениво уступила. Теперь мы каким-то об разом достигли взаимного доверия и заинтересованности.

Я протянул руку к ящику тумбочки и достал горсть малины.

С.Ф. следила за моими движениями.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Чшшшш…

Я притушил свет и раздавил пальцами несколько ягод, смешал их в однородную кашицу, получившийся сок медленно заструился по моему запястью на ее живот. Я разбрызгал красную жидкость по ее пизде и разрисовал половые губы, и темно-красный малиновый цвет так красиво контрастировал с коричневым оттенком складок, обрамляя влажный вход.

— Причудливо, — заметила она.

— Ты так думаешь?

Я стал вылизывать, и ее отчетливый вкус смешался с кислотой смятых фруктов. Затем мне пришла в голову безумная мысль, и, не отрывая от нее языка, я снова дотянулся левой рукой до ящика, вытащил пару плиток шоколада и быстро засунул их в ее пизду. В течение каких-то секунд они расплавились под ее внутренним жаром, и шоколад начал просачиваться сквозь половые губы. Я взял горсть оставшихся малин и аккуратно раскрошил их в месиво, а затем пихнул тягучую массу, оставшуюся от фрукта, в нее, засунув вместе с этим внутрь почти весь свой кулак, прорвав тонкий барьер ее губ и клейкой эластичной стенки расплавленного шоколада, кипящего, как вулканическая лава.

— Хмммм… — С.Ф. задыхалась. — И что теперь? Ты собираешься съесть меня или выебать?

Я выебал ее.

У меня никогда не было такой пизды — горячей, испачканной и так жаждущей моего члена. Я быстро кончил. А потом не смог удержаться и опустился вниз, к ее вспаханному входу, чтобы снова попробовать на вкус самого себя вперемешку с вытекшими остатками малины и шоколада, сочащимися из нее густыми липкими каплями.

— Слушай, да ты всю постель перепачкаешь, — заметила С.Ф., указывая на мой сжавшийся член, размазывающий по белой простыне, расстеленной под нами, отвратительные коричневые следы, как будто бы я только что основательно отымел ее в задницу и вытеснил в процессе ее испражнения (она позволила мне сделать это в наш последний вечер на Манхэттене, но тогда ее задница была безукоризненно чиста). И она снова у меня отсосала. Отсосала дочиста, и я говорю об этом буквально, не в смысле пошлости.

Ну вот так. Малиновая история Корженьовски. Реальная история. Не пытайтесь повторить это дома.

С.Ф. и я расстались друзьями и до сих пор несколько раз в год обмениваемся электронными письмами. После меня, вернувшись в Сидней, она надолго связала себя отношениями с другой женщиной, но теперь, кажется, счастлива с мужчиной, который не имеет ничего против ее двух подросших детей. Хотя после того случая она больше не посвящала меня в свои эротические похождения.

Да и мне больше в голову не приходило набить малиной пизду любовницы, может, потому, что я больше не находил в магазинах малины, когда ездил по другим городам с другими женщинами. Однажды я пробовал засунуть шоколад А.К., но ей это не понравилось ни на йоту. Она боялась инфекций. Утверждала, что ее внутренние стенки слишком чувствительны. В любом случае этого не повторить без волшебного ингредиента: свежей малины…

Так что, читатель мой, это будет нашим с тобой секретом. Может, в качестве аванса будущих отношений? Это секрет, который я дарю тебе, чтобы компенсировать тот факт, что я не смог придумать подходящего чтива на тему фрукта и секса для антологии. Надеюсь, что это, по крайней мере, заставит тебя улыбнуться, и я уверен, что книга не станет хуже, обойдясь без моей немощной и эгоистичной попытки создать рассказ. Желаю удачи.

Кстати, а каков твой любимый фрукт? И какие у тебя с ним сейчас (или были) отношения? Обещаю, что никому не расскажу.

Полуденное солнце безжалостно палило в открытую спину Корнелии, пока она — вот уже в двадцатый раз — проплывала бассейн. Она не любила физической активности, не говоря уж об упражнениях. И только танцы, казалось, позволяли ей держать тело в форме. Но как только она погрузила носки ног в воду, ей мучительно захотелось сломать все барьеры, промчаться сквозь сине-зеленую освежающую воду. Ах, если бы это помогло ей привести в порядок мысли и посмотреть на происходящее со стороны…

Похоже ли на то, что в этом любопытном и омерзительном деле она совершает свой первый прорыв? Поймет ли она когда-нибудь этого мертвого человека и его жизнь, полную лжи?

И что там с Укротителем Ангелов?

Казалось, у нее были все кусочки паззла, они струились меж пальцев, но она не знала, как правильно подогнать их друг к другу. Для того чтобы сложить мозаику, ей не хватало полной картинки.

Она приняла освежающий душ и отправилась обратно в номер.

Ее номер, как и беспорядочно декорированный бассейн, являл собой такое же полное смешение стилей. Пастельные тона и терракот, приглушенный свет, выделанные металлические кресла и опорная рама, арабские шторы и коврики, развешанные по стенам и разбросанные по полу. Временами, когда она, выключив свет, вглядывалась в полумрак, ей казалось, что все это не больше чем съемка легкого, но дорогого и популярного порно. Порой же обстановка напоминала атмосферу борделя тридцатых годов. Или все это было плодом ее воображения, ее упрятанных мечтаний, забытых в потаенных уголках души.

Она сбросила махровое полотенце и посмотрела на себя в зеркало. На свое тело.

Худощавое и бледное.

Странно, подумала она, как быстро женское тело избавляется от свидетельств былой невоздержанности. Как синяки и кровь исчезают, словно хамелеон, сливающийся с кожей. Похоже на сценарий Дориана Грея? И скоро ли ее догонят собственные годы? Проснется ли она в один прекрасный день, осознав, что на ее коже появились следы, линии, затвердения, цвета стыда, что слишком запоздало проявились последствия чрезмерного потворства своим желаниям? Она любила мужчин и женщин, или, по крайней мере, они ей нравились, и эти мужчины использовали ее, жестко, просто, систематично. Станет ли в один прекрасный день ее алебастровая кожа серой?

Груди были все еще высокими и твердыми, никаких следов обвисания, тонкие розовые соски, дерзко стоящие и острые, выступающие, между размером А и В, об этой части тела ей вряд ли стоит беспокоиться. Ее шея была длинной и нежной, ее кожа — упругой. Ноги были неизменно бесконечно длинными, тянулись, сужаясь в узких лодыжках, и только один незаметный след детства — шрам от падения с велосипеда — чуть повыше левого колена. Маленькие родинки и веснушки тут и там рассыпаны по плечам, и больше на ее теле нет изъянов. Таким был рассвет ее четвертого десятка.

И чего она достигла?

У нее были ее книги, ее мучительные воспоминания, ее красота.

Это не было неожиданностью.

Она избегала смотреть в свои собственные глаза.

Как будто боялась найти ответы на вопросы, которых не сможет вынести.

Корнелия отбросила волосы назад, стряхнув последние капли воды бассейна или душевой. Старомодный фен-колпак тихо жужжал.

Ей нужно было убить один свободный день до встречи с Валери.

В последний раз, когда у нее было слишком много свободного времени, она встретила человека; который звал себя Укротителем Ангелов.

Корнелия прикусила губу, потекла тонкая струйка едкой крови.

Черт ее побери, если она еще раз допустит такую ошибку.

Она знала, что свободное время — самый страшный из ее врагов.

Оказавшись в одиночестве в номере отеля в стиле рококо или, иногда, в ее собственной квартире, в приятном окружении первых изданий, одежды и минимума мебели, она начинала мысленно блуждать по тем уголкам, в которые лучше было не соваться. Но ей некуда было от этого деться.

Это не одиночество, подумала Корнелия.

Это больше одиночества, это как пустота. Дыра внутри нее, которая требует заполнения.

Не просто недостаток личных отношений или даже секса.

Если бы всем, в чем она нуждалась, были кавалеры, то — она знала это — она могла бы пойти на компромисс со своим причудливым образом жизни и найти себе постоянного партнера. На самом деле, нет проблем. Если для секса, то нет ничего легче. Безусловно, это очень просто.

Она провела пальцем по животу.

Тронула верх заросшего лобка. Затем спустилась рукой чуть ниже, где под тонкими вьющимися волосами, так быстро отросшими, пряталась маленькая татуировка. Это снова напомнило ей о последнем заказе на убийство.

Странно, как лицо того человека в ее неохотных воспоминаниях теперь претерпевало метаморфозу, преображаясь в лицо Конрада Корженьовски. Гринвич Виллидж и Лондон. Вот так прошлое тянет за собой настоящее и будущее.

Она вернулась в ванную, открыла сумку с банными принадлежностями и достала тюбик с кремом для удаления волос. Выдавила крем и нанесла на зону лобка. Может, настало время обнажить татуировку. Человек, пытавшийся убить ее в Лондоне, казалось, помнил о крошечном пистолете, который она запечатлела на своей коже, всего на полпальца от интимного отверстия.

У крема был неприятный запах, но через пять минут она уже соскребла волосы, и ее кожа снова стала гладкой, как у новорожденного младенца. Депиляция приятней бритья, бритва часто вызывает раздражение кожи, и прыщики или порезы не проходят несколько дней. А еще депиляция сдерживает рост волос на более долгий срок. Она взглянула вниз, чтобы оценить свою работу. Теперь черные линии татуировки ярко проступали на белейшем кожном пространстве вокруг ее пизды. Рисунок оставался таким же четким.

Было что-то шокирующее и мрачное в ее детском лобке и картинке размером с почтовую марку, которая была навсегда спрятана, словно страж, у ее самого интимного места.

Она смыла последние остатки едкого крема, а затем медленно втерла детский лосьон, чтобы смягчить заново обнаженный участок кожи.

Парадоксально, но эта операция помогла возродиться старой решительной Корнелии. Ей не хватало только пистолета — в руке или в сумочке, а с оружием она снова смогла бы идти по жизни, величественно и угрожающе.

Она оделась.

Безукоризненно чистая футболка, без рисунков и рукавов, и узкие джинсы от Донны Каран. Ничего больше. Она позвонила в администрацию отеля и заказала машину напрокат. В этом весь Лос-Анджелес: у нее не было желания доверяться общественному транспорту, не говоря уж о такси, которые никогда не приходят в нужный момент.

Клуб находился в паре миль от аэропорта, на пути к побережью. Корнелия не помнила ни своего последнего раза в этом месте, ни того, было ли это ее постоянной работой или же она тайно присутствовала там, выполняя заказ. Тот период ее жизни, который она вполне осознанно пыталась стереть из памяти.

Вечерело, и в клубе было несколько посетителей. В шесть вечера это место оживет, опустеют офисы, и первый поток освободившихся мужчин хлынет сюда, тех мужчин, которые остановятся здесь по дороге домой, к женам или постоянным подругам, сексуальная версия happy hour [11].

В восемь прибудет вторая волна. Тех, что ищут зрелищ пожестче.

Только одна из двух сцен была занята. Черная девушка в бикини с блестками без особой красоты и грации танцевала в такт мелодии Бейонс Ноулз. Большинство мужчин, сидящих в баре, даже повернулись к ней спиной, занятые более серьезными делами или смакуя выпивку. Стриптизерша не обращала на них внимания, сконцентрировалась на кучке клиентов, которые действительно следили за сценой и периодически отхлебывали из бокалов.

Ни бармен, ни охранник у передней двери не показались Корнелии знакомыми. В конце концов, она была здесь в последний раз несколько лет назад, а на таких должностях, как правило, не задерживаются.

— Мертвый час, да? — спросила Корнелия бармена, заказывая слабый алкогольный напиток, в котором оказалось больше льда, чем жидкости.

— Да, — согласился он, едва взглянув на нее. Как будто гибкие блондинки ростом шести футов — типичные посетители этого заведения в любое время суток.

— У вас укомплектован штат поздних танцовщиц? — спросила она.

— Ищешь работу? — Этот вопрос вызвал в нем заинтересованность, и он наконец посмотрел на нее.

— Может, и так, — согласилась Корнелия.

— Занималась этим раньше? — спросил он.

— Танцами? — ответила она.

— Нет, снимала ли ты одежду перед мужчинами, занималась ли стриптизом, показывала ли киску? Держим курс на полную обнаженность.

— Никаких проблем, — ответила Корнелия.

Бармен осмотрел ее с ног до головы оценивающим взглядом, как будто ощупывая все ее тело.

— Где? — спросил он.

Корнелия назвала несколько известных клубов на Западном берегу.

— Но я по большей части работала в Нью-Йорке, — добавила она.

— Это все объясняет, — сказал бармен, протягивая пиво другому покупателю. — Ты не подходишь под наш типаж.

— А каков ваш типаж?

— Шлюхи с силиконом,? — ответил он, растянув губы в кривой улыбке.

— Боюсь, в моем случае эта зона свободна от силикона, — извинилась Корнелия.

— Так я вижу, — заметил он, проведя глазами по нежным холмикам ее груди, прикрытой тонкой материей белой майки. — У тебя есть какие-нибудь рекомендации?

Она назвала агентство на Восточном берегу, которое раньше занималось почти всеми ее заказами.

— Я про них слышал, — сказал он. — У нас две девчонки заболели, так что чуть попозже я могу предложить тебе несколько выступлений.

— Это было бы замечательно, — сказала Корнелия.

— Но с завтрашнего дня, когда наши постоянные девушки вернутся, я не смогу тебе гарантировать работу в часы-пик. Другим танцовщицам это не понравится. Ты будешь танцевать в то время, которое они установят. Так что отработаешь, покажешь себя, а потом будешь танцевать по вечерам или уикендам на постоянной основе.

— Мне это подходит, — сказала Корнелия. — Я понимаю.

У нее не было намерения возвращаться сюда завтра.

Все, чего ей хотелось, так это несколько па сегодня на сцене. Почувствовать себя в знакомой обстановке. Снова контролировать свое тело — и судьбу.

— Как тебя зовут?

— Ангел, — сказала она.

— Не пойдет, — отреагировал бармен. — У нас уже есть Ангел.

— Без проблем, — ответила Корнелия. — Тогда Миранда.

— Это твое настоящее имя?

— Конечно.

— На самом деле я должен бы попросить тебя исполнить показательный танец. Но у меня нет времени, к тому же все заняты, а ты, похоже, понимаешь, чего от тебя требуют. Я просто надеюсь, что ты хорошо знаешь свое дело и посетители не будут на тебя жаловаться. У нас полно постоянных клиентов, и те, которые приходят после девяти, очень разборчивы.

— Если тебе не понравится моя работа, можешь мне не платить, — предложила Корнелия. — Я оставлю себе только чаевые.

— Вот это по-честному, — сказал бармен.

— Ну, так когда мне начинать? — спросила она.

— В восемь будет нормально. Ты хорошо работаешь с шестом? За это здесь всегда отлично платят. Большинство наших поздних завсегдатаев приезжают из аэропорта, с компьютерных съездов или из мастерских Марина дель Рей. Они любят, когда девушки умеют работать с шестом.

Корнелия допила свою выпивку.

— Тогда я буду твоей королевой шеста, — сказала она.

— Принеси с собой музыку! — крикнул он вслед, когда она направилась к двери.

— Она уже с собой, — Корнелия показала на свою сумочку. — Я без нее из дома не выхожу.

Она прошла по парковке, где ее арендованная «Мазда» была зажата между фургоном и старинным «Кадиллаком».

Теперь все, что ей требовалось, — это какое-то снаряжение для стриптиза.

Она поехала к Венецианскому пляжу. Несомненно, там она найдет то, что ей нужно для данного случая.

Кондиционер в клубе еле работал, и после завершающего выступления Корнелия сошла со сцены вся покрытая потом.

Стриптиз — это как езда на велосипеде, никогда не забудешь нужных движений. Вибрации, провокации, повороты, ухватиться одной рукой за шест и крутиться вокруг него, как бесструнная марионетка. Пройтись в перерыве между выступлениями по залу, опустив глаза, дотронувшись до шеста. Как только кончится тальк, ты медленно сползешь вниз по скользкой металлической поверхности. Казалось, что мужчинам это нравится, хотя она осознавала, что в этой галерее работающих здесь закостеневших профессионалок она словно ноющая заноза, — а тут латинские девушки, у которых нет другого общественно-полезного занятия, голливудские двойники, потерявшие надежду на нормальную жизнь и занимающиеся этим в тщетной попытке добиться хоть какого-то уважения, это ведь лучше, чем порно… Почувствовав себя аутсайдерами, некоторые танцовщицы пытались познакомиться с ней, донимая ее расспросами в бедной, слабо освещенной раздевалке за сценой. Саргассово море несвежего макияжа, смятого нижнего белья, таблеток и запаха дешевых духов, каждая нота которых — свежесть, сладость, мускус, фрукты и множество других ароматов — не могла выстоять в схватке с отвратительным натуральным запахом тел, испарины и нечистого дыхания, слегка смягченного жевательной резинкой или мятными леденцами.

Но почему-то она чувствовала себя здесь как дома.

На ритм музыки, этих песен, этих мелодий, которые она уже слышала раньше миллион раз, каждая конечность ее тела отзывалась с невинной, но все же сексуальной страстностью. Ее разум отключился, осталось только осознание знакомой обстановки. Ее кожа горела, остро ощущая каждый поворот в зловонной атмосфере на орбите сцены, и она чувствовала, как предлагает всем вокруг свою наготу, показанную с гордостью и честью, как будто она дарила себя Хозяину, эксперту по части самой страшной распущенности.

И снова в конце выступления Корнелия была мокра, и снаружи, и внутри.

Но даже если ее сексуальные ощущения были на пределе, как это бывало всегда, она все равно ощущала собственную отстраненность, оторванность от реальности. Так бывало всегда. Будь это на сцене или с мужчиной, любовником. Она была частью происходящего и вне его. Как наблюдатель, смотрела она на себя, замечая каждое движение, каждый потаенный взрыв, как будто под микроскопом. Никогда не умевшая погрузиться в омут полностью, отдаться до конца.

Усталое тело кипело адреналином. Корнелия сбросила черные трусики-стринги на столик для макияжа и вытерла лоб рукой. С надеждой подумала, что кабинка для душа должна быть свободной.

Салфеткой стерла с лица косметику. Тени для век и алую помаду, которая была обязательна для сцены. В макияже она чувствовала себя раскрашенной цыганкой. Она никогда не пользовалась косметикой, только на выступлениях в клубе.

Она уже было направлялась в общую уборную, где находился и душ, когда сквозь усилитель, соединявший офис клуба и раздевалку танцовщиц, прозвучал голос менеджера:

— Миранда, танец для тебя.

Какой-то клиент заказал танец на коленях.

Первым ее желанием было отказаться от заказа. Обычно она выступала только на сцене, и прошла уже тысяча лет с тех пор, как она танцевала у клиента на коленях или на столе. Они никогда не приставали к ней, несмотря на то, что частенько щедро платили за танец. Это было слишком личным. Корнелия посмотрела на часы. Только половина одиннадцатого. Клуб открыт допоздна, но ее три выступления, на которые она согласилась, были закончены. Этого достаточно. Но по коже все еще бежали мурашки, и она не могла перевести дыхание. Может, это поможет ей успокоиться? Почему бы и нет?

Все, что угодно, только бы ни о чем не думать.

По большому счету, это всего десять минут безобидного представления, решила она.

Он выглядел безнадежно юным. Максимум — на двадцать пять, но чтобы его пропустили в это заведение, ему наверняка пришлось показать удостоверение личности. Короче, он просто молодо выглядит. Штаны цвета хаки, синяя рабочая рубашка и коричневые ботинки от «Паппи». Он носил очки и, видимо, еще не начал регулярно бриться. У него были светло-каштановые волосы, отросшая стрижка.

— Я Миранда, — представилась она. Она натянула пару коротких ремешков и белую футболку. Все еще чувствовала, как под материей пот испаряется со всей поверхности ее тела.

— Тим, — сказал юноша.

— Приятно познакомиться, Тим.

Он замешкался.

— Аналогично. — Как будто те стриптизерши, которых он заказывал раньше, не утруждали себя легкой беседой с клиентом. — Ты была очень красивая. На сцене.

— Спасибо, Тим, — сказала Корнелия.

— Я тебя здесь никогда раньше не видел, — сказал он.

— Да, я здесь проездом, — ответила она.

— О, — сказал он, не в силах скрыть разочарования.

— Ну, так начнем? — и Корнелия указала на кресло, в которое ему предназначалось сесть.

— Да, — сказал Тим и сел.

Края кожаного кресла были обтрепаны. Маленькая комнатка, предназначенная для приватных танцев, была залита красным светом лампы в 50 ватт, подвешенной на потолке, стены обшарпанны, а на самых страшных пятнах налеплены плакаты с рок-звездами из старого «Филлмор Ист». Не слишком вдохновляющее зрелище, подумала Корнелия.

— Для начала я скажу… — начала она.

— О, я знаю все правила, — перебил ее Тим. — Не прикасаться и так далее.

— Так, значит, ты делал это раньше, — сказала она

— Хммм… Да, — ответил Тим, и она могла бы поклясться, что он действительно покраснел, хотя под красным светом лампы, заливающим комнатку, этого невозможно было различить.

Корнелия улыбнулась.

— Сколько? — спросил он ее.

Это ее поразило. Она никогда не выясняла, сколько стоит приватный танец.

— Как обычно, ты знаешь, — сымпровизировала она.

Тим достал из заднего кармана несколько банкнот и протянул Корнелии две двадцатки.

— Ну вот.

И Корнелия просто стояла там, глядя на него, с деньгами, зажатыми в руке, а глаза юноши смотрели на нее, пронизывающе, он скользнул по ее ногам, с тоской задержал взгляд на ее едва прикрытом животе.

— Только танец? — спросила она.

— Да, — подтвердил он.

— А ты не хочешь получить нечто получше, чем просто танец?

Он не ответил, смущенный ее продолжительной болтовней и вопросами.

— Моя смена на сегодня закончена, — призналась Корнелия. — Где ты живешь? Я бы с удовольствием уехала из этого места.

— В Санта Монике, — прошептал он.

— Ты хочешь меня?

— Сколько?

— Ты повторяешься, Тим, — сказала Корнелия.

— Я думал, что вам не разрешается… предлагать… близость клиентам, — пробормотал он.

— У меня свои собственные правила, Тим, — ответила она.

— Я не уверен, что могу это себе позволить, — сказал он.

— А кто говорит про деньги? Вот… — она протянула Тиму обратно те сорок долларов, которые он заплатил за приватный танец.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Что я имею в виду, так это то, что за меня не надо платить. Я просто приду к тебе. Сегодня. Это мой выбор, мой каприз. Я хочу, чтобы меня трахнули. Я хочу, чтобы ты меня поимел. Так что поехали к тебе. Я поведу машину следом.

— Ты уверена, что… — сказал он.

— Без хитростей, Тим. Просто считай, что сегодня ты поймал за хвост удачу.

Она наслаждалась видом абсолютного смятения на его лице, как будто он не мог поверить в свое счастье.

— Только одна вещь… — протянула Корнелия.

— Да?

— После всего я просто уйду. Никаких разговоров, никаких чистосердечных признаний. Как Золушка на балу. Договорились?

— Договорились.

— Мне нужно переодеться. Забери мои вещи. За пару минут я успею. И давай встретимся снаружи, на парковке. У тебя какая машина? У меня красная «Мазда».

— Серый «Опель».

— О'кей, — сказала Корнелия. — И не переживай, это не розыгрыш. Я последую за тобой, поверь.

Через пять минут Корнелия выезжала с парковки стрип-клуба, следя за задними фарами машины Тима, он выруливал на дорогу к Сайта Монике.

Утром следующего дня Корнелия вернулась в свой странный номер в отеле «Фигероа». Тим оказался не очень хорошим любовником. Слишком нерешительный, даже нежный. Но она хорошо выспалась в его объятиях после секса, и вкус его спермы все еще чувствовался на задней стенке горла, — она разбудила его ранним утром и, отсосав, вернула к жизни, обессиленного спешными и неловкими упражнениями. В один прекрасный день он станет для кого-то хорошим, заботливым бойфрендом или мужем, но она знала, что эту ночь он не забудет никогда.

Она легла в ванну и почти снова уснула. Разница во времени все еще давала о себе знать.

Потом Корнелия подключила ноутбук и проверила почту.

Две других женщины, которых она нашла в файлах Корженьовски на Hotmail, ответили на ее первый, аккуратно составленный запрос. Одна жила в Сиэтле, а другая в округе Батон Руж в Луизиане. Обе, как ей было известно, замужем, и их с Конрадом связывало нечто большее, чем просто сетевая переписка. Были свидетельства того, что он действительно ездил к ним, и, как она поняла, спал с ними.

Было еще одно письмо, отправленное с незнакомого адреса.

Как, черт возьми, он ее вычислил?

Казалось, он мог предсказать каждый ее последующий шаг. Она была уверена, что он не следит за ней, или, по крайней мере, слежка закончилась в момент ее отлета в Лос-Анджелес.

Ну что ж, подумала она, в такую игру могут играть только двое.

В этот раз она будет подготовлена, и встреча пройдет на ее условиях. Но сначала ей нужно было закончить работу.

В тот вечер она снова встретилась с Валери и получила пару сотен копий писем. Это была практически деловая сделка, и ни Корнелию, ни Валери не волновал вопрос их дальнейших взаимоотношений. Через пятнадцать минут они расстались, тень умершего писателя пролетела над ними, неодобрительно, насмешливо. Или, может, именно таким он и хотел остаться в памяти людей после своей смерти, и это было слегка мелодраматично, как в вышедшем из моды бульварном романе, в котором главными героями манипулирует зловещий незнакомец, поступая согласно своему собственному плану.

В круглосуточной забегаловке рядом с отелем Корнелия купила гамбургер и картошку и быстро вернулась в свой номер, чтобы приступить к чтению.

Теперь в ее распоряжении был первый кусочек мозаики.

На следующее утро она бросила арендованную «Мазду» в аэропорту и купила билет на первый же самолет в Сиэтл.

Женщину из Сиэтла звали Лайзой. Она была родом из Финляндии, но вот уже почти двадцать лет жила в Америке. Она побывала замужем за владельцем галереи, но замужество оказалось неудачным, и теперь она работала техническим переводчиком. Ее дом находился в Редмонде, всего лишь в миле от лагеря «Майкрософт». Маленькая, тонкая женщина с темно-каштановыми золотистыми волосами и азиатскими скулами. В ней должна течь русская кровь, подумала Корнелия.

О смерти Конрада она узнала из газет, так что Корнелии, по крайней мере, на этот раз, не пришлось стать вестником печали.

Лайза познакомилась с Конрадом на книжной ярмарке в Анахейме, и их отношения продолжались около тринадцати лет.

Да, периодически Конрад посылал ей копии своих пишущихся книг, подтвердила она. Корнелия применила всю силу убеждения, чтобы заставить Лайзу позволить ей просмотреть и скопировать материалы.

Эти материалы не были копией тех, которые Корнелия получила в Лос-Анджелесе, но теперь она уже могла проследить связи этих двух творений, они отличались от всех книг и рассказов, которые были уже опубликованы.

Мозаика начинала складываться.

А затем Корнелия двинулась в Нью-Орлеан, в город, который она любила всем сердцем, там она не бывала уже пару лет. Еще одно место, связанное с воспоминаниями об ужасе, о радости, о прошлой физической невоздержанности. Город, который требует секса, как никакой другой. Все это сквозит в атмосфере, в еде, в музыке. Здесь Корнелии действительно понравилось бы жить, если бы не тягостный климат.

Корнелия встретилась с Мариеттой в «Кафе дю Монд». Они переместились в дальний обеденный зал с баром устриц, где в это раннее утро было почти пусто. Пожилая женщина приехала из окраины Батон Руж и смогла уделить Корнелии всего пару часов. Она была замужем за пастором, и ее связь с Конрадом стала маяком надежды в лишенном секса мире обязанностей и воспитания детей. Корнелии было любопытно узнать, как познакомились эти двое, хотя она догадывалась, что это снова было флиртом по Интернету. Мариетта была полновата, и ее волосы лежали несказанно пышной короной, стиль, которого бы никто не понял ни а Нью-Йорке, ни в Лондоне. Она почти никогда не выезжала с Юга. Когда речь зашла о Конраде, она была смущена и взволнована одновременно, хотя с самого начала их разговора она заставила Корнелию поклясться всем святым и дорогим ее сердцу, что то, о чем они будут говорить, навсегда останется тайной.

— Я думала, он считает меня слишком толстой, понимаете, — сказала она, указывая на свою далеко не тонкую талию. — Но он об этом даже не упоминал. Впрочем, когда мы были вместе в тот уикенд, он вообще был немногословен, так что трудно было понять, что у него на уме на самом деле. Я всегда считала, что Конрад просто был добр, но все же предпочитал тонких женщин. Вот таких, как вы… Вы такая стройная и высокая. Очень красивая. Даже когда я была подростком, у меня никогда не было ваших размеров.

— Иногда не возражала бы против того, чтобы стать попышнее, — извинительным тоном заметила Корнелия, указывая подбородком на свою, казалось бы, невидимую грудь под тонкой материей хлопковой блузки.

Минуту Мариетта молчала, погрузившись в сладкие воспоминания о своей единственной супружеской измене с этим странным человеком, который приехал из Лондона только для того, чтобы провести с ней ночь.

— В первый раз, когда он разделся передо мной, я просто обомлела, понимаете? Он был… достоин преклонения. Такой твердый. Мой муж никогда не удовлетворял меня так, как мог это сделать Конрад, — призналась она, и ее щеки покрылись красными пятнами.

— Все в порядке, я не хочу вас пытать… — успокоила Корнелия.

У Мариетты оказалась только пара глав, и эти главы были Корнелии незнакомы. Мариетта была не против отдать материалы. Она хранила их дома, заперев в специальном деревянном сундучке, и там же она держала все копии его электронных писем и другие запрещенные вещи, которых не одобрил бы ее муж.

Когда в своем номере в «Плейс Д'Армс» Корнелия уже дочитывала новые страницы, параллельно размышляя о порядке глав этой сомнительной книги, неожиданно зазвонил телефон. Она оставила сообщение для Ивана сразу после прилета. Это мог быть только он.

— Нью-Орлеан, Корнелия. Черт побери! Что за хрень с этими путешествиями?

— Эта книга определенно существует, Иван. Теперь я собрала большую ее часть. Я была права, там все о женщинах, которых он знал. Очень неосмотрительно…

— Я говорил с клиентом. Она просмотрела материалы, которые ты отправила мне из Лос-Анджелеса. Я должен был дать ей прочитать. Это свидетельство того, что мы не промотали ее деньги.

— Точно.

— Она звонила сегодня утром. Хочет, чтобы ты прекращала эту охоту на диких уток.

— Почему? У меня только все начало срастаться, Иван…

— Не наше дело решать, почему, Корнелия. Дело закончено. С завтрашнего дня ты прекращаешь искать книгу.

— Но…

— Никаких «но», девочка. Послушай, ты сделала хорошую работу. Просто клиент принял другое решение. Такое бывает. Чаще, чем ты думаешь. Вот так. Просто возвращайся в Нью-Йорк.

Корнелия знала, что у нее нет выбора. Она уже потратила свои собственные средства, чтобы окупить расследование, и знала, что не может потребовать возмещения затрат. Это ее вина, что в поездках она предпочитала останавливаться в дорогих отелях. Проклятье.

Только во всем этом начал появляться какой-то смысл, только из теней начала проступать сама книга…

Она положила трубку.

На мои похороны оденься сексуально

И снова осень в Нью-Йорке, снова межсезонье, и температура снова скачет весь день. Если встаешь ранним утром, сложно одеться по погоде. Никогда не знаешь, замерзнешь ли ты или будешь вся мокрая от пота, если не угадаешь.

Корнелии нужны были деньги, так что она снова начала танцевать стриптиз, посетила знакомые места, залы и сцены, все такие же прокуренные, даже спустя месяцы после того, как в городе ввели запрет на курение. Это теперь стало главным предметом споров и обсуждений танцовщиц, они болтали об этом в раздевалке, переодеваясь или методично накладывая макияж.

Прибыльных приработков стало больше. Иван все еще названивал ей и предлагал случайные заказы, но Корнелия твердо решила оставить игры с убийствами. Это не морализаторство, а просто усталость. Охота за дикими утками Конрада закончилась, и Корнелия оказалась крепко на мели, но почему-то не стала требовать от клиента полного покрытия ее расходов, чувствуя, что на самом деле работа, которую она выполняла, не закончена.

Конечно, выглядело так, как будто он действительно написал этот последний роман — если, конечно, вы назовете это романом, — но не было никакого доказательства, что он закончил его или что полная версия существует где-то еще, кроме как в киберпространстве или в компьютерных файлах одиноких женщин, разбросанных по всему миру.

И, несомненно, именно этот вывод сделала клиентка, решив, что угрожающая книга, которую ей показали, была полным абсурдом. Так что она отозвала Корнелию.

В высшей степени разумно. Корнелия работала в новом клубе, который открылся шесть месяцев назад, всего в нескольких кварталах от Сохо Гранд. Она подписала контракт на месяц, даже выбив для себя гибкое расписание, выступая в те часы, когда порадоваться на обнаженные тела приходило много клиентов с внушительными суммами в кармане. В основном они давали хорошие чаевые. Чтобы отметить свое продвижение на более высокий уровень, Корнелия подобрала новую музыку для выступлений. Теперь начинала танцевать под версию «Trouble» Кэта Стивенса в исполнении Кристин Херш, этот жесткий ритм и меняющаяся мелодия идеально подходили медленному танцу, и она могла продемонстрировать себя в лучшем виде, двигаясь грациозно и причудливо, привлекая внимание мужчин. На половине выступления она по традиции сбрасывала бюстгальтер и с минуту мечтательно прохаживалась, обнаженная до пояса, под горячими софитами, а затем обнажала дальше свое тело, вытанцовывая па своими длинными ногами, перекрещивая их и изгибаясь в ленивой гармонии. Второй трек должен быть быстрее, и она выбрала мелодию Нейла Янга и «Крейзи Хорс», под которую скакала по стульям, едва удерживая равновесие, дергала нитку своих трусиков, снова и снова ударяя ими о промежность, раздвигала ягодицы, позволяя в короткие мгновения истинной непристойности скользнуть взглядом в ее гладкое укромное место, и с последним резким аккордом сбрасывала последние детали одеяния, разоблачаясь полностью, стоя с королевской гордостью, расставив ноги. Это я: возьми меня, говорит эта поза мужчинам, которые жадно поедают каждый дюйм ее бледного тела. Последней песней была медленная, агонизирующая баллада «Уокэбаутс», под которую она танцевала, словно изумленная, вытягивалась в ленивом забытье, мерцая своим потаенно-розовым перед уставившимися на нее мужчинами. Она скользила вокруг металлического шеста в центре сцены, словно вышедшая из повиновения стрелка компаса, и заканчивала свои сонные движения на полу. Теперь не оставалось места воображению, потому что она ласкала себя, открывая полностью свое тело, отдаваясь вожделению и насилию этих завистливых глаз. Музыка бесконечно долго затихала, и она, с закрытыми глазами, лежала, как сломанная кукла, распятая на танцевальном полу, почти без движения, почти спящая, почти умершая, оставленная жадным глазам, плененная добыча, спелая и готовая к тому, чтобы стать чьей-то собственностью. Затем гас свет. Это выступление было чересчур долгим. Некоторые другие танцовщицы, да и менеджмент клуба, обращали внимание, что она слишком сильно оголяется, мало поддразнивает публику и дефилирует, но Корнелия знала, что она максимально постаралась избежать этой ужасной вульгарности, которую демонстрировали многие другие женщины. Если она получала слишком много замечаний, то просто переходила работать в другой клуб. Танцуя, показывая стриптиз, Корнелия всегда диктовала собственные условия. На красивую, ледяную блондинку, желающую раздвинуть ноги и показать промежность, всегда был большой спрос.

Это было в четверг, спокойное послеполуденное время, и она в забытьи двигалась по сцене, погрузившись в собственные мысли, тело ее раскачивалось под резкие звуки голоса Кристин Херш, вибрирующего между решительностью и детской мольбой, и тут она увидела Его у дальней стены, у бара. Он держал стакан, видимо, с красным вином. Человек из Лондона. Тот самый, который называл себя Укротителем Ангелов. Чье письмо она проигнорировала.

Он понял, что узнан, и мягко улыбнулся, как будто между ними существовал шутливый заговор. Корнелия могла бы убежать со сцены и спрятаться в раздевалке. Задняя ее дверь выходила в Сохо, и она знала, что на этом участке маленьких соседствующих улочек сможет легко оторваться от преследования.

Но также знала, что здесь многолюдно и потому она в безопасности. Пока.

Корнелия продолжала танцевать в такт меняющейся мелодии. Ей пришлось отвести глаза от зала, когда она начала вращаться вокруг шеста, это было частью номера. Потом она снова посмотрела в зал — он уже сидел всего через ряд от маленькой сцены, наблюдая за ней внимательно и насмешливо.

Она одарила его гневным взглядом, а затем отвела глаза и сфокусировалась на каком-то мужчине, коренастом, лысеющем, похожем на немецкого туриста, который сидел через пару стульев от Укротителя Ангелов. Это превращалось почти в приватное шоу, она отчетливо проделывала каждый жест, каждый скачок и приседание, а лысеющий клиент пристально наблюдал за ней, как будто бы, возбудив его до неслыханных высот желания, она автоматически оказывалась под его защитой, вдали от опасных рук находившегося поблизости Укротителя Ангелов.

Когда софиты наконец погасли, она безжизненно опустилась на деревянное покрытие сцены. Казалось, сегодня танец будет продолжаться вечно. В полумраке она поднялась, забыв даже кивнуть в сторону своей немногочисленной аудитории, обычно кивок является сигналом, и после этого мужчины начинают бросать банкноты на сцену, ей под ноги, так стриптизерши получают чаевые.

Но Укротитель Ангелов все же сделал щедрый жест.

Выглядело бы странным, если бы она не подняла с пола его подношение. Это был билет в сто долларов, завернутый в маленькую бумажку.

Спустя несколько минут, оказавшись в тихой раздевалке, она прочитала записку.

Даже не подписался. На этот раз у него нет необходимости представляться.

Она была просто еще одной женщиной, с которой я познакомился, пока искал свою Кэй, искал в миллионах лиц, вглядывался в каждую пару ореховых глаз, в стремительные силуэты каждого женского тела, На улицах, в поездах, в барах, Иногда я узнавал нечто от нее — кудрявый локон, падающий на лоб, изгиб губ, очертания груди под тканью, щеки, вспыхнувшие розовым, когда я долгим взглядом смотрел на женщину, этот взгляд был слишком долгим, чтобы быть невинным. Но во всех в них это было мимолетным и неуловимым, просто суррогатом сна о Кэй. Никогда она не становилась реальной. Но иногда у меня получалось завязать отношения, и я пользовался всеми преимуществами этого. Никогда не знаешь, что и куда тебя приведет, и я слишком хорошо знал, что произошедшее было, черт возьми, настолько особенным, и тогда я был даже большим идиотом, чем сейчас, потому что все еще надеюсь встретить такую же, как она. Но пизда есть пизда, а плохой мужчина — все еще мужчина, и очарование новой плоти было тем, чему я не мог сопротивляться.

У Любы был ребенок пяти лет, маленький мальчик, который жил вместе со своим отцом, бойфрендом, с которым она поссорилась, оборвав и любовные, и плотские отношения. Так что каждый раз, как только попадался подходящий случай, мы воровали время жизни друг друга, стряпая вразумительные алиби своим опозданиям и отсутствиям. У меня было гнетущее чувство, что наши уважаемые партнеры догадывались о том, что происходит, и относились к этому с неким пониманием, заранее зная, что эта наша связь ведет в никуда. И самым лучшим выходом было позволить нам потворствовать своим прихотям, а не ломать без необходимости этот карточный домик, потому что под ним они обнаружили бы настоящее змеиное гнездо, и это слишком сильно осложнило бы всем нам жизнь, заставило бы пересечь условный Рубикон, и после ничто не осталось бы прежним.

Мы наслаждались этими частыми, влажными, потными ночами и даже случайными полуднями в простых номерах отелей, созданных для секса. Но наша страсть жаждала большего, и мы решили, что нам нужно проводить больше времени вместе. Как-нибудь вырваться на целых несколько дней. В другое место. И хотя мы договорились действовать сообща в этом направлении, я заметно нервничал, но все же с жадностью предвкушал момент, когда мы будем вместе. Экстатическое видение ее вытянутых на кровати конечностей, похотливая дыра наслаждающегося мной жадного рта, темные складки отверстий, расширенных от приступов экстаза… Потому что между еблей нам действительно практически нечего было друг другу сказать. Разное происхождение, и географическое, и общественное, и, после обязательных рассказов о жизни и прошлых любовниках, темы для бесед исчерпывались. Я ненавидел ее музыкальные пристрастия, а она, конечно же, считала мой повторяющийся монолог о книгах, путешествиях и фильмах слишком занудным. Я предупредил ее с самого начала, что часто бываю молчалив, и это, казалось, вполне ее устраивало. Мы трахались, как кролики, или как любые другие животные, как спаянные бесконечным и пустым танцем звери. Мне нравилось выражение ее глаз в те моменты, когда я жестко драл ее, и тогда она отдавалась волнам несдерживаемого наслаждения. Ей очень нравилось, что у меня есть какое-то воображение, хотя и временами извращенное, ей нравилось, что я регулярно брал ее не только в миссионерской позиции или по-собачьи, а любил наваливаться, сделать так, чтобы она долго кончала еще до того, как я попытаюсь проникнуть в нее. Она легко достигала оргазма, ее клитор был чувствителен как к нежным, так и грубым прикосновениям моего языка, губ и пальцев, а темные, мягкие соски — безразличны к большинству способов сексуальной стимуляции. Ну что ж, нельзя иметь все сразу. Но это было продолжением нашего общения. Мы относились друг к другу, как друзья и соучастники, и оба знали, что это нелюбовь.

И хотелось продлить невинность отношений, наслаждаться чистым сексом.

Под предлогом рекламного тура, который мне неожиданно предложили французские издатели, я выудил из своего графика четыре свободных дня. Люба наврала бойфренду, что едет навестить подругу, которая теперь живет в Париже. Это будет нашими каникулами. Я не желал проводить время в большом и суетном городе, мы уже делали это в один из уикендов где-то за год до этого, между лихорадочным прелюбодеянием убивая время на походы по магазинам, ресторанам и на долгие прогулки, убегая от серьезного разговора. Мы отправимся на побережье. Правда, время года не вполне подходит для таких путешествий — стоял поздний сентябрь, но мы надеялись, что погода будет теплой и мы сможем по крайней мере пройтись по пляжу и полюбоваться морским пейзажем, приливами и отливами, увидим, как волны разбиваются о песок, одна за другой, никогда не достигая берега, словно Сизиф, карабкающийся на свой чертов холм. Меня всегда гипнотизировал и успокаивал этот вид. Мы встретились в Орли, в южной части Парижа и, пройдя по бесконечным коридорам и эскалаторам и сменив терминал, сели в маленький самолет на Монпелье. Приземлились после полудня, солнце сияло. Я арендовал машину, и вскоре мы катили по разбегающимся проселочным дорогам, мимо виноградных дворов и холмов, по направлению к Сете. Я забронировал номер в «Гранд Отеле», где на короткую ночь останавливался несколько лет назад, приехав на литературный фестиваль, проводившийся неподалеку от этого городка.

— Здесь так красиво, — прокомментировала Люба, глядя на долины Лангедока, мимо которых лежал путь к отелю.

— Да, — согласился я. — Подожди, ты еще не видела отеля. Уверен, тебе там понравится. Необычно. Изумительный стеклянный колпак, который покрывает атриум и маленькие комнатки.

— Хорошо, — согласилась она.

— И большинство номеров выходит на канал. Почти как в Венеции, но нет этого специфического запаха, — добавил я.

— Я никогда не была в Венеции, — призналась Люба. — Ты когда-нибудь возьмешь меня в Венецию, Конрад? — спросила она.

— Возьму, — сказал я. И соврал. Я уже обещал ей Нью-Йорк, Сиэтл и Нью-Орлеан. Так что мне ничего не стоило дать еще одно обещание. Люба тоже знала, как и я, что у нас никогда не будет этих путешествий, что, в конечном счете, мы разойдемся, как только найдем новых любовников, которые будут удовлетворять нас не только своими гениталиями.

— Отлично, — сказала она.

Комната, которую нам дали, была великолепна: в ультрамариновых тонах, и нарисованные морские раковины были разбросаны по выкрашенным пастельными красками стенам. В номере был маленький балкон, на котором могли уместиться только двое, чтобы любоваться оттуда прозрачным днем. Нашему взору предстал внутренний городской канал в форме буквы Т, на другой стороне которого громоздились маленькие прогулочные лодочки, а дальше возвышалась средневековая башня с часами и отступающие мосты, мосты до самого горизонта. Люба бросила чемодан на пол и подбежала к окну, распахнула его, чтобы проветрить душную комнату, и с первого взгляда влюбилась в это место.

— Это так… красиво, — прошептала она, вглядываясь в воду, журчащую внизу. Осматривая улицу, она перегнулась через металлическую ограду балкона, и ее и без того короткая юбка задралась, обнажив нижний изгиб объемной задницы и тонкую ткань почти невидимых трусиков.

— Не правда ли? — согласился я. — И мы всего в двадцати минутах езды от прекрасных пляжей.

— Где можно гулять голышом? — спросила она, напоминая о разговоре, который состоялся между нами примерно неделю назад.

— Да, — сказал я. — Огромное пространство и уединение. Во всяком случае, в это время года там не может быть слишком много туристов или отдыхающих. — Я искал этот район через «Google». Запретный секс требует тщательного планирования.

— Вот это да! — воскликнула Люба, будучи уже в предвкушении нескольких дней этих импровизированных каникул. — Мы будем как настоящая пара…

И нагнулась еще на дюйм ниже, перенося вес с одной ноги на другую, вцепившись руками в металлическую кромку балкона. Крохотная полоска ее трусиков впилась в тугую расщелину задницы, и каждое движение ее напряженного тела пробуждало во мне похоть. Я двинулся к балкону, обнял ее за плечи. Люба вздрогнула, и я подул ей на шею. Сине-зеленый канал был олицетворением спокойствия, поверхность девственно-гладкой. Я опустил руку к ее неприкрытым трусиками ягодицам.

— Хороший вид. У тебя сзади, — заметил я.

— 0! — как будто она не понимала, какой восхитительный спектакль разыгрывала передо мной.

— Стой на месте, — приказал я, мягко пошлепывая ее по правой ягодице.

— Хммммм… — вздохнула Люба.

— Ни слова, — продолжил я, задирая черную юбочку ей на талию, полностью обнажая едва прикрытую задницу. Я неожиданно дернул за эластичные трусики и сорвал тонкую ткань с ее тела.

— Ты…

— Спокойно, — скомандовал я. — Я куплю тебе новые.

Я просунул руку ей между бедер, раздвигая ноги шире. Как я и ожидал, она уже была вполне мокрая. Лобковые завитки были покрыты сгустками клейких выделений. Я двинулся вперед, прижав все ее тело к металлическому барьеру. Я и сам уже был вполне твердым. Свободной рукой расстегнул молнию своих черных джинсов.

— Наклонись, — попросил я.

— Здесь? — слабо запротестовала она.

— Здесь. Сейчас.

Я топтался на пятачке, джинсы легко соскользнули на пол балкона, и двумя пальцами я подготовил ее к соитию. Люба мягко простонала. Я заметил, что за нами наблюдает сидящий на другой стороне канала человек средних лет, в его руках была удочка, а рядом, на каменной оградке канала, стояла коробка с обедом и бутылка минеральной воды. Он заметил наши действия и уставился на балкон, пытаясь вглядеться получше.

— Смотри, — сказал я Любе, — тот человек, вон там, он нас видит.

Безумная идея пришла мне в голову.

— Задери свою футболку, — сказал я ей. Она подчинилась. Я достаточно хорошо знал ее и понимал, что это ее раззадорит. Я расстегнул молнию ее короткой черной юбки и сбросил ее на пол. Теперь человек с другой стороны канала видел все целиком. А затем я грубо вошел в нее. Я трахал Любу на балконе и думал о том, что происходит в голове того человека. Что он на самом деле видит? Со своего места я видел его нечетко, даже через очки, но мое зрение далеко от идеального. Пока я объезжаю Любу, смотрит ли она на него или же стоит с закрытыми глазами? Наслаждается ли он своей эрекцией? Люба дрожала от моих грубых движений.

Возможно, из-за этой странной обстановки мы оба кончили быстро. Мужчина сидел, не отрывая от нас глаз. Кончив, я выскользнул из еще текшей пизды. Я собирался пойти обратно в номер, но Люба остановила меня.

— Подожди, — сказала она, затем обернулась, опустилась на колени и взяла мой все больше и больше слабеющий и уменьшающийся хуй в рот. — Я тебя вычищу, — пояснила она.

Я понимал, что этот спектакль разыгрывался только для нашего вуайериста. Под медленными и тщательными движениями ее языка я снова стал почти твердым, а она продолжала слизывать с члена наши смешанные выделения.

— Мы хороши на вкус, — промурлыкала она.

— Время настоящей еды, — ответил я, и мы направились в комнату, принимать душ и переодеваться. Всего в полумиле от канала, на пути в порт, располагалось двенадцать или тринадцать рыбных и морских ресторанов, и в наш первый вечер в Сете я запланировал устричный пир. Раньше Люба никогда не пробовала устриц. Когда, после некоторого замешательства, она попробовала одну, взяв с моей тарелки, то, к моему большому удивлению, нашла ее структуру и вкус отвратительными. Она предпочла салат и рыбу. Той же ночью она заметила, что даже моя сперма имеет привкус устриц, но я решил, что она слегка фантазирует.

На следующий день мы взяли машину и отправились на побережье, и за прудами нашли заброшенный пляж, на котором, в неподвижной тишине, прятались фламинго. Туристический сезон закончился, пляжи опустели, и, несмотря на отсутствие солнца, мы разделись догола. Море приобретало мрачный осенний оттенок, мы вглядывались в плоский морской горизонт и бесцельно трахались в тени маленькой дюны, и все вокруг было наполнено печалью. С моря дул тихий бриз, из-за этого во все укромные места набралось песка, и то, что поначалу казалось хорошей идеей, обернулось неудобствами и даже болезненными ощущениями. Да, со своими многочисленными бывшими подружками я много практиковался в сексе на природе, хотя это было по большей части на Карибах или на Мальдивах, под свирепым солнцем!

В наш третий день мы отправились по маленькому городку за покупками, и я купил для Любы очень красивое нижнее белье, которое она, конечно, пообещала надеть и продемонстрировать. Я даже подобрал себе в местном «Монопри» темную рубашку с коричневыми пуговицами. Все время нашей прогулки мы медленно всходили на холм в Симетьер Марин, туда, где похоронены местные певцы и поэты, и любовались безмятежным морем, которое отделяло нас от берегов Северной Африки. К полудню мы были немного печальными и уставшими и, вернувшись в отель, заснули непорочным сном в узкой кровати, заключив друг друга в объятия. Когда проснулись, солнце опускалось в канал, и Люба спросила у меня, что ей надеть. Я попросил ее примерить новое нижнее белье и в шутку заметил, что ее растительности требуется стрижка.

— Ну так подстриги, — предложила она.

Я принес свой несессер, разложил ее на кровати, широко раздвинув бедра, и, поглядывая на ее всегда столь широкое отверстие раскрытой пизды, начал стричь поросль половых губ своими маленькими острыми ножницами для ногтей. Эта чисто интимная игра явно ее возбуждала, маленькие волоски спадали по ее теперь зияющей пизде, рассыпаясь, словно паутина. Я действительно однажды предложил побрить ее, но она отказалась, боялась, что после этого появятся прыщики и кожное раздражение. Когда я закончил, она была почти лысой, и сам вид этого доставлял мне огромное наслаждение. Подстриженные завитки и эта щетина была свидетельством того, что Люба больше не ребенок.

— Вуаля, — сказал я, любуясь своей работой.

— Tres bien, — Люба посмотрела вниз и одобрила. — О, да ты почти ничего не оставил, — заметила она.

Ее лицо слегка вспыхнуло, и ее вид, сидящей на краю кровати с так широко раздвинутыми ногами, обнаженными внутренними складками и всем, что было ниже талии (она все еще была в рекламной футболке антологии криминального чтива, которую я ей одолжил для сна), дал пищу моему воображению.

— Ты должна идти на улицу сегодня вот так, — предложил я.

— Вот так? — ее глаза расширились.

— Ну, ты можешь надеть свою длинную юбку, вот ту, с цветочными мотивами, — добавил я.

— Она почти прозрачная, — сказала Люба.

— Так и есть.

— Ты уверен?

— Абсолютно. На самом деле я этого требую.

— О'кей, — согласилась она. — А какую тогда футболку мне следует надеть? — спросила Люба, роясь в своем маленьком чемоданчике.

Мы решили отправиться в порт, в этот сонм гостеприимных ресторанов и баров, и, идя позади Любы по узкому проходу между стенами и каналом, я успел увидеть последние лучи дневного солнца, сияющего сквозь ее юбку, выделяющего острый силуэт ее длинных ног. Хотел бы я знать, видят ли окружающие, что под ее юбкой ничего нет.

— Это так сексуально, — прошептала она мне, когда мы сидели в кафе, попивая лимонный прессе и экзотический ликер, который она мечтала попробовать.

Ее оголенная задница была прижата к металлическому стулу, а ее юбка раскинулась по ногам, скрывая необычную обнаженность от толпы прохожих.

— Знаешь, Конрад, это меня так заводит…

Она хотела, чтобы я трахнул ее после того, как подстриг волосы на ее киске, но я отказался. Пообещал, что позже. В этом не было спешки. Для начала я хотел выйти и поесть.

— Откормить меня на убой, — пошутила она.

— Абсолютно точно, и даже больше того, — загадочно ответил я, и в моем лихорадочном мозгу стал созревать сумасшедший план.

Ресторан, который мы наконец выбрали, находился за зоной порта. Он специализировался на испанской кухне, блюда подавались огромными порциями. Там было людно. У нас было достаточно времени для того, чтобы она намечталась и поддалась зову своего зудящего передка. Никогда раньше я не видел Любу в таком лихорадочном возбуждении. Никогда не догадывался, что ощущение дерзкой обнаженности снизу будет иметь такое воздействие. Я тоже был очень взведен. Причина и следствие. Наш ужин длился бесконечно долго, впрочем, еда была бесподобной, с достаточным количеством специй, но не острой.

Люба стерла слабый след томатного соуса с уголка губ, и официантка унесла тарелки.

— Желаете десерт? — спросила нас юная прихрамывающая женщина.

Я посмотрел на Любу.

— Нет, — отказалась она. — Я и так объелась. Официантка ушла.

— Правда, она хорошенькая? — спросила Люба. Честно говоря, мне она показалась слишком простой и непривлекательной.

— На самом деле, нет, — ответил я.

— А все-таки ты говорил мне когда-то, что хотел бы пригласить еще одну женщину? — и Люба скорчила мне озорную рожицу. — Сегодня, — сказала она, понижая голос, хотя мы и так говорили по-английски, — я сделаю все, что угодно. Просто я так чувствую.

Ее рука скользнула под стол, на колени. Она трогала себя.

Все, что я мог сделать, так это улыбнуться.

— Все, что угодно? Люба опустила глаза.

— Да. Что угодно.

Я вспомнил, как после секса мы спорили об обоюдных фантазиях.

— Ты абсолютно уверена?

Она утвердительно кивнула. Официантка принесла счет. Я осмотрел ее с ног до головы. Нет. Это не то, о чем я мечтал.

Напротив «Гранд Отеля», на другой стороне канала, располагался маленький бар. Это заведение было создано явно не для туристов, скорее бледное прибежище для местных завсегдатаев. У бара сидело с полдюжины мужчин, остальные посетители шумно играли в бильярд в задней комнате. В этом месте чувствовался знакомый запах спертого сигаретного дыма и алкогольных испарений. Мы заказали два эспрессо. Я заглянул в глаза Любы и интуитивно понял, что она все еще желала идти до конца, подчиняясь своему сумасшествию, к которому — как мне казалось — именно я ее и подтолкнул.

— Посмотри вокруг и выбери кого-нибудь, — сказал я Любе.

— Любого мужчину?

— Любого.

Она обернулась и стала внимательно рассматривать толпу у бара. Один из мужчин был сам по себе, не с компанией, ни с кем не разговаривал, просто держал в руках наполовину пустой бокал красного вина. Он выглядел странно знакомым, и мне показалось, что я узнал его, это был тот самый следящий за нами рыбак. Среднего возраста, коренастый, румяный. Я не был в этом уверен, но теоретически это мог быть именно он. Рыбак заметил, что мы пялимся на него, встретился с нами глазами и загадочно улыбнулся. Логично, что именно в этом заведении он коротал вечер, ведь оно было всего в нескольких ярдах от места, где он ловил рыбу, и это кафе могло быть его излюбленным пристанищем.

Люба не могла решиться.

— Он? — я сдержанно показал ей на него.

— О'кей, — согласилась она.

— Тогда я хочу, чтобы ты это сделала, — скомандовал я и снабдил ее особыми инструкциями, которым она должна была следовать. Я протянул ей ключ от нашего номера, и она направилась к каменному мосту, пересекающему канал, оставив меня оплачивать счет. Все это время мужчина у бара наблюдал за нами с молчаливой заинтересованностью. Я подошел к нему, небрежно уронив на стойку купюру в десять евро.

— Вы узнали ее, правда? — спросил я его.

— Да, — сказал он. — Невозможно не узнать. На днях вы устроили незабываемое шоу.

— Она кажется вам привлекательной?

— Конечно, — ответил он.

— Можете взять ее, если угодно.

— Вы шутите, — ответил он.

— Я не шучу, — сказал я. — Бесплатно. Нам нравится разнообразие, понимаете? Вы будете ее подарком к отпуску. От меня. Заинтересованы?

— Когда?

— Прямо сейчас. Но я буду наблюдать. Это не обсуждается.

Он поставил свой бокал.

— Так чего мы ждем? — сказал он.

Дверь в номер была оставлена незапертой, и единственный светильник около кровати оставался включенным. Люба стояла на кровати, на четвереньках, одетая только в футболку, повернувшись задом к двери. Торжественно и безмятежно. Ее ноги были раздвинуты. Ее анус и ее пизда призывали наслаждаться этим зрелищем бесконечно, похотливо, потому что она была раскрытая, спелая, доступная.

Француз стоял на пороге, словно загипнотизированный порнографическим спектаклем нашей авантюры. Я попросил его подождать минутку и подошел к кровати. Быстро заглянув в свой собственный чемодан, я вытащил галстук и черный кожаный ремень, которым привязал руки Любы к углу кровати. Ей пришлось подвинуться, чтобы встать на кровати в подходящую позицию. Спина прогнулась, она поймала равновесие и теперь ей было удобно стоять, и я расставил ее ноги пошире. Теперь пизда просто зияла. Я нашел в ее сумочке шелковый шарф и обвязал ей голову, лишив любой возможности видеть происходящее.

— Сейчас, — обернулся я к незнакомцу. Он уже снимал брюки и вытаскивал свой член. Это был грандиозный экземпляр. Необрезанный, толстый и испещренный венами, словно тщательно вырезанная скульптура. Он был уже наполовину тверд. Незнакомец взглянул на меня в последний раз, как будто ища поддержки. Я кивнул. Он встал за ее спиной и одним быстрым толчком вошел в нее. Я был зачарован тем, как он, несмотря на габариты своего члена, легко проник и заполнил ее, растянув налитые половые губы до умопомрачительного эффекта. Люба затаила дыхание, изумленная его огромными размерами или, может быть, на короткое мгновение испытав приступ боли, а он продолжал протискиваться в глубины потайных уголков ее внутренностей.

Он трахал ее с непрестанной силой, с каждым движением своего поршня погружаясь в ее плоть, равномерно и неустанно, и его большие, тяжелые яйца шлепали по ее бледным ягодицам. На секунду меня посетила омерзительная мысль, что этот монструозный хуй прорвет ее другое нежное отверстие, растянет его до немыслимых размеров, я иногда просматривал некоторые специфические и отвратительные откровенные фильмы, в которых показывались столь ужасные последствия содомии.

Француз делал свое дело с такой энергией, что мне было стыдно это видеть. Он оставался твердым, ни на секунду не терял монотонного ритма, с дикой страстью он долго и систематично вонзался в Любину пизду, и я знал, что не смогу выдержать этого зрелища. Я двинулся к кровати и вытер пот с сияющего лба Любы. Она была горяча, она пылала изнутри, но я знал, что в этом было истинное наслаждение, и потаенные воспоминания о том, что происходило между нами двумя, были стерты и забыты. Это был краткий момент потакания чужим причудам. Мы использовали друг друга также основательно, как и этот незнакомец использовал ее.

Теперь он тяжело дышал и обливался потом, а его атака на Любу стала еще более интенсивной, он обзывал ее шлюхой, иностранной блядью. Но она не понимала французского, а у меня не было ни желания, ни настроения возражать ему. Затем, взревев, он кончил. Люба передернулась. Я затаил дыхание, закрыл глаза, представляя, как мощный поток спермы затопляет ее лоно. Наконец снова повисла тотальная тишина. Он все еще был глубоко в ней, склонив голову вперед, почти что упав на ее хрупкие плечи. Я видел, как струйки спермы жемчужными каплями стекают по ее бедрам. Я снова вытер ей лицо и снял с глаз повязку.

Она смотрела на меня, а его член все еще был в ней.

— Ты в порядке? — спросил я ее.

— Да, — мягко выдохнула она, слабо попытавшись улыбнуться. Перед ее футболки весь промок, и соски выступали под тканью, проминая серый материал.

Теперь я испытывал острое чувство вины. Мы пересекли границу между фантазиями и реальностью, и это было, черт побери, не слишком приятно.

— Мы договорились, все, что угодно… — сказал я, почти что извиняясь.

Француз молча стоял за нами. Люба двинулась на дюйм вперед, и его член выпал из нее. Он был большим и до сих пор наполовину твердым.

Ее глаза сияли, так было каждый раз после того, как она кончала. Люба посмотрела на меня, потянувшись вперед. Спросила:

— Абсолютно все?

— Да, — согласился я, каким-то образом уже догадываясь, чего именно теперь она потребует от меня. Слишком много ночных разговоров на мягких подушках было в наших предыдущих свиданиях.

— Хочешь, чтобы тебе отсосали дочиста? — спросила она французского парня.

Тот не выглядел недовольным. Ничего не ответил.

— Чтобы он отсосал? — она показала на меня.

Он передернул плечами. Я двинулся к краю кровати, встал на колени и взял его влажный хуй в рот, начал сосать, вылизывать его дочиста. Конечно, я чувствовал вкус Любы. Разве могло быть по-другому? Его семя просто не берется в расчет. Это было самое меньшее, что я мог для нее сделать. В конечном итоге, француз сделал шаг назад, как раз в тот момент, когда он был почти уже готов стать твердым. Без сомнения, его нервировал тот факт, что другой мужчина теперь отсасывает его хуй и это пробуждает в нем те же самые ощущения, что и женский рот. Он пробормотал свои извинения, надел брюки и направился к двери.

После этой ночной авантюры мы с Любой спали урывками, и наши разговоры были еще менее продолжительными, чем обычно. На следующее утро, вскоре после завтрака, мы отправились в аэропорт Монпелье, чтобы успеть на самолет в Париж, где мы расстались, и каждый проследовал своим путем, в свои соответствующие страны и семьи. В течение нескольких месяцев мы продолжали общаться, равнодушно уверяя друг друга, что попытаемся встретиться снова, но почему-то наши расписания и наши сердца не были готовы пересекаться. Она встретила парня из Кореи. Я трахал кого-то в Нью-Йорке. И затем мы, моногамные изменники в силу привычек и традиций, обоюдно решили, что наша связь пришла к своему логическому завершению.

Каждые несколько месяцев мы с Любой все так же общаемся по телефону, и когда у нас шутливое настроение, оба приходим к выводу, что это было самое интересное совместное путешествие.

Но и теперь я все так же не уверен, приятно ли мне вспоминать об этом эпизоде или же мне стыдно за случившееся.

Впрочем, спасибо, что такие воспоминания существуют.

На следующий день Корнелия связалась с Укротителем Ангелов и согласилась встретиться. Она настояла, чтобы встреча была в общественном месте. Они устроились в доминиканском баре на углу Стентона и Лудлоу, в нескольких кварталах от театра «Лэндмарк». Воскресный день, послеполуденное время. Корнелия никогда не танцевала по воскресеньям. Этот день всегда был ее выходным. Они оба сели, и Корнелия спросила:

— Так каково ваше настоящее имя? Вы знаете, кто я. А я не люблю невыигрышных позиций.

В начале их встречи, когда они формально пожали друг другу руки, он поприветствовал ее как Корнелию, не назвав ни Ангелом, ни Мирандой, никаким другим именем, которым она случайно могла назваться, выполняя работу или мечась в охоте за удовольствиями.

— Было бы приятно, по меньшей мере, знать имя человека, который трахал меня и одновременно пытался убить.

Укротитель Ангелов улыбнулся. На нем был тонкий черный кожаный пиджак, белая безрукавка и джинсы. Легкий запах лосьона после бритья. «Олд Спайс». Этот запах не вызвал в ней раздражения.

— По-честному так по-честному, — сказал он. — Я Кристофер. Но вы можете звать меня Крис.

— Крис, вот так…

Долговязый официант с зализанными назад волосами усадил их за угловой столик. Он же принес напитки. Лимонад для нее и «Спрайт» для него.

— Так кто начнет первым? — спросила Корнелия.

— На вас есть подслушивающее устройство? — спросил Крис.

— Нет, — ответила Корнелия.

Он пожал плечами.

Она задрала вверх свою черную футболку. На ней не было бюстгальтера. Крис ухмыльнулся.

— О да, я их хорошо помню. Весьма изящные, если можно так выразиться.

Она опустила футболку.

— Удовлетворены? Хватит пиздеть. Почему, я?

— Это просто работа, Корнелия.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, нас связывает одна и та же профессия. Мы оба свободные агенты. И похоже, что у наших нанимателей одинаковое прошлое.

— А попытка убить меня?

— Как я сказал, это работа, — сказал он с таким видом, как будто ему было действительно больно признаться ей в этом. — Не то чтобы я испытывал удовольствие от того, чтобы убрать женщину, особенно такую привлекательную и очаровательную, как вы. Но, в отличие от вас, Корнелия, у меня нет роскошной возможности выбирать заказы.

— Понимаю. — Ее глаза затуманились, она неистово пыталась вычислить причины, по которым могла попасть в столь неприятное положение. — Вы живете в Манхэттене?

— Да. Фактически недалеко от вас. Вест Виллидж.

— Левая сторона Шестой стрит, — призналась она. — Вы много обо мне знаете, да?

— Мне предоставили очень детальное досье. Вы бойкая женщина, Корнелия. Все эти дела с первыми изданиями книг… Но я думаю, в вашей сексуальности нечто сильно подпорчено.

— Вы можете держать при себе свое мнение, — гневно отреагировала она, но тут же успокоилась. Что бы ни произошло, она должна сохранять спокойствие, и она это знала. Нельзя позволить обнаружить свои слабости.

— Мне пришлось сделать чертову уйму подготовительной работы, пока я настиг вас. Поменять маршрут, чтобы поймать вас в Лондоне. Должен сказать, что я предпочитаю более мягкий секс.

— Если это вас утешит, вы обыграли меня во всем, пока не допустили маленькой ошибки. Но, может, моя натура помешала мне сделать правильные выводы, — сказала Корнелия. — До вас никто не видел этих слабостей моего характера. Я была слишком осторожна и надежно их прятала.

— Я бы никогда не догадался, если бы у меня не было информации о вас, — заметил Крис.

— Это связано с книгой Конрада? — отважилась спросить Корнелия.

— Нет.

— Вы бы не признались в этом, правда?

— А вы думаете, что это действительно было связано с книгой? — спросил он.

— На самом деле нет, — с благодарностью призналась Корнелия. — Это дело почему-то не может решиться само собой. Я просто размышляла, взвешивала за и против, пока не поняла, что в этом нет никакой логики.

— Похоже, Корнелия слишком много думает, — прокомментировал он.

— Расслабьтесь, — сказала она. А затем резко спросила: — Кто?

— Я не могу сказать вам этого, Корнелия. Поставьте себя в мое положение. Люди, как вы и я, у нас есть правила, верно? Конфиденциальность клиента и все такое, разве нет?

— Тогда я просто не понимаю, — вздохнула она.

— Я даже сам не знаю, кто, — признался Крис. — Думаю, что кто-то хочет отомстить за былые заказные убийства. Прошлое нас догоняет.

— Я пришла к тому же выводу.

— Ну так вот.

— Так почему вы захотели со мной встретиться?

— Зовите это профессиональной учтивостью. Если вам стало известно обо мне и моих намерениях, то мне уже нечего скрывать. И вы мне нравитесь. Очень…

— Я очарована… — ответила она. — Так что мы будем теперь делать? Устроим перестрелку на ОК Коррал [12]?

Крис усмехнулся:

— Нет. Я должен сказать, что изначальная задумка заебать вас до смерти — это потрясающе иронично. Ваша привычка трахаться с незнакомцами в один прекрасный день довела бы до беды. Скорее раньше, чем позже. Я рискую выглядеть доморощенным психиатром, Корнелия, но у меня такое чувство, что вы сами искали забвения. Маленькая смерть и так далее…

— Вы читаете меня, как книгу, — с иронией произнесла она. — Так что? Предлагаете перемирие? Чувствуете себя необычно щедрым?

— Нет. Я просто веду честную игру. Мне лучше, если я понимаю, что вам все известно. В другом случае это было бы слишком похоже на удар в спину. В темноте.

— Как благородно, — заметила Корнелия. — Значит, это вызов? Победитель получит все?

— Не совсем.

— Ну, мне кажется именно так, — сказала она. — На последней странице романа один из нас будет мертв.

— Слишком прямолинейное суждение, но…

Да. — Эта перспектива, казалось, по-настоящему его огорчала.

— В этом случае, Крис, я думаю, что наша беседа подошла к неминуемому завершению, — сказала Корнелия. — Я позволю вам заплатить за напитки, это самое меньшее, что вы можете сделать…

Она встала, выпрямилась во весь рост и, даже не обернувшись, вышла из бара, быстро дошагала до Хьюстона, где поймала такси, направлявшееся в Ист.

После серии кругов на такси по Гранмерси парк, Бродвею и Астор Плейс она вернулась в свою квартиру и достала из-под плинтуса оружие, которое, по правилам игры, должна была выбросить после выполнения последнего заказа. Она развернула замшевый мешочек и вытащила блестящий пистолет. Sig Sauer. Ее любимый вид оружия. Никогда не нужно делать второго выстрела. Сидит в ее руке, как перчатка, изящно и грациозно. Она медленно смазала каждую деталь, а затем спокойно собрала его и зарядила пригоршню пуль, которые хранила в холодильнике, запрятанные в упаковку от маргарина.

Когда она закончила с необходимой ревизией, ее пальцы дрожали. Старые привычки не уходят просто так. Она собиралась подойти к раковине, чтобы отмыть запачканные маслом пальцы, но тут зазвонил телефон.

Она взяла ручку и чистый лист бумаги, лежавший наготове.

Крис, он же Укротитель Ангелов, жил на Гринвич Авеню. Теперь у нее был его адрес.

Корнелия улыбнулась.

Его любопытство, не говоря уж о его пристрастии к честной игре, сыграли на руку Корнелии.

Он хотел видеть ее снова. Как непрофессионально. Это дорого ему обойдется.

Едва получив согласие наемника встретиться с ней у Стентона и Лудлоу, Корнелия договорилась со старыми знакомыми, двумя портье, с которыми общалась с периода работы в клубах и стриптиз-барах на Нижней Ист Сайд, чтобы те сидели снаружи в засаде и ждали. Чтобы оба поглядывали за ней, но главное, чтобы после ее ухода они проследили за ним до дома и отчитались. Что они и сделали. Корнелия заплатила им авансом, той самой сотенной купюрой, которую он подарил ей несколько дней назад.

Дурак. Теперь их счет сравнялся.

У нее не было намерения затягивать это дело.

В ту же ночь она была у его квартиры, стояла напротив двери. Мягко постучала и замерла в ожидании ответа. Он ничего не подозревал.

Он в изумлении замер, глядя на ее бледное лицо и взъерошенные, словно у Медузы Горгоны, волосы. Первая пуля попала ему точно между глаз, и он коротко скользнул взглядом вниз, на Sig Sauer, крепко сидевший в ее правой руке, направленной прямо на его лицо. Он точно знал, что умирает. Долей секунды позже, еще до того, как он рухнул на пол, вторая пуля вошла в сердце. Корнелия сунула пистолет в карман, быстро втащила теперь уже безжизненное тело в квартиру и закрыла за собой дверь. С того момента, как она постучала, прошло меньше минуты.

Он был одинок. Другие пули не понадобятся, поняла она и облегченно вздохнула.

Сбросила тело Криса в прихожей и, надев пару перчаток, быстро обыскала квартиру.

Корнелия без труда нашла кожаный конверт, в котором лежал файл с информацией о ней и ее фотографиями, и засунула его под пиджак. Прочитает позже.

Затем основательно разгромила гостиную и спальню, вывернув шкафы и вспоров матрасы. Всю наличность, которая лежала на виду или была рассована по явным местам, она сунула себе в карман.

Она надеялась, что это будет выглядеть, как плохо закончившееся ограбление.

Если бы у нее было время спланировать все более тщательно, она бы оставила в квартире наркотики, и это сбило бы с толку усердных полицейских, которые вскоре попытаются реконструировать картину преступления. Таким, как оно выглядело, это преступление вряд ли попадет на пятую страницу «New York Post».

Пешком она вернулась в Ист, неторопливо и умиротворенно, даже заглянув по дороге в магазин редких книг Стренда. Она подарила себе первое издание Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Прекрасные и проклятые», спасибо деньгам, которые она украла у своего предполагаемого убийцы. Нет трат, нет желания. Она это заслужила.

Я убил ее. Или же мне так казалось. А потом ее призрак стал преследовать меня.

Или, опять же, я просто схожу с ума. Медленно, верно, окончательно. О, это опустошающее действие любви!

Это началось ночью. Это всегда начинается по ночам. Я просыпаюсь в кромешной тьме, и мысли крутятся в голове, словно старая виниловая запись, которая почему-то ненормально ускоряется с 33 до 78 оборотов. Часть меня с ужасающим отчаянием пытается стереть все воспоминания о ней. О моей единственной и бывшей, красивой, трогательной, ранимой Кэй. Но, омерзительно сосуществуя с этим желанием, другая взбунтовавшаяся волна изо всех сил пытается заставить эту плодородную почву дать всходы, снова вызвать в памяти запах ее тела, звук ее голоса, изгиб ее губ, от которого у меня щемило сердце, ее походку во время прогулки по запруженной лондонской или по какой бы то ни было дороге — все эти сотни черт, которые были ее чертами, саму суть ее существования или ее смерти. Теперь мое сердце сжимается, мой член напрягается, мое дыхание, несомненно, начинает неприятно отдавать, и горький аромат пота превращается в желчное зловоние, и это для меня — словно заговор, в результате которого явятся мелкие демоны и мучители из самых глубинных кругов ада. Мои мучители.

Было ли это виной? Я даже не уверен. После всех этих лет — почти десяти — я не могу быть больше уверен, что я действительно совершил этот чудовищный акт — столь решительно я стер ее из своей жизни. Время — такой удобный способ стереть все.

«Если я не могу иметь тебя, то и никто не будет».

Детская, обидчивая позиция с убийственными последствиями.

Так что я взял отпуск. На Карибы. Прибежище жары и праздности. Там мои глаза будут наслаждаться формами тысяч других женщин в их скудных одеяниях, сравнивать их изгибы, роскошь тел, позы, миллионы вариаций форм груди в спокойствии и движении. Когда мы еще были вместе, мы никогда не ездили на юг, так что единственный цвет ее кожи, который я видел, — это бледный фарфоровый тон, алебастровый белый, и для меня он не имел аналогов, поистине удивительный оттенок, о котором я вспоминал чаще, чем обращал внимание на различные тона голубого и зеленого спокойного моря, а затем над побережьем ветер проносился, обычно каждое утро около одиннадцати, и мне нужно было надевать бейсболку, чтобы мои волосы не развевались во всех направлениях, оскорбляя каноны серьезности и элегантности. По крайней мере, на моей голове все волосы целы, пусть и такие непокорные. Судя по моим подсчетам, старый муж Кэй приближался к конечной стадии облысения.

Днями я сидел на берегу с какой-то книгой, поджариваясь на солнце, и непрестанный бриз высушивал пот, стекающий каплями по груди. Пальмы покачивались. По песчаной пещере, которую я облюбовал для отдыха, бегали немецкие девушки без лифчиков. Доминиканские женщины медленно и лениво проходили по песку, покачивая своими тяжелыми изогнутыми икрами, носились стайками очаровательные дети с ленточками в волосах, которые им завязали при утреннем пробуждении. Британские девочки-подростки со своими проколотыми пупками напоказ и национальным целлюлитом, который протискивался сквозь складки купальных трусов, неторопливо обходили побережье, каменный отель и лес, прогуливались и любовались морем. Конечно, я не был один. Со мной была моя жена. Как всегда. Но на пятый день я сделал для себя печальное открытие, что за это время мы едва перекинулись друг с другом парой слов, если не брать в расчет мучительные банальности вроде выбора еды и соответствующих приветствий в зависимости от времени дня. И почему-то я совсем перестал с ней общаться. Может, она это даже заметила? Впрочем, какая разница… Я никогда не был любителем поговорить. Вы можете назвать меня суховатым. Или даже хуже. Я просто сбежал от того, о чем можно было говорить.

Мы рано завтракали в ресторане, из которого открывался вид на океан, и по традиции около семи вечера наблюдали, как солнце садится между гор (или это были вулканы? Я никогда не пытался этого выяснить). Мы брали в баре выпивку и возвращались назад, в наш искусственно-дикий кондиционированный шалаш. И максимум через час мы уже спали. Иногда бессвязно трахались, а чаще обходились без этого, просто по-дружески клевали друг друга в щеку и произносили нежное «Спокойной ночи», а с главной развлекательной площадки отеля, где только начинался вечерний фестиваль, слабые звуки музыки диско просачивались в нашу комнату. Все равно это не в нашем стиле.

Иногда на берегу, когда я отрывал глаза от написанной страницы или бесконечных движений волн и моря передо мной, я провожал глазами чью-то задницу, по памяти сравнивая эти формы с формами Кэй. Но с каждой прошедшей неделей воспоминания о ней, ее, так сказать, фактура, все больше и больше бледнели и стирались. И я понимал, что вскоре я смогу воскресить в памяти только ее лицо с той фотографии, которую они напечатали в газете, и больше не смогу волевым усилием снова восстановить в памяти печаль ее глаз, структуру ее бледной кожи, сотни вариаций ее пизды. Этого достаточно для того, чтобы заставить меня беззвучно плакать.

Я неизменно просыпаюсь посреди ночи. Осторожно выхожу на террасу и закрываю дверь в спальню. Небо черно как смола, и на нем никогда не бывает звезд. Я слышу стрекот всегда присутствующих насекомых, звук пальмовых деревьев, мягко вальсирующих в ночном ветре, слышу монотонные приливы и отливы моря по песчаному берегу, всего лишь в сотне ярдов отсюда. И чувствую себя как никогда одиноким. Таким, таким одиноким. Как в песне.

Я сажусь на откинутое пляжное кресло, которое в первый день отпуска принес с берега, и жду наступления дня, который принесет мне отдохновение. Я наблюдаю за медленными метаморфозами, происходящими на небе, из смоляного оно становится синеватым, морским, а затем появляются бледные тени, и луна исчезает совсем, и над невозможным горизонтом океана ранним утром появляется солнце, окаймленное занавесом тонких облаков.

И теперь она шепчет мне.

В темноте.

В тишине.

— Ты всегда обещал взять меня на тропический пляж, ведь правда, Конрад?

Я обещал. Я любил ее. Эту любовь она в конечном счете забраковала.

— Это не ты, — тихо отвечаю я. — Тебя здесь нет. Ты мертва.

Я категорически отказываюсь повернуть голову даже на дюйм, я не хочу слышать ее голос, видеть ее неправдоподобное лицо.

— Стань реальным, — говорит она.

— Это я, — замечаю я, подавленный, и уступаю невозможному, — я просто прочитал слишком много книг, посмотрел слишком много фильмов или это из-за плохого пищеварения. Лепешки в гриле сегодня вечером, у них был странный вкус, правда?

— Я не могу знать, — сказала Кэй. — Есть одно преимущество в том, чтобы быть мертвой, — еда больше не имеет значения.

— Я ненавижу быть мертвым, — отвечаю я, и, конечно же, слабый след улыбки проходит по моим тонким губам. — Еда — это хорошо, еда — это прекрасно. Вероятно, поэтому с тех пор я так сильно набрал в весе.

— Ты совсем не изменился, — уверяет она.

И тогда я наконец поворачиваюсь.

Это она, неизменившаяся, вечная, такая же, какой всегда была в моих снах, пока ее образ не начал медленно блекнуть и годы не стали забирать мои серые клетки.

— Ты ни капельки не изменился.

Она вытягивает палец к моему лицу и дотрагивается до щеки. Это прикосновение холодно, как лед.

— Ты теплый, — сказала Кэй. Или это на самом деле был призрак Кэй?

— В этом всегда была фишка, — сказал я. — Помнишь? Я был больше, чем просто любовник. Еще я мог согреть ее в постели.

Ее рука отдернулась и упала. Она вздохнула. Ее глаза были все такими же глубокими и печальными. И живыми.

— Ты убил меня, — констатировала она. Снова.

— Я знаю.

— Ты убивал меня, думаю, дюжину раз. Как минимум.

У меня не было возражений. Она продолжала:

— И если убить меня не было достаточным, ты хотел снова и снова убивать меня в своих рассказах, своих книгах. Я была просто куском мяса, телом, вещью, с которой ты праздно играл, в которую воткнул нож. Как ты мог быть таким жестоким, Конрад?

— Попытайся понять меня, — взмолился я. — Это был способ оставить тебя в живых. Ебаный парадокс. Конечно, ты единственная из всех людей, которая могла бы это понять.

— Нет. Ты был резок, и жалок, и жесток, и бесчувствен…

— Пусть так и будет, — перебил я ее. — Думаешь, что сейчас самое время снова спорить, как мы часто спорили по телефону после того, как ты стала свободна и вернулась к своему мужу?

— Нет, — согласилась она. Я был удивлен.

Звуки близкого моря, плещущегося на покинутом пляже, замерли и затихли, оставшись только тихим фоном к нашей бессмысленной беседе.

— Так для чего ты вернулась? — спросил я ее. — Чтобы преследовать меня?

Она просто стояла там, в сердцевине ночной тишины. По вертикальным формам я мог только догадываться, что за ее спиной находятся деревья, заслоняющие пляж, как тонкие, дремлющие гиганты. Ее смазанный силуэт слабо выделялся во тьме неба цвета слоновой кости.

— Нет необходимости преследовать меня, Кэй, — продолжал я. — Нет нужды представать передо мной для этого. Ты отвергла меня и этим навсегда лишила покоя. Ты преследуешь меня каждую чертову ночь, каждый чертов день, и нет ни минуты, когда хотя бы бессознательно я не вспоминаю о твоем отсутствии, о глубине этого «нет тебя».

Она снова ничего не ответила. Сфинкс.

Я был абсолютно одинок и все еще сидел там, на голубом лежаке на террасе номера, одетый только в пару вылинявших зеленых шорт.

— Поговори со мной, Кэй.

— Да?

— Для чего ты пришла? Сегодня, сейчас и всегда?

Казалось, что теперь она была растеряна.

— Я не знаю, — это все, что она могла сказать.

— У тебя было почти десять лет, ты знаешь. На самом деле у нас скоро будет годовщина. Август, помнишь?

Она опустила глаза. Ночной ветер растрепал ее волосы.

— В том отеле, — продолжал я, — в тот четверг в августе. Я снял тебя в Кэмден Таун, напротив кинотеатра, которого больше нет. Ты говорила мне, что надеялась, что я не приду, и ты будешь до крайности зла на меня, и в то же время ждала, что я приду, и тогда мы официально станем любовниками в незаконном таинстве плоти. Я все еще помню этот первый раз. Как я могу его когда-нибудь забыть…

Моя очередь вздохнуть и почувствовать на своих плечах груз прошедших лет, изнуренно давящих на сердце. Все снова навалилось. Каждое объятие, каждое слово, каждый скребок невообразимой боли. Я пытался сдержать слезы.

— Так какого черта ты здесь? — спросил я ее, повышая голос, забыв, что это может разбудить мою жену, которая спит за закрытыми дверьми террасы, или весь этот проклятый курорт.

— Я просто должна была прийти, — в конце концов произнесла она.

— Печальный случай преследования, — заметил я.

— Да, — согласилась она. — У меня не слишком хорошо получается, правда?

— Нет, — ответил я. — Может, это требует тренировки.

— Но ты был ответственен за мою смерть, снова и снова, раз за разом, Конрад, и как я могу тебе это простить? Как я могу? — возразила она.

— Я знаю, — с тяжелым сердцем согласился я.

И я знал, что как бы ни было прозаично ее теперешнее призрачное присутствие, в эту самую минуту преследование только началось, в эту самую ночь ее привидение снова неминуемо выпустит на волю водопады моей жизни, и боль будет расти и становиться сильнее, резче, и лишит меня сна на каждую божью ночь на все последующие годы. Если я проживу так долго.

— Ну так, — сказал я, — что дальше?

Она приподняла бровь. Ее холодная рука дотронулась до моего плеча. И я непроизвольно вздрогнул.

— Трахнемся в последний раз? — спросила она.

— Трахнемся как в милость.

— Называй это так, — согласилась она.

— Ты хотела позволить мне сделать это в ту ночь, — сказал я. — Но я ушел и предал тебя первым, так что мне не досталось и этого.

— Может быть, — сказал призрак Кэй.

Меня переполняла тоска. И нахлынувшая нежность.

Ее рука прикоснулась к моей.

— Идем, — сказала она и повела меня к пляжу.

И вот он я. Около четырех утра, на пляже, в Карибах, следую за женщиной, которой больше не существует. Я знаю, что мне это не снится. Никакого шанса. Но разве сумасшедшие не доказывают каждый раз, что они нормальны, и именно это является доказательством их сумасшествия? Это не Кэй — и это Кэй. Я мысленно балансирую, отторгая это и безумно пытаюсь принять.

— Ложись, — просит она, когда мы уже в нескольких ярдах от приливающих и отливающих ночных волн, тихо скользящих по берегу. Просто Как в «Отсюда до вечности», только все в темноте. Но луна полная, она освещает ее лицо, как прожектор на зловещей сцене, и только я один в качестве зрителя. Она, конечно, звезда. Призрак славы.

Я опускаюсь на колени. На рассыпчатый песок, все еще теплый от дневного непрекращающегося солнца. Ее руки мягко снимают с меня шорты, и Кэй, в свою очередь, становится на колени и берет у меня в рот. Член окружен льдом. Но все еще может реагировать. Слабо. Но скоро я привыкаю к прохладным объятиям ее языка, узнаю замороженную мягкость губ, а она так прекрасно дразнит мой член. Она не потеряла особенности своих прикосновений, я вижу это. Ее шелковые волосы касаются моего живота, и я беспорядочно скольжу пальцами сквозь мириады вьющихся локонов, пересчитывая, лаская каждый изгиб ее светлых струящихся волос. Такая же, какой была и раньше, замечаю я. Ее мягкая завивка, в отличие от фотографии в газете (статья о молодой женщине, мечущейся между семьей и карьерой, в которой она выражает свои сожаления о том, что пережила тридцатилетний рубеж и все еще бездетна, потому что потратила все эти годы на работу, которую теперь бросила), где ее волосы были прямыми. Разве призраки тоже посещают парикмахера?

Я закрываю глаза и приказываю своей эрекции стать полной. Чтобы добиться эрекции вопреки холоду, который теперь сочится сквозь мой член, я мысленно изменяю ей. Я думаю о другой Кэй, о той, которой она была, когда была жива, о том, как ее язык покрывал мой член слюной, когда она отсасывала у меня во всех этих отелях. «Траст Хаус Форт» в Хитроу, «Кимберлэнд» около Марбл Арч, «Старое судно» в Брайтоне, комната на верхнем этаже в клубе «Гручо» на Дин Стрит.

Мой член увеличивается и теперь почти достает до ее горла. Зубы Кэй покусывают меня, опасливо и нежно, потому что ей нравится моя структура, она чувствует, как с каждым прикосновением языка, с каждым поцелуем я все дальше вторгаюсь в ее рот. Ее руки, ледяные, гладят мои яйца, один палец пробирается на юг, чтобы поддразнить промежность, и она позволяет мне сделать один долгий, мучительный толчок, от которого почти давится.

Она знает, о чем я думаю. О номерах отеля в нашем общем прошлом.

Она говорит. Это невозможно, потому что мой член все еще погружен глубоко в ее рот, пронзает ее горло.

— Ты думаешь обо всех этих номерах отелей, правда?

В ответ я молча киваю.

— Ты обещал мне номер в отеле на юге Франции, в Амстердаме, в Нъю-Орлеане, в Нью-Йорке, в Сиэтле, в Ванкувере, даже на Карибах… — последнее без тени иронии.

Я обещал. Но все наши встречи происходили самое большее в радиусе ста миль от Лондона. Мы оба были повязаны семьями. Мы оба изменяли. Обещания ничего не стоят.

Теперь я вполне твердый, а ее прохладные губы продолжают свою механическую работу. Я открываю глаза и отвожу пальцы от ее спутанных волос, кладу одну руку на плечо. Ее кожа влажная, клейкая, совсем другая.

Она отклоняется назад, и мой член вываливается из ее минутой раньше жаждущего рта.

— Выеби меня, — приказывает она.

Ложится на песок, раскидывает руки и широко расставляет ноги. В полумраке я едва могу разглядеть ее пизду, отверстие, которое я так хорошо знаю, карту моего позора и ее внутренней красоты. Я склоняюсь над ней. Я уже теряю эрекцию. Но беру себя в руки и протискиваюсь в нее. Невыносимый холод ее внутренностей бьет меня, как замороженный молоток, и я безнадежно уменьшаюсь. Я заставляю себя оставаться внутри нее и приказываю своему члену снова ожить. Крепко зажмурив глаза, я вызываю свои лучшие воспоминания о другой Кэй, о том, как играл с ней, как ее лобковые волосы вились сотней вихрей, о сокрушительных цветах внутренних стенок, когда я последовательно исследовал ее глазами, языком, пальцами, снова и снова, во всех « этих комнатах, которые были моими воспоминаниями.

— Выеби меня! — кричит она.

И я со всей нежностью этого мира, которую могу вызвать из глубины своей души, трахаю живую Кэй. Мертвая Кэй не отвечает на мои тщетные толчки. Ее лицо не освещается ни наслаждением, ни болью. Ее тело словно кусок льда, на который я непристойно бросаюсь.

— Выеби меня жестче! — яростно настаивает она.

Я делаю это. Снова, и снова, и снова. Мой член настолько холодный, что я едва его чувствую, как будто это уже не часть меня. Спящий уголок моего разума вызывает в памяти статьи об исследователях-полярниках, которые потеряли пальцы рук, пальцы ног, уши. Хотел бы я знать, можно ли отморозить пенис?

Я помню пот, голос Кэй, которая занимается любовью, вздохи, мое любимое «О господи!», глубину желания в ее глазах, и мы охотимся друг на друга, как животные, на полу офисов или в ванных комнатах. Мертвая Кэй принимает мою атаку с безразличием.

— Как кусок мяса, ага, — читает она мои мысли.

Гнев растет во мне, и это вызывает отчаянную эрекцию, и я превозмогаю боль в конечностях и наконец оживляю в памяти отдаленный и забытый синапс, плачевную волну похоти, и эта похоть, высвобожденная, течет сквозь мои изнуренные кости и мускулы, и, словно улитка, ползет в главный район моих почти что импотентских гениталий.

— Выеби меня в этот последний раз! — кричит она, этот звук может разбудить мертвого, а за тем говорит уже на пониженных тонах: — Этого ты хотел, Конрад, трахнуться в последний раз, финальный секс, разве нет?

Я кончаю.

Я удивлен, что моя сперма не замерзает в момент эякуляции. Чувствую, как она разбрызгивается по моему животу. Вязкая. Тягучая. Виновная. Вскоре мои яйца пачкаются в этой сперме, потому что Кэй растворяется, мало-помалу, деталь за деталью, в морской голубой ткани тропической ночи.

— Ты никогда не должен был убивать меня в своих книгах, Конрад, — шепчет она, почти растворившись, рассеявшись, как призрак, впрочем, она и есть призрак. И, купаясь в своих собственных выделениях, я с ужасом осознаю, что у меня даже не было возможности снова вблизи посмотреть на ее пизду или на острые дюны ее маленьких грудей. Но призраки — это ночные создания, проявления тьмы, и их цель, конечно, пробудить в нас тоску по мертвецам и заставить нас, грешников, страдать. Снова и снова.

Кэй здесь больше нет. Я пытаюсь представить, что все еще могу ощущать ее запах, знакомый аромат, который я купил ей однажды в магазине дьюти-фри в заграничном аэропорту, но я себе вру. Есть только одинокий запах ночи, лежащей вокруг, и близкого моря.

Скоро наступит утро. Кладбищенский синий уступает более светлым тонам. Луна скоро растворится на четвертинке неба, и на востоке, за оградой облаков, стремительно засияет солнце.

Это просто я, почти голый, в шортах, болтающихся на икрах, и мой холодный член весь сморщился и сверкает, покрытый спермой, а на песке, как доказательство того, что это не сон, остается четкая форма распятого и выебанного тела Кэй, и лед медленно плавится, растворяясь среди песчинок.

Я небрежно принимаю очевидное: теперь меня преследует призрак.

И единственным освобождением от кошмара будет моя собственная смерть. В этом было ее послание. Неоригинальное и простое, и не надо перевода. Могло ли когда-то быть по-другому?

Как минуты могут идти так медленно

Корнелия категорически потребовала от Ивана личной встречи.

Ей нужно было рассказать ему об Укротителе Ангелов и о том, как она, на теперешний момент, решила эту проблему. Если она не расскажет, его заменят другим, и все превратится в непрекращающийся кошмар.

Это код чести.

Он был удивлен, причем не столько ее решительными действиями, сколько тем фактом, что в сложных слоях организации левая рука не знала, что делает правая.

Казалось, больше всего его волнует, что Корнелия использовала оружие, которым должна была пользоваться только во время выполнения последнего заказа и от которого ей давно следовало избавиться. Она уверила его, что на этот раз обязательно выкинет пистолет. Пусть верит в то, во что хочет верить.

Затем он гарантировал Корнелии, что немедленно примет необходимые меры, так что ей нет смысла переживать по поводу угрозы ее жизни.

У него определенно не было желания терять способного агента.

Корнелия поняла, что за душевное спокойствие ей придется заплатить сполна и в обозримом будущем у нее больше не будет привилегии свободы выбора и права вето на заказы. Только так это и работало.

У нее даже мелькнула мысль, что вся система была создана именно по этому принципу: единожды войдя, уже не выйти. И, вероятно, появление Укротителя Ангелов на поле боя было тесно связано с ее частичным отходом от дел. Именно таким способом организация предупреждала ее, чтобы она оставалась в зоне досягаемости, про запас.

В конце концов, она не может считать это прошлым.

Кто еще мог собрать на нее столь детальное досье, знать о всех ее наклонностях?

В следующий раз ее предупредят.

Но теперь лучше не задумываться над очевидными фактами.

Пока она ждала Ивана в другом офисе, он сделал несколько телефонных звонков, после чего заверил ее, что вопрос решен и ее больше не побеспокоят. Противники поняли ситуацию, и было достигнуто соглашение об отмене контракта. Как сказал Иван, не ссы в свой суп. Этой его интерпретации не хватало некой изящности, но Корнелия попыталась выглядеть благодарной. Никакого упоминания о следующих заказах. Пока.

Она сорвалась с крючка.

Не то чтобы она не испытывала никаких надежд на будущее, Корнелия не думала, что ее положение безвыходно.

Она сможет с этим жить.

Ей придется.

Она шла неторопливо по Мэдисон, и разлитая в воздухе прохлада предвещала предстоящую суровую зиму. Может быть, на этот раз занесет снегом даже каньоны Манхэттена? Корнелия помнила, как это было в прошлый раз и как ей это нравилось. Зимняя сказочная страна, как еще один археологический слой, укрывший городские шум и грязь, моментально спрятавший его грехи и тоску. Она была уверена, что это подходящая метафора, но какого черта, это же было весело — скитаться по белой стране, по только что заново созданным бульварам, припаркованные машины захоронены под тяжелыми горами снега, а город свободен от своих жителей, и только некоторые рискуют выйти на улицу. Она наглухо застегнула пиджак, ее тело уже начинало дрожать.

Пришла весна. Корнелия продлила контракт с сетью клубов в Сохо Гранд и танцевала стриптиз всю зиму. Приемлемые санитарные условия, отопительная система, которая никогда не портится, — все это было пока в диковинку, потому что в старых дешевых клубах царила неизбывная грязь. Новых заказов от Ивана не поступало. Ей было интересно, влияет ли экономический спад и на наемный бизнес? А, какая разница. Теперь у нее не было проблем с наличностью, и она продолжала прочитывать все подряд книги, пылящиеся на ее загроможденных полках, те книги, которые она собрала, скопила за прошлые годы.

Она бегло прочитала незнакомый ей раньше короткий рассказ Конрада Корженьовски, опубликованный в старом выпуске «Тин Хаус».

И на нее снова нахлынули воспоминания о не законченной в прошлом году работе.

Этот маленький рассказ было словно еще одной выбранной наугад главой из его последней книги, хотя он казался вполне целостным. Она узнавала свойственную только ему трогательность, его временами невыносимую меланхолию, но там фигурировали другие имена, другая хрупкая схема событий, и это, как и всегда, казалось, больше относится к области эмоций, вырываясь из ограничительных рамок оригинальной линии рассказа.

У' нее все еще хранились копии тех отрывков, которые она собрала в ходе странного путешествия по следам Конрада.

Она перечитала их снова, памятуя о только что прочитанном рассказе, и перед ее глазами сложилась совершенно другая конфигурация мозаики.

Да, некоторые вещи она упустила. Совпадения. Ключи к разгадке, шаловливо упрятанные между строк. Легкомысленные намеки, в которых теперь появился смысл.

Корнелия улыбнулась.

Это больше не было ее работой, это был азарт.

Приятный азарт.

Способ поупражняться в силе воображения и дедукции, те способности, которые в ходе ее нынешних занятий оставались невостребованными.

— Я разгадаю тебя, Конрад. О да, я это сделаю, — шептала Корнелия ему. — О да…

Она разложила листки на кухонном столе, включила ноутбук, загрузила поисковик и взяла лист бумаги и ручку.

На свое расследование она потратила два часа. Догадки, некоторые соответствия и интуиция.

У разгадки было имя.

Фактически два имени. Еще ее муж.

Ключи к разгадке были раскиданы по всей рукописи. Просто она читала ее урывками и не до конца понимала, о чем все, и именно это помешало ей увидеть в этих строках явное и очевидное. Или, может быть, тогда она не была настолько пытлива.

У нее не было ни времени, ни желания снова лететь в Лондон, и она надеялась, что аккуратно составленное электронное письмо поможет развеять туман и выявить только одного, нужного ей человека.

Больше шансов в пользу того, что это была женщина, действовавшая по собственной инициативе, и ее муж не был причастен к этому расследованию.

Та самая клиентка, которая хотела вычислить местонахождение последней книги Конрада.

Она остановилась в отеле «Вашингтон Сквер». Знала ли она, что это был тот самый отель, в котором во время своих нескольких визитов в Нью-Йорк останавливался Конрад?

Она выглядела так, как Корнелия и ожидала. В конце концов, на тех страницах, которые создал Конрад, было столько описаний этой женщины, неистово интимных, чрезвычайно личных. Ей казалось, что она уже хорошо знала эту женщину, знала, как при свете меняется цвет ее глаз, знала те слова, те нежные непристойности, которые вырывались у нее, когда она самозабвенно занималась любовью, знала, какие оттенки проступали на ее коже под приливами оргазма, когда она кончала, отвечая на его прикосновения. Но, по правде говоря, с другой стороны она совсем ее не знала. Эта женщина, явно утомленная вынужденным визитом в Нью-Йорк, чтобы обсудить старую, болезненную связь с абсолютным незнакомцем, все еще казалась ей волшебным подарком. Но Корнелии пришлось признать, что она была красива. Гордая и хрупкая, элегантная и в то же время трогательная, одетая в простую темную шелковую блузку, коричневую хлопковую юбку и пестрый разноцветный жилет.

Это могла быть я сама, выбери я когда-то другой путь, подумала Корнелия.

Она интуитивно узнала еще одну родственную душу, израненную, спрятанную за отполированной показухой каждодневной реальности. Жертва скрытых демонов, которые никогда не оставят ее в покое.

Молодая англичанка села в черное кожаное кресло в баре отеля и уставилась на Корнелию. Корнелия прониклась к ней истинным и огромным сочувствием.

— Вы вызвали меня сюда, чтобы шантажировать? — спросила она.

— Нет. Ничего такого и в мыслях не было, — ответила Корнелия.

— Хорошо. Потому что мне нечего скрывать… Я не думала, что буду встречаться с женщиной, с вами.

— А чего вы ожидали?

— Я догадывалась, что это дело касается Конрада. Поэтому я приехала. Но, кроме того, я пыталась быть объективной.

— Я знаю о вас и Конраде.

— Я поняла это по вашему письму, в котором вы приглашали меня в Нью-Йорк.

— В какой-то момент я пришла к выводу, что вы мертвы…

— Правда?

— Он описывал вас именно так, всегда в прошедшем времени.

— Ну, так это было почти десять лет назад.

— Но он не мог стереть воспоминаний об этом.

— Думаете, я могла?

— Почему вы были так заинтересованы в его книге, в «Откровениях»?

— Вы знали об этом?

— Да. Вот так я и собрала по кусочкам мозаику. О вас двоих, это оказалось реальной историей. Я — тот самый человек, которому было поручено выяснить, существует ли эта книга и может ли она быть опубликована.

— Вы не выглядите частным детективом, должна я вам признаться. Может, я прочитала слишком много триллеров и у меня сложился неправильный образ. Так что, я полагаю, это вам я обязана сказать спасибо?

— Вы знаете так же хорошо, как и я, что мне не позволили закончить работу. В один прекрасный день меня отозвали.

— Я знаю. То, что вы нашли. Мне просто показалось, что этого хватит. Я не смогла это прочитать. Мне уже тогда было ясно, что книга никогда не будет опубликована, правда?

— Я даже не думаю, что он писал ее для публикации.

— Я пришла к тому же выводу.

— Это было больше похоже на письмо к вам, которое он так и не отправил…

— За годы после нашего разрыва он написал мне сотни писем. Я не ответила ни на одно. Хотя читала. Что я еще могу сделать?

— Расскажите мне.

— Я была замужем. В этом причина того, что я не могла продолжать с ним встречаться. Это зашло слишком далеко, случилось слишком быстро. А он был таким настойчивым, таким непредсказуемым. В те ночи, когда мы не были вместе, я не могла уснуть, я боялась, что весь карточный домик моей жизни рассыплется, что у Конрада не хватит терпения и он решится на какое-нибудь сумасшествие, и тогда меня выкинут из собственного дома.

— Но ваш муж знал об этом, не так ли?

— Да. Я все еще подозреваю, что именно Конрад сообщил ему это.

— И он в этом признался?

— Конечно нет, он всегда это отрицал. Многие его ранние письма были об этом. Но он хорошо умел врать.

— А если это был не он?

— Полагаю, это не имеет значения. Новость довела моего мужа до ума, он изменил свой образ жизни. Он отчаянно не хотел меня терять. Изменился. Мы даже пытались завести ребенка…

— И…

— Не получилось. По многим причинам.

— Извините.

— Он бросил работу финансового обозревателя и стал аналитиком по инвестициям в главном банке. В первое время приходилось экономить.

— Так откуда вы узнали о новой книге Конрада?

— Совпадения. Он выступал по радио, в вечернем шоу на региональном канале. Упоминал о проекте, который, как он сказал, раз и навсегда расскажет правду об автобиографической природе его книг. Он болтал так задорно, как будто это было большой шуткой, его характер всегда сбивал людей с толку.

— Но почему это вас так огорчило? Все равно он уже написал и опубликовал о вас слишком много. Что бы изменила еще одна книга?

— Я запаниковала. Мы с моим мужем только что решили усыновить ребенка.

— Откуда паника?

— Я не знаю. Просто запаниковала. В какой-то момент я подумала, что в его последнем рассказе будут фигурировать реальные имена, омерзительные факты. Однажды я уже спасла свой брак и теперь, через десять лет, решила не дать ему треснуть. Когда старые раны открываются и начинают гноиться, это очень больно.

— Значит, именно вам пришла в голову идея найти эту книгу?

— Да. А через неделю я узнала о его смерти. Но ни в одном из некрологов не упоминалось о том, что эта книга хотя бы существует.

— Вы прочитали материалы, которые мне удалось собрать?

— Да.

— И?

— Печально.

— Это все?

— Что вы хотите от меня услышать? Что мне нравится быть ответственной за то, что я так сильно повлияла на его жизнь? Что я превратила его в бог знает что? Я сожалею, просто так случилось.

— И это все?

— Мы встречались, мы трахались, мы расстались. Конец истории. Удовлетворены?

— На самом деле нет.

— Почему вы сейчас так в этом заинтересованы? Не сомневаюсь, что вам хорошо заплатили.

— Назовите личным любопытством. Для меня это дело не было обычным. Просто заняло мое воображение.

— Почему вы думаете, что вся книга исчезла? Кроме тех обрывочных глав, которые он выбрасывал, как послания в бутылке?

— У вас есть на этот счет соображения?

— Полагаю, да.

— И?

— Конрад каким-то образом узнал, что умирает, и это было окончательной мольбой о прощении.

— Так почему же он не отдал книгу на публикацию? Что-то произошло?

Кэй улыбнулась, ее тонкие губы изогнулись, карие глаза затуманились.

— Это просто предположение.

— Расскажите мне, — попросила Корнелия.

— Конечно, с момента нашего внезапного разрыва той ночью я следила за его действиями. Читала большинство его публикаций, искала знаки, послания, которые только для меня имели смысл. Я наблюдала за ним исподтишка. Я видела, как в его произведениях проступал гнев — однажды в своей колонке он написал рецензию на серию книг, которые я редактировала, и со злостью втоптал в грязь их все. Такому поступку не было оправдания — и затем боль. Видеть это было мучением, но мне все-таки кажется, что как писатель он нашел свой путь. Одна достойная сожаления интрижка стала причиной и фундаментом, на котором он построил свой немыслимый карточный домик. И вскоре, я так думаю, он понял, что не видит различий между собой и своим вымышленным героем, между выдумкой и хитро приукрашенной действительностью. И его последняя книга, «Откровения» — он хотел назвать ее так, — вначале поистине была попыткой поставить точки над «и», обнажить наконец правду. Но когда он начал писать эту книгу, то осознал, что больше не способен на правдивые слова. Вымысел вмешивается и главенствует. Тайный лжец одержал победу над писателем, над человеком. Так что финальная демонстрация честности испортила бы всю книгу. Может, по каким-то своим собственным скрытым мотивам он считал ее провальной?

— Хорошая теория!

— Я все еще ее придерживаюсь.

— Вы до сих пор замужем?

— Да.

— Счастливы?

— Спокойна. После Конрада у нас было несколько сложных лет, но мы справились. Во всяком случае, что такое счастье? Конрад всегда так укоризненно говорил, что у меня ледяное сердце. И он был прав.

— Вы видели его когда-нибудь после этого?

— Да. Дважды. На Чаринг Кросс Роуд, мы смотрели в разные витрины одного книжного магазина. Он меня не видел. А в следующий раз на открытии галереи, я пришла с мужем и, как только мы вошли, заметила его в толпе. Соврала, что разболелась голова, и мы сбежали домой.

— Вы боялись, что он устроит сцену?

— Не Конрад, это не в его стиле, но мой муж вполне бы мог мне такое устроить.

Семья шумных, беспокойных итальянских туристов ввалилась в бар.

Корнелия поняла, что разговор подходит к концу. Получила ли она наконец ответы на свои вопросы? Дойдя до конца пути, она почувствовала прилив облегчения. У нее оставался только один вопрос к Кэй.

— Вы ведь знаете, что он любил вас до безумия, вы это знаете?

— Я знаю, — с тяжелым вздохом ответила молодая женщина. — Но он предал меня.

— Я думаю, что вы оба друг друга предали, — сказала Корнелия. — Как будто все это было зря потраченным временем.

— Невозможно изменить прошлое, — сказала Кэй.

На этих словах Корнелия и Кэй расстались, чтобы больше никогда не встретиться.

В детстве, когда я достиг своего десятилетия, мама разрешила мне свободно пользоваться ее членской карточкой библиотеки, которая давала доступ к взрослым разделам. Мне уже порядком поднадоели библиотечные полки для подростков, и мы с матерью вдвоем пришли к соглашению, что мне требуется больше пищи для ума. Я получил карт-бланш на скитания по библиотеке и читал все, что занимало мое внимание. Я всегда буду благодарен ей за этот чудодейственный акт щедрости и доверия. Она никогда не расспрашивала меня, какие именно книги я беру домой или читаю в зале. Цензура не входила в ее арсенал. Это сделало меня тем, кто я есть теперь.

В течение первых двух лет я, как одержимое дитя, открывал для себя библиотечные полки, поставив себе целью прочитать каждую страницу, которая раньше была мне запрещена. С одинаковым энтузиазмом я пожирал бульварное чтиво и классику, я с головой нырял в сокровенную философию, историю и прочитывал каждый библиотечный учебник из раздела о сексе. Мне дозволялось приносить домой по три книги в неделю, из которых только две могли быть развлекательным чтивом, и в середине недели, быстро расправившись с домашним заданием, я обычно заканчивал с чтением своих книг. Но это ничего не меняло, потому что затем я проводил последние часы перед закрытием библиотеки, быстро проглатывая оставшиеся кипы. Это была вселенная книг, мир историй, и я был его тотальным пленником.

В тринадцать лет, на три года раньше, чем принято, письмо из школы, заверяющее в моей серьезности и честности, конечно же, убедило руководство библиотеки выделить мне собственную членскую карточку и доступ к взрослым секциям. Я уже изучил все полки этих секций, но эта экстраординарная подачка давала мне право брать в два раза больше книг в неделю, и теперь каждый понедельник я являлся домой с шестью книгами. Интеллектуальное блаженство.

Мой отец не был слишком счастлив, видя, как его сын и наследник вечно занят чтением — вдобавок я уже вынужден был носить очки, которые для него не были подтверждением моей мужественности; он предпочел бы, чтобы я проявлял больше энтузиазма по отношению к спорту или интересовался девочками. Но мать молчаливо сносила большинство возражений и указывала, что в таком возрасте и в такое время он должен считать большой удачей, что я вообще читаю книги (хотя я всегда собирал комиксы и спортивные журналы, слегка в отместку) и не теряю время на улице с местными хулиганами, которые ничего не умеют и в один прекрасный день плохо кончат. Что же насчет девочек, то она мудро пояснила (словно предвидела), что у меня еще уйма времени перевернуть эту страницу, заслуживающую особого внимания.

Рано устав от научно-фантастических романов и детективов, в ожидании приближающейся осени (именно в это время библиотека получала свежие издания) в один прекрасный день я в смущении зашел в секцию литературоведения, которая до того момента была не самым посещаемым местом. Тогда я прочел удивительную пятитомную серию, написанную справедливо забытыми академиками пятидесятых, которые с завидной доскональностью проанализировали начальные абзацы почти двухсот пятидесяти романов, как знаменитых, так и неизвестных. На самом деле я никогда и не брал этих книг, но мог буквально часами, стоя между полками, листать наугад эти страницы.

И уже тогда меня внезапно посетила мысль, что вообще-то я и сам хочу в один прекрасный день стать писателем, и этот педантичный трактат стал для меня словно инструкцией, обязательной к выполнению. Первые строчки и абзацы — от Сартра до Спиллейна — были подвергнуты беспощадному анализу, и хотя теперь, много лет спустя, я не могу вспомнить ни имени этого литературоведа, ни даже названия хотя бы одной просмотренной наугад его книги, я навсегда усвоил тот незабываемый урок: начало книги должно быть уникальным.

Ты должен завладеть читателем и не дать ему отложить книгу.

Ты должен занять все его внимание.

Шокировав его.

Завоевав остроумием.

Удивив его.

Ни один роман не должен начинаться с тупой формы.

Начало — это конец, и самой первой строчкой автор должен подцепить впечатлительного (и чувствующего) читателя на крючок, сразу и навсегда.

Это производит неизгладимое впечатление и, может быть, объясняет, почему так много моих книг начинаются весьма неординарно. Почерк Конрада Корженьовски, я предпочитаю называть это так.

Да, я начинаю романы с непристойностей, с образов, которые заставят тебя дважды задуматься, с описаний, которые необычны, с диалогов, которые с самого начала заинтриговывают. У меня нет стыда. Это моя ниша, и, на данный момент, от меня обычно ждут именно этого.

Но это не роман.

И я не знаю, с чего мне начинать.

Посмотрим.

Атенолол.

Это занимает ваше внимание? Интригует вас?

Нет?

Ну так это и не слово из трех или пяти букв, я понимаю.

И ничего не могу поделать.

Сожалею, что разочаровал вас.

Атенолол, таблетки по 50 миллиграммов.

Принимайте одну таблетку каждое утро. Не прекращайте прием лекарства, пока не получите специальное предписание от вашего лечащего врача.

Написано на аптечном ярлыке.

И может, здесь кроется причина того, почему я решил написать эту книгу.

До этого момента я редко страдал от болезней. Даже обычная простуда обходила меня стороной. Только, время от времени, редкие головные боли. Я не курю и не пью, меня всегда радовало мое почти идеальное пищеварение. Правда, у меня плохое зрение, но оно стало таким несколько десятков лет назад, и мне всегда казалось, что очки делают меня более умным, интересным, интеллигентным — нужное подчеркнуть.

На публике я шутил, что следую правилу жить здесь и сейчас, а расплачиваться за это потом (прямо как главный герой из рассказов старины Джека Тревора, несправедливо игнорируемого писателя, в чем-то повторяющий его характер; мы никогда не встречались, но у нас были общие знакомые), и теперь я испытываю щемящее чувство, что это «потом» наступило. Час расплаты наконец пробил.

Срок страхования моей жизни истек, и я пытаюсь найти ему замену. Мы покупали страховку, и моя жена предложила, чтобы мы включили в нее пункт о тяжелой болезни и степени нетрудоспособности. Тогда я подумал, что она просто проявляет свою обычную ипохондрию, и без особых споров оставил ее разбираться с этим самостоятельно. Черт, мы могли бы хорошо заработать. Мы оба знали, что она, со своей трещащей по швам домашней аптекой, с привычкой бить тревогу из-за каждой болячки, неизбежно переживет меня на много лет. Женщины всегда живут дольше, ведь правда?

Перед подписанием документов та женщина из страховой компании, болтливая, неприятная продавщица в неподходящем платье, попросила измерить наше многоуважаемое кровяное давление, как и было предписано в страховке. Около двенадцати лет я ни разу не посещал доктора, я даже не помнил, что мне когда-то измеряли давление. У меня ведь было превосходное здоровье, ага?

Выяснилось, что у меня запущенный случай артериальной гипертонии.

Так что в страховку пришлось включить пункт об инфаркте или инсульте, и мне настоятельно посоветовали как можно скорее посетить своего терапевта.

Раньше я полагал, что такой весьма спокойный и практичный человек, как я, рассчитывающий на свои силы и не подверженный приступам паники, не говоря уж о стрессах, не имеет абсолютно никакого шанса страдать артериальной гипертонией. Я ошибался.

Я должным образом исследовал предмет. Спокойно, уделив этому свое собственное время. Весь следующий день.

Риск инфаркта, инсульта или тромбоза возрастает у страдающих гипертонией до шести раз по сравнению со средним числом людей с нормальным давлением. Если диастолическое давление остается ненормально высоким, это значительно повышает совокупный стресс сосудистой системы. В результате в большинстве случаев повсеместно происходят повреждения сосудов, из-за чего утолщаются стенки сердца. И это показывает, что сердце должно работать интенсивнее, чем обычно. А сердце — оно как мотор, если работает на повышенной скорости, то может просто сломаться.

Что, я сбил вас с толку научными фактами?

Гипертония — также часть естественного процесса старения, и это значит, что улучшений уже не предвидится.

Решением этого являются бета-адреноблокаторы. Они замедляют работу вашего сердца и таким образом снижают напряжение, с которым сердце качает кровь по телу.

Обычно люди начинают принимать относительно маленькие дозировки, пять миллиграммов.

Я принимаю пятьдесят.

Атенолол.

Я сделал половину работы, я трудился над серией коротких рассказов, о которых меня просили редакторы Американской антологии. Мне всегда доставляло удовольствие писать на заданную тему или сюжет, это превосходно дисциплинирует, вдохновляет на создание захватывающего действа с чистого листа, и ключевым моментом является простое слово, голая идея. Думаю, что именно таким способом я создал большинство своих лучших работ. Также я писал статьи для газет, рецензии и заметки и все это время спокойно размышлял, какой быть моей следующей книге.

Я в любой момент мог написать еще одну мягкую порнографическую историю, наполненную музыкой, яростью, номерами отелей и размалывающей ночной тьмой. Я знал, чего от меня ждали, и я хорошо умел по-разному смешивать ингредиенты и показывать новые грани, заново обнажить зловещие подробности мучительной личной жизни мужчин и женщин. Еще у меня была задумка написать книгу об английских и американских беженцах в Париже в пятидесятые, в годы экзистенциализма, Сен Жермен де Пре в своем расцвете, богема, джаз, играющий в подвальчиках, и так далее. Около десяти лет я думал об этой книге, но так и не написал ее. Может, меня удручала мысль о необходимости проведения исследований, или сыграл свою роль тот факт, что я не вполне был готов описывать настоящее как исторический период. Еще у меня была мысль создать великое научно-популярное чтиво, эпопею, которую я всю жизнь обещал себе написать, невозможную сказку о потерянной любви, найденной и снова потерянной в путешествии в прошлое, о своем Орфее в космическом пространстве. Еще одна откровенная книга, написание которой я откладывал год за годом и на которую, несомненно, мои редакторы уже давно махнули рукой.

Но мне некуда было торопиться.

А нужные слова — появятся, и, несмотря на то, что каждая следующая книга давалась мне с большей болью, чем предыдущая, я снова писал, преодолевая сомнения и внутренние страхи. Просто не верьте никому, кто скажет, что со временем пишется легче и легче. Легче не становится. Я скажу вам, что для меня это по меньшей мере ебаная агония. Может, мое уплотнившееся сердце — результат дюжины романов, над которыми я слишком много потел и мучился. Потому что мне доподлинно известно, что стопки документальных произведений, над которыми мне пришлось покорпеть, определенно не несут ответственности за мое теперешнее состояние здоровья.

Ну да ладно.

На самом деле я шучу.

Теперь я приму свою ежедневную таблетку и отправлюсь в постель. Возможная сонливость в дневное время, которую вызывают бета-адреноблокаторы, не причиняет мне неудобств. Испытываю ли я судьбу?

И только ежедневная таблетка атенолола (такая маленькая, иногда оранжевая, в следующий раз ярко-розовая или даже белая) заставит вас почувствовать мелодраматическое сожаление обо всех тех книгах, которые у вас не было времени написать. Пути не были пройдены. Ошибки сделаны. Женщины ушли в прошлое.

Будучи писателем, я всегда пытался чересчур умничать, я в изобилии давал подсказки, но в то же время сознательно вводил несоответствия, я беспорядочно смешивал факты, оставляя лишь тонкую линию, на которой пересекаются вымысел и реальность. И даже если я и был когда-то главным героем, то теперь это уже не я. Однажды некий критик назвал это «зеркальным коридором». Но мне нравилось дразнить, и сбивать с толку, и запутывать, и оставлять читателю поле для сомнений.

Полагаю, что теперь настал момент пролить свет на все это.

Сказать правду.

Раз и навсегда.

Под личиной вымысла, как и следовало ожидать.

Время принести извинения, а также высказать вам благодарность. Но в первую очередь я хочу принести свои извинения тем, которых я ранил своей жадностью, избытком любви, своим контролируемым безумием. Так что не будет ни ссылок, ни настоящих имен, и я не скажу, кто есть кто и кто что делал в моих предыдущих книгах. Они существуют, и этого достаточно. Во всяком случае, не кажется ли вам, что все и так вполне прозрачно?

И даже если бы вы знали, что А. на самом деле была Б., Икс был Игреком, К. была К., а тот я воистину был самим собой, изменит ли это ваше отношение к моим предыдущим книгам? Остаются истории. Эмоции. Искренние чувства. Я не прошу за это прощения и потому не приношу извинений.

Атенолол.

В упаковке 28 таблеток, и мне хватит их на месяц.

Перед тем как вы достанете таблетку, вы увидите, что на сияющей поверхности упаковки отмечен тот день недели, в который ее следует принять внутрь. В первые недели я не обращал внимания на этот порядок и принимал таблетки наугад. Теперь это вообще не имеет никакого значения.

Мертвый человек ходит по улицам, а его запас разноцветных таблеток лукаво упрятан в ящик, набитый его прошлым, многословными гранками давно изданных книг…

Когда я — в произвольном порядке — писал некоторые главы для этой книги (которые вы, конечно, прочитаете позже), я начал понимать многие вещи. Этого слишком много, и я не могу успокоиться.

Слишком много боли в воспоминаниях, которые я тщетно пытался подавить. Осознание, что жизнь, которой искренне завидуют, теперь приносит мне мало удовлетворения. Слишком много «если бы».

Где они теперь? Хотел бы я знать.

Прочитает ли кто-нибудь из них эти строчки, эту книгу?

Так что вот она вам, правда и все, кроме правды, лживые откровения ром…

Поцелуй меня скорбно

Она говорила «киска».

Я говорил «пизда».

Просто незначительное разногласие в нашем спутанном постижении мира похоти.

Чем различается сексуальная семантика британцев и американцев — возможно, тем же, чем произношение слова «томат»?

Для нее «киска» было игривым, нежно-сексуальным, теплым и провоцирующим, почти что проявлением ласки.

Для меня это звучало совершенно вульгарно. Это слово часто используют в порнухе, где бессодержательная треклятая и неуместная пьяная музычка служит фоном для демонстрируемой открыто влагалищной гидравлики или любого другого отверстия, которое снимают крупным планом. Очень американское слово.

Может, у нее было слишком много американских друзей по переписке или Интернет-партнеров по виртуальному сексу.

«Киска» также напоминала мне о кошках. А я всегда ненавидел кошек.

По ее мнению, «пизда» — это слишком прямо, слишком обидно, слишком грубо.

Для меня это какое-то естественное, честное и само за себя говорящее слово, чтобы описать женский пол, это часть тела, которая никогда не перестанет очаровывать и привлекать меня. Я точно знал, что есть еще сотня или больше названий этого места, описаний, эвфемизмов и прочего. У меня на полке даже хранится книга, в которой все эти названия великолепно перечислены, с происхождением, языком и этимологией, проанализированной в кодированной школьной форме. Так что не придирайтесь к моему исследованию.

Я не верю в красивые слова, которые лакируют предмет: пизда есть пизда и останется пиздой.

Каждая последующая пизда, с которой я знакомился, была такой божественно другой, пробуждала во мне новые и неизгладимые переживания, была источником изумления и наслаждения, формы, цвета, оттенки, запахи, вариации, вкус, структура, все это стоит тысяч описаний. Чтобы отобразить женский пол так четко, как мне того хотелось, я не сильно нуждался в словах. Просто слишком много слов, чтобы описать, и это исказит весь смысл.

Не поймите меня неправильно: некоторые мужчины рождены фанатами сисек, любителями задниц или фетишистами ног, а для меня глаза и лицо — это первое, что привлекало мое внимание к женщине. Пизда, конечно, следовала позже. Или, во многих случаях, она не следовала никогда, потому что отношения не всегда неизменно заводили меня столь далеко.

Это была часть тела, которая полагается вам как приз в ритуале соблазнения. Высшая награда, а потому уникальная. Личная. Шокирующая и несравнимая.

Так что представьте мое изумление, когда однажды, поздней весной, уже под конец нашей повседневной переписки по электронной почте, Милдута написала мне, что только что побрила свою киску.

Тремя неделями раньше мы побывали в Нью-Йорке, вместе жили в одном маленьком отеле, граничащем с Гринвич Виллидж. Провели там почти неделю, это был ее самый первый визит в Манхэттен, и между страстными припадками ебли мы проходили мили, осматривая магазины, и в «Секрете Виктории» я радостно покупал ей одежду и шелковые ремешки. Мы ели очень много японской пищи, смотрели фильмы, ходили в музеи, шлялись по барам, где подавали свежевыжатый морковный сок, который она могла глотать литрами, и понимали — к нашему обоюдному удивлению, — как хорошо мы подходим друг другу, и сексуально, и эмоционально. В течение наших сексуальных игрищ я часто стриг ее. Как ву-айерист, наслаждался, прореживая ее поросль, и ее мясистое отверстие откровенно оголялось во всем своем великолепии, показываясь из-под защитного занавеса кудрей. Я, почти в шутку, уже не в первый раз предложил ей побрить ее генитальный ареал. Она снова отказалась, проницательно улыбнувшись, под предлогом того, что будет испытывать дискомфорт из-за отрастающих волос, и сказала, что ее кожа часто реагирует на бритье ненормальным раздражением и энным количеством прыщиков. Она делала это, когда какое-то короткое время жила со швейцарским банкиром в Цюрихе. Властный персонаж, он требовал от нее, чтобы снизу она была гладкой. Вначале, на той стадии, когда она тестировала эти рождающиеся отношения, неуверенная, есть ли у них перспектива стать постоянными, ей приходилось услужливо подыгрывать его желаниям.

Со смехом она также призналась мне, что банкир выбривал волосы вокруг члена и яиц, так что их гладкость была обоюдной. Этот образ часто занимал мое эротическое воображение.

Когда я прочитал ее письмо, я в первую очередь подумал, что она встретила другого человека.

Непременно, когда женщина столь открыто демонстрирует такие интимные места, это делается для мужчины. Почему для него, а не для меня? Но она уверила меня, что сделала это только в угоду собственной причуде. Однажды утром, в ванной, она неровно намазала депилятором область бикини и некрасиво удалила волосы. Правильным выходом было удалить оставшуюся часть волос, сказала она. И это так сексуально, добавила она. Не то что в Швейцарии, когда это было частью полового договора. Теперь она сделала только для себя и ни для кого другого. Она ездила на велосипеде в близлежащий городок, где закупала провизию, и чувствовала себя там настолько голой, и с осознанием спрятанной снизу тайны к ней легко пришло возбуждение. Казалось, ее и забавляет, и изумляет, что это так. Я мог ей сказать об этом гораздо раньше, я очаровывался голыми женскими органами все больше и больше, мне нравилось все, от накачанных моделей на порнографических игральных картах до кондовых фильмов и вспомнившейся голой порнографии.

Мне хотелось знать, какой эффект на мое либидо при следующей встрече с Милдутой произведет вид ее голой пизды, освобожденной от занавеса мягких, темных кудрей. С теми немногими женщинами с гладкими влагалищами, которых я знал, наши отношения были закончены. Будет ли знание женских гениталий «до» и «после» оказывать на меня такое же эротическое воздействие? Эта мысль мучила меня неделями.

Я ответил ей, попросив оставаться бритой, пока мы не найдем возможности снова встретиться.

«Я в этом не уверена», — ответила она.

Ее неуверенность выпустила на волю мои подозрения, а затем мной овладел страх потерять Милдуту, страх, что я никогда буду наслаждаться чудесным видением ее пизды во всей ее восхитительной и совершенной обнаженности.

Я всегда знал, что наши отношения далеки от исключительности. Шансов, что они продлятся долго, по причине наших личных обстоятельств, не было.

«о, ты знаешь, я только что побрила киску… смайл… это так сексуально»

Что ж, она определенно выбрала подходящий момент, правда?

Жизнь — это не кино.

Ты выбираешь не то, что задумал. Негодяи разгуливают под различными серыми масками, и решения проблем чертовски сложны.

А фильмы проповедуют легкость этого всего, и утонченное искусство обмана извращает мысли, вскоре тайными способами начинает руководить большинством твоих действий. Ты не главный герой в чьем-то сценарии, и нет уверенности в том, что три акта завершатся счастливым концом. Ты не контролируешь ситуацию, какой бы она ни была, плохой ли, хорошей…

Жизнь — это бардак, и в ней нет смысла, она часто выглядит, как скопление штампов, во всяком случае, именно так она выглядит, если смотреть на все со здоровой долей цинизма (некоторые скажут — реализма). И нет греха в том, чтобы отдаться во власть сомнительной романтики и умиротворенности образов, дрожащих на экране, потому что ты стремишься к добру, к счастью, и сознательное уединение в мечтах или фантазиях — это такой легкий путь.

Жизнь делается легче.

Так что…

Это начинается, как кино. С широким экраном и бесподобным потоком музыки, многочисленными строчками — или в наши дни, в наш век высоких технологий, это больше похоже на аккорды синтезатора — в конечном итоге, эта музыка возрастает до величественного крещендо. Беспорядочные образы сливаются воедино, и из хаотической стены звука вырисовывается скорбная мелодия… Может, это «Porcelain» Моби или печальные мотивы Нико в сопровождении оркестра Джона Кейла. Это звучит, словно саундтрек для воображаемого вестерна, и его кульминация оказывается особенно щемящей: перестрелка, любовники, разлученные роком, разбитые сердца, заброшенность, ущелье, бессвязность.

Мотив звучит прямо в сердце, и вслед за ним приходит еще большая тоска, и она длится До самого конца. Тоска, да, потому что трагедия — это слишком однозначное слово, а мир, в котором мы живем, до предела заполнен несовершенными людьми, с глупыми надеждами и мелкими радостями, которые бледно смотрятся на фоне реальных страданий, и кажется, что настоящая жизнь всегда идет где-то там, в чьих-то других жизнях, в других странах. Некоторые могут даже утверждать, что в жизни таких людей, как ты и я, нет трагедий, а есть просто незначительные неудобства.

Титры фильма подходят к концу, проявляются из сердцевины музыки, из туманного хаоса проступают смутные формы, занимая прямоугольный экран. Широкий формат, как в старые добрые времена.

Слышится женский голос, горестный, перекрывающий медленно затихающие звуки трогательной музыки.

Поет ли она? Плачет? Вздыхает?

Твои восприимчивые уши слышат ее необычный, бездыханный голос. Какой-то экзотический иностранный акцент?

Этот голос пробуждает страстное желание. Этому голосу ты неизбежно ответишь открытым сердцем. Покажешься во всей своей беззащитности.

Ну, ты и дурак.