Отражения

ГЛАВА 2: Бедная девочка

В доме Габриэля нам никто не обрадовался.

Невысокая, сухая женщина с тронутыми сединой волосами посмотрела на меня так, словно она была воспитательницей в яслях, а я пришла сюда, чтобы втянуть вверенных ей детей в какую-нибудь нехорошую историю. Воровать яблоки, например, или шляться по заброшенным стройкам.

Она появилась словно бы из теней, как фэйри, вынырнула из-за какого-то угла, стоило мне моргнуть, и встала перед светлыми двустворчатыми дверьми, ведущими в комнату, куда нам всем было нужно попасть.

На Кондора эта женщина смотрела с еще большим недоверием. Она нервно дотронулась до жемчужной броши, прикрепленной к высокому, жесткому воротнику фиолетовой блузки, нахмурилась и сухо сказала:

– Доброго дня, Юлиан.

Он улыбнулся ей в ответ и покрепче сжал мою руку, словно без этого я бы не высунулась из-за его спины.

– Доброго дня, тетя Хеллен, – поклонился он. – Позвольте представить вам леди Мари Лидделл, она пришла проведать…

– Бриджет, – перебил его Габриэль. – Мы ненадолго, – добавил он виновато.

Тетя Хеллен нахмурилась еще больше:

– У вас четверть часа, – сказала она, скрестив руки на груди, и перевела взгляд с меня на Кондора. Взгляд ничего доброго не предвещал. – Врач был у нее с утра и сказал, что вам, молодой человек, стоило бы бережнее относиться к тому, кого касается ваша магия.

Пришла моя очередь хватать кое-кого за запястье и хмуриться.

– Никакой магии сегодня, тетя Хеллен, – сказал Кондор, не меняясь в лице. Он все так же улыбался, с какой-то деланной беспечностью мальчишки, которого пытаются отчитать за шалости, которые он сам шалостями не считает. – Но я поговорю с ее врачом, – беспечная улыбка искривилась лишь самую малость. – Тем более, как я помню, я сам же его и нанял. Пойдемте, леди Лидделл, посмотрите на вашу, хм, находку и убедитесь, что ей здесь не причиняют никакого вреда.

Он протащил меня за собой, мимо тети Хеллен, которая застыла с широко распахнутыми глазами. Краем уха я услышала, что Габриэль извинился перед ней, а потом двери закрылись за моей спиной, и мы оказались в маленькой и очень уютной комнате.

Прямоугольные окна с мелкими стеклышками, сложенными в геометрический узор, выходили куда-то в хмурую зимнюю Альбу. Сквозь стеклышки угадывались очертания голых деревьев, ограды, улицы с темными силуэтами домов. Холодный свет проникал оттуда, но его было недостаточно, чтобы развеять сумрак в углах. Словно бы этого было мало, тетя Хеллен, недовольно топая, стремительно пересекла комнаты и задернула шторы поплотнее.

– Ведите себя потише, – строго бросила она через плечо. – У девочки сильно болела голова. Сейчас я приведу ее.

Она снова исчезла – я услышала только шелест юбки и все те же шаги. Наверное, она бы цокала каблуками, если бы ковры на полу не заглушали звуки.

Я посмотрела на Кондора и вопросительно подняла бровь.

– Тетя Хеллен недовольна всеми нами, – пояснил он, отходя от меня на шаг и потирая запястье, в которое я вцепилась минуту назад так, что, не будь на моих руках тонких кружевных перчаток, я бы, наверное, его поцарапала. – И особенно мной. Ты же предупредил ее, правда? – ласково спросил он Габриэля.

Габриэль застыл и выпрямился.

– К-конечно, – на выдохе ответил он. – Я сказал, что ты зайдешь.

– Что мы зайдем, – поправил его Кондор, кивая в мою сторону. – Мы с леди Лидделл. Подопечной моего отца. Девушкой, чья доброта очень, очень помогла Бриджет… – начал он, но фыркнул, когда понял, что говорит с сарказмом, подошел ближе к окну и чуть отодвинул штору, всматриваясь в наружность.

Я стояла, чувствуя себя так, словно меня только что отчитали за какую-то идиотскую провинность – так, за компанию. Совсем недавно мы сидели втроем в одной из комнат этого дома и придумывали ту ложь, которой в итоге накормили леди Хеллен Хьюм, и, как бы ни хотелось мне взбрыкнуть и надеть маску отстраненности, мне казалось, что я действительно виновата в том, за что на меня сердятся.

Потому что врать – это плохо, а я за последнее время врала так много, что еще чуть-чуть – и сама запутаюсь в этом вранье.

Габриэль моргнул пару раз – я отчетливо видела проступающее на его лице смущение – и одернул жилет. Сегодня он выглядел куда менее растрепанным, чем в прошлый раз, видимо, готовился куда-то идти. Или просто был, наконец, предупрежден, что в его доме снова появлюсь я с намерением увидеть своими глазами, что с той, другой девушкой из моего мира, случайно попавшей в портал, выстроенный Габриэлем, все правда хорошо. Кроме, видимо, мигрени. Возможно, магического характера.

– Ты прекрасно знаешь, как она относится к тебе и твоим идеям, – сказал Габриэль, поправляя очки. – Простите, леди Лидделл, – он обернулся ко мне. – Это… сложно и не должно касаться людей со стороны.

– О, нет, не за что извиняться! – заверила его я, махнув рукой. – Я уже поняла, что отношения волшебников и тетушек – сложная тема. В конце концов, я здесь с определенной целью, поэтому просто попробую не доставить вам неприятностей в отношениях с… Простите, как мне лучше называть вашу…?

– Леди Хьюм, – ответил Габриэль. – Она… не тетушка в полном смысле этого слова. Просто подруга моей матери и присматривала за мной все это время…

Кондор опять хмыкнул и сказал что-то, не оборачиваясь к нам, и я подумала, что иногда начинаю очень понимать Присциллу.

Моя рука потянулась к кристаллу на цепочке – я заметила это движение в большом зеркале на стене и сделала вид, что собиралась расправить воротник. Платье – серое в тонкую зеленую линию, скромное и теплое, с белым кружевным воротником и таким же кружевом на манжетах – делало меня на несколько лет младше, и в нем, как и в тех двух платьях Гейл, которые я носила в Гнезде, я чувствовала себя куда уютнее, чем в одном из пяти шелестящих и блестящих нарядов, заказанных у леди Флоры для балов и приемов во Дворце-на-Острове.

Снова раздались шаги, и я увидела, куда исчезала леди Хьюм – в небольшую, очень удачно спрятанную дверь в самом углу. Эта дверь открылась, показав кусок темноватой комнаты, в которой, кажется, шторы были задернуты еще более плотно. Леди Хьюм вышла первой, осторожно поддерживая за локоть уже знакомую мне девушку.

С той ночи многое поменялось.

Конечно, ее переодели – вместо порванных на колене джинсов и серой толстовки было вполне приличное по местным меркам домашнее платье и теплая шаль. Светлые волосы на затылке перехватывала широкая лента, на лице – бледном, с темными кругами под глазами, словно бедняжка очень плохо спала или сильно болела – не было косметики и ссадин. Бриджет, получившая имя только потому, что господа маги считали неправильным оставить на его месте пустоту, казалась похудевшей, но совершенно точно была жива и почти здорова. Она зажмурилась, не готовая к тому, что здесь, в этой комнате, было светлее, чем там, откуда она пришла, шмыгнула носом и почти сразу тихонько чихнула, сложив руки лодочкой, чтобы прикрыть рот.

Мне вдруг стало очень стыдно за то, что я не приходила раньше.

– Ой, – сказала Бриджет-не-Бриджет. – Здрасьте.

И покосилась в сторону Кондора, который кивнул ей, сохраняя на лице какое-то отстраненно-прохладное выражение. Внимание девушки ему не нравилось.

Ей он, кстати, тоже не нравился. Слишком уж она подобралась, покрепче запахнула шаль на груди, обхватила себя руками, словно старательно пряталась от вредного волшебника, который на протяжении недель так же старательно восстанавливал ей потерянную память.

По моим наблюдениям, восстановление памяти, как и любое ментальное воздействие, с которыми я сталкивалась, было штукой неприятной, почти болезненной – и в процессе, и после него, когда тебя окатывает потерянными воспоминаниями, как водой вперемешку со льдом, и ты пытаешься найти сильную и теплую руку, за которую можно ухватиться и вынырнуть из этого всего.

Я не была уверена, что Кондор привык протягивать руку каждой девице, которую встречал. Я помнила, сколько в его словах тогда было предубеждений по отношению к случайной жертве их эксперимента, и как-то сомневалась, что он будет объяснять ей каждый свой шаг, доставать платки из воздуха, чтобы вытереть слезы, и подслащивать зелья, которые нужно было выпить, чтобы не случилось беды.

Я посмотрела сначала на Кондора, который заложил руки за спину и стоял, чуть задрав подбородок, ожидая чего-то, потом – на Габриэля. Наши взгляды встретились. Габриэль коротко кивнул, провел рукой по волосам, пытаясь их пригладить.

– Вы вряд ли это помните, Бриджет, – сказал он, кашлянув, будто бы слова застряли у него в горле. – Но именно леди Лидделл помогла вас найти.

Девушка перевела взгляд с Кондора на Габриэля, а потом посмотрела на меня – так рассеянно, будто бы действительно пыталась вспомнить. Лицо ее потеряло настороженность и на секунду стало по-детски печальным. Тонкие, очень светлые брови почти сошлись на переносице.

– Я не помню, – быстро сказала она, мотнув головой.

Взгляд Бриджет был направлен куда-то мимо меня.

Я почему-то вспомнила Хёльду и ее взгляд – отрешенный, обращенный по ту сторону реального мира. Стало жутко, и, чтобы стряхнуть с себя эту жуть, я резко подалась вперед, широко улыбаясь и протягивая руку:

– Рада видеть, что вам лучше, – сказала я Бриджет.

Та снова поправила шаль и непонимающе уставилась на мою руку. Кажется, она даже отшатнулась, губы вытянулись в изумленное «о». Изумление, впрочем, быстро сменилось каким-то странным не то ехидством, не то неодобрением. Бриджет осторожно протянула руку и сжала мои пальцы – мягко и коротко.

– Простите, – ответила она без тени сожаления – и без намека на улыбку. – Я правда не помню вас.

И ее рука юрко и быстро снова вцепилась в шаль, но потом переместилась поближе к виску – и потерла его. Бриджет поморщилась и коротко зашипела, наклонив голову набок.

– Кошмар, – сказала она, ни к кому не обращаясь. – Пытаюсь вспомнить хоть что-то, но тут же болит…

Леди Хьюм, которая милостиво позволила нам обменяться приветствиями, резко вздернула подбородок и посмотрела на меня холодно и почти зло. Почти так же, как она смотрела на Кондора, только, наверное, еще холоднее. То ли я не понравилась ей с самого начала, то ли ее задела моя нарочитая громкость и улыбка, то ли она видела во мне, лично во мне, источник всех бед своей подопечной – я не знаю. Так или иначе, леди Хеллен осторожно взяла Бриджет под локоть и отвела к глубокому креслу, стоящему рядом с камином, в углу, темном и тихом. Бриджет не сопротивлялась, только смотрела в нашу сторону со странной улыбкой. Сев, она прикрыла глаза и вытянула ноги – я заметила теплые гетры и вытянутые носы домашних туфелек, украшенные вышивкой.

Леди Хеллен обернулась ко мне.

– Если вы пришли сюда с надеждой на светскую беседу, милочка, – сказала она так, что колючий сарказм Присциллы начал казаться мне проявлением несказанного дружелюбия, – то вынуждена вас разочаровать. Мне доверили охранять покой и здоровье бедной девочки. Боюсь, вам стоит выбрать более подходящий день для вашего визита.

– Я не… – начала было я.

– Леди Хеллен, – мягко сказал Габриэль, положив руку мне на плечо. – Леди Лидделл хотела лишь убедиться, что с девушкой, в судьбе которой она сыграла не последнюю роль, все в порядке.

Леди Хеллен поджала губы и ничего не ответила. Она скользнула по мне недовольным взглядом, задержавшись на плече – точнее, наверное, на руке, которая все еще на этом плече лежала, и, кажется, решила обрушить свое раздражение на другой объект.

– Вы могли бы помочь, молодой человек, – сухо сказала она Кондору.

Тот продолжал стоять рядом с окном, делая вид, что безразличен ко всему, что происходит рядом.

Он покачал головой, в притворном изумлении приподняв брови:

– Я могу помочь разве что магией, леди Хеллен, но вы попросили не использовать ее, чтобы не навредить Бриджет еще больше.

Леди Хеллен раздраженно выдохнула. Я заметила, как сузились ее глаза и затрепетали крылья носа.

– Но так и быть, – продолжил маг, подходя ближе к нам. Он встал рядом со мной и незаметно для остальных дотронулся до моих пальцев, словно пытался успокоить. Я дернулась от неожиданности. – Если Бриджет не против моей помощи, конечно. Мне кажется, в прошлый раз у нас возникло некоторое… недопонимание.

Я посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

Рука Габриэля почти впилась мне в плечо.

– Потом, – шепнул Кондор, почти беззвучно – я едва угадала, что он сказал, по движению губ. – Поэтому останьтесь, леди Хеллен, прошу вас, – он каким-то образом смог улыбнуться этой женщине.

– Конечно, я останусь, – сказала она, яростно кивнув. Взгляд темных, почти черных глаз впился в меня, как в источник бед. – Надеюсь, остальным хватит чувства такта…

– Хватит, – ответила я, стряхивая с плеча ладонь Габриэля. – Была рада увидеться, Бриджет, надеюсь, вам станет лучше.

Девушка в кресле коротко кивнула и помахала мне рукой, но тут же новый приступ боли заставил ее протянуть эту руку к виску и поморщиться.

Габриэль догнал меня на лестнице, ведущей в его кабинет в башне. Я шла уверенно, обхватив себя руками и нахмурившись так, что встреченные на пути слуги испуганно расступались и не смели даже поинтересоваться, куда я вообще направляюсь и что тут делаю. Или кто я вообще.

– Леди Лидделл…

Я не ответила.

Деревянные ступеньки скрипнули под моими ногами. Лестница уходила вверх, узкая, темная, неудобная настолько, что мне пришлось коснуться стены левой рукой – на всякий случай, чтобы не упасть.

– Мари, постойте!

Габриэль шел за мной, отставая на одну ступеньку – намеренно, чтобы мы оба не слетели с этой чертовой лестницы, если кто-то из нас оступится. Он дышал громко, запыхался, видимо, бедный мальчик.

Губы сами по себе сложились в жесткую усмешку.

Я толкнула дверь, которая вела в ту комнату под крышей башни, и зашла внутрь, на ходу стягивая перчатки, потому что надоели. Перчатки я бросила на чужой письменный стол, перед которым и остановилась, старательно пытаясь успокоиться.

Габриэль влетел следом за мной и осторожно закрыл дверь. Она даже не стукнула.

– Леди Лидделл… – мягко сказал он за моей спиной. – Я прошу прощения…

– Все в порядке, – ответила я, тщательно подавляя в себе желание развернуться и наорать на него.

Мне казалось неправильным кричать на человека, у которого я оказалась в гостях. И потом, если уж кто и был виноват в том, что я сейчас чувствовала себя провинившейся школьницей, то это точно был не Габриэль. У всех свои недостатки, думала я, и свои сложные родственники, даже в другом мире, даже у взрослых сильных мальчиков.

– Леди Лидделл, если вы сейчас не разожмете кулак, вы рискуете оторвать от юбки оборки, – с какой-то виноватой интонацией произнес Габриэль, и я только в этот момент поняла, что зажала кусок своего же платья в кулаке так крепко, что ткань натянулась и едва не трещала там, где шов соединял полоску кружева и саму юбку.

Пришлось разжать пальцы и обернуться.

Габриэль смотрел на меня сочувствующим, почти щенячьим взглядом и грустно улыбался.

– Я не думал, что…

– Что ваша тетя… или кто она вам там? Друг семьи? Решит спустить всех собак не на Кондора, а на меня? – мой голос едва не дрожал.

Он смутился, и улыбка померкла. Протянутая было ко мне рука опустилась.

– Леди Хеллен не любит Юлиана, – сказал Габриэль. – По своим причинам. И, видимо, решила, что все, к чему он прикасается, угрожает моему благополучию. И вы в том числе.

– В Бриджет, как я успела заметить, она угрозы не увидела, – съязвила я, отчего Габриэль отшатнулся, как будто я попыталась ударить его по лицу. – Простите.

– Что вы, – он тряхнул головой. Тонкие прядки светло-русых волос сместились, отлетев со лба. – Вы в своем праве злиться. И язвить. А я могу лишь просить вас проявить некую снисходительность к почтенной леди, которая, увы, с возрастом утратила чувство такта.

Я моргнула.

Хеллен Хьюм, кажется, оказалась тем, что я ожидала увидеть на месте Присциллы дель Эйве, когда Кондор впервые заговорил о своих тетушках. Но Присцилла дель Эйве всегда хорошо знала, что и зачем делает, и не имела привычки строго поджимать губы там, где могла криво улыбаться и вертеть окружающими по своему усмотрению. Присцилла напоминала мне нож – острый, хорошо заточенный кусок холодного железа, блестящий в лунном свете. Не то инструмент, необходимый для ритуала, не то опасное, коварное оружие, бьющее в цель.

Леди Хьюм ничем не отличалась от моей матери в те моменты, когда кто-то из нас – я, сестры или отец – делал вдруг что-то не то и не так.

Она так же злилась, теряя контроль.

Присцилла, кажется, контроль вообще не теряла.

Я шмыгнула носом и стерла что-то горячее и мокрое со щеки.

Габриэль смотрел на меня широкими от ужаса глазами.

– В глаз попало, – соврала я.

– Это пыль, – поспешил кивнуть Габриэль. – Я редко пользуюсь этой комнатой в последнее время, леди Лидделл, простите мне эту небрежность. Может быть, – он протянул мне руку. Если приглядеться, можно было бы заметить, что его пальцы слегка дрожали. – …мы переместимся в библиотеку? Там уютнее. И… мне говорили, что вы любите книги.

– Люблю, – сказала я.

– Или я могу показать вам дом…

Кажется, Габриэль не знал, что со мной делать, и если я сейчас разревусь, ему придется звать Кондора на помощь, а, значит, леди Хеллен получит дополнительный повод косо смотреть на всех нас.

– Лучше в библиотеку, – поспешила согласиться я, забирая со стола свои перчатки.

Там, где одна из них соприкоснулась с какой-то книгой, лежащей на поверхности, на кружеве появилось серое пыльное пятно.

– Замечательно, – просиял Габриэль.

Библиотека Замка напоминала подзапущенный склад книжного магазина, торгующего антиквариатом пополам с букинистическим хламом. Это было недалеко от истины: по словам Ренара, каждый, кому не повезло поселиться в зачарованном доме среди лесов Бергрензе, рано или поздно добавлял к начатой каким-то древним волшебником коллекции пару десятков книг очень разного толка.

Леди, которая вышла из зеркала до меня, к примеру, притащила туда «Франческу» – и бросила, как некоторые бросают в поездах и отелях дешевые романы.

Кто-то из предшественников Кондора оставил несколько записных книжек, распухших от жалоб на жизнь, Богиню и Сильвию. Кроме жалоб там было еще кое-что интересное – то самое, что помогло девушке, получившей имя Бриджет, прийти в этот мир.

Библиотека в резиденции Дара была строгой и уютной одновременно. Я запомнила ее темной и похожей на фотографию из интерьерного журнала: вылизанное до блеска, идеально чистое пространство, все на своих местах, перья и чернильницы куда-то спрятаны, пыль безжалостно истреблена.

Я иногда думала, а пользуется ли он ею вообще? Парадные интерьеры, сказал он тогда, предназначены не для того, чтобы в них жить, это – способ рассказать другим о том, кто ты есть, вызвать восторг, или страх, или зависть, или что-то еще – в зависимости от целей.

Мне было сложно представить, что кто-то еще мог сидеть в той библиотеке на ступенях лестницы, как я, и листать одну из книг – да и было ли там что-то, кроме сборников законов?

В Гнезде библиотека казалась мне тем местом, куда каждый обитатель так и норовит сбежать. Она была светлой – и из-за больших окон и огромного светового фонаря, и из-за светло-бежевого дерева, из которого были сделаны шкафы. Сам дом, в котором жили дель Эйве, их слуги и несколько человек, включая меня, связанных с этой семьей странными узами, представлялся мне спящим гигантом. Воздух в нем всегда был прохладным, свет – синеватым, время текло медленно, тягучее, как кисель, полное вязкой тишины. Для горстки людей, птицы и одного кота-фэйри дом был слишком большим, и иногда я думала, что спицы, пяльцы с вышивкой, книги и шали, которые леди Тересия оставляла в облюбованных ею местах, были чем-то вроде хлебных крошек на лесной тропе – чтобы не потеряться.

Библиотека, и еще кухня, притягивали и сохраняли тепло – возможно, потому что ими часто пользовались.

В доме Габриэля все было немного иначе. Лестницы – ýже, коридоры – короче, комнаты – чуть меньше и совсем не пустые. В местной библиотеке не было ни светового фонаря, ни второго яруса, на который можно было забраться по винтовой лесенке – только шкафы, несколько кресел с изогнутыми ножками и большое окно-арка, смотрящее в сад, окружающий дом.

Комната была круглой.

Вогнутый, как купол, потолок, украшала карта созвездий.

Рядом с окном, с обеих сторон от него, стояли кадки с какими-то деревцами.

Ни камина, ни письменного стола – только низкий столик между креслами, видимо, предназначенный для чая или кофе.

– Располагайтесь, как вам удобно, леди Лидделл, – сказал Габриэль.

Он держал руки за спиной, как будто бы не знал, куда их деть.

Я рассеянно кивнула, рассматривая ровные ряды книг – корешок к корешку, золотое тиснение, ткань и кожа, подогнанные по цветам. Никаких тебе покосившихся стопок, потрепанных брошюр, мятых свитков, безделушек, оставленных то ли по забывчивости, то ли с тайным умыслом.

Видимо, это тоже парадная комната – просто в этот раз без сборников законов.

Габриэль, кажется, заметил проступившее на моем лице восхищение. Он застенчиво улыбнулся, наклонив лицо так, чтобы скрыть эту улыбку, словно стеснялся ее.

– Я рад, что вам нравится.

– Очень, – призналась я, разглядывая лепнину над шкафами – бегущую вдоль стены широкую полосу барельефа: белые листья, цветы и книги, над которыми были помещены небольшие кристаллы.

Габриэль тоже задрал голову. На его лице вдруг появилось что-то, похожее на смесь гордости и тайной радости.

– Вряд ли это можно сравнить с библиотекой дель Эйве, – сказал он скромно. – Но мои родители предпочитали собирать не книги по магии, а сказки и истории, которые нравились им. Кабинет для работы, – добавил он, приглашающим жестом указывая на кресла, столпившиеся, как компания приземистых существ, ровно в середине. – А здесь отдыхают.

После темных комнат и неприятных взглядов здесь даже дышалось легче.

Сидя в кресле, я еще продолжала рассматривать полки с книгами, изредка бросая взгляд на их хозяина. Габриэль молчал, нервно перебирая пальцами, отряхивая с жилета невидимые мне пылинки, поправляя очки и манжеты. В свете, льющемся из большого окна, он выглядел бледным и усталым. Серые глаза за стеклами очков смотрели на мир почти печально – в те минуты, когда Габриэль не пытался улыбаться мне, словно делая вид, что все в порядке.

– А ваши родители… – начала я, ухватившись за случайную фразу, просто потому что дальнейшее молчание, как мне казалось, одинаково сильно давило на нас обоих. – Они живут не с вами, я правильно поняла?

Габриэль застыл, сомкнув кончики пальцев перед своим лицом. Вопрос, кажется, был для него чем-то вроде сильного удара, выбившего из легких весь воздух – поэтому Габриэль сделал глубокий вдох прежде, чем мне ответить:

– К сожалению, мои родители уже не живут.

Его голос звучал чисто и очень спокойно, беспечно, сказала бы я, как бывает, когда пытаются скрыть что-то важное. Мне показалось, что сказанное повисло в воздухе, как отзвук случайно задетой струны или колокольчика, висящего над дверью.

Я открыла рот, как выброшенная на мостки рыбина. В животе уже привычно зашевелилось что-то холодное и неприятное, комок ледяной бездны, оживающий от дурных вестей и нехороших предчувствий.

– Я не…

Не хотела вас обидеть, задеть, расстроить, простите, должна была сказать я, но рука Габриэля вытянулась в том жесте, которым просят не продолжать:

– Все в порядке, леди Лидделл, это было очень давно, – поспешил он успокоить меня.

И снова замолчал, глядя куда-то за оконное стекло.

Я сжала руки и поежилась, словно не в теплом доме с волшебной системой отопления сидела, а в какой-нибудь полной сквозняков лачуге.

Вот, видимо, откуда взялась леди Хеллен Хьюм, подумала я.

– Габриэль…

Он повернул голову и посмотрел на меня поверх очков – рассеянно и немного строго, словно я выдернула его из мира его мыслей и отвлекла от чего-то очень важного. Или, может быть, он боялся, что я начну приставать с глупыми, бессмысленными уже извинениями, пытаясь справиться с чувством стыда, которое, буду честной, все-таки жгло меня.

Но мне нужно было совсем другое.

– Почему Бриджет? – спросила я.

Светлые брови дернулись, придав лицу Габриэля выражение сдержанного удивления. Он, кажется, не ожидал вопроса – или в принципе того, что я так быстро заговорю снова.

– Простите, леди Лидделл?

– Я поняла, почему вы дали ей имя, – сказала я, кивнув в сторону двери, за которой был остальной дом, и с энтузиазмом прилежного ученика, которому выдалась возможность выговориться и показать, как хорошо он усвоил материал, продолжила: – Имя не может оставаться пустым, ведь так? Иначе может пристать что-то лишнее, ненужное и даже опасное. Особенно, когда речь идет о таких вот… вещах, пограничных, – я видела, что Габриэль наклонил голову чуть набок и слушал меня внимательно и удивленно. – Имя ограничивает и определяет, и тем самым оно дает защиту. У вас здесь с именами все строго, как я успела заметить.

Он улыбнулся и одобрительно кивнул:

– Я вижу, с библиотекой дель Эйве вы успели подружиться.

– У нас с ней особые отношения, – призналась я. – И все-таки, Габриэль. Выбор имени для наречения – от чего он зависит? Почему мне не дали другого имени здесь?

И упрекнули во вранье, когда я представилась Алисой, да.

– Вы ошибаетесь, – ответил Габриэль, тряхнув головой, потому что слишком длинная прядь лезла ему в глаза и щекотала кожу. – Насколько я знаю об условиях договора между вами и его высочеством, леди Лидделл, вы могли выбрать любое имя, которое бы захотели. Даже не свое. И, поправьте меня, если я не прав, именно это вы и сделали. Может быть, не в полной мере.

Я неохотно кивнула и прикусила губу, признавая его правоту.

– Смотрите, леди Лидделл, – продолжил Габриэль с тем же воодушевлением, с которым в прошлый раз рассказывал Кондору о деталях своего эксперимента. – Когда человек приходит в этот мир, ему дают имя в присутствии жреца, который свидетельствует о принятии этого имени перед некой… высшей силой, называйте ее так, как считаете нужным. Когда человеку приходится менять имя, рядом все равно присутствует кто-то, кто обладает властью давать и, главное, признавать имена – жрец, волшебник… будущий король в вашем случае, что, пожалуй, вполне равносильно и жрецу, и волшебнику, – Габриэль усмехнулся. Когда он заговорил о магии, даже его жесты изменились и стали более уверенными. – Ваше имя с этого момента принадлежит вам, и вы вольны распоряжаться им на ваше усмотрение. Оно в том числе выражает вашу волю. Определяет вас, как вы правильно сказали, ограничивает и защищает. На очень разных… уровнях, скажем так.

Он наклонился вперед, уперев локоть в бедро и положив подбородок на кулак.

– Я поняла, – сказала я. – Это я как раз поняла.

Он кивнул, чуть прикрыв глаза.

– Что касается Бриджет… мы должны были как-то ее назвать – и назвали. Согласитесь, все время говорить о девушке «она» было бы не слишком вежливо, – Габриэль сказал это серьезно, совсем без иронии, которую можно было бы ожидать. – Как в принципе не слишком вежливо говорить так о ком угодно, обладающем свободой воли. Поэтому мы дали ей имя, временно, надеясь, что она в итоге вспомнит свое…

– Но она не вспомнила?

Габриэль устало покачал головой:

– Увы, все еще нет. Это освобождает нас от части проблем, но, к сожалению, пугает меня, потому что я чувствую… некоторую вину, – признался он и выпрямился, почти брезгливо тряхнув рукой, разминая кисть. – Кондору не впервой давать имена тем, кто потерял свою прошлую жизнь, и он, как я знаю, предпочитает выбирать те, которые несут в себе… скажем, особое значение. Он верит, что они могут стать чем-то вроде талисмана. С нужным ему действием.

Он замолчал и снова посмотрел в сторону окна.

– И? – я вопрошающе наклонила голову.

– Вы, видимо, еще не до конца научились разбираться в нашей религии, леди Лидделл, – снисходительно ответил Габриэль. Мне показалось, что он высматривает что-то в саду и именно поэтому не сразу повернулся ко мне, тихо улыбаясь. – Найдите имя Бригитта в каком-нибудь справочнике по мифологии. Или спросите Кондора сами. Потому что я, увы, сам не до конца понимаю, который из смыслов нужен ему в этом случае.

Я рассеянно моргнула.

– А теперь, если вы не против, давайте обсудим что-нибудь менее… магическое, – предложил Габриэль. – Вы же впервые в Альбе?

Я кивнула, разглаживая невидимую и несуществующую складку на юбке.

Габриэль встал и подошел к одному из шкафов и, приподнявшись на цыпочки, достал с полки большую книгу в зеленом бархатном переплете.

И протянул ее мне, а сам сел в кресло, которое стояло слева, а не напротив меня.

Книга оказалась тяжелой.

– Это карты города, – сказал Габриэль с застенчивой улыбкой. Он снял очки и посмотрел сквозь них на свет, будто бы пытался проверить, не заляпались ли они. – Совершенно не представляю, чем вас занять, поэтому, если хотите, расскажу вам об Альбе все, что может рассказать человек, выросший в ней.

Большие города, сказал Габриэль, вырастали у рек, словно бы реки питали их корни. Реки же иногда давали городам имена. Альба-город родилась на берегу Альбы-реки, и любой, кто жил здесь достаточно долго, свято верил, что и та, и другая – женщины, более того – сестры.

Их обеих изображали беловолосыми и сероглазыми – на картинах, настенной росписи, в узорах витражей и гобеленов. Альба-город и Альба-река застывали в граните, мраморе и бронзе на улицах и в парках, у лестниц, спускающихся к воде, на балконах знати и площадях перед храмами. Их любили как ласковых божеств, не причиняющих зла, хотя та, которая река, не раз выходила из берегов, подтапливая ближайшие кварталы.

– Ангрийская леди считается красавицей, если ей посчастливилось родиться светлоглазой блондинкой, – Габриэль наблюдал, как я лениво листаю страницы книги, рассматривая картинки.

– Значит, я не слишком вписалась в стандарты красоты, – ответила ему я.

Не подумав и, кажется, очень зря, потому что на лице Габриэля, которое на протяжении всего его рассказа о городе, реке и их божествах было восторженно-вдохновленным, проявился испуг. Такой испуг бывает у детей, когда им говорят, что нечто, сделанное ими из совершенно невинных побуждений, – плохо, стыдно и неправильно.

– Но не надейтесь, – сказала я, улыбаясь и надеясь, что улыбка получилась достаточно теплой. – Я не собираюсь переживать по этому поводу.

Испуг сменился надеждой, та – пониманием, что я пошутила, и Габриэль улыбнулся в ответ, по-мальчишески светло. Он сощурился, вглядываясь в мое лицо так пристально и долго, что я смущенно отвела взгляд.

– Вернемся к Альбе, – предложила я. – К городу.

Габриэль нервным жестом одернул рукав белоснежной рубашки, словно тот мешал ему.

Зимой Альба, по версии Габриэля, была отвратительным местом – промозглым, серым и унылым. Снег здесь выпадал нечасто и долго не задерживался: даже если в декабре он валил хлопьями, к середине зимы куда-то исчезал, смешивался с копотью и пылью. Альба становилась серо-бурой, сплошной камень и подтаявший лед, тонкий и грязный, и такой же тонкий и грязный слой облаков, за которыми скрывалось тусклое, холодное зимнее солнце. Зимние праздники, Солнцестояние и следующие за ним Двенадцать ночей, приносили в город волшебство, но стоило отгореть последним свечам на алтарях – и Альба, холодная, как истинная леди, куталась в неприятный сумрак, как в шаль.

Ближе к февралю в городе почти не оставалось людей – тех людей, которые жили вокруг Габриэля, поняла я, всех этих наделенных достаточным количеством власти и богатства господ, которые могли позволить себе удрать в пригородные поместья и фамильные замки, где предавались развлечениям вроде зимних пиров, ленивых визитов друг к другу – или чем они там еще занимались? Альба засыпала – до середины весны, и ничего интересного в ней обычно не проходило. И вторая Альба, река, тоже дремала, иногда – под тонким слоем рыхлого, непрочного льда, который легко разбивали багры и обитые железными полосами весла лодок.

– Но в этот раз, – добавил Габриэль, пока я лениво листала страницы, делая это больше из вежливости, чем из искреннего интереса. – В этот раз, возможно, что-то пойдет не так.

Конечно, подумала я, улыбаясь: если уж я где-то замешана, то все точно пойдет не так.

– Ну, – он смутился. – В город вернулась леди Катарина, и…

Он не успел договорить.

Дверь открылась без стука, только с легким щелчком, и мы оба повернулись, испуганно дернувшись.

Кондор застыл, скрестив на груди руки и привалившись плечом к косяку, с таким выражением на лице, словно его заставили выпить стакан лимонного сока.

– Я рад, что вы нашли общий язык, – сказал он нам не без странного ехидства, словно был обижен, что мы оставили его на растерзание вредной тетушке, а сами подло свалили в уютную библиотеку. – Но, к сожалению, Мари, мне нужно похитить вашего собеседника.

Габриэль вскинулся и осторожно, извинившись передо мной, поднялся и вышел в коридор. Мне показалось, что он двигался, втянув голову в плечи, будто бы ожидал каких-то неприятностей там, в глубине дома. Кондор посторонился, пропуская его, а потом посмотрел на меня.

– Не скучайте, леди Лидделл, – бросил он мне, с усмешкой рассматривая книгу на моих коленях. – Мы скоро вернемся.

И он закрыл дверь снаружи, оставив меня одну.

Кармиль оказалась права.

Не прошло и месяца, как Амелия поняла, что мир вокруг изменился. Это было похоже на нарастающий гул водопада, если идти к нему по тропе: сначала он кажется просто шумом, одним из множества шумов окружающего мира, но чем ближе ты оказываешься, тем громче он нарастает, пока ты не замираешь у обрыва, глядя на стремящуюся вниз воду. В детстве Амелия видела водопад – один раз – и помнила, как летели вокруг брызги и сияло множество радуг.

Она стояла там, пока матушка больно не схватила ее за руку – пыталась докричаться, чтобы Амелия отошла от края обрыва, но не могла. Шум падающей воды поглощал все другие голоса мира.

Так и сейчас.

Слуги начали вести себя иначе, из кладовых доставались ткани и старые платья, детская одежда и столовое серебро. Леди Алексиана стала появляться чаще, чем обычно, и они с леди Катариной исчезали, прятались в стенах кабинета, куда-то уходили, переговаривались, почти ругаясь, и замолкали, стоило кому-то из девочек появиться рядом.

Потом вместе с леди Алексианой снова пришел лорд Дамиан, но в этот раз ни Амелия, ни кто-то из ее сестер не интересовал его. Встретив их с Кармиль в коридоре, застывших у вазы и пытающихся сделать вид, что они здесь случайно и совсем не пытались подслушивать, лорд Дамиан лишь вежливо кивнул им обеим, так же вежливо поинтересовался, как у них дела, и с ласковой улыбкой пообещал в следующий раз принести с собой какие-нибудь милые безделушки:

– Я редко бываю в домах, где есть дети, – признался он. – И не привык таскать в карманах диковинки и сладости. Но, милые дамы, по всей видимости, мне придется исправлять некоторые свои привычки. А теперь прошу меня извинить, – он поклонился им, стройный, легкий и куда менее строгий, чем в прошлый раз. – Ваша матушка очень хочет пообсуждать со мной какие-то важные и невероятно скучные вещи.

Подслушать не получилось – Амелия и Кармиль пытались уловить хоть что-то, сидя в междустенье, но все голоса и звуки в кабинете матушки превратились в неясный шум.

Потом, еще через неделю, леди Алексиана привезла с собой трех девушек в светло-серых платьях, а они – ворох журналов и альбомов с образцами ткани, флаконы духов, шкатулки с украшениями и искусственными цветами, ленты, бусины и веера.

Именно здесь, сидя на стуле и перебирая лоскутики разных оттенков шелка, вклеенные в тяжелый альбом, Амелия поняла, что Кармиль действительно была права.

Все сложилось одно к одному и стало предельно ясно.

Шум водопада звучал отчетливо и ярко, и можно было почувствовать запах воды.

В ноябре вдруг стало теплее и вместо долгожданного снега шли дожди, то яростные и страшные, с тяжелыми тучами и пронзительным ветром, пригибающим деревья почти к земле, то тусклые, долгие, похожие на водяную взвесь, повисшую в воздухе. Ноябрь взял свое у леса и парка, оставив деревьям жалкие обрывки их крон. Ночи стали длинными и темными и пахли свечным воском, опавшими листьями и густым травяным дымом, когда эти листья сжигали.

Эривэ преображался. Исчезли некоторые картины и вазы, в дальних залах мебель спряталась под чехлами, двери закрылись в последний раз, и щелкнули ключи. Часть слуг разъехалась, получив расчет – леди Катарине было невыгодно оставлять их в опустевшем поместье. Часть тоже уехала, но без расчета, куда-то далеко, в новый дом. Амелия заметила, что из библиотеки пропали некоторые книги – их места на полках оказались пустыми и зияли, как дыры в ряду ровных белых зубов.

Кармиль завела себе привычку сбрызгивать щетку для волос лавандовой водой, отчего ее подушки теперь все время пахли лавандой. Днем же Кармиль носила то одни, то другие духи из тех, которые сама себе выбрала – три красивых флакончика из цветного стекла поселились на ее столике перед зеркалом. Она бегала за Амелией по саду, когда они выходили гулять, пританцовывала и щебетала и о духах, и о поясах, и о кружеве, которым планировала украсить подолы своих юбок, и о том, что лорду Дамиану следует думать не о сладостях и диковинках, если он хочет быть милым, а о цветах и коробках с перчатками и веерами. «Но, конечно, это было сказано лишь из желания показаться милым, а не от чистого сердца», – добавляла Кармиль и намеренно дулась.

Амелия смотрела на то, как уходит в сон сад, как к небу поднимается дым от костра, зажженного садовниками, как весь мир вокруг укутывается в опавшие листья перед хладом и голодом зимы. Амелии казалось, что Эривэ умирает вместе с осенью, и, когда они уедут – а в том, что они уедут, она уже не сомневалась, – этот дом будет похож на парк и на лес, такой же пустой, спящий в темноте, тихий и печальный.

В начале декабря леди Катарина сказала им, что они уезжают.

– Как вы, должно быть, поняли, – сказала она, когда вся семья, включая Фредерику и ее кормилицу, собралась за ужином, примостившись на самом краю огромного стола, рассчитанного на куда более многочисленную публику. – Мы переезжаем в Альбу через пару недель. Это сюрприз для многих и, к сожалению, мой личный дом все еще не в том состоянии, чтобы мы могли достойно жить в нем, поэтому первое время придется пожить у леди Алексианы. Она любезно согласилась предоставить нам комнаты, – вдовствующая герцогиня поправила на плечах графитово-серую шаль, в которую куталась, потому что из-за высоких потолков в столовой было почти холодно. – Я решила, что, раз вы обе выросли, я должна пожертвовать своим трауром во имя вашего будущего, – на ее губах появилась странная улыбка, торжественная и скорбная одновременно. Взгляд леди Катарины переместился на Фредерику – и улыбка опять изменилась, став ласковой до приторной сладости. – И во имя будущего Фредерики.

Никто не был удивлен: ни принцессы, узнавшие то, о чем они уже догадались, ни их мать, которая то ли не ожидала удивления, то ли приняла его отсутствие за своеобразное проявление радости.

Но уехали они не через пару недель, а на утро после солнцестояния, потому что Фредерика умудрилась заболеть и задержать тем самым всех в полупустом поместье.

Кармиль подарила Амелии пузырек лавандовой воды, Амелия подарила Кармиль ее портрет – в бледно-розовом платье, с венком из весенних цветов на голове. Самая длинная ночь стала последней ночью здесь, и они обе сидели в комнате Кармиль, жгли свечи и говорили, замирая, когда в соседней комнате ворочалась нянька младшей сестры.

Потом был экипаж и короткая дорога к порталу через лес и поля, покрытые слоем первого в Эривэ снега, не тающего, чистого и пушистого. Амелия ежилась и сонно хмурилась, потому что было зябко и очень хотелось спать, Кармиль смотрела в окно с какой-то странной надеждой во взгляде, Фредерика ворочалась и возилась на коленях у няньки, донимая вопросами матушку и всех остальных, а за экипажем на черном, как ночь, тонконогом коне ехал лорд Дамиан, красивый, как принц из сказки, и пугающий, как дух болот.

В этот раз Кондор постучал прежде, чем открыть дверь и войти. Впрочем, мне было настолько все равно, что я даже ничего не сказала в ответ на стук, только коротко посмотрела на Кондора и отдернула руку от корешка книги, которую очень хотела вытащить и посмотреть. За какое-то время, пока я была одна, я успела разобраться, что к чему в этой комнате, и очень надеялась найти себе что-нибудь почитать, если кое-чей разговор затянется на пару часов. К счастью, не пришлось.

– Надеюсь, ты не успела заскучать, – сказал Кондор слишком уж жизнерадостным тоном.

Он улыбался, но как-то нервно, и, кажется, был очень рад сейчас оказаться здесь, а не где-то снаружи.

– Нет, что ты, – ответила я, спрятав руки за спиной. Мой взгляд устремился к потолку. – Я научилась весьма успешно развлекать сама себя.

Кондор то ли не заметил моего ехидства, то ли решил его проигнорировать. Он прошел вперед и встал за одним из кресел, положив руки на его спинку и вцепившись в нее так, что, пожалуй, при желании его можно было бы вынести отсюда только с этим креслом.

– Если ты не против, мы можем идти, – сказал маг спокойно.

Я изобразила на лице удивление:

– Я не против, – сказала я. – Если, конечно, у тебя нет больше никаких очень важных дел. В ином случае, я нашла тут кое-что интересное, и…

– Мне бы очень хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, – вдруг совершенно искренне признался Кондор. – Лучше дома, под кроватью, откуда меня не достанут, – добавил он с недоброй усмешкой. – И не заставят делать то, о чем сами не имеют никакого представления.

Он замолчал, ожидая чего-то. Я лишь пожала плечами.

– Как там Бриджет? – спросила я. – Голова больше не болит? То есть, я не сомневаюсь, что после твоей помощи уже не болит, но на твоем месте я бы посоветовала держать ее в комнате, где есть, чем дышать. Просиди я полдня в таком сумраке, у меня бы не только башка разболелась.

Кондор усмехнулся и провел рукой по волосам. Жуткое напряжение, которое сквозило в его жестах и позе, наконец, немного отступило. Я почувствовала, что меня тоже отпускает, и сделала шаг вперед.

– Это все ты, – сказал Кондор, наблюдая за мной со странной сосредоточенностью.

– Скажи, что я еще и в этом виновата, – фыркнула я и скрестила руки на груди.

– Хорошо, не ты, а ваши общие воспоминания, – кивнул он с извиняющейся полуулыбкой. – Я думаю, что она пытается вспомнить, кто ты такая, у нее, конечно, не получается… а дальше – сама знаешь, что происходит.

– Ага, – сказала я. – Хорошо помню.

– Что-то блокирует ее память, – Кондор оторвался от кресла и отряхнул рукава сюртука. – В том числе поэтому мне все еще не удалось эту память восстановить. И, к сожалению, я даже не могу с уверенностью сказать, когда именно все пошло не так. Со всех других точек зрения она совершенно здорова. И, к слову, очень умная.

Последнее он сказал с каким-то удивлением, которое, кажется, пытался скрыть.

– А о чем вы тут говорили?

Вопрос застал меня врасплох, потому что я думала, что сейчас меня снова цапнут за руку и уволокут прочь из библиотеки, по коридору и вверх по лестнице, к зеркалу, стоящему в башне. Через него мы уйдем в Галендор, где меня ждало вечернее чтение для Тересии, вид на заснеженный сад и волшебный ворон, который будет следить за всем, что я делаю.

– Ни о чем, – я мотнула головой, но наткнулась на пристальный и полный недоверия взгляд – Так… Габриэль рассказывал мне про Альбу.

– Чудесно, – оскалился Кондор и посмотрел в окно. Я заметила, что стало светлее. Полог туч развеялся и на небе осталась тонкая облачная дымка. – Ты права, леди Хьюм стоит почаще оставлять шторы раскрытыми. Жаль, она не послушает моего совета, – он повернулся ко мне и знакомым уже жестом вытащил из воздуха свое пальто. – Напомни, милая, ты оставляешь одежду в прихожей или в своей комнате?

– В прихожей, – моргнула я, с непроницаемым лицом наблюдая, как он провернул тот же фокус, но в этот раз с тем пальто, которое я надевала, когда нужно было выбраться на прогулку куда-то в город. – А если бы я ошиблась?!

– Пришлось бы пришивать воротник или рукав, – Кондор улыбался так, что едва не сиял. Я подумала, влезая в любезно поданное мне пальто, что давно не видела Кондора таким вот… таким. Открытым и ясным, почти беспечным, будто бы уверенным, что он может если не все в этом мире, то уж точно большую часть из того, что задумал.

Наверное, таким он был, когда мы впервые гуляли по за пределами Замка. Или когда он забирал меня от модистки, чтобы показать мне Арли. Потом, что бы мы ни делали, на лице Кондора всегда было какое-то беспокойство. Сейчас оно снова исчезло – или его искусно спрятали от меня.

Или он просто по-человечески выспался.

– Я думаю, что мы оба немного засиделись в четырех стенах, – сказал Кондор и все-таки сцапал меня за руку. – И что-то мне начинает казаться, что у меня тоже голова разболелась.

В коридоре мы едва не налетели на Габриэля и так и застыли друг напротив друга, на расстоянии вытянутой руки. Габриэль не сразу понял, что с нами не так, и несколько секунд смотрел на нас, вытянув голову вперед, как настороженный зверек. Наконец эта рассеянность сменилась удивлением:

– Откуда вы…

– Хочу показать леди Лидделл город, – сказал Кондор, крепче сжимая мою руку. – То, что успею.

– А, – Габриэль снял очки, словно проблема была в них – и без очков на его носу он не увидит нас, как десять минут назад, без верхней одежды. Габриэль моргнул и вернул очки на место. – Я не помню, чтобы вы были в пальто, когда пришли сюда.

– Все верно, тебе не показалось, – ответил Кондор, делая шаг вперед.

Я же не двинулась с места, все еще держа его за руку.

Было что-то такое сейчас в Габриэле, что заставило меня остановиться.

– В чем дело, Мари? – спросил Кондор спокойно и устало.

Он обернулся, удивленный моим тихим бунтом, но, кажется, не торопился злиться.

– Может быть, господин Моррис хочет пойти с нами, – осторожно предположила я, глядя Кондору в глаза.

Потому что господин Моррис напоминал мне сейчас грустного мальчишку, с которым никто не хочет играть. Стоит ему выйти во двор – и все вдруг разбегаются.

Волшебники переглянулись и, как мне показалось, синхронно помрачнели.

– Увы, леди Лидделл, сегодня никак, – Габриэль развел руками. – У меня… дела.

Кондор с полуулыбкой кивнул и отпустил мою руку. Мрачная тень с его лица исчезла так же быстро, как появилась.

– В следующий раз, леди Лидделл, – сказал Габриэль чуть бодрее. – Я буду рад чести сопровождать вас. И просто буду рад вас видеть – в любое время.

Он протянул мне ладонь, и я, помедлив пару секунд, потому что не была к такому готова, пожала ее.

– Мы вернемся меньше, чем через час, я думаю, – рука Кондора легла мне на плечо. – Не хочу искать другое зеркало.

За границами дома господина Морриса начиналось неизведанное.

Кондор тащил меня вперед так уверенно, словно бы мы не на прогулку вышли, как он утверждал, а торопились на званый обед у какой-нибудь леди Хеллен Хьюм, которая будет недовольно поджимать губы и фыркать на нас, если мы опоздаем больше, чем на десять минут.

Поэтому Альба, красивая Альба, все ее фасады и садовые ограды, мелькала рядом, пока я шла мимо нее.

Солнце окончательно вылезло из-за облаков. Я вдыхала свежий, холодный воздух, пахнущий морозом, листьями и дымом, идущим из труб, и иногда, когда мы проходили рядом с какой-нибудь дамой, прогуливающейся по своим делам, еще и чужими духами.

– О чем задумалась? – вдруг спросил Кондор.

Видимо, наше общее молчание ему надоело. Он сбавил шаг и перестал сжимать мою руку так, словно я вот-вот вырвусь и нырну в какой-нибудь переулок, чтобы потеряться в глубине города и непременно встрять в неприятности.

Я пожала плечами:

– О том, что опять попала в какое-то странное место.

– Надеюсь, ты не думаешь, что весь город выглядит так? – не без ехидства уточнил он.

– Конечно, нет, – я усмехнулась. – Я прекрасно понимаю, что твои знакомые в большинстве своем живут в особенных местах. Обычно там, где на одного человека полагается с десяток комнат, пара лакеев и обед подают на серебряных тарелках.

– Ага, – он кивнул. – А другие живут в еще более особенных местах.

– В смысле?

– Так, – он тряхнул головой, словно отмахиваясь от назойливой мошкары, и разжал пальцы, наконец отпустив меня. – Не обращай внимания. Мы почти пришли.

– Я думала, мы просто гуляем, – сказала я.

– Мы просто гуляем, – отозвался Кондор. – Но я хочу посмотреть один… особенный дом, он недалеко.

Мы свернули за угол, и я была слишком увлечена тем, что смотрела под ноги, поэтому не сразу заметила, что город вокруг изменился. Перед нами, сразу за небольшой площадью с фонтаном, начинался парк, отсеченный от остального города узким каналом и высокой, изящной оградой, за которой виднелись тропинки, статуи, деревья и небольшое озеро с беседкой посередине.

Мы остановились там, где мостовая переходила в узкий берег, резко спускающийся к холодной черной воде, схваченной тонкой пленочкой робкого льда. Я не заметила ни уток, ни голубей, вообще никакой живности. Только прошлогодняя трава, бурая и подгнившая, выглядывала из-под тонкого слоя снега.