Открытие бытия

Глава 3. ИСТОЧНИКИ И ЗНАЧЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

В последнее время все больше и больше психиатров и психологов приходят к осознанию того, что в наших подходах к пониманию человека существуют серьезные пробелы. Терапевтам крайне трудно преодолеть эти пробелы, когда в клинике или консультационном кабинете им приходится работать с реальными переживающими кризис людьми, тревогу которых нельзя ослабить, вооружившись теорией. К тому же эти пробелы, по-видимому, создают непреодолимые трудности и для научных исследований. Поэтому в Европе не только психиатры и психологи, но и представители других профессий задают себе тревожащие вопросы, сознавая ту неопределенность, которая возникает ввиду того, что эти наполовину подавленные вопросы не заданы. И здесь возникает вопрос: можем ли мы быть уверены в том, что видим пациента таким, какой он есть, воспринимаем его в его реальности, или же мы видим лишь проекцию наших собственных теорий о нем? Каждый терапевт, безусловно, имеет свой багаж представлений о моделях и механизмах поведения, и досконально знает систему концепций, разработанных определенной школой, к которой он принадлежит. Подобная концептуальная система совершенно необходима, если мы хотим следовать законам науки. Однако ключевым вопросом, мостом между системой и пациентом, всегда является следующее. Как мы можем быть уверены в том, что наша замечательная и доведенная до совершенства система (возможно, в принципе, так оно и есть) соответствует жизни конкретного г-на Джонса живого человека, сидящего в настоящий момент перед нами в кабинете консультанта? Не может ли оказаться так, что именно этому конкретному пациенту требуются другая система, совершенно иные критерии? И не произойдет ли то, что этот пациент или любой другой человек уклонится от наших исследований, ускользнет от нас подобно морской пене, особенно если принять во внимание нашу уверенность в логической последовательности нашей системы?

Есть и другой вопрос, который не дает покоя: как мы можем узнать, что воспринимаем пациента в его реальном мире, в котором он живет и продвигается вперед, в мире его бытия, который является для него уникальным, реально существующим и отличным от общих теорий, принятых в нашей культуре? По всей вероятности, мы никогда не имели ничего общего с его миром и не имеем никакого представления о нем. И, тем не менее, мы должны его значь и, в какой-то степени, быть готовы жить в нем, если мы хотим получить хоть какой-то шанс узнать пациента.

Подобные вопросы подтолкнули психиатров и психологов Европы, которые впоследствии положили основу Daseinsanalyse, или экзистенциальному аналитическому движению. «Экзистенциальная научно-исследовательская деятельность в области психиатрии», пишет Людвиг Бинсвангер (Ludwig Binswanger), является главным выразителем «всего того, что связано с неудовлетворенностью попытками достичь научного понимания в области психиатрии… По общему признанию, психология и психотерапия как области науки имеют дело с „человеком“, совсем необязательно с психически больным человеком, но с человеком по сути. Современное понимание человека, которым мы обязаны Хайдеггеру и его анализу существования, имеет в своей основе новую концепцию, согласно которой человека уже больше не рассматривают в рамках какой-то теории механистической, биологической или психологической».[3]

Прежде чем перейти к этой новой концепции человека, нам следует обратить внимание на то, что настоящий подход произвольно возник в разных частях Европы и в различных школах, он взят за основу многими исследователями и мыслителями. Представителями этого направления были Юджин Минковски в Париже, Эрвин Штраус, который сначала работал в Германии, а потом и в нашей стране, В.Е. фон Гебсаттель в Германии, главным образом придерживавшийся первого, или феноменологического направления. Туда также входили Людвиг Бинсвангер, А. Шторк, М. Босс, Г. Балли, Роланд Кун в Швейцарии, Д. X. Ван Ден Берг и Ф. Д. Буйтендик в Голландии и так далее; эти ученые представляли второе, а точнее экзистенциальное направление. Их работы свидетельствовали о необходимости прояснения многих вопросов в области психиатрии и психологии. Движение возникло спонтанно, в некоторых случаях эти люди даже не знали о существовании удивительно похожих работ их коллег, и оно не является плодом размышлений какого-то одного лидера, а обязано своим появлением разным психиатрам и психологам. Фон Гебсаттель, Босс и Балли являются фрейдистами; Бинсвангер, несмотря на то, что он работал в Шотландии, стал по рекомендации Фрейда членом Венского Психоаналитического Общества, когда цюрихская группа откололась от Интернационала. Некоторые экзистенциальные терапевты находились под влиянием Юнга.

Эти люди, имевшие за плечами богатый опыт, были серьезно обеспокоены в своей работе следующим фактом. Ограничиваясь положениями Фрейда и Юнга и осуществляя лечение в соответствии с изученными техниками, они не могли придти к какому-либо четкому пониманию, почему тот или иной способ лечения был или не был эффективен, и что в действительности происходило в бытии человека. Обычно терапевты отгоняли от себя прочь подобные внутренние сомнения, они же отказались от этого и, удвоив свои усилия, сосредоточили внимание на совершенствовании своей концептуальной системы. Другая цель психотерапевтов, когда они испытывали тревогу или сомнения по поводу того, чем они занимались, состояла в овладении техникой. Возможно, наиболее удобным средством снижения тревоги было бы абстрагироваться от всех лишних вопросов, останавливаясь только на технических моментах. Но эти люди не поддались искушению. Людвиг Лефебр[4] (Ludwig Lefebre) указывает на то, что они также не хотели принимать как постулаты непроверяемые концепты, такие как «либидо» или «цензура», или различные процессы, рассматриваемые вместе с «переносом» для объяснения происходящего. И особенно сильные сомнения они испытывали в отношении использования теории бессознательного своеобразного карт-бланша, благодаря которому можно было дать объяснение чему угодно. Они понимали, как полагал Штраус, что «зачастую на практике делается акцент на бессознательное пациента, а не на теорию, суть которой не очень понятна терапевту».

В принятии этими психиатрами и психологами решения сыграли роль вовсе не какие-то особенные техники терапии. Они осознали, в частности, то, что психоанализ действительно подходит для определенных случаев, и некоторые из них, истинные последователи фрейдистского движения, применяли его на практике. Но все они испытывали серьезные сомнения в отношении теории человека. И они полагали, что эти трудности и ограничения концепции человека являются серьезным препятствием не только для исследований, но, в конечном счете, для разработки и для эффективности терапевтических техник. Они стремились понять конкретные формы неврозов или психозов и, шире, кризисную ситуацию любого человека не как отход от концептуальных стандартов того или иного психиатра или психолога, который в данный момент наблюдает пациента, но как отклонение в структуре бытия определенного человека, разрушение условий, свойственных человеку.

«В экзистенциально-аналитической психотерапии исследуется и рассматривается весь жизненный путь пациента… но в ней не даются объяснения этого жизненного пути и его индивидуальных патологических особенностей, что характерно для доктрин любой школы психотерапии. Напротив, эта психотерапия понимает данный жизненный путь как преобразования всей структуры бытия в мире конкретного пациента».[5]

Бинсвангер стремился через экзистенциальный анализ прояснить каждый конкретный случай и сопоставить его с другими методами психологического понимания, что наглядно показано в его исследовании случая Элен Уэст[6]. Завершив в 1942 году свою работу по экзистенциальному анализу, Бинсвангер отправился в архивы санатория, директором которого он являлся, чтобы найти историю болезни этой молодой женщины, которая в итоге покончила с собой. Этот случай произошел в 1918 году, еще до появления шоковой терапии, когда психоанализ находился в стадии зарождения; понимание психических заболеваний того времени представляется нам сегодня незрелым. Бинсвангер приводит этот случай для сравнения тех методов с совершенно иным подходом экзистенциальной психотерапии как если бы Элен Уэст жила в настоящее время.

Элен Уэст была в детстве девочкой-сорванцом с рано проявившимися амбициями, о чем говорит ее любимая фраза: «Стать Цезарем или умереть». В юношеском возрасте стали проявляться душившие ее бесконечные дилеммы: в настроении наблюдались колебания от отчаяния до радости, от гнева до смирения; но заметнее всего это проявлялось в том, что сначала она переедала, а после морила себя голодом. Бинсвангер обращает внимание на однобокость в подходах двух психоаналитиков, у которых Элен Уэст наблюдалась (у одного в течение пяти месяцев, а у другого чуть поменьше). Они объясняли ее проблемы, оперируя исключительно понятиями инстинктов, влечений и другими аспектами то, что Бинсвангер называет Umwelt (об этом мы будем говорить в 9 главе). Бинсвангер выражал свое несогласие с принципом Фрейда, который понимал буквально о том, что «феномены, которые мы понимаем (наблюдаем), должны уступить место постулируемым (предполагаемым) тенденциям (целям).»[7]

За все время своей продолжительной болезни, которую в наши дни мы бы назвали анорексией, Элен также консультировалась у двух известных психиатров. Крепелин поставил ей диагноз «меланхолия», а Блейлер выдвинул предположение о том, что это «шизофрения».

Для Бинсвангера в данном случае не представляет интереса метод лечения он старается понять Элен Уэст. Она приводит его в восторг тем, что создает впечатление человека, «влюбленного в смерть». Будучи подростком, Элен заклинает «морского бога Нептуна зацеловать ее до смерти». Она пишет: «Смерть самое большое счастье в жизни, если вообще не единственное» (стр. 143). «Если она (смерть), мой самый хороший друг, заставит меня долго ждать, тогда я отправлюсь на поиски ее» (стр. 242). Через какое-то время она опять пишет, что хотела бы умереть «как умирает птичка, которая надрывает себе горло от огромной радости».

О ее таланте к сочинительству свидетельствуют многочисленные дневниковые записи, огромное количество стихов и проза, в которых она говорит о своей болезни. Она похожа на один персонаж Сильвин Плат (Sylvia Plath). Бинсвангер задается другим вопросом: «Существуют ли люди, которые могут исполнить свое предназначение через лишение себя жизни?» «Когда бытие может быть сохранено только путем отказа от жизни, оно является трагическим опытом».

Случай Элен представляется Бинсвангеру ярким примером того, что Кьеркегор описывал в своей работе «Болезнь до смерти» как отчаяние. Бинсвангер пишет:

Любой уход, любая смерть будь это выбор самого человека или нет все же является «актом доброй воли» самого человека, о чем говорил еще Гете. Он характеризовал Рафаэля и Кеплера так: «Они оба неожиданно положили конец своему существованию», причем говоря это, он подразумевал их непреднамеренную смерть, которая явилась к ним «извне», «как судьба внешнего мира». Таким образом, мы можем определить акт самоубийства Элен как уход или смерть. Кто может сказать, где в данном случае начинается вина и заканчивается «судьба»?[8]

Прав Бинсвангер или нет, когда он объясняет экзистенциальные принципы в случае Элен судить читателю. По всякий, кому доведется прочесть достаточно длинное описание этого случая, обязательно обратит внимание на ценные культурные истоки его работы и эрудицию Бинсвангера.

Здесь важно обратить внимание на долгую дружбу Бинсвангера и Фрейда, на отношения, которые они оба очень ценили. В своей небольшой книге воспоминаний о Фрейде, изданной по настоянию Анны Фрейд, Бинсвангер вспоминает свои многократные визиты в дом Фрейда в Вене, а также несколько дней, которые он провел в обществе Фрейда, находясь в санатории на озере Констанс. Их отношения были поразительны: единственный пример, когда Фрейд продолжал поддерживать дружеские отношения с коллегой, чьи взгляды радикально отличались от его собственных воззрений! В последнем письме Фрейда, адресованном Бинсвангеру в ответ на новогоднее поздравление, звучат горестные нотки:

«Вы, так отличающийся от многих других, не позволите, чтобы ваш интеллектуальный багаж, который удалил вас все дальше и дальше от моего влияния, разрушил наши личные взаимоотношения, и вы не можете себе представить, как прекрасны подобные отношения».[9]

Мы не можем судить, сохранились ли эти отношения потому, что интеллектуальный конфликт между ними был сродни общеизвестной борьбе слона и моржа, которые никогда не встречаются на одной территории, или же благодаря дипломатичности Бинсвангера (за что Фрейд иногда журил его), или же из-за их глубокой и сильной взаимной привязанности. Тем не менее, важнее всего было то, что Бинсвангера и других представителен экзистенциального направления интересовал не спор вокруг психодинамики как таковой, а предположения об основе природы человека и создание структуры, на которой могли бы основываться все конкретные терапевтические системы.

Таким образом, было бы ошибкой относить экзистенциальное движение в психотерапии всего лишь к еще одному направлению из тех школ, которые откололись от Фрейда, Юнга и впоследствии Адлера. Толчком для создания этих школ было творчество какого-нибудь лидера. Такие школы отклонялись от привычного курса, что было вызвано пробелами в ортодоксальной терапии, и, как правило, это происходило, когда ортодоксальность достигала той стадии, когда уже не было видимого прогресса. В начале 20-х годов, когда классический анализ стал увязать в сухом интеллектуализированном обсуждении прошлого опыта пациента, Отто Ранк, напротив, стал делать новый акцент на настоящем в опыте пациента, анализ характера Вильгельма Райха возник в конце 20-х годов как ответ на особую необходимость прорваться через броню человека с его «защитами Эго»; в 30-х годах стали появляться новые культурные подходы, представленные работами Хорни и, в особенности, Фромма и Салливана, тогда как ортодоксальный анализ недооценивал всю важность социальных и межличностных аспектов в невротических и психотических нарушениях.

Отметим, что движение экзистенциальной терапии имело одно сходство с другими школами, а именно ее появление также было вызвано пробелами в существующих психотерапевтических подходах, на которых мы еще остановимся более подробно. Но есть два аспекта, которые отличают ее от других школ. Во-первых, это направление не связано с появлением лидера; оно возникло спонтанно в разных уголках Европы. Во-вторых, оно не ставило своей целью создание новой школы, отличной от других школ, или поиск нового метода терапии, противоположного другим методам. Скорее его создатели стремились проанализировать структуру бытия человека, что помогло бы им понять реалии, лежащие в основе кризисных ситуаций, в которых оказывается человек.

Итак, это движение ставило целью сделать нечто большее, нежели просто пролить свет на существующие пробелы. Когда Бинсвангер пишет о том, что «экзистенциальный анализ способен расширить и углубить основные концепции и понимание психоанализа», то он, по моему мнению, имеет для этого веские основания в отношении не только анализа, но также и других форм терапии.

Когда экзистенциальная психотерапия была впервые представлена в Соединенных Штатах книгой «Бытие», этому движению оказывалось сильное сопротивление, несмотря на то, что оно уже было определенное время достаточно известно в Европе. И хотя в основном эту оппозицию удалось преодолеть, будет полезным рассмотреть характер подобного сопротивления.

Первую причину сопротивления этому или любому другому начинанию связывают с предположением, что все важные открытия в этих областях уже были сделаны, и нам лишь необходимо прояснить некоторые детали. В подобном отношении есть что-то от извечного незваного гостя, хорошо известного нам по спорам между разными школами психотерапии. Это называется «пробелами, структурно преобразованными в догмы». И хотя это вряд ли можно считать исчерпывающим ответом или ведущим к нему, к сожалению, такая позиция оказывается более распространенной в нашу эпоху, чем кто-либо из нас мог себе представить.

Вторая причина сопротивления, доступная для реального выявления, связана с подозрением, что экзистенциальный анализ является вторжением философии в психиатрию и не имеет ничего общего с наукой. Эта позиция отчасти является пережитком унаследованных в культуре шрамов от последнего столкновения девятнадцатого века, когда психологическая наука отвоевала себе свободу от метафизики. Обретенная победа оказалась чрезвычайно важной, но затем, как следствие любой войны, имели место пагубные ответные действия в отношении оппозиционных течений. Мы прокомментируем это противостояние.

Не следует забывать о том, что экзистенциальное движение в психиатрии и психологии возникло именно благодаря стремлению не к менее, а к более эмпирическому. Бинсвангер и другие были убеждены в том, что традиционные научные методы не только не помогают в сборе данных, но скорее способствуют тому, чтобы скрывать, а не обнаруживать то, что происходит с пациентом. Экзистенциальное аналитическое движение является неким протестом против стремления рассматривать пациента в соответствии с формальностями и предубеждениями или превращать его в образ наших собственных пристрастий. В этом отношении экзистенциальная психология стоит рядом с научными в самом широком смысле традициями. Но она расширяет свое знание о человеке посредством учета исторической перспективы и свойственной ученым проницательности, признавая, что люди осуществляют себя в искусстве, литературе и философии, и используя открытия определенных течений в культуре, отражающих тревогу и конфликты современного человека.

Здесь также важно еще раз обратить внимание на то, что любой научный метод основывается на философских положениях. Эти положения детерминируют не только глубину восприятия реальности наблюдателем, использующим этот определенный метод (фактически метод это очки, через которые он воспринимает мир), но также соотношение наблюдаемого с реальными проблемами, а значит и то, выдержат ли эти научные работы испытание временем.

Серьезная и распространенная ошибка заключается в том, что многие люди наивно полагают, будто человек сможет лучше наблюдать, если воздержится от чрезмерного увлечения философскими доктринами. Все его действия отражают некритичное восприятие определенных узких доктрин, представленных в его ограниченной культуре. В результате в наше время происходит отождествление науки с методами изучения отдельных факторов, наука наблюдает за ними якобы со всей беспристрастностью в Западной культуре семнадцатого века и впоследствии в девятнадцатом и двадцатом веках обособился определенный метод, расколовший субъект и объект. В наши дни мы не меньше, чем представители какой-либо другой культуры, подвержены «методометрии» (то есть влиянию метода на изучаемую реальность). Особенно нам не повезло в том, что некритичное признание ограниченных предположений препятствует нашему пониманию в такой важной области, как психологическое исследование человека, а также пониманию эмоционального и психического здоровья. Элен Сарген (Elen Sargent) очень мудро заметила, попав в самую точку: «Наука является потерей времени в значительно большей степени, нежели это дозволено сознавать выпускникам учебных заведений».[10]

Единственный способ приподнять «шоры» заключается в том, чтобы проанализировать философские положения человека. По моему мнению, психиатры и психологи экзистенциального движения стремились прояснить своп базовые положения, что делает им честь. Это позволяло им, как отмечает Генри Элленберг (Henri Ellenberg)[11], очень доходчиво рассмотреть предмет человека и в конечном итоге пролить свет на многие аспекты психологического опыта.

Третья и самая серьезная из всех причина сопротивления, на мой взгляд, заключается в том, что в этой стране очень большое значение придается практическим техникам, и в то же время отмечается неприятие любых попыток выхода за определенные рамки и поиска того, что лежит в основе всех техник. Эту тенденцию можно наглядно показать на примере нашего американского социального опыта, в особенности нашей истории в отношении границ, в нашем оптимистичном и активном участии в оказании помощи и внесении перемен в жизнь людей. До недавнего времени наши самые сильные стороны в области психологии проявлялись в бихевиоризме, клинической практике, а наш особый вклад в психиатрию заключался в терапии, основанной на использовании лекарственных препаратов и технических достижений. Гордон Олпорт (Gordon Allport) ссылается на тот факт, что американская и британская психология (как и вообще интеллектуальный климат) пошла по стопам Джона Локка, т. е. прагматизма; это соответствовало бихевиоризму, представлению о системе стимулов и реакций и зоопсихологии. Олпорт отмечает, что в традиции Локка делался акцент на том, что наш ум представляет собой tabula rasa чистую доску, на которой опыт запечатлевает свои отметки, в то время как Лейбниц рассматривает ум как имеющий свой собственный потенциально действующий центр. Европейская традиция, наоборот, взяла за основу идеи Лейбница.[12] А теперь можно совершить небольшой экскурс в историю и вспомнить о том, что еще лет десять тому назад любой новый теоретический вклад в области психологии, аутентичный и способный привести к развитию новой школы, был сделан представителями континентальной Европы лишь с двумя исключениями. И к одному из этих исключений опять-таки относится психиатр, рожденный в Европе.[13] В нашей стране мы тяготели к тому, чтобы быть нацией практиков, но тогда возникает волнующий нас вопрос: каким образом мы узнаем, что мы осуществляем на практике? До недавнего времени у нас придавалось такое огромное значение техникам, что само по себе вполне заслуживает похвалы, но наблюдалась тенденция игнорировать то, что техника, которую так сильно акцентируют, в результате проигрывает технике, находящейся на своем месте.

Эти вышеназванные сопротивления, которые, по моему мнению, ни в коей мере не подрывают вклад экзистенциального анализа, демонстрируют как раз весь его огромный потенциал. И все же, несмотря на все трудности, которые отчасти вызваны языком, а отчасти непростыми идеями, я верю, что это важный и подлинный вклад, заслуживающий проведения серьезных исследований.

Теперь нам необходимо убрать основной камень преткновения, а именно: неразбериху, царящую вокруг определения экзистенциализм. Это слово весьма распространено: им принято обозначать самые разные явления, от вызывающего дилетантизма некоторых членов авангарда движения «Левый Берег» в Париже, до философии отчаяния, поддерживающей самоубийство, и системы антирационалистической немецкой мысли, которая написана таким эзотерическим языком, словно намеренно раздражает эмпирически ориентированного читателя. Экзистенциализм представляет собой скорее глубокое эмоциональное и духовное измерение современного характера и проявляется почти во всех аспектах нашей культуры. Он представлен не только в психологии и философии, но и в искусстве (Ван Гог, Сезанн и Пикассо), литературе (Достоевский, Бодлер, Кафка и Рильке). Действительно, во многих случаях экзистенциализм является уникальным и необычным отражением психологических трудностей, с которыми сталкивается современный Западный человек. Это движение в культуре (это будет наглядно показано) берет свои истоки в той же самой исторической ситуации и тех же самых психологических кризисах, которые вызвали появление психоанализа и других форм психотерапии.

Этот термин вызывает затруднения даже у представителей высоко образованных кругов. Газета Нью-Йорк Таймс посвятила комментарий Сартру, открыто обвинившему русских коммунистов во вторжении в Венгрию и подавлении там свободы и объявившему об окончательном разрыве с ними. В материале Сартра называют лидером «экзистенциальной, глубоко материалистической формы мышления». Статья демонстрирует два заблуждения. Во-первых, отождествление американцами экзистенциализма с произведениями Жана-Поля Сартра. Ведь Сартр известен скорее своими драмами, кинофильмами и романами, нежели своим глубоким анализом; необходимо еще раз отметить и то, что он представляет субъективную противоположность экзистенциализму, что и влечет за собой неправильное представление, а его позиция, несомненно, является наиболее существенным вкладом в это движение. Но вторым, куда более серьезным заблуждением в статье является то, что в ней экзистенциализму дается определение «глубоко материалистической формы мышления». Нельзя представить себе более неверную характеристику этого явления, которое является совершенно противоположным материализму, а именно представляет собой идеалистическую форму мышления. Суть этого подхода заключается в том, что он стремится анализировать и отражать бытие человека будь то в искусстве или литературе, философии или психологии на том уровне, на котором представлена извечная дилемма материализма и идеализма.

Краткое определение экзистенциализма следующее. Экзистенциализм это стремление понять человека, не делая расщепления на субъект и объект, которое вносило неразбериху в Западную мысль и науку еще со времен Ренессанса. Это расщепление Бинсвангер называет «больным местом психологии и по сей день…» У экзистенциального пут" понимания человека есть свои знаменитые предшественники в Западной истории, такие как Сократ со своими диалогами, Блаженный Августин со своим глубоким психологическим анализом личности, Паскаль со своим стремлением найти "доводы сердца, которые неизвестны разуму". Но оно обрело наиболее точное свое выражение около ста лет тому назад в сильнейшем протесте Кьеркегора против господствующего рационализма того времени и "абсолютного, разумного начала", если использовать терминологию Маритена (Maritain). Кьеркегор указал на тот факт, что отождествление Гегелем абстрактной истины с реальностью было иллюзией и равнялось обману. "Истина существует", писал Кьеркегор, "только тогда, когда сам человек как-то действует". Кьеркегор и его последователи-экзистенциалисты серьезно возражали рационалистам и идеалистам, которые рассматривали человека только как субъект, которому доступна истина только как мыслящему существу. По не менее активно они выступали и против тенденции рассматривать человека как объект манипуляций и контроля, примером чему служат почти непреодолимые тенденции Западного общества превращать людей в безымянные единицы, которые, подобно роботам, соответствовали бы громадному индустриальному и политическому коллективизму нашего времени.

Эти мыслители искали определение, совершенно противоположное интеллектуалистическому. Их протест против использования мышления в качестве защиты от жизненных сил или в качестве замещения непосредственного опыта был даже более силен, нежели протест представителен классического психоанализа. Людвиг Фейербах, один из первых экзистенциалистов социологического направления, предостерегает:

"Не стремитесь быть философом, в противоположность вашему человеческому бытию… не думайте как мыслитель… думайте как существующее реальное существо. Думайте в действительности".[14]

Существование как термин, образованный в английском языке от латинского корня exsistere буквально означает "не сдаваться, подниматься на борьбу". Это точно отражает направление поиска представителей данного направления культуры, будь то в искусстве, философии или психологии. Им было важно показать бытие человека не как совокупность статических субстанций, механизмов или моделей, а скорее возникновение или становление человека как существующего. Тот факт, что я состою из определенных химических продуктов или же действую в соответствии с теми или иными механизмами или стереотипами, не столь важен и интересен с точки зрения этой теории. Действительно ключевым остается то, что мне довелось существовать в этот определенный момент времени и в этом определенном пространстве, и моя проблема заключается в том, как я должен осознать этот факт и что я предприму в этом отношении. Как мы увидим в дальнейшем, экзистенциальные психологи и психиатры не исключают исследований динамики влечений и моделей поведения. Но они считают, что невозможно понять все эти аспекты у определенного человека, не принимая во внимание тот всеобъемлющий факт, что перед нами человек, которому посчастливилось существовать, быть, и если мы не будем об этом помнить, то вся остальная информация, известная нам об этом человеке, окажется бессмысленной. Таким образом, экзистенциальный подход всегда динамичен; существование всегда подразумевает вступление в бытие, становление. Они стремились понять это становление не как основанный на чувствах артефакт, а как фундаментальную характеристику существования человека. Встречая на этих страницах термин "бытие", читатель должен помнить о том, что это не статическое слово, а глагольная форма, причастие от глагола быть. Экзистенциализм, главным образом, связан с онтологией, то есть наукой о бытии (в переводе с греческого онтос означает "быть").

Мы сможем отчетливее понять всю важность этого термина, если вспомним, что в традиционном Западном мышлении "существование" ставилось над "сущностью". Сущность относится, скажем, к жизнеспособности древесного побега, а также к его плотности, удельному весу и другим характеристикам, которые составляют его субстанцию.

В общем и целом, начиная с эпохи Ренессанса, основное значение в Западном мышлении придавалось сущности. Традиционная наука стремится обнаружить эту сущность или содержание, что принимает форму метафизики сущности, согласно определению профессора Уайльда.[15] Очень важные универсальные законы в науке или выдающиеся абстрактные представления в области логики или философии действительно могут возникать в процессе поиска сущности, но это представляется возможным только посредством обобщений. Существование конкретного человека необходимо оставить за пределами конкретного образа. Например, мы можем продемонстрировать, что если к трем яблокам прибавить еще три, то в сумме получится шесть. Если бы вместо яблок мы взяли единорогов, получилось бы все то же самое; для математической теоремы неважно, являются ли яблоки или единороги реально существующими или нет. Реальность важна для человека, который действительно имеет яблоки, это и есть экзистенциальный аспект, но это несущественный факт для математической теоремы.

Возьмем более глубокий пример: то, что человек смертен, непреложная истина, и, говоря о том, что определенный процент людей умирает в определенном возрасте, мы получаем статистическое соответствие этому утверждению. Но ни в одном из этих утверждении ничего не сказано ртом факте, который так важен для всех нас, а именно: каждому из нас необходимо признаться себе в том, что в какой-то неизвестный нам момент в будущем мы покинем этот мир. В отличие от предположений, касающихся сущности, эти факты являются экзистенциальными.

Все это говорит о том, что утверждение может быть верным, не являясь при этом реальным. Возможно, именно по причине того, что в определенных областях науки не возникало проблем с отвлеченными понятиями, мы склонны забывать о том, что требуется независимое мнение, что мы не можем сюда включать реального человека. Так и остается пропасть между истиной и реальностью. И важный вопрос, с которым мы сталкиваемся в психологии и других направлениях изучения человека наукой, заключается именно в этой пропасти между тем, что является абстрактно верным и экзистенциально реальным для данного человека.

Давайте представим, что мы затрагиваем искусственный вопрос, не имеющий никакого отношения к человеку, и обратим внимание на то, что эта пропасть между истиной и реальностью открыто и прямо признается умудренными представителями бихевиоризма, а также той школой в психологии, которая связана с формированием условных рефлексов. Кеннет В. Спенс, лидер одного из направлений бихевиоризма, писал: "Вопрос о том, является ли какая-то определенная сфера, связанная с поведением, более реальной или более близкой к реальной жизни и поэтому ей должен отдаваться приоритет в процессе научных исследований, не возникает или, по крайней мере, не должен возникать для психолога как ученого". Иными словами, в основном неважно, является ли то, что мы изучаем, реальным или нет.

Какие же тогда области необходимо отбирать для изучения? Спенс отдает приоритет явлениям, которые достигли "уровней контроля и анализа, необходимых для формулирования абстрактных законов".[16] Ни в какой другой области наша точка зрения не представлена более отчетливо; производится отбор того, что можно отнести к абстрактным законам, а также всего того (реального или нет), что не соответствует этой цели. На основе этого подхода возникали многие впечатляющие системы в области психологии, с абстракциями, которые налагались на абстракции, авторы становились жертвами своей "сложной системы взглядов". Единственная проблема заключалась в том, что подобная система взглядов чаще всего была отделена от реалии человека с самого момента ее появления. Сейчас же взгляды представителей экзистенциального направления являются диаметрально противоположными точке зрения Спенса, то же самое верно и в отношении психиатров и психологов движения экзистенциальной психотерапии. Они настаивают на том, что наука о человеке, которая изучает человека в его реалиях, действительно необходима и возможна.

Кьеркегор, Ницше и их последователи безошибочно предвосхитили это все возрастающее расщепление между истиной и реальностью в Западной культуре, они стремились отвести Западного человека от заблуждения, будто реальность можно понимать абстрактно и обособленно. Но, несмотря на то, что они вели ожесточенную борьбу со скучным интеллектуализмом, их нельзя никоим образом считать простыми "активистами". Они также не были представителями антирационального течения. Антиинтеллектуализм и другие течения нашего времени, которые делают мышление подчиненным действию, не стоит путать с экзистенциализмом. Представление человека субъектом или объектом заканчивается потерей человека, который реально живет и существует.

Кьеркегор и экзистенциальные философы ссылались на реальность, лежащую в основе как субъектности, так и объектности. Они считают, что мы должны не только изучать опыт человека как таковой, но нам необходимо даже больше изучать самого человека, опыт которого имеет место быть, того, кто претворяет в жизнь этот опыт. Они настаивают на том, что

"Реальность или Бытие есть не объект когнитивного опыта, а скорее "существование". Реальность понимается как непосредственный опыт, акцент делается на внутреннем индивидуальном характере непосредственного опыта человека".[17]

Эта ссылка, как и несколько других, приведенных выше, показывает читателю, насколько близко подошли экзистенциалисты к проблемам современной глубинной психологии. И ни в коей мере нельзя считать случайностью, что Кьеркегору и Ницше, этим видным мыслителям девятнадцатого века, также посчастливилось пополнить ряды самых выдающихся психологов всех времен, и что Карл Ясперс, один из современных лидеров этой школы, первоначально был психиатром и написал известную работу в области психопатологии. ("Общая психопатология" прим. ред.). Когда мы читаем какую-то работу Кьеркегора с ее глубоким анализом тревоги и отчаяния или поразительно точные замечания Ницше относительно динамики чувств обиды, вины и враждебности, которые следуют вместе с подавлением эмоциональных проявлений, не следует забывать о том, что эти работы были написаны в прошлом веке, и их нельзя отнести к современному психологическому анализу. Спою главную задачу экзистенциалисты видят в том, чтобы вновь открыть человека, живущего в изоляции и в дегуманизированной современной культуре, именно поэтому они и занимаются глубоким психологическим анализом. Для них важны не отдельные психологические реакции, а скорее психологическое бытие человека существующего, который осуществляет свои опыт, то есть они используют психологическую терминологию в онтологическом смысле.

Зимой 1841 года Шеллинг читал свои знаменитые лекции в Берлинском Университете перед аудиторией, которая состояла из таких выдающихся деятелей, как Кьеркегор, Буркхардт, Энгельс, Бакунин. Шеллинг намеревался низвергнуть Гегеля, чья обширная рационалистическая система, включавшая определение абстрактной истины и реальности и доводившая всю историю до "полного абсолюта", имела огромную, доминирующую популярность в Европе середины девятнадцатого века. И хотя многие слушатели Шеллинга оказались крайне разочарованными его ответами Гегелю, можно считать, что именно там было положено начало экзистенциальному движению.

Кьеркегор вернулся в Данию и в 1844 году опубликовал свою работу "Философские Фрагменты", а через два года он написал декларацию независимости экзистенциализма, "Заключительный Ненаучный Постскриптум". Также в 1844 году вышло второе издание работы Шопенгауэра "Мир как воля и представление", работы, которая была важна для нового движения, поскольку основной акцент в ней делался на жизнеспособности, основой которой были "воля" вместе с "мысленным образом".

Карл Маркс в 1844–1845 г. написал две связанных между собой работы. Первые работы Маркса был и важны для этого движения, поскольку он выступал против абстрактной истины как "идеологии", опять используя Гегеля как "мальчика для битья". Для экзистенциального подхода также представляется важной динамичная точка зрения Маркса относительно истории как арены, на которой люди и группы вносят истину в бытие и в его важные составные части; Маркс концентрировал свое внимание на том, как в экономике современного индустриализма люди постепенно превращаются в вещи, что приводит к дегуманизации современного человека. Как Маркс, так и Кьеркегор приняли от Гегеля его диалектический метод, но использовали его для совершенно иных целей. Можно заметить, что у Гегеля было латентно представлено больше экзистенциальных элементов, чем было признано его антагонистами.

В последующие десятилетия в движении стал наблюдаться спад. Кьеркегор продолжал оставаться никому не известным, работа Шеллинга была предана забвению, а Маркс и Фейербах были признаны догматическими материалистами. Затем, с опубликованием работы Дилти в 1880 году и, в особенности, с движением "философии жизни" Фридриха Ницше и работой Бергсона, появилась новая движущая сила.

Началом отсчета третьего и современного этапа экзистенциализма принято считать Первую мировую войну, которая привела весь Западный мир в состояние шока. Были вновь открыты Кьеркегор и ранний Маркс, а серьезный вызов, брошенный Ницше в отношении духовных и психологических основ Западного общества, не мог больше скрываться самодовольной викторианской безмятежностью. Появление своеобразной формы этого третьего этапа в большой степени связано с феноменологией Эдмунда Гуссерля (Edmund Husserl), который дал Хайдеггеру, Ясперсу и другим столь необходимый им инструмент для того, чтобы снять это субъектно-объектное расщепление, которое было камнем преткновения как в области науки, так и в философии. Существует очевидное сходство между экзистенциализмом, в котором акцент делается на истине как результате действия, и философскими течениями, такими как уайтхедовский и американский прагматизм, в особенности у Уильяма Джемса.[18]

Основателем современной экзистенциальной мысли принято считать Мартина Хайдеггера. Появление его самобытного произведения "Бытие и Время" имело огромное значение для Бинсвангера и других экзистенциальных психиатров и психологов, поскольку именно там были представлены основы для глубокого и разностороннего понимания бытия человека. Размышления Хайдеггера отличаются строгостью, некоторой язвительностью и "научностью" в европейском понимании. Он проводил свои исследования с неослабевающей энергией и основательностью, каков бы ни был результат этих исследований. Его работы не так легко поддаются переводу, но Макуари и Робинсон (Macquarie and Robinson) весьма удачно перевели его "Бытие и Время".[19] Основным вкладом Жана-Поля Сартра в предмет нашего обсуждения являются описанные им феноменологические характеристики и психологические процессы. Помимо Ясперса, необходимо также сказать о таких выдающихся экзистенциальных мыслителях, как: Габриэль Марсель во Франции; Николай Бердяев, который родился в России и окончил свой жизненный путь в Париже, Ортега-и-Гассет и Мигель де Унамуно в Испании. Пауль Тиллих в своих работах придерживается экзистенциального подхода, а его книга "Смелость быть" является во многих отношениях лучшим и наиболее обоснованным преподнесением английского экзистенциализма как подхода в реальной жизни.[20]

В романах Кафки изображены безысходные жестокие ситуации, имеющие место в современной культуре, о которых говорит экзистенциализм и на которые обращается особое внимание. "Посторонний" и "Чума" Альбера Камю представляют собой прекрасные примеры современной литературы, в которых, как полагают, экзистенциализм уже отчасти сознает себя. Но, возможно, наиболее ярко значение экзистенциализма проявляется в современном искусстве, поскольку здесь он скорее выражается символически, а не как мысль, опознающая себя, а также отчасти, ввиду того, что искусство всегда наиболее отчетливо выявляет духовные и эмоциональные особенности определенной культуры. Представителей современного движения, таких как Ван Гог, Сезанн и Пикассо, объединяет, во-первых, их протест против лицемерных академических традиций конца девятнадцатого века; во-вторых, их стремление постичь тайны бытия для того, чтобы понять новую взаимосвязь с реальной сущностью природы; в-третьих, их стремление вновь обрести жизнеспособность и честный, прямой эстетический опыт и, в-четвертых, их отчаянные попытки показать значение ситуации, в которой оказался современный человек, даже когда это требует изобразить отчаяние и пустоту. Тиллих, например, считает, что на полотне "Герника" работы Пикассо с поразительной точностью показаны атомистические фрагментарные тенденции, которые имели место в европейском обществе до начала Второй мировой войны, а "то, что сейчас царит в душах многих американцев, изображено как разрушающее действие, экзистенциальные сомнения, пустота и бессмысленность".[21]

Тот факт, что экзистенциальный подход возник как некий над-национальный неожиданный ответ на кризисы современного общества, подтверждается не только тем, что он появился в искусстве и литературе, но также и в силу того, что разные философы в самых разных уголках Европы зачастую развивали эти идеи, будучи в действительности никак не связаны между собой. Несмотря на то, что главная работа Хайдеггера "Бытие и Время" была опубликована только в 1927 году, уже в 1924 году Ортегой-и-Гассетом были разработаны и частично опубликованы удивительно схожие представления в работе "Дегуманизация искусства и других произведений искусства и культуры" .[22]

Экзистенциализм действительно пустил свои ростки в момент культурного кризиса, да и в наше время он является неотъемлемой частью разных революционных течений современного искусства, а также литературы и мысли. По моему мнению, эти факты говорят скорее об обоснованности сделанных открытий, нежели свидетельствуют об обратном. Когда культура переживает серьезные затруднения переходного периода, отдельные представители общества по понятным причинам переживают духовные и эмоциональные потрясения. Обнаружив, что общепринятые нравы и способы мышления больше не обеспечивают безопасности, они, отказываясь от сознавания, стремятся к догматизму либо конформизму, или оказываются вынуждены бороться за более глубокое сознавание себя, благодаря чему начинают рассматривать свое существование по-новому, на новых основаниях. Одной из наиболее ярких черт сходства экзистенциального движения с психотерапией является то, что они затрагивают проблемы человека, переживающего кризис. Мы не согласны с тем мнением, что открытия, сделанные в период кризиса, являются "всего лишь результатом тревоги и отчаяния", а скорее склонны считать, что кризис является именно тем необходимым потрясением для людей, что заставляет их перестать безрассудно цепляться за показные догмы, побуждает их раскрыть пласты притворства и узнать настоящую правду о самих себе, которая какой бы неприятной она ни была! будет, по крайней мере, подлинной.

Экзистенциализм это подход, в котором человек всегда воспринимается в процессе становления, что означает потенциальное переживание кризиса. Но это не значит, что все настолько безнадежно. Сократ, чьи диалектические поиски истины в человеке представляют собой прототип экзистенциализма, был оптимистом. Но появление данного подхода по понятным причинам более вероятно в переходные периоды, когда одна эпоха заканчивается, а другая еще не наступила, и человек либо оказывается бездомным или сломленным, либо приходит к новому сознаванию себя. В переходный период от Средневековья к эпохе Возрождения, именно тогда, когда Западная культура переживала радикальный перепорот, Паскаль очень убедительно описывает опыт экзистенциалистов, который впоследствии получает название Dasein . Он писал:

"Я рассматриваю поглощенный вечностью в прошлом и грядущем небольшой отрезок своей жизни, то маленькое пространство, которое я занимаю или просто вижу, захваченный бесконечной необъятностью неведомых мною и не знающих обо мне пространств. И тогда я напуган и удивлен тем, что вижу себя здесь, а не там, ибо я не вижу причины, по которой я должен быть здесь, а не там, сейчас, а не потом".[23]

Редко можно встретить более простое и точное описание экзистенциальной проблемы. В этом отрывке мы видим, во-первых, глубокое понимание случайностей в жизни человека, что экзистенциалисты называют "заброшенностью". Во-вторых, мы видим, как решительно Паскаль подходит к вопросу бытия там или, точнее, "бытия где?" В-третьих, мы сталкиваемся с пониманием того, что человек не может найти себе защиты в некоем поверхностном объяснении времени и пространства, о которых было хорошо известно Паскалю-ученому. И, наконец, необходимо сказать о глубокой тревоге, которая является серьезным толчком и возникает из-за этого полного осознания своего существования во вселенной.[24] 22 41

В заключение необходимо обратить внимание на взаимосвязь между экзистенциализмом и Восточной философией, что отражено в письменах Лао Цзы и дзен-буддизма. Сходство между ними буквально потрясает. Достаточно прочитать выдержки из труда Лао Цзы "Учение о Пути и Благой Силе", чтобы убедиться в этом:

"Существование не подлежит словесным формулировкам: могут быть использованы определения, но ни одно из них не будет абсолютным". "Существование, ничего не порождая, является развитием всего, источником вселенной". "Существование бесконечно, и хотя оно кажется всего лишь кусочком дерева в руке, который можно вырезать по своему усмотрению, предназначение его в том, чтобы с ним чуть-чуть поиграть, а потом выбросить". "Путь к деяниям есть бытие". "Лучше будь в центре своего бытия; чем дальше ты удаляешься от него, тем меньше познаешь".[25]

Аналогичное этому можно встретить и в дзен-буддизме.[26] Сходство между этими учениями Восточной философии и экзистенциализмом действительно более глубокое, чем это можно выразить в словах. Основным предметом исследования и в восточной философии, и в экзистенциализме являются онтология и бытие. И то, и другое направление стремятся найти связь с реальностью, которая преодолела бы расщепление между субъектом и объектом. И в том, и в другом направлении подчеркивается, что дух соревнования и завоевание природы, которым охвачен Запад, привели не только к отчуждению человека от природы, но и также, косвенно, к отчуждению человека от самого себя. Основанием этих сходств является то, что Восточной философией никогда не переживалось столь серьезное расщепление между субъектом и объектом, которое было характерно для Западного мышления, и эта дихотомия и является как раз тем самым, что экзистенциализм стремится побороть.

Эти два подхода не стоит отождествлять между собой, поскольку они находятся на разных уровнях. Экзистенциализм не является единой философией или образом жизни, это есть стремление понять реальность. В данном случае основным важным отличием этих двух направлении является то, что возникновение экзистенциализма напрямую связано с тревогой, отчуждением и конфликтами, переживаемым Западным человеком это свойственно нашей культуре. Подобно психоанализу, экзистенциализм не стремится найти ответы в других культурах, а ставит перед собой задачу использовать именно эти конфликты современной личности как способ глубже осознать себя Западным человеком и найти решение наших проблем, напрямую связанных с историческими и культурными кризисами, которые послужили причиной их возникновения. В этом отношении особая ценность Восточной философии заключается не в том, что она, явившись на свет подобно Афине, может быть перенесена в Западный стиль мышления, а скорее в том, что она является некоей поправкой наших предубеждений и выделяет ошибочные предположения, из-за которых возникли настоящие проблемы в Западном обществе. По моему мнению, в настоящее время повсеместный интерес к Восточной философии в Западном мире является отражением тех же самых кризисов в культуре, того же чувства отчуждения, той же потребности выйти из замкнутого круга дихотомий, которые в свое время вызвали возникновение экзистенциального движения.