Падает вверх

РАЗГАДКА

Диспетчер был доставлен в Москву несколько дней спустя после описанных событий. Врачебный консилиум предписал полный покой, а когда Платон Григорьевич отозвал в сторону знакомого профессора-окулиста и прямо спросил, есть ли надежда, тот развел руками и ответил в раздумье:

— Знаете ли, Платон Григорьевич, глазное дно напоминает картину, которая наблюдается при сильных ожогах… При очень сильных ожогах. Правда, мне не нравится изменение цвета в желтом пятне, очень не нравится…

Вынужденное бездействие раздражало Диспетчера. Он не находил себе места, часами говорил по радиотелефону, установленному у него дома. Иногда прилетал кто-нибудь с базы, и тогда Диспетчер, забыв обо всем на свете, погружался в ворох дел, связанных с новым этапом штурма вселенной.

— Ни одного случая встречи с загадочными объектами, — говорил он Платону Григорьевичу. — Ни одного. Они исчезли как сон, будто их и не было…

— Они и были сном, — ответил Платон Григорьевич. — Вспомните цепь.

— Не совсем, не совсем… Тогда, в самолете, я как-то сразу многое почувствовал. И сейчас в моей черепной коробке идет — я это отчетливо ощущаю — какая-то странная работа. Будто проявляется пластинка, на которой масса картин, фактов, аналогий. Придет день, и все это выплывет, я это предвижу, и я еще пригожусь людям, Платон Григорьевич, обязательно пригожусь… Вы не забывайте меня, приходите… Пожалуй, только вам и смогу рассказать все, не ожидая недоверия.

И вот пришло утро, когда знакомый голос диктора объявил, что сегодня, сегодня ожидается прибытие Первой марсианской экспедиции. Платон Григорьевич получил пригласительный билет на Красную площадь, так как межпланетный корабль должен был совершить посадку перед трибунами Мавзолея.

Впервые Советское правительство решило показать всему миру, на каких аппаратах были достигнуты наибольшие успехи в освоении космоса. Это было продиктовано и требованиями международной обстановки и многими другими факторами. С другой стороны, методы компенсации сил тяготения, освоенные советской техникой, делали подобное приземление делом сравнительно безопасным как для экипажа корабля, так и для находящихся на площади людей: мощная струя раскаленных газов, бьющих из сопла реактивного двигателя, здесь отсутствовала.

Платон Григорьевич спрятал пригласительный билет в ящик письменного стола и праздничными улицами направился к дому, где жил Диспетчер. Он знал, что Диспетчер не будет присутствовать при встрече: это было бы слишком большим испытанием для его нервной системы. Ведь он мог только слышать — не видеть. Неправильно понятый возглас, шум взволнованных людей могли нежелательно отразиться на его состоянии.

Диспетчера Платон Григорьевич застал у включенного телевизора. Сюда в комнату врывались звуки маршей, голоса людей на площади, и прилегающих к ней улицах. Изображения на экране не было. Диспетчер включил только звук, и Платон Григорьевич повернул ручку яркости.

— Вы включили изображение? — спросил Диспетчер и сдержанно и как-то боязливо улыбнулся. — А у меня есть сюрприз для вас, Платон Григорьевич. Я считаю пальцы… Да, да, пальцы! Вот сейчас засветился экран, и я это увидел, смутно, но увидел. Это ведь о чем-то говорит?

Платон Григорьевич заметался по комнате, только сейчас он до конца понял, чего стоили эти слова Диспетчеру. Он включил настольную лампу — на крышке стола груда исписанных вкривь и вкось листков, почерк крив и неуверен, пластмассовые рамки для письма вслепую, — задернул шторы, вернулся к Диспетчеру.

— А ну-ка, Михаил Антонович, подойдите к столу, — придерживая Диспетчера за локоть, Платон Григорьевич подвел его к столу. — Ну, сколько сейчас? — Платон Григорьевич провел перед лампой пальцем, и тень от него пробежала по лицу Диспетчера.

— Кажется, один…

— А сейчас?

— Сейчас два! Правильно? А сейчас четыре… И снова один.

— Вы будете видеть, Диспетчер, будете видеть…— Платон Григорьевич вытер вспотевший лоб. — Это ожог, ожог сетчатки каким-то странным, особенным светом… Ведь мы с вами твердо знаем, что впереди ничего не было…

— Этот свет был во мне, Платон Григорьевич, и в этом разгадка всех тайн. Направленный и целеустремленный мираж… Но послушайте, кажется, там начинается…

Мощный поток звуков наполнил комнату. Платон Григорьевич хотел было уменьшить громкость и уже взялся за ручку, но Диспетчер остановил его.

— Ничего, — сказал он. — Пусть идет на полной громкости… Мне легче будет представить себе, что сейчас творится на площади.

— Показался корабль, — сказал Платон Григорьевич. — Но ведь это диск! Какой громадный… Он сейчас над ГУМом, делает круг над площадью, один… Но он невероятных размеров!

— Сто пятьдесят метров в диаметре, — сказал Диспетчер,-и это далеко не предел. Но что там, что вы видите, Платон Григорьевич?

— Он опускается прямо на площадь. Ужасно, что вы не можете сами…

— Ничего, ничего, я знаю твердо, что скоро буду видеть и буду летать, мне много предстоит интересных дел… Ну как? Он уже совершил посадку?

— У него снизу какие-то черные шары…

— Это амортизаторы, самые обыкновенные надувные амортизаторы, заменяющие ему шасси…

— Все! Он сел… Вы слышите, что делается на площади?

А по площади после минутного молчания пронесся единый крик, в нем были изумление, и радость, и полнота чувств: ведь каждый, кто был там, вблизи Мавзолея, чувствовал и себя участником этого необыкновенного события. Впрочем, это не относилось ко всем без исключения: глаз телевизора скользнул по группе военных атташе иностранных держав…

— Люк открыт? Платон Григорьевич, они уже открыли люк?

— Да, люк открывается… По-моему, это Ушаков… Ну конечно, это он, а вот еще один выходит и еще…

— Считайте, Платон Григорьевич, скорее считайте!

— Их двадцать два… — после некоторого молчания сказал Платон Григорьевич.

— Почему не двадцать пять? Вы правильно считали? Вы не ошиблись?.. Да, да, я совсем забыл о программе встречи… Трое останутся в корабле, чтобы отвести его на базу, к нашему озеру… Теперь дело пойдет вперед семимильными шагами, впереди новые перелеты, и какие перелеты, Платон Григорьевич!.. Но я вам скажу откровенно. Без тех странных приборов, что встречались нам в окололунном пространстве, все это было бы позже, много позже. Ведь мы после каждой встречи с ними меняли направление конструкторских работ. Многое было показано, а многое очень тонко подсказано… А тогда, в момент нашего столкновения с тем призрачным диском, мне почудились фигуры каких-то людей… Нет, не наших, земных людей. В чем-то они были другими… Мой мозг, несомненно, воспринял какие-то сигналы, какие-то образы…

— Но согласитесь, Михаил Антонович, что это все представляется невозможным. Если эти люди находились в другой звездной системе, то время прохождения сигнала будет исчисляться многими тысячами лет.

— Вот в этом я сейчас и сомневаюсь. Быть может, процесс обмена информацией происходит безэнергетическим путем. Пусть мне было передано нечто, но и я передал в этот далекий мир частицу нашего знания… Кое с чем в этом роде мы ведь встречаемся уже при анализе процессов в микромире, в мире элементарных частиц. А природа часто повторяет на высших ступенях то, что было характерно для начальных этапов развития материи.

— Так как же назвать то, что происходило на наших глазах?

— Вы подразумеваете цепь?

— И всю историю с цепью и налеты этих призрачных аппаратов — словом, все, чему мы были свидетелями…

— Это была передача, передача ряда технических сведений. Передача от какого-то далекого братства людей, которое обогнало нас в своем развитии.

Диспетчер вдруг замолчал, а потом тихо спросил:

— Вот здесь, Платон Григорьевич, здесь что-то белое?..

Он притронулся к руке Платона Григорьевича и закричал громко, на всю комнату, и в его крике потонули и звуки маршей и шум ликующей толпы демонстрантов.

— Это же ваша рука! Так я буду видеть! — кричал Мельников. — Я буду видеть, Платон Григорьевич!..

Рисс Банг сошел вниз и, обогнув сотрудников, отдыхавших на пляже, прошел к морю. Он шел медленно, широким шагом и вскоре скрылся из виду.

— Что с ним? — спросил один из сотрудников. — Он на себя не похож.

— Рисс Банг закончил сегодня работу с любопытной планетой, юноша, — сказал другой и, размахнувшись, бросил плоский камень в воду. — Я видел отчет. Эта планета симметрична нашей. Банг вел передачу сквозь ядро Галактики.

— А я хотел сегодня поговорить с ним, — сказал первый. -

Пойди догони его, — сказал кто-то на берегу. — Банг никогда не откажется поговорить. Кому-кому, а ему есть что рассказать… Ну, Айя, смелее…

Юноша, по имени Айя, с секунду колебался.

— Ну, прогонит так прогонит, — сказал он и побежал вдоль берега туда, где скрылся Рисс Банг. Рисс Банг сидел на песке, прислонившись к песчаному обрыву. Он смотрел на заходящее солнце и о чем-то думал.

— Это ты, Айя? — спросил он, не поворачивая головы. — Что тебе нужно?

— Рисс, — Айя тяжело дышал, — Рисс, я ведь все узнал… Когда ты дашь мне планету?

— Еще рано, — сказал Рисс.

— Говорят, ты сегодня закончил работу с симметричной планетой?.. — сказал Айя. — Может быть, нужно продолжить наблюдения?

— С ней все кончено, — устало сказал Банг.

— И успешно?

— Да, успешно…

— Ты передал техническую новинку? Я представляю, что творилось бы с нами, если бы кто-нибудь со стороны стал вмешиваться в нашу историю…

— Это будет.

— Я не понимаю, Банг…

— Та планета получила хороший толчок… Она обгонит нас.

— Рисс Банг, что ты говоришь? Мы ведь в группе старших планет Галактики?

— Да, обгонит… Я это понял недавно…

— И возможно обратное вмешательство?

— Безусловно. И на твоей памяти, Айя…

— Банг, ты как-то странно говоришь… Ведь тебе совсем немного лет… И ты провел в эмиссионных камерах сравнительно немного часов…

Рисс Банг покачал головой.

— Нет, Айя, нет… Это мой последний вечер… Я отдал этой планете нечто большее, чем знание, я отдал себя… А сейчас иди, Айя. Я хочу проводить наше светило… Там, на той планете, его называют Солнце… Прощай, Айя…