Ответы на вопросы православной молодёжи

В дискуссиях по вопросу клонирования одно обстоятельство вызвало у православных искреннее удивление совершенно нецерковные люди, порой даже открытые и сознательные нехристиане выступили против экспериментов по клонированию. Мы с удивлением заметили, что те группы, с которыми мы чаще всего разногласим, на этот раз оказались по одну линию с нами.

Ну кто из православных мог опознать союзника в американском конгрессе или в президенте Клинтоне? А вот поди ж ты, и они высказались против клонирования людей. Конечно, это радостное удивление. Но удивление есть эмоциональная реакция. В православии же принято задумываться над своими реакциями, над мотивами своих действий и чувств. Если мы в этом вопросе оказались едины с нехристианами — что это значит?

Партийные рефлексы возмущаются: раз ты оказался солидарен со своим недругом — значит, ты ошибся. Но здесь уже дело разума и дело совести сказать этим рефлексам: «молчать!». Не стоит спорить с таблицей умножения, даже если с ней согласен твой самый заклятый враг. Человеческий мир слишком сложен. И в этом мире у нас нет стопроцентных врагов. Нет таких людей, с которыми мы были бы несогласны абсолютно во всем. Расходясь в чем-то одном, мы высказываем схожие убеждения в других вопросах. Как говорил св. Иоанн Златоуст, «у нас нет ничего общего только с диаволом, со всеми же людьми мы имеем много общего»[73].

Значит, не себя надо осуждать за ту неосмотрительность, в результате которой ты вдруг оказался единодушен со своими традиционными оппонентами, а радоватьсятому, что нечто общечеловеческое оказалось сильнее, чем то, что нас разделяет. И вот здесь встает вопрос: являются сугубо церковными мотивы, по которым православные христиане остерегаются экспериментов по клонированию,? Мы выступаем против клонирования потому, что эта деятельность противоречит тому, что написано в наших катехизисах, или же по каким-то другим мотивам? То, что есть специфического в православном христианстве, то, что отличает наше мировоззрение от мировоззрения всех остальных людей, понуждает нас не соглашаться с клонированием, или же наши аргументы, если всерьез над ними задуматься, окажутся такими же, как аргументы людей иных верований и убеждений?

Мне кажется полезным задуматься над этим именно ради успеха нашего противостояния клонированию. Известно, что как в России, так и в других странах наибольшая пропасть между Церковью и «гражданским обществом» пролегает именно по вопросам, относящимся к сфере человеческого воспроизводства.

Вопросы половой морали, контрацептивов, абортов и т. п. Церковь трактует очевидно (и для светского сознания даже обидно) иначе, чем это делают стереотипы современного массового сознания. В массовом сознании довольно глубоко укоренен стереотип, согласно которому «Церковь всегда против того, что несет людям радость». Не будем обманывать себя — авторитет Церкви в обществе не настолько велик, чтобы в сознании нецерковных людей мнение, поддерживаемое Церковью, становилось от этого более авторитетно и приемлемо. Напротив, в сознании весьма многих людей вопросы, связанные со сферой половой жизни, решаются скорее через противопоставление церкви: «ну, раз уж даже эти монахи, ничего не понимающие в любви и в наслаждении, предостерегают от этого, то тем более стоит попробовать!».

Значит, мы должны высказывать аргументы, которые были бы понятны не только людям, целиком и полностью приемлющих церковную систему ценностей, но аргументы, понятные для «внешних». Мне кажется полезным пояснять людям, что у Церкви те же мотивы для отторжения клонирования, что и у вас, у большинства людей…

Во-первых, мы опасаемся вмешательства в ту сферу, о которой мы знаем еще слишком мало. Выигрывая в чем-то одном, не проиграем ли мы нечто большее, но поначалу для нас незаметное? Однажды нас «пронесло». Нам «повезло» в той игре, которую в сороковых годах затеяли физики. По собственному признанию авторов американской атомной бомбы, они не знали, будет ли спровоцированная ими реакция атомного распада носить ограниченно-локальный характер, или же, раз начавшись, атомный распад будет вовлекать в себя все новую и новую материю, и в конце концов уничтожит все окружающее вещество, уничтожит и Землю, и всю Вселенную… Тогда нам повезло. Под нашей дерзновенной киркой мины не оказалось. Есть ли гарантия того, что и в том месте, где сегодня роют биологи, нет подобной мины?

Одна из этих мин уже выявилась: оказалось, что в каждой клетке есть свои биологические часы. Клетка помнит — сколько лет ей самой и орагнизму, частью которого она является. Поэтому если из соматической клетки вырастить новый организм — то новый организм просто вберет в себя время существования своего донора и свой отсчет начнет не с себя. Клоны-животные поразительно быстро стареют…

Аналогия с атомщиками помогает выявить и обосновать и наш второй страх. Где гарантия, что из клонирования нельзя сделать «биологическую бомбу»? Где гарантия того, что владыки мира не используют эту практику для выведения новой человеческой расы, более соответствующей их представлениям об идеальном избирателе? Не будут ли лаборатории по клонированию растить послушных «ельциноидов» или «зюганидов»?

В-третьих, каковы будут взаимоотношения между людьми разных рас? Все ли согласятся признать клонов людьми? Кем будут они в своем собственном восприятии? Как будем выглядеть мы в их глазах? Впрочем, здесь мы подходим к вопросу, который Церковь давно умоляет обсудить медиков и юристов: «что есть человек»; когда начинается и когда кончается человеческая жизнь (проблема абортов и эвтаназии); что делает человека человеком (проблема людей с увечной психикой).

В-четвертых, будет ли включаться материнский инстинкт у женщины, если она не пройдет через вынашивание ребеночка и роды? Будет ли любим такой ребенок?

В целом же эти аргументы вращаются вокруг проблемы прав человека: какие права есть у человека, и кто именно обладает этими правами.

А есть ли у Церкви такие аргументы против клонирования, которые были бы специфически христианскими? Мне пока такие аргументы не встречались. Эмоциональные вскрики вроде того, что создание человеком человека есть узурпация прав Божественного Творца и потому прямой сатанизм, мне не кажутся убедительными. В конце концов первоначально и свет возник по воле Божественного «да будет!». Теперь же сотворение света доступно и людям, и ничего кощунственного в работе электрика или оператора электростанции мы не видим.

Поспешность подобного рода аргумента видна из замечательной притчи, рассказанной Антуаном де Сент-Экзюпери в романе «Цитадель»: «Жил на свете один алхимик, он хотел раскрыть тайну жизни. И случилось так, что при помощи реторт, перегонных кубов, всяческих порошков и растворов ему удалось получить крошечный комочек живого теста. Набежали логики. Они повторили опыт, смешали порошки и растворы, зажгли огонь под ретортой и получили еще один живой комочек. Ушли они, громко крича, что тайна жизни больше не тайна. Что жизнь — естественная последовательность причин и следствий, взаимодействие при нагревании элементов, не обладающих жизнью. Логики, как всегда, великолепно все поняли. Они не поняли, что природа созданного и природа творчества не похожи друг на друга, творческая сила, исчерпавшись, не оставляет следов. Недаром творец всегда покидает свое творение, и творение поступает в распоряжение логики. И я смиренно отправился к своему другу геометру. «Где увидел ты новое? — спросил он. — Жизнь породила жизнь. Новая жизнь возникла благодаря алхимику, а алхимик, насколько я знаю, жив. О нем забыли, так оно и положено, творец растворяется и оставляет нам творение»»[74].

Если ученый своим разумом создает жизнь — это никак не значит, что для возникновения жизни разум не нужен. Если человек может создать жизнь — значит, он постине несет в себе образ своего собственного Творца. Я убежден, что любые успехи науки лишь прославляют Творца нашего разума, а не хулят Его.

Мне доводилось слышать и такой, специфически «богословский» аргумент против клонирования: это будет рождение без страдания и тем самым будет отменена заповедь Господа, которая послала страдание при родах как наказание за первородный грех. Но ведь наказание за грех было трояко: бесплодие земли, которая будет взращивать «волчцы и терния»; тягостность труда («в поте лица твоего») и мучительность родов. По правде говоря, со всеми этими последствиями первородного греха человеческий труд уже давно и порой весьма успешно борется — и Церковь никогда не осуждала его за это. Если слишком буквально понимать эти ветхозаветные слова, то надо будет осуждать труд мелиораторов (да как они смеют улучшать землю, проклятую Господом!»). И тогда надо будет осуждать любой научно-технический прогресс, любые изобретения, облегчающие труд человека (начиная от приручения домашних животных, изобретения колеса, мельницы и плуга). Надо будет анафематствовать анастезиологов, облегчающих страдания женщин при родах.

Главный итог первородного греха совсем не в болезненности прихода человека в мир, а в болезненности его исхода из него. По слову преп. Марка Подвижника, от нашего праотца «Мы наследовали не преступление Адамово, но смерть от него происшедшую… Ибо нельзя было нам, происшедшим от мертвых, быть живыми»[75]. Если бы плод первородного греха был именно в страдательности рождения, то мы должны были бы принять католический догмат о непорочном зачатии Девы Марии. Ведь не только католики, но и православные считают, что Рождество Иисуса Марией было безболезненно. Но католики видят в этом свидетельство о том, что Мария была уже изъята из-под действия первородного греха. Православные же не видят необходимости делать такой вывод, по сути отменяющий необходимость пришествия Господа в мир и ункиальную спасительность Его Жертвы, именно потому, что мы не отождествляем частные, земные последствия первородного греха с той главной катастрофой, которую он вызвал в наших отношениях с Жизнью, то есть с Богом.

Вообще в реакции католического мира на клонирование гораздо больше специфически-конфессионального, чем в реакции мира православного. Перед католиками клонирование ставит серьезную богословскую проблему: будет ли наследоваться первородный грех людьми, появившимися без полового акта, а если будет, — то как он будет им передаваться. Дело в том, что со времен Августина католики считали, что первородный грех передается через акт зачатия потому, что с актом зачатия связано некое «недолжное удовольствие». Брак допустим, и зачатие допустимо. Но, по слову латинского древнехристианского писателя Тертуллиана, «Брак есть терпимое любодеяние»[76]. В эротическом наслаждении супруги теряют контроль над собой, наслаждаясь друг другом, забывают о Боге — и через эту лазейку в зачатый ими плод входит некая «порча»…[77]

А где же наслаждение у истоков той жизни, что получена путем операции над обычной, неполовой, соматической клеткой? Происхождение этой первичной клетки связано скорее с неприятностями — уколом, разрезом… Так как же здесь будет передаваться «первородный грех»? Человек, зачатый без наслаждения и без соития по логике августинизма оказывается не под властью первородного греха.

Православие же не видит здесь вопроса. Биология скорее подтверждает наше давнее убеждение: человек создан для бессмертия. Наши клетки действительно бессмертны. Сами по себе они способны бесконечно делиться и не умирать — если только во внешней среде нет к тому препятствий. Значит, наша жизнь ограничивается не нашей собственной природой, а теми условиями, в которых мы живем (в которые мы себя сбросили грехопадением). Поскольку же клетка, взятая для клонирования, и существо, выращенное из нее, все равно будут жить в нашем, падшем мире, то дыхание «первородной» смертности, увы, все равно опалит ее. И не биологи, но лишь Тот, Кто Один имеет Бессмертие, может защитить нашу жизнь от смерти или вернуть нас к ней… Так что православной интерпретации первородного греха клонирование никак не противоречит. Скорее наоборот — дискуссии о клонировании важны для православной полемики с католичеством и августинизмом.

В частности, возможно обсуждение вопроса о том, через что же именно транслируется «первородный грех»: происходит ли это «по инициативе» родителей, которые, зачиная ребенка, передают ему свою страстность, или же это происходит не через «технику зачатия», а потому, что он просто входит в наш больной мир. Во всяком случае, суждение Карфагенского собора 252 г. («Не возбранять крещения младенцу, который, едва родившись, ни в чем не согрешил, кроме того, что происшедши от плоти Адама, восприял заразу древней смерти чрез самое рождение») допускает двоякое толкование.

Еще один вопрос: будет ли человеком клонированное существо? В церковной письменности порой высказывались мнения, будто души детей содержатся в семени отца (теория традуционизма). Согласно ей уже в семени Адама были души всех нас. Все мы были в Адаме, когда он грешил, и потому мы тоже совиновны в том грехе… Соответственно, ребенок, ведущий происхождение не от семени отца, а от его соматической клетки, не будет обладать душой.

Но и эта точка зрения воспринята более католичеством, нежели православием. В православном понимании душа человека, его личность творится Богом. Родители дают лишь тело. Поэтому вопрос для богослова здесь лишь в одном: пожелает ли Господь соединить с эмбрионом, полученным в результате клонирования, человеческую душу. Поскольку это вопрос о воле Бога — заранее ответа быть не может. И весьма дерзким является поступок некоего священника, который отказался крестить младенца, о котором родители сказали, что он был «зачат в пробирке» (иеромонах Анатолий Берестов с неодобрением рассказал об этом случае на Рождественских образовательных чтениях 1998 г.). Думаю, что и относительно» клонов» Церковь будет настаивать на признании их людьми, и будет крестить и причащать этих малышей.

Здесь срабатывает логика «от обратного». Ведь именно если Церковь скажет, что клоны — это не люди, то именно этим она по сути даст добро на клонриование. Ведь если клоны — нелюдь, то они находятся вне области нравственности и права. В таком случае это не более чем животные. И как Церковь не возражает против экстрагирования лекарств из органов животных или против пересадки свиной печени человеку, так не будет у нее оснований вмешиваться и в медицинские опыты, ведущие к смерти человекообразных клонированных обезьянок. И тогда вполне допустимо разведение клонов для последующего разъятия их «на запчасти» (клон — идеальный донор: у его органов и тканей будет полная совместимость с организмом «отца»).

Этот вопрос, как это ни покажется странным, в принципе уже решен церковным преданием. В «Требнике» свт. Петра Могилы (XVII в.) есть чинопоследование «О крещении дивов и ин чуд родящихся». В нем предписывается: «Аще чудо или див некий от жены родитися приключит, и аще образ человечий имети не будет, да не будет крещен. Аще же в том недоумение будет, да крестится под тоею кондициею: Аще сей есть человек, крещается раб Божий имярек во имя Отца и прочая».

Вообще для Церкви характерно настаивать на том, чтобы границы класса существ, именумых людьми, раздвигались. Для светских воззрений бывает, напротив, характерно стремление к сужению пределов человеческого бытия (дети в утробе матери — не люди; коматозные больные — не люди; дети, рожденные без мозга — не люди; дети, пораженные болезнью Дауна — тоже…). Так что и в случае с клонированием не стоит идти против церковной традиции и отрицательно решать вопрос о том, люди ли будут сии «дивы» или нет.

Есть еще в церковной письменности предостережения от активизма, перекраивающего Богозданный мир. Нередко их используют как аргумент, поясняющий христианское неприятие клонирования. Но если уж честно использовать этот аргумент — то надо перестать в храмах возжигать свечи из парафина (этого вещества не было в «богозданном мире» до появления человеческой химии), заправлять лампадки вазелином, носить синтетику, печь просфорки (они ведь не растут на церковном дворе) и вообще жить в мире культуры. Мир «ноосферы» (не в смысле оккультно-каббалистическом, а в смысле чисто культурологическом: ноосфера как мир, которого коснулась человеческая деятельность) есть неизбежная наша среда обитания. И здесь не так уж просто решить: чего мы можем коснуться нашей перестраивающей десницей, а чего — нет. Во всяком случае запрета на изменение мира и даже человека быть не может (если только мы не хотим запретить медицину как таковую). Обсуждению подлежит лишь вопрос о целях и последствиях нашего вмешательства.

В заключение замечу, что азартный поиск чисто богословских аргументов против клонирования может дать неожиданные результаты. Как ни странно, клонирование — это осуществление одной из схем, которая присутствует в аскетической литературе. У некоторых Святых Отцов есть предположение о том, что до грехопадения человек был способен к неполовому размножению, к такому умножению своего рода, которое не было связано с половым удовольствием: «И хотя сказанного «плодитесь и размножайтесь», по-видимому, и нельзя выполнить иначе, как путем соития мужчины и женщины, однако, можно сказать, что в бессмертных телах мог быть иной способ, чтобы дети рождались от одного действия благочестивой любви, помимо всякой врожденной похоти» (Августин. О книге Бытия, буквально. В 12 книгах. 3,21)[78].

Другое дело, что сторонники клонирования поддерживают эту идею, конечно, не из сочувствия к аскетическим крайностям. Их мечта — не размножение без полового возбуждения, а сексуальные игры без осложнений беременностью и родами. Но это уже опять вопрос возможного социального использования клонирования, а не вопрос об отношении к клонированию как таковому.

Итак, клонирование безусловно является грехом, если оно совершается через микроаборт (когда берется уже оплодотворенная яйцеклетка и из нее изымается ее ядро, несущее уникальную информацию о никогда еще не бывшей жизни, а на место этого ядра вкладывается ядро, взятое из клетки донора). Но сейчас уже есть другие технологии клонирования — не из яйцеклетки, а из так называемых «стволовых клеток». В этом случае наша Церковь считает допустимым клонирование не целого человека, а отдельных органов и тканей («клонирование изолированных клеток и тканей организма не является посягательством на достоинство личности и в ряде случаев оказывается полезным в биологической и медицинской практике», — говорят «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, принятые на Соборе в августе 2000 года).

Что же касается попытки воспроизведения искусственным путем целого человека (точной копии кого-то из уже существующих людей или генетически видоизменного) — то церковный взгляд здесь таков: «Осуществленное учеными клонирование (получение генетических копий) животных ставит вопрос о допустимости и возможных последствиях клонирования человека. Реализация этой идеи, встречающей протест со стороны множества людей во всем мире, способна стать разрушительной для общества. Клонирование в еще большей степени, чем иные репродуктивные технологии, открывает возможность манипуляции с генетической составляющей личности и способствует ее дальнейшему обесцениванию. Человек не вправе претендовать на роль творца себе подобных существ или подбирать для них генетические прототипы, определяя их личностные характеристики по своему усмотрению. Замысел клонирования является несомненным вызовом самой природе человека, заложенному в нем образу Божию, неотъемлемой частью которого являются свобода и уникальность личности. «Тиражирование» людей с заданными параметрами может представляться желательным лишь для приверженцев тоталитарных идеологий. Клонирование человека способно извратить естественные основы деторождения, кровного родства, материнства и отцовства. Ребенок может стать сестрой своей матери, братом отца или дочерью деда. Крайне опасными являются и психологические последствия клонирования. Человек, появившийся на свет в результате такой процедуры, может ощущать себя не самостоятельной личностью, а всего лишь «копией» кого-то из живущих или ранее живших людей. Необходимо также учитывать, что «побочными результатами» экспериментов с клонированием человека неизбежно стали бы многочисленные несостоявшиеся жизни и, вероятнее всего, рождение большого количества нежизнеспособного потомства».

Как видим, все аргументы, приведенные в социальной концепции нашей Церкви, не являются православно-богословскими, но скорее общерелигиозными или даже светскими. Это означает, что само по себе клонирование не есть грех в смысле нарушения какого-либо собственно церковного правила или верования. Это — грех перед человеком, а не перед Церковью. И, выступая против клонирования, Церковь защищает не свои «традиции» или «права», а просто человеческое достоинство, свободу и уникальность всех людей, независимо от их отношения к вере Церкви.

Этим текстом я хотел бы помочь церковным людям вести дискуссии по поводу клонирования, помочь в подборе тех аргументов, которые не были бы натянуты, которые не были бы криптокатолическими, и которые были бы понятны нецерковным людям. Вновь повторю: мы против клонирования. Но против мы не потому, что мы защищаем свой катехизис, а потому, что мы просто люди, и мотивы нашего отторжения клонирования те же, что и у людей нецерковных. Какие-то аргументы окажутся у нас теми же, что и у людей неверующих. Какие-то окажутся в ходу не только у нас, но и у людей иных религиозных традиций. Но серьезных специфически христианских аргументов мне пока встречать не приходилось. Этого не надо стесняться. Напротив, это стоит подчеркнуть: ведь и так немало усилий прилагается нашими оппонентами для того, чтобы придать нам в глазах общественного мнения облик «луддитов», реакционеров, всегдашних врагов науки.

Поэтому и стоит пояснять: наша брань не против науки. Мы просто хотим, чтобы использование достижений науки было либо человечным, либо — никаким.

«Учиться смотреть на человека не только через прицел микроскопа»

— Отец Андрей, многие студенты — будущие врачи — не считают серьезными те проблемы, которые затрагиваются в курсе биоэтики. А для чего, по-Вашему, следует изучать биоэтику, обращающую наше внимание на такие категории, как нравственность, совесть и т. д.? Разве это важно в профессии врача?

— Если провести опрос на тему «У кого Вы предпочли бы лечиться: у хорошего специалиста-врача, но плохого человека по своим нравственным качествам, или же у врача, являющегося весьма средненьким специалистом, но при этом честным отзывчивым человеком?», то, пожалуй, большинство людей выберет порядочного доктора, котрый своей совестьюотвечает за то, что советует и делает. Уже поэтому, как мне кажется, преподавание этики необходимо. Вообще одна из задач культуры — возвышать, воспитывать, тренировать те чувства, которые вроде бы инстинктивно заложены в человеке. Существующее от рождения чувство совести у нас такое хиленькое и, похоже, с каждым годом становится все хилее и хилее. Если совестливые чувства, нравственная интуиция почти атрофированы, то тем паче нужен некий «костыль», на который можно опереться, некая «шпаргалка», которой можно было бы воспользоваться. Я не советовал бы всегда и во всем полагаться на свою совесть. Скажем, я не завидую окружающим меня людям, в отношениях с которыми я буду полагаться только на свою совесть. Не завидую, потому что со своей совестью я всегда договорюсь, и она будет молчать, сидеть на задворках, что-то иногда выкрикивать, зализывая свои раны. Так что не надо сводить нравственную жизнь к шевлениям совести. У человека должна быть осознанная рациональная мотивация. Ведь вы же врачи, вы хотите быть разумными людьми, учеными. А для человека науки очень важно каждое свое действие проверять через разум. Поэтому надо уметь думать над вопросами этики, над вопросами религии…

— А зачем? Разве важно, к какой религиозной традиции принадлежит пациент, тем более врач? Причем здесь религия?

— Ну хотя бы при том, что врач, в отличие от ветеринара, имеет дело с людьми. У животных нет убеждений, поэтому в ветеринарном деле важны только убеждения врача и неважны «взгляды» четвероногих пациентов. Но когда речь идет об отношениях врача и людей, то здесь убеждения человека очень важны, потому что от того, с каким настроением человек приемлет то или иное лечение, предписываемое ему, во многом зависит и успешность этого лечения…

Ведь у людей разных убеждений неоднаковое отношение к различным методам врачевания. Они по разному прочерчивают границы допустимых вторжений в тело человека, а тем более в его психику. Для того, чтобы здесь не наломать дров, чтобы не превратить своего пациента из союзника во врага, умный врач должен знать, кого он лечит. Знать не только пол и возраст пациента, не только те болезни, которые он перенес в детстве, не только те или иные аллергии, которые у больного есть… Врач должен знать еще и душу этого человека, знать во что он верит, где для него проходит душевно-болевой порог. В современном мире для этого надо знать историю религий, а России прежде всего — православную традицию.

Возьмем проблему врачебной тайны. Может быть такая правда, которая кого-то сломает, а кого-то, напротив, укрепит, заставит задуматься о прожитых годах. Я не могу сказать, приветствовал бы я или нет, если бы врач сказал неверующему человеку, что у него рак и что ему осталось жить полгода. Но я бы предпочел, чтобы меня в подобной ситуации предупредили заранее. Религиозный человек не боится смерти, он боится смерти внезапной, смерти, к которой не готов…

С точки зрения христианства, да и с точки зрения просто этики, наверное, нет такой области в жизни человека, которая должна быть лишена нравственного контроля. А если уж речь идет о такой деятельности человека, которая соприкасается с другими людьми, то здесь этика неустранима. Увы, современная светская врачебная этика зиждется на все еще советских началах — что человек только кусок мяса… Но для того, чтобы не изобретать велосипед, надо осмотреться вокруг и подумать: а, может быть, есть более развитые концепции, нежели та, которой удовлетворялись врачи советской эпохи.

— Получается, что в идеале врач должен подходить к любой проблеме с позиции христианина. А если врач неверующий?

— Если врач неверующий, то, во-первых, есть надежда, что это не навсегда. Во-вторых, дело даже не в том, станет ли он христианином или нет. Для меня как преподавателя университета очевидно, что нормальному человеку интересно узнать, какие еще подходы — кроме его собственного — бывают к той проблеме, с которой он работает. Неужели совсем не интересно узнать, что можно увидеть в моей специальности с христианской точки зрения? По-моему, даже ради этого интереса стоит познакомиться с религиозным опытом.

— На заре христианства аскетов, взявших обет пустынного уединения и молчания, называл ферапевтами. Сегодня есть терапевты и множество других медицинских специальностей. Но кого избрать — ферапевта или терапевта, священника или врача?

— Наверно, еще не забыта формула Маркса: «Религия — опиум народа». Она, кстати, совсем не ругательна. Просто ее надо отделить от ее же советской эксплуатации. Ленин, как всегда, все опошлил и сказал — «Религия — дурман для народа». Но у Маркса нет ни «дурмана», ни предлога «для». Это очень важно. «Для народа» — значит, какая-то ненародная группа вырабатывает, а потом навязывает народу свой продукт. Но «опиум народа» — это скорее то, что вырабатывает сам народ.

Второе — контекст статьи Маркса, где он употребляет эти слова, очень возвышен. «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа»[80]. В следующем абзаце Маркс говорит о религии как о цветах, украшающих цепи, сковывающие трудящееся человечество. Итак — цветы, вздох, душа, опиум… Выстраивается довольно высокий образный ряд.

Следует помнить, что выражение «религия — опиум народа» создано отнюдь не Марксом, еще раньше его употреблял один англиканский епископ. Дело в том, что в Европе 19 века опий — это не наркотик, а анестетик. Поэтому и св. Феофан Затворник мог интересоваться кокаином — и не грешить: «Меня все подбивают к допущению операции, а я упираюсь. Потому что страшная должна быть боль. Но се слышу, будто есть какие-то капли, которых если несколько пустить в глаз, то он теряет чувствительность. Вот я и встрепенулся — откуда храбрость взялась; сей час готов на операцию. Прошу скоре сказать: есть ли такие капли? Имя им: кокаин»[81].

Это звучание марксовой формулы очень точно раслышал замечательный испанский писатель Мигель де Унамуно.

У него есть рассказ с таким сюжетом: служит в селе священник, пожилой человек, очень отзывчивый, добрый, участливый. Народ считает его просто святым. И вот однажды один человек слышит от него страшное признание: «Я сам не обрел веру». Свое пребывание в Церкви он обясняет так: «Дело религии не в том, чтобы разрешать в этом мире экономические и политические тяжбы, которые Бог отдал людским распрям. Какого бы образа мыслей ни держались люди, как бы они ни поступали, главное — чтобы они утешались в том, что родились на свет, чтобы они, насколько могут, с чувством довольства и в иллюзии, что во всем этом есть какая-то цель. Не мое дело подчинять бедных богатым, либо проповедовать бедным, чтобы они подчинялись богатым. Смирение и милосердие — всем и для всех. Ведь богатому тоже нужно смириться и с богатством, и с жизнью, а бедному тоже нужно быть милосердным с богатым. Социальные вопросы? Оставь их в покое, нас они не касаются. Ну, образуется новое общество, в котором не будет ни богатых, ни бедных, в котором богатство будет распределено по справедливости и все будет принадлежать всем, — а что дальше? Тебе не кажется, что общее благоденствие лишь породит в усиленной степени отвращение к жизни? Я знаю, один из вождей социальной революции сказал, что религия — опиум для народа. Опиум, опиум… Опиум и есть. Так дадим же ему опиума»[82].

Что за всем этим стоит? Во всех культурах общественная функция религия — быть средством для очеловечивания человека. Ее задача — дать смысл существованию человека… И человека, и звезды, и травинки… Дать смысл рождению, боли, смерти. Потому что жизни может придать смысл только то, что придает смысл также и смерти. В отличие от животного, человек живет в двойной реальности: для него открыта вселенная символов, значений. И человек так устроен, что он может вытерпеть любую боль, но если он знает, что она осмысленна. И задача религии — внести вот это смысловое измерение во вселенную человека.

Соответственно я думаю, что врач-христианин, который сможет придать некий смысл страданиям больного человека — сделает доброе дело. Он поможет больному. Я думаю, любой врач согласится — болеть можно по-разному. Человек, который относится к своей болезни как к какому-то досадному приключению, он раздражается, с нетерпением ждет, считает дни, часы когда все это кончится, чтобы сорваться с больничной койки, убежать как из надоевшего купе и вернуться к обычному образу жизни. Такой человек скорее всего будет дольше выздоравливать, чем тот человек, который внутренне спокоен, который, в болезни видит не досадную паузу, а условие своего роста. Вот он быстрее исцелится. Медицина это назовет «психотерапевтическим эффектом». Так что даже с нерелигиозной точки зрения есть смысл во взаимодействии медицины и религии. Терапевт должен быть ферапевтом.

— По моим наблюдениям наиболее яростные сторонники абортов в большинстве своем — женщины. Почему так получается?

— Есть такой закон человеческой психологии, что человек не может убить человека. Ну не может он этого сделать! Поэтому любое убийство в реальной жизни должно предваряться убийством виртуальным — словесным. Нельзя убить человека, можно убить «черномазого», «жида», «фашиста», «масона», «коммуняку», «еретика», «мироеда», «мракобеса». Их можно убить — «мерзавца», «бандита»…. Человека нельзя убить. И поэтому такая самка (женщиной назвать сторонницу абортов трудно), не называет ребенком, того, кого она хочет убить. Потому что тогда признав, сказав, то это «ребенок», она уже не сможет его убить. Поэтому она обзывает его — «плод».

Напротив, когда женщина ждет ребеночка, на каком бы сроке она не находилась, для нее это уже «малыш». Одни женщины понимают, что эмбрион — это уже самостоятельная жизнь. А другие считают, что это лишь опухоль в материнском организме, с которой можно поступить как, скажем, с грязью под ногтями — взял и вычистил. И в этом для них нет никакого нравственного преступления.

Но вот, например, в Индии празднуют годовщину ребенка через три месяца его рождения. Считают, что 9 месяцев в утробе матери — это не подготовка к жизни, а это уже жизнь.

С женщиной, сделавшей аборт, происходит очень много плохих вещей. Прежде всего она грешит против себя самой, против своего организма, который настраивается на выполнение своего высшего призвания? родить новую жизнь — а тут, как бы на взлете идет удар молотом по всем системам. Это биологическая катастрофа.

Во-вторых, это огромная психологическая травма.

В-третьих, этот поступок кладет очень серьезную тень на отношения души с Богом.

Из Патриархии уже давно был сделан запрос на биологический факультет МГУ с просьбой сказать, что считается минутой начала новой жизни: выход младенчика из лона матери, перерезание пуповины, первый вздох, начало формирования нервной системы эмбриона, первое деление яйцеклетки или же просто оплодотворение? Нам ответили: с точки зрения науки началом новой жизни считается оплодотворение яйцеклетки. Здесь начинается самостоятельная жизнь, ибо возник уникальнейший, никогда не встречавшийся доселе набор хромосом. И это уже новая жизнь.

Так что и с точки зрения науки, и с точки зрения религии (любой религии) аборт — это убийство.

Дискуссия сторонников и противников абортов сводится к одному вопросу: сторонники считают, что плод в утробе матери? часть ее организма, поэтому женщина вправе со своим организмом делать все, что хочет. Например, захотела короткие волосы? пошла и подстриглась, захотела ресницы нарастить? нарастила. Захотела матку свою почистить? пошла и почистила.

Противники аборта говорят, что зародыш это уже больше, чем часть организма. Это уже самостоятельная жизнь. Да, он не может жить вне организма матери. Но ведь отдельно от матери и людей не может жить не только четырехмесячный зародыш, но и четырехмесячный новорожденный… Тем не менее, убийство новорожденного младенца считается убийством самостоятельной жизни. А ликвидация этой же жизни на несколько месяцев раньше отчего-то считается нравственно безупречным поступком.

Самое страшное то, что большинство абортов делаются не по медицинским показаниям, а по социальным. Люди не хотят иметь ребенка. Почему? — «Мы не сможем прокормить его, достойно воспитать», — говорят они. Конечно, жить сегодня тяжело. Но предположим, что у меня четверо детей. После обвала рубля в 1998 г. уровень моей зарплаты резко снизился. И вот я собираю своих детей и говорю: вы знаете, у нас проблема. Я стал получать намного меньше, чем раньше, и не смогу выполнить все, что собирался вам подарить. Поэтому одно из двух: или мы все будем жить гораздо беднее, и тогда Ваня откажется от уроков тенниса, Маша? от уроков японского языка, а Петя перестанет ходить на уроки музыки. Или же мы сохраним прежний уровень жизни, но убьем младшую Танечку, тем более, что она еще маленькая и ничего не поймет. На этом мы с вами сэкономим, и деньги, которые пошли бы на Танечку, пойдут на сохранение прежнего уровня жизни.

Дикость? Но почему же считается вполне нормальным сэкономить на жизни ребенка, находящегося в утробе матери? А какая разница между уже родившимся ребенком и еще не родившимся? Он уже чувствует. Японские врачи сняли фильм «Беззвучный крик», который у нас даже запрещают показывать в школах старшеклассникам. Японские медики ввели световод в матку беременной женщины, дали подсветку, а затем снимали, что испытывает малыш в утробе матери во время аборта. А он — кричит, когда щипцами откусывают ему ручки, ножки. Ведь из тела матери его вынимают по частям. Малыш чувствует все, что с ним делают: как травят табаком и наркотиками, алкоголем. Как убивают..

? Замолить этот грех можно?

? Может быть. Недавно я вспомнил слова одного преподавателя семинарии, когда в начале 80-х годов мы обсуждали с ним очередное убийство? то, что называлось «свинцовой мерзостью советской жизни». Он сказал: «На самом деле я греховный человек, потому что порой радуюсь, когда слышу о коррупции, взяточничестве чиновников, воровстве. Если бы этого не было, правыми оказались коммунисты, утверждавшие, что можно на земле без Бога построить рай или воспитать нового человека. Тогда Христос был бы не нужен на Земле. А когда я вижу, что на самом деле люди страдают даже в самом «совершенном» обществе, значит все же правы христиане, утверждающие, что без Бога ни до порога».

Моя позиция очень похожа. Я думаю, было бы очень странно, если бы Россия сейчас была счастливой, процветающей страной. Россия не может быть счастливой? страна, в которой на одного родившегося ребеночка приходится три вычищенных, занимающая первое место в мире по количеству абортов. Если бы мы, граждане страны, затопленной кровью неродившихся младенцев, жили богато и счастливо, тогда можно было бы сказать: Боже, да есть ли Ты?

— Говорят, что аборт — это плохо, но в тоже время лучше, чем детдом, лучше, чем измученная болезнями душа ребенка…

— На самом деле взрослый человек обычно предпочитает смерти любые условия жизни. Иногда готов сдаться в плен, столкнуться с тяжелейшими условиями сущестования, чтобы только сохранить жизнь… Поэтому лучше не решать за ребенка — жить ему или нет. Давайте дадим ему шанс.

А вообще главный вопрос, который возникает при разговоре о биоэтике, — это вопрос о границах человеческой жизни. Так обсудим его! А для этого необходим учебный курс, который смог бы стать площадкой для подобного обсуждения. Студенчество — это замечательное время, когда еще есть право на ошибку. Когда вы станете врачами, то такого права у вас уже не будет. А сейчас мы еще можем «щенячиться».

Давайте ошибаться, давайте вместе думать, давайте выдвигать экстравагантные гипотезы! И пусть даже христианство будет для вас экстравагантной гипотезой. Давайте её обсудим хотя бы в таком качестве, а потом, может, выяснится, что она не такая дикая, как казалась сначала.

— А как церковь смотрит на проблему контрацепции? Это необходимость или все-таки зло?

— Церковь без всякого восторга смотрит на контрацепцию. Но в то же время в нашей социальной концепции очень взвешенный, осторожный подход. Церковь категорически против тех методов контрацепции, которые носят абортивный характер — то есть убивают ребеночка уже зачатого. Что касается контрацептивов предохраняющего действия, то здесь отношение более сложное — все зависит от мотива человека. Если они используются просто ради того, чтобы не брать на себя ответственность, чтобы обеспечить комфортность своей жизни, то это просто извращение самого смысла супружеского единения. А другое дело — когда, скажем, родители обеспокоены тем, что у них есть уже, например, четыре ребенка и если еще один малыш появится, то они не смогут своим старшим детям дать надлежащую заботу, образование. И поэтому откладывают рождение своего будущего ребенка. И тем более — если контрацептивы используются по медицинским соображениям. В этом случае отношение церкви более мягкое[83].

— Но в подобных обсуждениях всегда будут разногласия, причем, и по основным принципам тоже. Возможно ли найти общий знаменатель?

— Главный расхождение между христианским и светским подходами к биоэтике, — в ответе на вопрос о том, что такое человек. Телесный организм или нечто большее? Когда начинается существование человека: с минуты зачатия или с момента исхода из лона матери? Когда прекращается жизнь человека: с остановки функционирования мозга или же с того момента, когда надоело жить? Когда человек становится челлвеком и когда он перестает им быть?

Но в чем тут трудность: как только вы пришли к ясной фомулировке того, что есть человек, вы подали заявку на создание концлагеря. Ведь с помощью этой вашей формулы вы теперь можете человекообразных существ разделить на два типа: одним вы разрешите считаться людьми, а другие с вашей точки зрения будут нелюдями; они окажутся вне этики, вне закона. Их тогда можно будет уничтожать… Я не понимаю, почему ребенок в состоянии от минуты родов плюс одна неделя — человек, а минус одна неделя — недочеловек…

Поэтому я и говорю что такие предметы, как биоэтика, нужны — просто для того, чтобы мы научились смотреть на человека не только через прицел микроскопа.

С точки зрения христианства, у человека кроме сердца, печени, селезенки и проч., есть еще и душа. И ей нужен повод к жизни, повод к росту. А размышления над нравственными проблемами и есть повод к тому, чтобы найти в себе ту самую душу и вывести её из полуатрофированного состояния.

— Но почему врач должен думать о душе, когда это личное дело пациента? И вообще — душой занимаются «врачи в рясах», т. е. священники. Это их прямая обязанность, но не врачей. Врач лечит тело…

— Мы уже потому должны думать о душе, что она — одно из условий исцеления тела. Через душу больного, как и через душу врача, можно ускорять или же тормозить процесс излечивания даже чисто физических болезней и травм.

Не стоит забывать, что помимо школ западной новоевропейской медицины существуют и другие школы, скажем восточные, мода на которые в наши дни крайне велика. Они как раз исходят из того, что человек — это целостное существо, и, значит, путь к его лечению лежит через душу.

Православие с этим согласно. Поэтому прежде, чем улетать на Дальний Восток в поисках лекарств и экзотических методик исцеления, давайте попробуем посмотреть, а что есть в нашей европейской христианской традиции…

— А что Вы скажите об эвтаназии?

— Самоубийство как таковое несет в себе негатив, потому что человек, добровольно собирающийся уйти из жизни, обычно делает это не в самом радужном настроении. Есть слова Христа об этом: «В чем застану, в том и сужу». Состояние души, с которым человек переступает границу, состояние отчаяния и ужаса мы забираем с собой в вечность.

Если человек скажет: «Убейте меня, потому что мне невмоготу, потому что мне жизнь не доставляет радости и наслаждения, и поэтому я не хочу жить», то он просто получит родовую травму. Ведь смерть — это новые роды, новое рождение. Родовая травма будет сказываться всю жизнь. На этот раз — вечную.

Каждый из нас здесь живет не один. С нами связана жизнь других людей. Одна женщина сказала мне: «Вы знаете, отец Андрей, я сама была в подобной ситуации, у меня мать очень долго и страшно умирала, для нас это был очень тяжелый год. И слава Богу, что он у нас был. Я не знаю, что этот год дал моей матери, но нам он дал очень много». Бывает так, что страдания другого человека есть повод для проявления силы других. Поэтому нельзя решить проблему эвтаназии, только замыкаясь на том, что испытывает или не испытывает сам больной.

Что касается просьбы человека об уходе из жизни, я думаю, что позиция церкви отрицательная, но с одной оговоркой. Представьте, что человек, который знает, что он не может жить без аппарата искусственной почки, узнает, что в больницу поступил ребенок с ожогами, и его жизнь зависит от наличия этой самой «искусственной почки». А она одна на весь город… И тогда он просит: «отключите этот аппарат от меня. Отдайте ребенку». В этом случае это будет не самоубийство, а самопожертвование, то есть — подвиг… К тому же к самоубийству в церкви есть более сложное отношение. В святцах описана история, когда некие девицы-христианки предпочли покончить с собой, нежели быть оскверненными варварами. Теперь они почитаются как святые[84]. Так что не укладывается христианство в ясные компьютерные инструкции. Да, мы знаем заповедь, нужно жить по ней, но иногда принципы любви и духовная нужда бывают выше заповедей.

— Есть ли официальная позиция Церкви в отношении крионики?

— Официальной позиции нет. Если замораживается тело уже умершего человека — это или медицинский эксперимент (что неплохо), или бизнес — что уже нехорошо. Если же замораживается тело больного, но еще не умершего человека, — это эвтаназия, и тут Церковь против «мягкого убийства».

Это — что касается оценки действий врачей. Что же касается пациента, то согласием на свою заморозку он расписывается в своем неверии в жизнь души вне тела, в жизнь после смерти, равно как и в неверии в воскресение мертвых. Конечно, если священник будет знать, что его приглашают отпевать человека, чье тело из храма последует в холодильник, ибо усопший надеялся не на жизнь будущего века со Христом, а на успехи науки, такого человека священник отпевать не будет. Зачем напутствовать человека в Вечности, если он именно туда и не хотел?

— А суррогатное материнство?

— Это традиционная для нашего постмодернисткого времени попытка растворения человека в машинных технологиях, когда попирается сама суть великого таинства любви. Соглашаясь вынашивать ребенка по заказу, многие женщины даже не понимают, какая боль ожидает их впереди, боль от разрезания тех уз, которые устанавливаются за время беременности у матери с будущим, пусть и генетически ей чужим, ребенком. Эта боль подсознательно будет преследовать ее всю жизнь, и никакие деньги этого не компенсируют. Недавно одна только что родившая женщина рассказала мне о той разительной смене чувств, которую она пережила в день родов. «Я никогда больше не соглашусь рожать!» — крикнула она поначалу. Но уже через несколько часов после родов воскликнула: «Хочу еще!». Бог (или, если хотите, природа) встроил в женский организм своего рода «наркотическую» фабрику: после родов она начинает работать и насыщать мать эндорфинами, рождающими радостно-эйфорическое настроение. И именно в этой радости зачинается материнское чувство. Кстати, та упомянутая мной роженица сказала, что первую девочку она рожала под наркозом: «Я просто уснула, а когда проснулась, дочка лежала рядом со мной». По ее признанию, ей затем понадобилось немалое время, чтобы ощутить эту малышку по-настоящему своей. Но после вторых родов — без наркоза и с болью — она сразу ощутила всю меру своей любовной жизненной соединенности с доченькой. Женщина, не прошедшая через роды, получит на руки своего младенца без боли, но и без радости. Пробудится ли в ней материнское чувство?

Есть здесь и другой риск. В ряде случаев эта репродуктивная технология будет использована «семьями», которые не могут иметь детей в принципе. Речь о гомосексуальных парах. Стоит задуматься над тем, надо ли малыша с самого начала его жизни погружать в такую среду, в которой он гарантированно будет лишен радости обычной любви, обычного материнства и отцовства.

— Как Вы воспринимаете СПИД с духовных позиций, как Божью кару или дьявольское изобретение?

— Два дня назад я листал старый «Журнал московской патриархии» за 85-ый год, и нашел, наверное, первое упоминание об этой болезни в церковной прессе, и, полагаю, вообще, в советской. Речь шла о какой-то экуменической встрече на Западе и среди прочего автор писал: «а еще, участники встречи были проинформированы, что появилась некая новая болезнь называемая ЭЙДС, которая поражает грешников». Автор этой статьи явно писал об этом с недоверием. Я также, когда впервые об этом услышал пережил всплеск недоверия: ну, не может быть такой болезни, поражающей только гомосексуалистов, проституток и наркоманов! Это было бы слишком очевидным чудом! Когда оказалось, что это действительно так, то первая реакция была шоковая: наверное, это действительно некая Божья кара. Причем независимо от происхождения — даже если следовать версии, что болезнь эта не естественным путем возникла, а была создана в лаборатории. Но в христианстве любая болезнь, входящая в мою жизнь — именно от Бога.

От Бога — значит, прежде всего, что не от дьявола. Самая глупая и примитивная реакция — считать, будто боль, вошедшая в мою жизнь — от дьявола. От этого начинаются поиски — кто порчу навел, кто проклял. Начинаются витки ненависти: самооправдание, осуждение других, фатальная подозрительность. Духовенство этого никогда не приветствовало. Если пришло несчастье, то имей мужество сказать, что это Господь тебя ставит в такие условия, и ты должен через эту боль вырасти.

Причем не стоит говорить, что всякая болезнь есть именно наказание, посланное от Бога за грехи. Все сложнее в мире нашей веры.

Да, бывает, что болезнь оказывается следствием греха. Я не говорю о вульгарном смысле — скажем, следствием пьяной ночи оказался сифилис. Речь идет о чем-то более сокрытом и потому более серьезном. Как сказал английский писатель Клайв Льюис (обращенный в христианство проповедью Толкиена) — «Бог шепчет нам голосом любви, говорит с нами в полный голос через голос совести, и кричит нам через мегафон страданий». Бывает, что болезнь, боль приходят в жизнь человека потому, что он раньше причинял такую же боль другим людям.

Но все же это не «закон кармы». Следствие тут не есть копия причины. Любой грех, уж тем более грех устоявшийся, закоренелый — это отпадение от Бога. А куда можно отпасть от Бога, который есть источник Жизни, источник Смысла? — Это отпадение в мир умирания, в мир агонии. Болезнь — это и есть первая судорога агонии.

И все же нельзя считать, что любая болезнь — это наказание за грех и следствие греха. Церковное поучение (Синаксарь), традиционно произносимое в четвертое воскресенье после Пасхи (в «неделю о расслабленном») говорит: «Не убо же всякая болезнь от грех, но и от естественна недуга, и от объядения и неполезнства и иных многих находит».

Многое в нашу жизнь приходит не из нашего прошлого, а из нашего будущего. Господь может дать болезнь ради того, чтобы те люди, которые рядом с тобою, могли в опыте ухода за больным человеком, в опыте сострадания исцелить свои души. А может Господь прикасается к боли, для того чтобы твоя душа изменилась в этом опыте. Чтобы ты потом, по ту сторону болезни стал бы способен вместить в себя большее, нежели был способен вместить до болезни. Так что очень важно для христианина не поддаваться на провокацию увязывания чужих болезней с чужими грехами… Если я, заболев, скажу: «Да, Господи, я достойное по делам моим приемлю», то это будет нормальная формула, нравственная. Но если я подойду другого человека больного, и скажу «Ты болеешь. Значит, в твоей жизни были грехи и ты за них расплачиваешься» — то это будет пошлость. Здоровый не имеет права осуждать больного, какая бы у него ни была болезнь.

Христианство — это этика с двойным дном: я не имею права поступать с другими так, как я должен поступить по отношению к себе. По словам академика Аверинцева — христианство создало поистине виртуозную культуру усмотрения собственной виновности. Я должен прощать другим, но не имею права прощать себе. Не должен искать грехи у другого человека, даже если он оказался в несчастье, но если со мной случилось несчастье — о своих грехах должен задуматься.

— Между болезнью и человеческими возможностями существуют некие сокровенные отношения. Я имею ввиду мудрость и болезнь, творчество и болезнь. Раскрытие творческих возможностей у болящего происходит БЛАГОДАРЯ или ВОПРЕКИ болезни?

— И то и другое может быть. Напомню слова Булата Окуджавы: «А душа — уж это точно — ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она». В христианской же традиции традиционный образ — это лен. Для того, чтобы из жесткого льна получить мягкую, замечательную ткань, из которой можно шить распашоночку для малыша, этот лен надо долго мять. И Господь, бывает, долго мнет долго неудачами человеческую душу, чтобы она стала мягче.

— «Лучше нам умереть, чем к врагам Бога идти, какая польза тело исцелить, а душу губить…». Это высказывание Иоанна Златоуста можно применить по отношению к народным целителям?

— Можно, но не ко всем. Если этот целитель лечит травками, мануальной терапией — то ничего страшного в этом нет. А вот если на все это налагается какое-то религиозное осмысление типа «эта травка хороша, потому что была собрана, когда Луна была в третьей четверти, и это произошло ровно в полночь, потому что духи слетелись к этой ромашке» — вот в таком случае это магия. Тогда к этому прибегать нельзя.

— Насколько неприемлемы с точки зрения Церкви нетрадиционные методы лечения — гомеопатия, иглоукалывание, гипноз?

— Я думаю, что во всех трех случаях нет безусловного неприятия.

Недавно в Москве после лекции одна женщина обратилась ко мне с вопросом: «Я врач-гомеопат и православная христианка. Скажите, можно гомеопатией заниматься или нет?» Я ответил, что гомеопатия — практика, в принципе, языческая, но если какое-то открытие сделали не христиане, это не означает, что оно само по себе является нехристианским. Например, гомеопатией пользовались святые Феофан Затворник[85], Иоанн Кронштадтский, Игнатий Брянчанинов[86]. Однако женщина говорит: «Я это знаю, но мне все равно неспокойно, потому что я не знаю, как я лечу».

Сложилась поразительная ситуация: она, врач-гомеопат чувствует, что это нехорошо, а я, богослов, уговариваю ее, что этим, кажется, можно заниматься. Но проблема-то здесь действительно серьезнейшая: ни один гомеопат не в состоянии объяснить механизм гомеопатического метода лечения. Это напоминает собачек Павлова. Возможно, собачка осознает: если гавкнуть сюда и носом нажать эту кнопку, тебе дадут кусок мяса, но как эта кнопка связана с упавшим в миску мясом, она не знает.

Честно сказать, я всегда боюсь оказаться в положении собачек Павлова, когда мы что-то делаем, эффект происходит, но непонятно, откуда он пришел. Точно ли здесь присутствуют материальные механизмы взаимодействия или есть какая-то психотерапия, которая, возможно, граничит с каким-то духовным и религиозным взаимодействием (вполне вероятно, не христианским)? Что за «черный ящик» там спрятан? Именно наличие этого «черного ящика» гомеопатии не позволяет сказать, что здесь все ясно и безопасно. Тем более сегодня видно, насколько легко гомеопатия интерпретируется в рамках модного оккультного жаргона, включающего все те же «энерго-информационные носители», «мыслеформы» и т. д. Да и сами гомеопаты слишком часто прибегают к оккультному истолкованию своих методов…

Ситуацию с иглорефлексотерапия я бы уподобил городу, захваченному варварами. Представьте, что какой-нибудь город захватили совершеннейшие варвары, не знающие, что такое электрический свет. А в этом городе работает автономная атомная станция, которая сто лет проработает без контроля. Свет кое-где есть, не все провода оборваны. И вот эти варвары со временем замечают, что если нажать вон ту кнопочку, то вот здесь зажигается лампочка. Они четко понимают, что какая-то связь здесь есть, но они не знают, как связана кнопка и лампочка. И тогда они разрабатывают свою мифологию: дух этой двери влияет на дух Солнца и если плюнув через левое плечо и на правой ноге проскакав комнату по диагонали поднести к окну связку жертвенных бананов, вот тогда можно нажать вот эту кнопочку — и бог Солнца пошлет свою частичку вот в тот светильник под потолком. В основе мифа могут лежать вполне реальные наблюдения, на которые наслоились объясняющие потуги мифологии. Мне кажется, с иглотерапией похожая вещь. Со временем, наверно, возникнут вполне материалистические объяснения связей между внешними покровами и внутренними органами (в конце концов они развились из одной и той же изначальной клеточки эмбриона). Поэтому если врач использует иглотерапию без использования китайской философии, я думаю, что он не согрешает.

Относительно гипноза — опять все зависит от того кто и с какой целью его использует. Одно дело чисто медицинский гипноз, когда задача избавить человека от какого-то навязчивого воспоминания о некоей травме… Но в целом у Церкви негативное отношение к любым ситуациям, когда ты входишь в состояние, которое ты сам не контролируешь. Надо быть чрезвычайно разборчивым, и уж тем более когда тебя пробуют гипнотизировать люди типа Алана Чумака или Кашпировского, то уж здесь ни в коем случае открываться перед ними нельзя.

Человек и его компьютер или компьютер и его человек?

— Для читателей журнала может быть очень необычно, что православный священник, и не просто священник — богослов — имеет свой сайт в Интернете. Как вам пришла в голову идея открыть сайт?

— Ну, моя голова не так устроена, чтобы в нее приходили такие идеи… Просто сначала пришел человек, а вот в его голове как раз плавала именно такая идея. Поскольку к тому времени на моем счету не было ни одного погружения в интернет, я сначала отмахнулся… Когда же такого рода предложения стали приходить регулярно — слова перешли в попытки. Наконец нашелся провайдер (группа Vinchi), который смог это сделать профессионально. Возможно, сначала у него был какой-то свой, не-религиозный интерес к раскрутке моего сайта, — но в итоге получилось, что мне работа в Интернете ничего не стоит…

— То есть сам провайдер Вам и сайт создал?

— Да, провайдер и создал мне сайт www.kuraev.ru и оплатил мою работу в Интернете.

— А как давно Ваш сайт существует?

— Года с 1998-го…

— А как Ваше начальство — у Вас ведь есть начальники, — как Ваши начальники отнеслись к появлению этого сайта в Интернете?

— Просто ни у кого никаких недоуменных вопросов не возникало, — а потому эта тема никогда с моим церковным начальством не обсуждалась.

— Ваш форум существует уже несколько лет, сейчас это разветвленная система общения, одна из самых ярких тематических площадок Рунета. Вы с самого начала появлялись на форуме значительно реже завсегдатаев. Нравится ли Вам, что форум носит Ваше имя, насколько своим Вы считаете то, что там происходит?

— Я не испытываю никаких собственнических чувств по отношению к этому форуму. Свое участие в нем я ограничиваю по многим мотивам. Там такой огромный объем информации, такое количество веток и дискуссий, что для того, чтобы адекватно в нем работать, надо посвятить этому всю свою жизнь. В некотором смысле я пустил форум на самотек, предлагая православным самоорганизоваться. Я готов любому православному, богословски образованному человеку предоставить право модераторства. Но сам я этим правом не злоупотребляю, если вы посмотрите в дневник модерирования, который есть на форуме, вы увидите, что практически нет тем, которые я бы удалил. Когда форум работал первый год, я понял, что либо я читаю все эти сообщения, большая часть которых не заслуживает того, чтобы их читать, либо я продолжаю читать те книги, которые меня окружают, в том числе Святых Отцов. И я предпочел остаться в традиционном режиме работы и не становиться интернет-пастырем.

— С чем связана необходимость введения системы модерирования? Многие пользователи остались этим крайне недовольны.

— Интернет — что твой трамвай, где один сумасшедший переорет и разгонит всех остальных. Пришлось вводить ограничения. Скажем, один человек не может открыть больше трех тем подряд, потому что не в меру активные сектанты начали пользоваться моим форумом, чтобы вести свою пропаганду, а это не входило в мои планы.

— Вникаете ли Вы в жизнь так называемой «форумской тусовки», которая проводит регулярные встречи в реальной жизни, совместные чаепития, походы, паломничества?

— Нет. Я, конечно, не могу запретить другим людям общаться. Но сам я был только на первой из таких встреч и больше не приходил, прежде всего потому, что не хочу давать повод для сплетен на тему о том, что Кураев создал свою собственную интернет-секту. Недавно у меня состоялась своеобразная «встреча» с одним из участников форума. Ночью под Рождество я служил в храме в Адлере. И выходя их храма, я увидел, что какой-то парень пытается туда войти, но его не пускают казаки. Парень был, наверное, не очень трезв и норовил пройти в храм в шутовском колпаке. И вот он видит меня и начинает кричать: «Отец Андрей, ну Вы, ну хотя бы Вы скажите, почему меня не пускают? Как же, ну я же с Вами по интернету переписываюсь!».

— С какой целью Вы обычно пользуетесь интернетом, что чаще всего ищете?

— Кроме поиска новостей, у меня есть несколько своеобразных поводов для обращения к ресурсам интернета.

Во-первых, я считаю, что интернет — это незаменимое «оружие инквизитора». Когда нужно получить информацию о каком-либо человеке, издании, центре, то с помощью интернета можно обнаружить очень интересные вещи.

Например, два года назад очень многие газеты и журналы, в том числе и некоторые церковные провинциальные издания, опубликовали информацию о том, что в городе Приозерске местные прихожане подали иск на налоговую инспекцию по поводу введения налоговых номеров. Судом была заказана независимая научная экспертиза, заявившая, что в штрих-коде есть число зверя. Меня с самого начала смутило то, что «независимый светский эксперт» Алексей Ипатов был представлен как «заведующий лабораторией энерго-информационных воздействий». Сразу было понятно, что речь идет о банальном экстрасенсе, но я обратился к помощи интернета, стал искать, кто же это такой. И выяснилось, что лаборатория Ипатова, в частности, занималась тестированием рук Алана Чумака и даже установила, что его кончики пальцев «испускают энергии, неизвестные науке». Дивный вывод для научной лаборатории!

Второй мотив моего погружения в интернет — это когда есть необходимость опровергнуть ложь о Церкви, возникающую время от времени на каких-либо форумах или сайтах. Скажем, сейчас я веду полемику на нормальном научном астрономическом сайте по Копернику, Джордано Бруно и Галилею.

И, наконец, третий повод обращения к интернету — это поиск обратной реакции. Через интернет легко выяснить, какое эхо в местной прессе, на местных форумах осталось после моего приезда в какой-либо город, работы в нем. Иногда даже есть необходимость и возможность что-то откорректировать, прояснить.

Да, и потихоньку я начинаю привыкать к электронным библиотекам. Ими я, как правило, пользуюсь не для чтения, а в целях поиска и копирования уже известной мне цитаты из книги, прочитанной ранее в бумажном виде.

— А каково вообще отношение Патриархии к Интернету и к развитию информационных технологий?

— Ну, отношение очень своеобразное… Дело в том, что когда Интернет вошел в нашу жизнь — лет восемь назад — это слово в церковной среде было ругательным. И даже в некоторых околоправославных газетках появлялись статьи с названиями типа «Интер-тенета».

С одной стороны это была некоторая вполне разумная осторожность перед лицом всего нового, а с другой — реакция на то, что Интернет постигла судьба любой новинки: обычно во все новые щели быстрее проникают различные юркие дельцы и жулики… И именно с плодами их деятельности быстрее всего сталкиваешься в Интернете. При первой попытке выхода в Интернет новичок попадал на наиболее рекламируемые, раскрученные, навязчивые сайты, то есть — на порностраницы. Затем он рассказывал об этом своим одноклассникам или однокурсникам; в конце концов информация доходила до приходов — и там складывалось впечатление, что Интернет есть просто свалка, на которой ничего, кроме мусора, и быть не может.

Интернет — это всемирная сплетница. Но в конце концов, сплетни были всегда. Интернет же хорош тем, что он их фиксирует и хранит. Вот на днях нашел сплетню обо мне из Израиля:

«Как известно, ЕБН (Ельцин) недавно был тут у нас, в Иерусалиме и Бейт-Лехеме с визитом. Несколько раз повторялся по ТВ кадр такой. ЕБН ставит в храме свечку, рядом жена его, а за спиной маячит некое духовное лицо, дородное такое, как положено. Когда у ЕБН свечка никак не ставилась, это самое лицо высунулось вперед, оттеснило Наину, взяло у ЕБН свечку и помогло ее приспособить, чтобы держалась. Ну лицо и лицо, скользнуло и пропало, и только с 3–4 повтора, (а это повторялось и по Израилю и по России по нескольку раз, он ведь недолго был в церкви-то, и съемок вообще немного в этот визит) я наконец понял, что это за человек там за спиной ЕБН его опекал от лица РПЦ. ДЬЯКОН КУРАЕВ. Не к ночи будь помянут. Если я не ошибаюсь, конечно. Вам, господа, говорит что-нибудь эта фамилия? Ну вот у Рея Бредбери были такие пожарные. В старину пожарные тушили, а эти поджигали да раздували. Вот и христианин Кураев таков. Сайт его, говорят, с паролем, для своих, куда круче РНЕ. После пожара не забудьте его, россияне! А по ТВ — это знак и послание, как и с книжкой Макиавелли, без сомнения. Риторические вопросы. Кто его в делегацию поставил и под камеру подсунул? И для кого это послание? Знал ли дедушка (вопрос неважен). Знают ли уважаемые господа, что сей диакон по слухам является платным олитконсультантом Зюганова? А как понимать, что Абрамович и БАБ (Березовский) в день думского альянса ходили в обнимку и голосовали за альянец? А БАБа так вообще еще задолго заметили в челночных контактах с Зю? Что же получается — БАБ, Абрамович, Зюганов, Путин, Ельцин, Кураев, а? Особенно хорошо смотрятся БАБ с КУРАЕВЫМ напечатанные рядом, вы не находите, эстетически очень свежо! Еще чуть продлим цепочку, БАБ — Баркашов, еще пикантнее! Угощайтесь!»[87].

Круто! Я не был в Израиле в день приезда туда отставного Ельцина. Никогда не встречался с Зюгановым и не консультировал КПРФ, не веду никакого секретного сайта… Но это все проза. А зачем ею рушить столь дивный полет фантазирующей сплетни? Так евреи пугают самих себя и друг друга глобальными угрозами, которые они рисуют в своих головах и потом требуют, чтобы к ним в относились как и к вправду гонимым…

Так что первичная негативная реакция церковных людей объяснима. Малообъяснимо другое. Ведь само духовенство не однородно — в нем есть люди разных стилей мысли и жизни: есть люди, ориентированные более традиционалистски, консервативно, а есть священники, которые декларируют открытость к современному миру, которые настроены на реформы и на сближение с Западным миром. И в этих условиях казалось совершенно естественным, что именно эти священники (скажем так — наследники отца Александра Меня) не будут испытывать аллергии перед Интернетом, и поэтому в Интернете Православие будет представлено сайтами именно таких проповедников, а не проповедниками консервативного лагеря.

Так вот, парадокс состоит в том, что все произошло ровно обратно ожиданиям. За последние два года стало ясно, что наиболее профессионально созданные и наиболее посещаемые религиозные сайты в русскоязычном Интернете — это сайты консервативных богословов, консервативных церковных институций и монастырей. А вот сайты, которые были созданы священниками «недогматического» направления, и появились позже, и оказались более малочисленны и, кроме того, они чрезвычайно замкнуты на себе самих, на своих внутренних проблемах: кто что написал об этих кружках, как обозвал, как критиковал и «как мы на это ответили». И при этом отсутствие как раз того, чем жив Интернет, то есть «форумности».

И в этом парадокс: те, кто декларировал свою приверженность к демократии, избрали самую консервативную форму присутствия в Интернете, которая не допускает диалога. Напротив, те богословы, проповедники, священники, которые декларируют свою приверженность традиции, а зачастую и просто монархическим взглядам, они как раз оказались способны создать сайты, на которых могут присутствовать любые люди (кроме сатанистов — у нас такое правило есть: сатанистов мы сразу «замораживаем»: —) — и вести дискуссию, не соглашаться, отстаивать любую неправославную позицию — начиная от атеизма и вплоть до новых сект типа мормонов или теософов. В этом я и вижу некоторый парадокс в отношениях Церкви и Интернета.

Что же касается отношения церковного возглавления, то здесь нашей Церкви повезло. Осенью 1999 года на миссионерском съезде прозвучало очень важное суждение Патриарха Алексия: «мы должны активнее осваивать миссионерское пространство Интернета». Где-то через месяц после этого я был в Болгарии. И вот беседую там с одним из священников, работающим в болгарской Патриархии, рассказываю о новостях из России, и, в частности, про миссионерский съезд и про слова Патриарха. И этот священник, с которым я беседовал, вдруг в лице меняется: «Отец Андрей, я Вас умоляю, когда Вы будете встречаться с нашим болгарским Патриархом Максимом, Вы между делом обязательно ему это расскажите, потому что всякий раз, когда мы к нашему Патриарху с этим подходим, он нам отвечает: «Это все ни к чему, не надо, это все непонятно откуда идет и зачем, без этого обойдемся». Но для него Россия, конечно, огромный авторитет и Патриарха Алексия он очень уважает. И поэтому обязательно между делом скажите нашему Патриарху Максиму, что Патриарх Алексий призывает церковных людей войти в Интернет ”. А у болгарской Церкви на тот момент не было ни одной интернетовской страницы: ни у Патриархии, ни у одного из приходов, ни у одного из монастырей.

— А много сейчас в Интернете консервативных православных сайтов?

— Да, много. Из тех, на которых существуют форумы — я чаще туда заглядываю, — около десяти. А тех, на которых просто выкладывается информация — их на порядок больше.

— Уже проявились какие-то проблемы церковного интернета?

— На сегодняшний день в интернете чувствуется острая нехватка позитивной церковной публицистики, которая не-официозно объясняла бы официальную позицию Церкви. В очередной раз произошло отставание в темпе. В интернет-пространство ринулись люди со «своей идеей», с «сумасшедшинкой». Они создают свои активные сайты, лезут во все форумы, навязывают свою точку зрения. А голос стабильного, консервативного церковного большинства и иерархии почти не слышен.

Прежде всего, не существует ни одного живого форума, на котором задачей модераторов было бы отражение официальной церковной позиции. Информация о решениях Синода, заявлениях Патриарха стала хотя бы оперативно появляться. Но после этого возникает пауза, на разных форумах вокруг этой информации начинаются различные сплетни и перетолкования, и хорошо, если где-то ее все-таки комментируют здравомыслящие священники, но они на это не уполномочены. Патриархии не хватает нормальной здоровой полемичности, отстаивающей церковную позицию по тем вопросам, по которым идет атака на Церковь.

— Какими должны быть интернет-ресурсы, чтобы они реально работали и помогали решать те задачи, которые стоят перед Церковью?

— Я уже сказал, что необходим интерактив, необходима ответная реакция. Для этого нужно искать людей, которые корректно и с серьезным богословским багажом могут обосновывать позицию нашей Церкви. Здесь стоит вопрос о том, чтобы привлечь преподавательские силы наших Духовных Академий. Должна быть своя аналитика. Чем хорош портал «Кредо», сайт Сретенского монастыря или «Радонежа»? Тем, что там есть своя авторская аналитика. О качестве ее мы сейчас не будем говорить, у этих сайтов разная ориентация, разные акценты, но важно, чтобы были самостоятельные материалы с анализом прессы и церковных событий. Должен быть возрожден жанр эссеистики.

— Существует ли какая-нибудь специальная миссионерская тактика, учитывающая специфику интернет-пространства?

— Интернет нужен Церкви как средство нашего собственного воспитания. Интернет — это замечательная форма аскетического взросления. Дело в том, что иногда нам бывает трудно защищать наши святыни именно потому, что мы любим нашу веру и нашу Церковь. Поэтому и отвечаем слишком эмоционально, взбалмошно. И это идет во вред той самой вере, которую мы пробуем защитить. Интернет же дает возможность взять паузу для того, чтобы погасить свои эмоции, найти нужную информацию, продумать форму своей реакции и содержание своего ответа.

Я считаю, что открытые интернет-форумы — это социологическая модель нашего современного общества. Так что неча на зеркало пенять… Как в реальной жизни православные мечтают о гетто, так и на форуме. Как в реальной жизни православные оказываются слишком часто беспомощно-агрессивны, так и на форуме. Как в реальной жизни православный каждую минуту должен (должен — не значит может) быть готов дать ответ, так и на форуме. И сектанты равны самим себе — как на форуме, так и за его пределами. Тот, кому условия форума кажутся не-тепличными, тем самым признается, что он просто не умеет жить в мире людей. Ему хочется избежать реального колючего прикосновения с разнствующими людьми и спрятаться в виртуальном мирке приходских сплетен. Те, кто осуждают мой форум за его открытость, могут говорить о Православии, только если заранее знают, что оппоненты лишены права на ответ. Но если вам есть что сказать в защиту православия — так говорите. Кто же вам мешает? И если на этих площадках, в тепличных условиях, мы не научимся защищать Православие, если православные люди будут убегать с форумов при виде любого сектанта, это будет значить, что для нас и в реальной России нет места.

Почему я считаю, что форум — это тепличные условия? Да, там могут обозвать, оскорбить, но и в реальной электричке так могут сделать. Только в электричке при встрече с сектантами и воинствующими атеистами не будет возможности исполнить опцию «звонок другу», выверить цитату по Библии или Иоанну Златоусту. В интернете никто не обязывает писать ответ через пять секунд после появления сообщения, привлекшего твое внимание. Ты можешь ответить через неделю, а за это время собраться с мыслями и привести чувства в порядок. Очень много здесь зависит от стиля, от умения не переступать границы агрессии.

— Каковы же отличительные черты интернет-общения?

— Прежде здесь невозможно суггестивное, «духовное» воздействия на собеседника. Ни интонация, ни глаза здесь не повлияют. Значит, остается голый рацио. И это очень важно для церковных людей. Потому что усиленная нагрузка на разум, которая дается в интернете, как раз способствует развитию тех мышц, которые оказались сильнее всего атрофированы в церковной жизни в XX веке — мышц богословия.

— У католиков есть святой — покровитель интернета, Исидор Севильский, нужен ли Православной Церкви святой защитник информационных технологий?

— Я думаю, было бы очень здорово, если бы апостола Иоанна Богослова сочли покровителем православного Интернета. Апостола Иоанна не как автора Евангелия, а как старца, который последние годы своей жизни повторял только одну фразу: «Дети, любите друг друга».

— Многие интернет-персонажи пользуются так называемыми «виртуалами» — выдуманными личностями для общения на форумах и в чатах. Может ли православный человек становиться «виртуалом» на время присутствия в Сети?

— Только сегодня я читал письма преп. Феодора Студита. Он инициировал так называемую «михианскую схизму», т. епорвал отобщение сначала с Константинопольским патриархом св. Тарасием (795–797), а затем со св. Никифором (808–811). Надо отметить, что в том споре преп. Феодор с точки зрения Церкви оказался неправ, но, тем не менее, Церковь с великим уважением относится к его трудам и чтит его как великого подвижника и богослова. Так вот, в одном из писем к своим собратьям преподобный Феодор предлагает — ввиду неизбежной перлюстрации писем — обозначить действующих лиц буквами греческого алфавита. Сам Феодор подписывался последней буквой алфавита — «омега», а его духовника, игумена Платона, обозначала буква «альфа»[88]. Для всех 24 букв греческого алфавита (и для трех дополнительных) нашлись обозначаемые ими персонажи. Так что это не были первые буквы имен. Мы видим, что Святой считал возможным не подписываться своим именем, а других людей упоминал под некими, как сейчас сказали бы, «никами».

Тот раскол, «михианская схизма», возник из того, что были расхождения между святыми патриархами (Тарасием и Никифором) и святым Феодором по вопросу о том, где граница возможных компромиссов. Патриархи говорили о принципе икономии, о том, что если речь идет о власти, то на какие-то грехи императора можно закрыть глаза, а преп. Феодор говорил о том, что так делать нельзя, потому что Евангелие одно для всех, в том числе и для властей. Как видите, он был противником растяжимой икономии, но, тем не менее, он допускал возможность сокрытия христианских имен.

— Пожар Останкинской башни, отключив телевидение, как бы выдвинул на первый план другие, альтернативные электронные средства информации, в частности — Интернет. На следующий день после пожара в Интернет было довольно сложно войти, настолько был увеличен трафик. Может быть, действительно Патриархии подумать о том, чтобы участвовать в процессе с самого начала: создавать свое Web-радио, Web-телевидение?

— Во-первых, Вы либо оптимист, либо живете в совсем виртуальном мире. На мой взгляд, последствия пожара в Останкино выразились не столько в трафиках в Интернете, сколько в росте водочного оборота. Потому что народ, отключившись от одного наркотика, перешел на другой… Эти темные вечера с пустыми экранами провоцируют к тому, чтобы перейти к личностному общению, а посредником личностного общения в нашей стране, к сожалению, все время является бутылка с прозрачной жидкостью.

Об этом пожаре тяжело говорить, потому что первым чувством, конечно, была искренняя радость у всех церковных людей. Я даже пошутил у себя в храме, что, раз пожар случился на Успение, то — тропарь (праздничный церковный гимн) Успения Божией Матери стоит переиначить и вместо «во успении мира не оставила еси Богородица» сейчас можно петь: «на Успение Останкино сожгла еси, Богородица»…

Но по здравом размышлении, конечно, понимаешь, что это скорее тяжелый удар по национальной культуре. Я это говорю не потому, что я ценю передачи РТР и ОРТ, а просто потому, что эти дни стали прекрасной рекламой для спутникового ТВ. А этот рынок в России представлен прежде всего продукцией НТВ-плюс, и, значит, именно НТВ, то есть самый антихристианский и самый антирусский канал, вдобавок в ту пору развернувший откровенную травлю Президента моей страны, получил великолепную возможность расширить спрос на себя. Кроме того, все это телевизионное безобразие теперь будет восстанавливаться на государственные деньги и будет работать еще более эффективно, потому что закупленная техника будет более современной.

Так что по некотором размышлении первая радостная реакция угасает… Но ведь она была — и тут есть очень серьезный повод для размышлений… Ни в Интернете, ни в частных разговорах я не видел воплей ужаса и отчаянья. Общая реакция — облегчение: «Наконец-то!..». На одном оккультном, антихристианском сайте — рериховском — даже появилась заметка: «Всенародная ненависть к телевидению наконец-то материализовалась». И понимаете, впору конечно и телевизионщикам, и тележурналистам задуматься: а почему вдруг они стали предметом народной ненависти, действительно ли они демократы, действительно ли отражают чаяния, интересы народа? Или они есть такое агрессивное меньшинство, которое навязывает свою систему ценностей народу, народу, который до сих пор, несмотря на пятнадцать лет промывки мозгов, сопротивляется этой системе их ценностей?

А что касается присутствия Церкви в Интернете, то история наша — и церковная, и гражданская, — учит, что наиболее эффективная методика — это «не мешать». Не создавать какие-то суперпрограммы, суперфинансирование, а просто не мешать тем, кто желает и умеет работать.

— В своей книге «О нашем поражении»[89] Вы говорите достаточно мрачные вещи о том, что Россия скорее сегодня является языческой страной, нежели православной. Может быть с этой точки зрения, компьютер для кого-то выступает как объект некоего языческого культа? Не в прямую, конечно — компьютеру никто не поклоняется, но религиозные чувства замещаются: общение в Интернете и т. п.

— Компьютер ничем не отличается от любого другого «творения рук человеческих» (артефакта). Здесь можно сказать так: «Чистому все чисто, а свинья везде грязь найдет». Да что говорить об искушении компьютером! Вот православная икона. Казалось бы, что может быть для православного человека святее, чем икона, — и тем не менее в восприятии некоторых людей икона становится тем, что мешает идти к Богу, а не помогает. Например, когда в VII–VIII веках в Византии возникли иконоборческие споры, многие люди стали отвергать иконы, потому что они видели, что в сознании некоторых их единоверцев почитание икон доходило до неприличных степеней. К примеру, считалось, что для того, чтобы Причастие стало «святее», необходимо соскоблить в чашу с Причастием немного краски с иконы. Или брали икону и при крещении объявляли: «вот эта икона будет твоим крестным отцом». К сожалению, все что угодно человек может извратить. Человек может гадать на Библии, — но это не повод для того, чтобы сжигать Библию. Человек может использовать компьютер для гадости, да, но это не повод для того, чтобы объявлять войну всем компьютерам. Это повод для того, чтобы осознать: человеком надо оставаться везде, в том числе и в Интернете.

Есть хороший церковный принцип: «ты можешь владеть всем, лишь бы ничто не владело тобою». Не стал ли я приставкой к моему компьютеру? Ответ на этот вопрос получить легко: надо вспомнить свою реакцию, когда какие-то человеческие обязательства заставляют отвлечься от мира компьютера. То же — и с телевизором. Представьте, что уже взрослые дети звонят своей пожилой маме и просят ее завтра провести хотя бы три часа с малышом-внуком. Бабушка же ответствует: «Хорошо. Но я сейчас посмотрю свои планы…». И открывает программу телепередач. И лишь выяснив, что между ее любимой мыльной оперой и не менее любимым ток-шоу в этот раз есть трехчасовой интервал, она соглашается в это время заняться внуком. Все — это уже не бабушка, а телеприставка.

Вот так и подросток свободен от компьютера только, если у него хватает сил нажать кнопку Esc тогда, когда нужно вернуться в мир людей.

— Кстати, о «войне с компьютером». В вашей книге, в главе «В защиту компьютера» говорится о том, что некие «православные радикалы» объявляют компьютер чуть ли не какой-то сатанинской вещью. Вы не могли бы немного осветить историю вопроса: почему неким православным людям (или считающим себя таковыми) не нравится компьютер и почему эта игра с тремя шестерками, вернее какая-то повышенная фобия к шестеркам связывается с компьютером, Интернетом?

— Да нет здесь никакой особой истории вопроса. С одной стороны тут просто чисто психологическая мера защиты человеком своего мира от того, что слишком поздно вошло в его жизнь, уже после того, как его жизненный уклад сформировался. Я и про себя могу сказать, что я не чувствую себя своим в мире компьютеров. Если мой PC начинает капризничать — я с ним в диалог не вступаю. Я просто снимаю телефонную трубку и зову своего крестника-подростка. Вот для него, как и для других мальчишек 90-х, компьютер — что родной дом. Я же просто с ужасом смотрю, как он разбрасывает детали самой дорогой (в денежном отношении) вещи в моем доме…

Я просто хочу сказать, что неприятие компьютера многими церковными людьми не есть проявление некоей сугубой нашей «мракобесности». Просто, с одной стороны — это понятное (и отчасти возрастное) психологическое отторжение того, что «не мое». С другой стороны — я уже объяснял, — эта реакция обусловлена тем, что первоначально эта зона была занята как раз не церковными людьми и религиозное присутствие в Интернете было скорее сектантским, а иногда и прямо сатанинским. Оттого первая реакция была — просто отшатнуться. Самоизолироваться. И лишь потом пришла реакция более здравая: войти в этот новый дом, чтобы повлиять на его погоду, сделать хотя бы часть его потеплее и посветлее…

Когда читаешь в некоторых церковных газетах нападки на Интернет, поражаешься прежде всего этой заведомой настроенности на капитуляцию. Так ведь именно этот настрой и приводит к поражению. Если православные публицисты уйдут из Интернета — там действительно будут задавать тон растлители и сектанты. Не потому, что Интернет был создан специально для них — а потому, что православные не пожелали жить в этом общем доме. Так, может, вместо того, чтобы проклинать Интернет — не лучше ли просто самим почаще заходить туда и создавать в этом море островки православия?

Что касается штрих-кодов и шестерок, то это уже другая тема и достаточно серьезная…[90]

— Интернет и всеобщая глобализация — опасны ли они духовно с точки зрения православия? Это от Бога или от …?

— От Билла Гейтса. Не совсем правильно делать мир дуальным, делить его по радикальному черно-белому принципу… Есть то, что входит в наш мир от Бога; есть то, что провоцируется сатаной. А есть то, что творит сам человек — и в добром и в плохом.

А если насчет опасности — опасен не один отдельно стоящия компьютер. Опасна повальная компьютеризация. Она создает новые возможности тотального контроля — я имею в виду электронные карты, ИНН и т. д. Но все же надо различать социальную опасность от опасности духовной. Я как христианин не обязан «уходить от слежки». Скорее наоборот: постоянные разговоры о ней и память о ней способны в конце концов растравить душу. В советские времена мы все были «под колпаком у Мюллера», но это не мешало нам верить, что на самом деле мы — под Покровом Божией Матери. Не будь в нас этой нашей веры — и из-под «колпака» мы бы вышли не Церковью, а вывалились как стая испуганных и озлобленных крыс (ибо в подполье можно встретить только крыс).

— Я извиняюсь за некоторые вопросы, но то что Вам кажется вполне понятным, так как есть внутриправославная дискуссия, для людей вне этой дискуссии не совсем понятно. Допустим человек, который работает с компьютером, развивает Интернет-сайт, и его вдруг начинают проклинать люди, называющие себя православными. Человек начинает испытывать дискомфорт и готов свое негативное чувство перенести вообще на Православие…

— Проблема вот в чем: в современной цивилизации иногда не очень ясно, где та грань, которая отделяет момент, когда человек играет в компьютер, от того момента, когда компьютер начинает играть человеком.

Дело в том, что компьютеры, компьютерные сети и технологии делают частную жизнь человека, его внутренний мир гораздо более прозрачным и, соответственно, уязвимым. Например компьютер позволяет очень оперативно находить информацию и долго ее хранить, причем такую информацию, которая прежде не подлежала контролю: информацию о состоянии здоровья, о передвижении личных денег, о том, в каком магазине, когда, какие деньги я потратил на приобретение какого товара и какой книги.

Электронные деньги — это серьезное покушение на права личности в обществе. Они делают прозрачными твою частную жизнь. По твоим счетам можно определить каждый твой звонок, купленную газету, книжку. Они таким образом позволяют выявить мир твоих убеждений. По тому, какие книги и газеты я покупаю, можно составить представление о том, чем я живу.

В принципе несложно составить такие программы, которые позволят фиксировать мои выходы в Интернет: на какие страницы я захожу, что я смотрю, что я «скачиваю»… И это означает, что, человек полагая, будто он пребывает в ситуации анонимности, закачивает к себе какую-то информацию с какого-то интересного для него сайта, но некто другой (имеющий спецтехнику и допуски спецслужб) получает возможность контроля: он знает, чем этот человек живет.

Помните, как в советские времена прятали Солженицина: западные книжки, самиздат, оборачивали в другие обложки, в тайные места клали, никогда не читали при посторонних. Или как списывали друг у друга кассеты: Высоцкого или Галича, то что нельзя было купить в продаже.

Так вот, если однажды у государства снова появится обязательная идеология и снова появится деление граждан на «черных» и «белых» («белые» должны мыслить так-то и так-то), то с помощью Интернета, у которого государственных границ как раз нет (это его хорошая черта), — очень легко выяснить, а кто, собственно, думает «неправильно».

Пока речь идет о мире, который достаточно терпим к различным убеждениям, в этом нет ничего страшного. Но если вдруг у государства проявятся идеологические приоритеты — официальные или не официальные — это может серьезно сказаться на судьбе гражданина. Что, кстати, очень хорошо заметно в США и в Европе. Там есть правила политической корректности, запретные темы для обсуждения. Например, тот, кто попробует поставит вопрос о преимуществах христианства перед иудаизмом или займется критикой иудейской мистики, сразу лишится работы. На это работает огромная машина — Антидиффамационная лига называется, — которая отслеживает «некорректные высказывания».

В одной из своих книг, посвященных проблеме антисемитизма в русской литературе, они обозвали всех русских классиков антисемитами. Даже Пушкина. Это меня удивило. Господи, думаю, а этот-то негритенок как же в антисемитах оказался? Прочитал, и выяснил, чтоантисемитизм Пушкина (и Гоголя) проявился в том, что он не создал ни одного крупного положительного образа еврея: «Досадно отсутствие положительного образа еврея в творчестве великих писателей»[91]. В США сейчас еврейская диаспора занимает роль КПСС в Советском Союзе.

— Во всяком случае, в США вас не бросят в ГУЛАГ.

— В Советах тоже не всегда надевали наручники. Но если ты не подписался на газету «Правда» во время всеобщей подписки, тебе потом объясняли, что ты поступил некорректно. Потом начиналось — разряд тебе не повышали, путевка в санаторий сгорала, очередь на квартиру отодвигалась, статью твою в газете зарубали. Подобное давление четко чувствуется и определяется теми людьми, которые пробуют идти против течения, ибо сила течения определяется сопротивлением ему, и не заметна тому бревну, которое плывет по течению вместе со всеми. И в Штатах это течение есть. Это уже не лужа, где каждый плавает, в каком хочет направлении. Совершенствование техники социального контроля и идеологического зомбирования сделает тоталитаризм XXI века гораздо опаснее тоталитаризма XX века. Точно также, как диктатуры Гитлера и Сталина были опаснее наполеоновской диктатуры.

— Ну хорошо, это вопрос государства, условно говоря: возможен или невозможен тоталитаризм, но при чем тут вопросы религии?

— Понимаете, в течении предыдущих полутора тысяч лет: от императора Константина Великого до императора Николая Второго, любые перемены, усовершенствования в технике государственного контроля Церковь скорее приветствовала, потому что полагала: «ведь это на нашу защиту, еретиков будут преследовать, не нас. Ведь мы-то с властью, государь наш православный, поэтому проблем у нас не будет»… В середине XIX века св. Игнатий Брянчанинов в ходе дискуссий о судьбе крепостного права даже написал трактат с изложением «точного учения Православной Церкви о рабстве и рабовладении»[92], смысл которого был в утверждении, что «между свободой духовной и свободой гражданской нет никаких отношений»[93]. Сегодняшнее церковное мнение с этим уже не согласно: гражданская свобода воспринимается как условие свободы религиозной, а потому — как ценность, которую верующим людям надо защищать. Отсюда — и массовое недовольство православных людей присвоением электронных номеров (ИНН)…

Опыт XX века показал, что укрепление репрессивных и фискальных мышц государства может создать проблемы не только для еретиков и преступников, но и для нас. Поэтому сейчас Церковь смотрит на все это с точки зрения потенциальных жертв, потенциальных диссидентов.

Не забывайте — Православная Церковь на собственном опыте испытала, что такое быть гонимым в XX веке. И поэтому, когда мы призываем с крайней осторожностью относиться к созданию компьютерных глобальных систем, — это значит, что Церковь впервые за полторы тысячи лет своей истории отождествляет себя с гонимыми.

Может показаться, что мы отдали свои умы во власть необоснованных «фобий» и нам мерещатся преследования там, где на самом деле расцветает полная свобода… Что ж, вспомните о пресловутых «трех шестерках». Безо всякой политики: представьте, что в классе есть мальчик с такой довольно странной привычкой: он всюду ставит три шестерки — в своих тетрадях, дневнике, тетрадях одноклассников, на классной доске, на партах и т. д. Скажете ли Вы, что у этого мальчика все нормально, или скажете, что у него есть проблемы?

— Ну конечно, проблемы какие-то есть…

— А наша проблема в том, что сегодня эти мальчики правят миром.

— ???

— Вы вряд ли будете оспаривать мое предположение, что символическую наполненность долларовой купюры определяют люди, обладающие властными полномочиями… А при всех реформах внешнего облика доллара, неизменной остается ширина банкнот — 66,6 миллиметра…

Конечно, из того, что создатели этой системы играются с тремя шестерками, не следует, что они сатанисты или что они сознательно бросают вызов христианам. Дело в том, что это число в Библии встречается дважды и имеет разный смысл. Первый раз оно встречается в книгах Ветхого Завета и там число 666 — это число, символизирующее мировое богатство: 666 талантов золотом платили покоренные племена царю Соломону. А второй раз это число встречается в Новом Завете, в Апокалипсисе — и там оно уже оказывается печатью сатаны.

Так вот, может быть те люди, насыщают наш мир навязчивыми строенными шестерками — это люди, для которых Новый Завет не авторитетен. Им дороги книги Ветхого Завета, царь Соломон — часть их личной, национальной религиозной традиции и поэтому для них это добрый символ, символ богатства, символ успеха, поэтому этим символом они сопровождают все товары свои и документы. Может быть так, но представьте, если я скажу: «знаете, в моем понимании свастика это добрый символ» и поясню, что он задолго до Гитлера встречался у индусов и у славян, и начну эту свастику всюду рисовать. А возмущающимся людям — ветеранам Второй мировой войны или евреям — буду говорить: «да вы не смущайтесь, в моем понимании это не знак фашизма, а это — древний знак солнцеворота». Не назовете ли Вы мое поведение лукавым и циничным?

— Ну безусловно, люди, которые делают подобные записи, не могут не знать, что для одной из самых мощных в мире религий это число воспринимается негативно.

— И это означает, что в сознании этих людей сидит мысль: как бы поддеть чувства миллионов христиан. Для них это мелочь, такое мелкое развлечение. А в таком мире, в котором у таких «развлекающихся мальчиков» громадная власть, у христиан появляется ощущение, что от таких шуточек — пока только шуточек, — со временем может дойти до чего-то более серьезного. В конце-концов, гонения на Церковь начинались с анекдотов Вольтера.

— Понятно, а сатанизм с точки зрения Церкви — это прямое поклонение сатане или что-то другое?

— «Сатанизм» — это строгий термин. Это или поклонение сатане, или апология сатаны, или же, как минимум, такое перетолкование библейских сюжетов, где упоминается сатана, что он становится положительным персонажем. Нельзя думать, будто любое несогласие с Православием в наших глазах сразу же становится «сатанизмом».

— Вы полагаете, что в современном мире сбываются пророчества Апокалипсиса?

— Пророчества Библии сознательно составлены таким образом, чтобы каждое поколение могло их приложить к себе. Скажем, если общество живет в состоянии раздрая, войны, тогда вспоминаются слова Евангелия: «и восстанет народ на народ, царство на царство, и тогда настанет конец». А если у общества стабильный период, тогда приходят на ум слова апостола Павла о том, что конец станет близок, когда «будут говорить — мир и безопасность».

Так что сама по себе такая эсхатологическая обеспокоенность — это естественная нотка христианского умонастроения. Вопрос в том, чтобы эта нотка не стала сольной, господствующей, не стала бы слишком агрессивно подминать под себя все многообразие жизни, переводя все газетные новости на язык Апокалипсиса. Не надо уверять себя самих, будто мы точно знаем, что нашему поколению суждено быть последним. Не случайно, что в церковной Православной традиции Апокалипсис — единственная из книг Нового Завета, которая никогда не читается в храме за Богослужением. Для того, чтобы не выносить ее на рынки и базары, в мир сплетен.

Да, мы знаем, что есть тревожные тенденции в нынешней «глобализации».

Царство Антихриста, такое, каким оно рисуется в Апокалипсисе, — это авторитарно — тоталитарное царство. Авторитарность его состоит в том, что оно контролирует всю жизнь экономики. Граждане, которые не согласны с политикой государства, обречены на бойкот. Когда нельзя ни покупать, ни продавать без соответствующей символики на себе.

Оно тоталитарно потому, что стремится контролировать души людей, восприятие ими тех или иных событий, в том числе и религиозных. На наших глазах складывается глобальное авторитарное царство, в котором под предлогом борьбы с терроризмом провозглашается необходимость ограничения частной свободы граждан.

Это с одной стороны. А с другой стороны, переведение всей документально-номенклатурной и даже финансовой жизни на язык компьютеров, электронной документации означает, что наша жизнь становится абсолютно прозрачной, каждый человек оказывается просто голым. И появление по всему миру шоу типа «За стеклом» в этом контексте кажется отнюдь не безобидным: это приучение человека к мысли о том, что жить под глазом видеокамер наблюдения очень даже приятно…

Когда я слышу «новости глобализации», я вспоминаю надпись на проклятом «Кольце Всевластья» из «Властелина Колец» Толкиена: «Чтобы всех отыскать, воедино созвать и единою черною волей сковать».

Так что не во всех реформах христиане хотят участвовать и не всеми переменами мы хотим быть затронуты.

— Коль скоро мы затронули Библию и возвращаясь к Интернету. В основе Интернета, вернее его основного сегмента — WWW, лежит понятие ссылки в гипертексте. Не все знают, что идею гипертекста описал в 1945 году директор фонда Науки США Вэннивер Буш. Но почти никто не знает, что Буш — религиозный человек, идею ссылки взял из Библии, которая изначально является как бы гипертекстом: все тексты разбиты на главы, все абзацы пронумерованы, очень часто в тексте стоят точные нумерованные ссылки на другие фрагменты и т. д. А для чего появились ссылки в Библии, зачем такая изощренная нумерация?

— Это скорее некое обнажение ее скрытой гипертекстуальности. Библия при всем многообразии своих авторов (Библия это сборник книг, которые писались на протяжении почти полутора тысяч лет многими десятками людей) — это книга об одном. Единство этой книге придает единство ее центрального персонажа — Христа. Книги Ветхого Завета предсказывают, пророчествуют о Христе. Новый Завет описывает что произошло со Христом. Апокалипсис пророчествует о том, что будет с Церковью Христа.

Нумерация стихов появилась гораздо позже, в более поздние века просто для удобства пользования и отсылок — удобства школяров. Причем далеко не всегда это разбиение на стихи и главы было удачным. Среди богословов даже ходит шутка, что тот человек, который делал разбиение на стихи, делал это, галопируя верхом на лошади. Тем не менее, эта система ссылок — попытка помочь читателю осознать глубинное единство библейского текста. Он по сути своей — гипертекст и в каждой фразе Библии содержится вся она, как в каждой капельке океана содержится химический состав всего океана.

— Библия для простого человека — это набор поучительных мифов, исторических рассказов и легенд. Скажите, что она для Вас, Вам известен некий ее изначальный смысл, недоступный непосвященному?

— Человек, прочитавший Библию, не может воспринимать ее как набор мифов, хотя бы потому, что Ветхий Завет — подчеркнуто историческая книга, исторические хроники. А в Новом Завете — это вообще история одного человека, поэтому тут мифы не при чем.

— Некоторое время тому назад в печати прошло сообщение о том, что Ватикан, который склонен давать «небесного покровителя» различным явлениям нашего мира, всерьез озаботился наделением Интернета покровительством какого-либо святого, такой «Сетевой святой». Как оценивает такие действия Православие?

— У меня это не вызывает никакого раздражения. Я считаю, что Церковь призвана к тому, чтобы о-свят-ить своим светом все сферы человеческой жизни. Не может человек так сказать: «Я два часа в день в Церкви христианин, а все остальное время действую, как обычный человек». То есть не важно где я: на работе, дома, в транспорте, я всюду должен помнить о том, что есть некая система ценностей — этических, религиозных, которым я все время должен следовать. И работа работа в Интернете не должна быть исключением.

Может быть, люди опытным путем найдут, какой святой помогает работающим в Интернете. Честно говоря, моя мечта другая: мне бы очень хотелось, чтобы в XXI веке появились специальные молитвы для компьютера. В наших церковных требниках есть молитвы для крестьян: молитва на выпас скота, молитва для освящения колодца, есть молитва на освящение колесницы. Сейчас появились молитвы на освящение автомобилей, самолетов — замечательно. А я бы очень хотел, чтобы, вот также как у нас есть молитва на избавление от саранчи, точно также появилась молитва на избавление от компьютерных вирусов

-: —)

— Честно скажу, я знаю о такой ситуации. Московский священник Олег Стеняев написал книжку о кришнаитах, причем эта книга была написана очень интересным путем — она была написана на основе диалогов, которые он вел с лидерами кришнаитов. И вот, когда книжка уже была написана, один из кришнаитских браминов пришел к нему в гости. Они посидели, часа два поговорили. И когда затем священник попытался включить компьютер, на котором он набирал книжку, тот не заработал. Он включил запасной компьютер, где была копия — тот же эффект, а на дискетах копий не было. Компьютеры «грохнулись» и в течении двух недель никто не мог с ними ничего сделать.

По истечении двух недель приходит к нему в гости белгородский архиепископ Иоанн, и отец Олег жалуется: «Вот Вы меня благословили написать книгу о кришнаитах, но после того, как один из них побывал у меня в гостях, то ли в результате совпадения, то ли еще почему-то, но компьютеры, на которых хранится эта книга, не включаются». Епископ просто произнес: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа», перекрестил компьютер один, другой — и они заработали…

— Да, честно говоря, если бы я меньше знал компьютеры, то я возможно скептически отнесся бы к этой истории. Но любой программист, очень долго проработавший с компьютерами, знает, что подчас эти устройства могут вести себя иррационально, то есть вне логики программы — какая-то компьютерная мистика… Например, иногда бывает, что пользователь заявляет: «ваша программа не работает». Приходишь, запускаешь на выполнение — все работает без сбоев, проверяешь все режимы — полный порядок… Я это называю: «программа чувствует хозяина»: —) А как вообще создаются молитвы?

— Естественно, молитвы пишет тот, кому они нужнее всего. Не следует думать, что соберется какой-то кружок монахов, который вынесет решение: «Давайте осчастливим компьютерщиков такой молитвой». Вероятнее всего такие молитвы составят сами компьютерщики (может, уже принявшие монашество). Затем — уже по совету с филологами — этот текст будет славянизирован, воцерковлен, а затем уже утвержден на Синодальной богослужебной комиссии.

— А каков Ваш прогноз о развитии компьютеров и информационных технологий через пять лет. Как Вам видится через пять лет отношения: компьютер — информационное общество — Церковь?

— Ну, поскольку через пять лет я стану совсем старым и больным, мне очень бы хотелось, чтобы я мог читать лекции в Интернет-университете, чтобы не нужно было ездить в метро до университета, а чтобы можно было сидеть здесь, дома, а в виртуальном зале перед экранами мониторов собиралась бы аудитория студентов, заинтересованных в этом курсе, и мы бы в системе on-line с ними спокойно общались. Но через пять лет, я думаю, этого в России еще не будет (хотя в Америке такие университеты уже есть). Поймите, я человек, на вашем жаргоне — «чайник», для меня компьютер — это лишь большая пишущая машинка. Так что увольте меня от прогнозов в этой области, лежащей слишком далеко за пределами моей компетенции.

— Кстати, а возможна ли Интернет-служба?

— Я полагаю, что со временем компьютер покончит с одной из самых уважаемых православных профессий — это то, что называется «уставщик». Церковь живет по двум календарям. Есть календарь солнечный — это праздники Рождества, Благовещения, Преображения, которые всегда празднуются в один и тот же день. А есть календарь лунный — от него зависит начало Великого Поста, Масленица, Пасха, Троица. И всегда возникает проблема согласования этих двух календарей. Поэтому в нашем Уставе (Типиконе) специально расписывается, что делать, если такой-то день придется на воскресенье или на среду, плюс поправки для каждого храма в зависимости от того, кому он посвящен. Есть костяк службы — песнопения, которые повторяются каждый день, есть песнопения, которые повторяются раз в два месяца, а есть те, которые повторяются только раз в году. Довольно сложно все это между собой согласовать, надо знать специальную технологию…

— Алгоритм…

— Да, по которому это все надо размещать. Так вот, люди, которые это умеют — «уставщики» — всегда пользовались большим уважением в приходах. Но в ближайшие годы, я думаю, появится компьютерная программа, которая великолепно будет с этим справляться.

Что касается интернет-службы… Я думаю это будет. Ведь есть же телевизионные трансляции служб, и это нормально. Но надо помнить — это для тех, кто не может идти в церковь: из-за детей, собственной болезни или ухода за больным, или же из-за удаленности храма. Для таких людей, безусловно, телетрансляция, радиотрансляция, интернетовские службы нужны. Но для человека все равно важно самому участвовать, а не просто со стороны смотреть. На литургии мы причащаемся к плоти и крови Христа и это не может быть сделано в виртуальной реальности.

Скажем так, через Интернет мы можем сделать все, что мы могли бы сделать для Бога: мы можем послать пожертвования в храм, послушать проповедь, можно передать записку о здравии. Но через сеть не передается то, что Бог дает человеку: Свою благодать, причастие Своей плоти и крови.

— Значит можно так сказать: православный человек должен воспринимать компьютер очень спокойно, как некий прибор, вносящий в его жизнь дополнительное удобство, а неправославные люди должны спокойнее воспринимать выходки некоторых людей, которые называя себя православными считают возможным всех клеймить за несоответствие их представлениям?

— Я думаю, что все немножко сложнее. Да, компьютер вносит определенное удобство, но Интернет — это нечто большее, это не только некое удобство, но это еще и зона опасности, потому что там, где мы не будем зажигать свечи, там будет распространяться тьма. И потому Интернет — это пространство работы и ответственности для христианина. Как и любое иное место, в которое приходят люди…