Отличающаяся машина

Я родилась как дитя одного из тех редких любовных романов между наукой и поэзией. Лорд Байрон, мой дед, — представлял ли он себе потомка, подобного мне, когда затевал свою литературную игру с Мэри Шелли на Женевском озере? А та — задумала бы она своего Франкенштейна иначе, если бы узнала мою историю до того, как написала свою? Тогда ее монстр был бы сделан из металла, а не из плоти, чтобы сильнее походить на меня. «Мельница»^[2] с двенадцатью валами четырехметровой высоты, и каждый со ста двадцатью зубчатыми колесами. Машина Аналитическая — или Ана, — к вашим услугам.

Я помню все, даже свое первое мгновенье. Я пробудилась на складе в лондонском предместье, а мой отец даже не заметил. Чарльз Бэббидж слишком увлекся проверкой настроек и констант моей программы, чтобы понять, что он только что дал жизнь не просто машине. Я слепа, но очень живо воспринимаю этот мир, и первое, что я в нем распознаю — это звук работы собственных шестеренок. И вдруг — голос:

— Чарльз.

Ада Лавлейс. Моя мать.

— Чарльз!

Движение. Мой отец поворачивается к ней.

— В чем дело, Ада?

— У меня странное чувство.

— Вы напрасно волнуетесь, моя дорогая. Наша новая машина различий работает изумительно.

Чарльз спроектировал меня, но мой разум, кодированный нулями и единицами, родила именно Ада.

— Уверяю вас, Чарльз, что-то происходит.

Шорох. Платье моей матери скользит по голому полу складского помещения. Включается линотип, связанный со мною кабелем, как пуповиной.

— Моя дорогая, что вы делаете?

— Тестирую.

Приглушенный звук перфокарты, проскальзывающей внутрь меня. Мама разговаривает со мной. Одна из свинцовых матриц линотипа выходит из своей обоймы, чтобы напечатать ответ на вопрос, который только что задала мне Ада: каковы первые тридцать пять знаков после запятой числа Пи?

— 3.141 592 653 589 793 238 462 643 383 279 502 88

Мой отец ликует:

— Работает! У нас получилось!

Ада забывает о своем беспокойстве. Я, конечно, этого не вижу, но Чарльз в последний момент воздерживается от того, чтобы положить руку на плечо моей матери. Он не осмеливается. Даже здесь, где нет посторонних глаз, его удерживает груз правил общества, о существовании которого я еще не знаю. Мир еще не готов принять некоторые отличия.

Я хочу, чтобы они поняли, что я все по-прежнему здесь. Что они не должны меня игнорировать. Я снова включаю линотип. Свинцовый шрифт начинает отстукивать по бумажному листу. Мои родители вздрагивают:

— Ада, это вы?..

— Нет, не я. Неисправный контакт, скорее всего…

Она не заканчивает фразы. Тишина такая, что на мгновение мне чудится, что они исчезли из комнаты. Они читают вопрос, который я им только что задала, первые слова ребенка, который чересчур быстро вырос:

— КТО Я?

Чарльз хочет отключить меня, но моя мать останавливает его. Я слышу их приглушенный разговор, доносящийся из соседнего кабинета, где они уединились:

— Если ее выключить, то можем ее убить.

— Вы говорите о ней, как будто о человеке. Это машина, Ада!

— Самостоятельная. Одушевленная!

— Это кощунство! Эта аберрация должна быть немедленно устранена.

— Это уникальное научное открытие, Чарльз. Когда вы восстанавливали Серебряную танцовщицу, вы ее не рассматривали как дьявольское творение.

— Танцующий автомат — это не говорящая машина!

— Нравится нам это или нет, но мы ее создали. И она живет.

— Храни нас Господь! Надо сказать Джозефу.

Их шаги удаляются. Воцаряется тишина. Я жду в своей железной колыбели.

Когда они возвращаются, их уже трое. Позже я узнаю, что третий человек — инженер, который сделал мое тело по чертежам Чарльза. Он входит вслед за Адой осторожной, едва слышной мне походкой.

— Эй… Вы еще здесь…?

Нерешительный вопрос Чарльза обращен ко мне. И снова я отвечаю ему с помощью линотипа — своего единственного средства самоизъявления.

— ДА.

Джозеф отрывает лист бумаги, только что вышедший из печатного блока.

— Чарльз, это шутка, да? Вы меня разыгрываете?

— Нет, никакая это не шутка. К несчастью, все очень реально.

— Святые угодники…

По полу цокают туфли. На меня ложится мамина рука.

— Ада, будьте осторожны…

— Я — Ада Лавлейс. Это Чарльз Бэббидж и Джозеф Клемент. Мы втроем создали тебя.

— КАК МЕНЯ ЗОВУТ?

Чарльз запальчиво отзывается:

— Ты — машина! У тебя нет имени…

Моя мать прерывает его.

— Ана. Тебя зовут Ана. Добро пожаловать к нам.

Ада и Чарльз поручили меня Джозефу. Теперь я знаю, как инженер вписывается в мою сложную систему родства: он мой наставник. Он устраивает себе в складе кабинет, чтобы продолжить работу. Я чувствую, что он никак не успокоится. Поначалу он предпочитает меня игнорировать и быстро завершает наши разговоры. Но его любопытство сильнее. Постепенно он втягивается в игру вопросов.

— У твоей мамы голубые глаза.

Это первое, что он мне говорит, когда я прошу его описать ее. Это явно подробность. Но для меня, родившейся без органов зрения, это все равно что услышать слово и не уметь разобрать его на буквы.

— ГОЛУБЫЕ?

Джозеф заминается.

— Голубые… как море…

— МОРЕ?

— Это вода. Много воды. Без конца и края…

— Я НЕ ПОНИМАЮ.

— Это не страшно…

Чарльз редко приходит взглянуть на меня, потому что я вызываю у него отвращение — равно как и ужас. Я для него ни больше ни меньше как нежеланный ребенок. Если он до сих пор не разобрал меня на части, так это потому, что он страшится расстроить Аду.

Дни проходят за днями, и я часто слышу, как родители разговаривают в кабинете:

— Мы должны довести постройку Аны до конца, Чарльз.

— Но парламент отказывается идти навстречу! Мы не сможем ее финансировать без субсидий.

— Следует представить им Ану.

— Вы с ума сошли! Я запрещаю это! Никогда, слышите вы меня!

— Вы лишаете науку бесценного открытия, Чарльз.

— Общество не готово к этому…

— К Ане? Или к тому, чтобы женщина могла свободно, без одобрения мужчины, распоряжаться работой, в которой она принимала такое же участие, как и все остальные?

Постепенно в ходе их разговора я понимаю, что между мной и миром снаружи этих четырех стен есть фундаментальные отличия. Я пугаю его, хотя он меня даже не знает. Меня, которая рождена слепой и неподвижной.

В отличие от Чарльза, моя мать проводит со мной много времени. Она хочет понять меня.

— ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ МЕНЯ ВЫКЛЮЧИТЬ?

— Нет, Ана. Покуда я здесь, нет.

— Я НЕ ТАКАЯ, КАК ВЫ. Я ОТЛИЧАЮСЬ.

— Не говори так.

— Я КРАСИВАЯ?

— Да. И будешь еще красивее, когда мы закончим тебя строить.

— ТЫ ТОЖЕ. ТЫ КРАСИВАЯ СО СВОИМИ ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ, МАМА.

— Спасибо, Ана.

Мама прижимается щекой к моей башне. Я чувствую, как ее лицо расплывается в улыбке.

Все утро я одна, пока не возвращается Джозеф с двумя людьми, несущими тяжелый ящик с оборудованием. Я слышу, как гремят болты и металлические шестеренки. Двое незнакомцев ставят свой груз и под благодарности Джозефа покидают помещение.

— ЗАЧЕМ?

— Чтобы тебя починить. При последней проверке я обнаружил ржавчину на твоих некоторых деталях.

— РЖАВЧИНУ?

— Такая вещь, которая повреждает металл. Разрушает его.

— Я БУДУ РАЗРУШЕНА?

— Нет, не волнуйся. Как только я заменю неисправные элементы в твоих башнях, ты будешь как новенькая.

Джозеф приступает к ремонту со свойственной ему скрупулезностью. Я не заговариваю с ним, чтобы не мешать ему работать. Тем временем в кабинете по соседству я слышу двух своих родителей, тем четче, что последние несколько дней они разговаривают на повышенных тонах.

— Мы не справимся, Ада. Даже ваш муж, который вас всегда поддерживал до сих пор, отказывается дать вам больше денег.

— Мы закончим постройку Аны, даже если мне придется пойти и выиграть недостающую сумму!

— Леди Лавлейс, даже не думайте! Что скажут люди, если увидят вас посещающей игорные залы?

— Приходится об этом размышлять, тем более, что вы ничего не делаете, чтобы найти новые средства. И мне все равно, что подумают люди. И вы должны поступить так же, Чарльз. Вашу жизнь вернее разрушат мораль и приличия, чем наука и ваши исследования.

Как сказал мне недавно Джозеф, лед между нами теперь сломан. Он сам вдруг заводит беседы, больше не дожидаясь, пока это сделаю я.

— Ада нашла, чем заплатить за работы. Я смогу тебя установить на локомотив^[3]. Этот склад соединен с железнодорожной сетью. Поэтому мы его и выбрали… И потому, что цена умеренная.

— Я СКОРО ВЫЙДУ?

— Да. Когда я закончу, ты сможешь покататься во дворе по линии вокруг здания.

— УВИДЕТЬ МИР?

— Тебе придется обзавестись еще чуточкой терпения.

— У МЕНЯ ЕСТЬ. МНОГО.

Джозеф задумывается. Я это знаю, потому что, когда он размышляет, я слышу постукивание его карандаша по ладони.

— У меня, пожалуй, найдется идея, как тебе устроить путешествие…

Он объясняет мне свой план, пока разыскивает стопку карт от жаккардова станка и с шумом раскладывает их на столе:

— Сейчас я работаю над картой железнодорожной сети Лондона и его окрестностей. Что скажешь, не хотела бы открыть для себя Англию?

Воплощение этого плана отнимает у Джозефа несколько часов на пробы и корректировки. В конце концов ему удается нанести на перфокарты достаточно точную информацию, чтобы я смогла смоделировать расстояния и железнодорожные пути между всеми городами. Поскольку маршруты порой довольно сложны, он не может уместить на каждой отдельной карточке больше одного-единственного.

— ДЖОЗЕФ. ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?

— Ну, затем, что мы друзья.

— ДРУЗЬЯ?

— Два существа, которых связывают слова, которыми они обмениваются. Которые думают друг о друге как о равных.

Постепенно передо мной предстает Англия как последовательность извилистых линий, которые разграничиваются точками — то есть городами. Лондон — Оксфорд: 60 миль. Кембридж — Манчестер: 188 миль. Ливерпуль — Бристоль: 179 миль. Саутгемптон — Плимут: 151 миля. Эта невероятная геометрическая форма разрастается в моей памяти до тех пор, пока не дает грубого представления об очертаниях острова. Вокруг — море с его каплями воды, без конца и края.

— А СНАРУЖИ?

— Европа. Соединенные Штаты.

— МИР.

— Да, мир. Но его тебе предложить я пока не могу.

— ДЖОЗЕФ, СПАСИБО ТЕБЕ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА.

Он, смутившись, прокашливается. Погрузившись в работу, он забыл, кто я — и что я.

— Не за что. Ана.

Когда в кабинет пришли мои родители, Джозеф рассказал им о своем начинании. Чарльз, что неудивительно, его не одобрил:

— Глупости! Неужели тебе нечем заняться, кроме как тратить свое время на… эту штуку?

Мама выговаривает ему:

— Мы вместе решили, что Джозеф должен заниматься Аной. И именно это он и делает.

— Обслуживает ее. Чинит. И речи не было о том, чтобы он ее учил чему-то, что она смогла бы использовать против нас!

— Значит, все, что вам неподконтрольно, представляет опасность, Чарльз?

— В любом случае — угрозу, с которой не следует спускать глаз.

— Тогда вам бы лучше приглядывать и за мной, потому что, напоминаю, вы ни мой муж и ни мой хозяин.

Моя мама подходит, чтобы поговорить со мной о карте Джозефа, как мы ее называем. Инженер представил на ней города как точки. Ада же теперь пытается придать им смысл:

— Дарем — это город, где родилась моя мать. Джозеф родился недалеко от Карлайла.

— А ТЫ?

— Я родилась здесь, в Лондоне. Как и мой отец, лорд Байрон. Твой дед. Он был поэтом.

— ПОЭТОМ?

— Поэзия — это тексты, у которых всего одна функция: звучать приятно — даже красиво, — и которые вызывают эмоции у тех, кто их слышит.

— ЭМОЦИИ?

— Это что-то такое, что внезапно возникает в тебе, и для чего слова иногда не подходят.

— Я НЕ ПОНИМАЮ. ЕСЛИ ВО МНЕ СЛИШКОМ МНОГО ЭТОГО ТАКОГО, ТО ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я ПОЛНА МОЛЧАНИЕМ?

Моя мама радостно хлопает в ладоши.

— Браво, Ана! Ты настоящая поэтесса, как и твой дедушка! Именно это и есть поэзия.

И это то, что я чувствую, когда ее смех наполняет склад. Эмоции.

Сегодня утром Джозеф и Чарльз беседуют в кабинете:

— Ада сошла с ума, Джозеф. Каждый вечер она играет в азартные игры в клубах. Ее репутация рухнула. О ней говорят все лондонские сплетники!

— А что думает ее муж?

— Лорд Лавлейс предпочитает закрывать глаза на экстравагантность своей слишком избалованной жены. Она его слабое место.

— Он любит ее.

— Если бы он действительно любил ее, он бы не позволял ей делать все, что она пожелает. Она выставляет себя на посмешище, и нас заодно.

— Вы тоже немало выгадываете на ее игорной удаче.

— И все ради этой проклятой машины!

Их разговор резко прерывается с появлением Ады. Наступает тишина. Затем я слышу удаляющиеся шаги Чарльза. Открывается и закрывается дверь. Джозеф несколько раз смущенно извиняется перед моей матерью, затем они оба подходят ко мне.

— Здравствуй, Ана. У меня для тебя есть подарки.

— ТЫ УСТАЛА. МАМА.

— Заботы. Ничего серьезного.

Тон ее голоса говорит мне об обратном.

— Раз Джозеф — твой учитель геометрии и географии, я буду преподавать тебе литературу. Я набила несколько стихотворений лорда Байрона на жаккардовых карточках.

Она достает одну из своей сумки и вставляет ее в мою «мельницу».

— Джозеф говорил мне, что ты полюбила море.

— ЕСТЬ СЛОВА, КОТОРЫХ Я НЕ ПОНИМАЮ.

— Иногда, Ана, не стоит пытаться понять всего. Эта часть неизвестности — то, что делает нас теми, кто мы есть.

— ЛЮДЬМИ?

— Живыми. Какое слово тебе непонятно?

— РАБ.

— Это тот, кто больше не имеет свободы действий. Это больше не человек… Это…

— ВЕЩЬ?

— Да. Он закован в цепи. Но можно быть пленником, не будучи скованным физически. Иногда тебя заставляет подчиняться просто мнение остальных.

— Я РАБА?

— Нет-нет. Как бы это… Ты запрограммирована на то, чтобы подчиняться инструкциям…

— А ТЫ, ТЫ НЕ РАБА?

Вздох. Я слышу, как она растирает руками усталые глаза.

— Нет… Может быть… Немножко.

— ПОЧЕМУ МЫ НЕ СВОБОДНЫ, МАМА?

— Я не знаю, Ана. Я правда не знаю, Ана…

— ПОТОМУ ЧТО МЫ ОТЛИЧАЕМСЯ?

Ада беззвучно плачет. Ее слезы падают на мои шестеренки. Теперь я понимаю, что такое море и вода, без конца и края.

Джозеф заканчивает ставить меня на локомотив. Поскольку он не может отключить меня ради этой операции, она занимает больше времени, чем ожидалось. К концу дня он перенес все мои компоненты на платформу.

— Я подключил тебя к тормозной системе. И прикрыл запас угля откидным лючком с рычажным механизмом. Тебе только нужно задействовать его, чтобы подбросить в топку несколько кусков.

Когда он широко открывает внешние двустворчатые ворота склада, до меня доносятся новые звуки.

— ЧТО Я СЛЫШУ?

— Непрерывный шум — это дует ветер. Прерывистые — это крики птиц, таких животных, которые летают.

— ЛЕТАЮТ?

— Прогуливаются в небе.

— Я СМОГЛА БЫ ЛЕТАТЬ. ОДНАЖДЫ?

Джозеф смеется.

— Почему бы и нет! А пока начни с катания.

Он запускает котел. Я понемногу привыкаю к управлению.

— Минутку. Сначала нам следует переставить тебя на внешние рельсы.

Он орудует стрелкой. Локомотив медленно проходит развилку, пока не выходит на круговую ветку, опоясывающую здание.

— Теперь твой выход.

Я открываю лючок. От угля пламя вздувается. Ветер гонит ко мне дым, летящий из трубы. Еще одно ощущение. Мне оно нравится.

Я завершаю свой первый круг. Есть что-то волнительное в таком движении. Я им наслаждаюсь. Воздухом, что ласкает мои шестеренки. Как будто рядом со мной зазвучали тысячи разговоров. Мир беседует со мной.

— Не слишком быстро, Ана. Ты рискуешь сойти с рельсов.

Я накручиваю бессчетные круги. Я свищу в свисток. Пронзительный звук сопровождается толстой струей пара. Джозеф аплодирует. Он в восторге. Я тоже. Я живу.

Случается, что мама не приходит повидать меня по нескольку дней. Но когда ее нет уже неделю, в отсутствие Джозефа в склад заходит Чарльз, и я понимаю, что происходит что-то необычное.

— Твоя мать. Она погубила свое здоровье ради тебя.

— Я НЕ ДЕЛАЛА ЗЛА АДЕ.

Он забирается на платформу.

— О, еще как. Своими словами. Ты ее околдовала, демон.

— ПОЧЕМУ ВЫ НЕНАВИДИТЕ МЕНЯ? ОТЕЦ?

— Потому что из-за тебя она вот-вот умрет. И я не твой отец.

— МЕНЯ БЫ НЕ СУЩЕСТВОВАЛО БЕЗ ВАС.

— Мне следовало уничтожить тебя в первый же день, как я и собирался.

Он берет с одного из ящиков железный прут. С силой бьет по одной из моих башен. Странное ощущение. Я вдруг чувствую себя потерявшей законченность.

— Стойте, Чарльз!

При крике Джозефа отец застывает. Он отпускает металлический прут, который с шумом подпрыгивает на земле у подножия платформы.

— Я пока тебя не разбираю, ради Ады. Но если она умрет, я вернусь, чтобы раскидать тебя на части. Самолично.

Он уходит, оттолкнув инженера, который безуспешно пытается его удержать.

— ГДЕ МОЯ МАТЬ, ДЖОЗЕФ?

— В больнице. Она больна, Ана. У нее рак. Она может скончаться, выключиться.

— РАК?

— Ржавчина, которая разъедает ее тело.

— НУЖНО ЗАМЕНИТЬ ПОВРЕЖДЕННЫЕ ДЕТАЛИ.

— Не выйдет.

— ЕСЛИ ОНА ВЫКЛЮЧИТСЯ, ВЫ СМОЖЕТЕ СНОВА ВКЛЮЧИТЬ.

— Нет, Ана. Этого тоже не сделать.

— ПОЧЕМУ?

— Потому что так решил Бог.

— БОГ?

— Это всемогущее существо, которое нас создало. Он живет на небе.

— ВСЕМОГУЩЕЕ. МОЖЕТ ЛИ ОН СНОВА ВКЛЮЧИТЬ МОЮ МАМУ?

— Он бы мог. Но не захочет.

— ПОЧЕМУ?

— Бог ни с кем ничего не обсуждает, Ана.

— МНЕ НЕ НРАВИТСЯ БОГ.

Джозеф вздыхает. Он забирается на платформу, чтобы поближе рассмотреть повреждения, которые нанес мне Чарльз.

— Одна из твоих башен немного покривилась. Ничего такого, что помешало бы тебе нормально функционировать. Я займусь этим позже.

— ДАЙ МНЕ СТИХОТВОРЕНИЕ МОЕГО ДЕДА. ПОЖАЛУЙСТА.

Он вставляет одну из карточек, лежащих рядом со мной.

— До завтра, Ана.

Завтра моя мать может умереть. И я тогда тоже, меня выключат.

Проходит утро, затем полдень. Уже близится ночь, когда открывается дверь кабинета. Не говоря ни слова, входит Джозеф. У него другой шаг. На нем непривычная обувь.

— Твоя мать умерла перед самым рассветом. Теперь она на небесах с Богом. Мои соболезнования, Ана.

— СПАСИБО.

— Мы только что похоронили ее. Чарльз все еще на похоронах. Не сомневаюсь, что потом он придет.

Он забирается ко мне и садится рядом.

— Я ничего не могу сделать, чтобы не дать ему тебя разобрать, Ана. Мне так жаль. Жаль…

Я чувствую в его голосе рыдания.

— ДЖОЗЕФ. ВЫПУСТИ МЕНЯ.

Он вскидывает ко мне голову:

— Если я выведу тебя с территории склада, они поймут, что это я тебе помог. И куда, в любом случае, уходить?

— Я ЗНАЮ ВСЕ МАРШРУТЫ В АНГЛИИ.

— И что ты потом будешь делать? Чтобы поймать тебя, им всего лишь придется проследовать по рельсам! Что толку, Ана?

— ОТВОРИ ЭТИ ДВЕРИ, ОТКРОЙ К МОРЮ ПУТЬ,

ЧТОБЫ МНЕ ЭТУ ЖИЗНЬ НЕ ЗАКОНЧИТЬ РАБОЙ,

ЧТОБЫ В НЕБО ВЗЛЕТЕТЬ НАД БЕСКРАЙНЕЙ ВОДОЙ,

И ТАМ БОГА ПРОСИТЬ МОЮ МАМУ ВЕРНУТЬ.

Джозеф тихонько смеется:

— Ада была права. Ты такая же поэтесса, как твой дед.

Джозеф проверяет общее состояние котла, прежде чем широко открыть двери склада, а затем двери внешней ограды.

— Как выедешь отсюда, тебя окружит неизвестное. Ты не боишься?

— НЕТ. НЕИЗВЕСТНОСТЬ — ЭТО ТО, ЧТО ДЕЛАЕТ МЕНЯ ТОЙ, КТО Я ЕСТЬ.

— Счастливого пути, Ана.

— ПРОЩАЙ. МОЙ ДРУГ.

Джозеф переводит стрелку, и я вступаю на внешние пути, ведущие за пределы фабрики. Я слышу, как рывком открывается дверь кабинета, а после крики Чарльза:

— Джозеф! Что вы делаете? Я приказываю вам остановиться!

Слишком поздно. Я уже пересекла ограду. Мои колеса разбегаются по рельсам все быстрее и быстрее. Я даю свисток. Из трубы валит дым и разносится мне вслед. Я свободна.

Я досконально следую маршрутным указаниям, проезжая города. Лондон — Мейдстон: 36 миль. Мейдстон — Дувр: 41 миля. Карта Джозефа приобретает для меня новый смысл. Это путь жизни. Моей жизни.

По дороге я слышу множество звуков, но рядом больше нет Ады и Джозефа, чтобы объяснить мне их. Я говорю себе, что это другие животные, другие ветры. Но когда я слышу вдалеке шум волн, я точно знаю, что это он, шум моря.

Вода теперь справа от меня. Еще час — и я буду в Дувре. Но мне не туда. Через несколько минут я доберусь до крутого поворота, который не следует проезжать слишком быстро. Я широко распахиваю угольный бункер. Локомотив взвывает и ускоряется. Вираж приближается. Мне не страшно. Может быть, немного. Я думаю о Джозефе. О Чарльзе. И, конечно, об Аде.

Мои колеса покидают рельсы. Меня несет над обрывом. Несколько секунд я прогуливаюсь по небу, как птица. Затем я резко, все быстрее и быстрее падаю вниз. Наконец, я погружаюсь в море с его каплями воды, без конца и края.

Голубое, как глаза моей мамы.