Оулд и садо-мазо

Сцена первая

Комната. Художник, скорчившись, сидит перед мольбертом, что-то малюет. Откидывается назад, смотрит на картину, думает.

Художник. Без пяти минут шедевр. Совершенно точно вам говорю. Только чего-то не хватает. Маленькой какой-то ерунды, фигульки не хватает – и будет шедевр.

Входит жена. Ходит по комнате, убирается, стирает тряпкой пыль.

Жена. Опять всюду напачкал, старый хрен, намазал своей краской, не отмоешь теперь.

Художник (не обращая внимания). Еще бы маленькую фигульку – и все. Только чего не хватает? Вот в этом и есть мастерство – понять, чего не хватает. Какую фитюльку еще сунуть, чтобы был шедевр? (Задумывается). Хотя кто сказал, что надо шедевр? Может, лучше какую-нибудь дрянь сконстролить? Тогда точно деньги заплатят.

Жена. Что ты там бормочешь?

Художник. Я говорю, сейчас закончу, продадим шедевр за валюту.

Жена. Ты хоть раз видел ее, валюту эту? Твой шедевр и за рубль никому не нужен…

Художник. Не для средних умов. Потомки меня поймут.

Жена. Потомки поймут, а мы уже помрем. Нашел бы лучше работу какую-нибудь.

Художник. Мне работать нельзя. Я художник.

Жена. А художники что – не работают?

Художник. У нас никто не работает. Почему же художники должны?

Жена. Еда вся кончилась.

Художник. И хорошо. Крыс меньше будет. И тараканов. Вчера один мне на голову прыгнул. Чуть не убил, зараза. Ну, ничего, я на него потом тоже прыгнул. Так что мы квиты теперь.

Она ворчит про себя, протирает мебель тряпкой. Распаляется.

Жена. Художник, художник… Не художник ты, а говно.

Художник. Где говно?

Жена. Ты говно!

Художник (после паузы). Ты, дура, не понимаешь высокого искусства.

Жена. Кто дура? Я дура? Это, значит, я дура? Ну, повтори еще раз! Скажи, что я дура!

Художник. Повторяю. А ты запиши. Ты дура, не ценишь своего счастья…

Жена. Ах ты…!

Берет готовые картины и с размаху по очереди надевает их на голову художника.

Жена. Вот тебе – дура! Вот тебе! Вот тебе!

Плачет. Продолжительная пауза.

Художник. Ну, и что ты этим доказала? (Снимая с себя картины). Настоящее искусство бессмертно. Его так просто не уничтожишь, нет. (Берет скотч, начинает заклеивать картины).

Жена бормочет что-то про себя, утирает слезы, продолжает уборку.

Жена. Рисует, рисует. Хоть бы раз портрет жены родной написал.

Художник. Кому он нужен, твой портрет? Ты на себя посмотри! Ты что – королева красоты? Кто такой портрет купит?

Жена. Что сразу покупать? Мне нужен. Кормлю тебя, пою – хоть бы слово благодарности услышать.

Художник. Ну, что ж… Я тебе благодарен, конечно.

Жена (машет рукой). Да уж не надо! Муж художник – и ни одного портрета не нарисовал. Стыд и срам.

Художник. Ты не понимаешь… Ты же старая. У тебя внешность неликвидная.

Жена. Какая есть… (Не выдержав.) На себя вон лучше посмотри. На черта похож. Тебе шестьдесят лет, а выглядишь на все сто.

Художник (смотрит в зеркало). Чем недовольна? Нормальный советский пенсионер. К тому же в автобусе место уступают. Пионеры. Шустрые такие, так и вертятся между ног.

Жена. Что? Какие сейчас пионеры? Ты в автобусе-то когда последний раз ездил?

Художник. Что ж… Недавно ездил. Не вспомню только, когда. (Подумав.) Или, может, все-таки не уступают? Да-а… Какая же тогда польза от старости, если даже место не уступают?

Жена. Альбина с первого этажа себе любовника взяла.

Художник. Альбина? Так она же дряхлая! Ты ей передай, что ей не любовников, ей уже помирать пора.

Жена. Это тебе помирать пора. А она с любовником еще жизни порадуется. Ему 60 лет, а он по дому голый ходит. Вот это я понимаю, мужчина!

Художник. Маньяк!

Жена. Каждый день по три раза ее любит.

Художник. Извращенец!

Жена. Кавалер! Не тебе чета…

Художник снимает брюки, остается в длиннейших семейных трусах, марширует в них по комнате.

Художник. Ну, угодил?

Жена. Не срамись, оденься! Глядеть на тебя тошно.

Художник. Тогда не провоцируй. Я художник. А где ты видела художника без штанов?

Жена. Везде. Художники твои – все сплошь голь перекатная. Кроме Глазунова и Шилова.

Художник. Так они и не художники вовсе.

Жена. О чем и речь! Солидные люди, не какие-нибудь маляры. Ты вон не то, что шедевр, ты даже звонок полгода починить не можешь. Хожу, кулаки отбиваю.

Художник. А зачем тебе звонок? Все равно дверь никогда не запираешь…

Жена. Да я б запирала, да незачем. У нас и украсть-то нечего. А все ты со своими шедеврами. И еще мне претензию предъявляет. Внешность у меня неликвидная. Ты на свою посмотри, бездарь!

Художник. Кто – бездарь?

Жена. Ты – бездарь. Импотент, бездарь и старый хрен!

Вырывает у него из рук картину, которую он заклеил и бьет ему по голове. Выходит из комнаты.

Художник. Я не бездарь… Вот продам шедевр – заживем лучше прежнего. (Опомнившись, кричит ей вслед.) Сама ты импотент!!!

Бросает картину, начинает в волнении бегать по комнате.

Художник. Я – как лучше, а она… Я жизнь украшаю! Художник не может все сразу! Создайте условия – и будет шедевр! (Кричит.) Я не импотент!!! (Ходит, бормочет.) Я не импотент, нет… И не бездарь! Я докажу… Она еще пожалеет. Все еще пожалеют. Такого человека в импотенты записать! Нет на это моего согласия…

Немного успокаивается. Ходит по комнате в задумчивости.

Художник. А, может, и правда импотент? Может, у меня поэтому ничего и не выходит? Художникам ведь нельзя быть импотентами, у них все от сексуальной энергии идет. (Задумчиво.) Импотент? Не замечал за собой такого. Как бы узнать-то точно? К врачу, что ли? Да нет, врач тут при чем. Это же от психики зависит. А психика у меня вроде нормальная. Но тогда почему ни хрена не выходит? (Думает.) Надо жизнь свою обновить. Коренным образом. Чтобы была любовь, чтобы страсть, чтобы искры из глаз сыпались. Все настоящие художники постоянно влюблялись. Вот взять, например, великих. Кого же великих взять? Чайковского, что ли? Нет, не надо Чайковского. Сергея Михалкова взять. Сколько лет-то прожил? Да уж больше, чем я. Женился на молоденькой, чего не жить? И до сих пор бы жил, если бы не споткнулся на ровном месте. Вот она, любовь, что делает! И мне надо так. Не в том смысле, что жениться, это, пожалуй, лишнее. А вот любовь – это обязательно. Вот тогда все получится. Нам, художникам, главное – любовь. Так, значит, и поступим.

Бормоча «Так и поступим!», роется в груде газет. Находит нужную, выдергивает ее из кучи.

Художник (просматривает газету). То, что надо! (Вырезает купон, садится, пишет.) «Красивый мужчина – не импотент – составит счастье юной девушки…» (Задумывается, смотрит на себя в зеркало.) Красивый, красивый… Вранье! Художник должен быть правдив. Не красивый, нет! Симпатичный! (Пишет.) «Симпатичный старичок бальзаковского возраста составит счастье молодой девушки». И телефон. (Перечитывает про себя.) Вот так! Вот она, правда жизни!

Уходит за сцену. Слышно, как набирает телефонный номер.

Голос художника. Витя? Витенька, у меня к тебе вопрос. Я новую жизнь хочу начать. (Подхихикивает.) Нет, не на тот свет… Я в смысле секса и любви. Объявление составил. (Читает.) «Симпатичный старичок бальзаковского возраста составит счастье молодой девушки». И контактный телефон. Кто гном голимый? Почему? Не круто? Совсем? И не прикольно? А как прикольно? Погоди, записываю. Оулд? Значит, старый оулд? Нет, не старый? Просто оулд? Хорошо. Оральный секс. Это как? Не-ет, я так не буду. Не могу. Нет-нет, воспитание не позволяет. Ни-ни-ни. Даже не уговаривай. Садо-мазо? А это что? А вот это я смогу. Это пожалуйста. Это мне жена по десять раз на дню устраивает. Дело привычное. Записываю. Садо… Мазо… хизм! И адрес! Спасибо, дорогой. (Вешает трубку.