Отважное сердце

Часть 2 1290–1292 гг.

Отовсюду звучали охотничьи рога, и их хриплый рев заглушал заполошный лай гончих. Свора мчалась по горячим следам, и запах зверя кружил псам головы и забивал глотки. Вот уже несколько часов они преследовали свою жертву, и первые проблески рассвета успели смениться лучами утреннего солнца, а густой туман рассеялся, оставив после себя невесомые, прозрачные клочья. И вот теперь смерть была близка, и они мчались к ней навстречу, подгоняемые гневным ревом охотничьего рога.

Роберт горячил своего коня, стараясь не отстать от собак. Деревья и кусты проносились мимо, на их ветвях уже лопались первые почки, и юноша полной грудью вдыхал пьянящий аромат новой жизни. Жеребец чутко повиновался малейшему движению коленей или руки в кожаной перчатке. Впереди показалось упавшее дерево, очередная жертва зимних ураганов. Он вонзил каблуки в бока коня и привстал на стременах, чтобы не упасть во время прыжка. Скакун перелетел через препятствие и с грохотом помчался дальше, вздымая за собой шлейф опавших листьев. Собаки исчезли за крутым гребнем, но Роберт слышал их вой вдали, уже заглушаемый звуками рога. Яростное предвкушение схватки все сильнее охватывало его, и он пустил коня вверх по склону. На самой вершине, которая являла собой вогнутое плато, по краю тянулась высокая земляная насыпь, переплетенная корнями деревьев. В этой насыпи и виднелся разверстый зев пещеры, перед которой сгрудились гончие, облаивая темноту.

Сообразив, что зверь улизнул из расставленной ему ловушки, Роберт выругался, соскользнул на землю и подошел к гончим. Здесь все еще висели густые клочья тумана, и сырой запах земли и гнилого мха ударил ему в ноздри. Юноша потянулся за рогом, который висел у него на поясе. Но едва только пальцы коснулись костяной рукоятки, как из пещеры донеслись какие-то звуки. Они походили на дальние раскаты грома. Пальцы Роберта оставили рог и сомкнулись на рукояти меча. Гончие постарше злобно скалили зубы, прижав уши к голове, и шерсть на их загривках стояла дыбом. Псы помоложе то и дело начинали скулить, захлебываясь от возбуждения и страха и припадая к земле. Попадись им любой другой зверь, даже взрослый пятнистый олень или матерый кабан-секач, они не проявили бы такой опаски и даже страха. Роберт вытащил меч из ножен и пошел сквозь изломанный строй собак, решительно отгоняя ненужные сейчас мысли. Откуда-то снизу, из тумана, долетело его имя, но он и не подумал остановиться.

Подойдя ближе, Роберт увидел, что пещера на самом деле неглубока — скорее, это была яма в насыпи, прикрытая свисающими корнями деревьев. Внутри он разглядел какую-то темную тень, припавшую к земле. Она оказалась крупнее, чем он ожидал, хотя и не такая большая, как о том судачили в деревне. Морда зверя была худой и длинной, с выдвинутой вперед челюстью, с еще не до конца сброшенной и вылинявшей зимней шерстью. А вот вонь из ямы шла омерзительная — едкий, разъедающий глаза запах крупного зверя, с которым Роберту еще никогда не приходилось сталкиваться. Но самым поразительным в нем были глаза, даже не глаза, а два озерца расплавленного золота. Интересно, сколько живых существ нашли свою смерть, встретив этот обжигающий взгляд? Зимой, подле городских стен, ему приходилось видеть окровавленные останки выпотрошенных овец и обглоданных до костей коров. Этот волк, как пояснил ему дед, убивал не просто для пропитания, но и ради удовольствия. Его снедал голод, который нельзя удовлетворить одной теплой кровью. В его сердце жила тьма, а с клыков сочился яд.

Звуки рогов смолкли. Роберт краем уха слышал крики людей и топот копыт, когда охотничья партия взобралась на край плато. Поудобнее перехватив рукоять меча, которая уже взмокла от пота и скользила в ладони, он собрался нанести удар по притаившейся в яме тени. Но волк оказался быстрее. Одним прыжком он вылетел наружу. Из глаз его сыпались искры. Роберт ткнул мечом ему навстречу, но лезвие лишь слегка царапнуло мохнатый бок твари. Волк щелкнул зубами, едва не разорвав горло одной из собак, а потом, обнаружив, что его загнали в угол, развернулся и молча бросился на Роберта. Тот отпрыгнул в сторону, но споткнулся о выступавший из земли корень и, нелепо взмахнув руками, рухнул на спину. Юноша заорал от боли, почувствовав, как челюсти зверя сомкнулись у него на лодыжке. Извернувшись, Роберт схватил выпавший из руки меч и нанес волку удар по холке. Остро отточенное лезвие разрубило мех и застряло в жесткой плоти. Волк разжал челюсти, подобрался, готовясь прыгнуть вновь, и вдруг завыл, завертевшись на месте, когда сзади в него вцепились сразу три гончие. На месте схватки образовался настоящий клубок из мохнатых тел, а Роберт, откатившись в сторону, с трудом поднялся на ноги. В это мгновение в драку ринулись еще две собаки, так что волку пришлось совсем худо. Псы вцепились в него зубами и рвали на части, а он буквально кричал от боли и ярости. Брызги крови разлетались во все стороны, пятная землю и опавшие листья. Держа меч обеими руками, Роберт ринулся в самую гущу схватки и вонзил клинок зверю в бок. Оттуда ударил фонтан горячей крови, окатив его лицо и тунику, и в горле застрял ее противный привкус. Юноша отвернулся, борясь с тошнотой, и в это самое мгновение на поляну перед пещерой ворвались конные и пешие.

Загонщики бежали первыми, сжимая в руках деревянные рогатины, готовые пришпилить зверя к земле. Они замедлили бег, видя, что Роберт склонился над волком, почти погребенным под собачьими телами. Двое из них даже отстегнули хлысты от поясов, готовясь силой отгонять разъяренных псов, если в том возникнет необходимость. Другие взяли сворки наизготовку. Роберт слышал, что они окликают его, но смотрел, не отрываясь, как расплавленное золотое пламя медленно угасает в глазах зверя. Волк запрокинул голову, дыша мелко и часто. Наконец, тело его вздрогнуло в последний раз и затихло. Роберт заставил себя выпрямиться и с трудом вытащил меч из раны в боку зверя. Оказавшись в кольце охотников, отгонявших собак от места схватки, юноша оглянулся и увидел деда. За ним подъехали его отец, Эдвард и с десяток местных жителей, призванных помочь на охоте. Роберт, не дрогнув, встретил тяжелый взгляд деда. Его распирала гордость, и он уже готов был улыбнуться во весь рот, но старый лорд прошел мимо него туда, где загонщики пытались взять собак на сворки. Волк остался лежать на земле в луже крови. Но в драке пострадали и две гончие. Старый лорд склонился над одной из них, осматривая страшную рваную рану в боку животного. Это была Скатчач, его любимая сука. Роберт опустил взгляд на отметины волчьих зубов на своих сапогах, и ему стало дурно.

Старый лорд выпрямился и развернулся лицом ко внуку.

— Почему ты не воспользовался рогом?

Роберт облизнул внезапно пересохшие губы.

— У меня не было времени, — солгал он, чувствуя, как заслуженная победа ускользает от него.

Дед нахмурился еще сильнее. Он жестом подозвал к себе загонщиков.

— Позаботьтесь, чтобы хорошенько промыли укусы, — сказал он, имея в виду свою гончую.

— Она сильно ранена? — хмуро поинтересовался отец Роберта, подходя к собакам, чтобы осмотреть их. На сына он даже не взглянул.

Роберт, глядя на то, как мужчины склонились над ранеными псами, почувствовал усталость и опустошение. Охотничий азарт ушел, и он сам был ничем не лучше мертвого волка, позабытый всеми и никому не нужный. Развернувшись, не разбирая дороги, он зашагал прямиком через лес, машинально отводя от лица ветви. Наткнувшись на гнилой пень, он воткнул в землю свой перепачканный кровью меч и сел. Пальцы его дрожали, когда он принялся стаскивать с ноги сапог. Потом юноша медленно закатал штанину. На белой коже лодыжки явственно отпечатались два ярко-красных полукружья звериных зубов.

— Крови нет?

Роберт резко поднял голову и увидел, что к нему направляется Эдвард. Он вновь опустил взгляд на отметины.

— Нет, — ответил он брату. — Волк не прокусил мне кожу.

— Тебе повезло. Я слыхал, для того, чтобы излечиться от волчьих укусов, нужно девять раз голышом искупаться в море.

Роберт ничего не ответил, вновь натягивая сапог. Эдвард подошел ближе и остановился, привалившись плечом к соседнему дереву и загородив ему весь обзор. Роберт мельком взглянул на него, отметив про себя, каким высоким и стройным стал брат, совсем как молодой дубок, под которым он стоял. В своей зеленой тунике и коричневых штанах он сам казался порождением леса, тем более, что его темные кудри прятались под охотничьей шапочкой, украшенной перьями. Сейчас, в четырнадцать лет, лицо у него оставалось по-мальчишески круглым, а на щеках появлялись ямочки, когда он улыбался. Оно больше не соответствовало его вытянувшейся фигуре. Хотя между ними существовал год разницы в возрасте, все говорили, что они с братом похожи, как две капли воды, и Роберт впервые задумался о том, как должен был измениться он сам за те два лета, что прослужил в Аннандейле оруженосцем у своего деда. Больше года он не видел брата, который едва успел вернуться из Ирландии перед самым его отъездом.

— Это же настоящая бестия, — с восторгом продолжал Эдвард. — Если бы я сам убил его, то непременно повелел бы сделать из него чучело и повесил бы в холле, хотя жуткая вонь наверняка распугала бы всех гостей. — Лицо его забавно сморщилось. — От него пахнет, как от сапог отца!

Роберт закусил губу, но не смог сдержать улыбки.

А Эдвард уже хохотал во все горло, качая головой:

— Должно быть, в тебе горит огонь Марса, раз ты не побоялся броситься на такую тварь, когда она оказалась загнанной в угол.

Улыбка Роберта увяла. Он подхватил с земли свой меч и принялся протирать лезвие пригоршней сухих листьев.

— Мы гонялись за ним несколько месяцев. Остальную стаю мы истребили, а этому постоянно удавалось ускользнуть. — Он встал и повернулся к брату. Юноше хотелось крикнуть Эдварду, что ему очень жаль, что брат не видел окровавленных полей, остающихся после нападения волков, что не сидел он в засаде с охотниками из Аннана и Лохмабена, расставляя капканы и силки окоченевшими пальцами, когда пар от дыхания замерзает на лету, а ослабевшие руки уже не могут держать бурдюк с вином. В день первой охоты Роберта, когда он помог загнать волка в западню, дед начертил ему крест на лбу свежей звериной кровью и провозгласил, что отныне он стал мужчиной. Роберт просто отвернулся, потому что слова застряли у него в глотке. Он должен был высказать их не брату, а отцу.

После сокрушительного разочарования, которое он испытал, вернувшись из Ирландии, — бесконечное пребывание под опекой графа превратилось в неблагодарное и унылое занятие, Роберт, в конце концов, понемногу воспрянул духом при дворе своего деда. Рядом со старым лордом он стал делать первые шаги к тому, чтобы стать мужчиной, медленно, но верно превращаясь в того благородного лорда, которым ему суждено было стать. Он вспомнил свой первый вечер в замке Лохмабен, когда дед усадил его рядом с собой в зале и торжественным, подрагивающим от сдерживаемого волнения голосом принялся рассказывать о том наследстве, которое ему предстояло нести далее.

— Представь себе наш род в виде могучего дерева, — говорил старый лорд, — корни которого уходят сквозь века во времена Завоевателя и эпоху правления Малкольма Канмора и еще дальше, по линии твоей матери, к древним королям Ирландии. Корни уходят в самую глубину, питая ветви, которые вырастают из них, сплетаясь и укрепляясь брачными союзами с королевским домом Шотландии и благородными домами Англии, вплоть до моего отца и меня. И ты, Роберт — новый побег, выросший на могучем древе.

Но сейчас те же самые слова вызывали у него в душе лишь горечь и пустоту. Прошло всего два дня после того, как граф прибыл в Лохмабен, а Роберт вновь ощущал себя так, словно ему двенадцать, а не пятнадцать лет — словно отец взял и одним махом стер все его достижения за последние годы. Он мог выйти один на один против страшного зверя и победить его, но он по-прежнему был бессилен перед лицом холодного неодобрения своего отца.

— Прошлой зимой мы тоже думали, что в окрестностях Тернберри появились волки, — сказал Эдвард, глядя, как Роберт присел на корточки, продолжая тщательно очищать лезвие от крови. — Пропали несколько ягнят. Но потом отец решил, что во всем виноваты собаки той женщины.

— Эффрейг? — не поднимая головы, переспросил Роберт. Давненько он не вспоминал о занятной старухе с ее деревом судеб, заключенных в клетки.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что ты рассказал мне перед отъездом. — Эдвард помолчал. — Ты никогда не расспрашивал деда об этом?

Роберт кивнул, свежей охапкой листьев полируя лезвие своего широкого меча.

— И что он тебе сказал? — не унимался Эдвард.

— Он вообще не пожелал говорить со мной ни об этом, ни о ней.

— Но отрицать не стал?

— Нет. Но и ничего не признал. — Роберт встал и сунул меч в ножны, висевшие у него на поясе. Ничего, позже он очистит лезвие по-настоящему. — Насколько я понимаю, расспрашивать отца ты не рискнул?

— Мне почему-то не хотелось, чтобы меня выпороли. В последнее время отец быстро выходит из себя. Только на прошлой неделе он хорошенько отходил Найалла ремнем. Несколько месяцев тому у него случилась лихорадка, и мать списывает его раздражение на последствия болезни. — Эдвард презрительно фыркнул. — Однако когда я слышу, как он орет насчет Солсбери, то понимаю, что лекарь может поставить ему хоть сотню пиявок, но нрав его от этого не улучшится.

— И что он говорил? — со внезапно проснувшимся интересом спросил Роберт.

— Что было неправильно не взять его на переговоры с королем Эдуардом. Что он должен был находиться в Солсбери вместе с дедом.

Роберт ощутил укол удовлетворения. Да, он тоже не присутствовал на Совете, на котором был заключен Солсберийский договор, зато он ездил в город в свите деда и видел роскошную и величественную делегацию, прибывшую на переговоры из Вестминстера.

После того как ребенок королевы родился мертвым, напряжение достигло предела, но вскоре из Франции прибыла официальная депеша от короля Эдуарда, в которой он просил государственных мужей королевства повиноваться воле Совета хранителей до момента коронации несовершеннолетней Маргарет. Дед Роберта, вполне удовлетворенный этим решением, отвел своих солдат из Галлоуэя и, ради блага королевства, вернул захваченные замки Баллиолу и Комину. После этого обстановка разрядилась, и многие вельможи согласились с приказами Эдуарда, так что даже те, кто остался при своем мнении, не пожелали рисковать своими поместьями в Англии, противореча королю. К тому времени, как Роберт стал своим в окружении деда, в королевстве вновь воцарился мир.

Прошлой осенью, после трех лет, проведенных в Гаскони, король Эдуард вернулся и созвал Совет хранителей, посвященный одному вопросу — возможному переезду юной Маргарет, которой исполнилось уже почти семь лет, из Норвегии в Шотландию. Лорд Джон Комин исхитрился оказаться во главе шотландской делегации, которая должна была отправиться в Норвегию на переговоры, но, при содействии Джеймса Стюарта, в ее состав вошел и лорд Аннандейл. Роберт сопровождал деда на юг для участия в одном из самых важных Советов за последние десятилетия, на котором было решено, что Маргарет вернется в Шотландию к концу года. Оставалось уточнить лишь несколько малозначительных деталей, что и будет сделано, как только ассамблея соберется в городе Биргеме.

Роберт жалел о том, что его отца пригласили для участия в заключительном раунде переговоров, но, поскольку он был одним из тринадцати графов, отказать ему не представлялось возможным. Юноша, однако же, вознамерился не позволить ему разрушить то положение, которого он сумел достичь в окружении деда. Впрочем, охота не принесла ему почестей, на которые он рассчитывал. В попытке проявить себя с самой лучшей стороны он поступил безрассудно, но теперь, зная об огорчениях отца, он уже не так страдал от собственной беспомощности.

— Пойдем, — обратился он к брату, — посмотрим, как они будут его разделывать.

Братья вернулись из леса к тому месту, где охотники уже начали потрошить волка. Теперь, когда его желудок был удален, образовавшуюся полость тщательно промоют и заполнят смесью баранины с овсом. После этого гончих спустят со сворок и позволят утолить голод, устроив для них пиршество в награду за успешную охоту. По кругу из рук в руки передавались мехи с вином, и отовсюду слышались смех и веселье.

Роберт направился к деду, с высоко поднятой головой пройдя мимо отца.

— Скатчач поправится? — спросил он, глядя на гончую, которая зализывала раны.

— Она сильная девочка, — после короткой паузы ответил старый лорд.

Роберт взглянул ему прямо в лицо.

— Прости меня, дедушка, — негромко проговорил он. — Мне следовало дождаться тебя.

Старый лорд проворчал в ответ нечто неразборчивое.

Пристыженный, Роберт кивнул и отправился к своему коню, который обгрызал веточки на кустах неподалеку. За спиной у юноши прозвучал голос деда.

— Бьюсь об заклад, пастухи Аннандейла будут спокойно спать сегодня ночью.

Когда Роберт взял своего скакуна под уздцы, на губах его играла широкая улыбка.

Роберт привстал на стременах, когда они медленно тащились по дороге, ведущей к небольшому пограничному городку Биргему, пытаясь издалека разглядеть собирающиеся там толпы. Дед ехал во главе процессии вместе с графом Патриком Данбаром, могущественным вельможей, который тоже принимал участие в переговорах в Тернберрри четыре года тому и в маноре которого они провели последние три ночи. Следом двигался отец Роберта в сопровождении шести рыцарей из Каррика, а они с братом замыкали шествие вместе с оруженосцами и прочими слугами. Впереди, на поле вокруг церкви, уже виднелись сотни шатров. Над котлами со стряпней вился дымок, и мужчины разговаривали друг с другом, пока оруженосцы занимались лошадьми. Повсюду царила атмосфера торжественного праздника. В одном месте даже выступала группа менестрелей.

— Ты не видишь англичан? — поинтересовался Эдвард, вытягивая шею в том же направлении, куда был устремлен взгляд брата. — Интересно, они уже прибыли?

— Мы еще слишком далеко, — с раздражением откликнулся Роберт, а их дед продолжал неторопливо продвигаться вперед под чавканье копыт по разбитой земле.

Постепенно гул голосов и звуки музыки становились все громче, запахи древесного дыма и конского навоза назойливо лезли в ноздри, пока, наконец, братья не выехали на поле вслед за очередной группой гостей. Роберт во все глаза разглядывал людей, мимо которых они проезжали, многие из них отвечали ему тем же. Впрочем, далеко не все взгляды были приветливыми и дружескими.

— Роберт, — окликнул его дед.

Повинуясь его зову, Роберт спешился, взял своего коня под уздцы и подошел к старому лорду, который остановился у ряда шатров. Он принял повод серого в яблоках дедова скакуна, и старый лорд с кряхтением слез на землю. Услышав громкие слова команды, Роберт обернулся и увидел, как слуги выносят из церкви скамьи и складывают их у стены.

— Ассамблея должна была состояться внутри церкви, — пояснил дед, глядя, как те же слуги расставляют скамьи посередине поля, где под ветвями раскидистого дуба уже соорудили нечто вроде помоста. — Но в крышу ударила молния.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, Роберт разглядел черную обугленную дыру в одном из скатов крыши, часть которой попросту провалилась внутрь.

— Может быть, это знак, — пробормотал Эдвард, неслышно подходя к ним сзади и держа под уздцы белую кобылу отца.

Дед, похоже, не услышал его. Он обернулся на возглас хрупкого рыжеволосого мужчины с веснушчатым лицом, который, прихрамывая, направлялся к ним в обществе двух молодых людей.

Роберт узнал обоих.

— Это сэр Уолтер, граф Ментейт с сыновьями, — сообщил он брату. — Они были в Тернберри в тот раз, когда дед планировал нападение на Галлоуэй. — Не успел он договорить, как внимание его привлекла еще одна процессия, двигавшаяся по полю впереди них. Роберт впился взглядом в лошадиное худощавое лицо Джона Комина, которого он впервые увидел в Солсбери. Накидка лорда, подбитая волчьим мехом, была украшена тремя белыми снопами пшеницы на красном поле. Волосы свободно ниспадали ему на плечи. — Смотри! Это и есть сам дьявол!

Эдвард нахмурился.

— Кто?

Роберт понизил голос, когда группа мужчин проходила мимо.

— Лорд Баденох, глава клана Рыжих Коминов. — За лордом вышагивал какой-то бледный юноша с гладкими темными волосами, похоже, одногодок Роберта. Он тоже слишком походил на Комина, чтобы не признать в нем близкого родственника. «Скорее всего, это сын», — решил Роберт.

— Я почему-то думал, что он выше ростом, — заметил Эдвард. — Кто это с ним?

Роберт взглянул туда, куда кивком показывал ему брат, и увидел мужчину с каштановыми волосами, испещренной оспинами кожей и хмурым выражением лица, который шел рядом с Комином.

— По-моему, это лорд Галлоуэй, Джон Баллиол.

В этот самый миг Баллиол обернулся, и Роберту даже показалось, что он услышал его. Хотя, разумеется, тот находился достаточно далеко, да и занимали лорда, в первую очередь, дед и отец юноши. При виде вынужденной заминки Баллиола его сопровождающие тоже стали озираться по сторонам. На какое-то мгновение обе группы остановились, и Брюсы прервали разговор с графами Ментейтом и Данбаром. Роберт заметил молодого человека в процессии Баллиола, одетого в подбитый войлоком камзол, с пикой в руках. Но его внимание привлекла не одежда и даже не оружие, а жаркая ненависть, отразившаяся на лице молодчика. Он не сводил глаз с его отца.

— Милорды, добро пожаловать.

Неловкую паузу нарушил голос Джеймса Стюарта. Лорд сенешаль собственной персоной шагал по траве к лорду Аннандейлу и графу Каррику. Его сопровождал широкоплечий мужчина с выбритой тонзурой на голове и раскрасневшимся потным лицом. Это был Роберт Вишарт, епископ Глазго. Роберт уже встречался с ним однажды, накоротке, и с тех пор немного побаивался неистового клирика.

Когда Баллиол и Комин возобновили свое неспешное продвижение к платформе, Роберт заметил, как молодой человек с пикой сплюнул на траву, прежде чем отвести горящий ненавистью взгляд от графа Каррика и пристроиться позади лорда Галлоуэя.

Джеймс Стюарт и лорд Аннандейл обнялись. Сенешаль, заметил Роберт, приветствовал его отца более сердечно.

— Ваша светлость, — проговорил старый Брюс, склоняясь над рукой епископа Глазго, чтобы облобызать ее. — Какая честь видеть вас.

— Да еще по столь приятному поводу, — согласился епископ. — Наконец-то, после той трагедии, что потрясла нашу страну, трон королевства вновь будет занят. То, что новая королева носит одно имя с нашей прославленной святой, — хорошее предзнаменование. С Божьей помощью Маргарет совсем скоро высадится на наши берега.

Роберт обратил внимание, как при этих словах на скулах отца заиграли желваки. И тут его осенило. Когда этот день наступит, мечта его отца станет прахом. Маргарет вскоре займет трон Шотландии, и от нее пойдет новая ветвь, которая оттеснит в сторону Брюсов и все их притязания. В то же самое мгновение он понял, что и для него это будет означать крушение всех надежд. Перед его мысленным взором промелькнул образ Эффрейг, разрывающей паутинную клетку судьбы, которую она сплела для его отца, и он даже подумал, не причастна ли ведьма каким-то образом к подобному развитию событий. Но тут он услышал торжественные звуки горнов, повернулся вместе со всеми и увидел пышную процессию, двигающуюся по полю со знаменами, развевающимися над всадниками. Англичане прибыли.

Во главе их выступал Джон де Варенн, граф Суррей и внук легендарного Уильяма Маршала, одного из величайших рыцарей, которых когда-либо рождала Англия. Варенн и сам не чурался сражений и, в возрасте шестидесяти лет, оставался ветераном многочисленных войн под предводительством Генриха III и его сына Эдуарда. Граф принимал участие в подавлении восстания Симона де Монфора и в кровавых войнах Эдуарда в Уэльсе, став одним из самых выдающихся главнокомандующих короля. Громкая слава бежала впереди него, и Роберт с глубочайшим уважением глядел на коренастого седовласого графа, величественно восседающего на массивном вороном жеребце. Одет он был в богато расшитую золотом синюю мантию, переброшенную через одно плечо, выставлявшую на всеобщее обозрение кольчугу и меч с золотым навершием.

За графом важно двигался дородный мужчина в фиолетовой сутане, обладающий, несмотря на то, что был почти на двадцать лет моложе своего спутника, столь же устрашающей репутацией. Энтони Бек, епископ Даремский, начал свою блистательную карьеру клирика после окончания Оксфордского университета. Вернувшись вместе с королем Эдуардом из Святой Земли, он был назначен комендантом лондонского Тауэра, а потом и епископом Дарема, провинции, которая служила северным оборонительным форпостом Англии. Благодаря данной ему власти он стал фактически королем в своем епископстве. И впрямь, Роберту он представлялся отнюдь не христианским священником, а главнокомандующим на лихом боевом коне, за которым следовал отряд из тридцати рыцарей.

Роберт уже видел обоих славных мужей на переговорах в Солсбери, но здесь, на ярко освещенном солнечными лучами поле, под звуки фанфар, они производили впечатление поистине сокрушительного величия. Хотя, не исключено, все дело было в важности предстоящего события или же в скромности людей, ожидающих их появления. Многие из шотландских вельмож щеголяли заколками с драгоценными каменьями или серебряными цепями поверх отделанных мехом накидок, перьями на шапочках, мечами и кинжалами восхитительной работы в искусно отделанных ножнах. Но их одежды из крашеной шерсти или льна выглядели простыми и грубоватыми по сравнению с туалетами английской знати, и почти никто из них не поддел кольчугу. Шотландцы прибыли сюда не для того, чтобы сражаться. Но, похоже, англичан об этом не предупредили. Все они до единого, начиная с короля и епископа и заканчивая рыцарями и оруженосцами, предпочли надеть те или иные доспехи, будь то хоть простые дублеты,[30] да и кони у многих тоже были защищены броней. Наряды их отличались броской яркостью: вышитые шелка и узорчатый бархат кричащих тонов напомнили Роберту стаю бабочек-переростков, слетевшихся на траву.

Спешившись, Джон де Варенн первым делом подошел к Баллиолу и Комину, которые поспешили ему навстречу. В этом не было ничего удивительного, поскольку Баллиол был женат на дочери Варенна, но отец Роберта усмотрел в этом очередное оскорбление и нахмурился, глядя на эту теплую встречу. Остальные вельможи стали пробираться ближе к помосту и рассаживаться на скамьях, расставленных перед ним, а Джон Стюарт сделал знак лорду Аннандейлу и остальным следовать за собой. Роберт шагнул вперед, но дед остановил его.

— Оставайся здесь.

Роберт собрался было запротестовать, но старый лорд уже удалялся от него.

— А я полагал, мы приехали для участия в ассамблее, — возмутился и стоящий рядом Эдвард.

Братья смотрели, как мужчины смешались с растущей толпой графов и баронов, епископов и аббатов, которые имели право говорить от имени королевства, оставив орды рыцарей и оруженосцев, пажей и грумов на краю поля заниматься лошадьми или готовить еду на кострах. Менестрели сменили свои лютни и лиры на чаши с пивом и теперь разлеглись на траве и блаженствовали.

Восторг, не оставлявший Роберта во время всей поездки, растаял без следа, сменившись растущим раздражением. Его взгляд уперся в спину отца. «Интересно, исключили бы меня из числа посвященных, если бы отца здесь не было?» — подумал Роберт. Он прикрыл глаза ладонью от солнца, глядя, как рассаживаются приглашенные. Епископ Бек поднимался на помост, а граф Суррей здоровался с их дедом, который устраивался на скамье рядом с Джоном Баллиолом.

— Может, нам и отсюда будет слышно? — пробормотал он, уже видя, как мужчины разговаривают, но, за исключением отдельных выкриков, понимая, что с такого расстояния ничего разобрать будет невозможно.

Эдвард переступил с ноги на ногу, а потом направился к одному из молодых рыцарей из Каррика, ведя в поводу собственного коня и белую кобылу отца.

— Сэр Дункан, не могли бы вы подержать лошадей?

— Это важное дело поручено вам, мастер Эдвард, — огрызнулся в ответ рыцарь.

Джон де Варенн поднялся на помост вслед за епископом Беком и сейчас обращался к собравшимся. Скамеек на всех не хватило, и те, для кого места не нашлось, нестройной толпой стояли позади. Роберт потерял из виду деда с отцом. Он оглянулся, когда Эдвард заговорил вновь.

— Прошу вас, Дункан.

— С чего бы вдруг?

Эдвард выдержал паузу.

— Если вы согласитесь, я не стану рассказывать отцу о том, как однажды вы попытались поцеловать Изабеллу.

Рыцарь расхохотался.

— Вашу сестру? Я даже никогда не разговаривал с нею.

— Но мой отец этого не знает.

— Вы, должно быть, шутите, — заявил рыцарь, но улыбка его увяла.

Эдвард предпочел промолчать.

Молодой рыцарь помрачнел и нахмурился, но потом протянул руку, принимая поводья.

— Что бы вы ни задумали, вам лучше вернуться до того, как появится граф.

Эдвард сделал знак Роберту, который, широко улыбаясь, подвел своего коня и жеребца деда к негодующему рыцарю. Молодые люди быстро пересекли поле, не обращая внимания на любопытствующие взгляды, которыми их одаривали прочие оруженосцы. Джон де Варенн держал речь, когда они потихоньку встали в последних рядах толпы.

— Вот уже более ста лет в нашем королевстве царит мир. Шотландия и Англия стали настоящими соседями, торговля процветает, обмен землями и должностями идет ко взаимной выгоде, и все благодаря благословенному брачному союзу. Король Александр, да упокоит Господь его душу, понимал все выгоды объединения наших сил, которые давала ему женитьба на первой жене, дочери короля Генриха и сестре милостивого короля Англии.

Роберт и Эдвард смешались со стайкой настоятелей, чьи тонзуры блестели на солнце.

— И хотя его кончина стала трагедией для всех нас, она дает нам надежду на то, что союз наших королевств станет еще прочнее. Эта надежда воплощена в его внучке, Маргарет Норвежской. Как гласит Солсберийский договор, в самом скором времени это дитя прибудет на берега Шотландии, где и взойдет на трон в качестве нашей королевы.

Одобрительный гул встретил его слова. Роберт привстал на цыпочках, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь поверх голов отцов-настоятелей. Со своего места ему была видна лишь массивная фигура епископа Бека в ослепительно-кричащей фиолетовой сутане. Епископ что-то сжимал в кулаке. Это оказался толстый свиток пергамента.

— За два года до своей смерти Александр написал королю Эдуарду о возможности брачного союза между королевскими домами Англии и Шотландии.

Роберт увидел, как епископ Бек развернул свиток. К нему была приложена большая печать, свисавшая снизу документа.

— И вот, наконец, желание обоих королей может быть исполнено. У нас есть полученное от Его Святейшества в Риме разрешение на брак Маргарет с Эдвардом Карнарфоном, сыном и наследником короля.

После этих слов графа Суррея на мгновение воцарилась тишина, а потом толпа взорвалась возмущенными криками негодования и протеста.

— Вы знали об этом, милорд сенешаль?

Голос графа Ментейта как ножом прорезал шумную перебранку. Мужчины, сидевшие за столом, один за другим умолкали и поворачивались к Джеймсу Стюарту, которому и был адресован вопрос.

Сенешаль, не дрогнув, встретил пристальный взгляд престарелого графа.

— Нет, Уолтер. Для меня это стало такой же неожиданностью, как и для вас.

— А вы, сэр Роберт? — Ментейт перенес свое внимание на лорда Аннандейла. — Вы были в Солсбери на подписании договора. Неужели граф Суррей или епископ Бек ни словом не обмолвились вам об этом предложении? Или вам, ваша светлость? — обратился он к епископу Глазго, который задумчиво смотрел куда-то вдаль перед собой, положив подбородок на скрещенные руки.

— Никто не знал об этом, — твердо ответил Джеймс.

— Кто-нибудь из здесь присутствующих верит в то, что Александр мог сделать подобное предложение Эдуарду? — поинтересовался молодой человек с волнистыми черными волосами и злым выражением лица. — Потому что я не могу представить себе, чтобы он мог предложить женитьбу члена королевской семьи без обсуждения этого вопроса со своими приближенными.

— Вы хотите сказать, что англичане лгут, Джон?

Молодой человек сел, с вызовов передернув плечами:

— Вполне возможно.

Несколько человек заговорили разом, но Роберт, сидящий на краю помоста вместе с братом, не сводил глаз с кудрявого молодчика, высказавшего невероятное предположение. Он уже встречался с ним в прошлом году, вскоре после того, как тот унаследовал графство Атолл. Граф, исполнявший одновременно и обязанности шерифа Абердина, пользовался репутацией заводилы и смутьяна, но Роберту его откровенная прямота нравилась намного больше уклончивой осторожности прочих лордов. Джон был женат на дочери одного из ближайших друзей его деда, Дональда, мужественного и стойкого графа Мара.

Именно Дональд обратился к своему зятю, возвысив голос, чтобы быть услышанным в общем разговоре.

— Джон, будь осторожен, выдвигая столь смелые обвинения без веских доказательств. Лорда Александра весьма беспокоила, что вполне естественно, смерть его последнего сына. Даже после того, как он заставил лордов королевства принести клятву верности Маргарет, он не расставался с мыслью обзавестись более подходящим наследником, отсюда и его стремление найти себе невесту. Мы не знаем, что и кому он мог обещать в то неопределенное время.

Роберт почувствовал, как Эдвард придвинулся к нему вплотную и зашептал на ухо.

— Такое впечатление, что короли Шотландии многое обещают.

Роберт понял, что брат имеет в виду клятву, данную отцом Александра, когда тот назначил возможным преемником их деда. Он украдкой взглянул на старого лорда, который казался погруженным в свои мысли. Роберт отпил глоток пива из чаши, которую ему передал один из слуг сэра Патрика. Их проводили в графскую залу наравне с другими мужчинами после того, как они вернулись из Биргема. Места вокруг стола им не хватило, и братья уселись прямо на помост. Роберт все время ждал, что отец прикажет им уйти, но граф и другие, похоже, были слишком заняты случившимся, чтобы обращать на них внимание, поэтому они сидели молча и слушали спор, разгоревшийся в этот душный полдень.

— Что бы ни пообещал лорд Александр, это ни в коей мере не может служить оправданием тому факту, что Эдуард обратился к папе за разрешением на брак за нашими спинами. — Голос Джона Атолла дрожал от сдерживаемого гнева. — Это очередной раз доказывает, что король Англии стремится любой ценой расширить границы своих владений. Не забывайте и о том, что он сделал с Уэльсом. Война там закончилась всего несколько лет тому порабощением народа и смертью принца Льюэллина. Не исключено, что здесь он намерен проделать то же самое, разве что воспользовавшись для этого брачными оковами, а не стальными.

— Ты говоришь вещи, в которых ничего не понимаешь, — грубо прервал его граф Каррик.

Робер взглянул на отца, который служил под началом Эдуарда во время военной кампании в Уэльсе. Роберту исполнилось всего восемь, когда граф вместе со своими людьми ушел на войну, в которой уцелели всего двое из них. Он вспомнил, что в Каррик отец вернулся совершенно другим человеком: его мучила бессонница, он стал много пить и страдал вспышками беспричинного бешенства. Граф принимал участие в самых тяжелых сражениях той кампании, одной из многих, которая то стихала, то вновь вспыхивала на протяжении десятилетий между принцами Уэльскими и королями Англии.

— При всем моем уважении, сэр Роберт, — продолжал лорд Атолл, — смею полагать, что ваша верная служба королю Эдуарду объясняет и ваш излишний оптимизм в данном вопросе.

Граф Каррик опасно прищурился:

— Моя служба любому сюзерену, которому я принесу клятву верности, всегда будет верной.

— Вассальная верность — одно дело, — ответствовал Джон, возвышая голос, чтобы не дать высказаться Джеймсу Стюарту, который вознамерился вмешаться в разгорающийся спор, — но ваши близкие отношения с королем Англии слишком хорошо известны. Вы даже назвали своего второго сына в его честь. — Он жестом указал на Эдварда, сидевшего рядом с Робертом на помосте. — И только своему третьему сыну вы дали имя Александр.

Роберт взглянул на своего брата, который встрепенулся, заслышав собственное имя.

— Не знал, что существуют правила относительно того, как следует называть собственных детей, — прорычал граф.

— Этак мы ни к чему не придем, — недовольно заявил Джеймс Стюарт. — Джон де Варенн и епископ Бек ожидают от нас ответа в течение двух дней. Мы должны принять решение.

— Вы не можете говорить от имени всех хранителей, милорд сенешаль, — предостерегающе заявил граф Дональд Мар. — Какое бы решение мы здесь ни приняли, его еще должны одобрить Комин и остальные.

— Предоставьте нам с епископом Вишартом побеспокоиться об этом, Дональд, — ответил Джеймс. — А покамест давайте прекратим споры и придем к общему мнению. — Он повернулся к лорду Аннандейлу, который сидел, погрузившись в глубокую задумчивость. — Вы что-то слишком молчаливы, друг мой. А между тем, мне бы хотелось знать, о чем вы думаете.

Другие лорды согласно закивали в знак согласия.

В зале воцарилась глубокая тишина. Когда она стала невыносимой, Джон Атолл нетерпеливо заерзал на своем месте. Роберт, впрочем, не думал, что дед станет отвечать.

Наконец, старый лорд поднял свою львиную голову.

— На мой взгляд, следует ответить на два вопроса, прежде чем принимать какое-либо решение. Первый заключается в том, что мы выиграем, согласившись на это предложение? И второй — что мы потеряем, отказавшись от него? Ответить на второй вопрос достаточно легко, если вспомнить о том, что мы получили от короля Эдуарда. Немногим из нас не принадлежат земли в Англии. Покровительство ее королей принесло моему роду ощутимую пользу. Могу предположить, что эти земли будут у нас отторгнуты, если мы выскажемся против брачного союза. Я всегда поддерживал хорошие отношения с королем Эдуардом, но мне прекрасно известно, что он не станет медлить с наказанием.

Отец Роберта кивал, соглашаясь со старым лордом, что само по себе было необычно. Он с вызовом обвел собравшихся взглядом, словно призывая их возразить. Таковых не нашлось.

— Но есть еще кое-что, что беспокоит меня гораздо сильнее потери собственного состояния, — после недолгой паузы продолжил лорд Аннандейл. — Это цена нашего королевства. Маргарет молода. Весь свой недолгий век она прожила в чужой земле, и она станет первой женщиной, севшей на Камень Судьбы. Ей потребуется регент или Совет, которые будут долгие годы править от ее имени. Я хорошо помню то время, когда сам Александр взошел на трон в возрасте восьми лет от роду. Я был свидетелем борьбы и интриг, которые затеяли Комины в настойчивых попытках подчинить его своей воле, не остановившись перед тем, чтобы захватить его и удерживать пленником. Всю свою молодость Александр провел в роли пешки, которую использовали и за владение которой сражались. И только став мужчиной, он сумел утвердить свою власть над теми, кто стремился управлять им. Маргарет никогда не сможет добиться этого. И только замужество может обеспечить ей прочное положение. Тогда однажды, с Божьей помощью, настанет такой день, когда она родит сына, а с ним вернется и наша сила.

— В таком случае, пусть она выйдет замуж за шотландца, — возразил Джон Атолл. — Если Маргарет выйдет замуж за сына Эдуарда, то он станет королем по праву женитьбы, и наша страна лишится всех своих свобод. Когда Эдвард Карнарфон получит трон от своего отца, Шотландия станет лишь ветвью на цветущем древе Англии с ним во главе. Сэр Джеймс, — воззвал Джон, обращаясь к сенешалю, — неужели вы хотите, чтобы вашу великую должность занял англичанин? А вы, ваша светлость, — обернулся он к нахмурившемуся Вишарту, — желаете ли вы, чтобы у шотландской церкви были надсмотрщики из Йорка и Кентербери? А как же все мы? Или мы хотим, чтобы нас обложили налогами, пока мы не станем умирать голодной смертью, как уэльсцы?

— Мне понятны твои опасения, Джон, — сказал лорд Аннандейл, в мрачном спокойствии встретив возбужденный взгляд молодого человека. — Но нельзя сравнивать то, что случилось в Уэльсе, с тем, что происходит здесь. Англичане приехали сюда вести переговоры, а не войну. Мы сами можем определить условия, на которых состоится брак. — Старый Брюс подался вперед. Опершись ладонями о стол, он обвел взором остальных. — Мы сами сможем определять свое будущее.

Джон Комин въехал в лагерь, когда солнце уже скрывалось за громоздящимися в небе башнями пурпурных облаков. После полудня поднялся западный ветер, и полы шатров яростно хлопали о веревки и колышки. Вокруг жалобно скрипели стволы деревьев-великанов Селкиркского леса, размахивая древними ветвями. Приближалась буря.

Предоставив оруженосцам заниматься своей лошадью, лорд Баденох направился сквозь сумерки прямо к самому большому шатру. Под подошвами сапог у него хрустели сосновые шишки. Откинув в сторону полог, он вошел внутрь.

При виде его Джон Баллиол, примостившийся на самом краешке покрытой шкурой походной кровати, вскочил на ноги. Он внимательно взглянул на Комина, и выражение его лица изменилось.

— Оставьте нас, — приказал он пажам. Не успели слуги выйти из шатра, как Баллиол уже подошел к Комину вплотную. — Они согласились, не правда ли? Я вижу это по твоим глазам. — И даже теперь надежда звучала в его голосе, словно он продолжал верить, что неправильно истолковал выражение лица своего зятя.

Комин одним коротким кивком похоронил его чаяния:

— Я оказался в меньшинстве.

Баллиол, опустошенный, повалился на походную кровать.

Комин заговорил вновь:

— Остальные сегодня днем встречались с англичанами, чтобы выразить им свое согласие.

Баллиол равнодушно поднял голову:

— Не могу поверить, чтобы лорд Аннандейл дал согласие на брак.

— Почему нет? Так он получает то, чего добивался с самого начала, — Норвежская Дева взойдет на трон, в чем и состоял замысел Александра.

— Но ведь этим браком Брюс и остальные подписывают смертный приговор нашему суверенитету!

— Совет хранителей дал согласие на брак только при соблюдении весьма жестких условий. — Комин ровным голосом перечислил их. — Свободы и обычаи Шотландии сохраняются в неприкосновенности. Королевские должности могут занимать только шотландцы. Налоги будут начисляться и взиматься только на нужды нашего королевства. Ни одного шотландца нельзя судить по любым другим законам, кроме наших, и никакой другой парламент не имеет права вмешиваться в наши дела. Наши королевства, хотя и соединенные брачным договором, останутся независимыми, и управлять ими будут король и королева по отдельности. — Комин закончил перечислять условия, и в шатре воцарилась тишина, нарушаемая только свистом ветра снаружи.

— Я просидел здесь много часов, страшась самого худшего, — проговорил, наконец, Баллиол. — Но за все это время мне явился лишь один проблеск надежды. — Он поднялся на ноги. — Давай обратимся к моему тестю. Попросим сэра Джона де Варенна поговорить с королем Эдуардом и отговорить от этого брачного союза.

— Разве ты не видел папской буллы, которую показывал епископ Бек? Она датирована четырьмя годами ранее. Эдуард планировал этот шаг с тех самых пор, как узнал о смерти Александра. И теперь ничто не заставит его свернуть с этого пути.

Баллиол вспылил.

— Значит, вот как? — вскричал он, глядя в темные глаза своего зятя. — Ты даже не станешь пытаться?

— Это бессмысленно. Пусть все идет своим чередом.

Баллиол шагнул к Комину, протягивая к нему руки так, словно намеревался схватить его за горло:

— Ради этого шанса я пожертвовал всем! А ведь это ты убедил меня воспользоваться им! Послушав тебя, я оказался уязвим перед нападками моих врагов и запятнал свое доброе имя знатного лорда королевства. После взятия Бьюитла моя мать сошла в могилу. Я уверен, она прожила бы дольше, если бы этого не случилось. А теперь ты предлагаешь мне вести жизнь…. — Баллиол отвернулся, не в силах подобрать нужное слово, но потом все-таки выплюнул его: — Во мраке безвестности и изгнании! Не король и не уважаемый лорд при дворе. — Его усеянные оспинами щеки покрывал нездоровый румянец. — Впрочем, братец, ты можешь быть уверен в том, что, какие бы условия ни выдвинули хранители англичанам, длительное пребывание твоей семейки в тени трона подошло к концу. — В его тоне сквозили злоба и тайное злорадство. — Со мной, быть может, и покончено, но я не один сойду во тьму, а разделю свое падение со всемогущими Коминами!

Комину удалось сохранить хладнокровие перед взбешенным Баллиолом.

— Не думаю, что наши семейства ждет крах.

— А чем ты можешь этому помешать? — прошипел сквозь зубы Баллиол. — Чем? Или ты намерен похитить юную королеву, как некогда твое семейство поступило с Александром? Удерживать ее взаперти, требуя в качестве выкупа удовлетворения твоих требований? — Он покачал головой. — В конце концов, то похищение вышло Красным Коминам боком. Об этом позаботились Брюсы. Сомневаюсь, что тебе дадут повторить нечто подобное.

— Если схватка за трон начнется завтра, то наше положение будет совсем не таким, как четыре года тому. Наши крепости возвращены нам, причем они стали лучше и сильнее. Между тем, все это время я не сидел сложа руки, как и Темные Комины, и Комины Килбрида. Мы заключали союзы, укрепляя свои территории и свое положение.

Баллиол возмущенно всплеснул руками:

— После драки кулаками не машут! Девчонка отплывает в Шотландию, чтобы стать нареченной английского престола. Все кончено, говорю тебе!

Комин огляделся, но в шатре больше никого не было, лишь полы его безостановочно хлопали на ветру. Снаружи доносились звуки лагеря, живущего своей жизнью. Повернувшись спиной ко входу, он встретил взгляд Баллиола.

— А что, если девчонка не доплывет до наших берегов?

Баллиол уже открыл было рот, чтобы обрушить на Комина весь свой праведный гнев. Но так и не произнес ни слова, а на лице его появилось такое выражение, будто на него только что снизошло озарение.

— Надеюсь, — пробормотал он, — ты не имеешь в виду то, о чем я подумал.

— Это — единственный способ сохранить королевство, что бы там ни говорили хранители и какие бы условия брачного союза они ни выдвигали. Клянусь Богом, Эдварду Карнарфону всего шесть лет от роду! Еще долгие годы он не сможет управлять страной, а к тому времени, как он повзрослеет, его отец так опутает нас по рукам и ногам всевозможными ограничениями, что мы больше никогда не будем свободными. Можешь быть уверен, король Эдуард намерен управлять Шотландией через посредство своего сына. — Выражение лица Комина стало мрачным. — И я сделаю то, что задумал.

Баллиол подошел к нему вплотную:

— Ты говоришь о детоубийстве, нет — цареубийстве! Я не желаю участвовать в таком злодеянии.

— Разве это преступление — сохранить королевство и его свободы? Именно этого я и намерен добиться. Будем считать девчонку потерями, неизбежными на любой войне. Необходимой жертвой. Одна жизнь за существование королевства. Это слишком малая цена, чтобы не заплатить ее.

— Малая цена? Значит, столько теперь стоит пропуск в ад?

— Хранители договорились о том, что отправят почетный эскорт шотландских рыцарей в Норвегию, а потом вернутся с нею сюда. Я могу устроить так, что в числе сопровождающих окажется и наш человек.

— Ты сошел с ума! — Баллиол оттолкнул Комина с дороги, направляясь к выходу из шатра.

— Нет. Выслушай меня, Джон, — твердым голосом проговорил Комин в спину Баллиолу. — Если нога этого ребенка ступит на землю Шотландии, тебе уже никогда не сидеть на Камне Судьбы. Скажи мне, ты готов отказаться от своего единственного шанса стать королем?

Баллиол обеими руками вцепился в растяжки шатра возле выхода, и фигура его черным пятном выделялась на фоне кроваво-красных отблесков лагерных костров.

Корабль викингов величаво скользил по морю, его нос, увенчанный головой дракона, уверенно рассекал волны, а двадцать пар весел с обеих сторон вздымались и опадали, как крылья. Лучи заходящего солнца сверкали позолотой на чешуе морской твари, отражаясь рябью на морской глади, которая неуклонно оставалась позади по мере того, как судно шло на запад по Северному морю.

Епископ Навре Бергенский сидел на корме, потея в своих мехах. Погода для сентября стояла необычайно теплая, даже в открытом море, хотя он и знал, что, когда ляжет спать на палубе вместе с остальным экипажем после захода солнца, укрываясь парусами, то эти самые шкуры будут ему весьма кстати. Они отплыли от берегов Норвегии уже четыре с половиной дня тому, а он до сих пор не мог прийти в себя — качающаяся палуба под ногами и ровные синие валы, убегающие к горизонту, по-прежнему заставляли его страдать от морской болезни. Глядя вдоль прохода между гребцами, налегавшими на весла, Навре пытался разглядеть капитана на носу. Ему очень хотелось знать, когда они прибудут в Оркни. Король Эрик говорил ему, что при благоприятном ветре плавание к Норвежским островам[31] займет не более пяти дней, но с тех пор, как они покинули Берген, ветер ни разу не наполнил их паруса, так что им приходилось полагаться, главным образом, на гребцов.

Епископ вновь сгорбился, будучи не в силах разглядеть капитана за белой грудой паруса, перегородившей судно пополам, а идти на нос самому ему совершенно не хотелось — уж слишком опасным представлялось это путешествие между шпангоутов, рук, ног и щитов сидевших на лавках гребцов. Судно, носящее имя «Ормен ланге», что на языке его предков означало «Большая змея», было переполнено, причем не только гребцами и матросами, но и английскими и шотландскими рыцарями, прибывшими к норвежскому двору несколько недель тому. Каждая сторона настаивала на том, что именно она должна сопровождать драгоценный груз домой. Епископ даже получил некоторое удовлетворение оттого, что король Эрик отправил восвояси корабль с подарками для девочки, присланный Эдуардом Английским. Конечно, шотландцы могли получить королеву, а англичане — супругу для своего будущего короля, но она будет доставлена к их берегам на норвежском судне в честь ее отца и королевства, в котором родилась. Минуло всего двадцать шесть лет с той поры, как Норвегия потерпела поражение в битве у Ларгса, и двадцать четыре — после подписания договора в Перте, согласно которому Внешние Гебридские острова и остров Мэн отошли скоттам. Для людей, которые веками наводили ужас на прибрежные районы северных морей, это путешествие на внушавшем страх судне с головой дракона означало конец целой эпохи и последний акт гордого неповиновения.

Заслышав звонкий смех, доносящийся из деревянной каюты, установленной прямо на кормовой палубе, Навре оглянулся. Сооруженьице являло собой нечто вроде шалаша, в котором едва хватало места для одного ребенка и одного взрослого, но было красиво отделано тисом, с арочной дверью и двускатной крышей. У судна не было внутренней палубы, а королю хотелось, чтобы его дочь путешествовала с удобствами. Дверь отворилась, и наружу выпорхнула Маргарет с имбирным пряником в руке. В уголках губ у нее застряли крошки. Она улыбнулась епископу, а потом вскарабкалась на скамью, чтобы смотреть поверх планшира[32] на воду. Он уже собрался привстать с места, встревоженный тем, что девочка слишком далеко перегнулась через борт, но из каюты вышла служанка и принялась увещевать свою чересчур резвую подопечную. Он опустился на место, когда Маргарет с восторженным смехом стала наблюдать за рыбами. Епископ немного успокоился, видя ее веселой — уж слишком горько девочка плакала, когда ее оторвали от отца и привезли на корабль. Но улыбка Навре увяла, когда он вспомнил о том, куда плывет эта малышка, которую он знал с самого рождения. Прямо сейчас шотландские лорды собирались в Сконе, у Камня Судьбы, на месте проведения древних коронаций. Девочке было всего семь лет, а на ее плечи уже легли надежды целого королевства.

Когда принцесса вприпрыжку устремилась на бакборт,[33] чтобы полюбоваться на воду, до епископа донесся сильный запах имбирного пряника. В животе у него заурчало.

— Не позволяй ей есть слишком много, — пожурил он служанку. — Иначе она заболеет.

— Его светлость сказали…

— Я знаю, что сказал ее отец, — сурово прервал женщину Навре. — Он скажет что угодно, лишь бы она была счастлива. Но от сладостей ей может стать плохо. — Епископ с содроганием смотрел, как девочка сунула в рот последний кусочек пряника. Хотя король Эрик отверг английский корабль, он принял дары, которые шотландские лорды привезли в память о ее матери, дочери покойного короля Александра.

— Когда мы прибудем в Оркни? — полюбопытствовала Маргарет, садясь рядом с ним и отряхивая крошки со своего платья.

— Уже скоро, дитя мое.

Маргарет замурлыкала песенку, которую услышала от гребцов, а епископ смежил веки и подставил лицо последним теплым лучам заходящего солнца.

Навре проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. С трудом разлепив глаза, епископ увидел склонившуюся над ним служанку. Ее силуэт черным пятном выделялся на фоне гигантского светлого полотнища. Навре с трудом сообразил, что моряки, должно быть, спустили парус на ночь и что судно мягко покачивается на якоре в голубоватых сумерках.

— Что случилось? — простонал он, с трудом принимая сидячее положение. Шея у него затекла от неудобного положения, в котором он заснул.

— Пожалуйста, идемте со мной, ваша милость.

Навре поднялся на ноги и нетвердой походкой направился вслед за служанкой в каюту. Пригнувшись, он с трудом протиснулся сквозь узкий дверной проем. В ноздри ему ударил кислый запах болезни, да такой сильный, что у него запершило в горле. Маргарет свернулась клубочком на тюфяке, покрытом меховыми одеялами, и личико ее выглядело осунувшимся и бледным в свете единственного фонаря. Обеими руками она держалась за живот. Епископ наклонился над девочкой и потрогал рукой ее лоб. Он был холодный и влажный на ощупь, а волосы девочки слиплись от пота. По подбородку на платье сбегали коричневые струйки рвоты. Навре обернулся к служанке, нервно переминавшейся с ноги на ногу в дверях.

— Я же говорил тебе не давать ей слишком много сладостей, — сердито проворчал он.

— Я и не давала, ваша милость, — пролепетала служанка.

Навре заметил на полу миску с недоеденным бульоном, который уже начал застывать по краям. Он с подозрением понюхал его.

— У нее была свежая еда, — заявила служанка, и в тоне ее проскользнула нотка негодования. — Я сама готовила ее. Это наверняка угощение чужеземцев. Или лихорадка.

Девочка застонала и откинула голову, и личико ее скривилось от боли. На шее и висках у нее вздулись синие жилы. Глаза превратились в щелочки. Епископ опустил миску на пол и с кряхтением полез наружу.

Согнувшись в три погибели, чтобы не задеть парус, он пробирался на нос судна, которое покачивалось на спокойной воде. Он споткнулся о чей-то щит, зашипел от боли и продолжил свой путь. Ударившись лодыжкой о край весла, он выпрямился и врезался головой в туго натянутый парус. Перешагивая через спящие тела, он упорно продвигался вперед. Судно покачнулось на высокой волне, и чья-то сильная рука подхватила его, когда он едва не кувыркнулся за борт.

— Осторожнее.

Навре пробормотал слова благодарности, адресуя их скоплению теней. Наконец, он пробрался на нос, где несколько мужчин, усевшись в кружок, потягивали медовуху и смеялись какой-то небылице, которую только что рассказал капитан.

Завидев епископа, капитан оборвал себя на полуслове:

— Ваша милость?

— Мы далеко от берега?

— Если поднимем парус на рассвете, то к полудню окажемся в Оркни.

— Мы должны попасть туда немедленно. — Навре понизил голос. — Принцесса больна.

Капитан нахмурился, потом кивнул:

— Я разбужу команду. Мы пойдем к берегу на веслах. — Он ткнул пальцем в одного из своих людей. — Свейн — целитель. Пусть он посмотрит малышку.

Когда епископ с целителем направились обратно на корму, на носу зазвучал судовой колокол, и капитан криками принялся подгонять команду, распорядившись поднять парус. По палубе прокатился негромкий шепоток. Принцесса больна.

Один из англичан, разбуженных суматохой, остановил епископа, когда тот пробирался обратно на корму.

— Что случилось? — спросил он по-латыни, поскольку оба знали этот язык. — Говорят, что девочка заболела. Мы можем чем-нибудь помочь?

— Вы можете молиться за ее здоровье, — ответил Навре, ныряя в каюту.

Команда налегла на весла, и судно двинулось сквозь ночь. Голова дракона сверкала в свете звезд. В каюте девочка металась по меховым одеялам. Она горела, как в огне, иногда принимаясь звать отца, а потом вновь погружаясь в зловещее молчание. В свете фонаря лицо ее казалось пепельно-серым. Целитель попытался напоить ее соленой водой, чтобы ребенка стошнило, очистив таким образом ее организм от любой отравы, которую она могла получить вместе с пищей, несмотря на все уверения служанки в том, что та была свежей. Но девочка слишком ослабела, чтобы пить. В конце концов, Свейну пришлось ограничиться тем, что он положил ей на лоб влажную тряпку, чтобы унять жар. Навре опустился рядом с принцессой на колени. Из сундука со своими вещами он достал распятие и теперь держал его над головой девочки в надежде отогнать демонов, которые могли кружить поблизости, а сам принялся молиться за ее душу.

Спустя несколько часов в западной части горизонта проступила темная полоса. Небо, усеянное звездами, понемногу светлело. При виде земли гребцы, усталые и измученные, обрели второе дыхание, и спустя некоторое время нос судна врезался в прибрежную отмель одного из Оркнейских островов.

Команда попрыгала за борт и потянула судно канатами за собой. В приливных волнах гребцы вытащили корабль на берег. Навре наклонился и поднял Маргарет на руки. Ее дыхание стало едва заметным, и вот уже несколько часов она не издавала ни звука. Боясь приближения смерти, он задал ей семь вопросов и совершил ритуал причащения. Кожа принцессы цветом напоминала холодный мрамор, верный признак того, что она пребывала уже в царстве теней. Он вынес ее на палубу, где рассветный ветерок ласково пошевелил малышке волосы. Свейн и служанка предложили ему свою помощь, но епископ отказался выпустить девочку из рук и осторожно сошел по сходням на берег.

Мужчины застыли в угрюмом молчании, пока епископ медленно брел по мелководью к берегу, и волны цеплялись за его накидку, стремясь утянуть назад, за собой. Английские и шотландские рыцари нестройной толпой шли следом, и лица их были мрачны. Когда епископ опустил девочку на сухой песок, голова ее бессильно откинулась ему на руки. Он внимательно вгляделся в ее лицо. Глаза Маргарет были широко открыты, она смотрела в светлеющее небо над собой, но уже ничего не видела.

— Умоляю вас, сэр Роберт! — восклицал монах, стараясь не отставать. — Не входите вооруженным в храм Господень!

Лорд Аннандейл не обратил на него никакого внимания, решительно шествуя к церкви, и легкий ветер трепал его накидку с синим львом. За ним шествовал граф Каррик в сопровождении десятка рыцарей. Все они тоже были при оружии. Граф многозначительно держал ладонь на рукояти своего широкого меча, а под накидкой и мантией тускло поблескивала кольчуга. В сгущающихся сумерках церковь окутывала легкая голубоватая дымка. Двери были закрыты, но в стрельчатых окнах виднелся мерцающий свет.

Роберт во все глаза смотрел по сторонам, пока они с Эдвардом шли вслед за дедом и отцом. На боку у братьев болтались мечи в ножнах, и оба были одеты в кожаные дублеты, пропитанные маслом и воском для придания им жесткости. Вдали, за зданием аббатства, Роберт разглядел склон горы Мут-Хилл, теряющийся в красноватых сумерках. Макушки деревьев, полукругом обступивших древнее место коронации, отливали червонной медью в последних лучах солнца. Но тут внимание юноши привлек один из рыцарей отца.

— Держитесь за нашими спинами, — обратился он к братьям, когда их небольшая процессия приблизилась к церкви.

Презрев мольбы монаха, лорд Аннандейл распахнул двери. Громкий гул голосов смешивался с лихорадочным блеском факелов. Когда створки дверей с грохотом ударились о стену, наступила тишина.

Роберт, переступив порог вслед за рыцарями, обнаружил, что на них скрестились взгляды двадцати или тридцати человек. Большинство из них он знал по ассамблее, состоявшейся в Биргеме пятью месяцами ранее: епископы Глазго и Сент-Эндрюсский, граф Патрик Данбар, граф Уолтер Ментейт и другие. Здесь же присутствовали и монахи-августинцы из аббатства, одетые в сутаны. За спинами толпы уходил в темноту неф, вдоль которого выстроились ангелы и святые с обращеными к алтарю каменными ликами.

— Это правда? — требовательно обратился к собравшимся Брюс. Голос его дрожал от сдерживаемого гнева, а львиная грива, растрепавшаяся под ветром во время скачки к аббатству Скоунз, обрамляла раскрасневшееся лицо.

Роберт еще никогда не видел деда в таком бешенстве. Он немало подивился этому, ведь обычно старый лорд умудрялся сохранять хотя бы видимость спокойствия, несмотря на катастрофические события последнего месяца.

Семейство Брюсов направлялось в Скоун, чтобы ожидать прибытия принцессы, когда на юг пришло ужасное известие о смерти девочки. Если верить слухам, судно, которое доставило малышку в Оркни, развернулось и направилось в обратный путь через Северное море, увозя тело принцессы домой. Свадебный корабль превратился в похоронное судно. Брюсы тут же разделились. Лорд поспешил в Аннандейл, чтобы проверить боевую готовность крепостей Аннан и Лохмабен, а отец Роберта вернулся в Каррик, дабы заняться укреплением Тернберри и призвать своих вассалов к оружию. Атмосфера радостного ожидания, в которой жила Шотландия все лето, пока люди готовились к инаугурации и свадебным торжествам, рассеялась, как дым. Наследование трона вновь оказалось под вопросом.

Роберт сопровождал деда в Лохмабен в то самое время, когда из Галлоуэя пришли еще более тревожные известия. Но даже тогда старый лорд сохранял самообладание, ожидая возвращения сына, чтобы выступить во главе усиленного отряда в Скоун, где собирались остальные вельможи.

Но сейчас вся сдержанность лорда Аннандейла исчезла без следа.

— Ответьте мне, это правда? — прорычал он, пылающим взглядом обводя собравшихся. — Джон Баллиол действительно объявил себя королем?

— Да, — ответил чей-то голос.

Роберт мгновенно узнал его. Выйдя из-за спин рыцарей, он увидел, как в первый ряд толпы протискивается Джеймс Стюарт.

— Но разве кто-либо из нас одобрил это решение?

— Одобрил? — раздался твердый голос Джона Комина. — Милорд сенешаль, вы говорите так, словно право наследования определяется комитетом. Но это право крови!

— Помимо лорда Галлоуэя, есть и другие, чье право крови ничуть не уступает его, — упрямо возразил Джеймс. — И как же иначе, помимо голосования, можно установить, чье право выше?

— Право лорда Джона Баллиола выше, — высокомерно ответил Комин. — И всем нам это прекрасно известно. — Первородство…

— Наше королевство соблюдает более древние законы, нежели право первородства, — перебил его граф Каррик. — И, согласно этим старинным обычаям, трон должен занять мой отец. — Он обращался к собравшимся, и его голос властно и высокомерно отдавался во всех уголках притихшей церкви. — Раз линия Александра оборвалась, право наследования переходит к его прапрадеду, королю Давиду, младшему сыну Малкольма Канмора. Его наследником стал граф Хантингтон. И, в качестве сына одной из трех дочерей графа Хантингтона, мой отец по праву крови является ближайшим наследником королей из рода Канморов.

— Но он — сын его второй дочери, — парировал Комин. — И королем должен стать Джон Баллиол, поскольку он внук первенца Хантингтона. По праву первородства старшая линия считается доминантной.

— Вот уже более двух столетий мы остаемся одним из самых влиятельных семейств в королевстве. Ради всего святого, моего отца назначил возможным престолонаследником сам король Александр II!

При последних словах графа аббат Скона недовольно поморщился и попытался что-то возразить. Но Джон Комин не дал ему такой возможности.

— Подобные претензии устарели в такой же степени, как и могущество вашей семейки в королевстве, — выплюнул Комин. — Этот поступок был совершен в тот момент, когда у прежнего короля не было наследников. А с рождением его сына он потерял всякий смысл. Кто находился у власти при дворе последние десятилетия? — требовательно вопросил он, обводя собравшихся высокомерным взглядом. — Мы, Комины. Если для определения следующего короля требуются сила и влияние, то только моя семья обладает и тем, и другим.

Лицо графа залила краска гнева, но, когда он уже собрался возразить, вперед выступил лорд Аннандейл.

— Мы переживаем темные и трудные времена. — Его хриплый голос эхом прокатился по церкви. — Мы потеряли короля, а теперь лишились надежды обрести и королеву. Этому королевству нужны сила и единство. Выберите Баллиола, и вы получите слабовольное ничтожество, которым будут манипулировать другие.

— А что будет, если выберут вас? — язвительно осведомился Комин. Он вновь повернулся лицом к вельможам. — Не забывайте, что этот человек не погнушался вооруженным войти в святое место и в годину испытаний вторгся в Галллоуэй. Ему ли теперь говорить о единстве? Тело короля Александра еще не успело остыть в могиле, а Брюсы уже напали на своего соседа! Или вам нужен тиран вместо короля?

Роберт, внимательно вслушивавшийся в перепалку, при этих словах шагнул вперед, положив ладонь на рукоять меча. Клинок сам просился ему в руки. Несколько вассалов его деда окружили своего сюзерена плотным кольцом, и лица их потемнели от гнева — оскорбление, нанесенное их лорду и повелителю, было велико. Кое-кто из вельмож испуганно попятился, но Комин не двинулся с места, вперив в лорда Аннандейла вызывающий взгляд. Читая угрозу в темных глазах Комина, Роберт потянул меч из ножен.

— Прошу вас, милорды! — взмолился аббат, обращаясь к присутствующим за поддержкой. — Здесь не место для вооруженного конфликта!

— Я имею право высказаться, — заявил лорд Аннандейл и отстранил с дороги Джеймса Стюарта, который пытался удержать его. — Я не позволю пренебречь своим правом!

— Успокойся, друг мой, — сказал Джеймс.

— У вас нет никаких прав, Брюс, — заявил Комин. — Все кончено.

— Клянусь Богом, все только начинается! — взорвался граф Каррик, проталкиваясь сквозь толпу к проходу. Глаза его метали молнии.

Роберт понял, что его отец направляется к алтарю, на котором лежал огромный камень. Испещренный кристаллическими прожилками и вкраплениями, он светился теплым кремовым светом в пламени факелов. С обеих сторон в него были вделаны два железных кольца, а сам он покоился на полотнище шелка, на котором золотом были вышиты лапы и голова красного льва. Роберт догадался, что это и есть знаменитый Камень Судьбы, древний трон, который будет перенесен на гору Мут-Хилл для инаугурации нового короля. Четыре столетия назад его доставил в Скоун первый король скоттов, Кеннет мак Альпин, но история его происхождения терялась в глубине веков. Именно на этом троне сидел Макбет[34] перед тем, как его сверг оттуда Малкольм Канмор.

— Я силой возьму то, что принадлежит моей семье по праву!

Лорд Аннандейл окликнул сына, когда тот подошел к камню.

Кое-кто из лордов недовольными возгласами выразил свой протест. Посреди всеобщей суматохи Комин подскочил к старому лорду.

Роберт заметил, как Комин потянулся к ножу для разрезания пищи, висевшему у него на поясе рядом с кошелем. Кровь вскипела у него в жилах. Схватившись за меч, он прыгнул вперед. Клинок со зловещим шелестом покинул ножны, и перед глазами собравшихся сверкнула длинная полоса стали. Вельможи обернулись и увидели разъяренного юношу, глаза которого метали молнии, стоявшего между лордом Аннандейлом и лордом Баденохом, и длинное лезвие его широкого меча упиралось в горло Комина. Граф Каррик замер в проходе между двумя рядами каменных ангелов, в замешательстве глядя на сына.

Роберт, сердце которого готово было выпрыгнуть из груди, не дрогнув, встретил взгляд Комина, и кончик его клинка остановился в каком-нибудь дюйме от шеи лорда. Он хотел крикнуть собравшимся, что этот человек не имеет никакого права бросать вызов его деду, который с открытым забралом противостоял подлым интригам Комина, намеревавшегося тайком возвести на трон Баллиола вопреки желанию короля Александра. Он хотел во весь голос крикнуть, что его дед умнее и лучше любого из них и что они должны быть счастливы, если он окажет им честь и станет королем. Но, прежде чем он успел открыть рот, тяжелая рука легла на его плечо.

— Опусти меч, Роберт, — негромким и суровым тоном приказал его дед.

Роберт повиновался медленно и неохотно, сообразив, что глаза всех собравшихся в церкви устремлены на него. Он заметил, с каким невероятным удивлением смотрит на него брат, стоявший вместе с прочими рыцарями из Каррика.

— Сегодня ночью не будет принято никакого решения, — провозгласил Джеймс Стюарт, обводя взглядом притихшую толпу. — Предоставим судить гражданам королевства. Предлагаю собраться вновь, когда мы с холодной головой выслушаем всех, кто имеет право голоса.

— Согласен, — заявил Роберт Вишарт, и его поддержали остальные.

Толпа начала редеть. Собравшиеся расходились, обмениваясь встревоженными замечаниями. Граф Каррик зашагал обратно по проходу, и лицо его было мрачнее тучи. Когда лорд Аннандейл повернулся, собираясь уходить, Джон Комин схватил его за руку. Роберт, вновь оказавшийся между ними, уловил отвратительный кислый запах, исходивший от волчьей шкуры, которой была подбита накидка Комина. И он ясно расслышал, как лорд Баденох прошипел сквозь зубы:

— Моему отцу следовало убить вас в той клетке в Льюисе, когда у него была такая возможность.

Лорд Аннандейл вырвал руку из тисков Комина. Развернув Роберта лицом к выходу, он подтолкнул его вперед, мимо епископа Сент-Эндрюсского, который что-то взволнованно втолковывал Вишарту.

— Прольется кровь, — говорил епископ. — Она неминуемо прольется, если дело не удастся решить в самое ближайшее время.

Выйдя в вечернюю прохладу, Роберт услышал, как его сердито окликнул отец. Но юноша не оглянулся, стараясь подстроиться под широкий шаг деда.

— Что имел в виду Комин, когда говорил о Льюисе? — Он озадаченно нахмурился. — Дедушка!

Старый лорд резко остановился.

— Не смей повышать на меня голос, мальчишка! — Он крепко взял Роберта за подбородок. — И тебе не следовало обнажать против него меч. Слышишь? Сейчас пришло время, когда мы должны доказывать свою правоту словами, а не насилием.

— Мне показалось, что Комин собирается напасть на тебя, — возразил Роберт, освобождаясь от хватки деда. — И почему ты возражаешь, чтобы я обнажил против него свой меч, когда сам атаковал его замки? Ты же ненавидишь его!

— Да! — рявкнул старый лорд. — И эта ненависть способна погубить все королевство! — Он умолк, видя, что к ним приближается граф. Отвернувшись от Роберта, дед направился к лошадям.

Роберт упрямо поспешил за ним. Желание получить ответы на мучившие его вопросы оказалось сильнее страха перед этим львом в образе человека.

— Ты учил меня ездить верхом, охотиться и сражаться. Ты брал меня с собой в Солсбери и Биргем, представил меня самым могущественным людям в королевстве. Ты всегда внушал мне, что моя судьба очень важна для будущего нашей семьи. Но при этом ты почти ничего не рассказывал мне о причинах своей ненависти к Коминам, несмотря на то что я столько раз просил тебя об этом. Я хочу знать правду, дедушка!

— Ты еще слишком молод для нее.

Роберт замер на месте.

— Если ты станешь королем, то я буду наследником трона. Это право не зависит от возраста. Так почему от этого должна зависеть правда?

Лорд Аннандейл развернулся, и на его иссеченном морщинам лице гнев уступил место удивлению. Спустя мгновение он шагнул к внуку и взял его за плечи.

— Пойдем. — Оглянувшись на отца Роберта, он увидел, что тот подходит к ним вместе со своими рыцарями. — Седлайте коней. Мы поедем следом за вами. — И, прежде чем граф успел возразить, он увлек Роберта в сторону, в дальний угол двора.

Когда они прошли между церковными зданиями, Роберт сообразил, что дед ведет его на вершину холма Мут-Хилл. Они вместе вскарабкались по крутому склону на лысую макушку горы. Солнце уже село, и на землю опускались густые сумерки. Над домами в Сконе, королевском городке, расположенном позади аббатства, в прохладном воздухе потянулись дымки. Совсем скоро наступит День всех душ.[35] Изо рта у них вырывались клубы пара, когда дед с внуком, наконец, добрались до вершины. В центре округлой поляны, по краям которой росли деревья, виднелась каменная плита. Едва завидев ее, Роберт понял, что именно здесь будет возложен для инаугурации Камень Судьбы. Со священным трепетом он уставился на нее, пораженный величием места.

Даже несмотря на все события, произошедшие после смерти принцессы, он вдруг понял, что права деда на трон до сих пор представляются ему чем-то нереальным и давним. И только здесь, в священном месте, где с незапамятных времен становились королями Шотландии, Роберт ощутил, как на него снизошло понимание: это были не просто слова, претензии и возражения — это было нечто реальное и осязаемое, как сам камень. Он вспомнил о фамильном древе, о котором ему с такой торжественностью поведал дед, когда он впервые прибыл в Лохмабен; о древе, корни которого уходят в далекое прошлое. Люди, чья кровь течет в его жилах, поднимались по этому склону на это самое место. Он слышал эхо шагов своих предков. И в густых сумерках, поднимающихся снизу и медленно затопляющих вершину холма, он вдруг ощутил их незримое присутствие: здесь собирались тени прошлого. Великие короли ушедших эпох.

С последними лучами солнца дед повернулся к нему.

Военный совет закончился. Произошел обмен письменными уведомлениями о начале войны. Время слов и увещеваний закончилось. Отныне будут говорить только мечи, разя врагов.

Один за другим три полка королевской армии вышли из-под защиты городских стен, возглавляемые своими командирами. Белые облака гонялись друг за другом по утреннему небу, отбрасывая игривые тени на холмы, окружавшие городок Льюис. Цветущие деревья роняли лепестки, и пешие воины, шедшие следом, топтали их. Солнечные зайчики слепили глаза, отражаясь от наконечников копий и сверкающих доспехов. Углубляясь в холмы, с развернутыми знаменами, они вскоре оставили городок позади себя, внизу. Еще некоторое время был виден замок, высившийся на поросшей травой горе, от подножия которой начиналась долина, прорезанная руслом реки. Впереди, все ближе с каждым шагом, их ждали люди, на битву с которыми они шли.

Враг выстроился тремя колоннами на склоне холма, и его боевые порядки растянулись примерно на полмили. У него было преимущество — склон перед ним повышался, а спину прикрывал густой лес. Впереди одного из отрядов развевался стяг, его полотнище было разделено по центру на две половины — белую и красную. Флаг как нельзя лучше соответствовал положению дел в расколотом надвое королевстве — по обе стороны бывшие товарищи, соратники по оружию и друзья готовились вцепиться друг другу в глотки на этих увенчанных клочьями облаков холмах. Рыцари королевской армии, выступившие из Льюиса, нацелились на этот флаг, как соколы на куропатку. Все их внимание было обращено на этот отдаленный, колышущийся на ветру кусок материи, средоточие ненависти и причина того, что они вообще оказались здесь: это был герб Симона де Монфора, графа Лестера.

Сэр Роберт Брюс, повелитель Аннандейла, шериф Кумберленда и губернатор Карлайла, смотрел, как с каждым шагом его жеребца приближаются неподвижные ряды вражеской армии. Вокруг него ехали его люди, одиннадцать рыцарей, включая знаменосца с его штандартом. Звон уздечек и недоуздков гремел у него в ушах, заглушая слитный топот трехтысячного полка, возглавляемого лично королем Англии. За кругом рыцарей двигались его соотечественники, которые, подобно ему самому, пересекли границу по призыву короля Генриха, чтобы сохранить свои английские владения. Среди них были и Джон Баллиол, владетель замка Барнард, и Джон Комин Баденох. Обоим лордам уже перевалило за пятьдесят, они были на добрый десяток лет его старше, седовласые и грузные. Но они прибыли сюда сражаться, как и их люди, окружившие своих сюзеренов плотным кольцом. Разделение на армии коснулось даже семей: например, Джон Комин прибыл сюда, чтобы послужить королю, тогда как Комины Килбрида, другая ветвь того же рода, пополнили ряды повстанцев. Выступив на стороне Симона де Монфора, они, вне всякого сомнения, рассчитывали урвать свой кусок славы, которую стяжали более влиятельные семьи Темных и Рыжих Коминов.

Впервые после возвращения в Англию Брюс оказался так близко от Комина. До сей поры мужчины старательно избегали общества друг друга, их неприязнь была стойкой и взаимной, хотя и незаметной посторонним. Минуло всего семь лет с той поры, как Комины похитили короля Александра в попытке прибрать к рукам всю Шотландию. Невзирая на то, что с тех пор Александр уже благополучно утвердился на троне, после чего был подписан мирный договор, времени для того, чтобы Брюс простил предательство по отношению к юному королю, прошло слишком мало, тем более что он относился к нему как к сыну. Равно и Рыжие Комины еще не успели забыть того, что Брюс поддержал их врагов во времена смуты и немало способствовал возвращению Александра на трон, чем едва не уничтожил все их семейство.

Так что лорд Аннандейл оставался настороже, направляя своего скакуна к холмам Даунс, отчетливо сознавая, что так называемый союзник вполне способен оказаться опаснее настоящего врага, ставшего лагерем на их вершинах. Удар мечом в спину. Случайно пущенная стрела. Разумеется, такой поступок противоречил бы всем канонам рыцарства, поскольку благородные люди не убивали намеренно себе подобных, даже в сражении. Но у Коминов и в помине не было подлинного благородства, несмотря на их высокое положение.

Заслышав рев боевого рога, Брюс посмотрел вперед, туда, где стяг короля Генриха отмечал его положение в авангарде левого фланга королевской армии. Передовые шеренги королевского полка замедляли шаг. Брюс натянул поводья коня, и его люди сгрудились вокруг него. Сквозь лес поднятых копий он видел еще два полка, растянувшихся по склону холмов. Центром командовал брат Генриха, герцог Корнуолл, а правый фланг достался сыну короля. Эдуарда было видно даже издалека, в красных с золотом доспехах не заметить его было невозможно. Он вернулся из Франции годом ранее во главе отборного отряда французских дворян, намереваясь отобрать свои земли в Уэльсе у Льюэллина ап Граффада. Но вместо этого оказался вовлечен в противостояние между родным и крестным отцами, которое разрослось до немыслимых масштабов, превратившись в гражданскую войну.

В течение шести месяцев Эдуард гонялся за Монфором и его сторонниками по всей стране, вытеснив их в Уэльс, где ему пришлось столкнуться еще и с враждебными горцами и зловещей тенью постоянной угрозы нападения со стороны Льюэллина. Брюс, пришедший на службу королю с начала года и успевший познать вкус победы над войсками Монфора при Нортгемптоне, был изрядно наслышан о подвигах Эдуарда. Несмотря на предвзятое отношение к несдержанной агрессивности молодого принца, Брюс был поражен до глубины души. Еще никогда ему не доводилось видеть человека, столь уверенного в себе перед битвой. Король Генрих приказал одному из своих баронов возглавить левый фланг, а граф Корнуолл выбрал своего старшего сына, чтобы тот руководил атакой центра. Но Эдуард поведет в бой своих людей сам. Конечно, у графа Лестера могло быть преимущество расположения боевых порядков на возвышенности, но и только. Королевская армия, насчитывавшая в своих рядах более десяти тысяч воинов, превосходила неприятеля числом более чем вдвое. Монфор, давно перешагнувший рубеж среднего возраста, не имел опыта генеральных сражений, тогда как двадцатипятилетний Эдуард, полный сил и по-юношески лишенный страха смерти, все лето провел в кровавых рыцарских турнирах во Франции.

По обе стороны мужчины укорачивали ремни щитов, надевали шлемы на войлочные подшлемники, поправляли стремена и подтягивали подпруги. Рыцари принимали у оруженосцев копья, поудобнее перехватывая древки. Затупленных наконечников не было и в помине. Эти копья предназначались для того, чтобы убивать. В тылу королевской рыцарской конницы подразделения поменьше, включая и отряды Брюса, тоже готовились к схватке, хотя и не спешили пока надевать шлемы. Они составят вторую волну атакующих. Позади них виднелся частокол пик и мечей пеших воинов. Их черед еще не наступил. Первыми в бой пойдут конные рыцари.

На флангах армии Генриха заревели рога, им ответили горны противника; два зверя пугали друг друга рыком, расположившись на зеленых холмах. Рыцари королевской армии пошли вперед. Поначалу они двигались шагом, сплошным строем, колено к колену. На вершине холма силы Монфора стояли неподвижно, сдерживая лошадей. На их накидках красовались белые кресты участников крестовых походов — знак того, что они ведут священную войну, как утверждал их предводитель. Воины короля подались вперед в седлах, чтобы облегчить своим скакунам крутой подъем по склону. Шаг сменился легкой рысью, и колокольчики на попонах зазвенели веселее. По мере сближения с противником разрывы между тремя полками расширялись, левый фланг Генриха устремился на правый фланг Монфора, а центр его армии сошелся с центром противника. Но войско Монфора по-прежнему выжидало, не трогаясь с места. Рыцари короля издавали воинственные крики; это был боевой клич людей, идущих в атаку и знающих, что она может стать для них последней. Легкая рысь перешла в галоп, и земля задрожала под копытами коней. В самый последний момент, чтобы сберечь как можно больше сил для решающего удара, Монфор бросил в бой кавалерию. Его рыцари пришпорили скакунов и устремились вниз по склону навстречу противникам. Копыта лошадей оставляли белые пятна в зеленой траве, взрывая меловую почву. Копья опустились, нацеливаясь на врага, когда сотни тонн железа и плоти устремились друг на друга.

Когда обе армии столкнулись, лорд Аннандейл, по-прежнему державшийся позади, содрогнулся от сладкого ужаса слитного кавалерийского удара. Копья разлетались в щепы, лошади вставали на дыбы и пятились назад, всадники вылетали из седел. Кровь лилась рекой, плоть разверзалась страшными ранами, лопаясь на куски, когда острия копий насквозь пронзали кожаные акетоны и кольчуги. Обычно рыцари стремились сбить противника с коня, ранить и захватить его в плен, поскольку за хладный труп выкупа не потребуешь, но сейчас смерть, как продажная девка, без разбора увлекала в свои темные объятия и безусых юнцов, и ветеранов многих битв.

Отряд Эдуарда прошел сквозь левый фланг неприятельской армии, как нож сквозь масло, оставив после себя зияющие бреши в рядах противника. Сломанные копья были отброшены в сторону, те, что невозможно было вытащить, остались в телах, и враги схватились за мечи, вступив в кровавую сечу. Лязг клинков, звуки ударов о шлемы и щиты и крики людей слились в грозный, безумный грохот. Рыцари падали на землю; те, кому удалось устоять на ногах или подняться, стаскивали с коней удержавшихся в седлах всадников, увлекая их в мешанину пешего столпотворения. Здесь, внизу, мечи оказывались бесполезными, и в ход пошли кинжалы. Сражение окончательно утратило свое очарование, превратившись в кровавую бойню. Последние останки рыцарского воспитания слетали с людей, как ненужная шелуха. Они рубили и кололи, выискивая бреши в обороне противника. Под копытами лошадей вместо глухих ударов звучало мокрое чавканье — это ломались руки, ноги и позвоночники.

Над холмами встал удушающий запах крови, когда отряд Эдуарда смял левый фланг Монфора; часть его людей рубилась с противником, а остальные стали окружать его с боков. Воины Монфора сражались с мужеством отчаяния, но вскоре оказались в полном окружении. Оставаться в седлах им становилось все труднее; враги набрасывались на их коней, стараясь повредить им задние ноги. Рыцари Эдуарда издали его боевой клич; клич, который привел под его знамена многих молодых рыцарей с турнирных полей во Франции на залитые кровью холмы Уэльса. Медленно, но неизбежно ряды вражеской армии начали подаваться под безудержным натиском сил Эдуарда. Рога заревели победную песнь, когда молодой лорд и его сторонники окончательно рассеяли левый фланг армии Монфора.

Но два других полка королевских войск вели тяжелое, упорное сражение с правым флангом и центром мятежников, которые затратили намного меньше сил на то, чтобы сблизиться с противником, сполна воспользовавшись преимуществом своего положения на вершине холма. В центре, против графа Корнуолла, сражался сам Монфор вместе со своими закаленными в боях рыцарями. Сын Корнуолла организовал атаку довольно бездарно, его рыцари рассеялись и сражались каждый сам по себе. Монфор, напротив, сомкнул ряды, создав непреодолимый барьер, на который рыцари Корнуолла накатывались, как волны на скалы, разбивались и отступали назад. Сражение в центре растянулось уже по всему склону холма. Несколько раз рыцари Корнуолла пытались обойти противника с флангов, но Монфор ревом рогов бросал в бой своих лучников, тучи стрел которых ослепляли и опрокидывали нападающих.

Что до короля Генриха и его баронов, то на левом фланге их битва носила более позиционный характер. Бросив в бой последние резервы мелких подразделений, им удалось потеснить правое крыло армии повстанцев. Но, в отличие от разящей атаки Эдуарда, рассеявшего своих противников, им приходилось буквально выбивать каждого из своих врагов поодиночке, поскольку сдаваться те не собирались.

На противоположном склоне холма, в хаосе уничтоженного левого фланга Монфора, люди Эдуарда подняли его ярко-алый стяг, в центре которого дышал пламенем золотой дракон, — знак того, что пощады не будет. Благородные дворяне, уцелевшие в бою, будут захвачены в плен, и за них будет заплачен выкуп, но пешие воины не могли рассчитывать на подобное снисхождение. В большинстве своем это были лондонские обыватели, которые не могли принести ни денег, ни славы победителям. Они годились лишь для того, чтобы рыцари могли утолить жажду крови или черви — голод. Рыцари Эдуарда, оставив позади разрозненные остатки кавалерии Монфора, набросились на них, как волки на овечье стадо. Пехотинцы, будучи не в силах выдержать страшный удар закованных в латы всадников, повернулись и бросились бежать под защиту леса. Люди Эдуарда ринулись за ними в погоню. Поднявшись по склону и перевалив через его макушку, они устремились вниз по его противоположной стороне и вскоре скрылись из виду.

Впереди виднелась сплошная стена пик и копий — это правый фланг Монфора упорно сопротивлялся натиску полка короля Генриха. Граф поудобнее перехватил копье и пришпорил своего коня. Через две щели в забрале он видел хаос впереди, а колено его оказалось зажатым между седлом и боком соседнего скакуна. Внутри шлема царил ад, и он задыхался от запаха собственного пота. Как только во вражеских рядах открывался хоть крошечный проход, Брюс громовым рыком подгонял своих людей, которые по-прежнему держались тесной группой вокруг него, и они слитной массой устремлялись вперед, разя насмерть любого, кто пытался прорваться к ним навстречу. Полк Эдуарда давно исчез из виду, равно как и пехотинцы, которых он преследовал. А вот центр и правый фланг Монфора, даже под давлением численно превосходящих сил противника, держались. Стремительное продвижение Эдуарда обнажило фланг Корнуолла, и Монфор сполна воспользовался этим преимуществом, лично возглавив составленный из ветеранов отряд, чтобы опрокинуть полк графа.

Кишащая толпа перед Брюсом вновь раздалась в стороны, и из образовавшегося прохода на него ринулся кто-то из людей Монфора. Он был забрызган кровью с головы до ног, в центре щита красовалась огромная звездообразная вмятина. Угадать, кто находится под доспехами, было невозможно, и только рукава накидки и наплечники позволяли строить предположения. Но и то, и другое было Брюсу незнакомо, что не помешало ему нанести удар копьем, который пришелся в шлем противника сбоку. Железный наконечник со скрежетом проехался по металлической щеке и соскользнул. От удара всадник покачнулся в седле, но нашел в себе силы замахнуться и нанести удар мечом по шлему Брюса. Лорду Аннандейлу показалось, будто голова его превратилась в наковальню. Перед глазами у него все плыло, похоже, он получил сотрясение мозга. Зарычав и превозмогая боль, он вновь нанес удар копьем. Однако противника уже не было перед ним; кто-то из вассалов Брюса сбил его с коня в кровавую кашу под копытами, и подняться тот уже не смог. В ушах у лорда звучали неистовые крики людей, перемежаемые истошным ржанием лошадей. В прорехи в боевых порядках Генриха прорывалось все больше и больше рыцарей Монфора, сея смерть и разрушение.

Конь перед Брюсом вдруг встал на дыбы, сбросив с себя всадника. Тот опрокинулся на лорда, выбив копье у него из рук. Изо всех сил натянув поводья, чтобы не дать своей лошади удариться в панику, Брюс выхватил из ножен меч, и тут на него налетел очередной мятежник. Скакун под ним отчего-то присел на задние ноги, но это не помешало лорду нанести страшный удар врагу в шею, отчего его кольчуга разлетелась на куски. Меч застрял в разрубленном плече, и Брюс с трудом вырвал из трупа окровавленное лезвие. Где-то впереди заревел рог.

Полк графа Корнуолла был смят фланговым ударом Монфора. Оказавшись в плотном кольце солдат противника, отрезанный от своих рыцарей, брат короля принялся отчаянно прорубаться на свободу. Вырвавшись из самой гущи схватки, он пришпорил коня и понесся по полю. Когда отряды его вассалов последовали за ним, трубя отступление, битва за центр распалась на отдельные схватки. Остатки полка Корнуолла, лишившись своего предводителя и охваченные паникой, стали попросту разбегаться. Мятежники воспрянули духом и с победными криками устремились за ними в погоню. Разбитый в центре полк подставил под удар фланг полка самого короля. Беспорядок, воцарившийся в рядах противника, вдохнул новые силы в людей Монфора. В передовых порядках Генриха возникали все новые и новые бреши, в которые врывались рыцари Монфора. Симон де Монфор провозгласил крестовый поход против своего короля. Похоже, Бог оказался на его стороне.

Повсюду зазвучали крики:

— Отходим! Отходим!

Король Генрих вместе со своими рыцарями возглавил поспешное отступление, больше похожее на паническое бегство. Королевский штандарт развевался позади него, когда он пришпорил своего скакуна, посылая его вниз по склону, обратно в Льюис. Лорд Аннандейл обнаружил, что неуправляемая сила подхватила его и несет помимо воли. Какой-то рыцарь упал на всем скаку перед ним, и лошадь его забилась на земле, вздымая клубы пыли. Брюс дал шпоры своему жеребцу и перепрыгнул через упавших, и копыта его коня взбили меловую пыль, когда он приземлился. Кое-кто из его людей ухитрился держаться поблизости, и он видел их рядом в прорези шлема. Кругом царила паника, и королевская пехота в панике бежала по склону холма впереди конницы.

По всему Льюису пылали факелы. Наступал вечер, и едкий дым плыл над крышами домов. Во дворе одного из зданий, расположившихся на некотором удалении от замка, в сгущающихся сумерках пылало целое созвездие.

В келье небольшого монастыря Льюиса томились в ожидании четверо мужчин. Один из них сидел на единственном в келье тюфяке, обхватив голову руками, другой прислонился к стене возле двери, полузакрыв глаза, а третий сидел прямо на голом полу, подтянув колени к груди. Четвертый стоял у окна, глядя на темные силуэты зданий приората, вырисовывавшиеся на фоне подсвеченного огнями неба.

До слуха Брюса доносилось ржание лошадей, которых сейчас добивали. Они были слишком тяжело ранены в битве, чтобы их вылечить. Жалобные стоны коней заглушал громкий пьяный смех и хвастливые песни людей Монфора, которые не замедлили отпраздновать свою победу. Брюс ясно видел их сквозь паутину оконного переплета кельи. Он оглянулся, заслышав чье-то горестное всхлипывание. Джон Комин у дверей по-прежнему не открывал глаз, а Баллиол все так же сжимал голову руками. Брюс догадался, что всхлип донесся со стороны третьей фигуры, съежившейся на полу. Оруженосцу вряд ли было больше восемнадцати: он был немного младше его первенца, оставшегося в Шотландии. В тусклом свете факела его глаза казались бездонными озерами. Брюс недовольно фыркнул, глядя на Баллиола, хозяина оруженосца, который даже не соизволил поднять голову. Спустя мгновение он вновь отвернулся к окну, не желая утешать чужого слугу. Кроме того, ему нечего было предложить несчастному юноше, потому что какие могут быть утешения перед лицом поражения и смерти?

Несколькими часами ранее, после того как битва на холмах Даунса обернулась полным разгромом, вассалы Генриха бежали под защиту монастырских стен, где король разбил свой лагерь по прибытии в Льюис. Остатки кавалерии рассеялись по всему городу, ища укрытия где только можно. Пехоте повезло намного меньше. Неспособная к быстрому бегству, которое продемонстрировали конные рыцари, она стала легкой добычей для воинов Монфора. Но гибель пеших воинов, хотя и жестокая и безжалостная, была, по крайней мере, быстрой. А унижение тюремного заключения, когда приходилось ждать, что твою судьбу решит другой человек, представлялось Брюсу намного худшим уделом. В бою у мужчины, по крайней мере, был выбор — как сражаться и как погибнуть. Во всяком случае, он был свободен. Здесь и сейчас выбора не было. И перспектива утратить власть над собой страшила Брюса сильнее физической смерти.

Король и его люди едва успели забаррикадироваться в монастыре, как армия Монфора ворвалась в город. Приорат был окружен, и мятежники выставили перед его воротами нескольких пленников, захваченных на поле боя, включая графа Корнуолла. Монфор явно получал неизмеримое удовольствие, когда крикнул королю, что его брат позорно бежал с поля битвы и спрятался на мельнице. Затем он пригрозил казнить графа у всех на виду, если король откажется принять его условия капитуляции. Подобная угроза казалась невозможной, потому как вот уже более двух столетий в Англии не казнили ни одного графа, и это было против всех и всяческих правил войны. Но Монфор вел далеко не обычную войну: он поднял мятеж против своего короля и пытался заполучить власть над королевством. Генрих, потребовал Монфор, должен сдаться на милость победителя и дать согласие на то, чтобы страной от его имени правил совет баронов. Сам он останется королем лишь номинально, лишившись всех полномочий и передав их этому совету.

Брюс вместе со своими рыцарями находился в трапезной, когда туда ввалились пять человек. Один был тяжело ранен, и его поддерживали под руки двое товарищей. Все они были покрыты грязью и кровью с головы до ног, да и пахло от них просто омерзительно. Возглавлял их лорд Эдуард. Вместе с остальными Брюс выслушал рассказ молодого человека о том, как он наголову разбил бегущую пехоту Монфора, преследуя ее на протяжении нескольких миль, но потом, вернувшись на поле боя, обнаружил, что все уже кончено. Его полк атаковали в тот самый момент, когда он собирался войти в город. Эдуарду удалось бежать и, сообразив, что отец наверняка укрылся в приорате, он пробрался в монастырь мимо войск Монфора по канализационной канаве.

Вскоре после этого в трапезную пожаловал сам король. Тревога и облегчение на лице Генриха быстро сменились гневом, и на щеках его выступили пятна жаркого румянца, когда он принялся бранить своего сына, требуя объяснений, почему тот покинул поле битвы. Эдуард стоял на своем, возвышаясь над отцом, как башня. Высокомерным тоном он заявил, что рассчитывал на то, что его отец сумеет оборонить собственные фланги. В наступившей тишине Генрих, казалось, стал меньше ростом и съежился. Гнев его испарился вместе с решимостью, когда он объяснил сыну, что у него не осталось иного выбора, кроме капитуляции. Эдуард горячо возражал, утверждая, что у них достаточно припасов и что они могут продержаться здесь сколь угодно долго. Но теперь настал черед короля проявить твердость. Монфор пригрозил казнить его брата. Так что все кончено.

— Ты решил нашу судьбу, когда покинул поле битвы, — закончил Генрих. — И теперь тебе предстоит познать горечь поражения. — Он повернулся лицом к собравшимся, которые до сей поры молча внимали ему. — Как и всем вам. Я принял решение.

Переговоры между королевскими силами и мятежниками продолжались, но теперь оставалось уладить лишь некоторые формальности. По приказу Монфора все, кто оказался в монастыре, разделились по рангу и местности, из которой прибыли, и сдали оружие. Приорат, бывший некогда их убежищем, превратился в темницу, где им придется ждать до тех пор, пока Монфор не определит их дальнейшую судьбу. Эдуард останется заложником, а Генрих вернется в Лондон, где ему предоставят такую же ограниченную свободу, как и его захваченному в плен сыну.

Брюс стиснул зубы, когда оруженосец всхлипнул вновь. Хотя, скорее всего, из них четверых именно этот молодой человек отделается легче всего. Он не был простолюдином-пехотинцем, и если только Монфор в самом деле не вознамерился казнить дворян, то смерть ему не грозила, как, впрочем, и выкуп, которым можно было пренебречь. А вот самому лорду Аннандейлу перспектива выкупа представлялась весьма мрачной. Он был не последним вельможей в свите короля Генриха и пользовался большим влиянием в Шотландии. Монфор не отпустит его так просто. И выкуп способен надолго, если не навсегда, разорить его семью. Он крепко зажмурился, вспоминая проклятие святого Малахии, которое вот уже несколько десятилетий довлело над его родом, начиная от его предков и заканчивая его сыном.

Лязг засова заставил всех четверых поднять головы. Баллиол, морщась от боли, поднялся на ноги, и на его изрезанном морщинами лице отразилась твердая решимость. Дверь открылась, и на пороге возник человек с факелом в руке. Брюс узнал его. Он уже видел его ранее в Эдинбурге. Это был Уильям Комин, глава Коминов Килбрида собственной персоной.

Молчание нарушил Джон Комин:

— Кажется, на сей раз вы сделали правильный выбор, кузен.

Уильям Комин мрачно улыбнулся:

— Рыжие Комины долгое время были при власти, правя нами железной рукой. Теперь, похоже, пришел наш черед.

— Если вы пришли сюда только затем, чтобы злорадствовать, погодите, — прорычал Комин. — Как бы ни поступил со мной Монфор, Рыжие Комины продолжат жить и здравствовать. Об этом позаботится мой сын и наследник. — В его словах прозвучала неприкрытая угроза.

Улыбка Уильяма Комина увяла:

— Совсем напротив, кузен. Я пришел, чтобы освободить вас.

Баллиол презрительно фыркнул, а вот его оруженосец с надеждой вскочил на ноги.

— Не знал, что граф Лестер получает приказы от скотта.

— Сэр Симон вознаграждает тех, кто хранит ему верность. Я обратился к нему с просьбой отпустить моего родственника, и он даровал мне троих пленников в обмен на мою службу.

— Зачем вам это нужно? — пробормотал Джон.

— Мы не всегда сходимся во взглядах, кузен, но в душе мы все Комины, невзирая на свои амбиции. Так что мне, как и Коминам Килбрида, не доставит удовольствия видеть, как вас разорит выкуп. А взамен вашего освобождения я хочу всего лишь часть влияния, которым пользуется наша семья. И положение при дворе короля.

Но, похоже, его доводы не убедили Джона.

— Выкуп за меня одного сделает Монфора богатым человеком. Для чего ему отпускать сразу троих?

— У Монфора и без того достаточно богатых пленников, включая лорда Эдуарда, чтобы многократно увеличить свое состояние. Кроме того, в этом деле деньги для него — не главное. Он понимает, что вы всего лишь выполняли свой долг перед королем. И он предпочитает видеть вас на свободе, своими союзниками, — добавил Уильям, глядя на Брюса и Баллиола, — а не пленниками.

Баллиол кивнул:

— Что ж, он вполне может рассчитывать на это. Как и Комины Килбрида. Род Баллиолов в долгу перед вами, сэр Уильям.

— Сэр? — со страхом подал голос молоденький оруженосец, когда Баллиол направился к двери.

Баллиол оглянулся на него.

— За тебя заплатят выкуп, — небрежно обронил он.

— Сэр, умоляю вас, — заплакал оруженосец.

— Пойдемте, — нетерпеливо обратился Уильям Комин к лорду Аннандейлу.

Когда Брюс шагнул вперед, Джон Комин загородил проход.

— Только не он, — сказал он, встретив взгляд лорда Аннандейла. Его собственные темные глаза зловеще блеснули в свете факела.

— Кузен?

Джон Комин не сводил взгляда с Брюса.

— Брюс остается.

— Сэр Симон де Монфор предоставил мне освободить трех человек по моему выбору.

— Он ведь не сказал, кого именно?

— Нет, но…

— Тогда вот он и будет третьим, — заявил Джон, жестом указывая на оруженосца, на лице которого проступило невыразимое облегчение.

— Выкуп за оруженосца не стоит того, чтобы им заниматься, кузен. Это же сущие гроши.

— Напротив, — возразил Джон Комин. Уголки его губ дрогнули и приподнялись в улыбке, но ее вряд ли можно было назвать дружеской. — Припоминаете, сэр Роберт, как моя семья обратилась к вам, прося поддержки в борьбе с нашими врагами, когда юный Александр взошел на трон? Разумеется, вы должны помнить об этом, потому что времена тогда были тяжелыми, и моя семья в полной мере ощутила это на себе. Состояние и влияние, которое мы приобрели за долгие годы верной службы, грозили ускользнуть у нас между пальцев. Вы были единственным, кто мог спасти нас, кто мог сохранить баланс сил, пока король оставался несовершеннолетним, не вынуждая нас прибегнуть к тем действиям, которые нам пришлось предпринять, чтобы выжить.

— Выжить? — выплюнул Брюс, делая шаг вперед. — Вы удерживали у себя нашего короля против его воли.

— А помните ли вы свой ответ? — прервал его Джон Комин. — Вы сказали, что скорее согласитесь поступить на службу к самому дьяволу, чем помочь презренному сыну мелкого чиновника? Я пообещал вам, что когда-нибудь вы заплатите за то горе, что причинили моей семье своим решением. И вот этот день наступил.

Когда Уильям Комин отступил в сторону, а Баллиол и оруженосец последовали за ним наружу, Джон Комин закрыл дверь кельи. Последним, что увидел лорд Аннандейл, было торжествующее лицо Комина, сияющее в свете факела.

Городок Линкольн утопал в струях дождя. Небо затянули облака, безостановочно сея влагу на головы людей, толпа которых собралась перед собором. Матери и младенцы, ремесленники и фермеры, трактирщики и нищие, набожные и любопытствующие мокли под проливным дождем, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на королевскую процессию, которая часом ранее втянулась в темный арочный проем собора. Над головами собравшихся катился колокольный звон, эхом отражаясь от зданий, обступивших промокшую насквозь рыночную площадь, и растекаясь по мостовым опустевших улиц.

В самом соборе, напоминавшем огромную сводчатую пещеру, склонив голову в молитве, находилось внушительное собрание, заполнившее все проходы вплоть до хоров. Лорды и леди, бароны и рыцари, девицы и королевские чиновники — все были одеты в черное, с надвинутыми на лица капюшонами. Рыцарские доспехи прикрывали складки ткани, не позволяя разглядеть цвета и гербы, что делало мужчин безликими и равными в своей скорби. Сам собор также в знак траура был украшен полосами невесомого черного шелка, каскадами ниспадающего с арочных сводов. Тусклый свет сочился сквозь архитектурные проемы в форме три- и четырехлистников на верхнем этаже, и в его лучах таинственно клубились ароматы благовоний и дым свечей. Огромное окно с восточной стороны заливали струи дождя, выбивая барабанную дробь на витражных стеклах, которая становилась отчетливо слышной в перерывах между медленно падающими ударами колокола.

Эдуарду, стоявшему в первом ряду перед высоким алтарем, мрачно-торжественному в черном бархатном платье, колокольный звон напоминал медленные удары сердца. Позади него высилась алтарная перегородка, за которой в темноту нефа убегали один за другим арочные своды, похожие на гротескную грудную клетку с торчащими ребрами и мускулистыми прожилками знаменитого пурбекского мрамора. Перед королем, в окружении свечей, на катафалке стоял гроб с покровом из венецианского шелка, расшитым сотнями золотых цветов, под которым смутно угадывались лишь его прямоугольные формы размером с человеческое тело. Внутри гроба лежала его супруга.

Эдуард до сих пор не пришел в себя от осознания того, как быстро рухнула его прежняя жизнь, стоило смерти лишь мимоходом коснуться его. Всего через несколько дней после того, как он получил сокрушительное известие о том, что Маргарет Норвежская, будущая невеста его сына, умерла по дороге в Шотландию, заболела Элеонора. Она захворала еще в Гаскони и ослабела настолько, что лекарь заподозрил, что эта слабость и стала причиной лихорадки, от которой она буквально истаяла на глазах. Эдуард приказал перевезти Элеонору в Линкольн, поближе к усыпальнице Святого Хью Авалонского,[36] но ничто — ни молитва, ни снадобья, ни чудо — не смогли спасти ее.

Элеонора, его испанская королева, была его верной спутницей на протяжении тридцати шести лет. В день их бракосочетания в кастильском королевстве ему едва исполнилось пятнадцать, а самой Элеоноре было всего двенадцать лет от роду. За все это время она практически не покидала его, сопровождая в крестовых походах в Святой Земле, в кампаниях в Уэльсе и в подавлении кровавого мятежа Симона де Монфора. Она оставалась с ним в болезни и поражении, в ссылке и триумфе, в рождении их шестнадцати детей и смерти одиннадцати из них. Она была его разумом и рассудком, его состраданием и страстью. А теперь она превратилась в хладный труп в деревянном ящике, с органами, вынутыми для размещения в усыпальнице в Линкольне, и телом, которое будет доставлено в Лондон со всеми почестями, какие только сможет устроить для нее Эдуард. Он уже заплатил призреваемым в богадельнях, чтобы те разошлись по всем городам и весям Англии, разнося печальную весть о кончине супруги короля, и вскоре по всей стране зазвучат в унисон поминальные колокола, от Винчестера до Эксетера, от Уорика и до Йорка.

Когда епископ принялся читать псалом по требнику, король услышал за спиной всхлипывания. Обернувшись, он увидел своего сына, Эдварда Карнарфона, стоящего в обществе четырех сестер. Мальчик плакал, закрыв лицо руками, и плечи его содрогались от рыданий. Не сказав ни слова, король отвернулся. Его собственное горе ледяным комком свернулось у него в сердце, откуда раскинуло щупальца по всему телу, по всем мышцам и сухожилиям, стальным обручем сдавив грудь и не давая дышать. И выпустить его на волю — значит, развалиться на куски и перестать существовать. Он не намеревался делать ничего подобного. Да, он потерял любовь всей своей жизни. Но цель осталась.

Епископ пробормотал последние слова поминальной мессы и толпа зашевелилась. Когда причетники окропили гроб святой водой, стекающей с веточек иссопа,[37] лорды и епископы потянулись к нему, выстраиваясь в очередь, дабы отдать последнюю дань уважения его покойной супруге и продемонстрировать свое почтение. Ему были не нужны ни их жалость, ни сочувствие: король прекрасно знал, что для многих это не более чем притворство. Кое-кто из наиболее своенравных баронов позволил себе высказать недовольство в парламенте его долгим пребыванием во Франции. Скорбное выражение их лиц казалось Эдуарду лишь маской, и смотреть на это ему хотелось не более, чем созерцать гроб с телом супруги. Коротко кивнув Джону де Варенну, стоявшему в первом ряду, король быстрым шагом направился к двери в северном трансепте[38] собора и вышел в коридор, ведущий на крытую аркаду монастырского двора. Мгновением позже за ним последовал граф Суррей.

Эдуард вышел во внутренний дворик, под дождь, который по-прежнему поливал прямоугольник травы посреди вымощенных камнем крытых переходов. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул промозглый ноябрьский воздух, почему-то живо напомнивший ему липкий и надоедливый аромат благовоний. Оглянувшись, он заметил Джона де Варенна, остановившегося рядом. Пожилой граф, уступавший ему в росте несколько дюймов, с недавних пор обзавелся заметным брюшком. Канаты мышц, разработанные долгими годами тренировок и сражений, расплывались, придавая рыхлость и без того грузной фигуре графа. Король поразился изменениям, произошедшим с его самым способным командующим, и ему вдруг пришла в голову мысль, а не является ли это метафорическим выражением его правления? Быть может, и сам он стал слишком мягким, слабым и нерешительным? Не поэтому ли все его планы пошли прахом? При мысли об этом на скулах у Эдуарда заиграли желваки.

— Повторите, что написал в своем послании епископ Сент-Эндрюсский.

Джон де Варенн помолчал немного, явно собираясь с мыслями.

— Ну, что же вы? — поторопил его Эдуард.

Граф смущенно откашлялся.

— Прошу простить меня, милорд, но подходящее ли время вы выбрали для подобного разговора? Не будет ли лучше подождать немного и…

— Напротив, — холодно ответил Эдуард. — Я хочу начать планировать свой следующий шаг до того, как скотты объединятся, а мы окажемся не у дел. Отвечайте на мой вопрос.

— Епископ сообщает, что после смерти Маргарет Джон Баллиол провозгласил себя королем, но сэр Роберт Брюс отверг его притязания. Дворяне королевства разделились на два лагеря, и епископ опасается, что подобный раскол приведет к гражданской войне. Он умоляет вас двинуться на север и восстановить мир. Он полагает, что вельможи Шотландии прислушаются к вам и хочет, чтобы вы приняли непосредственное участие в выборе преемника.

Эдуард устремил взгляд на промокшую клумбу, глядя, как струи дождя каскадами срываются с арочных перекрытий.

— Разве не в том же самом положении оказался мой отец, когда Александр в первый раз сел на трон?

Джон де Варенн хмыкнул:

— Сходство, несомненно, есть, но я бы не стал утверждать, что абсолютное, милорд.

— Но скотты потребовали от моего отца, чтобы он вмешался, когда Александр впервые взошел на трон, будучи еще ребенком, — нетерпеливо возразил Эдуард. — И это вмешательство привело к тому, что мой отец сумел устроить брак моей сестры с королем.

Граф согласно кивнул:

— Да, хотя ваш батюшка мало что выиграл в плане управления Шотландией. Его влияние на события оставалось, в лучшем случае, незначительным.

— Мой отец так и не научился обращать ситуацию себе на пользу, — ответил Эдуард. — А что Баллиол и Брюс? Каким, по-вашему, королем будет каждый из них?

— Поскольку сэр Джон женат на моей дочери, я знаю его лучше, чем Брюса. — Варенн передернул широкими плечами. — Баллиол легко поддается чужому влиянию, я бы сказал. Его нельзя назвать прирожденным лидером. Ему легче выполнять приказы, нежели отдавать их самому. Брюс же, напротив, умен и обладает сильной волей, хотя всегда оставался вашим верным союзником, а те земли, что принадлежат ему в Англии, делают его вашим подданным в такой же мере, как и Александра.

Морщины, собравшиеся на лбу Эдуарда, стали глубже.

— Когда Александр заговорил о возможности брачного союза между нашими домами, я полагал, что нашел способ достичь своей цели как без особых денежных расходов, так и без людских потерь. Вам известно, что после войн в Уэльсе я оказался в незавидном положении. Я больше не могу позволить себе дорогостоящей военной кампании. Во всяком случае, не сейчас, когда бароны и так выражают недовольство моим долгим отсутствием. — Эдуард повернулся к Варенну. — Но я не могу позволить, чтобы все мои усилия пошли прахом. Быть может, мой отец оказался слеп и не заметил те возможности, которые открывались перед ним после просьбы скоттов вмешаться. Но я не таков. Как только тело мой супруги будет предано земле, я отправлюсь на север, чтобы закончить то, что начал шесть лет тому. Я все еще верю, что пророчество может исполниться и без войны.

Эффрейг поплотнее запахнула накидку, выходя в холодный декабрьский вечер. Ветер ледяными уколами обжигал кожу и выдувал слезы из глаз. Над мрачными, коричневыми холмами нависло свинцово-серое небо. Несколько последних листочков цеплялись за голые ветви дуба, а землю под деревом усеивали упавшие сучья и багряный ковер опавших листьев. Эффрейг заметила, что ночью упали еще две судьбы — их сорвал с веток ураганный ветер, который всю ночь бушевал в долине и ломился в двери ее хижины. Она подберет их позже, сожжет веточки и веревку, которая связывала их, а потом похоронит находившиеся внутри предметы, предав их земле.

Присев на корточки, Эффрейг отставила в сторону пестик и ступку, которые прихватила с собой, и принялась шарить руками по земле. Та была твердой, как камень. Взяв пестик руками, она с силой ударила им об землю, кроша черную почву. Вскоре она согрелась и лишь время от времени делала передышку, чтобы убрать с лица падающие на лоб волосы. В воздухе запахло сыростью, а земля у нее под ногами превратилась в мелкое крошево. Опустив пестик в ступку, Эффрейг сняла с пояса мешочек. Она видела, как из-под одного из комьев земли наружу вылезает жирный червяк, слепой и голодный. Она ухватила пальцами его длинное розовое тельце и вытащила наружу. Он принялся извиваться в руке, и она сунула его в мешочек, а потом принялась осматривать землю в поисках других червей. Вскоре ей удалось найти еще семерых. Завязав мешочек, она подхватила ступку и выпрямилась.

Собаки выжидательно смотрели на хозяйку, когда она вернулась в хижину. Не обращая на них внимания, она подошла к столу, на который опустила ступку и мешочек. Скоро придет заказчица. Насыпав в ступку горсть прелого ячменя, Эффрейг вытащила из мешочка червей, одного за другим, и положила их поверх зерен. Черви тут же сплелись в клубок, и их тела влажно заблестели в свете единственной свечи. Эффрейг накрыла сосуд ладонью, оставив лишь щелочку для пестика между большим и указательным пальцами, а потом опустила туда закругленный конец инструмента. Поначалу пестик скользил, но вскоре тела червей лопнули, и она принялась перемалывать образовавшуюся кашицу резкими движениями. Закрыв глаза, колдунья пробормотала несколько слов, прежде чем вынуть пестик и положить его рядом со ступкой. Внутри образовалась влажная, сырая масса, которой придавали густоту размолотые ячменные зерна. Поначалу она решила добавить к ней сушеных цветков лаванды, но потом отказалась от этой мысли. Женщина платила ей слишком мало, чтобы идти на такие жертвы.

Эффрейг как раз чистила ступку, когда собаки встрепенулись и залаяли. Лавируя между мебелью, она зашипела на них, и они мгновенно умолкли. Распахнув дверь, колдунья увидела двух женщин, спускавшихся с холма. Обе кутались в шерстяные накидки в надежде укрыться от пронизывающего ветра. До слуха Эффрейг донесся взрыв смеха — смеялась старшая из двух женщин, и ее неуместное веселье вызвало у Эффрейг приступ раздражения. Было время, когда люди приходили к ней в трепетном молчании и в глазах у них читались страх и почтение. А сейчас эти две кумушки хихикали и перешептывались, вольготно подходя к дверям ее дома за своими любовными снадобьями и заклинаниями. В каком-то смысле Эффрейг даже сомневалась, что они действительно верят в ее колдовство, несмотря на то что они уже заплатили ей несколько монет. Они пришли к ней просто так, на тот случай, если Господь не услышит их молитвы. Они давным-давно позабыли те дни, когда женщины-воительницы призывали молнии с небес на головы своих врагов; когда друиды ходили по земле Британии и при встрече с ними все опускали глаза долу, страшась взглянуть в глаза волшебникам. Старая магия умирает. И уже давно.

Две женщины перешагнули порог ее дома, со страхом поглядывая на собак. Эффрейг подошла к столу и взяла полотняный мешочек, завязанный шнурком, в который она пересыпала молотую смесь из червей с ячменем. Она приблизилась к высокой женщине.

— Что я должна сделать? — спросила та, шустро выхватывая у колдуньи мешочек своими коротенькими пальчиками.

— Подсыпь это ему в еду на следующую ночь после полнолуния. Ты должна сделать так, чтобы он съел все. И тогда он воспылает к тебе любовью.

Женщина облизнула губы, глядя на мешочек.

— И он попросит меня выйти за него замуж?

— Он будет сходить с ума от страсти к тебе, это я могу сказать совершенно точно.

— А как же ты подсыпешь это ему в еду? — полюбопытствовала вторая особа, заглядывая через пухленькое плечико товарки.

— Я постараюсь оказаться на кухне до того, как в караульном помещении подадут ужин.

— Смотри, не перепутай, — насмешливо заметила ее подруга. — А то может получиться так, что тебя станет домогаться этот старый козел Йотр!

Женщина одарила компаньонку гневным взглядом, а потом с опаской взглянула на Эффрейг.

— Что будет, если он не съест это в полнолуние?

— Тогда ничего не выйдет. Заклинание не сработает и рассеется.

Женщина нахмурилась, глядя на свою подругу.

— Он сейчас в Аннандейле, на службе у сэра Роберта. Успеет ли вернуться вовремя?

— Они должны вернуться со дня на день. Во всяком случае, так говорит леди Марджори.

— Граф Каррик в Аннандейле? — вмешалась в разговор Эффрейг.

— Да, — ответила полненькая женщина. Глаза ее заблестели, ей явно не терпелось поделиться последними сплетнями. — Разве вы не слышали? Теперь, когда бедная Маргарет умерла, лорды собираются на Большой Совет. Леди Марджори говорит, что весной на север прибудет король Англии, чтобы помочь выбрать нашего нового властелина. Так что граф Роберт вскоре воротится в Тернберри, чтобы подготовить свое требование.

— Его требование? — сухо переспросила Эффрейг. — Но ведь право занять трон принадлежит не графу, а его отцу, лорду Аннандейлу.

Но ее слова не убедили крупную женщину.

— Лорд так же стар, как и эти холмы. Он недолго сможет носить корону. Ее унаследует граф. — Она самодовольно улыбнулась. — И это возвышение принесет много хорошего его рыцарям.

— Как и тебе, если ты выйдешь замуж за одного из них, — пробормотала ее товарка, ущипнув подругу за бок и завистливо хихикая.

Крупная женщина протянула свободную руку Эффрейг.

— Вот ваша плата.

Эффрейг почувствовала, как в ладонь ей просыпались горячие мелкие монетки. Подавив внезапное желание швырнуть их в рыхлую физиономию женщины, она сжала холодные пальцы вокруг липкого металла и подошла к двери. Не говоря ни слова, она недвусмысленно распахнула ее, мрачно глядя на посетительниц.

Обе женщины поспешно выскользнули наружу, на пронизывающий ветер. Эффрейг смотрела, как они поднимаются на холм. Пухлая женщина держала мешочек в высоко поднятой руке и что-то напевала звонким, девичьим голоском, а вторая мелко кудахтала ей в тон. Колдунья отвела глаза и посмотрела на возвышающийся над нею дуб. Ветви его походили на оленьи рога, темнеющие на фоне зимнего неба. Взгляд ее остановился на свисавшей с верхней ветви потрепанной клетке, внутри которой раскачивалась тонкая петля. Она вдруг вспомнила, как плела ее, наговаривая волшебные слова, чтобы снять проклятие Святого Малахии. Она вспомнила, как лорд опустил ей руку на плечо, вспомнила треск огня, его дыхание у себя на щеке и звездопад в ночном небе, похожий на огненный дождь. Взгляд ее устремился в сторону Тернберри. Мысли о графе туманили ей рассудок, но он прояснился, стоило ей подумать о его сыне. В ту ночь, когда он родился, тоже падали звезды. Она вспомнила, как увидела Марс, яркий и красный, похожий на кровавый глаз, подмигивающий ей из темноты.

Река Твид привольно петляла по лугам и полям. Ее южный берег обозначал пограничные владения Англии, тогда как на северном берегу, по другую сторону водного пространства, покрытого рябью из-за разгулявшегося ветра, начиналось королевство Шотландия.

В изгибе реки на английской стороне лежало небольшое поселение Норхем. Над городком, утопающем в сладком, как патока, летнем полудне, высился каменный замок, одна из главных цитаделей Энтони Бека, епископа Даремского. В свежевыбеленных стенах, отражающихся в стеклянной поверхности воды, чернели узкие бойницы для лучников. Все они выходили на северную сторону. С самой высокой башенки свисал ярко-красный стяг, украшенный тремя золотыми львами.

В зале замка собралась толпа мужчин. На головокружительной высоте над ними перекрещивались потолочные балки, а оштукатуренные стены были сплошь увешаны гобеленами. В одной половине залы преобладали сюжеты о Спасителе, в другой — Судного дня. В торце залы на витражном стекле архангел Михаил взвешивал людские души, и его суровое лицо было выложено из десятков кроваво-красных осколков. Под окном, в центре возвышения, стоял трон. На нем восседал король Англии. Вокруг Эдуарда выстроились его сановники, среди которых были и граф Суррей, и епископ Бек. Всего на платформе насчитывалось тринадцать человек.

Роберт, стоя рядом с братом в толпе шотландских вельмож, вместе со всеми смотрел, как тринадцать избранных один за другим пересекали помост и преклоняли колена перед королем. В зале царила мертвая тишина. Предполагалось, что наступил торжественный в своем величии момент, и, пожалуй, так оно и было, хотя скотты ожидали совсем другого. Роберт отметил про себя, что единственными, кому происходящее доставляло очевидное удовольствие, были англичане. Еще бы им не радоваться — ведь теперь их король стал верховным лордом Шотландии.

Всего месяц тому шотландцы ожидали прибытия Эдуарда с явным нетерпением. Да, в их среде существовали определенные опасения, которые выразил епископ Глазго, предостерегая соотечественников об опасности чужеземной интервенции, но, в целом, все были преисполнены радужных надежд. После пяти беспокойных лет наконец-то будет окончательно решен вопрос о преемнике Александра. Хранители и все королевство практически поровну разделились между Баллиолом и Брюсом, и Советы в Скоуне не могли преодолеть разлад, так что король Эдуард взял на себя роль арбитра.

В конце апреля вельможи стали съезжаться в королевский городок Бервик на северном берегу Твида, куда должен был прибыть и король. Но когда Эдуард, наконец, появился, по его поведению стало ясно, что он пришел сюда не как брат или товарищ, а как завоеватель, которого сопровождала целая армия стряпчих и советников, эскадра военных кораблей, шесть сотен лучников и пятьсот конных рыцарей. Здесь, в замке Норхем, Эдуард заявил, что сам выберет для них короля, но сначала они должны признать в нем своего сюзерена. Он заявил, что привез с собой письменные доказательства, составленные его стряпчими, которые подтверждают его старинное право на эту должность. Хранители с епископом Вишартом во главе яростно оспаривали это утверждение, но во время жарких дебатов на Совете король хранил презрительное ледяное молчание, а его армия отбрасывала зловещую тень на оба берега Твида.

В конце концов, несмотря на возражения, шотландским вельможам пришлось подчиниться, дабы положить конец смуте, воцарившейся в королевстве. Констебли передали управление королевскими замками, а хранители были вынуждены сложить свои полномочия, после чего Эдуард вновь наделил их властью, навязав им английских чиновников. Существовало, однако же, одно условие, соблюсти которое хранители требовали неукоснительно. Эдуард должен был выполнять обязанности сюзерена только до тех пор, пока не будет назначен новый король, и гарантировать независимость Шотландии. В течение двух месяцев после инаугурации он должен будет передать управление королевскими замками, вручить всю полноту власти королю Шотландии и не предъявлять более никаких требований. Эдуард согласился на него и скрепил договор своей печатью, после чего заявил молчаливо внимавшим ему вельможам, что он справедливый король и что слушание будет проходить по всем правилам. Это означало, что всем претендентам на трон будет дана возможность выступить перед собравшимися и обосновать свои претензии.

Роберт смотрел, как пышно разодетый мужчина, прибывший в сопровождении многочисленного кортежа в Бервик неделей ранее, пересек помост и опустился на колени перед королем Англии.

В зале Норхемского замка вновь загрохотал голос епископа Бека.

— Согласны ли вы, сэр Флоренс, граф Холланд, принять суждение блистательного короля Англии, герцога Гасконского, повелителя Ирландии, покорителя Уэльса и сюзерена Шотландии? И согласны ли вы перед лицом всех присутствующих подтвердить, что он обладает законным правом рассматривать ваше дело о претензиях на трон этого королевства?

Разряженный в пух и прах граф низко склонился перед троном и, как и девять человек до него, ответил утвердительно. На левой половине помоста своей очереди ожидали всего трое мужчин.

Следующим по платформе к трону прошагал Джон Комин. Когда лорд Баденох опустился на одно колено, Роберт обратил внимание, что он наклонил голову далеко не так низко, как все остальные. И впрямь, напряженная поза графа, казалось, говорила, что он вовсе не намерен кланяться. Роберт почувствовал, как кто-то толкнул его в бок, и оглянулся на брата. Эдвард кивнул головой куда-то вдоль шеренги мужчин, стоявших рядом, включая их отца, и Роберт увидел бледного молодого человека с гладкими черными волосами. Это был старший сын и наследник Джона Комина, носивший имя своего отца. Роберт видел его несколько раз после ассамблеи, состоявшейся в Биргеме годом ранее, хотя они никогда не заговаривали друг с другом. Молодой человек не сводил оцепеневшего взгляда с коленопреклоненной фигуры отца, и на его впалых щеках цвел жаркий румянец. А на лице читалась нескрываемая гордость.

— Неужели он всерьез надеется, что его отца изберут королем? — прошептал Эдвард.

— Он должен понимать, что этого никогда не случится, — пробормотал в ответ Роберт. — Комин даже не предъявил никаких прав на трон. Он хочет, чтобы королем стал Баллиол. Дед полагает, что он добивается формальной регистрации своих претензий.

Молодой Джон огляделся по сторонам, и горделивое выражение его лица сменилось холодной враждебностью, когда он встретился взглядом с братьями Брюсами.

Внимание же Роберта привлекла группа мужчин справа от короля, к которым только что присоединились граф Холланд и Джон Комин. Большинство, подобно Комину, не рассчитывали всерьез на то, что их права на трон имеют под собой сколь-нибудь серьезные основания. Несмотря на уверения короля в справедливом рассмотрении дела, все понимали, что в соревновании по-настоящему участвуют лишь два человека. Эти двое должны были последними предстать перед королем и признать его верховную власть над собой. Первым шел Джон Баллиол, нетерпеливый и улыбающийся.

— Если он поклонится еще ниже, то попросту переломится пополам, — прошептал Эдвард.

Следующим на помост ступил лорд Аннандейл, и теперь настала очередь Роберта преисполниться гордости. Его дед преклонил колено медленно, болезненно морщась, словно его гигантская фигура выражала протест против того неловкого положения, в котором очутилась. Но, даже кланяясь, старый лорд не утратил ни грана властности.

Роберт внимательно всматривался в короля Англии, пока епископ Бек обращался к его деду. Он ничего не смог прочесть по этим серым глазам, не считая, пожалуй, затаенной печали, но, не исключено, что ему просто померещилось, потому как известие о смерти королевы Элеоноры опередило короля. Все они знали о том, что Эдуард повелел каменщикам возвести монументальные кресты в тех местах, где останавливалось тело его супруги на пути из Линкольна в Лондон. Роберт воочию представил себе эти каменные памятники скорби, разбросанные по всей Англии. Он много слышал о короле: о его мужестве в крестовых походах, о его сноровке и бесстрашии воина, о его осмотрительности государственного мужа и страсти к охоте и рыцарским турнирам. Его изрядно удивило холодное и угрожающее поведение короля, что так противоречило образу человека, о котором с таким восхищением всегда отзывался его отец.

Его дед поднялся с колен, сутулясь, и присоединился к остальным претендентам. Епископ Бек обратился к собравшимся с речью, и Роберт ощутил укол нетерпения. С того момента, как дед привел его на вершину холма Мут-Хилл, борьба старого лорда вошла в его кровь и плоть. Если Эдуард назовет его деда королем, он, в свою очередь, станет наследником трона, всего лишь вторым после отца. Но Роберт постарался обуздать свое нетерпение, зная, что слушания продлятся несколько месяцев, а может быть, и дольше. После сегодняшнего дня, когда петиция его деда будет зарегистрирована должным образом, Брюсы вернутся домой, как и все прочие, чтобы ожидать вердикта нового верховного правителя Шотландии.

— Она смотрит на тебя.

Роберт сделал большой глоток темно-вишневого вина, слушая, что шепчет ему на ухо Эдуард, в голосе которого слышалась веселая насмешка.

— Неужели? — Роберт с деланно небрежным видом прислонился к стене, но взгляд его помимо воли скользнул поверх голов танцоров в дальний конец залы.

Брат, заметив его взгляд, рассмеялся.

— Нет, я пошутил.

— Ах, ты, негодник, — пробормотал Роберт. Он обвел толпу взглядом, высматривая ярко-красную вуаль, которая была здесь всего несколько минут тому. В зале звучала музыка, и высокие голоса волынок и грохот барабанов заглушали шум шагов мужчин и женщин. Столы, на которых было подано праздничное угощение, сейчас сдвинули к стенам, чтобы освободить место для танцев. Шеренга смеющихся женщин то смыкалась, то вновь отступала от линии мужчин, загораживая Роберту обзор. Он отвернулся, и в то же самое мгновение перед ним на помосте промелькнула красная вуаль. Это была она.

Ее звали Евой, и она приходилась дочерью графу Дональду Мару, одному из самых ярых сторонников его деда. В прошлом году Роберт несколько раз встречался с нею по разным поводам, когда его отец ездил в Аннандейл, чтобы поддержать претензии деда на трон. Она была не первой женщиной, на которой он остановил свой взор. В Лохмабене были одна или две девушки, привлекшие внимание Роберта во время его пребывания там, включая племянницу одного из вассалов деда, которая сделала его мужчиной на сеновале в заброшенном амбаре на опушке леса. Но Ева была другой. Она была равной ему по положению и происхождению и, будучи молодой образованной девушкой, чувствовала и вела себя намного самоувереннее городских девчонок. Роберт опасался, что произвести на нее впечатление будет не так-то легко.

Пока он не сводил с нее глаз, Ева присела рядом с отцом, по-дружески обняв его за плечи. Шелковые складки ее ярко-красной вуали, удерживаемые золоченым витым шнурком, раздвинулись, обрамляя ее личико. По щекам ее, раскрасневшимся от жары и вина, струились несколько прядей волос цвета спелой пшеницы. Она улыбнулась, когда лорд Аннандейл перегнулся через стол и сказал что-то графу. Роберт решительно оттолкнулся от стены, стараясь не обращать внимания на усмешку брата, и начал пробираться сквозь толпу. Внезапно послышался шорох юбок и сдавленный смех, когда какая-то женщина перед ним совершила пируэт и оказалась в объятиях ожидающего мужчины. Роберт поднес к губам кубок и осушил его до дна, а потом сунул его пробегающему мимо слуге. Сегодня он не был простым оруженосцем. Сегодня вечером он был внуком человека, который мог стать королем.

Прошел год с той поры, как тринадцать мужчин преклонили колена перед королем Эдуардом в замке Норхем. Целый год, как бразды правления Шотландией перешли в руки короля Англии. Слушания начались в минувшем году с регистрации письменных петиций каждого лорда вкупе со свитком, в котором описывалось его генеалогическое древо. Был избран суд в составе ста четырех человек, восемьдесят из которых предложили два главных претендента: лорд Аннандейл и Баллиол, а остальных выдвинул сам Эдуард. Родословные король отослал во Францию, где их должны были в мельчайших подробностях изучить ученые из Сорбонны. И вот долгое ожидание близилось к концу. Король должен был со дня на день объявить свой вердикт, и сегодня вечером лорд Аннандейл устроил в Лохмабене празднество, чтобы отблагодарить поддержавших его вельмож. Старый Брюс, которому исполнилось уже семьдесят, был уверен в себе, и не без причины. В праве крови с ним мог соперничать лишь Баллиол. Старый лорд являлся верным вассалом английского короля, прошел под его началом несколько крестовых походов и сражался на стороне Генриха против Симона де Монфора. И, что самое главное, ему удалось заручиться поддержкой семи из тринадцати графов Шотландии, которые, в соответствии со старинным обычаем, могли избрать короля.

Роберт приближался к платформе, не сводя глаз с Евы, когда вдруг услышал, как кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел свою мать. Черные, как вороново крыло, волосы леди Марджори каскадом ниспадали ей на шею из-под голубой шелковой шапочки с меховым подбоем, подобранной в тон ее платью. Роберту она показалась королевой, стройной и красивой. И, только подойдя к ней вплотную, он заметил тени у матери под глазами и туго натянутую кожу на скулах. Сообразив, что прошедшие слушания тяжким грузом легли не только на плечи его деда, он устыдился того, что за прошедшие месяцы ни разу не вспомнил о ней. Роберт взглянул на отца, сидевшего высоко над ними, на возвышении. Граф сжимал в кулаке кубок с вином, а лицо его в тени факела выглядело лоснящимся и хмурым. Роберт сомневался, что матери легко с ним живется.

— Сын мой, — промолвила графиня, оценивающе глядя на его высокую фигуру в облегающих черных панталонах и тунике. — Ты выглядишь настоящим красавцем.

Заслышав сдавленное хихиканье, Роберт присмотрелся и заметил одну из своих сестер, выглядывающую из-за юбок матери. Это оказалась младшая, Матильда. Зажимая рот ладошкой от смеха, она перебежала к тому месту, где вместе с нянечкой сидели остальные ее сестры. Он до сих пор не мог поверить в то, как сильно девушки изменились с тех пор, когда он видел их в последний раз. Мэри превратилась в неуправляемую семилетнюю сорвиголову, все время попадающую в неприятности, подобно Эдварду. В свои девять лет Кристина, с кудрявыми светлыми волосами, производила впечатление серьезного и рассудительного подростка, а Изабелла превратилась в гордую молодую женщину. Роберту очень хотелось, чтобы и другие его братья приняли участие в сегодняшних торжествах, но Найалл и Томас пребывали на воспитании в приемной семье в Антриме, следуя по его стопам, а Александр готовился стать послушником. Поговаривали, что он намерен поступить в Кембридж для изучения богословия.

— Я еще не видела, как ты танцуешь, — продолжала графиня, проводя прохладной ладонью по его щеке.

— Еще слишком рано, — ответил Роберт, вновь устремляя взгляд на помост.

Леди Марджори одарила его понимающей улыбкой.

— Пригласи ее, — негромко посоветовала она, прежде чем раствориться в толпе.

Испытывая чувство неловкости от неожиданной проницательности матери, Роберт, тем не менее, направился к помосту, поднимаясь наверх над головами гостей. Он двинулся вдоль стола, усеянного остатками праздничного пиршества, мимо мрачного и погруженного в свои мысли отца, к тому месту, где сидели дед и граф Мар. Граф Атолл, сэр Джон, прибыл вместе со своей супругой, старшей дочерью графа Дональда, одетой в красное, как и ее сестра. Роберт подошел к мужчинам, пытаясь не обращать внимания на красное платье, к которому, помимо воли, устремился его взгляд. Он открыл было рот, надеясь изречь что-либо подобающее случаю, но дед перебил его.

— A-а, Роберт, мы как раз говорили о тебе. — Лицо старого лорда раскраснелось, а ноздри крупного носа усеивали фиолетовые прожилки вен.

— В самом деле, — согласился Джон Атолл. — Твой дед живописал нам твои сегодняшние подвиги во время охоты. — Настырный молодой граф подался вперед и улыбнулся, смахнув со лба прядку вьющихся волос. — Я слышал, что именно твой удар оказался смертельным. Жалею, что пропустил его.

— Олень-самец, с шестнадцатью отростками на рогах, — сообщил лорд Аннандейл, откидываясь на спинку кресла с довольным ворчанием и сжимая в руке кубок с вином. — Лучший и последний в этом сезоне.

Роберт больше не мог сдерживаться. Он развернулся, уголком глаза подметив трепетание алой материи. Взгляд его встретился со взглядом Евы. Она тоже улыбалась, но это была холодная и оценивающая улыбка, не такая теплая, как у мужчин, как если бы она еще не решила, заслуживает ли он ее внимания. Ее синие глаза были чуточку прозрачнее его собственных. Цвета весеннего неба, решил он.

— Ева, — позвала ее, робко поднявшись по ступеням на помост, одна из младших сестер, с волосами, скорее, мышиного, нежели медового оттенка.

— Да, Изабелла?

— Ты не потанцуешь со мной?

На прощание погладив отца по плечу, Ева легко сбежала с помоста, держа сестру за руку. Метнув на Роберта короткий взгляд, она исчезла в толпе, оставив после себя мелькнувший ярко-красный шлейф платья.

Граф Атолл поднялся из-за стола, взяв под руку красавицу-жену.

— Думаю, мы можем присоединиться к ним. — Джон широко улыбнулся. — Смотри, Роберт, не опоздай. Всех лучших дочерей скоро разберут.

Молодой человек подмигнул графу Мару и лорду Аннандейлу, которые обменялись понимающими смешками, отчего Роберт заподозрил, что они обсуждали не только его охотничьи таланты. Ему исполнилось восемнадцать; наверняка вопрос его женитьбы занимал их умы в последнее время, особенно учитывая сложившиеся обстоятельства. Вскоре для него подберут подходящую невесту с положением и богатым приданым. Если только они уже не сделали свой выбор, подумал Роберт, глядя на довольные ухмылки пожилых мужчин. Решив поскорее сменить тему, он вперил взгляд в сухой пальмовый лист, приколотый к мантии деда.

— Как ты думаешь, король Эдуард откликнется на призыв папы провести очередной крестовый поход?

Мужчины мгновенно посерьезнели, и Роберт тут же пожалел, что затронул столь болезненный вопрос. Прошло уже шесть месяцев с той поры, как до них дошли печальные вести о падении Акры, последнего оплота крестоносцев в Святой Земле. Ходили упорные слухи о мужчинах и женщинах, бросающихся в море, чтобы не пасть от рук сарацин, о всеобщем хаосе и пожарах, о реках крови, текущих по улицам, и о кораблях, битком набитых беженцами, в одних лохмотьях прибывающих в гавани цивилизованного христианского мира. С тех пор папа без устали призывал начать новый крестовый поход, пока, впрочем, без особого успеха.

— Не исключено, что после того, как наш трон окажется занятым, мы ответим на его призыв, — негромко ответил дед и залпом осушил свой кубок.

Граф Дональд согласно кивнул.

— Для священной войны нам нужна свежая кровь. — Он склонил голову, глядя на Роберта. — Если какой-нибудь молодой и могущественный лорд подхватит Крест, остальные последуют за ним.

С другого конца стола до них вдруг донеслось нечленораздельное ругательство. Они повернулись и увидели графа Каррика, который со злобой взирал на них налитыми кровью глазами.

— Могущественный лорд! — Покачнувшись, он с трудом поднялся на ноги, небрежно оттолкнув кресло. Граф взмахнул рукой в сторону Роберта с зажатым в ней кубком, так что вино выплеснулось на стол. — Если в этом заключаются ваши надежды на Святую Землю, то да поможет нам Бог!

Язык у отца заплетался, но слова его барабанной дробью прозвучали у Роберта в ушах.

— Довольно, — прорычал лорд Аннандейл.

— Я говорю правду. Он ни разу не сражался на войне. Он умеет убивать только зверей, а не людей. Свежая кровь? — Граф скривился. — В жилах наших сыновей течет не кровь, а вода, похожая на разбавленное вино. Разве можно воспитать крестоносцев из такого хилого потомства? — Граф продолжал язвительно разглагольствовать, но Роберт больше не желал его слушать.

Повернувшись, он спустился по ступеням вниз и смешался с толпой. Не обращая внимания на возмущенные протесты танцующих, которых он грубо отталкивал с дороги, молодой человек добрался до двери и выскочил в ночь, оставив за спиной голоса и музыку. Окунувшись в темноту, он зашагал по внутреннему двору замка, мимо часовни и кухонь, конюшен и загона для собак, здания которых черными тенями вырисовывались в мертвенно-бледном свете луны. Впереди, над крышами домов, виднелась земляная насыпь. На самой вершине укрепленного холма грозила далеким звездам высокая круглая башня. Вместо того, чтобы подняться на холм к главной башне, где он жил вместе с дедом, Роберт зашагал к деревянному частоколу, окружавшему территорию замка. Он уже почти достиг ворот, как вдруг кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел спешащую к нему Еву, алая вуаль которой в темноте казалась почти черной.

— Вы уже покидаете празднество?

— Мне нужно подышать свежим воздухом. — Не желая больше ни мгновения задерживаться в замке, даже ради нее, Роберт развернулся и устремился к частоколу.

Ева пристроилась рядом, и юбки ее платья зашуршали по замерзшей земле. Наступила поздняя осень, деревья стояли уже почти голые, и их силуэты черными распятиями выделялись на фоне неба. Стражники у частокола приветствовали Роберта, когда он подошел к ним. Один из них поспешил распахнуть калитку, бросив плотоядный взгляд на Еву.

— Смотрите под ноги, мастер Роберт, — крикнул он ему вслед, не скрывая усмешки. — Сегодня ночью у озера скользко.

Роберт зашагал по тропинке, вьющейся меж деревьев к озеру Кирк-Лох. Оба молчали. В голове у Роберта царила странная пустота, и гнев постепенно сменялся предвкушением чего-то необычного. Спустя несколько минут деревья расступились, и перед ними открылась гладь небольшого озера, сверкающая в лунном свете. По берегам его рос камыш. Замок деда, остающийся вот уже сотню лет фамильным гнездом, был выстроен в стратегической близости от источника воды. Но, в отличие от цитадели его предков в соседнем Аннане, и насыпь, и двор располагались на безопасном расстоянии от озера — семейство Брюсов уже знало цену проклятия Святого Малахии.

Роберт резко остановился, глядя вдаль, на воду.

Ева, стоя рядом, задрожала от холода — морозный воздух был очень свеж — и придвинулась ближе к нему, обхватив себя руками.

Роберт знал, что должен сделать, знал даже то, чего она ждет от него, но перед его мысленным взором маячило перекошенное лицо отца, и он мысленно слышал его слова, сочащиеся ядом. В следующее мгновение он ощутил легкое прикосновение к своей руке и понял, что это ее пальчики. Ева бережно взяла его за руку. Где-то в глубине леса ухнул и жутко захохотал филин. Сердце Роберта учащенно забилось, пар от дыхания клубами вырывался у него изо рта. Образ отца таял, уступая место реальности ее нежной ручки в его ладони. Он ощущал биение ее сердца, которое частило и сбивалось с ритма, как и его собственное. Роберт повернулся к девушке, спеша окончательно прогнать мрачные мысли, и нашел ее губы. Она на мгновение замерла в напряжении, явно смущенная его настойчивостью, а потом прильнула к нему и ответила на поцелуй. Губы ее пахли вином.

До него донесся далекий барабанный грохот, но Роберт решил, что это кровь шумит в ушах. Однако звук стал громче, и он сообразил, что это топот копыт по промерзшей земле. Три, может быть, четыре всадника. Он отстранил от себя Еву.

— Еще гости? — прошептала она. Ее губы влажно блестели в лунном свете.

Глядя на них, он почувствовал, как у него перехватывает дыхание, и с трудом прохрипел:

— Нет. — Откашлявшись, он пояснил: — Все уже собрались. — Роберт заколебался. Ему хотелось остаться здесь, с нею, но этот топот внушал ему беспокойство. Для простых путников время было слишком позднее. — Пойдем. — Он взял девушку за руку и повел ее обратно через лес, оставив озеро за спиной столь же тихим и безмятежным, как и до их появления.

Когда они подошли к частоколу, Роберт отметил, что больше не слышит стона волынок. Пройдя в ворота, он уловил встревоженные голоса, доносящиеся из залы. Юноша ускорил шаг, и Еве пришлось почти бежать, подобрав юбки свободной рукой, чтобы не отстать от него. Во дворе стояли чужие кони, а в воздухе висел запах свежего конского навоза. Роберт направился к зале, двери которой были распахнуты настежь. Внутри творилось настоящее столпотворение. Из толпы вынырнул Эдвард. Завидев Роберта, он подбежал к нему. Тот еще никогда не видел брата столь мрачным.

— Что случилось?

— Джон Баллиол объявлен королем.

Роберт шагал по заброшенной лесной тропинке, понурив голову и сунув большие пальцы рук за ремень. Ветер раскачивал голые ветви деревьев и швырял мертвые листья ему под ноги. Его щенок, Уатача, гончая из последнего помета Скатчач, весело гонялся за ними, щелкая зубами и стараясь схватить их на лету. Обычно проделки молодой собаки забавляли его, но сегодня он почти не обращал на нее внимания. Мысли Роберта, мрачные, как ноябрьский полдень, были обращены внутрь.

После празднества минула неделя, и нынешняя атмосфера в Лохмабене не могла более разительно отличаться от той, что царила в замке до королевского эдикта. Многие из тех, кто поддерживал притязания его деда на трон во время слушаний, уже разъехались под разными предлогами и с тех пор избегали поддерживать с ними отношения, словно Брюсы подцепили какую-то заразную болезнь. Роберт отдавал себе отчет в несправедливости подобных рассуждений, потому как графы Мар, Атолл и Данбар явно были ошеломлены и разгневаны решением короля. Но на протяжении последних семи дней в замке царила непривычная тишина, и нельзя было отрицать того, что, в качестве старинных врагов нового короля Шотландии, положение Брюсов при дворе оставляло желать лучшего.

Отец и мать Роберта остались в Лохмабене, хотя дурное расположение духа, в котором постоянно пребывал граф, никак не способствовало разрядке и без того напряженной обстановки. Старый лорд большую часть недели провел в одиночестве в своих покоях, спускаясь оттуда только для того, чтобы помолиться в часовне. Позавчера вечером Роберт застал деда коленопреклоненным перед алтарем, в окружении пламени свечей, вновь и вновь повторяющего жаркую молитву. От деда пахло вином, когда Роберт помогал ему подняться на ноги. «Проклятие, — как заведенный, бормотал он. — Я должен искупить свою вину».

Роберт держался особняком, проводя все дни в прогулках по лесу и избегая даже собственного брата. Теперь, когда охотничий сезон закончился, в окрестностях Лохмабена было тихо. Осенние дожди размыли дороги, проложенные людьми и лошадьми, и лес вновь отвоевывал принадлежащую ему территорию. За последние годы в жизни юноши произошли поразительные изменения. Его ученичество в Антриме, тренировки в Тернберри, путь к званию рыцаря, на который он ступил при дворе своего деда, — все это, в конце концов, стало приносить свои плоды, и Роберту казалось, что перед ним открывается будущее, о котором он мог только мечтать. Трон Шотландии. Теперь-то он понимал, что впереди его ждал не более чем мираж, видение, сверкающее и обманчивое; дорога впереди вела в темноту и неопределенность. Он по-прежнему считался наследником фамильного состояния, но что от него останется в самом скором времени, когда на трон королевства взойдет их личный враг, а Комины займут при его дворе еще более высокое положение, чем прежде? Будет ли обеспечена безопасность Аннандейла и Каррика, или Баллиол решит отомстить людям, которые вторглись в его владения шесть лет тому? До них дошли слухи о том, что лорд недавно сделал Дунгала Макдуалла капитаном армии Галлоуэя. Роберт прекрасно знал, что родитель Макдуалла пал от руки графа Каррика при штурме Бьюитла, так что можно было не сомневаться в том, что воины Галлоуэя давно помышляют о мести. Правда, если дела пойдут из рук вон плохо, его семья все равно сохранит богатые поместья в Англии, но, учитывая решение короля Эдуарда, утешение было слабым. Быть может, им придется удалиться в свои владения в Ирландии? Но подобный шаг тоже весьма смахивал на признание поражения, и Роберт, выходя из лесу, постарался отогнать от себя мысли об этом.

Перед ним во всей красе предстал замок Лохмабен, главная башня которого была выстроена на земляной насыпи и возвышалась над внутренним двором и городом. Замок занимал стратегическое местоположение меж двух озер и считался западными воротами Шотландии. В истрепанных флагах застряли дымки, поднимающиеся над крышами домов. Было уже поздно, и от аппетитных запахов готовящейся еды, доносящихся из городка, в животе у Роберта заурчало. Свистом подозвав Уатачу, которая гоняла стаю ворон, он направился к южным воротам, устроенным в восточных оборонительных бастионах города. Пройти поселение будет быстрее, чем обходить его кругом. Стражники приветствовали его, но без обычных шуточек, даже не попытавшись завязать беседу. Миновав ворота, Роберт спиной почувствовал их взгляды, обеспокоенные и вопросительные.

Юноша уже подходил к площади, на которой шумели торговцы, закончившие базарный день, когда вдруг заметил знакомую фигуру на ступенях церкви. Дед. Его серебристую львиную гриву прикрывала подбитая мехом шапочка, а сам он болезненно сутулился, словно держал на плечах непомерную тяжесть, пригибавшую его к земле. Лорд с кем-то разговаривал, и именно эта вторая фигура приковала к себе внимание Роберта. Ею оказалась старуха в промокшей коричневой накидке, опирающаяся на кривую суковатую клюку. Их разделяло изрядное расстояние, но он ясно разглядел ее лицо.

Эффрейг.

При виде колдуньи Роберт испытал настоящий шок. Ему вдруг показалось, что детские страхи материализовались в его взрослой жизни, пробудив давно забытые воспоминания. Роберт был слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но их лица и позы выражали нешуточное напряжение. Похоже, они спорили. Порыв ветра откинул капюшон Эффрейг, обнажив ее некогда черные волосы, которые теперь отливали белизной. Роберт стал протискиваться через ряды торговцев, складывающих нераспроданные товары, мимо лошадей и повозок. Он видел, как дед запрокинул голову, глядя в низкое небо. А потом старик кивнул. Эффрейг подняла руку и коснулась ею щеки старого лорда бережным и ласковым жестом, чем привела Роберта в изрядное смущение, после чего заковыляла прочь, тяжело опираясь на палку. Спустя мгновение она скрылась за церковью. Роберт же поспешил к деду. Старый лорд направлялся к воротам, ведущим в замок. Но, прежде чем юноша успел догнать его, кто-то заступил ему дорогу. Это оказался один из вассалов деда, рыцарь из соседнего поместья.

— Мастер Роберт, — приветствовал его мужчина. — Вот уже несколько дней я добиваюсь аудиенции у милорда. Я хочу принести ему свои соболезнования по поводу того, что не его выбрали нашим королем. Молюсь, чтобы сэр Роберт не упрекнул меня за опоздание, но после недавних ураганов мне пришлось бороться с последствиями наводнения и прочими напастями…

— Я передам ему ваши соболезнования, — оборвал его Роберт, спеша поскорее разминуться с рыцарем. На другой стороне площади он остановился, сообразив, что дед куда-то исчез, и чуть ли не бегом припустил к церкви. Обогнув ее сбоку, юноша углубился в лабиринт улочек и переулков, высматривая Эффрейг. Но, потратив несколько минут на бесплодные поиски, он, запыхавшись, повернул обратно и медленно побрел к замку.

Роберт как раз пересекал внутренний двор, когда с верхнего этажа покоев для гостей до слуха его донеслись сердитые голоса. Узнав львиный рык деда и раздраженное ворчание отца, он подошел к двери. Не успел юноша взяться за ручку, как она распахнулась, и наружу выскочили две служанки, держа в руках корзины с бельем. Обе тут же прянули в стороны и вежливо склонили головы, пропуская его. Роберт уловил кисловатый запах, и ему показалось, что на одной из простыней он заметил кровавые пятна, но он не стал задерживаться, перешагнул порог и стал подниматься по лестнице на второй этаж. В коридоре, в который выходили комнаты, занимаемые его родителями, он остановился. Из-за двери до него ясно доносились голоса отца и деда.

— Не могу поверить, что ты послушал эту старую каргу! Чертов ты дурак! — Голос графа дрожал от ярости. — Жалкий пережиток прошлого, до сих пор верящий в проклятия и магию, словно древняя старуха, которой больше нечем заняться! Неудивительно, что король Эдуард предпочел тебе этого шлюхина сына Баллиола!

— Когда-то ты тоже верил во все это, если мне не изменяет память.

— Я был пьян, когда решил обратиться к старой ведьме, — прошипел граф. — Пьян от крови, которую пролил на холмах Уэльса, пьян от гибели моих людей. Я был не в себе.

И вдруг голос деда едва не сорвался от сдерживаемого бешенства.

— Ты послал одного из своих людей за нею, потому что тебе было стыдно? Ты захотел наказать ее за то, что она выполнила твою просьбу?

— Я не имею к этому никакого отношения, — пробормотал в ответ граф.

— Но ты не дал ей справедливости, которой она заслуживала.

— Справедливости? — Последовал взрыв жестокого смеха. — Женщина, которая живет одна и обманывает мужчин за их же деньги, рано или поздно получает то, чего заслуживает.

Воцарилась долгая тишина. Когда старый лорд заговорил вновь, голос его был холоден, как лед.

— Единственное, что теперь имеет значение, — это то, что наше право сохранено.

— У нас больше нет никаких прав, будь ты проклят!

Дед Роберта продолжал, словно не слыша графа.

— Сегодня я откажусь от своего права в твою пользу, но завтра ты переуступишь это право ему.

Роберт попятился назад, озабоченно хмурясь.

— Я не собираюсь участвовать в этом безумии!

Послышались шаги, направляющиеся прямо к двери.

— Ты сделаешь так, как я велю! — прогремел голос лорда Аннандейла. — Или, клянусь Богом, я лишу тебя всего!

Шаги замерли на месте.

— Я знаю, что ты обманул меня и сообщил королю Эдуарду о нашем нападении на Галлоуэй. Я знаю, что с тех пор ты регулярно сносишься с королем, сообщая ему о наших планах.

Неожиданное открытие и ярость в голосе деда повергли Роберта в ужас.

— В Каррике есть люди, которые по-прежнему остаются верны мне, — продолжал лорд. — Меня тошнит при мысли о том, что приходится шпионить за собственным сыном, но ты никогда не давал мне повода доверять тебе. Я ничего и никому не рассказывал о твоем предательстве. Я постарался не обращать на него внимания и забыть о нем, как о других твоих недостойных поступках, но это лишний раз доказывает, что если у нашей семьи и осталась надежда, то она связана не с тобой!

— А с кем же, с тобой, что ли? Да тебя скорее накроют саваном, чем ты наденешь корону! Это я гарантировал настоящую власть нашей семье, когда женился на Марджори.

— Как же быстро ты забыл о том, что, женившись на Марджори без позволения короля Александра, ты навлек его гнев на вас обоих. Тогда ты едва не потерял все! И только благодаря моему влиянию король простил тебя и вернул Каррик твоей супруге.

— И ты всегда ненавидел меня за это. Я не отдам того, что принадлежит мне по праву!

— Если ты откажешься, то Аннандейл никогда не будет твоим. Тебе не достанутся ни мои земли в Англии, ни мое состояние. После моей смерти ты не получишь ничего.

— Ты не посмеешь так поступить со мной. Я спас тебя из камеры в Льюисе. Я заплатил за тебя выкуп. Если бы не я, тебе вообще нечего было бы оставлять в наследство после себя!

— Согласен, сын, и я обещал тебе, что до конца дней своих ты будешь жить, ни в чем не нуждаясь. Но если ты откажешься сейчас, то, клянусь Богом, я позабочусь о том, чтобы ты остался нищим!

Под чьими-то шагами скрипнули ступеньки. Роберт вздрогнул и обернулся. Это была мать. Она держала в руках свечу, и в свете дрожащего огонька лицо ее выглядело усталым и осунувшимся.

— Что ты здесь делаешь, Роберт?

Не успела она задать вопрос, как голоса за дверью стихли. Прозвучали тяжелые шаги, и щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и на пороге появился дед Роберта.

Старый лорд распахнул дверь настежь.

— Входи, малыш.

Роберт метнул взгляд на мать и вошел в комнату. Дед не называл его «малышом» вот уже много лет. Он вновь ощутил себя маленьким и испуганным мальчиком. Отец стоял в центре комнаты, и побледневшее лицо графа было искажено от ярости. Все остальное пространство за его спиной занимала кровать. Простыней на ней не было. Роберт вспомнил о кровавых пятнах, которые заметил на белье в корзине, но тут сзади зазвучал голос деда.

— Твой отец хочет сказать тебе кое-что.

Граф в два шага оказался возле двери. Не сказав Роберту ни слова, он повернулся лицом к деду.

— Клянусь Богом, я жалею о том, что не оставил тебя гнить в Льюисе, — прошипел он, прежде чем выйти из комнаты.

У старого лорда задрожал подбородок. Он хотел что-то сказать, но плечи у него поникли, и он, шаркая ногами, подошел к неубранной кровати и опустился на нее. Роберт в молчании смотрел на деда. Тот выглядел так, словно за один миг постарел еще больше. Руки его, сложенные на коленях, выглядели ужасно хрупкими и тряслись, а кожа казалась тонкой, как бумага. Мелкие возрастные морщинки превратились в глубокие борозды, разбегавшиеся от уголков глаз и губ. Роберт как-то слышал одного барда, который пел о том, что мужчине лучше умереть молодым в бою, чем лишиться сил и молодости, которые отнимает у него величайший вор на свете — Время. Он опустил взгляд на свои руки, которые были здоровыми и сильными.

— Не знаю, сколько ты слышал, — сказал старый лорд, — но ты должен знать, что я откажусь от своих претензий на трон в пользу твоего отца. Это кровное право нашей семьи, и им никто не может пренебречь, какие бы эдикты ни издавал король Эдуард или кто-либо еще. Я хочу, чтобы его сохранил тот, кто достоин этой чести. — Он медленно поднялся и подошел к Роберту. — В свою очередь, твой отец откажется от этого права в твою пользу, а вместе с ним — и от графства Каррик. — Лорд Аннандейл взял Роберта за плечи. — Завтра ты будешь посвящен в рыцари и станешь одним из тринадцати графов Шотландии. — Ястребиный взор деда впился в лицо Роберта. — Обещай, что будешь хранить и уважать право нашей семьи на трон, кто бы из претендентов ни сидел на нем.

— Клянусь вам, сэр, — прошептал Роберт. Собственный голос показался ему странным, как будто его устами говорил кто-то другой. Голова у него шла кругом.

Во взгляде старого лорда читались забота и любовь.

— Прости меня, Роберт, за эту тяжкую ношу. Просто знай, что я не передал бы ее тебе, если бы не был уверен в том, что ты сможешь достойно нести ее.

— Это не ноша, дедушка. Это честь.

Дед ничего не сказал, только крепче стиснул его плечи.

Процессия медленно поднималась по склону холма Мут-Хилл. Шел снег с дождем, и женщины подбирали юбки, чтобы не запачкать их в грязи, а лорды и рыцари осторожно ступали по размокшей земле, боясь поскользнуться. Деревья раскачивались в странном танце, роняя с голых веток крупные капли дождя на головы людей, собравшихся на вершине холма позади аббатства. Из их рядов вышли два человека, держа толстый железный шест, с которого на кольцах свисал камень теплого кремового цвета. Лица мужчин покраснели, на шеях вздулись жилы, когда они с трудом внесли свою ношу по скользкой земле и опустили ее на каменную плиту в центре поляны, окруженной рядом деревьев. Монахи аббатства Скоун с тревогой смотрели, как камень опускается на широкую плиту, после чего накрыли его расшитой золотой тканью, с которой вставал на дыбы красный лев. Внимание остальных было приковано к худощавому мужчине в промокшем насквозь красном платье, подпоясанном ремнем, на котором висел обнаженный меч. Он вышел из толпы и направился к камню.

За ним последовали епископ Сент-Эндрюсский и аббат Скоуна. Едва они успели остановиться, как Джон Баллиол уселся на Камень Судьбы лицом к собравшимся. Изрядно поредевшие волосы прилипли у него ко лбу от дождя, капли которого ручьями стекали по его изуродованным оспой щекам. Сенешаль шагнул вперед, сжимая в руках украшенный драгоценными каменьями скипетр. В полном молчании он передал символ власти Баллиолу, губы которого скривились в довольной улыбке. Затем хрупкий епископ Сент-Эндрюсский накинул мантию на плечи Баллиолу, поверх которой аббат возложил снежно-белую шкуру горностая. Трое мужчин отошли назад и встали позади трона, и под шум дождя вместе с мокнущей толпой стали слушать, как торжественно зачитывается генеалогическое древо Джона Баллиола.

Стоя справа от плиты под балдахином, который раскрыли у него над головой пажи, король Эдуард смотрел, как клирик нараспев произносит имена королей прошлого. Ветер игриво приподнял полу расшитой ткани, на которой восседал Баллиол, обнажив светлый край камня.

Джон де Варенн склонился к уху Эдуарда:

— Когда вы собираетесь начать действовать, милорд?

— Скоро, — ответил король, не сводя глаз с Баллиола.