Пачка сигарет

Свет падал равнодушной желтой волной — но на полпути смешивался с табачным дымом, терялся, начинал метаться, отскакивая от шершавых белых стен облаком неясных бликов. Томас затушил сигарету в пепельнице и махнул рукой, разгоняя дым, — тогда свет упал на гладкую поверхность стола так, как ему и следовало — спокойно и правильно. Томас встал и открыл узкое кухонное окно. «Все-таки курить — мерзко», в очередной раз подумал он.

Хотя, сказать по правде, Томас никогда толком и не курил. Сигарета раз в несколько месяцев — вряд ли это может считаться. Да и сигарета эта всякий раз давалась Томасу с большим трудом — он буквально заставлял себя вдыхать отравленный, гнусный дым. Но это было необходимо.

Потому что пачка еще не закончилась. Он еще не все знал.

— Мы не можем оставить мальчика у себя.

Миссис Коул, работник социальной службы со стажем и не очень аккуратным перманентом, только кивнула. Эту фразу про Томаса она слышала уже не в первый раз.

— Мы знаем, что у него было трудное детство, но поймите нас правильно — у нас же еще свои дети. А Томас — он совершенно неуправляемый.

— Он не слушается вас?

— Да нет, вообще-то Томас довольно послушный… — миссис Голдинг смущенно посмотрела на свой маникюр, такой же безупречный и стильный, как и гостиная, в которой они сидели. — Наверное, неуправляемый — неправильное слово. Просто я никогда не знаю, что у него на уме, что он чувствует. И иногда мне кажется, что он вообще не чувствует ничего, — женщина подняла на миссис Коул свои большие глаза и посмотрела почти беспомощно.

Миссис Коул снова кивнула. Это она тоже слышала не раз.

— И это все? — спросила соцработник, как всегда, довольно сухо, зная наперед, что ответ будет отрицательным. Всегда было что-то еще.

Миссис Голдинг покачала своей красивой головкой и вдруг сморщилась так, как будто вот-вот расплачется.

— Он замучил нашу кошку, — прошептала она.

Миссис Коул на этот раз не стала даже кивать — хотя примерно этого она и ожидала.

— До смерти, — на этих словах лицо миссис Голдинг приобрело новое и несколько неожиданное для нее яростное выражение. — Вы бы видели, что он с ней сделал! У Софи случилась истерика, а Майкл потребовал запирать Томаса на ночь, потому что боится. И вы знаете, — миссис Голдинг решительно посмотрела на свою собеседницу, — я понимаю Майкла. Мне тоже теперь страшно.

— Но ведь вы же сами сказали, что Томас послушный мальчик, — спокойно напомнила миссис Коул. — Может быть, нужно просто поговорить с ним, объяснить, почему то, что он сделал — плохо?

— Плохо?! — чуть не взвизгнула миссис Коул. — Вы считаете, что это — плохо?! Да ведь это чудовищно! Как вообще ребенок может быть способен на такое…

— Я хорошо понимаю ваше возмущение, миссис Голдинг, — ровным, профессиональным тоном уверила ее миссис Коул, — но мы с вами должны помнить, что Томас — не совсем обычный мальчик и к нему нужен особый подход. И полноценная, любящая семья — это единственный шанс для него вырасти нормальным.

— Я знаю, — ответила миссис Голдинг. Она уже успокоилась и снова выглядела сдержанно и стильно. — Но мы не можем обеспечить мальчику этот самый «особый подход». Я не готова ради него рисковать благополучием и здоровьем моих собственных детей.

Миссис Коул украдкой вздохнула. Она знала, что этим все закончится, знала еще в тот момент, когда миссис Голдинг позвонила ей и сказала, что хочет поговорить насчет Томаса. Это был не первый подобный звонок от семей, которые выражали свою готовность стать опекунами Томаса. Спустя несколько недель «ознакомительного пребывания» мальчик неизбежно возвращался в приют. Но все равно каждый раз миссис Коул надеялась, что все обойдется.

— Когда я могу забрать Томаса?

— Прямо сейчас. Его вещи собраны и упакованы. Я его позову.

Миссис Коул осталась ждать на большом, светло-бежевом диване. Гостиная была очень просторной, настолько, что воздух неизбежно становился неуютно прохладным, как будто она сидела не в комнате частного дома, а в лобби дорого отеля.

«А может, оно и к лучшему», — подумала миссис Коул. «Я бы, может быть, тоже кого-нибудь замучила, если бы мне пришлось здесь жить».

Послышались шаги, и в комнату вернулась миссис Голдинг. За ней, наклонив голову так низко, что черная челка скрывала глаза, шел подросток лет двенадцати, постоянно поправляя на плече сумку.

«Хоть бы вещи помогла донести», — заметила про себя миссис Коул. Томас подошел к дивану и остановился в нескольких шагах, глядя на нее из-под челки.

— Ты готов?

Мальчик кивнул. Миссис Коул поднялась. Ноги увязли в пушистом ковре.

— Всего хорошего, миссис Голдинг. Вам придется еще раз приехать к нам, чтобы уладить некоторые формальности.

— Разумеется.

Они пошли к выходу — миссис Коул и Томас за ней, все поправлявший свою сумку. В прихожей она не выдержала, обернулась, и коротко бросила:

— Давай сюда.

Томас молча протянул сумку.

Он был послушным мальчиком.

Их было потом еще несколько, этих семей. Благополучных и благонадёжных, считавших опекунство необходимой добродетелью, чем-то вроде налога обществу. Со временем миссис Коул стала думать, что Томасу было бы куда лучше в какой-нибудь неблагополучной и неблагонадёжной семье, что там он смог бы освоиться. Но такие семьи не стремились кого-нибудь усыновлять.

Когда Томасу исполнилось шестнадцать, единственный сын миссис Коул, который был всего на год старше, насмерть разбился. Вождение под воздействием сильнодействующих психотропных веществ. «Вы знали, что ваш сын употреблял наркотики?» Миссис Коул не знала. Она очень много времени проводила на работе.

Миссис Коул уволилась сама, не дожидаясь громкого разбирательства. До пенсии оставалось всего ничего, она пошла работать приходящей сиделкой — и забрала к себе Томаса.

С ним было непросто. Но миссис Коул знала его уже восемь лет, она успела выучить все его привычки, приемы, уловки. И Томас доверял ей. Не то, чтобы он ее любил — Томас не способен был кого-либо любить. Просто миссис Коул была своей. Она была константой в его мире, чем-то привычным и надежным, его тылом. Детство в приюте и бесконечная череда «ознакомительных» семей приучили его, что всегда нужно прикрывать спину. И миссис Коул прикрывала его. На нее можно было положиться.

Она многому научила его. Например, тому, что кошки — это неприкосновенные животные. По крайней мере, ее кот Барни. Со временем мораторий удалось распространить на всех кошек и собак, во всяком случае, соседских. Порой миссис Коул заставала Томаса за препарированием очередной лягушки, но предпочитала ничего на этот счет не говорить. Только один раз она спокойно спросила:

— Зачем ты это делаешь?

Томас задумался, а потом поднял на нее свои серые глаза, так странно контрастировавшие с темными волосами, и очень тихо сказал:

— В этот момент я что-то чувствую. Как будто я — это она. Понимаете?

Миссис Коул кивнула. А на следующий день позвонила психологу, к которому ходил Томас. Просто так, поболтать. Психолог была бывшей коллегой миссис Коул.

Когда Томас закончил школу, то не стал поступать в колледж, а уехал из их города в другой штат — работать на завод. Миссис Коул не спорила. Она тоже считала, что Томасу лучше работать с деталями, чем с людьми.

Он иногда приезжал в гости. Сообщал заранее, с той же безупречной пунктуальностью, с которой каждый день писал электронное письмо с описанием прошедшего дня. Письма эти были, по большей части, совершенно одинаковыми — смена на заводе не изобиловала интересными событиями, а после работы Томас всегда ехал прямиком домой — ужинать и спать. По выходным он сидел дома и читал — и еще иногда ходил в кино. Один.

Год спустя после отъезда от Томаса пришло письмо. Оно почти не отличалось ото всех предыдущих — только в конце была фраза:

«А я еще сегодня вечером я убил человека».

Мелкие магазинчики, которые держали латиносы и китайцы, грабили сплошь и рядом. Это было настолько обычным делом, что владельцы магазинов имели в бюджете отдельную статью — «непредвиденные расходы» — именно на такой случай. Вбегал пацан с пистолетом, наставлял его на продавца, требовал достать все из кассы, получал деньги и убегал. Иногда пацанов было двое. Иногда это был обдолбанный наркоман. Но суть не менялась.

Поэтому не было ничего удивительного, что именно в тот момент, когда Томас собирался взять с полки пачку крекеров, в магазин влетел чернокожий парень и начал кричать что-то неразборчивое. Впрочем, разбирать и не нужно было — нацеленное на кассира дуло все объясняло и безо всяких лишних слов.

Вот только кассир оказался непонятливым. Упертым. А может, у него в бюджете уже не осталось средств на непредвиденные расходы. Поэтому открывать кассу и отдавать деньги маленький китаец не захотел.

В первый момент грабитель немного смешался. Оно и понятно — он всегда брал «на испуг», быстро и без лишнего шума. Никакой стрельбы, никаких жертв. Можно было и сейчас развернуться и уйти — но парень уже накрутил себя, адреналин стучал в висках. Поэтому он вскинул руку — и выстрелил в потолок. Посетители вскрикнули и присели. Томас аккуратно поставил крекеры обратно. И сделал маленький шаг вперед.

Потом, по вечной привычке анализировать каждое свое действие в тщетной попытке найти ответ на вопрос — множество разных вопросов — Томас пытался понять, почему он сделал этот шаг. Почему не присел, как все, прикрывая голову, чтобы спокойно ждать конца — а он, возможно, единственный из всех мог бы ждать действительно спокойно. Но тогда, сразу после выстрела, который разнес одну из унылых ламп дневного света, Томас буквально ощутил возбуждение, азарт, которые исходили от пацана с пистолетом. И он пошел на эти эмоции, как змея ползет на тепло, пошел медленно, но уверенно, бесшумно — детство в огромных особняках с полированными полами и гулким эхо приучило Томаса двигаться настолько тихо, насколько это возможно. Грабитель продолжал вопить и целиться в кассира, который уже выглядел совсем не так непреклонно, как раньше — а Томас продолжал идти, одновременно открывая в кармане тяжелый швейцарский мультитул — подарок миссис Коул на восемнадцатилетие. Томас всегда носил с собой мультитул. Мало ли что.

Ему удалось вслепую подцепить лезвие ножа и открыть его, поцарапав при этом кисть. За его движениями следили все посетители, присевшие вдоль рядов с яркими упаковками — но грабитель, к счастью, еще был слишком увлечен «разговором» с продавцом, чтобы заметить что-то неладное.

Томас осторожно вынул руку с ножом из кармана. Женщина, мимо которой он проходил, громко вздохнула. Именно в этот момент грабитель на секунду замолчал — и поэтому услышал. Резко обернулся. Секунду молча пялился на Томаса. А потом длинная рука с пистолетом описала широкую дугу.

Томас сделал последний шаг, чуть в сторону, подныривая под эту руку — и ударил.

Выстрел разнес вторую лампу. Женщина рядом громко взвизгнула. Парень выпустил пистолет, схватился за грудь и рухнул на пол. Из огромного кармана джинсов вылетела пачка сигарет.

Томас тяжело дышал, сжимая в руке окровавленный нож. В ушах шумело, сердце бешено колотилось.

«Так вот оно как — чувствовать что-то».

Кто-то бросился к парню, кто-то закричал: «Скорая!». Продавец подбежал к Томасу и стал судорожно трясти его чистую левую руку и что-то лопотать на китайском. Томас смотрел на него сверху вниз и тщетно пытался сосредоточиться, но мысли разбегались. Наконец он с некоторым трудом вырвал руку из цепких жестких пальцев. Слегка качнулся, тряхнул головой. Подошел к ряду с хозяйственными товарами, схватил пачку салфеток, вскрыл ее зубами и принялся вытирать руку и нож комом праздничных салфеток с надписью «Happy Birthday!». Когда с этим было покончено, он вернулся к кассе. Женщина, которая до того кричала, сидела рядом с парнем, пытаясь заткнуть рану подолом его собственной майки. Когда Томас подошел, она вздрогнула и сжалась, как будто боялась, что он накинется и на нее тоже. Но его это совершенно не беспокоило. Томас уже привык к таким взглядам — испуганным, настороженным. Все его детство все люди смотрели на него именно так. Все, кроме миссис Коул.

Томас долго глядел на парня. В том больше не было ни возбуждения, ни азарта — в нем уже не осталось почти ничего. Зато теперь это все было у Томаса. Он еще ощущал адреналин в крови, пробегающий по спине странной дрожью, подступающий к горлу плотным комом, от которого хотелось громко кричать. Томас быстро наклонился, заставив женщину в ужасе отшатнуться, и поднял с пола пачку сигарет. Подошел к кассе, попросил у продавца зажигалку. Тот выложил самую дорогую и замахал руками, когда Томас достал деньги. Они почему-то тоже оказались в крови. Томас брезгливо поморщился, спрятал купюры в карман и вышел на улицу. Вдалеке раздался вой сирен.

Томас достал одну сигарету, задумчиво покрутил в руке. Осторожно взял губами, щелкнул зажигалкой. Попробовал затянуться и сразу закашлялся. Сирены выли все ближе. Томас еще раз посмотрел на сигарету, снова поднес ко рту и решительно вдохнул едкий дым.

Из-за поворота вынырнула машина, разбивая сумерки всполохами красного и синего.

Парня не откачали.

На суде все свидетели подтвердили, что грабитель начал стрелять до того, как Томас на него напал. На вопрос, почему он решил ударить грабителя ножом, подсудимый ответил:

— Я не хотел, чтобы он в кого-нибудь выстрелил.

Его оправдали. С завода уволился сам, на следующий день после случившегося, еще до того, как там обо всем узнали. После суда собрал вещи и уехал из города.

Миссис Коул ничего не спрашивала у Томаса. На суде она давала показания о его детстве. Когда ее спросили, склонен ли он был к агрессии, она немного помолчала и наконец ответила спокойно:

— Не больше, чем другие его ровесники.

Они вернулись в город, где он вырос. Томас прожил с миссис Коул две недели — а потом снова уехал, в один из пригородов Нью-Йорка. На этот раз он устроился кассиром в маленький супермаркет.

А еще спустя месяц Томас съездил в Вермонт. И купил себе пистолет.

Он выбирался в город каждый раз, когда была не его смена. Садился на самый ранний поезд, два часа ехал, глядя в окно, настраивая себя, прислушиваясь к каждому вздоху вокруг. Выходил из вокзала и весь день бродил по городу, собранный и чуткий. Он знал, что рано или поздно услышит. И тогда настанет время вырабатывать план. Иногда у него уходило на это несколько недель. Но его план никогда не давал сбоя.

Он не знал, почему слышит, чувствует их. Но в какой-то момент что-то щелкало внутри, как тогда, в магазине — и Томас понимал, что это оно. Он нашел новую эмоцию.

И теперь ее нужно было убить.

Он всегда тщательно выслеживал свою жертву. Узнавал про нее все, что можно было узнать, не вступая ни с кем в контакт. Вырабатывал четкую последовательность действий, на каждом шаге просчитывая, что может пойти не так. Но все шло так.

И постепенно он учился. Томас научился ненавидеть, пристрелив Кита Джонсона, белого республиканца-католика, тайно посещавшего собрание последователей ку-клус-клана. Томас научился бояться, когда пуля прошла через сердце старого Фила Теккерея, который жил один в своем особняке и тщательно мыл руки каждый раз, когда возвращался домой с улицы. Томас научился верить, когда кровь растеклась по светлым волосам Анны Бонуотти, студентки и активистки движения в поддержку медведей гризли.

Обычно прожитой таким образом эмоции хватало на несколько недель — тогда вместо того, чтобы ехать в город, он навещал миссис Коул, ощущая себя странно цельным, наполненным, сложным. Она внимательно присматривалась к нему — и удивлялась. Миссис Коул всегда считала, что Томасу никогда не удастся стать полностью нормальным. Но с каждым приездом он выглядел все живее.

А однажды, приехав, Томас впервые ей улыбнулся.

Полиция Бруклина искала человека, застрелившего четырнадцатилетнего подростка Джимми Тэйлора. На фотографии в черной рамке, вывешенной в холле школы, Джимми широко улыбался.

Он собирался закрывать магазин, когда услышал стук каблуков и возглас: «Подождите!» Быстро обернулся — по блестящим от недавнего дождя бетонным плитам бежала девушка с огромным футляром за плечами. «Контрабас?» — подумал Томас и замер с ключами в руке.

— Вы уже закрылись? — девушка отбросила мокрую прядь с лица и поправила лямки футляра.

— Как видите.

Она с досадой отвернулась.

— Вы что-то хотели купить? — вежливо спросил Томас. Он всегда разговаривал с покупателями очень вежливо.

— У меня дома нет никакой еды. А все магазины уже закрылись.

— На Джефферсон стрит есть круглосуточный.

Девушка посмотрела на свои туфли на тонких шпильках. Кивнула:

— Спасибо. Не подскажите, в какую это сторону?

— Через два перекрестка повернете направо, и там еще примерно квартал.

Девушка снова кивнула и побрела в указанном направлении.

Томас посмотрел ей вслед. Что-то странное заскреблось в районе солнечного сплетения. Он вздохнул, пытаясь выпустить это что-то, и затем негромко окликнул девушку:

— Стойте!

Она обернулась.

— Я открою вам магазин.

— Правда?

— Да.

Она проковыляла обратно и встала, переминаясь с ноги на ногу. Томас быстро открыл замок жалюзи, поднял их, отпер стеклянные двери и пошел к кассе, чтобы включить свет. Девушка остановилась на пороге.

— Никогда не видела магазин в темноте.

Томас ничего не ответил и щелкнул выключателем.

Девушка пошла по рядам. Томас открыл кассу, запустил компьютер. Услышал грохот из дальнего конца магазина.

Девушка стояла у рассыпанных бутылок со средством для мытья посуды и неловко пыталась наклониться, чтобы их подобрать.

— Вы бы сняли этот ваш футляр, — посоветовал Томас, присаживаясь на корточки и подбирая ярко-оранжевые флаконы. Девушка покраснела и стала неловко освобождать руки от лямок.

— Это контрабас? — спросил Томас, ставя на место последнюю бутылку.

— Нет, виолончель.

— А у нее разве не должно быть такой длинной штуки внизу?

Девушка слегка улыбнулась.

— Она откручивается.

Томас кивнул и пошел обратно к кассе. Через некоторое время девушка вернулась, неся в руках четыре банки собачьих консервов и батончик мюсли. Томас недоверчиво посмотрел на этот набор.

— Я думал, вы себе хотите еды купить.

— А я и купила, — девушка помахала батончиком.

— И все?

— Вы будете пробивать или дальше станете интересоваться моим рационом?

Томас пожал плечами и пробил все.

— Четыре пятьдесят пять.

— А пакет?

— Двадцать пять.

— Четвертак за пакет?

Томас снова пожал плечами. Девушка вздохнула и кинула на стол еще монетку. Быстро покидала банки и батончик в бумажный пакет. Размашистым отточенным движением закинула футляр на плечи. Томас выключил компьютер и закрыл кассу.

— Спасибо.

Томас поднял глаза. Она стояла в дверях, слегка пригибаясь под тяжестью своего инструмента.

— Не за что.

Девушка кивнула и ушла.

Томас погасил свет, вышел, запер стеклянные двери, опустил жалюзи.

В солнечном сплетении жгло.

Поездки в город ничего не давали. Он уже понял, что не дает ему покоя, и знал, что нужно с этим делать — но ничего не получалось. В городе было глухо. Ни один человек не цеплял его.

А ведь должен был быть еще кто-то. Томас чувствовал, что по-прежнему ему не хватает чего-то очень важного, что он еще не узнал.

В пачке оставалась последняя сигарета. Он очень надеялся, что после нее ему все станет ясно, и можно будет перестать ездить в город и выслеживать очередного человека.

Он начал от этого уставать. Откуда-то стал пробиваться настойчивый голос — это надо прекращать. Так не годится. Так нельзя.

Почему не годится? — возражал самому себе Томас. Люди убивают каждый день. Я ничем не хуже их! Почему им можно, а мне нельзя?

Так и им, вроде как, тоже нельзя, тихо замечал голос.

Томас зло встряхивал головой, отбрасывая с лица темную челку.

Но в городе было пусто.

Он попробовал съездить к миссис Коул. В конце концов она спросила Томаса:

— С тобой все в порядке?

— Да, — отрезал Томас — и уехал обратно.

Солнечное сплетение горело.

— Здрасьте.

Томас поднял глаза. Он бы ее не узнал — но футляр за спиной тут же напомнил.

— Добрый день, — вежливо ответил он. — Как поживает ваша собака?

— Спасибо, хорошо, — улыбнулась девушка.

Томас пробил шесть банок консервов и два батончика.

— Решили объесться сегодня?

Девушка рассмеялась.

— Вы скоро закрываетесь? — вдруг спросила она.

Томас нахмурился.

— Да, а что?

— Я бы могла вас подождать.

Томас еще сильнее нахмурился.

— Зачем?

— Ох, не берите в голову, — девушка развернулась и вышла из магазина.

— Закрываетесь?

Томас замер с ключами в руках. Вздохнул и стал открывать замок.

Они шли от магазина. Оказалось, что им в одну сторону.

— Меня зовут Стэйси.

— Томас.

— Можно я буду называть вас Том?

— Нет.

— Почему вы всегда так поздно возвращаетесь домой?

— Не всегда. Только когда у меня репетиции по вечерам.

— А репетиции нельзя проводить днем?

— А днем я учусь.

— А покупать еду собаке заранее вы не пробовали?

— Пробовала.

— И?

— Не получается, как видите.

В углу снова что-то загрохотало. Томас усмехнулся.

— Я сама соберу! — раздался голос из-за полок.

— Футляр сняли? — поинтересовался Томас.

— Сейчас сниму.

В городе было пусто.

Томас ходил по улицам круглыми стуками — пока не приходило время садиться на обратный утренний поезд. Потом целый день засыпал на кассе, уставившись тупыми глазами на бесконечную череду продуктов и пытаясь сообразить, что с ними делать.

Ночью ему приснилась огромная белая собака. Она накинулась на него и стала грызть его солнечное сплетение. Томас в ужасе проснулся.

— Вы не знаете никого, кто мог бы пожить с собакой?

— Уезжаете?

— Да. Участвовать в конкурсе.

— Что будете играть?

— Баха. Ничего интересного. Так не знаете никого?

Томас опустил жалюзи.

— Да я вообще никого не знаю.

Стэйси обернулась к нему.

— А вы не можете пожить с моей собакой?

— Да не бойтесь вы! Байрон добрый.

Байрон был огромным, лохматым.

Белым.

Солнечное сплетение жгло. В город поехать он теперь не мог — Байрона надо было выгуливать два раза в день. И не забывать кормить. И вычесывать.

Байрон встречал Томаса волчьей улыбкой на белой морде.

Руки все время пахли псиной.

— Как там ваши дела? — стрекотал ее голос из телефона.

— Едим.

— Надеюсь, не друг друга?

— Стараемся.

Томас подошел к крохотному окошку на кухне.

— Как твой конкурс? — вежливо поинтересовался он.

— Почти закончился. Я прошла в финал!

— А, — только ответил Томас.

— В любом случае послезавтра я прилетаю обратно. Чуть-чуть осталось.

— Ага.

— Спасибо, Томас.

— Не за что.

Он сбросил вызов. Кажется, она еще что-то говорила — но он больше не хотел слушать.

Потому что внутри наконец-то щелкнуло. Паззл сошелся.

Томас медленно развернулся. Пушистая задница Байрона заслоняла миску, из которой тот ел, громко чавкая. Томас посмотрел на холодильник — на нем, среди многочисленных дурацких магнитов висела подробная инструкция. «Гулять — в семь утра и семь вечера. Банку два раз в день, после прогулки. Не забудь вычесывать его! И любить!»

Томас резко махнул рукой — и магниты полетели вниз. Прислонился к опустевшей гладкой поверхности лбом, постепенно оседая на пол, в разноцветное месиво.

Байрон подбежал и стал тыкаться мордой. От него несло консервами. Томас тихо взвыл.

— А вот и я! — в прихожей хлопнула дверь.

Томас не отрывал взгляда от столешницы. Байрон залаял из ванной.

— Привет, — Стэйси заглянула на кухню и кинула пакет на стол. — За что это ты его запер? — спросила она, собираясь зайти в ванную.

— Не открывай, — тихо приказал Томас.

— Что? — не поняла Стэйси.

Он встал, вынул из-под пакета пистолет, который она умудрилась не заметить, и вышел к ней в прихожую.

— Не открывай, — повторил Томас, постукивая пистолетом по бедру.

Теперь Стэйси заметила. Побледнела, но не сняла пальцев с дверной ручки.

— Мне нужно вымыть руки, — упрямо возразила она.

Томас молча смотрел на нее.

— Что происходит? — тихо спросила Стэйси.

— Идем, — позвал он, жестом приглашая ее на кухню. Она опустила наконец руку и механически сделала шаг вперед. Он положил ей руку на плечо и подтолкнул. Она сжалась под его пальцами.

— Садись, пожалуйста, — Томас пододвинул к ней стул. Потом сел сам. Рука с пистолетом легла на стол.

— Что происходит, Томас? — спросила Стэйси уже тверже. Она не могла понять, что ему нужно. Если бы он хотел ограбить ее, то ведь мог сделать это в любой момент, когда ее не было. Зачем же ждать ее возвращения и угрожать ей пистолетом? Или он насмотрелся плохого кино?

Томас полез в карман и выложил на стол пачку сигарет и зажигалку. Стэйси подняла брови.

— Ты куришь?

— Только в исключительных случаях.

Стэйси глубоко вдохнула.

— Томас, объясни мне наконец, в чем дело. Мне надоел этот дешевый спектакль.

Она ожидала, что он улыбнется, извинится за свою глупую шутку, и все встанет на свои места. Но Томас не улыбнулся. Он вообще был на себя не похож — бледный, с синяками под глазами.

— Видишь ли, в этой пачке осталась одна сигарета, — начал он с некоторым трудом. — И я все искал того, после кого я должен ее выкурить, и не находил. Столько раз ездил в город — и никого там не встречал. Потому что никуда не надо было ездить.

Стэйси нахмурилась.

— Я не понимаю, при чем тут…

— Ш-ш-ш, — перебил ее Томас. — Дай мне договорить. Я убил уже одиннадцать человек.

Байрон снова залаял в ванной. Стэйси нетерпеливо тряхнула головой.

— Что за бред ты несешь?

— Это не бред. За последние четыре года я убил одиннадцать человек. И ты должна стать двенадцатой.

Стэйси замерла.

— Я ничего не понимаю, — пробормотала она.

На этот раз Томас слегка усмехнулся — но лучше бы он этого не делал. В этой улыбке не было ничего от Джимми Тэйлора.

— Я и сам не до конца понимаю. Но только так я начинаю… чувствовать. Что-то.

— Ты убиваешь людей, чтобы научиться чувствовать?.. — повторила Стэйси медленно.

Томас кивнул. Вдруг вскочил и стал ходить вдоль кухонных шкафов, размахивая на ходу пистолетом.

— Я не знал, что так выйдет с тобой, понимаешь? — он резко остановился и повернулся к Стэйси. — Я не хотел, правда!

Стэйси, как зачарованная, кивнула. Она чувствовала, что ей должно стать страшно — но страшно почему-то пока не становилось.

— Может, ты просто не будешь меня убивать? — предложила она тихо. Это прозвучало очень глупо, но Томас серьезно покачал головой.

— Я не могу.

Байрон в ванной заскулил.

— Если ты меня убьешь, кому-то снова придется сидеть с собакой, — вдруг совершенно спокойно заметила Стэйси. Томас нахмурился.

— Я могу с ним сидеть.

— Ты не сможешь, — возразила Стэйси. — Если ты меня убьешь, тебе придется бежать.

— Я кого-нибудь найду, — пообещал Томас. — Не волнуйся, с ним все будет хорошо.

Стэйси прикрыла глаза и покачала головой. Что за бред — Томас утешает ее, что собака не останется без присмотра, когда он ее убьет!

Она снова посмотрела на Томаса. Он стоял у плиты, обе руки бессильно свисали вдоль туловища. В правой все еще был пистолет.

Она глубоко вздохнула, встала и сделал шаг. Он замер.

— Томас, — начала она неуверенно. Он сверкнул глазами из-под завесы волос. — Не надо. Ты же можешь этого не делать, правда? Я уверена, что можешь. Не надо, пожалуйста.

Она старалась говорить как можно мягче, но голос дрожал. Стэйси снова глубоко вздохнула и попыталась успокоиться. Ее трясло.

— Мы что-нибудь придумаем, — продолжала она, ровно и тихо, будто произносила заклинание. — Все будет хорошо. Только не стреляй. Пожалуйста. Отложи пистолет в сторону.

Томас молчал. Она сделала еще шаг и посмотрела на него снизу вверх.

— Томас, отложи пистолет, — повторила она.

Он поднял свободную левую руку и очень осторожно провел пальцами по ее волосам.

— Ты меня ненавидишь? — спросил он тихо.

Стэйси покачала головой.

— Боишься?

— Нет.

Томас как будто задумался.

— Тогда что ты сейчас чувствуешь?

У нее начала кружиться голова. Стэйси с трудом заставила себя собраться с мыслями и ответила:

— Мне… мне тебя очень жаль.

Томас опять усмехнулся — эта была странная, новая улыбка, не имевшая ничего общего ни с прежней жуткой гримасой, ни с улыбкой Джимми Тэйлора. Потом прикоснулся ладонью к ее щеке, поднял правую руку — и выстрелил.

Байрон надрывался в ванной.

— Кто-нибудь может угомонить собаку?

— Вряд ли, сэр. Они же чувствуют, когда рядом труп.

Детектив поморщился и вернулся в гостиную.

— Значит, вы говорите, одиннадцать человек?

Девушка подняла на него глаза. Она не плакала, только была очень бледной. Но оно и не мудрено. Не каждый день серийный убийца простреливает себе голову у вас на глазах.

— Так он сказал.

— Спасибо, мэм. Вы же не откажетесь повторно дать показания? Думаю, в ходе расследования нам это еще понадобится.

— Конечно, — еле слышно ответила девушка.

Детектив внимательно на нее посмотрел.

— Вам что-нибудь принести, мэм? Может быть, воды?

Девушка слегка скривилась. Видимо, ей было нехорошо от одной мысли о том, что он принесет воду оттуда. Потом вдруг на ее лице что-то промелькнуло, и она попросила:

— Там на столе лежит пачка сигарет и зажигалка. Вы не могли бы принести?

— Разумеется.

Детектив просочился на кухню мимо медиков, стараясь не смотреть по сторонам. Пачка и зажигалка были на месте. К счастью, до них брызги не долетели.

В гостиной он сам достал девушке последнюю сигарету и подержал зажигалку, ожидая, когда девушка прикурит. Она затянулась и тут же закашлялась.

— Вы ведь не курите? — догадался детектив.

Девушка покачала головой, глядя в окно.

— Нет. Не курю. Только…

Она прикрыла глаза и закончила глухо:

— Только в исключительных случаях.