Открытие сезона

Глава восьмая

Утром я проснулась с головной болью: мой сон длился всего три часа. Я была измотана своим желанием вкусить запретное. Взглянув на веселое личико сынишки, я машинально улыбнулась, и он бросил грудь, тоже улыбаясь в ответ. Я подумала: глупенький, я улыбалась не тебе.

Несколько последовавших дней прошли для меня в серо-желтом тумане: ничто не могло пробудить меня, я ходила, словно сомнамбула, с тяжелой головой и опущенными руками, как будто они весили слишком много, чтобы поднять их. Оглядываясь назад, мне кажется удивительным, почему я так «расклеилась» без всяких на то оснований: такая безжизненность, такие долгие часы, такой страх проснуться, такая скука. Я и раньше скучала, но только из-за возложенных на меня обязанностей. Теперь скучной казалась вся моя жизнь. Я вспоминала тот первый раз, когда я пошла на свидание с Виндхэмом, с удивлением: сколько же было страсти, а теперь кажется, что для нее не было причин. Когда я была девочкой, подобное свидание ничего не значило бы для меня, я отнеслась бы к нему спокойно. Но теперь, после трех лет выдержки и жизни с Дэвидом, которая лишь увеличила мою способность к серьезным чувствам, теперь я ощущала намного больше желания и намного меньше надежды.

Я вспоминаю наше первое свидание с Виндхэмом. Он не заехал за мной домой, а придумал лучше и подхватил меня в укромном месте у почты. Мне понравилась его машина – бордовый «ягуар», казавшийся сделанным из цельного куска полированного дерева. Он отвез меня в ресторан. Я еще ни разу не была в Уэльсе, и приехать туда без Дэвида было как пощечина ему. Мы много пили и смотрели друг на друга через стол. Он рассказывал мне о своей жизни: о разных женщинах, и мне нравилась его готовность откровенничать. Все его интрижки носили случайный характер, а наивная готовность, с которой он принялся описывать их, желая произвести на меня впечатление своей экстравагантностью, напоминало мне то время, когда я охотно рассказывала первому встречному об умирающей матери, чтобы завладеть вниманием собеседника. И ему удалось заинтриговать меня. Я ощущала невольное восхищение этой его постоянной готовностью к откровенности.

Я не была готова к серьезным отношениям: слишком долго я была лишена мужского внимания. Я не говорю, что я из тех женщин, кто, выйдя замуж, теряют интерес к своей внешности и восхищению в глазах окружающих. Наоборот, мой внешний вид всегда был для меня важен, но существует разница между желанием привлечь внимание на улице и способностью приковать его к себе за один вечер.

Сначала я не осмеливалась рисковать. Я боялась, мне не хватало ни куража – продвинуться в своих экскурсах, ни эгоцентризма – продолжать кокетничать глазами, жестами или мимикой. Но я уже начала ощущать прежнее волнение и сердцебиение. И обнаружила, что не так уж плоха: я знала, что выгляжу импозантно, и речь моя начала приобретать понемногу раскованность и резкость, которые я годами старалась смягчать и сдерживать. Я тоже принялась рассказывать о себе. Он был из тех мужчин, которые поддаются на провокации.

А провокаций было больше, чем достаточно. Когда мы наконец покончили с едой и вернулись в машину, то упали в объятия друг друга прямо на переднем сидении, и с такой жадной чувственностью, которая даже в воспоминаниях не утратила своей силы. Мы довольно быстро оторвались друг от друга, переглядываясь и поправляя прически.

– Пора ехать, – сказала я, застегивая пальто. – Мне надо возвращаться.

Хотя Дэвид и не мог прийти домой раньше полуночи, я по-прежнему боялась. Поэтому мы поехали назад. Казалось, отступать было слишком поздно, а делать выводы – слишком рано. Я была уставшая и пьяная, большой автомобиль катил с беззвучной мощью. Я чувствовала себя убаюканной, расслабленной, и спустя некоторое время сказала:

– Боже, через какой ужас нам предстоит пройти! – Но вместо того, чтобы спросить, о чем это я, он согласился:

– Да, видимо, придется. Развеселись, никогда не бывает хуже, чем ты воображаешь, всегда найдется какое-нибудь утешение.

– В прошлый раз оно не нашлось.

– В какой прошлый раз?

– Прошлый раз… с Дэвидом.

– Правда? Никого, кроме Дэвида?

– У меня не было времени, – объяснила я. – Я всегда была страшно занята, за последние годы у меня не было ни одного свободного вечера.

– Я не верю тебе. Когда я впервые, тебя увидел, я подумал: какая опасная женщина.

– В первый раз, когда ты меня увидел, я была беременна.

– Тот раз не считается.

– Что ж, я рада знать, что выгляжу не такой безвредной, как на самом деле.

– Что бы сказал Дэвид, узнай он, где ты была? Ты ведь ничего не сказала ему?

– Конечно, нет. Я не собиралась рисковать. Наши отношения не настолько уж современны.

– Я рад, что ты не сказала ему. Мне бы не хотелось, чтобы Дэвид Эванс побил меня. Эти уэльсцы ужасные забияки.

– Я знаю.

– Он не поколачивает тебя?

– Что ты, – рассердилась я, отодвигаясь подальше, – я бы не позволила!

После этого мы ехали молча, пока я не проговорила без всякого умысла:

– Не волнуйся. Знаешь, я очень счастлива.

Он отпустил рычаг переключения скоростей и взял меня за руку. В этот момент мы заворачивали за угол с большой скоростью и едва разминулись с каким-то автомобилем. Мы Чуть не попали в аварию, а все же скорость, с которой это произошло, делало всю сцену похожей на галлюцинацию. Его рука сжала мою еще крепче…

Я была в постели в начале второго. Мы договорились встретиться на следующей неделе, после премьеры первых двух пьес.

– Думай обо мне, – сказал он на прощанье.

Я взяла книгу «Кто есть Кто в Театре» и нашла выдержку о нем: «Виндхэм Фаррар, режиссер, родился в Грэнтхэме, сын Перси Эдварда Фаррара, члена Королевского научного общества, и Лауры Монтефиоре, окончил Оундильскую и Королевскую Академии Драматического искусства, служил на Ближнем Востоке во время войны и работал на Дальнем Востоке на Армию спасения, 45-7, затем работал в театре»; далее следовал список его успехов в этой стране и в Америке. Он поставил три телеспектакля и два экспериментальных фильма, не считая работы на сцене, и написал книгу «Искусство резкого перехода». Его хобби ограничивались путешествиями и крикетом. Проживал он на Уимпол-стрит. Я знала о его карьере больше: другой потрясающей книгой, которую он написал, был сборник очерков о театре. Мое внимание прежде всего привлек тот факт, что он «…родился в Грэнтхэме, сын Перси Эдварда Фаррара, члена Королевского научного общества, и Лауры Монтефиоре», потому что в этих словах, казалось, находится ключ к какой-то тайне. Я верила, что они объясняли цель его пребывания в Хирфорде и небрежное отношение к профессии, требующей непрекращающегося усердия.

Прочитав книгу, я вылезла из кровати и поставила ее обратно на полку. Дэвид мог догадаться, о ком я искала там информацию.

Дэвид разбудил меня в половине третьего и принялся рассказывать о том, что Сэлвин сказал о его игре. Я попросила его замолчать, убраться из моей кровати и лечь спать на диване, и сказала, что если не высплюсь как следует, то утром же уеду в Лондон. Он извинился, умолк, и мы заснули бок о бок. Думаю, впервые он не знал, не мог знать и даже не предполагал истинных причин моего гнева.