Озерный мальчик

13

К профессору Мирчо Евгениеву, дяде Валентина, я попал сравнительно легко и быстро.

Позвонил по телефону, объяснил ему в двух словах, кто я и о чем хочу с ним говорить. Он молчал, я слышал его тяжелое дыхание на другом конце провода. Я уже многое знал о нем и старался вообразить его в этот момент—как он, хмурый, стоит в нерешительности.

— Откуда вы знаете Валентина? — спросил он мрачным тоном.

— Я последний, кто видел его живым, — произнес я хорошо обдуманные слова. — Там, на озере… Может быть, за несколько минут до смерти.

— Ладно, приходите, — ответил он дрогнувшим голосом. — Если хотите, можете прямо сейчас. Откуда вы звоните?

— Из дома. Я живу неподалеку.

— Тем лучше. Жду вас! — сказал он.

Я отчетливо уловил волнение в его голосе. Понимая, о чем он думает в эту минуту, и не желая мучить его ожиданием, я как можно скорее направился к знакомой улице. Позвонил, прислушался, шагов за дверью не было слышно, вместо этого до меня донесся мерный, громкий, точно удары колокола, бой стенных часов. Едва эти звуки растворились в тишине квартиры, дверь распахнулась, и профессор сказал не слишком приветливо:

— Проходите, пожалуйста!

Мы вошли в его кабинет, он молча указал мне на кресло. Я медленно опустился в него. Внимательней взглянул на профессора. На лице его нетрудно было прочесть следы испытываемого им смятения.

— Слушаю вас!

Я подробно рассказал ему о нашей последней встрече с мальчиком до того самого мгновенья, когда я отвернулся и ушел. Он напряженно слушал меня, но постепенно лицо его оживилось, взгляд смягчился.

— Значит, он показался вам жизнерадостным, не так ли?

— Да! — ответил я. — Я уверен, что в эти минуты он не думал о смерти. У него, очевидно, не было никакого предчувствия…

Профессор откинулся на спинку стула, заскрипевшего под его тяжестью.

— Значит, случайность?.. — Теперь в его голосе звучало явное облегчение — то внутреннее облегчение, испытать которое я напрасно мечтал уже несколько месяцев.

— Нет, не случайность! — ответил я.

Он снова впился в меня своими светлыми глазами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что это произошло не случайно. На всех нас лежит вина за его смерть… В том числе и на мне…

Прежде всего потому, что мы были невнимательны к нему.

Профессор вдруг сник, лицо его посерело.

— Да, вы правы, — с усилием проговорил он. — Мы действительно его убили. Все, включая его мать и отца, дружными усилиями. А больше всех, наверно, виноват я… потому что я один понимал, что он собой представляет.

И хотя ему явно было тяжело говорить об этом, он обстоятельно рассказал мне об их последнем лете.

— Конечно, вы меня спросите, почему мы не перевели Валентина в другую школу. Почему мы этого не сделали, хотя я был глубоко убежден, что это надо было сделать. Безусловно, тут неблаговидную роль сыграл его отец. Но не это главное, не это! В конце концов он не понимал, что делает. А я понимал. Тогда почему же я этого не сделал? Не знаю, не могу ответить. Нет, могу. Все это происходит от того, что мы живем лениво, вяло. Живем, не пытаясь хоть сколько-нибудь поглубже себя понять. И других тоже. Ну хотя бы себя, ведь должны же мы отвечать за свои поступки…

— Да, мы не отдаем себе отчета в своих поступках! — согласился я с горечью.

— Вот именно! — живо откликнулся он. — В лучшем случае мы понимаем их практическое значение, но не глубинный смысл. Позволяем повседневности увлечь себя, плывем по течению, не поднимаясь над поверхностью, перестаем отличать главное от неглавного, забываем о критериях, теряем чувство ответственности. И думаем, что все как-то устроится, исправится без нашего участия…

Он замолчал. У меня тоже не было никакого желания говорить. Он был прав, я давно это понял. И когда понял, вся эстетика Гегеля стала казаться мне стогом сгнившего сена.

— Значит, вы считаете… — начал я нерешительно.

— Да, считаю! — резко прервал он меня. — Теперь, конечно… Мы виделись с Валентином еще несколько раз, и я бы мог о чем-то догадаться. Он очень переменился. В положительную сторону… Но видимо, я не учитывал чего-то. Каких-то мелочей, как мне представлялось… А они, по всей вероятности, были, не знаю уж какое слово подобрать, самыми решающими, что ли.