Открытие Индии

Глава десятая СНОВА АХМАДНАГАРСКАЯ КРЕПОСТЬ

ЦЕПЬ СОБЫТИЙ

Ахмаднагарская крепость. 13 августа 1944 года. Прошло более двух лет с тех пор, как мы сюда прибыли. Это были два года жизни, похожей на сон, протекшей в одном месте, в общении с одними и теми же немногими людьми, в одном и том же узком окружении, в повседневном повторении одного и того же. Настанет день, когда мы, пробудившись, освободимся от этих сновидений, выйдем на широкую арену жизни и деятельности, и перед нашим взором предстанет изменившийся мир. Люди и вещи, которые мы увидим, покажутся нам незнакомыми; мы вспомним их снова, толпой нахлынут воспоминания прошлого, но люди и вещи будут иными, да и мы сами будем иными, и нам, быть может, трудно будет приспособиться к ним. Иногда мы будем спрашивать себя, не во сне ли мы и не являются ли эти новые переживания нашего повседневного бытия сновидениями, которые исчезнут при внезапном пробуждении. Что сон и что явь? Реально ли то и другое, поскольку мы переживаем и ощущаем их со всей остротой? Или, может быть, они невещественны, некие мимолетные сновидения, которые проходят, оставляя после себя туманные воспоминания?

Тюремное заключение и связанные с ним одиночество и бездействие располагают к размышлениям и вызывают желание попытаться заполнить пустоту жизни воспоминаниями прошлого, как почерпнутыми из собственной жизни, так и из многовековой истории человеческих деяний. Так, в течение истекших четырех месяцев, в ходе работы над этими записями, меня занимали летописи и опыт прошлого Индии, и из этого множества идей, пришедших мне на ум, я избрал некоторые и положил их в основу своей книги. Когда я снова просматриваю написанное мною, оно кажется мне недостаточным, бессвязным, лишенным единства, оно представляется мне смесью различных понятий, где преобладает личное, придавая субъективную окраску даже тому, что должно было бы представлять собой объективную летопись событий и анализ. Это личное вышло на первый план почти вопреки моей воле; часто я сдерживал и преодолевал это, но иногда, опустив поводья, позволял этому личному завладеть моим пером, и тогда написанное отражало в известной степени мое умонастроение.

Я писал о прошлом, чтобы попытаться таким путем освободиться от бремени прошлого. Но настоящее со всей его сложностью и иррациональностью, равно как и надвигающееся темное будущее, остается и давит не меньше, чем груз прошлого. Ищущий ум, не находя себе прибежища, по-прежнему неугомонно блуждает, беспокоя и своего обладателя и других. Невольно завидуешь тем девственным умам, которые не подвергались натиску мысли и не пострадали от разъедающего действия сомнений. Как легка жизнь для них, несмотря на испытываемые ими иногда удары и огорчения!

События следуют одно за другим. Непрерывный поток их бесконечен. Стараясь понять данное событие, мы изолируем и рассматриваем его само по себе, как если бы оно было началом и концом, результатом какой-то причины, непосредственно предшествовавшей ему. Но оно не имеет начала и является лишь звеном в бесконечной цепи других событий, оно вызвано всем тем, что ему предшествовало, и было результатом стремлений, побуждений и желаний бессчетного множества людей. Эти стремления, побуждения и желания, совпадающие или сталкивающиеся друг с другом и приводящие в итоге к чему-то отличному от того, на что рассчитывал каждый человек в отдельности, сами в значительной степени обусловливаются предшествующими событиями и переживаниями, причем новое событие, в свою очередь, становится фактором, обусловливающим события будущего. Выдающийся человек, лидер, оказывающий влияние на массу, несомненно, играет важную роль в этом процессе; но он сам является продуктом событий и сил прошлого, и его влияние обусловлено ими.

ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ: ИНДИЙСКАЯ И АНГЛИЙСКАЯ

События, происшедшие в Индии в августе 1942 года, не были неожиданными. Они представляли собой кульминационный пункт всех предшествовавших событий. Об этом много было написано в порядке нападок, критики и самозащиты; немало сделано разъяснений. И все-таки большая часть из того, что написано по этому поводу, бьет мимо цели, ибо в них авторы пытаются применить чисто политические соображения к тому, что глубже по значению, чем политика. Основой всего было глубокое убеждение, что терпеть иностранное автократичное господство и жить под его гнетом больше невозможно. Все остальные вопросы, будь то вопрос о том, можно ли при сохранении этого господства произвести улучшения или достичь прогресса в некоторых областях, или вопрос о том, не приведет ли открытый вызов властям к еще более пагубным последствиям, стали вопросами второстепенными. Осталось только одно непреоборимое стремление освободиться от иностранного господства, заплатив любую цену за освобождение, оставалось только убеждение, что этого терпеть нельзя, что бы ни случилось.

Это настроение не было новым, оно существовало уже много лет. Но раньше оно сдерживалось многими способами и не шло в ногу с событиями. Война сама по себе играла роль как сдерживающего, так и стимулирующего фактора. Она открыла нам глаза на важнейшие события и революционные перемены, иа возможность осуществления наших надежд в ближайшем будущем; и она же затормозила осуществление многого из того, что мы могли бы сделать, побуждаемые стремлением помочь и, безусловно, никоим образом не помешать борьбе против держав оси.

Но в ходе войны становилось все яснее, что западные демократии борются не за изменение, а за увековечение старого порядка. До войны они умиротворяли фашизм не только потому, что они боялись его последствий, но и по причине известных идеологических симпатий к нему и ввиду крайней неприязни к некоторым из вероятных альтернатив ему. Нацизм и фашизм не были внезапным явлением или случайностью в истории. Они были естественным следствием прошлых событий, великодержавной политики и расовой дискриминации, национальной борьбы, растущей концентрации власти, технического прогресса, не находившего себе выхода в рамках существующего общества, внутреннего конфликта между демократическим идеалом и противоречащим ему социальным строем. Политическая демократия в Западной Европе и Северной Америке, открывая пути к преуспеянию как нации в целом, так и каждой личности в отдельности, высвободила новые силы и идеи, которые имели своей целью достижение экономического равенства. Конфликт был внутренне обусловлен; должно было последовать либо расширение этой политической демократии, либо покушение на нее с целью ограничить ее и покончить с ней. Демократия расширилась как по своему содержанию, так и по распространению, несмотря на противодействие, которое она постоянно встречала, и стала общепринятым идеалом политической организации. Но наступило время, когда дальнейшее расширение ее стало угрожать основам социального строя, и тогда защитники этого строя стали шумливыми и активизировались. Они организовались для того, чтобы оказать сопротивление дальнейшим изменениям. В тех странах, где в силу сложившихся обстоятельств кризис развился быстрее, демократия была открыто и преднамеренно подавлена и на сцене появились фашизм и нацизм. В демократических странах Западной Европы и Северной Америки происходили те же самые процессы, хотя многие другие факторы задерживали наступление кризиса, и возможно, что более старые традиции мирного и демократического правления также содействовали этому. Некоторые из этих демократических стран владели колониями, где вообще отсутствовала какая-либо демократия и где господствовала та самая форма авторитарного режима, которая сближается с фашизмом. Здесь так же, как и в фашистских странах, правящий класс в целях подавления стремления к свободе заключил союз с реакционными и оппортунистическими группами и осколками феодального режима. II здесь также они начали утверждать, что демократия, хотя она и хороша как некий идеал и желательна в метрополиях, не подходит для особых условий, существующих в их колониальных владениях. Таким образом, естественно, что эти западные демократии чувствовали некоторого рода идеологическое родство с фашизмом, хотя им и не нравились многие из его наиболее зверских и грубых проявлений.

Ведя в целях самообороны вынужденную борьбу, они надеялись на восстановление той самой системы, которая потерпела столь ужасный крах. На войну смотрели как на оборонительную, изображали ее как таковую, и, в известном смысле, это так и было. Но война имела и другой аспект, аспект моральный, который выходил за рамки военных целей и активно выступал против фашистской идеологии. Ибо эта война, как говорилось, велась за души народов всего мира. Она несла в себе семена перемен не только для фашистских стран, но pi для Объединенных наций. Этот моральный аспект войны затемнялся мощной пропагандой, прршем ударение делалось на обороне и увековечении прошлого, а не на создании нового будущего. На Западе было немало людей, которые горячо верили в этот моральный аспект войны и желали созданрш нового мира, который дал бы некоторые гарантрш от полного краха человеческого общества, выразившегося в самом факте мировой войны. Огромные массы людей повсюду, особенно среди тех, кто сражался и отдавал жизнь на поле боя, надеялргсь, хотя и смутно, но твердо, на эти перемены. Былр1 также сотни миллрюнов обездоленных людей, подвергаемых эксплуатации и расовой дрт-скриминации в Европе и Америке и в особенности в Азии и Африке, которые не могли отделриъ войну от сохранр1вшихся у них воспоминаний о прошлом и о своих бедствиях в настоящем и которые страстно надеялись, даже в тех случаях, когда не было оснований для надежды, что война как-нибудь облегчит давившее их бремя.

Но взоры лидеров Объединенных наций были обращены в другую сторону; их взоры были обращены назад — в прошлое, а не вперед — в будущее. Иногда они красноречиво говорили о будущем, чтобы умиротворить свой народ, но политика их имела мало общего с этими красивыми фразами. Для Уинстона Черчилля это была война реставрации и ничего больше, это было сохранение с небольшими изменениями как социального строя Англии, так и политической структуры ее империи. Президент Рузвельт выступал более многообещающе, но его политика существенно не отличалась от общей политики. И тем не менее многие люди во всем мире с надеждой обращали к нему свои взоры, как к человеку, обладавшему большой проницательностью и глубокой государственной мудростью.

Таким образом, будущее Индии, как и остальных стран мира, поскольку это зависело от английских правящих классов, должно было соответствовать прошлому, а настоящее должно было обязательно походить иа него. Семена этого будущего высевались в настоящем. Предложения Криппса, несмотря на то, что они казались шагом вперед, создавали для нас новые и опасные проблемы, которые грозили стать непреодолимыми барьерами на пути к свободе. В известной степени это уже имело место. Всепроникающая автократия и авторитарный режим, установленный английским правительством в Индии, а также широкое подавление элементарных гражданских прав и свобод были доведены до крайних пределов во время войны и под ее прикрытием. Никто из нынешнего поколения не переживал еще ничего подобного. Стеснения, которым мы подвергались, постоянно напоминали нам о нашем порабощении и продолжающемся унижении. В то же время они предвещали будущее, давали возможность предвидеть контуры этого будущего, ибо будущее должно было сложиться на основе этого настоящего. Ничего не могло быть хуже, чем примириться с этой деградацией.

Как велико было число тех представителей многомиллионного населения Индии, которые придерживались подобного же образа мыслей? Ответить на этот вопрос невозможно. Ибо сознание большей части этих многих миллионов людей притупилось под воздействием нищеты и страданий. С другой стороны, существовали люди, испорченные властью, привилегиями или корыстными' интересами, и люди, внимание которых было отвлечено особыми претензиями. Однако описанные выше настроения были широко распространены, отличаясь друг от друга своей остротой и иногда переплетаясь с настроениями иного рода. По своей силе эти настроения колебались между страстностью религиозного чувства, готовностью идти на все, что неизбежно побуждало людей к действиям, и неопределенным сочувствием наблюдателя, который держится на безопасном расстоянии. Некоторые люди со склонностью к трагизму задыхались от недостатка воздуха в окружавшей их гнетущей атмосфере; другим, живущим жизнью обывателя, было легче приспособиться к ненавистным им условиям.

Настроение английского административного персонала в Индии было совершенно иным. И действительно, нет ничего более поразительного, чем тот огромный разрыв, который существует между психологией англичан и индийцев. Самый этот факт, независимо от того, кто здесь прав и кто виноват, демонстрирует полную несостоятельность англичан в роли правящего класса в Индии. Ведь для того чтобы добиться какого-либо прогресса, нужно установить известную гармонию, достичь известной общности взглядов между правителями и управляемыми; в противном случае неизбежен конфликт в настоящем или в будущем. Англичане, подвизавшиеся в Индии, всегда были представителями наиболее консервативных элементов Англии; между ними и либеральной традицией в Англии мало общего. Чем дольше они живут в Индии, тем все более косным становится их мировоззрение, и когда они выходят в отставку и возвращаются в Англию, они становятся там экспертами по проблемам Индии. Они уверены в собственной непогрешимости, в благодетельности и необходимости английского господства в Индии, в том, что в качестве представителей имперской традиции они выполняют высокую миссию. Так как Национальный конгресс бросил вызов всей основе этого господства и пытался освободить от него Индию, он в их глазах стал главным врагом. Тогдашний член правительства Индии сэр Реджинальд Максвелл, ведавший внутренними делами, выступая в Центральном законодательном собрании в 1941 году, довольно откровенно раскрыл то, что было у него на уме. Он защищался от обвинения в том, что конгрессисты, социалисты и коммунисты, находившиеся в заключении без суда, подвергаются бесчеловечному обращению, несравненно худшему, чем обращение с немецкими и итальянскими военнопленными. Он сказал, что немцы и итальянцы, во всяком случае, воюют за свои страны, но что другие, о которых идет речь, являются врагами общества, так как они стремятся подорвать существующий порядок. Очевидно, ему казалось нелепым, что индиец жаждет свободы для своей страны или что он желает изменить экономический строй Индии. Если говорить об этих двух категориях людей, то симпатии его явно были на стороне немцев и итальянцев, хотя его собственная страна и вела жестокую войну сними. Это было до вступления России в войну, и тогда можно было еще без всякого риска заклеймить любую попытку изменения социального строя. До начала второй мировой войны нередко высказывалось восхищение фашистскими реяшмами. Разве сам Гитлер не говорил в своей книге «Mein Kampf», а затем „и впоследствии, что он желает сохранения Британской империи?

Правительство Индии, конечно, желало всячески помочь в войне против держав оси. Но, по его мнению, победа в этой войне была бы неполной, если бы она не сопровождалась другой победой, а именно — подавлением националистического движения в Индии, представителем которого был главным образом Конгресс. Переговоры Криппса вызывали у правительства тревогу, и оно обрадовалось их провалу. Путь для нанесения окончательного удара по Конгрессу и всем его сторонникам был теперь открыт. Момент был благоприятный, ибо никогда раньше как в центре, так и в провинциях не было такой концентрации ничем не ограниченной власти в руках вице-короля и его главных подчиненных. Военное положение было тогда тяжелым, и нельзя было не признать веским довод, что при таких условиях невозможно терпеть ни оппозиции, ни каких-либо беспорядков. Как миссия Криппса, так и последовавшая за этим пропагандистская кампания успокоительно подействовали на либеральные элементы в Англии и Америке, интересующиеся Индией. В Англии еще сильнее укрепилось давно существовавшее убеждение в собственной правоте по отношению к Индии. Считалось что все индийцы или, по крайней мере, многие из них — несговорчивые и беспокойные люди, отличающиеся узостью взглядов, неспособные понять опасность положения и, вероятно, симпатизирующие японцам. Утверждалось, что статьи и заявления Ганди доказали, каким невыносимым человеком он был, и что единственное средство положить конец всему этому заключается в том, чтобы расправиться с Ганди и Конгрессом раз и навсегда.

Рано утром 9 августа 1942 года по всей Индии были произведены многочисленные аресты. Что же произошло? Лишь отрывочные сведения просочились к нам спустя много недель, и даже сейчас мы не можем составить себе полной картины того, что произошло. Все видные лидеры были внезапно устранены, и никто, казалось, не знал, что следует предпринять. Протесты, конечно, были неизбежны и происходили стихийные демонстрации. Эти демонстрации разгонялись и подвергались обстрелу, причем применялись бомбы со слезоточивым газом; все средства выражения общественного мнения были подавлены. И тогда произошел взрыв всех этих подавленных эмоций. В городах и сельских местностях собирались толпы народа, происходили столкновения с полицией и войсками. Толпы совершали нападения особенно на те объекты, которые казались им символами английского господства и власти,— на отделения полиции, почтовые конторы и железнодорожные станции; они перерезали телеграфные и телефонные провода. По официальным сообщениям, в 538 случаях группы этих безоружных и никем не руководимых людей были обстреляны полицией и войсками, а также пулеметным огнем с самолетов на бреющем полете. Волнения в различных частях страны продолжались в течение одного-двух и более месяцев, затем они пошли на убыль и уступили место спорадическим выступлениям. «Волнения,— сказал Черчилль в палате общин,— были подавлены всей мощью, имевшейся в распоряжении правительства», и он похвалил «верность и стойкость храброй индийской полиции, так же как и все индийское чиновничество вообще, поведение которого было достойно наивысшей похвалы». Он добавил, что «в Индию прибыли более крупные подкрепления, и белых войск в этой стране в настоящее время больше,чем когда-либо за всю историю англо-индийских отношений». Эти иностранные войска и индийская полиция выиграли не одно сражение у безоружных крестьян Индии и подавили их бунты; другая же и главная опора английской власти в Индии — чиновничество — помогала в этом либо активно, либо пассивно.

Возмущение в стране распространилось чрезвычайно широко, охватив как города, так и села. Несмотря на официальный запрет, почти во всех провинциях и во многих княжествах происходили бесчисленные демонстрации. Повсюду имели место харталы, то есть на срок от нескольких дней до нескольких недель, а в некоторых случаях более чем на месяц закрывались магазины и рынки, прекращались деловые операции. Бастовали также рабочие. Во многих важных промышленных центрах рабочие, как наиболее организованные и привыкшие к дисциплинированным совместным выступлениям, объявили по собственной инициативе забастовки в знак протеста против ареста правительством национальных лидеров. Характерным примером этого могут служить события в важнейшем центре металлургической промышленности Джамшедпуре, где квалифицированные рабочие, набранные со всей Индии, бастовали две недели и согласились выйти на работу только при условии, что администрация даст обещание приложить все усилия к тому, чтобы добиться освобождения лидеров Конгресса и сформирования национального правительства. В Ахмадабаде, крупном центре текстильной промышленности, работа была также внезапно и полностью приостановлена на всех многочисленных фабриках без специального обращения со стороны профессионального союза¹¹³. Эта всеобщая забастовка в Ахмадабаде, несмотря на все попытки сломить ее, мирно продолжалась свыше трех месяцев. Это была чисто политическая и стихийная реакция рабочих, которые очень страдали материально, так как дело было в период относительно высоких заработков. В течение всего этого долгого времени рабочие не получали никакой финансовой помощи извне. В других центрах забастовки были более кратковременными, иногда они длились всего несколько дней. В Канпуре, другом крупном центре текстильной промышленности, насколько мне известно, вообще не было крупной забастовки — главным образом вследствие того, что коммунистическому руководству удалось предотвратить ее. Ыа железных дорогах, принадлежащих правительству, значительных или полных перерывов в работе не было, за исключением случаев, вызванных беспорядками, которые были значительными.

Наименее затронутой провинцией оказался Пенджаб, но даже там имели место многочисленные случаи проведения харталов и забастовок. Северо-западная пограничная провинция, населенная почти исключительно мусульманами, занимала особое положение. Вначале здесь не было массовых арестов или других провокационных действий со стороны правительства, как в других провинциях. Это, возможно, объяснялось отчасти тем, что на население пограничных районов смотрели как на легко воспламеняющийся материал, а также политикой правительства, стремившегося показать, что мусульмане держатся в стороне от националистических выступлений. Но когда весть о событиях в других частях Индии достигла Пограничной провинции, то и там состоялись многочисленные демонстрации и даже агрессивные выступления против английских властей. Демонстранты подверглись обстрелу, и к ним были применены обычные методы подавления народных выступлений. Несколько тысяч человек было арестовано, и даже великий патанскин лидер Бадшах Хан (более известный как Абдул Гаффар-хан) был серьезно ранен, подвергшись избиению полицейских. Это было верхом провокационных действий, и однако, как это ни удивительно, люди проявили ту великолепную дисциплинированность, которую привил своему народу Абдул Гаффар-хан. Здесь не было тех кровопролитных беспорядков, какие произошли во многих частях страны.

Внезапные, неорганизованные демонстрации и выступления населения, выливавшиеся в кровопролитные столкновения с превосходящими и хорошо вооруженными войсками, являлись показателем настроений, охвативших население. Эти настроения существовали и до ареста их лидеров, но аресты и частые расстрелы демонстраций, последовавшие за ними, вызвали гнев народа и побудили его к тем действиям, к которым всегда прибегает разъяренная толпа. Некоторое время, казалось, царила неуверенность, никто не знал, что же следует предпринять. Не было ни руководства, ни программы действий. Не было также и популярного деятеля, который мог бы руководить людьми или посоветовать им, что надо делать, и, тем не менее, они были слишком возбуждены и возмущены, чюбы оставаться спокойными. Как это часто бывает при таких обстоятельствах, появились местные лидеры, и люди шли за ними некоторое время. Но даже то руководство, которое они обеспечивали, не имело большого значения; это были массовые, по существу, стихийные выступления. Более молодое поколение, в особенности студенты университетов, играло важную роль как в боевых, так и мирных выступлениях 1942 года. Многие университеты были закрыты. Некоторые из местных лидеров пытались применять в это время методы мирных действий и гражданское неповиновение, но в господствовавшей тогда атмосфере сделать это было трудно. Хотя народ и забыл учение о ненасилии, которое ему внушали непрестанно более двадцати лет, все же он был совершенно ненид-готовлен ни психологически, ни в других отношениях к каким-либо насильственным действиям и выступлениям. Именно это учение о ненасилии породило сомнения и колебания и помешало насильственным действиям. Достаточно было Конгрессу, предав забвению свое учение, хотя бы намекнуть заранее о возможности насильственных действий, размах насильственных действий, которые имели место, несомненно, был бы в сто раз большим.

Такого намека не было сделано, и даже наоборот, в последнем своем послании Конгресс снова подчеркивал значение ненасильственных действий. Но один факт оказал, может быть, некоторое воздействие на общественное мнение. Если, как мы уже говорили, вооруженная борьба признавалась законной и желательной против врага-агрессора, то почему же это не должно было распространяться и на другие существующие формы агрессии? Отказ от запрещения насильственных методов наступления и обороны имел непредвиденные последствия, поскольку для большинства людей нелегко было разобраться в тонкостях, которыми одно отличалось от другого. Во всем мире в ход были пущены крайние формы насилия, и они настойчиво и неустанно поощрялись пропагандой. Тогда это стало вопросом целесообразности и остроты чувств. Далее, были такие люди, вне Конгресса или в самом Конгрессе, которые никогда не придерживались учения о ненасилии и которых ни в коей мере не смущали насильственные действия.

Но в момент возбуждения не многие способны размышлять; они действуют под влиянием длительно подавлявшегося побуждения, которое влечет их вперед. И вот впервые со времени великого восстания 1857 года огромные массы народа вновь поднялись, чтобы противопоставить силу (но силу без оружия!) английскому господству в Индии. Это был неумный и неуместный вызов, ибо все организованные и вооруженные силы были на стороне противника, и по численности большие, чем когда-либо в прошлом. Как бы ни была велика толпа по численности, она не может выйти победителем в единоборстве с войсками. Она неизбежно терпит поражение, если только войска противника не переходят на ее сторону. Но толпы народа не подготовились к схватке и не они выбрали момент для нее. Борьба началась неожиданно для них, и в своем отношении к ней, каким бы необдуманным и ошибочным оно ни было, народ показал свою приверженность делу свободы Индии и свою ненависть к иностранному господству.

Хотя политика ненасилия была предана забвению, по крайней мере на время, длительная тренировка, которую народ получил в рамках этой политики, имела одно важное и положительное последствие. Несмотря на разгоревшиеся страсти, было мало или почти не было расистских настроений, и можно засвидетельствовать, что в общем народ старался избегать нанесения телесных повреждений своим противникам. Большим разрушениям подверглись средства связи и правительственная собственность, но даже в самый разгар этих разрушительных действий толпа старалась избегать человеческих жертв. Это не всегда было возможно, и не всегда принимались соответствующие меры, особенно при столкновениях с полицией или другими вооруженными силами. Согласно официальным отчетам, которые мне удалось найти, в ходе волнений по всей Индии толпой было убито около ста человек. Эта цифра очень незначительна, если учесть размах и районы волнений и столкновений с полицией. Одним особенно жестоким и прискорбным случаем было убийство толпой где-то в Бихаре двух канадских летчиков. Но, вообще говоря, отсутствие расистских настроений весьма примечательно¹¹⁴. Официальные данные о количестве убитых и раненных полицией или войсками во время волнений 1942 года следующие: 1028 убитых и 3200 раненых. Эти цифры, конечно, сильно занижены, ибо официально сообщалось, что огонь открывался, по крайней мере, в 538 случаях и, кроме того, полиция или войска часто стреляли в людей с движущихся грузовиков. Установить хотя бы приблизительно достоверное число жертв очень трудно. В народе определяют число убитых в 25 тысяч человек, но, вероятно, эта цифра преувеличена. Вероятно, цифра 10 тысяч ближе к истине.

Примечательно, что английские власти перестали функционировать во многих районах, как сельских, так и городских, и им потребовалось много дней, а в некоторых случаях — даже недель для того, чтобы, как тогда говорили, вновь их «завоевать». Это особенно относится к Бихару, к Миднапурскому округу в Бенгалии и к юго-восточным округам Соединенных провинций. Следует отметить, что в районе Баллии в Соединенных провинциях (который пришлось «вновь завоевывать») не было случаев насилия со стороны толпы, и никто не пострадал от нее, насколько можно судить об этом на основании многочисленных последовавших затем судебных процессов, проведенных специальными трибуналами. Обычная полиция оказалась неспособной справиться с положением. Однако в начале 1942 года были созданы новые вооруженные силы под названием Специальной вооруженной полиции (SAC), получившие особую подготовку для борьбы с народными демонстрациями и волнениями. Эта полиция сыграла важную роль в притеснении и подавлении народа и часто действовала по методу «черных и желтых» в Ирландии. Индийскую армию, если не считать некоторые ее группы и части, использовали для этого редко. Чаще использовали английских солдат и турков. Иногда индийских солдат, как и специальную полицию, посылали в отдаленные части страны, где они чувствовали себя как бы иностранцами, так как не знали языка.

Если реакция толпы была вполне естественной, столь же естественной в данных обстоятельствах была и реакция правительства. Оно должно было подавлять как стихийную ярость толпы, так и мирные демонстрации других людей и в интересах самосохранения попытаться уничтожить тех, кого оно считало своими врагами. Если бы оно было способно или желало понять и оценить причины, которые с такой силой приводили в движение народ, то кризиса вообще бы не было и проблема Индии приблизилась бы к своему разрешению. Правительство тщательно подготовилось к тому, чтобы, как оно думало, раз и навсегда подавить вызов, брошенный его власти; оно взяло на себя инициативу и выбрало момент для нанесения своего первого удара; оно посадило в тюрьмы тысячи мужчин и женщин, которые играли видную роль в националистическом, рабочем и крестьянском движениях. Но оно было удивлено и застигнуто врасплох выступлением, которое внезапно потрясло всю страну, и его широко разветвленный аппарат подавления отказал на некоторое время. Нов его распоряжении были огромные ресурсы, и оно использовало их для подавления как насильственных, так и ненасильственных проявлений возмущения. Многие представители высших и богатых классов, будучи робкими националистами и иногда даже критически настроенными к правительству, были напуганы этими массовыми действиями во всеиндийском масштабе, в которых не чувствовалось большой заботы о частных интересах и от которых веяло не только политической революцией, но и социальными переменами. По мере того как успехи, достигнутые правительством в подавлении мятежа, становились очевидными, колеблющиеся и приспособленцы встали на его сторону и начали поносить всех, кто осмелился бросить вызов власти.

Поскольку внешние проявления мятежа были подавлены, надо было вырвать самые его корни, и поэтому весь правительственный аппарат был приведен в действие в этом направлении с целью добиться полного подчинения английскому господству. Оказалось возможным за одну ночь вводить в силу новые законы путем издания вице-королем соответствующего декрета или указа, и формальности в проведении в жизнь этих законов были сведены до минимума. Решения федерального суда и Высших судов, являвшихся творением и символами английской власти,игнорировались исполнительной властью, или же в целях отмены этих решений издавался новый указ. Были учреждены специальные трибуналы (которые впоследствии судами были признаны незаконными), освобожденные от пут обычных правил процедуры и порядка представления улик. Эти трибуналы осудили тысячи людей на длительные сроки заключения, а многих даже на смертную казнь. Полиция (и особенно специальная вооруженная полиция) и тайная полиция были всесильны, они стали главными органами государства и могли позволять себе любые незаконные действия или жестокости, не опасаясь ни критики, ни возражений. Коррупция выросла до гигантских размеров. Огромное число учащихся в школах pi колледжах подвергалось различным наказанртям, тысячи молодых людей — порке. Все виды общественной деятельности, если они не были направлены на пользу правительства, были запрещены.

Но больше всех пострадали простодушные, задавленные нищетой жители сельскртх районов. Страдания, которые они испытывали в течение многих поколений, были их уделом; они осмелились поднять голову и помечтать о лучших временах; они даже поднялись на выступление; было ли это глупостью или ошибь;ой, но они доказали свою верность делу свободы Индии. Их усилия потерпели неудачу, и тяжкое бремя пало на их плечи. Сообщали о случаях осуждения целых деревень на порку до смерти. От имени праврттельства Бенгалии сообщалось, что «правительственные войска сожгли 193 конгрессистских лагеря pi дома в районах Тамлук и Контай до и после урагана 1942 года». Ураган произвел громадные опустошения в этих районах, оставив после себя пустыню, но это никак не повлияло на политику властей.

На деревни были наложены огромные штрафы. Согласно заявлению Эмери в палате общин, общая сумма коллективных штрафов дострхгала 9 миллионов рупий, и в счет этой суммы взыскали 7850 тысяч рупий. Как удалось получить эти деньги с голодающих, несчастных бедняков — это другое дело, но никакие события, имевшие место в 1942 году или после, ни расстрелы, ни пожары, в которых была површна полиция, не вызывали таких жестоких страданий, как этот насильственный сбор штрафов. Взыскивались не только установленные штрафы, по часто и значительно большие суммы, причем излишек исчезал в процессе взыскания.

Все условностр1 и увертки, которыми обычно прикрываются действргя правительств, были отброшены в сторону, и в качестве символа власти и авторитета оставалась лишь голая сила. К уверткам не было более нужды прибегать, ибо английской мощи удалось, по крайней мере ка время, подавить как ненасильственные, так и насильственные попытки заменить власть англргчан национальной властью. Власть англичан была в Индии полной и безраздельной. Индия потерпела неудачу в том окончательном испытании, в котором имеют значение лишь сила и мощь, а все остальное представляет собой увертку и не имеет отношения к делу. Она потерпела неудачу не только вследствие английского военного могущества и смятения умов, вызванного военной ситуацией, но и потому, что многие индийцы не были подготовлены к той последней жертве, которую требует свобода. Итак, англичане считали, что они прочно установили свое господство в Индии, и они не видели причин для того, чтобы вновь ослабить его.

РЕАКЦИЯ ЗА ГРАНИЦЕЙ

Строгая цензура закрыла непроницаемым занавесом события в Индии. Даже газетам в Индии не разрешалось предавать гласности многое из того, что ежедневно происходило, и за телеграммами, отправляемыми в другие страны, устанавливался все более строгий надзор. В то же самое время за границей вовсю была развернута официальная пропаганда и распространялись ложные и тенденциозные версии событий. Особенно эта пропаганда наводняла Соединенные Штаты Америки, ибо с общественным мнением там приходилось считаться и в поездки по стране посылались сотни лекторов и других лиц, как англичан, так и индийцев.

Даже если оставить в стороне эту пропаганду, то естественно, что в Англии, страдающей от напряжения и тревог войны, чувствовалось негодование против индийцев, и особенно против тех, кто в такое критическое время прибавлял им забот. Это негодование раздувалось односторонней пропагандой, и в еще большей степени оно росло в результате убежденности англичан в собственной непогрешимости. То обстоятельство, что они ничего ие знали о чувствах других, было источником их силы, и служило оправданием тех действий, которые предпринимались от их имени, и давало возможность и дальше приписывать любые неудачи несправедливости других, которые не в состояния оценить очевидных добродетелей англичан. Эти добродетели теперь снова были подтверждены успехом английских войск и индийской полиции в подавлении тех индийцев, которые осмеливались поставить их под сомнение. Существование империи было оправдано, и Черчилль заявил, имея в виду Индию: «Я стал первым министром короля не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Сказав это, Черчилль, несомненно, отразил точку зрения огромного большинства своего народа и даже многих из тех, кто раньше критиковал теорию и практику империализма. Лидеры английской лейбористской партии, стремясь продемонстрировать, что они в своей приверженности империи не отстают от других, поддержали заявление Черчилля и «подчеркнули решимость английского народа сохранить в целости империю после войны».

В общественном мнении в Америке, носколъку оно интересовалось далекой для него проблемой Индии, не было единодушия, ибо люди там не все в одинаковой степени убеждены в добродетелях английского правящего класса и неодобрительно смотрели на империи других народов. Они стремились также завоевать расположение Индии и полностью использовать се ресурсы в войне против Японии. Однако односторонняя и тенденциозная пропаганда неизбежно принесла свои плоды, и появилось убеждение, что индийская проблема слишком сложна для них и что, во всяком случае, им трудно вмешиваться в дела своего английского союзника.

Что думали об Индии те, кто был у власти в России, пли что думал там народ вообще об этой стране, невозможно было сказать. Они были слишком заняты своими колоссальными военными усилиями и изгнанием захватчиков из своей страны, чтобы думать о делах, не затрагивающих их непосредственно. Но они привыкли заглядывать далеко в будущее, и вряд ли они будут игнорировать Индию, которая почти соприкасалась с их границамрх в Азии. Какова будет их политика в будущем, никто не мог сказать, за исключением того, что она будет реалистичной и главное внимание будет уделять увеличению политической и экономической мощи СССР. Они тщательно избегали всякого упоминания об Индии, но в ноябре 1942 года по сличаю двадцать пятой годовщины Советской революции Сталин заявил, что их политика имела своей целью отмену расовой исключительности, равноправие народов и целостность их территорий, освобождение порабощенных народов и восстановление их суверенных прав, предоставление каждому народу устроиться так, как он желает, оказание экономической помощи пострадавшим народам и содействия в деле достижения ими благосостояния, восстановление демократических свобод, уничтожение гитлеровского режима.

Что касается Китая, то было ясно, что, какова бы ни была реакция народа на наши любые конкретные действия, симпатии китайского народа целиком на стороне свободы Индии. Эти симпатии имеют исторические корни, и даже более того, они имели своей основой понимание того, что если Индия но будет свободна, свобода Китая окажется в опасности. Не только в Китае, но и во всей Азии, в Египте рт на Среднем Востоке свобода Индии стала символом широкой свободы для других угнетенных и зависимых стран, пробным камнем в настоящее время и критерием будущего. Уэнделл Уилки в книге «One World» пишет: «Множество мужчин и женщин от Африки до Аляски, с которыми я разговаривал, задавалрт мне вопрос, который стал почти символичным во всей Азии: А как насчет Индии?.. Начиная с Каира вопрос этот вставал передо мной на каждом шагу. Самый мудрый человек в Китае сказал мне: «Когда осуществление стремления Индрти к свободе было отложено до некоего времени в будущем, то в глазах общественного мнения на Дальнем Востоке пострадал от этого престиж не Великобрр1тании, а Соединенных Штатов».

События в Индии заставили весь мир остановить на некоторое время свой взор на Индии, несмотря на то, что война была в самом разгаре, и подумать об основных проблемах Востока; события в Индии взволновали ум и сердце каждой страны в Азии. Несмотря на то, что индийский народ остается пока беспомощным перед сковавшей его мощью английского империализма, он продемонстрировал, что ни в Индии, ни в Азии не будет мира, если Индия не станет свободной.

РЕАКЦИЯ В ИНДИИ

Иностранная власть, установленная над цивилизованным обществом, страдает от многих невыгод, и отсюда проистекает немало несчастий. Одна из невыгод состоит в том, что иностранной власти приходится опираться на наименее желательные элементы населения. Идеалисты, люди, ценящие свое достоинство, люди щепетильные, самолюбивые, все, кто достаточно ценит свободу и не хочет унизить себя насильственным подчинением чужой власти, держатся от нее в стороне или вступают в конфликт с ней. Карьеристов и приспособленцев на службе этой власти гораздо больше, чем это имело бы место в свободной стране. Даже в независимой стране с автократической формой правления множество щепетильных людей не в состоянии принимать участие в деятельности правительственных органов, а круг приспособленцев там слишком узок, чтобы из него могли выделяться новые таланты. Чужеземное правительство, котороз по необходимости должно быть авторитарным, страдает от всех этих минусов и умножает их, ибо ему все время приходится вести свою деятельность в атмосфере враждебности и репрессий. Страх становится преобладающим мотивом как в действиях правительств, так и народа, причем наиболее важными органами являются тогда полиция и разведка.

Когда имеется действительный конфликт между правительством и народом, эта тенденция опираться на нежелательные элементы населения и поощрять их становится еще более заметной. Многим честным людям приходится, разумеется, под давлением обстоятельств продолжать свою работу в правительственных органах, не считаясь с тем, нравится им это или нет. Но те, кто выдвигаются на самые высокие посты и играют весьма важную роль, отбираются за их антинационализм, за их угодливость, за их готовность подавлять и унижать своих соотечественников. Высшим достоинством таких людей признается враждебность (часто являющаяся результатом личного соперничества и разочарований) к чувствам и настроениям значительного большинства народа. В этой затхлой и нездоровой атмосфере нет места идеализму или благородному чувству, а наградой являются высокие посты и большие оклады. Приходится мириться с некомпетентностью или еще более серьезными дефектами сторонников правительства, ибо все оценивается по той активной поддержке, которая оказывается ими этому правительству в подавлении его противников. Это ведет к тому, что правительство приближает к себе странные группы и весьма странные личности. Коррупция, жестокость, черствость и полное пренебрежение к народному благосостоянию процветают и отравляют атмосферу¹¹⁵.

Хотя многое из того, что делает правительство, вызывает резкое недовольство, но еще большее недовольство вызывают сторонники правительства из числа индийцев, которые стали большими роялистами, чем сам король. У среднего индийца их поведение вызывает чувство отвращения и тошноты, и он сравнивает этих людей с людьми Виши или марионеточных режимов, которые создавались германским и японским правительствами. Это чувство охватывает не только членов Конгресса, но и членов Мусульманской лиги и других организаций, и его не скрывают в своих высказываниях самые умеренные из наших политршов¹¹⁶ .

Война служила достаточным поводом и прикрытием для активной антинациональной деятельности правительства и новых форм пропаганды. Финансировались многочисленные «рабочие группы», задача которых состояла в том, чтобы поднять «моральный дух рабочих», создавались и субсидировались газеты, содержавшие гнусные нападки на Ганди и Конгресс, несмотря на недостаток бумаги, который препятствовал регулярному выходу других газет. Для этой цели использовались также официальные объявления, необходимость публикации которых вызывалась якобы интересами военных усилий. В других странах были открыты информационные центры с задачей вести непрерывную пропаганду от имени правительства Индии. Толпы ничем не замечательных и часто никому не известных лиц посылались, несмотря на протест со стороны Центрального законодательного собрания как официальные делегаты в разные страны, особенно в США. Они должны были действовать в качестве агентов по пропаганде и пособников английского правительства. Лица, придерживающиеся независимых взглядов или критически относящиеся к политике правительства, не имели никакой возможности совершить заграничную поездку; они не могли получить ни паспорта, ни транспорта.

Последние два года правительство использовало эти и многие другие методы, чтобы создать видимость того, что оно считает «общественным спокойствием». Политическая и общественная жизнь хиреет, как собственно и должно быть в стране, находящейся так или иначе в условиях военной оккупации и военного режима. Но это насильственное подавление симптомов может лишь усугубить болезнь, а Индия серьезно больна. Видные индийские консерваторы, которые всегда старались сотрудничать с правительством, с тревогой смотрят на этот вулкан, кратер которого временно прикрыт, и они заявляли, что никогда еще не видели такого озлобления против английского правительства.

Я не знаю и не могу сказать, пока не установлю контакт с моим народом, насколько народ изменился за эти два года и какие чувства волнуют его душу, но я не сомневаюсь, что эти последние испытания изменили его во многих отношениях. Время от времени я следил за ходом своих мыслей и изучал свои почти невольные реакции на события. В прошлом меня никогда не оставляло желание совершить поездку в Англию, так как у меня там много друзей и воспоминания о давно прошедших днях влекли меня туда. Но теперь я обнаружил, что у меня нет такого желания, и мысль о поездке вызывала у меня отвращение. Хотелось держаться возможно дальше от Англии, и не было никакого желания обсуждать проблемы Индии с англичанами. Затем я вспомнил о некоторых друзьях, немного смягчился и подумал о том, что так нельзя судить о народе в целом. Я подумал также об ужасных испытаниях, которые пришлось пережить английскому народу в этой войне, о постоянном напряжении, в котором он жил, о гибели столь многих. Все это смягчило мои чувства, но настроение в основном осталось прежним. Вероятно, время и будущее ослабят остроту моей реакции и откроют иные перспективы. Но если я, при всех своих связях с Англией и англичанами, находился в таком настроении, то что же следовало ожидать от других, у которых не было этих связей?

БОЛЕЗНЬ ИНДИИ. ГОЛОД

Индия была серьезно больна как физически, так п духовно. В то время как одни процветали во время войны, бремя, лежавшее на других, стало невыносимо тяжелым, и ужасным напоминанием об этом был разразившийся голод, сильнейший голод, захвативших! Бенгалию, а также восточную и южную часть Индии. Это был самый большой и самый опустошительный голод в Индии за истекшие сто семьдесят лет английского господства; его можно сравнить только с ужасным голодом, который охватил Бенгалию и Бихар в 1766—1770 годы и явился первым результатом установления английского господства. Последовали эпидемии, особенно холеры pi маляррш. Эпидемии эти распространились на другие провинции, и даже сегодня ohpi все еще уносят десятки тысяч жизней. Миллионы людей умерли от голода и болезней, а этот призрак попреж-нему витает над Индией и требует новых жертв¹¹⁷.

Этот голод помог выявить подлинное положение дел в Индии, скрытое от взоров за тонким покровом процветанрш небольшого числа представителей выспшх слоев. Глазам предстала картина нищеты pi уродства английского господства. Таков был кульминационный пункт и конечный результат английского господства в Индии. Голод был вызван ие стихийным бедствием, не игрой сртл природы pi не военными операциямр! иди вражеской блокадой. Каждый компетентный наблюдатель согласится, что голод был делом рук человека, что его можно было предврщеть и избежать. Все согласны с тем, что заинтересованные органы власти проявили поразительное безразличие, некомпетентность и самоуспокоенность. Вплоть до последнего момента, когда тысячи людей уже умирали ежедневно на людных улицах, факт голода отрицался, а упоминания о нем в печати вычеркивались цензурой. Когда калькуттская газета «Стейтсмен» опубликовала ужасные фотографии голодающих и умирающих на улицах Калькутты женщин и детей, представитель правительства Индии, выступая официально в Центральном законодательном собрании, протестовал против «драматизирования» положения; для него ежедневная гибель от голода многих тысяч людей в Индии была, повидимому, нормальным явлением. Эмери, государственной секретарь по делам Индии в Лондоне, особенно отличился своими опровержениями и заявлениями. А затем, когда стало уже невозможным отрицать или прикрывать факт широко распространившегося голода, одна группа властей начала сваливать вину за это на другую. Правительство Индии заявило, что виновато правительство провинции, которое было всего лишь марионеточным правительством, действующим по указке губернатора и с помощью аппарата гражданской службы. Все они были виноваты, но больше всех было виновато авторитарное правительство, в лицо вице-короля, которое могло дэлать все, что желало, в любом месте Индии. В любой демократической или полу демократической стране такое бедствие смело бы любое правительство, причастное к нему. Не так было в Индии, где все шло по-старому.

Если даже посмотреть на дело с точки зрения интересов ведения войны, то следовало бы учесть, что этот голод разразился на той самой территории, которая была ближе всего расположена к театру военных действий и к району возможного вторжения. Широко распространившийся голод и крах экономической системы неизбежно причинит ущерб обороноспособности, не говоря уже о наступательных действиях. Так выполняло правительство Индии свои обязанности по обороне Индии и ведению войны против японских агрессоров. Не выжженная, иссохшая земля, а иссохшие, изморенные голодом и умершие от голода миллионы людей в этом важном в военном отношении районе были символом политики правительства.

Индийские неправительственные организации, со своей стороны, провели большую работу по оказанию помощи, и такую же работу выполнили квакеры Англии, эти подлинные гуманисты. Центральное и провинциальные правительства также наконец проснулись и поняли всю грандиозность бедствия, и в работе по оказанию помощи была использована армия. По крайней мере, было кое-что сделано, чтобы хоть на время приостановить распространение голода и ослабить его последствия. Но помощь была временной, последствия бедствия все еще сказываются, и нельзя поручиться, что голод не обрушится на нас снова и притом в еще больших масштабах. Бенгалия раздроблена, ее социальная и экономическая жизнь потрясена, а силы оставшегося в живых поколения подорваны.

В то время как все это происходило и улицы Калькутты были усеяны трупами, светская жизнь десяти тысяч людей высшего света в Калькутте нисколько не изменилась. Там развлекались танцами и банкетами, выставляли напоказ свое богатство и вели роскошную жизнь. Рационирование было введено там гораздо позже. Конские скачки в Калькутте продолжали функционировать и привлекали, как обычно, толпы фешенебельной публики. Нехватало транспорта для перевозки продовольствия, но скаковых лошадей доставляли в специальных клетях по железной дороге из других районов страны. В этой полной веселья жизни принимали участие как англичане, так и индийцы, ибо и те и другие процветали на военном бизнесе и у них не было недостатка в деньгах. Иногда они получали эти деньги, спекулируя продовольствием, от нехватки которого умирали ежедневно десятки тысяч людей.

Индия, как часто говорят, является страной контрастов — незначительного числа богачей и огромных масс бедноты, современных и средневековых порядков, правителей и управляемых, англичан и индийцев. Никогда прежде контрасты эти не были столь резки, как в городе Калькутте во время ужасных месяцев голода во второй половине 1943 года. Два мира, обычно живущие раздельно, почти не знакомые друг другу, внезапно были сведены вместе и существовали друг подле друга. Контраст был резок, но еще более бросалось в глаза то, что многие не понимали ужаса и поразительной нелепости происходящего и продолжали идти проторенными путями. О чем они думали — неизвестно; судить об этих людях можно по их действиям. Большинству англичан это было, может быть, легче перенести, ибо они жили особой жизнью, жизнью замкнутой касты, и не могли изменить привычный образ жизни, хотя некоторые из них и чувствовали необходимость это сделать. Но индийцы, которые вели себя подобным образом, показывали тем самым, какая широкая пропасть отделяет их от собственного народа, пропасть, которую не могли уничтожить никакие соображения пристойности и гуманности.

Голод, подобно всякому другому большому бедствию, особенно выявил как хорошие качества, так и недостатки индийского народа. Немало индийцев, включая наиболее деятельные элементы, находились в тюрьме, и они были лишены возможности оказать какую-либо помощь. И тем не менее в проведении неофициально организованных мероприятий приняли участие мужчины и женщины всех слоев общества. Они проделали большую работу в трудных условиях, напрягая все свои силы и способности и проявляя дух взаимопомощи, сотрудничества и самопожертвования. Свои слабые стороны показали также те, чье мелочное самолюбие и амбиция помешали их совместной работе с другими, те, кто оставался пассивным и ничего не делал для оказания помощи другим, и те немногиз, кто настолько утратил свой национальный облик и гуманные чувства, что все происходящее мало заботило их.

Голод был прямым результатом военных условий и беззаботности, полного отсутствия предвидения у тех, кто стоял у власти. Безразличие властей к продовольственной проблеме страны, когда каждому разумному человеку было ясно, что близится бедствие подобного рода, просто непостижимо. Голода можно было бы избежать, если бы продовольственная проблема была надлежащим образом обсуждена в первые годы войны. В любой другой стране, затронутой войной, этому жизненно важному аспекту военной экономики было бы уделено все необходимое внимание еще до того, как началась война. В Индии правительство создало департамент продовольствия спустя три с четвертью года после начала войны в Европе и год спустя после начала войны с Японией. А ведь всем было известно, что оккупация японцами Бирмы серьезно отразилась на продовольственном положении Бенгалии. У правительства Индии вообще не было никакой политики в продовольственном вопросе до середины 1943 года, когда голод уже начинал свое опустошительное шествие. Удивительно, насколько беспомощным всегда оказывается правительство в любом вопросе, кроме подавления тех, кто бросает вызов его административной деятельности. А может быть, правильнее будет заключить, что внимание правительства при его нынешнем составе полностью поглощено главной задачей, заключающейся в том, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Только подлинный кризис заставляет его подумать о других вопросах. Этот кризис снова усугубляется постоянным отсутствием уверенности в компетентности и честности правительства¹¹⁸.

Хотя голод, несомненно, был вызван условиями военного времени и хотя его можно было бы избежать, в равной степени правильно и то, что более глубокие его причины кроются в том основном политическом курсе, который вел Индию к обнищанию и в условиях которого миллионы людей жили на грани голода. В 1933 году генерал-майор сэр Джон Мигоу, генеральный директор индийской медицинской службы, в своем отчете о состоянии здоровья населения писал: «Амбулаторные врачи считают, что в Индии в целом 39 процентов населения питается хорошо, 41 процент — плохо и 20 процентов — очень плохо. Наиболее тяжелую картину рисуют врачи Бенгалии, считающие, что только 22 процента населения провинции питается хорошо, в то время как 31 процент — очень плохо».

Трагедия Бенгалии и голод, который неоднократно переживали Орисса, Малабар и другие районы, являются окончательным приговором английскому господству в Индии. Англичане наверняка уйдут из Индии, и их господство над Индией станет достоянием истории, но какое наследство, сколько человеческого несчастья и горя они оставят, когда им придется уходить? Три года назад Тагор, умирая, предвидел эту картину: «Но какую Индию оставят они после себя, какую вопиющую нищету? Когда поток веков господства Англии наконец высохнет, сколько грязи и тины останется в его русле!»

Несмотря на голод и войну, жизнь, полная внутренних противоречий, не приостанавливается. Она даже питается этими противоречиями и бедствиями, которые сопутствуют им. Природа обновляется и покрывает вчерашнее поле боя цве-тахми и зеленой травой, а пролитая на нем кровь питает почву и дает силу и цвет новой жизни. Человеческие существа с присущей им исключительной способностью хранить воспоминания живут в своем прошлом, почерпнутом из летописей или воспоминаний, и лишь в редких случаях идут в ногу с настоящим в этом «мире, который обновляется каждый день». И это настоящее отходит в прошлое, едва мы успеваем осознать его; сегодняшний день, дитя вчерашнего дня, уступает место своему потомку — завтрашнему дню. Крылатая победа оставляет за собой лужи крови и грязи, а тяжелые испыташш и кажущееся поражение дают новую силу духа, открывают новые горизонты. Слабые духом сдают и выходят из боя, но остальные несут факел вперед и передают его знаменосцам завтрашнего дня.

Голод в Индии позволил в известной степени осознать чрезвычайную срочность проблем Индии, огромную катастрофу, нависшую над страной. Я не знаю, что думали по этому поводу в Англии, но некоторые англичане по привычке обвиняли Индию и ее народ. Ощущался недостаток продовольствия, врачей, предхметов санитарии и медикаментов, транспорта — недостаток всего, за исключением людей, ибо население возросло и, казалось, продолжало расти. Винить нужно это избыточное население непредусмотрительной расы, которое растет, не предупреждая о том, что оно будет это делать, и нарушает планы или, вернее, бесплановость благожелательного правительства. Таким образом, экономические проблемы внезапно приобрели новое значение, и нам было сказано, что политика и политические дела должны быть отложены в сторону, как будто политика, не способная дать решение крупных проблем современности, вообще может иметь какой-либо смысл. Правительство Индии, один из немногих в мире приверженцев традиции laisser-faire, заговорило о планировании, не имея, однако, никакого представления об организованном планировании. Оно могло мыслить только в рамках сохранения существующей системы обеспечения своих собственных и связанных с ним частных интересов.

Реакция индийского народа была более глубокой и более сильной, хотя она слабо проявлялась публично вследствие широкой системы ограничений, введенных согласно Закону об обороне Индии. Экономическая система Бенгалии потерпела полный крах, и десятки миллионов людей буквально бедствовали. В Бенгалии проявилось в наиболее крайней форме то, что происходило во многих частях Индии, и казалось, что возврата к старым формам экономики не может быть. События расшевелили даже промышленников, столь успешно процветавших во время войны, и заставили их выйти из узкого круга своих интересов. Они были своего рода реалистами, несколько напуганными идеализмом некоторых политических деятелей. Однако их реализм сам по себе приводил их к далеко идущим выводам. Несколько бомбейских промышленников, главным образом связанных с предприятиями Тата, подготовили пятнадцатилетний план развития Индии. Этот план безусловно не полный, в нем много пробелов. На нем неизбежно сказался образ мышления деятелей крупной промышленности. Люди, составлявшие его, старались по возможности избежать революционных перемен. Однако под давлением событий в Индии они были вынуждены взглянуть на вещи шире и отказаться от привычного образа мыслей. Революционные перемены внутренне присущи плану, хотя самим авторам его, может быть, некоторые из них и не нравятся. Некоторые из авторов этого плана были членами Национального комитета по планированию. Они воспользовались частично результатами его работы. Этот план, несомненно, придется во многом изменить, дополнить и уточнить, но, поскольку план исходит от консервативных кругов, он является хорошей и ободряющей схемой того пути, которым должна идти Индия. Он исходит из предпосылки, что Индия будет свободным государством, единым в политическом и экономическом отношении. Авторы не допустили в плане преобладания точки зрения консервативных банковских деятелей на роль денег и исходили из того, что действительный капитал страны составляют ее материальные и людские ресурсы. Успех этого плана, как и любого другого, неизбежно зависит не только от производства, но и от надлежащего и справедливого распределения национального богатства. Аграрная реформа также является одной из основных его предпосылок.

Идея планирования и планового устройства общества в той или иной мере принимается теперь всеми. Но планирование само по себе имеет мало значения и не всегда ведет к .хорошим результатам. Все зависит от целей плана и от контролирующего органа, а также, конечно, от правительства, содействующего его осуществлению. Имеет ли план своей целью улучшение благосостояния и процветание народа в целом, предоставление равных возможностей всем гражданам, расширение свободы и методов кооперативной организации и действий? Увеличение продукции совершенно необходимо, но оно само по себе не продвинет нас далеко вперед и может даже усложнить стоящие перед нами задачи. Попытка сохранить давно установленные привилегии и ограждать крупные частные интересы в корне подрывает планирование. Реальное планирование должно исходить из того, что никакие частные интересы не должны мешать осуществлению проекта, имеющего своим назначением улучшение благосостояния общества в целом. Кон-грессистские правительства в провинциях были стеснены во всех отношениях тем, что в основу парламентского статута был положен принцип неприкосновенности частных интересов. Даже их частичные попытки изменить систему землэвладения и ввести подоходный налог на доходы от земли были опротестованы судами.

Если планирование в значительной степени будет контролироваться крупными промышленниками, оно, естественно, будет осуществляться в рамках‘привычной для них системы и будет, по сути дела, основываться на стремлении к извлечению прибыли, характерном для общества, в основу которого положен дух наживы. Какие бы благие намерения они ни имели — а некоторые из них, конечно, преисполнены добрых намерений,— им все же трудно мыслить по-новому. Даже в тех случаях, когда они говорят о государственном контроле над промышленностью, они представляют себе государство таким, каким оно существует в настоящее время.

Иногда нам говорят, что поскольку нынешнее правительство Индии владеет железными дорогами и контролирует их, поскольку оно усиливает свой контроль над промышленностью, финансами и жизнью вообще, все больше и больше вмешиваясь в эти области, оно движется в направлении к социализму. Но ведь это отнюдь не демократический государственный контроль, а нечто совсем другое, не говоря уже о то?*!, что это по существу иностранный контроль. Хотя деятельность капиталистов подверглась известным ограничениям, вся система попрежнему основывается на принципе защиты привилегий. Прежняя авторитарная колониальная система игнорировала экономические проблемы, за исключением тех случаев, когда речь шла о некоторых специальных интересах. Будучи бессильным справиться с нуждами, вытекающими из нового положения, с помощью своих старых методов laisser-faire и, тем не менее, стремясь сохранить свой авторитарный характер, правительство неизбежно идет в направлении фашизма. Оно пытается контролировать экономические операции фашистскими методами, подавляет существующие гражданские свободы и приспосабливает свои собственные автократические органы, а также, с некоторыми изменениями, капиталистическую систему к новым условиям. Таким образом, как и в фашистских государствах, усилия направлены на создание монолитного государства с установлением широкого контроля над промышленностью и жизнью страны и с множеством ограничений в отношении частной инициативы, но с сохранением старых основ. Это далеко не социализм; в самом деле, нелепо говорить о социализме в стране, находящейся под господством иностранной державы. Представляется весьма сомнительным, может ли такая попытка увенчаться успехом, хотя бы временным, ибо она только усугубляет существующие проблемы; но условия военного времени благоприятствуют проведению этих мероприятий. Даже полная так называемая национализация промышленности, не сопровождаемая установлением политической демократии, приведет к эксплуатации иного рода, ибо, хотя в этом случае промышленность и будет принадлежать государству, само государство не будет принадлежать народу.

Наши главные трудности в Индии объясняются тем, что мы рассматриваем наши проблемы — экономические, социальные, индустриальные, сельскохозяйственные, общинные, проблему княжеств — в рамках существующих условий. Но в рамках этих условий при сохранении привилегий и особого статута, являющихся составной частью их, они становятся неразрешимыми. Даже если под давлением обстоятельств удастся найти какое-нибудь лоскутное решение, оно не будет и не может быть прочным. Старые вопросы останутся на повестке дня, и к ним добавятся новые проблемы или новые аспекты старых проблем. Этот наш подход частично объясняется традицией и старой привычкой, но, по существу, он вызван жестокостью английского управления, поддерживающего обветшалую систему.

Война обострила многие противоречия в жизни Индии — политические, экономические и социальные. Что касается политической стороны, то о свободе Индии и о ее независимости говорят много. Тем не менее ее народ никогда за свою долгую историю не находился под господством такого авторитарного режима и не подвергался таким суровым и массовым репрессиям, как в настоящее время, а этот сегодняшний день неизбежно определяет наше завтра. Что касается экономической стороны, английское господство также всесильно. Тем не менее тенденция индийской экономики к расширению постоянно дает себя чувствовать. Страна голодает, широкие слои населения живут в нищете, но, с другой стороны, процесс накопления капитала не прекращается. Бедность и богатство существуют бок о бок, равно как разрушение и созидание, разброд и единство, омертвевшая мысль и новая мысль. Но за всеми этими удручающими явлениями скрывается внутренняя жизненная сила, подавить которую невозможно.

С первого взгляда кажется, что война содействовала развитию промышленности и росту производства в Индии, но остается неясным, привело ли это к созданию новых отраслей промышленности, или же попросту к расширению и односторонней специализации старых отраслей. Явная стабильность иидекса индийского промышленного производства, наблюдавшаяся во время войны, свидетельствует о том, что никакого существенного прогресса не было. Некоторые компетентные наблюдатели склонны даже думать, что война и английская политика во время войны в действительности тормозили развитие промышленности в Индии. Д-р Джон Матхаи, видный экономист и один из директоров концерна «Тата», недавно заявил: «Всеобщее убеждение... в том, что война колоссально ускорила промышленный прогресс Индии, является, по меньшей мере, спорным. Хотя верно то, что некоторые старые отрасли промышленности увеличили свое производство в связи с потребностями войны, дело создания нескольких новых отраслей, имеющих большое значепие для страны и запроектированных еще до войны, вследствие обстоятельств военного времени было либо вовсе отложено, либо не было доведено до конца. По моему мнению, тщательный анализ различных факторов приводит к выводу, что в отличие от таких стран, как Канада и Австралия, война скорее тормозила, нежели ускоряла развитие промышленности в Индии. Однако я согласен... что Индия обладает достаточными потенциальными возможностями для удовлетворения своих потребностей в готовых изделиях». Имеющиеся статистические данные о промышленности подкрепляют эту точку зрения и показывают, что если бы удалось сохранить довоенные темпы развития промышленности, то не только были бы созданы новые отрасли, но и значительно увеличилось бы производство в целом¹¹⁹.

Война с величайшей убедительностью показала, что Индия способна превратить эти возможности в действительность с поразительной быстротой, если ей будет предоставлена возможность сделать это. Функционируя как единое экономическое целое, она в течение почти пяти лет войны, несмотря на все препятствия, которые ей ставились, накопила большие долгосрочные активы. Эта активы имеют форму стерлинговых авуаров, которые она не может получить и которые, как заявляют, будут блокированы в будущем. Эти стерлинговые авуары

представляют собой сумму тех расходов, которые правительство Индии производило по поручению как английского правительства, тг'к и США. Они являются также символом недоедания, голода, эпидемий, истощения, пониженной сопротивляемости организма, замедления роста детей и гибели от голода и болезней огромного числа людей в Индии.

Благодаря накоплению долгосрочных активов Индия расплатилась со своим большим долгом Англии и стала страной-кредитором. Вследствие вопиющей нерадивости и неповоротливости правящих кругов народу Индии были причинены огромные страдания, но остается фактом, что Индия в состоянии накапливать такие огромные суммы в короткое время. Фактические расходы на войну, произведенные Индией за пять лет, значительно превышают все английские капиталовложения в Индии более чем за сто лет. Этот факт позволяет убедиться в том, насколько незначителен прогресс, которого Индия достигла за истекшие сто лет английского господства в области постройки железных дорог, ирригационных сооружений и тому подобного,

о чем говорится так много. Он также свидетельствует о том, что Индия располагает огромными возможностями для быстрого наступления на всех фронтах хозяйственного строительства. Если эти замечательные усилия могут быть сделаны даже в неблагоприятных условиях, когда страной управляет иностранная администрация, отрицательно относящаяся к промышленному развитию Индии, то ясно, что плановое развитие в условиях свободного национального правительства полностью изменит лицо Индии в течение нескольких лет.

Англичане применяют своеобразный метод оценки своих экономических и социальных достижений в современной Индии с помощью критериев, основывающихся на социальных достижениях в Индии или в других странах в давно прошедшие времена. Они сравнивают с очевидным удовлетворением то, что сделали в Индии за время своего правления, с переменами, осуществленными несколько сот лет назад. Когда они думают об Индии, они как-то упускают из виду тот факт, что промышленный переворот, и особенно огромные технические усовершенствования за какие-нибудь истекшие пятьдесят лет, полностью изменили ход и темп жизни. Англичане забывают также, что, когда они прибыли сюда, Индия была не бесплодной и дикой страной, а высокоразвитой, культурной страной, которая ’ временно застыла на одном уровне и отстала в технике.

Какими критериями и образцами должны мы пользоваться при таких сравнениях? Японцы за восемь лет превратили Манчжоу-го в высокоиндустриальную страну, преследуя свои собственные цели; там добывалось больше угля, чем в Индии за многие годы деятельности англичан. Экономические достижения японцев в Ксрее выгодно отличаются при сравнении их

с другими колониальными империями¹²⁰. И, однако, за этими фактами скрывается рабство, жестокость, унижение, эксплуатация и попытка убить душу народа. Нацисты и японцы поставили новые рекорды в бесчеловечном подавлении порабощенных народов и рас. Нам часто об этом напоминают и говорят, что англичане не обращались с нами так плохо. Но разве это должно быть новым мерилом и стандартом для сравнений и суждений?

В настоящее время в Индии наблюдается немало пессимизма и разочарования, и эти настроения понятны, так как история сурово обошлась с нашим народом, а будущее ничего хорошего ему не сулит. Но внутри чувствуются движение и толчки, ощущаются признаки новой жизни и действие неведомых сил. Лидеры действуют наверху, но безликая и неосознанная воля пробуждающегося народа, перерастающего рамки своего прошлого, заставляет лидеров двигаться в определенных направлениях.

РАЗВИТИЕ ИНДИИ ПРИОСТАНОВЛЕНО

Народ, подобно отдельному человеку, имеет в своем характере множество различных черт и отличается многообразием подходов к жизни. Если эти различные черты связаны между собой достаточно крепкими органическими узами, то это хорошо; в противном случае происходит распад единого целого, что приводит к разброду и вызывает разного рода осложнения. Обычно имеет место постоянный процесс приспособления, и в результате устанавливается некоторого рода равновесие. Если нормальное развитие приостановлено или если иногда происходят какие-нибудь быстрые перемены, к которым трудно приобщиться, то между этими различными чертами возникает конфликт. В душе Индии под внешней оболочкой наших конфликтов и разногласий всегда пмел место этот основной конфликт, вызванный длительным периодом приостановленного роста. Общество, если оно хочет быть устойчивым и прогрессивным, должно обладать некоторым более или менее прочным фундаментом, а также динамическим мировоззрением. Как то, так и другое представляется необходимым. Отсутствие динамического мировоззрения ведет к загниванию и упадку, отсутствие некоторой прочной принципиальной основы может привести к распаду и разложению.

В Индии с ранних дней ее историп происходили поиски этих основных принципов, поиски неизменного, универсального, абсолютного. Однако существовало также и динамическое мировоззрение, равно как чувство жизни и изменяющегося мира. На этих двух основах было построено прочное и прогрессивное общество, хотя ударение всегда делалось больше на стабильности, обеспеченности, а также на сохранении народа. Позже динамический аспект начал исчезать и во имя вечных принципов социальная система была сделана жесткой к неизменной. Фактически она не была вполне застывшей и постепенно и постоянно менялась. Но идеология, лежавшая в основе этой системы, и общие ее основы оставались неизменными. Идея группы, которая находила свое выражение в более или менее самостоятельных кастах, большой семье и жизни самоуправляющейся сельской общины, была главной опорой этой системы. Все эти формы просуществовали столь длительное время потому, что, несмотря на их дефекты, они отвечали и некоторым существенньш нуждам человеческой природы и общества. Они создавали обеспеченность и стабильность каждой группе и чувство групповой свободы. Касты сохранялись, гак как они оставались выразителями соотношения общественных сил. Классовые привилегии сохранялись не только из-за господствующей идеологии, но и потому, что они поддерживались энергией, умом, талантом, а также способностью к самопожертвованию. Эта идеология базировалась не на конфликте прав, а на обязанностях индивидуума по отношению к другим людям и на надлежащем выполнении этих своих обязанностей, на сотрудничестве внутри группы и между различными группами и, по существу, на идее содействия миру, а не войне. Хотя социальная система была жесткой, свобода мышления не подвергалась никаким ограничениям.

Индийская цивилизация достигла многого из того, к чему она стремилась, но в ходе самих этих успехов жизнь начала увядать, ибо жизнь слишком подвижна для того, чтобы она могла существовать длительное время в жестком, неизменном окружении. Даже те основные принципы, которые классифицируются как неизменные, теряют свою свежесть и реальность, когда их принимают как нечто само собой разумеющееся и когда прекращаются поиски их. Идеи истины, красоты и свободы увядают, и мы становимся пленниками мертвящей рутины.

То, чего нехватало Индии, имелось в избытке у современного Запада. Запад обладал динамическим мировоззрением. Он был поглощен переменами, происходящими в мире, и его мало заботили высокие принципы, неизменное, универсальное. Он мало уделял внимания вопросам долга и обязанностей и делал упор на нрава. Он был активен, агрессивен, одержим алчностью и стремлением к власти и господству, жил только настоящим и не обращал внимания на последствия своих действий. В силу своей динамичности он был прогрессивен и полон жизни, но эта жизнь была лихорадочной, ее температура непрерывно повышалась. Если индийская цивилизация пришла в упадок, так как ей присущи были статичность, самосозерцание и склонность к самолюбованию, то цивилизация современного Запада со всеми ее большими и многообразными достижениями, но всем данным, не добилась выдающихся успехов и пока не решила основных проблем жизни. Конфликт заложен в самом ее существе, и периодически она предается самоуничтожению, совершаемому в колоссальных размерах. Ей, кажется, чего-то нехватает для приобретения стабильности, нехватает некоторых основных принципов, которые придали бы смысл жизни, хотя я не могу сказать, каковы эти принципы. По так как она динамична, полна жизни и любознательности, надежда для нее не потеряна.

Индия, как и Китай, должна учиться у Запада, так как у современного Запада можно многому научиться,— дух века воплощен в Западе. По и Западу явно нужно многому учиться, его успехи в технике будут ему не большим утешением, если он не извлечет известных более глубоких уроков жизни, которые занимали умы мыслителей всех веков и во всех странах.

Индия остановилась, и тем не менее было бы совершенно неправильно думать, чю она не меняется. Отсутствие всяких изменений означает смерть. Сам факт, что она выжила как высокоразвитая нация, показывает, что имел место некоторьш процесс постоянного приспособления. Когда в Индию пришли англичане, Индия, хотя она несколько и отстала в технике, была одной из передовых торговых стран мира. Изменения в технике, несомненно, произошли бы и изменили бы Индию, ка;,’ они изменили некоторые западные страны. Но ее нормальное развитие было приостановлено английским господством. Промышленное развитие было задержано и, как результат, приоста новилось также социальное развитие. Нормальные соотношения сил в обществе не могли установиться и прийти в равновесие, так как вся власть была сконцентрирована в руках иностранной державы, которая опиралась на силу и поощряла группы и классы, потерявшие всякое реальное значение. Индийская жизнь становилась, таким образом, постепенно более искусственной, ибо у миогих лиц и групп, которые, казалось, играли значительную роль в ней, не осталось никаких существенных функций и они продолжали занимать свои места только потому, что иностранная держава считала это необходимым. Они давно сыграли свою роль в истории и были бы отодвинуты в сторону новыми силами, если бы не оказываемое им иностранное покровительство. Они стали соломенными чучелами, пользующимися покровительством иностранной власти, и тем самым еще больше отрезали себя от жизни нации. При нормальных условиях они были бы или совсем выброшены из жизни, как сорняки прошлого, революцией или демократическими средствами, или им была бы предоставлена более подходящая для них работа. Но такое развитие событий было исключено, пока продолжалось господство иностранной авторитарной власти. Таким образом, Индия была наполнена этими эмблемами прошлого, а те перемены, которые происходили в действительности, были скрыты за искусственным фасадом. В этих условиях не могло возникнуть социальное равновесие или сложиться правильное соотношение сил внутри общества, и нереальные проблемы приобрели неоправданно большое значение.

Большая часть проблем, стоящих перед нами в настоящее время, вызвана этим приостановленным развитием и тем, что английское господство препятствует нормальным переменам. Проблему индийских княжеств легко можно решить, если будет устранен внешний фактор. Проблема меньшинств не имеет совершенно ничего общего с проблемой меньшинств в любом другом месте; на самом деле это вовсе не проблема меньшинств. Она имеет множество аспектов, и повинны в ее появлении наши действия в прошлом и настоящем. И тем не менее подоплекой этих и других проблем является стремление английского правительства сохранить по возможности существующую экономическую систему и политическую организацию индийского народа. С этой целью оно старается поощрять социально отсталые группы и сохранять их в нынешнем состоянии. Политическому и экономическому прогрессу ставились не только прямые препятствия, но он также был поставлен в зависимость от согласия реакционных групп и крупных частных интересов,, а это согласие можно купить, только подтвердив их привилегированное положение или предоставив им решающую роль в любом будущем мероприятии и, таким образом, создав огромные помехи действительным изменениям и прогрессу. Новая конституция, чтобы быть сильной и действенной, должна отражать не только пожелания огромного большинства народа, но и взаимоотношения социальных сил и их удельный вес. Главная трудность в Индии заключалась в том, что в конституционных мероприятиях на будущее, которые предлагались англичанами или даже многими индийцами, игнорировались нынешние социальные силы, не говоря уже о тех потенциальных силах, которые в течение длительного времени были подавлены, но которые теперь выходят на поверхность, и делалась попытка навязать и сделать неизменным порядок, основанный на отмирающих отношениях прошлого, совершенно не соответствующих требованиям настоящего времени.

Основной реальностью в Индии является английская военная оккупация и та политика, которая ею подкрепляется. Эту политику формулировали по-разному, часто маскируя ее существо двусмысленными фразами, но в последнее время, при вице-короле — солдате, она была ясно сформулирована. Было сказано, что военная оккупация будет продолжаться до тех пор, пока это будет в силах англичан. Но применение силы имеет определенные границы. Применение силы ведет не только к росту противодействующих сил, но и ко многим другим последствиям, о которых не думали те, кто слишком на нее полагается.

Мы ясно видим последствия этого сдерживания роста Индии и этой приостановки ее прогресса. Наиболее очевидным фактом является бесплодность английского господства в Индии и разрушение им индийской жизни. Чужеземная власть неизбежно отрезает себя от источников творческой энергии того народа, над которым она господствует. Когда экономический и культурный центр этой чужеземной власти далеко удален от порабощенной страны и когда, кроме того, эта власть опирается на расизм, этот разрыв становится полным и ведет к духовной и культурной нищете порабощенных народов. Единственным реальным выходом, который находит творческая энергия нации, является та или иная форма сопротивления этой власти. Однако этот выход сам по себе является ограниченным и мировоззрение становится узким и односторонним. Это сопротивление представляет собой сознательную или бессознательную попытку живых и растущих сил прорваться через сковывающую их оболочку и является, таким образом, прогрессивной и неизбежной тенденцией. Но она слишком однобока и негативна, чтобы быть чуткой ко многим сторонам действительности в нашей жизни. Комплексы, предрассудки и неприязни растут и затуманивают сознание, появляются духовные идолы групп и общин, а лозунги и шаблонные фразы заменяют изучение действительных проблем. Мы достигли в Индии такой стадии, когда никакими полумерами нельзя разрепшть наших проблем, ксгда никакой прогресс на одном участке не является достаточным. Необходим большой скачок и прогресс по всей линии, иначе альтернативой будет величайшая катастрофа.

Как во всем мире, так и в Индии идет соревнование между силами мирного прогресса и созидания, с одной стороны, и силами разрушения и бедствий — с другой. При этом каждое последующее бедствие происходит в больших размерах, нежели предыдущее. Мы можем рассматривать эту перспективу, в зависимости от наших склонностей и психического склада, |гли как оптимисты, или как пессимисты. Те, кто верит в справедливость устройства вселенной и в окончательную победу добродетели, могут, к счастью для себя, действовать в качестве наблюдателей или помощников, возложив бремя на бога; другим же приходится нести это бремя на своих собственных слабых плечах, надеясь на лучшее и готовясь к худшему.

РЕЛИГИЯ, ФИЛОСОФИЯ II НАУКА

Индия должна порвать со многим из ее прошлого и не допустить, чтобы оно доминировало над настоящим. Наши жизни загромождены сухостоем этого прошлого; все, что умерло и сыграло свою роль, должно сойти со сцены. Но это не означает разрыва с тем в этом прошлом, что живет и способно дать жизнь новому, или забвения его. Мы никогда не забудем идеалы, которые двигали наш народ, мечты, которые индийский народ пронес сквозь века, мудрость древних, бурную энергию и любовь наших предков к жизни и природе, любознательность и смелость их ума, дерзание их мысли, их блистательные достижения в области литературы, искусства и культуры, их любовь к правде, красоте и свободе, основные ценности, установленные ими, понимание ими тайн жизни, их терпимость к чужим обычаям, их способность ассимилировать другие народы, заимствовать их культурные достижения и создавать разнообразную и смешанную культуру; не можем мы также забыть и те бесчисленные исторические переживания, которые влияли на процесс формирования нашего древнего народа и оставили глубокий след в нашем подсознании. Мы никогда их не забудем и не перестанем гордиться этим нашим благородным наследством. Если Индия забудет о них, она не будет больше Индией и значительная часть того, что делало Индию источником нашей радости и гордости, перестанет существовать.

Не с этим должны мы порвать, а со всем тем прахом и грязыо веков, которые покрыли ее и мешают видеть ее внутреннюю красоту и значение, с наростами и уродствами, исказившими и сковавшими ее дух, заключившими его в жесткие рамки и приостановившими ее рост. Мы должны отсечь эти наросты, снова вспомнить основу нашей древней мудрости и приспособить ее к нашим нынешним условиям. Мы должны освободиться от традиционных методов мышления и образа жизни, которые, хотя и принесли, быть может, немало пользы в прошлом (а в них было немало хорошего), но в настоящее время потеряли свое значение. Мы должны усвоить все достижения человечества и вместе с другими народами принять участие в волнующих дерзаниях человека — более волнующих,чем они были прежде. Мы должны отдать себе отчет в том, что эти достижения перестали определяться национальными границами или прежними линиями раздела и стали общими для всех людей. Мы должны возродить страстное стремление к правде, красоте и свободе, которое наполняет жизнь смыслом и вновь вызывает к жизни то динамическое мировоззрение и дух дерзания, которыми отличались представители нашего народа, воздвигшие много веков тому назад наше здание на этом прочном и незыблемом фундаменте. Хотя мы стары и наши воспоминания восходят к ранней заре человеческой истории, мы должны снова помолодеть и идти в ногу с нынешним временем, проникнуться неодолимым духом и радостью молодости, наслаждающейся настоящим, а также исполниться веры в будущее.

Истина как конечная реальность, если таковая существует, должна быть вечной, нерушимой, неизменной. Но эта бесконечная, вечная и неизменная истина не может быть понята во всей ее полноте несовершенным разумом человека, который может лишь охватить самое большее некоторую небольшую сторону ее, ограниченную временем и пространством, а также состоянием этого разума и господствующей идеологией эпохи. По мере того как разум развивается и расширяет сферу своего восприятия, по мере того как меняются идеологические системы и используются новые символы для выражения этой истргаы, выявляются новые ее аспекты, хотя основа ее может быть той же самой. Поэтому истину приходится постоянно искать, обновлять, облекать в новую форму и развивать, с тем чтобы в том виде, в каком ее понимает человек, она могла идти в ногу с развитием его мышления и развитием человеческой жизни. Только тогда она станет живой истиной для человечества, может удовлетворить его существенные потребности и дать ориентировку в настоящем и на будущее.

Но если какой-либо из аспектов истины был скован догмой в прошлую эпоху, он перестает расти, развиваться и приспосабливаться к изменяющимся нуждам человечества; другие аспекты истины остаются тогда скрытыми, и она не отвечает на животрепещущие вопросы следующего века. Она не является более динамичной, а становится статичной, ие является более животворным импульсом, а является мертвой мыслью и обрядовой формальностью, становится препятствием, мешающим прогрессу разума и человечества. Вероятно, ее не понимают в той степени, в какой ее понимали в ту прошлую эпоху, когда она зародилась и была облечена в языковую оболочку и символику той эпохи. Ибо окружение изменилось в более позднюю эпоху, изменился духовный климат, появились новые социальные привычки и обычаи, и часто трудно понять смысл и, тем более, дух этого древнего писания. Кроме того, как указывал Ауробиндо Гхош, всякая истина, как бы истинна сама по себе она ни была, взятая отдельно от других истин, ограничивающих ее и в то же время придающих ей полноту, становится ловушкой, сковывающей интеллект, и вводящей в заблуждение догмой, ибо в действительности каждая истина представляет собой одну нить сложной ткани, и нельзя вытянуть ни одну нить, не повредив ткани.

Религиозные учения играли весьма полезную роль в развитии человечества. Они устанавливали ценности, критерии и указывали принципы, которыми следует руководствоваться в человеческой жизни. Но при всем том хорошем, что ими сделано, они пытались вместе с тем заключить истину в жесткие формы и догмы, поощряя обряды и обычаи, которые вскоре теряют весь свой первоначальный смысл и становятся просто рутиной. Внушая человеку страх и чувство таинственности перед неизвестностью, которая его окружает со всех сторон, они отбивали у него желание попытаться понять не только неизвестное, ной все то, что могло бы помешать социальным начинаниям. Вместо поощрения любознательности и развития мышления религиозные учения проповедовали философию подчинения природе, официальной церкви, господствующему социальному порядку и всему существующему. Вера в сверхъестественное существо, которое все предписывает, привела к некоторой безответственности в социальной области, причем эмоции и сентиментальность заняли место здравого смысла и исследования. Религия, хотя она, несомненно, принесла утешение несметному числу людей и стабилизировала общество своими моральными критериями, пресекала тенденцию к изменениям и прогрессу, присущую человеческому обществу.

Философия избегла многих из этих ловушек и поощряла мысль и исследование. Но она обычно жила в своей башне из слоновой кости, была оторвана от жизни и ее повседневных проблем, сосредоточиваясь на конечных целях, неспособная связать эти проблемы с жизнью человека. Логика и разум были ее направляющими силами, они позволяли ей проникать глубоко в различные сферы, но эта логика была в слишком большой степени продуктом ума и не интересовалась фактами.

Наука игнорировала конечные цели и смотрела только на факты. Она позволила миру совершить скачок вперед, создала блистательную цивилизацию, открыла бесчисленные пути для развития знания и настолько увеличила могущество человека, что стало возможным думать о том, что человек может одержать победу над своим физическим окружением и переделать его. Человек стал почти геологической силой, меняющей лицо планеты в химическом, физическом и во многих других отношениях. Однако, когда казалось, что эта жалкая схема вещей была уже полностью в его руках и могла быть перестроена в соответствии с его помыслами, обнаружилось, что нехватает чего-то существенного, нехватает какого-то жизненно важного элемента. Неизвестны конечные цели, отсутствует даже понимание ближайшей цели, ибо наука ничего не сказала нам о какой-либо цели в жизни. И у человека, столь могущественного в своей власти над природой, не было сил для власти над собой, и созданное им чудовище вышло из повиновения и стало бесчинствовать. Может быть, новые открытия в биологии, психологии и аналогичных науках и толкование биологии и физики помогут человеку познать себя и управлять собой в большей степени, чем он это делал в прошлом. Или же, прежде чем какие-либо из этих достижений окажут достаточное влияние на человеческую жизиь, может случиться, что человек уничтожит созданную им цивилизацию и вынужден будет начать все сызнова.

Предела развитию науки не видно, если только ей будет дана возможность развиваться. Однако может оказаться, что научный метод наблюдения не всегда применим ко всем разновидностям человеческого опыта и не может пересечь неведомый океан, которым мы окружены. С помощью философии наука может продвинуться немного дальше и даже пуститься в плавание в открытое море. А когда и наука и философия откажут нам, придется положиться на такие другие возможности восприятия, которыми мы, очевидно, обладаем. Ибо представляется вероятным наличие известного предела, дальше которого разум в своем нынешнем виде не может пойти. «La derniere demarche de la raison,— говорит Паскаль,— c’est de connaitre qu’il у a une infinite de choses qui la surpassent. Elle est bien faible si elle ne va jusque-la»¹²¹.

Отдавая себе отчет в ограниченности разума и научного метода, мы, тем не менее, должны цепляться за них со всей силой, ибо без этой прочной основы мы не сможем понять основательно ни истины, ни реальности. Лучше понять часть истины и применить ее к нашей жизни, чем вовсе ничего не понять и беспомощно барахтаться, напрасно пытаясь проникнуть в тайну существования. В настоящее время практическое применение науки неизбежно и неотвратимо для всех стран и народов. Но требуется нечто большее, чем применение науки. Научный подход, дерзновенный и вместе с тем критический дух науки, поиски истины и новых знаний, отказ принять что-либо без проверки и без испытания, способность менять прежние выводы перед лицом новых фактов, доверие к установленному факту, а не к предвзятой теории, жесткая дисциплина ума — все это необходимо не только для применения науки, но и для самой жизни и разрешения ее многих проблем. Слишком большое число ученых, которые клянутся в своей верности науке, забывает обо всем этом, замыкаясь в пределах своих конкретных специальностей. Научный подход и дух науки являются или должны быть путем жизни, процессом мышления, методом действия и общения с нашими братьями — людьми. Это большая задача, и, несомненно, очень немногие из нас, если вообще есть такие, могут вести себя подобным образом хотя бы с частичным успехом. Но эта критика относится в равной или даже большей степени ко всем предписаниям, которые продиктованы нам философией и религией. Дух науки указывает путь, по которому должен следовать человек. Это дух свободного человека. Мы живем в век науки, как нам говорят, но дух ее слабо проявляется в людях и даже в их лидерах.

Наука имеет дело с областью позитивного знания, но дух, который она должна создать, выходит за пределы этой области. Конечные цели человека можно определить как цели приобретения знаний, познания истины, постижения добра и красоты. Научный метод объективного исследования применим ие ко всему этому, и многое из того, что имеет значение в жизни, кажется, лежит за его пределами — способность чувствовать искусство и поэзию, эмоции, которые вызывает красота, внутреннее признание добра. Ботаник и зоолог могут так и не почувствовать очарования и красоты природы; у социолога может полностью отсутствовать любовь к человечеству. Но даже когда мы отправляемся в области, лежащие за пределами научного метода, и взбираемся на вершины гор, где обитает философия и где мы отдаемся во власть высоких чувств или устремляем свой взор в беспредельные дали, этот подход и дух все так жз необходимы.

Метод религии совсем иной. Имея дело главным образом с областями, лежащими за пределами объективного исследования, она полагается на чувства и интуицию. И затем она применяет этот метод ко всему в жизни, даже к тем вещам, которые поддаются исследованию с помощью разума и наблюдения. Организованная религия, вступая в союз с теологией, и часто более озабоченная своими корыстными интересами, чем духовными делами, поощряет настроения, которые прямо противоположны духу науки. Она прививает людям узость и нетерпимость, легковерие и суеверие, эмоционализм и иррационализм. Она замыкает и ограничивает ум человека и порождает в человеке настроение зависимости связанности.

«Si Dieu n'existait pas, il faudrail linventer»¹²², — сказал Вольтер. Может быть, это и верно; действительно, ум человека всегда старался создать некий подобный духовный образ или представление, которые развивались вместе с развитием ума. Но есть также нечто обратное: даже если бог существует, может быть желательно ие смотреть на него и не полагаться на него. Если слишком полагаться на сверхъестественные силы, то это может привести, как часто и бывало, к потере уверенности в самом себе, к притуплению своих способностей и творческих возможностей. И тем не менее необходимо сохранить какую-то веру в те элементы духа, которые находятся вне пределов нашего физического мира, некоторую веру в моральные, духовные и идеалистические концепции, иначе у нас не будет якоря спасения, не будет целей в жизни. Верим ли мы в бога или нет, невозможно не верить во что-то, назовем ли мы это созидающей животворной силой или жизненной энергией, присущей материи, которая сообщает ей способность к самодвижению, переменам и развитию, или каким-либо другим именем — чем-либо, что столь же реально, хотя и неуловимо, как реальна сама жизнь по сравнению со смертью. Сознаем ли мы это, или нет, большинство из нас преклоняет колени, принося жертвы перед невидимым алтарем какого-то неизвестного бога — некоего идеала, личного, национального или интернационального, некой далекой цели, которая влечет нас к себе, хотя разум найдет там мало существенного; некой неопределенной концепции совершенного человека и лучшего мира. Может быть, окажется невозможным достичь совершенства, но дьявол внутри нас, какая-то жизненная сила толкает нас вперед, и мы идем этим путем от поколения к поколению.

По мере того как развивается наука, сфера религии, в узком смысле слова, суживается. Чем больше мы понимаем жизнь и природу, тем меньше мы ищем сверхъестественные силы. Все, что мы можем понять и контролировать, перестает быть тайной. Ведение сельского хозяйства, пища, которую мы едим, одежды, которые мы носим, наши социальные взаимоотношения — все это было в свое время во власти религии и ее высоких служителей. Постепенно это вышло из-под ее власти и стало предметом научного изучения. Однако многое из этого остается под сильным влиянием религиозных верований и сопровождающих их суеверий. Конечные тайны все еще остаются далеко за пределами досягаемости человеческого разума и, вероятно, так будет и в дальнейшем. Но таких загадок жизни, которые поддаются разрешению и ждут его, так много, что навязчивая идея конечной тайны кажется вряд ли необходимой или оправданной. Жизнь дает еще возможность испытать не только красоту мира, но и волнение новых и никогда не прекращающихся открытий, новых открывающихся взору панорам и новых образов жизни, увеличивающих полноту жизни и делающих ее более богатой и более совершенной.

Поэтому к жизни мы должны подходить в духе науки и применяя метод науки, соединенной с философией, и с почтением — ко всему тому, что лежит за ее пределами. Таким образом мы можем выработать целостное представление о жизни, которое охватывает своей широкой сферой прошлое и настоящее со всеми их высотами и пучинами, и спокойно смотреть в будущее. Пучины существуют, и игнорировать их нельзя, и всегда бок о бок с красотой, окружающей нас, мы обнаруживаем невзгоды мира. Жизнь человека представляет собой странную смесь радости и печали; только испытывая и то и другое, может он учиться и идти вперед. Душевные муки — это трагическое и грустное явление. На нас сильно влияют внешние события и их последствия, и тем не менее величайшие удары обрушиваются на наш разум в результате внутренних страхов и конфликтов. Идя вперед по пути прогресса во внешнем мире — а мы должны идти вперед, если хотим жить,— мы в то же время должны добиться мира внутри самих себя и между собой и нашим окружением, мира, который приносит удовлетворение не только нашим физическим и материальным потребностям, но и тем внутренним побуждениям и духу дерзаний, которые отличают человека с тех пор, как он начал свои беспокойные странствия в царстве мысли и действия. Имеют ли эти странствия какую-либо конечную цель, или нет, мы не знаем, но они себя оправдывают и указывают на множество более близких целей, которые представляются достижимыми и которые снова могут стать отправной точкой нового продвижения вперед.

Наука завоевала господствующее положение в западном мире, и каждый там воздает ей должное, и тем не менее Запад еще далек от создания подлинного духа науки. Перед ним все еще стоит задача привести в творческую гармонию дух и тело. В Индии нам придется пройти более значительный во многих отношениях путь. И тем не менее на нашем пути, может быть, меньше серьезных препятствий, ибо основа индийской мысли на протяжении истекших веков, хотя этого нельзя сказать о ее более поздних проявлениях, соответствует духу науки, научному подходу и интернационализму. Индийская мысль базируется на бесстрашных поисках истины, на солидарности человека, даже на божественности всего живущего и на свободном и совместном развитии индивидуума и всего человеческого рода и направлена к большей свободе и к более высоким этапам эволюции человека.

ЗНАЧЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ.

ПЕРЕМЕНЫ, НЕОБХОДИМЫЕ В ИНДИИ

Слепое преклонение перед прошлым вредно так же, как и презрительное отношение к нему, ибо будущее нельзя основывать ни на том, ни на другом. Настоящее и будущее неизбежно вырастают на почве прошлого и несут на себе его печать, и забывать это — значит строить без фундамента, отсекать корни национального развития, игнорировать одну из самых мощных сил, которые влияют на людей. Национализм является, в сущности, коллективной памятью, хранящей достижения, традиция и опыт прошлого. Национализм в настоящее время сильнее, чем он был когда-либо раньше. Многие думали, что дни национализма миновали и что он должен уступить место все более растущим интернациональным тенденциям современного мира. Социализм со своей пролетарской основой высмеивал национальную культуру как нечто связанное с умирающим средним классом. Капитализм становился постепенно интернациональным со своими картелями и трестами и переступал национальные границы. Торговля, эффективные средства связи и транспорта, радио и кино — все это содействовало созданию интернациональной атмосферы и порождало ошибочное мнение, что национализм обречен.

Однако всякий раз, когда возникал кризис, национализм снова появлялся и приобретал преобладающее влияние. Люди искали утешения и силы в старых традициях. Одним из замечательных событий нашего века было повторное открытие прошлого и нации. Это возвращение к национальным традициям наиболее ярко проявлялось в рядах профсоюзов и среди пролетарских слоев, на которых смотрели как на самых активных сторонников интернациональных действий. Война или другой подобный ей кризис разжижает их интернационализм, и они поддаются чувствам национальной ненависти и страха даже сильнее, чем другие группы населения. Наиболее ярким примером этого является недавняя эволюция Советского Союза. Не отказываясь в какой-либо степени по существу от своего социального и экономического строя, Советский Союз стал теперь более националистичным по духу, и идея отечества обладает там теперь гораздо большей притягательной силой, чем идея международного пролетариата. Память о выдающихся деятелях национальной истории снова возрождена, и они стали героями советского народа. Вдохновляющий подвиг советского народа в этой войне, сила и единство, продемонстрированные им, несомненно, объясняются особенностями социальной и экономической системы, которая обеспечила социальный прогресс на широком фронте, в области планового производства и потребления, развитие науки, ее применение и вскрытие новых источников таланта и руководства, а также блестящее управление страной. Но это отчасти можно также объяснить возрождением национальных традиций и новым осмыслением прошлого, продолжением которого считается настоящее. Было бы неправильно думать, что националистическое мировоззрение России представляет собой просто возврат к национализму старого стиля. Это, конечно, не так. Огромный опыт, почерпнутый из революции и всех последовавших за ней событий, не может быть забыт. Перемены в социальном строе и изменения в психологии народа, которые явились результатом революции, должны остаться. Этот социальный строй неизбежно порождает известное интернациональное мировоззрение. Тем не менее национализм возродился в такой форме, что он ужился с новым окружением и умножил силы народа.

Поучительно сравнить развитие советского государства с переменчивой судьбой коммунистических партий в других странах. Вскоре после Советской революции можно было наблюдать первую вспышку энтузиазма среди многих людей во всех странах и особенно в рядах пролетариата. На этой почве возникли коммунистические группы и партии. Затем между этими группами и национальными рабочими партиями возникли конфликты. Советские пятилетние планы вызвали новую волну интереса и энтузиазма, которая, вероятно, повлияла на интеллигентов среднего класса даже больше, чем на рабочих. Новый отклик вызвали чистки в Советском Союзе. В некоторых странах коммунистические партии были запрещены, в других они делали успехи. Но почти везде они приходили в столкновение с организованным национальным рабочим движением. Отчасти это объяснялось консерватизмом рабочего движения, но больше всего убеждением, что коммунистическая партия является иностранной группой и что ее политика определялась Россией. Врожденный национализм рабочих мешал им принять сотрудничество с коммунистической партией даже в тех случаях, когда многие были настроены благосклонно к коммунизму. Многие перемены в советской политике, которые можно было понять в свете интересов России, становились совершенно непонятными, когда их поддерживали коммунистические партии в других странах. Их можно было понять только исходя из принципа: то, что может быть полезно для России, обязательно должно быть полезно для остальной части мира. Эти коммунистические партии, хотя они включали в себя некоторых способных и очень серьезных мужчин и женщин, оторвались от националистических чувств народа и поэтому захирели. В то время как Советский Союз перебрасывал мост к национальным традициям, коммунистические партии других стран все больше и больше отходили от них.

Я не могу говорить со знанием дела о том, что произошло в других местах, но мне известно, что в Индии коммунистическая партия полностью оторвана от национальных традиций, которые живут в душе народа, и не знает их. Коммунистическая партия полагает, что коммунизм неизбежно влечет за собой пренебрежение к прошлому. Для коммунизма история мира началась в ноябре 1917 года, а все, что предшествовало этому событию, было подготовкой, приведшей к нему. Было бы естественным предполагать, что в такой стране, как Индия, где большое количество людей находится на грани голода, а экономический строй трещит по всем швам, идеи коммунизма должны были пользоваться большим успехом. В известном смысле он вызывает к себе влечение, но коммунистическая партия не может использовать это влечение, потому что она отрезала себя от истоков национального чувства и говорит языком, который не находит отклика в сердцах народа. Она остается энергичной, но небольшой группой, не имеющей действительных корней в народе.

В этом отношении неудачу потерпела не только коммунистическая партия Индии. Имеются другие партии, которые охотно болтают о модернизме и духе современности, о сущности западной культуры, а в то же самое время не знают своей собственной культуры. В отличие от коммунистов у них нет движущего их идеала и нет той силы, которая толкала бы их вперед. Они перенимают внешние формы и атрибуты Запада (и часто наименее желательные) и воображают, что идут в авангарде прогрессирующей цивилизации. Эти наивные, недалекие, но полные самодовольства люди обосновались главным образом в больших городах, живут искусственной жизнью, лишенной всяких живых связей с культурой как Востока, так и Запада.

Поэтому национальный прогресс не может заключаться ни в повторении прошлого, ни в его отрицании. Нужно брать новые формы, но в связи со старыми. Иногда новое, хотя оно и резко отличается от старого, появляется в виде ранее существовавших форм. Таким образом, создается впечатление непрерывного развития из прошлого, новое воспринимается как звено в длинной цепи истории народа. История Индии является яркой летописью перемен, происшедших этим путем. Она представляет собой процесс непрерывного приспособления старых идей к меняющемуся окружению, старых форм к новым. Ввиду этого в индийской истории не наблюдается перерывов в развитии культуры и, несмотря на неоднократные перемены, существует непрерывность начиная с давних времен Мохенджо-Даро и кончая нашим веком. Существовало уважение к прошлому и к традиционным формам, но существовала также свобода, гибкость ума и духовная терпимость. Таким образом, хотя формы часто оставались неизменными, внутреннее содержание продолжало меняться. Никаким другим способом индийское общество не смогло бы просуществовать тысячи лет. Только живой, развивающийся ум мог преодолеть жесткость национальных форм, только эти формы смогли обеспечить ему непрерывность и стабильность.

Однако это равновесие может стать неустойчивым, и один аспект может затемнить и в некоторой степени подавить другой. В Индии существовала чрезвычайно широкая духовная свобода в соединении с некоторыми жесткими социальными формами. Эти формы в конечном, итоге оказали свое влияние на духовную свободу и сделали ее на практике, если не в теории, более жесткой и ограниченной. В Западной Европе не было такой духовной свободы, но, с другой стороны, там было гораздо меньше жесткости в социальных формах. Европа вела длительную борьбу за духовную свободу, и в результате социальные формы также изменились.

В Китае гибкость ума была даже большей, чем в Индии, и при всей любви Китая к традиции и его приверженности к ней этот ум никогда не терял своей гибкости и терпимости. Традиция иногда задерживала наступление перемен, но ум не боялся их, хотя он и сохранял старые формы. Даже в большей степени, чем в Индии, китайское общество добилось равновесия, которое не нарушалось тысячелетиями, несмотря на многие перемены. Может быть, одно из больших преимуществ, которыми Китай обладает по сравнению с другими страна.ми, заключается в том, что Китай полностью свободен от догм, от узкого и ограниченного мировоззрения и опирается на разум и здравый смысл. Китай, как ни одна другая страна, основывал свою культуру в меньшей степени на религии и в большей — на морали, этике и на глубоком понимании разнообразия человеческой жизни.

В Индии ввиду признанной свободы ума, какой бы ограниченной она ни была на практике, новые идеи не отвергаются. Они рассматриваются и могут восприниматься в более широких масштабах, чем в тех странах, которые имеют более жесткое и догматическое воззрение на жизнь. Главные идеалы индийской культуры имеют широкую основу и могут быть приспособлены почти к любому окружению. Острый конфликт между наукой и религией, который потряс Европу в 19 веке, не имел бы реальной почвы в Индии, и перемены, основанные на применении науки, не вызвали бы там никакого конфликта с этими идеалами. Несомненно, такие перемены взволновали бы, как они волнуют и сейчас, душу Индии, но вместо борьбы с ними и отклонения их она рационализировала бы их с собственной идеологической точки зрения и ввела бы их в рамки своего психического склада. Вероятно, в ходе этого процесса в старое мировоззрение будет внесено множество важных изменений, но они не будут навязаны извне, а будут скорее казаться естественно развивающимися на почве народной культуры. В настоящее время это труднее осуществить, чем раньше, из-за длительного периода приостановленного роста и неотложной необходимости крупных качественных изменений.

Однако конфликт со значительной частью надстройки, выросшей вокруг этих основных идеалов и существующей у нас сегодня, должен произойти. Эта надстройка должна будет неизбежно исчезнуть, так как значительная часть ее плоха сама по себе и противоречит духу века. Те, кто пытается сохранить ее, оказывают плохую услугу основным идеалам индийской культуры, ибо они смешивают хорошее с плохим и, таким образом, подвергают опасности первое. Нелегко отделить одно от другого или провести четкую линию между ними, и здесь мнения широко расходятся. Но нет необходимости проводить какую-либо теоретическую и логическую линию; логика меняющейся жизни и ход событий постепенно проведут эту

линию и без нас. Любое событие, будь то в области техники или философии, диктует необходимость установления контакта с самой жизнью, с социальными нуждами, с живыми движениями мира. Отсутствие этого контакта приведет к загниванию и потере жизненной и творческой энергии. Но если мы сохраним эти контакты и будем восприимчивы к ним, мы приспособимся к жизни с ее отливами и приливами, не теряя существенных характерных особенностей, которые мы ценим.

Наш подход к знанию в прошлом был синтетическим, но ограничивался Индией. Эта ограниченность продолжала существовать, и синтетический подход постепенно уступил место аналитическому. Мы должны теперь сделать большее ударение на синтетическом аспекте и сделать весь мир объектом нашего изучения. Это ударение на синтезе действительно необходимо для каждой нации и личности, если они хотят выйти из узких рамок мышления и действий, в которых большинство людей жило так долго. Развитие науки и ее применение сделали это возможным для пас, и однако как раз избыток новых знаний увеличил эту трудность. Специализация привела к сужению жизни личности, ограничив ее определенным крутом, и труд человека в промышленности * составляет часто бесконечно малую долю всего продукта. Специализация в области знаний и труда должна будет существовать и в дальнейшем, но представляется более существенным, чем когда-либо раньше, поощрять синтетический взгляд на человеческую жизнь и дерзания человека на протяжении веков. Этот взгляд должен учитывать как прошлое, так и настоящее и охватывать все страны и народы. Таким способом мы, возможно, выработаем чувство уважения не только к собственным национальным традициям и, культуре, но и к традициям и культуре других народов, а также способность понимать и сотрудничать с народами других стран. Таким образом, нам, может быть, удастся до известной степени создать разносторонние индивидуальности вместо односторонних индивидуальностей сегодняшнего дня. Мы могли бы стать, по словам Платона, «зрителями всех времен и всего сущего», живя за счет несметных драгоценностей, накопленных человечеством, умножая и используя их для создания будущего.

Следует считать любопытным и многозначительным тот факт, что, несмотря на весь нынешний научный прогресс и разговоры об интернационализме, расизм и другие разъединяющие факторы, по крайней мере в настоящее время, проявляются столь же сильно (если не сильнее), как и в любой другой период истории. Во всем этом прогрессе чего-то нехватает, и в результате никак не удается достичь гармонии ни между нациями, ни в душе человека. Может быть, больше синтеза и немного скромности перед мудростью прошлого, которая, в конце концов, является накопленным опытом человечества, поможет нам открыть новую перспективу и добиться большей гармонии. Это особенно

необходимо тем народам, которые живут лихорадочной жизнью только в настоящем и почти забыли прошлое. Но таким странам, как Индия, нужно делать упор на другое, потому что у нас слишком много наследия прошлого и потому, что мы игнорировали настоящее. Нам надо освободиться от этого узкого религиозного мировоззрения, от этой безумной склонности к сверхъестественным и метафизическим спекуляциям, от этого расслабляющего влияния религиозно-обрядового и мистического эмоционализма на дисциплину ума, которые мешают нам понять самих себя и весь мир. Мы должны вплотную заняться настоящим, этой жизнью, этим миром, этой природой, которая окружает нас в своем бесконечном разнообразии. Некоторые индусы поговаривают о возвращении к Ведам; некоторые мусульмане мечтают об исламистской теократии. Досужие мечты, ибо возврата к прошлому нет; поворота назад не может быть даже в том случае, если это было бы признано желательным. Время течет лишь в одном направлении.

Поэтому Индия должна умерить свою религиозность и обратиться к науке. Она должна освободиться от замкнутости в мышлении и социальных обычаях, которая стала для нее похожей на тюрьму, сдерживающей ее дух и мешающей ее росту. Идея обрядовой чистоты воздвигла барьеры, препятствующие общению людей, и сузила сферу социальной деятельности. Повседневная религия ортодоксального индуса больше занимается вопросом о том, что кушать и чего не кушать, с кем кушать и кого сторониться, чем духовными ценностями. Правила кухни доминируют в общественной жизни индуса. Мусульманин, к счастью, свободен от этих запретов, но у него имеются свой собственный узкий кодекс, обряды, рутина, которым он строго следует, забывая о братстве, которое ему проповедовала его религия. Его воззрение на жизнь может быть еще более ограниченно и бесплодно, чем индусское воззрение, хотя средний индус в настоящее время является жалким представителем этого воззрения, ибо он потерял ту традиционную свободу мысли, которая обогащает жизнь во многих отношениях.

Каста является символом и воплощением этой замкнутости среди индусов. Иногда говорят, что основная идея касты могла бы остаться, но что должны исчезнуть ее последующее пагубное развитие и разветвления, что в ее основу должно быть положено не происхождение, а заслуги. Такой подход неуместен и лишь запутывает дело. В исторической связи изучение развития касты имеет некоторую ценность, но мы, очевидно, не можем вернуться к тому периоду, когда зародилась каста; в социальном устройстве настоящего времени для нее нет места. Если заслуги будут единственным критерием и возможности откроются перед каждым, тогда каста потеряет все свои нынешние отличительные черты и фактически придет к своему концу. В прошлом каста приводила не только к подавлению некоторых групп, но и к отделению теоретического и школьного образования от ремесла и к отрыву философии от действительной жизни и ее проблем. Это был аристократический подход, основывающийся на традиционализме. Это мировоззрение должно полностью измениться, ибо оно целиком идет вразрез с современными условиями и демократическим идеалом. Функциональная организация социальных групп в Индии может сохраниться, но даже и она подвергнется громадному изменению, так как современная индустрия создает новые функции и кладет конец многим старым. В настоящее время повсюду наблюдается тенденция к функциональной организации общества, и концепция абстрактных прав уступает место концепции функций. Это находится в гармонии со старым индийским идеалом.

Дух века диктует равноправие, хотя на практике оно почти везде отрицается. Мы освободились от рабства в узком смысле слова, то есть в том смысле, что человек может быть собственностью другого. Но новое рабство, которое в некоторых отношениях хуже прежнего, заняло свое место повсюду в мире. Во имя свободы личности политические и экономические системы эксплуатируют людей и обращаются с ними как с товаром. И хотя человек не может быть собственностью другого человека, страна и народ, однако, могут быть собственностью другого народа. Таким образом, допускается групповое рабство. Расизм также является отличительной чертой нашего времени, и у нас есть не только господствующие нации, но и господствующие расы.

Однако дух века восторжествует. В Индии, во всяком случае, мы должны стремиться к равенству. Это не означает и не может означать, что все равны физически, или интеллектуально, или духовно, или могут быть сделаны равными. Но это означает равные возможности для всех и устранение всех барьеров — политических, экономических и социальных, мешающих свободному развитию личности или группы. Это означает веру в человечество, веру в то, что нет ни рас, ни групп, которые, если им будет предоставлена соответствующая возможность, не могут идти по пути прогресса и преуспевать каждая по-своему. Это означает понимание того факта, что отсталость или деградация любой группы объясняется не врожденными дефектами, а главным образом отсутствием возможностей и длительным угнетением другими группами. Это означает понимание современного мира, в котором реальный прогресс, будь то национальный или интернациональный, стал в значительной степени общим делом, так как отсталая группа тянет назад другие. Поэтому не только должны быть всем предоставлены равные возможности, но и должны быть созданы особые условии для экономического и культурного роста отсталых групп, с тем чтобы позволить им догнать тех, кто ушел вперед. Любая подобная попытка предоставления равных возможностей для всех в Индии высвободит колоссальную энергию, выдвинет таланты и преобразует страну с поразительной быстротой.

Если дух века требует равноправия, он должен требовать такой экономической системы, которая согласуется с ним и содействует ему. Нынешняя колониальная система в Индии является прямой противоположностью этому. Абсолютизм не только базируется на неравенстве, но и увековечивает его в каждой сфере жизни. Он подавляет творческие и регенеративные силы народа, удушает талант, способности и подрывает чувство ответственности. Те, кому приходится страдать под властью абсолютизма, теряют чувство собственного достоинства и уверенности в себе. Проблемы Индии, хотя они и сложны, объясняются в основном попыткой двигаться вперед, сохраняя более или менее нетронутой политическую и экономическую систему. Политический прогресс поставлен в зависимость от сохранения этой системы и существующих частных интересов, что несовместимо.

Политические перемены нужны, но в такой же мере необходимы и экономические перемены. Эти перемены должны произойти в направлении демократически планируемого коллективизма. «Выбор,— говорит P. X. Тоуни,— лежит не между конкуренцией и монополией, а между той монополией, которая является безответственной и частной организацией, и той монополией, которая является ответственной и общественной организацией». Общественные монополии растут даже в капиталистических государствах, и они будут продолжать расти. Конфликт между идеей, лежащей в их основе, и частной монополией будет продолжаться, пока последняя не будет ликвидирована. Демократический коллективизм не обязательно должен означать отмену частной собственности, но он будет означать принадлежность обществу основных и крупных отраслей промышленности. Он будет означать кооперативный или.коллективный контроль над земельной собственностью. Особенно в Индии необходимо будет иметь, кроме крупной промышленности, мелкую и крестьянскую промышленность, контролируемые на кооперативных началах. Такая система демократического коллективизма потребует тщательного и непрерывного планирования и приспособления к меняющимся нуждам народа. Цель должна состоять в том, чтобы расширить производственный потенциал народа всеми возможными путями, вовлекая в то же время всю рабочую силу нации в тот или иной вид деятельности и предотвращая безработицу. По возможности должна существовать свобода выбора профессии. Результатом всего этого не будет уравнение доходов, но будет обеспечено болеё справедливое распределение их и создана тенденция к постепенному уравниванию их. Во всяком случае, огромные существующие ныне различия полностью исчезнут, а те классовые различия, которые базируются в основном на различиях в доходе, начнут стираться.

Такая перемена будет означать коренное преобразование современного общества, в основе которого лежит прежде всего стремление к извлечению прибыли. Стремление к извлечению прибыли может еще сохраниться в известной степени, но оно не будет преобладающим мотивом и не будет иметь такого простора, как в настоящее время. Было бы нелепостью утверждать, что мотив наживы не привлекает среднего индийца, но, тем не менее, верно то, что в Индии нет такого преклонения перед ним, какое существует на Западе. Собственнику капитала могут завидовать, но ему не оказывают особого уважения или восхищения. Уважением и восхищением будут пользоваться мужчины или женщины, которые считаются добродетельными и мудрыми, особенно те, кто для общего блага жертвует собой или своей собственностью. Индийское мировоззрение, даже мировоззрение масс народа никогда не одобряло духа стяжательства.

Коллективизм предполагает совместные предприятия и кооперированные усилия. Это снова полностью согласуется со старыми индийскими социальными концепциями, которые все базировались на идее группы. Разложение групповой системы и особенно самоуправляющейся деревни при английском господстве нанесло серьезный ущерб массам индийского народа. Этот ущерб был скорее психологическим, нежели экономическим. Ничего позитивного не появилось вместо нее, и массы утратили свой дух независимости, чувство ответственности и способность совместного сотрудничества ради достижения общих целей. Село, которое было органической и жизненно важной единицей, постепенно превратилось в пустырь, стало просто скоплением глинобитных хижин и разобщенных личностей. Но его все еще скрепляют какие-то невидимые звенья. Старые воспоминания оживают. Вероятно, можно будет легко воспользоваться этими вековыми традициями и создать общинные и кооперативные предприятия в сельском хозяйстве и в сфере мелкой промышленности. Село не может быть более самодовлеющей экономической единицей (хотя оно нередко может быть тесно связано с коллективным или кооперативным хозяйством), но оно вполне может быть административной и избирательной единицей, причем каждая такая единица будет функционировать как самоуправляющаяся община в рамках более обширной политической системы и будет наблюдать за удовлетворением основных нужд села. Если ее будут до известной степени рассматривать как избирательную единицу, это значительно упростит провинциальные и всеиндийские выборы, уменьшив число прямых выборщиков. Совет села, избираемый всеми взрослыми мужчинами и женщинами села, мог бы быть этой избирательной единицей для более высоких ступеней выборов. Косвенные выборы могут иметь некоторые минусы, но, учитывая условия в Индии, я уверен, что село следует рассматривать как целостную единицу. Это обеспечит более справедливое и ответственное представительство.

В дополнение к -этому территориальному представительству должно существовать также прямое представительство сельскохозяйственных и промысловых коллективов и кооперативов. Таким образом, демократическая оргатшзация государства будет состоять как из функциональных, так и территориальных представителей и будет базироваться па местной автономии. Подобная структура будет находиться полностью в гармонии с прошлым Индии и с ее нынешними потребностями. Ощущения разрыва не будет (разве что разрыва с условиями, созданными английским господством), и массы воспримут ее как продолжение прошлого, которое они все еще помнят и чтут.

Такое развитие в Индии находилось бы в согласии с политическим и экономическим интернационализмом. Оно не породило бы никаких конфликтов с другими нациями и было бы мощным фактором мира как в Азии, так и во всем мире. Оно помогло бы осуществить тот единый мир, к которому мы неизбежно идем, хотя наши страсти обманывают нас и наш разум не понимает его. Индийский народ, освобожденных! от ужасного чувства угнетения и разочарования, снова поднимется и отбросит прочь свой узкий национализм и замкнутость. Исполненные гордости за свое индийское наследие, индийцы откроют свой ум и сердце другим народам и нациям и станут гражданами этого широкого и чарующего мира, участвуя вместе с другими народами в начавшихся еще в древности исканиях, пионерами которых были их предки.

ИНДИЯ: РАЗДЕЛЕНИЕ, СИЛЬНОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО ИЛИ ЦЕНТР НАДНАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА?

Трудно привести в равновесие надежды и страхи или избежать того, чтобы желания окрашивали мышление. Наши желания выискивают подкрепляющие их доводы и имеют тенденцию игнорировать те факты и аргументы, которые не находятся в соответствии с ними. Я пытаюсь достичь этого равновесия, с тем чтобы получить возможность правильно судить и найти правильную основу для действий. Однако я знаю, как далек я от успеха и как трудно мне освободиться от множества мыслей и чувств, которые образуют мой характер и окружают меня своими невидимыми барьерами. Так же могут блуждать в разных направлениях и другие. Точка зрения индийца и точка зрения англичанина на Индию, на ее место в мире будут неизбежно отличаться, так как каждая из них будет обусловлена различным индивидуальным и национальным прошлым. Личность и национальная группа определяют свою судьбу своими действиями; эти действия, совершенные в прошлом, ведут к настоящему, и то, что они делают сегодня, образует основу их завтрашнего дня. В Индии это называют карма — закон причины и следствия, судьба, которую готовят нам наши действия в прошлом. Это не неизменная судьба. Многие другие факторы влияют на нее, да и воля самого индивидуума тоже, как полагают, играет известную роль. Если бы не было этой свободы изменять результаты прошлых действий, тогда все мы были бы простыми роботами, зажатыми в тисках неотвратимого рока. Однако эта карма прошлого является мощным фактором в формировании индивидуума и нации, и сам национализм является ее тенью со всеми ее хорошими и плохими воспоминаниями прошлого.

Может быть, это наследие прошлого влияет на национальную группу даже больше, чем на личность, ибо большие группы людей движимы неосознанными и безличными побуждениями в большей степени, чем отдельная личность, и совлечь их с пути более трудно. Моральные соображения могут влиять на личность, но их воздействие на группу гораздо слабее, и чем больше группа, тем слабее это воздействие на нее. Легче, особенно в современном мире, повлиять на группу с помощью коварной пропаганды. И все-таки иногда, хотя и редко, группа сама поднимается до высокого уровня морального поведения, заставляя личность забыть свои узкие и эгоистичные наклонности. Гораздо чаще поведение группы значительно отстает от морального уровня личности.

Война вызывает как ту, так и другую реакцию, но преобладающей тенденцией является освобождение от моральной ответственности и тех норм, которые с такой тщательностью были созданы цивилизацией. Успешная война и агрессия ведут к оправданию и продолжению этой политики, к империалистическому господству и идеям господствующей расы. Поражение рождает чувство разочарования и жажду реванша. В том и другом случае появляются ненависть и привычка прибегать к насилию. Появляется беспощадность, грубость и отказ хотя бы попытаться понять точку зрения другого. Таким образом обусловливается будущее и следуют новые войны и конфликты со всеми их последствиями.

Последние двести лет насильно навязанных взаимоотношений между Индией и Англией создали эту карму, предопределили судьбу как Индии, так и Англии. Карма продолжает определять их отношение друг к другу. Оказавшись в ее путах, мы до сего времени напрасно старались освободиться от этого наследия прошлого и начать все сызнова на другой основе. Истекшие пять лет войны, к несчастью, увеличили злое прошлое кармы, сделали более трудным примирение и установление нормальных отношений. Эта летопись двухсот лет, подобно всему прочему, является смесью хорошего и плохого. Англичанин считает, что добро перевешивает зло, а по мнению индийца, зло настолько превалирует, что оно покрывает мраком весь период. Но каково бы ни было соотношение добра и зла, ясно, что любые отношения, установленные силой, вызывают ненависть и глубокую взаимную неприязнь, а такие чувства могут иметь лишь дурные последствия.

Революционная перемена, как политическая, так и экономическая, не только нужна в Индии, но и представляется неизбежной. В конце 1939 года, вскоре после начала войны, и затем снова в апреле 1942 года, казалось, что возникла некоторая возможность такой перемены путем соглашения между Индией и Англиейн Но эти перспективы и возможности миновали, так как существовал страх перед всякой коренной переменой. Но перемены наступят. Миновала ли стадия соглашения? Перед лицом общих опасностей прошлое теряет некоторые свои неприятные черты и на настоящее смотрят с точки зрения будущего. Теперь прошлое возвратилось и его дурные стороны усилились. Настроение взаимопонимания исчезло, появилась непримиримость и чувство горечи. Урегулирование того или иного рода должно рано или поздно наступить, после новых конфликтов или без них, но сейчас гораздо менее вероятно, что оно будет реальным, искренним и будет опираться на сотрудничество. Более вероятно, что оно будет представлять собой невольное подчинение обеих сторон всесильным обстоятельствам и что недоброжелательство и недоверие останутся. Никакая попытка найти решение, которое хотя бы в принципе предполагало, что Индия останется частью Британской империи, не имеет ни малейших шансов на принятие или одобрение. Никакое решение, сохраняющее феодальные пережитки в Индии, не может быть прочным.

Жизнь в Индии ценится дешево, а значит, она пуста, уродлива, убога и ей свойственны все ужасы, сопутствующие бедности. В Индии царит расслабляющая атмосфера, порождаемая множеством причин, как привнесенных извне, так и присущих ей внутренне, но в основном являющихся следствием бедности и нужды. У нас ужасающе низкий уровень жизни и высокая смертность. Промышленно развитые и богатые страны смотрят на слаборазвитые и бедные страны так же, как богатый человек смотрит на бедных и несчастных. Благодаря изобилию средств и возможностей у богатого человека появляются высокие запросы и изысканные вкусы, и он порицает бедняков за их нравы и некультурность. Лишив их возможности улучшить свое положение, он превращает их бедность и сопутствующее ей зло в оправдание новых лишений, которым он подвергает бедняков.

Индия не бедная страна. Она в избытке наделена всем, что делает страну богатой, и однако народ ее очень беден. Она обладает замечательным и разнообразным культурным наследием, и ее культурный потенциал очень высок. Но ей нехватает многих новых достижений и атрибутов культуры. Это объясняется целым рядом причин, и прежде всего тем, что ее умышленно лишают всего этого. При этих условиях жизненная энергия народа должна преодолеть препятствия, стоящие на пути, и восполнить недостающее. Это и происходит в настоящий момент в Индии. Совершенно очевидно, что Индия обладает ресурсами, разумом, умением и способностями, необходимыми для быстрого развития. У нее за плечами многовековой опыт культурного и духовного развития. Она может идти вперед как в области теоретических наук, так и в области применения науки на практике и стать великой промышленной страной. Ее научные достижения сейчас уже замечательны, несмотря на множество ограничений, от которых она страдает, и на то, что ее молодежь лишена возможности вести научную работу. Учитывая размеры и возможности страны, эти достижения невелики, но они служат показателем того, что произойдет, когда силы нации будут высвобождены и будут созданы условия для их применения.

Этому могут помешать лишь два фактора: международные события и давление на Индию.извне, с одной стороны, и отсутствие общности цели внутри страны — с другой. В конечном счете, лишь последнее будет иметь значение. Если Индия будет расколота на две или более частей и не сможет функционировать как политически и экономически единое целое, это серьезно отразится на ее развитии, это окажет прямое ослабляющее воздействие, но гораздо большим злом будет внутренний, психологический конфликт между теми, кто хочет ее воссоединения, и теми, кто ему противится. Появятся новые привилегированные группы, которые будут сопротивляться изменениям и прогрессу, и новая зловещая карма станет преследовать нас в будущем. Один неверный шаг влечет за собой другой. Так было в прошлом, так может быть и в будущем. И все же временами приходится делать неверные шаги, дабы нас не постигла худшая опасность. Это великий парадокс политики, и никто не может с уверенностью сказать, действительно ли нынешние неправильные действия лучше и безопаснее в конечном счете, нежели возможность этой воображаемой опасности. Единство всегда лучше разобщенности, но навязанное единство есть фикция и опасное дело, чреватое возможностью взрыва. Единство должно быть единством мыслей и чувств, сознанием общности и единодушного сопротивления тем, кто посягает на эту общность. Я убежден в том, что Индия обладает таким единством, но в какой-то степени оно скрыто и отодвинуто на задний план другими силами. Силы эти могут быть временными, искусственно созданными и преходящими, но сейчас они играют свою роль, и никто не может их игнорировать.

Это, конечно, наша вина, и мы должны нести ответственность за свои ошибки. Но я не могу простить английским властям сознательного содействия расколу Индии. Все прочие беды минуют, но эта будет терзать нас гораздо дольше. Думая об Индии, я часто вспоминаю об Ирландии и Китае. Обе эти страны отличаются от Индий и друг от друга в части своих прошлых и нынешних проблем, и все же между ними много сходного. Не суждено ли и нам в будущем проделать такой же путь?

Джим Фелан рассказывает нам в своей книге «Jail Journey» о влиянии тюрьмы на характер человека, и всякий, кто долго пробыл в заключении, знает, насколько справедливы его слова: «Тюрьма... в отношении человеческого характера играет роль увеличительного стекла. Каждая крошечная слабость выявляется, подчеркивается, пробуждается, пока наконец вместо заключенного, наделенного разного рода слабостями, перед нами не оказывается сама слабость, облеченная в одежду заключенного». Такого же рода результат дает воздействие иностранного владычества на национальный характер. Но это не единственный результат, ибо наряду с этим в ходе борьбы развиваются также благородные качества и происходит постепенное накопление силы. Но чужеземное владычество поощряет первое и старается подавить второе. Подобно тому как в тюрьме имеются надсмотрщики из числа самих заключенных, чья главная задача — следить за своими товарищами по несчастью, так и в угнетенной стране нет недостатка в марионетках и льстецах, которые облачаются в ливрею своих господ и действуют в их интересах. Есть и другие, которые не вступают сознательно на этот путь, но, тем не менее, испытывают на себе влияние политики и интриг господствующей державы.

Признание принципа разделения Индии или, вернее, принципа, отрицающего принудительное единство, может привести к спокойному и бесстрастному рассмотрению его последствий и тем самым к пониманию того, что единство в интересах всех. Тем не менее существует явная опасность, что как только этот ложный шаг будет сделан, он может повлечь за собой много других подобных шагов. Попытка разрешения ложным путем одной проблемы вполне может породить новые проблемы. Разделение Индии на две или более частей затруднит включение в состав Индии основных индийских княжеств, ибо у этих княжеств будет дополнительная причина — которой в противном случае, возможно, не было бы — оставаться в стороне и держаться за свои авторитарные режимы¹²³.

Любое расчленение Индии на религиозной основе, например на основе деления на индусов и мусульман, как это предлагает сейчас Мусульманская лига, не может отделить приверженцев этих двух главных религий Индии друг от друга, ибо они рассеяны по всей стране. Даже если территории, в которых каждая группа составляет большинство, будут отделены друг от друга, то и тогда на каждой такой территории останутся значительные меньшинства, принадлежащие к другой группе. Таким образом, вместо того чтобы разрешить проблему меньшинства, мы создадим взамен одной такой проблемы несколько. Другие религиозные группы, как, например, сикхи, будут расколоты несправедливо, вопреки их воле, и окажутся в двух различных государствах. Предоставляя свободу отделения одной группе, мы в то же время лишаем другие группы, хотя и находящиеся в меньшинстве, этой свободы и вынуждаем их изолироваться от остальной Индии вопреки их ясно выраженным горячим желаниям. Говорят, что в вопросе о разделении должно возобладать мнение большинства (религиозного) в каждом районе. Так почему же точка зрения большинства не должна решить этот вопрос для всей Индии? Или почему бы каждому крошечному району ие решить самостоятельно вопрос о своем независимом статуте и не создать таким образом огромное число небольших государств, что привело бы к совершенно невероятным и фантастическим результатам? Но и в таком случае это невозможно сделать сколько-нибудь логично, ибо религиозные группы перемешаны между собой и разбросаны по всей стране.

Такие проблемы трудно разрешить с помощью разделения, когда дело касается различных национальностей. Но когда в основу кладется религиозный признак, всякое логическое решение такой проблемы становится невозможным. Это возврат к некой средневековой концепции, которая неприложима к современному миру.

При рассмотрении экономических аспектов раздела становится ясно, что Индия в целом является сильной и экономически более или менее независимой единицей. Всякое деление, естественно, ослабит ее и поставит одну ее часть в зависимость от другой. Если в основу будет положен принцип деления на районы с преимущественно индусским или мусульманским населением, тогда первые из них будут обладать значительно большей частью минеральных ресурсов и промышленных центров. Индусские районы не пострадают так сильно с этой точки зрения. Мусульманские районы, с другой стороны, будут экономически отсталыми и зачастую будут во многом испытывать нужду и не смогут существовать без значительной помощи извне. Таким образом, создается странное положение: те, кто сейчас требует разделения, больше всего пострадают от него. Отчасти сознавая этот факт, они заявляют, что раздел должен быть произведен таким образом, чтобы они могли получить район, отличающийся экономическим равновесием. Возможно ли это при каких-либо обстоятельствах, я не знаю, но весьма сомневаюсь в этом. Во всяком случае, любая такая попытка означает насильственное присоединение к отделенной территории других больших территорий, население которых состоит преимущественно из индусов и сикхов. Это был бы странный способ осуществления прин-пипа самоопределения. Это напоминает мне историю о человеке, который убил своего отца и мать, а потом воззвал к суду о милосердии как сирота.

Возникает и другое весьма любопытное противоречие. Наряду с признанием принципа самоопределения отвергается идея плебисцита или, самое большее, говорится, что этот плебисцит должен охватывать исключительно мусульманское население данного района. Так, в Бенгалии и Пенджабе мусульманское население составляет 54 процента или даже меньше. Высказывается мнение, что в случае проведения голосования в нем должны принять участие только эти 54 процента и они-то решат судьбу остальных 46 или более процентов жителей, которые не будут иметь права голоса в этом вопросе. Это может привести к тому, что 28 процентов решат участь остальных 72 процентов.

Трудно понять, как здравомыслящий человек может выдвигать эти предложения и ожидать, что они будут приняты. Ни я и никто другой не может знать, пока такое голосование не состоится, сколько мусульман в упомянутых районах голосовало бы за разделение. Мне думается, что значительное их число, возможно даже большинство, стало бы голосовать против. Многие мусульманские организации против такого разделения. Все не-мусульмаие, будь то индусы, сикхи, христиане или парсы, против этого. В сущности, это стремление к разделу возникло в районах, где мусульмане составляют незначительное меньшинство,— в районах, которые ни при каких обстоятельствах не были бы отделены от остальной Индии. В тех провинциях, где мусульмане образуют большинство, влияние таких настроений не столь сильно. Это естественно, ибо они могут прочно стоять на собственных ногах и у них нет оснований опасаться других групп. Меньше всего такие настроения ощущаются в Северо-западной пограничной провинции (95 процентов мусульман), которую населяют патаны — мужественные, уверенные в себе люди, не страдающие от комплекса страха. Таким образом, как это ни странно, предложение Мусульманской лиги о разделе Индии находит гораздо меньше отклика в мусульманских районах, которых должен был бы коснуться этот раздел, нежели в районах с мусульманским меньшинством, которые остались бы незатронутыми. Все это не исключает того факта, что значительное число мусульман эмоционально привержено идее раздела, ие задумываясь над его последствиями. В сущности, это предложение сформулировано до сих пор лишь туманно, и, несмотря на неоднократные просьбы, не сделано никакой попытки конкретизировать его.

Мне думается, что это чувство искусственное и не укоренилось глубоко в сознании мусульман. Но даже и временное чувство может быть достаточно сильным, чтобы влиять на события и создавать новые ситуации. В нормальных условиях время от времени происходило бы известное регулирование, но в том особом положении, в каком находится сейчас Индия, когда власть сосредоточена в руках чужеземцев, может произойти все что угодно. Ясно, что всякое реальное урегулирование должно быть основано на доброй воле участвующих в нем сторон и на желании всех их сотрудничать во имя достижения общей цели. Ради достижения этого стоит пойти на любую разумную жертву. Каждая группа не только должна быть теоретически и практически свободной и иметь равные возможности для развития, но и должна ощущать эту свободу и равноправие. Если оставить в стороне все страсти и неконтролируемые разумом эмоции, нетрудно будет найти такую форму свободы, обеспечивающую широчайшую автономию провинций и княжеств при одновременном сохранении прочных связей с центром. В пределах более крупных провинций или княжеств могут даже существовать, как в Советской России, автономные единицы. В дополнение к этому можно включить в конституцию все мыслимые виды защиты и гарантии прав меньшинства.

Все это можно сделать, и все же я не знаю, как сложится будущее под влиянием различных не поддающихся определению факторов и сил, главной из которых является политика Англии. Может случиться, что Индии будет навязан какой-то раздел, предусматривающий сохранение непрочных уз между разделенными частями. Я убежден, что даже если это произойдет, глубокое внутреннее чувство единства и мировые события сблизят в дальнейшем друг с другом разделенные части и приведут к их действительному единству.

Это единство является географическим, историческим и культурным, но самый мощный фактор, действующий в его пользу,— это развитие мировых событий. Многие из нас придерживаются мнения, что Индия представляет собой, по существу, единую нацию. Джинна выдвинул теорию двух наций, а недавно расширил эту теорию и политическую фразеологию, охарактеризовав некоторые религиозные группы как субнации, хотя не ясно, что под этим подразумевается. Он отождествляет нацию с религией. В наше время такой подход нельзя признать обычным. Но вопрос о том, правильно ли рассматривать Индию как одну нацию, как две или более, собственно, не имеет значения, ибо современное понятие о национальности почти не связано с государственной принадлежностью. Национальное государство представляет собой в настоящее время слишком малую единицу, а малые государства не могут вести сейчас независимое существование. Сомнительно, чтобы и многие более крупные государства могли пользоваться сколько-нибудь реальной независимостью. Таким образом, национальное государство уступает место многонациональному государству или крупным федерациям. Типичным примером этого служит^Советский Союз. Соединенные Штаты Америки, хотя и связанные прочными национальными узами, являются, по существу, многонациональным государством. За походом Гитлера по Европе кроется нечто большее, нежели захватнические устремления нацистов. Новые силы толкают к ликвидации системы малых государств в Европе. Гитлеровские армии сейчас быстро откатываются назад или уничтожаются, но концепция крупных федераций остается.

Г. Уэллс возвещает миру со всем пылом древнего пророка, что человечество подошло к концу целой эпохи — эпохи раздробленности в области управления своими делами, политической раздробленности на отдельные суверенные государства и экономической — на ничем не ограниченные концерны и тресты, ведущие между собой конкурентную борьбу за прибыли. Он говорит, что болезнью мира является система националистического индивидуализма и некоординированной предпринимательской деятельности. Нам придется расстаться с национальными государствами и найти такую форму коллективизма, которая не принижает и не порабощает. Современники не внимают пророкам, а порой даже забрасывают их камнями. Поэтому предостережения Г. Уэллса и многих других остаются гласом вопиющего в пустыне, поскольку дело касается власть имущих. Тем не менее они указывают на неизбежные тенденции. Развитие этих тенденций можно ускорить или замедлить, или же — если власть имущие проявят слепоту — они примут четкую форму лишь после новой и более серьезной катастрофы.

Мы в Индии, как это наблюдается и в других странах, полностью находимся в плену у лозунгов и фразеологии, заимствованной из прошлого, а также устарелых воззрений, главная задача которых — помешать объективному мышлению и бесстрастному рассмотрению существующего положения. Имеется также тенденция к абстракциям и туманным идеалам, которые вызывают эмоциональный отклик и зачастую по-своему хороши, но которые порождают также расплывчатость мысли и оторванность от реальной действительности. В последние годы очень много писалось и говорилось о будущем Индии и особенно о ее разделе или единстве. И при всем этом — как это ни удивительно — те, кто предлагает образование Пакистана или раздел, настойчиво отказываются уточнить, что именно они имеют в виду, или взвесить последствия такого раздела. Они руководствуются одними эмоциями, как и многие из тех, кто возражает им, одним воображением и смутными желаниями, за которыми кроются воображаемые интересы. Естественно, что между этими двумя эмоциональными подходами, опирающимися на воображение, нет точек соприкосновения. Таким образом, Пакистан и Акханд Хиндустан (единая Индия) противопоставляются друг другу. Совершенно ясно, что эмоции и сознательные или подсознательные порывы отдельных групп имеют значение, и их следует принимать во внимание. Но по меньшей мере столь же ясно, что факты и реальная действительность не исчезают только от того, что мы игнорируем их или окутываем дымкой эмоций. Им свойственно возникать в самые неприятные моменты и притом неожиданно. Любые решения, принятые в первую очередь на основании эмоций или под их сильным влиянием, будут скорее всего ошибочными и приведут к опасным последствиям.

Совершенно очевидно, что какое бы будущее ни было уготовано Индии, даже если произойдет действительный раздел, различным частям Индии придется сотрудничать друг с другом тысячами разных способов. Даже независимым нациям приходится сотрудничать друг с другом, а тем более к этому будут вынуждены индийские провинции или такие части, которые возникнут в результате раздела, ибо они тесно связаны между собой и должны держаться вместе, так как в противном случае они будут слабеть, распадаться и утратят свою свободу. Таким образом, первым делом встает следующий практический вопрос: каковы те главные узы, которые должны связывать в основном и скреплять между собой различные части Индии, чтобы она могла двигаться по пути прогресса и оставаться свободной, и которые необходимы также для автономии и культурного роста этих частей. Очевидным и важнейшим соображением является оборон/i, а за этой обороной стоят отрасли промышленности, питающие ее, транспорт и коммуникации и, по меньшей мере, некоторое экономическое планирование. То же следует сказать о^ таможенных пошлинах, валюте и товарообмене. Свобода внутренней торговли должна существовать ка всей территории Индии, ибо любые внутренние тарифные барьеры имели бы пагубные последствия для роста. Кроме того, имеется много других вопросов, которые неизбежно пришлось бы разрешать совместно и централизованным путем, в интересах как Индии в целом, так и ее отдельных частей. От этого нельзя уйти, независимо от того, являемся ли мы сторонниками образования Пакистана,или нет, если только мы не дадим ослепить себя преходящей страсти. Колоссальное развитие авиасообщений в наши дни породило требование их интернационализации или установления какой-то формы международного контроля над ними. Сомнительно, хватит ли у заинтересованных стран здравого смысла признать это, но совершенно ясно, что в Индии развитие авиации может происходить лишь на общеиндийской основе. Для разделенной Индии немыслимо добиться успеха в этом отношении в каждой ее части в отдельности. Это относится и ко многим другим видам деятельности, которые уже тяготеют к тому, чтобы перерасти даже общенациональные границы. Индия в целом достаточно велика, чтобы обеспечить им должный простор для развития, но это невозможно в условиях разделенной Индии.

Таким образом, мы приходим к неизбежному и неминуемому выводу, что независимо от того, будет ли создан Пакистан, или нет, ряд важных основных государственных функций должен осуществляться на общеиндийской основе, если только Индия хочет существовать как свободное государство и идти по пути прогресса. В противном случае Индию ждут застой, загнивание и распад, что поведет к утрате политической и экономической свободы как Индией в целом, так и различными отделенными от нее частями. По заявлению одного весьма авторитетного лица, «неумолимая логика эпохи ставит страну перед выбором между двумя радикально противоположными путями: союз плюс независимость или разобщенность плюс зависимость». Какую форму должен принять этот союз и будет ли он называться союзом или как-либо иначе, не столь уж важно, хотя названия имеют свое значение и психологическую ценность. Важно, что ряд различных видов деятельности может осуществляться с успехом лишь на общеиндийской основе. Вероятно, многие из этих видов деятельности будут поставлены вскоре под контроль международных органов. Мир становится тесным, и его проблемы переплетаются между собой. Сейчас требуется менее трех дней, чтобы, летя напрямик, достигнуть любого места на земле, а завтра, с развитием воздухоплавания в стратосфере, для этого понадобится, быть может, еще меньше времени. Индия должна стать крупным мировым центром авиасообщений. Индия будет также связана железными дорогами с Западной Азией и Европой, с одной стороны, и с Бирмой и Китаем— с другой. Недалеко от Индии, на севере за Гималаями в Советской Азии, лежит один из высокоразвитых промышленных районов, обладающий огромным потенциалом. Это обстоятельство окажет свое влияние на Индию и вызовет у нее во многих отношениях ответную реакцию.

Поэтому к проблеме: единство или образование Пакистана — следует подходить не абстрактно и не руководствуясь эмоциями, а практически, не упуская из виду современный мир. Этот подход приводит нас к очевидному выводу, что в отношении ряда важных функций и вопросов для всей Индии в целом необходим какой-то цементирующий элемент. В остальном входящим в нее единицам может и должна быть обеспечена полнейшая свобода и промежуточная сфера, в которой они будут функционировать как совместно, так и раздельно. Могут существовать разногласия в отношении того, где кончается одна и начинается другая сфера, но такие разногласия, если рассматривать их на практической основе, как правило, довольно легко поддаются урегулированию.

Но в основе всего этого обязательно должен лежать дух добровольного сотрудничества, отсутствие чувства принуждения и ощущение свободы каждой единицей и личностью. Старым привилегированным группам придется уйти. Столь же важно избежать появления новых привилегированных групп. Некоторые предложения, основывающиеся на метафизической концепции групп и забывающие о тех личностях, из которых состоят эти группы, делают одну личность политически равной двум или даже трем другим, что и ведет к созданию новых привилегированных групп. Всякий такой порядок может породить лишь серьезное недовольство и неустойчивость.

Часто выдвигают требование о предоставлении любому хорошо организованному району права на отделение от индийской федерации или союза и в качестве примера ссылаются на СССР.

Этот довод неубедителен, так как условия там совершенно иные, и это право не имеет большого практического значения. В той эмоциональной атмосфере, которая царит в настоящее время в Индии, возможно, представляется желательным согласиться сфтим на будущее, дабы создать столь необходимое чувство свободы от принуждения. Конгресс в действительности согласился на это. Но прежде чем осуществить это право, необходимо учесть предварительно все упомянутые общие проблемы. Кроме того, возможность разделения и раскола в самом начале чревата серьезной опасностью, ибо такая попытка может убить в самом зародыше свободу и сделать невозможным создание свободного национального государства. Возникнут неразрешимые проблемы и спутают все реальные вопросы. Появится тенденция к распаду, и всевозможные группы, которые до тех пор были согласны на совместное и объединенное существование, будут требовать для себя самостоятельных государств или Особых привилегий, что явится посягательством на права других. Проблему индийских княжеств будет значительно труднее разрешить, а существование системы отдельных княжеств в их нынешнем виде будет продлено на новый срок. Намного труднее будет разрешить социальные и экономические проблемы. Трудно представить себе, чтобы из такого хаоса могло возникнуть какое-либо свободное государство, а если что-либо и возникнет, то это будет жалкая карикатура, полная противоречий и неразрешимых проблем.

Прежде чем осуществлять такое право на отделение, должна существовать надлежащим образом организованная, дееспособная, свободная Индия. Когда внешние влияния будут устранены и перед страной встанут реальные проблемы, тогда станет возможным рассмотреть такие вопросы объективно и в духе относительной отрешенности, в полном отрыве от эмоционального подхода наших дней, который может привести лишь к злополучным последствиям, о чем нам, возможно, позднее придется пожалеть. Поэтому, быть может, целесообразно установить определенный период, скажем десять лет после образования свободного Индийского государства, по истечении которого право на отделение может быть осуществлено с помощью надлежащей конституционной процедуры и в согласии с ясно выраженной волей жителей данного района.

Многие из нас возмущены условиями, существующими сейчас в Индии, и страстно желают найти какой-то выход. Кое-кто готов даже ухватиться за любую соломинку, плывущую в желанном для них направлении, в смутной надежде, что она может обеспечить какое-то временное облегчение, некую передышку в условиях системы, которая давно уже считается тесной и удушающей. Это вполне естественно. Тем не менее этот несколько истерический и авантюристических! подход к жизненно важным проблемам, затрагивающим благополучие сотен миллионов людей и будущий мир во всем мире, чреват известной опасностью. Мы в Индии живем постоянно на грани катастрофы, и катастрофа действительно иногда постигает нас, о чем свидетельствуют события, очевидцами которых мы были в прошлом году в Бенгалии и других районах Индии. Голод в Бенгалии и все, что за ним последовало, не были трагическими исключениями, вызванными необычайными и неожиданными причинами, которые нельзя было контролировать или предусмотреть. Это были яркие и страшные картины Индии, такой какая она есть, страдающей на протяжении жизни многих поколений от скрытой внутренней болезни, разъедающей ее жизненно важные органы. Эта болезнь будет принимать все более опасные и гибельные формы, если мы сообща не приложим все силы, чтобы изгнать болезнь и вылечить больного. Существование разделенной Индии, в которой каждая часть будет думать лишь о себе, не заботясь об остальных и не сотрудничая с ними, приведет к обострению болезни и к погружению в пучину безнадежной и беспросветной нужды. Все сроки уже прошли, и мы должны наверстать упущенное время. Неужели мы не извлечем урока даже из голода в Бенгалии? До сих пор есть много людей, которые думают только о политических процентах, влиянии, равновесии, контроле, сохранении привилегированных групп, о создании новых привилегированных групп, о том, чтобы помешать другим идти вперед только потому, что сами они ие хотят или не способны сделать это, о материальных интересах, о том, как избежать крупных социальных и экономических изменений, о сохранении с незначительными изменениями положения вещей, существующего в Индии в настоящее время. Это верх безумия.

Текущие проблемы представляются нам большими и поглощают все наше внимание. Все же, в более далекой перспективе, они, возможно, не будут иметь большого значения, и за внешними событиями, быть может, действуют более значительные силы. Поэтому если мы забудем на время о текущих проблемах и взглянем вперед, то Индия предстанет нашим взорам как сильное единое государство, федерация свободных территориальных единиц, тесно связанная со своими соседями и играющая важную роль в мировых делах. Индия принадлежит к числу тех очень немногих стран, которые обладают ресурсами и способностью прочно стоять на собственных ногах. Сейчас, вероятно, единственные страны такого рода это Соединенные Штаты Америки и Советский Союз. Великобританию можно отнести к числу таких стран лишь в том случае, если к се собственным ресурсам добавить ресурсы ее империи, но и тогда широко разбросанная и неспокойная империя явится источником слабости. Китай и Индия потенциально способны примкнуть к этой группе. Обе страны представляет собой компактное и одно» родное целое, и у них вдоволь природных богатств, людских резервов, умения и способностей. Собственно, потенциальные промышленные ресурсы Индии, вероятно, даже более разнообразны и богаты, нежели ресурсы Китая, так же как товары, которые она может вывозить в обмен на нужный ей импорт. За исключением этих четырех стран, ни одна страна, взятая в отдельности не находится в таком положении ни фактически, ни потенциально. Возможно, конечно, что' в Европе или еще где-либо возникнут крупные федерации или группы наций, которые образуют громадные многонациональные государства.

Тихий океан, вероятно, займет в будущем место Атлантического в качестве нервного центра всего мира. Индия, не являясь непосредственно тихоокеанским государством, будет, однако, неизбежно оказывать там значительное влияние. Кроме того, Индия превратится в центр экономической и политической деятельности района Индийского океана, Юго-Восточной Азии и территории, простирающейся до Среднего Востока. Ее положение придает ей экономическое и стратегическое значение в той части мира, которую ждет в будущем быстрое развитие. При условии существования региональной группировки стран, граничащих по обе стороны Индии с Индийским океаном — Иран, Ирак, Афганистан, Индия, Цейлон, Бирма, Малайя, Сиам, Ява и т. д.,— современные проблемы меньшинств исчезнут или, во всяком случае, их придется рассматривать в совершенно ином свете.

Г. Д. X. Коул считает, что Индия сама по себе является наднациональным районом, и полагает, что в конечном счете ей суждено стать центром могущественного наднационального государства, охватывающего весь Средний Восток и лежащего между китайско-японской советской республикой, новым государством, в которое войдут Египет, Аравия и Турция, и Советским Союзом на севере. Все это — чисто предположительно, и никто не может сказать, произойдет ли это когда-нибудь. Я, со своей стороны, не сторонник разделения мира на несколько огромных наднациональных территорий, если они не связаны какими-то прочными международными узами. Но если люди будут столь безумны, что откажутся от международного единства и какой-то международной организации, тогда, вероятно, надо ждать возникновения этих огромных наднациональных районов, из коих каждый будет функционировать как одно огромное государство, в котором сохранится автономия на местах. Малые национальные государства обречены. Они могут выжить в качестве территорий, пользующихся культурной автономией, но не как независимые политические единицы.

Что бы там ни случилось, для мира будет хорошо, если Индия сможет дать почувствовать свое влияние. Ибо это влияние всегда будет в интересах мира и сотрудничества и против агрессии.

РЕАЛИЗМ И ГЕОПОЛИТИКА. ЗАВОЕВАНИЕ МИРА ИЛИ ВСЕМИРНОЕ СООБЩЕСТВО. США И СССР

Война в Европе вступила в свою конечную стадию, и мощь нацистов рушится под натиском армий, наступающих с востока и запада. Париж, этот прекрасный, восхитительный город, столь тесно связанный с борьбой за свободу, снова свободен. Возникают проблемы мира, более трудные, нежели проблемы войны. Они смущают умы людей, а за ними лежит тревожная тень великого провала, свидетелем которого были годы, последовавшие за первой мировой войной. «Никогда больше»,— говорят нам сейчас. Но так говорили и в 1918 году!

Пятнадцать лет назад, в 1929 году, Уинстон Черчилль заявил: «Из этой эпопеи мы можем извлечь опыт и знания, необходимые нам на будущее. Несоразмерность раздоров между государствами и страданий, которые несет борьба, вызываемая этими раздорами; жалкая, скудная награда за колоссальные усилия на поле брани; мимолетный военный триумф; долгое медленное восстановление; страшный риск, на который шли с такой отвагой; гибель, от которой мы были буквально на волоске и которой удалось избежать по прихоти судьбы, по воле случая,— все это должно сделать предотвращение новой большой войны главным предметом забот человечества».

Кому-кому, а уж Черчиллю это должно быть хорошо известно, ибо он играл ведущую роль в войне и мире, с исключительным мужеством возглавлял свою страну в годину горя и опасности, а в дни победы вынашивал честолюбивые замыслы в ее интересах. После первой мировой войны английские армии оккупировали всю Западную Азию от границ Индии, включая Иран, Ирак, Палестину и Сирию, и до Константинополя. В ту пору Черчиллю грезилась новая средневосточная империя Англии, но судьба решила иначе. Какие мечты лелеет он сейчас на будущее? «Война — странный алхимик,— писал один мужественный и выдающийся мой коллега, находящийся сейчас в тюрьме.—В ее тайных камерах вызревают и кристаллизуются такие силы, которые сорвут планы как победителей, так и побежденных. Никакая мирная конференция в конце прошлой войны не выносила решения, что четыре могущественные империи Европы и Азии — русская, германская, австрийская и оттоманская — должны рассыпаться в прах. Точно так же русская, германская и турецкая революции не были декретированы Ллойд Джорджем, Клемансо или Вильсоном».

Что скажут руководители победоносных государств, когда они соберутся после того, как их усилия в войне увенчаются успехОхМ? Каким рисуется им будущее и насколько они согласны или не согласны друге другом? Каких еще реакций можно ожидать, когда страсти войны улягутся и люди попытаются вернуться к полузабытому мирному образу жизни? Что можно сказать о подпольных движениях сопротивления в Европе и о высвобожденных ими новых силах? Что скажут и сделают миллионы закаленных войной солдат, которые вернутся домой, обогащенные умом и опытом? Насколько сумеют они приноровиться к жизни, которая не переставала изменяться в их отсутствие? Что будет с опустошенной и измученной Европой и что произойдет с Азией и Африкой? Как, говоря словами Уэнделла Уилки, насчет «неодолимого порыва сотен миллионов жителей Азии к свободе»? Что можно сказать обо всем этом и о многом другом? А главное,— о странных и столь частых проделках судьбы, опрокидывающей тщательно разработанные планы наших лидеров?

По мере того как шла война и уменьшалась опасность возможной победы фашистских держав, руководители Объединенных наций постепенно становились все более неуступчивыми и консервативными. «Четыре свободы» и Атлантическая хартия, при всей их туманности и ограниченности распространения, отступили на задний план, и будущее все больше мыслилось как сохранение прошлого. Борьба приняла чисто военную форму — физическая сила против силы, она перестала быть наступлением на мировоззрение нацистов и фашистов. Генерал Франко и мелкие действительные или потенциальные авторитарные правители в Европе получили поощрение. Черчилль по-прежнему прославляет идею империи. Бернард Шоу заявил недавно, что «в мире нет державы, которая была бы более проникнута идеей своего господства, нежели Британская империя. Даже слово «империя» застревает у Черчилля в горле всякий раз, когда он пытается произнести его»¹²⁴.

В Англии, Америке и других странах немало людей, которые хотят, чтобы будущее не походило на прошлое, и опасаются,

СТРУКТУРА ИНДИЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

что в противном случае за нынешней войной последуют новые войны и катастрофы более грандиозного масштаба. Но эти соображения, видимо, мало влияют на тех, в чьих руках находится могущество и власть, или же они сами находятся во власти сил, не поддающихся их контролю. В Англии, Америке и России мы возвращаемся к старой политике великих держав в гигантском масштабе. Это считается реализмом и реальной политикой. Американский авторитет в вопросах геополитики профессор Н. Дж. Спикмен писал в вышедшей недавно книге: «Государственного деятеля, руководящего внешней политикой, идеалы справедливости, честности и терпимости могут занимать лишь постольку, поскольку они способствуют или не препятствуют достижению цели, каковой является сила- Они могут быть использованы как средство в качестве морального оправдания стремления к силе, но должны быть отвергнуты в тот момент, когда применение их влечет за собой слабость. Силы добиваются не ради достижения моральных ценностей; напротив, моральные ценности используются для того, чтобы облегчить достижение силы» \

Может быть, это и не типично для образа мыслей американцев, но, несомненно, представляет образ мыслей американских влиятельных кругов. Пророчество Уолтера Липпмана насчет трех или четырех орбит, которые охватят весь земной шар,— Атлантического сообщества, русского, китайского и затем индусомусульманского в Юго-Восточной Азии — является продолжением все тех же идей политики силы в более широком масштабе, и трудно понять, как он мыслит себе какой-либо всеобщий мир или сотрудничество на этой основе. Америка представляет собой любопытное смешение того, что считается трезвым реализмом, и расплывчатого идеализма и гуманизма. Какая из этих тенденций станет господствующей в будущем и что произойдет в случае их слияния? Что бы ни думали народные массы, внешняя политика остается заповедным владением тех, кто ее осуществляет, а они обычно склонны держаться старых традиций и страшатся всяких новшеств, которые могут подвергнуть их страны новому риску. Реализм, конечно, нужен, ибо ни одна страна не может основывать свою внутреннюю или внешнюю политику только на доброжелательстве или на полете воображения. Но надо признать весьма странным такой реализм, который цепляется за пустую шелуху прошлого и не замечает или отказывается понимать суровые факты настоящего, которые касаются не только политики и экономики, но также чувств и стремлений огромного числа людей. Такой реализм более фантастичен и оторван от сегодняшних и завтрашних проблем, чем иной так называемый идеализм многих людей.

Геополитика стала сейчас для реалиста якорем спасения, и предполагается, что его разговоры о «ядре» и «окраинных землях» проливают свет на тайну роста и упадка наций. Возникнув в Англии (или, может быть, в Шотландии?), она стала путеводной звездой для нацистов, питала их чаяния и честолюбивые замыслы о мировом господстве и привела их к катастрофе. Полу-истина иногда опаснее лжи. Истина, пора которой миновала, лишает человека способности видеть сегодняшнюю действительность. В своей геополитической теории, развитой впоследствии в Германии, X. Дж. Маккиндер исходил из роста цивилизации на прилегающих к океану окраинах материков (Азии и Европы), которые необходимо было защищать от давления, оказываемого на них сухопутными захватчиками из «ядра», коим считался центр евразийского массива. Контроль над этим ядром давал господство над всем миром. Но ныне цивилизация охватывает уже не только побережье океана, она становится универсальной по своим масштабам и содержанию. Рост Америки также не согласуется с теорией евразийского ядра, господствующего над всем миром. А авиация внесла новый фактор, который изменил соотношение между морским и сухопутным могуществом.

Германия, вынашивавшая мечты о мировом господстве, была одержима страхом окружения. Советская Россия опасалась объединения своих врагов. Национальная политика Англии долгое время основывалась на равновесии сил в Европе и сопротивлении господству какой бы то ни было державы в этом районе. Всегда существовал страх перед другими, и этот страх порождал агрессию и сложные интриги. После нынешней войны возникнет совершенно новая ситуация: в мире будут господствовать две державы — США и СССР, а остальные, если только они не образуют какого-то блока, будут значительно отставать от них. А ныне, как говорит профессор Спикмен в своем завещании, даже Соединенным Штатам грозит опасность окружения, и они должны вступить в союз с какой-либо «окраинной» нацией и, во всяком случае, не должны мешать «ядру» (под ко-тирым в настоящее время имеется в виду СССР) объединиться с окраинными странами.

Все это кажется весьма умным и реалистичным, и тем не менее это чрезвычайно глупо, ибо основано на старой политике экспансии, имперских устремлений и равновесия сил, политике, которая неизбежно ведет к конфликту и войне. Поскольку земля кругла, всякая страна окружена другими странами. Дабы избежать такого окружения методами политики силы, нужны союзы и контрсоюзы, экспансия и завоевания. Но какой бы огромной ни стала сфера влияния страны, всегда остается опасность окружения ее теми, кто остался вне этой сферы и кто, со своей стороны, опасается чрезмерного роста этой соперничающей державы. Единственный способ избавиться от этой опасности заключается в завоевании мира или в устранении любого возможного соперника. Мы являемся сейчас свидетелями провала новейшей попытки установить мировое господство. Будет ли усвоен этот урок, или найдутся другие, движимые честолюбием, расовой гордостью или силой, которые попытают счастья на этом роковом пути?

Повидимому, иного выбора, кроме мирового завоевания и мирового содружества, быть не может. Никакого среднего пути нет. Старые группировки и стремление к политике силы имеют сейчас мало смысла и не соответствуют окружающей нас обстановке, и тем не менее они существуют. Интересы и деятельность государств выходят за пределы их границ и носят общемировой характер. Ни одна нация не может изолироваться или оставаться равнодушной к политической и экономической участи других наций. Отсутствие сотрудничества непременно вызовет трения со всеми их неизбежными результатами. Сотрудничество возможно лишь на началах равенства и взаимного блага, на поднятии отсталых стран и народов до общего уровня благосостояния и культурного развития, на устранении расизма и угнетения. Ни одна страна и ни один народ не потерпят господства или эксплуатации со стороны других стран, хотя бы это и прикрывалось каким-нибудь другим, более приятным названием. Не останутся они безразличными и к собственной своей нищете и бедности, в то время как другие районы мира будут благоденствовать. Это было возможным лишь тогда, когда люди не знали о том, что происходит в остальном мире.

Все это кажется очевидным, и тем не мэнее долгий ряд минувших событий говорит нам, что разум человека не поспевает за ходом событий и лишь медленно приноравливается к ним. Простой эгоизм должен толкать каждую нацию к этому более широкому сотрудничеству, дабы избежать катастрофы в будущем и построить собственную свободную жизнь на основе свободы других. Но эгоизм «реалиста» слишком ограничен мифами и догмами прошлого. Он считает идеи и социальные формы, годные для одной эпохи, незыблемыми и неизменными свойствами человеческой природы и общества, забывая, что ничто так не подвержено изменениям, как человеческая природа и общество. Религиозные формы и понятия принимают неизменную форму, социальные институты окаменевают, война рассматривается как биологическая необходимость, колониальные владения и экспансия — как прерогативы динамического и прогрессирующего народа, дух наживы как центральный факт, определяющий отношения между людьми, а этноцентризм, вера в расовое превосходство, становится символом веры и если даже не провозглашается, то принимается как нечто само собой разумеющееся. Некоторые из этих идей были общими для цивилизации Востока и Запада. Многие из них образуют подоплеку современной западной цивилизации, на почве которой выросли фашизм и нацизм. Этически между ними и фашистской идеологией нет большой разницы, хотя последняя пошла гораздо дальше в своем презрении к человеческой жизни и ко всему, что символизирует собой гуманизм. В сущности, гуманизм, который в течение столь длительного времени оказывал влияние на мировоззрение Европы, является сейчас там отмирающей традицией. Семена фашизма были заложены в политическом и экономическом строе Запада. Если с этой идеологией прошлого не будет порвано, успех в войне не принесет больших изменений. Старые мифы и вымыслы живут попрежнему, и, преследуемые, как в древности, фуриями, мы вновь совершаем тот же самый цикл.

Двумя важными фактами, выявившимися в связи с этой войной, являются рост мощи и рост фактического и потенциального богатства США и СССР. Советский Союз в настоящий момент, вероятно, беднее, чем до войны, из-за причиненных ему колоссальных разрушений, но потенциал его огромен, и он быстро возместит ущерб и двинется вперед. На евразийском континенте никто не сможет сравняться с ним в физической и экономической мощи. Он уже проявляет экспансионистские тенденции и расширяет свою территорию, более или менее беря за основу границы царской империи. Как далеко зайдет этот процесс, сказать трудно. Его социалистическая экономика не обязательно ведет к экспансии, ибо ее можно сделать самообеспе-ченной. Но другие силы и старые подозрения продолжают действовать, и снова мы замечаем страх перед так называемым окружением. Во всяком случае, СССР будет много лет занят восстановлением опустошений, причиненных войной. Однако тенденция к расширению — если не в территориальном, то в других отношениях — очевидна. Ни одна страна мира не отличается сейчас такой политической прочностью и экономической уравновешенностью, как Советский Союз, хотя некоторые события там за последние годы потрясли многих его старых почитателей. Положение нынешних руководителей Советского Союза неуязвимо, и все зависит от их взгляда на будущее.

Соединенные Штаты Америки поразили мир своей огромной производственной мощью и организаторскими способностями. Таким образом, они не только играли ведущую роль в войне, но и ускорили процесс, внутренне присущий американской экономике, и создали проблему, для разрешения которой им придется напрячь до предела свои умственные способности и энергию. В сущности, не легко предвидеть, как они разрешат ее в рамках существующего экономического строя без серьезных внутренних и внешних трений. Говорят, что Америка отрешилась от изоляционизма. Это неизбежно, ибо сейчас она вынуждена зависеть в значительной степени от своего экспорта за границу. То, что было побочным фактором в ее довоенной экономике, который можно было почти игнорировать, станет теперь преобладающим соображением. Куда направится весь этот экспорт, так чтобы не вызвать трений и конфликта, когда военное производство уступит место мирному производству? И как будут использованы миллионы возвращающихся на родину военнослужащих? Каждой воюющей стране придется столкнуться с этой проблемой, но нигде она не примет таких размеров, как в США. Огромные технические изменения поведут к очень серьезному перепроизводству, или к массовой безработице, или, возможно, и к тому и к другому. Безработица в сколько-нибудь широком масштабе вызовет острое недовольство, и, кроме того, она исключается политикой, которая была провозглашена правительством Соединенных Штатов. Вопросу о предоставлении работы возвращающимся солдатам и о предотвращении безработицы уже уделяется много внимания. Каков бы ни был внутренний аспект этой проблемы,— а он будет достаточно серьезен, если только не произойдет коренных изменений,— международный ее аспект не менее важен.

Как это ни странно, но в наше время характер экономики массового производства таков, что США, самая богатая и могущественная страна мира, становятся зависимыми от других стран, поглощающих их избыточную продукцию. В течение нескольких послевоенных лет в Европе, Китае и Индии будет большой спрос на машины и промышленные товары. Это сильно поможет Америке сбыть свои излишки. Но каждая страна быстро разовьет свои производственные мощности для удовлетворения собственных потребностей, и экспорт будет ограничиваться в основном специализированными товарами, которые не выпускаются другими странами. Потребление также будет ограничено покупательной способностью масс, а для того чтобы поднять ее, потребуется произвести серьезные изменения в экономике. Возможно, что при условии существенного повышения уровня жизни во всем мире мировая торговля и товарообмен будут процветать и увеличиваться. Но само это повышение требует устранения политических и экономических оков, связывающих производство и распределение в колониальных и отсталых странах. Это неизбежно ведет к большим изменениям, которые вызовут определенную дезорганизацию и переход к новым системам.

Экономика Англии основывалась в прошлом на широкой экспортной торговле, на капиталовложениях за границей, на финансовом руководстве лондонского Сити и на обширном морском судоходстве. До войны Англия ввозила почти 50 процентов необходимого ей продовольствия. Вероятно, сейчас благодаря энергичным мерам по увеличению производства продовольствия в метрополии эта зависимость от импорта меньше. Этот импорт продовольствия и сырья приходилось оплачивать экспортом промышленных товаров, капиталовложениями, доходами от судоходства, финансовыми услугами и так называемым

«невидимым» экспортом. Таким образом, внешняя торговля и в особенности большой объем экспорта были существенной и жизненно важной чертой английской экономики. Эта экономика поддерживалась посредством осуществления монопольного контроля в колониальных районах и специальных мероприятий внутри империи, направленных на поддержание известного равновесия. Этот монопольный контроль и эти мероприятия были весьма невыгодны колониям и зависимым территориям, н их вряд ли можно будет сохранить в старой форме. Капиталовложения Англии за границей исчезли и уступили место колоссальной задолженности, и руководящая финансовая роль Лондона также утрачена. Это означает, что в послевоенные годы Англия будет еще больше зависеть от своего экспорта и судоходства. Однако возможности увеличения экспорта или даже поддержания его на прежнем уровне строго ограничены.

Импорт Великобритании (за вычетом реэкспорта) в довоенные 1936—1938 годы составлял в среднем 866 миллионов фунтов стерлингов. Он оплачивался следующим образом:

Экспорт .........Доходы от заграничных ка 478 миллионов фунтов стерл. питаловложений ..... 203 » » » Судоходство....... 105 » » » Финансовые услуги . . . 40 » » » Дефицит ......... 40 » » » 866 миллионов фунтов стерл.

Вместо существенного дохода от капиталовложений за границей — впереди тяжелое бремя внешней задолженности, вызванной получением в долг товаров и услуг (не считая американского ленд-лиза) у Индии, Египта, Аргентины и других стран. Лорд Кейнс высчитал, что в конце войны замороженные стерлинговые кредиты достигнут 3 миллиардов фунтов стерлингов. Выплата процентов по этой задолженности составит 150 миллионов фунтов стерлингов в год из расчета 5 процентов годовых. Таким образом, если исходить из среднего довоенного уровня, Англия, возможно, будет иметь ежегодный дефицит, значительно превышающий 300 миллионов фунтов стерлингов. Если не покрыть его добавочными доходами от экспорта и различных услуг, это приведет к заметному снижению жизненного уровня.

Это представляется главным фактором в послевоенной политике Англии. Англия считает, что для поддержания своей ^ экономики на нынешнем уровне ей нужно сохранить свою колониальную империю, допустив лишь неизбежные незначительные изменения. Она надеется, что сможет играть роль одной из ведущих держав мира и уравновешивать политически и экономически огромные ресурсы двух гигантских держав — Соединенных Штатов Америки и Советского Союза лишь в том случае, если она займет положение господствующего партнера группы стран, колониальных и неколониальных. Отсюда — желание сохранить свою империю, удержать то, что у нее есть, а также включить в свою сферу влияния новые территории, например Таиланд. Отсюда же стремление английской политики сблизиться с доминионами и с некоторыми малыми странами Западной Европы. Французы и голландцы в своей колониальной политике поддерживают в общем точку зрения англичан в отношении колоний и зависимых территорий. В сущности, нидерландская империя представляет собой во многих отношениях «империю-сателлита» и не могла бы существовать без Британской империи.

Эти тенденции английской политики легко понять, поскольку они основаны на прежних взглядах и нормах и определяются людьми, тесно связанными с прошлым. Тем не менее трудности, перед которыми стоит сейчас Англия в условиях устарелой экономики 19 века, очень велики. В конечном счете ее позиция является слабой, экономика не соответствует современным условиям, экономические ресурсы ограничены, а промышленная и военная мощь не может поддерживаться на прежнем уровне. Методы, предложенные для поддержания этой старой экономики, неустойчивы, ибо они ведут к непрекращаю-щемуся конфликту, к утрате безопасности и к росту недовольства в зависимых странах, которые могут сделать будущее еще более опасным для Англии. Осуществление вполне понятного желания англичан не только не допустить снижения своего жизненного уровня, но и даже поднять его, ставится, таким образом, в зависимость от рынков для английского экспорта, защищенных протекционистскими тарифами, и от подконтрольных колониальных и других районов, которые служат источниками сырья и дешевого продовольствия. Это означает, что жизненный уровень англичан будет поддерживаться даже ценой обречения на полуголодное существование сотен миллионов людей в Азии и Африке. Никто не хочет снижать жизненный уровень англичан, но ясно, что народы Азии и Африки никогда не согласятся на поддержание этой колониальной экономики, которая обрекает их на существование, недостойное человека. Считается, что ежегодная покупательная способность составляла в Англии (до войны) 37 фунтов стерлингов на душу населения (в США она была гораздо выше); в Индии она составляла менее 6 фунтов стерлингов. Эта огромная разница недопустима, и, в сущности, уменьшающиеся доходы от колониальной экономики в конечном счете неблагоприятно сказываются даже на господствующей державе. В США это хорошо понимают, и этим объясняется их желание поднять покупательную способность колониальных народов с помощью индустриализации и самоуправления. Даже в Англии сознают в какой-то степени необходимость индустриализации Индии, а голод в Бенгалии заставил многих мучительно призадуматься над этим вопросом. Но английская политика направлена к тому, чтобы промышленное развитие Индии проходило только под английским контролем, обеспечивающим привилегированное положение английской промышленности. Индустриализация Индии, как и индустриализация других стран Азии, должна неизбежно осуществиться; вопрос заключается лишь в темпах. Но весьма сомнительно, чтобы ее можно было увязать с какой-либо формой колониальной экономики или с иностранным контролем.

В настоящее время Британская империя, конечно, не является географически единым целым. Не представляет она собой эффективное единое целое также с экономической и военной точек зрения. Ее единство — единство историческое и эмоциональное. Эмоции и старые узы все еще имеют значение, ио в конечном счете они вряд ли возобладают над другими, более важ-ными соображениями. Но даже и эти эмоции свойственны лишь определенным районам, население которых родственно народу Англии. Это, несомненно, не относится к Индии или к остальной части зависимой колониальной империи, где положение как раз обратное. Это не относится даже к Южной Африке, поскольку дело касается буров. В основных доминионах происходят незаметные изменения, которые ослабляют их традиционные связи с Англией. Канада, промышленность которой сильно выросла за время войны, является значительной державой, тесно связанной с США. Она обладает развитой и расширяющейся экономикой, которая в некоторых отношениях будет помехой для английской промышленности. Австралия и Новая Зеландия, экономика которых также расширяется, сознают, что они находятся не в европейской орбите Великобритании, а в азиатско-американской орбите Тихого океана, где господствующая роль будет, вероятно, принадлежать Соединенным Штатам. В культурном отношении как Канада, так и Австралия все более тяготеют к США.

Колониальные воззрения англичан не отвечают в настоящее время политике и экспансионистским тенденциям американцев. Соединенные Штаты хотят открытых рынков для своего экспорта и неодобрительно смотрят на попытки других держав ограничивать или контролировать эти рынки. Они хотят быстрой индустриализации стран Азии с их многомиллионным населением и более высокого уровня жизни повсюду не из сентиментальных соображений, а для того, чтобы иметь возмолшость сбывать свою избыточную продукцию. Трения между Америкой и Англией в области экспорта и судоходства, видимо, неизбежны. Стремление Америки установить мировое превосходство в воздухе, для чего у нее сейчас имеется более чем достаточно ресурсов, вызывает недовольство в Англии. Америка, вероятно, стоит за независимость Таиланда, тогда как Англия предпочла бы сделать его полуколонией. Этот противоречивый подход, основанный в каждом случае на характере экономики, которую стремятся создать в той или иной стране, характерен для всей колониальной системы.

Цель английской политики — теснее сплотить Содружество наций и империю — понятна, если учесть те особые обстоятельства, в которых находится сейчас Англия. Но против этого говорит логика фактов и тенденций, наблюдающихся в мире, а также рост национализма в доминионах и разрушительные тенденции в колониальной империи. Попытка строить на старом фундаменте, мыслить понятиями минувшего века, мечтать и говорить об империи и монополии, раскинувшихся по всему земному шару, является для Англии далее еще более неразумной и близорукой политикой, чем для некоторых других стран. Ибо большая часть тех причин, которые делали ее господствующей нацией в политическом, промышленном и финансовом отношениях, ныне уже не существует. Тем не менее Англия сейчас, как и в прошлом, отличается замечательными качествами: мужеством, самообладанием, научными и творческими талантами и способностью приспосабливаться. Эти и другие ее качества во многом обеспечивают величие нации и помогают ей преодолевать стоящие перед ней опасности и угрозы. Поэтому ей, возможно, удастся решить свои насущные и неотложные проблемы, перейдя к иной, более уравновешенной экономической системе. Но она вряд ли преуспеет в этом, если будет пытаться продолжать, как в прошлом, цепляться за имперские владения и опираться на их поддержку.

Многое будет неизбежно зависеть от американской и советской политики и от степени согласованности или разлада между ними и Англией. Все громко говорят о том, что Большой тройке необходимо действовать согласованно в интересах всеобщего мира и сотрудничества, однако разногласия и трения проглядывают на каждом шагу, даже в ходе войны. Что бы ни уготовило нам будущее, ясно, что после войны экономика США будет крайне экспансионистской и чуть ли пе чреватой взрывом. Приведет ли это к империализму нового рода? Это было бы новой трагедией, ибо Америка обладает силой и возможностями играть ведущую роль в будущем.

Будущая политика Советского Союза пока что окутана тайной. хотя кое-что проявляется уже и сейчас. Он стремится иметь вблизи своих границ как можно больше дружественных и зависимых или полузависимых стран. Сотрудничая с другими державами в интересах создания всемирной организации, он в то же время больше полагается на увеличение своей собственной мощи до степени неуязвимости. Так, вероятно, поступают, насколько могут, и другие страны. Это нельзя назвать обнадеживающей прелюдией к мировому сотрудничеству. Между Советским Союзом и другими странами нет такой борьбы за экспортные рынки как между Англией и США. Но зато разногласия глубже, соответственные точки зрения отстоят дальше друг от друга, а взаимные подозрения не рассеялись даже в результате совместных усилий в войне. Если эти разногласия возрастут, США и Англия будут добиваться взаимного сотрудничества и поддержки против группы наций во главе с СССР.

Каково же положение в этой связи сотен миллионов жителей Азии и Африки? Они все острее осознают свое положение и свою судьбу и в то же время отдают себе отчет в положении в остальном мире. Многие из них с интересом следят за мировыми событиями. Они неизбежно подходят ко всем действиям, ко всем событиям со следующей меркой: способствует ли это нашему освобождению? Кладет ли это конец господству одной страны над другой? Позволит ли это нам жить по своему выбору в сотрудничестве с другими? Принесет ли это равенство и равные возможности нациям, а также группам внутри каждой нации? Сулит ли это скорую ликвидацию нужды и неграмотности и улучшение условий жизни? Они националисты, но этот национализм не ищет господства над другими и не стремится вмешиваться в их дела. Они приветствуют всякие попытки установить всемирное сотрудничество и международный порядок, но они спрашивают себя и подозревают, не является ли это новым методом сохранения старого господства. Обширные районы Африки и Азии населены пробудившимися, недовольными, волнующимися людьми, не желающими терпеть больше существующее положение. Условия и проблемы сильно разнятся между собой в различных странах Азии, но через весь этот обширный район, Китай, Индию, Юго-Восточную Азию, Западную Азию, и арабский мир проходят общие эмоциональные нити и незримые узы, которые связывают их воедино.

На протяжении более тысячи лет, в то время как Европа была отсталой или переживала мрачные времена, Азия представляла передовой дух человечества. Век за веком там процветала блестящая культура и вырастали крупные центры цивилизации и могущества. Около пятисот лет назад Европа возродилась и постепенно начала распространяться на восток и запад, пока наконец не стала господствующим континентом мира по своему могуществу, богатству и культуре. Есть ли какая-либо цикличность в этих изменениях и не происходит ли сейчас обратный процесс? Несомненно, сила и власть переместились сейчас к Америке, к крайнему западу и к Восточной Европе, которая вряд ли была органической частью европейского наследия. На Востоке, в Сибири, также наблюдается колоссальный рост, и другие страны Востока тоже созрели для изменений и быстрого прогресса. Возникнет ли в будущем конфликт, или установится новое равновесие между Востоком и Западом?

Ответ на это может дать лишь отдаленное будущее, и мало пользы заглядывать так далеко вперед. Сейчас нам приходится нести бремя настоящего и решать много неприятных проблем.

В Индии, как и во многих других странах, за этими проблемами стоит реальный вопрос, который заключазтся не только в установлении демократии типа европейской демократии 19 века, но и в совершении глубокой социальной революции. Демократия сама связана теперь с этими, видимо, неизбежными изменениями, и поэтому среди тех, кто не одобряет их, возникают сомнения в осуществимости демократии, и это ведет к фашистским тенденциям и к сохранению империалистических воззрений. Все наши современные проблемы в Индии — религиознообщинная проблема или проблема меньшинств, проблемы индийских князей, материальной заинтересованности религиозных групп и крупных землевладельцев и глубоких интересов английской власти и промышленников в Индии — в конечном счете воплощаются в сопротивлении социальным изменениям. А поскольку всякая подлинная демократия, вероятно, приведет к такого рода изменениям, сама демократия также вызывает возражения и считается не отвечающей специфическим условиям Индии. Таким образом, проблемы Индии, при всем их кажущемся разнообразии и отличии от других, по своей природе ничем не отличаются от вынесенных войной на поверхность проблем Китая, Испании и многих других стран Европы и других районов. Многие европейские движения сопротивления отражают эти конфликты. Повсюду былое равновесие социальных сил нарушено, и до тех пор пока не будет установлено новое равновесие, неизбежны напряженность, смятение и конфликт. Эти проблемы настоящего момента подводят нас к одной из центральных проблем нашего времени: как сочетать демократию с социализмом, как сохранить свободу личности и инициативу и в то же время осуществлять централизованный общественный контроль и планирование народного хозяйства и в национальном и в международном плане?

СВОБОДА И ИМПЕРИЯ

США и Советскому Союзу суждено, видимо, сыграть в будущем жизненно важную роль. Они разнятся между собой так, как только могут разниться две передовые страны, и даже недостатки их диаметрально противоположны. В США налицо все дурные стороны чисто политической демократии, а в СССР мы видим дурные последствия недостатка политической демократии. И все же у них много общего: динамические воззрения и огромные ресурсы, социальная гибкость, отсутствие средневековых традиций, вера в науку и ее применение, распространенное образование и широкие возможности для народа. В Америке, несмотря на огромные различия в доходах, нет неизменных классов, которые имеются в большинстве стран, и наблюдается чувство равенства. В России важнейшим событием последних двадцати лет являются колоссальные достижения масс в области просвещения и культуры. Таким образом, в обеих странах имеется основа для создания прогрессивного демократического общества, ибо такое общество не может опираться на власть маленькой образованной элиты над невежественным и апатичным народом. Точно так же подобная элита не может долго господствовать над просвещенным и культурным народом.

Сто лет назад Токвиль, говоря об американцах своего времени, сказал: «Если, с одной стороны, демократический принцип не побуждает людей заниматься наукой ради науки, то, с другой стороны, он колоссально увеличивает число людей, которые занимаются наукой... Постоянное неравенство состояний побуждает людей ограничиваться далекими от жизни и бесплодными исследованиями абстрактных истин, в то время как при демократии социальные условия и институты толкают к поискам непосредственных и полезных практических результатов науки. Эта тенденция естественна и неизбежна». С тех пор Америка развилась, изменилась и стала конгломератом многих национальностей, но основные ее характерные черты сохраняются и поныне.

У американцев и русских есть еще одна общая черта: им не приходится нести тяжкое бремя прошлого, которое угнетало Азию и Европу и обусловило в большой мере их деятельность и конфликты. Конечно, они, как и все мы, не могут избежать страшного бремени нынешнего поколения. Но по сравнению с другими народами у них более ясное прошлое, и они в меньшей степени обременены, вступая в будущее.

В результате в их отношениях с другими народами отсутствует то взаимное недоверие, которое всегда сопутствует отношениям упрочившихся империалистических государств с другими странами. Это не означает, что прошлое их ничем не запятнано и свободно от подозрений. У американцев имеется негритянский вопрос, который служит для них вечным укором при всех их заявлениях о демократии и равенстве. Русским еще предстоит стереть в Восточной Европе воспоминание о прошлой ненависти, а нынешняя война усугубляет эту ненависть. Все же американцы легко приобретают друзей в других странах, а русским почти совершенно не свойственен расизм.

Большинство европейских стран исполнено взаимной ненависти, воспоминаний о прошлых конфликтах и несправедливости. Империалистические державы неизбежно усугубляли эту нелюбовь к ним со стороны народов, над которыми они властвовали. Долгая история империалистического владычества Англии делает ее бремя особенно тяжелым. В силу этого или в силу расовых особенностей англичане сдержанны, замкнуты и не легко обретают друзей. За границей о них, к несчастью, судят по их официальным представителям, которые редко бывают знаменосцами либерализма и культуры и часто сочетают снобизм с показным благочестием. Эти чиновники обладают особым даром вызывать к себе ненависть других людей. Несколько месяцев назад один из секретарей правительства Индии написал Ганди (находящемуся сейчас в заключении) официальное письмо, которое являет собой образец намеренной наглости и которое очень многие рассматривают как оскорбление, сознательно нанесенное индийскому народу, ибо Ганди является символом Индии.

Что же ждет нас в будущем: новая эра империализма, эпоха международного сотрудничества или же всемирное содружество наций? Чаша весов склоняется к первому, и вновь повторяются старые доводы, однако уже без былой искренности. Нравственные запросы человечества и принесенные пм жертвы используются в низменных целях, и правители эксплуатируют доброту и благородство человека в дурных целях, используют страх, ненависть и преступное честолюбие людей. В древности об империи говорили более откровенно. Вот что писал Фукидид об Афинской империи: «Мы не утверждаем, что имеем право на нашу империю потому, что своими руками сокрушили варваров, или потому, что мы рисковали своей жизнью ради зависимых от нас стран и во имя цивилизации. Государства, как и людей, нельзя порицать за то, что они заботятся о собственной безопасности. Если мы находимся здесь, на Сицилии, то это в интересах нашей собственной безопасности... Страх вынуждает нас цепляться за нашу империю в Греции и страх гонит нас сюда, чтобы с помощью наших друзей навести порядок на Сицилии». В другом месте, касаясь дани, уплачиваемой афинскими колониями, он пишет: «Может показаться, что получать ее безнравственно, но, несомненно, было бы безумием упускать ее».

История Афин изобилует примерами несовместимости демократии с империей, примерами тиранической власти демократического государства над его колониями и быстрого упадка и падения этой империи. Ни один поборник свободы и империи не изложил свои доводы столь ясно и красноречиво, как Фукидид: «Мы — руководители цивилизации, пионеры человечества. Наше общество и общение с нами— высшее благо, какое только может даровать человек. Быть в орбите нашего влияния— это не зависимость, а привилегия. Никакими богатствами Востока нельзя оплатить даруемых нами благ. Поэтому мы можем спокойно продолжать свое дело, используя притекающие к нам средства и деньги в уверенности, что при всех обстоятельствах мы все же останемся кредиторами. Ибо усилиями и страданиями на многих полях брани мы обрели секрет человеческого могущества, который является и секретом счастья. Люди называли его многими именами. Но мы одни научились распознавать его и пользоваться им у себя в городе. Имя, под которым мы знаем его,— это свобода, ибо он научил нас, что служить — значит быть свободными. Не задумываетесь ли вы над тем, почему из всех людей мы одни оказываем благодеяния, движимые не своекорыстными интересами, а бесстрашной уверенностью, даруемой свободой?»

Все это звучит довольно знакомо в наши дни, когда свобода и демократия провозглашаются столь громогласно и в то же время доступны лишь немногим. В этом кроется истина и отрицание истины. Фукидид мало что знал об остальном человечестве, и его кругозор ограничивался средиземноморскими странами. Гордясь свободой своего славного города, восхваляя эту свободу как секрет счастья и человеческого могущества, он все же не сознавал, что другие также жаждут свободы. Свободолюбивые Афины разграбили и разрушили Мелос, истребили там всех взрослых мужчин и продали в рабство женщин и детей. Даже в то время, когда Фукидид писал об империи и свободе Афин, эта империя рушилась, а свободы уже не было.

Свобода не может долгое время сочетаться с господством и рабством. Одно одолевает другое, и лишь короткий срок отделяет величие и славу империи от ее падения. В настоящее время гораздо в большей степени, чем когда-либо раньше, верно положение о том, что свобода неделима. За блестящим дифирамбом Перикла своему любимому городу последовало вскоре падение этого города и занятие Акрополя спартанскими воинами. И все же слова Перикла трогают нас, так как они проникнуты любовью к красоте, мудрости, свободе и мужеству, они трогают нас не только как слова, относящиеся к Афинам времен Перикла, но и в их более широком, мировом значении: «Мы любим красоту без прихотливости и мудрость без изнеженности; мы пользуемся богатством кай удобным средством для деятельности, а не для хвастовства на словах, и сознаваться в бедности у нас не постыдно, напротив, гораздо позорнее не выбиваться из нее трудом... Не обращайте внимания на то, что вы слушаете теперь только речи о преимуществах мужества... Напротив, вы обязаны ежедневно на деле взирать на могущество государства и полюбить его, и, если оно покажется вам великим, имейте в виду, что его стяжали люди отвагою, умением принимать надлежащие меры, люди, руководившиеся в сражениях чувством чести. Если в предприятиях и они терпели в чем-нибудь неудачу, они не считали позволительным лишать государство своей доблести и приносили в жертву ему прекраснейший взнос. Они отдавали ради общего дела свою жизнь, и за то для себя лично они стяжали нестареющую похвалу и почетнейшую могилу, не столько эту, в которой они покоятся теперь, сколько ту, где слава их остается незабвенной, именно в каждом слове, в каждом деянии потомков. Могилою знаменитых людей служит вся земля, и о них свидетельствуют не только надписи на стелах в родной стране. Не столько о самих подвигах, сколько о мужестве незаписанное воспоминание вечно живет в каждом человеке и не в родной его земле. (Поревнуйте этим воинам, считайте счастьем свободу, а свободою мужество, и потому не озирайтесь перед военными опасностями»¹²⁶.

ПРОБЛЕМА НАСЕЛЕНИЯ.

СНИЖЕНИЕ РОЖДАЕМОСТИ И УПАДОК НАЦИИ

Пять лет войны привели к огромным изменениям в составе населения различных стран и к перемещению его в таких грандиозных масштабах, каких не знала, пожалуй, ни одна прошлая историческая эпоха. Не говоря уже о десятках миллионов жертв войны, особенно в Китае, России, Польше и Германии, массы людей были оторваны от своих домов и от родины Военные нужды, спрос на рабочую силу, насильственные эвакуации,— все здесь сыграло свою роль. Нужно помнить также о толпах беженцев, спасавшихся от вторгшихся вражеских армий. Проблема беженцев в Европе в результате политики нацистов приобрела поистине грозные масштабы еще до войны. Однако все это не могло идти ни в какое сравнение с тем, что произошло во время войны. Перемены, совершившиеся в Еврс-пс, представляют собой не только прямое следствие войны. Они являются в основном результатом демографической политики, проводившейся сознательно нацистами. Нацисты убили, по всей вероятности, миллионы евреев и произвели резкие изменения в составе и размещении населения многих оккупированных ими стран. В Советском Союзе несколько миллионов человек переместилось на восток. Они создали за Уралом новые поселения, которые, по всей вероятности, останутся навсегда. В Китае около 50 миллионов человек оказались вырванными с корнем из своей родной почвы.

Нет сомнений в том, что будут предприняты попытки репатриировать этих людей и оказать им помощь — вернее, тем из них, кто уцелеет после войны. Однако задача эта невероятно сложна. Многие вернутся к себе домой, многие, быть может, предпочтут остаться на новом месте. С другой стороны, представляется также вероятным, что в результате политических перемен в Европе будут происходить дальнейшие перемещения и обмен населением.

Но гораздо более глубокими и чреватыми серьезными последствиями являются иные, отчасти физиологические и биологические перемены, которые быстро оказывают свое действие на население мира. Промышленный переворот и распространение современной техники привели к быстрому росту населения в Европе, особенно в Северо-Западной и Центральной

Европе. Когда же эта техника продвинулась на восток, в Советский Союз, то благодаря новому экономическому строю и действию других факторов в этих районах наблюдался еще более поразительный рост населения. Это продвижение техники на восток, сопровождающееся прогрессом в области просвещения, санитарии и народного здравоохранения, продолжается и должно затронуть многие страны Азии. Некоторые из этих стран, как, например, Индия, не только не нуждаются в росте населения, но были бы в лучшем положении, если бы жителей у них было поменьше.

Между тем в Западной Европе наблюдается обратный процесс в движении населения и проблема снижения рождаемости приобретает все более серьезное значение.

Эта тенденция распространена, повидимому, весьма широко. Ею затронуто большинство стран мира, за исключением таких стран, как Китай, Индия, Ява и СССР. Особенно ярко она проявляется в промышленно развитых странах. Население Франции перестало расти уже много лет назад и теперь постепенно сокращается. В Англии неуклонное снижение рождаемости наблюдается с восьмидесятых годов прошлого века, и в настоящее время рождаемость в этой стране является самой низкой в Европе, если не считать Францию. Старания Гитлера и Муссолини повысить рождаемость в Германии и Италии принесли лишь временные результаты. В Северной, Западной и Центральной Европе сокращение прироста населения более заметно, чем в Южной и Восточной Европе (исключая СССР), но подобные же тенденции наблюдаются и во всех этих районах. Судя по нынешним показателям, Европа (без России) достигнет максимальной численности населения около 1955 года, после чего население ее начнет сокращаться. Это не имеет никакого отношения к военным потерям, которые лишь усугубят эту тенденцию к спаду.

С другой стороны, в Советском Союзе население продолжает увеличиваться и численность его к 1970 году, по всей вероятности, превысит 250 миллионов. Сюда не включаются какие-либо пополнения, могущие явиться результатом территориальных изменений, вызванных войной. Этот рост населения наряду с прогрессом в технике и иных областях неизбежно превратит его в господствующую державу Европы и Азии. В Азии многое зависит от промышленного развития Китая и Индии. Огромное население этих стран является для них бременем и источником слабости, если только не удастся надлежащим образом организовать его и сделать производительным. В Европе для великих колониальных держав прошлого, очевидно, уже миновал этап экспансии и агрессии. Их экономическая и политическая организация, умение и способности их народов еще могут обеспечивать им видное место на международной арене, но они все в меньшей степени будут играть роль великих держав, если только не будут действовать коллективно. «Едва ли какое-либо государство Северо-Западной или Центральной Европы снова станет угрожать миру. Германия, подобно своим западным соседям, уже прошла тот период, когда она могла бы стать господствующей державой мира, ввиду распространения технической цивилизации среди народов, которые растут быстрое»¹²⁷.

Многие народы и государства Запада обязаны своей мощью техническому и промышленному прогрессу, и весьма мало вероятно, чтобы этот источник силы оставался монополией нескольких государств. Ввиду этого политическое и экономическое господство Европы над обширными районами мира неизбежно должно быстро идти на убыль. Европа перестанет быть нервным центром евразийского континента и Африки. В силу этой важнейшей причины старые европейские державы в своих помыслах и действиях будут больше придерживаться принципов мира и международного сотрудничества и по мере возможности избегать войны. Когда агрессия почти неизбежно ведет к катастрофе, она перестает казаться привлекательной. Однако мировые державы, которые все еще играют господствующую роль, не ощущают такого стремления к сотрудничеству с другими державами, если только их не толкает к этому моральный стимул, который очень редко уживается с силой.

Каковы же причины этого широко распространенного явления — снижения рождаемости? Известную роль здесь могло сыграть растущее применение противозачаточных средств и стремление иметь небольшую упорядоченную семью, однако, по всеобщему признанию, ни то, ни другое не имело особенно большого значения. В Ирландии, которая является католической страной и где противозачаточные средства, повидимому, применяются мало, снижение рождаемости началось раньше, чем в других странах. По всей вероятности, одной из причин являются все более поздние браки на Западе. Некоторое влияние могут оказывать также экономические факторы, однако даже они едва ли имеют существенное значение. Общеизвестно, что среди бедняков рождаемость, как правило, выше, чем среди богатых классов, и что она точно так же выше в сельских районах, чем в городских. Небольшая группа может поддерживать более высокий уровень жизни, а рост индивидуализма уменьшает значение группы и рода. Профессор Дж. Б. С. Холдейн указывает, что в подавляющем большинстве цивилизованных обществ рождаемость среди людей, принадлежащих к тому тину, который в данном обществе считается высшим, как правило, ниже, чем среди остального населения. Ввиду этого такие общества, повидимому, являются биологически неустойчивыми. Большие семьи часто ассоциируются с низким уровнем умственного развития. Рост в экономической сфере также считается чем-то противоположным биологическому росту.

Повидимому, мы мало что знаем об основных причинах снижения рождаемости, хотя для объяснения этого явления выдвигается множество второстепенных причин. Вполне возможно, однако, что оно вызывается определенными физиологическими и биологическими факторами — особенностями жизни, которую ведут индустриализированные общества, обстановкой, в которой они живут. Недостаточное питание, алкоголизм, расстройство нервной системы или слабое здоровье вообще, как душевное, так и физическое, сказываются на способности к деторождению. И тем не менее терзаемые болезнями, плохо питающиеся люди, как, например, в Индии, продолжают размножаться с невероятной быстротой. Быть может, напряжение современной жизни, непрерывная конкуренция и волнения снижают плодовитость. Важную роль, вероятно, играет отрыв от земли, дарующей жизнь. Даже в Америке рождаемость среди сельскохозяйственных рабочих более чем вдвое превышает рождаемость среди других слоев населения.

Повидимому, тот тип современной цивилизации, который сложился первоначально на Западе, а затем распространился повсюду, в особенности же городская жизнь, составляющая главную ее черту, порождает неустойчивое общество, которое постепенно утрачивает свою жизнеспособность. Жизнь во многих отношениях совершенствуется, но в то же самое время она вырождается, становится более искусственной и мало-помалу угасает. Требуется все больше и больше возбуждающих средств— наркотики для сна или возбудители других видов естественной деятельности, блюда и напитки, щекочущие вкус и приносящие минутное удовольствие ценою общего ослабления организма, специальные ухищрения, позволяющие нам ощутить мимолетное наслаждение и волнение. А вслед за возбуждением наступает реакция и приходит ощущение опустошенности. Мы создали цивилизацию, которая при всей своей блестящей внешности и истинных достижениях содержит в себе какую-то фальшь. Мы едим «эрзацы», приготовленные из продуктов, выращенных с помощью эрзац-удобрений, мы предаемся эрзац-эмоциям, и наши отношения с другими людьми, как правило, отличаются поверхностностью. Один из символов нашего века — это крикливая реклама, непрерывно пытающаяся обмануть нас, притупить наши мыслительные способности и заставить купить ненужные и даже вредные товары. Я не возлагаю на других вину за существующее положение вещей. Все мы являемся продуктом этой эпохи с некоторыми характерными особенностями, присугцигли нашему поколению, и все мы в равной мере должны делить как похвалу, так и порицание. Я, разумеется, являюсь сыном этой цивилизации, которую я в одно и то же время ценю и критикую точно в такой же мере* как и всякий другой, и мои привычки и образ мыслей определяются ею.

В чем же болезнь современной цивилизации, с ее характерными признаками — бесплодием и вырождением? Ведь в этом нет ничего нового, это уже бывало раньше, и история полна примеров подобного рода. В Римской империи в пору ее упадка дело обстояло гораздо хуже. Подчинен ли этот внутренний упадок какому-то циклу, можем ли мы вскрыть его причины и устранить их? Современная индустриализация и капиталистический строй общества не могут являться единственными причинами, ибо вырождение часто наблюдалось и при отсутствии их. Однако вполне вероятно, что в своей нынешней форме они создают условия, физический и моральный климат, благоприятствующие проявлению этих причин. Если основная причина представляет собой нечто духовное, что-то такое, что затрагивает ум и душу человека, то вскрыть ее весьма трудно, хотя мы и можем попытаться понять ее или постигнуть интуитивно. Один факт, однако, представляется несомненным, а именно, что отрыв от почвы, от земли вреден и для индивидуума и для всего народа в целом. Земля и солнце — это источники жизни, и если мы долгое время держимся вдали от них, жизнь начинает угасать. Люди современного индустриализированного общества утратили связь с землей, и они не знают той радости, которую дает природа, и того великолепного ощущения здоровья, которое рождается при соприкосновении с матерью-землей. Они болтают о красоте природы и иногда, в конце недели, отправляются на поиски ее, засоряя местность продуктами своей собственной искусственной жизни, но они не могут общаться с природой или чувствовать себя частью ее. Для них это нечто такое, чем надо полюбоваться, потому что так велено, чтобы потом со вздохом облегчения возвратиться в обычное свое обиталище, подобно тому как они могли бы попытаться восхищаться каким-нибудь классиком — поэтом или писателем, а затем, устав от этой попытки, вернулись бы к своим излюбленным романам или детективам, не требующим никакого умственного напряжения. Они не являются, подобно древним грекам или индийцам, детьми природы, — это отщепенцы, являющиеся как незваные гости к едва знакомому дальнему родственнику. Потому богатство жизни природы и ее бесконечное разнообразие не приносят им той радости и того напряженного ощущения жизни, которое так естественно ощущали наши предки. Надо ли удивляться тому, что и природа обращается с ними как с нелюбимыми пасынками?

Мы не можем вернуться к старому пантеистическому мировоззрению, но, быть может, мы все-таки еще способны понять загадку природы, внимать песне жизни и красоты и черпать в ней жизненную силу. Эта песня раздается не в каких-нибудь избранных местах, ее можно слышать, если только захотеть, почти повсюду. Однако есть такие места, где она чарует даже тех, кто не подготовлен к ее восприятию, напоминая глубокий звук отдаленного и мощного органа. К числу таких особых мест относится Кашмир, где царит красота, незаметно пленяющая вас своими чарами. Французский ученый М. Фуше писал о Кашмире: «Я позволю себе пойти еще дальше и сказать, что, по моему мнению, является истинной причиной этого особого очарования Кашмира, очарования, которое ощущает каждый, даже те, кто не пытается анализировать его причины. Оно не может объясняться только его великолепными лесами, чистотой и прозрачностью его озер, величием его снежных горных вершин или веселым журчаньем его бесчисленных ручейков, раздающимся в прохладном ласкающем воздухе. Не могут быть единственной причиной этого очарования также красота и величие его древних строений, хотя развалины Мартанда возвышаются на Карева так же гордо, как какой-нибудь греческий храм на мысу, а небольшая гробница Паяра, сооруженная из десяти камней, обладает совершенными пропорциями памятников Лизикрата. Нельзя сказать даже, что оно порождается сочетанием искусства и ландшафта, ибо прекрасные здания в окружении романтического пейзажа можно найти и во многих других странах. Но в одном только Кашмире эти два рода красоты окружены природой, все еще исполненной духа таинственной жизни, умеющей нашептывать нам и волновать языческие глубины нашего существа, заставляя тем самым нас, сознательно или бессознательно, возвращаться к тем оплакиваемым поэтом былым временам, когда мир был молод, когда

Le del sur la terre

Marchait et respirait dans un peuple de dieux¹²⁸.

Цель моя, однако, состоит не в том, чтобы превозносить Кашмир, хотя мое пристрастие к нему подчас заставляет меня уклоняться в сторону, и не в том также, чтобы отстаивать пантеизм, хотя я в достаточной степени язычник, чтобы считать некоторый налет язычества полезным для тела и души. Я действительно думаю, что жизнь, совершенно оторванная от земли, в конце концов зачахнет. Конечно, такой полный отрыв случается редко, и различные процессы в природе протекают неторопливо. Однако слабость современной цивилизации заключается в том, что она все больше порывает с элементами, дарующими жизнь. Конкурентная борьба и стяжательство, характерные для современного капиталистического общества, преклонение перед богатством, постоянное напряжение и отсутствие у многих чувства уверенности усугубляют болезни духа и расстраивают нервную систему. Более здоровый и упорядоченный экономический строй улучшил бы положение. Однако и при этих условиях необходимо поддерживать более тесную и живую связь с землей и природой. Это не означает возврата к земле в старом и ограниченном смысле слова или же возврата к примитивному укладу жизни. Такое лекарство могло бы оказаться хуже самой болезни. Следует организовать современную промышленность таким образом, чтобы люди, по мере возможности, сохраняли связь с землей, а также поднять культурный уровень сельских районов. Что касается радостей жизни, деревня и город должны сблизиться, чтобы как тут, так и там имелись все возможности для физического и духовного развития и для полной многогранной жизни.

Я почти не сомневаюсь в том, что это осуществимо, если только люди захотят этого. В настоящее время незаметно, чтобы такое желание было широко распространено, и наша энергия расходуется (помимо уничтожения друг друга) на производство эрзац-продуктов и на эрзац-развлечения. Большинство из них не вызывает у меня серьезных возражений, а некоторые я даже положительно нахожу желательными, но они поглощают время, которое могло бы быть употреблено с большей пользой, и представляют жизнь в ложной перспективе. Искусственные удобрения пользуются в наше время большим спросом, и я полагаю, что они по-своему приносят пользу. Но мне кажется странным, что, восхищаясь искусственным продуктом, люди забывают о естественных удобрениях и даже расточают и выбрасывают их. У одного только Китая хватило здравого смысла полностью использовать природный продукт. Некоторые специалисты утверждают, что искусственные удобрения, хотя они и дают быстрые результаты, истощают почву, лишая ее некоторых важных веществ, в результате чего земля становится все более бесплодной. С землей мы поступаем так же, как и со своей собственной жизнью: слишком часто мы жжем свечу с обоих концов. С невероятной скоростью мы отнимаем у земли ее богатства и очень мало, а то и совсем ничего не даем ей взамен.

Мы гордимся ростом нашего умения производить в химической лаборатории почти все что угодно. Из века пара мы перешли в век электричества, а ныне живем в веке биотехники и электроники. Впереди вырисовывается век социологии, которая, как мы надеемся, разрешит многие сокровенные проблемы, столь сильно нас волнующие. Нам говорят также, что мы находимся на пороге века магния и алюминия и что, поскольку оба эти металла имеются повсюду и в огромном изобилии, никто не будет ощущать в них недостатка. Новая химия создает для человечества новую жизнь. Мы, повидимому, находимся в преддверье колоссального увеличения энергетических ресурсов человечества, и в ближайшее время нас ждут всякого рода эпохальные открытия.

Все это весьма утешительно, и все же в душу мою закрадывается сомнение. Мы страдаем не от недостатка сил, а от злоупотребления теми силами, которыми мы обладаем, или от неправильного использования их. Наука дает нам силу, но остается формальной, не имеет цели, почти не интересуется тем, как мы используем знания, предоставленные ею в наше распоряжение. Она может одерживать все новые успехи, но если она будет слишком игнорировать природу, природа может коварно ей отомстить. Хотя и кажется, что во внешних своих проявлениях жизнь развивается, внутренне она может угасать из-за отсутствия чего-то такого, что еще не открыто наукой.

НОВЫЙ ПОДХОД К СТАРОЙ ПРОБЛЕМЕ

Современные люди, вернее лучшие их представители, по природе своей практичны и прагматичны, альтруистичны и гуманны. Они проникнуты этическими и социальными принципами и руководствуются практическим идеализмом, целью которого является совершенствование социального строя. Вдохновляющие их идеалы являются выражением духа эпохи, «Zeitgeist», юга-дхарма. Они в значительной мере отказались от философского подхода древних, от их поисков изначальной сущности, а также от набожности и мистицизма эпохи средневековья. Их богом является человечество, их религией — служение обществу. Такого рода концепция, быть может, несовершенна, ибо человеческое сознание в любую эпоху было ограничено окружающими условиями, и каждая эпоха видела в той или иной частичной истине ключ ко всякой истине вообще. Каждое поколение и каждый народ питают иллюзию, что их точка зрения на вещи является единственно правильной или, во всяком случае, приближается к единственно правильной. Всякая культура обладает своими определенными ценностями, ограниченными и обусловленными этой культурой. Народ, воспитанный в духе этой культуры, принимает эти ценности как нечто само собой разумеющееся и приписывает им непреходящее значение. Таким образом, может оказаться, что ценности нашей сегодняшней культуры не являются вечными и непререкаемыми, и все же они имеют для нас существенное значение, ибо в них находят свое отражение идеи и дух времени, в котором мы живем. Некоторые провидцы и гении, взоры которых обращены в будущее, быть может, имеют более полное представление о человечестве и о вселенной; они скроены из того ценнейшего материала, который является источником всякого истинного прогресса. Огромное большинство людей не поспевает даже осмыслить ценности сегодняшнего дня, хотя могут говорить о них на современном жаргоне, и живут в плену прошлого.

Нам поэтому приходится руководствоваться в своих действиях высшими идеалами эпохи, в которую мы живем, хотя мы можем

вы

добавлять к ним что-то свое и пытаться облечь их в форму, соответствующую нашему национальному духу. Эти идеалы можно разбить на две группы: гуманизм и научный дух. Между ними издавна существовал открытый конфликт, но совершающийся сегодня великий переворот в мышлении, в результате которого все ценности ставятся под сомнение, уничтожает былые границы между этими двумя подходами, так же как и между внешним миром науки и внутренним миром самосозерцания. Гуманизм и научный дух все более сливаются, порождая своего рода научный гуманизм. Наука, оставаясь приверженной фактам, также находится на пороге проникновения в иные сферы; по крайней мере, она перестала презрительно отрицать их существование. Наши пять чувств и то, что они способны воспринять, явно не исчерпывают вселенную. За последние двадцать пять лет в представлениях ученых о физическом мире произошли глубокие изменения. Наука обычно рассматривала природу как нечто почти не связанное с человеком. Теперь же, по утверждению Джемса Джинса, суть науки состоит в том, что «человек не рассматривает более природу как нечто отличное от самого себя». Но тут вновь возникает старый вопрос, волновавший мыслителей Упанишад: как познающему познать самого себя? Как могут глаза, способные видеть внешние предметы, увидеть сами себя? И если внешнее составляет неотъемлемую часть внутреннего, а то, что мы ощущаем и воспринимаем, есть лишь отражение нашего сознания, если вселенная, природа, душа, разум и тело, трансцендентное и имманентное — все в основе своей едино, каким образом можем мы, ограниченные рамками нашего сознания, объективно постигнуть великое устройство всего сущего? Наука начала затрагивать эти проблемы, и хотя решение их может от нее ускользнуть, серьезный ученый нашего времени напоминает философа и служителя религии прошлых эпох. «В наш материалистический век,— говорит профессор Альберт Эйнштейн,— серьезные деятели науки являются единственными глубоко религиозными людьми»¹²⁹.

За всем этим чувствуется твердая вера в науку, но в то же самое время — и опасение, что чисто фактическая, лишенная цели наука может оказаться недостаточной. Быть может, наука, проявляя столь усиленную заботу о внешней стороне жизни, игнорирует то, что составляет ее истинный смысл? Мы являемся свидетелями попыток привести мир фактов в согласие с миром духа, ибо становилось все более очевидным, что чрезмерный упор на первом из них разрушает дух человека. Вопрос, волновавший философов древности, снова возник в новой форме и в иной связи: как примирить в'нешнюю жизнь мира ^внутренней, духовной жизнью индивидуума? Врачи установили, что недостаточно лечить тело человека или даже всего общества в целом. За последние годы медики, знакомые с выводами современной психопатологии, отказались от противопоставления «органических» заболеваний «функциональным» и придают большое значение психологическому фактору. «Величайшая ошибка, допускаемая при лечении болезни,— писал Платон, — состоит в том, что существуют врачи, лечащие тело, и врачи, лечащие душу, тогда как то и другое составляет единое и неразрывное целое».

Эйнштейн, виднейший ученый, говорит, что «судьба человеческого рода сегодня больше чем когда бы то ни было зависит от его моральной силы. Путь к радости и счастью ведет через самоотречение и самоограничение во всем». Он возвращает нас внезапно из нашего гордого века науки к философам древности, от жажды власти и стремления к наживе к духу самоотречения, столь широко знакомому Индии. По всей вероятности, большинство других ученых нашего времени не согласится с ним в этом, как и со следующим его утверждением: «Я абсолютно убежден, что никакие богатства в мире не могут помочь человечеству продвинуться вперед, даже если они будут находиться в руках деятеля наиболее преданного идее. Лишь пример великих и чистых личностей способен рождать великие идеи и благородные поступки. Деньги возбуждают лишь эгоистичные чувства и вечно служат непреодолимым соблазном, толкающим их владельцев к злоупотреблению ими».

В своих попытках разрешить этот вопрос, столь же старый, как сама цивилизация, современная наука располагает многими преимуществами, неизвестными философам древности. Она обладает запасом накопленных знаний и методом, который полностью себя оправдал. Она обследовала и изучила многие области, неведомые древним. Поскольку она обогатила знания человека о многих вещах и увеличила его власть над ними, они перестали быть загадками, которые служители религии использовали в своих целях. Но есть у нее и свои минусы. Само обилие накопленных знаний затрудняет человеку составить синтетическое представление о целом, и он теряется в какой-то части этого целого, анализирует ее, изучает, частично постигает, не видя при этом ее связи с целым. Великие силы, разбуженные наукой, подавляют человека и неумолимо влекут его, часто как невольную жертву, вперед, к неведомым берегам. Темп современной жизни, постоянная смена одного кризиса другим мешают беспристрастным поискам истины. Самое мудрость теснят и толкают, и ей нелегко обрести то спокойствие и отрешенность, которые так необходимы для истинного понимания. «Ибо спокойны пути мудрости и дух ее бестрепетен».

Мы, быть может, живем в одну из великих эпох человечества, и нам приходится платить за эту привилегию. Великие эпохи всегда были полны конфликтов, неустойчивости, попыток заменить старое чем-то новым. Не существует вечной устойчивости, безопасности, постоянства. Если бы они существовали, сама жизнь прекратилась бы. Самое большее, к чему мы можем стремиться, это к относительной устойчивости и подвижному равновесию. Жизнь — это непрестанная борьба человека с человеком, а также борьба человека с окружающими его условиями. Это физическая, интеллектуальная и моральнаяборь-ба, и в процессе ее принимают определенные очертания новые явления, родятся новые идеи. Разрушение и созидание идут бок о бок, и в человеке и природе всегда можно наблюдать обе эти стороны. В основе жизни лежит принцип роста, а не застой, принцип непрерывного становления, не допускающего статичного положения.

Сегодня в мире политики и экономики наблюдается погоня за властью. Между тем, когда власть удается обрести, многое другое, представляющее значительную ценность, пропадает. Место идеализма занимают политическое надувательство и интриги, место бескорыстного мужества — трусость и эгоизм. Форма берет верх над содержанием, и власть, которой домогались с таким пылом, почему-то не приносит тех плодов, которых от нее ожидали. Ибо власть имеет свои пределы, и сила — это обоюдоострое оружие. Ни та, ни другая не могут управлять духом, хотя они могут укрепить и закалить его. «Вы можете лишить войско полководца, — говорит Конфуций,— но вы не можете отнять у простого человека его волю».

Джон Стюарт Милль писал в своей автобиографии: «Я убежден теперь, что никакое существенное облегчение участи человечества невозможно до тех пор, пока не произойдут коренные изменения в его образе мыслей». Однако эти коренные изменения в образе мыслей сами являются результатом изменения окружающей обстановки и той боли и страданий, которыми сопровождается непрестанная жизненная борьба. Поэтому, хотя мы и можем попытаться изменить этот образ мыслей непосредственно, еще важнее изменить ту обстановку, в которой он возник и которая питала его. Одно зависит от другого и влияет на него. Умы людей бесконечно разнообразны. Каждый человек представляет себе истину по-своему и часто оказывается неспособным понять точку зрения другого. Это вызывает конфликт. В результате этого взаимодействия рождается также более полная и цельная истина. Ибо нам необходимо понять, что истина многогранна и не является монополией какой-либо группы или нации. То же самое относится и к образу жизни. Он может быть различным у разных народов и в различных условиях. Индия и Китай, так же как и другие государства, создали свой собственный уклад жизни и подвели под него прочный фундамент. Они воображали, а многие в этих странах и до сих пор тщеславно воображают, что их уклад является единственно мыслимым. Между тем сегодня Европа и Америка создали свой собственный уклад жизни, который является господствующим в мире и который народы этих стран считают единственно возможным укладом. Однако вероятнее всего, ни один из этих укладов не является единственно желательным и каждому из них есть чему поучиться у другого. Индия и Китай, безусловно, должны поучиться многому, ибо они стали статичными, тогда как Запад не только выражает дух эпохи, ной отличается динамичностью, изменчивостью и обладает способностью к росту, хотя рост этот и совершается ценой периодического саморазрушения и жертв.

В Индии, а возможно, также и в других странах проявляется попеременная тенденция то прославлять себя, то оплакивать. Обе они нежелательны и позорны. Сентиментальность и эмоциональный подход не помогут нам понять жизнь. Мы сможем понять ее лишь при том условии, если будем честно и мужественно смотреть в лицо действительности. Мы не можем предаваться бесцельным романтическим исканиям, не имеющим никакого отношения к проблемам жизни, ибо судьба шествует своим путем, не дожидаясь нас. Мы не можем также сосредоточить свое внимание на одной только внешней стороне дела, забывая о значении внутренней жизни человека. Необходимо привести их в равновесие, попытаться достигнуть гармонии между ними. «Величайшим благом,— писал Спиноза в 17 веке,— является понимание той связи, которая существует между разумом и всей природой... Чем больше познал дух, тем лучше он понимает и свои силы и порядок Природы, тем легче он может сам себя направлять и устанавливать для себя правила; и чем лучше он понимает порядок Природы, тем легче может удерживать себя от тщетного; а в этом состоит весь Метод».

В нашей личной жизни нам также необходимо найти равновесие между духом и телом, между человеком как частью природы и человеком как частью общества. «Для нашего совершенствования,— говорит Тагор,— нам нужно физически быть дикарями, а в духовной сфере — цивилизованными людьми; мы должны обладать даром быть естественными, когда мы имеем дело с природой, и человечными, имея дело с человеческим обществом». Мы не можем достигнуть совершенства, ибо это было бы равносильно концу; мы вечно в пути, пытаясь приблизиться к чему-то, постоянно отдаляющемуся от нас. И в каждом из нас живет множество совершенно различных человеческих существ со свойственными им непоследовательностью и противоречиями, причем все они тянут нас в разные стороны. Тут и любовь к жизни и отвращение к жизни, приятие всего того, что жизнь несет с собой, и непризнание многого в ней. Привести в гармонию эти противоречивые тенденции затруднительно, временами преобладает одна из них, временами другая. Лао-цзы говорит:

Часто человек избавляется от страсти

Ради того, чтобы постигнуть Тайну Жизни;

Часто человек относится к жизни со страстью,

Дабы узреть ее конечные плоды.

При всей нашей способности к рассуждениям и умозаключениям, при всех накопленных нами запасах знаний и опыта мы мало что знаем о тайнах жизни и можем лишь строить догадки относительно сущности ее таинственных процессов. Но мы всегда можем любоваться ее красотой и через искусство выполнять божественную функцию творчества. Пусть мы всего лишь слабые и заблуждающиеся смертные, которым отпущен короткий и ненадежный срок жизни, — все же в нас есть нечто от бессмертных богов. «Поэтому,— говорит Аристотель,— мы не должны слушаться тех, кто призывает нас на том основании, что мы смертные люди, помышлять лишь о том, что должно быть свойственно смертным. Мы должны в меру наших сил стремиться к бессмертию и не щадить никаких усилий ради того, чтобы жить в соответствии с тем лучшим, что есть в нас».