Озеро душ

ГЛАВА 2

Александр Рибс спал в большой шине, подвешенной на дереве. Он всегда спал, свернувшись — это держала его тело гибким и облегчало скручивание и искривление, когда он выступал. Обычно он держал шину на специальном стенде в его автоприцепе, но иногда он переносил ее на улицу и спал под открытым небом. Это была холодная ночь для того, чтобы спать на открытом воздухе — середина зимнего ноября — но у него был толстый мешок, с меховой подкладкой, чтобы не пустить холод.

Поскольку Александр храпел музыкально, молодой мальчик подполз к нему, с тараканом в правой руке, с намерение бросить его в рот Александра. Позади него старший брат и младшая сестра смотрели на него с озорным ликованием, убеждая его двигаться резкими жестами рук всякий раз, когда он нервно останавливался.

Когда мальчик приблизился к шине и поднял таракана, его мать — всегда готовая к вреду — высунула голову из соседней палатки, сорвала левое ухо и бросила им в него. Оно закружилось в воздухе как бумеранг и выбило таракана из пухлых пальцев мальчика. Визжа, он умчался назад к брату и сестре, а Александр спал, не подозревая, что чудом избавился от неприятной участи.

— Урча! — отрезала Мерла, ловя ухо, когда оно прилетело назад, затем снова прикрепила его к голове. — Если я поймаю тебя снова, беспокоящим Александра, я запру тебя с Человеком-волком до утра!

— Шэнкус заставил меня сделать это! — заскулил Урча, получив локтем в бок от своего старшего брата.

— Я не сомневаюсь, что он довел тебя до этого, — рычала Мерла, — но ты достаточно взрослый, чтобы знать лучше. Не делай этого снова. Шэнкус! — добавила она. Мальчик-змей посмотрел невинно на свою мать. — Если Урча или Лилия попаду сегодня вечером в неприятности, я буду считать тебя ответственным.

— Я ничего не делал! — закричал Шэнкус. — Они всегда…

— Достаточно! — прервала его Мерла. Она направилась к своим детям, затем увидела, что я сидел в тени дерева рядом с тем, на котором висел Александр Рибс. Ее лицо смягчилось. — Привет, Даррен, — сказала она. — Что ты делаешь?

— Ищу тараканов, — сказал я, управляя короткой улыбкой. Мерла и ее муж, Эвра Вон — человек-змея и один из моих самых старых друзей — были очень любезны со мной, когда я прибыл несколько недель назад. Хотя мне было трудно ответить на их доброту в моем несчастном настроении, я сделал так много усилий, сколько мог.

— Холодно, — отметила Мерла. — Принести тебе одеяло?

Я покачал головой. — Нужно больше чем небольшой мороз, чтобы охладить полувампира.

— Хорошо, ты не мог бы последить за этими тремя, пока ты на улице? — спросила она. — У Эвры кожа линяет. Если бы ты смог удержать детей в стороне, это была бы реальная помощь.

— Без проблем, — сказал я, поднимаясь и сметая с себя пыль, когда она вернулась в палатку. Я подошел к трем детям Вон. Они смотрели на меня неуверенно. Я был необычно важным после возвращения в цирк уродов, и они были не совсем уверены, что делать со мной. — Что бы вы хотели сделать? — спросил я.

— Таракан! — завизжала Лилия. Ей было только три года, но выглядела она на пять или шесть из-за грубой, цветной чешуи. Как Шэнкус, Лилия была получеловеком, полузмеей. Урча был обыкновенным человеком, хотя он хотел походить на двух других, и иногда приклеивал разукрашенные обрывки фольги к телу, вводя свою мать в дикое раздражение.

— Нет больше тараканов, — сказал я. — Что — нибудь еще?

— Покажи нам, как ты пьешь кровь, — сказал Урча, и Шэнкус сердито на него зашипел.

— Что случилось? — спросил я Шэнкуса, которого назвали в мою честь.

— Он не должен был это говорить, — сказал Шэнкус, сглаживая назад желто-зеленые волосы. — Мама сказала нам не ничего не говорить о вампирах — это может расстроить тебя.

Я улыбнулся. — Мамы волнуются о глупых вещах. Не волнуйтесь — вы можете говорить все, что угодно. Я не возражаю.

— Тогда ты можешь показать нам, как ты пьешь кровь? — спросил Урча снова.

— Несомненно, — сказал я, затем раскинул руки, сделал страшное лицо, и издал глубокий стонущий шум. Дети завопили от восхищения и убежали. Я поплелся за ними, угрожая разорвать их животы и выпить всю кровь.

Хотя я был и в состоянии изобразить веселье для детей, внутри я чувствовал себя пустым как всегда. Я все еще не смирился со смертью мистера Крэпсли. Я спал очень мало, не больше чем час или два в основном ночью, и я потерял аппетит. Я не пил кровь, начиная с отъезда из города. Также я не мылся, не менял одежду, разорванную ногтями — они росли быстрее, чем человеческие — или плакал. Я был пустым и потерянным, и ничто в мире не казалось стоящим.

Когда я пришел в цирк, мистер Толл провел весь день, закрывшись в его трейлере с Эванной. Они появились поздней ночью и Эванна улетела без слов. Мистео Толл проверил, что с Харкатом и со мной все хорошо, затем поселил нас в палатке, с гамаками и со всем остальным, что требовалось. С тех пор он потратил много времени на разговоры со мной, рассказывая о мистере Крэпсли и о том, что они вместе делали в прошлом.

Он просил меня поделиться моими собственными воспоминаниями, но я мог только улыбнуться слабо и покачать головой.

Я не мог упомянуть имя мертвого вампира без сжатия в животе и пульсирующей головной боли.

Я не очень общался с Харкатом в последнее время. Он хотел обсудить смерть нашего друга, но я не мог говорить об этом, и отвергал его, чем очень его расстраивал. Я был эгоистичен, но я ничего не мог с этим поделать. Мое горе было выжимающим и бесконечным, отключая меня от тех, кто заботился обо мне и желал помочь.

Впереди, дети Вон остановились, схватив ветки и гальку, и бросили их в меня. Я наклонился, чтобы схватить палку, но мои мысли вернулись в прошлое к той подземной пещере и лицу мистера Крэпсли когда он отцепился от Стива и упал на пламенные колья. Печально вздохнув, я сел в середине поляны, не замечая, как дети Вон покрывали меня мхом и грязью и с любопытством в меня тыкали. Они думали, что это часть игры. У меня не было духа, чтобы сказать им, что это не игра, поэтому я просто сидел не двигаясь, пока им не надоело и они не побрели прочь. Потом я оставался там, грязный и один, когда наступила ночь и похолодало вокруг меня.

Когда потянулась другая неделя, я все дальше и дальше уходил в себя. Я больше не отвечал людям когда они задавали вопрос, только ворчал как животное. Харкат попытался заговорить со мной о моем настроении три дня назад, но я обругал его и сказал ему оставить меня в покое. Он вышел из себя и сильно ударил меня. Я, мог бы, нырнуть с пути его коренастого серого кулака, но я позволил ему прибить меня в землю. Когда он наклонился, чтобы помочь мне встать, я отбил его руку прочь. Он не разговаривал со мной с тех пор.

Жизнь пошла своим чередом вокруг меня. Люди цирка были взволнованы. Труска — леди, которая могла вырастить бороду по желанию, затем втянуть волосы назад в лицо — вернулась после отсутствия в несколько месяцев.

Большая вечеринка состоялась, в ту ночь, по случаю ее возвращения. Было большое приветствие и пение. Я не присутствовал. Я сидел один на краю лагеря, с каменным лицом и сухими глазами, думая — как обычный — о мистере Крэпсли. Поздно ночью, раздался стук в мое плечо. Подняв глаза, я увидел Труску, которая улыбаясь, протягивала мне кусок пирога. — Я знаю, ты чувствуешь себя упавшим, но я думаю, что тебе могло бы понравиться это, — сказала она. Труска все еще училась говорить на английском языке и часто корежила слова.

— Спасибо, но я не хочу, есть, — сказал я. — Рад видеть тебя снова. Где ты была? — Труска не ответила. Мгновение она смотрела на меня — затем сунула часть пирога в мое лицо! — Что за черт! — заорал я, вскакивая на ноги.

— Это, то, что ты получаешь за свои большие капризные кишки, — засмеялась Труска. — Я знаю тебе грустно, Даррен, но ты не можешь все время сидеть как сварливый медведь.

— Ты ничего не знаешь об этом, — огрызнулся я. — Ты не знаешь, что я чувствую. Никто не знает!

Она посмотрела на меня лукаво. — Ты думаешь, что ты единственный, кто потерял кого — то близкого? У меня был муж и дочь. Они были убиты злыми рыбаками.

Я глупо мигал. — Я сожалею. Я не знал.

— Никто здесь не знает. — Она села около меня, убрала свои длинные волосы с глаз и посмотрела на небо.

— Поэтому я уехала из дому и присоединилась к цирку уродов. Я была ужасно сломлена внутри и должна была уйти. Моей дочери было меньше чем два года, когда она умерла.

Я хотел что-то сказать, но в горле было чувство, как будто веревка туго стянулась вокруг него.

— Смерть кого-то, кого ты любишь, является второй худшей вещью в мире, — сказала мягко Труска. — Худшая вещь, что ты причиняешь себе боль, что ты умираешь также внутри. Лартен мертв и мне грустно за него, но если ты продолжишь так вести себя, мне будет более грустно за тебя, потому что ты будешь мертв также, даже притом, что твое тело живет.

— Я ничего не могу с этим поделать, — вздохнул я. — Он заменил мне отца, но я не кричал, когда он умер. Я все еще не могу. Я не могу.

Труска тихо изучила меня, затем кивнула. — Это трудно, жить с печалью, если ты не можешь вывести ее со слезами.

Не волнуйся — в конце концов, ты будешь кричать. Возможно, ты почувствуешь себя лучше, когда ты это сделаешь. — Встав, она протянула мне руку.

— Ты являешься грязным и вонючим. Позволь мне помочь, очистить тебя. Это могло бы помочь.

— Я сомневаюсь относительно этого, — сказал я, но последовал за ней в палатку, которую мистер Толл подготовил для нее. Я вытер следы пирога со всего лица, потом разделся и обернул полотенце вокруг себя, в то время как Труска заполнила бадью горячей водой и смешала ее с душистыми маслами. Она оставила меня, чтобы я смог залезть в бадью. Я чувствовал себя глупо, ступая в душистую воду, но это было замечательно, как только я лег. Я оставался там почти час.

Труска вошла, когда я вылез из бадьи и высушила меня. Она забрала мою грязную одежду, поэтому я держал полотенце обернутым вокруг талии. Она заставила меня сесть на низкий стул и приступила к обрезанию ногтей ножницами и подпиливанию их. Я сказал ей, что они не будут хорошо работать — у вампиров экстра-жесткие ногти — но она улыбнулась и подрезала вершину ногтя от моего правого большого пальца ноги. — Это суперострые ножницы. Я знаю все о ногтях вампира — я иногда обрезала их Ванше!

Когда Труска закончила с моими ногтями, она подстригла мои волосы, затем побрила меня и завершила все быстрым массажем. Когда она остановилась, я встал и спросил, где моя одежда. — В огне, — ухмыльнулась она. — Она была гнилой. Я выбросила ее.

— Ну и, что ты предлагаешь мне надеть? — проворчал я.

— У меня есть сюрприз, — сказала она. Подойдя к платяному шкафу, она вырвала из него ярко окрашенную одежду и расположила ее на ножке ее кровати. Я сразу признал яркую зеленую рубашку, фиолетовые брюки и сине-золотой жакет — пиратский костюм, который я носил, когда жил в цирке уродов.

— Ты сохранила это, — пробормотал я, улыбаясь по-дурацки.

— Я сказала тебе, когда ты был здесь в прошлый раз, что я оставлю их и сохраню так, чтобы ты мог носить их снова, помнишь?

Это походило на годы, с тех пор как мы остановились в цирке незадолго до нашего первого столкновения с властелином вампирцев. Теперь, когда я бросил свой взгляд назад, я вспомнил Труску, обещающую приспособить мой старый костюм, когда у нее будет шанс.

— Я подожду снаружи, — сказала Труска. — Надень это и позови когда ты будешь готов.

Мне потребовалось много времени, чтобы влезть в одежду. Чувствовал себя странным, одевая это после всех этих лет. В последний раз, когда я носил их, я был мальчиком, все еще достигающим соглашения с тем, чтобы быть полувампиром, не осознающим каким трудным и неумолимым может быть мир. В то время я думал, что одежда выглядела крутой, и я любил носить ее. Теперь она выглядела ребяческой и глупой на мне, но так как Труска вошла в проблему сохранить их, я полагал, что я должен надеть их, чтобы угодить ей.

Я позвал ее, когда был готов. Она улыбнулась, когда зашла, затем пошла к другому платяному шкафу и пришла назад с коричневой шляпой украшенной длинным пером. — У меня нет ботинок твоего размера, — сказала она. — Мы получим их несколько позже.

Надевая шляпу, я наклонил ее под углом и улыбнулся застенчиво Труске. — Как я выгляжу?

— Посмотри сам, — ответила она, и подвела меня к зеркалу в полный рост.

У меня дыхание сперло в горле, когда я столкнулся лицом к лицу со своим отражением. Возможно, это был трюк ближнего света, но в новой одежде и шляпе, с моим чисто выбритым лицом, я выглядел очень молодым, как тогда, когда Труска в первый раз нарядила меня в этот костюм.

— Что ты думаешь? — спросила Труска.

— Я похож на ребенка, — прошептал я.

— Это — частично зеркало, — хихикала она. — Оно сделано, чтобы снимать несколько лет — очень любезно для женщин!

Убрав шляпу, я потрепал волосы и посмотрел на себя искоса. Я выглядел старше, когда я смотрел искоса — возникли линии вокруг глаз, напоминания бессонных ночей, которые я вынес, начиная со смерти мистера Крэпсли.

— Спасибо, — сказал я, отворачиваясь от зеркала.

Труска положила твердо руку мне на голову и повернула назад к моему отражению. — Ты не закончил, — сказала она.

— Что ты подразумеваешь? — спросил я. — Я видел все, что должен был там видеть.

— Нет, — сказала она. — Ты не увидел. — Наклонившись, она постучала по зеркалу. — Смотри на свои глаза. Вглядись в них глубоко, и не отворачивайся, пока не увидешь.

— Увижу что? — спросил я, но она не отвечала. Хмурясь, я вгляделся в свои глаза, отраженные в зеркале, в поиске чего-нибудь странного. Они выглядели одинаково как всегда, немного более грустные, чем обычно, но …

Я остановился, понимая, что Труска хотела, чтобы я увидел. Мои глаза не просто выглядели грустными — они были полностью пустыми от жизни и надежды. Даже глаза мистера Крэпсли, когда он умер, не выглядели, такими проигравшими. Теперь я знал, что имела в виду Труска, когда она сказала, живя, можешь быть также мертвым.

— Лартен не хотел бы этого, — пробормотала она в мое ухо, пока я уставился на ввалившиеся глаза в зеркале. — Он любил жизнь. Он хотел бы, чтобы ты любил ее также. Что бы он сказал, если бы он увидел этот живой-но-мертвый взгляд, который ухудшится, если ты не остановишься?

— Он … он… — проглотил я глубоко.

— Пустота бесполезна, — сказала Труска. — Ты должен заполнить глаза, если не радостью, то печалью и болью. Даже ненависть лучше, чем пустота.

— Мистер Крэпсли сказал мне, что я не должен потратить свою жизнь впустую на ненависть, — сказал я быстро, и понял, что это был первый раз, когда я упомянул его имя, начиная с приезда в цирк уродов. — Мистер Крэпсли, — сказал я снова, медленно, и глаза в зеркале сморщились. — Мистер Крэпсли, — выдыхнул я. — Лартен. Мой друг. — Мои веки теперь дрожали, и слезы собрались на краях. — Он мертв, — застонал я, поворачиваясь, чтобы встать перед Труской. — Мистер Крэпсли мертв!

С этим я бросился в ее объятия, обхватил руки вокруг ее талии, и завопил, наконец, найдя слезы, чтобы выразить мое горе. Я плакал долго и тяжело, и солнце поднялось новым утром прежде, чем я закричал и скользнул к полу, где Труска подсунула подушку под мою голову, и напевала странную, грустную мелодию, когда я закрыл глаза и заснул.