Ответный сталинский удар

1933 год

Когда оценивают политику Сталина в 30-е гг., почему-то забывают о том, какая была в то время международная обстановка. Между тем многие внутриполитические решения советского руководства напрямую зависели от того, что происходило тогда в мире. Советский Союз подвергался беспрецедентному прессингу на международной арене; более того, усиливается угроза военного вторжения на советскую территорию. И страны «западной демократии», и национал-социалистическая Германия вели в отношении СССР весьма двусмысленную политическую линию, сочетая дипломатическое маневрирование с непрекрытой враждебностью.

В Германии в 1933 году к власти пришел А. Гитлер, успех которого был во многом связан с его многолетней антибольшевистской риторикой. Так, например, 22 февраля 1933 г. Гитлер в публичном воззвании к национал-социалистам провозглашал: «Враг, который… должен быть низвержен, – это марксизм! На нем сосредоточена вся наша пропаганда и вся наша предвыборная борьба».

В очередной речи 2 марта Гитлер заявлял: «Устранил ли марксизм нищету там, где он одержал стопроцентную победу… в России? Действительность говорит здесь прямо потрясающим языком. Миллионы людей умерли от голода в стране, которая могла бы быть житницей для всего мира… Они говорят «братство». Знаем мы это братство.

Сотни тысяч и даже миллионы людей были убиты во имя этого братства и вследствие великого счастья… Еще говорят они превзошли тем самым капитализм… Капиталистический мир должен давать им кредиты, поставлять машины и оснащать фабрики, предоставлять в их распоряжение инженеров и десятников… Они не в силах это оспаривать. А систему труда на лесозаготовках в Сибири я мог бы рекомендовать хотя бы на недельку тем, кто грезит об осуществлении этого строя в Германии… Если слабое бюргерство капитулировало перед этим безумием, то борьбу с этим безумием, вот что поведем мы».

Между тем накануне выборов в рейхстаг 5 марта 1933 г. министр иностранных дел Германии Нейрат извещал Литвинова: «Хочу вас предупредить… Рейхсканцлер, возможно, перед выборами будет в своих речах резок по отношению к вам, но это, увы, реальности предвыборной тактики. Как только будет созван рейхстаг, фюрер сделает декларацию в дружественном для вас духе». Крестинский из наркомата иностранных дел также уверял советского полпреда в Германии: «Я убежден в том, что после выборов Гитлер, его приближенные и его пресса прекратят или, во всяком случае, ослабят свои нападки на СССР».

И действительно, 23 марта прозвучала речь Гитлера, в которой он выступил за «культивирование хороших отношений с Россией при одновременной борьбе против коммунизма в Германии». Заявление Гитлера полностью совпадало с мнением представителей Союза германской промышленности: «… Борьба с немецкими коммунистами не испортит наших взаимоотношений с СССР. Русские в нас экономически слишком заинтересованы и кроме этого… экономически мы слишком связаны с СССР».

28 апреля Гитлер принял советского полпреда Л. Хинчука. На встрече фюрер объяснил свою антикоммунистическую позицию – в Германии произошла революция. И хотя она не была кровавой, но, как во всякой революции, без эксцессов тут не обойтись… Наша эпоха трудна… Чем явилось бы для Германии падение национал-социалистского правительства? Катастрофой! А падение Советской власти для России? Тем же! В этом случае оба государства не сумели бы сохранить свою независимость. И что бы из этого вышло?… Это привело бы ни к чему другому, как к посылке в Россию нового царя из Парижа. А Германия в подобном случае погибла бы как государство. В конце встречи Гитлер подтвердил свой интерес к развитию деловых и экономических отношений с Россией.

5 мая 1933 г. Гитлер ратифицировал Московский протокол[1], с чем тянули до него все предыдущие канцлеры. Центральный печатный орган нацистов газета «Фолькишер беобахтер» откликнулась на ратификацию громадной редакционной статьей в двух номерах. Геббельс отмечал: «Этим актом национальное правительство Германии продемонстрировало, что оно намерено сохранять и развивать в дружественном духе политические и экономические отношения с Советским правительством».

Показательна и реакция Гитлера на выступление его ближайшего сподвижника министра экономики А. Гугенберга на Международной экономической конференции в Лондоне 17 июня. В меморандуме министра речь шла об утраченных рейхом колониях, о необходимости новых земель «для энергичной немецкой расы», а также, кроме критики в адрес СССР, о его расчленении и должной эксплуатации богатств Украины. Лондонская «Дейли геральд» назвала меморандум прямой угрозой германской агрессии против СССР. Официальный германский МИД в ответе на запрос советской стороны отверг подобный подтекст. Бюлов, представитель германского МИДа, убеждал советскую сторону, что, говоря о новых поселениях, Гугенберг имел в виду Канаду, Чили и вообще Южную Америку. Говоря о колониях – Африку. А Россию он попрекал низкой покупательной способностью. Тем не менее Гитлер немедленно отозвал А. Гугенберга из Лондона и, к крайнему неудовольствию вице-канцлера Ф. Папена, демонстративно вынудил его уйти в отставку.

Относительно «планов строительства Великой Германии Розенберга», предусматривающих «крестовый поход» против России и ее расчленение, Бюлов заявлял советскому полпреду: «Розенберг не имеет государственного статуса. Позвольте начистоту, господин Хинчук. Что бы вы сказали, если бы мы начали цитировать вам рассуждения основателя СССР Ленина о мировой революции? Или статьи из журнала Коминтерна? Ведь если бы мы исходили в своей практической политике из буквального их анализа, то нам бы уже давно следовало сойтись с Россией в смертельной схватке. А мы покупаем у вас рожь и продаем вам краны, трубы и турбины… Германия в отношении СССР стоит на точке зрения традиционных дружественных отношений и никогда не примет участия в интервенции Антанты против вас, к которой нас кое-кто подталкивает».

Оставался еще «Майн кампф», где в 1923 г., говоря о новых землях на востоке, Гитлер однозначно указывал на Россию. Однако в своем анализе расстановки сил накануне Первой мировой он писал: «Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России, но и наоборот: политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии». В настоящее же время: «Раз Германия взяла курс на политику усиленной индустриализации и усиленного развития торговли, то, в сущности говоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы с Россией. Только худшие враги обеих наций заинтересованы были в том, чтобы такая вражда возникала».

Тем не менее, по мнению Гитлера, союз России с Германией был невозможен: «Между Германией и Россией расположено Польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии – России против Западной Европы Россия раньше, чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей».

В то же время «говорить о России как о серьезном техническом факторе в войне не приходится. Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную и решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае войны она из своего немногого должна была бы еще содержать Россию, ибо Россия не имеет еще ни одного собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик. Что же это была бы за война? Мы подверглись бы простому избиению. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен: конец Германии».

Серьезным инцидентом против СССР в 1933 г. в Германии стал подлинный террор, развязанный против Общества по продаже советских нефтепродуктов – «Деропа». Его заправочные станции подвергались «налетам и разграблениям… в некоторых случаях бензин насильственно забирается бесплатно… штурмовиками, в других случаях бензин просто выпускается». Столь предвзятое отношение к «Деропу» объяснялось просто – ему на немецком рынке противостояли «Стандарт ойл» и «Ройял датч шелл» Детердинга, которые не только не пострадали, но и увеличили свою долю на рынке за счет ликвидации советско-германской компании.

Несмотря на примирительные жесты Гитлера, годовой отчет полпредства СССР в Германии был полон пессимизма: «1933 год был переломным годом в развитии советско-германских отношений. Приход фашистов к власти в Германии поставил в порядок дня германской внешней политики осуществление давнишних антисоветских планов Гитлера и Розенберга. Конечная цель этих планов состояла в создании антисоветского блока стран Западной Европы под руководством Германии для похода на СССР…»

Советская общественность и Советское правительство с чрезвычайной настороженностью и скепсисом отнеслись к «миролюбивым» заверениям Гитлера от 23 марта и 17 мая, к ратификации Берлинского (Московского) договора и к выступлению Нейрата от 16 сентября 1933 г., считая эти выступления и акты лишь маневром. По данным отчета за 1933 год, в Германии было проведено 39 кратковременных арестов советских граждан и 69 обысков на их квартирах. За тот же 1933-й, отмечает С. Кремлев, одних письменных нот германскому МИДу наркомат Литвинова подал аж 217, не считая по выражению полпредства в Германии «бесчисленных устных заявлений».

Но главным, по мнению авторов отчета, была практическая сторона сотрудничества: «Советско-германский товарооборот в первые девять месяцев 1933 г., по сравнению с тем же периодом 1932 г., уменьшился на 45,7 %… Значительное сокращение всего товарооборота и особенно сокращение германского экспорта в СССР обусловили довольно сильное, абсолютное сокращение (на 61,1 %) активного для Германии сальдо советско-германского торгового баланса».

Коллективная безопасность

1933 г. стал действительно переломным в отношении положения СССР на международной арене. Народный комиссар иностранных дел Литвинов был убежден в формировании единого фронта против СССР западными странами. Литвинов докладывал Сталину: «В настоящее время призывами к антисоветской войне не только пестрят газеты почти всех буржуазных стран, но ими полны выступления влиятельных политических деятелей и представителей делового мира. Об этом говорят не только в таких империалистических странах, как Англия и Франция, но и в только что допущенной в приличное империалистическое общество – Германии». При этом Литвинов не сомневался, что роль непосредственного исполнителя агрессии отводится именно последней.

Это мнение разделяло большинство руководства СССР. Показателен в этом плане разговор американского бизнесмена Файлина с Микояном. В 1927 г. Файлин спрашивал: «В Советском Союзе… со столбцов печати правительство призывает к обороне страны, хотя, насколько ему известно, нет никакой опасности войны. Не желает ли советское правительство таким образом потушить оппозицию и объединить все силы страны, которые в противном случае не были бы объединены?»

[В ответ] тов. Микоян указал… что, к сожалению, военная опасность гораздо сильнее, чем это представляет себе Файлин. «В 1914 г. за несколько месяцев до войны никто не ожидал ее, но мы на опыте 1914 г. знаем, как подготовляется мировая война, и мы наблюдаем в современности те же процессы и поэтому мы должны быть на страже. Если бы мы знали, что Советскому Союзу угрожает от войны так же мало опасности, как угрожает американскому капитализму от коммунизма, то мы были бы гораздо спокойнее».

Развитие событий подтверждало эти прогнозы. В 1928 г. VI Конгресс Коминтерна пришел к выводу, что период стабилизации капитализма заканчивается и наступает новый, «третий период» кризиса капитализма, революций и войн. Через год начало Великой депрессии показало, что это предсказание Коминтерна о кризисе капитализма было пророческим. Кто должен был стать первой жертвой новой войны, сомнений в советском руководстве не вызывало.

Между тем советское военное командование, в том числе М. Тухачевский, Я. Берзин, считало явно враждебными по отношению к СССР только Англию, Францию, Польшу, Румынию, Финляндию и Прибалтийские страны. Германию Тухачевский и его сторонники врагом СССР не считали, что явно противоречило реалиям международной обстановки.

Приход Гитлера к власти потряс французов. М. Литвинов тогда наблюдал «полуанекдотический случай, когда содержатель карусели под Парижем перемалевал красовавшегося в течение десятков лет кавалергарда в красноармейца». Не прошло и месяца после прихода Гитлера, как Эррио уже заявлял: «Я придаю большое значение сближению французской и советской демократий для борьбы с фашизмом». П. Кот, французский министр авиации, докладывал: «Через несколько лет, в ходе конфликта, который продлился бы более 1 месяца, индустриальная мощь Франции была бы равной 1, мощь Германии выражалась бы коэффициентом 2, России – коэффициентом 4 или 5. В таких условиях соглашение между Германией и Францией привело бы к разгрому Франции, а прямой союз Франции и России дал бы победу нашей стране».

Французы уже ощущали дыхание приближающейся войны. В конце 1933 г. У. Додд записывал слова французского посла: «Англичане вновь склоняются к признанию того, что Германия угрожает миру в Европе… если Соединенные Штаты и Англия не придут на помощь Франции, мир опять будет вовлечен в большую войну». Англия и США особо не торопились, тогда взоры Франции вновь обратились к России. Так, один из шефов французского МИДа Леже заявлял советскому полпреду в Париже М. Розенбергу, что его «руководящей мыслью было найти наиболее эффективную формулу для сотрудничества СССР и Франции против Германии».

За сотрудничество с СССР выступали: Ванжер, гендиректор корпорации «Петрофина», Марлио, алюминиевый магнат, председатели банков «Union Parisien» и «National de credit», Дюшемен, глава Федерации промышленников. Германская угроза заставила высказываться за сближение с СССР даже националистов и антикоммунистов, таких, как граф д’Аркур, Ж. Нуланс, маршал Лиотэ, генералы Вейган и де Тассиньи, редактор «Echo de Paris» Анри де Кериллис. В Сенате за пакт о взаимопомощи голосовали Мильеран, М. де Ротшильд, Ф. де Вандель, председатель «Comite des forges» (комитета тяжелой промышленности), правые радикалы Ж. Кайо и К. Шотан. Французский министр иностранных дел Л. Барту восклицал: «Посмотрите на него (Литвинова) внимательно. Разве он похож на бандита? Нет. Он вовсе не похож на бандита. Он похож на честного человека».

Литвинова не надо было уговаривать. «Всего через месяц после прихода Гитлера к власти, – отмечал Г. Дирксен, – стал очевиден уклон политики Литвинова в сторону Франции». Советско-французские переговоры начались в июле 1933 г. Германию не могли не волновать происходившие перемены. Официальное заявление немецкого правительства гласило: «Мы можем усмотреть действительную причину, вызвавшую прискорбное отчуждение в германо-советских отношениях, только в установке Советского Правительства по отношению к национал-социалистическому режиму в Германии. Поэтому мы можем лишь снова подчеркивать, что различие во внутреннем устройстве обоих государств, по нашему твердому убеждению, не должно затрагивать их международные отношения. Успешное развитие этих отношений является в конечном итоге вопросом политического желания. В области внешней политики не имеется каких-либо реальных явлений, которые препятствовали бы этому желанию; наоборот, многочисленные общие интересы обоих государств указывают это направление». Германский посол в Москве, обращаясь к Литвинову в то время, отмечал, что «основная причина ухудшения советско-германских отношений – антигерманская установка вашей прессы. Собственно, лично мне непонятен и смысл заключения вами пакта о ненападении с Польшей. Но это – неофициально и к слову. А возвращаясь к теме, скажу, что после прихода Гитлера к власти ваша пресса начала систематическую травлю Германии».

4 декабря Литвинов был вынужден объяснить свою позицию Муссолини: «С Германией мы желаем иметь наилучшие отношения», однако СССР боится союза Германии с Францией и пытается парировать его собственным сближением с Францией. 13 декабря Литвинов повторил: «Мы ничего против Германии не затеваем… Мы не намерены участвовать ни в каких интригах против Германии».

11 января 1934 г. было подписано советско-французское торговое соглашение, а 16 февраля – советско-британское. Однако внешне безобидный шаг оказался только началом. Спустя полгода на Лондонских переговорах Л. Барту уже заявлял: «География определяет историю…Французская республика и монархическая Россия, несмотря на различие их форм правления, пошли на установление союзных отношений». П. Рейно, вице-председатель Демократического союза, высказывался в том же ключе: «География определила союз между Третьей республикой и царской Россией перед лицом кайзеровской Германии. География диктует союз Третьей республики и большевистской России перед лицом гитлеровской Германии». Л. Барту поддержал Э. Бенеш: «Франция не должна будет при каждом новом конфликте с Германией изгаляться перед лицом двух арбитров – Англии и Италии – которые всегда толкают ее на компромисс. Наряду с Малой Антантой… она будет иметь еще и Россию, с которой можно договариваться и маневрировать».

18 сентября СССР вступил в Лигу Наций. Л. Барту в этой связи заявил: «Моя главная задача достигнута – правительство СССР теперь будет сотрудничать с Европой». И. Сталин пять лет спустя, говоря о причинах этого шага, отмечал: «Наша страна вступила в Лигу Наций, исходя из того, что, несмотря на ее слабость, она все же может пригодиться как место разоблачения агрессоров и как некоторый, хотя и слабый, инструмент мира, могущий тормозить развязывание войны». Литвинов, по мнению М. Карлея, стал наиболее заметным советским сторонником новой политики, которую назвали «коллективной безопасностью». Мир, как он утверждал, неделим.

В том же 1934 г. произошел новый резкий спад советско-германской торговли, доля Германии в советском импорте снизилась почти в два раза по сравнению с 1932 г. Под угрозой оказались выполнение даже текущих торговых соглашений. Но в Советском Союзе по-прежнему оставались сторонники сближения с Германией. К. Радек в то время говорил руководителю военной разведки в Европе Кривицкому: «Только дураки могут вообразить, что мы когда-нибудь порвем с Германией. Для нас порвать с Германией просто невозможно».

В начале января 1934 г. Радек рассказывал немецким журналистам: «Мы ничего не сделаем такого, что связывало бы нас на долгое время. Ничего не случится такого, что постоянно блокировало бы наш путь достижения общей политики с Германией. Но над ним стоит твердый, осмотрительный и недоверчивый человек, наделенный сильной волей.

Сталин не знает, каковы реальные отношения с Германией. Он сомневается. Ничего другого и не могло быть».

Были и другие противники советско-французского сближения, делавшие ставку на Германию. Так, например, на странности советско-французского пакта о ненападении, заключенного в 1935 г., указывал Л. Троцкий. По его мнению, пакт давал Франции несравненно больше выгод, чем Советам. «Обязанность военной помощи СССР имеет безусловный характер; наоборот, помощь со стороны Франции обусловлена предварительным согласием Англии и Италии…» Таким образом, фактически Франция, а в след за ней и Англия получали односторонние советские гарантии. СССР в свою очередь, подписав антигерманский пакт, превращался в прямого врага Германии.

Все они – и Тухачевский, и Радек, и Троцкий, – не замечали или не хотели замечать очевидного факта: пока у СССР была возможность договориться со странами «западной демократии», этой возможностью необходимо было воспользоваться. Почему тогда СССР пошел на подписание советско-французского пакта? Литвинов отвечал на этот вопрос несколько лет спустя в беседе с американским послом Д. Дэвисом, поведав ему о двух главных страхах советского правительства: первый страх – это гитлеровская жадность «к завоеваниям» и к «европейскому господству», второй страх – возможность «некоторого улаживания спорных вопросов между Францией, Англией и Германией».

Мотивы внешней политики СССР проясняло выступление Сталина 26 января 1934 г. в его докладе партийному съезду: «Дело явным образом идет к новой войне… победу фашизма в Германии нужно рассматривать не только как признак слабости рабочего класса, а и как результат измен социал-демократии, расчистившей дорогу фашизму… дело идет к новой империалистической войне как выходу из нынешнего положения… У нас не было ориентации на Германию, – говорил он далее, – так же, как у нас нет ориентации на Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний… Наша внешняя политика ясна. Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами, СССР не думает угрожать кому бы то ни было и тем более – напасть на кого бы то ни было. Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны». Это были не пустые слова. С одной стороны, экономическое сотрудничество СССР с Германией продолжалось, а с другой – в планах на вторую пятилетку были резко увеличены расходы на вооружение, численность Красной Армии выросла почти в два раза – до 940 тыс. человек.

Женевская конференция

Опасность возникновения новой войны подчеркивали результаты Женевской конференции, начавшейся еще весной 1932 г. Она была посвящена сокращению и ограничению вооружений и созвана по решению Совета Лиги Наций, при участии 63 государств. На конференции французская делегация предложила «План Тардье», предусматривавший создание под эгидой Лиги Наций международной армии, под руководством Франции. Делегация Великобритании предложила «План Макдональда», предусматривавший предельные цифры сухопутных вооруженных сил европейских стран и предоставлявший Великобритании и США преимущества в военно-морских и военно-воздушных силах. Англия вообще не была настроена на сотрудничество; так, например, К. Райт из Чикагского университета утверждал, что «английские консерваторы враждебно относятся к целям Лиги наций». Для Англии, привыкшей на протяжении веков к «блестящей изоляции», обеспечивавшей ей доминирующее положение в мире, Лига Наций действительно была обузой, сдерживающей свободу действий. Вступление в Лигу СССР означало, что усиление Лиги ведет к усилению международных позиций Советского Союза, чего Англия допустить не могла ни под каким видом. Формально оставаясь в Лиге, Англия на деле уже отбросила последний инструмент, способный предупредить новую войну.

Германская делегация выступила с требованием «равенства в вооружениях». У. Черчилль в октябре 1932 г., обращаясь к палате общин, предупреждал: «Не обманывайте себя. Не позволяйте правительству Его Величества поверить, будто все, чего просит Германия, – это равный статус… Не к этому стремится Германия. Все эти отряды упорной тевтонской молодежи, марширующие с горящими глазами по улицам и дорогам Германии, ищут вовсе не равного статуса». Министр иностранных дел Великобритании Дж. Саймон, в свою очередь, рассуждал о Германии как о какой-то допотопной колонии: «Суровые и грубые методы быстро приведут Германию в чувство… недостаток твердости при рассмотрении (требовании равноправия) повлечет за собой новые тщательно продуманные атаки на структуру договора… Несколько резких слов, сказанных нами (британцами) в Берлине, произведут благотворный эффект».

Немцев поддержал американский сенатор Бора, который заявил, что считает их требования справедливыми; что, продолжая вооружаться, союзники сами нарушили «дух» Версальского договора, хотя бы даже они и могли доказать, что «буквы» договора они не нарушили. «Если Женевская конференция окончится неудачно, дело разоружения придет к позорному концу, и виновниками будут не немцы, а союзники…» Не добившись удовлетворения своих требований, Германия в октябре 1933 г. вышла из Лиги Наций. Как писал в то время Нейрат на имя председателя конференции по разоружению Гендерсона: «Окончательно выяснилось, что Конференция по разоружению не выполнит своей единственной задачи, состоящей в осуществлении полного разоружения». Консервативная «Морнинг пост» заявила, что она не прольет «ни одной слезы из-за кончины Лиги Наций и конференции по разоружению», скорее следует испытывать чувство облегчения от того что «подобный балаган» подошел к концу.

Отношение к конференции США демонстрируют записи в «дневнике посла» У. Додда. В 1934 г. он убеждал президента: «Соединенные Штаты должны вступить в Лигу Наций и заставить Германию и Италию сотрудничать с Англией и Францией в целях сохранения мира и сокращения вооружений…» Посол передал слова фон Бюлова: «Мы немедленно вернемся в Лигу Наций, как только Соединенные Штаты вступят в нее». Рузвельт ответил: «Относительно вступления Соединенных Штатов в Лигу Наций… я не уверен, что общественное мнение сейчас благоприятствует этому…» События подтвердили слова Ф. Рузвельта, в январе следующего года «сенат отклонил предложение Рузвельта о вступлении Соединенных Штатов в Палату международного суда». По мнению У. Додда, «Рузвельт… как будто не слишком сожалел по поводу решения сената. Мне кажется, он не был в этом деле достаточно настойчив». В результате Лига Наций окончательно теряла свой международный авторитет, превращаясь в клуб по интересам.

Что касается Советской России, то еще до начала конференции газета «Уоррен таймс миррор» отмечала, что в Женеве продолжает обсуждаться вопрос о сокращении вооружений лишь под давлением «русских». 18 февраля 1932 г. Советский Союз внес на рассмотрение конференции два проекта «о всеобщем, полном и немедленном разоружении» и «о прогрессивно-пропорциональном сокращении вооруженных сил», а в феврале 1933 г. проект декларации об определении агрессии. Предложения советской делегации не были приняты. Тогда Советский Союз на последней сессии конференции предложил превратить ее «в перманентную, периодически собирающуюся конференцию мира». Но и это предложение было отклонено.

Идея «вооруженного народа»

Между тем направление тенденций развития Германии проявлялись все более отчетливо. Так, Шнитман в апреле 1933 г. сообщал из Берлина: «В настоящее время ведется неслыханная агитация в пользу идеи «вооруженного народа».

Эта агитация проникает буквально во все отрасли и области государства и быта и ведется самыми разнообразными методами: в кино появилась масса военно-патриотических картин (бои Фридриха Великого и т. д.); в театрах появились пьесы типа «Шлагейтер» (расстрелянный французами на Рейне во время оккупации немецкий патриот), и т. д.; школьники маршируют под звуки марша «Frederiks – Rex»; газеты беспрерывно рассказывают о страданиях немцев в оторванных от Германии областях, о безоружности Германии и т. д. Словом, такого разгула шовинизма не знала даже гогенцоллернская Германия. А под весь этот «бум» рейхсвер упорно и систематически реорганизуется и вооружается, и нет ничего удивительного в том, что, как говорил в прошлый раз 37-й, в 1935 году вся намеченная программа организации вооруженных сил будет полностью закончена».

Еще в декабре 1932 г., когда конференция в Лозанне фактически покончила с вопросом о военных репарациях Германии, У. Черчилль впервые указал, что Германия может перевооружиться. Он процитировал Гитлера, которого он назвал «движущей силой, стоящей за германским правительством, которая может значить еще больше в будущем». 23 марта – через два месяца после прихода Гитлера к власти, Черчилль забил тревогу: «Когда мы читаем о Германии, когда мы смотрим с удивлением и печалью на эти поразительные проявления жестокости и воинственности, на это безжалостное преследование меньшинств, на это отрицание прав личности, на принятие принципа расового превосходства одной из наиболее талантливых, просвещенных, передовых в научном отношении и мощных наций в мире, мы не можем скрыть чувства страха».

В апреле Черчилль выразился еще более определенно: «Как только Германия достигнет военного равенства со своими соседями, не удовлетворив при этом своих претензий, она встанет на путь, ведущий к общеевропейской войне». В ноябре Черчилль снова выступал в палате общин:

«Огромные силы пришли в движение, и мы должны помнить, что речь идет о той могущественной Германии, которая воевала со всем миром и почти победила его; о той могущественной Германии, которая на одну немецкую жизнь ответила убийством двух с половиной жизней своих противников. Неудивительно, что, видя эти приготовления, открыто провозглашаемые политические доктрины, все народы, окружающие Германию, охватывает тревога».

Военный атташе американского посольства в Берлине полковник Уэст в конце 1934 г. утверждал: «Война неизбежна, к ней готовятся повсюду». Голландский посол также не сомневался, что «Нидерландам придется участвовать в следующей европейской войне или же они будут присоединены к Германии. Он уверен, что война близка». У. Черчилль в своем радиообращении по британскому радио 16 ноября призвал слушателей подумать о том, что всего лишь в нескольких часах полета от них «находится семидесятимиллионная нация самых образованных в мире, умелых, оснащенных наукой, дисциплинированных людей, которых с детства учат думать о войне и завоеваниях как о высшей доблести и о смерти на поле боя как о благороднейшей судьбе для мужчин. Эта нация отказалась от своих свобод, чтобы увеличить коллективную мощь. Эта нация, со всей своей силой и достоинствами, находится в объятиях нетерпимости и расового высокомерия, не ограниченного законом… У нас есть лишь один выбор, это старый мрачный выбор, стоявший перед нашими предками, а именно, подчинимся ли мы воле сильнейшей нации или покажем готовность защищать наши права, наши свободы и собственно наши жизни».