Озорная птица и другие рассказы

ВЕТЛЫ

Ночь.

Крепко спят люди, уставшие днем за полевой работой.

В небе из черных туч изредка месяц кособокий покажется и вновь скроется в лохмы растрепанные.

Молчаливо и жутко в такие ночи на улицах.

Ни песен, ни гармошки залихватской не слышно. Лишь собака чья-нибудь шальная забрешет, да петух, хлопнув крыльями, заорет. Только злобный ветер один неуемен. Высвистывает он по застрехам, в ветлах ревет без умолка, макушки их могучие в стороны раскачивает.

Высоки и пушисты ветлы у Володькиной избы. В два ряда идут они по бокам, в один ряд перед избой, будто палисадником оцепляя. Отец Володькин, когда парнем еще был, насажал их, да с тех пор и пошли они в рост.

Любил. лазить на эти ветлы сам Володька. Залезет туда и поглядывает вниз, словно коршун на село.

Сколько раз отец собирался продать их, да Володька уперся, не дал.

— Чего в них толку? Деньги дадут ведь.

— Денег надолго не хватит, а ветлы завсегда.

Перфилка, друг Володьки закадычный, рядом живет. Вдвоем иногда заберутся на ветлы, один на ту, что около угла, другой, что у сарая, и ну в грачей играть, перекаркиваться.

Не раз говорил Володька товарищу своему:

— А вы что не насадите ветел себе?

— Отец не хочет.

— Ты сам.

— Больно возиться с ними долго.

— Ничего не долго, нарублю тебе сучков и рассаживай.

— Тятя ругается.

— А чего ему до этого?

— Говорит, всю тропу на гумно загородят. Ходить негде будет.

— Плохой твой отец.

Приходил Перфилка домой, с отцом ругался. А как с отцом ругаться? Знамо, тот живо кнут со стены. Хорошо — у Перфилки ноги быстрые, а отец бегать разучился, не. то досталось бы здорово.

Один раз, когда отец на базар уезжал, Перфилка колышков этих самых ветловых навтыкал было, да вернулся отец — колышки долой, а Перфилке подзатыльник.

— Вот глядите, какой у меня отец— говорил Перфилка ребятам на улице. — У него сердце болит, ежели он мне по затылку не звизданет хоть раз в неделю.

— Счастье тебе такое, — отвечали ребята.

— Вам бы это счастье…

Все чернее и мрачнее ползли тучи по небу, сильнее ветер. Не спит лишь сторож один ночной, нет-нет, да и застучит колотушкой где-то на окраине.

Но что это?.. Будто месяц новый из-за крыши избы Перфилкина соседа выглянул. Выглянул месяц и скрылся. Да не надолго скрылся: змейкой метнулся он по крыше, изогнулся и целым снопом вверх загудел.

Что есть мочи забила колотушка сторожа, крик его отчаянный на всю улицу раздался:

— Пож-а-ар!!!

Захлопали ставни окон, загремели двери изб и мазанок, кто где спал. В чем были, на улицу выбежали, и огласились улицы криком тревожным, оглушительным. Кто-то до церкви добежал, веревку колокола дергал, и охал испуганно набат волнующий:

«Бом, бо-ом, бом!»

Часто, гулко и жутко.

Озарилось село ярким заревом, крыша, огнем охваченная, метала в небо языки кровавые.

С криком и плачем метнулись из сеней соседи Перфилкины. А отец Перфилки, как увидел в окнах свет не лунный, а пугающий, заорал во всю избу:

— Гор-им, встава-ай!!

Испуганно шарахнулся сам Перфилка из сеней во двор, бросился ворота отворять, скотину на огород выталкивать. Упиралась скотина ошеломленная, но Перфилка прилив силы в себе невероятный от испуга почувствовал и овец через плетень в огород перекидывал.

Клокотал и ревел неуемный огонь по сухой крыше, летели искры на Перфилкину избу. Видел Перфилкин отец, не остаться их избенке, видел это и Перфилка.

Крепко сжалось сердце, слезы хлынули из глаз.

— Таскай, сынок, таскай все под ряд!

— Сундук берите!

— Коробью.

А колокол все стонал и бухал.

— Насос, насос давайте! — кричали мужики.

Да разве скоро дождешься пожарников? И насос без дровней, и колеса где-то валяются разбитые, а кишка хлещет во сто дыр.

Приехали пожарники, а огонь уже на Перфилкиной избе играл.

Стоял Перфилка в сенях как полоумный, вверх, в крышу глаза немигающие уставил, а оттуда на него искры сыпались, дымом глушило.

— Батюшки, кормильцы, где ребенок то? — орала Перфилкина мать.

— У тебя на руках! — крикнул ей кто-то.

На крыше Перфилкиной избы метались мужики с вилами, но скоро кубарем скатились вниз.

— Могуты от жарищи нет.

— Куда там, разь можно усидеть.

. — Хоть бы дождь пошел. И тучка вот низко.

— Холостая она, тучка-то.

Выбежал Перфилка к мазанке, стал там столбом омертвевшим.

Кто-то из товарищей подошел к нему.

— Горите?

— Уйди! — крикнул Перфилка.

Пылает Перфилкина изба, факелом ревущим в небо упирается, искры по ветру мечет.

— Братцы, на соседей перекинет!

— Соседей отстаивать. Не давать дальше дорогу.

— На крышу лезьте.

Хлещет огонь с Перфилкиной избы, языками длинными к Володькиной ласкается, будто просит ее: «прими меня, я ласковый».

Искры сыпятся, «галки» летят, ветром пламя шибает, но не в крышу, а в огромные ветлы огонь ударяется. Стоят они, ветлы, красным полымем озаренные, стоят словно сторожа немые, великаны зеленые.

И уже обгорело их несколько, листья в трубки свернулись, свечами вспыхнули, но не пускают они жаркое пламя к Володькиной избе.

Сам Володька с ведром у Перфилкиной избы бегает, тушить огонь помогает. Но свечкой догорела Перфилкина избенка, догорела и рухнула. А Володькина осталась. Ветлы отстояли ее. Только три в борьбе упорной свалились, погорели. А утихло все, прогорело, таскать добро все стали в избы. Только Перфилкину семейству некуда деваться. В мазанку пришлось пожитки снести.

Встретил после Володька Перфилку с отцом, сказал только одно слово:

— Ветлы-то?

Взглянул укорно Перфилка на отца своего, утер слезу и ничего не ответил Володьке, другу своему закадычному.