Ответ Империи

1. Деловые люди

— Сядьте в кресло, — жестко сказал Мозинцев, указав стволом "Байярда" в нужном направлении.

"Удивительно. С пестиком и на "вы". И откуда он достал эту семейную реликвию?"

Виктор Сергеевич спокойно подошел к креслу и сел, откинувшись на высокую спинку и положив руки на подлокотники.

— Нервы, Егор Николаевич. Ствол без глушака, дом хрущевский. Услышат.

— Не верите, что выстрелю?

— Верю. Штыру-то кто замочил?

— Штыру я не мочил! — внезапно охрипшим голосом воскликнул Мозинцев. — Штыра дурак! Ему дали куш, он должен был на дно лечь! А он марафет достал и коньки отбросил!

— А следствие прорабатывает версии о насильственной смерти.

— Кто сказал?

— Егор Николаевич, не у вас одного знакомства. Кстати, о том, что я пошел к вам, знают. В вашем возрасте в бега ударяться… Кстати, заведите себе нормальный ствол. Лучше ТТ, он мощный, и потом выкинуть не жалко.

— Откуда такие познания у компьютерщика?

— Там, откуда я прибыл, у всех такие познания. "Спрут" смотрели с комиссаром Катаньей? Тихое и скромное место по сравнению с нашим РФ.

— РФ — это что?

— Российская Федерация. Союз распался, начался, как пишут в газетах, криминальный передел собственности. Так мы продолжим за наш бизнес? Тогда ствол уберите.

— Ладно, — Мозинцев сунул пистолет в карман жилетки. — Бежать вам все равно некуда. А насчет бизнеса — мы и так знаем, где диск. В камере на вокзале. Даже номер ячейки знаем.

— Отлично. Взрывотехников уже послали?

— Каких взрывотехников?

— Ну, я же не такой дурак. Заминировано там.

— Только не надо говорить, что вы бывший офицер ГРУ. Не верю.

— Не офицер. Это, Егор Николаевич, обычные реалии нашего бизнеса. Взрывать друг друга, киллеров нанимать, на худой конец, просто с гранатой в бардачке ездить, для безопасности. Что, не верите? Зря… Вас бы к нам на недельку. Беспредел у нас, в натуре. Вся страна между бандитов поделена, да еще и террористы, вот то, что вы по телику смотрите в Пакистане, то теперь у нас. Пояс шахида знаете? Берут пояс, зашивают взрывчатку, шарики, чтоб осколков побольше, промывают мозги бабе, чтоб ничего не соображала, надевают пояс — и куда народу больше. В метро, на базар или еще куда.

— Это что, как Индиру Ганди, что ли?

— Какая Ганди, у нас тут этих Ганди… Вы знаете, что у нас две войны в Чечне, резня в Абхазии, в Средней Азии войны?

— Не верю. Фуфло это.

— А в XP верите? Ладно. Сейчас дам вам код, идите и вскройте ячейку. Нет вас — нет проблемы.

Мозинцев в упор смотрел на Виктора, и было трудно понять, о чем он думает. Внезапно он улыбнулся.

— Хорошо. Приятно с умным человечком дело иметь. А раз так, то вы понимаете, что в Союзе вам делать нечего.

— Предлагаете выезд? И как?

— Элементарно, Ватсон. Вы же сказали, что как честный человек, готовы жениться на Инге Лацман? Женитесь и выезжаете легально, как родственник.

— Фиктивный брак?

— Ну, это как договоритесь. Хотя вряд ли она откажется от миллионера.

— Я уже миллионер? Сбылись мечты идиота?

— Ну, практически да.

— "Практически да" не бывает. Капусту срубить — всегда риск.

— Что за капуста?

— Портретики президентов США на зеленых бумажках. У вас не ценятся?

— Ценились. До григорианской эпохи. Сейчас счастье не в них, а в их количестве. Как везде.

— Тогда уж сразу — во сколько оцениваете ваши доли?

— Не волнуйтесь, делить не придется. Все перетерто, каждому определено. Вы получите не меньше миллиона. Мало?

— Денег много не бывает.

— Я в вас не ошибся, Виктор Сергеевич. Но если на ваши бумажки РФ вы еще могли найти другого покупателя, то на систему — нет.

— То-есть, вы уверены, что других нет? В том же Брянске?

— Откуда, милейший вы наш? Разве что в Полпинке.

— То-есть, монету подкинули мне тоже вы? Типа Бендер Корейко — "грузите апельсины бочками".

— Какую монету?

— Инга и про нее не сказала?

— К черту Ингу! — раздраженно обрезал Мозинцев. — Монета с вами?

— Пожалуйста, — ответил Виктор и полез в карман.

— Без резких движений!

— Егор Николаевич! Вам не кажется, что если бы я шел к вам не как к партнеру, то сначала бы хлопнул вас, потом ушел? "Беретту-кугуар" у вас, конечно, не достанешь, а вот волыны даже у малолеток сыщутся… Вот монетка, зацените.

Мозинцев осторожно левой рукой поднял с журнального столика трюльник и повернул его орлом. Глаза его расширились.

— Что это?

— Если я верно понял, то не один вы охотитесь за бриллиантами тещи.

— Хватит тут клоуна строить! Удивляюсь, как вы еще живой.

— Что вы об этом знаете?

— Как и вы — ничего. У вас там в прошлом в тридцатых царь был?

— В нашем мире — нет.

— Виктор Сергеевич, хватит тянуть кота за хвост. Вам известно о параллельном мире, где в тридцатых в России царь, капитализм, белая гвардия или еще кто-то там? По глазам вижу — известно.

— Известно. Фашисты там.

— Какие фашисты? Немцы?

— Наши фашисты. После падения демократического правительства Колчака, организовавшего массовый голод. А немцы в союзниках и подговаривают вместе напасть на Англию.

— Чего-чего?

— Хотели знать историческую правду — вот и знайте. На моем месте стали бы об этом говорить?

— Об этом, не об этом… Что еще подозрительного заметили?

— Сегодняшний звонок на "Тринитрон" с вызовом в лес на Володарке не вы устроили?

Мозинцев с минуту сидел неподвижно, глядя на Виктора, затем неожиданно снова обрел дар речи.

— Не мы. Рвать вам надо отсюда. Сегодня же. С диском в Москву, там в загс. Потом напишете признание, что мигрант из Германии, вас моментально вышлют. Все будет, подтверждение будет, немецкие документы, все.

— В Германию на ПМЖ?

— Вам не нравится?

— Я тут по вашему инету пошарился — чего-то там ультраправые раздухарились, а одного фюрера я уже там видел в пятьдесят восьмом, так что мне это не прет. В Канаде как-то поспокойней.

— С деньгами можете хоть в Новую Зеландию.

Мозинцев подошел в телефон и потыкал кнопки.

— Это я говорю. Он у меня. Срочно сюда с машиной. Потом объясню.

2. Вопрос жизни и смерти в одном флаконе

Темнело, синие сумерки окутывали город, и на затянувших небо облаках отпечатывались горящие вывески крупных магазинов, смотревшие с крыш на подгоняемых ночным холодом прохожих.

Светло-серый ижевский бюджетничек с надписью "Прокат" над нишей заднего колеса на миг остановился у светофора на перекрестке возле универмага. Инга сидела за рулем, позади нее — Виктор и Мозинцев.

"Выскочить здесь? Тут же здание МВД. А, черт, они же теперь тоже на Кургане. А этот дурак выстрелит. И потом они с диском меня не замочат? Если им нужен я, то нет. А я нужен скорее Инге, Мозинцеву куша с диска хватит, особенно если мою долю поделить. Инга… Вряд ли это просто частное лицо. Так уж эти журналюги взяли и посреднику доверили. Звонок от Мозинцева был практически сразу после отбытия Штольца в фатерланд. Штольц знает Ингу Лацман, раз доверяет ей такую сенсацию, Инга чем-то страшно ему обязана, что не сливает инфу другим, Инга знает Мозинцева, им с Мозинцевым документы достать раз плюнуть…"

Инга дотронулась до сенсора приемника. Из акустики донеслось попурри на тему мелодий из "Ва-банк". Похоже, она тоже нервничала. Светофор переключил свет; пискнуло и засветился указатель на дисплейной панели. Инга мягко вдавила педаль, и автоматическая коробка послушно отозвалась на это движение сапожек. Через мгновение они уже опускались вниз по Фокина, чуть задержавшись возле "зебры" у гастронома, где в свете фонарей через улицу беззаботно спешила стайка молодежи; какая-то девушка, обернувшись, помахала машинам.

"Выскакивать глупо" — решил Виктор. "Глупо, потому что это наверняка ожидает Мозинцев. И нападения в удобный момент он ждет. Это предсказуемо. А что непредсказуемо? То, что имеет другие объяснения, чем попытка к бегству."

Он скосил глаза на автомобильный навигатор: это была бюджетная модель, с монохромным экраном, где на черном фоне крупными пикселями сияли травянисто-зеленые линии, но место и маршрут движения она показывала абсолютно верно.

— Смотри, чтобы хвоста не было, — сказал Мозинцев Инге, когда они проезжали по дамбе нового, стального моста через Десну, как раз неподалеку от того места, где в третьей реальности машина с Виктором попала в засаду.

— Все нормально, — ответила она, — заворачиваем на площадь.

— За диском идем вместе, — сказал Мозинцев Виктору, — Инга в машине ждет у остановки.

— Хорошо. Только под руку не говорите, а то не ту цифру введу.

Щелкнул электромагнит, и Виктор, потянув ручку, медленно открыл дверцу.

"Движения должны быть спокойными и очень осторожными", — думал он, — "Хорошо, что ячейка не высоко."

Он не спеша сунул руку в пакет и, нащупав пальцами мобильник, потянул его на себя наружу, не отрывая от дисков, затем нажал кнопку включения. Засветился дисплей; когда система прогрузилась, Виктор ввел PIN-код и положил мобильник обратно в пакет.

— Все? — спросил его Мозинцев, когда он подошел к нему с пакетом в руке. Виктор кивнул в сторону туннеля перехода.

— После ввода пароля, замаскированного под PIN-код, пакет можно перемещать, — пояснил Виктор, — но мобильник должен оставаться в пакете с дисками около часа. Это второй секрет.

Мозинцев шел молча; глаза его бегали по сторонам. Казалось, что в них затаенным страхом блестит белый кафель облицовки стен туннеля.

Они вышли из туннеля с левой стороны крыльца. У тротуара, сразу за автобусной остановкой, подрулила машина Инги. Открылась правая передняя дверца, Инга показалась наружу и, улыбаясь, помахала рукой: в свете зажегшихся фонарей ее фигура в шерстяном брючном костюме и короткой куртке казалась еще стройнее, чем раньше.

"Ну вот и все. Жаль, что со всем этим приходится так неожиданно расставаться. Осталось недолго. Что я хотел бы запомнить? Вот это небо с загорающимися звездами, запах костров в ночном воздухе и этот гудок поезда, который меня уже никогда не повезет."

— Не спешите так, — шепнул сзади Мозинцев.

— Все нормально, — успокойил его Виктор, и для верности через секунду повторил, — все нормально.

Инга была уже в двух шагах.

— Подождите! До Супонева! Срочно! В оба конца!

Чуть не оттолкнув Виктора, к машине подскочил молодой парень со спортивной сумкой. Сзади за ним с другой стороны подлетели еще трое.

— В чем дело? — возмутилась Инга. — Вы что, не видите, что это не такси?

— Да вы поймите, гражданочка, тут вопрос жизни и смерти! Вот ему, вот — срочно надо. Вы уж отвезите его сейчас, мы заплатим, сколько надо!

— Вы с ума сошли! Вон телефон для вызова такси! Милицию позвать?

— А что тут случилось? — спросил еще один парень, подошедший с девушкой сзади.

Со стороны площади вырулил минивэн и, взвизгнув тормозами, подрезал путь "Ижу". Из открывшихся дверей выскочили еще трое.

— Документы предъявите, пожалуйста, — уже спокойным голосом произнес "спортсмен". В руке у него была красная карточка-удостоверение.

— Я протестую, — холодно сказала Инга, — правительство Федеративной республики Германия расценит ваши действия как провокацию.

— У вас будет возможность подать жалобу на наши действия, фройляйн Лацман, — подчеркнуто вежливо ответил "спортсмен", — но сейчас я прошу вас и ваших спутников показать свои документы.

— Пожалуйста, — Инга достала паспорт из кармана куртки, — и мне надо позвонить.

— Кайн проблем, — "спортсмен" протянул ей большую черную мобилу, — звонок за счет нашего государства.

Мозинцев спокойно вынул свою корочку с никелированными уголками, и, пожав плечами, протянул ее старшему. Виктор, порывшись в карманах, вынул свою. На потертой кожаной обложке, купленной еще в 80-х, красовался тисненый герб СССР.

"Вот и пригодилась."

Старший раскрыл паспорт, перелистал несколько страниц, и повернул корочку набок.

Виктор заметил, как в глазах Инги мелькнуло удивление. Мозинцев выглядел безразличным — или он еще просто ничего не понимал.

— Прошу вас пройти с нами, — сказал старший Виктору, — остальных также, будете свидетелями.

— Пестик, — Виктор кивнул на Мозинцева. Того перекосило, вначале он хотел выругаться, но потом взял себя в руки.

— Прошу занести в протокол, что я сдал добровольно, — торопливо забормотал он, пока один из парней выуживал "Байярд" из его внутреннего кармана, — у этого гражданина в пакете бомба, он мне угрожал и дал оружие.

— Бомбы нет, — улыбнулся Виктор и отдал пакет оперативникам.

Инга побелела от злости. Виктор впервые видел, что женщина, вот так, прямо на глазах, белеет.

— Сумасшедший русский! — процедила она и подняла глаза кверху.

— Это вам за наш завод, — ответил Виктор.

(Вообще-то эти две фразы надо было бы переставить местами. Но уж прозвучало, как прозвучало.)

И вдруг Инга завизжала.

Завизжала пронзительно, будто ее режут, глаза расширились страхом и она равнулась в сторону; ее схватили за руки, и тут она дернулась назад и как-то косо откинулась на машину.

Не успел Виктор чего-то подумать, как ему сделали подсечку и моментально уложили на асфальт; правда, сделали аккуратно, так, что нос его остановился в паре сантиметров от пыльного гудрона. Сверху на него навалился стоявший справа мужик, придавив к земле; внезапно мужик этот вскрикнул и судорожно дернулся, потом еще раз. Раздался лязг железа, заблестели вспышки, словно от электронных "мыльниц", и, где-то почти над ухом Виктора, воздух разорвали очереди из пистолет-пулеметов. К носу Виктора подкатилась гильза от патрона СП-10 и замерла.

Те несколько секунд, которые это все продолжались, показались ему настоящей вечностью… нет, не так. Это будет неправда. Вечностью эти секунды Виктору не показались, и ничего особенного перед его глазами не проносилось. Он даже не вспоминал ТТХ патрона СП-10, ибо не считал происходящее вокруг него боевой фантастикой. Он просто думал о том, худшее позади или впереди.

Крики людей смешались; внезапно перед лицом Виктора оказались чьи-то ботинки и лежащего на нем оперработника стали приподымать: тот простонал и выдавил сквозь зубы "С-с-с-уука!". Затем приподняли Виктора и поставили на корточки. Кто-то нагнулся к нему:

— Целы?

— Нормально… — только успел сказато Виктор, как его взяли за правую руку и застегнули на ней какой-то браслет, потом помогли стать на ноги. Он сперва подумал, что представитель органов приковал его наручниками к себе; но браслет оказался черный, пластмассовый и ни к чему не привязан. Прямо перед ним, возле раскрытой дверцы машины, на коленях стояла Инга и на плече ниже ключицы у нее расплывалось темное пятно крови; женщина, что подходила сзади рядом с парнем, деловито раскрыла ее куртку, держа в руках перевязочный пакет. Стоящий рядом мужчина с пистолет-пулеметом в руке что-то торопливо спрашивал у Инги по-немецки. Пахло порохом.

— Сюда!

Виктора повернули и направили к подъехавшей машине. Мельком он успел увидеть, что Мозинцева с заломленными назад руками запихивают в минивэн, тот самый, что подрезал "Ижа" на стоянке.

"Удрать, видно хотел под шумок. А фиг там…"

— Быстрее!

Виктор оказался посредине заднего сиденья, а с боков его уселись сотрудники в штатском; хлопнули дверцы и машина тут же резко рванула с места.

3. Сумерки: перезагрузка

— Курите?

— Нет, спасибо.

Проверка, нет ли привычек, подумал Виктор. Чем меньше у людей привычек в такой ситуации, тем лучше. Неизвестно, в каком качестве он здесь. Хотя его только что спасли от смерти. Еще бы знать, рисковали они жизнью ради него или того, чего он может и не иметь, и что ему светит при не оправдавшихся надеждах.

Спрашивавший сидел на переднем сиденье возле водителя. Виктор описал бы как мужчину лет тридцати — тридцати пяти, с худощавым лицом, длинным и острым римским носом, светлыми глазами и темными волосами, подстриженными очень коротко, чтобы скрыть две большие залысины на лбу.

— Можете отвечать?

— Да.

"А к чему говорить "нет"? Кто-то в меня только что стрелял и все эти рекомендации "как вести себя при задержании" тут не работают".

— У вас есть соображения, кто мог пытаться вас убить?

— Нет. Мозинцев говорил о некоем Марселе Леверье, студенте-филологе из Франции. Якобы он неравнодушен к Лацман. Но я его не видел и не знаю.

— "Лотос", "Лотос", — повторил лысоватый в невидимую гарнитуру, — записали? Что еще можете связать с этим? — снова обратился он к Виктору.

— В библиотеке нашел странную монету.

— Покажите.

Лысоватый вынул из кармана электронный фотик, похожий на портсигар или дешевый бюджетный "Рекам", защищенный от воды — кому как больше нравится — заснял монету с обеих сторон, затем выдвинул из фотика антенну и нажал одну из кнопок на корпусе: замигал светодиод.

— "Лотос", кидаю снимок монеты.

"Оригинально. Мыльница с функцией MMS. Может, по ней еще и звонить можно?"

— Да, извините, забыл представиться. Расков Евгений Афанасьевич, старший лейтенант госбезопасности СССР. У вас есть какие-то вопросы, жалобы, просьбы?

— Два вопроса.

— Пожалуйста.

— Первый — что с товарищем, который закрыл меня от пули?

— Жив, он в жилете был. Но в больнице полежать придется.

— Не знаю, как сказать даже… Передайте от меня самую огромную признательность… и, как только появится возможность, навещу.

— Хорошо. А второй?

— Где можно будет плащ почистить?

Его спутники непроизвольно расхохотались. Расков первый вернул себе полустрогий вид и спокойно сказал:

— Как приедем, отдадим в чистку. За плащ не волнуйтесь.

Машина тем временем проскочила мост и от пушки свернула почему-то не влево, а вправо. Встречный ветер швырнул на лобовое стекло горсть дождевых капель; заработали дворники. Сквозь тонированные окна Виктор увидел мелькнувшие двухэтажные купеческие дома, а за ними старые одноэтажные избушки, обшитые досками. Калинина в этой части была узкой и малолюдной, как деревенская улица.

— Не застраивают здесь? — почему-то спросил Виктор.

— Здесь низина, вода, — ответил Расков. — Решают пока, что делать.

Возле одноэтажной коробки продмага машина резко свернула вправо и стала карабкаться на крутой подъем все той же Верхней Лубянки, подпрыгивая на размытых дождями выбоинах асфальта — до этого уголка города модернизация добралась еще не во всей полноте. Дорога шла по краю обрыва, и справа из намокшей, поросшей лесом глубины тянулись стволы берез и сосен; затем, вильнув у верховья, она превратилась в свежеасфальтированный проезд между коттеджей и, наконец, влилась в улицу Вали Сафроновой. Виктору показалось, что они едут в "Коннект", и вот даже знакомое здание на углу показалось, и огни светофоров на перекрестке, но на Дуки они повернули вправо, и Виктор понял, что его везут в Кремль. В тот, который на Кургане.

Они не тормозили перед воротами — видимо, они открылись по сигналу — и въехали в подземный гараж. Машина проехала еще какое-то расстояние по тоннелю, как по улице, и остановилась перед двойными решетчатыми воротами из толстых стальных труб; рядом в будке виднелись амбразуры, как у дота. К ним никто не выходил и документов не спрашивал: просто ворота открылись и пропустили внутрь. Они проехали медленно еще метров пятьдесят.

— Все. Выходите.

Гараж, как гараж, подумал Виктор, светлый и проветриваемый. На тюремные застенки это подземелье мало походило, и даже бензином почти не пахло.

— Прошу вас, правую руку.

С Виктора сняли браслет, и это, видимо, было, чем-то положительным. Браслет, скорее всего, радиомаяк.

Виктор снова почувствовал какую-то раздвоенность. С одной стороны, его спасли, и явно намерены обеспечить безопасность. С другой стороны, на него могли запросто повесить мошенничество и использование фальшивых документов, а также связь с иностранной гражданкой; хотя последнее — не статья, но при желании под это можно было накрутить вплоть до особо тяжких. Особенно при обострении международной обстановки и гонке ракетно-космических вооружений. Кроме него, в Союзе еще четверть миллиарда людей, безопасность которых надо обеспечить, и четверть миллиарда минус один — это в пределах неизбежных потерь.

Самое главное, сказал он себе, понять, что это все просто машина, и по отношению к нему она безразлична, а лишь действует, как заведена, и по умолчанию в любой, даже самой демократичной стране подобные машины заведены искать виновных — для того их и создавали волею народов. Поэтому в любом случае нельзя допускать в себе чувства вины — это может привести если не к прямому самооговору, то к показаниям против себя.

Впрочем, наша обычная жизнь в нашей реальности в этом плане мало чем отличается. От всех нас, получавших паспорт с гербом СССР, постоянно требуют чувства вины. Нам доказывают, что наш труд в советское время был ненужным и бессмысленным, наше общество — преступным, нашу страну — обреченной. Не поддавайтесь этому. Идите в Большую Несознанку. Вы ни в чем не виновны, вы не обижали ни один народ в мире, ваш труд был трудом для народа, а не какого-то там "режима", вы прожили жизнь не святым, но порядочным человеком, и то, что вы сделали в этой жизни, было очень нужно другим людям. Не признавайте того, что "весь цивилизованный мир" обязательно использует против вас, ваших близких и друзей, против людей разных национальностей, которых за рубежом зовут одним словом — Русские. Если даже на изломе эпох, доводилось соглашаться с обвинениями в "проклятом прошлом" — не подписывайтесь под этим, угораздило подписаться — откажитесь.

— Пройдите.

Их было двое, один шел сбоку, другой позади. Однако Виктора так и не обыскивали; из этого можно было предположить, что человек с паспортом РФ к опасным преступникам сам по себе не относится. Остается выяснить, почему они ищут человека с телефоном стандарта GSM, и это скоро станет ясным. И тогда, в сквере, они ловили человека с телефоном стандарта GSM, человека странного вида, и, как сказал мужик из автобуса — со странными способностями. И сиреневая девушка оказалась ложной целью. Кого же они тут ловят и за что?

— Мы у кабинета. Хорошо, — это в гарнитуру рации. Хэндз-фри.

— Заходите, пожалуйста, — раздался из-за двери женский голос.

Виктор переступил порог. Из-за стола приподнялась женщина: это была Светлана Викторовна, та самая, которая заходила к нему в кооператив осваивать методы бизнес-анализа.

"Так вот отчего Иван на бумажке писал! Он знал!"

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы просили почистить плащ: оставьте его на вешалке, к утру его вам принесут.

— Здравствуйте… простите…

— Семиходова — это моя настоящая фамилия. Звание — майор, если интересует. Присаживатесь.

Виктор повесил плащ и сел на стул. Встретить женщину, тем более уже знакомую до этого, он никак не ожидал. "Видимо, на неожиданность и рассчитано. И на психологию."

— Чтобы не томить вас неизвестностью, — продолжала майор Семиходова, — вы участник ПЗС, программы защиты свидетелей покушения на жизнь нескольких человек. Пока — свидетелей. Скажу сразу: предлагать вам сделку — мы вам закроем глаза на два паспорта, вы нам расскажете то-то и то-то — я не собираюсь. Дешевый прием, да и вы на это не пойдете. Тем более, что у вас есть смягчающие обстоятельства — безвыходность положения, отсутствие документов и средств к существованию, сложность объяснения того, откуда вы и как здесь очутились. Вас не удивляет, что я вам это подсказываю?

— Нет.

— Зачем вы включили мобильный телефон?

— Подать сигнал.

— Кому?

— Вам.

— Вы хотели, чтобы вас задержали?

— Да. По той же причине предъявил российский паспорт. Прошу занести это в протокол допроса.

— А почему не обратились в пункт реабилитации? Вы не могли не слышать.

— Слушайте, — возразил Виктор, — я здесь человек новый. Откуда я знаю, может, в этих пунктах бомжей на донорские органы разбирают.

— Минуточку, — сказала Светлана Викторовна и нажала кнопку селектора.

— Паша! Составь записку на Боротаева — создать хорошее впечатление о пунктах реабилитации. Пусть писатели подключатся, киношники и прочее. Чей вопрос? А совесть гражданина у тебя чей вопрос? Другое дело.

— Ну вот, — продолжила она после некоторой паузы, — это действительно наша недоработка, спасибо, что помогли обратить на это внимание. Вы просили занести в протокол, что подали сигнал мобильным телефоном?

— Да.

— Это зафиксируют, но у нас пока не допрос. Сейчас поздно, как свидетеля, вас допросят завтра, если в этом будет необходимость. Тем более, что как свидетель покушения, вы мало что сможете рассказать. Сейчас важно обеспечить вашу безопасность. Инга Лацман призналась, что выполняла задание ЦРУ — склонить вас к выезду из СССР или организовать ваше похищение. Вы знали об этом?

— Нет. А после того, как Мозинцев на своей квартире стал угрожать мне оружием, я стал искать способ связи с вами и придумал историю с миной.

"Вообще интересно", отметил Виктор про себя, "значит, по покушению я свидетель, а как же шпионаж, незаконное хранение огнестрела, мошенничество? Я что, по этим преступлениям не свидетель? А, черт! Да все очень просто — Инга с перепугу согласилась сотрудничать. Вот что значит "пока свидетель покушения". А дальше? В чем моя роль в этой игре и как надолго?"

— Ну что ж, поговорить об этом у нас еще возможность будет, а пока вас отведут в убежище. Это номер в ведомственной гостинице на территории комплекса. С вами будут наши сотрудники, для безопасности. Ужин занесут в номер. На вашу работу уже сообщили, что вы подпадаете под ПЗС, так что неприятностей не будет. Еще одно: силой в убежище никто не держит, но… Рассчитываю, что жить вы еще хотите.

— Намек понял.

— Вот и отлично.

Она что-то набрала на клаве, и тут же в комнату вошли двое — со стороны можно было подумать, что Светлана управляла им по сети. Качками они отнюдь не выглядели. Худощавые, даже чуть ниже среднего роста, жилистые. Встретишь таких на улице и внимания не обратишь.

— Анатолий Петрович и Семен Игнатьевич вас проводят.

…Номер в гостинице был одноместной девятиметровкой с небольшой застекленной лоджией. Сама гостиница располагалась не в корпусе силовых ведомств, что косой трапецией приютился возле самого верховья Судка, возвышаясь над дачными участками желтой глухой стеной, а посреди внутреннего сквера, выходя окнами в сторону подствеченного квадратными прожекторами облисполкомовского крыла, которое днем населяли работники плана и финансов.

В номере стоял полумрак: люстра с подкрученным тиристорным регулятором на выключателе озаряла светом угасающего солнца уютный, хоть и строгий интерьер. Вместо кровати в номере стоял желто-коричневый диван, и, кроме него, для сидения по ковровому покрытию разбрелись три полумягких кресла той же расцветки. Непременные атрибуты гостиничного сервиса — гардероб, книжная полка, письменный стол c настольной лампой — у Виктора интереса не вызвали, он лишь отметил, что на столе есть телефон; зато бросились в глаза небольшой холодильник-бар и угловая тумба для желтой видеодвойки с четырнадцатидюймовым экраном. Не люкс, конечно, но и не для рядовых. Книги на полке были рассчитаны на гостей города — то-есть альбом с видами города, издания по истории, путеводители и справочники, а также набор детективчиков почитать от нечего делать, в основном зарубежных типа Чейза. Издания, которое сейчас больше всего интересовало Виктора, то-есть уголовно-процессуального кодекса с комментариями, в наличии, увы, не оказалось. Тумба под двойкой оказалась забита видеокассетами: к удивлению Виктора, это был набор, который сейчас обычно просят записать на ноут в дорогу, и который состоял из любимых советские комедий с шестидесятых по семидесятые и сериалов про "наших-там", начиная от "Вызываем огонь на себя" и кончая снятым в этой реальности "Латиноамериканским вариантом". В холодильнике оказались пакеты с фруктовыми соками, шоколадные и творожные батончики, в общем, то, чем можно было перекусить. Радиочасы наигрывали антоновскую "От печали до радости".

"Похоже, что вначале хотят предложить пряник", решил Виктор, "а там посмотрим".

Минусом оказалось то, что охранники Виктора хотя и были вежливы, но уклонялись от любых разговоров, и отказались разделить с Виктором ужин, который к их приходу уже занесли в номер. "Одно из двух", подумал он, "либо это инструкция, чтобы не отвлекались — и это естественно и разумно — либо они не должны вступать со мной в контакт, и это не совсем понятно. Это как раз я по идее должен сейчас не наболтать лишнего."

Расположились охранники в двух креслах — одно возле двери в лоджию, другое напротив, со стороны двери в коридор, меж собой не разговаривали, газет и книг не читали.

— Анатолий Петрович, вы не поскажете, можно ли как-то привезти из общежития бритвенный прибор, чтобы утром побриться?

Анатолий Петрович молча встал, выдвинул верхний ящик тумбочки возле дивана и достал оттуда бритву "Харьков" и упаковку ножей к ней в пакете, на котором белела наклейка с красными буквами "Стерилизовано". Выглядел он при этом очень дружелюбно — примерно, как Крокодил из старой комедии "Блондинка за углом". "Он такой добрый, он за меня убьет" — вспомнил Виктор фразу из той же комедии.

Сумерки за окном давно сгустились, и над мансардной крышей исполкома виднелось зарево от уличных огней микрорайона Старый Аэропорт. Виктору очень хотелось посмотреть, как тут сняли продолжение про Штирлица, но, удержавшись от соблазна, он включил ТВ и, перебирая кнопки на пульте, нашел брянский канал.

— Как уже сообщалось, — приятным голосом произнесла молоденькая ведущая, сегодня вечером на вокзале Брянск-1 произошло покушение на гражданку Германии Ингу Лацман, сотрудницу торгового представительства. Неизвестный произвел несколько выстрелов, в результате которых гражданка Лацман получила ранение и сейчас помещена в больницу. В настоящее время жизнь ее находится вне опасности. Благодаря умелым действиям сотрудников правоохранительных органов удалось избежать больших жертв. По горячим следам ведется расследование, о ходе которого мы будем сообщать вам в ходе следующих выпусков…

Оба охранника не проявили никаких эмоций. На экране появился какой-то хозяйственник и начал рассказывать о росте добычи циркониевых руд на Унеча-Крапивенском месторождении. Для интереса Виктор подошел к телефону — это был белый, блестящий, пузатый аппарат с большими кнопками — и поднял трубку. Телефон оказался отключен.

— Не работает, — сказал Виктор, обратившись к Семену Игнатьевичу. Тот молча пожал плечами, и больше никаких действий не предпринял. Видимо, так полагалось.

"Интересно, имею ли я право на звонок?" — подумал Виктор. И вообще все произошедшее начинало казаться ему все более странным. Если, конечно, считать обычным делом то, что было до выстрелов.

Модернизация оно конечно, модернизацией, но вряд ли их процессуальный кодекс так уж сильно отличается от нашего, рассуждал Виктор, а, если так, то непонятно, как все вот это в него вписывается, как-то поперек идет всх представлений о том, что должны с ним делать. И это первое.

Второе еще занятнее: выходит, ЦРУ вполне верит в попаданцев из будущего. Стало быть, и КГБ верит, и этим объясняется шмон мобил, розыски людей с необычными способностями и, наконец, визит в кооператив товарища Семиходовой, то-есть, проверяли мигрантов. Попаданцы здесь штатная ситуация и они объявлены в розыск. Но тогда непонятно отсутствие действий, тем более, что улики налицо. Непонятно, почему его никто никуда не тащит, не расспрашивает, не пытается в той или иной форме получить информацию о будущем, а, скорее, наоборот.

"Может, наших тут целая группа? Интересно, а что в соседних номерах? Может, и там тоже? Нет, вряд ли. Тогда нет смысла сажать столько охраны в каждый номер."

На экран вернулась дикторша и начала рассказывать о жизни троллейбусов. Пятерку продили до Автозаводца, на Новостройке построили теплый остановочный павильон, а на Ново-Советской оборудовали навес у Интерната. Простые провинциальные новости, подумал Виктор. Людям за пределами столицы мало интересно, что делают звезды в постели или за что сняли министра. Им интересно куда что провели или где что заасфальтировали. Им это ближе. И уж конечно, им абсолютно до фонаря, когда в Москве исчезнут пробки, если они не собираются туда съездить на пару дней. Кстати, а как же они исчезнут, если здесь их просто нет?

Виктор вырубил зомбоящик и стал стелить на диване.

"Надо отдохнуть. Может, тут среди ночи на допрос вызовут."

И еще он подумал о том, что в его жизни снова наступила перезагрузка, и надо по-новому привыкать к всему, что с ним теперь будет происходить.

4. Атака хронов

Утро настало, как обычно. В креслах сидели уже другие охранники. Из окна, за тюлевой занавеской, было видно, как на фоне чистейшего голубого неба золотится воздушная филигрань вершины старой березы, заботливо сохраненной здесь строителями. Ветви, словно пряди женских волос, покачивались на ветру, и с них срывались, и, кружась, опускались в глубину двора светящиеся под солнцем листья.

"Какая прелесть!" — подумал Виктор. "Сколько раз видел подобную вещь, но только сейчас понял, что за сказочная красота бывает рядом с человеком."

После завтрака его снова проводили в кабинет к Семиходовой. Он сразу узнал свой плащ на вешалке возле двери.

— Уже почистили? — спросил он, пытаясь найти хотя бы намек на грязь.

— Все в порядке?

— Это потрясающе, он прямо как новый. Как в рекламном ролике…

— Он и есть новый. Это новозыбковский.

— Они уже такие делают?

— Теперь будут делать. Думаю, мы опередим итальянцев по фасону. Носите на здоровье.

— Спасибо…

— Вам спасибо. Присаживайтесь. То, что у нас будет сейчас, называется собеседование. Это значит, что вы не обязаны отвечать на вопросы и то, что вы будете говорить, не будет использовано ни против вас, ни в вашу пользу. Почему так — это вы сейчас тоже узнаете. Возражений нет?

"А смысл возражений?" — подумал он, "Если бы знать, что тут задумано… А узнать не у кого."

— Пока нет, — ответил он осторожно.

— Я так и думала. Знаете, во время проверки в кооперативе — вы уж извините за этот маленький розыгрыш — вы произвели очень хорошее впечатление.

— Спасибо. Вы тоже.

— Ой ли? Ну что же, приступим. Скажите, Виктор Сергеевич, это не первое ваше перемещение во времени?

— Простите, не понял, — ответил Виктор после некоторой паузы.

— Нет, это не провокационный вопрос с целью направить вас в психушку, как вы только что подумали. Можете отвечать правду, и не думать, поверю я или нет.

— Нну… Если я скажу, что это уже третий случай, я сильно сойду за сумасшедшего?

— Для нас — не сойдете… Скажите, а вот вы не замечали, предыдущие путешествия протекали совершенно по-разному или что-то повторялось?

Виктор задумался.

— Если честно — сюжет примерно один и тот же. И здесь вначале похоже.

— Вы уверены? Виктор Сергеевич, постарайтесь спокойно выслушать то, что я вам сейчас сообщу. Вас, скорее всего, используют в качестве хроноагента.

"Мать твою за ногу!" — молнией сверкнуло в голове Виктора. "Да это же что? Шпионаж, измена, и вплоть до высшей!? Хотя… Используют — это вроде как отсутствие умысла и помимо воли… может, даже и жертва! Да… а и вообще, что такое хроноагент? Может, это у них просто термин такой — хроноагент… вон у нас агентов влияния сколько и никого не посадили… но здесь-то бы их точно… а, может, просто этим словом пугают? Психологическое давление? А чего хотят? Спокойно, спокойно…"

— Кто использует? — спросил Виктор, ибо лучшего ничего в голову не приходило.

— Ну, если бы мы знали… Но я бы удивилась, если бы об этом знали вы. Судя по всему, вы хроноагент четвертого рода.

— В смысле?

— Есть четыре рода хроноагентов. Хроноагент первого рода — это тот, кто, действуя конспиративно, выходит на лиц, от которых зависит ход истории и пытается на них влиять. Но это хорошо для фантастов. Открывать ногой кабинет первого лица хотят слишком многие. Включая разных проходимцев и агентов иностранных держав. Поэтому власть либо создает механизмы защиты от таких личностей, либо превращается в марионеточный режим, а у марионеток есть свои хозяева, которые тоже не допустят, чтобы их куклами игрался кто-то другой. Короче, там, где мир поделен на хозяев и марионеточные режимы, хроноагентам первого рода делать нечего. Даже сверхспособности не помогут. Помните Распутина?

— Он что, этот, хроно…агент?

— Неважно. Экстрасенс с сильным влиянием на царскую семью. И что? Его просто ликвидировали.

В терминале на столе Светланы что-то пиликнуло, и она быстрым движением пальцев отбила на клаве ответ.

— Хроноагент второго рода, — продолжала она, — это человек из будущего, которого сильные мира сего сами приближают к себе за знания о будущем, и который сознательно направляет их действия в нужное ему русло. Вроде Василия Блаженного или кого-то из экстрасенсов. Тоже любимая тема фантастов. Попадешь в прошлое, тут тебя к царскому столу, гуся жареного пододвинут, кубок нальют, — а расскажи-ка, как наше государство обустроить, Константинополь прибрать, и вообще так, чтобы были у нас полная демократия и права человека при крепостном праве. Как вы понимаете, по умолчанию царь не глупый, а если нет, то и не он решает. Если царь кого-то использует, как информатора, он знает искажения в канале связи. Почему юродивых звали? Потому что юродивый — дурак, он никакими интересами при дворе не связан, терять ему нечего, кроме своих вериг, речь не контролирует, несет все, что слышал, как автоответчик, да его еще вином напоят, чтобы разболтался. И вообще царю выгодно этого дурака провидцем выставить, для психологического давления на свиту — дескать, вот вы тут у меня все под колпаком. А хроноагент — как его проверишь? На дыбу его, болезного, и дознавать, кем подослан. Короче, все это сработает лишь в том случае, когда в государстве власть подорвана и местная знать готова стать марионеточной. Дескать, ах-ах, какие у вас стеклянные бусы, какие вы все передовые, мы тоже хотим в ваш образ жизни. Помните, как у вас там Горбачев на мобильник от "Нокии" пялился?

— Вы знаете про нашу реальность?

— Как видите. Поэтому вы можете иметь свой взгляд на нее, но намеренно искажать не советую. Теперь хроноагент третьего рода. Человек с закладкой в мозгах. Сам по себе простой, в политике неискушенный, манипулировать чужим мнением не способен, так что допросы, психологическое давление, даже пытки — это бесполезно, из сознания у него ничего не выкачать. Но он зомбирован, психологически обработан перед переходом, и, обретя доверие, он незаметно начинает подбрасывать информацию, заложенную в подсознание. Знаете, у Стругацких был такой роман — "Жук в муравейнике"? Там немножко другое, но принцип тот же — в нужный момент работает программа. Если с агентом третьего рода работают просто ученые, обществоведы, в общем, интеллектуалы, которые в вопросах дезинформации несведущи, диверсия будет успешной. Если работают профессионалы, или политики значительной величины, знающие толк в интригах, такого агента, скорее всего, вычислят. Вы понимаете, о чем идет речь.

— Ну да. А чего, этих хроноагентов в самом деле так много, что… Хотя, извините, это, наверное, тайна.

— У нас просто хорошие аналитики. Теперь собственно, ваш случай. Агент четвертого рода предназначен для обществ, где уже есть средства массовой информации и хотя бы примитивные понятия об информационной войне. Он не зомбирован, действует согласно своему разумению, обычно просто стремится выжить в новых для него условиях. Как непрофессионал без подготовки, быстро попадает в поле зрения органов госбезопасности. Обычно у него при себе минимум предметов первой необходимости, указывающих на принадлежность к другому времени. Собственно, то же, что и у вас. Согласны?

— В чем?

— В том, что у вас минимум предметов.

— Были еще пакеты. С продуктами.

— Это тоже минимум. И вот, как только установлено, что это случайный человек, ни в каких местных делах не заинтересован, но имеет массу информации о будущем, у лиц, принимающих решения на уровне страны, возникает большой соблазн это уникальное явление использовать в своих целях. То-есть то, что с вами в других временах происходило примерно то же самое — это не случайность. Это ваше задание. В деталях может быть отличие, но в целом — типовое задание. Оно определено вашим характером, вашими знаниями и так далее. Поскольку вы не меняетесь, для одних и тех же заданий вас используют. Понятно?

— Не совсем.

— Ну, представьте себе, что детям дали куклу… — она посмотрела на Виктора и на мгновение задумалась, — ну, положим, не куклу, а игрушечный пистолет. Они будут играть в войну: пыщь-пыщь, пиу-пиу. Дадут другим детям — они тоже будут играть в войну, и так далее. А когда есть несколько игроков, каждый из которых хочет изменить свой статус игрушечным пистолетом — это уже не жук в муравейнике. Это слон в муравейнике. Если манипуляция не обнаружена, то последствия могут быть глобальны. Это понятно?

"К чему она клонит? Если человеком начнут играть, то кто виноват — тот, кто играет, или тот, кем? Виноват, что он плохая игрушка? Хотя тот, кто играет, себя винить не будет."

— Как-то, знаете, не верится, что эта игрушка заставит правителей действовать против их интересов.

— Ну, это просто. Из теории нейронных структур следует, что принципиально новая информация приводит к рождению новых или гибели имеющихся у системы элементов. Информационные процессы могут приводить к разрушению окружающего материального мира, а раз процесс обучения неизбежен, то неизбежна гибель, элементов, а, значит, обеднение схемы… чувствую, это до вас опять не доходит.

— Ну почему же не доходит? — возмутился Виктор, которому, честно говоря, надоело просто выслушивать проявления Высшего Разума. — Короче, любую систему можно обучить так, что она развалится.

— Вы интуитивно уловили суть теории? — удивилась Светлана.

— А почему нет?

— Ну что ж, пойдем дальше. Каждая человеческая цивилизация — а их на Земле несколько сотен — это своего рода сеть, в которой постоянно рождаются и умирают знания и информационные связи. Каждая цивилизация устанавливает для себя порядок, при которой она будет устойчива — принципы отношений между людьми, мораль, законы, деловые принципы, порядок воспитания детей. Каждая цивилизация защищает этот порядок, запрещая определенные вопросы или определенную информацию, которая для этого порядка опасна. Не обязательно за высказывания будут отрубать голову или сажать — можно скомпроментировать говорящего, забить информационным шумом, но так или иначе опасную информацию изолируют. Кстати, в так называемом свободном мире в тюрьму посадить тоже могут: например, отрицание холокоста — это информация, которая разрушает Израиль и систему сионистских организаций.

— Но геноцид-то был, — дипломатично возразил Виктор.

— Конечно был, и против еевреев с цыганами, и против славян, так что неонацистов мы тоже не оправдываем, их работы подрывают и СССР. В общем, информационное оружие — это способы пробить барьер, закинуть смысловой вирус, или, как это у нас называют деструктивную информацию. Такую, что заставит общество, институты власти воевать против самих себя, когда страну сама же власть и разрушает. В общем, если, заметите, что власть ведет страну к гибели, прежде чем с этой властью бороться, сперва поищите, не стоит ли за этим кто-нибудь извне.

— Будем искать, — машинально ответил Виктор.

— С вами все в порядке? Может, позвать психолога?

— Нет-нет, это я так, задумался, — поскорее ответил он, а про себя добавил "Черт его знает, какой тут у них психолог".

— Знаете, люди могут испытывать эмоциональный шок, узнав о том, что они хроноагенты. Поэтому для реабилитации инструкция предусматривает помощь психолога.

"Люди… они… множественное число… Может, здесь просто такой способ убирать инакомыслящих? Ну да, угроза хроноагентов, а под это дело можно и любого, кто ничего не совершал, важно ведь не совершать, а быть собой… А что они со мной так возятся? Нужен живой хроноагент, чтобы оправдать репрессии? Кстати, это же и признательных показаний не нужно."

— Если вы уже привыкли к ситуации, — продолжала Светлана Викторовна, — то сейчас подойдут специалисты, и вы им все расскажете.

"Все — что? Им нужны против кого-то показания? В кооперативе?"

— Привыкаю, — ответил Виктор, стараясь сохранять вид наивного человека. — А рассказать о чем? О будущем?

— О прошлом. О ваших визитах туда. Как попали, при каких обстоятельствах, что от вас требовали представители власти, как вы выполняли их требования, что им сообщали, на что это должно влиять. Детектор лжи пока применять не будем, пока все на доверии, только видео- и аудиозапись. В ваших интересах — чтобы мы получили сейчас чистую картину. Что-то поменять, приукрасить — этим вы никому лучше не сделаете. Обеденный перерыв с пол-первого до пол-второго, можно будет погулять во внутреннем садике.

— Прогулки уже разрешены.

— Практически. Дело в том… — она замялась, встала со стула, зачем-то взяла еженедельник, но, не став листать, просто поставила на стол вертикально, слегка опершись руками, — дело в том, что стрелявший в вас бесследно исчез.

5. Трудно быть багом

К вечеру после ужина — на этот раз в столовой, по талонам бесплатного питания для командировочных — его снова проводили в "убежище". Число охранников оптимизировали до одного. Почему — Виктор, так и не понял, как и того, что значит "бесследно исчез".

Было ясно одно — надо поддерживать физическую и моральную форму. Он снова побрился — мысль о возможном ночном вызове не оставляла его, и он хотел встретить этот момент приведенным в порядок, — принял душ, и нашел среди кассет в тумбочке "Путь в Сатурн". "Это должно придавать силы", — сказал он себе.

"Итак, меня пока изучают", рассуждал он, глядя на экран. "И правильно делают. Чем больше изучат, тем меньше причин видеть во мне угрозу. Слон в муравейнике… Угораздило сразу налететь на этих журналистов. Хотя, конечно, если о моем появлении знают на западе, то это уже гарантия, что… Да нет никакой гарантии. Если что — просто как жертва этой самой перестрелки на вокзале, и все. На Запад только лохи надеются"

Самое паршивое в том, что эта роковая брюнетка отчасти права, подумал Виктор. В информационном обществе обычный человек, просто будучи самостоятельной личностью, может стать разрушителем общественных устоев. И дело даже не в том, что до него домогается государство, чтобы сотворить произвол, как об этом пишут всякие диссиденты, даже не то, чтобы над ним хотел сотворить произвол кто-то обличенный властью, нет! Все это случаи известные и понятные, и человек, даже при полной невозможности противостоять произволу, все-таки чувствует, что на его стороне правда. Страшно было то, что он действительно может представлять собой опасность, и в этом случае сама совесть будет требовать ограждения его от общества только за то, что он существует, какой есть, каким его сформировала вся предыдущая жизнь, система и то же общество.

Этот печальный факт камня на камне не оставлял от тех надежд, которыми было пронизано светлое, солнечное утро российского интернета в том самом девяносто восьмом нашей реальности. В ту пору собравшиеся в сети интеллектуалы, знавшие английский со словарем, слова из трех букв URL, FTP и WWW, а также где в настройках Нетскейпа менять шрифты на кодировку KOI-8, честно надеялись, что новая технология вернет наше общество от демократии представительной, потонувшей в партийных интригах и сливах копромата, к прямой интернет-демократии, простой и незамутненной, как античный форум. Они мечтали о мире, где каждая кухарка сможет управлять государством через электронные собрания граждан и общаться с руководителями всех уровней через чаты и рассылки. Они мечтали о слиянии миллионов людей в коллективный разум, который из разных точек России и мира напишет Великую Энциклопедическую Книгу, где будет собрана вся мудрость о ходе реформ, борьбе с кризисом, коррупцией и миграцией, и, конечно, о защите прав человека и окружающей среды.

Все эти мечты о галактической интернет-демократии уперлись в человека, точнее — в его личность. Пока в Рунете сидел советский человек, точнее, квалифицированная и морально устойчивая часть ИТР, дорвавшаяся до модема 14400 бод, и мечтавшая о 56К, как о манне небесной, с ее уровнем образования, моральным кодексом и привычкой, как в песне, раньше думать о Родине, а потом о себе, интернет-демократия казалась такой же близкой, как мировая революция в 1918 году. Но стоило только в мировой паутине оказаться детям той самой демократии, ради которой все и затевалось, то-есть тем, кто гребет под себя и кому без разницы, каких размеров его отечество, стало очевидным, что либо демократия, как государственный строй, этих своих детей сожрет, либо они ее, но кто-то кого-то должен. Коллективный разум превращался в коллективный троллинг, электронные собрания — в организацию взаимных плевков в острой или хронической форме, а сами сервисы общения последовательно заплывали спамом.

Интернет уперся в собственное противоречие, с коим и был рожден. С одной стороны, все понимают, что если троллей и прочую шушеру не гнобить самым тоталитарным образом, то они заполонят все пространство, с другой стороны, если гнобить троллей, они создадут свои форумы, где троллями уже будут считаться нормальные люди. Интернет по своей технической природе демократичен, как публичный сортир, где каждый может нацарапать на стенке любое мнение по любому вопросу. Однако любое мнение ценно лишь в той степени, в какой отражает наличие знаний и мозгов у того, кто его высказал. И если в равной степени давать говорить каждому и считать одинаково ценным мнение этого каждого, то мы довольно быстро упремся в то, что пространство окажется забито множеством мало- или вовсе даже неквалифицированных мнений. При этом нормальные люди, увидев это, просто не будут там писать и даже читать это не будут. То-есть, Интернет в его нынешнем виде дал право человеку свободно думать и говорить, но лишил его смысла делать и то и другое.

Более того, стремление каждого к личному самоутверждению, ставшее основной моралью нынешнего общества, ведет к тому, что любая борьба мнений в Интернете из поиска истины превращается в борьбу личностей или групп за место в информационном пространстве. Чем дальше идет спор, тем менее важно, зачем он был начат, тем важнее своим постингом стать на голову противника; и так до тех пор, пока демократический обмен мнениями окончательно не превращается в срач.

В довершение всего, годы свободного виртуального общения сограждан привели к привычке отрывать свое "Я" физическое от "Я" сетевого. Юзер почувствовал себя Фантомасом, который может в любой момент натянуть на себя любое "Я", что угодно с ним сделать и заменить другим, а если надо — наплодить сразу целый десяток. Возможность изгаляться над собственным сетевым "Я" приучила относиться с пренебрежением и к сетевому "Я" окружающих, и эта привычка к безответственности будет подсознательно переноситься на любые инструменты виртуального общения, даже если там не будет анонимности.

И если мы, находясь в здравом уме и твердой памяти, хотим сделать из этой виртуальной помойки инструмент общественного самоуправления, то у нас только два варианта. Либо придется снова привести всех пользователей и-димокраси к стандарту добропорядочного советского человека, либо надо плюнуть на принципы и пользоваться этой непосредственной интернет-демократией как красивым прикрытием волюнтаризма, что тоже есть выход.

Внезапно ожил телефон. Резкая электронная трель оборвала речь немецкого офицера из разведшколы: Виктор надавил на паузу на телевизорном пульте. Хорошо останавливать немцев пультом, усмехнулся он про себя. Охранник снял трубку и спустя секунду протянул ее Виктору.

— Вас.

В трубке послышался голос Светланы.

— Виктор Сергеевич, вы еще не ложитесь спать?

— Нет. Смотрю кино.

— Вы не возражаете, если я к вам зайду уточнить кое-какие детали? А то гонять вас туда-сюда уже поздно.

"А инструкция это позволяет?" — подумал Виктор, но неожиданно для себя спросил:

— А вы еще работаете?

— Да… Надеюсь, что дома ругать не будут.

— Ну подходите, может, побыстрее разберемся.

Она появилась из-за застекленной двери прихожей, внеся с собой какую-то вечернюю свежесть и все тот же преследующий повсюду запах дымка от сжигаемых листьев. В овраге дачи и за запретами трудно проследить, подумал Виктор.

— Ну, как вы устроились?

— Великолепно.

— Хорошо, что не теряете чувство юмора.

— Абсолютно серьезно. По сравнению с положением секс-рабынь из бывшего Союза в Лондоне из нашей реальности мое положение можно считать королевским.

— Вы имеете в виду женщин — асоциальных элементов, выехавших за рубеж?

— Я имею в виду женщин, вывезенных обманом или насильно и которых избивают и заставляют отдаваться клиентам до тридцати раз в день. Таких данных о нашей реальности в досье нет?

— Вы хотите меня шокировать?

— Нет. Просто хочу объяснить, почему я не принял от Запада миллион, если такое поведение выглядит странным.

— У нас оно не выглядит странным. Что бы вы здесь больше всего хотели?

— Работать. Самое время работать. Понимаете, для нас на заводе в перестройку не колбаса была главное. Мы не колбасу требовали, черт с ней, яйца можно есть, курей, нашли бы что, все бы это наладилось. Нам, выученным работать, исследовать, приученным мечтать о завтрашнем дне, надо было самореализоваться. Внедрить изобретения, рацухи, создать, черт возьми, то, что лучше JVC, "Шарпа" или "Соньки". Надоело быть вторыми и третьими, хотелось быть первыми, как Королев, Курчатов, Попов, те, про кого писали книги, снимали кино, чьи портреты вешали в аудиториях института. Это была великая мечта инженера. Большинство в этом не признавалось, нескромно вроде, но в подсознании у всех это было — чтобы государство смогло взять от нас все, на что мы способны, для чего учились.

— Ну а как же очереди, все эти бытовые неудобства, дефицит…

— Светлана Викторовна, я вам вот что скажу. В конце перестройки приезжал к нам в Брянск один демократ… как же его звали-то… а, вспомнил: Артем Тарасов. Первый легальный миллионер. Он куда-то там выдвигался. Ну так вот, он ведь не колбасу нам обещал! И даже не черную икру всем! Он обещал такой строй, где в человеке ценят новатора. О швейной машине нам рассказывал, которая шьет взад, вперед, вбок, чуть ли не фанеру, еще про что-то, сейчас уже не помню… Народ чуть не на руках его носил.

— А потом?

— А после реформы о нем не слышно стало, не знаю уже. Но вот что главное: Вот здесь, у вас, я увидел то, что он нам тогда обещал, такой строй, общество свободного труда. Он обещал, а вы это здесь сделали. Вот теперь, при такой жизни, только работать. Машины создавать, дороги высокоскоростные строить на триста, на пятьсот километров в час.

— А дороги-то зачем? — удивилась Светлана, и, по-видмому, искренне.

— Ну как же?.. Ну, вот, что с Китаем сейчас подписывают, и вообще… Мобильность-то населения повышается.

— А, это… Но это в основном технология на экспорт, у нас ее развивать не будут. Нерационально.

— В смысле, дорого?

— Не дорого, а нерационально. Помните, в шестидесятых сверхзвуковые пассажирские самолеты делали? Ту-144, "Конкорд"… Они не прижились. Нерационально.

— Постойте, но как же Франция, Германия, Япония, тот же Китай…

— Но это когда начиналось-то? Альтернативы физической мобильности в то время просто не было. Поэтому за рубежом создали из этой мобильности культ, ввели ее в экономическую теорию, чтобы оправдать развитие огромной технической структуры скоростных железных дорог, которая сама себя лоббирует. А теперь посмотрите на Россию. У нас огромные пространства и людей на них мало. Вы представляете, сколько надо строить дорог, и с какой скоростью ездить, чтобы человек смог наши необятные пространства охватить? Здесь нужна иная технология, когда человек в долю секунды перемещается в любое место Союза.

— И вы ее нашли? — ахнул Виктор.

"Так может… так может, и по времени они перемещают?!"

Светлана улыбнулась.

— Конечно, нашли. Компьютерные сети. Основной транспорт будущего. Человек, не выходя из дома, не выезжая за город, может в любой момент перелететь и в Магадан, и в Ригу, и в Ташкент. Он может так ездить в командировки, посещать строительные объекты — а уже есть такая технология телекамер через сети, — может присуствовать на совещаниях, делать чертежи машин в десятках организаций, разбросанных по стране, управлять огронмыми фирмами, и даже ставить опыты — ведь основную часть информации ученым теперь дают не личные наблюдения, а сигналы приборов. А сигналы можно передать по сети куда угодно, и обрабатывать где угодно.

— Но ведь не все же так можно решить. Например, вживую съездить к родственникам, да и на юг… На море не будешь просто смотреть.

— Если надо срочно к родственникам, у нас удешевляют авиаперевозки. Первые пассажирские машины у нас строили на основе бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов, а сейчас основное — это экономичность. А на юг главное правильно организовать сервис. Раньше человек мучился несколько суток в вагоне, теперь, войдя в поезд, он начинает отдыхать. Ездят же люди в круизы на теплоходах по Волге или Днепру, там вообще медленно, но они отдыхают, я сама так с детьми ездила. Купались на каждой стоянке, сколько городов новых повидали…

— Мне тоже доводилось. Красивые места в России…

— Вот, как только человек садится в поезд — это для него железнодорожный круиз в двухэтажных вагонах. Даже питание каждому по диете определяют, как в ведомственной поликлинике врачи указали. Компьютерные сети в умелых руках — это все. Только важно четко разделить, где вопрос решает переброска информации, а где человек должен остаться человеком, живым, чувствующим, а не уходить в почтовые романы. Культура здесь еще не сказала своего последнего слова.

— М-да. Скажите честно, зачем вам при всем при этом неандерталец из капиталистического прошлого? Кроме научного интереса и проверочных мероприятий, каких вшей он с собой завез?

— Вот вы как… А я только что хотела вас спросить, как вы смотрите на перспективы демократизации СССР. Без развала страны, конечно.

"Провокационный вопрос? Или… А что меня провоцировать? Я вообще-то тут из демократической страны, значит, как честный гражданин, в демократию просто не могу не верить."

— А что, знаете, у вас получится. Вы только, пожалуйста, как японцы говорят, лица своего не теряйте. Демократия — это не право личности, это право личностей уживаться вместе, рассудить по справедливости… Это, это… как вам сказать, это диктатура закона, ума и совести; этими тремя вещами невозможно злоупотребить.

— Я смотрю, вы взволнованы.

— Так. Наболело. Понимаете, ходишь тут у вас и завидуешь — почему мы не смогли так же.

— У вас еще все в будущем. Вот вас изучим, посмотрим, какие в вашем мире, как говорят на западе, баги. Может и найдем, что посоветовать.

— Хочется верить.

"Баги, значит, будут по мне изучать… Ладно, не бери в голову, по чем им еще их изучать-то?"

— А пока вот это вам оставлю… — и она положила на стол ярко-зеленый пластмассовый футляр размером примерно с органайзер, напоминавший то, что Виктор заметил у подростков возле подъезда Мозинцева в первый раз; за коробкой появились адаптер питания и шнур. — Всего доброго, а то в семье заждались.

— Вам тоже всего доброго. До завтра!

Ее силуэт в элегантном красном пальто растял в ярких лучах люминесцентных ламп гостиничного коридора; вместе с лучами в номер залетело свистящее эхо от пылесоса горничной, убирающей ковер, распалось, растеклось по обоям и потолку, и замерло, отсеченное закрывшейся дверью. Виктор раскрыл футляр: внутри обнаружилась клавиатура немного побольше, чем у недавно вышедших из моды в нашей реальности китайских записных книжек, и жидкокристаллический экран с почтовую открытку, по виду, черно-белый. Он передвинул рычажок "Вкл.": на экране, одна сменяя другой, появились надписи:

"Компулятор КМТ407П идет загрузка. "

"Обнаружен канал открытой радиосети. Войти под именем Сварог14 Д/Н?"

Виктор нажал "Д", на что девайс ответил "Вход в сеть с правами 1 уровня": здесь это соответствовало тому, что у нас обычно называют "guest". Впрочем, здесь guest'а, как такового, не существовало из-за отсутствия анонимности.

На экране высветилось что-то вроде интерфейса браузера Lynx под терминал VT100 и восьмидесятисимвольный дисплей; тут Виктору стало понятно, что качественная каталогизация в здешнем вебе — это жестокая необходимость.

"А сервак небось распознает клиент и сразу выдает под него страничку", попутно заметил он. "Стало быть, компулятор — это нетбук, только менее продвинутый. Интересно, зачем мне его дали? Прорыв информационной блокады? Или смотрят, не попытаюсь ли с кем-то связаться, дать сигнал? Ладно, глянем теперь уголовный кодекс."

Отдельной статьи за хроноагентство Виктор не нашел, и это его немного обнадежило. Правда, это значило лишь то, что сведения о попаданцах будут держать в секрете, да и припаять шпионаж по формальным признакам при желании всегда можно, даже если ни одно государство мира не признает его, Виктора, своим агентом или хотя бы гражданином (а кто в таких случаях признает?). В разделе "Преступления в сфере информации" были вполне предсказуемые статьи за несанкционированный доступ, создание вредоносных программ, а также нарушение деятельности государственных компьютерных систем путем физического воздействия на аппаратуру, носители информации и средства передачи данных. Зато среди госпреступлений, в числе прочего, обнаружилось разъяснение, что к антисоветской агитации и пропаганде, в частности, относится публичное отрицание справедливого характера Великой Отечественной со стороны СССР, решающей роли последнего в разгроме фашизма, освободительной роли РККА, а также многонациональности характера фашистского геноцида. Виктор хихикнул: последним сразу долбанули и по нацистам, и по сионистам. Кстати, отрицать или умалять роль партии в победе советского народа над фашизмом как раз не запрещалось: то ли партноменклатуре показали место, чтобы не выпендривалась (и опять интересно, кто именно? не сама же?), то ли, наоборот, эта роль казалась здесь очевидной.

"Партократию, как класс, здесь сдерживают информационным оружием!" — вдруг пронеслось у него в мыслях. "Ну да — прямой пиар ограничивают, критику хоть через заднее крыльцо, но пропускают, и, видно, полного идеологического контроля не дают, да еще эта фраза про демократизацию, если это не провокация, конечно… А как же она, эта партократия, не взяла реванша, что ее держит?"

"Кстати, сегодня уже неделя, как я здесь", подумал он спутя минуту, "всего неделя, а почему-то такое чувство, что в этой реальности и родился. Может, это действительно так? СССР — наша историческая родина, и мы оказались с нее изгнаны, разделены, рассеяны по лицу земли? А может, не только СССР? Где наша земля обетованная — на Красной площади в Москве, на Владимирской горке в Киеве? А может, на Косовом поле?"

— Простите, занавеску можно открыть? — спросил он охранника; тот кивнул. Виктор погасил свет, и раздвинул шторы. Над подсвеченным прожекторами фасадом планового корпуса сияло чистое ночное небо, и самой яркой и крупной звездой, пересекая черноту, плыла БКС, поднебесный авианосец этой новой и не во всем еще понятной, но уже ставшей такой близкой ему России.

6. Регрессор

После ясной ночи утро выдалось туманным. Светлана Викторовна закрыла форточку, чтобы сырость не заползала в кабинет.

— Как освоились с техникой?

— Все гениальное просто, — ответил Виктор, — странно только, что у нас не стали развивать это направление. Знаете, тут у меня за ночь кое-какие соображения возникли, вы не возражаете, если я ими поделюсь?

— Конечно. Я слушаю.

— Вы вчера сказали, что стрелявший исчез бесследно. В каком смысле бесследно? Просто опытен и не оставил следов?

— Это соображения или вопрос?

— Это вопрос, на котором строятся соображения.

— Хорошо. Он исчез бесследно в прямом смысле. Когда поднимался на чердак, видеонаблюдением зафиксировано, куда делся — ни в одной записи нет. На крышу не вылезал, внутри не спрятался, никаких ходов нет. Исчез. Постойте… Вы думаете, что…

— Я думаю, что. Он открыл огонь и ушел через точку перехода.

— Оружие и боеприпасы были брошены метрах в двадцати от огневой позиции. Кстати, все из нашей реальности. Получается, с оружием перейти нельзя? Тогда все понятно.

— Оно разбирается в оружии? "В Зону нельзя ходить с оружием…" Или он думал, что нельзя…

— Интересная версия, Виктор Сергеевич. Хроноагент — наемный убийца… Мы ее еще не отрабатывали. Но пока в ее пользу только нелогичность фактов. И еще вопрос — кто и зачем?

— А если тот же, кто и посылал?

— А зачем?

— Вы не рассматриваете варианта, что я могу быть только прикрытием для основного хроноагента? Меня перебрасывают к вам, я тут же оставляю кучу следов, ЦРУ высылает своих людей, вы по их следу выходите на меня, все силы задействованы, а в решающий момент — бац! — ни хроноагента, ни киллера, ничего. А настоящий агент спокойно действует.

— Какие у вас основания так считать?

— Слишком много улик. Зачем, например, мне подбрасывают монету? Хотят показать, что мне жандармерия прислала черную метку? А вызов по телефону на Володарку? Если бы я повелся, это бы выглядело так, как будто я имел с кем-то разговор в лесу на выезде.

— Занятно, хотя и пока бездоказательно…

— Да, как и предположения насчет того, что должен скорректировать хроноагент.

— Что за предположения?

— Исправить последствия действий первого хроноагента.

— Вы считаете, что был первый?

— Я не помню случаев в истории, чтобы ваше ведомство бросало столько сил на никем не доказанные гипотезы и разрабатывало целые теории. Либо был хроноагент, либо была достоверная информация о нем.

Светлана молчала примерно с минуту; вообще Виктор заметил, что на размышления при сложном вопросе у нее обычно выходило не более минуты.

— Ну что же, — наконец, ответила она, — хроноагент был, один, давно, двадцать лет назад. С тех пор ждем других.

— И он изменил историю.

— Как видите.

— Это был хроноагент четвертого рода?

— Четвертого, Виктор Сергеевич. Только теорию мы тогда быстро выработали. Привлекли фантастов якобы писать фантастический детектив, популяризующий четкую работу наших спецслужб с людьми из другого времени. Они нам идей и накидали. И еще, самое главное — хроноагент свою миссию не выполнил. Мы отреагировали совсем по-другому. Его рассказ о будущем должен был навести на мысль, что перестройку и реформы надо начать раньше, тогда неизбежный распад Союза принесет меньше жертв. А мы начали совем другое. То, что сохранит нашу страну… точнее, уже сохранило. Значит, вы считаете, что второй хроноагент должен исправить положение?

— Именно так! С какой стати уже третий раз у меня происходит одно и то же? Залетаю в прошлое, здрасьте-здрасье, а тут уже до меня кто-то произвел МНВ — минимально нобходимое воздействие — и мир идет уже в другую сторону. Причем, заметьте, я появляюсь в нем не в момент изменений, а тогда, когда он сложился, когда первый попаданец уже давно ни на что не влияет, а все идет своим естественным путем. И появляюсь именно накануне кризиса. Это совпадение или это задача?

— А вы, как я понимаю, исправлять это прошлое как раз не хотите? И потому вас закинули, чтобы подставить нам?

— Причем сразу. Вы должны были взять меня еще у Самолета, но ваши сотрудники взяли ложный след.

— И ваш отъезд с Ингой был бы выходом из игры здесь? Живой вы начали действовать не так, как ложная цель, и тогда они решили подбросить труп с монетой?

— А киллер с понтом ушел в другое время и обрубил концы.

— Тогда получается, что они должны знать методы нашей работы или догадываться. Мы ориентировали население, чтобы обращали внимание на людей с необычными способностями, а они, наоборот, могут прислать того, кто не умеет делать что-то известное современному человеку. Кстати, не забывайте, пожалуйста, что они — это пока только предположение.

— Ну, спецслужбы второй реальности пользовались точками перехода для поворота истории. Это факт.

— Но не факт, что они стоят за всеми случаями. Наоборот, кто-то мог использовать их самих. Хотя опять-таки что-то определенно утверждать мы сможем только в том случае, если обнаружим этого вашего второго. Кстати, он должен вас знать очень хорошо, и не только по фотографии.

Виктор задумался. Светлана тоже молчала, видимо, ожидая реакции. В комнате стало тихо, необычно тихо — по крайней мере, Виктору эта тишина показалась странной.

"Почему меня так удивляет эта тишина?" — подумал он. "Такое впечатление, что не хватает чего-то привычного. Шума улицы? Нет. Динамик на стенке молчит? Нет, нет, в этом ничего нового… А, вот оно. Нет шума кулеров. Монитор на столе стоит, а шума системника нет. Для терминальной станции достаточно маломощного процессора, и кулеры не нужны."

Он решился первый нарушить молчание.

— Светлана Викторовна, — начал он, — я понимаю, что перед пришельцем нельзя из осторожности раскрывать все карты, но мне кажется, что если вы расскажете о первом контактере, то мы с вами сможем лучше нащупать истину. В конце концов, если бы моей задачей было бы вытянуть именно эту информацию, то ни я, ни те, кто гипотетически могли меня сюда закинуть, не стали бы действовать таким глупейшим способом. Наверное, на это необходима санкция вашего руководства…

— За мои полномочия не волнуйтесь, — улыбнулась она. — Хотите кофе? Нас тут недавно оснастили автокофеварками "Экспресс-миньон".

— И кофе "Нескафе"?

— Вы уже у нас были? Двадцать лет назад такой дефицит! В Москву ездили, в очередях стояли за этой коричневой баночкой…

"Это просто это какой-то День Сурка…"

— …А вообще, хотя сейчас это время и критикуют за мелкобуржуазность, но ведь мы с вами жили тогда не только джинсами, дисками и погоней за дефицитом. Были и тогда мечты, в стройотряд ездили на Атоммаш, жили в вагончиках… Даже вот колхоз — иногда жалко, что теперь его отменили, что-то в нем было для студентов. Я, например, там со своим будущем мужем познакомилась.

Кофеварка фыркнула и наполнила две чашки.

— Ну вот, теперь проще слушать будет. Значит, первый хроноагент был выявлен в семьдесят восьмом году.

Светлана дала короткую очередь по клавишам и повернула экран к Виктору. Он ожидал увидеть портрет попаданца, но вместо этого медиапроигрыватель крутил кинохронику предолимпийских времен.

"Проверяет? Следит за реакцией? Знакомо или нет?"

— В руководстве страны к этому времени уже назрел кризис, — продолжала она. — Трижды Герой Советского Союза Леонид Ильич Брежнев начал физически дряхлеть и терять контроль над ситуацией в верхушке. Новое поколение партийной элиты, которое не участвовавшее в войне и привыкло жить приобретательством и покупкой зарубежного дефицита, все меньше было заинтересовано повышением уровня отечественных потребительстких товаров. У этого поколения, которое сейчас условно называют "подлесок", сформировался двойной комплекс неполноценности. Во-первых, это чувство ущербности всего советского по отношению к зарубежному, доходившее до культа импортного барахла, а, во-вторых, — чувство невостребованности из-за того, что кресла освобождались только для захоронения у Кремлевской стены. Система была слишком стабильной. Плюс к тому, руководители республиканских ЦК чувствовали себя ущемленными, потому что на роль генсека не пустят человека из нацменьшинств и исподволь подходили о мысли отделиться и быть полновластными царьками. Обществоведы не только не смогли дать "подлескам" какую-то цель, кроме дележа кресел, погони за льготами и зарубежными шмутками: хоть и было среди них много людей умных и талантливых, но вместе, как система, они превратились в церковь, в организацию, которая отстаивает догмы. Даже не из страха, а потому что в этой части науки были такие правила продвижения. Вы наверняка сами это помните.

— Да. Поэтому я в гуманитарии и не пошел, хотя говорили, что есть способности.

— Короче, хроноагент был спичкой в соломе.

— И почему не загорелось?

— Не учли психологии русских. Они думали, что Андропов будет действовать, как разумный номенклатурщик, то-есть побежит за орденом. Его же на этот пост поставили именно потому, что он не станет использовать КГБ, чтобы взять власть. А он поступил, как службист. Он решил, что терять нечего, и долг присяге требует от него брать власть в стране профессионально, то-есть действуя в рамках закона.

— Законный переворот?

— А чего стоят спецслужбы, если они где-то не смогут в интересах своей страны сделать переворота? Прежде всего Юрий Владимирович представил результаты Брежневу. И подал информацию так, что тот был вне себя. Человек понял, что ему осталось жить три года, и не нужны ему ни ордена, ни коллекция автомобилей, ни вся эта похвальбы в его адрес, а надо бессмертие души. А чтобы обрести это бессмертие, политику надо войти в историю, как спасителю Отечества, а еще лучше — мира. Как кофе?

— Вскрытие покажет.

Она хихикнула так, что дрогнула рука; коричневые волны в чашке вышли из берегов.

— Слушайте, ну предупреждайте, я хоть сначала на стол поставлю…

Света вытащила бумажные салфетки и промокнула капли на матовом пластике цвета ореха.

— В результате Андропов получил санкцию генсека на операцию "Ответ", — продолжала она. — Это от "Наш ответ Чемберлену". Создавать теорию нового общества привлекли тех, у кого голова свежая — технарей, того же Альтшуллера с его прикладной диалектикой, марксистский андерграунд вроде Кагарлицкого, он как раз самиздатом начал баловаться. Из зарубежных даже Гэлбрейта и Окито подключили, правда, они не знали, что работают на КГБ. И, представьте себе, вскоре чисто на уровне здравого смысла получили программу перезагрузки советского общества. Вам в институте рассказывали, что уровню производительных сил должен соответствовать уровень производственных отношений?

— Ну да. В теории. Когда до феодализма и капитализма доходили, еще понятно, а как они дальше связываются…

— И не удивительно! После Ленина у нас этими производительными силами философы не занимались! Считали, не их графское дело железки изучать. Так вот, вышло, что после крупного машинного производства — ту, того, что у Маркса — у нас еще два уровня развития производительных сил получилось. Значит, первая промышленная революция — это вы знаете, это Маркс описал, это механизация. Паровая машина стоит, трансмиссия по зданию, механизмы, станки крутит, объем производства этой машиной ограничен. Отсюда буржуазия, то-бишь прямые хозяева этих заводиков, которые еще в состоянии охватить то, чем она руководит, ну и пролетариат — неквалифицированная рабсила, неграмотная, работает за копейки. Сейчас такое производство либо вынесено в страны третьего мира, например, полукустарная продукция из Китая, либо для него на Западе нанимают мигрантов, часто нелегалов, создают подпольные цеха и там эти мигранты пашут, как рабы, как марксовы пролетарии. Понятно?

— Угу. То-есть пролетариат теперь это Равшан и Джамшут.

— Не знаю, кто это, но чувствую, что вы поняли. Вторая революция — это электрификация. Электропривод, конвейер, релейная автоматика. И вот этот массовый поточный выпуск требует других отношений. Во-первых, значительная часть рабочих должна быть грамотной и образованной. Читать чертежи и техпроцессы, знать, что такое электричество, законы физики, подчас иметь руки ювелира и сообразительность шахматиста. Такая рабочая сила не может быть дешевой, ей нужны школы, детсады, больницы, дома отдыха, потому что человек с улицы по невежеству наделает убытков в сто раз больше, чем ему заплатили. Во-вторых, производство стало сложным, и частный предприниматель не может сам разобраться в сложной организации большого завода. Поэтому предприниматель уже не хозяин. Хозяин — аппарат, инженеры, технологи, управленцы. А он — финансист, для него экономические понятия сворачиваются в узкую сферу операции с деньгами. Вот на этом этапе экономические науки не только у нас, но и во всем мире вырождаются, превращаются в узкие ремесленнические дисциплины для бухгалтеров, банкиров и составителей госбюджета. В-третьих, для фордовского производства уже нужна не столько максимальная сиюминутная прибыль, сколько стабильность. Конвейеры легко запустить, но трудно перестраивать. Отсюда необходимость как в общем планировании экономики, так и в определенной унификации человека, подгонки его личных интересов под общественные. И частный предприниматель в этой системе уже получается фигурой лишней, ненужной. Вот Сталин методом проб и ошибок и создал общественный строй под конвейерные производительные силы. Поэтому страна быстро развивалась.

— Это я помню. Но потом-то она все равно затормозилась.

— Сталин умер, началась новая промышленная революция — кибернетизация. Электронная автоматика позволила сделать гибкое автоматизированное производство, которое можно быстро перестроить: вот сейчас нужен самокат — делают самокат, нужен самосвал — делают самосвал. А система-то советская у нас старая осталась, под конвейерную систему, с отраслевыми министерствами, с прямым планированием. И вот эта команда, о которой я вам рассказывала, выработала новую советскую систему, где производственные отношения уже сконструированы под новый уровень производительных сил. Сталин брал за основу американский опыт, теперь взяли японский. Ну, вы из нее кое-что уже видели, так?

— Кое-что. Правда, чисто хозяйственное, до устройства государства не дошел.

— Будет время — ознакомимся. Правда, нового классика маркизма у нас не появилось, гениальных открытий в теории — тоже. Но зато удалось наконец-то понять и использовать то, о чем эти классики писали. Команда выработала не декларацию, не пустой манифест с кучей правильных слов, которые так любит рожать определенная часть нашей интеллигенции, возомнившая себя духовными господами. Команда написала техпроцесс изменения общества — точно так же, как в свое время физики создавали атомную бомбу и космические ракеты, а не просто познавали истины. При Сталине физика и математика стала производительной силой, теперь на производство стала работать философия и политэкономия. Оставался вопрос внедрения. То-есть технология легальной смены власти и элиты.

— И тогда использовали то, что удалось выкачать у попаданца? Перестройку, гласность, прочее? Только в другую сторону?

— Ну почему выкачать-то? — удивилась Светлана. — Хотя я понимаю, вы десятилетия жили под давлением мифов о "кровавой гебне". Хроноагент очень охотно все выложил, правда, первое время пытался выдавать себя за сталиниста, пострадавшего от либерастов. Очень уж себя запугал. Но его легко поймали на противоречиях в показаниях, да и Тофик Гасанович помог, он весьма плодотворно с нами работал. Помните, о нем еще "Техника-Молодежи" писала?

— О ком это? А-а, вспомнил! Дадашев, мысли читал в начале семидесятых.

— Тут, Виктор Сергеевич, даже читать не пришлось. Хроноагент Дадашева узнал! Он же журналистом был и в конце восьмидесятых репортаж про него делал. Тут же раскололся, все выложил, что антикоммунист, что Союз ненавидит, что колбасы ему недодали…

— Колбаса, это для них святое.

— Мы поняли. Так вот, для операции нужна была ударная фраза. Как в рекламных роликах, чтобы не разъяснять народу мудреные слова и парализовать волю к сопротивнлению номенклатурной верхушки. Надеюсь, я уже подвела вас к выводу?

— Конечно. Вы пуганули их тем, чего они больше всего боялись. Сталиным. А у народа Сталин ассоциировался с политической волей.

— Которая противопоставлена пассивной, апатичной, разленившейся номенклатурной верхушке. Конечно, это не способ для постоянного обновления элиты, но иного выхода не было. Либо мы — их, либо они — Союз. А дальше вы уже примерно должны представлять. Брежнева сменяет Андропов, операция пошла. Андропов же у вас что писал? Что надо разобраться, кто мы и где находимся. А у нас все было известно, оставалось действовать. И, пока не опомнились, началось. Вброс копромата, война с троцкизмом, оправдание Сталина и Берии… Народ был просто в восторге: наконец-то на верха глаза открыли! Горбачев тогда сам отказался в генсеки идти, осторожничал. А потом уже Романов в начале восемьдесят четвертого пришел, как либерал, как компромисс, вокруг которого прижатая элита сплотилась, ища новой стабильности. Ну как вам наш вариант?

— Интересно. А сажали много?

— Тех, кто заслужил. Взятки брал, махинировал. Репрессий не было, да и не нужны были. Больше пришлось думать, как бы одной тенью репрессий до смерти не перепугать. Но это не главное. Главное, Виктор Сергеевич, что покушение на вас было инсценировано.

— Как инсценировано? Кем?

— Одна пуля аккуратно в плечо фрау Лацман, легкое и кость не задеты, две пули в бронежилет нашего сотрудника, в наиболее защищенные зоны. Кто-то этот спектакль разыграл.

7. Найти кошку в стоге сена

— Вы считаете, что своей версией ввожу вас в заблуждение? — спросил Виктор.

— Я считаю, что кто-то всех нас пытается водить за нос. Вас же не обязательно убивать физически. Следствие поручат опытным сотрудникам, они быстро придут к выводу об инсценировке, и получаемые от вас правдивые и искренние сведения будут рассматриваться нами, как дезинформация. Вас планировали убить информационно. Понимаете?

— То-есть вы бы капитулировали?

— Те, кто устроил ваше попадание, точно выбрали время. Во-первых, в СССР грядет смена власти — а вы тот фактор, который может спровоцировать групповщину и драчки между лидерами. Во-вторых, внешний кризис и формально угроза термоядерной войны — хотя с американцами уже идут переговоры создать общие глобальные силы безопасности. Ядерные технологии расползаются, и не только они. В руках террористов или авантюристичных политиков в будущем может оказаться оружие, не менее опасное, чем ядерное, но более компактное и дешевое.

— Что за оружие?

— Эту информацию мы вам предоставить не можем. Если у вас его еще не создали и не применили, то лучше, если утечки не будет. На чем мы остановились… В-третьих: скоро понадобится новая перезагрузка системы. Информатизация и наноинженерия создадут новый уровень производительных сил, и ему понадобится новый уровень производственных отношений. Исследования уже идут, и вы — информационный фактор, который может существенно повлиять на выводы.

— Значит, в меня стреляли, чтобы вы решили, что я дезинформатор. Теперь, чтобы ввести противника в заблуждение, вы сделаете вид, что поверили мне, и будете держать у себы по программе защиты свидетелей. Я правильно понял?

— Нет. Где-то завтра-послезавтра вы вернетесь на работу.

— Я, кажется, догадался, почему КГБ направило работать со мной именно вас, — после некоторого раздумья произнес Виктор. — Точнее, почему направило именно женщину. Женщины руководствуются нечеткой, вероятностной логикой, если женщина говорит "да", то с вероятностью пятьдесят процентов это значит, что она говорит "нет".

— Ну, это естественно. У женщин в хромосомном наборе ядра клетки две X- хромосомы. Поэтому женщина, рассуждая, быстро прокручивает цепочку вариантов и выдает ответ, который внешне мало связан с исходной посылкой. Короче, если бы агент-два хотел вас убить, он давно бы это сделал. Штыру же он не колеблясь, ликвидировал. Что-то узнал у него и ликвидировал, как свидетеля. А вам подкидывает монету, куда-то зовет… Похоже, он ищет контакта с вами, но почему такими странными способами — непонятно.

— Хотите, как на живца?

— Виктор Сергеевич, вы же знаете, во что превратили вашу страну. И здесь может произойти то же самое, даже еще хуже. Вы же видите, для второго хроноагента человека убить — раз плюнуть. Вы думаете, его к нам — с добрыми намерениями? Посланец высшего разума?

— Не совсем пойму, чем он вам так опасен. У вас тут целая теория, как фильтровать базар прогрессоров, мощный аппарат, поддержка населения…

— Во-первых, не надо исключать у агента возможных сверхспособностей. Во-вторых, обстановка. Мировая постиндустриальная система находится в состоянии глубокого системного кризиса, который после первого обострения стал постоянным, глубинным и выхода из него не видно. У вас, кстати, наверняка то же самое начнется лет через десять-пятнадцать: распад СССР и эксплуатация ваших природных ресурсов его отсрочит, но не отменит. Сейчас "свободный мир" теряет все то, что он достиг в семидесятые-восьмидесятые. Вводится шестидесятичасовая рабочая неделя, повышается срок выхода на пенсию, потому что нет средств на ее выплату, снижаются бюджетные расходы, выбрасываются на улицу полицейские, "белые воротнички" — служащие госучреждений, учителя — под предлогом рационализации расходов и так далее. Урезано исследование космоса, остались только расходы на звездные войны и развиваются частные и частногосударственные прибыльные проекты. И на этом фоне наш Союз как заноза, торчит. У нас рабочая неделя в полтора раза короче, возможность духовно развиваться, восстанавливать силы и при этом у нас рост производства, всеобщая и полная компьютеризация и ударсные космические силы… Виктор Сергеевич, они сейчас смотрят на нас так, как брежневский мещанин смотрел на житье в ФРГ, они там слюнки пускают — "ах, вот они умеют, а мы нет, зачем нам эти демократические и либеральные ценности, дайте нам работу". Естественный выход для США и стран НАТО — это война. Они уже сделали теорию, что у СССР нет права иметь столько природных ресурсов, когда их гнилая система катится в пропасть, что у них есть право эти ресурсы силой отобрать. И они уже вбивают это в мозги своему обывателю. Скажите, долго Гитлеру требовалось убеждать немцев, что они имеют право силой забрать земли на востоке? Сегодня они планируют захватить Югославию, завтра нападут на СССР. Что вы так смотрите? У нас есть агентурные данные о готовящемся нападении США на СССР.

— У них чего, башни свинтило? Это же ядерная война.

— Войну предполагается вести в три этапа. На первом этапе применение ядерного оружия предполагается локализовать в космосе, а война ведется против космической гражданской инфраструктуры — систем связи, глобального позиционирования, метеосистем и так далее. Космическая война должна сплотить развитые страны вокруг США и истощить Союз экономически и морально. Как только Союз ослабнет, планируется начать второй этап — активизацию на территории СССР террористических, национал-сепаратистских, религиозно — экстремистских организаций, чтобы заставить нашу страну воевать с собой же, втягивая в эту войну одну часть народа против другой. Это деморализует армию, позволяет инфицировать ее мнениями, что основной враг общества — это бездарное и авантюристичное правительство. И на заключительном этапе, когда изнутри удается парализовать действия РВСН, США допускают локальное применения ядерного оружия для более быстрой ликвидации военно-экономического потенциала СССР. Или вы надеетесь лично смыться отсюда, а что здесь будет с вами же, с вашими родителями, с той, которую вы любили, с вашими детьми, другими, но по сути, вашими — это все вам наплевать?

"Похоже, у них была еще одна причина: с женщиной спорить невозможно."

— Что я должен делать?

— Знаете, как ловить черную кошку в стоге сена?

— Никогда не пробовал.

— Она сядет возле норы караулить мышь. Короче, есть стереотипы действий. Поэтому мы будем повторять то, что с вами делали во время предыдущих миссий. Хотя бы наиболее типичные моменты. Это сделает действия второго хроноагента более предсказуемыми. Ну и если вдруг к вам кто-то явится эвакуировать вас обратно в ваше прошлое… простите, будущее — попробуйте довести до их сведения, что мы хотим вступить с ними в контакт и гарантируем полную неприкосновенность в случае согласия.

— Если они захотят слушать.

— У вас есть другие варианты, как говорят в вашей Эр Эф, разрулить ситуацию? Капитуляцию не предлагать.

— Я бы сам себя удавил, если бы вздумал ее предлагать.

Светлана встала из-за стола и подошла к окну: с обратной стороны стекла, там, где к раме был на липучках приделан термометр, застрял неведомо как залетевший сюда кленовый листок. Был он желтым, как весенний цветок мать-и-мачехи и, как живой, трепыхался от гулявшего по нагорью ветра.

— А у нас просто нет другого выхода, — медленно произнесла она, наблюдая за листком. — Знаете, у меня сын грезит о космических войсках. Пробовала говорить с ним — отвечает: "Мама, ты же знаешь, какое там настоящее товарищество, и в каждом личность видят". Как будто на гражданке ее не видят. "Мама, ну кто же вас с Алиной еще будет защищать, и бабушку…" Нет, я, конечно, понимаю, что правильно, только… Ладно, вернемся к делу. Нам надо еще многое обсудить.

— Да, тем более, что я пока не представляю многих деталей, — задумчиво сказал Виктор. — Не понимаю, как будет распутываться эта история с дамочкой из ЦРУ и паспортом, какие должны быть варианты моих действий при контакте с хроноагентом… Наконец, непонятно, почему хроноагент выбирает какие-то сложные и непонятные пути встречи со мной. Вам не кажется, что он меня боится?

— Не будем гадать. Значит, прежде всего вы подписываете прошение о предоставление вам убежища в СССР, как жертве преследований экстремистских организаций, затем прошение о предоставлении советского гражданства. Эмигрантскую легенду вам якобы сочинила Лацман для вашей легализации в СССР, используя инцидент с нападением неизвестного, и эта легенда якобы объясняет советским властям ваш нелегальный въезд. Получаете гражданство, получаете на этом основании паспорт, подписываете обязательства о неразглашении — вы у нас достаточно много услышали — ну и приступаете к работе. Мозинцев признает попытку спекуляции валютой — это по нашей части — и выводится из игры. Вы посещаете Лацман в больнице и носите передачи, но отношения между вами якобы охладевают из-за того, что она обманывала вас, выдавая за латышку, скрывала наличие ревнивого поклонника… ну, этого достаточно. Хозяева Лацман получают от нее разъяснение, что это необходимо для того, чтобы ослабить внимание КГБ к вам, и, заодно, прояснить обстановку со вмешательством третьей силы. Диски якобы погибли при перестрелке на вокзале — кто-то наступил ботинком на пакет, а от сломанных вы избавились, чтобы не вызывать подозрений. С убежища вас снимают, поскольку "маньяка" спугнули, он скрылся или залег на дно, то-есть напрямую не угрожает. Однако, в отношении вас, как иммигранта-беженца, проводятся проверочные мероприятия, и ЦРУ вынуждено организовать информацию, подтверждающую эту легенду беженца, чтобы мы вас не раскрыли, как хроноагента. В итоге организация вашего выезда откладывается, и за это время на вас может попытаться выйти второй хроноагент. Мы, со своей стороны, обещаем сделать все, чтобы обеспечить вашу безопасность…

— Спасибо, — ответил Виктор. — Я не ребенок, не надо успокаивать. Просто за время до… до контакта со вторым хотелось бы успеть сделать как можно больше полезного. Используя то, что я знаю о будущем — хоть и не знаю, что из этого для вас пойдет. Хочу чувтвовать, что не зря жил, что что-то и здесь после себя оставил. И учтите, что это тоже повторяющийся элемент сценария или как его там.

— Знаете, вы вот произнесли это, и у меня закралось сомнение, действительно ли вы из Эр Эф. Или же Эр Эф не совсем такая, как мы представляем ее по первому агенту.

— Я и сам бы хотел разобраться какая она. И вообще это для меня не Эр Эф, а Россия.

— Извините. Наверное, мы тоже многого не знаем о России, хотя и живем в ней, дышим ее воздухом, любим, делаем богатой… Для вас что-нибудь придумаем.

Белое одеяло тумана медленно текло по оврагу в сторону Десны, и от проснувшегося солнца порозовели верхушки высоток на Советской. Светлана медленно подошла к окну и, приоткрыв фрамугу, впустила в кабинет легкое дыхание брянской осени.

8. Здравствуйте, я ваша гида

— Это все имущество?

Пожилая худощавая комендантша соцдома "Парус" переводила взгляд с ордера на Виктора и обратно.

— Пока да.

— Повезло вам. В общежитии неделю не пожили, сразу социалку. Хотя по стажу. наверное, уже полагается?

— Да. Но мне не по стажу, мне с учетом условий работы и приоритетной отрасли. Ну и, честно говоря, пришлось похлопотать.

— Все равно повезло… Вот, ключи. Четыреста двадцать шестая, запомните. У нас нумеруют по этажам, как в учреждениях. Квартера меблирована, свое что покупать хотите, сдадите, чтоб на вас не висело.

— Это хорошо. На западе тоже меблированные комнаты сдают.

— Я знаю. У них там вода дорого. И электричество. Идемте туда, там лифт.

— А мебель по крупному я пока брать не буду. Сначала квартиру — кооператив или кредит, а потом уже мебель.

— Если хотите свою квартеру, сперва женитесь.

— Холостым нельзя, что ли?

— Вот непонятливый-то… Дешевле выйдет! То на одного пятнадцать метров полезной берете, а то на двоих двадцать, оно ж на каждого дешевле и кухня большая. Да и то кухня у нас тоже нормальная. Экспериментальный комплекс.

Дом действительно был не совсем обычный — галерейный, четыре прямых крыла были соединены центральной башней под углом друг к другу в виде буквы "Х". Галереи, по причине неюжного климата были застеклены длинными лентами окон наподобие веранды, образуя сплошную стеклянную плоскость фасада, размеченную для соблюдения приличности горизонтальными полосами цветного стекла на уровне перил. На полу вдоль этой прозрачной стены стояли натащенные жильцами цветы в горшках и кадках, дабы в галерее можно было гулять, словно в зимнем саду. Двери в квартиры прятались попарно в небольших нишах, а рядом прямо в галерею выходили забранные декоративными решетками окна кухонь, под которыми часто тоже ставили цветочные кадки или горшки, создавая импровизированный палисадник. "Как это у них кухонными запахами по всему дому не несет?" — удивился Виктор.

— Вот с этого места по этот ваш участок, цветы поливайте, у нас соревнуются за красоту этажа. Проходите в квартеру.

Квартира оказалась сквозной планировки. Оказавшись на кухне, Виктор сразу понял, почему нет запахов: над плитой висел большой вытяжной колпак. Жилая комната была метров четырнадцать, и в нее врезалась маленькая застекленная лоджия; благодаря этим лоджиям наружный фасад "Паруса", был расчерчен сверкающими зеркальными полосами, будто колоннадой. Разумеется, присутствовал и совмещенный санузел с душем. В общем, архитектор попытался создать жилье, в котором было бы что-то и от деревенской улицы, где соседи ходят под окном, и от городской многоэтажки. Набор мебели мало отличался от того, что он видел в общежитии и гостинице. Телик с трубкой сантиметров на сорок семь был в углу на тумбе; под ним виднелся дешевый двухголовочный видак, который, по-видимому, здесь вырос из мечты брежневского обывателя в предмет первой необходимости.

Виктор открыл крышку секретера — за ней оказался изящный четырнадцатидюймовый монитор, судя по сухощавому корпусу — монохромный, примерно, как те, которые они когда-то использовали для серверных станций, и под ним невысокий системник, размерами примерно с DVD-проигрыватель, только без каких-либо признаков дисководов, от него куда-то в стенку уходила витая пара.

"Что же у них тогда в Доме Стахановцев или как его здесь? Двадцать один дюйм и оптика?"

Покончив с формальностями, Виктор выглянул в лоджию. Внизу протянулась улица Якова Полонского — того самого, что написал "Мой костер в тумане светит". Оказывается, и ему довелось жить в наших краях. Вдоль мокрого асфальта протянулась череда невысоких, только что посаженных кленов.

Однако, быстро они аэропорт застроили, подумал Виктор и посмотрел на часы.

"Так, а теперь в четыреста двадцать пятую. Там будет ждать сотрудник КГБ, передаст инструкции и какие-то вещи… сейчас увидим, какие."

Звонок залился соловьем. Дверь открылаcь, и из висящего в прихожей динамика Виктора, словно волной запаха духов "Белая сирень", окатило звуками с детства знакомого лепинского блюза из фильма с Райкиным и Целиковской.

На пороге стояла невысокая женщина лет так тридцати пяти-тридцати семи, темноволосая, спортивного вида, но без худобы, с озорно вздернутым носиком и сияющим румянцем щеками на излучающем свежесть округлом лице.

— Это вас заселили? — улыбнулась она. — Меня Варвара Семеновна зовут, можете просто Варя.

— Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор.

— Да вы проходите, знакомиться будем.

— Простите, у вас черного перца не найдется? — выпалил Виктор условную фразу.

— А вам с гастронома или с рынка?

— До рынка далеко, а в гастрономе рядом. Да проходите, что вы на пороге-то.

"Все вроде как совпадает".

Квартира внутри оказалась той же казенной меблировки.

— Да я, собственно…

— Капитан Доренцова. Можете не представляться, я знаю. Это я сотрудник, я. Вот удостоверение. Будем вместе работать.

— Очень приятно.

— Должна сразу вас предупредить: развития личных романов между нами не предусмотрено. У нас с вами есть задача и мы ее выполняем.

— Ну вот и хорошо. Все-таки какое-то разнообразие сюжета.

— А вот разнообразия сюжета как раз не будет, — снова улыбнулась она. — Поскольку по вашему же собственному отчету, вы легко вступали в связи, то и сейчас, по легенде мы с вами познакомились и вы должны на людях фиктивно за мной ухаживать. Ну, в рамках приличий конечно. Приглашать в кино, в парк, в кафе, еще куда-нибудь. По магазинам вместе пройтись. Согласитесь, если вы все время будете ходить с мужиком, это странно выглядит. Короче, я вас по возможности открыто сопровождаю. Думаю, у вас получится выглядеть естественно — с полдюжиной женщин до этого у вас получилось. Как это у вас называется? Эскорт?

— Ну, эскорт у нас теперь другое называется… Но я совсем не против проводить время в вашем обществе, даже если мы будем просто коллегами.

— В нашем обществе, — поправила она. — То-есть, будет наружное наблюдение. Раз слово "эскорт" опошлено, постараюсь быть вашим гидом. Хоть "гид" и мужского рода, но… "Вашей гидой" звучит ужасно.

Она протянула Виктору путеводитель "Наш Брянск" карманного формата.

— Внутри на схемах показаны улицы, где есть визеры. Старайтесь держаться их.

"Визеры? Это еще куда? Визиры? Визири?"

— Ах, да, простите… Визеры — это КВНы… Ну, камеры визуального наблюдения, ближний обзор, — пояснила она, глядя на растерянное лицо Виктора. — Также отмечены секторы камер дальнего обзора.

— Ого! А я думал, они только у заводов торчат.

— Они там открыто торчат. Путеводитель не теряйте, там закрытые сведения.

— А если карманники сопрут?

— Сработает радиомаяк. Но не забывайте, что если второй хроноагент существует, то либо вы его прикрываете, либо…

— Понимаю. У вас пока нет основания доверять мне.

— Виктор Сергеевич… "Верить вам" или "не верить вам" — это не совсем то. Любой человек может ошибаться, им можно манипулировать. Поэтому чему-то мы будем верить, чему-то нет. Полного доверия к вам никогда не будет, но зато и полной утраты доверия тоже… Вот ваш телефон.

Из письменного стола появился черный моноблок "ВЭФ" — роботоподобного вида, угловатый, словно кирпич, с зеленоватым дисплеем с черными надписями.

— Не забывайте выдвигать антенну, когда делаете звонки — вы, наверное, от этого уже отвыкли. В скрытном режиме передачи работает со сложенной, время непрерывной передачи — десять часов. Может работать, как диктофон. Вот здесь — и она перевернула мобилу оборотной стороной — смонтирована фотокамера шестьсот сорок на четыреста восемьдесят элементов разложения. Всего лишь вдвое-втрое меньше, чем у больших электронных камер.

— Ноль три мегапикселя, — машинально перевел Виктор.

— Что?

— Это я так.

— Это спецзаказ, за рубежом никто таких не делает. У нас удивились, когда увидели ваш. Считается, что такое нужно только для оперативной работы.

— То есть…

— То есть, если бы в Союзе был не волемот, вас бы задержали по подозрению.

— Всегда радовали достижения советской науки.

— Теперь работа… На время операции у вас командировка внутри города в ВТК. Это временный творческий коллектив.

— Я знаю. Руководил таким. Разработка получила медаль ВДНХ.

— Даже? А что же вы не сказали?

— Какая мелочь по сравнению с мировой революцией…

— И как потом?

— Потом была реформа.

— Вы так странно произнесли это! У нас так обычно говорят — "потом была война"… Официально ВТК создан по доработкам "Компаса", поэтому придется посидеть в КПЗ.

— Где?

— Ой, простите. Это у нас Комплекс Правительственных Зданий так в шутку сокращают. До него от "Паруса" прямая дорога под теленаблюдением. В комплексе будете встречаться со специалистами по бытовке. Это воспроизводит вашу работу на Урицком в третьей реальности.

— А как это объяснить ЦРУ?

— Наша забота. После работы отдыхаете и идем шпацирен.

— Муж ревновать не будет?

— Не будет, это же фиктивно! Тем более, под руку мы ходить не будем. Помешает достать оружие.

— Мы будем с оружием?

— Я буду.

Она сделала легкое движение рукой, словно фокусник, и в ее руке внезапно, словно из воздуха появился бесшумный угловатый "Вул". Еще взмах — и Виктор увидел две пустые ладони.

— Он уже там!

Виктор глянул в указанном направлении и тут же услышал рядом с собой щелчок; в согнутой в локте руке Вари уже красовался дулом вверх увесистый "Вектор".

— Ваш трюк с резинкой здесь устарел. Постарайтесь не теряться и не попадать на линию огня.

— Знаете, Варя, мне почему-то кажется, что в следующий раз, если он будет, то до стрельбы не дойдет.

— Какие соображения?

— Что стоит агенту взять в заложники кого-то из моих близких? В моем времени?

Варя вздохнула.

— Риск, конечно, есть. Поэтому вас и выпустили и не приставляют кучу охраны. Пусть считают, что вы для нас ценности не имеете. Так, статист в игре с иностранной разведслужбой.

— Честно признаюсь — никогда о таких играх не мечтал.

— Знаете, а я в школе мечтала стать модельером. И гимнасткой. Они так красиво выступают и их показывают по телевизору. В общем… Понимаете, кто-то должен все это защищать. Вот вы появились — и уже США, не дождавшись, пока уломает союзников по НАТО, готовится само прихлопнуть Югославию до конца года.

— Разве они… разве не в девяносто девятом?

— У них времени мало. Они вас боятся, как информационного повода. Чего там эти миллиарды Майкрософт в мировой игре за глобализацию…

— Тогда как они поверят в вашу игру? Что я не представляю для вас ценности? Как хроноагент поверит в это?

— Так они же сами пытаются убедить нас в этом. Что вы всего лишь обычный трудовой мигрант в Союз… Да, слушайте, чаю хотите?

— Нет, спасибо. Я только что попил.

— Обманываете из вежливости? Ладно, как хотите… Судя по лихорадочной подготовке, США нанесут удары по территории Югославии не позднее декабря. Из-за недостатка высокоточного оружия в районе конфликта будут широко использованы ковровые бомбардировки.

— То-есть, тысячи людей убьют из-за меня?

— Ну, не из-за вас… Но от вас зависит, сколько на этой планете погибнет. От каждого из нас зависит, сколько на этой планете погибнет, просто многие об этом не хотят думать… Короче, сейчас у себя устраиваетесь, идете обедать, и затем вас ждут в комплексе. Да, по работе. Это будет группа по бытовой технике, концептуальные и перспективные образцы.

— Почему по бытовке? Это сейчас ключевая отрасль?

— Так тут рискнуть можно. Фирм бытовки много, они соревнуются. А потом — прорыв на мировой рынок. Для пробы, давайте сегодня по фотоаппаратам обмозгуем. Теперь стали делать везде пункты проявки, фотолюбительство в гору пошло. Оно же проще, не надо самому растворы разводить, печатать. Чего до обеда надумаете, можно с терминала сразу же скинуть нам, чтобы ко встрече товарищи ознакомились. Будем бить потребительское общество его же оружием. Ну как, играете за нас?

— У нас бы так кто собрал, — грустно улыбнулся Виктор, — а то все импортное. Никак без запада не выходит.

— Знаете, что я вам скажу? — серые глаза Вари посмотрели на него в упор. — Смысл двадцатилетней вестернизации бывшего Союза в том, чтобы наверх всплыло как можно больше дерьма. А уж оно, это дерьмо, постарается показать, что Россия без запада жить не может.

9. Месть глобальным оккупантам

Последнее время жизнь Виктора напоминала чат.

Как он дошел от "Паруса" до северных проходных "КПЗ", в памяти особо не отложилось. Ни один нормальный человек не может жить ожиданием того, что с ним в любую минуту должна случиться какая-то гадость. От этого хочется уйти, занять себя чем-нибудь, взяться за новую работу, которую уже давно замышлял, или, наоборот, подбить хвосты на том, что уже на выходе, выполнить кому-то данное обещание, или, наконец, просто погладить выстиранные вещи. Вроде бы был еще один способ — считать, что гадость уже произошла, но Виктор этого не понимал и не умел.

Аллея появилась, верно, лет пять назад на месте куска летного поля; частый ряд свежепосаженных кленов еще не создавал тени, красивые голубые ели (как их только не срубают здесь на Новый Год?) выглядели детьми в шубках с капюшонами, стоящими посреди больших палисадников, где, ближе к окнам, уже приютились привычные кустики сирени и жасмина для деревенского аромата. Ближе к тротуару качались под ветром солнечные россыпи мелких осенних хризантем, а по серо-голубому небу, что разбилось по мелким лужицам у края дороги, пробегали круги от редких капель дождя.

"Что ты осень, наделала с нами…"

Его еще удивляло с непривычки, что по нижним этажам нету знакомого лоскутного одеяла рекламных щитов; в нашей реальности они закрывают окна магазинов и создают внутри искусственный, нездоровый мир подземного бункера, освещенный светом десятков энергосберегалок, торчащих из потолка — почти натуральным, но безжизненным. Здесь же большинство витринных окон лишь частично были прозрачны, чтобы не отрывать человека внутри от живого мира улицы и показать реальные вещи, если это магазин. Часть же витрины, обычно сверху, была с рифленым стеклом, которое преломляло падающие с полуденного неба живительные лучи солнца и направляло их в самые дальние уголки кабинетов и залов. Культ экологии, добравшийся до его СССР конца 80-х, здесь тихо перетек в повседневную традицию.

Группа должна была собраться на третьем этаже облисполкома, в небольшом конференц-зальчике с бледно-зелеными стенами, где стол в виде подковы окружал десяток легких полукресел. Небольшие мониторы на столе и лазерный проектор, которыми показывали презентации на экране у основания подковы, Виктора уже не удивляли; более странной и чужеродной казалась белая пластиковая офисная доска на одной из стен. Как-то не прижились в России эти офисные доски. Раскидистый хамеропс в кадке на полу у окна, попаданец из пятидесятых, тихо шевелил, словно зелеными веерами, огромными перьями своих то ли ветвей, то ли листьев.

Виктор переступил порог; в комнате еще не было никого. Где-то в отдушине тихо шумел централизованный кондиционер. Возле двери на стене отдыхал плоский динамик — деревянный, в тон мебели. Виктор повернул его ручку и подошел к столу. В программе "Рабочий полдень" звучал по чьей-то просьбе красивый зарубежный вальс, светлый и торжественный, и звуки теноровых тромбонов нежно и завораживающе касались душевных струн.

— Уже здесь? — раздался сзади певучий голос Светланы. — А я думала, я буду первой. Еще обед не кончился.

— Просто первый раз, — замялся Виктор, — боялся не рассчитать.

— А вы случайно не трудоголик? Вы попросили максимально использовать ваши возможности… как там у Стругацких это называлось — прогрессора, и не обговорили вознаграждение.

— Оказывается, сталинизм — это американский прагматизм? Или бойтесь данайцев, трояны приносящих?

— Интересны мотивы.

— Назло.

Светлана приподняла брови.

— Кому или чему?

— С начала нового века пошла волна управленцев, которые знают только один способ заинтересовать человека — попытаться психологически сломать человека, подчинить его своей воле. Так проще, можно меньше платить, особенно если набрать слабых, безвольных. Занимаются не столько организацией, сколько ищут у людей слабые места. То-есть, как управлять не предприятием, а мозгами, чувствами, чтобы другие думали и действовали за них, как зомби или роботы. Новая система и она хочет господствовать.

— Но это же оккупанты. Я как-то в свое время изучала партизанское движение, как его организовывать, контрпартизанские тактики… Это методы оккупантов.

— Ну вот и мотив.

— Месть… Да, мотив. Понятный и объяснимый. Только вот знаете… После войны у нас тоже был энтузиазм из мести. Из мести фашистским оккупантам-разрушителям, их следам, что они оставили — руинам, пожарищам, из мести Штатам с их атомной бомбой. Только вот этот энтузиазм из мести наших партийных шишек развратил. Они думали, что на этом всегда играть можно — и не замечали, что жизнь советского человека надо делать удобной и душевно комфортной вплоть до деталей, до мелочей. Надеялись, что народ им будет всегда подмахивать акт на приемку социализма с недоделками. А вот как у вас… Обычно в таких случаях в ответ коллектив начинает выживать слабых, которых легче нагнуть. И не надо думать, что вот, кто-то там тоже человек хороший.

— Предлагаете жить по законам зоны? Вали актив?

— Послушайте, а что, вам дали выбор? Поодиночке вас всех сломают, рабами сделают. А вот если бесхребетник будет знать, что прогибаясь, он может очутиться у параши — он еще трижды подумает. Нашу элиту тоже баловать не надо, да и вам стоит о перспективах подумать.

— Как не очутиться у параши? Об этом всегда надо думать.

Светлана хихикнула.

— Надо подумать… ну, хотя бы не только об однокомнатной в соцдоме, а как у людей. К этому вопросу потом вернемся, а сейчас уже товарищи должны подойти. Да, кстати, они все предупреждены, что вы хроноагент, так что конспирироваться не надо.

— Можно? — В двери показалось лицо улыбающегося человека лет сорока с темной шевелюрой и густыми темными, как у Волонтира, усами.

… Группа оказалось человек в семь. Виктор вспомнил, что одно время это число считали оптимальным для "коллективного мозга": но теория теорией, а как пойдет?

Эхом загрузки замигали монохромные офисные мониторы, — для документов самое то, для презентаций мало, но ничего, и на цветные обновим, подумал он. Главное, они везде, и час назад он набирал текст доклада у себя дома, а теперь его уже все изучили и для памяти он на экранах вместе с ремарками. Это же еще девяносто восьмой, только девяносто восьмой, для нас в двадцать первом такое уже привычно… а тогда, в нашем девяносто восьмом — вечная нехватка машин, чертов бьющий током коаксиал, зависоны сети и грандиозные планы создания региональных сетей для бизнеса, государства, населения, которые в двадцатом столетии так и остались на бумаге. Все познается в сравнении.

Первым слово взял Двупольский — Борис Викторович его звали, Виктор глянул по справке в терминале, из регионального филиала НИИБыттехники. Мужчина лет сорока, темноволосый, с пышными, как у Волонтира усами.

— Ну что, раз начало все знают, начну с середины, пойдет? Мне понравилось то, что товарищ Еремин не стал, как это некоторые эксперты делают, распыляться на детали, на отдельные, частные новинки. Известно, что сейчас у них там хронический кризис перепроизводства, потребление непрерывно взвинчивается за счет формального обновления линейки моделей аппаратов и насыщения малоиспользуемыми функциями. Здесь видно главное — вытеснение в ближайшие десять лет пленочных аппаратов электронными, несмотря на дороговизну, и вытеснение это произойдет именно благодаря доступности компьютеров. Не нужна куча альбомов, пленок, можно держать все фотки в сети, выкладывать их там в альбомы. Альбомы в сети — вот, по-моему, гле ключ! Электронные рамки — это все-таки дорого, да и смотрят их там, где они стоят. А в сети можно сразу и показывать альбом друзьям, можно оценивать фотографии, обсуждать. Отсюда намечается связка мероприятий по переходу населения на электронное фото. Первое — совершенствование технологий электронных камер с увеличением разрешающей способности на порядок, программного повышения резкости, устранение смазанности при движении и прочие программные трюки. Второе — связь камеры с терминалами, и третье — создание различных сервисов фотографий в сети, альбомов, сетей социального контакта, где можно было бы размещать снимки без всяких специальных знаний. Я понятно говорю?

Ему закивали.

— Ну и попутно два направления. Это использование электронной камеры как небольшой видеокамеры — со временем так можно будет даже фильмы снимать — и развитие прогораммного обеспечения для обработки изображений, решающего типовые потребительские задачи. Это простая ретушь изображений, создание виньеток, коллажей, поздравительных открыток на основе снимков. Это также может все быть в комплексе с вышеуказанными сервисами. Так что план кампании на две пятилетки можно готовить. Ну, конечно, хотелось бы предостеречь от перегибов, преждевременной ликвидации автопроявочных сервисов, как и от ликвидации производства кинопленки. У вас, Виктор Сергеевич, нет возражений?

— Нет, — поспешил ответить Виктор, — наоборот, некоторые профессионалы в кино предпочитают снимать на пленке, а потом перегонять в цифру.

"Масимов Тимур Николаевич" — моргнуло на мониторе ФИО следующего выступающего. Без указания работы и должности. Оратор был чуть старше сорока, темно-коричневый костюм, выбрит, обыкновенная канадка с пробором, а так — как-то не особо запоминался.

— Ну что, товарищи? Здесь все с допусками, так что можно открыто говорить, что операция "Ответ" вступила в завершающую фазу. Это подготовка и начало мировой экспансии СССР.

"Ого!" — подумал Виктор. "Освоение шестой части суши уже прошлое? Нам нужен мир? В смысле — весь? А почему нет? Кому он не нужен? Тем, кто хочет "как все цивилизованные"? Но почему-то те, которые сейчас хотят больше, чем все цивилизованные, больше и имеют."

— Когда-то мировые державы вели политику военной экспансии, сейчас главное — экономическая, захват основных ресурсов, а в электронном обществе — ключевых информационно-технологических ресурсов. В данном случае я убежден, что планируя торговую интервенцию, мы должны сразу же инвестировать средства за рубежом в создание ресурсов в сети Интернет, которые и позволят реализовать все достоинства электронной фотографии. Какие по этому поводу есть соображения у товарища Еремина?

— На мой взгляд, это надо реализовывать в виде мультисервисных порталов, в основе которых лежит поисковик. Поиск в Интернете — ключевой сервис. Ну вот что-то вроде Google. Может, даже как-то с Сергеем Брином контакт наладить.

— Брин? — переспросил Масимов. — Так он же у нас.

— "У нас", простите, это где? — осторожно осведомился Виктор.

— В Союзе. Вовремя успели, а то семья еще в семьдесят восьмом на ПМЖ в штаты намылилась. Пора выполнять обещание, делать его мировой знаменитостью. Пока что у него только отец прославился — получил изображение Фомальгаута Б.

"Это как? Он у него математик был! Хотя… Вроде и смотал, что мечтал стать астрономом, а не дали… Этим и удержали? Возможностью сделать открытие? А как они узнали о роли его сына в Гугле? Ну да, первый попаданец. Хотя бы из глянцевых журналов."

— У Брина сейчас как раз тема — крупномасштабный гипертекстный поиск, — продолжал Масимов, — легко осваивает прогрессорское мышление, к стяжательству, как таковому, довольно равнодушен, основная мотивация — перспективы реализовать себя. Из недостатков — нетерпим к уехавшим за рубеж, позволяет себя провоцировать на конфликты с ними в телеконференциях во Внешсети, остро реагирует на попытки очернять отечественную науку. Ну, и вообще у него не одного по поиску успехи, так что команду соберем. Любят у нас кого-то одного выпячивать… Какие вы говорите, там сервисы?

— Собственно, все, которые можно разместить в сети, вплоть до совместных проектов, онлайнового перевода, снимков из космоса, интернет-телефона… И возможность организовывать, систематизировать свои материалы.

— Место для досуга и работы, в общем. Поэтому у меня к вам просьба изложить это все подробно. Скажем, в течение завтрашнего дня. Взаимосвязь сервисов, последовательность развития. Вообще ваш Гугль очень похож именно на наше советское видение информатизации общества…

…Ну, что можно сказать о первом дне, — задумчиво произнесла Светлана, выключая свой терминал, — похоже, вы давали сегодня не деструктивную информацию. Без вас ход событий шел бы в том же направлении.

— А если ход событий в том же направлении деструктивен?

— Тогда зачем здесь вы?

— Логично. Только я не совсем понял: сталинизм собирается вкладываться в зарубежную частную собственность?

— Вы удивитесь, — произнесла Светлана, привычным жестом оглядывая себя в вынутое из сумочки круглое зеркальце, — но у нас взгляды на собственность не совсем по Марксу. У нас теперь по Конституции вся собственность — общенародная.

— В смысле колхозной нет?

— В смысле вообще вся. Все вообще до последней нитки в нашей стране — общенародное.

— Это… это как же? И… и… ну, эти, носки тоже общенародные?

— Поначалу у нас над этим многие тоже язвили. Только общественная собственность делегируется различным лицам. Начиная от государства и кончая отдельными гражданами. Права и порядок приобретения, владения, пользования делегированной собственностью определяют законы. То-есть, если вы купили носки, они делегированы вам в личную собственность. Если вы купили их на ворованные, делегирование недействительно. И так далее.

— А смысл так усложнять?

— Чтобы спор шел не о виде собственности, а о конкретных правах и обязанностях владения. В том числе и для государства, которому собственность только де-ле-ги-ро-ва-на. Механизмы делегирования надо строить так, чтобы она доставалась тому, кто употребит ее с большей пользой для общества. Ваши носки, например, нужны для того, чтобы вы в них трудились на общую пользу.

— Интересный взгляд. Значит, мне тогда и завод можно делегировать? На общую пользу?

— Правильно! Только вам придется обеспечить при равных условиях с госпредприятием лучшие блага своим работникам.

— Ну, а если я им буду платить больше, госпредприятие получит больше прибыли и выпустит более конкурентоспособную продукцию, извините за мудреную политэкономию.

— Вот-вот. Если вы не сможете частным владением добиться лучших результатов, чем государство, то зачем вы нужны? Вы неэффективный для общества собственник и обанкротитесь. Это следует из принципа диктатуры трудящихся: эффективность определяется тем, сколько человек сделал для общества, а не сгреб под себя.

— То — есть, у вас принцип давить частника не вообще, а лишь там, где он проигрывает госсектору… Занятно. Но в мировой экономической теории я такого взгляда на собственность не встречал.

— А мы мировой словарь экономического новояза на помойку выкинули. Вам не надо объяснять, что это такое?

— Не надо. Оруэлла читал.

— Ну вот, экономисты мира создали такой язык экономической теории, в котором отражены интересы только магнатов. Эффективное предприятие у них то, что дает много прибыли. Но зачем тогда людям, человечеству экономика, если в ней не видно их интересов? Мы создали свой экономический язык. Запад, где ценят только деньги, тащит мир в пропасть, в глобальный безвыходный кризис, в глобальное рабство. Чтобы спасти планету, нам надо переходить от модернизации к экспансии. Надо приспособить наши идеи для устоев общества Востока и Запада, вернуть человеку человечность, дать голодаюшим Африки возможность прокормить себя, дать людям Европы спокойствие души вместо шопоголизма, ликвидировать рабские условия труда… Мы должны найти путь обустроить планету, создать мир без нищеты и дикой вражды народов. Мы никого не собираемся подчинять своей воле — мы хотим дать шанс народам обрести собственную. И для этого нам нужна экспансия. Мировая экспансия.

10. Горизонталь власти

"А что-то я не видел здесь частных заводов", думал Виктор, возвращаясь обратно в "Парус", "может, это все только пропаганда?"

А с другой стороны, подумал он через минуту, госсобственность здесь не растаскивали, стало быть, накопление пойдет медленно. Да и многим ли нужен этот бизнес? У нас в него идут по трем причинам. Одна часть людей идет, потому что иначе не заработать даже на нормальное жилье, или же не хочет иметь над собой всяких уродов. Большинство таких бизнесменов крутят баранки "газелей" и стоят на рынке, будучи, по сути дела, самой бесправной частью пролетариев, без социальных гарантий и, главное, перспективы. Просто на что-то заработать и найти более спокойное дело. Вторая часть бизнеса живет добычей любой ценой, не считаясь ни с кем, и лучше бы ее не было. И, наконец, есть третьи, их немного, и ими оправдывают существование частного бизнеса, как такового. Это люди, которые хотят реализовать какие-то новые идеи, задумки; обычно они много пашут, больших богатств не достигают и при встрече через пять минут начинают клясть нашу налоговую систему, взятки, бюрократизм, законы, депутатов, партии, и, наконец, сырьевых олигархов, которые многое могут изменить, но не хотят. Глядя на третью группу, рассуждал Виктор, поневоле задумываешься, чем же было бы хуже для них здесь, в СССР, где от бизнеса очень жестко требуют социальной ответственности, но — предсказуемо, ибо требуемое определяет государство… да, именно государство, организация, а не первый встречный дурак, облеченный властью, который это государство собой заменил. И вообще, что лучше для этой части бизнеса — диктатура трудящихся, которая требует только ум и порядочность, или диктатура жадных идиотов, что ищут лишь возможность обобрать или вообще отобрать? Первая категория бизнесменов в здешнем СССР с удовольствием сменила бы бизнес на хорошо оплачиваемую работу с гибким графиком, а что до второй, то раз ей на всех наплевать, то и всем на нее наплевать тоже.

— Ну, куда мы пойдем сегодня? — спросила Варя.

На ней были темная свободная куртка поверх свитера, джинсы, заправленные в высокие сапоги и вязаная шапочка. В принципе можно так пойти куда угодно, даже в театр.

— Предлагаю в Музей Леса.

— Читаете Юлиана Семенова? Штирлиц назначал встречи в музее.

— Ну, если не подходит…

— Подходит. В зале диорам во время показа гасят свет, это будет с нашей стороны провокация.

— Вам виднее. Кстати, можно посоветоваться: мне сегодня намекали на возможность заработать на ЖСК или как его у вас тут. Это реально или разводка?

— Это реально. Только определитесь — в многоэтажке или малоэтажке.

— А что лучше?

— Мне больше малоэтажки нравятся. Ближе к природе, тише, уютней. Правда, их строят дальше от центра, они без лифта, мусоропровода и туда канал домолинии позже расширяют.

— А там сколько этажей?

— Два или три.

— Ну, с третьего с ведром сходить до мусорки не проблема.

— Я тоже так думаю. Зато под окном рядом зелень… Ой, давайте мы лучше пойдем к Бульвару Информатики, сядем на тринадцатый длинный, он как раз по Фокина до "Динаио".

— Ведите, вы лучше знаете… А почему Бульвар Информатики?

— Ни в одном городе нет, а у нас есть. А вот где мы сейчас идем — это проезд Лыонг Ван Туи.

— А кто это?

— Юный герой Вьетнама. В память о том, что вьетнамцы приняли на себя удар американских агрессоров. Вы не возражаете, если, пока мы идем, я задам вам несколько вопросов?

— Пожалуйста.

— Вы сообщили, что переход в тридцать восьмой был организован МГБ из второй реальности. Переход был хорошо продуман. Вас не приняли за шпиона, вы не попали под репрессии, вообще, простите, на сексуальный курорт попали. Отсюда куча вопросов. МГБ во второй реальности должна иметь массу информации о третьей, чтобы так четко обеспечить выживание неподготовленного агента, знать о наличие кризиса настолько, чтобы осуществить МНВ — минимально необходимое воздействие. В МГБ должны были знать об этой третьей реальности. И про первого хроноагента у кайзера. Логично?

— Кстати, они не могли его сами к кайзеру заслать?

— Зачем Берии проваливать революцию? Потом, вас они вытащили, а его нет. Другой почерк. Но дело не в этом. Почему всю операцию в тридцать восьмом провел не Ковальчук, не сотрудники внешней разведки МГБ? Зачем вы им в этой игре? Непонятно.

— Думаете, я знаю ответ на этот вопрос?

— Думаю, вы знаете хотя бы немного больше нас.

— Может, мы устойчивее? Потому что великую войну пережили?

— Тогда почему у вас сейчас чтят дезертиров и предателей? Николая Второго, который во время войны отрекся, малодушно бросив пост главнокомандующего? В пользу наследника-пацана, которому в солдатики играть? Или Колчака? Что такое морской офицер, который согласился служить иностранной державе, и выполнять секретные задания иностранной разведки? Про памятники Бандере и мемориалы эсесовцам я уже не говорю.

— Так ведь Родину просто любить, когда она здоровая и счастливая. А вы попробуйте вот тогда, когда предателям памятники ставят. И когда всякие шкурники в форумах прикрываются цитатами из ирландских сепаратистов, вроде Бернарда Шоу или Оскара Уайльда, а когда в ответ слышат чего-нибудь из Ясира Арафата, выпадают в осадок и кидаются дерьмом.

— Может быть… Через сколько времени Берия отправил вас домой?

— Недели через две.

— То-есть за две недели МГБ, не имея о хронотранспортировке ничего, кроме догадок в лучшем случае, уже умеет предсказывать точки перехода. У нас ученые бьются над этими вопросам уже двадцать лет, и ни малейших просветов.

— Может, просто потому, что у вас пытались создать научную теорию, а у Берия старались выйти на какой-то результат, не зная, как это работает?

— Наших тоже нацеливают на быстрые конечные результаты. Тем не менее… — и она развела руками. — Теперь смотрите. Вторая реальность достаточно владеет хронотранспортировкой, чтобы производить МНВ — минимально необходимые воздействия. Но не более. Ничего не напоминает?

— Дали братской стране автоматы Калашникова?

— Вы догадливы. СССР во второй реальности пользуется технологией хронотранспортировки, но ею не владеет. И потом, в бериевский СССР вы тоже попали удачно и продуманно. Как и сюда.

— То-есть, вы хотите сказать, что у нас, как у Азимова, где-то есть Хранители, которые прикрываются второй реальностью?

— Конечно. Иначе системность попаданий хроноагентов будет слишком заметной. Кстати, память они вам не стерли. Для чего-то им надо, чтобы вы помнили о первом и втором задании.

— Может, хроноагент становится непригоден, если ему стирать память?

— Может… Давайте поспешим. Наш тринадцатый подходит.

Бульвар Информатики был улицей с двумя неширокими проезжими частями, разделенными зеленым островом с деревьями, клумбами и скамеечками. Ходил здесь в основном троллейбус — поток легковых и маршруток шел южнее, по бывшей взлетной полосе, огражденной пластиковыми щитами от шума. Троллейбус доезжал до конца бульвара, сворачивал на Крахмалева, и оттуда уже спускался по Фокина в сторону Набережной. Распогодилось, и желтый свет уходящего солнца морзянкой мигал в проезжающей мимо окон листве. Группа подростков на задней площадке оживленно кучковалась вокруг оранжевого компулятора. Громко расхохотались; на смех обернулся пенсионер — "Потише нельзя, в общественном месте едете! — Извините, извините. — Отец, да это тут Шпарей всех заводит, не обращайте на него внимания, он дурак. — Лысый, ща выйдем. — Успокоились все, я сказал…"

— Красиво у вас тут, — решил нарушить молчание Виктор. Неприятно просто сидеть и ждать неизвестно чего.

— А как же! Теперь снова архитектура, а не коробочки. И не как на Западе. Там ведь что главное? Внешний дизайн. А у нас — создание живой среды обитания. Посмотришь по Внешсети, там у них не микрорайон, а гроб, мавзолей. А людям надо, чтобы под окном соловьи пели. Кстати — сети у нас тоже самые в мире красивые. Ни одного серого ресурса нет, художники разрабатывают типовые решения, шаблоны и выкладывают. Лучшие в мире школы сетевого дизайна. И везде много картинок. У них Интернет для того, чтобы увести человека в виртуальную реальность, у нас — для того, чтобы перенести весь наш богатый мир в электронный вид. Пусть за рубежом глядят и завидуют.

"Серый ресурс — это как когда-то сайты без обоев были", догадался Виктор. "Ни разметки, ничего, только надписи крупным шрифтом и серый фон в Нетскейпе по умолчанию. А ведь правда. В эти годы даже у правительственных ведомств США было масса унылого…"

Зашипели двери у остановки возле серо-розовой хрущевской четырехэтажки.

— Школа номер два!

Троллейбус с печальным вздохом выпустил их во влажную прохладу улицы и покатил в сторону Универмага. Над чередой тенистых деревьев на другой стороне возвышался квартал довоенных домов с высокими потолками — простых, как рабочий класс и монументальных в своей соразмерной грубости, с белыми вертикальными лентами кирпичных пилястр на фасаде и стеклянными полосами лестничных клеток. Трудовой переулок отделял этот квартал от такого же прямоугольно-лапидарного, как корпус фабрики или хлебный элеватор, здания Школы номер два. Глядя на эти корпуса, Виктор подумал, что навернное сложно было дать переулку какое-нибудь иное название, чем Трудовой или Индустриальный. И еще он подумал, что тут прекрасное место для снайперов — учитывая то, что квартал был не замкнуть, и вдоль переулка дремлющим рыжим котом улегся то ли с двадцатых, то ли вообще с дореволюционных времен низкий кирпичный сарай с большими воротами.

На переходе Варя нажала на кнопку, остановив движение, что, по мнению Виктора, было совершенно излишне, потому что по улице никто не ехал; но порядок был порядок. Они именно по Трудовому — так было ближе к северному выходу из парка.

— Не вертите головой, — тихо сказала она. — привлекаете внимание. Крыши и так под наблюдением. И еще. Если что, не вздумайте закрывать меня своим телом.

— Вздумаю. Вы женщина. Вам рожать.

— А вы охраняемый объект. И к тому же недисциплинированный.

— Я подчиняюсь законам жизни.

— Вы подчиняетесь необузданным страстям. Как эти ваши оккупанты-олигархи. Надо будет подкинуть идею Тополю для очередного боевика. Антиутопии.

— Это который Эдуард.

— Он самый.

— Тогда подкину и название — "Завтра в России".

— Вполне. Коротко и ясно. Можно и психологическое обоснование развить.

— А что, у них какое-то обоснование?

— Ну да. Психологическое насилие олигарха рождено терроросредой. У этой среды следующие основные признаки. Во-первых, примитивное восприятие мира, свои-враги. То-есть, кровавые большевики и освободители-демократы. Во-вторых, чувство превосходства над жертвами. Они считают себя инициативной частью общества. Благодетелями, которые дают работу. В-третьих, малая чувствительность к своим и чужим страданиям. Это может быть следствием раздела общественной собственности, если в этом разделе участвуют бандиты или мафия. Может быть просто эгоизм преследователя жертвы — они же воюют с совком, с большевизмом, с вековой отсталостью и ленью русского человека и еще черт знает с чем. Желание хапнуть всегда можно оправдать высокими идеалами. Ну как вам наша фантастика?

— Мрачновато как-то.

— Ну это же антиутопия, она должна быть мрачной. Терроросреда захватывает черную и серую экономику, контролирует политику… А за спиной стоят спецслужбы разных держав, от США до Китая. И уже неясно, кто кого из группировок куда завербовал и перевербовал. Такой вот сюжет.

— А не сложно?

— Писатель разберется.

За Советской переулок шел между двумя стенами: с одной стороны высился крутой берег новых кольцевых трибун стадиона "Динамо", с другой — стена с колючей проволокой наверху, а за ней — следственный изолятор, стоявший здесь еще с царских времен, когда он был городской тюрьмой. "Интерeсно, Мозинцева здесь держат?" — мелькнула мысль в голове. Но спрашивать не хотелось. Просто не хотелось. Дурацкая ситуация, когда гуляешь с дамой, вооруженной двумя пистолетами, подумал он. Да еще в каждой реальности голову ломать надо — где свежее видение мира, а где промывание мозгов, да еще одно с другим так укручено, что не разберешь. Наверное, надо быть проще. Варя красивая, идти с ней приятно. Да, надо попробовать чего-нибудь активно об их системе поспрашивать, а не только слушать.

— Нам направо, — сказала она, когда справа за трибунами стадиона показались северные ворота парка, а слева — концертный зал филармонии. Виктор раньше не раз задумывался над этим странным соседством филармонии и СИЗО, но ничего, кроме соображения, что и то и другое должно находиться в месте тихом и уединенном, в голову не приходило. Тем более, что дальше по Горького была детская больница.

Прямо за входом, справа, стояла новенькая детская карусель с конями — точная копия той, что поставили в этом углу парка полвека назад. Кони, олени, медведи и повозки со скамеечками. Только вместо лампочек светодиодные гирлянды.

"Спросить, как у них с коррупцией? Нет, прямо нельзя. Может сказать, что ее нет. Наверняка она будет говорить в первую очередь о достижениях. Хотя бы просто как человек и патриот родного города."

— Красиво сделали… Варвара Семеновна, а как в вашей реальности борьба с коррупцией, взятками, какие успехи? Удается выявлять?

— Ну, у нас выявлять не главное.

— Это как же? — удивился Виктор, до сих пор уверенный в прямо противоположном. Деревянная лисица, ожидавшая на краю дорожки бесплатного сыра от вороны на ветвях, казалось, скосила на него взгляд и прищурилась.

— Кто больше всего вредит взяточнику? — спросила Варя.

— Ну, эти, как их… Правоохранительные органы.

— Больше всего вредят взяточнику окружающие его честные служащие, — ответила она, косясь глазами по сторонам. — Они потенциальные свидетели, конкуренты, они могут заменить его на посту, помочь тому у которого пытаются вымогать взятку и так далее. Поэтому взяточник пытается что? В первую очередь выжить честных, создать коррупционную систему сверху вниз. Чтобы все были повязаны. Значит, наша первая задача в аппарате советских учреждений — защитить честных. И уже опираясь на них, выявлять взяточников и устранять их. А на втором месте уже идет техника — ротация кадров, чтобы связями не обрастали, контроль расходов и разные профессиональные штучки. Потом, у нас обязаны сообщать не только о попытках взяток, но и о признаках складывающейся коррупционной обстановки.

— А это что такое?

— Скажем, призывы к неисполнению советского законодательства. Это когда сотрудникам начинают говорить: "В нашем учреждении закон — это я, кому не нравится, могут уходить". У нас, кому не нравится, обязаны об этом сообщать, да и кому нравится — тоже. Или, к примеру, говорят — "Вы не забыли, кто вам деньги платит?" имея в виду не государство, а конкретную личность.

— То-есть у вас считают, что человек уже начал путать свою шерсть с государственной.

— Именно. Но все же главное — сохранить честный, порядочный слой работников. Иначе будем менять жулье на жулье. Или мириться с жульем, потому что заменить не на кого, а это смерть всей борьбе с коррупцией. Если позволить взяточникам выживать с места честных, то и те кто борется со взятками, и следствие, и прокуратура, и судьи, и даже те, кто пишет законы, постепенно будут подкуплены. Понимаете?

— Если правильно понял — у вас решили менять среду?

Варя хихикнула.

— Вы что, серьезно? Менять среду — утопия. Но в среде же разные люди. Кто мешает брать для государства лучших? Почему надо прятаться за среду, за традиции, как за бабий подол? Да в конце же концов, разве воля руководителя эту среду не меняет? Неужели ж не ясно?

— Да ясно… В общем, у вас сильная рука.

— Как у вас все упрощать любят! Сильная рука, слабая рука… Рука должна быть длинная и справедливая. Иначе мы сами создадим терроросреду. Ну вот, он еще открыт. Вы заметили, мишек реставрировали?

Два огромных, вырезанных из толстого ствола дерева "медведа" наподобие традиционных дворянских львов возлежали на стилобате у высокого, авангардно-треугольного крыльца музея, где из вершины треугольника свисало кольцо с резным глухарем (глухарь в СССР — крупная птица из семейства фазановых, отряда курообразных — прим. авт.). Невысокая лестница вела к дверям с барельефами на створках. Вместе с запахом прелой листвы и треньканьем звонка трехколесного пластикового велосипеда — чей-то малыш катался по дорожке, не пропуская ни одной лужицы, чтобы разрезать литой шиной цвета морской волны розовеющие под нехитрой машиной облака — все это дарило чувство возвращения к чему-то домашнему, родному, давно забытому. Он вспомнил: здесь они ходили с Лидой с параллельного потока, но в музей не заходили, он появился потом, лет через десять, на месте их скамейки, и Виктор, заходя в это здание, хоть на несколько минут задерживался на том же самом месте. Их роман тогда закончился ничем, неожиданно, но оставил после себя какое-то светлое послевкусие, чувство перехода на какую-то новую ступень своей жизни: то ли они изменились, то ли мир во круг них, но когда им потом доводилось случайно разговориться, они никогда об этом не жалели.

Варя поднялась по гранитным ступеням и положила руку на деревянную шерсть одного из мишек.

— А знаете, — сказала она, — вы, наверное, действительно воздействуете. У меня вдруг мысль возникла: неужели, чтобы наши верхи взялись за ум, должно произойти чудо?

— Так это… Разве они у вас не это?

— Они — это. Но не явись первый хроноагент — вы видели. Не мне вам, как говорится.

— Может, я действительно информационный вирус? Кидаю диссидентские идеи.

— Или — прививка. Ослабленный штамм, чтобы выработали иммунитет. А может, я просто прочла чужие мысли.

— При ваших достоинствах вы еще и телепат?

— Не всегда. Не лезу в личное, несмотря на женское любопытство.

— Выдаете служебные тайны?

— Вам уже можно сообщить, что с хроноагентами работают экстрасенсы.

"Ага, "детектор лжи пока применять не будем, пока все на доверии"… ну да, как же"

— Это предсказуемый ход. Главное, вы не падаете в обморок, как Мессинг.

— Тренировка. Ну, давайте уже заходить. Я замерзла.

В фойе стоял тихий полумрак; посетителей не было, и под потолком тихо дремали чучела птиц. "А вдруг здесь окажется точка перехода?" — внезапно подумал Виктор, и в его груди заныло какое-то ожидание неизвестности.

Послышались шаги. Экскурсовод в темном костюме, появившийся из дверей справа, чем-то напомнил дворецкого.

— А вас, наверное, больше уже не придет?

— Не знаю, — честно признал Виктор, — просто решили вспомнить, и зайти. Как когда-то.

— А, ну тогда, как постоянных посетителей… Без сдачи найдется, а то кассир куда-то отлучился? Вот там, на столике, оставьте деньги и оторвите два взрослых. Да, брошюры, книги о лесе, значки? Сувениры на память, фильмы? Сейчас я витрину подсвечу.

Виктор взглянул на Варю.

— Нет, значки не будем, — решила она.

— Тогда проходите, — и экскурсовод распахнул двери в зал справа, где стояла почти полная колдовская темнота. Мягкое резинополимерное покрытие, разрисованное под подстилку из опавшей листвы, приглушало шаги.

Двери сзади закрылись, и тьма обволокла Виктора; он знал, что Варя где-то здесь, и он даже представлял, где: по правую руку в полушаге. В воздухе разнеслись первые аккорды тихой мелодии из невидимых динамиков: казалось, они рождались внутри него самого, и, спустя секунды, в них уже вплеталось нежное пение птиц и шелест деревьев. Еше спустя несколько секунд спокойный, доверчивый, перегнанный в цифру голос диктора начал свой неизменный рассказ.

"Комната психотерапии", — внезапно подумалось Виктору. "Идеальная комната психотерапии. Сюда можно заходить стрессы снимать".

Между тем уже забрезжий слабый свет: это занималась заря на первой диораме, изображавшей весну в лесу. Всего по временам года были четыре диорамы, и еще целый ряд, псвященных разным зверям и иным видам лесной природы, включая неожиданно разнообразный и необычайный мир болота, не уступавший по своим загадкам, пожалуй, даже "Тайне двух океанов". Из них Виктору почему-то больше всего запомнилась композиция с зимней лесной дорогой ночью, на которую вышли волк и волчица: автору как-то необычайно удалось передать голодный блеск в глазах зверя.

— …Ну что, ждали, что будет, как в кино про шпионов?

На улице уже стемнело, и рыжие огни невысоких, в половину человеческого роста, светильников с шарами загорелись вдоль дорожек; Виктор только сейчас обратил внимание на этот новый способ освещения парка.

— Да. Ждал чего-то вроде.

— В нашем деле важно терпение. Сложнее всего, когда месяцами ничего не происходит, но каждый момент чего-то ждешь. Вообще, наша работа одна из скучнейших. Но, поскольку о ней мало кто знает, люди сочиняют легенды.

— У вас тут вообще все похоже на большую легенду. Например, плохо верится в то, что решена проблема коррупции. Насчет честных — это я понял. Ну, а если коррумпированы те, кто должен защищать честных? Если коррумпированы все?

— Знаете принцип — разделяй и властвуй? Теперь это называется — баланс сдержек и противовесов. Прокуратура следит за КГБ, КГБ следит за партией, партия следит за исполкомами и Советами, исполкомы и Советы — за хозяйственниками… В этой системе ни одно ведомство не может захватить абсолютной власти, потому что на него ополчатся все. А власть Романова в том, что он поддерживает равновесие сил.

— Почему это не везде получается?

— Хотели спросить, почему это у вас не получается?

— Хотел, не хотел… Не будем спорить.

— У вас там США заинтересованы в продажности власти. При этом американские холуи будут вам говорить: "Вот видите, это у вас власть такая плохая, разберитесь со своей властью, прежде чем говорить что-то про США". Это ложь: именно США диктуют такие условия, при которых власть в других странах будет слабой, неэффективной, продажной.

— Очень похоже на пропаганду.

— Как хотите, так и думайте. Поищите сами ответ, почему в соседней с вами Белоруссии с коррупцией намного лучше. Народ-то одинаковый.

— Откуда вы знаете про Белоруссию? Ах, да. Глупый вопрос. Ну а насчет "думайте, как хотите" — ловлю на слове. Если что — я только выполнял ваше предписание.

— Вы еще, оказывается, и бюрократ, к тому же… Давайте пройдемся по Горького к Трудовой. Люблю тихие улицы.

— Тихие, темные, пустынные… Не боитесь?

— Сейчас я боюсь, что у нас будет то же, что и у вас. Не смогла бы жить в вашем телепатическом фоне. Физически. Ложь, грязь, похоть, страх, злоба… Хорошо, что вы не экстрасенс.

— Можно в деревню поехать.

Они вышли из ворот парка на Горького и не спеша зашагали вдоль металлической арфы ограды в сторону филармонии. Улица была тихой и пустынной, но все же не темной. На коммунхоз при здешнем сталинизме было грех жаловаться.

— В деревню, говорите. А вы знаете, что у вас может быть новое раскулачивание и голод?

— Это предсказание?

— Это логика.

— Кто же будет раскулачивать? Необольшевики какие-нибудь?

— Нет, просто бандиты. Будут легализовывать деньги, создавать агрофирмы, отбирать у фермеров и бывших колхозов землю. Образуют тероросреду с местной властью, милицией, прокуратурой. Станут помещиками, местными вождями племен, будет только один закон — сила. Как у батьки Бурнаша. Тихая гражданская война. А потом какой-нибудь кризис, выведут капиталы, и будет голод. Как сценарий?

— Это сценарий.

— Он может у вас стать реальностью. Если ничего не менять.

— Варя, я вот слушаю… А у вас такое не может стать реальностью? Ну вот придет какой-нибудь дурак и устроит, как полвека назад с кукурузой. Или хуже. Ваша централизованная система от дурака застрахована?

— Конечно. У нас сильная горизонталь власти.

— В смысле, вертикаль?

— Горизонталь в смысле горизонталь. Сталинизм — это когда чего сказали, то и подразумевают.

— И как это горизонталь? Я, конечно, понимаю, что если вертикаль прогнется, то это горизонталь…

— Не в этом. Понимаете, при троцкистах власть выстраивалась только вертикально. Росли вверх: инструктор обкома, завсектором, второй секретарь, первый… А число начальников ограничено. И человек ждет, когда шеф уйдет на пенсию, его снимут, или помрет. И чем выше, тем сложнее. Тупик, нет смысла новым кадрам расти. Да и тому, кто в кресле сидит, нет смысла вниз падать. Вот так и загнивали. А теперь есть горизонталь власти. Служащий может наращивать блага, не только занимая руководящее кресло и наращивая число подчиненных, а за квалификацию, за честную и преданную службу. И можно никем не руководить, а жить, продвигаясь по горизонтали, не хуже начальника учреждения. Выбор вариантов есть. И на руководящее кресло тоже есть из кого выбрать, и нет вокруг него такого ажиотажа и подсиживания. Нет смысла прогибаться. Нет смысла плодить руководящие должности под людей. Там, где есть куда двигаться умным, нет места для дурака.

— Логично, — ответил Виктор. Просто хотелось на это все что-то сказать, но трудно было найти что. Он вдруг поймал себя на том, что подсознательно, с первого момента пребывания здесь поставил себе цель: не меняться. Не меняться в ответ на то, что видишь и слышишь, не меняться от логики и чувств. Не то, чтобы это было бы запоздалым проявлением детского упрямства или желанием подростка заново переосмыслить изменяющийся мир; это был даже не эгоизм, не попытка защитить свою личность любым путем. По идее, это должно было мешать адаптации. Эмигранты, что уезжают в другую страну, и пытаются там прилично устроиться, сами не замечают, как система переделывает их на свой образец; они считают себя русскими, они полагают, что раз они получают письма от соотечественников и бывают в России, то они продолжают и оставаться для России своими. Это не так: система жизни быстро переделывает на свой лад большинство из них, и они уже агрессивно требуют, чтобы Россия, оставаясь внешне на себя похожей, стала копией той среды обитания, к которой они приспособились. Живая, естественная Россия становится для них внутренне чужой и некомфортной.

"Я боюсь здесь потерять свою Россию? Или свой Союз, реальный, в котором жил, и который был немного не таким, как здешний — свою память, свое прошлое? А, может быть, будущее? То общество, которое еще может вырасти из России или СССР у нас и будет лучше, мудрее? Разве у нашей реальности нет надежды на чудо? А может, я просто привык к тому, что если кто-то когда-то пытается менять наш менталитет — то это очередное ограбление? Стихийное сопротивление? Может, из-за этого я и здесь? Другие просто вживались и не хотели ничего менять?"

Навстречу им, занимая почти всю ширину тротуара, двигалась гурьба людей в основном зрелого возраста, в настроении, видимо с юбилея. Варя слегка тронула Виктора за рукав, и они сошли на обочину. Лица людей были разгорячены, глаза блестели; голоса и смех для здешнего, внешне сдержанного мира, казались необычно громкими, словно в этой реальности внезапно кто-то врубил рекламную пазузу.

— Нет, ну слушай: на каждом корпусе бортового редуктора мы имеем по шесть рублей экономии. На каждом! А в год сколько выйдет?

— Погоди, Ефремыч. Ты сперва скажи: технологи подписали?

— А что технологи? — нарочито игривым голосом воскликнула женщина, попутно разглядывая себя в зеркало складной пудреницы. — Нет, ну что технологи? Технологи давно подписали. Миша, ты бы еще за АСУТП вспомнил.

— Про АСУТП — это как с Вельцманом сцепились?

— Хоть бы и с Вельцманом. Он ведь со своей стороны прав оказался.

— Со своей стороны. Со своей у нас все правы. А со стороны дела?

— Нельзя же превращать дело в штурмовщину… За исключением.

— А я что говорю…

Голоса и шаги постепенно затихали, удаляясь в сторону Октябрьской.

— Иностранцы удивляются, — заметила Варя, — всякое неформальное общение у нас в конце концов сводится к производству. У них наоборот.

— Наболевшее выходит, наверное.

— Наверное. У них работают, чтобы выжить, у нас живут работой.

— Послушайте, — Виктору вдруг захотелось нарушить киношную правильность этого мира, где даже навеселе люди уходят в производственные проблемы, — мне все-таки как-то в душе не верится в то, что у вас все так хорошо урегулировали. Ну, я понимаю, на "ящике" можно было порядок навести, там собирали не худших все-таки, но что бы везде, по всей стране? Ну, вот, например…

Он оглянулся по сторонам, словно ища в этой улице, замирающей в мечтательной тишине, в цветной мозаике окон домов, что просвечивали сквозь поредевшую листву, своих союзников.

— Ну вот например, даже если посмотреть вокруг — вот там, за оградой, детская больница, римское палаццо сталинского времени… Вот прямо, через дорогу — бывший Дом Печати, дань Ле Корбюзье. Сзади — китайка-пятиэтажка с лоджиями. На углу домики еще, небось, довоенные. К чему я это? Даже здесь, на перекрестке, разные эпохи. А в обществе, в нем ведь и разные эпохи, и разные люди, и разными они рождаются, вот как вы, как ваша горизонталь или вертикаль, сумели привести их так, что они вместе друг с другом все стыкуются? Без трещин, без зазоров?

Варя вздохнула.

— Вопрос… Ну, как вам сказать-то, мы просто живем в этом и все это как-то… ну, естественно, как вода, воздух, как туман над Десной, как…

Она не договорила.

За углом на Советской, за желтым спортзалом, послышался визг тормозов и дикий, нечеловеческий, внезапно оборвавшийся вскрик.

11. Дыра в паутине

— Идемте туда. Быстрым шагом. Вы чуть впереди. На полкорпуса. Следите за движением.

— Думаете, провокация? — спросил Виктор.

— Увидим. Нас прикроют…

Виктор занес ногу, чтобы перейти дорогу напрямик.

— Не здесь! К переходу!

— Зебра спасет?

— Там визеры. Не бегите.

Улица наполнялась движением. Виктор увидел, как неподалеку, через аллею между незыблемым, словно прибитым к земле белыми столбами пилястр, монолитом сталинского спортзала, и пытавшимся оторваться от земли модернистским кубиком бывшего Дома Печати пробежала женщина. Была она в куртке и сером брючном костюме, с большой черной спортивной сумкой на плече, и мчалась наперерез, через просветы в зеленых изгородях из кустов.

— Смотри! — Виктор кивнул в ее сторону.

— Да, да… — промолвила Варя, не оборачиваясь Виктору показалось, что лицо ее несколько побледнело; может быть, это лишь показалось ему из-за холодного света ртутной лампы, падающего из алюминиевой раковины уличного фонаря. Спустя мгновение где-то в подсознании у него мелькнуло, что спутница ведет себя так, словно видит сцену происходящего подобно компьютерной игре в тот самый момент, когда камера летает над местом действия, показывая героев и врагов.

Спустя мгновение послышался быстро приближающийся свистящий звук, и со стороны Фокина через перекресток, мерцающий желтыми глазами ночных светофоров, промчался серебристый спортивный суперкар, точь-в точь как тот, что был у памятника Летчикам. Загремели решетчатые ворота детской больницы, и оттуда с мигалками выкатился снежно-белый с красной полосой автобус реанимобиля с целой кучей мигалок на крыше. Из глубины Советской донеслись звуки двухтональных сирен. "Милиция или ГАИ", догадался Виктор.

Огни фар звездами моргали сквозь еще густую листву: стройный забор из железных прутьев, по замыслу архитектора очертивший периметр площадки перед спорзалом, давно обзавелся зеленой шевелюрой из стихийно выросших здесь деревьев и кустов. Тревожное чувство висело в холодном вечернем воздухе, и, невольно подчиняясь ему, Виктор начал ускорять шаги, стараясь приблизить зебру перекрестка.

— Не спешите, — не оборачиваясь к нему, внезапно произнесла сказала Варя каким-то сырым голосом, — наша помощь там не нужна.

— Уже подъехали?

— Вообще не нужна, — ответила она после секундной задержки.

Они не спеша продвигались по тротуару, оставаясь, наверное, единственной беспечной парочкой на четыре квартала в округе. Внутри у Виктора Сергеевича что-то тревожно заныло. Когда знаешь, что именно произошло, все как-то проще.

Из-за ветвей постепенно проглянуло место происшествия; оно оказалось на Советской, на левой полосе, у перекрестка следующего квартала, там, где над кронами деревьев, оставшихся от снесенных домишек частного сектора, возвышался, сверкая большими квадратами освещенных окон, массивный силикатный торец корпуса роддома. На проезжей части, со включенным дальним светом, стоял тяжелый коммунхозовский "Камаз" цвета аквамарина, с большим угловатым кузовом и вилкой, чтобы цеплять мусорные контейнеры. Напротив, у тротуара, остановился реанимобиль, поблескивая мигалками, позади "Камаза" выглядывала желто-лиловая гаишная машина, а в метре от камазовской морды навстречу грузовику торчало джеймсбондовское серебристое чудо, но, судя по всему, причиной ДТП было вовсе не оно.

Они спокойно пешешли перекресток на зеленый: на всякий случай, Виктор вертел головой, как летчик-истребитель в кабине, но ничего страшного не заметил. У троллейбусной остановки возле спортзала, метров на полсотни ближе к Трудовой, также кучковался народ, тревожно поглядывая вдаль. Из-за этой кучки показался молодой человек в расстегнутой светло-коричневой кожаной куртке и быстрым шагом приблизился к ним.

— Вадим? — с многозначительно-вопросительной интонацией в голосе произнесла Варя.

— Не надо туда. Давайте прямо по тротуару до остановки за гастроном. Прикрываем.

— Концы?

— Откинулся. Под переднее угодил.

— Пьяный?

— Не, вроде. Экспресс не сечет. Шеф в трансе. Говорит, ехал с нормальной скоростью, а этот хренобель явился из воздуха прямо перед капотом.

— Ну, так говорят, если теряют внимание за дорогой.

— Да не врет он насчет скорости-то. По визерам так пятьдесят.

— А на визере что?

— Кусты там в визере, только кузов и заметно. А напротив, со спортзала, КВН был развернут вас встречать. Ве-пятнадцатый-то сдох на перекрестке, вот и развернули.

— И с ПРН не доложили?

— Не-а. Наверное, думали подскочить исправить.

— Втык будет порнографам от Шерги. Ой, будет…

Вадим полез в карман и вытащил оттуда плоский радиофотик.

— Скинули уже… Не встречали такого?

На мелком дисплее Виктор разглядел лицо человека с полузакрытыми глазами. Ни ужаса, ни гримасы страданий — только застывшее удивление. "А я думал, так только в рассказах бывает…"

— Мне кажется, я его раньше видел, — ответил Виктор, возвращая фотик.

— Кажется, или точно? — в унисон пропели Варя с Вадимом (кстати, читатель уже заметил, что у всех троих имена с одной буквы?)

— Кажется, точно. Два раза. Один на Молодежной, когда паспорт проверял, на лестнице. Чуть не налетел на него. Другой раз — когда ехал с "Лития".

— Это когда звонили?

— Ага. Он сзади меня сидел. Только не заметил, на какой он сходил. Артефактов при нем никаких?

— Чего? А, ну, понял, — ответил Вадим, и прижал невидимый за воротником свитера ларингофон. — "Ясень-3", здесь "Клен-21". Фото опознали. При осмотре странного не заметили? Непонятных предметов, знаков? Вас понял.

— Отвезут к нам, рассмотрят, — продолжил он, обращаясь уже к Виктору. — Мутный он. Прописки нет, фейс машина не распознает. По уголовке не светился.

… - Не оборачивайтесь.

"Во всяком случае, на Ковальчука не похож. Ну и хорошо. А, может, быть, плохо. Что скажешь, Варя? Ау!"

— Хотели что-то спросить? Лучше говорите словами. Не так выматывает.

— Нет, ничего. Проверка связи.

— Давайте без проверок. И так уже сегодня, как выжатая.

Гастроном светил огнями из полукруглых окон; невысокое здание послесталинских времен, непременный спутник рабочих поселков, чем-то напомнило Виктору кусок средневековой крепости с угловой башней.

— Виктор Сергеевич, простите, если можно, вы не могли бы отвлечься от мыслей о происшествии? Хотя бы на время. Действует, как будто отравилась. Надо переключиться.

— Конечно. Это вы меня простите, я должен был догадаться… Коррупцию мы обсудили, а как у вас тут с демографией?

— Нормально с демографией… Государство женщине за воспитание детей зарплату платит.

— В смысле, пособие на детей?

— В смысле, зарплату. Воспитание детей считается трудовой деятельностью на дому. И премии за достижения детей. В школе там, воспитанность, поведение, хорошие поступки.

— То-есть, за хорошие поступки дают премию, а с премии покупают что-нибудь ребенку, и он понимает, что хорошие поступки делать выгодно?

— И что хорошо воспитывать выгодно. Примерно так.

— И можно быть домохозяйкой?

— Ну, если много детей. А если один-три, чаще еще и работают. Были бы деньги, а уж на что потратить…

— И как же у вас бюджет выдерживает?

— А почему он не выдерживает? Больше детей — больше трудовых кадров в будущем. Да и на Западе хватило бы, просто там у общества много паразитов. И выходит: людям на заработанную ими пенсию не хватает, эту пенсию можно отымать, повышать пенсионный возраст. А у олигархов отымать роскошь, те деньги, что они за счет чужого труда нахапали, нельзя, это святое. Прислужников олигархов кормить — это тоже святое, всякие лишние звенья, чтобы пропихивать товар в конкурентной борьбе — это святое. А у нас и женщинам на воспитание хватит, и на БКС. Вон, видите, летает.

— Да, небо проясняется. А почему вы думаете, что это наша летает, а не американская?

— Американские тоже летают. Но в это время наша проходит, "Жемчуг-3".

— И как же тогда американцы надеются измотать нас в космической войне?

— Хотят этой войной объединить мир против нас. Все сокровища континентов направить против нас и выиграть. Вот почему нужна экспансия… Давайте в гастроном зайдем, я на вечер себе возьму.

Оплот советской торговли внутри был консервативный и с прилавками. На стене для привлечения публики висел телевизор, как в зале ожидания, шел круглосуточный новостной, и человек пять то ли от нечего делать, то ли кого-то ожидая в теплом и чистом помещении, пялились на экран. На экране шел замес английской полиции со студентами, протестовавшими против роста платы за обучение. Студенты жгли покрышки, полиция пускала в ход водометы: многовековые традиции борьбы за права человека давали себя знать.

— Во бараны, скажите! — обратился к Виктору какой-то полный мужик из гастрономотелезрителей, с обветренным красным лицом и толстыми губами, в расстегнутом кожане, когда они с Варей проследовали мимо к прилавку. Виктор обернулся на спутницу, ожидая инструкций. Варя была спокойна и безразлична.

"Надо делать вид, что ничего не произошло".

— Да я вот про этих говорю, про студентов, — продолжал мужик, глядя на Виктора. — Они против кого протестуют? Против своего родного правительства. А оно уже у них давно ничего не решает. Потому что как? Глобализация. Все решает дядя из Ва-шинг-тона. А этим баранам что? Подсовывают всяких английских премьеров, королеву подсовывают. Которые ни бе, ни ме, ни кукуреку, потому что обязались. Единым, так сказать, мировым путем. Вот так: протестуй не протестуй… Верно я говорю? Ну, про Англию?

— Верно. — согласился Виктор. — Англия жжот.

— Во, — глубокомысленно изрек мужик и продолжал бормотать, обращаясь уже к другим зрителям.

— Сначала в мясной. — подсказала Варя. — Нам нужна…

— Экспансия, — подсказал Виктор.

— Какая экспансия?

— Что брать будете, дама?

Продавщица отдела была сухощавая, пожилая, лет, наверное шестьдесят: работающая пенсионерка.

— Да вот я думаю: на котлеты фарш брать, или полуфабрикаты?

— Дама! Я вам так посоветую: берите мясо куском, оно более свежее, чем полуфабрикаты. Я вам подберу почти без косточки. Да и косточка для бульона пойдет, — отчеканила старушка и нацелилась острой сталью двузубой вилки на избранную цель на поддоне холодильного прилавка.

— Да знаете… У меня сейчас кухонный комбайн в ремонте.

— Вон, мужчина ваш прокрутит. Мясорубки-то у всех валяются. У вас же на кухне телевизор есть, так может крутить и футбол смотреть. Вы, мужчина, болеете?

— Понимаете, — ответила Варя чуть смущенно, — это просто знакомый. Сослуживец.

— Варвара Семеновна, какие проблемы? — вмешался Виктор. — Конечно, я прокручу.

— Дама, даже не сомневайтесь. Вот такое свежее мясо, можно даже не думать…

Можно думать.

Можно думать, мелькнуло у Виктора. Если женщина выбирает мясо, она о нем и…

Что у нас наболевшего? Экспансия. Будем думать быстро. Экспансия. Почему? За экспансию — Троцкий. Троцкий — мировая революция. Сталин — "в одной стране" и борьба за мир. Почему? Когда строишь в одной стране, нужен мир. А Троцкий тогда почему? Что там у Маркса с Энгельсом? Мировой рынок — мировая революция, мировой рынок — мировая революция… В одной стране задавят. Почему не задавили? Империализм. Делили мир. Делили мир на империи, победа в отдельно взятой империи, вот оно что… Троцкий — экспансия, Сталин — за мир, почему опять экспансия? Почему экспансия, если Сталин?

— Вот этот вот, пожалуйста… На сколько потянет?

Надо спешить.

Отход от сталинизма? Почему? Глобализация. Глобализация — конец империализма. Сталинизм — способ сохраниться. Дальше надо наступать. Троцкизм? Нет. Нет глобальной цели. Это новый сталинизм. Нет глобализации, перезагрузка империализма. Дальше? Конвергенция? Может быть.

— Сколько это с меня?

Ффух, вроде успели…

12. Тайна двух полушарий

— Никак не могу привыкнуть, что на кухне нет второго телевизора.

Виктор крутил ручку мясорубки на кухне у Вари и отправлял в коробчатый алюминиевый раструб куски мяса, сала и размоченного в молоке хлеба, которые с аппетитным хрустом пережевывал шнек. Идея братской помощи в приготовлении ужина еще в гастрономе как-то незаметно переросла в идею сделать ужин общим; видимо, смерть незнакомца так серьезно давила Варе на психику, что ей надо было отвлечься; Виктор тоже не хотел сидеть остаток вечера в пустой квартире. Здесь, на кухне, он уже немного привык к этой несколько странной планировке и к тому, что из-за занавешенного тюлью окна в это позднее время льется холодноватый свет ламп ЛДЦ и за ним, как по палубе теплохода, изредка проходят соседи. Из-за двери казенная "Юность" доносила "Ну тупы-ы-ы-е!" Задорнова. Видимо, судьи мира достали своей простотой во всех реальностях.

— Варь, а, может, переставим телевизор сюда? Я наращу кабель.

— Не надо. Сдается, что мы здесь ненадолго.

— Если это говорит экстрасенс… "Ты уедешь к северным оле-еням…"

— Только не надо подражать Бекасу.

— Хорошо. "Дан приказ — ему на запад, ей — в другую…"

— Я, кажется, начинаю понимать, почему вас используют хроноагентом.

— Почему? Если это, конечно, не служебная тайна.

— Вы можете разговаривать с незнакомыми.

— В смысле?

— У вас значительно доминирует левое полушарие. Вы реагируете так, как подсказывает ваше сознание и воспитание, ваши убеждения, критический и логический анализ реальности. Поэтому другие люди могут воздействовать на вас, только войдя в доверие, и — как Штирлиц, либерализмом и логикой. А в иной реальности вы не склонны кому-то слепо доверять и подозрительны к чужой логике, видя в ней подвох. Поэтому вам не так опасно заговаривать с незнакомыми — а в другой реальности это придется делать. Это раз. С точки зрения тех, кто вас послал, вы более определимы. Не станете непредсказуемо меняться в другой среде. Это два.

— А если вот это самое левое полушарие не доминирует, чего тогда?

— Они бывают разные. Тех, кого зовут простыми людьми… ну, считается, что они в обычном состоянии сознания, так вот, они ищут удовольствия, покоя и безопасности, и руководствуются привычкой. Такими манипулируют проще, апеллируя к потребностям. Есть люди легко внушаемые, что живут иллюзиями, мечтой, верой в чудеса: такими управляют, взывая к чувствам. Есть люди, у которых доминирует правое полушарие: это примитивные существа, которыми движут инстинкты. Чтобы ими манипулировать, надо обращаться к этим инстинктам и детским переживаниям.

— То-есть остальных всех можно водить за нос, кроме психов?

— Ну, психов, хоть они непредсказуемые, можно водить. Давить страхом, страданиями, наконец, вколоть что-нибудь подходящее. Кроме просто психов, есть еще люди, например, над которыми довлеет какое-то одно сильное чувство, например, навязчивый страх. Но, вот такие, которые вообще не поддаются, тоже есть. В разных религиях их обычно считают святыми. Они особой тренировкой достигают такого состояния, что гипнотизер на них не действует.

— Тогда почему не послали святого?

— А, может, и посылают. Только не в качестве хроноагента четвертого рода. Слишком яркие. Да и вообще… Казнят таких часто.

— Может, общество давно инстинктивно борется с попаданцами, оттого большая их часть ни на что не влияет?

— Может. Давай, я сменю тарелку и тряпку на пол положу. Плохо, что нет кухонной машины, из нее не капает.

— Варя, вы психолог по образованию? Хотя, конечно, странный вопрос.

— У меня несколько образований. А также спортивная и боевая подготовка.

— В нашей реальности вы бы смогли сделать карьеру в бизнесе. Два способа убеждать людей, и оба верные.

— Обманывать людей нехорошо. Если только это не война. Если каждый хозяин воюет со всем обществом, это печально… Дайте вот это.

Варя забрала у Виктора глубокую тарелку и переложила с нее несколько оставшихся кусков мяса на другую, дополнив горку только что нарезанного; затем тут же подошла к мойке и смыла стекший мясной сок. В ней чувствовалась домашняя привычка к чистоте, даже пало от нее не цветочным ароматом, а какой-то свежестью осторожной волны на утреннем пляже Бимлюка, когда ленивое море тихо качает вдали бородатые от водорослей буйки ограждений.

— Значит, вы изучили тайну двух полушарий на случай войны?

— Не только. Это одна из причин, почему у вас рухнул социализм.

— И от какого же полушария он рухнул? — скользкий кусок сала чуть не выскочил из воронки, но Виктор успел его придержать пальцем.

— Ну, вы помните, что было при вашем социализме? Идеологическая борьба, идеологическая, как ее, работа. Идео-логическая. Идея в расчете на логику. Левое полушарие. На большинство это не действует. А еще вспомните фантастов вот наших пятидесятых, шестых… — и она хитро прищурилась, — какими они людей будущего изображали? Ой, мясо!

Теперь шнек вытолкнул из воронки упрямый кусок говядины; с возгласом "Оп!" Виктор поймал его на лету и продолжал осторожно вдавливать пальцем внутрь кровожадного агрегата.

— Ну, какими… — задумался он, — сильными, мужественными… А! Понял.

Они там все излагают мысли железной логикой, вспомнил Виктор. Они же все в светлом будущем ученые, а ученые должны мыслить логично. Как в вузе говорили — логически стройно.

— Правильно мыслите, — подтвердила Варя, — ну все, хватит крутить, отвинчивайте.

— Второй раз перекручивать будем?

— Нет. Это двойная мясорубка, две решетки, два ножа. Она сразу мелко делает.

— Поэтому и крутить тяжелее?

— Да. Снимайте, я помою.

— Да давайте я помою.

— Не надо. Гайку только открутите и сзади… ну, вот, потому сейчас у нас эту идейно-воспитательную не навязывают, а в основном на это самое. Удовольствие, покой, безопасность. Зажгите горелку.

— Счас… а спички где?

— А тут новый дом, тут от батареи.

— У нас тоже сейчас такие. Значит, рецепта делать людей будущего нет?

— А зачем? — Варя вскинула брови вверх. — Кто вам сказал, что общество господства левых полушарий будет разумным и счастливым? Кто вам сказал, что оно не утонет в бесконечных спорах, интригах и демагогии? Поэтому у нас действуют осторожно, пока стараются только поддерживать долю людей, руководимых логикой, и немного, постепенно ее повышать, и смотреть, что будет. Повышать природным путем, вот этой вот всеобщей рационализацией.

"То-есть вправлять мозги влево" — подумал Виктор.

— Ну а вы как думали? У них, за бугром, тоже общество мозги вправляет! Вот эта их реклама действует на инстинкты и повышает долю людей примитивных, рефлексирующих. Поэтому, чтобы сдержать всю эту тупую массу прилично одетых дикарей, там нужна церковь.

— Мягко подводите к мысли, что и у нас возвращение к духовным традициям, строительство храмов, объединяющая роль церкви и прочее — только потому, что в новой России из людей делают баранов, а этих баранов кто-то пасти должен? — неожиданно и сухо ответил Виктор.

Он ждал, что Варя рассердится. Но она лишь мягко улыбнулась, так, что на щеках появились ямочки.

— Вас сильно обидит, если я не буду отрицать?

— Не знаю.

— Сковородка внизу, в духовке, поставьте, пожалуйста, чтобы грелась… Разве вам самому такая мысль в голову не приходила? Честно?

Он не стал возражать, каким-то шестым чувством заподозрив, что Варя его на что-то провоцирует — а может, это была лишь ложная подозрительность — и полез в духовку. Вопреки ожиданиям, сковородка оказалась не продвинутой. Тяжелая чугунная блямба с высокими краями, на крышке лежала ручка с деревянной рукояткой.

— А у нас сейчас с антипригарным продают, — решил он похвастать.

— А сами какой пользуетесь?

— Нну… у нас еще советская чугунная, есть и пользуемся. А что?

— У нас тефлоновые запрещены. Что-то там нашли и на всякий случай запретили.

— Тогда мне повезло… Кстати, странно, что у вас мобилы разрешены.

— Они излучают меньше зарубежных. Огонь убавьте, а то пригорать будет.

Она ловко катала из фарша аккуратные колобки на деревянной, присыпанной мукой доске, прихлопывала их рукой и отправляла на черный круг сковороды, где они нервно подрагивали в шипящем жире, распространяя с детства знакомый запах. Кому-то повезло с хозяйкой, подумал Виктор. И еще ему вдруг пришло в голову то, что совместное приготовление котлет сближает гораздо быстрее, чем совместный ужин в ресторане. Хотя бы в духовном плане.

Он взял лопаточку из нержавейки и стал переворачивать котлеты и отправлять те из них, что уже обрели на обеих сторонах хрустящую румяную корочку, в зеленый эмалированный чугунок, в душной темноте которого им (котлетам) предстояло провести совместное время в духовке.

13. Луженые глотки свободы

За окном сыпал неторопливый осенний дождик, постукивая каплями по карнизам. Виктор раскладывал в гостиной небольшой стол — книжку: ужинать решили здесь. Телек, который здесь привычно примостился в углу на тумбе с видеокассетами, вещал о происшествии в Израиле: группа хасидов-фанатиков набросилась с ножами на участников гей-парада. Две категории жертв холокоста оказались не в состоянии жить в одном обществе. Попутно, не совсем к поводу, телекомментатор вытащил палестинскую проблему, драку в кнессете, а заодно и сексуальное рабство, которому на земле обетованной подвергали женщин, нелегально вывезенных из восточноевропейских стран, недавно ставших на путь демократии. К положительным аспектам израильской политики было отнесено расширение сотрудничества с СССР в вопросах борьбы с международным терроризмом. Но мысли Виктора были далеки от международной политики.

Лем ошибался, думал Виктор, бытовая обстановка прогрессирует гораздо медленнее. Вот эти массивные березовые стулья, например, вполне могли быть и в начале пятидесятых. Никаких супер-кресел трансформеров. Видимо, человека тянет к чему-то естественному, что создает иллюзию уверенности и покоя, а, значит, безопасности. "Удовольствие, покой, безопасность…" Формирование советского человека приличной мебелью?

На кухне что-то запищало. Варя вышла с мобильником, смотря на дисплей, потом вынула из сумочки "Кристалл-98" — такой же, как тот, что Вика показывала ему в кооперативе в первый день пребывания — и, соединив оба аппарата кабелем USB, застучала по клавишам.

— Шифровка пришла, — пояснила она, — до утра вам надо не покидать жилкомплекса.

— Что-то случилось? Связано с этим ДТП?

— Связано. Пострадавший схож с типом, что стрелял на вокзале. По записям камер — правда, там сложно точно определить, но процентов семьдесят есть.

— Может, они ликвидировали киллера?

— Может. Это что-то меняет?

— Пожалуй, нет, — сказал он после минутной паузы.

В комнате повисла напряженная тишина; первой молчание нарушила Варя.

— Да, еще: в вашу квартиру занесли приемник с КВ диапазоном. Перед сном надо будет послушать запад.

— Что именно, на какой волне, когда?

— Все равно. "Свободу" там… чего поймаете.

— А смысл?

— Не знаю. Может, аналитики боятся, что без привычной антисоветчины у вас будет нервный срыв.

— Глупости.

— Я не знаю, почему. Но это же вам не трудно, верно? Вы боитесь, что эта попытка вас компрометировать?

— Да ничего я не боюсь… Лишь бы ловил нормально.

На экране шел диспут о реформации церкви. Варя взяла пульт и переключилась.

— Сейчас по третьей кино будет.

— "Севастополь"? Я читал анонсы. Крутой блокбастер?

— У тебя жаргон подростка — вээсовца… Прости, ты же и есть вээс… Внешсеть. Ну, в этом, вашем Интернете.

— А у вас подростков пускают во внешсеть?

— Они быстро осваиваются… А "Севастополь" завтра будет. Сегодня "Джордж из Динки-Джаза".

— Романов любит фильмы своего детства?

— При чем тут Романов? Разве у вас в будущем телезрители не заказывают фильмы по сети?

— Ну, как сказать… Каналы смотрят на рейтинги, хотя, когда смотришь, чего показывают, непонятно, откуда эти рейтинги берутся…

— У нас просто заказывают, и общаются, какой фильм лучше снять.

— Так просто? А вдруг закажут что-то антисоветское?

Варя вскинула брови. Когда она вскидывает брови, она напоминает актрис золотой поры Голливуда, подумал Виктор.

— В смысле — антисоветское? Когда вот вы жили в СССР, вы куда-нибудь писали, чтобы в газете, или еще где, напечатали… ну, скажем, Солженицына?

— Я похож на психа?

— Тогда в чем вопрос?

— Нет вопросов… А почему "Джордж из Динки-Джаза"?

— А про него говорят в фильме "В бой идут одни старики". Вот народ и решил узнать, что за кино. Вы смотрели?

— Нет. Не застал… — задумчиво произнес Виктор и, помолчав, добавил, — а, да, чего хотел спросить-то. Что это за реформация такая?

— Да так, приближение церкви к народу для лучшего обслуживания.

— Церковь — вид обслуживания?

— Ну да. Хотят сделать, как у баптистов. Богослужения на современном языке, священников распределить по участкам, чтобы не в храмах собираться, а вроде красных уголков, скромно, но зато больше беседовать с прихожанами по душам, ходить не в рясах, просто в темных костюмах… Разве вы верующий?

— Вне лона церкви.

— И мне это тоже как-то… Тарелки в буфете. О, слушай, я тут по случаю одну штуку взяла. Давайте попробуем.

Она достала из стоящего возле кровати целлюлозного пакета коробку, вынула из нее небольшой белый круглый цилиндр из стеклянной крошки, и, поставив на середину "книжки", щелкнула выключателем. Внутри вспыхнул желтый трепетный огонек.

— Светодиодная, на батарейках.

— Китайская?

— Нет, из Стари. Кооператив делает, у него автоматизированный цех. По программе закрепления населения в районах.

Она удалилась на кухню и за ней из растворившейся двери донесся восхитительный, знакомый с детства запах сочных котлет. Виктор достал из мини-серванта пару рюмок, и на всякий случай протер их бумажной бактерицидной салфеткой из белой пластмассовой банки, чем-то напоминавшей упаковку салфеток для мониторов. Салфетки, кстати (и, к счастью), ничем не пахли.

— О, "Алушта", сухое? — воскликнула Варя, выходя из кухни с большим овальным блюдом под крышкой, из-под которого выбивался легкий аппетитный пар. — Шесть медалек…

— А я думал, вы это уже прочли в мыслях.

— Ну, надо же и сюрпризы делать… Это вино для пикников, шашлыки там, или барбекю — слышали, что у нас в малоэтажках теперь модно во дворе делать летние кухни для барбекю? Защищает от кишечных инфекций.

— Барбекю защищает?

— Нет, столовое красное… Начинается! Скорее рассаживаемся.

И она погасила люстру. Комнату наполнило мерцание светодиодных свеч, призрачный свет телеэкрана, утратившего краски, и охрипшие от многолетнего лежания в жестяной коробке звуки тромбонов, перемежаемые писком морзянки. Все-таки британский джаз начала сороковых ни с чем не спутать, подумал Виктор. Как много взял от него советский джаз конца пятидесятых! И вообще, хорошо об этом рассуждать, когда побываешь и там и там.

— Ну, за все хорошее! — игриво улыбнулась Варя.

— За позитив! — поддержал Виктор и, поднеся бокал к губам, вдохнул сафьяновый аромат фиалки, резеды и цветущего винограда.

Котлеты были прелестны, как, впрочем, и их гарнир из буквально таявшего во рту жареного картофеля с зеленым домашним горошком. Варя по-детски непосредственно смотрела старую комедию, время от времени заливисто смеясь с ложкой у рта; Виктор подумал, что такие ленты прекрасная возможность хорошего и здорового отдыха вечером.

Собственно, главное в фильме был Джордж Формби. Представьте себе, что Савелий Крамаров — это бард с лицом Фернанделя, он играет и поет на банджо, и делает всякие трюки наподобие Луи де Фюнеса; вот это примерно и есть Формби. Правда, тонкого английского юмора в куплетах о провонявшей дедовской рубашке и мистере Ву, который подался окна мыть, Виктор так и не уловил, но в целом история музыканта, которого приняли за Джеймса Бонда, оказалась прикольной, а от самого Джорджа веяло непередаваемой добротой и обаянием.

— Знаете, мне хотелось бы побывать в Англии, — призналась Варя, когда британская разведка поймала всех фашистских шпионов, которые так не смогли смыться с подводной лодки. — Скажем, в Лондоне, но не сейчас, а где-то в конце тридцатых. Мне кажется, англичане должны были быть тогда милейшими людьми.

— Не знаю, — пожал плечами Виктор. — У них сейчас проблема с мусульманами, и как бы они отнеслись в то время к людям из СССР, ничего сказать не могу. Может, нормально, а может, ксенофобия бы была.

Вино начинало слегка действовать, и Виктором овладело что-то вроде эйфории. "Какая идиллия", думал он. "Вечер, великолепный ужин, приятная дама, светские беседы при свечах. Даже без всякого романа, просто так посидеть."

— С исламом — это у них не ксенофобия, — прервала его размышления Варя, — наши аналитики полагают, что проблема — пассивный протест. Ну, то, что не только иммигранты исповедуют ислам, а его принимает коренное население.

— В смысле — протест?

— Ну, как это объяснить… Часть людей не принимает мир, в котором главное — унижаться перед боссом, пахать с утра до вечера, чтобы только купить разрекламированные шмутки или тупо смотреть в ящике развлекательные шоу, а потом, как все, коньки отбросить. Им нужно что-то, ради чего стоит не только жить, но и умереть, ведь смерть ко всем приходит… Раньше это была идея социализма, всемирного общества справедливости, борьбе за которое надо всего себя посвятить, собой жертвовать за счастье людей всей планеты. Социализм на западе придушили, вытравили из мозгов, а свято место пусто не бывает, вот и получили ислам. Так что не в исламе дело, не было бы его — было бы какое-нибудь язычество, или любая секта, но что-то, что объяснит человеку — вот он не просто умрет и его зароют, а он совершил священную жертву, что есть что-то выше его личной судьбы и личной жизни. Либерализм этого объяснить не может, там личность важнее всего, и все бы было хорошо, если бы люди были бессмертны. А если все мы уйдем — значит, что-то должно быть выше, важнее нашей временной личности, прав личности, которые лягут в гроб вместе с нею… Непонятно?

— Наоборот. Даже очень все понятно. Гитлер тоже на этом сыграл.

— Ну вот… А западное общество не стало разбираться в причинах, оно менять себя не хочет, имущий слой боится пойти на жертвы. И все это стихийно прорывается, выходит наружу иногда в самых странных формах… Религия, идеология здесь ни при чем. Это психология, свойства сознания и подсознания.

— Угу. Слушай, а где здесь прокат кассет и почем за сутки? — спросил Виктор, которого после "Алушты" мало волновали вопросы классового подсознания. До него вдруг дошло, что они часа два как перешли на "ты", не испытывая малейшего неудобства.

— На Фокина. А тебе обязательно нужны ужастики?

— Почему ужастики?

— В прокате только Запад. Культовые боевики, ужастики.

— А если я, например, хочу Гайдая посмотреть?

— Так это бесплатно в видеотеке. Пара кварталов отсюда к Медиадому…

…Виктор приоткрыл узкую дверь на полутораметровую лоджию своей новой берлоги. В лицо ему плеснула свежесть, ленивый ночной дождь все так же стучал по карнизам, и водяная пыль носилась в свете фонарей. Тихие, вкрадчивые звуки слоуфокса "Голова в тумане" Дюка Эллингтона из кухонного динамика неторопливо расплывались в сумерках комнаты, словно дымок из курительницы благовоний.

Хороший вечер, подумал Виктор. Романтических отношений не завязалось, но Малдер и Скалли тоже вроде весь сериал глядели друг на друга и говорили о делах. Красивый треугольник: Малдер, Скалли и эти, как их там, которые засылают. Завтра надо будет самому приготовить чего-нибудь и пригласить Варю. Будем ходить в гости по очереди.

Он закрыл дверь подошел к выключателю и нажал белый рычажок: свет трехрожковой люстры осветил закоулки четырнадцати метров жизненного пространства. Проветривать не было необходимости: комната и так прекрасно вентилировалась через отдушины.

И тут он заметил, что на рамах окон и двери на лоджию появились маленькие плоские коробочки, от которых вниз тянулись прилепленные пленкой тонкие провода. Защита от лазерной прослушки? Нет, не похоже. Скорее, детекторы прослушки.

Еще на столе-книжке появилась оранжево-красный "Турист 26–05", с цифровой настройкой, часами и будильником — приемничек размером примерно с китайские "Кипо" или "Мейсон", которые у нас обычно берут продавцы, чтобы слушать в магазине. Грозненский радиозавод, вспомнил Виктор, неужели осилил? Ладно, это на сон грядущий. Займется сначала любимым делом попаданца, благо компутерная сеть под рукой. Интересно, а миелофона они тут, случаем, не изобрели?

Он открыл секретер. Так, к терминалу тут нужен ключ на COM-порт. Ключ ему дали. Как они здесь не любят набирать логины и пароли, в отличие от американцев… а, может, и правильно. Когда железо глубоко персонифицировано, в этом есть смысл.

"Здравствуйте, Виктор Сергеевич!"

Здравствуйте, здравствуйте… где там у вас лексикон под графику? А мониторчик ничего, хоть и монохром. Для работы очень даже приятный: трубка, а глаза не утомляет, практически как TFT. Нужен ли деловому монитору цвет? У нас об этом думать уже поздно…

Покончив с делами Виктор долго ходил возле стола-книжки. Задание слушать вражий голос было ему непонятным, а, значит, подозрительным.

А вдруг и в самом деле провокация, подумал Виктор. Снимут на видео, как слушаешь, и — за антисоветскую деятельность. Хотя, в принципе, они и так могут, зачем им извращаться-то? Контакт с агентами иностранной разведки и липовый паспорт побольше потянут. Или это просто эксперимент?

Он взял приемник — судя по весу, батареи были на месте — и, развалясь на диване, выдвинул антенну и крутнул ручку громкости. Эфир показался непривычно безмолвным. Ах да, тут же бесшумная настройка. Ладно, просканируем…

"Свободу" на 25 метрах он поймал довольно легко, сузил полосу — приемный тракт легко придавил цифровые глушилки. Удивительное дело, подумал Виктор, одни придумывают, как глушить вражий голос, другие изобретают для народа все лучшие устройства, чтобы слушать его.

— Есть такой термин, — вальяжно изрекал какой-то деятель культуры из поуехавших, — мне он очень не нравится, но он очень верно характеризует воззрения людей, для которых победа в Великой Отечественной войне не просто одна из замечательных побед русского оружия, финал трагедии, и т. п., а культ. Культ почти религиозный, фанатичный, яростный. Культ, во имя которого оправдываются любые зверства что тогда, что теперь. Культ, затмивший всю тысячелетнюю историю России, временами и уничижающий её, ради четырёхлетней не самой удачной и до предела трагичной войны. Этот термин — победобесие. Плохой термин. Но я иначе определить не могу. "Пускай сдохло пять миллионов, зато — победа!"..

"Боже, какая…", подумал Виктор и, не найдя слов, почти инстинктивно выключил "Туриста". У него было такое ощущение, словно ему подсунули дерьма на бутерброде.

"Какая, к черту, тысячелетняя история?!" — воскликнул он чуть ли не в голос. "Все, вся история, вся Россия, весь народ, все воспоминание о нем — это только в случае победы. Победи немцы — ничего бы не осталось. Никакой памяти о России с ее удачными, неудачными войнами… Все или ничего. Вся история России была лишь подготовкой к этим трагическим, но великим годам спасения человечества от нацизма; никогда раньше в истории человечества такого не было, и, надеюсь, больше никогда не будет. Россия, СССР определили путь развития мира. Неужели это не ясно? Или нет… все им ясно, они просто хотят, чтобы мы забыли об этом…"

Он встал, пошел на кухню, и попил холодной воды, чтобы успокоиться.

"Они хотят, чтобы мы забыли об этом", подумал он уже более спокойно. "Народ, который живет сознанием того, что он может пойти на любые жертвы, чтобы сохраниться, как народ — непобедим. А они и тогда хотели, и сейчас хотят сделать из нас рабов, быдло".

Виктор вдруг вспомнил, как пару месяцев назад был в одной организации, ставил бухгалтерский софт; на одном из рабочих мест комп не включался, и директор бросил доложившей сотруднице — "Будете уволены!" Было в этом какая-то бессильная злоба ничтожества, дорвавшегося до власти, которая прорывается каждый раз, когда это ничтожество сталкивается с обстоятельствами, в которых ничего не смыслит; и вот эта руководящая беспомощность, страх перед разоблачением, что директор, для проформы заезжающий в фирму утром и вечером — обыкновенный паразит, обкрадывающий персонал, и выливались в крик "Будете уволены!". Таким и надо, чтобы мы забыли о Победе; вместо Победы им нужен для народа культ вечной вины за "преступления большевиков", чтобы все чувствовали себя в долгу перед жалкими лузерами, бесстыдно продувшими за зеленым сукном истории и русско-японскую, и Первую мировую, и за полгода после Февральской революции просто развалившими великую державу. Если бы тогда, до Первой мировой, в России что-то подправить…

"А не пора ли сажать за покупку должностей в бизнесе?" — вдруг подумалось Виктору. "Ведь угробят дураки Россию, ей-богу, угробят…"

Экспериментировать с глотками свободы больше не хотелось; вернувшись в комнату, Виктор аккуратно поставил "Туриста" на стол и постелил себе на диване.

14. Цифровая западня

Вопреки ожиданиям, Виктор проснулся с необычайным ощущением бодрости. Комната была наполнена чуть прохладным воздухом, таким чистым, как будто вокруг был не микрорайон, а сосновый лес; в ванной отчетливо чувствовался йодистый запах моря и водорослей. Романовская "Алушта", по видимому, теперь действительно служила только процессу правильного пищеварения.

По первому каналу ТВ шла утренняя гимнастика с элементами аэробики для разных возрастных групп, и Виктору просто захотелось помахать руками и попрыгать вместе с девушкой на экране, почувствовать, как все тело наполняет ощущение свободы и тепла. Зарядку сменили кадры новостей о том, как страна встает вершить новые великие дела, и Владивосток уже отчитывался пройденными метрами туннеля на Сахалин. Казалось, что понятие серых будней не существует, что все вокруг делают что-то такое, о чем потом можно будет с упоением рассказывать всю жизнь; хотелось скорее влиться в этот поток, чтобы успеть поучаствовать в сотворении мира.

Из шкафа пискнуло. Виктор вытащил из футляра "ВЭФ" — индикатор был уже на последних квадратиках. В тумбочке отыскалась зарядка — угловатый пенал с двумя шнурами, как блок питания к ноуту. На кухне запел чайник.

"Интересно, а воздух — это специально для меня? Или это комплекс такой, для здоровья населения? Даже пенсов — тут же вроде большинство пожилые? Ну да, для работающих пенсов. Нехватка трудовых резервов."

…В облисполкома на очередной сейшн на этот раз собралось десятка полтора, народ галдел, бурно что-то обсуждая, и Виктор подумал, что сейчас его засыплют вопросами. Публика была разношерстной: от мужчин за сорок в темных и серых тройках, у большей части которых из нагрудного кармана вместо платка торчали очки и авторучка, до двадцатилетних ботанов, одетых в стиле гранж и кое-как прибивших расческой полухиповые космы. Похоже, что пиплы в основном жили в науке и сегодня вырыли из шкафов то, что, по их мнению, отвечало нормам приличного общества.

Светлана перехватила его еще до дверей, в пустынном коридоре. Сегодня она выглядела в этой компании самой стильной: длинное темно-коричневое шерстяное платье в английском стиле до середины икр, белый сетчатый жакет, прическа с раскинутыми волосами а-ля София Ротару, которую дополняло крупное колье из самоцветов с монистами. От нее веяло энергией, и Виктор уже ожидал электрической искры от протянутой руки с тонкими пальцами.

— Ну как? — спросила она.

— Сто восемь.

— Шутите? Это хорошо.

— Что-то случилось? — на всякий случай поинтересовался Виктор.

— Пока ничего такого, что должно вас сейчас волновать. Приемник слушали?

— Да. Немного.

— И как?

— Разозлило.

— Понятно. После совещания с вами Веничев хочет поговорить, Степан Анатольич. Он не компьютерщик, обществовед.

— Надо что-то подготовить?

— Не надо. Вопросы, пожелания? А то у меня такое впечатление, что вы иногда стесняетесь за себя просить.

— Да нет вопросов. А, вот, кстати… нет, так, ерунда.

— Что именно?

— В коридорах народу мало. Это для меня специально?

— А почему должно быть много народа?

— Ну, с делами ходят… посетители разные.

— Сеть же есть! Зачем людей сто раз по кабинетам гонять? И потом вы же сами рассказывали про бизнес-анализ.

— Ну это понятно, но личный фактор… Народ всегда хочет вживую решать.

— Если выдерживаются правила, если каждый знает, кто что должен делать, если четко разъяснено, как, в какой последовательности решать вопрос — какой смысл бегать физически? Капать на мозги не получится — исполкомовских у нас тоже тренируют на предмет защиты от манипуляций… Да, все, пора, проходим.

— … И особенно хотелось бы отметить роль в будущем надежных и дешевых для пользователя дата-центров. Не только для советских предприятий и учреждений, но и для них, для капстран. Что значит, если их бизнесу будет выгодно хранить все свои данные, всю свою коммерческую информацию у нас? Они будут от нас зависеть, от наших серверов, коммуникаций, нашего софта на серверной стороне. Если мы будем сажать Европу на нефтяную иглу — это завязано на трубопроводы, а информационная игла — она везде, по всему шару, на нее весь мир можно посадить, пока мы идем вровень с другими странами по компам! У них сейчас эйфория, замена дорогих мейнфреймов на персоналки — а дальше выяснится, что самое дорогое для фирмы, это все-таки данные. Когда все переведено на цифру, потеря данных для фирмы — катастрофа! Особенно для крупной. Или утечка информации. Вот единственно не знаю, как сделать, чтобы к советским дата-центрам было доверие. Им же внушают, что мы враги, империя зла…

Виктор перевел дух и посмотрел на аудиторию.

"Не слишком ли агрессивно взял?" — подумал он. "И что будет с миром, если Романов действительно мир на иглу посадит?.. А впрочем, чего я парюсь-то? Миру было дело до развала Союза? Вот и нам до мира."

— Ну, вы знаете, это проблема решаемая… Можно?

Поднявшийся представился Николаем Федоровичем Кренкелем — однофамильцем знаменитого радиста — челюскинца — было ему лет под тридцать пять, и понимание достойного прикида у него выражалось в свитере крупной вязки и фирмовых тверских джинсах.

— Итак, у нас есть задача на административном уровне: противоречие между желанием привлечь клиента и возможностями, определяемыми стереотипами мышления клиента. Формулировку задачи на тактическом уровне начнем определения системы, ее изменяемой и неизменяемой частей. Что мы можем менять, то есть обучать? Психологию руководителя фирмы, лиц, которые подсказывают ему решения, информационный фон…

"Альтшуллеровский ТРИЗ в маркетинге?" — мелькнуло в голове у Виктора; в советское время он периодически почитывал "Изобретатель и рационализатор". "Хотя… Почему бы и нет?"

Вскоре он уже и сам оказался незаметно втянут в обсуждение, как подросток в уличную компанию; что-то подсказывал, с чем-то спорил, и даже пару раз с удовольствием выдал по памяти данные раньше, чем их успели найти по терминалам. Странная штука мозг: работает медленнее, решает быстрее. Идеи в этом странном совещании не то, чтобы фонтанировали: скорее, их клепали под заказ на каком-то невидимом логическом конвейере, точно под заказ, и тут же приделывали к ним ручки и ножки, создавая план воплощения.

К обеду вырисовался целый план захвата человечества в цифровую западню, начиная от уже упомянутого заманивания в датацентры и кончая социальными сетями, где собирали персональные данные, формировали мнение и организовывали массовые акции; особо перспективными были признаны такие, в которые можно было постить с мобильника, вроде твиттера.

— А еще надо внедрить мысль, что политикам писать в блоги с мобильника — это продвинуто и непосредственная демократия, — задвинул напоследок Виктор, — пусть их парламенты вместо работы в одноклассниках сидят. И пусть госаппарату не доверяют, а ставят везде веб-камеры, чтобы непосредственно смотреть, и каждый политик заводит свои филиалы приемных у каждого столба, вот, типа как он народ любит, что к нему напрямую обращаться можно. Тогда они сами себя зафлудят и думать им некогда будет. Тем более, они по статусу троллей кормить обязаны.

"Однако, меня понесло" — критически подумал он тут же, но взять назад вылетевшие слова уже не смог.

Сейшн завершился образованием рабочих групп. Когда все закончилось, в зале остались он, Светлана и мужик лет под пятьдесят, чуть полноватый, в коричневой двойке с темно-красным галстуком; на лице его выделялись густые брови и плотный мясистый нос.

— А это и есть Степан Анатольич, — представила мужика Светлана.

— Очень приятно, — ответил Виктор, подавая мужику руку, — вы по общественным наукам?

— Да. Институт прикладного сталинизма, заведующий лабораторией промышленной политэкономии.

— Это… Что-то я здесь о таком не слышал.

— Ну, так мы закрытый институт. При КГБ.

— А-а, понятно… То-есть ничего не понятно.

— Вы ведь в курсе, что чем реформировать институт марксизма-ленинизма и академию общественных наук, оказалось проще создать новые учреждения? Вот мы одно из них. Обслуживаем политиков. Точнее, и старые тоже обслуживали, но только обосновывали готовые решения, а мы даем практическую теорию, которую можно использовать.

— Хм, а если политики не захотят слушать, что они с вами сделают?

— Ну, во-первых, мы их не заставляем, во-вторых, мы все-таки при КГБ… Ну и потом, мы все-таки вроде физиков: нужен ядерный щит, их и слушают. А революционная теория, это тоже, знаете ли, бомба.

— То-есть, вы делаете бомбу. А чем я могу помочь?

— Да, собственно, ничем. Хотелось побеседовать вживую, уточнить некоторые данные о ваших проблемах.

— Каких? — спросил Виктор, мысленно ожидая что-то вроде подвоха.

— Например, сейчас на западе массовые протесты против урезания пенсий, повышения возраста выхода, все такое. У вас тоже протесты?

Виктор пожал плечами.

— Ну, протестов пока нет, хотя насчет повышения возраста — пытаются выдвигать… Вот странно только: с одной стороны, говорят, что на пенсии денег нет, с другой — на олимпийские объекты они почему-то находятся…

— У вас пенсии через пенсионный фонд?

— Ну да, а что?

— Тогда все понятно. Пенсионные фонды они вроде как сами по себе, в них отчисляют предприятия пропорционально зарплатам работником, от этого должны образовываться накопления. С запада слизали, надо полагать. Но только это работает только в тех странах, где зарплаты высокие. А если в стране уровень зарплаты низкий, никаких накоплений не будет.

— И что же делать?

— Элементарно. Консолидировать фонд в рамках бюджета. Тогда можно уменьшить излишества и добавить пенсий.

— Так просто? Вы хотите сказать, что об этом у нас никто не подумал?

— Почему? Наверняка подумали. Руководство фонда подумало, что оно потеряет места, те, кто распределяет бюджет — что на них будет лишняя обуза. И оба подумали, как разъяснить предсовмину, что это сделать ну никак невозможно.

— У нас нет предсовмина. У нас премьер-министр.

— Ну, какая разница? Система абсурдна, но себя сохраняет.

"А у вас, значит, система абсурд не сохраняет", с некоторой обидой подумал Виктор. "И вообще, почему у вас все так по-умному, все выглажено, как английский газон, чуть сорняк пробьется — сразу соберется консилиум, как его лучше выдирать… Ну не бывает так в жизни. Не верю!"

— У вас, наверное, уже и никаких острых социальных проблем нет? — осторожно спросил он, втайне надеясь, что Веничев гордо скажет "Нету!" и тут он, Виктор, укажет на факты воровства и наркомании, хотя бы и в единичном числе.

— Ну, конечно, есть! — воскликнул Степан Анатольевич, даже, как показалось Виктору — воскликнул радостно. — У нас даже классовые противоречия имеются.

— Между буржуазией и пролетариатом?

— Ну, сдались всем эти буржуазия и пролетариат… Новое общество — новые классы. Не паразитические, но — с разными интересами.

— А нас учили, что при социализме только дружественные классы, — с невинной улыбкой отпарировал Виктор. Он понимал, что провоцирует Веничева на спор, но — кто знает — может быть в этом и был шанс увидеть изнанку здешнего благополучия.

— Ну, вас учили… В общем, НТР у нас выявила два новых класса, не антагонистических, но интересы которых не вполне совпадают. Первый — это растущий класс технической интеллигенции, к которой относятся и квалифицированные рабочие, и различные специалисты информационных технологий; также черты этого класса все больше приобретают рабочие, задействованные по японской системе в инновационном процессе. За рубежом этот класс называют интеллектуалами. Другой класс раньше называли творческой интеллигенцией, он тоже был узкой прослойкой, но в связи с развитием промышленного дизайна, дизайна интерьеров и ландшафтов, роста средств массовой информации, особенно компьютерно-сетевых, рекламы, несмотря на ограничения по информационному воздействию среды, этот слой растет до уровня влиятельного класса в обществе. За рубежом его называют криэйторами, то-есть создателями. Я понятно объясняю?

— Да в общем… — согласился Виктор, в тайне признавая, что креативщики и впрям размножились до числа целого класса. — А кто же кого угнетает?

— Ну, угнетает, не совсем то слово… Здесь другое. Понимаете, психологически наши технари — ну, и вы наверное, это сами по себе чувствуете — это люди, которые по роду профессиональной деятельности привыкли сталкиваться с естественными ограничениями своего личностного самовыражения: свойствами материала, физическими законами, стоимостью обработки и прочее, и которые, по причине сложности создаваемой техники, склонны к организации в группы, коллективы. В результате они склонны считаться и с разумными ограничениями в общественной жизни, диктуемыми необходимостью сохранения общества в целом, если при этом их существование достаточно комфортно как материально, так и с точки зрения уважения общества, развития творческих способностей и возможности себя реализовать. Причем им важна определенная стабильность и гарантии на случай неудач. Согласны?

— Ну, в общем, да. Как-то знаете, больше хотелось зарабатывать, и чтобы работа творческая была, мыслей требовала. А бодаться с советской властью смысла не видел.

— Вот именно. Создатели же — это люди, склонные к эгоистическому мировоззрению, они ставят во главе всего личный успех. И это понятно, потому что у них работа в большинстве своем основана на личных эмоциях, а, значит, глубоко индивидуальна. Вы можете, например, представить, чтобы несколько композиторов, с разным мироощущением, написали вместе одну песню? Ну вот. Поэтому криэйторов бесит все, что по их мнению, ограничивает свободу их личного проявления, личного самовыражения, они склонны протестовать против всякого механизма общественного упорядочения и, в общем-то, против всякого общественного уклада, против общества, как такового. При этом они считают приемлемым для человека падение на дно общества в материальном плане, и многие их них, считая наиболее важным для себя именно эмоциональное, духовное состояние, находят в этом падении удовольствие и источник творческих сил. Я понятно излагаю?

— В общем, да. Художники там, они иногда готовы были афиши для кинотеатра малевать за копейки, но чтобы время для своей работы, для души вроде как, было. Это у них бывает.

— Примерно так, да… Короче, общество, удобное для интеллектуалов, некомфортно для создателей и наоборот. И те и другие стране нужны. Но сейчас, для модернизации, наше общество должно быть прежде всего удобно технарям. А создателям, людям чистого искусства, в нем не совсем хорошо, личной свободы им не хватает. Отсюда скрытый проест, фиги в кармане, пьянство среди работников творческих профессий хуже, чем у шахтеров… вот, бьемся над тем, как это сглаживать.

"Теперь мне все понятно… Идеального общества все равно нет. И мне здесь хорошо потому, что просто этот строй под нас, под инженеров, заточен, а был бы я композитором, может, и чувствовал здесь себя, как в тюрьме. Сэ ля ви. Значит… Значит, коммунизм не построить. Вот и ответ этим чудикам."

15. Конец эльфийского питомника

— Значит, коммунизм не построить… — рассеянно произнес Виктор свою мысль вслух. Впрочем, в обществе, где умеют читать мысли, таить их особенно незачем.

— Что вы сказали? — переспросил Степан Анатольевич.

— Да так, подумалось…. Раз возникают новые классы — выходит, коммунизм не построить.

— А кто вам сказал, что коммунизм строят? — спросил Веничев.

Заведующий лабораторией по революционным бомбам вдруг вошел в какое-то радостное внутреннее возбуждение, словно хотел показать сюрприз; от волнения он стал даже машинально почесывать нос.

— Нну… все… и Маркс говорил.

— Минуточку! Подойдемте к терминалу!

Веничев потыкал пальцами в клавиатуру, и через минуту в браузере высветилась цитата:

"Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой. Маркс К. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. — С. 34."

— Видите! Для Маркса коммунизм — это не строй! И его не строят! Это процесс, который висит в оперативке и убивает процессы социального расизма. Это, если хотите, антивирус.

— Простите, а как тогда называется то, что строят?

— Простите, а вам не наплевать на то, как оно называется? Что бы ни строили — главное, чтобы это было именно то, в чем нуждается общество сейчас, а не когда-нибудь после тяжких лет страданий. Вот, например, большевики ликвидировали крупную буржуазию. Но осталась частная собственность, буржуазия в форме использования административного ресурса партийно-хозяйственной номенклатурой и дельцами теневой экономики. То, что мы делаем сейчас — строим систему, в которой этой новой буржуазии не находится места. Вот так мы делаем шаг за шагом к этому самому бесклассовому обществу, о котором вы говорили. В какой форме мы это делаем? В той, которая полностью соответствует условиям точки, из которой вышли.

— А, простите, Хрущев как же? — перебил Виктор, ошарашенный этой новой социальной геометрией.

— Хрущев? Хрущев говорил, что он строит коммунизм. На самом деле он выращивал химеру в виде потребительского общества, которое переплюнет Америку по мясу и холодильникам, и которое должно питаться соками идей всеобщего равенства и братства. Братство потребиловку не оплодотворило! Поэтому мы смотрим на реальные интересы людей. Сейчас не пятидесятые, и мы уже не можем так опираться на крестьянские привычки к общему труду, как вы это видели во второй реальности. У нас население уже съехало в города, изменило жизнь, приучено к потребительскому мышлению. Поэтому мы и должны использовать это потребительское мышление, но, Виктор Сергеевич, не давать ему принимать ваших уродливых форм и не культивировать его развитие дальше. Мы ищем разные формы, как возвращать обратно народу созданные им ценности.

Веничев налил себе в стакан негазированной "Брянской минеральной", проглотил залпом и продолжал:

— Через кооперативы, через государственные акции, через централизацию финансов и кредита, через участие рабочих в управлении, через изменение стиля управления и выдвижения управленцев; разными тропинками и дорогами идут наши люди к будущему, но идут они ради себя, ради семьи, соседа, родных и близких, чтобы каждый видел, как это нам же нужно, а не политическому руководству. А как назовут — пусть историки думают.

— Хм, а что же тогда нужно политическому руководству?

— То же, что и вам. Вы работаете с заказчиками и руководство работает с заказчиками, с обществом. Основной заказ — борьба с угрозой социального расизма, внешней и внутренней.

— Извините за наивный вопрос: а что же тогда, коммунизм, выходит, возможен с любого момента? И даже в нашем обществе?

— Должен быть с любого момента. Иначе какая же это теория?

— Постойте, это как же… Должна же быть какая-то сознательность, чтобы давать бесплатно…

— Да поймите же, наконец, коммунизм не в том, чтобы бесплатно давать, а в том, чтобы отнятое возвращать. По справедливости и, что важно, без лишних жертв. А бесплатность — это надо изучать, как меняется общество, мотивация людей… Впрочем, как вы заметили, троллейбусы у нас все же бесплатны и тем не менее ходят.

— А все-таки, когда можно будет распределять, ну, скажем, колбасу по потребностям?

— Когда общество сочтет это справедливым. Все экономические законы держатся на существующих в обществе понятиях о справедливости. Даже цена на свободном рынке. Обмен товарами совершается на тех условиях, которые обе стороны полагают справедливыми. Кстати, ПО у вас бесплатное есть?

— Есть, но…

— Никаких "но". Коммунизм всегда рядом, его надо просто видеть и сеять его там, где есть условия ему взойти и созреть.

Теперь за стаканом минералки потянулся уже Виктор. Вековая мечта человечества немедленно и без предоплаты — это надо было как-то пережевать и запить.

— Хм… Но тогда почему бы не открыто сказать всем, что у вас уже коммунизм?

— Да вы что! — Веничев всплеснул руками. — Наше общество еще на долгие годы вбило себе в головы миф о коммунизме, как о стране эльфов, совершенных существ, у которых между лопаток крылышки, и которые размножаются исключительно высокими духовными помыслами, оттого и в эльфийской стране сколько себе ни бери, а всего вдоволь. Людям пока что легче смириться с мыслью о недосягаемости этого эльфийского питомника, чем понять, что коммунизм ходит рядом, простой и будничный и совсем не то, о чем мечтали.

— Ну да, конечно… — протянул Виктор. — А вот еще такой вопрос: вы сказали, коммунизм возможен, с любого момента?

— Именно так.

— Даже у нас, в нашей реальности возможен? Без всякой там пролетарской революции и диктатуры пролетариата?

— Ну, это, конечно, было бы лучше всего, — согласился Веничев. — Нравственный коммунизм. Так сказать, в своем чистейшем виде, на добровольной и сознательной основе.

— К сожалению, это утопия, — вздохнул Виктор.

— Почему утопия?

— Ну и какой же мотиватор заставит наших магнатов добровольно и сознательно действовать на благо общества? Дело не только в их морали. Они ведь заложники своей системы, она так устроена, что они иначе не могут.

— Есть мотиваторы сильнее системы.

— И какие?

— Инстинкт самосохранения. У нас ведь тоже бы шли к краху, если бы не пришел человек из будущего и не сообщил о катастрофе. И это заставило здоровую часть нашей элиты объединиться и действовать.

— То-есть нам нужен прогрессор? Который сообщит о крахе системы? А откуда мы его возьмем?

— Да у вас их много. У вас всегда хватало людей, которые живут будущим, видят будущее, видят обрывы и ловушки.

— Но их никто не слушает без артефактов.

— С артефактами и любой может. А без артефактов… Одного не послушают, другого, третьего, а вот когда таких людей много — это уже движение.

— Все равно, мне в это вариант пока совершенно не верится. Слишком уж он с нашей действительностью, знаете…

— Ну что ж, — развел руками Веничев, — будущее нас рассудит.

По трансляции раздался бой курантов на обед; по дороге в столовку они обсудили еще несколько вопросов, на взгляд Виктора, второстепенных: например, почему женщины в РФ смотрят сериалы, сможет ли быть президентом РФ общественный лидер Татарстана и почему за двадцать лет в РФ не решена проблема с разменной монетой в кассах. Впрочем, в этом мог быть какой-то важный смысл, Виктору неизвестный.

— Не заговорили ли вас сегодня? — вежливо осведомилась Светлана Викторовна, когда после обеда они, уже без Веничева, вернулись в ее кабинет.

— Не, нормально. Тем более, завтра суббота.

— В том-то и дело, что суббота. Мы хотели бы попросить вас, Виктор Сергеевич, оказать помощь в одном важном деле.

— Я весь внимание, — ответил Виктор. На душе у него немного заныло: он знал, что такие вступления предшествуют предложениям далеко не из приятных.

— Помните, вы упомянули некоего Бориса Галлахера из третьей реальности?

— Да, помню. Но вчерашний покойник на него не похож.

— Это мы поняли. Речь о другом. В Брянск приезжает его внук, Уильям Галлахер.

— Понял. Постараюсь на всякий случай на глаза не попадаться.

— Как раз наоборот. Вы должны с ним встретиться в субботу в лесу около Шибенца, якобы собирая грибы. Это агент ЦРУ, он приехал специально для встречи с вами. По легенде, сведения о встрече вам должна передать Инга.

— Еще один шпион? И что ему надо?

— Вот это и попытайтесь выяснить. Насколько он будет склонен это сообщить, естественно. Официально он американский коммерсант, изучает возможности совместного туристского бизнеса в средней полосе СССР. Экологический туризм, сбор грибов, ягод. Знаете, у них в Европе…

— Знаю. А вы не рассматриваете такой вариант, что этому внуку Галлахера надо просто убрать меня, раз вывезти не получилось?

— Ну, мы надеемся, что до этого не дойдет… Если в ЦРУ решили, что мы вас расшифровали, то вряд ли они рассчитывают, что вас отпустят на эту встречу. Вот подстраховать вас в лесу мы на сто процентов не сможем. Если боитесь, можете отказаться.

— Боюсь, — честно признался Виктор, — но отказываться не собираюсь.

— Почему так?

— Здесь меня закрыли от пули. Я должник. Кстати, так и не удалось навестить вашего сотрудника, который это сделал.

— Ну, вы не сможете. Он в Сочи, в Фабрициусе — там космонавтов восстанавливают. И он знает, что вы здесь тоже в своем роде выполняете долг.

За окном порыв ветра закружил и понес редкую стайку листвы лимонных и багряных тонов. Скоро октябрь, почему-то подумал Виктор. И еще он подумал, что, в отличие от потянувшихся в теплые края птиц, этим листьям лететь недолго.

— Понятно, — произнес он, — какое будет снаряжение, легенда, инструктаж… и прочее?

— Ну, легенда все та же. Вы притворяетесь нелегальным мигрантом из Западной Европы, вас пока не трогают, о встрече вам сообщила Инга. Далеко в лес не заглубляйтесь, ходите по полосе вдоль шоссе на пару сотен метров. К вам подойдет человек в куртке стиля сафари, джинсовых брюках и сапогах, и спросит, не найдется ли у вас антиникотиновых сигарет. Вы ответите: "Сигарет нет, могу предложить мятные леденцы".

Все те же старые пароли, подумал Виктор. Никаких штучек на микрочипах. Хотя — если работает, зачем менять? Обратно, вещдоков никаких.

— А если начнет расспрашивать, почему меня отпустили и не трогают? Это же вроде как подозрительно.

— А вы знаете, почему вас отпустили? Вы ничего не знаете, вам ничего не сказали, отпустили под подписку о невыезде, повторно не вызывают. Держитесь естественнее.

— Держаться естественнее… Вы полагаете, что контакт с Галлахером — это и есть задание хроноагента?

— Пока мы можем только предполагать. Кстати, задание прослушать радио — это тоже подготовка к контакту. Вы же у нас из капстраны, а выглядите и говорите, как советский человек.

— Ну, с имиджем я как-нибудь сам разберусь… Знать хотя бы приблизительно, чего он хочет, это Галлахер, что будет спрашивать, что говорить.

— Увы, — развела руки Светлана, — этого Инге в шифровке не сообщили.

— Тогда остаются мелочи. Например, достать прикид грибника, корзинку, ну и сапоги резиновые. Вдруг в лесу сыро или вообще дождь пойдет?

— По прогнозу не обещали. По легенде вещи вы взяли в туристском прокате, но вам их прямо завезут в комплекс. Возьмете сумку у Доренцовой. Никакого оборудования — скрытых микрофонов, передатчиков — у вас не будет. У Галлахера может быть сканер, и это вас засветит.

— А мобильник?

— Тоже оставите. Объясните, что на всякий случай, вдруг КГБ через них прослушивает. Тем более, среди населения такие слухи ходят.

— В общем, если что, связи никакой.

— Образец вашего запаха дадут служебным собакам. В районе встречи на природу выедут несколько "хозяев с питомцами".

— Уже хорошо. Тело хоть разыщут.

— Социального оптимизма вам не занимать. Давайте пройдемся по тому, что вы делали эти несколько дней после покушения, почему переехали, как познакомились с соседкой по комплексу, для чего ухаживаете за ней и так далее…

16. Помни о смертных

— Вот твоя сумка.

Это была авоська из синтетической рогожи, вроде тех, с которыми у нас ездят продавцы на базар, с большой желтой эмблемой "Брянскспорттурпрокат" на боку.

— Ты все проверь, вдруг размер или не тот. А то будешь суетиться в последний момент, — настояла Доренцова.

Виктор вынул из сумки зеленый литой резиновый сапог с невысокими голенищами и одноразовой бумажной теплой подкладкой заместо портянок, и посмотрел на подошву.

— Мой размер.

— Куртку, брюки, ножик для грибов…

— Ножик тоже моего размера?

— Раскладывается или нет. Одежда ношеная, после химчистки. Ярлыки и штампы прокатного пункта на месте. Квинтанции в кармане сумки, оформлены на прокатный пункт возле гостиницы "Турист". Компас Андрианова наручный, полевая сумка через плечо внутри прорезиненная, в ней фонарик, спички, соль, галеты, шоколад, фляга, малая аптечка, перевязочный пакет, нож-трансформер туристский…

— А это зачем?

— А это в Союзе положено туристу брать в лес, вдруг заблудится. Как аптечка для автолюбителя.

— Как попаданец, я могу этого не знать.

— Это тебе объяснят в прокате. Кроме того, ты сообщили в ГО по терминалу, когда идете в лес. Если горожане идут в лес далеко от дома, они это обязаны делать.

— Жаль, что тебя там не будет, — задумчиво произнес Виктор, когда осмотр подошел к концу, — там сосны и такой воздух…

"Где-то я ее видел", машинально подумал он, "красивое круглое лицо, ямочки, когда улыбается… Где-то видел в моей реальности. Или это еще одно дежа вю?"

— Что ты говоришь?

— Я не говорю, я думаю. Я где-то тебя видел. Но никак не могу вспомнить.

— Если ты очень хочешь, я могу помочь вспомнить. Гипнозом.

— Часто приходится освежать память подопечным?

— Для этого нужно, чтобы человек сам хотел… Ты хочешь?

— Да. А то буду все время думать, где мы могли встречаться и это отвлечет.

— Ладно. Садись на диван и попробуй расслабиться.

Это было похоже на сон.

Это было похоже на сон, точнее, на какой-то зыбкий промежуток между явью и сном, когда человеку еще слышен шум в комнате, но перед его глазами уже складываются картины, рожденные умственным взором, над которым уже потеряло контроль его сознание.

Это был телевизор, кажется, еще цветная "Юность" с тридцатисантиметровым экраном, близко, наверное, на кухне, и глаз четко различает строки развертки. Камера движется, на экране видно чье-то лежащее тело, затем крупно лицо… все в крови, со слипшимися от крови волосами, округлое лицо… он сразу его узнал, и его пронзил какой-то инстинктивный, неконтролируемый ужас, но он не мог ни шевельнуться, ни проронить звука. Камера поворачивается, опять кровь на полу… похоже, это тела детей, одно, второе, третье… Что-то бормочет диктор, всплывают только отдельные слова… "на территории… района… семья военнослужащего…", еще за кадром чьи-то рыдания… все это начало проваливаться в какое-то клубящееся бурое облако.

— Голова… — выдавил Виктор, когда понял, что вновь вернулся в комнату, — голова какая-то дурная, ничего не разглядел… Не получается, больше не будем.

— Не надо… — каким-то отрешенным голосом произнесла Варя, — я все видела, точнее, совидела…

— Что?

— Я даже знаю, где… Я могла выйти за одного военного, его направляли служить куда-то в Чечено-Ингушскую. Я поняла.

— Ладно… Это же может быть просто мое воображение, ну, видел тебя, вспомнил новости, вот, наложилось…

— Нет. Это из памяти. Я точно знаю. Значит, в твоей реальности меня и всех троих…

— Ну, мало ли в моей реальности… — пожал плечами Виктор, подумав по себя: "Везет мне на альтернативные судьбы знакомых женщин".

— Мало ли… — сухо и все так же отрешенно повторила Варя, — я вот одно не пойму, Дудаев, он же офицер, присягу давал… у нас уважаемый, известный человек…

Виктора вдруг торкнуло; ему показалось, что и он прочел ее мысли, ее решение.

— Вот только глупостей не надо, — поспешно заговорил он, ругая себя за опрометчивый эксперимент, — он же ничего здесь не совершил, понимаешь…

— Но он же, выходит, жил… все время живет с этим…

— Ну, мало ли кто с чем живет… Ты представляешь, сколько в Союзе, здесь сейчас ходит несостоявшихся бандитов, террористов, насильников, убийц-психопатов, наконец, предателей, только потому, что здесь история пошла по-иному? И, потом, разве дело в теле врага? Разве враг не убит в человеке… в этих тысячах людей тем, что им другая жизнь не позволила свершить злодейство? И вообще, надо разобраться, кто виновник, кто на все это толкнул. Рейган, Клинтон, Пентагон, НАТО, госдеп, ЦРУ — разве не их рук дело?

— Ты прав… — ответила она после некоторой паузы, — все, я уже держу себя в руках. Тем более, завтра у тебя как раз встреча с агентом ЦРУ.

— Угу. Увидишь Галлахера, не трогай его, он мой. Буду разбираться с ним по-хроноагентски.

…Ночью Виктора кошмары не мучили, но сон, который он увидел, был странным, и малоприятным. Он увидел огромный корпус хладокомбината на перекрестке Ульянова и Литейной, пустой, заброшенный, облезлый, с выставленными рамами; выходящий на перекресток фасад был отчасти завешен зеленой сеткой, создающей иллюзию ремонта, отчасти — гигантским плакатом "Брянск-город воинской славы!". Сияло солнце, везде блестели лужи, и проходящие машины разбрызгивали грязь на кирпичный забор.

"Вот так и вся Россия", подумалось Виктору, когда он, проснувшись, лежал на диване в своей комнате под одеялом с закрытыми глазами, "руины, прикрытые политическим пиаром и рекламой… Нет. Не хочу верить… это все от пропаганды… наверное, от нее".

Субботнее утро оказалось прохладным и ясным, как вода, что бьет из-под земли в лесном овраге из меловой кручи; чаша ослепительно синего неба накрыла окрестности заречья, и ее края сливались на горизонте с такими же синими волнами леса; птицы притихли, и, словно запоздалые звезды, гасли на земле уличные фонари и прожекторы заводов и депо.

Белый пригородный "ПАЗ" на Фокино ждал на бежицкой автостанции. Рядом с выбеленным бетонным коробком павильона все так же уходил в небо пешеходный мостик станции Орджоникидзеград, совсем как в нашей реальности, и только длинная череда новеньких оранжево-красных маневровых тепловозов за забором, выкаченных для отправки в конце недели с БМЗ, напоминала о том, что здесь другое время и, в общем-то, другая страна.

В кассу стоять долго не пришлось — билеты были на улице в автоматах, обычных, за монеты. Эти ничем не примечательные железные коробки со скругленными углами и рыжими плазменными табло, похожими на очень увеличенные дисплеи старых мобильников, немного удивили Виктора; точнее, непривычным для него оказалась сама покупка билетов за белую и желтую мелочь — он слишком привык тому, что в автомат надо совать бумажку или магнитную карту.

Заняв свое место и держа в руках пластиковую складную корзинку, он закрыл глаза и откинулся на подголовник, пытаясь представить себя в самолете. В салоне радио играло что-то задорное, люди весело болтали о чем-то своем, но это общая предстартовая лихорадка погони за дарами природы не передалась Виктору: на душе было тревожно.

Встреча со шпионом увлекательна только в кино. Виктор отчетливо представлял себе, что шпион вряд ли остановится перед убийством любого, кто случайно может ему помешать, способствовать разоблачению или помешать выполнить задание. Шпионы действуют в окружении людей, для которых они враги, в стране, от которой не ждут для себя пощады, и понимают, что их работа уже само по себе здесь тяжкое преступление, так что терять им нечего. Шпионов учат массе способов убийства, а также пыток, потому как для того, чтобы выкачать данные из человека, им могут потребоваться любые способы, да и времени много может не быть. Виктор понимал, что и Инга, если бы это вдруг потребовалось, убила бы его, и их отношения бы этому не помешали; впрочем, для нее это были и не отношения, а выполнение долга перед миром свободы и демократии.

"А если они решили, что не смогут меня вытянуть?" — подумалось ему. "Тогда логично: ни вашим, ни нашим. Ну, в крайнем случае, напоследок узнать самое важное, что интересует."

Двигатель зарокотал, и Виктор открыл глаза: он вспомнил, что еще не ездил по Бежице в эту сторону. "Хоть посмотрим напоследок…"

До Молодежной частный сектор, как и на Красноармейской, застраивался комплексами, в основном по левой стороне; правую, видимо, из-за близости к беспокойной сортировке, решили отдать под малоэтажку. Над четырнадцатой школой появился мансардный этаж, а напротив, так же, как и во второй реальности, вырос соцкомплекс с обслуживанием на нижних этажах. Детская больница была отстроена заново; напротив, отремонтированный и выкрашенный, в глубине старого сада высился все тот же довоенный четырехэтажный дом, в который Виктор возвращался в тридцать восьмом.

Увиденный во сне корпус молкомбината на Литейной сверкал кремовым сайдингом, евроокнами и рекламой бежицкого мороженого; овощебаза у путепровода, которая в нашей реальности превратилась в оптовый рынок, превратилась здесь в комбинат хранения и переработки плодоовощной продукции. За линией расширялось троллейбусное депо, в сквере сталелитейщиков появились аттракционы, а на углу Литейной и Ново-Советской — какой-то памятник; автобус покатил дальше, и вскоре, за Северной, из массива леса показались корпуса нового отделения областной больницы — в этой реальности их достроили. Дорога на Антоновку и к месту, где во второй реальности в лесу скрывалась лаборатория номер 6-б, осталась слева, и автобус весело катил мимо полей, придорожных рощ и поселков, украсившихся новыми двухэтажными коттеджами с крышами из металлочерепицы.

На Шибенце для грибников был отстроен большой застекленный остановочный павильон под зеленым профнастилом. Синий плакат на стене призывал покупать "видеомагнитофонную камеру "Корвет-ВМК" с мини-кассетой". Виктор потолкался внутри, посмотрел расписание, людей, подходящих по приметам, не заметил, и, вслед за большинством приехавших, направился в сосняк.

Углубившись в лес, он походил взад-вперед по тропкам, змеившимся вдоль шоссе; никого за полчаса не встретив, он срезал прутик и начал шевелить подстилку, поддавшись знакомому с детства запаху грибов, который висел здесь, перебивая запах сосновой смолы и прелой хвои. Еще минут через десять ему попался первый масленок; Виктор осторожно его срезал, и, зная по опыту, что гриб никогда не бывает один, стал искать вокруг. Вскоре он наткнулся на целое семейство, схоронившееся под опавшими иглами и увядшей травой; он присел и стал осторожно перемещать дары природы в корзинку, любуясь ровными, похожими на вьетнамки, коричневыми скользкими шляпками. Грибы были не червивы: видать, конец лета оказался удачным.

— Бог в помощь! Куртку не в военторге брали? — раздалось у него над головой.

Виктор обернулся: рядом с ним стоял человек в отечественной зеленке без погон и берцах. Лицо его показалось знакомым… точнее, даже не лицо, а улыбка. Улыбка Чеширского Кота.

17. Торг продолжается

— Нет, это из проката, — ответил Виктор, — знаете, дачи своей пока не завел, да и много одежды хранить негде. А ваша с военторга?

— С него, родимого, — согласился незнакомец, продолжая чеширски улыбаться. — Простите, не найдется ли у вас одолжить антиникотиновой сигаретки?

Виктор проглотил внезапно появившуюся слюну.

— Сигарет нет. Могу предложить мятные леденцы, — и, заполняя наступившую паузу, добавил, — если только их дома не забыл, знаете, торопился…

— Не надо, — остановил его незнакомец, — признаться я хотел спросить немного другое: нельзя ли позвонить по вашему мобилу? Я возмещу расходы, я понимаю, что это дорого. К сожалению, мой что-то подвел, наверное, аккумулятор, я в этом не очень разбираюсь. Извините, что так, окольным путем…

— Да ничего, только трубы я не взял. Вещь дорогая, вдруг потеряю или обчистят. А возле леса я с детства живу, привычно как-то.

— Это точно, — ответил незнакомец и усмехнулся. — Я вижу, вы меня узнали. Вам ведь показывали мое фото?

— Фото? Я был знаком с вашим дедом. Ваш дед — Борис Галлахер, верно?

— Откуда вы знаете?

— Встречались в Вашингтоне в тридцать восьмом. Когда я ездил к президенту Лонгу, — равнодушно произнес Виктор. — А что у вас дресс-код не совпадает?

— Что? Ах, это… — и Галлахер взялся рукой за куртку, невозмутимо проглотив фразу Виктора насчет Лонга, — извините, упустил из виду. Я ведь все-таки представитель деловых кругов, а не Пирс Броснан. А вы, однако, подозрительны.

— Естественно. Кто мне даст гарантию, что это не провокация КГБ?

— Вы ждете провокацию КГБ?

— А вы не ждете? Мало ли, какие у них планы. Поймать, например, парочку иностранцев, объявить шпионами, получить награды. Тем более, после такого бэтла.

— Вас допрашивали в КГБ?

— Да. Хотя немного странно.

— Что странно? И вообще, что спрашивали?

— Все о гражданке Ласмане. Когда познакомились, при каких обстоятельствах, когда встречались, о чем говорили.

— И что вы рассказали?

— Все. Кроме самого интимного.

— Ну, значит, не все, раз вы здесь.

— Я же говорю — кроме интимного. Знаете, такое впечатление, что обо мне у них данные уже были.

— Хотите сказать, их интересовала Ласмане, а не вы?

— Да я ничего не хочу сказать, просто спрашивали о ней, взяли подписку о невыезде и больше не вызывали.

— У вас не возникало впечатления, будто покушение инсценировано?

"И этот туда же…"

— У меня каких только впечатлений не возникало. Это не могли быть ваши люди? Или конкуренты?

— Что значит "мои люди"?

— Значит, что значит. В нашей реальности в России того же киллера нанять нет проблем, были бы бабки.

— Ну, в вашей… Не беспокойтесь, ни я, ни мои компаньоны не имеют к этому никакого отношения. Но в любом случае я бы Вам не советовал задерживаться в гостеприимном Союзе.

— Советуете сматывать и побыстрей?

— Пока не раскусили. Скажите честно: вам здесь нравится?

— Скажу честно: был бы аборигеном, был бы патриотом. Для местных здесь спокойно. И даже в чем-то комфортно. Как в монастыре.

Галлахер расхохотался.

— Как в монастыре… Верно. Но вы многого не знаете. Главного. Вы не знаете, почему этой страной руководят не дураки.

— Ну и почему же?

— Это просто. Состояние постоянной угрозы.

— Что-то не чувствую.

— Ну, вам-то откуда… Вы простой советский человек, вы должны получать радость от творческих успехов и перспектив роста. Речь о верхушке этой страны. Официальную версию про сталинизм слышали?

— Да. Что-то вроде рекламного слогана. Сталин архетипичен.

— Вы слышали не все.

Галлахер вдруг пригнулся, достал маленький ножик, и срезал масленок в метре от Виктора.

— Вот этот вы не заметили… Берите.

— Нет, спасибо, он ваш. Прозевал, так прозевал. Лес большой.

Галлахер пожал плечами и положил гриб себе в корзину. "Чего он тянет?" — подумал Виктор. "Изучает реакцию?"

— Продолжать?

— Да, — согласился Виктор, — это интересно.

— Сталинизм — это значит держать держать элиту, номенклатуру, правящие круги, как вам больше нравится это называть, в состоянии постоянной угрозы. Угрозы контрреволюции, агрессии, колонизации — для большинства, а для меньшинства, которое, как у нас говорят, склонно к коррупции — еще и угроза репрессий. И большинство советской неосталинской элиты считает такие репрессии в отношении своего слоя благом. Как Корейко, который не хочет делиться с Бендером, но приходится. Потому что часть меньше целого.

— "Либо мы их, либо они — Союз"?

— Что вы сказали?

— Слышал в троллейбусе. Так сказать, глас народа с низов. Могут быть, могут быть… И как это меня касается?

— Не вас лично, а всех. Чтобы поддержать это состояние угрозы, бюрократической верхушке Союза нужна угроза извне. Ну, потому что в народную революцию трудно поверить. Хотя, знаете, народная революция — это технология, это иные способы ведения войны. То-есть, советским правителям нужны обострения, угроза войны, гонка вооружений в космосе, чтоб держать элиту под контролем. Немного напоминает Хрущева. Только Хрущев предложил партийным бонзам утопию: все грехи списываются на Сталина, социализм победил окончательно, никаких репрессий в верхушке. Чтобы удержаться у власти, он создал культ страха репрессий: дескать, держитесь за меня, доброго, а то… Ну и докатились до Карибского кризиса. А дальше вы уж, наверное, помните: Брежнев отказался от внешних обострений, сделал ставку на привычку, уклад. И советская верхушка, особенно новая поросль, стала загнивать.

— Это я помню. Вы подводите меня к мысли, что советские политики сейчас специально идут на конфликт с США и НАТО, чтобы почистить ряды? Несмотря на то, что они сдали своих восточноевропейских друзей?

— Но оно так и есть, — развел руками Галлахер. — Поройтесь в домолинии, в библиотеке… вы же умный человек. Но воевать со всем миром Союз не сможет. Чрезмерная милитаризация, подрыв экономики, народное недовольство, и — распад страны. Надо вам это?

— Полагаете, это неизбежно?

Галлахер вздохнул.

— Историю, Виктор Сергеевич, еще никому не удавалось обмануть. Вы слышали, что они Руцкого двигают? Нужна харизматичная фигура для военного конфликта. И что вы будете здесь?

— А что я буду там?

— Там? Там у вас есть пока хорошие шансы.

— Вот о них бы узнать и хотелось. Вам сообщили, что установочный диск накрылся?

— Да. Но с нашей стороны договор в силе. Миллионное состояние у вас будет.

— И что же такое я должен продать вместо диска? Или что выполнить?

В глазах Галлахера мелькнул какой-то отблеск снисходительности; он слегка вытянул губы и начал говорить тоном, каким обычно беседуют с детьми.

— Ну, ну, Виктор Сергеевич… Я догадался, что вы подумали, но, уверяю вас, ничего того, что бы шло в разрез с моралью юных ленинцев. Я частное лицо, коммерсант, деляга, как у вас иногда говорят. Мне незачем лезть в политику и дела правительств. Могу сказать сразу, что меня интересует: совершенно открытая информация, то, что печатали ваши газеты, показывали по телеканалы, вещало радио, наконец, то, что говорили обыватели. И вообще наблюдения обывательского быта. Ничто так не неизменно в нашем мире, как маленький человек, живущий личными заботами.

— И как вы будете делать из этого деньги?

— Знаете, в нашем мире это не совсем приличный вопрос. Мы с вами деловые партнеры, я покупаю у вас эту словесную шелуху, а каким образом я ее буду превращать в золото, с кем иметь дело, это мои маленькие коммерческие секреты. Бизнес немного приучает к цинизму, так что скажу прямо: мне невыгодно, чтобы у вас были альтернативные предложения.

— Монополия? А не слишком ли я буду зависеть от вас?

— Я рад, что у нас пошел деловой разговор. Мы оформим отношения юридически, вы получите правовые гарантии, и можете защитить свои интересы в суде. Подписывать контракты в предложенном виде или ставить свои условия — это тоже как вам будет угодно. Это те же самые отношения, как у автора с издателем, актера с продюсером и так далее. Сейчас вам надо спокойно, без спешки все это, как бы точнее сказать… обмозговать.

— Понятно. Вы убедились, что товар на месте и начали переговоры. Так?

— Так. И, при договоренности, мы начнем часть работы еще в Союзе. Оплату будут начислять на счет за границей.

— Хотите проверить, не подсунули вам другого человека?

— Хочу. Впрочем, мне не важно, кто вы и откуда. Меня интересует ликвидность ваших мемуаров.

— То-есть, главное, чтобы ваши партнеры верили? Постараемся оправдать. Как я могу с вами связаться?

— Мои представители свяжутся с вами сами. К Инге больше не ходите. Вам сообщили, что она уже в Германии? Не доверяет советской медицине.

— Кто сообщил? От вас должен быть связник?

— Хороший вопрос. Вы из контрразведки?

— Вы сами сказали — "сообщили". Что я должен был спросить?

— Извините, я не подумал, что у вас нет общих друзей. Что вы хотите от коммивояжера? Шпарите, как по советскому контрразведывательному словарю — представляете, я в Вене купил такой свободно у букиниста.

— Ну, раз купили, тогда вы профессионал. Хотите дам наводку? Выезд из Бежицы, магазин "Военная книга". Пароль: "У вас не найдется что-нибудь про разведчиков?" Отзыв: "Смотрите на полке в серии "Военные приключения"".

— И что дальше.

— Дальше берете, что понравится. Там и про связников, и про резидентов, и что еще там в вашем словаре.

Галлахер усмехнулся.

— Вы оптимист. В свободном мире это ценное качество. Я вижу, вас что-то смущает?

— Смущает. Инга не предупреждала об отъезде.

— Все решилось очень быстро, хотя советская сторона и пыталась… — он сделал непродолжительную паузу, — ставить палки в колеса. За ней специально присылали бизнес-джет. Это такое воздушное такси.

— Я знаю, что такое бизнес-джет. Вы лучше скажите, когда мне ждать этих ваших представителей? А то так действительно досидишь тут…

— Ну, как у вас говорят — как только, так сразу. А теперь, извините, должен откланяться.

С этими словами Галлахер-младший буквально растворился в зеленой листве — или это показалось благодаря маскировочной куртке. И еще Виктору почудилось, что улыбка этого человека какое-то мгновение еще висела сама на фоне сосен.

18. Волны на зеркале

Добравшись до дома, Виктор без сил упал на диван и долго глядел в потолок, стараясь ни о чем не думать. Сказывалось напряжение. В лесу его не убрали, какое-то время по дороге из Шибенца в это не верилось — мало ли, вдруг это сделает другой человек, прямо на глазах у всех из какой-нибудь стреляющей авторучки, как в старом шпионском боевике от "Грузия-фильм", — и только здесь, в четырех стенах, к нему пришло осознание того, что встреча прошла и он остался жив.

Под боком оказался пульт от телевизора, вызывая неудобство. Виктор вытащил его, и, чтобы отвлечься, нажал первую попавшуюся кнопку. Седого усатого человека в окружении журналистов, что появился спустя десяток секунд на экране, он узнал сразу. Это был Руцкой, он как-то даже в Брянск приезжал.

— Ну что я могу сказать? — четким командным голосом заявил вице-президент двух реальностей. — В военной реформе еще много чего недоделано. Например, наша армия — это армия мирного времени. А в армии мирного времени самые талантливые полководцы всегда оттираются серой массой. В военной науке мирного времени господствующие высоты захватывают болтуны и бездари. Вот вы спросите, почему в сорок первом немцы дошли до Москвы? Спросите!

— Действительно, — переспросила его журналистка в светлом брючном костюме, — ведь у нас вроде к войне готовились?

— А вот я вам скажу почему. Во-первых, наши военные теоретики и генералы оказались неспособны вооружить Советскую… то-есть, Красную армию, необходимым оружием. Во-вторых, эти военные теоретики и генералы оказались неспособны подготовить нашу армию как в тактическом, так и в организационном плане. В-третьих, в начале войны значительная часть высшего комсостава предали Родину и не исполнили свой долг и присягу. И только потому, что наша страна была коммунистической, а возглавлял ее самый талантливый коммунист, товарищ Сталин, это спасло народы мира от угрозы фашизма!

"В прошлый раз у него Радугин был", подумал Виктор. "А теперь, наверное, Мухин?"

— Если армейская, если государственная система бюрократична, — продолжал Руцкой, — то высшие должности — это та прорубь, в которую всплывает дерьмо. Тут предстоит еще разбираться и разбираться. Я против того, чтобы чернить армию. На высоких должностях есть люди толковые, грамотные, способные, которым можно смело доверять любое задание. Но есть и вчерашние прокисшие щи!

"Новую волну репрессий, что ли готовят?" Выступление Руцкого неприятным образом подтверждало версию Галлахера. Виктор вздохнул и переключил канал.

На другой программе шел телефильм из западной жизни, и за кадром кто-то пел голосом, похожим на Гребенщикова:

На тумбочке запиликал "ВЭФ". Виктор протянул руку.

— Слушаю! Слушаю!.. Черт! — и он вытянул из корпуса блестящий прутик антенны. — Алло!

— Как съездили за грибами? — он узнал слегка искаженный цифровым сжатием голос Светланы.

— Да вот набрал кое-что, вечером думаю жарить.

— Знаете, где кафе "Брянский картофель"?

— Ну естественно. Кто ж его не знает?

— Ждем вас там через час. Тем более, вы еще вроде не обедали?

— Вас понял. Почему в кафе? Хотя это глупый вопрос.

— Потому что сегодня суббота. Кстати, недавно его обновили.

Кафе "Брянский картофель" называлось так и в реальности Виктора; находилось оно у цирка, на первом этаже бетонного параллелепипеда института "Брянскгражданпроект", остановка "1000 мелочей", по названию магазина в тут же стоявшей пятиэтажке. На этой стороне улицы мало что изменилось, даже торец здания магазина украшало все то же историческое панно семидесятых "Живешь в Брянске-будь строителем!". Дом же напротив оказался девятиэтажным монолитом и линия магазинов в нем занимала два нижних этажа. "Надо будет туда сходить", машинально подумал Виктор, когда "тройка" неторопливо заворачивала с Дуки на Ленина мимо места, где в его реальности стояла гостиница "Брянск", похожая на раскрытый на фоне неба и заречный просторов рекламный буклет. Здесь, в этой реальности, также стояла гостиница; но, в силу поменявшихся веяний, она превратилась в квадратную ступенчатую башню красноватого оттенка, с зеленым шпилем в духе сталинских высоток. Впрочем, так она даже лучше гармонировала с шатрами стоявшей рядом Преображенской церкви.

Кафе сохранило старую планировку с полуоткрытыми кабинетами, уютно манившими посетителей проемами византийских арок из центрального зала, только облицовку всю поменяли: стало больше темного резного дуба и черненой кованой меди. Мещанская атрибутика современных ресторанов, все эти плазменные панели, акустика и цветомузыка, очевидно, не прошли фейс-контроля; кафе, не желая походить на подобные себе стилизованные заведения, предпочло полностью погружать посетителей во времена парусников и карет. Окна были завешены, царила полумгла и откуда-то тихо струился неторопливый акустический фольк.

— Простите, это, наверное, вас зовут, — обратилась к нему проходившая мимо официантка с пустым подносом. Виктор оглянулся; из-за тяжелых занавесей одного из кабинетов высовывалась Светлана и махала рукой, затем поднялась к нему навстречу.

— Виктор Сергеевич, присаживайтесь к нам, у нас свободно! — произнесла она, подводя к столу в кабинете, за которым сидел незнакомый Виктору высокий худощавый мужчина лет сорока, кавказской внешности, с легкой проседью в темных курчавых волосах. — Знакомьтесь, вот это товарищ Еремин, из кооператива, я вам рассказывала, специалист по зарубежным машинам. А это товарищ Гаспарян Андроник Михалыч, он у нас…

— По вопросам текстильной промышленности, — подсказал Андроник Михайлович, поднимаясь из-за стола и пожимая Виктору руку. — Я из главка, командирован в ваши края.

"Понятно", подумал Виктор.

— Что будете заказывать? — пропела откуда-то сзади официантка, когда он занимал свое место в дубовом полукресле с высокой спинкой.

— Мне фирменный картофель в горшочках с говядиной, — ответила Светлана.

— А что еще? У нас в дневное время большая скидка. Практически все стоит, как в обычной столовой, несмотря на обслуживание.

— Поэтому вечером к вам очередь, несмотря на обилие в городе подобных заведений? — спросил Андроник Михайлович. — Интересный опыт, надо распространить в белокаменной.

— Тогда еще салатик, кофе…

— Как прошла встреча с Галлахером? — негромко спросила Светлана, когда официантка, приняв заказ, упорхнула в сторону кухни.

— Нормально прошла. Если не считать, что он огорошил тем, что фрау Лацман уже в Германии.

— Правильно. По легенде, вы не могли об этом узнать. Решение пришло после вашего мнимого посещения. Что он у вас спрашивал?

— Спросил, что было на допросе. Я отвечал, что допытывались про Лацман, как вы инструктировали.

— Насчет цели — есть какие-то зацепки?

— Им нужен ключ от развала СССР, — ответил Виктор, делая вид новичка, с любопытством разглядывающего интерьер, — интересуются, что публиковали в прессе и что говорили на улице. Иными словами — мнения населения, реакция на реформы, авторитет политиков, настроения, психологический фон и все такое.

— Значит, наш прогноз оправдывается, — заметил Гаспарян, — уничтожение СССР принесет Америке, да и западноевропейским странам на порядки больше дивиденды, чем временный скачок вперед одной из фирм. Тем более, что для массовой продажи Экс-Пи необходим еще рывок со стороны того же Интела, IBM, целого ряда фирм — производство процессоров, оперативки, винчестеров, освоение периферии под УПШ и так далее. Майкрософт выпускает новые версии ОС согласованно с разработкой нового хардвера и периферии фирмами, с которыми она сотрудничает, так что выскакивание вперед одного звена не даст немедленного скачка по всей цепи, но зато укажет конкурентам пути развития. Вот устранение конкурента, доступ к дешевому сырью — это допинг мировым державам.

— И что мне делать дальше? — спросил Виктор. — Галлахер мне, похоже, то ли поверил, то ли как-то проверил. Интересовался только допросом у вас, насчет жизни и быта не любопытствовал. Я так понимаю, следующее задание — это передавать ЦРУ дезинформацию?

— Интересная мысль, — сказал Гаспарян, — и нельзя сказать, что она нам не приходила в голову. Заманчивая. Но обстоятельства сложились иначе. Светлана Викторовна сейчас вам все разъяснит.

В кабинете вновь появилась официантка, теперь уже с полным подносом. Обслуживали здесь быстро.

— Виктор Сергеевич, — произнесла Света, когда они снова остались одни и принялись за волшебное содержимое горшочков, тонкости приготовления которого являлись личной тайной шеф-повара, — возможно, завтра вечером вы увидитесь со своей семьей.

— А смысл? И как меня им представят — как брата самого себя? Или так же в кафе, как у Штирлица?

— Вы не поняли. Речь идет об отправке вас в другую реальность, вероятно в вашу.

— Уже раскрыли секрет? И что значит — вероятно в мою?

— Секрета не раскрыли. У хроноагента, попавшего под машину, нашли снимок аллеи сквера Сталинских соколов, на нем крестиком обозначено место, на обороте дата и время. Это завтра, в четырнадцать-тридцать две. Есть версия, что он должен был доставить вам данные о точке перехода.

— Почему мне, а не себе? И почему обязательно в мою реальность?

— Снимок сделан в нашей реальности, отпечатан на цветной бумаге фабрики "Позитив", со стандартной обработке в отечественном автоматическом пункте, пометки сделаны фломастером из набора "Новатор" ивановского филиала фабрики Сакко и Ванцетти, производство освоено в прошлом году. Если снимок и пометки делали здесь, то либо у нас гуляет целый десант хроноагентов первого рода, и мы об этом ничего не знаем, либо этот снимок нужен для передачи вам — сам агент наверняка профессионально запомнил место и время и таскать лишние улики ему не нужно. Стопроцентной гарантии, конечно, мы не даем. Подумайте, решите. Пока для вас это единственный шанс на возвращение.

— Или попасть к черту на рога.

— Ну… не исключено, конечно, так что, повторяю, выбор за вами.

Виктор промолчал и углубился в поглощение услады брянских гурманов этой реальности. Времени на раздумья было явно маловато. Стены кабинета и занавеси глушили шум зала, и только невидимая флейта неторопливо выводила что-то незнакомое и романтичное.

— А почему вы меня отпускаете? — наконец, нарушил он молчание.

— Хотите, скажу откровенно? — ответил Гаспарян. — Ваш переход даст уйму информации, что это такое. Хотя бы поможет прояснить что это — стихийное, явление, машина, или что-то вообще выше нашего ума. Версий насчет путешествий по времени у нас много, информации до обидного мало. А это вопрос жизни и смерти не только для нашей страны, но, возможно, и для всего человечества. В конце концов, вмешательства хроноагентов деморализуют. Они порождают предрассудки, религию, веру в некую сверхцивилизацию, перед которой мы беззащитны. Хроноагенты, давая отдельные импульсы развития, самим фактом своего прихода отбрасывают общество в пещерный век, когда люди чувствовали себя беззащитными от природных сил, молились этим силам, приносили жертвы в надежде умилостивить. Неверие в силу разума приведет народы мира к тотемам или к инквизиции.

— Хорошо, а почему именно я, а не ученый какой-нибудь?

— Ну, если ученый там и останется, что он сможет нам рассказать? А для вас это все-таки надежда вернуться домой. И потом, вы уже не раз совершали переход. А если его могут выдержать без последствий только отдельные люди? Если людей нашей реальности вообще нельзя для этого использовать? Кто знает, что мы тут нечаянно изменили… или не изменили. У вас же этот был, например, Чернобыль, у нас нет. Так что вы, естественно, кандидатура номер один. Как самый опытный… ну и у вас есть особое право воспользоваться переносом в парамир, раз вы сами из парамира.

— А это… сведения из будущего, их всегда хотят узнать…

Гаспарян вздохнул.

— Скажу прямо: у нас больше озабочены защитой от хроноагентов. Насчет будущего — у нас создана огромная интеллектуальная машина, и, самое главное, управляемая. А хроноагент подкинет или то, что мы можем узнать, или то, чем мы не сможем воспользоваться из-за отсутствия технической базы и ресурсов, и, самое главное, он подкинет один из вариантов, а будет представлять, как единственный и фатально неизбежный. И еще добро бы в застой, там действительно помогло, а сейчас, когда мы на подъеме, ваше присутствие тут как-то неоднозначно.

"Ладно", подумал Виктор, "надо понимать, они уже все решили. Как там, в "Королевстве кривых зеркал": волны на зеркале появляются не часто? Воспользуемся."

— Да, кстати, — нарушила ход его размышлений Светлана, — а грибов хоть удалось собрать?

— Корзину. Как инструктировали: я не должен сразу после встречи идти к остановке с пустой корзиной. По легенде, я должен стараться не вызвать подозрения КГБ. Думал часть поджарить, остальные засушить… сейчас вот не знаю.

— Слушайте, у нас сегодня встреча выпускников нашей группы… Ну, не вся группа соберется, те, кто в Брянске. Приходите с грибами, вместе и пожарим.

— Спасибо за приглашение… Наверное, боитесь, чтобы я чего-нибудь не натворил перед уходом?

— Нет. Просто так совпало. Приходите.

19. Гондурас не беспокоит

Похолодало за неделю, думал Виктор. В прошлую субботу днем пятнадцать-двадцать, а тут на тебе — "днем в Брянске до семи градусов выше нуля, переменная облачность…" Хорошо, что хоть вечер без дождя. Такое впечатление, что планета остывает. Ну да, так оно и есть, осень, земля остывает… но как здесь, в этой реальности будет весной, он уже не увидит. Будут ли, как прежде, желтеть на оттаявших полосках земли солнечные цветы мать-и-мачехи, или сбудутся самые мрачные ожидания, и чугунные тучи будут сыпать изотопы на порыжевшие рощи правобережья… Как-то было не совсем честно бросать эту параллельную вселенную на произвол судьбы. С другой стороны, в его мире тоже могло случиться все, что угодно.

"Девятнадцатый" отсчитывал колесами плиты на Литейном мосту под веселую фоновую японщину — Виктор не пытался угадать ансамбль, его больше интересовало, что же изменилось здесь, в этой части города. Подруга Светланы Викторовны, у которой был сейшн, жила в малоэтажке в Бежичах, за кладбищем, там, где в его реальности настроили коттеджи. Со стороны реки частная застройка почти не изменилась: видимо, опасались подтопления в половодье. Зато с левой стороны улицы по склону горы, словно террасы, подымались стены блокированных домов.

— А вы здесь были?

Света сидела рядом и следила за его реакцией; впрочем, сейчас это скорее было природное женское любопытство.

Бежичи были знакомы Виктору. Село это, внешне ничем не отличавшееся от когда-то окружавших город и недавно вошедших в его черту, вело историю с давних пор, когда в местах этих селился пришлый люд, а соседние дремучие леса, ирядно покоцанные к настоящему времени, кишели от воров и разбойников. Время стерло следы крепости, когда-то стоявшей на берегу, и только опытный глаз мог угадать в высоких обрывах очертания земляных валов. Хорошее место для попаданца. Если, конечно, его как следует подготовить, обучить единоборствам и владению холодным оружием, и дать таблетки от диареи.

— Да, был… Через десять лет. Тут многое изменилось… Впрочем, вот это — почти как тогда.

Это место в просторечии называлось "У попа". Здесь, в окружении старых, возвысившихся до самых небес деревьев, стоял небольшой изящный храм-восьмерик на четверике, в стиле нарышкинского барокко с изящной классической колоколенкой; разность стилей проистекала от того, что храм строили в восемнадцатом веке, а до колокольни руки дошли в девятнадцатом. То была церковь Троицы: с конца шестидесятых по конец перестройки осталась она единственным в Бежице действующим православным храмом, и сюда, со всего района, от Металлурга и до Кордона, стекался народ венчаться, крестить и святить яйца. В сталинской реальности храм работал, содержался в приличном состоянии, площадь вокруг благоустроена и бросалась в глаза свежевыкрашенными голубыми палисадниками, скамеечками, урнами и недавно посаженными елочками. На заборе из профлиста у остановки висел большой синий щит с белыми буквами церковной вязью: "Историко-архитектурный заповедник. Посетителей просят уважать чувства верующих, не шуметь и вести себя сдержанно". Ниже кто-то взял и дописал мелом: "Аум Синрикё". Дуракам размножаться не запретишь, философски подумал Виктор. Главное, чтобы они писали мелом на заборах, а не визировали документы.

Светланина подруга жила сразу за поворотом на Бордовичи, в блокированном доме по голландскому проекту, двухэтажному с восьмигранными башенками, на вершинах которых находились рабочие кабинеты хозяев квартир: панорамные окна на высоте создавали ощущение свободы и простора. Сами квартиры были пятикомнатные. На первом этаже располагался гараж, небольшая мастерская, кухня и обширная гостиная с окнами в сад и на лужайку. На втором этаже были спальни и детская; над гостиной же была устроена крытая веранда, она же зимний сад, позволявшая жильцам отдыхать на природе, не покидая тепла и уюта. Два санузла и ванная занимали свободное место по центру башни, опоясанные пролетами лестницы. Облицованные красным кирпичом стены, островерхие кровли из бордовой металлочерепицы над башнями, палисадники из бетонных плит с отделкой под бутовый камень создавали впечатление то ли сказочного городка, то ли средневекового замка, и только зеленые чаши локальной сети спутникового ТВ напоминали о близости нового столетия.

— Это кому сейчас такие дают? — поинтересовался Виктор.

— Такие не дают, такие продают. На вырученные деньги строят соцкомплексы. Более дешевые квартиры, в пределах жилищной нормы, можно взять на льготный кредит с субсидиями, либо по очереди из фонда соцразвития предприятия. Вы бы вполне у нас могли на такую заработать. Даже если проработаете несколько лет, можно передать по наследству с выплатой оставшейся суммы наследниками.

— А продать можно?

— Конечно. Это входит в договор делегирования общественной собственности.

— У нас сейчас любому можно купить квартиру и можно продать. Правда, дорого.

— Почему дорого? Квартиры по идее должны строить такими, чтобы их себестоимость соответствовала массовой зарплате. В семидесятых же так было!

— В семидесятых квартир не продавали. Разве что кооперативы.

— Ну это все равно что государство часть зарплаты давало квартирами. Значит, государство могло давать такую зарплату, чтобы хватило на такую квартиру.

— У нас тоже могут дать зарплату квартирой, но обычно для коммерческой фирмы это не имеет смысла.

— Тогда не совсем ясно, почему у вас такие квартиры дорогие.

— Во-первых, их строят в расчете на ту часть населения, у которой больше денег, а, значит, с большей себестоимостью. Некоторые скупают такие квартиры и опять продают, просто потому что выгодно вложить деньги, от этого стоимость растет. Еще может брать долю агентство по недвижимости. И по телевизору объясняют, что цена высокая из-за взяток.

— Но ведь взятки в принципе не могут быть такими, чтобы цена заметно росла. Тогда о них станет всем известно.

— Это у вас. У нас иначе.

— Странное дело! Еще первый хроноагент сообщил, что ваши экономисты и финансисты рвут у себя на теле волосы, если растут зарплаты и пенсии, они кричат, что будет инфляция. Но почему они в упор не видят инфляции из-за спекуляции и взяток? У вас не возникает подозрений насчет источников доходов этих экспертов?

— Не знаю… В любом случае, до завтра на такую квартиру мне не заработать.

— Хоть посмотрите. Вдруг как-нибудь попадете опять к нам?

— А у вас чего-нибудь не изменится? В худшую сторону.

— Как видите, хорошее стараемся не менять, — и она нажала на кнопку домофона у калитки. В динамике зачирикало и звякнул магнит защелки, приглашая вторгаться в чужие владения.

— Здравствуйте! Проходите, проходите! — высокая и статная хозяйка дома гостеприимно распахнула двери, поправляя на ходу прическу, — Антонина Павловна. А вы Виктор Сергеевич, да? Светик, ты молодец, я всем говорила, что на тебя можно рассчитывать.

— Здравствуйте, — несколько растерянно произнес Виктор, — вот тут грибы принесли…

— Давайте сюда. О, маслята? Я почему-то думала, что осенние опята. Они в этом году хорошо идут, даже у нас во дворе у пня. Я замариновала несколько банок.

— Да, это из Шибенца, там нет радионуклидов.

— Ну конечно! Мы же не в Японии.

— В смысле?

— Не помните аварию в Мондзю? В девятосто пятом, после землетрясения? О ней тогда столько писали… И ведь главное, японцы замолчать хотели, это только благодаря нашим вылезло. При капитализме думают только о биржевых котировках. Одежду вот сюда вешайте, пожалуйста. Света говорила, вы работали где-то в Латинской Америке, и теперь у нас вам многое в новинку. Если не секрет, в какой стране? В Бразилии? Там действительно много диких обезьян?

— Тоня, Виктор Сергеевич работал в Гондурасе, — подсказала Светлана, вешая на крючок свое серое твидовое пальто, — но он не зоолог и по джунглям не лазил. Я правильно говорю?

Виктор растерянно кивнул. К гондурасскому варианту он никак готов не был.

— Как интересно! — продолжала Антонина. — Постойте, так это, как его, режим, ну, как его, забыла, не Пиночет, а…

— Гондурас — республика, — выдал Виктор все, что он знал об этой далекой стране по гоблинскому переводу "Властелина колец".

— Ах, да, как же… Проходите, проходите, я грибы на кухню занесу!

— Почему Гондурас? — шепнул Виктор Свете, которая поправляла прическу перед зеркалом.

— Из присутствующих он никого не волнует. Так что в Домолинию для проверки не полезут.

— Но я тоже ничего не знаю! О чем рассказывать?

— Как можно меньше рассказывать.

Характерная черта советских междусобойчиков — приходить пораньше и помогать хозяевам готовить стол, в смысле, блюда, процветала и здесь. Черта эта, изначально появившаяся из-за недостаточного ассортимента готовых салатов и прочего в фабриках-кухнях, по мере развития достатка лишь укрепилась из-за традиционного желания женщин показать себя хозяйками семейного очага и творцами уюта.

Несмотря на необычность планировки комнат дома вокруг башни с лестницей, в интерьере кухни, куда направились Света с Виктором, нынешних новомодных штучек, вроде вживления открытой рабочей кухни в кусок столовой, что делало столовую похожей на предприятие общественного питания, или установки посредине комнаты островка с плитами и духовками под колпаком — дани средневековым очагам — не наблюдалось. Кухонное оборудование, тумбочки и полочки, облицованное под светлое дерево, выстроились по стенам буквой "Г", у широкого окна во внутренний садик стоял стол под клеенкой в шотландскую клетку, за которым также можно было обедать, и который уже был заставлен готовящимися к подаче блюдами и горками чистой посуды. Все это выглядело не слишком оригинальным и даже слегка однообразным, но создавало впечатление простора и покоя. Видеодвойка висела на кронштейне в углу возле двери в коридор, и диктор вел репортаж с Байконура о запуске первого модуля БКС нового поколения "Изумруд". В грохот двигателей "Энергии" вплеталось жужжание одноименного кухонного комбайна; мужчина в очках лет сорока и со шкиперской бородкой шестидесятника нарезал лук (одна из тех тяжелых и опасных операций, которые женщины доверяют на кухне мужским рукам). Виктор был представлен; мужчину звали Константин Иванович, он же для присутствующих дам Костик, инженер фирмы "Брянскагромех", и, вдобавок к тому же писатель-публицист.

— Костик у нас автор книги "Правда о голоде 1931–1933 года", — невозмутимо сообщила Антонина. — Недавно вышла.

— Поздравляю… Что, простите?

"Как здесь могла выйти такая книга??? Или она там вышла? И Костик диссидент… но тогда как же?"

Антонина повторила название книги. Виктор понял, что не ослышался.

— Это, в смысле… она там вышла?

— Ну… в Англии там, в Германии…

— С какой стати им печатать? Она не переведена.

— А здесь распространять… — нерешительно протянул Виктор.

— Ну тогда сколько она бы стоила? — удивился в свою очередь Константин Иванович. — Ее взяло издательство "Брянский рабочий", печать под заказ. У них сейчас такие машины, что они могут в любой момент нарезать лазером барабаны с дискеты и напечатать мелкими заказами. Идет хорошо… Да я вначале просто писал для себя, думал в Домолинии разместить, а знакомый один, он в обкоме работает, увидел, сказал — обязательно надо издавать на бумаге, пусть народ читает.

— Ну, если товарищ из обкома сказал… В смысле, там про троцкистов, что ли?

— Нет, каких троцкистов? Понимаете, я изучал голод тридцатых, опираясь на документы, которые не будут искажены в угоду начальству. Анализы урожайности, сведения о заболеваниях культур, распространение грызунов и так далее. Меня что заинтересовало — за рубежом, в районах, близких к границе СССР, тоже был голод. Но числа жертв никто не оценивал.

— Как, и там тоже? — невольно воскликнул Виктор, вспомнив свое путешествие в лонговские Штаты.

— В общем, у меня получилась следующая картина… Подождите, сейчас нарезанный лук выложу.

— Да, вот ваш передник, — Антонина обеспокоилась, что разговоры на сей важный предмет помешают приготовлениям, — вот кастрюли, чтобы грибы перебирать.

— Ну вот, — продолжил Константин Иванович, когда фронт работ был распределен, — у меня получилось, что раздел помещичьих земель по мелким крестьянским хозяйствам ухудшил культуру земледелия. Затруднился севооборот, упали возможности вносить органику, не говоря уже о минудобрениях, у мелкого крестьянина, естественно, ниже возможности использовать средства защиты растений, независимо от трудолюбия и интереса. У безлошадных вообще проблема, чем пахать и сеять — а надел получили! Плюс стихийное самогоноварение — самогон выгоднее сбывать, чем зерно — плюс очень плохие по европейским меркам шоссейные дороги, что, как вы понимаете, влияет на себестоимость. А мелиорация? Каналы, что при барине прокладывали, заплыли, запруды разрушились, пруды обмелели да илом затянуло. Не, конечно, были и крестьяне, которые передовую агротехнику использовали, товарищества создавали, кооперировались, локомобили на паях заводили, даже тракторы. Но тут тот же вопрос, что и в колхозах — как делить урожай, как определить трудовое участие. В общем, нужен был целый исторический период, а его-то и… В общем, за двадцатые после гражданской было несколько неурожаев, а к началу тридцатых, отмечается резкий рост болезни растений, вырождение сортов зерновых, увеличение численности грызунов, истощение почв… Заметьте, все это регистрируют люди, непосредственно на аграрную политику не завязанные. Как теперь это все называется?

— Экологическая катастрофа?

— Она самая. Помните, в учебниках писали примеры про американского фермера, который обработал поле химикатами, у него бобры ушли, бобровая плотина разрушилась, и урожаи упали? Помните? Про Америку написали, а сколько у нас таких горе-фермеров было после революции? Сколько у нас рощу вырубили, дамбу не уберегли и все такое? Никто ж не писал! Вот по этому и называется — "Правда о голоде". В назидание потомкам, чтобы не уродовали землю родную нашу.

— Да, экология — это актуально! Очень актуально! — поспешил ответить Виктор, обрадовавшись, что в результате разговора никого не посадят. — Про природный баланс надо не только на местном уровне печатать. Надо и шире, так сказать… Тем более, товарищ из обкома рекомендует.

— Так вот хотели и офсетное издание протолкнуть, в Политиздате… Но, понимаете, тут епархия историков и честь их мундира. Они документы по теме подбирают, сборники издают, да еще так, чтобы угодить под настроение вышестоящего лица, его взгляды. А тут приходит даже не гуманитарий, технарь, и показывает историю совсем с другой стороны, и даже не переписать ее, эту историю. Вот, допустим, будет линия вроде двадцать второго съезда, заклеймить культ — и тут же наберут сборник документов, показать Сталина злодеем. А мышевидных грызунов из истории не вычеркнешь, они объективная реальность в неприятных ощущениях.

— А то, что смена идеологии там…

— Да ну какая идеология? В Союзе может работать только идеология из подлежащего и сказуемого. Провести электричество, разбить фашистов, поднять целину, покорить космос, построить БАМ, развести домолинию. Наша идеология — действие! Когда вожди начинают говорить с народом сложнее подлежащего и сказуемого, народ перестает их понимать.

Тем временем дамы решили вопрос, очищать пленку со шляпок маслят или нет, и распределили фронт работ. Из прихожей слышался звук гонга и восторженные возгласы; то прибывали новые подруги. Вообще, судя по долетавшим голосам, Виктор был вторым мужчиной на вечеринке.

— А вот и я! — донеслось из распахнутой двери. — Ой, наши мужчины уже тут? Скорей говорите, чем я могу помочь!

Виктор поднял голову…

"О, нет!.."

В дверях стояла Вэлла собственной персоной. Правда, старше лет на двадцать, с прической удлиненный волнистый боб каре с челкой, и со следами диеты для похудания, позволившей вписать фигуру в элегантное синее облегающее платье с кокетливыми плечиками, но без украшений. Впрочем, декоративные детали при такой фигуре были бы излишни.

— Это вы Виктор… Сергеевич? Мне о вас рассказала Света. А я — Валерия. Петровна. Мы не знакомы? — и она, не дожидаясь ответа, повязала передничек и присоединилась к перебору маслят.

"Странно… Как могут быть такие совпадения? "

— Нет, мы вряд ли встречались, — ответил Виктор. — Я долго работал в Гондурасе.

— А я в Облсовпрофе. Знаете, на Фокина, пониже Дома Книги. Забота о людях труда — это сейчас самое важное. Слышали, что сказал Романов на последнем съезде профсоюзов? На Западе отбросов общества отправляют в гетто, а в нашем обществе не должно быть отбросов. Профсоюзы — часть системы физического и морального здоровья. Разве это не так?

— Безусловно, — ответил Виктор. Пожалуй, это было самым уместным словом для ответа.

— Вот видите! Возьмем, к примеру, — и Вэлла-Валерия огляделась вокруг, — возьмем, к примеру, пищу. Какой она должна быть в двадцать первом веке? Ученые считают, что здоровой и экологически чистой. Надо меньше жирного, жареного и сладкого. К нам прислали новые положения. Теперь будет такая профессия — консультанты по домашнему питанию. Через сеть они будут разрабатывать полуфабрикаты и рекомендации для каждой семьи. В ресторане вместо метрдотелей будут психологи и гипнологи. Их задача — убедить посетителей есть немного, расслабиться и отдохнуть. Но тут возникает проблема. Как сделать так, чтобы человек и предоставленный самому себе ел не только то, что вкусно, но и то, что полезно? Нужна действенная и гибкая система аутотренинга…

"Ладно", подумал Виктор, "главное, что в этой реальности с ней уже не придется целоваться в кустах сирени".

20. Эрисихтон, как зеркало русской революции

Гостиная была отделана в охотничьем стиле. Ее стены были покрыты плиткой, имитирующей старый глиняный кирпич, с высокого потолка, пересеченного вдоль и поперек декоративными балками, свисала кованая люстра, а в углу, примыкая к стене башни, вальяжно расположился самый настоящий камин из бутового камня, перед которым на полу лежала шкура волка, тоже настоящая. Стены украшали портреты в дубовых рамах и коврики, на которых были развешены охотничьи ружья и кинжалы.

— У вас так свободно держат в домах оружие? — удивленно спросил Виктор Антонину. Раз уж он из Гондураса, удивляться можно было в открытую.

— Это эти, как их, муляжи, — улыбнулась она, — настоящее оружие хранят в надлежащем порядке. А вот волка муж подстрелил на охоте. Он у меня из Сибири, так что охотник и рыболов. Вот сегодня как раз с детьми на рыбалку поехал, ну вот и решила к себе и пригласить. А вы в джунглях не охотились?

— Никогда, — честно признался Виктор, — моя работа имела несколько иной характер.

Автор надеется, что большинству читателей наверняка приходилось хотя бы раз бывать или на встрече бывших одноклассников, или сокурсников, или, на худой конец, на вечеринке бывших сослуживцев, некогда объединенных идеей выполнения одного плана производственного и социального развития. Впрочем, в последнее время такие встречи все более заменяют общением в виртуальных сетях, и сети, словно массовики-затейники в старых домах отдыха, потихоньку заменяют взаимное критическое брожение умов и разговоры о наболевшем стандартными развлечениями — обменом скачанными с сайтов поздравительными стишками, обсуждением фоток и прочими мелкими и безобидными радостями, пожирающими Интернет-трафик. Человечество, думая, что получило возможность всемирного диалога разумных существ, погружается в лунатический сон, где люди двигаются и разговаривают, но не сознают окружающего мира.

Здесь же пока было именно живое общение, слегка приправленное шампанским и столовыми винами (мужчинам предложили коньяк, но Виктор на всякий случай отказался, а Константин Иванович, как оказалось, был на диете); информационный обмен плавно дрейфовал от обязательных рассказов о себе до стихийного обмена тем, что накопилось на душе. Виктор, хотя и был одним из двух мужчин на вечере, чувствовал, что все время выпадает из разговора. Его умилял обычный бытовой уровень всплывавших в диалогах проблем: кто-то с кем-то поссорился, кто-то добился ускорения бетонирования, но теперь задача — оптимизировать график прибытии машин с АБЗ, кто-то убедил начальство концерна — оно теперь звучало здесь, это некогда чужеродное социализму слово "концерн" — расширить участок для освоения выпуска ходового товара, кто-то разменял квартиру и сделал ремонт… Боже мой, думал Виктор, никогда не думал, что так приятно слышать весь этот обывательский шум на фоне потрескивания дров в камине. Никаких оптимизаций и сокращений, свободные разговоры о зарплате сверху донизу, потому что большинство не считает, что кого-то несправедливо обделили, и, что самое удивительное — абсолютная, спокойная уверенность в том, что завтрашний день не припасет для собеседников никакой мерзости. Общество без отбросов, этакая замкнутая экологическая фабрика, которая переработает любую щепку, любой мусор в нечто, пусть не первосортное, но имеющее товарный вид и стоимость.

Светлана, сидевшая по правую сторону от Виктора, вначале не особо влезала в споры, но затем разошлась, когда речь зашла о проблемах образования, а щеки ее порозовели от даров солнечной Грузии.

— Подождите, подождите, — постучала она вилкой по рюмке, как по графину на собрании, — лично я категорически против того, что предлагают авторы "Ориентации-2000". Вся эта критика старой школы, зачем, дескать, слесарю дифуравнения, надо давать то, что дает больше навыков для жизни — это, я скажу, чисто популистский лозунг!

— Почему популистский? — донеслось с другого края стола. — Доказательства! Где доказательства?

— Пожалуйста, сейчас будут доказательства. Да, за рубежом средняя школа — это в основном подготовка к выживанию. Но когда предлагают сделать такое у нас, то забывают, за чем вообще в СССР была сделана всеобщая средняя школа. А сделана она была для того, чтобы ликвидировать вражду классов, не допустить новой гражданской войны. Это для России было самым важным. То-есть каждый, рабочий, селянин, каждый поучал академическое образование, как гимназисты, как представители имущего класса. Социальный расизм был ликвидирован. А авторы "Ориентации-2000" предлагают вновь возродить кухаркиных детей, которые никогда из своего слоя не выберутся. Это уже раскол общества и опасность для государства. Сэкономить деньги на образовании и прийти к взрыву. У нас же не Швейцария.

— А что теперь делать? Всех детей СССР посылать в Оксфорд?

— Наша советская школа должна быть не хуже Оксфорда! И такой стране, как наша, это вполне под силу!

— Это случайно не после передачи профессора Орбелянца?

— Да, это путь Орбелянца! А профориентация — за счет развития продленки в старших классах. И меньше по улицам будут путаться.

— Ну, если ваше ведомство так решило, о чем мы говорим? Пригласите авторов "Ориентации" на собеседование и вопрос снят.

— Мы тоже не можем решать всех научных вопросов. А вот что касается социальной розни и порождаемой этим социальной вражды — это, извините, вопросы, которые напрямую касаются нас. Пусть думают, пусть ищут то, что всех устраивает, пусть с нами тоже советуются.

— Подождите, подождите, чего так все разгорячились. Там ведь и предусмотрена специально дисциплина — "Советский человек". Все в порядке.

— Да вы поймите, — не успокаивалась Светлана, — нельзя, невозможно по учебникам дать человеку совесть, честь, нельзя просто зазубрить, что А плюс Б равно Родину любить. Это определяет бытие, структура общества. А если мы ликвидируем статус, академическое образование, изначальный титул, который мы даем каждому, то никакими учебниками мы это не восполним.

— Кстати, я в общем-то согласна, — дополнила вернувшаяся из кухни Антонина, — девочки, давайте вспомним, почему большевики повели за собой народ. Они доказывали, что рабоче-крестьянское происхождение благородней дворянского. И дали каждому классическое образование. Надо оно, не надо, но я боюсь, если его убрать, опять по новой все опять начнется.

— Да я вот еще думаю, уважаемые дамы, — заговорил не вступавший до этого в спор Константин Иванович, — что все-таки и общество за рубежом иное, чем у нас, и нельзя его решения, как на кальку, копировать. Мне вот тут притча одна вспомнилась. Жил в древнем мире такой Эрисихтон, царь Фессалии. Как-то он своих древнереческих богов прогневал, — ну, тогда еще диалектического материализма не было, боги у них правили — ну вот, и они наслали на него богиню голода. Страшную такую, как Баба-Яга, со впалыми глазами. Короче, чем больше этот Эрисихтон ел, тем больше у него был голод. Ну вот, он царство свое разорил, все продал, дочь свою в рабство продал, а чем больше ел, чем страшнее голод. И кончил он тем, что стал рвать собственное тело, отгрызать от него куски и съедать. Так вот, западная экономика на этого Эрисихтона очень похожа. Чем больше там прогресс, чем больше развито производство, тем больше возможностей тратить часть денег на рекламу, чем больше рекламы, тем, значит, в людях больше товарный голод пробуждается. И даже напрямую, в продуктах, все эти приправы, соусы всякие — это для того, чтобы пробудить больше голода. И вот сдается мне, что эта западная система образования в жертву Эрисихтону и принесена…

"В чем-то он прав", подумал Виктор, глядя на пламя камина. "Вот, например, в девяносто первом у нас не, кто больше всех орал, от голода явно не страдали. Но орали, что все республики Россию объедают, что нельзя свободно поехать в Венецию, купить видак любой фирмы мира, построить себе трехэтажную дачу, купить "Мерс"… Революцию делали больные люди?"

Мысли его переключились на камин; он подметил, что, в отличие от особняка имперской службы безопасности, этот отопительный прибор был размерами поменьше и находился здесь скорее для уюта, чем по прямому назначению. В отделке чувствовалась некая нарочитая простота, напоминавшая о том, что настоящему охотнику, подобно своим древним предкам, проводящему дни и ночи в открытой природной среде, тепло огня важнее излишних украшений. Пожалуй, все это было даже не оттого, что хозяин увлекался охотой; городской человек легко переходит от своего мимолетного хобби к привычной обустроенной среде, меняя обстановку. Скорее, в убранстве гостиной чувствовалось стремление не уходить далеко от того, что напоминало бы некогда родное человеческому организму окружение — стремление, прямо противоположное тому, что испытывали сельские жители, которые только что переехали в город и спешили убрать с глаз долой все, что напоминало бы им о прежних неустроенностях быта. Человек возвращался к самому себе — гордому, сильному существу, готовому спорить со стихией, а не только укрываться от нее за хрупкими благами цивилизации.

— А давайте теперь наши споем!..

Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены, и остались лишь чувства — а чувства можно выразить только под звуки гитары.

— Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?

Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что кроме "Любэ", мало кто в наше время сочинял вещей для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что чего бы не пел попаданец, так лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.

— А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? — спросил он. Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.

— Конечно, просим! — тут же подхватила публика. — Сейчас многие пишут! А про что песня?

— Песня… Это песня путешественников в другие года.

— По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.

Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили, как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.

— Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так, примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…

"Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать."

— Уезжая в другие года, навсегда, — подтянули припев голоса, и Виктор начал следующий куплет уже смелее:

Он видел, как теплеют глаза людей; казалось что-то неуловимое, какая-то тонкая дрожащая ниточка протянулась меж ним и другой реальностью. Не оборвать бы…

Они его понимали. Они его понимали, подумал Виктор, они не видели в нем гостя, иностранца, гастарбайтера, какую-то экзотику. Что-то нашлось, нащупалось такое, что их роднило, что когда-то роднило на шестой части суши всех нормальных людей, независимо от того, что они там у себя писали в паспорте, а теперь, в этой гостиной, роднило людей России и Союза. Не логическая идея, не религиозные обряды, а — душа. То, что нельзя ни вогнать в строгие рамки одного государства, но, и, к счастью, нельзя разделить этими рамками.

А песня заканчивалась, и под все то же потрескивание осиновых дров и отблески огня на лицах при убавленном тиристорными регуляторами верхнем свете затаенная надежда проскальзывала сквозь последние слова.

— Ну вот, а вы скромничали, — сказала Саша, когда отзвучали аплодисменты за смелость, — похоже на Тостолева. Слышали такого?

— Нет. Я, собственно, недавно приехал…

— Потом дадите списать слова? На следующем слете КСП хочу показать. Теперь, как в эпоху Возрождения, всем нужна новая музыка.

— Света, Саша, а теперь давайте нашу! — крикнула Валерия. — Ту, что Пахомов на втором курсе принес! Помните, в колхозе? Под Карачевом?!

…Расходиться начали где-то к десяти; Светлана стала собираться в числе первых.

— Слушайте, если это из-за меня, — предложил Виктор, — давайте я поеду, а вы еще посидите. Я эти места знаю. Надеюсь, гопников тут бродит по вечерам не больше, чем у нас.

— Еще чего, — ответила она, — в конце концов, я за вас отвечаю. Поедем на прямой маршрутке в Старый Аэропорт.

— Без вопросов. Огромное спасибо за вечер. У вас восхитительные друзья. Вообще после такого тяжеловато будет возвращаться.

— Ну, это общая проблема. У вас там, например, многие не хотят возвращаться в Союз, даже если знают, что там будет лучше.

— Почему?

— Они замешаны в его развале. И теперь будут придумывать всякие оправдания себе и пачкать прошлое. Например, обзывать его колониальной страной или еще как-то. Зато эти люди не будут чувствовать себя преступниками, виновными во всех мерзостях, в бандитизме. Не будут чувствовать себя убийцами детей, погибших в локальных войнах и от террористов. Не будут чувствовать себя виновниками аварий из-за развала промышленности, энергетики и транспорта, их не будет мучить совесть, когда они видят бомжей или наркоманов.

— Ну, если боятся, что их будет мучить совесть — не все еще потеряно. Есть такие, которых не будет. И у вас, наверное, тоже.

— Да, попадаются… Кстати, об этих, как у вас говорят, попаданцах. У меня тут вдруг такой вопрос возник. Вот, допустим, я попала из двадцать первого века в двадцатый, и я знаю, что на крупной АЭС в Японии произойдет авария из-за ошибки оператора. Как ее предотвратить? Обращаться к властям я в этот момент не могу.

— А почему именно в Японии?

— Ну не в Союзе же. У нас сейчас сама безопасная ядерная энергетика в мире, официально, по заключению МАГАТЭ. Наверное, еще не слышали про программу "Мирный атом-90"?

— Благодаря попаданцу?

— Ну, лучше благодаря ему, чем… Тем более, что в Японии станции в сейсмозоне. Так все-таки, как действовать?

— Ну, не знаю. В большинстве таких произведений просто убирают оператора.

— Убрать — это грубо. И где гарантии, что другой не сделает эту ошибку? Впрочем, мысль такая. Проанализировать причины ошибки, мало ли, может, он с женой поругался, не знал какой-то вещи, мало ли что. Можно познакомиться с оператором, войти в доверие, подсказать ему что-то необходимое в личном плане, профессиональном и так далее. В общем, исключить возможность, чтобы он в критический момент думал так, что это ведет к ошибке. Минимально необходимое воздействие.

"А не готовит ли она меня в качестве хроноагента в нашу реальность?"

Когда они вышли на Бульваре Информатики, на остановке их встретила Варя.

— Здравствуйте! Вы домой? Нам по пути.

— Из рук в руки? — спросил Виктор, когда они отдалились от группы ожидающих под навесом. — Правда, я не против таких рук.

— Извините, но это необходимость, — сказала Варя. — Вам еще не сообщали?

— Что мне должны были сообщить?

— Фрау Лацман убита.

21. Линия огня

— Как, убита? — переспросил Виктор. Вопрос тривиальный, но не о расшифровке генома же ему было спрашивать.

— В Берлине, по дороге из аэропорта в госпиталь. Машина столкнулась с грузовиком. Вместе с Лацман погибли водитель и сопровождающая санитарка. Водитель грузовика с места происшествия скрылся, полиция ведет розыски.

— Это… это случайность или убийство?

— Это убийство. ЦРУ пожертвовало тремя малоценными сотрудниками, чтобы отвлечь от вас внимание КГБ после инцидента на вокзале. Скорее всего, выдвинут версию, что за Лацман охотился маньяк, даже, может быть, найдут этого маньяка. Вы, таким образом, остаетесь случайным знакомым.

— Трех человек? И… и, по-моему, это довольно глупо…

— Последнее десятилетие в ЦРУ делали ставку на технические виды разведки, асы агентурной работы кто ушел в отставку по возрасту, кто провалился, кого законсервировали за временной ненадобностью. Контингент измельчал.

Виктор ничего не ответил. Он воспринял свалившееся известие только логикой; но разум его все еще не переварил тот факт, что Инги, с которой он так неожиданно здесь познакомился и так же неожиданно расстался, ее фигуры, голоса, запаха волос и жаркого, затягивающего в какое-то незнакомое фантастическое пространство, где нет ни стен, ни потолка комнаты, прикосновения тела, уже нет, что все это растаяло, исчезло, утеряно навсегда. Инстинкт, древний, как сама жизнь, протестовал против случившегося; в этот момент Виктор видел в Инге прежде всего женщину, а потом уже все остальное.

— Вы ничем бы не смогли помочь, — продолжала Варя. — Если бы ей приказали ликвидировать вас, она бы сделала это, не задумывалась. Идет война и мы на линии огня.

"Что теперь об этом думать", сказал себе Виктор. "Завтра в это время я буду вспоминать об этом мире, глядя в окно на вывеску на доме напротив. "Перископ-Тур: незабываемый отдых от профессионалов". Никаких шпионов, зато использованные шприцы, валяющиеся у детской площадки. Интересно, а если бы в этом мире меня пришили, что стало бы в том? Или там тоже, только от другого?"

— К возвращению вас будут готовить завтра. Сегодня вам надо просто отдохнуть.

"Просто отдохнуть… Как будто к заброске готовят."

Вернувшись домой, Виктор взял в шкафу под кухонной раковиной пластмассовую леечку и напоил в коридоре в своей зоне ответственности хлорофитумы и традесканции. Хотелось прицепиться к чему-то привычному. Хотелось просто бахнуться на диван и нажать первую попавшуюся кнопку на пульте, направив ее в сторону сорока семи сантиметров информационной пасти. Интересно, на что попадешь наугад в это время у нас? Сериал какой-нибудь, мочилово, али пережевывание соплей седьмого сезона по поводу не сложившихся отношений ГГ (главного героя) с ЕБ (его барышней), шоу тупого ржача за кадром, шоу "Звезды в неестественном положении", от льда до необитаемого острова. Соседская перебранка на общей кухне, она же ток-шоу, подглядывание в замочную скважину — неизвестные стороны жизни знаменитостей и как им фигово, наконец, журналистские расследования на тему "Извращения пришельцев с НЛО" или "Что обнаружено в окаменевшем кале вождя". Виктор вдруг подумал, что новая поговорка — "Включи мозги!" — намекает на состояние мозгов по умолчанию.

Он надавил пульт, не глядя. Экран мигнул, и неожиданно на нем появился Влад Листьев, с проседью в усах и на фоне переливающейся светодиодной надписи "Студия Зеро".

"Живой!" — мысленно воскликнул Виктор, и это отозвалось в нем какой-то неожиданной радостью. Цой жив, Листьев… а сколько-то еще знакомых артистов здесь живы? Тех, кто тихо и незаметно уходил в девяностые и в первое десятилетие, в забвении, или под запоздалую вспышку памяти — "Ах, как прекрасно он играл!" "Какой у нее был голос!". Публика, замотавшаяся от мелких и крупных проблем и обид, так и не успевала вернуть своим любимым героям на излете их жизни хотя бы каплю того душевного тепла, которое в изобилии от них получала, и хотя бы чуть-чуть, хотя бы капельку скрасить унылые, холодные месяцы надвигающейся беспомощности и прощания с миром. Люди в нашем обществе не привыкли думать, что когда-нибудь это произойдет с каждым.

В студии был телемост с Польшей. Несмотря на разные системы, здесь все-таки бывают телемосты, подметил Виктор, от постепенного раскрытия информационного поля никуда не деться… В Польше какая-то правозащитная комиссия внесла законопроект об организации массовых репрессий против лиц, отрицающих массовые репрессии. Подозрения Виктора во второй реальности странным образом здесь стали воплощаться в жизнь.

— Скажите, пан Лейбович, а вам не кажется, что это бред? — напрямую спрашивал Листьев у одного из авторов столь оригинального способа соблюдения прав человека.

— Нет, это не кажется, — отвечал пан почти на чистом русском, — мы понимаем, что это есть бред с точки зрения вашего сталинистского тоталитарного общества. Но с точки зрения цивилизованного демократического бред не есть бред.

— Ну это понятно, — усмехнулся в усы Влад, — то, что Польша получила от Сталина Данциг, это не есть бред. Почему бы не начать борьбу с наследием Сталина с того, чтобы добровольно вернуть его Германии?

— Но это есть не можно… Это закреплено в конституции.

— То-есть тоталитарное прошлое у вас закреплено в конституции?

— Я так понимаю, вы хотите меня запутать…

— Да что вас путать, вы сами запутались. Почему бы прямо не сказать, что у вас правящая коалиция зашла в тупик, и теперь хочет устроить гражданскую склоку, чтобы отвлечь народ от проблем?

Влад эту словесную дуэль явно выиграет, подумал Виктор. Прожект явно попахивает дебилизмом, а господина, или здесь уже товарища Листьева явно не связывают обязательства согласовывать каждое слово с МИДом. Правда, видеть Листьева защитником Сталина несколько неожиданно, но, похоже, Влад здесь просто на стороне здравого смысла: в конце концов, многочисленные идеи вынести Ленина из Мавзолея не дали России ничего, кроме ответного столь же бредового и кощунственного предложения забить осиновый кол в могилу Собчака, потому что он якобы вампир. Наша реальность устроена так, что в ней проще придумать родной стране новую гадость, чем попытаться в ней что-то улучшить.

Виктор надавил пальцем резиновый пупырышек кнопки пульта. На канале "Брянск-Первый" Игорь Шерман в программе "Красный сигнал" знакомил зрителей с местной сенсацией: задержана банда из пяти человек, грабившая таксистов. Тот факт, что в этом мире реального коммунизма бандиты еще существуют, Виктора ничуть не удивил; поразило, скорее, то, что оперативные сотрудники при задержании были без масок. Списать это на беспечность или слабое оснащение здесь было никак нельзя; по-видимому, в этой реальности криминал даже не помышлял о мести, ибо в войне против него была мобилизована вся страна. А четверть миллиарда населения, если его разозлить, утопит одним плевком.

Банда, которую Игорь Семенович громко назвал "международной преступной группой", состояла из одного ранее отбывавшего заключение за вооруженный грабеж, одного местного рабочего, склонного к употреблению и трех восточноевропейских мигрантов, пожелавших поискать более простой путь добычи денег, чем трудовой; последнее позволяло отчасти списать проблему на влияние капиталистического общества. Впрочем, Шерман не пытался свалить все на "понаехавших", а больше пробивал идею оплаты проезда в такси пластиковой картой через мобильную сеть; исключение нала, по мнению приглашенных в студию экспертов позволило бы обезопасить таксистов в принципе. Спустя десять минут обсуждения Виктор понял, в чем было дело: такси в Брянске превращалось из предмета роскоши в массовый транспорт, автопарки переходили на малые бюджетные машинки, для них требовались водители, а их-то проще как раз было набрать из рабочих из Восточной Европы, где шел бум личной автомобилизации, чем искать среди местных, что брали время от времени авто в прокат и большого опыта вождения не имели.

По стеклам лоджии снова нудно затарабанил дождь. Виктор выключил телик, залез в прогноз погоды, и нашел, что завтра в Брянске будет холодно, солнечно и туманно.

"Подумать только, завтра я уже буду дома", подумал он и удивился собственному спокойствию.

22. Никогда не говори "гоп!"

— Так. Сыр "Российский".

— Да, он у меня тоже был "Российский"… А зачем мне пельмени из нутрии? У меня их не было, у меня была колбаса.

— Анализ пакетов показал, что там, в частности, были продукты из нутрии. Может, это мясо добавляли?

— Слушайте, давайте я доплачу, сколько надо, только дайте мне кило "Любительской". Или, лучше, весь батон. А пельмени мне дома сделают.

— Хорошо. Надо будет сделать на "Любительской" другую фирменную марку.

— Да не надо, пусть только дату изготовления и годности перебьют.

— Как вы это объясните дома?

— Скажу, что взял по акции. Новые экологические продукты со скидкой. Немного было, сразу же размели.

— Так чего вы там добились с этой рыночной экономикой? У нас сейчас можно пойти в любой магазин и свободно взять, чего надо. А у вас — та же игра. Раньше надо было ходить, искать, где дают, теперь — искать, где дешевле, иначе денег не хватит.

— Хорошо, что я не успел этого забыть… Да, за плащ спасибо.

— Не стоит. Не смотрели вчера по восьмому в показе мод?

— Не смотрел… Ну вот, кажется и все.

— Тогда идем вниз, через семь минут приходит машина.

Вопреки ожиданиями Виктора, за ним прислали не чудо-болид КГБ, а довольно пожилую "Волгу" ГАЗ-24 вишневого цвета и с надписью "Технологическая" на бортах. Внутри сидели Светлана и Гаспарян. "Конспирация" — подумал Виктор.

"Волга" оказалась в хорошем состоянии и дышала ностальгической памятью об излете американской эпохи больших авто, тех ушедших временах, когда каждый житель Брянска, заплатив от рубля до трех, мог почувствовать себя где-нибудь на улицах Миннеаполиса. Рокот мотора, длинный, как палуба эсминца перед капитанским мостиком, капот, и сохранившие некоторое излишество внутренние объемы салона вызывали приятные воспоминания. Впечатление не портил даже зеленый экран навигатора, такого же, как Виктор видел в прокатном "Иже"; похоже, они здесь оснастили этими штуками все машины.

— Виктор Сергеевич, — отвлек его от созерцания Гаспарян, — вот вы имели возможность сравнить четыре реальности. Если по честному — какая из них вам больше понравилась?

— Если по-честному — не знаю, — признался Виктор. — Что могу сказать? Ну, вот, например… Знаете, вот во второй реальности, где Берия, оно, конечно, победнее, чем у вас, неустроенности больше, но… Все время такое ощущение, что живешь накануне какой-то новой, необычной эпохи, где изменится человек, может, вся жизнь на Земле изменится, все можно устроить разумно справедливо — ведь сколько народу-то на планете! Сколько полезных ископаемых, сколько энергии, сколько открытий наука принесла — жить да жить! А здесь все благоустроено, отточено, но знаешь, что завтрашний день — это… ну, как новая модель автомобиля. Повысят экономичность, безопасность, удобство, электроники впихнут, но это, как бы сказать… предсказуемо, над этим уже работают. Простите, это такое чисто субъективное впечатление.

— Пятидесятые — время личностей, — улыбнулся Гаспарян. — Помните, что Жженов сказал в фильме "Большая руда"? "Через двадцать лет никто не станет за здорово живешь ломать себе шею…".

Он по привычке полез в карман, будто за сигаретами, потом, вспомнив, вынул руку обратно и несколько раз сжал и разжал кисть. "Отвыкает", подумал Виктор, "здесь же тоже кампания за здоровый образ".

— Ведь что хотело у нас население в конце семидесятых? — продолжал Гаспарян. — Мясные продукты всегда на прилавках, жилье положенное получить, и чтобы родное государство, наконец, обратило внимание и подняло те миллиарды, которые у него под ногами на каждом шагу валяются. Золотая рыбка и выполнила желание. "Чего ж тебе надобно, старче?"

Они подрулили к автостоянке у западного входа и медленно прошлись обратно к месту назначения.

Пахло грибами. В холодном и сыром воздухе сквозь шелест деревьев тихо доносилась музыка Накамуры. Тонкий голосок певицы выводил что-то вроде "кони-тива ака-тян", за точность Виктор, не зная японского, поручиться не мог. Низко нависшие облака, как волны бомбардировщиков, медленно ползли над головой в просветах крон. Закапал легкий дождик; точнее, в воздухе повисла мелкая, липнущая к ветвям, скамейкам и столбам фонарей водяная пыль.

— Помочь вам раскрыть зонт? — заботливо спросила Света.

— Не надо. Думаю, я не успею замокнуть.

Навстречу им, жужжа, прополз маленький черно-желтый трактор-уборщик, собирая опавшую листву в большой пластмассовый резервуар. Они посторонились.

— Как вы себя чувствуете? — снова спросила его Света.

— Страшновато. На этот раз почему-то страшновато.

— Реакция из-за того случая… Вы еще можете отказаться.

— Не надо. Я решил.

Певицу сменил римейк "Лепестков роз" с неизвестным Виктору русским текстом. "Лепестки розы спадают на землю, в тишине, в тишине…" Гаспарян прибавил шаг, первым дошел до главных ворот и стал посредине; прямо за ним виднелась уходящая в небо алюминиевая стелла, на которой рубиновым светом горели цифры электронных часов. Виктор мог поклястся, что в первый день его появления здесь никаких часов на памятнике не было.

— Видите, там, на дорожке классики мелом? — зашептала Светлана. — Следите за табло. Как только обнулится и начнется отсчет — начинайте идти так, чтобы к десяти ступить на солнце.

— И все? — переспросил Виктор, хотя знал, что вроде как ничего больше быть и не должно.

— Посмотрим, — уклончиво ответила Света. — Следите за табло.

"Как в фильме "Мертвый сезон". Посмотрим, говорите.."

— Раз! — дернулась цифра на табло, и, подчиняясь внезапному импульсу, Виктор сделал шаг вперед.

— Два!

— Три!

Для него уже не существовало ни Гаспаряна, ни Семиверстовой, ни этого парка с потемневшими от моросящего дождя кленами и елями; лишь дорожка, мокрая дорожка и нарисованное желтым мелом солнце в конце.

— Четыре!

— Пять!

Он сократил шаги, стараясь не опередить; один из пакетов шоркал о плащ, но теперь это было неважным.

— Шесть!

— Семь!

Солнце было уже совсем рядом, его лучи тянулись к Виктору по тротуарной плитке.

— Восемь!

"Лепестки розы хранят твой последний

Нежный взгляд, нежный взгляд…" — выводил репродуктор.

— Девять!

"Не промахнуться. Не промахнуться."

На табло застыли два нуля, единица и ноль.

Под ногами было солнце. Желтое, улыбающееся солнце, которое завтра смоет дождь или сметет вместе с мусором машина, похожая на жука.

Виктор немного потоптался на месте и вдруг понял, что ничего не произошло. Никакого переноса.

Он на всякий случай отошел в сторону, потом вернулся. Бесполезняк. Оставалось только попрыгать по классикам.

Гаспарян уже шел к нему, диктуя кому-то в рукав:

— Все, ждите полчаса и можете снимать аппаратуру. Кина не будет.

— Я вроде точно — растерянно сказал ему Виктор, когда тот приблизился.

— Все нормально, — ответил Андроник Михайлович, — приборы подтверждают.

— Нормально что?

— Нормально пришли. Когда надо и куда надо. Теперь у нас есть очень важная информация.

— Какая — машинально спросил Виктор, но тут же поправился, — простите, это, наверное…

— В данной ситуации, полагаю, вы должны быть ознакомлены. Короче: скорее всего, это машина. Машина времени или как ее там… Процессом переноса управляют. Остальное я знаю пока не больше вашего, так что не задавайте — кто, зачем. Можем лишь предполагать, почему сейчас они закрыли переход.

— Тоже интересно.

— Ну, во-первых, они действительно могли ждать не вас. Но наши эксперты считают, что самое вероятное — то, что вы не выполнили миссию. Как в компьютерной игре — то ли кнопку забыли нажать, то квест завершить.

— Я думаю, пора все-таки раскрыть зонты, — вмешалась подошедшая Семиверстова, — а то агент заболеет и уровня не пройдет.

Ее красный зонт с черными пятнами, похожий на божью коровку, очень шел к ее черному плащу и сапожкам.

— Сейчас, — пробормотал Виктор, — а какие мнения, что за миссию-то надо пройти?

Светлана наморщила носик.

— Полагаю, — ответила она после некоторой паузы, — после двух успешно выполненных заданий вам доверили то, о чем в вашей, как это называется, АИ-литературе мечтает любой попаданец.

— А что там, в АИ? — удивился Виктор. — Я вообще читал, но так, сходу, не помню.

— Главное задание попаданца — принять участие в войне.

— Простите, в какой? Сейчас вроде не видно.

— В какой? — на этот раз удивился Гаспарян. — Ну, как обычно — за мировое господство. Между великими державами. Разве вам не объяснили, что глобализация уничтожила для Советского Союза возможность просто сидеть на своем месте и бороться за мир? Операция "Ответ" входит в решающую фазу.

— Подождите! — воскликнул Виктор. — Это что же? Это война между ядерными государствами? Так погодите… Это… это…

Конец второй части.