Чудное время въ Гамильтонѣ ранніе сумерки воскреснаго вечера. Шелестъ легкаго вѣтерка, благоуханіе цвѣтовъ, пріятное чувство воздуха, всего этого было бы достаточно, чтобы вознести мысли ваши къ небу, если бы не удерживала ихъ на землѣ любительская фортепіанная игра. Въ Гамильтонѣ много почтенныхъ старыхъ фортепіанъ и всѣ они играютъ въ сумерки. Время увеличиваетъ и обогащаетъ достоинства нѣкоторыхъ музыкальныхъ инструментовъ, напримѣръ, скрипки; на фортепіанные молоточки, оно, повидимому, дѣйствуетъ совершенно обратно. Инструменты эти большею частью исполняютъ съ самаго ранняго своего дѣтства одни и тѣ же мотивы. Въ ихъ игрѣ есть что-то трогательное, особенно, когда они разойдутся въ своей систематической второй молодости, то тамъ, то здѣсь, пропуская ноты, вслѣдствіе отсутствія молоточковъ. Мы прослушали вечерню въ великолѣпной епископской церкви на горѣ. Тамъ собралось человѣкъ пятьсотъ-шестьсотъ разноцвѣтнаго народу. Слышали мы тамъ хорошее пѣніе, услышали бы, можетъ быть, и проповѣдь, то же, безъ сомнѣнія, хорошую, если бы не удивительно большое количество кашляющихъ, позволявшихъ намъ уловить только громко сказанныя слова.
Я слышалъ, какъ при выходѣ изъ церкви одна дѣвушка говорила другой: «Вы, конечно, не хотите сказать, что платите пошлину за перчатки и кружева? Я плачу только почтовые расходы. Получаю ихъ уложенными въ „Бостонскомъ Вѣстникѣ“.
Существуютъ люди, полагающіе, что очень трудно убѣдить женщину, что контрабанда дѣло нехорошее, и совсѣмъ невозможно убѣдить ее не заниматься ею, при всякомъ удобномъ случаѣ, съ какой бы точки зрѣнія она на нее ни смотрѣла. Но это, вѣроятно, ошибка.
Мы опять пошли къ деревнѣ и скоро погрузились въ глубокій мракъ дороги, обсаженной двойнымъ рядомъ большихъ темнолистныхъ кедровъ. Полнѣйшая тишина не нарушалась ни однимъ звукомъ. Въ темнотѣ едва можно было отличить смутныя очертанія деревьевъ. Мы шли все дальше и дальше по этому туннелю, развлекаясь разговоромъ. Разговоръ шелъ о томъ, какъ нечувствительно характеръ извѣстнаго народа и страны кладетъ свой отпечатокъ на иностранца и внушаетъ ему чувство безопасности, безъ всякихъ разспросовъ и разговоровъ по этому поводу съ кѣмъ бы то ни было. Мы въ этой странѣ пробыли только полдня, видѣли одни только честныя лица, видѣли развѣвающійся британскій флагъ — символомъ порядка и дѣятельнаго управленія, и вотъ теперь съ полною довѣрчивостью, безоружные, углубляемся въ это мрачное мѣсто, которое во всякой другой странѣ непремѣнно служило бы притономъ бродягъ и мошенниковъ… Шт… что это такое? Глухіе шаги, тихіе голоса! Мы затаили дыханіе, прижались другъ къ другу и стали ждать. Въ темнотѣ смутно обрисовывается фигура человѣка, какой-то голосъ говоритъ, проситъ денегъ!
— Одинъ шиллингъ, джентльмэны, пожалуйста, на постройку новой методистской церкви!
Благословенные звуки, святые звуки! Мы съ благодарной щедростью помогли методистской церкви, въ радости, что эти маленькіе чернокожіе ученики воскресныхъ школъ не набросились на насъ и не отняли всего, что съ нами было, силою, не давъ намъ опомниться отъ нашей минутной безпомощности. При свѣтѣ сигаръ мы написали на подписномъ листѣ имена болѣе вѣскихъ филантроповъ, чѣмъ мы сами и пошли дальше, обсуждая вопросъ о томъ, что за управленіе, въ которомъ позволяютъ маленькимъ набожнымъ цвѣтнымъ мальчикамъ съ подписными листами выскакивать въ темнотѣ на мирныхъ иностранцевъ и путать ихъ до смерти?
Мы побродили еще нѣсколько часовъ по берегу и по внутренности острова и, наконецъ, ухитрились заплутаться, на что въ Бермудѣ требуется особенный талантъ. Когда я вышелъ изъ дому, на мнѣ были новые сапоги, № 7, теперь они уменьшились до величины 5-го номера и все продолжали уменьшаться. Послѣ этого я еще два часа проходилъ въ нихъ и, безъ сомнѣнія, могу разсчитывать на состраданіе читателя. Многіе не знаютъ зубной и головной боли, и самъ я принадлежу къ числу этихъ счастливцевъ, но, вѣроятно, всякому приходилось проходить часа два, три въ тѣсныхъ сапогахъ и познать наслажденіе, которое чувствуется, когда снимешь ихъ въ укромномъ мѣстѣ и смотришь на свою распухшую ногу, затмѣвающую небесный сводъ своими размѣрами.
Однажды, когда я былъ еще застѣнчивымъ неоперившимся птенцомъ, повелъ я какъ-то вечеромъ въ театръ одну пятнадцатилѣтнюю откровенную деревенскую дѣвушку, съ которой только-что познакомился. Она казалась мнѣ божественной. Я былъ въ новыхъ сапогахъ. Черезъ полчаса она спросила: „Что это вы все двигаете ногами?..“ — „Развѣ?“ сказалъ я, и сталъ внимательнѣе и смирнѣе. Черезъ слѣдующіе полчаса она спросила: „Отчего вы отвѣчаете мнѣ только: да, о, да, ха, ха, конечно, совершенно! вѣрно на все, что я вамъ говорю, и почти всякій разъ невпопадъ?“ Я покраснѣлъ и объяснилъ, что немножко задумался. Еще черезъ полчаса она спросила: „Скажите, пожалуйста, отчего вы все время улыбаетесь безъ всякой причины, и вмѣстѣ съ тѣмъ имѣете такой измученный видъ?“ Я объяснилъ, что это всегда со мной бываетъ, когда я размышляю. Прошелъ часъ. Она обернулась, посмотрѣла на меня своими серьезными глазами и спросила: „О чемъ вы все время плачете?“ Я объяснилъ, что смѣшныя комедіи всегда вызываютъ у меня слезы. Наконецъ человѣческая природа превозмогла и я потихоньку снялъ сапоги. Это была ошибка съ моей стороны: я уже больше не могъ ихъ надѣть. Ночь была дождливая, по дорогѣ намъ не попалась ни одного омнибуса. Я былъ достоинъ всякаго сожалѣнія, когда возвращался домой, сгорая отъ стыда, держа подъ одной рукой сапоги, подъ другой свою спутницу, особенно въ тѣ мучительныя минуты, когда приходилось проходить мимо уличныхъ фонарей, свѣтъ которыхъ падалъ на мостовую. Наконецъ, это дитя природы спросило: „Гдѣ ваши сапоги?“ Захваченный врасплохъ, я увѣнчалъ достойнымъ концомъ всѣ глупости того вечера слѣдующимъ нелѣпымъ отвѣтомъ: „Высшіе классы не носятъ ихъ въ театрѣ“.
Его преподобіе былъ полковымъ священникомъ вовремя войны, и пока мы разыскивали дорогу въ Гамильтонъ, онъ разсказалъ намъ исторію о двухъ умирающихъ солдатахъ, которая меня очень заинтересовала, несмотря на мои ноги.
Онъ разсказалъ, что въ Потомакскихъ госпиталяхъ правительство выдавало для умершихъ грубые сосновые гробы; но не всегда удавалось получить ихъ. Поэтому, если подъ рукой гроба не было, то покойника хоронили безъ него.
Вотъ разъ, позднею ночью, умирали въ госпиталѣ два солдата. Въ комнату вошелъ человѣкъ съ гробомъ на плечахъ и остановился въ нерѣшительности, задумавшись надъ тѣмъ, кому изъ двухъ бѣдняковъ онъ понадобится раньше. Говорить они уже не могли и только оба смотрѣли на него умоляющимъ образомъ. Одинъ изъ нихъ высунулъ изъ подъ одѣяла исхудалую руку и сдѣлалъ пальцемъ жестъ, означавшій: „Будь добръ, поставь его, пожалуйста подъ мою кровать.“ Человѣкъ исполнилъ просьбу и ушелъ. Счастливый солдатъ съ трудомъ повернулся на постели лицомъ къ другому воину, приподнялся немного, съ подушки и началъ работать надъ тѣмъ, чтобы придать своему лицу особенное выраженіе; послѣ долгихъ и упорныхъ усилій ему удалось изобразить торжествующее подмигиваніе. Страдалецъ упалъ на подушки въ изнеможеніи, но упиваясь славою.
Тогда пришелъ личный другъ солдата № 2, обиженнаго. Послѣдній началъ умолять его краснорѣчивыми взглядами; наконецъ тотъ понялъ и, вытащивъ гробъ изъ подъ кровати № 1-го, поставилъ его подъ кровать № 2-го. № 2-й выразилъ ему свою радость и сдѣлалъ еще какой-то знакъ. Другъ опять понялъ, подложилъ руку подъ плечо № 2-го и немного приподнялъ его. Тогда умирающій герой обратилъ свой тусклый взглядъ къ № 1-му и началъ медленно трудиться надъ своими руками. Понемногу удалось ему поднести одну руку къ лицу, но она ослабла и упала. Еще разъ попытался онъ поднять ее, и опять неудачно. Тогда онъ отдохнулъ, собралъ весь остатокъ силъ и на этотъ разъ ему удалось медленно, но увѣренно поднести къ носу большой палецъ; остальными пальцами онъ торжествующе махнулъ въ воздухѣ и упалъ на подушки мертвый. Эта картина до сихъ поръ рисуется въ моихъ глазахъ, признаюсь, положеніе исключительное, исключительное въ своемъ родѣ.
На другой день, рано утромъ, въ моей комнатѣ внезапно появился маленькій бѣлый слуга и произнесъ только одно слово: „Завтракъ!“
Это былъ во многихъ отношеніяхъ замѣчательный мальчикъ, лѣтъ одиннадцати, очень проворный, съ живыми черными глазами. Въ немъ не было ничего неопредѣленнаго, ничего нерѣшительнаго.
Въ губахъ его, въ манерахъ, въ разговорѣ видна была величественная рѣшимость, удивительная въ такомъ маленькомъ существѣ. Словъ онъ даромъ не терялъ. Его отвѣты были такъ коротки и быстры, что казались продолженіемъ вопроса, а не отвѣтомъ на него. Стоя за стуломъ со своей метелкой въ рукахъ, прямой, вытянутый, съ стальною серьезностью въ лицѣ, онъ казался статуей, до тѣхъ поръ, пока не схватывалъ мелькнувшаго въ чьихъ-нибудь глазахъ желанія. Тогда онъ бросался исполнить это желаніе и въ слѣдующую же секунду снова обращался въ статую. Когда его посылали за чѣмъ-нибудь въ кухню, онъ шелъ бокомъ до самой двери и тамъ сразу поворачивался, какъ на пружинахъ.
— Завтракъ!
Мнѣ захотѣлось еще разъ пробовать разговорить это существо.
— Вы позвали его преподобіе или…
— Да, сэръ.
— Что теперь рано или…
— Восемь-пять!
— Вы одинъ здѣсь служите или кто-нибудь вамъ…
— Цвѣтная дѣвушка.
— На этомъ островѣ только одинъ приходъ или…
— Восемь.
— Большая церковь на горѣ приходская или…
— Часовня приходской церкви.
— Какъ здѣсь раздѣляются пошлины? На городскія, приходскія, поголовныя и…
— Не знаю!
Не успѣлъ я придумать новаго вопроса, какъ онъ уже былъ внизу, соскользнувъ внизъ головой по периламъ лѣстницы, и спрыгивалъ на задній дворъ.
Пришлось отказаться завести съ нимъ разговоръ. Съ нимъ не существовало главнаго элемента для разговора: отвѣты его были такъ закончены и точны, что не оставляли никакого сомнѣнія, за которое можно было бы уцѣпиться, чтобы продолжать разговоръ. Изъ этого мальчика долженъ выйти или великій человѣкъ, или великій негодяй, смотря по обстоятельствамъ, но изъ него собираются сдѣлать плотника. Такимъ-то образомъ люди пользуются представляющимся имъ случаемъ.
Въ этотъ и слѣдующій дни мы катались въ экипажѣ по всему острову и ѣздили въ городъ Ст. — Джорджъ, за пятнадцать или двадцать миль отъ Гамильтона. Такихъ прекрасныхъ, твердыхъ дорогъ невозможно найти нигдѣ, кромѣ Европы. Намъ служилъ проводникомъ и возницей смышленый молодой негръ. При выѣздѣ изъ города мы видѣли пять-шесть горнокапустныхъ пальмъ (ужасное названіе!), росшихъ ровными рядами на равныхъ разстояніяхъ одна отъ другой; это были не самыя высокія изъ когда-либо видѣнныхъ мною деревьевъ, но самыя величественныя, самыя роскошныя. Эта аллея представляетъ изъ себя самую удачную поддѣлку колоннады природой. Деревья всѣ одинаковой величины футовъ въ 60, сѣрые, какъ гранитъ, стволы, постепенно и ровно заостряются къ концу. Ни одной вѣтки, ни одного узла или трещины, никакого знака. Поверхность ствола не похожа на кору, но имѣетъ видъ выдѣланнаго, но неотполированнаго гранита. Такъ онъ тянется до самаго верху на 50 футовъ. Затѣмъ онъ начинаетъ принимать видъ плотно обмотанной зеленой веревкой катушки или выточенной на токарномъ станкѣ. Надъ этой катушкой находится возвышеніе, изъ котораго на 6 и болѣе футовъ кверху тянется ярко-зеленый цилиндръ, состоящій изъ свертковъ, подобныхъ колосу зеленой индійской ржи. Далѣе фонтаномъ расходятся перистые листья, тоже зеленые. Прочія пальмы обыкновенно сгибаются, отступаютъ отъ перпендикуляра, но въ этомъ ряду ни однимъ ватерпасомъ не отыщешь уклоненія, ни въ одномъ индивидуумѣ этой величественной аллеи. Онѣ стоятъ такъ же прямо, какъ Ваалбекскія колонны, внизъ та же вышина, та же грація, та же важность. Въ сумерки или въ лунную ночь ихъ легко смѣшать съ ними, если бы не листья на верхушкѣ.
Птицы, встрѣчавшіяся намъ въ этой странѣ, замѣчательно ручныя. Даже такое дикое созданіе, какъ перепелка, клюетъ себѣ спокойно травку, въ то время, какъ мы, слѣдя за ней, совершенно свободно разговариваемъ. Маленькая птичка изъ породы канареекъ двигается съ мѣста только тогда, если до нея дотрогиваешься кончикомъ хлыста, и то лишь на нѣсколько футовъ. Говорятъ, что даже осторожная блоха общительна и ручна въ Бермудѣ и позволяетъ ловить и ласкать себя безъ сопротивленія. Къ послѣднему нужно отнестись снисходительно, такъ какъ, безъ сомнѣнія, тутъ есть извѣстная доля хвастовства. Въ С.-Франциско утверждаютъ, что ихъ туземныя блохи въ состояніи лягнуть ребенка, причемъ дѣйствіе это вмѣняется блохѣ въ особенное достоинство, и говорятъ, что извѣстіе это, разошедшееся по всей странѣ, было способно приманить эмигрантовъ! По моему, такая вещь въ девяти случаяхъ изъ десяти должна удержать всякаго здравомыслящаго человѣка отъ пріѣзда.
Мы не видѣли въ Бермудѣ ни одного достойнаго упоминанія клопа или пресмыкающагося, и я готовъ уже былъ сказать, что ихъ тамъ нѣтъ вовсе. Но разъ ночью (я уже легъ спать) въ мою комнату вошелъ преподобный отецъ, держа что-то такое въ рукахъ.
— Это вашъ сапогъ? — спросилъ онъ.
Я отвѣчалъ утвердительно. Тогда онъ разсказалъ, что видѣлъ, какъ утромъ убѣгалъ съ нимъ паукъ! Онъ утверждалъ, что этотъ самый паукъ какъ разъ на зарѣ отворилъ его окно и собирался влѣзть въ него, чтобы стащить рубашку, но увидѣлъ его и убѣжалъ. Я спросилъ, взялъ ли онъ рубашку.
— Нѣтъ.
— Такъ почему же вы думаете, что онъ пришелъ именно за рубашкой?
— Я видѣлъ по его глазамъ.
Мы разспросили окружающихъ, и оказалось, что ни одинъ бермудскій паукъ не способенъ на такую вещь. Граждане говорили, что самые большіе ихъ пауки могли только поставить ноги на обыкновенное блюдечко и что вообще они всегда считались честными. Свидѣтельство священника и противорѣчивое свидѣтельство простыхъ людей заинтересовало всѣхъ. Во всякомъ случаѣ я счелъ за лучшее запереть свои вещи.
Тамъ и сямъ по загородной дорогѣ попадались намъ лимоны, апельсины, липы, фиги, дынныя деревья, также различныя породы пальмъ, между прочимъ, кокосовая, финиковая, малорослая пальма.
Мы видѣли бамбуки въ 40 футовъ вышины со стволомъ въ человѣческую руку. Густыя заросли корнепуска поднимались изъ болотъ, упираясь на свои переплетающіеся корни, какъ на сваи. Въ болѣе сухихъ мѣстностяхъ благородный томариндъ спускалъ на землю благодатное облако тѣни, тамъ и здѣсь, цвѣтущій томарискъ украшалъ края дороги. Было еще одно любопытное кривое, корявое, черное дерево безъ всякаго признака листьевъ. Его можно было бы принять за высохшую яблоню, если бы не разбросанные по немъ ярко-красные звѣздообразные цвѣты. Огненно-красный цвѣтъ ихъ напоминалъ цвѣтъ небеснаго тѣла, разсматриваемаго въ закопченое стекло. Очень можетъ быть, что наши звѣзды невидимы сквозь закопченыя стекла; въ такомъ случаѣ я сильно ошибаюсь.
Мы видѣли виноградное дерево, такое же скромное и спокойное, какъ и виноградная лоза. Мы видѣли индійское резиновое дерево; но, вѣроятно, мы попали внѣ его сезона, потому что на немъ не было ни узловъ, ни чешуекъ, ничего такого, чему бы слѣдовало тамъ быть по всѣмъ правиламъ. Это придавало ему замѣчательно неестественный видъ. На всемъ островѣ было ровно одно красное дерево, я знаю это изъ вѣрнаго источника, такъ какъ видѣлъ человѣка, который сказалъ мнѣ, что онъ считалъ его нѣсколько разъ и не можетъ ошибиться. Это былъ человѣкъ съ заячьей губой и чистымъ сердцемъ, и всѣ говорятъ, что онъ правдивъ, какъ сама истина; такихъ людей очень мало.
Вблизи и вдали мелькали розовыя облака олеандровъ и красное пламя гранатовыхъ цвѣтовъ.
Въ одной части дикаго лѣса плети иппомеи обвили деревья до самой ихъ верхушки и украшаютъ ихъ кистями большихъ голубыхъ колокольчиковъ — замѣчательно красивое, обаятельное зрѣлище, особенно издали. Темный кедръ вездѣсущъ и его зелень преобладаетъ. Нельзя судить, насколько онъ теменъ, пока не увидишь рядомъ съ нимъ ярко-зеленой рѣдкой здѣсь листвы лимона. Въ одномъ только отношеніи Бермуда въ высшей степени тропична, по крайней мѣрѣ, въ маѣ: это въ матовомъ, слегка поблекломъ видѣ общаго пейзажа. Лѣса же ея одѣты такой восхитительной, зеленою листвой, которая ликуетъ отъ своего собственнаго существованія и можетъ довести зрителя до такого энтузіазма, что онъ готовъ плакать отъ умиленія или кричать отъ восторга и долженъ спасаться въ такія страны, гдѣ царствуютъ жестокія зимы.
Мы видѣли десятка два цвѣтныхъ фермеровъ, копающихъ свой картофель и лукъ, съ женами и дѣтьми, съ виду вполнѣ довольныхъ и хорошо устроившихся. Мы ни разу не встрѣтили на этомъ сіяющемъ островѣ ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые казались бы несчастными или недовольными, или сердитыми на что-нибудь. Это однообразіе въ концѣ концовъ дѣлалось скучнымъ и даже нѣсколько непріятнымъ. Видъ цѣлаго народа, утопающаго въ довольствѣ — вещь раздражающая. Въ этомъ обществѣ чувствовался недостатокъ чего-то, какой-то смутный, неопредѣленный, ускользающій отъ вниманія недостатокъ. Послѣ долгаго размышленія мы поняли, чего намъ не хватаетъ — это нищихъ. Пустите ихъ туда въ полномъ составѣ: почва вполнѣ дѣвственная, проѣздъ дешевъ. Каждый истинный американскій патріотъ поможетъ имъ взять билеты. Цѣлыя арміи этихъ превосходныхъ существъ можно перевезти изъ нашей среды и вычеркнуть изъ нашихъ списковъ. Они найдутъ здѣсь восхитительный климатъ и добрый, неопытный народъ. Картофелю и луку хватитъ на всѣхъ, великодушный пріемъ ждетъ пріѣзжихъ перваго разряда и элегантные гробы — второго.
Теперь копали ранній розовый картофель, позднѣе въ году у нихъ растетъ другой сортъ, который они называютъ гранатовымъ. Мы скупали ихъ картофель по 15 долларовъ за боченокъ, а эти чернокожіе фермеры берутъ нашъ за бездѣлицу и живутъ имъ. На такихъ же выгодныхъ условіяхъ Гаванна могла бы мѣняться сигарами съ Коннектикутомъ, если бы догадалась объ этомъ.
Мы прошли мимо придорожной лавочки съ надписью: „Нуженъ картофель“. Безъ сомнѣнія, какой-нибудь невѣжественный иностранецъ: ему стоило отойти шаговъ на тридцать отъ дому, чтобы найти его сколько угодно.
На многихъ поляхъ уже поспѣлъ ароу-рутъ. Бермуда имѣла большую выгоду отъ продажи этого продукта до тѣхъ поръ, пока не вошло во всеобщее употребленіе огнестрѣльное оружіе [3].
Островъ невеликъ. Во внутренности его, гдѣ-то въ одномъ мѣстѣ, ѣхалъ передъ нами человѣкъ на очень плохой лошади. Я сказалъ, что намъ лучше было бы ѣхать за нимъ. Но кучеръ отвѣчалъ, что ему ѣхать недалеко. Я удивился, какъ онъ могъ знать это, и ждалъ, что будетъ дальше. Человѣкъ свернулъ съ дороги.
— Почему вы знали, что онъ свернетъ? — спросилъ я.
— Потому что я его знаю и знаю, гдѣ онъ живетъ.
Я насмѣшливо спросилъ его, знаетъ ли онъ всѣхъ на островѣ. Онъ очень просто отвѣчалъ, что знаетъ. Этотъ эпизодъ даетъ достаточное понятіе о размѣрахъ страны.
Въ главной гостинницѣ въ Ст. Джорджѣ молоденькая дѣвушка съ милымъ серьезнымъ личикомъ объявила намъ, что обѣда мы не получимъ, такъ какъ насъ не ожидали и ничего не приготовили. До обѣда оставалось какъ разъ часъ. Мы начали настаивать, она не уступала, мы умолкли — она оставалась ясна и спокойна. Гостинница не ожидала нашествія двухъ человѣкъ и намъ, очевидно, приходилось вернуться домой, безъ обѣда. Я сказалъ, что мы не особенно голодны, что съ насъ довольно кусочка рыбы. Юная дѣвица отвѣчала, что сегодня на базарѣ не рыбный день. Дѣло начало принимать серьезный оборотъ; но тутъ пришелъ хозяинъ гостинницы и когда все было ему изложено, онъ любезно предложилъ намъ раздѣлить съ нимъ ега обѣдъ.
За столомъ мы слышали много занимательныхъ разсказовъ о главной промышленности Ст. Джорджа — починкѣ сломанныхъ кораблей. Среди этихъ разсказовъ подали супъ съ какимъ-то особеннымъ привкусомъ, по изслѣдованіи оказалось, что онъ былъ просто съ перцемъ очень крѣпкаго сорта, подали желѣзнаго цыпленка, зажареннаго восхитительно, но не такъ какъ слѣдуетъ. Печеніе не могло пронять его. Его бы недурно было, передъ тѣмъ какъ жарить, протащить по кварцевой толчеѣ и затѣмъ парить до слѣдующаго прихода. Мы много забавлялись по этому поводу, но не настолько напитались имъ, чтобы сказать, что побѣда осталась на нашей сторонѣ. Не бѣда: намъ дали еще картофелю и пирога и мы провели время весело и пріятно. Затѣмъ мы побродили по Ст. Джорджу, очень хорошенькому городу съ интересными, кривыми улицами, узкими кривыми переулками, съ попадающимися кое-гдѣ пылинками. Здѣсь такъ же какъ и въ Гамильтонѣ въ окнахъ повѣшены венеціанскія жалюзи, очень остроумно устроенныя. Въ окнахъ нѣтъ двустворчатыхъ ставенъ, прикрѣпленныхъ по бокамъ, а только одна широкая ставня, прикрѣпленная сверху. Вы толкаете ее снизу вверхъ съ наружной стороны и прицѣпляете на какой вамъ угодно вышинѣ, смотря по солнцу.
По всему острову виднѣются большіе, бѣлые рубцы на горныхъ откосахъ. Это углубленія, изъ которыхъ вынутъ кораллъ. Нѣкоторыя изъ нихъ имѣютъ четверть акра въ ширину, это резервуары для дождевой воды, такъ какъ колодцевъ здѣсь мало, а источниковъ и ключей нѣтъ совсѣмъ.
Говорятъ, что климатъ въ Бермудѣ мягкій и ровный; снѣгу и льду не бываетъ совсѣмъ, и круглый годъ можно проходить въ весеннемъ платьѣ. Мы попали туда въ началѣ мая; было уже восхитительное, вполнѣ установившееся лѣто, съ пламеннымъ солнцемъ, позволявшимъ ходить въ самой легкой одеждѣ; дулъ постоянный сѣверный вѣтеръ, такъ что мы совсѣмъ не страдали отъ жары. Часамъ къ 4-мъ, къ 5-ти термометръ начиналъ падать и приходилось одѣваться теплѣй. Я поѣхалъ въ Ст. Джорджъ утромъ, одѣтый въ самое тонкое полотно, и вернулся въ пять часовъ вечера, въ двухъ пальто. Говорятъ, что ночи здѣсь всегда свѣжія и сырыя. У насъ въ квартирѣ были гнѣзда москитовъ и его преподобіе говорилъ, что москиты его сильно преслѣдовали. Я часто слышалъ, какъ онъ хлопалъ и стукалъ этихъ воображаемыхъ созданій съ такимъ рвеніемъ, какъ будто они существовали на самомъ дѣлѣ. Въ Бермудѣ нѣтъ москитовъ въ маѣ.
Болѣе семидесяти лѣтъ тому назадъ въ Бермудѣ провелъ нѣсколько мѣсяцевъ поэтъ Томасъ Муръ. Онъ былъ посланъ туда регистраторомъ адмиралтейства. Я не вполнѣ уясняю себѣ должность регистратора адмиралтейства въ Бермудѣ, но думаю, что обязанности эти состояли въ отчетѣ объ адмиралахъ, тамъ рожденныхъ. Я объ этомъ справлюсь. Въ адмиралтействѣ дѣла оказалось немного, и Муръ соскучился и уѣхалъ. На островѣ благоговѣйно хранится воспоминаніе о немъ, составляющее одно изъ сокровищъ острова. Я смутно догадывался, что это былъ кувшинъ, но мнѣ двадцать два раза помѣшали осмотрѣть его. Впрочемъ, это не важно, такъ какъ оно оказалось лишь стуломъ.
Въ Бермудѣ есть нѣсколько „достопримѣчательностей“, но ихъ легко можно избѣжать. Это большое преимущество, котораго нельзя найти въ Европѣ. Бермуда это самый подходящій пріютъ для усталаго человѣка, туда дѣйствительно можно „сбѣжать“. Тамъ нѣтъ тревогъ, глубокій и полный миръ страны до мозга костей проникаетъ человѣка и даетъ отдыхъ его совѣсти, хлороформируетъ цѣлый легіонъ невидимыхъ маленькихъ дьяволовъ, которые вѣчно стараются намылить ему голову. Многіе американцы ѣдутъ туда въ мартѣ и остаются до тѣхъ поръ, пока дома не окончится вся мерзость ранней весны.
Бермудцы надѣются, въ скоромъ времени, установить телеграфное сообщеніе съ остальнымъ міромъ. Но, даже, когда имъ удастся завести у себя это проклятое учрежденіе, туда всетаки можно будетъ ѣздить отдыхать, такъ какъ тамъ масса прелестныхъ маленькихъ островковъ, разбросанныхъ по закрытому морю, гдѣ можно жить въ полной увѣренности, что никто тебя не потревожитъ. Телеграфисту придется подплывать туда на лодкѣ и легко можно будетъ убить его во время высадки.
Мы провели въ Бермудѣ четыре дня: три ясныхъ на воздухѣ и одинъ дождливый въ комнатѣ, такъ какъ намъ не удалось найти яхту для катанія. Теперь нашъ отпускъ кончился и мы опять сѣли на корабль и поплыли домой.
Между пассажирами былъ одинъ худой и слабый неизлечимо-больной. Его усталый, страдальческій взглядъ и печальный видъ привлекали всеобщее участіе и состраданіе. Когда онъ говорилъ, что случалось очень рѣдко, въ его голосѣ слышалась какая-то особенная мягкость, которая дѣлала всякаго его другомъ.
На слѣдующій вечеръ путешествія — мы всѣ сидѣли въ курительной каютѣ въ то время — онъ понемножку вмѣшался въ общій разговоръ. Слово за слово онъ впалъ въ автобіографическое настроеніе и результатомъ былъ слѣдующій оригинальный разсказъ…
На видъ мнѣ лѣтъ шестьдесятъ и я кажусь женатымъ, но это только слѣдствіе моего болѣзненнаго состоянія, такъ какъ въ дѣйствительности я холостъ и мнѣ только сорокъ одинъ годъ. Вамъ трудно будетъ повѣрить, что я, представляющій изъ себя теперь только тѣнь человѣка, два года тому назадъ былъ здоровымъ, дюжимъ дѣтиной, человѣкъ стальной, настоящій атлетъ, а между чѣмъ это сущая правда. Но еще оригинальнѣе то обстоятельство, изъ-за котораго я потерялъ здоровье. А потерялъ я его въ одну зимнюю ночь, во время двухсотмильной поѣздки по желѣзной дорогѣ, помогая сберечь ящикъ съ ружьями. Это совершенная истина и я разскажу вамъ въ чемъ дѣло.
Я родомъ изъ Клевелэнда въ Огіо. Однажды зимнею ночью, два года тому назадъ, я вернулся домой въ страшную мятель, какъ разъ послѣ сумерекъ. Первая вещь, которую я услышалъ, входя въ домъ, было извѣстіе, что мой дорогой товарищъ и другъ дѣтства, Джонъ Гаккеттъ умеръ, наканунѣ и что его послѣднее желаніе было, чтобы я перевезъ его тѣло къ его бѣднымъ старымъ родителямъ, въ Висконсинъ. Я былъ очень пораженъ и огорченъ, но терять время въ сожалѣніяхъ было некогда, я долженъ былъ сейчасъ же отправляться. Я взялъ билетикъ съ надписью: „Дьяконъ Леви Гаккеттъ, Виѳлеемъ, Висконсинъ“ и поспѣшилъ на станцію, несмотря на страшную бурю. Прибывъ туда, я разыскалъ описанный мнѣ бѣлый, сосновый ящикъ, прикрѣпилъ къ нему записку гвоздями, посмотрѣлъ, какъ его въ цѣлости отнесли въ багажный вагонъ, и затѣмъ побѣжалъ въ буфетъ запастись сандвичами и сигарами. Вернувшись, я увидѣлъ, что мой ящикъ съ гробомъ принесли и что вокругъ него ходитъ какой-то молодой человѣкъ, разсматриваетъ его съ молоткомъ, гвоздями и запиской въ рукахъ. Я былъ удивленъ и озадаченъ. Онъ началъ прибивать свой билетикъ, а я, въ большомъ волненіи, бросился въ багажный вагонъ за объясненіемъ. Но нѣтъ, ящикъ мой стоитъ на мѣстѣ, его не трогали (дѣло въ томъ, что я и не подозрѣвалъ, какая произошла ошибка: я везъ съ собой ящикъ ружей, который этотъ молодой человѣкъ отправлялъ въ Оружейное общество въ Пеорію, въ Иллинойсъ, а онъ захватилъ мой трупъ!» Какъ разъ въ эту минуту кондукторъ крикнулъ: «Всѣ по мѣстамъ!» Я прыгнулъ въ багажный вагонъ и комфортабельно усѣлся на тюкѣ съ ведрами. Багажный кондукторъ былъ уже тутъ, за работой, полный человѣкъ, лѣтъ 50, съ простымъ, честнымъ, добродушнымъ лицомъ и отпечаткомъ свѣжести и бодрости на всей его особѣ.
Когда поѣздъ уже тронулся, неизвѣстный человѣкъ впрыгнулъ въ вагонъ и положилъ кулекъ очень стараго и остраго лимбургскаго сыру на мой ящикъ, то есть, я теперь знаю, что это былъ лимбургскій сыръ, а въ то время, я еще во всю свою жизнь ни разу не слышалъ объ этомъ продуктѣ, а тѣмъ болѣе не имѣлъ никакого понятія о его свойствахъ. Хорошо. Ѣдемъ мы этой воробьиной ночью; буря бушуетъ, мною овладѣваетъ уныніе, сердце мое замираетъ, замираетъ, замираетъ… Старый кондукторъ дѣлаетъ два, три короткихъ замѣчанія относительно бури и вообще полярной погоды, пробуетъ свои выдвижныя двери, запираетъ ихъ, закрываетъ окно, обходитъ кругомъ, поправляетъ все въ вагонѣ, все время съ самодовольнымъ видомъ напѣвая: «Скоро, скоро, милый…» тихо и довольно фальшиво. Я сквозь морозный воздухъ начинаю чувствовать сквернѣйшій и сильнѣйшій запахъ. Это еще больше меня разстраиваетъ, потому что я приписываю его моему бѣдному усопшему другу. Было что-то безконечно горькое въ этомъ трогательномъ безсловесномъ его напоминаніи о себѣ и трудно было удержаться отъ слезъ, кромѣ того я ужасно боялся, что кондукторъ замѣтитъ его. Однако, онъ спокойно продолжалъ напѣвать, ничѣмъ не выражая, что замѣчаетъ что-нибудь. За это я былъ ему очень благодаренъ. Благодаренъ, да, но далеко не спокоенъ. Я начиналъ чувствовать себя все хуже и хуже, такъ какъ запахъ усиливался съ каждой минутой и все труднѣе становилось переносить его. Уставивъ вещи по своему вкусу, кондукторъ досталъ дрова и жарко растопилъ печку. Это встревожило меня невыразимо, такъ какъ я не могъ не сознавать, что это ошибка съ его стороны. Я былъ увѣренъ, что на моего бѣднаго усопшаго друга это произведетъ убійственное дѣйствіе.
Томсонъ (кондуктора звали Томсономъ) теперь началъ ходить по всему вагону, останавливаясь передъ всякой трещинкой, которую онъ заставлялъ вещами, замѣчая, что безразлично какая погода на воздухѣ, лишь бы намъ было какъ можно удобнѣе. Я ничего не говорилъ, но былъ увѣренъ, что онъ избралъ невѣрный путь. Онъ распѣвалъ попрежнему, а печка все накалялась и накалялась, въ вагонѣ становилось все душнѣе и душнѣе; я чувствовалъ, что блѣднѣю, меня начинало тошнить, но я страдалъ молча, не произнося ни слова. Скоро я замѣтилъ, что звуки «Скоро, скоро, милый…» постепенно ослабѣваютъ, наконецъ, затихли совсѣмъ. Водворилась зловѣщая тишина. Черезъ нѣсколько минутъ Томсонъ сказалъ;
— Пфа! Жалко, что нѣтъ корицы, я бы напихалъ ее въ печку.
Онъ вздохнулъ раза два, потомъ двинулся къ гр… къ ружьямъ, постоялъ съ минуту около лимбургскаго сыру, затѣмъ вернулся назадъ и сѣлъ рядомъ ее мной; онъ казался самъ взволнованнымъ. Послѣ созерцательной паузы онъ сказалъ, указывая на ящикъ:- Другъ вашъ?
— Да, — отвѣчалъ я со вздохомъ.
— Онъ таки порядочно перезрѣлъ, неправда ли?
Минуты двѣ никто изъ насъ не говорилъ, каждый былъ занятъ своими мыслями. Наконецъ Томсонъ сказалъ тихимъ, благоговѣйнымъ голосомъ:
— Иногда нельзя быть увѣреннымъ, дѣйствительно ли они умерли, или нѣтъ, ложная смерть, знаете; теплое тѣло, члены согнуты и т. д. Вы думаете, что они умерли, но навѣрное не знаете. У меня въ вагонѣ были случаи. Это ужасно, потому что вы не знаете, въ какую именно минуту они встанутъ и начнутъ смотрѣть на васъ! — Затѣмъ послѣ короткой паузы и слегка двинувъ бровью въ сторону ящика:- Но онъ, внѣ сомнѣнія! Да, сэръ, я готовъ поручиться за него.
Мы еще немножко посидѣли въ задумчивомъ молчаніи, прислушиваясь въ вѣтру и грохоту поѣзда. Затѣмъ Томсонъ сказалъ съ большимъ чувствомъ:
— Увы, мы всѣ тамъ будемъ, этого не минуешь. — Человѣкъ, рожденный отъ жены, недолговѣченъ, говорится въ Писаніи. Да, съ какой бы стороны вы ни смотрѣли на это, оно страшно торжественно и любопытно. Никто не можетъ избѣжать этого, всѣ должны пройти черезъ это, то есть каждый изъ всѣхъ. Сегодня вы здоровы и сильны, — тутъ онъ вскочилъ на ноги, разбилъ стекло и выставилъ на минуту свой носъ въ получившееся отверстіе, потомъ сѣлъ, и я занялъ его мѣсто у окна и выставилъ свой носъ; это упражненіе мы повторяли то и дѣло, — а завтра, — продолжалъ онъ, — падаете, какъ подкошенная трава, и «мѣста, знавшія васъ раньше, не увидятъ васъ вовѣки», какъ говорится въ Писаніи. Да, это ужасно, торжественно и любопытно, но всѣ мы тамъ будемъ и никто не минуетъ этого.
Послѣдовала новая долгая пауза.
— Отчего онъ умеръ?
Я сказалъ, что не знаю.
— Давно онъ умеръ?
Мнѣ казалось, что для большей правдоподобности лучше увеличить срокъ, и я отвѣтилъ:- Два или три дня.
Но это не помогло. Томсонъ бросилъ на меня оскорбленный взглядъ, ясно выражавшій: «Два или три года, хотите вы сказать!» Затѣмъ онъ началъ распространяться о томъ, какъ неблагоразумно затягивать такъ надолго похороны. Затѣмъ подошелъ къ ящику, постоялъ съ минуту, вернулся назадъ легкой рысцой и посѣтилъ разбитое окно, проговоривъ:
— Было бы гораздо лучше, если бы его похоронили прошлымъ лѣтомъ.
Томсонъ сѣлъ, уткнулся лицомъ въ свой красный шелковый матовъ и началъ потихоньку раскачиваться всѣмъ тѣломъ, какъ человѣкъ, который старается перенести не переносимое. Тѣмъ временемъ запахъ, если только можно назвать это запахомъ, сдѣлался удушающимъ. Лицо Томсона стало сѣрымъ, я чувствовалъ, что на моемъ не остается ни кровинки.
Скоро Томсонъ склонилъ голову на свою лѣвую руку, оперся локтемъ въ колѣни и, махнувъ своимъ краснымъ платкомъ въ сторону ящика, сказалъ:
— Много я возилъ ихъ въ своей жизни. Нѣкоторые порядочно перешли, но онъ ихъ всѣхъ превзошелъ, и какъ легко! Капитанъ, они были геліотропы въ сравненіи съ нимъ.
Этотъ комплиментъ моему другу былъ мнѣ пріятенъ, несмотря на печальныя обстоятельства.
Скоро сдѣлалось очевиднымъ, что нужно что-нибудь предпринять. Я предложилъ сигару. Томсонъ нашелъ, что это хорошая мысль. Онъ сказалъ:
— Мнѣ кажется, это немного заглушитъ его.
Мы нѣсколько разъ осторожно затянулись, стараясь вообразить, что дѣло поправляется. Но безполезно. Спустя недолгое время мы съ Томсономъ, какъ бы сговорившись, сразу спокойно выпустили обѣ сигары изъ нашихъ безжизненныхъ пальцевъ.
— Нѣтъ, капитанъ, это не заглушило его ни на одинъ центъ. Онъ еще усиливаетъ его, потому что, какъ будто задѣваетъ его самолюбіе. Какъ вы думаете, что теперь намъ дѣлать?
Я былъ неспособенъ посовѣтовать что бы то ни было. Я только глоталъ да глоталъ эту вонь и не хотѣлъ, чтобы знали о моей способности говорить. Томсонъ началъ уныло и несвязно бормотать насчетъ несчастныхъ событій нынѣшней ночи, давая моему бѣдному другу различные титулы и чины военные и гражданскіе, и я замѣтилъ, что чѣмъ больше усиливалось разложеніе моего бѣднаго друга, тѣмъ въ высшій чинъ онъ его производилъ. Наконецъ онъ сказалъ:
— У меня явилась мысль. Предположимъ, что мы отодвинемъ полковника отъ печки, къ другому концу вагона, футовъ на десять? Онъ тогда не будетъ имѣть на насъ такого вліянія, какъ вы думаете?
Я сказалъ, что это прекрасная выдумка. Итакъ, мы запаслись глубокими глотками свѣжаго воздуха въ разбитомъ окнѣ, разсчитывая задержать его до тѣхъ поръ, пока мы не окончимъ дѣла, затѣмъ пошли туда, наклонились надъ этимъ убійственнымъ сыромъ и взялись за ящикъ. Томсонъ произнесъ «готово» и мы изо всей силы рванулись впередъ. Потомъ онъ поскользнулся, упалъ на полъ, носомъ въ сыръ, и упустилъ свой глотокъ воздуха. Задыхаясь и затыкая носъ, онъ вскочилъ на ноги и бросился къ дверямъ, ощупывая воздухъ и хрипло повторяя: «Не задерживайте меня! Пустите, дорогу мнѣ, дорогу! Я умираю!» Выйдя на площадку, я сѣлъ на полъ, подержалъ немножко его голову и онъ ожилъ.
— Какъ вы думаете, — произнесъ онъ, — сдвинули мы его хоть немножко.
Я сказать: «Нѣтъ, мы даже не шевельнули его».
— Хорошо. Значитъ эта мысль никуда не годится. Надо подумать о чемъ-нибудь другомъ. Пусть себѣ стоитъ тамъ, гдѣ онъ есть, если это ему нравится: если онъ и не желаетъ, чтобы его безпокоили, то ужь съ нимъ ничего не подѣлаешь, онъ на своемъ поставитъ. Да лучше оставить его въ покоѣ, разъ онъ этого желаетъ. У него, знаете ли, всѣ козыри въ рукахъ и поэтому выходитъ такъ, что если человѣкъ не согласенъ съ нимъ во мнѣніяхъ, то всегда останется въ дуракахъ.
Однако, мы въ такую бурю рисковали замерзнуть на площадкѣ и не могли оставаться такъ долго. Мы вернулись въ вагонъ, заперли дверь, опять начали страдать и поочереди навѣщали отверстіе въ окнѣ. Вскорѣ, отъѣхавъ отъ станціи, на которой мы остановились на минуту, Томсонъ весело выпрямился и воскликнулъ:
— Теперь намъ будетъ хорошо. Я думаю, что мы на этотъ разъ справимся съ командоромъ. Я, кажется, нашелъ вещество, которое заглушитъ его.
Это была карболовая кислота. У него оказался большой запасъ ея. Онъ спрыснулъ ей всѣ вещи: ружейный ящикъ, сыръ, все кругомъ. Затѣмъ мы усѣлись, исполненные радужныхъ надеждъ. Но ненадолго. Видите ли, два аромата начали смѣшиваться и тогда… однимъ словомъ, мы бросились къ двери, выскочили вонъ изъ вагона, Томсонъ закрылъ лицо своей банданой и сказалъ добрымъ, безпомощнымъ голосомъ:
— Все безполезно. Мы не можемъ съ н_и_м_ъ справиться. Онъ поворачиваетъ въ свою пользу все, что мы предпринимаемъ, чтобы заглушить его, придаетъ всему свой букетъ и торжествуетъ надъ нами. Знаете, кажется, теперь запахъ во сто разъ хуже, чѣмъ былъ вначалѣ. Я еще никогда не видѣлъ, чтобы кто-нибудь изъ нихъ работалъ такъ добросовѣстно и съ такой проклятой настойчивостью; нѣтъ, сэръ, никогда не видѣлъ во всѣ свои поѣздки, а я перевезъ ихъ немало, какъ я уже вамъ докладывалъ.
Намерзшись досыта, мы опять вошли въ вагонъ, оставаться тамъ дольше было невозможно. Такъ мы все время переходили взадъ и впередъ, замерзая и оттаивая поочереди. Черезъ часъ мы остановились на другой станціи, и, когда поѣздъ опять тронулся, Томсонъ явился со сверткомъ въ рукахъ и сказалъ:
— Капитанъ, я еще разъ хочу попробовать изгнать его, ужь послѣдній разъ; если ужь и это не подѣйствуетъ, намъ останется только умыть руки и сойти съ дороги. Такъ я думаю.
Онъ досталъ куриныя перья, сухихъ яблокъ, листового табаку, тряпокъ, старыхъ башмаковъ, сѣры, ассыфетиды и пр. и пр. и разложилъ это все на желѣзный листъ посреди пола и зажегъ. Когда все это разгорѣлось, получился такой букетъ, что я не понимаю, какъ могъ устоять противъ этого запахъ трупа. Все прежнее казалось простой поэзіей въ сравненіи съ этимъ запахомъ, но представьте себѣ, что первоначальный запахъ выдѣлялся среди всего этого во всемъ своемъ величіи, вся эта смѣсь запаховъ какъ будто придавала ему еще большую силу и, Боже, какъ онъ былъ роскошенъ. Я дѣлалъ эти размышленія не тамъ, тамъ не было времени, но на площадкѣ. Томсонъ задохнулся и упалъ, и я едва успѣлъ вытащить его за шиворотъ, какъ самъ потерялъ сознаніе. Когда мы пришли въ себя, Томсонъ сказалъ въ полномъ отчаяніи:
— Намъ придется остаться здѣсь, капитанъ. Губернаторъ желаетъ путешествовать одинъ, онъ рѣшилъ это и не можетъ отозвать насъ назадъ. И знаете, — прибавилъ онъ, — мы теперь отравлены. Это наше послѣднее путешествіе, вы можете быть въ этомъ увѣрены. Результатомъ всего этого будетъ тифъ. Я чувствую, что онъ уже начинается. Да, сэръ, мы уже избраны, это такъ же вѣрно, какъ то, что вы родились на свѣтъ.
Черезъ часъ послѣ этого на слѣдующей станціи насъ нашли на площадкѣ замерзшими и безчувственными. У меня тутъ же сдѣлалась злокачественная лихорадка и три недѣли я пролежалъ безъ сознанія. Впослѣдствіи я узналъ, что провелъ эту ужасную ночь съ безобиднымъ ружейнымъ ящикомъ и невиннымъ кулькомъ сыра. Но это извѣстіе пришло слишкомъ поздно для того, чтобы спасти меня. Воображеніе сдѣлало свое дѣло и здоровье мое было совершенно расшатано. Ни Бермуда, никакая другая страна не возвратятъ мнѣ его. Это мое послѣднее путешествіе, я ѣду домой умирать.
Мы пришли къ нью-іоркскому карантину черезъ три дня и пять часовъ и могли сейчасъ же ѣхать въ городъ, если бы у насъ былъ санитарный пропускъ. Но пропуска не выдаютъ послѣ семи часовъ вечера, частью потому, что осмотрѣть корабль хорошо можно только днемъ, частью потому, что карантинные чиновники могутъ простудиться на холодномъ ночномъ воздухѣ. Впрочемъ, вы можете купить пропускъ за пять лишнихъ долларовъ послѣ назначеннаго времени, и тогда чиновникъ придетъ осматривать вашъ корабль на слѣдующей недѣлѣ. Нашъ корабль со всѣми пассажирами простоялъ всю ночь въ унизительномъ плѣну передъ самымъ носомъ у этого противнаго маленькаго заведенія, охраняющаго, какъ предполагается, Нью-Іоркъ отъ чумы своими бдительными «инспекціями». Эта строгость внушаетъ страшное уваженіе къ благодѣтельной бдительности нашего правительства, и существуютъ люди, которые находятъ, что ничего умнѣе не могутъ придумать въ другихъ странахъ.
Утромъ мы всѣ были на ногахъ, въ ожиданіи сложной церемоніи корабельнаго осмотра. Карантинная лодка подплыла на минуту къ кораблю, кассиръ вручилъ законный трехъ-долларный пропускъ чиновнику, который передалъ намъ сложенную бумажку на палочкѣ, и мы вышли изъ карантина. Вся «инспекція» продолжалась не болѣе 13 секундъ.
Мѣсто карантиннаго чиновника даетъ ему сто долларовъ въ годъ. Его система осмотра вполнѣ совершенна и не требуетъ улучшенія, что же касается его системы собирать деньги, то мнѣ кажется, что она требуетъ исправленія. Для большого парохода значительная потеря времени простоять въ бездѣйствіи цѣлую ночь; для пассажировъ это также непріятно, тѣмъ болѣе что лицезрѣніе этихъ чиновниковъ врядъ ли въ состояніи разсѣять ихъ досаду и горечь душевную. Не проще ли было бы оставить корабль въ покоѣ и разъ въ годъ обмѣниваться пропусками и пошлиной?
1898