Отряд особого назначения

Глава XV

К концу декабря сорок первого года завершилась подготовка второй группы разведчиков. Она состояла из двух норвежцев и одного русского. Если норвежцы не знали даже азов военного дела и надо было научить их стрелять, прыгать с парашютом, читать топографическую карту, распознавать типы самолетов, орудий, боевых кораблей — одним словом, преподать элементарные военные знания, то радисту Федору Крылову на это требовалось времени меньше. Он был моложе своих соратников по операции на добрый десяток лет, отслужил срочную флотскую службу, шесть лет отдал сверхсрочной, уволился в запас, не прожил гражданским человеком и полгода, как война снова вернула его на море.

Еще в мирные годы Федор Крылов много походил по чужим землям и водам, но в Норвегии не бывал и языка не знал, а без языка выполнять задание было трудно. Тем более что его напарники-норвежцы по-русски говорили плохо.

В этом деле Федору Крылову помог Рикард Эриксен. Еще в октябре сорок первого после стычки на Лангбюнесе несколько норвежцев ушли на шлюпке через море к советским берегам. Старшим из них, наиболее умудренным житейским опытом и образованием был Рикард Эриксен. Рикард помог отряду, особенно в походе по заснеженным горам. Раньше он был морским офицером, а потом школьным учителем.

Рикард разыскал кое-какие учебники на норвежском языке, попросил переправить из Норвегии пособия по грамматике, словари.

Рикард взялся обучать Крылова разговорной норвежской речи. Дело пошло резво: и учитель, и ученик прекрасно понимали друг друга, и через месяц Федор вполне сносно разговаривал не только на обыденные житейские темы, но и объяснялся с соратниками на профессиональном языке, мог вместе с командиром составить текст радиограммы на норвежском, перевести его на русский.

Командиром группы назначили соседа Рикарда из поселка на восточном Варангере, и тоже Эриксена, по имени Трюгве. Оба почти ровесники, им за сорок.

Трюгве исчез из-под надзора оккупантов на год раньше своего соседа. В предвоенном сороковом году осенью Трюгве и его пятнадцать односельчан с семьями пересекли на боте пролив на Рыбачий. В Норвегии у него осталось трое братьев, шестеро сестер, а один брат в ту же пору переправился в Англию.

Третий разведчик в группе — Франц Матисен — тоже односельчанин Эриксенов. Он моложе командира на два года, пересек морскую советскую границу в декабре сорокового года.

В первые дни сорок второго года на подводной лодке С-101 разведчиков доставили к северному морскому побережью полуострова Варангер. Приблизились к берегу восточнее Берлевога, к мысу Нолнес. Лодка прошлась под водой сперва на запад, потом на восток, в перископ осмотрели море, побережье. Ничего опасного не заметили. Всплыли и уже на дизелях проплыли вдоль берега мили две. Выбрали место для высадки.

Погода стояла хорошая, ветер небольшой, легкая волна почти не покачивала лодку. Правда, место это считается не из приятных, зимой пролив Эстхавет слывет безжалостным. В зимнюю пору рыбаки здесь не ловят. Небо было безлунным, серым от воды и от снега, но берег, до которого было всего с полкабельтова, просматривался хорошо.

За борт спустили две резиновые шлюпки, в одну сели разведчики с оружием и радиостанцией, у каждого в рюкзаках продукты на трое суток да еще небольшой запасец в отдельной упаковке.

Вторая шлюпка только начала грузиться, а первая уже отошла от борта. У берега накат все-таки вскидывал волны на скалы. Один разведчик удерживал шлюпку на не длинном лине, другой в момент, когда шлюпку поднимало волной, перебрасывал коробки и ящики третьему, а тот подхватывал их на лету и складывал на берегу.

Двое краснофлотцев-переправщиков доставили на берег санки, лыжи. На каждый рейс уходило минут двадцать. За это время подводную лодку течением отнесло в сторону, килем она коснулась грунта. Командир отвел корабль мористее еще примерно на кабельтов. Часы показывали четверть восьмого. Высадка заняла час десять минут.

Отнесли имущество метров на сто от уреза воды, уложили его на первое время штабелем, накинули палатки. Снега на мысу нет, его начисто выдуло безжалостным морским ветром.

Трюгве считал, что где-то поблизости должен быть рыбацкий домик.

Бродили по округе, протаптывая снег, часа три. Никаких человечьих следов, ни домика не увидели. Надо было оборудовать какое-нибудь примитивное жилье, чтобы хоть кое-как укрыться от ветра. Поставили стойки из лыжных палок, на них натянули палатку, растяжками из тонких льняных тросов закрепили за камни-валуны.

Влезли в это парусиновое жилье. Сперва показалось, будто добрались до тепла. Но вскоре стужа пробралась сквозь одежду, ползла по всему телу.

Донесли в штаб, что открыли вахту у моря.

Палатки не спасали от холода. Принялись строить домик из снега. Утрамбованный плотный снег, слежавшийся в теснине между обрывистых каменных круч, резали кирпичиками. Держались они довольно прочно. Складывали дом весь день. В него перетащили все имущество. К сожалению, согреться не удалось, разведчиков одолевал озноб, к тому же переменчивая у моря погода обернулась дождем. Снег потяжелел, стал оседать, местами потекли ручейки. Кровля провалилась. Ветер рвал, шторм вздыбил огромные волны, они обрушивались на береговые утесы, грохот прибоя заглушал голос, приходилось кричать.

Так прошли первые четыре дня.

На пятые сутки в горах в направлении Конгс-фьорда засекли какой-то пост, но распознать, кто там, даже в бинокль не сумели.

Вскоре увидели, как немецкий дозорный корабль буксирует к берегу поврежденный транспорт. Буран бушевал настоящий, февральский. Волны яростно кидались на скалы, временами казалось, будто скалы не устоят перед свирепым, сокрушительным напором воды и рухнут в бездну.

Подоспело время осмотреть северо-западный берег, пройтись километра два-три в сторону Берлевога, заглянуть в крохотный поселочек. По пути наткнулись на построенную из досок и жердей легкую хижину, обшитую тесом с наружной и внутренней стороны. Правда, между тесинами не было никакой утепляющей прокладки. Растопили печку, поставили котелок. Пока варился суп, Крылов растянул антенну, связался с базой.

Утром Матисен открыл дверь и, не выходя наружу, огляделся по сторонам. Примерно в километре заметил человека. Затворил дверь и сказал Трюгве и Федору, что тут они не одни.

Эриксен тут же распорядился:

— Всем показываться нельзя. Только у меня одного могут оказаться тут знакомые.

Он отправился посмотреть на нежданно объявившегося соседа.

Вскоре за поворотом увидел дом, пошел к нему. Из дома навстречу вышла женщина.

— Меня бояться не надо. — сказал Эриксен. — Зла в ваш дом не несу. Если дома муж, позволь войти. Мне надо с ним повидаться и потолковать.

— Заходи.

Хозяин назвался Антоном Стенманом. Эриксен сказал ему, что он не один, с ним еще норвежец и англичанин.

— Нас сюда забросили с самолета. Будем разыскивать нацистов и пакостить им сколько сможем.

— Они у нас не бывают, — ответил хозяин, — в такие маленькие селения не ходят. Дороги к нам нет, не подъедешь, только пешком. Их много в Берлевоге. Это мили полторы-две отсюда.

— Не проведешь нас туда?

— С вами не пойду, неизвестно еще, что вы за люди. Прихватят вас немцы, а заодно и меня. С какой стати мне страдать из-за каких-то пришлых людей? Дорогу ты и без меня найдешь, по берегу не собьешься. Человек ты, как я понимаю, бывалый. Но ходить в Берлевог не советую. Там есть люди, которые сразу донесут немцам.

— Не скажешь, кто они?

— Пока помолчу, потом узнаете.

— Ты, что же, бошей боишься?

— А кто их не боится? В прошлом году сколько людей ни за что не про что покарали. И возле нас рыскают. Я их ненавижу. Не глядел бы на них, мог бы — в воде всех перетопил. Но ничего не поделаешь, против силы в открытую не попрешь.

— А если мы хорошо заплатим за услугу?

— Деньги возьму, не откажусь, и марки, и кроны, и фунты. Что дадите. Любые пригодятся. Но только за то, что вам сделаю. Не больше. Дорогу покажу, продукты или вещи продам. Все за плату. У себя вас держать не стану. Боюсь рисковать, семья у меня большая, детей пятеро. Как им без отца?

— Где нам лучше укрыться?

— В той хижине, откуда ко мне пришел.

— Там топить нечем, холод.

— Дров дам, дам топор. А впредь сами ищите обломки на берегу.

Хозяин рассказал, что недавно русская подводная лодка потопила в Сюльте-фьорде транспорт. Говорят, нынче в России ужасные холода, немцы под Мурманском мерзнут, им послали шубы. А под Новый год русские бомбили Киркенес. Бомбы попали в немецкий штаб и в кафе, где офицеры справляли праздник.

Разведчики остались жить в домике. Все лучше, чем на открытом берегу, на голых скалах. И море видно неплохо. Вражеский конвой можно засечь. Вскоре обнаружили, что совсем близко, метрах в трехстах, проложена телефонная линия. Пойдут связисты, могут и в хижину заглянуть.

Ушли обратно к своей снежной норе на мысу Нолнес. Подладили дом из снега. Входить в него можно было только согнувшись, вставать в рост не позволял потолок. Приходилось сидеть или лежать, а выползать на четвереньках.

На десятый день после высадки заметили в море транспорт, шел он с небольшим охранением.

База поблагодарила за это сообщение.

Десять дней работали хорошо, слышимость в обе стороны как по заказу, вражеские корабли и суда ходили и на восток и на запад, курсы их операторы в Полярном прокладывали на морских картах. Вахту в эти дни несли вдвоем Матисен и Крылов.

Эриксен отправился в Берлевог наводить справки и налаживать связи. В вечерние сумерки незамеченным прошел к Эйстену Сиверсену. Знал его еще по довоенному времени. Но более двух лет не виделись и ничего не слышали друг о друге. Прежде Эйстен состоял в партии социал-демократов, симпатизировал коммунистам. Сохранил ли он прежние политические воззрения? Этот вопрос не выходил из головы Эриксена. И все же, когда шел в дом, надеялся, что порядочность Эйстена не могла толкнуть его на сотрудничество с нацистами.

Надежды Эриксена оправдались, хотя и не все получилось так, как он предполагал. Сестра жены Эриксена Ергун была замужем за Харальдом Сиверсеном, сыном Эйстена. Он и хотел сначала повидать свояченицу, от нее кое-что повыведать, а потом уже встречаться с Эйстеном. Но случилось так, что он сначала наткнулся на свекра. В прятки играть не было смысла.

Сиверсен встретил его тепло и радушно.

— Я ждал, что кто-то придет ко мне. Или из тех, кто уплыл в Англию, или из перебравшихся в Россию.

— Почему ты был так уверен?

— Мы по-разному смотрели на большую политику, но я не симпатизировал тем, кто ныне породил Квислинга. Мы не стреляем по бошам, не устраиваем взрывов, но не думайте, что со всем примирились. Глаз с немцев не спускаем. Где и что они делают — нам известно. Когда будет нужно — рассчитаемся сполна.

— Ты нас ждал. Мы пришли. Мог бы помочь нам?

— Не откажусь. Только надо взвесить, что вы хотите, хватит ли сил у меня и у моих друзей.

— Браться за ружье и за взрывчатку мы тебе не предлагаем. Это сделают другие. Чтобы топить немецкие суда наверняка, надо знать, когда и куда они плывут. Еще лучше, если разузнаем, что они везут.

— За всем этим отсюда уследить трудно. Часть конвоев идет далеко от Берлевога. А вот то, что фашисты поблизости что-то строят, — знаю точно. Выравнивают площадку, похоже, для аэродрома, может, для дальнобойных батарей. Склады забиты грузами. Что в этих складах, выяснить несложно.

— Очень кстати эти новости, — сказал Эриксен. — Не худо бы документами немецкими обзавестись. Особенно пропусками. Мы тогда сможем ходить в селения.

— Это тоже проблема разрешимая. В конторах у ленцманов и в комендатурах не все норвежцы из «Националь самлинг».

Прощаясь, Сиверсен напутствовал Эриксена:

— Будьте осторожны. Не ходите днем. Не оставляйте следов. В Берлевоге особенно остерегайтесь. На днях туда пришел бот из Махавны, а на нем пятнадцать егерей. Ходили на лыжах по долинам, ищут каких-то разведчиков. Будто в этих местах засекли рацию.

Сиверсен сказал Эриксену, что он готов принять разведчиков в своем доме в Берлевоге или в доме своего отца, где пока живет с семьей. Пусть разведчики отдохнут, отогреются, отмоются.

Эриксен от этого предложения отказался: опасно приходить втроем, да еще с радиостанцией.

Вернулся около полуночи, рассказал обо всем, что узнал. Сообщение о егерях, которые искали рацию, настораживало.

Жить в снеговой норе был о очень трудно. Спали в меховых куртках, штанах и пимах. Консервы с крупяной приправой разогревали раз в четыре-пять дней. Вскоре сухой спирт кончился. Сожгли санки и на этом огне согрели себе последнюю крупяную болтушку.

С 23 февраля какие-то сильные магнитные помехи в атмосфере настолько заполонили эфир, что они не слышали базу, а база не слышала их. Особенно плохо было днем, в наушниках стоял сплошной свист. Ночью радиоволны на базу чуть-чуть пробивались. Крылов подтверждение о приеме получал не всякий раз.

Эриксен снова пошел в Берлевог. Разведчиков интересовал Конгс-фьорд. Требовался местный человек.

Таким человеком оказался Юлиус Ананиансен. Он почти ровесник Эриксена, года на два-три постарше, состоял в Компартии Норвегии. Искусный рыбак. Дети у него уже взрослые, самостоятельные. Эриксен из разговора понял, что Ананиансен рад встрече с разведчиками.

— Я знаю, что вы были на Варангере прошлой осенью, — сказал Юлиус. — Если ты не приходил, то другие из твоего Киберга высаживались. И что ушли они в Перс-фьорд и что взяла их подводная лодка, нам тоже известно из достоверного источника.

— Я рад это слышать. Мы на верных людей и надеемся. Теперь мы не просто земляки, а боевые соратники.

— Мы с тобой давно единомышленники. Я знаю, что ты был коммунистом в Киберге. Против фашистов поднимутся и некоммунисты. Есть социал-демократы, которые хоть сегодня возьмутся за автомат. Притихли лишь те, кто приспособился, чтобы выжить, трутся около ленцманов, возле немецких комендантов, примыкают к «Националь самлинг». Не все туда потянулись по убеждениям. Но есть и прямые прохвосты, они ничуть не стесняются и в открытую, вовсе не прячась, служат оккупантам.

— Их всех надо взять на учет. Придет время — будут рассчитываться за предательство и прислужничество.

— Квислинговцев мы уже учли. Браться за оружие нам опасно, хотя оно и есть. Куда уйдешь в наших холодных горах? Ни спрячешься, ни прокормишься. И в городах не лучше. В нашем Берлевоге все друг друга знают, любой на глазах, чуть появился новичок — сразу спрашивают, кто он, откуда.

— Каждый фашист, что найдет себе здесь могилу, не вернется в свою Германию. Кончать и уничтожать их надо тут. Если самому не удастся, сделают другие, — говорил Эриксен. — Сделаем и мы, и русские. Уведомим их, когда и куда пойдут германские корабли, а русские с ними управятся. У них есть чем.

Работа и документы позволяли Ананиансену ездить далеко, надолго покидать Берлевог, навещать селения и по побережью и в глубине полуострова. И людей он знал немало.

Условились, что он вскоре побывает в Конге-фьорде. Вскоре после встречи с Ананиансеном Эриксен почувствовал, что покалывающие до того боли в ноге становятся невыносимыми. Он рискнул пойти к Юлиану Сиверсену. Жена Юлиана достала какие-то мази, растирания, Эриксен массировал ногу, грел. Боль постепенно стала утихать. На пятые сутки почувствовал, что может ходить. Пошел к своим. Но шел тяжело, медленно. Только через десять часов доплелся до хижины, пролежал там до шести часов вечера; но никто из его группы туда не пришел. Решил своим ходом добираться до Нолнеса.

Добрел до снежного дома только к десяти часам вечера. Удивился, что никого нет. Осторожно подкрался поближе, боялся засады. Ничего тревожного не обнаружил. Но и своих тоже не разглядел. Крикнул пароль. Подождал затаив дыхание. Снова произнес пароль. И опять молчание. Позвал по имени сначала одного, потом другого. Ни звука.

Выждал, затаившись, уверился, что его соратников нет на месте, но нет и засады.

В хижине все было на месте: ни следов поспешного ухода, ни погрома. Совсем успокоился. Заправил керосином примус, который принес с собой из Берлевога. После крепкого чая стало легче.

А Матисен и Крылов, встревоженные долгим отсутствием командира, пошли в разведку. Сперва навестили своих ближних соседей — семью Луэ. Вели себя так, будто у них все в порядке. Супруги Луэ — Освальд и Дагни — ни словом, ни малейшим намеком не показали, что они знают что-то об Эриксене.

На следующий день такой же визит нанесли к Стенманам. Ни Антон, ни его жена Нелли тоже никаких разговоров про Эриксена не затевали.

И все же до конца не успокоились, пошли бродить по округе, смотрели, не попадутся ли какие-нибудь следы. В Берлевог заглядывать не рискнули. Существовало строгое правило: без ведома командира никто не имел права ни с кем устанавливать какие-либо связи, тем более ходить в селения. Если только командир выбыл совсем из строя, Франц занимает его место и может принимать решения.

Возвращались по тропе, которая вела к их укрытию чуть сторонкой от домов Луэ и Стенманов. И хотя было совсем темно, все же разглядели следы. Они были очень похожи на отпечаток обуви Эриксена. Только смущало, что правый след был глубоко вдавленный, а левый — нет.

Когда в шалаше застали Трюгве, отлегла тревога, обрадовались, обняли командира.

В первых числах марта и на севере время повернуло на весну. Полярная ночь кончилась, день становился длиннее и светлее. С погодой и весной улучшилась слышимость, база хорошо принимала все их донесения о конвоях, о кораблях, все, что приносили их соратники из Берлевога и из Конгс-фьорда. А материалов насобиралось много и один интереснее другого. Иногда приходилось выходить на связь с базой по два, а то и по три раза в сутки.

Передали о гарнизонах в Киркинесе, в Тана-фьорде, в Махавне у Нордкапа, сообщили, что в Берлевоге ожидают, прибытия семисот человек. Для них строят новые бараки. Где и какие корабли и суда стоят в Бос-фьорде, в Конгс-фьорде. В гарнизоны прибывают все новые и новые солдаты. В Киркенесе роют окопы, проводят учения по отражению высадок с моря. Говорят: «Нельзя спать спокойно, в любую минуту можно ожидать десант».

Но удачи да везение не бывают постоянными, и блаженству, как его назвал Эриксен, если можно относить к блаженству жизнь зимой в неотапливаемой каменной норе, пришел конец.

В середине марта заметили двух человек, которые вышли из той хижины, где разведчики провели несколько дней вскоре после высадки. А еще через несколько дней увидели охотника на куропаток в сотне метров от шалаша.

Эриксен пошел в Летвик узнать у Луэ и Стенманов, кто этот человек. Те назвали жителя Берлевога, состоящего в норвежской нацистской партии Квислинга. Приходил он в Летвик на три-четыре дня и вскоре после пасхи собирался появиться опять, но уже надолго, тогда намеревался ловить рыбу.

В Берлевоге было около сорока членов квислинговской партии «Националь самлинг». Главарь их, бывший миссионер Уле Элесеусен, недавно в выступлении перед горожанами говорил: «Если население не пожелает добровольно встать на правильный путь, его сомнут так, что оно никогда не сможет больше подняться».

Тем, кто вступит в их партию, обещали выдать охотничьи ружья. Записались двое. Но ружьями их не обрадовали.

В начале марта Квислинг дважды выступал в городе Шиен. Газета, захлебываясь, писала, что впервые за шестьдесят лет город переживает радость от посещения норвежского фюрера, вождя по происхождению и по крови. А вождь этот, выступая в ратуше перед местными руководителями партии, округа, ленцманами и высшими чиновниками, распинался в своем верноподданничестве перед Гитлером, угрожал своим соотечественникам: государство будет без колебаний вести борьбу против тех, кто пытается бороться с «Националь самлинг».

Норвежцы через припрятанные приемники слушали, советские передачи, знали о зимнем русском наступлении и не очень верили в победу Германии, считали, что немецкий «новый порядок» недолговечен.

В те же дни разведчики получили от своих товарищей в Берлевоге и Конге-фьорде очень интересные чертежи немецких укреплений и аэродрома. По радио их передать было невозможно.

23 марта кончились продукты.

Норвежцы ничем помочь не могли. Они сами жили впроголодь. Напротив, разведчики нередко угощали своих знакомых консервами, сахаром и маслом, а норвежцы снабжали разведчиков табаком, бумагой, батарейными фонарями.

Попросили базу подбросить продовольствие.

В ответной радиограмме командование приказало: с 27 марта по 1 апреля на связи быть ежедневно и четко. 29 марта разведчики узнали, что подводная лодка, которая их снимет, вышла в море. Ждать и быть готовыми подать условные сигналы.

Истекал второй месяц их сидения на Нолнесе. За это время они засекли, что на запад, к портам Варангер-фьорда, скорее всего к Киркенесу и Петсамо, пришло двадцать три транспорта, обратным курсом — семнадцать.

На свидание с разведчиками пришли два соратника из Берлевога, предупредили, что с Нолнеса надо уходить, замести все следы. Ни в коем случае не оставаться здесь после пасхи. Сюда придут на весеннюю путину рыбаки. Запасное место они подобрали, сооружена хижина, есть запас продуктов, угля. Это запасное место, однако, не понадобилось.

Подводная лодка, Щ-403 подошла к точно назначенному месту. На мостике стояли ее командир и руководитель операции по съемке от отдела капитан Ульянов. Внизу, возле центрального поста, сидели, ожидая приказаний, разведчики-переправщики Оскар Ульсен и Альф Сиблюнд. Заметив с берега условные проблески фонаря, спустили шлюпку.

Эриксен, Матисен и Крылов на полпути остановились. Эриксен оглянулся, поклонился родной земле и быстрым шагом пошел вниз, к морю. Матисен и Крылов поотстали от него на шаг-два. Матисен тыльной стороной ладони провел по повлажневшим глазам. Крылову хотелось бежать, обогнать командира, он едва сдержал себя.

К берегу пошел на шлюпке Альф Сиблюнд. Хотя волнение в море было и не сильным, прибой накатывал на берег приличную, балла в три-четыре волну. Береговые скалы все еще отталкивали от себя разбушевавшиеся водяные громады.

Попробовал подойти в одном месте, не удалось, видимо, поблизости в заглублении скрылись подводные камни, вода билась возле них круговертью, большими и малыми волнами, откатывалась назад, закручивалась огромными воронками. В одной такой воронке шлюпку крутнуло несколько раз, она заюлила волчком, гребец одолел напор воды, сумел все-таки вывести шлюпку из водоворота.

Подгреб, повернул шлюпку кормой к берегу и, упираясь веслами назад, слегка выгреб обратно в море, чтобы не выбросило на камни.

Федор Крылов следил за шлюпкой, изготовившись к прыжку, как рысь, и, когда ее подбросило к берегу, первым прыгнул в пляшущую посудину, и она пошла к подлодке. Эриксен и Матисен остались ждать своей очереди.

Федора от радости подмывало поговорить с Альфом, но перекинулись они лишь несколькими фразами. Гребцу нельзя было и на долю секунды отвлекаться от бурлящих волн. Море несобранности не любит, за легкомыслие оно рассчитывается мгновенно и жестоко.

Подошли к подлодке. Федор прыжком перемахнул с резинового борта на стальной. А Сиблюнд повернул обратно к берегу.

Накат с неослабевающей силой бросался на береговые устои. Вскочил в шлюпку Франц, подполз к гребцу, к самым его ногам, Альф снова погреб кормой к берегу, на нее прыгнул Трюгве, сел на кормовую камеру баллона, опустив ноги к резиновому днищу.

То ли от радости, что невредимыми добрались до подлодки, или же понадеялись друг на друга, но никто не сообразил закрепить швартовый конец шлюпки за леерную стойку или за приваренный к обшивке рым. Волна откинула шлюпку, и она поплыла, покачиваясь по воле волн. На дне ее остались батареи к радиостанции и полуавтоматическая винтовка. Перевернет волна шлюпку — и все казенное имущество утонет, прибьет ее где-нибудь к берегу, выбросит на отмель или на камни, будет лежать, пока не наткнется на нее какой-нибудь человек. На этих пустынных, малолюдных берегах могут пройти годы и годы, пока кто-либо заметит этот трофей моря.

В рубке лодки разведчики сердечно, по-братски обнялись с командиром по высадке и съемке капитаном Ульяновым.

Затем спустились в центральный пост, оттуда в кубрик-отсек. Поздоровались с принявшими их подводниками.

Первым делом сбрили колючую щетину с подбородков, не оставили на память даже усы, поели флотского борща, выпили наркомовскую.

И впервые за два месяца завалились спать, ни о чем не тревожась: ни о вахте, ни о фашистской облаве, ни о возможности обморозиться. Под одеялом, на простынях, раздетые до белья, уснули непробудным сном, рокот двигателей не будил, а убаюкивал их.

Лодка взяла курс к своим берегам.